Аннотация: Серый Ангел,роман, в основу которого были положены реальные события,о человеке которому в конце своего пути прийдется сделать выбор между добром и злом.Однако,он ещё не знает, что есть третий путь...
Серый Ангел.
Пролог.
Это был день без начала и конца. Это было время без времени. Это было мгновение, ставшее вечностью. Битва закончилась, не начавшись, а потом начиналась вновь, не успев закончиться. Гордыня - причина всех бед. Гордыня толкнула Совершеннейшего на бунт. Самое лучшее из Его творений восстало против Него. Они были Его слугами, Его собеседниками и друзьями, Его гордостью, Его детьми. Пока не появилось это Ничтожество- комок слизи, смешанной с грязью. Они были всесильны, а оно - слабо и беспомощно. Они были чисты, а оно воняло так, словно впитало в себя все запахи Мира. Они были безупречны в своем совершенстве, а оно являло собой сборище уродств и недостатков. Поначалу они отнеслись к нему с интересом, даже с какой-то симпатией, почти как к младшему брату. Но когда Он приказал им поклониться своему новому творению, назвав его самым совершенным из всего, что было, многие из них возроптали. И тогда тот, кого считали первым среди равных, воспротивился. Тот, кого считали Его правой рукой, отказался подчиняться и призвал других следовать за ним. Многие прельстились. Но многие остались верны Ему. И началась Битва, которой нет конца, как и не было начала. Потому что, создавая Совершеннейшего, Он с самого начала дал ему больше, чем другим - возможность выбирать самому. А свобода выбора всегда несет в себе противоречие. И этой своей волей Он изначально предрешил Раскол, который создал гармонию Равновесия. По одну сторону встал Свет, силу которого несли Его Ангелы. По другую сторону встала Тьма, в которой буйствовали Демоны. Посередине, в центре противостояния Света и Тьмы, равно подверженный влиянию обеих сил, встал Человек - тот, кого Он, Господь, назвал лучшим из своих творений. В своей безмерной мудрости Он решил дать Человеку свободу выбирать свою дорогу, дабы тот сам пришел к совершенству, либо подтвердив Его мудрость, либо опровергнув ее и показав новый путь Творения. Ангелы несли человеку законы созидания и гармонии, Демоны толкали его к беззаконию разрушения и хаоса. Вся Вселенная и каждый атом в отдельности стали полем Битвы, которая никогда не кончалась. Но были и те, кто не хотел участвовать в этой битве. Были и те, кто не принял сторону Света, но и отказался примкнуть к силам Тьмы. В Человеке они увидели то, что им не было дано изначально - совершенство единения обеих сил. Они захотели пройти земной путь наравне с человеком, чтобы достичь Истины и примириться либо с Небом, либо с Адом. Их проклятье и их награда - вечно скитаться по земле среди людей, жить вместе с ними и постигать жизнь с ними наравне. Когда явится Он в облике Спасителя, и будет Суд, тогда их вечное скитание закончится. А пока, бессмертные и неуязвимые, они живут среди людей, и либо помогают им, либо несут им зло, либо вовсе не вмешиваются в их дела. Они - Серые Ангелы....
Глава 1.
Шива крепко сидел в седле и из его глотки раздавался тигриный рык. Но ветер заглушал все звуки. Лишь барабанной дробью отдавался в ушах стук сердца, которое готово было прорвать упругую плоть и сталь, покрывавшую ее, словно в груди уже не оставалось места для этого бешено пульсирующего комка. В обеих руках он сжимал палаши из черного каратабана - булата, рассекающего сталь так же легко, как сама сталь рассекает плоть. Черный же аргамак шел галопом, не направляемый рукой наездника, он сам как будто слился со своим седоком, ловя даже мысли Разрушителя, оседлавшего его. Это было танец, прекрасный в своей чудовищности, песня, несущая в себе ужас, поэма, написанная посвистом стали, криками умирающих, глухими стуками падающих на землю голов. Он летел над полем боя птицей со стальными крыльями, и каждый его взмах окрашивал небо кровью. Справа и слева были тела убитых. В их глазах застыл ужас. Они не могли причинить ему вреда - стрелы не брали его, лучшие мечи ломались о его тело, копья отскакивали. Но еще страшнее было видеть его улыбку - улыбку ребенка, увлеченного игрой. Он убивал, смеясь. С каждым взмахом палаша его глаза лучились радостью. Один только его вид воплощал неотвратимость смерти, которую он дарил с наслаждением. Но он также спокойно проносился мимо раненых, неспособных сражаться, не причиняя им вреда. Те, кто посчитал, что, бросив оружие, избежит смерти, жестоко ошибались - трусов он убивал так, словно стряхивал грязь с сапог. Воины всех армий мира падали под его клинками - персы в бронзовых панцирях, греки в шлемах с высокими гребнями, римляне, пытавшиеся укрыться за огромными щитами, обросшие варвары в мехах, рыцари в сверкающих латах, воины Востока с кривыми мечами, дикие северяне, призывавшие Одина. А он все летел по полю в своем танце смерти. Вот уже вместо латников стали встречаться солдаты в ярких цветных одеждах, которых окутывали дым и грохот выстрелов - но пули и ядра не причиняли ему вреда, а стрелки падали ниц под его ударами. Их сменяли новые воины - в зеленых пятнистых одеяниях, с оружием, изрыгающим бурю огня и железа, какие-то летающие машины, несущие гибель, огромные железные черепахи, плюющиеся огнем. Но смерть легко настигала и их тоже, словно не было на земле ничего, неподвластного силе Разрушителя. Ах, как прекрасен и сладостен этот танец стали и огня, как упоительна была эта песня смерти....
Удар. Тьма. Вспышка. Снова тьма. И как маленькая звездочка на непроницаемом темном небе - свет, сначала слабый, тусклый огонек, с каждой секундой горящий все сильнее. Онемение во всем теле, с непривычки слепит глаза. Все тело в крови - но это лишь иллюзия, последние оковы наваждения, это пройдет. Он лежит обнаженный на скомканных простынях. Это был только сон. Только сон. Жизнь снова шла своим чередом.
Глава 2.
...Он радовался как озорной щенок, дорвавшийся до игры, этот смешной мальчишка. Скромный, тихий с виду, даже немного застенчивый, еще сущий ребенок в свои неполные 12 лет. Когда он в первый раз пришел к нам в мастерскую, я сперва не принял его в серьез и решил, что он не выдержит и половины от положенного испытательного срока, не говоря уже о тяжелой работе с железом и жестких тренировках. А он всех удивил. Смешной Алешка. Глядя, как он в учебном панцире и шлеме со смехом гоняется за своим соперником, пытаясь достать его пластиковым мечом, мне и на сердце как-то светлее становится. Может, парень нашел свой путь, а разве это не главное? И кольчугу он сплел сам, всего за несколько месяцев, я ему только показал как, и он все сделал сам. Иным, старше его намного, не хватило и двух лет, чтобы хоть что-то путное сделать. И шлем он сделал классный - из старого латунного чайника, с маской в виде клыкастой морды и с меховым плюмажем, похожим на волчий хвост. Двое их всего у меня - он и Ваня. Правда, Ване уже за 20, и начал он поздновато, но и в нем есть что-то настоящее, из железа. Вот так и бывает по вечерам - сидят они вдвоем в мастерской, Алешка проволоку для кольчуги накручивает, Ваня шлем свой доделывает, да шутки друг другу травят. Красивый у Вани шлем выйдет - купол он сам из двух половин выколотил, да так чисто, что многие и не верят, что вручную. Назатыльник он уже приделал, остались только гребень и нащечники. И будет он у меня Старшим Центурионом Императорской Преторианской Когорты! Во как! А панцирь у него уже есть - настоящая "Лорика сегментата", ее он еще в прошлом году склепал, первым среди всех. Многие в мой клуб приходили, многие уходили, некоторые оставались. У нас ведь здесь не "потусуешся" - пиво в компании не хлещем, в карты не играем, на гитаре не бренчим с девочками. Работаем. При том не на дядю, а каждый на себя. Хочешь доспех или меч - делай сам, никого не проси. Зато, если сделал, то и никто у тебя этого не заберет - захочешь уйти из клуба, с собой возьмешь. Только вот в чем штука - не всем терпения хватает, чтоб до конца все сделать. Бывает, железа нарежут, перепортят кучу и бросят, и больше не показываются. Таких то "распальцованных" немало было. Но ежели хватило терпения до конца все сделать - найти образец, изучить технологию, приготовить материал и инструмент освоить, - из клуба уже и уходить не хочешь, затягивает. Вот так и ходят - кто каждый день, как Алешка, кто раз в неделю, как Ваня, а кто и раз в месяц. Но ведь ходят. А раз или два в году, на праздник какой-нибудь самый главный, одеваем мы на себя свое железо - и на парад. Идешь вот так по площади, сталью на солнышке блестишь, а тебя фотографируют, все пощупать хотят, спрашивают - настоящее или нет? А когда бой показательный - со звоном и грохотом, да с искрами из мечей, - тут кто от восторга хлопает, а кто и пальцем у виска покрутит. Зато потом всегда идет новый наплыв желающих - поначалу многие этим заняться хотят. А я что - пусть попробуют. И дай Бог, если из 20 человек хоть двое останутся. Легких путей не бывает, тем более, когда выше других подняться хочешь. А уж если хочешь подняться над самим собой, то не только пота, но и крови немало пролить придется. А по мне, - так оно того стоит. Вот, недавно, 23 февраля это было, Ваня мне скулу распорол, - у нас два номера было в программе, так первый бой я с Ваней дурачился, на смех зрителей подбивал - все рожи ему строил, да от него по сцене кругами бегал. Ради такого "шоу" и шлем одел легонький - без маски, с наносником только. Вот этот то шлем меня во втором бое и подвел. Решили мы "класс" показать, да на зал ужасу немножко нагнать, - взяли мы двуручники наши любимые, да и пошли искры из них высекать. В полумраке сцены эффект еще тот. И как раз под занавес Ваня мне кончиком самым по правой скуле и чиркнул. Мечи то тупые, но всякое бывает, вот кровь и пошла, ручьем. Только, здается мне, зрителям этот момент наигранным показался, а кровь - ненастоящей. Вот если бы я после этого за лицо схватился и за кулисы убежал, вот тогда всполошились бы, наверное. А я зарычал только и дальше биться стал, до конца. А потом еще и в закрытии праздника участвовал, через каждые пять минут кровь подсыхающую стирая, чтоб не капала. Как там поется - "Шоу маст гоу он", хоть бы ты на сцене рожать начал. Ну, ничего, зато шрам красивый. А у меня вся голова в шрамах - за жизнь свою разудалую поднабрал маленько. Да и Ване пришлось, как-то, в гипсе походить - краги защитные одеть поленился, вот безымянный палец ему мечом и сломали. Только не подумал бы кто-нибудь, что мы без крови не можем и, прям, жаждем ее, как вампиры, что ли, или звери какие. Просто, лучше ее так проливать, в учении, - тяжелее намного будет, когда придется ее в серьезном деле лить. И свою и чужую. Ну, это я так, отвлекся.
