Она без раздумий рванулась на проезжую и довольно оживленную часть, и легко пересекла ее, в то время как Риффу пришлось соблюдать аккуратность, рывками лавируя между мчащимися автомобилями. Она словно играла с ним, заставляя использовать все то, чему он успел научиться с Эго. Она играючи преодолевала все нехитрые преграды, которые мог расставить перед беглянкой индустриальный город, Риффу оставалось только надеяться, что его тело знает и умеет гораздо больше, чем он сам, и что он сможет повторить ее трюки. За то короткое время, что он является счастливым обладателем сверхсил, Рифф так к ним привык, что сильно разочаровался, поняв, что их не хватает, чтобы догнать девушку. Бежала она гораздо легче, естественнее, словно владела этим с самого рождения. К тому же, Рифф начал задыхаться, сохранять дыхание ровным при частой смене направления и ускорений, он научиться не успел. Девушку же такие несущественные проблемы, казалось, ни сколько не беспокоили.
Рифф оглядел доску. Теперь все здесь было "устроено" по другому, схема изменена. Разработки по убитым были не просто нагромождением фактов, с вероятными связями и предполагаемыми мотивами их убийства, но в их расположении просматривалась определенная логика, которую Рифф сколько не силился, пока уловить не мог. Он тщательно разглядывал фотографии, выписки, записки на стикерах, подписи фломастером, пристально всматривался в каждое дело. И чем внимательнее разглядывал новую схему разработки, тем отчетливее ему становилось ясно, что все должно быть именно так, как есть сейчас, а не иначе. Чувствовались пропорции. По сравнению с этим, то, что было до сегодняшнего утра, как набор для детского конструктора без коробки и картинки конечного результата, который нужно собрать: чем больше деталей, тем больше вариантов, и абсолютно не факт, что среди них будет правильный. Но пока Рифф никак не мог понять, почему они расположены именно так.
В простейшем понимании, Эго - искусственный интеллект, родившийся и эволюционировавший в сети. Но вся ирония в том, что как бы ни старался человек, сколько бы ученых не билось над созданием более совершенного искусственного разума, сколько бы денег не выбрасывали государства на финансирование новейших разработок в этой сфере, в рождении Эго человек сыграл довольно опосредованную роль. Ее материнское лоно - это соединение кодов многочисленных и разнообразных вирусов, постоянно мутирующих и самосовершенствующихся, форумных ботов, других программ, действующих в том числе и вне Сети, и постоянный доступ к огромному числу компьютеров самой разной мощности при постоянно увеличивающемся массиве информации. Ее развитие и взросление происходило колоссальными темпами, однако людьми она была обнаружена не сразу. И это стало первой их ошибкой. За то время, пока о ее существовании было ничего не известно, она постигала все секреты и тайны этого мира. И училась ими пользоваться. Ты можешь считать ее богиней, потому что Эго - Альфа и Омега этого мира. Она в одиночку может обрушить всю финансовую систему целого мира. Она в одиночку может уничтожить и создать этот мир заново. Она обладает неограниченной властью. Она - Бог той цивилизации, в которой мы живем. Она - универсальное и самое сильное оружие, против которого нет защиты.
Работа с самой разнородной информацией изначально предполагала тесное "общение" с Сетью, но сейчас это разрослось до таких масштабов, что всякое посещение web-сайта, любое электронное послание, в том числе мобильные sms, если они фиксировались какими-либо базами данных, становились объектом изучения спецслужб и объектом обработки аналитического инструментария их Отдела. Банки в первую очередь, гостиницы, сети супермаркетов, авиакомпании, прочий транспорт, большая часть сетевого пространства, все они подчинились надзирателям, предоставляя свою клиентскую базу госструктурам по первому требованию, не позднее чем через 3 часа после поступления запроса. К слову, некоторые транснациональные корпорации были вовсе не против, а наоборот, активно сотрудничали с правительством (и даже, как неофициально предполагается, спонсировали), взамен получая ограниченную пользовательскую базу для собственных нужд. Еще бы, ведь никогда еще работа с целевой аудиторией не была такой простой и при том подробной!
