Началось все с того, что у Петровича телефон сбрендил. Хрен его знает, чего с ним приключилось, то ли клава заблокировалась, то ли еще какая фигня стряслась, но в результате Петрович был лишен возможности ответить и битый час слушал, как кто-то очень настырный пытается прорваться, названивая через каждые пять минут. Одурев от злоебучей полифонии, жертва высоких технологий припарковал свою бээмвуху у первого попавшегося "Связного", вышел из машины, сковырнул симку и с наслаждением раздавил каблуком ботинка спятившую корейскую поделку.
- Сдохни, сука.
Смачно сплюнув, Петрович прошествовал в салон связи, выбрал витрину подороже и завис, прицениваясь. Тотчас за его правым плечом нарисовался консультант с извечным вопросом:
- Что вы хотели?
- Спать, - буркнул Петрович. Он не счел нужным объяснять, что человек, стоящий перед витриной с мобилами, почти наверняка хочет именно мобилу, а не пылесос или путевку в Турцию.
За плечом послышалось сопение - консультант, наверное, обиделся. Да ну и хуй с ним - решил Петрович. Он был малость не в духе.
- Вон ту нокию покажи, - не особенно чистый палец ткнулся в стекло, и консультант полез доставать требуемое, а Петрович наконец взглянул на него и скривился брезгливо - крысеныш рыжий, как есть крысеныш.
Нет, на самом деле он ничего не имел против рыжих. Т.е. рыжих девок, разумеется. Попадались среди них весьма аппетитные особи, но всех их объединяла какая-то болезненная оголенность черт, откровенная и почти непристойная. Красота на грани с уродством. А щенок, протягивающий извлеченный из витрины мобильник, был в этом смысле особенно замечателен. Апельсиново-рыжие, заправленные за уши волосы, сосульками свисающие до плеч, остренькие черты лица и пунцовые, то ли обветренные, то ли зацелованные губы, припухшие и настолько яркие, что хотелось отвести взгляд, словно это и не губы вовсе, а влагалище. Петрович сплюнул мысленно и осторожно, стараясь не коснуться случайно, вынул из длиннопалой и какой-то непропорционально крупной ладони приглянувшуюся нокию. Заметил попутно, что тонкие прозрачные ногти у пацана обкусаны кое-как. Ассоциация с голыми новорожденными крысятами стала от этого еще явственней, и Петрович поежился с отвращением.
- Хорошая модель, - уныло пропел консультант. Голос у него оказался неожиданно низким и пожалуй что приятным, но Петровичу немедленно захотелось купить другой мобильник - из вредности, видимо... А крысеныш продолжал рекламировать - монотонно, нудно: - Камера пять мегапикселей, блютуф, карта памяти...
Петрович повертел в руках матово блестящий слайдер, раздвинул, сдвинул и полез в карман за симкой.
- Я возьму его.
- Хотите кредит оформить? - вяло отозвался крысенок и уставил на Петровича водянисто-голубые, осоловелые, будто со сна, глаза.
"Тьфу, бля, бывает же..." - мутно подумал Петрович и мотнул головой - нет, мол, не хочу. Пацан медленно развернулся и исчез в подсобке, а новоявленный обладатель нокии воткнул сим-карту, ввел пин-код, проверил, на месте ли телефонная книга, и врубил камеру - попробовать. Экранчик отобразил витрину, конторку с кассой, скучающую за конторкой девушку и, наконец, выплывающего из подсобки крысенка с красивой коробочкой в руках. Потеснив девушку, он склонился к кассе, ткнул во что-то пальцем, прищурился подслеповато. В этот момент рыжая прядь выскользнула из-за уха, и Петрович имел несчастье запечатлеть, как пацан вскинул руку и каким-то немыслимо сонным, округло-гипнотическим жестом вернул хаер на место. Потом выпрямился, мигнул по-птичьи и назвал цену.
Лунатик - подумал Петрович и выключил камеру.
Отлистав бабки, он сунул коробку с обновой подмышку и стал дожидаться сдачи. Сдачи не нашлось. Девушка-кассирша захлопотала, упорхнула куда-то и вернулась вскоре со своей сумочкой, принялась потрошить кошелек. Крысенок за это время успел совершить массу бессмысленных телодвижений - потеребил ворот свитера, улыбнулся обкуренно, потер лицо, хрустнул суставами... Петрович поглядывал на него искоса и недоумевал, откуда только берутся такие. Пацан словно и впрямь с луны свалился, до того он был стремный. Руки-ноги длинные, плечики узенькие, шейка цыплячья, кадык острый... И кожа... странная такая, розоватая, словно воспаленная, будто с нее содрали верхний слой, а то, что осталось - жутко чувствительно к свету и прикосновениям. И свитер на пацане - кондовый, мерзейшего цвета, - должно быть, вызывает мучительнейший зуд... Ему бы шелк носить...