Жизнь моя сейчас размеренно унылая и довольно скучная. Встаю часов в одиннадцать дня, приму ванную, чаю зеленого выпью и на работу пойду. Я в центре молодежном работаю, раньше они "домами пионеров" назывались. Приду туда к двум часам (правда, опаздываю частенько, но у кого нет своих слабостей?), открою окно в кабинете и дверь в мастерской - чтоб проветрилось все, а то духота дикая, даже если на улице минус 40. А потом жду. По-разному ждать приходится - если дело, какое есть, то в мастерской работаю, если нет, то в кабинете за столом сижу - читаю, наброски рисую или схемы черчу. А потом ребята приходят, и начинается работа. Только, какая это работа - в основном советы даю, да показываю, как с инструментом работать. Нравиться мне смотреть, как хорошо у них все получается. Значит, правильно я их научил. Вот так и проходит день за днем - ребята работают в мастерской, а я в кабинете сижу да в окно смотрю, изредка к ним заглядывая, если потребуется. Еще я песни слушаю, песни моей любимой. Все что мне осталось - пара дисков с ее песнями и несколько ее фотографий. Я их в книге держу, как закладку. Люблю я в автобусе по дороге на работу и с работы читать - что еще делать целых полчаса? А ее фотографии я готов перебирать и целыми часами, и бесконечно голос ее слушать. И очень часто мне заплакать хочется, снять хоть на мгновение боль накопившуюся, - но как в таком виде перед ребятами показываться? Да и плакать я, наверное, совсем разучился - так, пару капель выпущу, а на большее слез не хватает. В груди вот комок только, в самом сердце, а как его убрать - я не знаю. Вот и в этот вечер, когда с работы приду, опять буду возле телефона сидеть, и смотреть на него буду как на божество. Только, чувству, опять все зря - похоже, не очень то я ей нужен. Так и не дождавшись ее звонка, лягу спать, далеко за полночь. И молитвы у меня перед сном теперь странные - молю Господа, чтоб позволил мне умереть этой ночью, либо вернул мне ее невредимой ни телом, ни душой. Заснуть, только, не могу долго. Раньше то я крепко спал, пушкой не разбудишь. А вот теперь снотворное пью - чтобы просто заснуть спокойно, а не ворочаться опять до утра от мыслей тоскливых. Слюнтяй несчастный. Утром опять встану с проклятьем на языке, что все-таки проснулся, а не умер ночью во сне.
Иногда мне сниться она. Мне снятся ее губы, мягкие и теплые, как подснежники, которые я в детстве собирал в начале мая, на лесной поляне недалеко от дома. Только, я теперь не могу найти этого места, а может, просто в нашем лесу перестали расти подснежники. А еще мне снятся ее глаза - они у нее не какие-то там голубые или зеленые, вовсе нет, - они у нее цвета меда, ароматного цветочного меда, или цвета старого янтаря, который можно найти только на берегах холодных северных морей. Снятся мне ее ладони, которыми она гладила меня по волосам, когда мы лежали рядом. Снится запах ее кожи, от которого у меня кружилась голова, и хотелось уткнуться лицом в ее грудь и так и заснуть крепким, сладким сном. В шкафу еще остались ее вещи, и иногда, даже очень часто, я его открываю и вновь вдыхаю этот аромат, впитавшийся в ткань. И мне снова хочется плакать от тоски и тупой боли в сердце. А телефон все молчит, и фотографии лежат рядом, сложенные маленькой стопкой, а я снова смотрю в окно, на облака. Что мне еще остается? У меня остались только воспоминания и пара фотографий. Пока я еще живу в ее доме, где могу вдыхать запах ее любимых духов, прикасаться к ее вещам, ждать ее звонка. Боюсь, скоро мне придется уйти отсюда, и, похоже, навсегда. Эту квартиру надо обязательно сдать, чтобы она могла на эти деньги жить там, в ненавистном большом городе, который забрал ее у меня. И когда я уйду отсюда, у меня уже не останется ничего, кроме снов и воспоминаний. Да, останутся только воспоминания. И сны. Как я ненавижу эту Москву, которая прельщает невинные души яркими красками и ложными иллюзиями, а потом затягивает их в себя навсегда, как царство Аида, из которого нет возврата, будь она проклята трижды три раза по три и еще один раз! Смогу ли я повторить подвиг Геракла, спустившегося в эту преисподнюю за прекрасной невинной девушкой, чтобы вернуть ее тому, кто ее любил больше своей собственной жизни? Для этого, наверное, надо стать таким же, как Геракл, и если не телом, то, хотя бы, душой. Пока же мне остаются только сны и воспоминания, воспоминания и сны. Только вот сны мне стали сниться довольно странные. И все чаще и чаще.
..........................................
Сны. Какая удивительная штука эти сны. И что они есть такое, еще никто точно не сказал. А можно верить ли тому же Фрейду, или очередному гуру какому-нибудь, с их попытками объяснить природу сна? Про мои-то сны мне никто ничего не скажет.... Вот, черт, опять лампа перегорела! Надоело уже, честное слово. Сидишь вот так целый день в мастерской, работаешь, а освещение как в Мавзолее. Так ведь и ослепнуть можно со временем. Неужели за два то года нельзя было решить такую простую проблему - установить в нашей мастерской обыкновенные лампы дневного света, взамен этих тусклых цокольных светлячков, да еще пары небольших галогенных прожекторов, которые мы от безысходности повесили? И светляки эти цокольные еле светят, и лампы в прожекторах перегорают каждые 4 дня. А новые поставить не так то просто - по "стольнику" за лампочку! Что я - внук Березовского? А что вообще добило, так это то, что у меня стремянку забрали - запрещено, оказывается, электричеством заниматься, кому бы то ни было, кроме специально вызванного электрика из ЖЕКа, или откуда-то там еще. Да и высоковато - потолки-то под 4 метра. А вдруг я грохнусь невзначай, лампочку меняя, и чего-нибудь себе сломаю, или вообще убьюсь - кому за это отвечать охота, тем более, компенсацию платить? Уж точно - не начальству нашему. Идиотизм все это, если честно,- работать то нам как? А, поставлю-ка я настольную лампу у наковальни, и дальше клепать буду. Решил я панцирь новый сделать - из стальных пластинок, кольчугой скрепленных. А что, дело не хитрое, ежели с умом. Всего-то - пластинок нарезать, да обработать правильно, а уж кольчуги плести меня учить не надо. Правда, однообразное и муторное это занятие - сидишь и, вначале, набиваешь зубилом широким на пластинке внутреннюю рамку, отступая миллиметров 7-8 от края, затем пластинку переворачиваешь, и с обратной стороны, по рамке получившейся, прикладываешь широкий плоский молоток, а вторым, потяжелее, сверху бьешь - так пластинку выпуклой делаешь, красивой и жесткой. Вроде просто все. А когда таких пластинок 15, 20, а то и 30, и 50 и 100 бывает - действительно, муторное занятие. А ведь в каждой пластинке по краю еще и дырок насверлить надо, много дырок. Сидишь и сверлишь. А я, со временем, научился приятное с полезным совмещать, - руки, наловчившись, сами все делают, а тем временем, можно о чем-то важном и интересном подумать. Руки "на автомате" зубило прикладывают, молоток стучит, а мысли вертятся. Вот, хотя бы, о тех же снах. Все-таки, почему нам сны снятся? Может, все это хаотичное мельтешение образов и мыслей, накопившееся в уставшем за день мозгу и выплескивающееся ночью. Может оно и так, но бывают же сны такие яркие, такие реалистичные и настоящие, словно наяву все происходит, пока не проснешься и не поймешь, что это был только сон? ...Так, еще одна пластинка готова - в сторону ее отложим, возьмем новую. ...Так, о чем это я? Ах да, о снах. Бывает, такое снится, словно и не спишь вовсе, а пребываешь просто в другом месте, или даже в другом мире. И образы являются разные - и те, которые уже встречал когда-то, и те которых еще не видел никогда. То же и с людьми во снах - кого уже видел и знаешь, а кого и не встречал никогда. Но как возможно такое? Разве может голова выдавать во сне то, что в нее не попадало - и в местах таких не был, и людей таких не встречал, и вещей таких не делал? А может, все намного сложнее и серьезней, и сны наши не только и не столько реалистическая или фантастическая каша, сваренная в извилинах мозга, а нечто намного большее, может, даже, нечто чудесное? Кто знает, кто знает.... Когда-то, давно, может еще в детстве, встречал я и такое утверждение - во сне, дескать, душа наша от тела отходит и по мирам разным путешествует, и не только в настоящем, но и в прошлом, а может, даже, и в будущем. И вот откуда видения чудные, которых еще не видел никогда. А может ли душа вот так путешествовать - и по мирам и по временам? Ох, Господи, кто бы мне правду всю сказал?
