Город воняет. Усталые от бесконечных дождей, засыпанные прошлогодним снегом сквозные колодцы-дворы, многоэтажные уродливые постройки в новых районах, и даже некогда любимые старинные здания - все источает противнейший запах. Серость разлилась по улицам, неслышно залезла в каждое окно и ослепила, оглушила город. Погруженный в сон, он медленно гниет.
В столице всеобщего прозябания скучно и обыденно. С утра четко ясно, что случится вечером, а вечером - что произойдет на следующий день. И ответ всегда одинаков: не произойдет ничего! Ничего значительного, способного хоть как-то изменить общее течение жизни, внести что-то новое в бездарный распорядок провонявшего каменного мешка. Мешка, что сковал жителей мертвой хваткой, и, сделав их узниками, сам стал величайшей жертвой в списке пострадавших, жертвой и палачом одновременно. Загнанный в угол своим двойственным положением город, тем не менее, продолжает вершить свое привычное дело, а именно, пасти покорных и душить непокорных. Холодные стены каменных строений отторгают жителей. Одиночество, возведенное в норму, сковало движение, пригнуло к земле. Слишком тускло, чтобы видеть, слишком душно, чтобы дышать. Слишком гадко, чтобы что-то почувствовать.
Все уже давно поиздержались, обносились. Его Величество Опыт разгрыз души, перемолол благие стремления, свел на нет любые попытки жить, уничтожил то немногое светлое, что, возможно, могло сохраниться в людях. Он вынес приговор: "полная неспособность" и поставил на документ такое огромное количество печатей, что оспаривать решение стало совершенно бессмысленно. Собственно, что такое "опыт"? Всего лишь суетливая беготня за глотком свежего воздуха по насквозь провонявшему подвалу, где слишком много пыли, грязи и плесени. Это энергичные попытки разжечь большой и яркий костер, находясь на дне мирового океана. Бесполезное шатание в течение долгих лет по безводной пустыне в надежде отыскать море фонтанов. А нужно ли было вообще бродить? После бесплодных поисков приобретается усталость и старость.
Все поистерлись в погоне за сияющими бестелесными призраками. Длинные очереди за счастьем по талонам, за любовью по карточкам. Многие думали выиграть радость в тотализаторе, получить вдохновение наложенным платежом или приобрести счастье в денежно-вещевой лотерее. Очередная ложь, буффонада продолжалась не так уж долго, выкачав душевные силы у тех немногих, кто их имел. В результате никто не получил желаемого. Иллюзии, питавшие массы, рассеялись. И теперь жители вечного города устали.
Усталость присутствует в каждом их движении. Обреченные, они медленно плетутся по кругу, подгоняемые ветром, снегом и холодными лучами февральского солнца. Они устали петь, ибо молчали всю жизнь. Они устали плакать, ибо у каждого вечно сухие глаза. Они могут лишь танцевать под жесткие ритмы рэпа свои привычные танцы бесчувственности. Но танцоры устали делать даже это. Унылыми тенями жители плетутся по городу, раскинувшему свои цепкие конечности в разные стороны, обвившему население, как всепожирающий спрут. Бесконечное движение лишено смысла, цели и направления. Но, несмотря на это, все-таки продолжается.
Однако все не так просто, как кажется. Жители города не видят себя. Они никогда в жизни не смотрелись в зеркало. У каждого на носу красуются правдозащитные очки, раскрашивающие серый мир яркими и светлыми красками. В этих очках беда кажется счастьем, горе - радостью, а полнейшая безнадежность - потрясающей уверенностью в собственных силах. Одетые в доспехи из противоударного пластилина, закутанные в подушки общепринятого равнодушия, люди переваливаясь, семенят по-гусиному навстречу серости, тоске и повседневности.
И многим из них кажется, что они правильные и сильные. Так легко жить во лжи! Всю жизнь люди бегут от правды, скрываются от нее за собственными запретами, уходят в религию, где за них все решат; в интенсивную работу или ежедневное пьянство. В однообразие бытия, где главное: не думать, не рассуждать, быть такими же, как все: тихо молчать себе в тряпочку.
"Мы живем хорошо"! - с гордостью произносят жители. "Мы довольны"! - скандируют псевдовеселые толпы трудящихся, вываливающие на улицы провонявшего города по праздникам. Каждое воскресенье наблюдается марш покалеченных. В будни - броуновское движение уродов. Глядя на мир сквозь стекла цветных очков, люди жизнерадостно улыбаются окружающему пространству. И серые заплесневевшие стены домов кажутся им свежеокрашенными, чистыми и светлыми. Зловоние представляется приятнейшим ароматом. Белое видится черным, черное - красным и так - до бесконечности. Они мило улыбаются, смотря вдаль. Одураченные и обманутые, они страшны и жалки в слепоте своей! И никто из них не хочет знать правды.
Иногда среди населения находятся люди, недовольные подобной жизнью. Их очень мало, но они все-же есть. Город выделяет их из общей массы покорных, выхватывает своими цепкими щупальцами и тщательно работает с несознательными. Обычно недовольные сами осознают свои ошибки, раскаиваются. Процесс подавления идет легко. Через некоторое время бывшие бунтари встают в стройные колонны успокоившихся и маршируют по главным площадям столицы мрака, навечно забыв о своих сомнениях. Город направляет мысли несогласных в нужное русло. Проходит время, и они уже плывут по течению образцовой законопослушности: туда, куда следует.
Только в редких случаях каменный спрут прижимает заблуждающегося человека немного сильнее, чем остальных. Это нужно, если упрямец что-то не понял. Ну, а если и это не помогает, дело плохо. Город роняет скупую мужскую слезу и самых упорных сжимает до смерти. От них остается лишь мокрое место.
Для того, чтобы помочь городу воспитывать население, создана Лига Уничтожения - надежная защитница интересов каменного хищника. Страх перед ней помогает жителям не рассуждать, а подчиняться, четко и без промедления. Лига строго следит за порядком в строю, правильностью постановки ноги, темпом марша и четкостью отмашки. Серые плащи и синие фуражки охранников можно встретить в любой точке города. Служба ширится и растет. Чем меньше в городе недовольных, тем больше народу записывается в отряды по борьбе с инакомыслящими. Чем меньше остается неординарных людей, тем более пополняется Лига Уничтожения новыми членами. Сквозь правдозащитные очки деятельность организации кажется необходимой. Когда одиночек давят толпой, численное превосходство служит доказательством правоты. Недовольных переубеждают, сажают в тюрьму, убивают, а затем жизнь входит в колею.
Город все плотнее сжимает свои крепкие объятья. Все меньше воздуха на улицах, света в квартирах, разума в головах, тепла в душах. Город давит. Не хватает газа, воды, слов, любви, жизни. Закрывается черный занавес, неся за собой не просто окончание спектакля, а смерть без всяких надежд на воскрешение. Жители города медленно, но неумолимо движутся к смерти, убежденные, что мчатся навстречу светлому будущему.
*
Но в этом городе есть ты. Единственный человек, который меня понимает. А раньше я был совсем один.
Я жил, с рождения пропитавшись запахом безнадежности, наглотавшись им так, что легкие забились сильнее, чем никотином. Мой мозг с раннего детства свыкся с повседневностью. Я и не представлял, что на свете существуют яркие светлые краски, наблюдая всю жизнь темно-грязные тона. Казалось, что иначе просто не может быть.
Жизнь протекала в грязноватой квартире затхлого района, из окон которой было видно лишь два пивных ларька и ничего более. Пейзаж не менялся в течение длительного времени, пока, наконец, к ларькам не добавился третий. Изо дня в день обшарпанные стены домов, ржавые водосточные трубы, прохудившиеся крыши, и я, высунувшийся из окна своей комнаты, молчаливо наблюдали панораму двора. К тому времени, как закончилось детство, эта картина запомнилась в мельчайших подробностях. Она четко отпечаталась в памяти и стала лучшей иллюстрацией окружающей меня действительности, окончательным приговором, который я вынес из царящей вокруг реальности. Впоследствии я не внес в свой вердикт никаких изменений. Мир был тускл и неинтересен.
После окончания школы я устроился на скучную и изматывающую работу. Проводил по 12 часов в день на фабрике по переливанию из Пустого в Порожнее. Был напрямую связан с производством. Каждое утро, с трудом вытаскивая свое тело на улицу, сливаясь с общим потоком людей, спешащих на работу, я внешне ничем не отличался от любого горожанина. Мой силуэт, шагающий в толпе, прекрасно вписывался в пейзаж повсеместного равнодушия. Нет, я совсем не выделялся. Скорее, дополнял картину. И, тем самым, принимал все правила игры, навязанные городом, к которому не испытывал практически никаких чувств. Каменного хищника это устраивало. Город шел со мной под ручку походкой гуляющего франта. Он контролировал мое поведение, не более. Оно не представляло никакой угрозы, никакой опасности для режима.
Я не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Жители столицы мрака меня не волновали. Посчитав, что интерес к повседневному и обыденному, а, тем более, к премерзкому - это плохо, я утратил всякие свойства коммуникабельности, тем самым оградившись от плохого. Я игнорировал жизнь, отказывался от нее. Мне не нужна была тусклость, прозябание, стандартное программируемое поведение. Я не хотел жить так, как подавляющее большинство в этом городе. И хотя иного выхода не было, стоял на своем до конца.
В итоге, в качестве защиты, я выдумал свой иллюзорный мир, в котором меня все устраивало. Я создал его сам; легко и без напряжения. В моем царстве было светло, там жили честные люди, насквозь положительные и правильные. Время от времени герои совершали различные подвиги, сражались с отрицательными персонажами и, под моим чутким и опытным руководством, неизменно одерживали победу. Короче, там жилось неплохо. Постепенно я основательно спрятался в мире фантазий; ушел туда, так и не приняв окружающую действительность. Это были правдозащитные очки особого рода, сделанные по индивидуальному заказу, собственноручно и для себя. Это была защита от города: лучше, чем ничего, но долго бы она не просуществовала. Все это время жизнь пригибала меня к земле, но, прижимаясь все плотнее к материнской утробе, я, тем не менее, укреплялся во мнении, что внешние поражения - несущественны. Мне казалось, что фантазии - единственное стоящее занятие. Я жил ими. А через некоторое время стал их записывать.
Так родились мои первые рассказы. В них я представлял себя дождем, ветром, тучами, отважным героем, толпой или целой вселенной. Я разворачивал сюжеты, которые то обрывались, то лихо неслись вперед, разрастаясь десятками художественных линий и задних планов. Я скакал по повествованию на верном коне - вечно меняющемся настроении и чувствовал себя всемогущим. Записанные рассказы позволяли мне противопоставить себя городу. Таким образом, я самоутверждался. Я писал и полностью забывал обо всех своих проблемах и неприятностях. Это было почище алкоголя.
Каждый вечер происходила одна и та же сцена. Я приходил с работы домой, основательно наглотавшись однообразных запахов, стерши глаза о серые стены, перемазавшись фабричной суматохой и суетой. Переодевался, что-то ел. Затем отодвигал тарелку и шел к себе в комнату. Там зажигал лампу, садился за письменный стол. И через некоторое время становился другим человеком.
Я брал чистый листок бумаги, открывал свое сердце лишь мне известным кодом и начинал писать, постепенно заполняя белую поверхность собственным миром, столь непохожим на существующий. Я выискивал слова, составлял из них образы, странные комбинации; играл словами, как ребенок; подбрасывал их вверх, ловил на лету, жонглировал, а затем складывал из них разноцветные картинки. В итоге получался причудливый текст. Там мои картинки смотрелись бусинками, одна побольше, другая поменьше. Непонятное настроение лилось из меня рекой, и я старался выразить его с помощью слов. Это приносило удовлетворение. Я брал реванш у реальности за ежедневные поражения, что наносил мне город. Вечерние часы были для меня гигантской компенсацией.
Ближе к ночи, я складывал исписанные листы в папку, запирал душу, перекодировал пароль и ложился спать, вполне удовлетворенный собой. Я чувствовал ни с чем не сравнимую радость от совершенного, улыбался сам себе на прощанье, закрывал глаза и тут же проваливался в темную бездну сна. А на утро в голове не оставалось ничего от написанного. Я снова становился таким же, как все. Целый день работая на фабрике, беспрекословно подчиняясь законам производства, я был настолько похож на остальных жителей, что у города не возникало и малейших подозрений относительно моей благонадежности. Разве что я был более молчалив и замкнут, чем другие, но это считалось достоинством, а не недостатком.