От этой мысли Петровичу почему-то стало жарко. С трудом дождавшись, когда девушка наскребет сдачу, и простив ей недостающий полтинник, он едва ли не бегом покинул гребаный салон и с облегчением хлебнул октябрьской прохлады. Уф, наконец-то... Осталось сесть в машину и убраться к ебеням. И не вспоминать.
Первые два пункта Петрович выполнил успешно, а вот с последним облажался - не вспоминать не получалось. Всякий раз доставая мобильник, он умудрялся подумать о продавце-консультанте. И о записи, которую надо бы стереть, да вот руки все не доходят. И ведь неудивительно, что не доходят - Петрович человек занятой, у него две заправки да маленький автосервис на шее, некогда ему всякими глупостями заниматься. Ну лежит она и лежит, эта запись, карман не трет. А нажать на две кнопки он всегда успеет. Ну и хуй с того, что мог бы уже сто раз успеть? Куда торопиться-то?..
В общем, к концу второй недели Петрович пришел к выводу, что пора снять бабу, но поскольку на съем честной женщины не было ни времени, ни сил, то решено было прибегнуть к помощи профессионалов. Профессионалок, точнее. Номер добрейшей теть Наташи, обозначенный в телефонной книге коротким, но емким словом "бляди", был незамедлительно найден и набран. Теть Наташа приветствовала Петровича ласково, называла по имени-отчеству и приглашала весьма радушно - в ее обширном реестре данный клиент значился как очень приличный: не дурогонил, в говно не напивался, девочек не обижал, а при случае мог и в ментовке словечко замолвить, за что имел скидку и всяческое теть Наташино уважение. Одним словом, рандеву было назначено, и тщательно побрившийся по такому случаю Петрович торжественно отбыл в публичный дом.
Девочек ему предложили нескольких, в том числе одну рыжую, но ее Петрович отверг и выбрал крашеную блондинку - щекастую, грудастую и простую, как три доперестроечных рубля. Задница, правда, у нее была малость тяжеловата, зато губищи - в самый раз, и поскольку ебать ее Петрович не собирался, то и подбирал, соответственно, по нужде.
Уединившись с дамой в одном из "нумеров", кавалер расстегнул ширинку, достал готовый к употреблению хуй и потребовал минета. Деваха причмокнула, облизала губы, сжала теплой ладошкой орудие труда, но в момент, когда ее тщательно причесанная блондинистая головка склонилась к паху, Петровичу вдруг совершенно явственно привиделся на ее месте тощий крысеныш - тягучим жестом заправляющий за ухо сальную рыжую прядь.
- Бля... - сказал Петрович - и тут же кончил.
Потерпев сокрушительное фиаско на сексуальном фронте, он убрался из борделя пристыженный и напуганный. Слово, которым он мог бы охарактеризовать свое состояние, в русском языке имелось только одно, и слово это было - пиздец.
Пиздец, впрочем, не помешал Петровичу по прибытии домой напиться чаю и завалиться спать, но сон не шел. Сбив простыни в безобразную кучу, несчастный страдалец решился на деяние столь позорное и постыдное, что жгучий румянец мгновенно проступил пятнами на щеках и лбу, а уши полыхнули огнем. Взяв с прикроватного столика свою новенькую нокию, Петрович включил видеозапись и - о, ужас! - просмотрел ее.
Нет, он не умер на месте. Но ебаться захотелось нечеловечески.
Прокрутив запись несколько раз, Петрович сдался и отдрочил. После чего обозвал себя пидором и уснул, сладко шлепая губами. Он всерьез полагал, что инцидент исчерпан. Надо ли говорить о том, как фатально он ошибся?
Сначала он дрочил нечасто, всего-то раз-другой в день. А потом ему в голову пришла мысль слить видео на комп и посмотреть его на большом, так сказать, экране. Это стало роковой ошибкой, ибо пять мегапикселей, по мнению Петровича, это вам не хухры-мухры, а ресницы у пацана показались ему совсем светлыми и острыми, как иголки. Включив воображение, Петрович кончил, не расстегивая штанов.
Несколько дней он ходил, как прибитый, на работников смотрел зверем, пиво с соседями по гаражу пить отказывался и вообще пребывал в наисквернейшем расположении духа. А потом пришло решение: он съездит в этот сраный салон, посмотрит на рыжего сучонка еще раз - и его стошнит. Вариант, что может и не стошнить, к рассмотрению не принимался.
