Гарридо Алекс : другие произведения.

"Ангелы и другие" - книга стихов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    издано на деньги автора и сочувствующих.

   Ирине Касаткиной
   Чтобы женщина, кудрявая и обязательно рыжая,
      золотые руки к ветвям поднимала
      и тянулась на цыпочках - еще чуть-чуть повыше! -
      и светлыми пальцами яблоки снимала,
      чтобы ноги ее босые в прохладной траве нежились
      и колени были зеленые от травяного сока,
      чтобы похожа была она на яблоко самое чистое и свежее,
      то, что на ветке самой высокой.
     
  
   Ирине Касаткиной
      Нет, моей песней не стало отчаянье,
      безнадежность не стала песней моей:
      ты проходишь, позванивая ключами
      от заветных дверей.
      Дверь любви под легкими пальцами дрогнет,
      распахнется - и светом ударит в лицо,
      а за ней твоим локоном вьется дорога,
      пыль сияет под солнцем драгоценным венцом.
      Дверь разлуки трогаешь осторожно,
      удержать пытаешься ее распах.
      Там то же солнце в пыли дорожной
      и высокие травы, танцующие на холмах.
      Дверь смерти словно пристыла к порогу.
      Ты удержишь крик, но уронишь ключ -
      не бойся, открой: там снова дорога,
      и солнце, видишь, выглянуло из туч,
      и по каждой дороге, дробясь и множась,
      отражаясь в неверном зеркале слез,
      я иду - все дальше, все больше на себя похожий,
      туда, где к солнцу перекинут мост.
  
      Андрею Тозику
      Послушай, я скажу: какая жалость!
      Ты опоздал на этот миг счастливый,
      как в бисерных подвесках красовалась,
      расправив листья, стройная крапива -
      в мой рост почти! как юный тонкий ясень
      на фоне старой сморщенной и грубой коры -
      светился! как неярко ясен
      был этот миг, неповторимо любый.
      И мальчик, голенастый мой кузнечик,
      раскачивал висячие качели
      на ветке старой яблони. И нечем,
      чтоб эти свет и радость уцелели
      от времени, мне удержать их было.
      И где ты был, когда был мир прекрасен!
      О, где ты пропадал, художник милый?
      На сморщенной коре светился ясень,
      покоилась улитка, и букашки
      сновали торопливые, и кашки
      белел прозрачно венчик кружевной.
      И где ты был, что не был здесь, со мной?
      Что ж мы бессильной жалости подсказки
      и слушаем, и принимаем всуе.
      Бери скорее холст, и кисть, и краски,
      я расскажу все-все, а ты - рисуй!
      И старым, добрым мастерам подобно
      запечатлей мне этот миг ушедший
      неторопливо, пристально, подробно...
     
     
  
  
  
      И рыжая кофта сползает с плеча,
      и кисти сережек щекочут ключицы,
      и чем эта женщина не огорчится,
      придут утешать ее два палача.
      Спешит, и небрежно, легко топоча,
      роняет улыбки направо, налево.
      Она никудышней была королевой,
      за что и попала сюда и сейчас.
      Жила, как хотела, - одной ворожбой!
      Она и в колдуньях была неумеха,
      она задыхалась от горького смеха,
      теряя одну и вторую любовь.
      С тех пор ей не больно. Но лишь загрустит,
      придут те любови и с нею заспорят:
      ах, это ли, милая, это ли - горе?
      Не хочешь ли вспомнить, как вправду болит?
      И к сердцу приставят два острых меча.
      Еще и сегодня она отмолчится,
      а только сережкой качнет над ключицей
      и кофту поправит на зябких плечах.
      
  
   ***
      Немыслимое мужество беспечности,
      непоправимо родственное мне,
      когда на волосок от бесконечности
      ты ловишь искры мимолетных дней.
      Ты обжигаешь пальцы, ты качаешься
      на волоске, натянутом судьбой.
      Но никогда ты насмерть не отчаешься -
      и вечность улыбается тобой.
     
     
  
      ***
      Дня не узнаю: разве этот
      обещался заглянуть с утра?
      Ночь уходит прочь. До рассвета
      с нами засиделось вчера.
      Из вчерашних чашек вчерашний
      чай не обжигает рта.
      Позже выйти из дому, раньше -
      это не решит ни черта.
      Там, за переулком коротким,
      за углами серыми, там
      ехать на вчерашней маршрутке
      по вчерашним делам.
      Может быть, мы просто устали,
      просто нам теперь все равно?
      Отвечай, твоими устами
      истина - что мед и вино.
      Может, ты и вправду свободней,
      может, ты и вправду живешь,
      может, нас догонит сегодня,
      если ты его позовешь.
     
      ***
      Не завидуя сонму чужих забот
      и теплу чужого жилья,
      среди вас такой же один живет
      человек по имени я.
      И любой другой, кого ни возьми:
      пекарь, лавочник, почтальон -
      для него, как водится между людьми,
      человек по имени он.
      И мелькают бликами тысячи лиц,
      и смотрит Бог с высоты,
      как он ищет по всем сторонам земли
      человека по имени ты.
      А найдет - сколь чудны дела Твои!
      И свет родится из тьмы,
      когда родятся из тех двоих
      двое по имени мы.
      Дай им Бог, и ангел над ними рей,
      И храни их ангел от всех скорбей,
      да минует их судьба моя:
      человека по имени я.
     
      ***
      Любовь моя за тридевять земель,
      благодарю, прощаю Бога ради,
      за то, что жить в эпоху перемен
      мне повезло, в твои глаза не глядя,
      на страх и риск, мучительно, с трудом -
      и так легко, как мне дается ныне,
      не меряя себя твоим стыдом,
      твоей надеждой и твоей гордыней.
      Наверно, так устроила судьба
      надменная, заботливая, чтобы
      я стал, за неимением тебя, тобой -
      и чем-то большим, чем мы оба.
      И точно там, где мне всего больней,
      тебя всего смертельней не хватало,
      я рос. Так рвутся из живых корней
      над спилом стебельки побегов малых.
      И не торгуясь с Богом и судьбой,
      согласно или вопреки природе
      так я и заполнял самим собой
      зияющую пустоту напротив.
      И вот уже не стало пустоты,
      а что осталось - мною зарастает,
      и я не нахожу, куда здесь ты.
      Но мне тебя так странно не хватает.
       