Сны. Бывает, такое снится, что и просыпаться не хочешь - так хорошо и приятно, таким свободным и счастливым себя чувствуешь! И желания заветные сбываются, и словно крылья из плеч вырастают, и летишь, летишь как птица, или как Ангел Божий. Прости мне, Господи, мысли подобные.... А я даже стихотворение, как-то, написал, глупое стихотворение, по-детски наивное. Я таким способом, на самом деле, в любви признавался, уже в который раз...-
Когда б Господь сказал: " Какое хочешь
Я выполню заветное желание".
Я не просил бы злата полных бочек,
А сон и явь лишь поменять местами.
Я проклинаю первый час рассветный,
Когда глаза внезапно отворив,
Я с грустью понимаю, что заветный
Волшебный мир всего лишь сном и был.
Волшебный мир, в котором счастлив и свободен
Любить и ненавидеть до конца,
Делить с любимой радость и невзгоды,
И призывать к ответу подлеца.
Волшебный мир, в котором взгляд любимой
Не замутнен сомнением и тоской,
И в поцелуе став душой единой,
Возносишься над роком и судьбой.
Волшебный мир, в котором все забыто -
Сомнения и страх идти вперед.
И чувства лицемерьем не прикрыты,
И сердца лишь велением живешь.
Когда ты любишь, любишь всей душою,
Забыв про боль, обиды, суету...
И лишь во сне нам истину откроют,
Которую забудешь поутру.
Я ненавижу мир с натурой лживой,
Он мне несет лишь смертную тоску, -
Когда ты не достоин быть любимым,
И тянет пистолет прижать к виску.
Когда шутом считают балаганным,
Мольбы и просьбы - как вода в песок.
Когда играючи наносят раны
Страшнее той, что пулею в висок.
Когда боятся собственного сердца,
В свои глаза и душу заглянуть.
А чувства - в клетку с золоченой дверцей,
Боясь с любовью жизнь вдохнуть.
Когда считают злобным похотливцем,
Боятся словно бешеного пса.
Кругом лишь жалость в равнодушных лицах,
А в сердце самом - раскаленная игла.
Я поменял бы этот мир постылый
На сон длиною сотни сотен лет,
Но только чтобы жил в нем образ милый
Ее одной, другой которой нет...
Спрошу у Господа - возможно ль это,
Чтоб явь и сон сменились навсегда?
Но я боюсь, что не дождусь ответа -
Глуха к молитвам любящих судьба.
Это я написал, когда лежал в хирургическом отделении с перемотанной башкой. Почему с перемотанной? А вы будете смеяться, но я таки самоубийца. Неудачник, одним словом. История такая мыльно-пошлая, что напоминает мексиканский сериал. Рассказать? Ну, сами напросились....
Был 1998 год, то ли ноябрь, то ли декабрь месяц. Мне тогда было всего 19 лет, я был студентом педагогического института, носил длинные волосы до пояса (самому уже не верится!) и занимался в театральной студии. Я даже думал, что у меня есть талант и когда-нибудь я стану знаменитым киноактером. Дурачок! Тогда казалось легче легкого плавать по поверхности жизненного океана, не погружаясь слишком глубоко - наивный и несерьезный взгляд на собственное будущее, ни к чему не обязывающие связи и встречи, дружба, которую принимаешь за серьезную любовь, мимолетные знакомства, которые принимаешь за серьезную дружбу. И так далее в подобном роде. Правда, тогда у меня уже был опыт сведения счетов с жизнью. Да-да, подобное я уже проходил. Правда, не совсем удачно, раз дотянул до нынешнего момента. За месяц до того я проглотил 50 таблеток, снижающих кровяное давление, - я где-то вычитал, что это приводит к полной остановке сердца и смерти во сне.... Но я проснулся. Сам не знаю - как, не знаю - почему, но я проснулся. Никто не смог объяснить мне, как такое возможно - лошадиная доза лекарств, которую из меня вымывали в реанимации целых три дня, а я все-таки проснулся. И у меня хватило сил и сознания самому вызвать "Скорую". Вот тогда моя детская вера в Бога обрела довольно трагическое подтверждение. Каково было бы вам, пусть даже это была всего лишь галлюцинация, видеть перед собой самые прекрасные во Вселенной Золотые Врата, которые все дальше и дальше отдаляются от вас, зато все ближе и все явственней Черные Ступени, ведущие Вниз. И темные фигуры, прыгающие вокруг - и их все больше, а других, похожих на маленькие серебряные облачка, все меньше и меньше. Я не знаю, зачем Господь сохранил меня тогда. Наверное, я еще не сделал того, ради чего родился. Но, скорее всего, Он хотел, чтобы я еще смог встретить Ее. И я ее встретил.... Итак, был то ли ноябрь, то ли декабрь 1998 года. В перерывах между репетициями я любил спускаться в бар нашего ДК - выпить чашечку черного кофе, запивая его апельсиновым соком (то ли вычитал, то ли высмотрел в каком-то фильме этот пижонский способ пить кофе). А еще, я складывал из бумаги - цветы, журавликов, кораблики и тому подобную чепуху. Для этого постоянно носил с собой несколько листов - тогда я очень увлекался японским оригами, хотел во всем походить на настоящих самураев. Правда, желание мое вызывало больше шутливых насмешек, чем серьезного уважения знакомых и друзей. И, когда я складывал из бумаги лилию, сидя за барной стойкой, взгляд мой случайно скользнул влево, и внезапно остановился, словно у калеки-слепца, увидевшего Солнце впервые за вечность. Там сидела Она. В темной кофточке и светло-коричневой юбке. У нее были длинные, вьющиеся темные волосы, обрамляющие нежный овал лица с легким румянцем на пухленьких щечках, глаза медового цвета и улыбка. И от ее улыбки мне очень захотелось кувыркнуться - как котенку, которого пощекотали за ушком. И какая у нее была фигура, а какие восхитительные ножки! Она не была такой тощей, как сейчас принято, и у нее было все то, что положено иметь настоящей женщине, а не тому гипертрофированному ложному образу, навязанному нам субтильными манекенщицами и фотомоделями. У нее была очень красивая грудь,- словно алмазный венец над женственной талией, гармонично переходящей в пленительные округлости бедер, и немножко полноватые ножки, красиво сужающиеся к аккуратным ступням, обутым в лаковые туфельки. Для меня она была просто неотразимой, в моем понимании женского идеала, - сразу вспоминались старые кинофильмы про сказочных царевен и прекрасных лесных волшебниц. И улыбка, ее колдовская улыбка - после этой встречи меня везде преследовала ее улыбка, и еще запах ее духов. Кажется, тогда я подарил ей бумажный цветок и спросил ее имя. Она сказала, что ее зовут Оксана. Впервые в жизни я растерялся и не знал, как вести себя дальше, но терять внезапно возникшее удивительное ощущение очень не хотелось. Опираясь на свой скромный опыт, я ждал, что это чувство скоро пройдет - через месяц или два. Но оно не проходило. Почему-то, мне все время хотелось быть с ней рядом. Поначалу мы просто встречались в нашем баре и разговаривали за чашечкой кофе или чая. А я все боялся касаться серьезных тем - очень не хотел спугнуть это незнакомое мне пока чувство, словно певчую птичку, сидящую на ладони. Кстати - она оказалась очень талантливой певицей, солисткой женского ансамбля. Оксана конечно, а не птичка. Ах да, еще она была немного старше меня. Кому-то это могло показаться серьезным препятствием, кому-то нет. К сожалению, для нее разница в возрасте имела, все-таки, кое-какое значение, и она почти сразу же после нашего знакомства сказала мне об этом. Но мне очень не хотелось разрушать пусть даже всего лишь иллюзию наших отношений. А моя влюбленность все не проходила. И так день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Оказалось, что и наши дни рождения почти совпадают - у меня 2-го февраля, а у нее 5-го. Тогда, в тот первый мой день рождения рядом с ней, она подарила мне кассету с фильмом про Зорро, и еще цветы - мне ни одна девушка никогда не дарила цветов, а тот фильм я храню до сих пор, как память. Ей же я старался как можно чаще дарить цветы - и только розы, и только белые - символ нежности, чистоты и невинности. На ее день рождения я подарил ей какую-то глупую мягкую игрушку - что взять-то с простого студента. Еще я сплел ей браслет, своими руками - из тонких-тонких колечек, который, к сожалению, она отказалась принять, когда 14 февраля, на День Всех Влюбленных, я впервые признался ей в своей любви. Тогда она ее не приняла. Не приняла.