Сказано - сделано. Дверь салона приветливо распахнулась перед Петровичем, и, отыскав нескладную тощую фигуру, он зацепил ее взглядом и потребовал консультаций. Мол, так и так, я тут нокию купил, мне бы к ней то да се, в общем, все навороты... В результате было куплено: лишний дата-кабель, дополнительная карта памяти, бог знает какая по счету гарнитура, загадочный блютуф, а также шнурок кожаный, чехольчик, брелок и еще какая-то невразумительная хуйня, каковая вскорости и была отправлена в ближайшую урну.
Дрочил Петрович в тот вечер до посинения.
Сообразив, что просто так от наваждения не отделаться, бедолага горько запил. Это был самый простой способ оттянуть неизбежную капитуляцию перед охватившей его педерастией, и Петрович предался ему с полной самоотдачей. Пять дней он не просыхал, а на шестой ему так поплохело, что перспектива жить пидарасом стала казаться не такой уж и мрачной - все лучше, чем помереть натуралом. Так что на седьмой день почти совсем смирившийся Петрович привел себя в человечий вид, навестил все три свои конторы, пораспоряжался всласть и двинул домой - подрочить да выспаться. И все было бы замечательно, если бы по пути ему не попался минирынок, на который он решил свернуть, чтоб затариться жратвой, а на минирынке - лоток с апельсинами. Петрович прошел мимо него. Остановился. Вернулся. Постоял, погрел в ладонях снятый с вершины горки рыжий фрукт и... купил его. А также десяток ему подобных.
Уже выруливая с рынка, он отчетливо представил, как крысеныш обдирает с апельсина корку, как кладет дольку в рот, как облизывает липкие пальцы. Представил - и застонал. Выносить эту пытку не осталось сил.
Несколько минут спустя он припарковал свою в хлам затонированную бээмвуху напротив "Связного" и стал ждать. До закрытия оставалось часа полтора, и можно было бы успеть смотаться домой, но Петрович боялся, что второй раз не решится на этот отчаянный шаг, а потому не двигался с места, курил сигарету за сигаретой и вяло матерился в тишине салона - на крысенка, на самого себя, и даже на кулек с апельсинами, распространявший такой ядовито-цитрусовый аромат, что его и табачным дымом было не перебить. Время тянулось медленно, сигареты кончались быстро, и к тому моменту, когда дверь салона отворилась и из нее, слепо жмурясь, выплыл объект Петровичевых сексуальных фантазий, пачка была пуста, а пепельница ощетинилась окурками. Петрович похолодел, осознавая всю глубину своего падения, и, перегнувшись через соседнее кресло, приоткрыл пассажирскую дверь.
- Эй, рыжий! Поди-ка сюда.
Рыжий закрутил головой, но сориентировался в пространстве только после того, как Петрович пошире распахнул дверцу тачки. Испуганно заглянув в салон, консультант, наконец, признал недавнего чокнутого покупателя и улыбнулся неуверенно, не понимая, какого хрена тот явился по его душу.
- Садись, - приказал Петрович, ничуть не сомневаясь, что приказ будет исполнен. И ведь не ошибся, сукин сын, - крысенок хлопнул глазами и послушно забрался в салон, умудрившись при этом зацепиться рукавом свитера за дверцу, споткнуться о порожек и стукнуться головой о дверную арку. Петрович с ужасом наблюдал, как тот возится, устраиваясь на сиденье, и не знал, смеяться ему или плакать.
- Дверь закрой, - скомандовал он и завел мотор.
Пацан выполнил и это распоряжение, а потом всю дорогу пришиблено озирался, пытаясь определить, куда его везут, и пару раз даже открывал рот, но так и не решился спросить ни о чем. Петровича это вполне устраивало. Он хоть и умел вешать лапшу на уши, но тут случай был уж больно тяжелый. И только подрулив к дому и заглушив движок, он глянул на щенка и бросил насмешливо:
- Не ссы, не съем я тебя. Вылезай.
Крысеныш покосился на своего похитителя, облизнул губы, вытер их тыльной стороной ладони, и вылез, а Петрович от этой пантомимы аж дышать перестал, так что вышел из машины не сразу. А выйдя, одернул джемпер.
- Помоги, - рявкнул он крысенку и принялся выгружать с заднего сиденья кульки со жратвой. Кульков было много, и Петрович, ничтоже сумняшеся, использовал рыжего в качестве тягловой скотины, нагрузив по самую маковку. Тот безропотно сгреб в охапку пакеты и поплелся за странным дядечкой к небольшому крепенькому дому с крылечком и симпатичной верандой.