   ***
      Игра теней на фоне двери:
      друг в друга проросли живьем
      приобретенья и потери
      по обе стороны ее,
      как эдакий король крысиный
      с зубами, о семи хвостах.
      А я - Щелкунчиком: в лосинах,
      в кафтане красном и в усах.
      Я погляжу, как в пасти черной
      Играют блики на зубах.
      Я сабелькою золоченой
      крест-накрест и вокруг себя!
      Ненастоящему герою
      не одержать семи побед:
      я нараспашку дверь открою
      в надежде совершить побег.
      Но: беглецом в кафтане алом
      метаться в проходном дворе
      нельзя.
      Ты видишь, все пропало,
      и мне не выйти из дверей,
      и если не придет подмога,
      меня не сменят на посту,
      то здесь, у этого порога
      игрушкой крашеной паду
      в мундире, празднично блестящем...
      Но ты, печальна и горда,
      в руках качая, настоящим
      ты назовешь меня тогда.
     
     
   Soprano
      Тамаре Цуциевой
      Когда ты закроешь глаза, запрокинешь лицо,
      С пугающей легкостью звуки исходят из горла,
      И звонко трепещет оно, обнаженное гордо,
      И в этом родство твое с зябликом или скворцом.
      И нам остается почти суеверно застыть
      В боязни нарушить вот то состояние мира,
      В котором возможно так царственно, голо и сиро
      Собой пребывать, как сейчас это делаешь ты.
      Мы тоже, мы тоже - когда-то, когда-нибудь, но
      Однажды сумеем, мы станем такими, как надо,
      А если б не это, какая тогда бы досада
      Нам радость прожгла, что кому-то, а нам - не дано.
  
  
  
   ***
      Мне снилась охота, я не был охотником в ней,
      я спал на поляне, когда затрубили рога.
      И все мое тело до кончиков узких ступней
      подернулось дрожью, когда затрубили рога.
     
      И я потянулся из мятной моей тишины
      и смял ее в пальцах, когда затрубили рога.
      Стрекозы метнулись с нагретой лучами спины
      и взмыли сверкая, когда затрубили рога.
     
      И некому было утешить меня и обнять.
      Я знал, что случится, когда затрубили рога.
      И звери кричали и плакали, звали меня.
      И я отозвался, когда затрубили рога.
     
      И я обернулся оленем и мчал во всю прыть
      навстречу охоте, когда затрубили рога.
      И травы мне в ноги кидались, плача навзрыд,
      и ветви тянулись, когда затрубили рога.
     
      В короне ветвистой, как царь, величав и могуч
      я встал перед ними, когда затрубили рога.
      Я их уводил, и я знал, что уйти не смогу, _
      но встал перед ними, когда затрубили рога.
     
      И я не хотел до конца досмотреть этот сон,
      и он оборвался, когда затрубили рога.
      И пальцы я стиснул, и мята дохнула в лицо,
      когда я проснулся. Когда затрубили рога.
     
   ***
   Ты что хочешь делай - только пой.
   Над тобой дрожит небесный купол.
   Жизнь играет, как играют в кукол,
   равно и со мною, и с тобой.
   Не бывать такому ни за что,
   чтобы мы ее переиграли.
   Даже с тем, что сами выбирали,
   вышло совершенное не то!
   Но когда твой голос напролом
   в сердце обреченное ворвется -
   ничего судьбе не остается,
   всё - твое, и воля бьет крылом,
   и что хочешь - только вновь и вновь
   рви с меня оковы, даже с кровью.
   Пусть не это мы зовем любовью,
   это нам зачтется за любовь.
  
   ***
      Я вернусь, я очнусь, если только смогу,
      Там, где рыжая женщина пляшет в кругу,
      Там, где плещутся флаги ее на ветру,
      Я вернусь, если это и значит: умру.
      Я вернусь, дотянусь, я рукою коснусь.
      Если это во сне - никогда не проснусь.
      Где в траве ее ноги стройны, как трава.
      Там, где я был неправ, и она - неправа.
      Там, где солнце горело в ее волосах.
      Там, где тени легла от нее полоса.
      Где на краешке тени, на краешке дня
      Место есть, место есть, места нет для меня.
       
  
  
   ***
      и шелком горло он повяжет
      от холода и выйдет прочь
      и запахнет пальто и скажет
      что вовсе эта ночь не ночь
      а черный день и почему бы
      ложиться спать в такую рань
      и гулом наболели губы
      а слов не стало лезет дрянь
      молчать не сможет будет злиться
      решит что нечего сказать
      домой под утро возвратится
      и ляжет спать
      к обеду и озноб и кашель
      и плохи все его дела
      он ничего тебе не скажет
      ты ничего и не ждала
      а если холода боялся
      зачем на улицу пошел
      и не спасает от ноябрьской
      простуды шелк
      а у него тоска под вечер
      и не придут к нему друзья
      ему себя утешить нечем
      к тебе нельзя
      забыта на столе прокиснет
      еда но что нам до еды
      и это только день
      из жизни
      при чем здесь ты
     
  
  
   ***
      влюбленный так давно
      что хуже быть не может
      я выгляну в окно
      и ты посмотришь тоже
      и в разных городах
      и даже в разных странах
      друг друга увидав
      вот то-то бы и странно
      зажмуримся, мой друг,
      врата захлопнем взгляду
      из множества наук
      вот этой нам не надо
      взаимности простой
      простого совпаденья
      мы только пустотой
      вступаем во владенье
      мы дикие зверьки
      диковинные звери
      не ближе мы руки
      протянутой и двери
      едва раскрытой в ночь
      и на краю испуга
      друг другу не помочь
      и не спасти друг друга
      а пустота легка
      к молчанью обязуя
      но взгляд издалека
      еще не наказуем?
      но взгляд издалека
      укол мгновенный жала
      чтоб струнка холодка
      в лопатках задрожала
      с собой не совладать
      мы в панике и бегстве
      друг другом обладать
      начало многих бедствий
      и первое, мой друг,
      взаимный страх потери
      прикосновенья рук
      стигматами на теле
     
  
   * * *
   Не спеша сложили ладони
   перед грудью, молились вслух.
   За стеною храпели кони,
   отгоняли хвостами мух.
   Поднялись по скрипучим сходням
   и растаяли в сизом дыму.
   Уплывали за гробом Господним,
   а домой привезли чуму.
  
  
  
  
      ***
      Пока кругом сияет листопад,
      Колышет ветер золотую реку.
      На эти листья страшно наступать.
      А больше некуда.
      Еще успеем перезимовать
      И в грязь втоптать невинность бела снега.
      А страшно как любимых предавать.
      А больше некого.
      Весна прозрачна, шелк - ее наряд.
      Клянись, что расстаемся не навечно.
      Страшнее нет - надежду потерять.
      А больше нечего.
      Созрело лето, как запретный плод,
      И алый свет слепит глаза под веками.
      Молиться страшно. Богу - не поймет?
      А больше некому.
  
