|
|
||
Воскресное утро выдалось ярким, солнечным, росным и ещё немного, как это бывает ранним летом, прохладным, даже зябким. Мы с Вовкой Яковлевым, Птичкой, бодро шагали мимо стареньких окраинных городских домов и домиков в сторону рынка то по булыжным мостовым, то по плотно утоптанным тропинкам, то по разбитому асфальту, любуясь нечастыми цветочными клумбами или просто небольшими островками цветов и зелени возле череды разноцветных пёстро крашеных заборов, потом красной кирпичной стены старого городского кладбища, где покоились мои дедушка с бабушкой и папа, недавно и неожиданно ушедший от нас в вечность; все дороги и дорожки сейчас вели к рынку и вливались в него со всех сторон...
А базар уже шумел во всю ивановскую: торговые ряды были переполнены продавцами и покупателями, под завязку заставлены и завалены корзинами, мешками и ящиками с картошкой, прошлогодней тоже капустой, свеклой, морковкой, яблоками и ещё всем-всем тем разнообразием снеди, еды и прочего, что так необходимо нашим горожанам для их будущих щей, борщей, окрошек, компотов,пюре, каш - короче завтраков, обедов и ужинов, а также непременных закусок к кое-чему, сами понимаете...просыпающихся горожан.
Звуки машин, трамвайных трезвонов, голосов зазывал и торгующихся, утреннего кашля курильщиков и общего городского шума сливались в такую неистовую какафонию, что мы с Вовкой тоько ускорили шаг, чтобы быстрее миновать бесконечную и хаотичную рыночную толчею... Наш путь лежал дальше, за старый тульский кремль, к реке, где и находилась конечная цель нашего путешествия - городская лодочная станция. - Правильно! Вы догадались! Мы с Вовкой наконец-то собрались пуститься в отважное путешествие на вёслах по нашей реке - на лодке. Впереди нас неторопливо шёл высокий и крепкий как дубок квадратного сложения мужичок. Он нёс на плече с рынка длинные палки оконных карнизов для домашних гардин и штор, деревянные точеные кольца
мерно колыхались и постукивали друг о друга в такт мерным шагам
богатыря.
- Вот, сча-сча... - заладил Вовка, как всегда сильно заикаясь...
- Счастливчик, - договорил я за него, не дожидаясь, просто догадавшись, что он имел ввиду: недавнее или предстоящее новоселье раннего пешехода.
Вовка в ответ только утвердительно кивнул, он уже не удивлялся, что многие слова и даже предложения и фразы я , не дожидаясь, озвучивал за него... Мы с Вовкой общались давно и плотно : дружили с детства. Жил он в том же доме, что и я, только в престижной его части - на втором этаже, с необьятной лоджией, в большущей квартире по соседству с полковником Карпачёвым, его красавицей женой и прелестной дочкой. Полковник был не просто военным - он руководил целым военкоматом. Да и Вовкин отец, дядя Коля, в недавнем прошлом тоже был не простым работягой, как наши отцы, а настоящим техническим интеллигентом - руководителем, целым Главным инженером нашего Оружейного. Но бывших, как правило, не бывает... Вот и дядя Коля сохранил-таки огромное чувство собственного достоинства, превосходства и амбициозности, особо ярко заметные при его каждодневной неуверенной походке, невнятной и пафосной речи ( а иным я его и не знал), и оживлённо- театральной жестикуляции... Да-да, именно. Вовкин отец вовсю страдал известной российской болезнью. Вы абсолютно правы.
А мама Вовкина теперь вынуждена была пойти работать, чтобы кормить семью, вольнонаёмной в колонию в хозяйственный отдел. Поэтому у них дома скатерти, простыни, бельё и прочее-прочее носило на себе явные следы застеночного происхождения: травленые, но тем более явно различимые соответствующие штампы и штампики соответствующего учреждения были повсюду...
Мужчина, размеренно и размашисто шагавший впереди, вдруг нелепо споткнулся на ровном месте и - упал. Деревянные точёные карнизы с грохотом рассыпались и раскатились во все стороны, и мы, перепрыгивая через них, ринулись поднимать упавшего... Упал он неловко, лицом вниз, и уже было мы наклонились , чтобы подхватить его подмышки и приподнять, как вдруг увидели, что и весь его бритый затылок и крепкая шея побагровели, а потом как-то разом посинели-почернели...