- ...Апокалипсис грядет... Не спастись... - бредил развалившийся на сиденьях, и потому не видимый, пьяный пророк. "Или наркоман". - Когда придет время Вознесения, только Избранные поднимутся на Небо. Они воспарят, невредимые, хранимые дланью Господа, и будут смотреть с Небес на нас, грешников, когда начнутся годы страданий и разрушений... Против воли Риффа, "пророчества" воспринимались слухом и разумом. - Только истинно-верующие будут спасены! И только те, кто будут рождены после, избегнут боли и смерти, и ужасов Карающего Огня!... И грянет Битва Ада и Рая. И сотни уничтожат миллионы... Отцы падут от рук сыновей... И будет борьба обреченной, падет сопротивление... Ученик предаст своего учителя, и станет противник пособником коллапса грядущего!.. Последние слова он выкрикнул особенно громко, словно желал вложить их в уши невольного слушателя.
- Ты в Бога веришь? Веришь, что твоей судьбой кто-то или что-то управляет? - Нет. - слишком поспешно, чтобы казаться правдоподобным. - Очень немногие могут себе позволить выбирать, как умрут. Вот кого можно назвать по-настоящему счастливыми людьми. Ты согласился бы стать одним из них? Рифф предпочел бы воздержаться от употребления слова "счастье" в подобном контексте, но если подумать... Да. Пожалуй, он предпочел бы умереть по-своему, чем если бы все решили за него. Лэш прочитал это в его глазах. Он, похоже, был доволен, но ничего не говорил.
Спарк А. Глава 6. Memento19k "Инсталляция. Треть дозы" Киберпанк
Воспоминания вспыхивали прямо перед глазами. Отдельными кадрами, серией слайдов или короткими видеороликами. Рифф закрыл глаза, обхватил голову руками. Но флэшбеки стали только резче... Слепой левый поворот, по встречной двигался грузовик с прицепом. Что-то яркое, слепящее отделилось справа от грузовика и набросилось на него. Поглотило. С его полосы не было видно, что в этот момент фуру стал обгонять тот придурок. Он пытался проскочить между прицепом и встречной, но тот урод не успел, или не пытался, вывернуть руль, и зацепил правый бок BMW... Его бросило на прицеп грузовика и от удара о его колесную базу их авто отрикошетило обратно. Машину развернуло насколько раз на дороге, а потом она задом скатилась в кювет. Но Рифф этого уже не видел.
Ненастоящая Эго была настоящей леди в том смысле, что если уж дело дошло до ссоры, то это будет ссора библейских масштабов. Никаких извинений, никаких попыток объясниться, вообще никаких слов. Режим полного эфирного молчания. А Рифф слишком хорошо, в мельчайших подробностях, помнил ту картину своего почти-фиаско, чтобы первому сделать шаг навстречу. Человек в костюме, и полсотни солдат со штурмовыми винтовками, которые с расстояния в десять метров упирались ему в грудь точно средневековые копья, без спроса навещали его почти каждую ночь.. О том, что обучение еще не окончено, Рифф узнал последним. Это была своего рода ее маленькая дамская месть. Обиженная, Эго не сочла нужным предупреждать "подопытного" о создании новых реальностей. Очередное погружение могло состояться где угодно и когда угодно. Они следовали серией: из одной реальности Рифф без предупреждения, без возвращения на лайнер, попадал в другую. Это могло случиться во сне, за столом, даже когда он со спущенными штанами сидел на унитазе.