  
   ***
      кого зову не зову никого зову
      кто полюбит меня кто успеет пока живу
      кто торопится кто там кто так спешит ко мне
      чтобы услышать и умереть
      а на меня и не надо смотреть
      слышишь как эхо среди камней
      голос мой вторит себе самому
      что почему разобрать нелегко
      ветер уносит его далеко
      но слушай за руку хочешь возьму
      приведу к себе кратчайшим путем
      не толкованием толку ли в нем
      тишиной и безвидностью и на фоне
      тишины и безвидности как на ладони
      голос мой виден ярким огнем
      я в тени огня
      не надо смотреть на меня
     
     
  
   ***
  
   Он шел по реке. Ему ветер ложился на плечи,
      Под вечер ложился на плечи ему отдохнуть.
      И крадучись осень за ним занимала поречье,
      В ладони дерев рассыпая веселую хну.
      Он шел, выдыхая сквозь полое таинство флейты
      Последнюю веру в приют и ночлег и очаг.
      И льнуло к нему вместе с ним уходившее лето,
      Усталые ветры сложив у него на плечах.
      Шиповником алым, в шипах, за суму и одежду
      Поречье цеплялось, вцеплялось, вослед голося.
      Он шел, отступая, спасая себя и надежду,
      Из осени, как из пожара ее вынося.
      Любимый, я помню: он шел, не спеша и не медля,
      И что-то твое в нем мерещилось, что-то мое.
      С тех пор, что ни осень, все туже затянуты петли,
      Все крепче силки, тяжелее душа на подъем.
      Ее придавили тяжелые влажные комья
      Осенней земли, и спасенья от осени -- нет.
      И все нам чужие, кто видел его и не помнит,
      Кто не обернулся ему, уходившему, вслед.
  
  
  
  
   КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ДВУХ ГОЛОСОВ
   На тайной стороне Луны
      живет печальный человек.
      Он видит радужные сны,
      не размыкая тонких век.
      И ледяною пеленой
      его окутывает мрак.
      Но постучать в мое окно
      он не осмелится никак.
     
      А он боится темноты,
      совсем как ты.
     
      А он в окно мое влюблен,
      в его далекий теплый свет,
      он сочиняет белый сон
      прозрачным снам моим в ответ,
      он счет ведет моим шагам,
      и так глаза его зорки:
      он разбирает по слогам
      моих надежд черновики.
     
      И он их учит наизусть
      от слова "пусть..."
     
      Шагами меряя Луну,
      он слышит стук в моей груди.
     
      И даже если все уснут,
      ты не останешься один.
  
  
   * * *
   Выступили слезоньки, огляделись,
   на ресницах слезоньки покачались.
   Говорят, а на что же вы надеялись,
   а надеялись - так что же вы отчаялись?
  
  
   * *
   Стиви
   Убаюкай меня, мурлыка,
   шелковистое ушко,
   моя ласковейшая кошка
   цвета меда и молока.
   Колыбельное бормотанье
   грянь доверчиво и утешно,
   заведи свою хриплую нежность,
   напружинив хребет под ладонью.
  
       
   ПОЛНОЛУНИЕ
   I
   Полная, властная. диких снов госпожа,
   а кому твой блеск, как блеск ножа,
   а кому страшно до ломоты в костях.
   Я же - сплю, как у мамки под сердцем дитя.
    
   II
   Мамка-луна снова кругла,
   рассиялась по небу.
   Что-то велела, что-то с собой дала.
   А я не помню.
  
   * * *
   Вода прибывает. Мне волны уже до плеча.
   Ковчег уплывает - и некому вслед покричать:
   я нем, и вокруг никого, и руки не отнять
   от ветки кривой, для тебя сохранившей меня.
   Скажи мне, любовь моя, будем ли вместе, когда
   покроет весь мир, к подбородку поднявшись, вода,
   и звезды опустятся в темные волны шипя,
   и к ветке корявой прижмусь, обнимая тебя.
   И ровно за каждый с тобою не прожитый год
   мне будет дано по минуте - и хватит. И вод
   над нами поднимется толща, - скажи, что тогда
   уже будем вместе, скажи. Прибывает вода.
  
  
   * * *
   Любовникам не писаны законы.
   Сидеть всю ночь - сидим всю ночь, молчим.
   А мир внизу, в провале заоконном
   гремит и воет, рвется из ночи.
   Мгновенья молча плавают вокруг,
   не в состоянье вырваться из круга,
   со счета сбившись.
   Каждый резкий звук
   разит испугом.
   Над сортировочной старательное эхо
   и ночью мечется, и впопыхах
   перед собой гоняет слов осколки.
   И темный профиль твой до самой челки
   лучом янтарным вычерчен, и ночь
   имеет темный профиль твой точь в точь,
   и в том же отражается окне,
   и так же вот в лицо не смотрит мне.
  
   * * *
   Ты веришь, бывает такая тоска,
   которой имени нет,
   потому что нет для нее языка,
   и это всего страшней.
   И все, на что тебе хватит сил -
   закрыть глаза и губу закусить.
   И ты бы помощи попросил,
   но не знаешь, о чем просить.
   И если дождь - спасибо ему,
   потому что можно забиться в плащ
   и, глотая боль, ломиться во тьму,
   и если не плакать, то лишь потому,
   что никто и не скажет: не плачь.
  
   ***
   Светлане Поповской
   Предназначение окна,
   вот этого - позволить миру
   взирать торжественно на нас,
   на нашу бедную квартиру,
   на наш немыслимый уклад
   и перепутанные судьбы...
   Деревья, пристальные судьи,
   годами у окна стоят,
   и облака плывут-плывут
   над нашей утреннею ссорой
   и ей дивятся сквозь листву
   без осужденья и укора.
   А выше - солнце и луна
   Все стерегут попеременно,
   чтоб нам жилось самозабвенно
   при свете нашего окна.
  
   * * *
   Покуда чайник не остынет,
   о нем не вспомним: разговоры...
   Ни я тебе жених, ни ты мне,
   и до утра еще не скоро.
   И мы свободе праздной рады,
   и в темном зеркале окна
   не ловим накрест беглых взглядов,
   но нам опасна тишина.
   И снова ставим этот чайник,
   и втайне молимся о том,
   чтоб не прошло меж нас молчанье
   с прикушенным стыдливо ртом.
   Не то крушить придется разом
   годами нажитый покой.
   И, зацепив за фразу фразу,
   подталкиваем их рукой.
   И вот - поехали сначала.
   А те, в окне -
   нас миновавшее молчанье
   на них обрушится вдвойне?
    