Таким образом, я вел двойную жизнь, находился в глубоком подполье, скрывая от всех свои эмоции и чувства. Мне казалось, что таким образом можно всех обмануть. Я идеализировал себя, гордился собой. Это был мой способ выжить, так мне казалось.
На своей личной жизни я добровольно поставил крест, посчитав, что любви в мире не существует. Я был настолько в этом уверен, что перестал размышлять на подобные темы. Конечно, я не мог вести жить отшельника. Поэтому через некоторое время у меня появилась женщина, с которой я стал жить. Но это ничем не напоминало любовь. Скорее, являло собой однообразное совместное проживание, спокойное и безразличное во всех отношениях.
Впрочем, это не помешало мне жениться. Ведь в городе принято жить вместе, только заручившись печатями, а мне не хотелось нарушать никаких законов. Таким образом, я стал мужем. Меня это нисколько не обеспокоило. Мои мысли витали совершенно в другом направлении: писать и еще раз писать.
Жене не нравились мои рассказы. Она не понимала, зачем вообще человеку что-то писать. Разговоры с ней велись исключительно на бытовые темы. Нет, она не раздражала меня неприятным характером, не пилила по вечерам. Просто молчала, занимаясь своими делами. Мне же становилось все хуже и хуже.
Сжимая зубы, я писал по несколько тысяч слов в день, стараясь забыться в непрекращающемся потоке сознания, уйти от реальности, что становилась все более невыносимой. Не раздумывая, я нырял в поток новых слов и плавал в нем, получая определенную свежесть. Но она ощущалась все меньше. Постепенно меня почти перестало удовлетворять написанное.
Насколько чудовищно я был упрям! Мне не хотелось признаться, что меня не устраивает эта жизнь. Единственное, что стояло перед глазами, это длинная ниточка слов, одна бесконечная строка, бегущая дорожка, что сочилась из головы непрерывно. Вот куда были обращены все мои мысли! Я убеждал себя, что все будет хорошо, как только будет написано что-то по-настоящему значительное. Мне казалось, что тогда все вокруг изменится. Я задумал написать гениальное произведение, поставив на кон собственную жизнь - либо напишу, либо умру. Но это не было выходом, лишь знаменовало собой углубление агонии.
Я почти перестал спать, был постоянно раздражен и агрессивен. Что-либо, кроме собственных фантазий перестало меня интересовать. Переделывая десятки раз написанные строки, я оставался недоволен результатом. Но это лишь подстегивало меня. Я уже не мог остановиться.
Я двигался вперед странным зигзагом, безумным танцем. Всегда считал, что не такой, как все. Я сбрасывал любые предлагаемые очки, но собственноручно заклеил себе глаза пластилином, потому что не верил в любовь. Отчаянно пытался остаться живым, но добровольно закрыл себе этот путь, ибо быть одному - значит умереть. Зажатый в тиски своими противоречиями, я попал в хитроумный капкан, где и метался, не желая признаться себе, что сижу в западне. Мне казалось, что где-то впереди должен быть выход. Но вокруг была лишь колючая проволока.
Через некоторое время я уже не смог писать. Мне было отвратительно смотреть на чистый лист бумаги. В итоге я забросил свои папки и после работы долго шатался по городу с блестящими от возбуждения глазами и неприятной ухмылкой. Я выкрикивал в пустоту какие-то злобные фразы, обвиняя всех подряд в своем бедственном положении. Затем успокаивался, стихал и медленно брел по улице, что-то бормоча себе под нос.
Часовые из Лиги Уничтожения почти сразу же вычислили меня. В один прекрасный день ко мне подошли двое незнакомцев и без лишних вопросов потащили в отделение по борьбе с инакомыслящими. Но по пути я быстро пришел в себя и напялил на лицо непроницаемую маску отчуждения. В итоге, со мной провели воспитательную беседу и отпустили. Стражи правопорядка сошлись на том, что я безопасен. И это, действительно, было так.
Я ходил кругами по городу, целиком погруженный в себя. Поначалу прохожие обходили меня стороной. Позже, привыкнув, перестали обращать внимание. Никто не верил, что мне осталось долго жить. Каждый видел, насколько я близок к краю пропасти. Мне осталось так недолго дышать, что всем стало безразлично, о чем же я кричу из последних сил...
Но ты услышала меня. Я очнулся и впервые огляделся по сторонам. Далее произошло совершенно непредвиденное. Мы сошлись вопреки всем законам логики. Мы сцепились назло всем законам природы. И разбив об асфальт бутафорские очки, мы увидели друг друга и нас стало двое.
*
Для меня всегда было загадкой, откуда ты взялась. Я считал, что таких людей не существует. Все больше понимая тебя сейчас, мне до сих пор кажется, что наша встреча - абсолютно невероятное событие, которое, как ни странно, все-таки произошло.
Твоя прошлая жизнь известна мне не хуже своей. Некоторые эпизоды и временные интервалы - даже лучше. Я помню все твои рассказы и некоторые подробности, которые ты уже позабыла. Но тем не менее твой образ представляется расплывчатым и неполным. Видимо, все дело в том, что я уже не представляю нас друг без друга, мы как бы слились в единое целое. Поэтому трудно объяснить, как ты жила без меня. Иногда мне кажется, что этого просто не было.
Твое детство прошло в одном из немногих старых зданий, что каким-то чудом еще сохранились в городе. Окна комнаты выходили в парк, щедро разукрашенный осенней листвой. В этом уникальном парке всегда царила осень, отрицая все законы природы. Высокие тополя и клены не пускали холодную зиму на свою территорию. И когда город был с головой засыпан снегом, а на продрогших улицах дико завывала метель, в парке обычно шел дождь. Деревья шумели ему в такт своими листьями, постепенно сбрасывали их, создавая на земле цветной ковер самых разнообразных красок; и он громко шуршал под ногами тех немногих, кто еще решался входить в непокорный парк.
Эту территорию, огражденную старой узорчатой решеткой, уже давно никто не убирал, и ты любила гулять одна между деревьями, разговаривать с ними, рассматривать опавшие листья. В парке был более свежий воздух, чем в городе, пропитанный дыханием множества листьев, здесь хорошо думалось и мечталось. Тебе нравилось бродить по едва заметным тропинкам и размышлять о чем-то своем. Вероятно, эта редкая возможность наблюдать яркие краски увядающей листвы и позволила тебе понять, что в мире есть много отличного от тусклости, обыденности и повседневности. Ты навсегда запомнила старый парк и его листья; вызывающие ядовито-желтые; спокойные ровно-золотые, цвета солнца; красные, символизирующие закат и неизбежность; а иногда и темно зеленые, напоминающие о ныне абстрактном, но когда-то реально существовавшем лете. Парк сформировал в тебе особое отношение к жизни. Он дал тепло, которого в городе всегда не хватало.
Спустя несколько лет многое изменилось. Город все туже затягивал петлю на горле своей жертвы - свободы. Поэтому, по приказу одного из городских начальников, деревья, что стояли в парке, спилили, а территорию заасфальтировали тяжелыми дорожными катками. И тогда ты поняла, что лишилась чего-то очень важного, что впоследствии безуспешно пыталась восполнить. С тех пор твоя жизнь превратилась в поиск утраченного, отчаянный и почти безнадежный. Ты пыталась найти замену погибшему парку. Но это было практически невозможно.
Тем временем, старый мир быстро разрушался. Вскорости твой дом стал похож на тысячи других безликих построек. Подъезды перекрасили в черный цвет, окна занавесили темными шторами. В квартиры въехало много новых жильцов. Они и внесли в здание мерзкий вонючий запах, пропитали им все стены и лестницы. Жизнь изменилась. Но старый парк и мир его ярких красок навсегда остались в твоей памяти.
Поэтому ты пошла в высшую школу рисования. Там тебя встретили с радушием. Городу нужны были талантливые художники, но только для одной цели - приукрашивать и воспевать существующий режим. Каменный хищник ценил картины, пропагандирующие общепринятый образ жизни и к творческим людям относился особо. Он всегда стремился приручить художника, навязать ему свою волю, сделать из него послушного исполнителя. В том случае, если это удавалось, расходы оплачивались сторицей. Так что тебе сразу дали мольберт, кисти, краски и разрешили рисовать, но только под контролем требовательных учителей.
Ты хотела создавать красивые, жизнерадостные картины. Но в школе лишь учили копировать тусклые постройки, мрачные подвалы, толпы марширующих людей и проходные дворы. Вы рисовали на подобную тематику каждый день, целым классом. Но тебе и это удавалось лучше остальных. Ты умела передать потрясающую безнадежность; серость, что сочится из стен, и даже запах гниения. Единственное, что не устраивало твоих учителей - это отсутствие оптимизма в картинах. Изображение города было безрадостным. Но наставники считали, что эти недостатки пройдут со временем, так как происходят лишь из-за неопытности художницы. В итоге, ты рисовала очень много. Но это не приносило должного удовлетворения.
Дома, в тайне от всех, ты создавала свои картины. Уносила с занятий яркие краски, что в малых дозах выделялись художникам и писала, как чувствовала, ни с кем не консультируясь. Это были картины высокого весеннего неба; капающих сосулек и журчащих ручьев; пения птиц; шелеста высокой травы и зеленых листьев. В твоих пейзажах присутствовала свежесть; яркость жизни, столь непонятная большинству граждан вечного города. В картинах чувствовалось тепло и искренность. Ты хотела, таким образом, восполнить утрату, недостаток тепла, дефицит искренности и понимания. Но это удавалось лишь отчасти. На деле ты была совсем одинока. Коллег-художников не интересовали твои работы. Они штамповали одну за другой картины образцовой законопослушности, портреты руководителей города, полковников из Лиги Уничтожения, серые однообразные дома, помойки и подвалы. Это поощрялось. А ты запиралась дома, один на один со своими рисунками и часами рассматривала нарисованные пейзажи.
Твоя личная жизнь не слишком ладилась. Общаться с мужчинами было легко, ибо многих привлекала твоя красота. Но ты искала настоящее чувство, а подобное мало кто мог предложить. Те, кто встречались на твоем жизненном пути, выглядели лишь серыми скользящими тенями. Некоторых просто не существовало, это были вымышленные образы, рожденные фантазией. Кроме этого судьба сводила тебя с многочисленными неудачниками, зашедшими в тупик и вызывающими чувство жалости; актерами, так и не сумевшими заучить свою роль; музыкантами, играющими на расстроенных инструментах. Они вертелись вокруг тебя неискренними масками. А ты тащила за собой этот бесконечный хоровод, в надежде, что он способен решить твои проблемы. Искала любви и тепла, помощи и поддержки, но встречала лишь замкнутость и холодность.
Ты, наверное, любила. От тоски и отчаяния. В результате в организм входило все больше горькой субстанции под названием "жизненный опыт". Это была смесь совершенно нового свойства, но вскоре стала привычной и хорошо усваиваемой. Она разъедала душу, прибивала к земле, мешала дыханию. От нее становилось все хуже.
Занятия живописью в классе больше не привлекали тебя. Ежедневная вакханалия темных красок стала отвратительна. С каждым днем ты все больше хотела, чтобы окружающие смогли посмотреть твои домашние рисунки. И хотя в памяти была свежа судьба парка, посмевшего выступить против города, желание показать свои работы оказалось сильней.
Однажды, когда готовилась очередная выставка, посвященная юбилею городу, ты решилась представить свои картины на всеобщее обозрение. Организатор мероприятия, в настоящее время специализирующийся на панорамах серых площадей, посмотрев работы, решил, что они достаточно оригинальны. Этот человек, в прошлом талантливый художник, ныне совсем отказался от творчества, сдался под напором города и с недавнего времени писал только по заказу властей. Не исключено, что твои картины напомнили живописцу собственную юность. Как бы то ни было, тебе разрешили участвовать в экспозиции. Но ничего хорошего из этого не вышло.
Уже на следующий день в центральной газете появилась разгромная статья о вреде светлых красок. Там говорилось, что твои картины не понравились ни одному из посетителей выставки. Жюри единодушно признало работы неудачными. Пейзажи провисели в рамках всего один день. Потом их сняли. А над тобой нависла реальная угроза ареста, ибо в столице мрака категорически запрещалось иметь собственное мнение, отличное от официального.