- Не трогайте! - опасливо предупредила подскочившая невесть откуда бабушка: - Кондрашка его хватила. Удар. - разъяснила она вмиг образовавшейся толпе зевак.
- Нельзя трогать! До прибытия скорой и милиции... - продолжала руководить толпой всезнающая бабуля, - Вызовите, кто-нибудь!.
Мы не стали дожидаться дальнейшего развития событий, и выбравшись на свободу из всё более и более растущей толпы зевак, и устремились дальше, к кремлёвской стене и далее... Настроение враз испортилось. Солнце как-будто померкло, хотя стало заметно жарче...
Лодку мы, оставив в залог новенькие паспорта(знай наших!), и деньги, выбрали самую лучшую, получили тяжеленные вёсла с уключинами, разделись до трусов, вычерпали лишнюю воду, и , по очереди сменяясь на вёслах, яростно гребли и гребли против течения вверх по реке, как бы стремясь быстрее избавиться от недавнего созерцания чужой внезапной смерти, быстрее покинуть этот город с его шумом и гамом и такой нестабильностью и непредсказуемостью жизни. У нас-то она, к счастью, вся ещё впереди...
Вода была ещё прохладная и не очень-то чистая в черте города, но по мере удаления от окраин становилась всё чище и чище, берега всё зеленее и цветущей, жёлтых кувшинок в реке - всё больше. Вовка достал свой "ФЭД" и стал фотографировать-щёлкать всё подряд - меня за вёслами, пологие неторопливые берега, далёкий дымный новый металлургический завод, деревья, многочисленные огородики, поля и перелески...
Фотографии Вовка обучился у своего старшего брата, Юрия, который, женившись, жил теперь отдельно, но всё необходимое оставил младшему, в том числе и несколько книг по фотографии да страшно дефицитных тогда журналов "Чешское фото". Надеюсь, понимаете, почему? Правильно - загоняемые внутрь естества человека эротизм и сексуальность в нашей стране позиционировались чем-то постыдным, нехорошим и грязным (но зато таким притягательным и восхитительным в нашей живой жизни!), что даже такие невинные фото, которые там публиковались, казались нам такими волнующими и прекрасными и совершенными, что голова шла кругом...
Потом мы менялись местами в лодке, затем опять менялись - река
извивалась змеёй, отчего солнце грело то спереди, то сзади, то сбоку... Ушли мы на вёслах далековато.И я тоже вдоволь попортил
плёнку в ФЭДе.Здесь река позаросла камышом, початками, высокой жёсткой травой. Тут царили бабочки, стрекозы, иногда шумно плескались то-ли большие рыбины, то-ли вездесущие любопытные лягушки. Голубое небо значительно повыцвело, как бы повыгорело от духоты и жары... Вода журчала за бортом и плескалась вокруг так лениво, как бы нехотя, ластясь к лодке и нежась в заросших берегах.
На ладонях уже набухали и саднили первые заслуженные мозоли...
Мы вдоволь накупались, наплескались и собрались в обратную дорогу, благо теперь можно было не грести, а только подруливать по течению... Утреннее происшествие всё больше отодвигалось и уходило, уплывало в сторону, понемногу таяло и меркло. Чего не скажешь о солнце - я его начинал уже ощущать всей своей шкурой. Накинув на себя всё что мог ( а смог я всего-то - майку, да рубашку с брюками), и чувствовал, что солнце продолжает нестерпимо жечь даже сквозь одежду... А Вовке - хоть бы хны: он рыжий да конопатый, и солнечный пожар его как бы и не касался вовсе. Его бледные покровы даже не порозовели! А у меня, наоборот, всё пылало, горело
и жгло, как будто меня целиком окунули в солнечное пекло!
Смутно помню, как мы к вечеру наконец-то добрались домой, как мама и все домочадцы ошарашенно воззрелись на меня, включая МуркуЉ1, зато хорошо помню огромное чувство облегчения, ненадолго окутывающего меня спасительной прохладой, когда мама обильно смачивала меня всего-всего, с головы до ног нежной и целительной простоквашей... Спасибо Розке!
Шкура у меня вскоре вся покрылась волдырями и слезала всё длинное-длинное оставшееся лето! Загорать и купаться я не мог ещё где-то три года, вплоть до призыва в армию...