   (Был горизонт кровав и дымен,
   плыл горизонт клубами пыли,
   ни я тебе жених, ни ты мне,
   сцепили руки, как слепые.
   Но небо полоснуло землю,
   и только там, у самой кромки,
   те островерхие деревья -
   как край зазубренный и ломкий.
   Но начал ты, а я ответил,
   и, повторяя друг за другом,
   свою считалку, словно дети,
   мы завели охранным кругом.
   Но путь лежал за край, за небо,
   и там на вдохе обрывался.
   И я там был, а ты там не был,
   и не был я, где ты остался,
   в той дальней заводи вселенной,
   куда не достигают звуки.
   Но ты был мой, а я - твой пленный
   по обе стороны разлуки).
    
   И вот - нам нечего бояться:
   ночь миновала, как гроза.
   Рассвет. В окне не отразятся
   осиротевшие глаза.
   Любовь на нас неумолимо,
   как скорый поезд по прямой,
   неслась - и проносилась мимо
   в неудежимости слепой.
   Мы уступили ей дорогу,
   метнувшись порознь с колеи,
   мы, не доверившие року
   судьбишки жалкие свои.
  
   КОЛЫБЕЛЬНАЯ
   Светлане Поповской
   Нежных снов тебе, дитя.
   Пусть всю ночь они летят
   вереницей светлых птиц
   между сомкнутых ресниц.
   Не выглядывай в окно,
   там и страшно, и темно.
   Утром, утром позавидуй
   тем, кому не спать дано
   не в объятьях, не в слезах,
   не над люлькой, не с вяза--
   ньем - стеречь свои кошмары,
   чтоб не лезли на глаза.
   Я тебя коснусь рукой.
   Спишь. Не рядом - далеко.
   Между мною и тобою
   пробирается дракон.
   Вглядываюсь в темноту.
   Я как витязь на мосту.
   За спиной уснули братья
   во ракитовом кусту.
   Ты блуждаешь между снов.
   Я блуждаю между слов,
   я спасаюсь от дракона,
   девяти его голов.
   Утром, утром разбужу,
   может, что и расскажу,
   может, даже не заплачу,
   а пока тебя прошу:
   спи, щекою на руках.
   Между нами бродит страх.
   Нежных снов тебе, дитя.
   Пусть всю ночь они летят
   вереницей светлых птиц
   между сомкнутых ресниц.
  
   * * *
   Птица о четырех копытах
   (Господи, Твоя воля !)
   прилетела и дышит в окно.
  
   ***
   Танцуй, красивый, время подождёт,
пока танцуешь, Троя не падет
и Карфаген не может быть разрушен,
пусть только мне - пусть даже мне не нужен
беспечный, вольный, вечный твой полёт,
танцуй, красивый, время подождёт,
история не сделает ни шагу,
я и мараю белую бумагу,
танцуй, красивый, это все пройдет,
отступит боль, рассыплются гробницы,
иные имена, иные лица,
звезда падет и новая взойдет,
и это никогда не повторится -
не кончится, танцуй, красивый, пусть
звездой восходит новая надежда,
пусть все, пусть ничего уже как прежде,
но ты танцуешь - значит, я вернусь:
любить, сражаться и марать бумагу,
история не сделает ни шагу
без нас.
   Танцуй, красивый.
  
  
  
   ***
   Я сам из детей заката, детей рассвета,
мой дом на пороге,
   мой храм перекресток,
   мой берег - любой.
Мой путь по краю зимы, мой путь середина лета,
мой путь - в промежутке между светом и тьмой.

Я вместо ответов в ответ задаю вопросы.
Я тот, кто за тенью своей обреченно идет.
В руке моей вновь запылают сухие розы -
и наоборот.

Кто видел меня, тот меня уже не узнает.
Не видевший - угадает черты моего лица.
Любовь мне сказала сама, что ее не бывает.
И чтобы вернуться к началу, я должен дойти до конца.

И не отличить мне левой руки от правой,
и тень моя мимо меня не узнав пройдет.
Под взглядом моим превратится вино в отраву -
и наоборот.
  
  
   ***
   Келли О'Шонесси
  
   Он все поймет:
дальше звон и полет,
дальше млеко и мед -
и клевер цветет
на холмах.
  
Беглец беглецу,
мертвец мертвецу,
и дело за малым,
и дело к концу -
и жить не дает страх.
   Так было всегда:
убегала вода,
убежать не могла никуда,
никогда.
  
Иди ко мне, останься со мной
умри - всё равно,
живи - всё равно,
иди ко мне,
сюда.
  
  
  
  
  
   ***
   Юке Сиромолот
   Да пребудут с нами мята, луна, серебро.
Мы были молоды, верили в мир, любовь и добро.
Боялись: отвернемся от солнца - наземь его уроним.
Да не изменит вода нашим устам и ладоням.

Да не иссякнут на нашем пути ручьи и дороги.
Да слышат наши молитвы только добрые боги,
не справедливые! это разные вещи.
Да будет наша сестра воистину вещей,

Да будут братья духом крепки, и каждый
при деле своем - и пусть мы поймем однажды,
что нечего нам делить, а сложить - найдется.
И пусть нам всегда, всегда,
пусть нам всегда поется.
  
  
   OJOS AZULES

Не будет иной земли и другого неба,
а будет всё той же самой земля любая.
И тот же звездный Луну опутает невод,
он только виден будет с другого края.

И цвет твоих глаз ничего не решает, право,
не плачь, солоны и так в океане воды.
Такая же кровь - немного другого состава.
Такое же сердце - немного иной породы.

Сердца и тяготенья закон единый
землю и небо в глазах однажды закружит.
И ты легко повернешься - плавучей льдины
подводная часть - и поймешь.
   И шагнешь наружу.
  
  
  
   ВМЕСТО КОЛЫБЕЛЬНОЙ
  
   Даже птицы, знаешь, не живут в небе.
   Неужели и ангелы - вьют гнезда?
   И когда ревнивый Бог в гневе
   Воздевает длани, сбивая звезды,
  
   Ангелы прочь летят в испуге,
   К груди прижимая птенцов сонных,
   И круто выгнуты белые дуги
   Крыльев могучих и невесомых.
  