Я ушел в Армию. Конечно, не сразу. Сначала я нашел работу, первую в своей жизни серьезную работу. Ирония судьбы в том, что помог мне ее найти тот, кого я считал другом, а спустя пару лет готов был убить. И сейчас я убил бы его, правда, без видимого удовольствия, но без сомнения и без сожаления. Но, черт с ним, потом, как-нибудь, разберемся. Работу я нашел.- Я стал журналистом. Даже, как мне тогда казалось, кем-то вроде военного корреспондента. Ну и наивным же я был! Я думал только об одном - очень хотелось стать серьезным, самостоятельным, взрослым человеком. Чтобы она поверила в меня, приняла бы меня. Я снимал репортажи и передачи об оружии, о милиции, о военных, о ветеранах, об охотниках и спортсменах - да о чем угодно! Перезнакомился с кучей народа. Однажды я поехал в командировку на погранзаставу, а по дороге отрезал свои длинные шикарные волосы простым ножом. Приехал я обратно в подаренном мне подполковником-пограничником камуфляже, и в зеленом пограничном же берете. И сразу встретил ее, вдруг, внезапно, совершенно случайно. - Я шел по улице, поздно вечером, возвращаясь с работы в телестудии. И увидел ее, идущую мне навстречу. Как красива и обворожительна она была! Удивительно, но, увидев меня, она улыбнулась и подошла. ...Мы шли теплой июньской ночью по пустым городским улицам. Он держалась за мою руку и улыбалась. На ней тогда был темно-красный костюм, прекрасно ей шедший и делавший ею фигуру еще более привлекательной. И еще он замечательно оттенял ее улыбку, ее колдовскую улыбку, в ореоле темно-вишневой помады. О чем мы только не говорили, прогуливаясь по ночному городу! Господи, думал я тогда, я готов так, рядом с ней, идти хоть целую вечность! И все тяжелее было подходить к ее дому, где нам пришлось бы расстаться, закончив этот волшебный вечер. И тогда, у самого ее порога, я встал перед ней на колени и попросил ее руки. И я поклялся не вставать с этого места до тех пор, пока она не согласится. И кто бы мог поверить, что я способен был на такое - простоять на коленях под ее окнами целых несколько часов? Мимо проходили люди, но никто не шутил и не смеялся - все, как будто, прекрасно понимали мои чувства. Были и такие, кто готов был помочь. А я все ждал. Ждал ее ответа. Она просила меня встать, не делать глупостей и ехать домой. А я все стоял, боясь шевельнутся - уже через час мои колени онемели, малейшее движение отдавалось острой вспышкой боли. Я мог только неподвижно стоять, и ждать. Пусть, пусть меня считают наивным и глупым мальчишкой! Но как еще я мог доказать свою искренность? Спустя несколько часов меня с трудом подняли, а я сдерживался, чтобы не стонать от боли. Когда меня посадили в машину и повезли домой, а она сидела рядом, я думал только об одном - я боялся. Я боялся, что больше она никогда не захочет меня видеть, и что никогда мне не стать тем, о ком она мечтает. Я боялся. Я боялся потерять ее, потерять себя, потерять свой разум, свое сердце, свои чувства, свою любовь, свою душу. ...Я ничего не потерял. У меня это просто украли....
Но сначала я, все-таки, ушел в Армию. Иного выхода не было. Мы еще часто с ней виделись, частенько пили кофе в баре, и я дарил ей цветы при каждой нашей встрече. Потом пришла повестка. Были проводы, слезы и матери и отца, напутствия и советы друзей и родных. Но больше всего я запомнил ее телефонный звонок в 3 часа ночи, мы говорили с ней до самого утра. А утром я уехал служить.
Удивительное, все-таки, ощущение - быть солдатом. Сколько раз меня называли идиотом, и это еще самое мягкое из выражений. Нет, не потому, что медленно соображаю или что-то в этом духе, а именно потому, что пошел служить, когда мог не идти с полным на то правом. А я вот пошел. Может и зря? Все-таки нет, не зря. Утром, 9 января 2000-го года, когда в лицо бил порывистый ветер с колючим снегом, а я стоял на плацу перед строем, сжимая правой рукой автомат, а левой - текст Присяги, хотя и знал его наизусть, и комок подкатывал к горлу от волнения, и впервые в жизни я ощущал себя настоящим, кому-то нужным. Кто, прочитав это, назовет меня "идиотом" - Бог вам судья. А я служил. Вроде бы неплохо служил. Просился на войну - не отпускали. Кучу бумаги изводил на рапорта - все без толку. А еще - писал, писал письма. Никогда не любил писать, а тут без этого не смог - писал каждый месяц, а то и по два, по три раза в месяц - если были лишний конверт и всего полчаса свободного времени. Но не было ответа, ни на одно мое письмо не было от нее ответа. Что это, думал я? - она меня забыла, может, уехала, вышла замуж, сменила адрес? Я не знал. Я ничего не знал. Тяжелее всего предполагать самое худшее, но приходится, так как иного не остается. Есть только право жить, как можешь, и умереть, как должно. Стараясь соблюдать первое, и не избегая второго, я все-таки напросился, в конце концов, на войну. И меня отпустили. Даже теперь, спустя годы, я жалею, что не остался на той навсегда - сколько еще ударов и разочарований можно было бы избежать.
Ну вот, уже 6 часов вечера. Сейчас ребята придут. Закончу-ка я на сегодня с железом своим. Да и воспоминаний, на сегодня, тоже хватит. А то много здесь у меня всяких вещичек острых, - слишком велик соблазн воспользоваться одной из них прямо сейчас.
Глава 3.
...Пахло кровью. Слишком явно, слишком терпко, слишком сильно. И не понять уже - чьей. Своих ран он не чувствовал, но то, что они были, он не сомневался - и что-то медленно текло по левой руке и по голове, и капало мелкими каплями на землю, и глаза застилало время от времени чем-то темным и липким. А он проводил по лицу рукой в тяжелой рукавице и не видел цвета - на черной коже и алая кровь черна. Напротив него стоял его Враг - тонкий меч в руке, длинные волосы развеваются как змеи на голове у Горгоны, иногда, от ветра, закрывая лицо. Страха не было. Боли тоже. Только холодная отрешенность. И мыслей почти не было. Почти,- это если не считать единственную в тот миг мысль о смерти. Нет, не о страхе перед смертью, - страха не было, а просто о смерти - для него или для себя. Что, по сути, все едино. Пока шел этот бой, он был мертв - в мыслях, в сердце, в душе. Если он победит, то жизнь вернется с последним ударом клинка. Если же проиграет - то не изменится ничего, ни до удара, ни после. Вот только удар этот последний нанесет уже другой. Стояли они, стояли и ждали. Дурак тот, кто сломя голову несется на чужой клинок, особенно, если знает, с кем сошелся один на один. Быстрая атака и смерть одним ударом - это, конечно, хорошо, но только с тем, кто слабее или не ждет. Этот враг был силен, и враг ждал. Кружить вокруг друг друга могли бы более юные и менее опытные - так они изучают противника, стараясь спровоцировать движение, выпад, реакцию - им еще нужны эти детали, и время, чтобы сполна оценить врага. С возрастом и с опытом, если доживешь, хватит уже одного взгляда. И лишним движением не выдашь себя. Да и силы стараешься экономить. Враг виден по сдержанности и терпению - у того, кто горяч и несдержан, нетерпелив и импульсивен, больше шансов получить дыру в боку или трещину в голове, допустив даже одну маленькую ошибку в горячности своей. Не запал решает, и не умение - решает исход то, что словами очень трудно описать. Это похоже на одержимость, но с холодной, ясной головой, спокойным сердцем и чистым взглядом. Когда нет ничего, даже мыслей. Кроме, конечно, той самой мысли, состояния, ощущения, - смерть. Просто впусти ее в себя, а остальное выбрось - страх, гнев, радость, печаль, ненависть, месть, и всю подобную чепуху, которая хороша на досуге, в тишине и покое - нервы себе пощекотать или взбодриться немного. Они стояли и ждали. Всегда выгодней ловить на контратаке - враг наметил вектор удара, и изменить его уже непросто, зато, зная этот вектор, можно начинать защитное действие и, одновременно, атаковать, ибо при атаке руки врага и меч, который они держат, направлены для удара, а не для защиты. Все решает секунда. Одна секунда - больше не дано....