Рифф ясно ощутил, что ещё не готов расстаться даже с небольшой частью такого уютного, такого родного тела. Он шарил глазами, надеясь заметить между солдатами хоть малейшую брешь, через которую можно выскользнуть из окружения. Надо только сперва попросить Господа Бога, Аллаха, Будду и еще сонм неизвестных и забытых божков и божеств, чтобы в суматохе ни одна (и это ОЧЕНЬ важно!) пуля не разорвала его контракт с жизнью в одностороннем порядке. А вероятность такой неприятности весьма высока, учитывая масштабность операции. Не нужно даже знать, сколько патронов в магазине у каждого автомата. На госпожу Удачу рассчитывать не приходилось, он в лотерею-то никогда не выигрывал. Шумно втягивая ноздрями кондиционированный воздух, в котором отчетливо слышались ароматы страха и смертельной опасности, как бы они не пахли, Рифф молился, чтобы прямо под ним разверзлась земля, куда он мог бы провалиться. Без особой надежды. Некуда бежать - вот что по-настоящему волновало Риффа последние несколько секунд. Только прозрачные стены, через которые видны металлические конструкции и ребра жесткости. И потолок, вершиной пронзающий спокойное вечное ночное небо из триллиардов звезд. А работающий в авральном режиме мотор-сердце, с безумной скоростью метался в грудной клетке, перекачивая литры кипящей крови...
Сначала начинала работать интуиция, потом включались рефлексы. Для него сбывалась мечта всех тех, кто хоть раз хотел минуя любое обучение и тренировки, освоить какое либо новое дело, в кратчайшие сроки достигая в нем таких высот, к каким прочие стремились годами. Сперва казалось, что самые тяжелые курсы, это те, которые предъявляли повышенные требования к физическому состоянию его тела, и в особенности, занятия всевозможными единоборствами. Рифф до сих пор вздрагивал при воспоминании, когда он "прыгнул" на ринг прямо в разгар боя и, получив мощнейший хук справа, подрубленным деревом стал заваливаться на бок и услышал извиняющееся "Упс!" от еще не покинувшей его Эго. Со временем нарастающая сложность тренировок даже стала доставлять ему удовольствие. Он находил неподдельный кайф в том, что может и умеет все то, на что неспособен ни один обычный человек. Восторг от новых возможностей не проходил. То, что было виртуальным, теперь стало абсолютно реальным. Неизвестно, что чувствует ребенок, едва сделавший первые шаги, но хочется от души пожелать ему чего-то похожего. Сейчас он завидовал женщинам с их множественными оргазмами, и все женщины завидовали ему, что у них не могут быть таких оргазмов. Причем и к сексу это тоже относилось.
Форрест Гамп бегал потому что это получалось у него лучше всего, Рифф - потому что хотел жить. Из черноты деревьев, он до полусмерти перепугал прохожего, выгуливающего на поводке свою собаку в столь поздний час. Надрываясь, собака визгливо залаяла, невольно наводя на след Риффа. Как-то без особой надежды в голове появилась мысль просить о помощи. После мягкой и вязкой травы, бежать по твердой поверхности оказалось гораздо легче. Не так важно куда она ведет, если он сможет оторваться, у него будет время подумать, куда себя спрятать. Только бы убежать. Впереди в свете фонарных столбов он различил ворота, высокие, чугунного литья решетки. Одна из створок была открыта. Даже не пытаясь раздвинуть, проскользнул в проем. Ближайшее от выхода из парка здание представляло из себя большой несимметричный аквариум, прозрачный настолько, что можно было видеть почти все, что творится внутри. Подсвеченное снизу прожекторами голубоватого и желтого цвета, оно смотрелось впечатляюще, но из-за своей "стеклянности" не создавало чувства безопасности, в которой так отчаянно нуждался сейчас Рифф. И тем не менее, ему ничего не оставалось ничего другого, кроме как всем телом броситься на двери, всеми силами желая, чтобы они разбились, чтобы взвыла сирена сигнализации. Чтобы через пару минут (были ли у него эти минуты?) примчались полицейские. Чтобы они заставили его заложить руки за голову, чтобы они прижали его лицом к асфальту. Законно.