   И канут во тьму золотые осколки,
   кроме тех, которые угодили
   в кружевные плетенки из перьев колких,
   из алмазных ангельских перьев, или...
  
   Или в ангельском, может, пуху священном
   ими ангельские птенцы играют?
   И когда утихает гнева крещендо
   и Господь становится посреди рая,
  
   Он раскидывает мощные руки, как ветки,
   И ангелы снова на них стаей,
   И крылья складывают, и детки
   Ладошки под щеку кладут, засыпая.
  
  
   ***
   А к твоему окну летят снежинки
из темноты вселенных без числа.
Ты вечности скрипучие пружинки
рукой неторопливой завела -
и смотришь из сиянья золотого,
из желтой кухни за твоей спиной,
как мира сокрушаются основы
и дрожь проходит по оси земной.
Но год за годом важно и прилежно
обходишь ты, как яблони в саду,
и обираешь бдительно, неспешно
гусениц, тлю и прочую беду.
Цветы сажаешь, подрезаешь кроны,
покачиваешь леечкой легко.
И блеск твоей невидимой короны
выбеливает пряди у висков.
Ты предлагаешь кофе или чая,
ты поправляешь на столе цветы.
И мир стоит еще, хотя качаясь,
и только там, где дотянулась ты.
  
   НЕТ
  
   вбить гвоздями это в меня придется:
сам - ни за что, знать не хочу ни о чем.
ангелы мои, где вы? хоть кто-то найдется -
постоять за плечом?
падают руки на колени.
где мой дом?
это не я, это не я, это не...
это о ком?
ангелы, где вы, ангелы вы мои,
а чем дышать?
это не я, это не я, руки не вымою,
прости, душа.

где-то на небе, видная среди дня,
была звезда.
втоптать меня в это,
   это втоптать в меня - 
не дам.
не хочу. не буду. не стану.
битым стеклом в груди...
я сейчас, я уже, я встану - 
погоди.
  
   ***
   Почему оно мне кажется далеким и не моим?
Потому что оно от меня всё дальше - и не моё...
Я уже и не вспомню, когда и кем был любим.
Я уже и не знаю, где правда, а где вранье.

Это был не я, это было сто лет назад,
вовсе не было этого - быть не могло совсем.
Что с того, что меня там видели? - я ж сказал,
все они обманщики, да и спутали невесть с кем.

У меня и не было ни улыбки такой, ни глаз, ни рук...
И когда это я не умел ни ждать, ни терпеть?
А вот из того, что точно - был у меня друг...
Только он не узнает меня, не узнает меня теперь.
  
  
   ***
   Крылья не сжать в кулак,
   не распустить когтей,
не нагрести себе
   побольше земных сокровищ.
Вроде бы лучше так,
   добрее так и щедрей -
но даже книгу крыльями
   не откроешь.

Ни вытереть пот с лица,
   ни отломить хлеба,
Ни даже руку пожать
   тому, кто тебе друг.
Не удержать крыльями
   ничего, кроме неба,
до чего ж бесполезная штука -
   крылья, если без рук!
   А вот приласкать сына,
   да настелить кровлю,
   своих обнять на пороге,
   вновь отправляясь в путь -
это вот рукоделье
   и зовется любовью.
   Так что птицей - не надо.
   А вот ангелом - будь.
  
   ***
   Келли О'Шонесси
  
   я спал с другими
как собирают открытки
с видами города
в котором мечтают однажды проснуться
жителем
как будто там и родился

переулки бульвары синее небо
заросшие парки лестницы с видом на море
ничего-то в них нет
в этих глупых разноцветных картонках
а всё-таки доказательство

запомнить
как разнимают тела
когда всё закончилось
простое телесное тепло
тридцать шесть и шесть

представить
как это будет потом
совсем по-другому
однажды
совсем по-другому
наверное
ведь если это вообще существует в природе
значит это может быть и совсем по-другому

с тобой
  
   ***
   Келли О'Шонесси
  
   Что за разница - кто мы, откуда мы и зачем,
моему виску - в самый раз на твоем плече,
руками крепче обнять, ногами тесней сплестись,
спи, любовь моя, спи, нам удалось спастись,
а что и как - мы узнаем потом, да и все равно...
Сколько света небесного утром вливается к нам в окно,
а ты, засоня, видеть не хочешь, спишь, ну и спи,
а я здесь, я рядом, я только встану попить,
сяду за клаву, но я недолго, я снова к тебе вернусь
и вот так - руки-ноги, и одеяло коконом заверну,
для чего нас сюда - или сами заплатим чем,
твоему виску в самый раз на моем плече.
  
   ***
   Кто-то простится, кто-то простит,
кто-то останется рядом.
Что соль морская, что звезды - в горсти
жгут одинаковым ядом.
Ни соли, ни звезд - пойдём налегке.
Не оставь, не отстань, не медли.
И высохнут слёзы на ветерке -
   да никто бы и не заметил.
Кто-то простится, кто-то простит,
кто-то свой бережет покой,
кто-то забудет, кто-то проспит,
кто-то махнет рукой.
Но вот он - бог, а вот он - порог,
который только переступи...

... и вот он - мир бесконечных дорог
вереска, мхов, полыни и мяты,
а сверху улыбается Бог,
в которого ты влюбился когда-то,
а потом ушел кружить и блуждать,
искать ненадежных, неверных путей.
Но он и вообще умеет ждать,
а особенно - подросших детей.
  
   ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ ЗИМНЕЙ НОЧИ
  
  
У ангелов зимняя линька
к концу - и последних пушинок
колышется в небе немного.
Снег падает мне на ладони
и передо мной на дорогу.

Не видно меж облаками
ни тени стремительных крыльев:
летать они нынче не могут.
Снег падает мне на ладони
и передо мной на дорогу.

Они себе новые перья
растят для весенних радуг,
за пазухой греясь у Бога.
Снег падает мне на ладони
и передо мной на дорогу.

И мне бы новые перья,
и я бы новую песню -
с самого звонкого слога!..
Снег падает мне на ладони
и передо мной на дорогу.

Где ты, мой ангел-хранитель,
свет мне зажги в отдаленье
и проводи до порога -
снег падает мне на ладони
и передо мной на дорогу.

А он возьми да и прыгни
с невысокого неба:
летать они нынче не могут.
Снег падает мне на ладони,
а передо мной на дорогу

Встал - босиком, шатаясь,
в линялые кутаясь крылья -
обуза, а не подмога.
Снег падает мне на ладони,
на плечи ему, на дорогу.