Они стояли и ждали. Шлемов уже нет, кирас тоже - ошибки не простительны, любой удар теперь смертелен. Секунда, еще, еще, и еще одна.... Всего одну вечность спустя мир дрогнул. Первым, а может и вторым, враг прыгнул. Враг целил в голову, слегка приподняв меч перед собой. А он, в ответ, сразу же начал плавный перекат вправо, выставив свой меч острием влево и вверх, чтобы, отбив клинок врага, единым непрерывным движением нанести ему удар справа в голову. Так и произошло. Только закончилось немного по-другому - враг, чей клинок был отброшен, успел-таки довернуть его по петле, теперь целя в бок. Оба удара пришлись одновременно. Видя, как его меч рассекает череп врага от темени до уха, он почувствовал, но немного с запозданием, как такая же острая сталь врезается в его левый бок, проходя между ребер, и, разрезая легкое, входит в сердце. Враг упал сразу, как мешок с песком. А он медленно начал оседать на грязную, пыльную траву, не в силах дышать из-за разрубленного легкого. И пена алого цвета появилась в уголке его рта, и толчками из дыры на боку лилась, текла, капала алая, алая кровь. Тяжело сидеть, хочется лечь, но боль не дает, заставляет сжаться вперед, как младенца в утробе. Но впереди держит меч, упершийся рукоятью в плечо, а острием - в землю перед ним. Он нанес последний удар. Жизнь возвращалась. Жизнь уходила. Возвращалась боль. И боль уходила. Вот только страха все не было. И не было слез - была только кровь, ярко алая. Алый цвет, царский цвет - самый красивый в небесной и земной палитрах. Казалось, весь мир вращается вокруг одного этого цвета, а остальные цвета - лишь бледные подобия этой красоты. В его глазах алый цвет сменялся оранжевым и желтым, зеленым и голубым, синим и фиолетовым. И все равно казалось, что в каждом из этих цветов есть и алый цвет. Весь мир был радугой. Краски заливали все вокруг каким-то диким потоком, смешивая тона и оттенки. Все пело - вокруг и везде, в воде и в траве, на земле и в небе, и, даже - в темной пустоте космоса. А он летел, бежал, плыл, несся вскачь,- чувствовал себя, одновременно, и дельфином со сверкающим на солнце черным лоснящимся боком, и тигром с красивыми пушистыми усами, и длиннокрылым орлом, наслаждающимся парением, - един во всех проявлениях, как алый цвет во всех цветах. Ветер пронизывал его насквозь, но он был теплым, сильным и ласковым, вода обтекала его тело, неся прохладу и блаженную негу, ветер ласково трепал его за щеки, взъерошивая гриву, и воздух принимал его в свои объятья так, как только любящая мать принимает свое дитя в первые секунды его жизни на этой земле.
Все было можно. Больше ничего не было страшно. Он был свободен. Как хорошо, когда сброшено все. И нет цепей, которые тебя сковывали все это время.
Он был абсолютно свободен, - он умирал....
...Свет. Яркий свет ослепил его. Все таяло. Мгновение - и нет ничего, ни волшебного многоцветья, ни пьянящей, дикой, безграничной свободы. Осталась только комната, его комната. А яркий свет, ослепивший его в начале - луч солнца, бьющий в окно. О, Господи, если бы можно было не просыпаться никогда, даже ради таких снов, в которых приходится умирать - одна такая смерть стоит десяти жизней по эту сторону. Но все опять вернулось на круги своя. А сон остался только сном. И, скорее всего, скоро и он забудется.
Глава 4.
Эх, ревность, ревность, ревность!
Кто хоть раз пригубил это зелье земное-
Покоя такому уже не сыскать!
Бушует в груди будто пламя живое
И хочется выть, словно волк, разрывать
Зубами своими же плоть до костей, чтобы,
Плотью пожертвовав, душу из плена,
Хотя б искалеченной, освободить!
И адскую жажду водой не залить, -
Лишь кровью и пеною, бешеной пеной... .
И видишь, как та, которая в сердце
Мечом раскаленным навечно вошедшая,
Руками своими другого обнимет, -
И дикая сила готова прорваться
И волчьею хваткою в горло вгрызаться
Тому, кто похитил бесчестно и подло
То светлое чувство, что в сердце я прятал
И только как другу, как другу, ему....
Сжигает дотла гнева дикое пламя,
Но вмиг остывает от мысли единой -
Меж нею и мною огнем этим диким,
Руками своими я пропасть копаю....
Лишь мне одному эта горькая чаша,
Лишь мне одному - ради счастья любимой
Готов стать травою и пылью дорожной,
Покоя ее никогда не тревожить...
Лишь мне одному,
Эта горькая чаша,
Лишь мне одному....
Кому дано вытерпеть подобное? Одно только радовало - если болит душа, значит, она есть, и чувство есть, настоящее - иначе, не пронизывало бы оно сердце мое ветром холодным. Но и врагу подобного не пожелаю - не спать ночами, бродить, словно ветер меж деревьев, мчатся неведомо куда - ради взгляда ее. Я и к психиатрам ходил - надеялся, что если это болезнь, значит, ее можно вылечить! Только дайте мне успокоиться, наконец, зажить нормальной жизнью, как все! А те руками разводили - если это и болезнь, то та, от которой и за всю историю рода человеческого никто не смог найти лекарства. Единственное только средство есть - самое, что ни на есть, радикальное. Как и для всякой безнадежно больной твари земной, например - коней загнанных.
Что делать, тому, которого предали? Что делать с теми, которые предали? Раньше, сто, двести, пятьсот лет назад, мы бы знали. А сейчас - не знает никто. Око за око, зуб за зуб - так, кажется? А, может, все-таки, подставить другую щеку? Наверное, лучше подставить, но только безглазому и беззубому. Так думал и я тогда. А сейчас, разглядывая свою беспалую левую руку, думаю только об одном - месть врагам лишь облегчает им дорогу в рай. И никто не накажет человека больше, чем он сам себя, когда-нибудь. Помню, фильм такой был, "Пиры Валтасара", кажется - Сталин там был очень похожий. Фраза мне его одна запомнилась - " ...но они не знают моего преимущества - я терпелив...". Вот и я терпел...Господь сказал - кто хоть помыслит худое против ближнего своего - уже согрешил. Я заплатил за этот грех - искалеченной левой рукой. Тяжел боек у кузнечного молота - нет, не у того с длинной ручкой, а у того, который ростом выше тебя, и плющит железо, как пластилин. А уж пару пальцев из податливой плоти - тем более. Ведь Господь же сказал - если правый глаз твой искушает тебя - вырви его, если рука - отрежь ее, ибо лучше калекой попасть в Царствие небесное, чем здоровым в геенну огненную. Гляжу я сейчас на руку свою и не жалею потерянной плоти, ибо мог потерять много, много больше - душу.
Даже не знаю, нужно ли рассказывать о том, что было. Воспоминания тоже могут ранить. Но я потерплю. Тем более, автобусу до моей работы еще долго идти. И что-то читать совсем расхотелось, особенно, когда гляжу я нее, такую красивую и недоступную, улыбающуюся мне с фотографии у меня на ладони. Ну, что ж, пусть память опять возьмет свое. -
Вернулся я, спустя полтора года, из которых последние три месяца провел в четырех госпиталях. Не-ет, героем я не стал - ни на бумаге, ни на деле. Так, уж жизнь сложилась - не получилось. Вот, только врачу - "старлею", тому, который, диагноза не поставив, симулянтом и трусом меня назвал, я бы с удовольствием небольшую трепанацию устроил. Я тогда уже собирался самовольно в часть уйти, чтоб не слышать сволочь эту, да на ногах почти не стоял - только согнувшись в три погибели, и на ветру качаясь. Но меня, наверное - от греха подальше, силой посадили в эвакуационный вертолет. Вот так и кончилась для меня война. И ничего не осталось более - только спрятанные слезы в приемном покое, когда как ребенка с ложечки кормил сержанта с перебинтованными руками и просил врачей вернуть меня обратно, но никто уже не слушал маленького солдатика. Да еще клеймо на душе осталось - то, которое тот военврач молодой, с лицом лоснящимся, оставил. Три месяца госпиталей - и все руки исколоты "капельницей", и весишь как ребенок 12-летний в свои 22, и снотворного просишь, чтобы хоть немного забыться, но не дают. Да, ладно. Что было - то прошло. Самое тяжелое было еще впереди. Если бы я это знал тогда....
...Эх, шел солдат, красивый сам собою! ...И форма, в госпитале выданная, новая, с иголочки, как влитая сидит, и кепочка пятнистая немного набекрень, и ремень тугой, и начищенная пряжка огнем горит, и спина ровненькая, и голова гордо приподнята - Вот Он Я! И букет красивых белых роз в руках. Как долго я боялся этого момента, - вот уж месяц, как вернулся, а идти к ней все боязно было. И ничего еще я не знал - что было, что есть, и что может еще случиться. Вот и пошел, как на войну ходят - "либо в стремя ногой, либо об пень головой". Господи, какая же она, все-таки, красивая! И ноги мои подогнулись сами собой, и на коленях букет ей протягиваю, а сам улыбаюсь улыбкой глупой, как ребенок, солнышко увидевший....
Люди, говорю я вам - прощайте, прощайте всем и все! А тем, кого любите - прощайте стократно. Чтобы ни делали, чтобы ни творили они, даже предательство и измену - прощайте им. Нет покоя ни в злобе, ни в гневе, ни в мести. Прощайте, как Господь прощал. Иначе жизнь ваша станет смерти страшнее! ...Но не каждому дано прощать искренне и с любовью. Тогда я не смог. Похоже, не могу и ныне.
.............................