Лига Уничтожения завела на тебя досье, но город не захотел пускать его в ход. Каменный хищник не желал применять репрессии, ибо художников, способных рисовать талантливо, было слишком мало. Вместо наказания тебе стали выдавать только серые и темные краски. Лишив возможности творить самостоятельно, город рассчитывал заставить тебя рисовать картины, более угодные режиму. Каменный спрут действовал расчетливо. Он смоделировал идеально безнадежную ситуацию и пытался получить из этого максимальную прибыль. Что же, город поступал, как обычно. А ты потеряла последнее, что имела - возможность творить. Забросила краски, перестала посещать школу рисования и часами валялась дома, бездумно глядя на серое небо.
Казалось, мир забыл о твоем существовании. Кто-то твердой рукой вписал тебя в список абсолютных неудачников и автоматически вычеркнул из всех остальных списков. Фортуна остановила свое колесо, отвернулась и ушла, оставив тебя одну. А впереди поджидало полное поражение. Но ты не могла, не умела сдаваться. Ты отчаянно пыталась найти любовь и поддержку. Протягивала руки, но натыкалась на холодные стены. Хотела тепла, но встречала лишь искусно замаскированное равнодушие. И это не останавливало поиск. В те дни, когда я для себя добровольно поставил крест на любви, ты поняла, что без нее жить не можешь.
Тебя мотало, трясло из стороны в сторону, бросало на поворотах, но ты была крепкой. Как тебя кидало на этих виражах! Ты подружилась с отчаянием, одиночеством и непониманием. Твою машину занесло на вираже, она потеряла управление и понеслась вперед, сделав ставку на движение, в котором абсолютно плевать на дорожные правила. Ты проносилась мимо меня, когда я стоял на обочине дороги. Согласно всем законам природы, ты должна была промчаться мимо. Но, знаешь, я не перестаю тебе удивляться: ты затормозила как раз передо мной.
*
Место нашей встречи неизвестно, дата забыта окончательно и бесповоротно. Это событие произошло без свидетелей и вряд ли доказуемо. Оно важно лишь своей значимостью, а не множеством конкретных деталей, что назойливой тучей мелких мошек нервно гудят вокруг любого мало-мальски серьезного факта. Все было крайне спонтанно. Но мы все-таки сошлись, и наши души зацепились. Всего лишь искорка, небольшой электрический разряд. А далее пошла цепная реакция, всяческие электромагнитные эффекты. Чего только не было! Произошел колоссальный прорыв, освобождение и страдание одновременно, незабываемые дни и минуты нашей жизни. Это было безумно...
Мы встретились случайно, каждый шел своей дорогой и не думал сворачивать с неверного пути. В каком-то смысле все было просто и ясно. Но линии пересеклись и внезапно все стало совершенно непонятно. Мир рассыпался, как карточный домик, картинки закружились, подхваченные порывом ветра. Теперь они в беспорядке валяются на полу. Стало лишь ясно, что наша любовь вышла на передний план, заслонив собой все остальное.
Но все это случилось не сразу. Мы проникали друг в друга постепенно, но все глубже и глубже...
После встречи с тобой во мне многое изменилось. Я чувствовал себя живым, когда мы были вместе. Окружающий мир обрел реальность, стал настоящим. Он начал разворачиваться неторопливым серпантином, медленно кружась вокруг твоей фигуры. Постепенно движение ускорялось. Рабочие дни, что раньше казались привычными, ныне растянулись на многие столетия. И каждый прожитый был, как пытка. Зато вне фабрики время стремительно неслось вперед и пролетало со скоростью бешено несущегося поезда, что мчит без остановок на зеленый свет.
Каждый день я приходил к тебе. Я убегал с работы, еле дождавшись финального заводского гудка. Что мы делали вместе? В основном, разговаривали. Мы общались, постепенно открывая для себя друг друга. До нашей встречи была долгая эпоха молчания, внутренних ощущений, тщательно замаскированных. Это была эпоха одиночества, господствующего принципа общества. Многие мысли мы скрывали даже от самих себя, привыкнув к атмосфере тотальной замкнутости. Теперь же появилась уникальная возможность высказаться. Плотину прорвало и долго скрывавшаяся за цементными строениями вода хлынула в долину, пенясь и бурля, сметая все на своем пути...
Наше сближение проходило лавинообразно. Оно шло толчками, от встречи к встрече, в течение которых мы обрушивали друг на друга потоки слов. Твои картины, мои рассказы, приевшаяся фабрика по производству Пустоты, разочаровавшая школа рисования, личная жизнь, наши судьбы, мысли, суждения... У нас было слишком много тем и очень мало времени. Мы сталкивались взглядами, расходились и сходились вновь. Каждый слишком глубоко вошел в сознание другого. Произошло слишком тесное соприкосновение. Мы переступили некий порог откровенности, за которым открылось неизведанное. И мы ломались, гнулись, менялись и, в итоге, понимали друг друга. Нам было хорошо вдвоем. Единственное, что хотелось - никогда не расставаться.
Через некоторое время я окончательно переселился к тебе, забыв о женщине, с которой прожил немало времени. Это было так естественно. Хотя городские законы и не позволяют подобных отношений, я не мог поступить иначе. Приближаясь друг к другу, мы и так нарушили все моральные нормы этого общества. Я забыл о супружеской верности, ты соблазнила чужого мужа. К тому же мы любили, а это в столице мрака категорически запрещалось. Но нам не хотелось ни выглядеть, ни быть хорошими или правильными. Нас это совершенно не интересовало.
Я понял, что можно забыть о морали, когда дело касается истинных чувств! Мораль - это ловушка! Всех "псевдохороших" давно обманули. Оставшиеся просто повесились, так как им не хватило зла, чтобы выжить в этом мире. Самые примерные, соблюдающие мораль, были обмануты еще на входе в жизнь. Они были настолько правильными, что их с ходу кастрировали. Купаясь в лучах собственной "хорошести", ребята этого не заметили.
Я говорю то, что знаю! Я выблевывал собственную правильность темными холодными ночами, корчась в муках. Я ковырялся в душе раскаленной кочергой, убивая ужасную "хорошесть". Я выжигал ее с отчаяньем маньяка, пока полностью от нее не избавился...
А ты всегда была светлой. Твоя машина неслась по жизненной трассе, доверясь исключительно интуиции. Мне всегда казалось, что я способен тебя обогнать. Но ты лучше всех знала условия гонки, и если бы я был гоночным автомобилем с самым мощным двигателем, то только ты могла подсказать мне правильное направление.
Единственное, чего ты боялась - это потерять меня. Страх потери присутствовал в тебе с самого рождения. После истории с парком ты решила, что потери неизбежны, предопределены и естественны. Так говорил твой мозг, хоть душа и не хотела с ним соглашаться. Но опыт, что часто играет дурные роли, был на стороне разума. Когда мы были вместе, твой страх отступал. Любовь отвергала его и, забитый в угол, он на время стихал, тихо поджав свой хвост. Но как только я уходил на работу, страх выплескивался из твоей души дикой энергией, мощными толчками. Оставаясь дома одна, ты писала мне длинные письма, в которых рассказывала о себе. Скучала и грустила без меня. Но вечером я снова был рядом, и к тебе возвращалась жизнерадостность.
Мы шли вперед - каким длинным было время! В него вбилось так много событий, спрессованных осенним ветром, проверенных оголенностью чувств и остротой восприятия. Наши головы сходили с ума при встрече, рассудок отказывал при расставании. Так что мы были постоянно в состоянии сумасшествия. Наши души часто смеялись непередаваемо жутким смехом, он выворачивал внутренности наизнанку. Сознание ломалось, рушились стереотипные установки. Это было очень тяжело. Через некоторое время мы оторвались от земли. Случилось самое важное и все остальное уже не имело значения. Поэтому мы парили.
Мы общались днями - проходили месяцы. Каждая наша встреча стоила десяток встреч. Все происходило на таком потрясающем надрыве, что уже не было похоже на жизнь. Просто оголенный комок нервов. С каждой секундой мы все глубже и глубже вонзались друг другу в души мощными крюками взаимопроникновения. Впивались подобно смертельно голодным пиявкам, и не было силы, способной помешать этому. Так мы любили друг друга все сильней.
*
Но мир не так прост, он не любит выделяющихся. Городу не может нравиться, если кто-то игнорирует законы бездушного общества. Подобный поступок глубоко оскорбителен. Это даже не зависть, а инстинкт самосохранения, в полной мере присущий каменному мешку. Ведь если хоть один человек будет жить не так, как все - дурной пример может стать заразительным. Так что наши отношения не одобрялись городом с самого начала.
"Правда никому не нужна, любовь - преступление!", - вот основные лозунги столицы мрака, широко рекламируемые на каждом углу. Но кто поможет бездушному спруту вершить суд над несогласными с установленными правилами? Чьими руками будет исполнен приговор, карающий недовольных режимом? Кто станет проводить в жизнь приказы и распоряжения каменного монстра по укреплению всеобщей дисциплины?
В любом обществе всегда найдутся люди, любящие повести за собой послушные массы. Куда и зачем - не имеет особого значения. Наш город не является исключением; желающих стать командирами более чем достаточно. От своих сограждан эти люди отличаются уверенностью в себе, принципиальностью и особой требовательностью, когда дело касается не их самих, а окружающих. Подобные личности не прочь поучить; объяснить, как надо жить; указать верное направление. Ну, и конечно, наказать несогласных с обозначенным курсом. Командиры принимают городские установки целиком, не вникая в проблемы этики или морали. За что город бережет послушных учителей и заботится о них.
"Мойте руки перед едой", - бормочут новоявленные учителя. Неимоверное количество злобы переполняет их при одной только мысли, что кто-нибудь посмеет не вымыть руки. "Чтобы все на свете мыли руки перед едой"! - вот цель их жизни. Со временем цель усложняется. Люди идут дальше. "Убьем каждого, кто не моет руки", - настаивают самые одержимые и ведут за собой остальных, гневно сверкая глазами. И они сделают все, чтобы совершить обещанное. Вот так рождаются законы общественного подавления.
Город и в данной ситуации старается не вмешиваться в процесс. Он - всего лишь контролер; мастер, разработавший определенную технологию и ныне наблюдающий за результатами своего труда. Ему не надо беспокоиться, все сделают добровольные судьи и командиры. Почему? Дело в том, что самозваные учителя более остальных жителей не хотят перемен. Их полностью устраивают декорации, подменяющие реальность. Эти люди бездарны и глупы, потому не желают показывать свое настоящее лицо. Ведь они ничего из себя не представляют. Правдозащитные очки - их единственная защита и спасение в этом мире. Мало того, они уже настолько не способны вынести правду, что отдадут всю свою жизнь за сохранение всеобщей очконизации.
Сначала они будут клеймить несогласных, затем отдавать под стражу, а, если ничего не поможет, то вешать на ближайшем столбе. Грязноватое, конечно, дело, но как же иначе? Если не проявить жестокость к оппоненту, придется анализировать себя. А это, знаете ли, слишком сложно. К тому же, отстаивая принципы города, добровольные палачи становятся значительней в собственных глазах.
Как легче всего реализоваться? Ответ прост: топтать несогласных, строить по ранжиру, загонять в стойла, заставлять шагать с другими в ногу. Что успешно осуществляется на практике. Ведь аргументы на несогласных действуют неубедительно. По той простой причине, что палачам нечего сказать. Гораздо лучше работают механизмы подавления: они надежней и практичней. Почти сразу же дают конкретные результаты. Судьям, учителям и вождям всегда ближе к сердцу насилие, ибо спорить другим способом они не умеют.
Подавляющее большинство командиров числится в Лиге Уничтожения. Они занимают руководящие посты, определяют генеральную линию знаменитой службы. Имея подобных начальников, нетрудно представить себе, чем занимается городская карательная организация. Сначала - шпионаж и осторожное подсматривание. Затем - критика, замечание, выговор, строгий выговор. Через некоторое время, как результат - исправительные работы. Чуть позже - тюремный срок. Затем - пожизненное заключение. Ну, а в самых тяжелых случаях, расстрел. Все это делается, разумеется, во благо общества.
Поэтому совсем неудивительно, что через некоторое время Лига Уничтожения обратила внимание и на нас. Причем, достаточно пристальное. Город инстинктивно почувствовал в нас врагов и объявил войну, не дожидаясь, пока противник окрепнет и встанет на ноги.