Сам не дошел бы, люди,
но этого же - не бросишь!
в пальто свое всю дорогу
кутал, а за поворотом
трактирщик налил нам грогу.
Так и спаслись, ей-богу.
  
  
   ЧУЖИЕ СТИХИ О НЕСЧАСТНОЙ ЛЮБВИ
  
   "Даже думы мои о тебе, словно запах цветка драгоценны..." -
   Я, конечно, не помню автора, но трогательно до слёз.
   Да и, собственно, каждый актер, коли уж вышел на сцену,
Становится автором строк, которые произнёс.
   Словно запах цветка, невидимо мое о тебе волненье,
   И боль неотступная замкнута в охранительный круг,
   И выверены по лекалам - ни миллиметра сомненья -
   Кривые моих улыбок, а также движения рук.
   Мы вместе - друг другу отрава, нам друг об друга - убиться,
   Мы сами давно запутались в если бы да кабы.
   И словно актер на сцене, может быть, на репетиции,
   Я повторяю бессмысленно слова из чужой судьбы.
   Даже думы мои о тебе отравлены этим ядом,
   Этим и драгоценны, этим, знаешь ли, и живу.
   Но спасибо, спасибо, спасибо просто за то, что ты рядом.
   И пусть это всё останется в словах, а не наяву.
   Не дай мне опять отравиться чужими больными текстами,
   Чужими несовпаденьями, красивыми издалека.
   Мы с тобой, любовь моя, слеплены совсем из другого теста.
   И не прекращает властного движенья Его рука.
   Это не я, это кто-то в замкнутом круге мечется,
   Я изменю эту реплику, мне не составит труда:
   Даже думы мои о тебе - от гончарного круга вечности,
   Продолжение траектории отсюда и навсегда.
  
  
   ***
   не люблю кино про Ромео с Джульеттой:
сколько раз смотрел - всё они умирают.
стоило для этого родиться поэтом,
стоило читать Коэльо и Фрая,
Баха, Кастанеду и Борхеса, кстати,
энэлпэ учить и основы пиара!
я плохой зритель и хреновый читатель:
не могу спасти влюбленную пару.
вот чего простить не могу я Шекспиру:
мог бы обойтись без чумы и засады,
парень бы успел, а со свадебным пиром
справится и Смолл - тут таланта не надо.
всякий норовит отравить и зарезать,
что за моду взяли, честное слово...
я могу вам дисков с кином понарезать -
и давайте вместе попробуем снова?
  
  
  
   ***
   То в Галисии дождь, то в Галисии снег.
Оловянным солдатам и девам бумажным -
и какой нынче год, и какой нынче век,
кто уже персонаж, кто еще человек -
нам давно неизвестно и всё так же неважно.
Нам сгореть неизбежно, сорвавшись в полет,
нам расплавиться в топке высокого смысла,
если автор зачем-нибудь нас не убьет -
мы и сами нарвемся, красиво и быстро.
То в Галисии солнце, а то - облака,
то унылая гайта веселую пляску
заведет - и лошадка помчит седока.
Он уедет на год, пропадет на века,
обкорнает сюжет и отсрочит развязку.
Нам любить безнадежно и счастья не знать,
но читатель привычный уже не заплачет.
Если нам повезет и начнется весна -
ничего интересного это не значит.
То в Галисии осень, то липы в цвету,
сочиняет писака свои завирушки.
- Нам предчувствие счастья пророчит беду!
- Я тебя не забуду! - Я тебя не найду! -
на скамейке забытые мокнут игрушки.
  
  
   ***
   Чудеса застенчивы. В бутоне
скручивает роза нетерпенье
алое, пылающее - туго.
Пусть бы отвернулся посторонний,
пусть бы ей позволил распуститься!
Жаждет полдень томных ароматов,
как ему нужна ее улыбка
алая, пылающая... Птицей
станет роза, распахнувшись вольно,
перья шековистые встопорщив
алые, пылающие... Ветер
ждет, когда уже не будет больно
ей расстаться с пламенным нарядом,
лепестками разбросать по саду,
лоскутами распустить по свету,
алыми, пылающими... Рядом
с розой ветер ждет, не улетает.
Алое, пылающее слово -
в сердце роза распустилась словно.
Жизнь моя - бросать слова на ветер:
говорю - и роза расцветает.
  
   ***
   когда я теряю память, - а ты запомни, запомни, -
о том, что было когда-то со мной или не со мной,
боюсь, что меня забытого безглазым чудовищам скормит
ненасытная бездна, отверстая за спиной.

и канут тогда в безмолвие, - а ты повторяй, повторяй их, -
на самое дно беспомощные, несказанные слова.
а я знаю, что вместе с ними я и себя потеряю,
но ты их помни пожалуйста, хотя бы пока жива.

прости, что мне больше некого - а ты не слушай, не слушай, -
это нечестно, я знаю, и страшно просить о таком,
но если бы взять и заново вынянчить мою душу,
поделиться с ней жизнью и сохранить тайком...

неназванное не сбудется - а ты придумай, придумай, -
бессильны слова, не знавшие воли и высоты.
но пусть в твоем сердце сложимся невероятною суммой,
немыслимою алхимией пусть свяжемся я и ты.

собственной жизни дороже - а ты согласна, согласна? -
возможность встать среди мира и говорить вслух.
и пусть будет голос - сильный, и пусть будет слово - ясное,
и наша жизнь - нераздельная, сложенная из двух.
  
  
  
   ***
   гадать на френдленте - пустейшая из затей.
с того и начнем: как понять, где те, где не те
слова? что припишешь случайности, что - судьбе?
что сказано в воздух, что - миру, а что - тебе?
случайные фразы с других континентов - как
срифмуешь в единую песню, скажи, дурак?
все о себе, а ты, как всегда, о своем
как будто сошелся свет на тебе одном
таким убийственным клином, что не уйти
из-под прицела его, не свернуть с пути,
не спрятаться ни за словами, ни за стеной:
вселенная пристально смотрит теперь за мной,
над плечом наклонилась, подсказывает ходы,
а проси - не проси, не зажжет путеводной звезды,
пока сам не укажешь места ее в вышине,
пока сам не проломишь прохода в своей стене,
не выйдешь под небо пустое, не встанешь в рост -
никто тебе не покажет правильных звезд.
только свои. из себя. собой зажигай.
всё остальное не действует нифига.
понял, родной? уже встаешь? ничего?
вот сам себе небо раскрась - и поверь в него.
  
   ***
   Когда я был одинок и глуп,
   Обычный такой молодой невежда,
   Я таскал за собою собственный труп -
   Несбывшиеся надежды.
  