Интересная, оказывается, штука - "Русская рулетка". Ох, до чего же просто и, в тоже время, гениально - взять один патрон, вставить в камору, крутануть барабан посильнее и "Поехали!". Такой своеобразный экзамен на право жить - быстрый и эффективный. В вороненом боку револьверном свет отражается, и пуля золотом отливает,- не, ну надо же, в таком маленьком кусочке металла столько силы! Не для себя брал - для него. А уж потом и для себя. Смысла дальше дымить я уже не видел - все, ради чего я прошел по огню и воде, украл он. Смазливый щенок, выше меня на голову, в плечах пошире, а духа что-то по-взрослому сделать не было и нет. Как он меня, наверное, тогда испугался. Случайно это произошло, если честно, - я в тот ДК просто в гости пришел. А когда уходил, увидел его возле кассы билетной. Подошел я к нему со спины, тихо так, аж кураж какой-то ребячий нашел, и зонтиком слегка в спину ему ткнул. Он чуть из ботинок не выскочил. Эх, думаю, дите ты дите. А обиднее всего, что ровесники мы - был бы ты старше лет хоть на пять, я бы стерпел. Она же все на возраст напирала тогда - мол, разница большая. И вот стоит он, глаза прячет, сопля зеленая. Неужели тебе, паскуде, других баб было мало? И тачка у тебя крутая, и мама богатая - в тебе, суке, души не чает и денег не жалеет, и морда у тебя смазливая с шевелюрой крашеной, блондинчик. Почему ты украл ее у меня? Пусть и не были мы с ней вместе никогда, и прав на нее она мне никаких не давала. Но, все-таки украл. Знал же, сволочь, про чувства мои. Я ведь и сам дурак дураком был, что совета у тебя просил, помощи, содействия. А баб вокруг тебя всегда много крутилось - любовь зла, как известно. Почему же ты именно ее решил охмурить, подонок? Только ничего этого я ему тогда вслух не сказал - не место и не время еще. Вот только, спросил я его тогда - любит ли он ее, Ксюшеньку мою наивную и доверчивую? И скажи он честно, в глаза мне глядючи, что любит - может, и не сделал бы я ему ничего. Третий - он всегда лишний. Но только там, где есть двое, навеки любовью скрепленные. Но был только один, который не любил, и одна, которая хотела любви и надеялась на обычное человеческое счастье. А он промямлил что-то, руки трясущиеся пряча. И в жизни моей снова появился смысл, правда, окрашенный уже в алый цвет.
Хотел денег заработать - пистолет купить. С этой мыслью вставал, с этой мыслью в кузницу на работу ехал, с этой мыслью у горна и молота стоял, с этой мыслью спать ложился. Денег я заработал, и на пистолет их хватило. Вот только пришлось за это рукой искалеченной расплатиться - как раз всю компенсацию за травму на него и потратил. Но, первую жажду крови я уже утолил - тогда, когда из руки моей она струйкой тонкой хлестала. И спрятал я до времени пистолет свой - авось пригодится, когда еще.
Как будто, наказав меня за мысли мои и упредив жестоко и справедливо, Господь решил сжалиться надо мной. Когда, спустя недели три после больницы, я пришел к ней и во всем признался, покаявшись что хотел лишить ее близкого ей человека, пусть и не достоин он, даже псом шелудивым у ног ее жить. И услышал я то, что вновь вселило в меня надежду, и солнце засияло для меня на небе ярко - они расстались. ...А он, оказывается, еще и мальчиков несовершеннолетних щупать любил, когда воспитателем в летнем детском лагере был, э-хе-хе. Вот и уехал от следствия подале. ...Но нет, наверное, в мире справедливости. А Любовь зла, если это, конечно, все же любовь. К сожалению, спустя недолгое время все улеглось, и он вернулся. А она его простила - как еще понять женщину, готовую на все ради хоть призрачной надежды на счастье? Все вновь пошло своим чередом. И я подписал приговор одному из нас двоих, - своей собственной кровью. А ей - жить, в наказание - с грузом тяжелым на совести.
"...Гусарская рулетка, жестокая игра,
Гусарская рулетка, дожить бы до утра.
Так выпьем без остатка
За всех Шампань со льда.
Ставки сделаны, ставки сделаны,
Ставки сделаны, господа.
...Господа, ставки поздно менять....
...Что нам жизнь - деньги медные,
Мы поставим на белое.
...Жребий скажет - кому умирать.... "
"Прикольная" песня. Честно и гордо. Жребий брошен, выбор сделан, игра окончена, Рубикон перейден и так далее и тому подобное.... Надоело, если честно. Слишком много всего на меня одного - была любимая - теперь, похоже, нет, был друг - продал, хотел стать героем - вернулся только с клеймом на душе. Убить предателя и подлеца - что в сортир сходить. Да что с того толку. Ничего уже не вернуть. И менять что-то и поздно и подло и глупо. Осталась рулетка - Гусарская или Русская, какая угодно, смысл не изменится. На дуэль он не пойдет - проверено, боится жутко. А главное то, что его смерть мне ее не вернет - оттолкнет навсегда, скорее всего. Да и кто будет ждать 15 лет из тюрьмы убийцу своего мужа. Правда, мужем ей он так и не стал. И плевать. Я свой путь уже выбрал...."-
Так думал я тогда. 8 октября 2001 года, в 7 часов вечера, я принял ванную, вытерся и тщательно причесался. Затем я оделся в чистую, отглаженную одежду. Закрыл дверь в свою комнату на засов и вытащил револьвер из тайника. Ах да, был еще один телефонный звонок, правда еще днем, - но она не хотела более ни говорить, ни встречаться со мной....
Первый щелчок курка прозвучал слишком громко, но все же значительно тише для настоящего выстрела. Пустая камора? Осечка? Черт его знает. Может, это знак - мол, не судьба? Ну, нет. Маяковский, как я слышал, пробовал 6 раз - тоже была осечка, кроме 7-го - последнего патрона. Я далеко не Маяковский. Да и револьвер у меня, всего лишь, 6-зарядный. И все же - еще щелчок, и еще, и еще.
... Это было, как в замедленном фильме - медленная вспышка где-то справа от виска, раскатистый приглушенный хлопок, и тупой удар в голову чуть правее и выше глаза. Я не помню сейчас, какой по счету была эта попытка. Странно, но сознания я не потерял. Было ощущение, похожее на удар палкой или кулаком - мне даже показалось, что пуля не пробила кожу. Коснувшись виска, я ощупал осторожными кончиками пальцев углубление, небольшую дыру, и кровь с подсыхающей от пламени коркой вокруг нее. Жизнь становилась все интереснее и интереснее, а смерти все не было и не было. Плакать мне в тот момент или смеяться - я не знал. В голове дыра - значит, пуля вошла как надо. Но я жив, и в сознании - так что же произошло? Вот только не надо говорит мне, что я бессмертен. Не настолько же я уже сошел с ума, чтобы поверить в такое. Можно вот так лежать, глядя в потолок. А из дыры тихонько капает кровь. Лежишь и думаешь - сколько времени надо, чтобы истечь кровью и умереть? А если кровь начнет сворачиваться? Попробовать еще раз - у меня только один правый висок, а я не левша. Проделать новую дырку рядом с уже имеющейся? Да и патрон, если честно, был всего один. И почему мне нисколечко не страшно? Эх, ладно, хватит лежать. Раз не получилось, надо пулю вытаскивать. А самому это не сделать - на медфаке я всего месяц проучился, пока не бросил. И я опять, второй раз в жизни по тому же поводу, позвонил в "скорую". Они уже вызвали милицию.
Что было потом? Почти все то же самое. Травматология, реанимация, операционная. Я лежал на столе, на левом боку. За моей спиной стоял доктор и щипцами через дыру пытался зацепить пулю. Да только она слишком крепко сидела в кости. Вот и так бывает - крепкая толстая височная кость, в которой пуля, способная пробить стальной лист, просто застряла. От каждого неудачного движения руки доктора я выгибался дугой и стонал, сжав зубы до хруста. Передо мной стояла медсестра - при каждом моем движении она клала свои дрожащие ладони на мои руки, наверное, пытаясь забрать мою боль, слишком близко принимая ее своим женским состраданием. Пуля застряла довольно крепко. Рентгеновский снимок показал, что ей не хватило всего пары миллиметров до мозга. Решили резать. После укола наркоза пришло забвение.
Я очнулся на кровати. Голова была обмотана бинтом и сильно болела. Хотелось и дальше спать, но боль не давала заснуть. Потом были три долгих дня на больничной койке - перевязки, допросы пришедшим следователем, пытка у психиатра. На четвертый день я уехал домой. С заживающей головой, заключением психиатра о моей полной вменяемости, и с опустошенным сердцем. Дальше была пустота и неизвестность.
....................
Вы когда-нибудь видели, как в огне кузнечного горна рождается роза? Железо, огонь, молот и вода - и вот, красивейший сказочный цветок у вас в руках. Обыкновенный стальной пруток, а нагретый до бела, под аккуратными и частыми ударами обыкновенного молотка начал превращаться в нечто удивительное. Молоток постепенно, сантиметр за сантиметром плющит металл, сразу же придавая ему небольшой изгиб, да так, чтобы металл сворачивался спиралью, как лепестки на живом цветке. Затем бутон должен был "распуститься", для чего снова понадобились огонь и маленький молоточек, которым каждый "лепесточек" этой железной розы был немножко оттянут на наковаленке, придавая цветку объем и все больше и больше сходства с настоящим. Нет, это не было простым копированием, получившийся цветок действительно как будто сорвали с куста в каком-то волшебном железном саду. Осталось только расковать нетронутую часть прутка в стебелек - с листочками и шипами, как и положено розе. Какая же может быть роза без шипов? Еще раз нагретый, но уже докрасна, цветок опускается в масляную ванную, в которой приобретает глубокий, яркий, насыщенный черный цвет. "Черная роза - эмблема печали...?" - глупости, иногда, чтобы сполна оценить красоту подобных вещей, их одевают не в яркие цветастые одежды, а в скромное темное платье, способное лучше всего подчеркнуть красоту и неповторимость. А разве женщины, притом очень часто, не поступают точно так же? Это был, наверное, самый необычный подарок, который когда-либо получала моя нежная Ксаночка. Желая сделать ей сюрприз, я зашел по дороге в цветочный магазин и попросил мне оформить этот стальной цветок, как настоящий, живой. Ее глаза, ее волшебные глаза расширились от непритворного удивления, когда я протянул ей свой подарок. - "Где же ты взял черную розу? Как? Тем более в феврале? - Что значит "где взял?", сделал, конечно. - То есть, как это "сделал"? Она что, ненастоящая? - Настоящая, самая настоящая, только немного по-другому. Возьми, убедись сама". Роза чуть не выпала из ее рук, не ожидавших подобного. Но, похоже, сюрприз удался. И удивление в ее глазах сменилось восхищением и радостью. - "Ну, надо же! Надо обязательно девочкам показать - пусть завидуют!"... С этими словами она убежала наверх, туда, где собирались для репетиций девчонки из ее ансамбля. А я остался в баре. У нас на сегодня впереди было еще, по крайней мере, пару часов - посидеть, попить кофе с пирожными, поговорить, мне в который раз признаться в любви, а ей - в который раз мне отказать. Шел всего 4-й год нашего знакомства. Впереди было еще много времени - впереди была еще целая жизнь.