*
Нам строили козни, пытались вернуть обратно в конуру. Читали множество лекций о питательности старой, напрочь обглоданной кости. Всевозможные экстрасенсы, ясновидящие и просто шарлатаны толпами валили ко мне, умоляя одуматься и расстаться с тобой навсегда. Через некоторое время уходили ни с чем, хмурые и недовольные, напоследок грозя кулаками и обещая наслать злых духов.
На фабрике пустоголового энтузиазма я имел беседы со многими начальниками. Я побывал даже в кабинете директора. Моя незаметная служба на благо производства и столь несовместимые с ней поступки так удивили руководство, что начальство посчитало своим долгом лично направить меня на путь истинный. Но это им не удалось. В конце любой нравоучительной беседы меня неизменно просили задуматься о своем поведении. Я всегда соглашался выполнить эту просьбу. Но чем больше думал, тем более убеждался в собственной правоте.
Ты же по городским законам морали считалась более провинившейся, чем я. Поэтому тебя обвиняли во всех смертных грехах: от разврата до государственного шпионажа. На это были брошены значительные силы. Целые отделы Лиги Уничтожения выискивали несуществующие отпечатки пальцев на уликах выдуманных преступлений. Дела печатались сотнями, но пока не пускались в ход, ибо были средством устрашения. После неудачи на выставке ты уже была занесена в черный список. Теперь твою фамилию подчеркнули жирной красной чертой. Из школы рисования тебя отчислили. За это проголосовал весь преподавательский состав. У тебя отобрали кисти и краски, запретили рисовать. Правда, обещали все вернуть в случае, если мы расстанемся. Но думаю, что это было обманом.
Часовые режима пытались разлучить нас и с помощью денег. Общая сумма подкупа постоянно менялась: то возносясь до головокружительной высоты, то опускаясь до стоимости буханки хлеба. Все это напоминало бездарную фальшь и вызывало непереносимую тоску. Я не понимал, зачем все это было устроено. Часто нам ставили всевозможные ловушки, но, как ни странно, ни один капкан не сработал. Мышеловки захлопывались не вовремя, расставленные сети рвались. Люди на улицах показывали на нас пальцами, а популярные шуты шоу-культуры кривлялись и строили рожи с экранов телевизоров.
Я помню и эпоху митингов протеста против нашего поведения. Они были организованы городскими властями, равно как школьные линейки, осуждающие нашу связь. Несчастные ученики говорили слова возмущения, плакали, клялись на верность идеалам, не понимая, собственно, о чем же идет речь, и к чему вообще затеяно это осуждение. Были события и похуже: например, звонки близких родственников, которых завербовала Лига Уничтожения с помощью денег или под угрозой насилия. Эти люди умоляли нас вернуться на протоптанную тропинку, не лезть на рожон, махнуть рукой, смириться. Они искренне и убежденно произносили заученные фразы, и нам нечего было им ответить. Мы просто клали трубку на рычаг, не дослушав речь. Но тотчас опять звонил телефон и все повторялось снова.
Тем временем город придумывал все новые и новые методы борьбы с нами, и мы уставали от непрерывного сражения. Мы по уши завязли в разоблачениях замыслов каменного спрута, обессилели от непрекращающейся борьбы, боязни друг за друга. Временами опускались руки, ибо все были против нас. Усталость разъедала, как коррозия. Было очень тяжело, а город все не хотел успокаиваться.
Ежедневно внешний мир давал разнообразные сражения. Искусный полководец, опытный интриган, он нападал то справа, то слева, то четко по центру. Бесчисленные обманные маневры, ложь, клевета. Общественное мнение в замкнутом пространстве всегда играло значительную роль, но в данном случае переплюнуло само себя. Немногочисленные знакомые отвернулись от нас, и вскоре мы очутились в полнейшем вакууме. Хуже этого могла быть только открытая ненависть.
Чем более крепла наша любовь, тем более ожесточенным становился внешний мир. Если сначала нас хотели только разлучить, то впоследствии решили, что нам не уйти от более суровой кары. И мера наказания все росла и росла, пока, наконец, не приблизилась вплотную к наивысшей.
Часть II
В городе темно: и днем, и ночью. Осень вступила в столицу серости и равнодушия, залила улицы дождем, задула холодным ветром и не оставила никаких надежд на счастливый итог ни мне, ни тебе, ни жителям вечного города. Несмотря на проливные дожди на улицах пахнуть меньше не стало. Наоборот, с каждым днем запах усиливается. Осень же плачет, воет диким голосом, предрекая смерть всему живому. Люди попрятались в домах, и, закутавшись в свитера и шарфы, тихо дрожат себе по углам. В такое время даже очки не всем помогают. Сегодня будет самая длинная ночь в году. И самый короткий день, что кончился, так и не начавшись. Праздник ночи, апогей ночи.
Вечер. Ты молча сидишь на постели. Это - твоя комната, наше последнее пристанище. Единственное место в городе, где нас еще могут оставить в покое. Мы приходили сюда, чтобы прятаться от людей. Запирались на все замки, вырывали телефон из розетки и никого не хотели видеть. Выключали свет, закрывали окна, огораживались шкафом, столом, тумбочкой, укрывались всей мебелью от внешнего мира. И общались, что так нехарактерно для людей. Нам никогда не было скучно вдвоем. И всегда не хватало времени, чтобы быть вместе.
Сейчас за окном идет дождь. По стеклу текут холодные струи. И нет конца этим равнодушным потокам воды, что льет с неба вот уже третьи сутки. Ты печальна, ты устала. На твоем лице поселилась безнадежность. Тени под глазами свидетельствуют о постоянном недосыпании. На дворе - поздняя осень, и ее работа по срыванию листьев с деревьев, завыванию холодным ветром в трубах, организации дождя, практически подходит к концу. Все уже сделано. Пора и осени идти на покой, уступать дорогу своей более суровой подруге - зиме, что все заморозит и убьет окончательно. Сейчас же на улице - время пересменки. Осень все никак не может выйти из роли вершителя человеческих судеб. Но зима нетерпеливо стучится в дверь, заставляя свою желтую приятельницу поторапливаться.
Белая и желтая - две суровых дамы, торжественно вершат затянувшуюся карнавальную ночь, ибо в городе темно по определению. Они по очереди приглашают друг дружку на танец, но в целом ничего не меняется. Кроме них никто не способен выйти на сцену: так как в городе нет ни весны, ни, тем более, лета. Лишь бесконечная смена зимы и осени, однообразный, скучный процесс. Осень подчищает недовольных, заметает веником недоработки режима, а зима довершает дело приятельницы, убивая все то, с чем подруга не справилась. Я же сижу на подоконнике и, в который раз, наблюдаю из окна очередную смену караула. Мне привычен этот безрадостный процесс. Он произойдет как обычно, без всяких сюрпризов. Я перевожу взгляд на стены твоей комнаты. На них остались следы от прежних надписей. Раньше ты любила рисовать на обоях. Ты раскрашивала их цветами своей души, чтобы сделать свою комнату отдельным островком города. Когда тебе было плохо, на обоях появлялись темные надписи; если весело, стены светлели вместе с твоим настроением. Теперь же почти все надписи поблекли, остались в прошлой жизни. Они кажутся нереальными. Есть настоящее, и оно имеет гораздо большее значение. Диктует совсем другие мысли.
Дело в том, что сегодня ночью нас собрались разлучить. Нашим делом занимается Лига Уничтожения, а в этой организации приказы всегда выполняются в срок. До последнего момента нам хотелось верить, что все обойдется. Мы были так поглощены собой, что старались не обращать внимания на внешние события. Но события подошли вплотную и дальше отворачиваться от них стало невозможно. Нами занялись всерьез, хотя мы не были инициаторами противостояния. Ведь все, что нам нужно - просто быть вместе. Но именно этого город не может допустить. Данный факт подтверждает и телефон, что звонил в нашей квартире непрерывно. Мы перестали обращать на него внимание. Потом отключили окончательно. Незнакомые голоса говорили практически одно и то же: "Лучше сами расстаньтесь", "Вы не будете жить вместе", "Образумьтесь, иначе вас посадят в тюрьму". Самые ярые законники требовали нашей смерти. Все называли сегодняшнее число, как последний срок...
Совершенно ясно, что случиться нынешней ночью. Нас схватят, свяжут и поволокут в разные стороны. Все остальное будет сделать гораздо легче. Когда мы вместе, то почти непобедимы. Но если нас разлучить, мы снова станем одиночками.
Одиночество - символ эпохи, основное понятие современности. Оно рекламируется, поощряется и внушается человеку, как единственно возможный вариант существования. Это состояние предполагает закрытость, фальшь и неискренность. Ведь люди не любят правды, не хотят быть откровенными. Гораздо легче закрыться защитными экранами, надеть на голову правдонепробиваемую каску. Ведь это так просто - не общаться искренне. Через некоторое время уже не чувствуешь в этом потребности, а несколько позже - способности общаться. И в этот момент одиночество берет тебя ласково под руку и ведет по жизни черным ящиком, заколоченным гробом. Замкнутый человек - это заколоченный гроб! Он заживо закопал себя в могилу и доволен этим. Он решил все свои проблемы. Только совершенно не понятно, зачем тогда жить?
И вот нам с тобой предлагают одиночество. Грозят смертью в случае непослушания. Такая постановка вопроса никак не умещается в моей голове. Мне все кажется, что это - бутафория, очередная театральная постановка ошалевшего от дождя города, но реальность убеждает в обратном. Надо, наконец, взглянуть правде в глаза и понять, что люди из Лиги Уничтожения уже стоят в нашей парадной. Я уверен, они не рассуждают о моральной стороне дела, просто ждут наступления решающего часа N, когда потребуется вломиться к нам в комнату. Видимо, это будет где-то в середине ночи.
Ты смотришь куда-то вдаль. Молчишь, но я легко читаю твои мысли. Ты думаешь: "Я знала, что ничего не получится. Мне не везло всю мою жизнь. Я столько потеряла в отчаянных попытках найти. Это будет моя самая большая потеря". И продолжаешь что-то говорить про себя, все также тускло, неторопливо и настолько неизбежно, что замолкает ветер на улице, перестают шуметь деревья. Наступает тишина, пугающая и неожиданная. Черное пятно разочарования растекается по тебе, заливая внутренний мир несмываемой краской. Что-то меркнет в душе, закрывается. Вереница потерь встает перед глазами, ибо у тебя слишком хорошая память. Ты помнишь все, преимущественно, плохое, потому что кто-то научил тебя так жить. И это плохое проникает в тебя, закрывает с головой, захлестывает через край. Я уже не вижу твоей фигуры.
А что же я? Уставший от городских ландшафтов, что приходится видеть по 25 часов в сутки, пришибленный ежедневными пинками, подзатыльниками и затрещинами, которые так щедро раздает внешний мир... Слишком много осени, темноты и дождя вошло в голову. Они въезжали туда непрерывно, длинными, бесконечными железнодорожными составами и непрекращающийся стук квадратных колес до сих пор звучит в голове. Очень тяжело решиться на поступок. Крайне трудно заставить себя убежать из конуры, в которой провел всю свою жизнь. Ведь на улице дождь и ветер, холодно и сыро. А в конуре, хоть и дует из щелей, все же есть иллюзия дома, спокойствия и пристроености. Сидя на подоконнике, наблюдая равнодушные потоки дождя и мифические тени в серых плащах, я не испытываю почти ничего. Холодная тоска, наполовину живая, наполовину мертвая.
Но первой очнулась ты. "Нет"! - вот и все, что ты сказала. Слово прозвучало тихо, но я чуть не оглох. Это было, как выстрел. Взревела сирена из одного слова. Нет! Это наш выбор и ты его сделала первой. А я последовал за тобой...
Жизнь - странная вещь. Мы ходим по свету мертвецами, бесцветными тенями. Мы так незначительны, что проще всего нас раздавить. Наши поступки смешны и нелепы. Но наступает миг, когда что-то происходит в душе, и больше так жить уже невозможно. Неудовлетворенность накапливается в организме, утрамбовывается тяжелым дорожным катком, но в какой-то момент полностью переполняет человека. И когда это происходит, все летит к чертям!
Знайте, мы будем защищаться. Иначе жить на этом свете совершенно напрасно. Ты смотришь на часы: на них половина двенадцатого. Надо уходить и, как можно скорей. Твоя комната стала ловушкой, из которой надо бежать, если не хочешь дождаться прихода охотников. Мы понимаем друг друга без слов. Ты раскрываешь окно и зовешь за собой. Я бездумно прыгаю в холодную мокрую ночь.