   Я говорил тогда, не смутясь,
   Что жизнь - череда потерь и страданий,
   И хрустальная жизнь, от души смеясь,
   Подставляла мне эти грани.
  
   И в них отражалось лицо - моё,
   Печальное, как и пристало поэту,
   и я полагал, что всё бытиё
   пронизано горестным светом.
  
   Когда я снова сойду с ума
и беды заново пересчитаю
вокруг всё так же будет зима
а значит - не опоздаю.
  
   Так говорил я - и точно, мне
   Опаздывать некуда было в те годы,
   Надежды влача на согбенной спине
   Куда бы я делся от них? Свобода
  
   Стояла рядом - всегда моя,
   Вот только были с ней незнакомы,
   А я искал в лице бытия
   Ее черты и законы.
  
   Теперь я спешу - всегда спешу
   К ней на свиданье, себе навстречу.
   Плевать, что на лестнице трудно дышу -
   Свобода не доктор, она не лечит...
  
   Но кое-что по-другому со мной,
   И кое-что вокруг изменилось
   Тяжесть и мощь я чую спиной -
   Пара крыльев над плечами раскрылась.
  
  
   ***
   Келли О'Шонесси
  
   Давай ты будешь икс, я буду игрек.
Я знаю ты не склонен к этим играм -
Прогулкам из очерченного круга,
Но я прошу, давай: ты икс, я игрек -
и угадаем заново друг друга.
Ну, вычислим... Мне проще пальцем в небо,
Мне это проще молока и хлеба,
Но если хочешь - можем по науке.
Ты мне расскажешь, где я был - где не был,
Я опишу твои глаза и руки.
   А по науке - нет, не знаю формул,
   Я кончиками пальцев чую форму
   Твоих запястий и кудрей медовых...
   Я буду безнадежно и упорно
   На них сбиваться с очертаний новых.
   Но я люблю тебя, не очертанья,
   Твоей души сияние и тайну -
   она прозрачна и неуловима,
   Как блик, неуловимый и случайный
   В воде, бегущей мимо, мимо, мимо -
   Он там же, тем же самым остается,
   В нем тот же свет ликует и смеется,
   Хоть триста тридцать раз сменились воды...
   И мы, любовь, из глиняных уродцев -
   С небесным светом обрели свободу
   Все теми же и вечными другими
   Друг другу быть, сменяя плоть и имя:
   Ты - вечный икс, я - тот же самый игрек,
   Два неизвестных, всё необходимей
   Становимся друг другу с каждым разом.
  
  
   ***
   привыкаю, готовлюсь к потерям - а возраст такой,
что прощальным окажется вскользь обронённое слово.
не за Гвадалквивиром, увы, за другой знаменитой рекой,
может, встретимся снова, а может - не встретимся снова.

все равно вы уйдете - зачем же я так вас люблю?
для чего эти письма и долгие споры за полночь?
говорят, вероятность повторов стремится к нулю,
а без вас бесконечность вселенной ничто не заполнит.
  
   Если мне не найти вас потом, не догнать, не обнять,
   Если ваши следы перепутаны будут с другими,
   Как смогу я узнать, отличить от вселенной - меня?
   Кто подскажет мне душу мою и напомнит мне имя?
  
   Ну давайте условимся - вечность не требует клятв,
   мне достаточно вашего слова и вашей улыбки, -
   что паролем нам будет тогда безошибочным - взгляд
   и друг друга узнаем по свету его без ошибки.
  
  
  
  
   ***
   Раю
   играю с миром в любит-не-любит
кидаю кости, монеты, прутья
и сам себе болтаю, и людям
про все мои пути-перепутья.

за руки взявшись вокруг столика
можно еще сыграть, к примеру,
в крестики-нолики,
в белого кролика,
в розовую пантеру,
в царевну-лебедь, в калифа-аиста,
но где-то рядом цепь замыкается,
искры божьи летят фейерверками,
и ты не выдерживаешь проверку:
на прочность,
на точность,
прицельность памяти,
на имя, на приметы особые,
но гром замолкает - и снова с нами те,
кто сердцем выбраны, кто в сердце собраны,
не как в гербарии травы распластаны
в соответствии строгом с определителем,
а с разных сторон абсолютно разные,
живые свидетели, точнее - жители
той жизни, тех дней, той погоды и местности,
и нет сомнений в их праве и честности,
но они о другом, а ты о своем,
и снова-здорово, не узнаем
   друг друга,
но рук друг от друга - не оторвать,
вот такая ты живая трава -
совсем другая, но с тех же полей,
мы видели разное, а было - одно,
и поди картинку разбитую склей!
а лучше давай посмотрим кино
про ту пантеру, про белого кролика,
давай сыграем в крестики-нолики,
и кто выиграет - тот и прав.
и пусть расцветает тысяча трав...
  
  
   ***
   Время - хитрая штука, ой, непростая, принцесса!
   То стремнина, то отмель, то омут-водоворот...
   Ну какая уж тут равномерность и непрерывность процесса?
   То стремглав улетаешь куда-то, то вовсе наоборот.
   Мало что просто два разных берега -
   так еще островов и плавучих кочек не счесть.
   Ну, как известно, чтобы открыть Америку,
   даже полезно не знать, что она есть.
   И вот так случайно, принцесса,
   я смотрю на вас - остроносы у вас башмаки
   красной кожи, а я в мартынах солидного веса,
   и ухаживать как-то за вами мне не с руки.
   Того и гляди опять рванутся потоки -
   помашите мне в след платочком, пахнущим резедой.
   Слишком разные выпали нам, дорогая, даты и сроки,
   хоть родились мы, наверное, под одной и той же звездой.
   Она, сука бесстыжая, всё кружит и кружит,
   как черный ворон, когтит и когтит сердца.
   А потом несудьба-разлучница так тебя проутюжит,
   и уже не поднимешься до конца.
   Я бы вам менестрелем залетным, я бы рыцарем в латах,
   да поздно родился - на мой рост и не ковано лат,
   акселерация, говорят, виновата
   и время, которое... черт, ни вперед, ни назад
   в этом адском затоне, время стеклом застыло -
   ни вздохнуть, ни обнять, ни губами к губам напоследок.
   Это всё проклятое зеркало, милая, милая,
   мой слишком далекий для кровосмешения предок...
  