Глава 5.
- Чего встал! Вперед, баран тупой!
Что происходило - точно не знал никто. Подняли утром и повели. Толпа с автоматами, пулеметами и РПГ-шками, громко называвшаяся "Борцами за Независимость", перла по скользкой грязи, никогда не высыхавшей и не замерзающей даже в феврале. Проклятые горы. От кого они хотят независимости? Его брат двоюродный давно уже в Тольятти, живет с русской в купленной у русских же за большие деньги квартире, дань собирает с таких же русских овец, которые здесь, почему-то, превращаются в настоящих волкодавов, и дерутся как звери. А он все воюет, две пули уже словить успел за последние три года, и еще осколок в бок - да спасибо "соседям", вылечили, отдыхал как в санатории. Да это и был санаторий, когда-то. А сейчас, обросший, бородатый, в купленных на "толкучке" у контрактников бушлате и "разгрузке", сжимая в руке АКС с "подствольником", он пер по северному склону этой чертовой горы. И чего он еще ерепенится? Брат давно уже к себе зовет, "точку" предлагает - кабак на речном вокзале. Сиди и шашлык кушай, с девочкой русской, "соской" еще совсем, на коленях. Отец, когда месяц назад он к родителям домой приезжал, опять про женитьбу нудить стал. А кто вам тогда бабки такие присылать будет? Русские, что ли? Дом вот новый построили - в 3 этажа, мебель немецкая, кожаная. А все мало - "машину хочу новую купить, сынок, летом фрукты на Север возить". Вот и топчу грязь, тягучую, как пластилин прилипчивую. Э-хе-хе. Ладно, так и быть. Последний мой рейд. Сейчас колону раздолбаем, зайдем с юга и сверху, как учили - встречным огнем. Другая группа с запада - сбоку по колоне лупить будет. Это быстро - минут 5 и все, - а то очухаются, в ответ палить начнут, еще "вертушки" налетят. И так им мало не покажется. А там - кабак, шашлык, девочка на коленях. А может, и женюсь, как отец просит. Давно ребенка хотелось, сына. И чтобы сильным вырос и красивым, как отец. Ха-ха-ха! Племянники вот постоянно вокруг меня крутятся, как в гости приеду - люблю я их, несмышленышей. Вот и своего заводить пора, а лучше двоих. Женюсь.... ...Эмир, впереди который шел, вдруг руку поднял с кулаком сжатым. Все встали, замолкли сразу. Похоже, на место вышли. Пора. Гранату в "подствольник", автомат на одиночный - это пусть щенки сопливые, только что по селам набранные, очередями как из шланга поливают, и все "в белый свет, как в копеечку". Так, кажется?- В школе еще, на уроке русского языка, как-то их пословицы учили. Теперь на колено, прикладом в землю, в ботинок уперев. Ремень на руку - араб один говорил, что так проще, чем по прицелу, на дальность наводить, для того и линии с метрами на ремне ручкой гелиевой нарисованы. Сначала гранатой, а потом сразу к плечу и беглым одиночным - по каскам, по рукам, по ногам - где "броником" не прикрыто. А еще - по бакам, по кабинам, а у БТРов по всем "стеклышкам". Теперь колону ждать будем. Эмир сказал - через минут десять должна пройти....
ВСПЫШКА. ТЬМА. СНОВА СВЕТ. КАК БУДТО В ТЕЛЕВИЗОРЕ КАРТИНКИ ПРЫГАЮТ.
-...Давно лежим. Взводный наш так вообще как статуй - если бы глаза из под век не блестели изредка, за мертвого принят можно было бы. Мы с Димасиком чуть выше легли, у камней, кустом прикрывшись. Холодно, блин! Ветер паскудный - даже через ДШК и бушлат пробирает. Ноги-то ладно, не мерзнут. Правда, преют сильно - ох, и будет мне потом мороки с грибком! Я то их газетой обернул, потом пакетом полиэтиленовым, а потом в добрые старые "кирзачи" обул. Главное, чтоб сапоги только на размер больше были - в маленьких ноги отморозить запросто, а шибко большие как "гандон" болтаются, ходить мешают.
Е мое! Кто бы поверил, что подковки стальные, в каких полгода асфальт топтал, здесь за полторы недели лопнут и слетят. Все грязь эта долбанная - из-за нее многие контрактники и офицеры домой "чухнуть" готовы. Да ладно, зеленка в марте-апреле пойдет - глядишь, подсохнет. Но тогда пыль жрать будем. Сейчас вот лежим, ждем. А чего ждем, спрашивается? Третий день морозимся, сухпай уже комом в горле. Ладно, вчера вот, у Сунжы стояли, так собаку подстрелили и шашлычок замастырили. Речка коварная попалась - рыбы наглушить хотели, тротила грамм 400, да еще пластида 200, да еще РГД-шку кинули, а рыбы - всего-то штучки три, да и то две мелких. А как обидно было смотреть, как крупняк мимо плыл, по течению. А чем достанешь? В реке метров 25 ширины, не вплавь же. Кто-то пошутил, что за столько-то взрывчатки можно было хоть мешок рыбы у местных сторговать, да по уху схлопотал - эта взрывчатка потом нам же крупно боком выходит. Да ладно, сейчас главное оптику чистой держать - по утру изморось и иней только так на стекло ложатся. Я ради этого дела по всем сухпаям салфетки собрал - оптику протирать. Ствол бы еще, для верности, разок протянуть - а чем? Это у автоматов шомпол приложен, а для СВД-шки это дефицит - я свою СВД-С вообще без ЗИПа получил. Зато стреляет классно. Вот, пристреливали когда, так я с Димасиком поменялся на время - у него-то СВД с постоянным прикладом, одна на весь бат. Так и стрельнули, он из моей, а я из его - по двум белым камешкам на темном пригорке, где-то с кулак размером каждый. Метров 100 до них было. Оба в пыль пошли - красиво! Я псих, наверное - с винтовочкой своей, как с бабой любимой вожусь. Все глажу, да обтираю. Ночью вот, в БТРе спал, так обнял ее, как родную, и заснул так. А курок-то взведен, патрон в патроннике, даром что на предохранителе - всякое ведь бывает. Вот такая любовная лирика - тут тебе и любовь, тут тебе и смерть. А на броне ехали - к себе прижимал, рукавицей капельки малейшие стирал, что от колес летят. Ну, родная, окропим землицу красненьким? Нам сказали, что духи здесь пройти должны - они на нашу колону налет хотят сделать, а это наиболее подходящее место для их засады. А мы свою сообразим - как раз напротив склона, где они встанут. Дальность до него метров 400, да еще на горы скидка - тут метров 1000 над морем будет, да еще сверху вниз стрелять - и того на "2" барабанчик верхний поставим. Ветер, вроде, не сильный - боковой барабанчик трогать не буду. Как же они так - на противоположный склон даже охранения не поставили, а он ведь выше засадного - а кто в горах выше, тот и побеждает. Правда, растяжек мы поснимали штуки 3 - так ведь они старые совсем, взрыватели даже пятнами рыжими пошли, трогать было боязно. А отстреливать их нельзя было, хоть так и положено - шуметь нам нельзя, спугнем всех духов на сто километров вокруг. А от АС-ов бесшумных что толку - ну отстрелим мы взрыватель, а если он на мгновенное срабатывание стоит - рванет за милу душу. Да и для точности такой, - со 100 метров (ближе нельзя, осколки) во взрыватель с карандаш толщиной, у нас патронов хороших нет - СП-6 только, да и АС не "фонтан" - магазин на 20 болтается, приклад складной хлипковат, оптики дневной на него нет - не "ночник" же ставить. Вот и рискнули. Да, ладно.... Лежу я, на Димасика смотрю - удивительный человек, если честно! Глядишь на него - тихий, скромный, лицо доброе, открытое. Его даже сержанты наши, да и контрактники с офицерами, "Димасиком" зовут. Он, вроде, как дите для них родное, что ли? Ну, нет никакого желания на человека с таким лицом и манерами накричать или грубость ему сказать, честное слово! А ведь тут матом не ругаются - тут на нем разговаривают. И не поверишь, что война эта у него вторая уже. Он в первую еще срочником служил, тоже снайпером был. Да и не уходил он с войны, похоже - так во вторую плавненько и перешел. И сколько душ, или духов, извиняюсь за каламбур, на нем? А не скажет никто - зачем? Парень он славный. Такой путь у него, значит. Тут он меня в бок толкнул. Слышу - взводный вроде прошептал что-то. Ах да - идут. Ну - ваша каша, ложка наша. Приклад в плечо покрепче, но не сильно, а то в сторону дернет при выстреле, а если слабо прижать - вдарит так, что мало не покажется. Так, теперь предохранитель вниз, ладонь левую под цевье - нельзя, чтоб ствол опирался на что-нибудь, тут даже миллиметровый прогиб пулю на метр снести может. Дыши, - спокойно, размеренно, раз, два, три - вдох, раз два три - задержка, раз, два, три - выдох, раз, два, три - задержка. Глаза закрыть, яблоки глазные через веки слегка помассировать - а прямо о наглазник прицела можно. Дыши, дыши. Спокойно. Я, бывает, еще правый палец указательный тру по жесткому брезенту подкладки, как по "наждачке" - чувствительность, говорят, увеличивает. Ну ладно, посмотрим. Зато палец на таком холоде враз отогревает. Это, ведь, как у йогов каких-то - сродни медитации. Сгоряча - какая стрельба? Дыши, и не думай ни о чем. Ни о чем - только о белой обезьяне. Шутка. Ждем...