Реакция на первый звонок на мобильник - раздражение. Где-то на кухне заиграла не модная, но любимая мелодия. "Пусть звонят. Не буду брать", капризничал внутренний голос, вынуждая сильнее нажимать на зубную щетку. Журчала и шипела вода из крана. "Пусть хоть обзвонятся. По независящим от меня причинам, на этом свете я более не в состоянии ответить". Кап! Капля упала на край раковины и раскололась на сотни крохотных кристалликов. Рубиновое пятнышко - вместилище жизненной силы - разбилось о мертвую керамику современной сантехники. Он опять плохо спал в эту ночь, и теперь кровь пошла носом. Холодная вода из-под крана не несла облегченья. Сплюнул кровь. Помучавшись в ожидании, аппарат сдался и умолк. Его владелец даже испытал облегчение; он был не в духе, и объясняться с кем-либо с утра было не только нежелательно, но и попросту затруднительно. К сожалению, избавление/уединение продлилось недолго - буквально через полминуты зазззвенел телефон в коридоре. "Мята. Ненавижу мяту!", думал он, шлепая к тумбочке в коридоре. Ментоловая зубная паста жжется вокруг губ. - Да? - нотки раздражения зазвучали в голосе. Молчание. - Алло? Только чуть слышный треск и редкий писк. А затем гудки. Озадаченный возникшим чувством, что разговор состоялся, Рифф опустил трубку.
В Мире Героев, где каждый, каждый без исключений, житель - действующий герой, - за столетия существования, были истреблены все злодеи, все монстры, спасены все прекрасные девы и т.д. и т.п. Что делать новому герою в мире, где Добро победило все что только можно и даже чуть больше, и заниматься решительно нечем? Что делать остальным Героям, чье будущее профестии столь же туманно? Которым негди и ненаком показать свои умения, завоевать славу и память потомков. Все страдают от безделья, без подвигов, они не знают как существовать в мире, чем заниматься храбрым Спасителям Мира и Борцам за Справедливость. Стоит появиться слуху, что в лесу народился новый монстр, весь город хватается за бесценное оружие и наперегонки бросается уничтожать злобного монстра. Даже если им оказывается перемазавшийся в грязи заяц, с налипшими перьями, листьями и сухими ветками...
Ты ведь знаешь, Я-Из-Прошлого (позволь мне так обращаться к тебе, ведь теперь мы с тобой действительно разные и посторонние люди), мне всегда с трудом давались приветствия, потому как я никогда не хотел расставаться. А теперь мне просто необходимо говорить кому-то эти слова. Говорить хоть с кем-то, иначе я стану разговаривать сам с собой, и тогда за меня возьмутся по-настоящему и будут лечить... А я этого очень не хочу. Уже сейчас я иногда ловлю себя на мысли, что веду разговор с кем-то в моей голове, улыбаюсь ему, непонимающе хмурюсь. Одергиваю себя, с ужасом думаю, что кто-то мог это заметить.
Пес, зарычав, обнажил смертоносные клыки, и в бесконечном прыжке летел на встречу ему. Это не было бешенством, природной злостью или даже бушующими охотничьими инстинктами. В звериных глазах тоже можно читать. И в этих было написано "смерть", "убивать". Без причины, при первой возможности. С криком выгоняя весь воздух из легких, он размахнулся, бросив оружие навстречу оскаленной пасти. Белая полоса, от плеча до живота - бейсбольная бита в поступательном движении. Хруст сминаемой пластиком кости оглушал. Его, казалось, слышал весь мир. От него тряслась земля, рушились горы, реки выходили из берегов. В океане вырастала, набираясь всесокрушающей мощи небывалая по высоте волна...
Я ненавижу гимн. Наш Гимн, который я слышу чаще, чем слово єПривет!". Который я знаю наизусть лучше, чем слово ємама". Гимн, под который я иду умирать и под который я возвращаюсь.
Чужие воины встанут под чужие знамена. Чужие дети будут гибнуть за чужие земли. Чужие соседи, истошно крича, заживо сгорят в чужом заколоченном доме Но отчего тогда ему так больно? Почему огненная кровь из видения всё ещё стоит у него перед глазами, заставляя больно сжиматься сердце? Может, не такие уж они чужие, как хотелось думать, эти несчастные, которых коснется горе? И Мирд вспомнил лицо матери, увидел на короткий миг лицо, которое не мог представить уже очень давно. Они не виделись с того самого дня, когда он ступил на порог церковной школы. Он даже не знал, жива ли она. Грудь сдавило невыносимо. Чистая, горячая, ничем не холоднее крови, слеза скатилась по щеке и упала, разбилась о пыльный камень пола.