Петрович открыл дверь ключом, кивнул пацану - заходи, мол, и тут же посмеялся над собой - вроде как даму вперед себя пропустил...
Избавив щенка от поклажи, гостеприимный хозяин велел рыжему разуваться, а сам поволок пакеты на кухню. Там он первым делом достал из холодильника водку, свалил на тарелку незатейливую закусь и, прицепив пару рюмок, двинул в зал.
Разутый гость тем временем нерешительно топтался в прихожей. Петрович глянул на него косо, ничуть не удивился тому, что носки у пацана дырявые, и утащил за собой, приказав чувствовать себя как дома.
Потом они пили. Гость по-прежнему ни о чем не спрашивал, послушно глотал водяру, морщился и закусывал кислой капусткой, а хозяин не трудился объяснять. Только спросил у рыжего, как его звать.
- Иван, - неохотно признался рыжий, и Петрович чуть водкой не подавился. А потом подумал, что такое и впрямь могло родиться только у Иванушки-дурачка и жар-птицы. Исключительно по-пьяни. Ошибка природы, бля...
Только что ж его так переклинило-то на ошибке?! Этого Петрович понять не мог.
Долго ли, коротко ли они водку жрали, но, почувствовав, что кондиция вот-вот нагрянет, Петрович полез в карман, достал тысячную и положил перед Ванюшей.
- Хватит тебе?
- На что? - оторопело спросил крысенок.
- Не "на", а "за", - доходчиво объяснил Петрович. - Дрочить умеешь?
Рыжий тупо кивнул.
- Ну вот и подрочи, - сказал Петрович и расстегнул ширинку. Стояло у него давно и крепко.
Ванюша подвис, быстро-быстро хлопая белесыми ресницами. Соображалось ему после нескольких рюмок кедровой чрезвычайно туго.
- Не хватит... - вздохнул Петрович и добавил пятисотку. Ждать становилось невмоготу.
Пацан глянул на деньги, чуть подался назад и мотнул головой. Отрицательно.
- Бля-а-а... - недовольно протянул Петрович и уцепил Ваньку за рукав, пересадил к себе на диван. - Ну сколько ты хочешь? Еще пятьсот добавить? Я ж много не прошу... Тебе трудно, что ли?
- А вы сами разве не можете? - поинтересовался Ваня. На полном серьезе.
Петрович аж застонал от тоски.
- Ты дурак? Или прикидываешься?
Ваня сделал обиженное лицо.
Петрович ухмыльнулся и сменил тон:
- Могу я сам, могу. Только хочу, чтоб ты, - объяснил он терпеливо. - Ну давай уже, не томи, хуй стынет.
Крысеныш глянул испуганно и вытер ладонь о свитер. Хрен его знает, чего он там себе подумал, но стынущий хуй, похоже, показался ему чем-то сродни молоку, которое вот-вот сбежит. Допустить такое было никак нельзя, и через мгновение холодные пальцы с обгрызенными ногтями несмело сомкнулись вокруг Петровичева детородного органа.
Петрович шумно выдохнул и закрыл глаза. А меньше чем через минуту все было кончено.
Отдышавшись, счастливый обладатель оргазма за полтора косаря деревянных удалился в направлении санузла, а по возвращении застал Ванечку с удивлением разглядывающим испачканную спермой руку. Добрый Петрович приволок салфетки и самолично стер с тонкой прохладной кожи белесые пятна, а потом еще долго изучал вожделенную конечность так, словно это экспонат кунсткамеры. Ванюша изучению не препятствовал, вел себя смирно, за что и был по окончании осмотра поглажен по коленке.
После этого Петрович вызвал такси и налил еще по пятьдесят грамм - напосошок. Ванюша без особого энтузиазма откушал очередную порцию кедровой, дисциплинированно закусил, а потом вдруг засмущался, порозовел даже под веселым хозяйским взглядом. Так и просидел, не зная, куда себя девать, пока не приехала тачка.
Петрович проводил гостя, усадил его в машину, не торгуясь отлистал водиле, сколько тот запросил, и только вернувшись в дом, обнаружил, что брошенные на стол деньги так и лежат рядом с недопитым пузырем.
Вот и славно - решил Петрович. Будет повод наведаться в гости.
Остаток вечера он провел, поедая забытые апельсины и глядя счастливыми глазами в работающий без звука телевизор.