  
   ***
  
   Какое небо, куда ты?
Да нафиг оно тебе!
Это только снизу смотреть - крылато,
а рот закушенный - бел,
и вывернуты лопатки -
трещат, как спицы зонта.
И несет тебя без оглядки!
И зачем тебе высота?
А мы поднимаемся в небо
ступая твердо, наверняка.
Мы поели земного хлеба,
мы напились молока,
а теперь нам пора - за работу,
ну как в поле за плугом идти:
мы точно знаем, сегодня кто-то
во тьме и ненастье собьется с пути.
Разгораются ярче, светлее
За цветными стеклами фитили.
Я - туда, ты возьми левее,
А ты не ходи далеко от земли.
Кто вышел сегодня с нами?
Все ли здесь? - переклик от звезды до звезды.
Звонким лучом над тревожными снами,
Над вьюгой, над ожиданьем беды.
Это наша бригада ударная -
Хорошо ли видны в круговерти снега
я, и Глизе 500, и Полярная,
и братья Альдебаран и Вега?
  
  
   ***
   где-то в этом я, где-то в этом ты
мы шагнули вглубь, мы сожгли мосты
мы стерли границы, забыли язык
различий - души не клеются встык
души друг в друга вонзают клыки
жадные корни пускают в зрачки
это просто жизнь в четыре руки
это ниткой суровой стянуло виски
но пока наша музыка нас несет -
ни твоих, ни моих, здесь наше - всё
где-то ты, где-то я, где-то белый свет
ты как будто вопрос, я как будто ответ
или наоборот, или так на так
я тебе не друг, я тебе не враг
а просто буду вместе с тобой
а просто буду вместо тебя -
я.
  
  
  
   ***
  
   В игре без правил нарушить можно
все, кроме одного.
И вряд ли найдется правило строже,
надежней и крепче его.
И я выбираю игру без правил
за волю внутри границ.
Но я всё бы переписал и исправил
за одно движенье ее ресниц.

И в играх буйного воображенья
всегда есть трезвый расчет:
я следую правилам стихосложенья
и кое-каким еще.

Ищешь любви - к испытаньям готовься.
Есть друг - найдется и враг.
А если игра без правил вовсе -
вовсе она не игра.
Родившись идальго и джентльменом
случайно в одном лице,
я люблю игру, я готов к переменам
и не знаю, что там в конце.

Но я жажду славы и преображенья,
и я знаю, мой верен расчет:
я следую правилам стихосложенья
и кое-каким еще.
  
  
  
   РОМАН ОБ АНГЕЛАХ

Юке Сиромолот
   бисером, бисером шей - ни к чему тебе эти мурали
на стену лезут сдуру и от безмужья
а ты и сама вполне, и приданое вот собрали
нестыдное - и вообще тебе это не нужно.
живо за пяльцы - мать с отцом не позорить!
ишь размахалась, краски-то извела - стра-ашно...
здорова! с иглой бы встречать-провожать зори,
а хочешь мазюкать - наличники вон некрашены

девочка, девочка - свет мой, выходи в поле
я тебе небо раскрашу в цвета золотые
так говорил мой ангел, пророчил волю
а я босиком по снегу, а ноги стынут
а ноги стынут, а небо ало, золото выше
не дотянуться, не достать, не подправить кромку
а за холм провалилась родная солома-крыша,
только дым на цыпочки - видеть спину мою с котомкой
и пожелать удачи
мамо, не плачьте
я уже ангел

мастером, мастером - ангелом после, еще успеешь.
дело не хитрое - ручки накрест, глазки закрыла.
ты человеком сначала - пока душой не доспеешь,
не набухнешь, не распахнешься - не выдадут крыльев.
ты давай, давай, отмирай, не глупи, не надо,
да, я твой ангел, да хоть сам черт, если хочешь,
по таким-то щекам лупить... а ноженьки! ох ты, чадо
неразумное, ах ты ж, девка, ах, карие очи...
ну вот я тут думал - вроде пора и жениться,
а мы тут с тобой до утра под одним одеялом.
да ты не маши руками, ну что, что птица?
я ж тебе рук не свяжу, ни в большом, ни в малом
не откажу, только люби да лаской
не обдели, да, как водится, без измены.
и не думай - я куплю тебе краски,
я построю тебе стены,
я буду тебе - ангел.
  
   ***
   Княжне
   вот оно, счастье Адама: давать имена.
не наугад, не случайным стечением звуков -
всякую тварь прозревая до самого дна,
имя назвать, будто суть ее в нежную руку
взять.
у Адама покуда и руки нежны
шелком от мягкого меха и ласковых листьев -
гладь!
у Адама покуда нет и жены,
нет и детей... и рассеянно чуткие кисти
он возлагает на гибкие шеи, на лбы -
чешет оленю он жёсткую шерсть меж рогами,
черные с золотом гривы несут ему львы,
вдвое сложившись, жираф наклонился... слогами
азбуки дивной ему представляется всё,
что окружает, что движется, дышит, танцует.
слово составит - как будто навеки спасёт,
в список живущего почерком ясным внесёт
и ради верности пущей - еще на полях нарисует.
ради всего, что танцует во мне и вовне,
я опускаю на клаву рассеянно руки:
чувствую, знаю, пылаю в едином огне,
вижу, зову, называю, в знаки и звуки
словно из тигля вливаю огненный сплав
сердца и мира, и этот чудесный состав -
пламя златое, закатных небес орифламма -
вот оно, вот оно, чистое счастье Адама.
  
   ***
   Может самое главное, что я запомнить успел
и внести в этот список, составленный очень предвзято,-
как приятна ступням перегретая пыль на тропе,
и неважно, куда и зачем: это было когда-то.
Как приятен нежнейшей из кож - выстилающей свод -
ропот летней воды в пузырями побравшейся луже.
Это так несгибаемо, так сокровенно живет
и от бед не уходит, лишь укореняется глубже.
Все мы странники - да! - пуще плоти бродяжит душа,
дух летит над материей чайкою Иоанафаном.
Но послушай, послушай, услышь: это листья шуршат,
под ногами твоими горят драгоценным шафраном.
Наша бедная плоть, ей отказано в праве лететь,
напрягая плечо, разрезать застоявшийся воздух,
в облака окунаться... и всё, может быть, лишь затем,
что летают - и канут в пространстве планеты и звезды.
Но одна из невидимых дальнему взору планет
тонкой пылью, и глиной густой, и крутым чернозёмом,
и шершавым песком, и литыми боками камней
льнёт и ластится к нашим шагам, для неё невесомым.
И летит, и летит колыбелью вокруг ночника
в темноте заповедных просторов безлюдной вселенной
и ей тоже главнее всего - влажный шорох песка
под ногами у кромки воды... и живет сокровенно.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"