Пустая кровать, открытое окно. Оставленные в прошлой жизни книжные полки. Детские игрушки, изрисованные обои. Письменный стол с разбросанными в беспорядке бумагами. Решение, что принято так внезапно. Единственное из всех возможных.
*
Ночь, привычно царящая на улице. Небо, полностью затянутое тучами, серыми, как сталь, как фольклорные штаны сапожника. Проходные дворы, промокшие насквозь. Всем известный своей затхлостью огромный район, сплошняком состоящий из убогих строений, закоулков, тупиков, помоек и подвалов. Мы прибежали сюда, так как здесь легче всего спрятаться. Нам удалось выбраться из твоей комнаты незамеченными. Часовые ослабили бдительность и мы этим воспользовались. Вскоре твой дом исчез в ночи, оставив нас один на один с безлюдными кварталами. Со всех сторон - лишь незнакомые здания, сверху лупит дождь. Пока мы на свободе, но есть ли у нас шансы спастись? Есть ли в этом городе надежное укрытие?
Странный лабиринт проходных дворов, в которых мы заплутали, растянулся во все стороны на многие километры, образовав хитроумную сеть, в которой не способен ориентироваться ни живой, ни мертвый. Эта сеть складывалась веками, рождалась в трудах и страданиях. Каждый год к скоплению бездарных построек пристраивались новые. Район рос и рос, становясь все более мрачным, грязным и непроходимым. Жители, заселяющие эти развалины, только въезжая в наспех возведенные постройки, становились новыми жертвами, балаганными уродцами вконец распоясавшего города. Они с ходу погружались в удушливую атмосферу, в хитросплетения проходов и узких улочек, в постоянный запах помойки. Они заглатывали крючок и попадались на удочку. Раз зайдя в такой район, выйти назад практически невозможно.
В этом месте никогда не жили свободные люди. Им обрезали крылья в более престижных кварталах. Там их муштровали, строили по ранжиру, снимали стружку и делали похожими. Сюда они попадали уже продезинфицированными и стерилизованными. Переселенцы постепенно забывали, что на свете может существовать что-либо еще, кроме района трущоб. Они привыкали к новым местам и заживо хоронили себя. А город все увеличивал и увеличивал огромную плантацию проходных дворов, бесконечной кишкой переходящих друг в друга. Ибо покорных жертв, людей, которые созрели в своем сознании до необходимости переселения в трущобы, становилось все больше. Впоследствии эта толпа использовалась городом, как бесплатная рабочая сила. А в центре и на улицах посветлее жили бойцы из Лиги Уничтожения, учителя всех мастей, тюремщики и палачи, а также ответственные идеологи. Им, как всегда, не хватало свободного места. Эти люди мне были мало известны. Обитателей проходных дворов я знал гораздо лучше. И дорогу сюда знал, так как жил рядом. Но, в отличие от всех, помнил, что из проходных дворов существует выход. Большинство жителей забыло об этом начисто...
Мы забредаем все глубже в муравейник похожих друг на друга домов, с трудом разбирая дорогу. Ночь стерла все различия между постройками, и теперь они кажутся единым каменным телом. Эти незнакомые места не сулят нам ничего хорошего. Мне кажется, мы давно заблудились. Я уже не помню, каким образом очутился здесь. С самого начала наш маршрут не имел конкретной цели. Бежать - вот единственное чувство, что двигало нами. А теперь нам никак не остановиться. Нас гонит вперед страх, а это - не лучший спутник. Его глаза велики и все, что мы видим вокруг - это лишь расширенные зрачки собственного страха. Мы бросили городу вызов, и никто не знает, когда и откуда последует расплата. Но она последует - это совершенно точно. Эта мысль заставляет идти вперед, удаляясь все дальше и дальше. Всюду мерещатся враги из Лиги Уничтожения. А мы так беспомощны и нелепы, основательно заплутав в карусели домов, осени и опавшей листвы...
*
Тем временем город начинает оживать. Солдаты из Лиги Уничтожения уже давно вломились к тебе домой и, не найдя там желанных жертв, забили тревогу. Впервые в истории города система подавления дала сбой. Это вызвало ярость всесильных властей. А затем - ответные действия. Для начала преследователи перекрыли все выходы из города. И теперь можно бесконечно петлять по темным улицам, но радиус поиска будет неизбежно сужаться и, в конце концов, сократится до размеров собственного тела.
Во всех районах организованы наши розыски. Большинство членов Лиги Уничтожения подняты на ноги. Спешно сформированные поисковые отряды прочесывают крепко уснувшие улицы, как воронье, что слетелось на запах крови, в предвкушении досыта наесться добычей. Срочно распечатаны и распространяются наши с тобой фотографии. За поимку беглецов объявлена большая денежная премия. Мы попали даже в ночные телевизионные новости. Теперь любой прохожий в курсе произошедшего, он безошибочно опознает нас при случайной встрече на улице. Ведь в городе случилось ЧП, беспрецедентный случай. Двое неизвестных посмели уйти от расплаты. Поэтому постановление города однозначно: "Найти и обезвредить". Этот лаконичный приказ передается из микрофона в микрофон, от рации к рации. "Стрелять без предупреждения". "Живыми не брать".
"Ни в коем случае не стреляйте, эти двое нужны нам живыми" - надрывается чей-то голос на полицейской волне. - "Мы устроим образцово - показательный процесс. А, впрочем, можете и убить. Тогда на процессе за них сыграют двойники".
Бравые часовые из Лиги Уничтожения добросовестно патрулируют улицы города. Они взяли под контроль вокзалы, радио, телеграф. Новые и новые офицеры встают по ночным звонкам, оповещаемые ответственным оперативным. Последний лихорадочно звонит, уткнувшись носом в длинный список телефонов штатных и внештатных сотрудников. Всевозможные комбинации из семи цифр смешались в его голове. Оперативник начинает путать телефоны. А в это время разбуженные офицеры тщательно бреются, рассматривая в зеркало свои холодные и жесткие лица.
Но оперативник не может успокоиться, пусть даже и знает, что уже предостаточно людей поднято на ноги. Он на посту, и, следовательно, должен работать. Иначе работника уволят и он снова станет никем. Оседлав взбесившийся телефон еще с начала ночи, он уже настолько вошел в свою роль, что его невозможно оторвать от стула. Непрерывно вращая сверкающий диск, он начинает медленно сходить с ума. Цифры чужих телефонных номеров оживают, и, образуя хитроумные сплетения, все быстрее кружат перед его воспаленными глазами. Они напоминает усталому оперу движения пальца, вращающего диск, а это - наихудшая из ассоциаций. Она сводит с ума коротким и точным ударом, от которого невозможно уклониться. Оперативник отчаянно пытается прийти в себя, продолжить работу, но телефонные номера уже душат его, стучат по голове градом ошалевших чисел. Рука, еще недавно энергично листавшая список, теперь висит, как плеть. Оперативник уже ничего не может. И откинувшись на жестком и неудобном служебном стуле, офицер погружается в горячий безумный туман, из которого, я знаю, он уже не выйдет. И он, словно первый, но не последний сломанный винтик в ранее безотказном механизме; первая капля надвигающей грозы; мелкий камешек, сорвавшийся с горы, который повлечет за собой безумную лавину, камнепад, что сотрет с земли этот ужасный мир. Сотрет, завалит, разрушит.
Смерть старому миру!
*
Ты идешь впереди, а я отстал. Я не вижу смысла продолжать это занятие. Пот застилает глаза, болят ноги. Не хватает выносливости. Наконец, и ты устаешь, садишься на грязный асфальт. Мы вымокли до нитки, тебе становится холодно. Мы ушли от погони, Лиги Уничтожения, из комнаты, где нас должны были схватить, но не от тоски и неуверенности в собственных силах. Слишком много событий произошло за эту ночь. Ты смотришь на меня устало и безнадежно, и понимаешь, что мы окончательно заблудились. Сидишь и о чем-то тихо говоришь сама с собой. И я чувствую, что если еще с минуту что-то не сделаю, ты просто отвернешься от меня и пропадешь. Но надо как-то бороться с усталостью.
Я озираюсь по сторонам. Мы находимся в самом центре гигантского района трущоб. Это видно по постройкам, стоящим вокруг. Они отличаются от других зданий размерами и архитектурой: более высокие потолки, широкие парадные, сравнительно большие окна. Эти дома были построены одними из первых в районе, тогда еще власть немного думала о людях. Здесь до сих пор порядки помягче, часовые из Лиги Уничтожения сюда почти не заезжают. И все потому, что отсюда крайне трудно выбраться. Но, с другой стороны, здесь более спокойно. Посовещавшись, мы заходим в ближайшую парадную и осторожно поднимаемся вверх по лестнице. Если в доме открыт чердак, то там можно спрятаться и согреться.
Ступеньки скрипят под ногами, дует ветер сквозь разбитые окна на лестничных площадках. Если кто-нибудь выйдет из квартиры, нас тотчас опознают. Поэтому мы стараемся идти, как можно тише. Но в этих местах принята политика невмешательства в дела ближних. Жители города открывают двери лишь в случае серьезной необходимости. А этого практически никогда не бывает. Люди не ходят друг к другу в гости: просто закрывают свою квартиру на восемь замков и ложатся спать, гася свет и отключая телефон.
Мы все еще поднимаемся вверх, но я уже уверен, что нас никто не заметит. Жизнь за дверьми квартир умерла до утра. Наконец, мы забираемся на последние ступеньки бесконечной лестницы. Приходится пригибаться и я пропускаю тебя вперед. Перед нами - маленькая дверь, покрытая паутиной. Видно, что здесь давно никого не было. Ты дергаешь за ручку, и дверь открывается. За ней - никого. Мне становится гораздо легче. Я вижу в этом событие не просто везение, а удачу, что встала на нашу сторону. Появляется какая-то надежда. Дверь открыта, за ней - тепло и сухо. Место, лучше которого просто не найти.
А в пустых кварталах бродит ночь, заглядывая тревожными глазами за каждый угол, ищет новые, еще тепленькие, жертвы; молчит и тихо скользит вдоль стен. По безлюдным улицам барабанит дождь, то затухая, то усиливаясь. Капли полируют и без того ровный асфальт, обточенный водой почище, чем морская галька. Но на чердаке совсем неплохо. Здесь нет врагов, так как нет людей. Правда, пыльно и грязно, но я все-таки нахожу достаточно чистое место. Нам надо согреться и прийти в себя.
*
Из окна чердака виден кусок неба и черная пустота двора. Остальное скрыто заботливой ночью. Вокруг по-прежнему тихо, жильцы разбрелись по своим каморкам и спят. Они громко храпят, улыбаясь во сне, ибо большинство ложится спать, не снимая правдозащитных очков. Где-то вдалеке гудит патрульная сирена. Это - военные из Лиги Уничтожения. Они, наверняка, разыскивают нас, стремясь отличиться перед начальством и получить обещанное вознаграждение. Что же, посмотрим, что у них из этого выйдет. Но пока военные слишком далеко, чтобы обращать на них внимание.
Ты сушишь свои вещи, я сижу, вытянув ноги и смотрю на тебя. Ты ловишь мой взгляд и улыбаешься. Мне становится спокойно и уютно. Впервые за много дней я чувствую, что сейчас мы по-настоящему вместе. И это - надолго, возможно, на всю жизнь. Мы больше не расстанемся, чтобы не случилось. Здесь, на чердаке, я понимаю одну простую вещь: нам нельзя жить друг без друга. Мы перестали быть обыкновенными людьми, случайно зашли за невидимую грань и назад уже нет возврата. Наша связь слишком сильна. Мы слишком глубоко проникли друг в друга. Значит, не должны просто так сдаться, признать поражение. Ведь мы еще на многое способны!
Два часа ночи - почти детское время. Оно высвечено на твоих часах и служит точнейшим указателем в крайне расплывчатом мире моих чувств и мыслей. Я замечаю, что время на чердаке обладает странными свойствами. Сначала оно стоит неподвижно, потом резко скачет вперед. Простой переход минутной стрелки в новое положение, в состояние третьего часа ночи, представляется мне долгожданным сигналом, четким руководством к действию. Как будто одна маленькая шестеренка истории в точно назначенный час повернула другую, завертелось колесо и понеслась вперед машина всеобщего изменения.