Счастья, однако, хватило ненадолго. Всего лишь до следующего вечера. Весь день Петрович был бодр и свеж, весел и словоохотлив, но, вернувшись со службы, как-то разом заскучал и сдулся. Собрался было выпить водки, но вспомнил о недавнем запое и заскучал еще горше. Напился чаю. Думал подрочить, но запись на мобильнике уже не вставляла. Хотелось большего.
Хотелось повторить вчерашнее. Или даже зайти чуть дальше. Или даже не чуть...
В общем, Петрович плохо спал, потом плохо ел, потом... Потом плохо было все, включая погоду. И, не дождавшись вечера, он подкатил к "Связному", ворвался в салон, оттащил рыжего от одинокого клиента и, бросив девушке за конторкой: "Верну через минутку", - уволок свою безропотную жертву под проливной дождь.
Затолкав добычу на заднее сиденье и забравшись туда следом, Петрович перевел дух и зашуршал бумажками. Три тысячных купюры были почти насильно засунуты в задний карман Ванькиных джинсов, и Петрович собрался было расстегнуть ширинку, да призадумался.
Тощее рыжее существо сидело рядом, испуганно втянув голову в плечи, а Петрович смотрел на его мокрые волосы, покрасневший нос, ладони, зажатые между ног, и со всей очевидностью понимал, что дрочка эта ему нахуй не нужна. Ну кончит он сейчас Ванюше в кулак - ну и что? Так и будет потом каждый день по полторы штуки отлистывать за сорок секунд кайфа?..
Вот уж хуй.
И не потому даже, что денег жалко - жлобом-то Петрович отродясь не был, а просто... Ну вот не надо ему это. Надо ему другое. А какое - он и сам не знал.
Петрович взял пацана за руку, задрал рукав свитера повыше, потрогал пальцами гладкую кожу - да и прижался губами к локтевому сгибу, к тому самому месту, где пролегает голубая венка. Ванька вздрогнул и забыл выдохнуть, а Петровичу от этого вдруг стало так заебись, что и оргазма никакого не надо.
- Я заеду за тобой вечером, - полуутвердительным тоном спросил он и, догадываясь, что внятного ответа от растерянного сосунка в ближайшую пятилетку ждать не приходится, сам же и заключил: - Договорились, в общем. А теперь топай, а то потеряют тебя.
Ванька послушно выбрался из машины и потопал, а Петрович не двигался еще некоторое время, блаженно улыбаясь и представляя Ванькину шею, разукрашенную засосами.
"Да вы, батенька, пидарас", - сказал он самому себе, но тут же отмахнулся от этой мысли. Пидарас - это который мужиков любит, а разве ж Ванька мужик? Да нихуя. Вот Саня Шульгин через два гаража налево - бывший борец, нос сломан, уши порваны и кулак с Ванькину голову - вот тот мужик. Но его же Петрович не любит. В общем, беспокоиться не о чем, - решил он и взял курс к ближайшему супермаркету - к визиту гостя следовало подготовиться.
Презрев водку как пойло чисто мужское, женщинам и детям противопоказанное и совсем не гламурное, он обратил свой взор на благородные напитки, в каковых абсолютно ни хрена не смыслил. Несколько минут, потраченные на чтение этикеток, ввергли Петровича в отчаянье, и, плюнув на все, он решил не выебываться и затариться пивом. Бутылочным. Вообще-то, Петрович предпочитал разливуху, но ради такого случая готов был хоть уксус глотать, не то что клинское.
С выбором закуси проблем не возникло: сырок, колбаска, мясная нарезка, рыбные деликатесы и баночка осетровой икры - простенько, но ни хуя не дешево. В завершение шоппинга Петович, задумавшись ненадолго, сунул в корзину пару больших пакетов с чипсами. И не прогадал, как выяснилось позже.
Позже, когда порезанная и красиво разложенная по тарелочкам жратва уже стояла на столе, а в холодильнике томился стратегический запас пойла, гостеприимный хозяин глянул придирчивым взором на все это благолепие и подумал, что плебейские чипсы как-то не вписываются в общую картину. Почесав репу, Петрович вытряхнул их в плетеную корзиночку для хлеба и любовно поместил в центр стола. Получилось прикольно.
Удовлетворившись результатом трудов, Петрович второй раз за день выбрил морду, спрыснул себя одеколоном и прыгнул в тачку - до закрытия оставалось меньше часа.
Доставка жертвы к месту соблазнения прошла успешно - Ванечка, как и в прошлый раз, не возражал. Правда, и выглядел уже не таким пришибленным. Видимо, полагал, что отделается все той же дрочкой, за которую вперед заплачено. Халявный трешник на кармане несомненно грел ему душу - таки чуть не половина зарплаты...