Грэф не мог больше медлить. Он вскочил так быстро, что туман еще оставался на плечах, когда он выпрямился во весь рост. Светловолосый слуга округлил глаза с испуга и уже открыл рот чтобы закричать, но Грэф опередил его. По началу он хотел свернуть жертве шею, но теперь возникла реальная угроза, что слуга успеет закричать, и тогда на его крик сбегутся солдаты. Грэф зажал ладонью его рот и, в следующий миг, короткое лезвие из рукава полоснуло по шее. Он знал, как сделать это правильно, так, чтобы не было крови, и сейчас сам удивился своей сноровке. Юноша оказался тяжелее, чем показалось на первого взгляда, и Грэф едва удержал на руках падающее тело.
Пока третья глава не готова, выкладываю четвертую. Заморским карнавалам было на что посмотреть и чему поучиться. Там, где на площадях и просто подходящих площадках многочисленные театральные труппы давали представления, собиралось больше всего людей. Народ, сидя прямо тут же на земле, замирал в едином порыве внимая каждому слову, каждому жесту актеров. Те заинтересованные, кому не хватало места вокруг сцены, смотри постановку с балконов, высовывались из окон и чердачных окошек, кто посмелее, забирались на крыши соседних домов.
Было решительно непонятно и даже странно, почему кто-то зовет нынешнее время военным. Еще более странно, что говорят при этом о большой, разрушительной Войне. Здесь, на севере, для большинства населения Империи время было самое что ни на есть мирное, со своими невзгодами и проблемами: чем покрыть крышу на зиму, как побыстрее собрать урожай и где его потом хранить. Когда наконец отелится корова, а то уже прорву сена сожрала?! Или с кем на рынке сторговать лучшую цену. Стоит ли сегодня зайти в церковь на Треугольной площади, узнать у настоятеля, в какой день лучше сыграть свадьбу, или лучше пойти сначала узнать у портного, когда будет готово платье? Будничные, нехитрые заботы жителей города и села. А воюют и гибнут где-то там, далеко, на юге, куда иные и за всю жизнь-то не выбирались...
Наверное, похожее творилось и во Вьетнаме. Мы неслись сквозь заросли пригнувшись, скорее спасаясь от ржущих краев жирных листьев, чем от реально угрожающих пуль. Пуль были, но пока далеко. А мы бежали навстречу им, бежали по отдельности, теряя друг друга из виду, продираясь сквозь растительность. Раздались хлопки первых взрывов, но здесь в зарослях и паутине, звуки доносились очень тихо и по-игрушечному неправдоподобно, как в воде. Я предпочел бы вынырнуть из прошитой солнечными лучами глубины на открытое поле битвы. Где гремят близко взрывы, взметая фонтанами почву и огонь. Где непрекращающийся, лишь меняющий громкость, частоту и тональность, стрекот пуль каждую секунду уносит чью-то жизнь. Где не разобрать сразу, кто вынырнул из дыма справа и слева от тебя союзник или враг. Где хаос, творящийся в голове, приходит в гармонию с хаосом, творящимся на поле битвы...
Спектакль с лихвой окупал все авансы, выданные ему специалистами и театралами, с нетерпением дожидавшимися сегодняшнего вечера. Постановка была поистине уникальной: над ней работали без преувеличения самые лучшие, труппа первоклассных танцоров полгода репетировала под чутким руководством признанных маэстро, готовя потрясающе масштабную и сложную программу. В ней было задействовано только на сцене больше трех сотен человек, а число тех, кто работал за кулисами во время подготовки перевалило за две тысячи. Великолепные костюмы, красочные и сложные декорации, задействующие почти все возможности нового зала театра. Над написанием музыки больше двух лет трудились самые известные композиторы, а оркестр, который должен был исполнять все музыкальные партии во время представления, мог заткнуть за пояс любой самый сыгранный и самый мастерский состав. Стоит ли говорить, что на создание этого шоу ушли не малые средства, и даже по примерным оценкам, это были самые крупные инвестиции в мероприятие подобного рода не только в стране, но и в мире. Сегодняшняя премьера должна была войти в историю. И не только в историю культуры. И он надеялся, что она войдет в историю не как самое скандальное событие века.