"Хватит сидеть на месте", - шепчет нам на ухо Время, в то время как на улице дует ветер и лупит дождь. - "Пора переходить к более активным действиям"... Постепенно смысл этой фразы доходит до сознания. Становится ясно, что чердак для нас слишком тесен. И район трущоб - слишком тесен. Что хватит прятаться по пустым дворам и дрожать от страха при мысли о преследователях. Ведь слишком глупо - сидеть и ждать, пока тебя найдут и схватят. Значит, надо бежать из этого города!
Я знаю, на это очень трудно решиться. В голове не укладывается подобный поступок. Это равносильно безумию, похоже на внезапное помутнение рассудка. Границы города так строго охраняются, что проще погибнуть, чем вырваться из клетки. Тех, кто пытается выскочить из ловушки, ждет тюрьма. Но нам ничего не остается, кроме как бежать! Иначе мы обречены на поражение. Чтобы ни случилось, нам надо попытаться вырваться из этого города! Ибо на карту поставлено самое главное - наша любовь, потеря которой означает потерю жизни.
Часть III
Я всегда говорил: "Нет - компромиссам". Если пойдешь на компромисс, тебя забьют ногами. НЕ ИДИТЕ НА КОМПРОМИССЫ В СЛУЧАЕ ЕСЛИ РЕШАЕТСЯ ВАША ЖИЗНЬ!!! Если вы не будете драться за право жить, вам обеспечено удобное место на кладбище. Вы пополните могилы любителей компромиссов, жалких умников, нерасторопных философов. К черту всяческие компромиссы!
С этим настроением я и вышел на улицу. Она была пуста и я быстро зашагал вперед. Следом вышла ты. В твоей походке ощущалась легкость и уверенность. Ты была спокойна и хладнокровна. Как же это было прекрасно! Утро нового дня не предвещало ничего, кроме отчаянной борьбы за собственную свободу. Но это - не так уж и мало. Впереди замаячила призрачная надежда, небольшие шансы на успех, что гораздо лучше полнейшей безнадежности.
Планы на будущее вырисовывались достаточно ясно. Надо бежать из города, добираться до заставы и как-то прорываться через заслоны на волю. Для начала было бы неплохо завладеть оружием. Ведь дело серьезное, никто не намерен шутить.
Район города, в который мы вышли, мне хорошо известен. Я потратил немало времени шагая по этим улицам. Именно здесь располагается фабрика по переливанию из Пустого в Порожнее, в которой я работал всю свою сознательную жизнь. Немного дальше находятся первые фабричные корпуса, а километра через три - главный офис. Вершина этого гигантского здания, 45-этажной громадины, видна издалека. В какой-то степени благодаря ей мы и выбрались из проходных дворов.
Я часто ходил здесь пешком, разносил чертежи из цеха в цех. Знаю короткую дорогу, что выводит к границам города. Но это - чрезвычайно длинный путь. Ведь город - огромный организм. Он растет, расползается во все стороны. Как гигантская инфузория-туфелька, пожирает мир и за его счет увеличивается в размерах. Каменный спрут заглатывает все живое, норовит прорваться вверх, возводя все новые и новые небоскребы, на три-четыре этажа роет вглубь. Город укрупняется, уплотняется и становится настолько необъятен, что его границы кажутся недостижимыми.
Мы бредем по уснувшим улицам, осторожно и очень внимательно. Четкого плана действий у нас нет. Может быть, стоит напасть на охрану одного из цехов и отобрать оружие? Шансов на успех достаточно много. В такую рань цеховые охранники крепко спят, я-то знаю как работают эти службы. Вахтеры и глазом моргнуть не успеют, как мы уже скроемся с места преступления.
Ты не возражаешь против моего предложения. Сегодня ты спокойна, как никогда. Мы решились на поступок и пути к отступлению больше нет. Следовательно, надо двигаться только вперед. А если так, то почему бы ни начать с нападения на охрану? Мы решительно сворачиваем в сторону фабрики.
Этим ранним утром на улицах так пусто, словно весь город внезапно вымер. Вокруг ни души. Пока что нам не встретилось ни одного прохожего. Облезлый кот, что опасливо трусил навстречу, увидев наши фигуры, замер в нерешительности. Затем, подумав, юркнул в ближайший подвал. Внезапно вдали блестнули фары машины. Какой-то грузовик, вроде, гражданский. Странно, что он здесь делает? Мы быстро прячемся в подворотне. Машина проезжает мимо. По-видимому, сидящие в кабине ничего не заметили. Однако, проехав еще метров двадцать, грузовик замедляет ход. Неужели шофер краем глаза уловил промелькнувшую тень и что-то заподозрил? Я вижу в твоих глазах тревогу. Зная об усилении патрулирования города, вероятнее всего, что в машине - бойцы из Лиги Уничтожения. Новенький КАМАЗ весь забрызган грязью. Крытый фургон таит в себе опасность. Может быть, там спрятались солдаты? Шофер тормозит машину на противоположной стороне улицы и выходит. "Он - один!" - тихо шепчешь ты. Слава богу! Я становлюсь гораздо спокойней. В такое время суток стражи закона по одному не катаются, это - проверенный факт. Как будто в подтверждение моих слов водитель с сосредоточенным видом открывает капот и начинает копаться в машине. Значит, какие-то проблемы с двигателем. Ты дергаешь меня за рукав, но я и так понимаю, что нужно делать.
Удача улыбается человеку только раз. И если не воспользоваться этой улыбкой, больше не получишь от жизни ничего, кроме пинков и ударов. Нельзя медлить, если фортуна дает себе шанс. Я отрываюсь от стены и медленно крадусь вдоль дома, бесшумно приближаясь к шоферу. Мне нужна его машина, чтобы вырваться из города. Водитель же с головой ушел в изучение мотора и ничего вокруг не замечает. Должно быть, этот усталый человек долго сидел за баранкой. Целые сутки он не видел ничего, кроме однообразной дороги, развозя по ней куда надо хлеб, пироги, гранаты, а, может быть, трупы; исполняя свою трудовую повинность, с которой уже давно смирился. Теперь же водитель возвращается домой, в свой захудалый район трущоб, где прожил всю жизнь. Его ждет жена, немного еды и положенные восемь часов сна. А что в наше время еще нужно человеку? Но случилась неприятность в пути, и шофер ковыряется в двигателе, стремясь поскорее разобраться в причинах неисправности. Время от времени он изумленно цокает языком, должно быть, совершенно не понимая, что же случилось с машиной. Все эта процедура длится минут десять. Наконец, он откладывает инструменты и идет к кабине. Садится на сиденье и включает стартер.
На этот раз работа двигателя устраивает водителя. Опытным ухом слушая обороты своего детища, водитель безошибочно определяет, что его ребенок здоров. Шофер вылезает из машины и облегченно захлопывает капот. Тяжелая ноша падает с его плеч. Теперь он точно уверен, что доберется до дома, а значит и поет, и поспит. Водитель собирается сесть в машину, устало разгибает натруженную спину. И тотчас получает ощутимый удар по голове. Столь ощутимый, что с ходу теряет сознание. Я внимательно смотрю на водителя. Шофер не шевелится. Ты выходишь из подворотни и бежишь к машине.
Надо как можно быстрее сматываться отсюда. На КАМАЗе мы это сделаем в считанные минуты. Но для начала необходимо замести следы. Я оттаскиваю шофера во двор, в самый темный угол. Думаю, что до полудня он не очнется. Водитель тяжелый, тащить его нелегко. С трудом волоку несчастное тело еще метров сто и аккуратно прислоняю к стенке дома. Теперь можно не беспокоиться. Люди нынче нелюбопытные. Утром, убегая на работу, вряд ли кто-нибудь обратит внимание на одиноко лежащего человека. Равнодушие царит в городе, и в данном случае оно сыграет нам на руку.
Я завожу машину. Полный вперед! Наконец-то мы перестали обороняться. Настало время переходить в наступление! Кратчайшей дорогой я еду к ближайшей заставе. Как-нибудь прорвемся! Знакомые здания с космической скоростью проносятся мимо меня, а я все жму на газ. Удача, которой мы сели на хвост, не должна подкачать. Слишком уж многое поставлено на карту. Я замечаю, что ты улыбаешься. Не бойся, мой верный друг, все будет хорошо. Грузовик - это наша новая крепость. Непробиваемый бастион на четырех колесах. И мы домчимся на нем туда, куда нам нужно.
*
Серая и мокрая дорога. На трассе никого. Началась особая пограничная зона, куда даже случайные попутки не заезжают. Тихо. Слышен только шум двигателя, да хлюпанье грязи под колесами машины. Мы едем по шоссе в молчании, задумавшись каждый о своем. Слишком много событий произошло за эту ночь, чтобы остаться бодрыми и свежими. Надо собраться с мыслями и переварить происшедшее.
Еще темно, но скоро рассветет. На горизонте заметно светлеет. Значит, сейчас где-то около десяти утра. Почему-то опять не везет с погодой. Дождь недавно закончился; тучи, как назло, разогнало. Впервые за долгое время я вижу звездное небо. Начало дня обещает быть ясным, и это плохо. Под покровом тьмы нам было бы легче остаться незамеченными.
Ты смотришь в окно, вглядываешься в пейзажи, что выхватывают из кромешной тьмы яркие фары машины. Тебе незнакомы эти места. Мне же, как это не удивительно, довелось здесь побывать. Это было очень давно, я тогда еще учился в школе. Нас возили сюда вкалывать с утра до ночи, в основном, копать канавы. В то время было популярно привлекать детей к работам на благо города. У властей была идея-фикс - соединить контрольные пункты подземными ходами для обеспечения надежности границ. Вот все и работали: от мала до велика. В итоге затея с треском провалилась, так как работы хватило бы лет на сто. К тому же у города уже не хватало средств ни на что, кроме массового выпуска правдозащитных очков. Короче, строительство заморозили.
Интересное было время. От него остались наполненные водой котлованы, наполовину выкопанные траншеи и ощущение полнейшей абсурдности содеянного. Эти живые экспонаты человеческой глупости проплывают у меня перед глазами. Я равнодушно смотрю сквозь стекло на результаты нелепого труда и почти ничего не чувствую. За свою жизнь я уже много всего насмотрелся. Единственное, чего по-настоящему хочется, - вырваться из этого каменного мешка, дабы никогда больше не видеть подобных картин.
Мы уже почти приехали, до пропуска осталось не более двух километров. Я делаю тебе предупреждающий жест, ты киваешь в ответ. Взглянув друг на друга, мы отворачиваемся. Каждый знает, что его ждет впереди. Мы едем навстречу судьбе, отдаваясь целиком и полностью на волю слепого и бесчувственного случая.
Наконец, впереди показалась застава. Издалека она выглядит безрадостно. Опытные агенты из Лиги Уничтожения безмолвно стоят вдоль трассы в своих серых длинных плащах. Они не спали всю ночь, но отнюдь не потеряли бдительности. Наоборот, пропуск находится в состоянии полной готовности, где нет места разболтанности и самоуспокоенности. Ныне порядки суровы. Каждый член Лиги Уничтожения должен быть внимателен и собран. На то есть веские причины. В противном случае виновника первым обвинят в пособничестве врагам, а что за этим последует - знает каждый. Именно страх заставляет караульных быть начеку.
Два ярких прожектора освещают контрольный пункт. Светло как днем, здесь не затеряешься. Лучше всего видна дорога, но можно разглядеть и караул. Угрюмые лица охранников не сулят ничего хорошего. Часовые не зря стоят на своем посту, они защищают святое право города: никого не пропускать через границу. Рядом в двухэтажном здании, наряду с дежурной сменой, несущей вахту, отдыхают не менее тридцати человек запаса. Это - полный состав одного из небольших контрольно-пропускных пунктов. Сегодняшней ночью он усилен по специальному приказу одного из городских начальников. На плечах у бойцов - автоматы Калашникова. У начальника поста - пистолет. У самого шлагбаума, в укрытие, залег пулеметчик. У него хватит боеприпасов, чтобы уложить не одну сотню людей. Наше положение выглядит не слишком блестящим. Становится понятно, что через заставу можно прорваться лишь с помощью хитрости. Но хватит ли удачи на нас двоих?