- Проходи, Ваня, проходи, - ласково пропел хозяин, увлекая за собой дорогого гостя и не без удовольствия отмечая, что на сей раз носки на нем целые. Мыслишка, что пацан предвидел очередной визит к дяденьке на большой белой тачке, была приятной и обнадеживающей, но, к сожалению, бездоказательной, и Петрович не стал на ней зацикливаться. Он усадил крысенка на диванчик и рванул к холодильнику - страстно хотелось напоить сосунка побыстрее, а там...
Там видно будет.
Неискушенному в охмурении особей мужского пола Петровичу было трудно представить, как оно все получится и получится ли вообще. Будь на месте Ванюши девка, Петрович несомненно взял бы ее - не нахрапом, так измором, а тут такое дело, что и загадывать-то вперед страшно. Ну да где наша не пропадала - подумал он и налил Ваньке пива, предварительно дунув в стакан.
- Типа за знакомство!
Ваня кивнул несмело и сделал глоток. После чего протянул руку и выдернул из корзиночки чипс. Смачно хрустнул. Сделал еще глоток, опять хрустнул - и так далее... Петрович, успевший проглотить содержимое своего стакана одним махом, придвинул корзинку гостю и вздохнул сокрушенно, догадываясь, что такими темпами тот еще не скоро нажрется. А это значит, что придется пацана развлекать...
Нет, разговоры разговаривать Петрович категорически не собирался, но кое-какие идеи на сей предмет у него были.
- Ты Чаплина любишь?
Ваня сморгнул, уставился непонимающие.
- Эх, молодежь, бля... Дикие люди! - и с твердым намерением приобщить юного варвара к шедеврам мирового кинематографа, Петрович оторвал задницу от дивана и принялся потрошить диски - где-то у него завалялось собрание сочинений...
Хрен знает, что за наитие вело Петровича, но "Огни большого города" неожиданно так пришлись ко двору, что лучше и не надо. Ваня не сводил с экрана по-детски радостных круглых глаз, хохотал, как умалишенный, а в лирические моменты едва ли не сопли по роже размазывал.
"Спасибо, Чарли", - с благодарностью думал Петрович и откровенно наслаждался происходящим, не забывая подливать клинского в Ванюшин стакан. Ванюша раскраснелся, расслабился до такой степени, что в забытьи принимался грызть ногти, во время неизбежных походов в сортир просил тормознуть кино и пивко прихлебывал все интенсивней. Петрович же, глядя на Ваню ласково, чувствовал себя не столько пидарасом, сколько педофилом.
Да, ему даже было немного стыдно. Но не настолько, чтобы идти на попятный, а потому за "Огнями..." последовал "Цирк", за "Цирком" - "Золотая лихорадка", и Ванька продолжал смеяться, а глазки его тем временем стали заметно косить к носу, язык заплетаться, да и смех уже больше походил на идиотическое хихиканье, которое, тем не менее, странным образом ласкало Петровичу слух. Хотелось сгрести этого икающего от хохота человеческого детеныша в охапку и зацеловать насмерть, и Петрович сам не знал, что удерживало его даже от мимолетных прикосновений.
А потом кино кончилось, но коварный хозяин дома продолжал вливать в одуревшего мальчишку стакан за стаканом - за Чарльза Спенсера, за бродягу, за немое кино и братьев Люмьер и, конечно, за танец с булочками, который Ваня честно пытался воспроизвести, насадив на вилки бутерброды с икрой... Нет, Петровича вовсе не беспокоил тот факт, что в говно нажравшийся сосунок будет совершенно не пригоден к сексуальным утехам - на данном этапе его вполне устраивал хладный труп сосунка, каковой и был получен в результате всех манипуляций.
Спекся Ванечка как-то внезапно. Сначала вдруг посерьезнел и засобирался домой, но особой настойчивости в этом начинании не выказал, а через минуту уже порывался свернуться калачиком прямо тут, на диване, вследствие чего и был оттранспортирован в спальню и безжалостно раздет. Слабый протест у него вызвала только попытка стянуть трусы, но Петрович протест отклонил и таки избавил его от белья. После чего в постель уложил, одеялом накрыл и сел на краешек кровати - ждать.
Через две минуты Ванька дрых без задних ног.
Петрович еще долго не двигался, все боялся спугнуть ненароком, даже дыхание сдерживал. Потом осторожно стянул одеяло и на некоторое время совсем перестал дышать. Нет, не от красоты открывшегося перед ним зрелища - красивого в этом щуплом, голенастом, как у кузнечика, тельце по-прежнему было мало, но Петрович все равно разглядывал его, разинув рот, и ни единой связной мысли в тот момент у него в голове не наблюдалось.
