В центре мастерской - стул с привязанным Философом. Он чем-то облит и кем-то побит. Приходя в себя, он болезненно знакомится с любопытством лиц Художника и Натурщицы, с портретом Кали на стене и со всякой фигнёй, которой наполнена мастерская.
Философ: Одолели, демоны...
Натурщица: Больно, да?
Философ: Больно - не то слово. А подходящее на ум не приходит - чем это вы меня?
Художник: Ты парень горячий, огнетушителем...
Натурщица: Мы думали, вы поджечь нас хотите.
В этом месте камера отъезжает на полчаса назад, когда Художник тщился передать красоту обнаженного тела Натурщицы методом кубизма. Он явно еще не успел понять, удалось ли ему гармонию алгеброй поверить, как на пороге мастерской появляется радостный Философ с канистрой. На этом месте ретроспекция заканчивается.
Философ: Я хотел принести себя в жертву Богине... в правильном месте, вы должны меня понять.
Художник: Какие-то комплексы, связанные с двойственным отношением к собственной матери - с одной стороны любовь, с другой - неприятие её авторитарности, действительно могли подтолкнуть вас к небольшой депрессии, но чтоб сжигать себя, на глазах у неискушенной публики - это ты зря!
Натурщица: Вы бы в секту лучше, ей богу, какую-нибудь вступили... там все такие... недолюбленные... аж жуть берёт!
Философ: Об этом я как-то не подумал. Но согласитесь, сжечь себя в храме Богини это всяко круче, чем медитировать по воскресеньям в нетесном кругу слабоумных.
Художник: А про нас вы подумали? Что бы мы полицаям сказали? У меня и регистрации-то московской нет нихуя...
Натурщица: Очень безответственный поступок! Но вы попали в правильное место.
Философ: Правда?
Натурщица: Да. Дело в том, что мы поклоняемся Грише.
Философ: Кому?!
Натурщица: Пусть вас это не смущает.
Художник: И вообще - какая вам разница!
Натурщица: Мы с радостью принесём вас в жертву Ему.
Философ: В жертву - Грише?
Художник: А кому ж ещё, как не Грише?! Но сжигать мастерскую для этого не нужно. Мы отрежем вам голову, и сварим из неё... ну, скажем, холодец.
Натурщица: Гриша будет доволен. И вас замочим, раз уж вы такой самоотверженный товарищ, в каком-нибудь рассоле. Все будут счастливы!
Философ: Но я хотел принести себя в жертву не Грише...
Художник: А ты на это проще взгляни. С твоей точки зрения, и ты, и я, и она, и даже Гриша - все мы являемся эманациями твоей Богини. А с нашей точки зрения, все мы, включая и твою Богиню, являемся манифестацией Гриши. Ты же должен понимать эти расклады.
Философ: Так бы сразу и сказали. Режьте!
Художник: Развяжи его - пусть расписку напишет. В смерти моей, мол, прошу никого не винить, ухожу из жизни по собственной воле, в здравом уме и при памяти прошлых жизней.
Натурщица развязывает философа, он пишет расписку, после чего Натурщица и Художник снова привязывают его к стулу. Все это действо занимает секунд тридцать эфирного и московского времени.
Художник: Прости, что без наркоза и гильотины, однако должен сказать вам, ножовка по металлу - благородный и уважаемый инструмент в узких кругах любителей пилить металл. Можешь даже считать, что это делает тебе честь.
Философ: Довольно слов!
Дальнейшее, дабы уберечь впечатлительных зрителей от душераздирающего зрелища дешёвых спецэффектов, на которые у съемочной все равно нету денег, мы наблюдаем глазами умирающего философа - он видит напряженное лицо Художника и сочувственное личико выглядывающей из-за его плеч Натурщицы. Брызги крови в глаза, предусмотрительно защищённые пластмассовыми очками, заставляют Художника недовольно морщиться, и его сосредоточенная физиономия неспешно меркнет вместе с затухающим сознанием Философа.
В черной мгле возникает надпись, сообщающая зрению, что с момента трагедии в мастерской прошло не меньше месяца.
После этого можно наблюдать, что здесь практически ничего - за исключением появления чучела Философа среди экспонатов - не изменилось. Художник все так же насилует холст геометрическими шифрами обнаженного женского тела, разве что к знакомой нам уже Натурщице присоединилась вторая, точная копия богини Кали с настенного изображения. Когда точка зрения меняется настолько, что мы можем видеть художника, не видя, что он рисует, и видеть тела натурщиц с той стороны, которая не видна художнику, оказывается, что на теле одной натурщицы имеется татуировка с надписью "Служенье муз не терпит суеты", а на теле другой - "Конец". После чего, разумеется, Кали танцует под дабстеп.