КАМАЗ вплотную подъезжает к пропускному пункту. Я резко торможу машину. Через секунду мы выскакиваем из кабины. Наш вид вызывает у охранников удивление. В первую очередь, ярко-зеленая форма, на черных погонах которой написано единственное слово "труп". Мы похожи на двух клоунов, собравшихся в это раннее утро разыграть цирковое представление. Твой рукав украшают пять черных нашивок. На моем рукаве - только три. Поверх формы ты накинула длинный плащ, весь украшенный черепами с костями. Твое лицо совершенно неузнаваемо в широких темных очках. На фуражке - все те же череп и кости. Я выгляжу не менее оригинально. Во рту красуется трубка, что достаточно дико в сочетании с приклеенной бородой и бутафорскими усами. Черная ушанка с изображением раскрытого гроба в фас и в профиль, напоминает скорее шлем танкиста. На шее болтается бинокль.
Охранники не успевают прийти в себя от увиденного, как ты начинаешь громко требовать начальника заставы. "Куда запропастился этот кретин"?! - ругаешься ты, буквально испепеляя своим взглядом онемевших стражников. Подобное поведение столь нехарактерно для проезжающих через пропуск, что часовые впадают в некое оцепенение. Они недоуменно взирают на наше представление, неспособные хоть как-то реагировать на ситуацию. Наконец, появляется начальник заставы. Этот молоденький капитан удивлен и растерян. Видно, что он назначен на должность совсем недавно и ничего подобного ему видеть не приходилось. Офицер с подозрением косится на нежданных гостей. "Ваши документы", - неуверенно обращается он к нам, и тут же краснеет от опасения, что совершил оплошность.
"Перевозка трупов", - отвечаю я прокуренным голосом. - "Оперативная служба общественного подавления. Высокогорное районирование по трупоисканию".
После этого равнодушно отворачиваюсь.
"Это - трупная фабрика, капитан, вы что, не в курсе?" - продолжаешь ты, напирая на офицера. - "Я - полковник Цыцарева. У меня секретное задание. Немедленно пропустите!"
Начальник заставы что-то бормочет о необходимости наличия пропуска, но его никто не слушает.
"Документов нет, наша служба - слишком секретная!" - заявляешь ты, всем своим видом показывая, что разговор затянулся. Я выжидающе смотрю на капитана, но тот молчит. И тогда ты говоришь, что доложишь о его действиях начальству.
Мы разыгрываем спектакль, но это не театр абсурда. Мне бы не хватило фантазии придумать что-либо подобное. Объяснение происходящему гораздо проще. Весь маскарад, в который мы облачились, лежал в нашем грузовике. КАМАЗ был наполовину забит новенькой униформой и другими предметами, назначение которых так и осталось непонятным. Судя по всему в городе создается "трупная служба". Боюсь, это будет карательная организация похлеще Лиги Уничтожения. Так что жителей города ждут новые, еще неведомые испытания. Но это меня не удивляет. Город должен все крепче и крепче закручивать гайки. Даже не потому, что становится больше недовольных. Таких почти не осталось, все за решеткой. Просто власти нужны новые враги, пусть даже мифические. Ибо предназначение столицы мрака заключается в подавлении несогласных. Город нуждается во врагах и новых методах борьбы с ними. В этой истории мне не понятно другое. Грузовик со столь важным грузом совершенно не охранялся. Всех бойцов бросили на наши поиски. Охрана, приставленная к грузовику, в спешном порядке была мобилизована на патрулирование подозрительных районов. Но это же недопустимая оплошность! Значит, служба безопасности города стала давать сбои. Слишком много накладок и несуразностей. Что же, рыба гниет с головы.
Облачившись в реквизит несуществующей службы, мы решили блефовать. Есть шанс, что нас пропустят. Капитан - лицо, облеченное властью, просто обязан знать о создании новой службы. Я думаю, он даже в курсе, чем она будем заниматься. А если так, ему нет никакого смысла препятствовать нашему передвижению. Начальнику заставы совсем не нужно иметь серьезных конфликтов, причем, на высоком уровне.
"Мы спешим, капитан", - снова повторяешь ты. - "Трупное дело. Промедление смерти подобно".
Но капитан находится в полнейшем замешательстве. Он не знает, как же ему поступить. Этот парень из службистов нового поколения, дорвавшихся до власти, и ценящих власть более всего на свете. Такие не остановятся ни перед чем для скорейшего продвижения по служебной лестнице и только страх - зарваться и потерять все сразу несколько охлаждает их неуемный пыл. Подобных военных не волнуют проблемы этики и морали, либо интересы службы. Пробиться наверх - их единственная цель, для решения которой все способы хороши. В данной ситуации капитан стоит перед выбором. С одной стороны, ему стоит пропустить столь важных персон. С другой, он рискует нарваться на подставку, проверку бдительности, и тогда будет немедленно разжалован. В итоге начальник заставы поступает по принципу ни вашим, ни нашим, что, на самом деле, глупее всего. Он приказывает сержанту, чтобы тот открывал шлагбаум, а сам направляется в помещение заставы.
"Подождите, я позвоню оперативному дежурному", - говорит он, но так тихо, что охранники не слышат. В этом и заключается его хитрость. Формально он выполнит свои обязательства и доложит о визитерах оперативнику, но при этом не задержит нас и не испортит отношений с новой могущественной службой. Решение капитана нас вполне устраивает. Это лучшее из всего, что только могло произойти. Начальник заставы исчезает в дверях. Сержант, между тем, поднимает шлагбаум. Путь открыт! Стараясь не выдать волнения, мы садимся в кабину. Я завожу мотор. Только бы не сорвалось! Секунды тянутся невыносимо медленно. Нервы натянуты до предела. Наконец, КАМАЗ трогает с места и не спеша проезжает под шлагбаумом. Ты машешь рукой исполнительному сержанту. Довольный вояка вытягивается навытяжку.
Как ты прекрасна в эту минуту! Ты - неотразима, бесстрашна и решительна. Ты - такая сильная девочка, что я чувствую себя школьником начальных классов. "Мы из трупной фабрики, пропустите". И надо же, пропускают! Пережитое напряжение внезапно обрушивается на меня, как только я чувствую, что опасность миновала. Я жму на газ и старюсь прийти в себя. Наш КАМАЗ быстро набирает скорость.
Все, что нам осталось - это домчаться до столба-указателя, стоящего на границе города. До бетонной конструкции, означающей конец городских владений, на которой огромными буквами написано "ГОРОД М-СК", величаво и абсолютно неоправданно. За этот указатель никто никогда не заезжал. Что находится за границей города - неизвестно. Там начинается иная жизнь, абсолютно недоступная жителям столицы мрака; другой мир - непонятный, непостижимый. Нам надо добраться до этого указателя как можно скорее, пока охранники не почувствовали подвоха.
*
Тем временем начальник заставы звонит оперативному, но это бесполезно. Оперативник сошел с ума еще ночью, набирая чужие телефонные номера. Он безнадежно свихнулся и вряд ли сумел оправиться к утру. Именно из-за него столь нерасторопно работают все контрольно-пропускные службы города. Централизованного управление Лигой Уничтожения не осуществляется. Иначе бы нас уже давно схватили. Мы бы даже не вышли из проходных дворов.
Капитан набирает один и тот же номер, но слышит в ответ длинные гудки. Откуда ему знать, что дежурный попросту сошел с ума? Что он валяется под своим служебным креслом, весь обмотанный телефонными проводами? И снится ему однообразный звон взбесившихся телефонов, несмолкаемая трель в ушах, противное дребезжание. Меня распирает от радости, что все так отлично получилось. Удача, как же ты нам помогла! Все совпало именно так, как нам было надо... Но в это время ты резко дергаешь меня за рукав и я оборачиваюсь.
Не может быть! Я замечаю вдалеке черные точки. Радость мгновенно сменяется разочарованием. Не так-то просто вырваться из этого проклятого города! Начальник заставы оказался совсем не глуп. А оперативника, видимо, вовремя заменили. Поэтому за нами организована погоня. Шансы на удачный побег резко падают.
Я зло ругаюсь и до боли сжимаю баранку. Ты срываешь с себя плащ и выбрасываешь его в окно. Все это ненужные действия, но они позволяют успокоиться. Сейчас как никогда, нам нужно спокойствие. Остался последний участок пути. Теперь стоит надеяться лишь на скорость. Только бы выжать из КАМАЗа все, на что он способен!
Главное - пересечь границу. Дальше охранники за нами не последуют. За границу ни шагу, это приказ главнокомандующего, и никакой военный в здравом уме не решится нарушить запрет. Приказ выпущен совсем не потому, что город боится врагов - своих могущественных соседей. Никто даже не представляет, что творится за территорией города. Столь строгое указание необходимо совсем по другим причинам. Если выпустить солдат за территорию города, они просто не вернутся обратно. Потому что свобода манит, а свежий воздух изменяет сознание. За границей подчиненные перестают выполнять приказы. Я слышал о подобных прецедентах.
Поэтому гонка не бесконечна. Игра ведется по строго определенным правилам. Либо мы пересечем границу и вырвемся, либо нас поймают и мы проиграем. Очень бы хотелось стать победителями.
*
Город раскинул свои сети, выткал невидимую сверхпрочную паутину. Если кто-то дернет за ниточку, в центре станет известно об этом немедленно. Сигнал поступит и со всех концов быстрые и кровожадные пауки тотчас поползут к месту преступления, чтобы не дать уйти добыче. Лишь бы догнать и обезвредить ни в чем не повинную жертву; людей, что позволили бросить вызов гигантскому каменному спруту. Если ты решился идти против города, тебя непременно убьют. Палач достанет даже из-под земли, так что лучше и не пытайся уклониться от его кровавого топора.
Словно огромная черная дыра, пылесос вселенского масштаба, город засасывает людей, с аппетитом поедает души. Никому не вырваться из гигантской центрифуги, что крутится все быстрее. Уже рябит в глазах, голова разламывается от болекружения, а гигантская карусель все убыстряет свой ход. Еще быстрее, еще безжалостней, более беспощадно! А если кто-то посмеет, только посмеет нарушить этот непреложный закон, его ждет суровая расплата за содеянное. Всевидящие пауки съедят заживо, вместе с костями, перемелют недовольного режимом своими крепкими челюстями. И в каменном мешке снова воцарится спокойствие.
Если существует закон, его надо выполнять. В противном случае нарушителя ждет наказание. Всеми правдами и неправдами люди стремятся обойти установленные правила, но общество сурово расправляется с обманщиками. Никто не уйдет от ответственности: не поможет ни хитрость, ни сила, ни везение. Выступление против общества - совершенно бесперспективное занятие; попытка, заведомо обреченная на провал.
Глядя на показавшиеся вдалеке машины, битком набитые разъяренными солдатами, только такие мысли приходят мне в голову. И хоть очевидно, что не стоит сейчас ни о чем рассуждать, жизненный опыт жестко диктует простую мораль: не надейся на чудо, не пытайся всех обмануть, не высовывайся. Будь таким же, как все, успокойся. Это практичней, чем быть расстрелянным из автомата. Альтернативы никакой: либо ты труп, если восстал против общества; либо - подобие трупа, ибо общество не даст тебе возможности жить. В последнем случае, можно утешать себя мыслью, что ты, хотя бы теоретически, способен жить. Но не дай бог пытаться осуществить это на практике!!! Убьют, немедленно убьют. Ведь это - как игра в одни ворота. Пока тебе не забили гол, на поле - ничья, когда забили хоть один - полное поражение, ибо ответный гол в данной игре невозможен. Такие уж правила...
Эх, зря я понадеялся на этот КАМАЗ, надо было хоть чуть-чуть подумать! На заставе такие мощные машины, что просто нелепо пытаться уйти от них на нашем грузовике. Мы давно уже едем на предельной скорости, но это не дает никаких результатов. Я вижу, что расстояние между нами и преследователями медленно, но верно сокращается.
Машины с солдатами из Лиги Уничтожения растянулись по всей трассе. Впереди с приличным отрывом лидирует бронированный сверхмощный Ягуар, сделанный по последнему слову техники. Эти патрульные машины совсем недавно появились на вооружении Лиги Уничтожения. В городе их называют "черная смерть". Они развивают скорость гоночного автомобиля, но, в отличие от последнего, имеют колоссальную проходимость. Тягаться с Ягуаром бесполезно, что на ровной трассе, что по бездорожью. Я и не предполагал, что эта богом забытая застава оснащена такой высококлассной техникой. На "черной смерти" едет капитан. Очевидно, он первым сообразил, что сцена с "трупной фабрикой" была обманом и бросился в погоню. Остальные в спешном порядке выехали за ним. За Ягуаром мчатся еще две машины с заставы. Они классом пониже, но любая из них даст фору нашему грузовику. Если с Ягуаром что-то случится, они без труда выполнят его задачу. Замыкают колонну два грузовика с солдатами. Эти ребята вряд ли примут участие в событиях. В крайнем случае, их погонят прочесывать территорию, если нам удастся скрыться. Но мне такой вариант представляется маловероятным. В целом, погоня организована тактически грамотно. Что ни говори, а капитан оказался довольно расторопным малым. Скоро придется повидать его в деле. Ведь наш основной враг - "черная смерть".