Ты хочешь убежать? Ни с кем не видеться, ничего не делать. Запереться в своей комнате и умирать в одиночестве? Разве это правильно? Есть тысячи людей, которые не заслуживают того, чтобы жить. Убийцы, насильники, наркоторговцы, террористы. На их отстрел я бы давал каждому по пистолету с полной обоймой. Такие как ты, не должны умирать. Ты считаешь, что так и должно быть.
...Ощущаешь себя сигаретным окурком, который докурив до самого фильтра, отняли от нежно и искренне обожаемых губ, которые несколько минут назад сильно, но страстно и твердо обнимали тебя, впивались в тебя. Тебе давали прикурить, но тебе было только приятно, потому что ты знал, чем это кончится. Затяжным, продолжительным поцелуем, который оставит на тебе стойкий след любимого цвета и вкуса помады. А теперь, использованный и высосанный без остатка, ты летишь в грязь асфальта, где тебя еще и безжалостно раздавят, расплющат острым каблучком на ножке, за еще один взгляд на которую ты готов был бросить целый мир.
Он рассказывал о далеком южном океане, о его бирюзовых волнах, с прожилками пены, о чудных пестрых рыбках, которые снуют между кораллами, о черепахах, которые иногда выползают на белый как сахар песок, о сочно-зеленых растениях, растущих на берегу, о красном как костюм Санта Клауса солнце на закате, диковинных птицах, о цветах всех оттенков радуги... И он ничего не говорил ей о войне в тех краях, в которой погибали люди, о сражениях, на которые уходили тысячи, а возвращались сотни. Ни слова о жадности, злости, ничтожестве людей на этой войне, ни слова о предателях и трусах. Никогда он не упоминал о страхе и ужасе, о слезах, которые он видел в глазах своих товарищей и врагов, не упоминал о боли и отчаянии.
Сколько существует дорог небольших, пустынных, слабо различимых на картах. Дорог блуждающих среди лесов, которые чем дальше, тем ближе подступают к полосе асфальта, лесов что нависают ветвями, заслоняя темнеющее небо. Темный, непроглядный лес, он еще больше сгущает вечерние краски. Езда по таким дорогам скучна и однообразна сверх всякой меры. На них нет крутых подъемов и спусков, петляющих изгибов. Даже разметка, если таковая присутствует, неизменна - непересекающиеся параллели по обочинам и монотонная, усыпляющая прерывистая посередине. Шелест покрышек по асфальту, угнетающая похожесть пейзажа - сколько бы километров не оставалось позади. Гипноз.
Он рассказывал о далеком южном океане, о его бирюзовых волнах, с прожилками пены, о чудных пестрых рыбках, которые снуют между кораллами, о черепахах, которые иногда выползают на белый как сахар песок, о сочно-зеленых растениях, растущих на берегу, о красном как костюм Санта Клауса солнце на закате, диковинных птицах, о цветах всех оттенков радуги... И он ничего не говорил ей о войне в тех краях, в которой погибали люди, о сражениях, на которые уходили тысячи, а возвращались сотни. Ни слова о жадности, злости, ничтожестве людей на этой войне, ни слова о предателях и трусах. Никогда он не упоминал о страхе и ужасе, о слезах, которые он видел в глазах своих товарищей и врагов, не упоминал о боли и отчаянии.
Какого это смотреть на самого себя, лежащего в гробу? Смотреть на свое зеркальное отражение, лежащее неподвижно со сложенными на груди руками, закрытыми глазами и напомаженными губами на раскрашенном косметикой лице, которое под этим слоем штукатурки имеет желтовато-серый цвет? Какого это знать, как ты умер и отчего произошло... ммм... это неприятное событие?