Ванька был голый. Настолько голый, что трудно было представить что-то более обнаженное. Петрович помнил, как давным-давно, по-малолетству еще, он едва не насмерть задохнулся, впервые увидев раздетую бабу, но по сравнению с Ванькой она была как в броню закована. В броню из толстой, матово-белой и невыносимо сдобной шкуры. Слониха. Огромная и беременная.
Петрович поежился, осознав, что отныне и до скончания дней его похоть будет направлена на другое. На эти младенчески-мягкие, съеденные до мяса ногти. На вечно покрасневшие, как при насморке, крылья носа. На длинные, беспорядочно разбросанные по постели конечности. На розовато-оранжевые волоски в паху и ненадежно-тонкую, скользкую кожу, которую словно в кислоте прополоскали, чтобы смыть все лишнее. Ничего непристойней Петрович в жизни своей не видел...
И пока его глаза ощупывали объект, рука сама забралась в штаны. Мозг - не работал.
Схлопотав такой оргазм, что ноги отнялись, Петрович на полусогнутых уполз в ванную и долго не выползал. Чем он там занимался - одному господу богу известно, но по возвращении в спальню выглядел сильно изможденным. Ванька же, лишенный одеяла и успевший за это время замерзнуть, подобрал все свои руки-ноги, свернулся до размеров эмбриона и занимал теперь не более четверти хозяйской кровати, чему хозяин не замедлил умилиться и порадоваться. Заботливо укрыв пацана, Петрович осторожно забрался в постель, нырнул под одеяло и долго подкрадывался к своему возбудителю - ровно на то расстояние, чтобы не касаться, но отчетливо чувствовать тепло. Добившись нужного эффекта, Петрович засопел довольно и сыто, сомкнул веки и вырубился.
Утро для него началось со стояка, что было вовсе не удивительно. Медленно выплывая из сна, столь же медленно осознавая наличие поблизости теплой рыжей зверушки, пахнущей чем-то трудноопределимым, но несомненно притягательным, Петрович не потрудился включить голову и жадно нащупал угловатое мальчишеское бедро. Подтянул себя поближе... Еще поближе... И еще - пока, наконец, не прижался вплотную. Замер ненадолго, прислушиваясь к ровному Ванькиному дыханию. Взял в руку деревянно-стоящий хуй и ткнул его куда-то между Ванькиных ягодиц. Потом опять, и опять - все безуспешно. Ванька вздохнул во сне, причмокнул, и Петрович заторопился вдруг, почуяв, что вот-вот пацана разбудит, - зашарил головкой, толкнулся, поднажал...
С чего началось Ванюшино утро - объяснять излишне.
Много ли времени ушло на все про все - Петрович не знал, но казалось ему, что совсем мало. Казалось, вот только вцепился он бульдожьей хваткой в дико забившееся, по-рыбьи увертливое тело, задергал бедрами, голову теряя от непривычной сухости и тесноты, - как уже и кончилось все... Что казалось Ванюше, в которого целую ебаную вечность тыкали чем-то толстым и горячим, Петрович не спрашивал - в голову не пришло. Да и случая не представилось, потому как, не отойдя еще толком от потрясения, Ванька вдруг задышал часто-часто, скатился с кровати и, зажимая рот ладонью, ломанулся в сортир. Петрович подскочил, натянул трусы и кинулся следом.
Рыжая его радость стояла, склонившись над унитазом, и мучительно блевала. Дожидаясь, пока поутихнут спазмы, Петрович успел подумать, что пацан вчера, видать, не обедал ни хрена, а пиво только чипсами и заедал, и что надо было его после работы накормить по-человечьи, да только хуй бы тогда Петровичу обломилось вот такое вот утро, но все равно он сволочь распоследняя и нет ему прощения. Зато уж теперь-то он о сосунке позаботится - в полный рост. Вот прямо сейчас и начнет.