В кабине КАМАЗа далеко от спокойствия. Я давлю на газ, несусь на четвертой скорости, целиком погрузившись в изучение трассы. Надо пытаться держать себя в руках, паника может слишком дорого стоить. Только бы остаться хладнокровным в этой гонке! Дорога, между тем, становится все хуже и хуже. Не осталось и следа от ровного широкого шоссе. Все больше попадается ям, асфальт местами потрескался. Ландшафт вокруг выглядит неприглядно. По обе стороны дороги начинают тянуться неведомо кем вырытые глубокие канавы. Проходимость трассы стремительно ухудшается. Крепко держась за руль, я кидаю КАМАЗ то влево, то вправо, и чувствую, что наши шансы на спасение стремительно сокращаются. Ягуар даже не сбавляет скорости. Головная машина значительно оторвалась от основной группы преследователей и с каждой секундой становится все ближе. Теперь разрыв составляет не более двухсот метров. Из кабины Ягуара высовывается голова капитана. В его руке пистолет. Его примеру следуют автоматчики, что сидят на задних сиденьях.
Я пригнулся к рулю и ничего уже не вижу, кроме дороги. Нас трясет, как при девятибальном шторме. Перед моими глазами мелькают лишь лужи, ямы и крутые повороты. Петляющая лента дороги извивается, как живая; крайне трудно вести грузовик. К тому же я все боюсь, что руль вырвется из рук и тогда КАМАЗ немедленно потеряет управление. Машину занесет и мы неминуемо попадем в канаву. "Смотри, вон указатель!" - внезапно кричишь ты. У меня нет возможности оглядеться по сторонам.
Наконец, я поднимаю голову, и, замечаю вдалеке гигантскую конструкцию. Сколько еще до нее? Да, наверное, километров семь. Бетонная махина видна издалека. Жители города угрохали немало времени на ее строительство. До указателя осталось не так уж и долго, но я чувствую, что нам до него не добраться. Серый огромный пограничный столб вскоре станет нашей могилой, последним памятником архитектуры, который мы увидим в своей жизни. Как бы подтверждая мои слова, Ягуар все больше сокращает дистанцию. Остальные преследователи заметно отстали. Часовые из Лиги Уничтожения открывают шквальный огонь. Нам нечего им противопоставить. Ни автоматов, ни гранат у нас нет. Мы несемся по трассе уже скорее по инерции.
Ты прижалась к спинке кресла, бледная и взволнованная. Очень трудно смириться с тем, что у нас нет шансов вырваться. Но ведь это так! Было крайне неразумно пытаться нахрапом обмануть целую заставу. Как можно идти на такое дело безоружными? Если машину остановят, нас возьмут голыми руками. Безнадежность ситуации и наша глупость кажутся мне очевидными. Мы попались, как последние дураки. Я чувствую, что впадаю в полнейшее отчаяние. Не разбирая дороги, несусь вперед на ошалевшем от скорости КАМАЗе. Мне кажется, что грузовик сошел с ума. Его мотор ревет предсмертным воем дикого животного, которое, истекая кровью, пытается спастись от преследователей. Это состояние передается и мне. Я не знаю, где указатель, куда мы едем, зачем вообще затеяна эта идиотская погоня?
Впереди - очередной крутой поворот. "Поднажми"! - кричишь ты, замечая, что со мной что-то неладное. - "Осталось совсем немного, мы вырвемся"! Но я уже перестаю тебя слушать. Что-то произошло с моей головой. Куда девалось мое обычное хладнокровие? Мне кажется, что мы пропали. Нервное состояние охватывает сознание, душит в объятьях панического страха. Поддавшись внезапному приступу отчаяния, я ошалело жму на газ, как раз в тот момент, когда следует притормозить. На злополучном повороте слишком резко поворачиваю руль и машину сильно бросает влево. Нас неумолимо несет к канаве. Опомнившись, жму на тормоз и каким-то чудом проезжаю по самому краю дороги, буквально в нескольких сантиметрах от канавы. Какая глупость, ведь можно погибнуть только из-за того, что отказывают нервы! Кляня себя на чем свет стоит, я отчаянно пытаюсь набрать потерянную скорость. Но после столь неудачного маневра машину заносит. На какое-то время мы становимся прекрасной мишенью для ребят из Ягуара.
Я лихорадочно стараюсь развернуться, но слишком поздно. Когда имеешь дело с таким опытным противником, подобные промашки не проходят даром. Секундной паузы становится достаточно, чтобы не менее десятка пуль успело попасть в кабину. Одна из них пробивает боковое стекло, другая вдребезги разносит переднее. На нас обрушивается проливной дождь из стекла. Все происходит слишком быстро, чтобы хоть как-то среагировать на ситуацию. Выстрелы звучат все громче. У меня начинает звенеть в ушах. Только бы не прострелили бензобак! Если это случится, мы моментально взлетим в воздух. Не успеваю я об этом подумать, как враги дырявят заднее колесо КАМАЗа. Машина моментально теряет скорость. Это - конец! В последний момент я резко поворачиваю руль и кабину разворачивает до предела по отношению к кузову. Грузовик останавливается. Приехали!
Из-за нелепого положения машины мы на несколько секунд оказываемся закрытыми от противника. Зато в полной мере оголяется бензобак. Нужно срочно бежать из КАМАЗа! Ты понимаешь это раньше, чем я. Открыв дверь, выталкиваешь меня из кабины и прыгаешь следом. Почти тотчас мы скатываемся в канаву и стремительно бежим прочь от машины, что прекратилась в бочку с порохом. Быстрее, КАМАЗ может с секунды на секунду взорваться!
Все происходит, как при замедленной съемке. Время невообразимо растягивается и я вижу, как во сне, медленно проплывающие перед глазами края канавы, покрытые пожухлой травой, и свои ноги, ставшие в этот страшный момент почти неподвижными. Боже, как все происходит медленно! Кажется, прошла вечность с того времени, как мы выпрыгнули из машины. На самом деле мы успеваем пробежать не более десяти метров. Внезапно я понимаю, что сейчас грузовик взлетит в воздух. Я хватаю тебя за плечи и мы оба валимся на дно канавы. Всем телом вжимаемся в липкую грязь, стараясь как можно плотнее прижаться к земле, единственной нашей защитнице. Последнее, что я вижу, это рукав формы с аккуратной надписью на нашивке "труп". Я закрываю голову руками и замираю. И в этот момент раздается взрыв.
Я ощущаю сильный удар по ушам. Мое тело расплющивает ударной волной, а вслед за этим на голову летят крупные комья грязи. На какое-то время я перестаю быть человеком. Мир становится далеким-далеким. Это длится недолго, но достаточно, чтобы успеть почувствовать многое. Собственная жизнь представляется понятием относительным, стоящей в сторонке, на почтительном удалении. Она проносится перед глазами, такая маленькая, ужасно короткая... Но в это время я прихожу в себя. Открыв глаза, не мешкая, вскакиваю с земли. И сразу же все понимаю. Нам повезло! Земля закрыла от осколков и огня. Нас даже не задело! Ты встаешь следом, бледная и испуганная. На твоем лице - только что пережитый шок. Думаю, мой вид ничем не лучше. Несколько секунд мы ошалело смотрим друг на друга, а затем вновь включаются инстинкты.
Я хватаю тебя за руку и тащу за собой. Надо как можно быстрей исчезнуть с места происшествия. Между остановкой КАМАЗа и взрывом прошло слишком мало времени. Преследователи вполне могли решить, что мы не успели выпрыгнуть из машины. Следовательно, в их представлении, нас уже нет в живых. Так что, мы имеем небольшие шансы уйти от погони.
Из последних сил мы бежим по глубокой траншее, что заботливо укрыла нас от осколков. Ноги несут все дальше от машины, в то время как нерасторопные бойцы из Лиги Уничтожения ждут, пока стихнет пламя. Кабина КАМАЗА превратилась в груду покореженного металла и сейчас невозможно определить, находятся ли там два обгоревших скелета. Но, видимо, сторонники режима расслабились и приняли желаемое за действительное. Больше всех радуется капитан. Он уже строит планы, как будет на суде изображать из себя отважного героя. Уж он-то найдет, что сочинить. Начальник заставы представит следствию свою версию происшедшего, утверждая, что нарушители были вооружены и сами совершили нападение на заставу. Сделает все, чтобы списать на нет свой фантастический прокол, изобразить себя героем и заслужить похвалу плюс повышение по службе. А пока военные бездействуют, мы имеем все шансы скрыться от преследователей. Забежав за ближайший поворот, ты сбавляешь скорость. Мы ушли из зоны прямой видимости.
За нашей спиной - яркие языки пламени; черный дым, стелящийся по земле. Глубокая траншея полностью прикрывает нас от охранников. Мы поспешно убегаем по дну канавы. Она петляет, повторяя очертания трассы. Через метров сто ты замечаешь ров, что отходит влево от дороги и ведет прямо к указателю. Оттуда до границы - рукой подать. Из последних сил мы преодолеваем и это расстояние, пока, наконец, не достигаем громадной бетонной конструкции. Пересекаем границу города и в изнеможении валимся на траву.
Мы на свободе! Это состояние настолько непривычно, столь невероятно, что в него трудно поверить. И все-таки, мы на свободе! Свежий воздух действует целительно. Невесть откуда появляются новые силы. Перед нами открывается неизведанная, но манящая, захватывающая дух, свободная территория. Место, где можно дышать полной грудью, где нет удушающего присутствия города. Пространство, где можно жить!
Меня переполняет странное чувство, которое многими называется "счастье". Не знаю, заслужил ли я его, но оно пришло. Оно рядом, здесь, во мне. То, о чем мы мечтали, все-таки случилось и глобальным образом влияет на сознание. Физическое самочувствие улучшается. Мы поднимаемся и бредем прочь, подальше от проклятого каменного мешка. Прочь от ужасающей вони, из прогнившей сырой конуры, в которой, по расчетам всех, нам предстояло прожить всю свою жизнь! Туда, где воздух - чище, небо - светлее, солнце - ярче. И чем дальше мы удаляемся от зловонного города, тем больше у нас становится сил. Это - как наваждение. Мы убыстряем шаг и переходим на бег.
И теперь уже невозможно остановить наше движение. У него есть начало, но не будет конца. Пока мы живы и вместе, мы будем бежать по жизни, сколько хватит сил, от повседневности, серости и одиночества. От всех врагов и объективных реальностей, которым так хотелось править нами, диктовать условия, контролировать выполнение и требовать беспрекословного подчинения.
P.S. Когда один из охранников заметил далеко за указателем наши фигуры, было уже поздно. Мы давно пересекли границу, за которую военным, как известно, путь закрыт. Капитан был взбешен и приказал охранникам гнать всю технику к указателю. Это заняло у преследователей не более пяти минут. Доехав до границы, они вылезли из машин и долго стреляли в нашу сторону из всевозможных видов оружия, но мы уже были вне досягаемости. Военным ничего не стоило проехать по нейтральной территории, схватить нас и вернуться обратно. Вся операция заняла бы не более получаса. Капитан был уже готов отдать приказ о немедленном переходе границы во имя вечного города, но в этот момент его взгляд упал на лицо солдата, стоящего рядом. И начальник заставы понял, что надо, как можно быстрее, возвращаться назад.
Потому что вокруг был совсем другой воздух. На границе царили иные запахи. Не было уныния, усталости, разочарования, всего того, что испускает город. Здесь, действительно, можно было жить. И солдаты почувствовали это. У них изменились лица. Бездушные исполнители стали чуть-чуть похожи на нормальных людей. Капитана это безумно испугало. Он забыл обо всем на свете, даже о суде, грозящем ему по возращению. Офицеры начали спешно садиться в машины, нервно крича на солдат, чьи движения внезапно стали вялыми и заторможенными. Вскоре преследователи на своих сверхмощных машинах уже мчались обратно на заставу. Поближе к своим начальникам, и как можно дальше от этой странной территории, что так сильно изменяет сознание их подчиненных.