Умыв почти бесчувственного Ваню и протерев полотенцем все, что следовало протереть, Петрович уволок его назад в постель, закутал в одеяло. Пацана трясло, аж зубы стучали. Весь зеленый, в испарине, со слипшимися волосами и совершенно потерянным взглядом, он казался Петровичу удивительно жалким, и почему-то хотелось, чтобы он подольше таким оставался, но и допустить, чтобы страдал, было нельзя. Устроив его поудобней, Петрович убрался на кухню, но вскорости вернулся с полным набором народных средств борьбы с бодуном. Молоко, минералка, рассол, бутылка холодного пива и, конечно же, остатки кедровой. Выгрузив все это перед Ванечкой, хозяин предоставил ему самому решать, что вливать внутрь. Ванечка шевельнулся, выпростал из-под одеяла руку, уцепил за горлышко Клинское и присосался со всхлипом. Полпузыря он выхлебал махом и вздохнул почти счастливо. Лег, прикрыл глаза. Петрович умудренно покачал головой, принес пустое ведро и стал ждать. Через несколько минут блаженное выражение с Ванькиного лица сползло, он заерзал, потянулся к краю кровати, и Петрович хладнокровно подставил тару под неприжившееся пиво.
Та же участь чуть позже постигла молоко и воду.
Отдышавшись в очередной раз, Ваня вдруг сел на постели, обвел окрестности мутным взором и простонал:
- Мне ж на работу, блин... Сколько времени?
- Какая работа, Ваня? - строго спросил Петрович. - Побойся бога! Никакой работы. Даже не думай.
- Не уволят. Я тебе больничный сделаю, - Петрович ласково погладил мальчишку по плечу.
- Правда? - очень тихо спросил Ваня.
- Бля буду, - отрезал Петрович. - Ложись.
Ваня посмотрел на него с недоверчивым уважением и упал на подушку, а минуту спустя потянулся за минералкой. Однако Петрович, сообразивший, что выздоровление грозит затянуться на неопределенное время, попытку напиться пресек и недрогнувшей рукой плеснул в рюмку водки. Ваня было заартачился поначалу, но вскоре дал себя уговорить, ибо хуево ему было не на шутку. Только водка с первого раза тоже приживаться отказалась, и вторую рюмку Петрович затолкал в хнычущего пацана с большим трудом. Впрочем, он знал, что делает. Через четверть часа Ваня порозовел, внутри у него стало тепло и приятно, а глаза закрылись сами собой. Еще через десять минут он сладко спал.
Петрович вздохнул с облегчением, по-быстрому ликвидировал образовавшийся бардак и вышел, тихонько прикрыв дверь. Нужно было отзвониться в несколько мест, в том числе и знакомой врачихе...
Потом, когда все дела были улажены и все звонки сделаны, Петрович пил на кухне чай, варил бульон, курил и думал. Думал он о том, какая чудная тварюшка дрыхнет в его постели, а также о том, чтó ему теперь с этой тварюшкой делать. Собственно, делать-то ему хотелось то же самое, что было проделано по пробуждении, только вот как - с его-то образом жизни и кругом, так сказать, общения? Ведь вот же Саня Шульгин - не поймет. И майор милиции из второй секции - нет, не поймет... А уж рыбнадзор, который напротив... Ох, бля...
Петрович покрутил головой и смял сигаретку. Мысль о выпитых вместе цистернах пива отозвалась тоской. Не настолько, впрочем, острой, чтобы отказываться от желания устроить все как-нибудь так, чтобы и волки остались сыты, и тощая рыжая овца уцелела. А в том, что овцу эту легко удастся прибрать к рукам, Петрович почему-то не сомневался - на то ведь она и овца, не так ли?..
Помешав бульон, Петрович попробовал его на вкус, обжег язык, выругался и вырубил газ. Пора было будить пацана - нехуй спать на голодный желудок, вредно это.
Просыпался Ванюша трудно. Сначала мычал что-то жалобно, потом открыл глаза, посмотрел на мучителя, не узнавая, и попытался спрятаться под одеяло, но Петрович перетянул одеяло на себя и таки вытряхнул Ваньку из сна, бесцеремонно растормошив хлипкую тушку. Ваня сел, протер глаза, глянул на Петровича как-то хмуро и душераздирающе зевнул.
Петрович скользнул взглядом по частоколу ребер, полюбовался помятой рожицей, облизнулся на мелкие соски, шумно вздохнул и, почувствовав шевеление в паху, закинул ногу на ногу. Подумал, что надо бы сразу после кормежки отвезти пацана домой - от греха... Но тут Ванька - словно нарочно - томно вскинул руки, демонстрируя золотистые подмышки, и потянулся - медленно, со стоном, аппетитно хрустнув суставами и прогнув позвоночник...
У Петровича в глазах потемнело. Забыв о бульоне, он сгреб крысенка, повалил его на спину, притиснул собственным весом и принялся, как накануне мечталось, зацеловывать насмерть. И с каждым поцелуем, с каждой в зародыше подавленной попыткой рыжего отбиться, крыша уезжала все дальше и дальше, пока не исчезла из виду, так что Петрович даже не успел с ней проститься...