- ....Ждем, палец на спуске "подствольника". Сейчас колона пойдет, сейчас....
-... А вот и они. Спокойные такие, уроды! Вишь - на изготовку встали, голуби. Колону, небось, ждут. Ну, щас будет вам колона! ...
-... Последний рейд. Все, - пойду к брату в Тольятти. Кабак речной, шашлык, девочки. А то - женюсь. Отец про соседей говорил - две дочери у них невесты, мне младшая понравилась - волосы как река горная извиваются, глаза большие, темные, губки маленькие - как молодой бутончик...
-... Димасик два пальца поднял, потом один, потом...- Плавно крючок спусковой на себя, затем дыхание на "полвздохе" задержать, уголок медленно под центр - в грудь тому бородатому, с подствольником на АКСе, теперь можно и крючок дожать....
-...Колона идет! Уже и здесь гул слышен. Странно, это-то что за треск. Стра... Комок какой-то, вдруг, в груди вырос. Что-то голова не держит. Упасть хочется. А что это у меня из груди красное бьет? А почему от него все кругом чернеет?...Ма..-ма....
-...Этот упал. Теперь еще одного - того, самого бородатого. Ты глянь - "Стечкин"! Ну, надо же! Эх, не взять трофея этого - либо бородатые с собой унесут, либо кто из наших шустрей меня окажется. Зато жизнь его я прямо сейчас возьму. Дыши, дыши. Плавно подвел, крючок поджал, полувздох, пауза - дожать. Есть! Во, грохот какой стоит! И не слышно ничего. Да мне-то что, еще стрельну разок, пожалуй. Правда, учили ведь, что долго на одном месте нельзя - менять надо позицию. Да ладно - вон, уже почти все. А Димасик где? Вроде, толкал он меня, кричал что-то? А - кричит, чтоб сменялся. Да ладно, щас сменюсь. Так, еще один - подвел, поджал, полувздох .... Ты глянь, у них и "Шмели" есть! У, гаденыш! А еще целится! Ну, сам напросился - подвести, поджать, полувздох, пауза, дожать. Есть! Только, - что это летит оттуда такое? Успел, таки, ...огнеметчик.........
Огонь, тьма, удар, свет, снова тьма.... О, Господи! Что это!?! ...Потолок, всего лишь потолок его комнаты. Вся простыня в поту. Он резко сел в постели, отбросив одеяло в сторону. Что это было? Откуда это? Этого не могло быть на самом деле, ничего этого не могло быть! Димасик был - в памяти его, в прошлом его. И СВДшка была, и взводный, и Сунжа, и собачатина, и рыба, и даже газеты в сапогах. Но всего остального не было! Не могло быть! Он ведь так толком и не повоевал, там, в горах. И не убивал никого, никогда! Стояли, было, в поле каком-то, даже духов ждали. Но ведь не дождались тогда - снялись и на базу ушли, домой. Господи, откуда это все во мне?! Ох, грехи мои тяжкие! Прости, Господи, прости.... Вставать пора, скоро на работу.
Глава 6.
...Учитель мой, Кузнец от Бога, Анатолий Иванович, "Иваныч", подарил мне меч, самолично им выкованный. А ручка у того меча - из литой латуни, настоящая, антикварная, можно сказать. По каталогу смотрел как-то - лет полтораста ей, а то и двести. Правда, не от меча она - от тесака пехотного, тогда такие в моде были, и, кстати, очень на римские мечи смахивали. Но эту разницу в 2000 лет, наверное, только мы с Иванычем и знаем. А так все за римский, меч этот, принимают, - клинок-то граненый, с ребром жесткости, обоюдоострый - все настоящее. А сталь-то какая! - Иваныч ее с умом ковал, заготовку взял первоклассную, с легирующими добавками - торсион пружинный, кажется, вроде как с японского бульдозера. Японская сталь даже на бульдозерные торсионы ставится первоклассная! Но заготовку Иваныч еще и торсировал дополнительно, то есть винтом закрутил, чтобы волокна переплелись и упрочнились. Затем проковал на полосу, сложил в несколько слоев и проварил под молотом. Из этакой-то красоты клинок и оттянул. Эх, красивый меч получился, ухватистый, разворотистый! Раньше все, кто приходил, за катану мою, бывало, хватались, - она у меня лидером "хит-парада" была, а теперь - этот меч ухватить да потрогать жаждут. Как дети, честное слово! А что, разве это плохо? Все ж лучше, чем за бутылку или за шприц хвататься. Правда, клинок "на-грубую" отшлифован - и правильно, должна же и мне какая-то работа остаться. Пока в клубе еще детишек нету, - рановато еще, возьму-ка я шкурку - "нулевочку", да на брусочек деревянный, потверже который, ее и прибью. Теперь брусочек это в тисы бы покрепче зажать, да ручку с меча снять пока. Главное, чтобы брусок без изъянов был,- тогда клинок гранями своими на него как на стекло ляжет, без зазоров и болтания. Шлифовка клинков, насколько нам из популярнейших "древних секретных японских" трактатов известно, тоже ведь сродни медитации, - а как иначе соблюсти размеренность движений, равномерность и точность? Перчатки еще бы надеть - шкурку смачивать надо почаще, а получающуюся пасту потом долго с кожи смывать приходится. Вот, все готово. Теперь клинок одной из его 4-х граней на брусок положить и начать, тихонько,- вперед - назад, вперед- назад, вперед- назад.... И вот так, бывает, несколько часов подряд. Как же тут без медитации обойтись? На наждаке-то быстрее, скажете, - так, быстрее то быстрее, но хре-но-во. Тут ведь аккуратность нужна, а не скорость. А наждак трением и металл перегреть может, как пить дать! Так и портятся клинки, каленые в особых температурных условиях. Я, бывало, на наждаке металл докрасна нагреть мог - для хорошего клинка это смерть.
Ну, хватит, наверное, лекций по металлообработке - чай, не ПТУ. Я к тому веду, что времени на такую шлифовку много уходит, - а как не свихнуться-то с однообразности такой? Только, если мыслями другими себя займешь. Вот и говори после этого, что нудная работа приводит к отупению мозгов - скорее наоборот. Разные мысли приходят в такие моменты. Бывают и воспоминания о днях минувших. Очень яркие воспоминания....
...Свечи горели двумя светлячками над столом. Вино, красное - как и положено вину, уже сверкало в бокалах темным рубином. Ради такого случая я надел свой лучший костюм - с "блеском" под тон темной стали, и бабочка такая же - в тон, на черной рубашке. Вот только обуваться не стал - не удобно как-то, дома все-таки. Так босой и сидел - в шикарном костюме с бабочкой, чисто выбритый, надушенный, приглаженный. А напротив меня сидела она - в обрамлении двух огоньков, словно лампадок по бокам от святой иконы. Э-хе-хе, накажет меня Господь когда-нибудь за подобное-то святотатство и идолопоклонство, пусть даже только и в мыслях! Нет, она не идол, не божество - для меня она намного, намного, намного больше. Она - это мое настоящее и мое будущее, моя судьба, моя душа, моя жизнь.... Как прекрасна она в это вечер! Алое бархатное платье до пола, с длинным разрезом сбоку, через который немножечко видны ее ножки в чулочках телесного цвета с широкой резинкой, и светлые туфельки на шпильке. Полную грудь, по-настоящему красивую и женственную, приоткрывает не слишком глубокое декольте, украшенное небольшим, но очень красивым колье. Если бы я начал любоваться ею не "снизу", постепенно поднимаясь вверх, а сразу обратил бы свой взор на ее лицо - боюсь, у меня не хватило бы выдержки и самообладания, настолько покоряли меня улыбка ее красиво очерченных губ, взгляд ее медовых глаз, подобных самому драгоценнейшему янтарю, нежный румянец ее лица, обрамленного короной каштановых волос, в которые хотелось зарыться лицом и вдыхать, вдыхать полной грудью их пьянящий аромат! Каждый клочок ее кожи, каждая ее родинка стоили для меня больше, чем все сокровища этого мира. Вот, опять - мое сердце стало подобно барабану и готово вырваться из груди. Чтобы скрыть волнение, я протянул руку и взял со стола бокал с вином. Она сделала то же самое. Мы улыбались друг другу, говорили кучу разных тостов, серьезных и несерьезных. Пили и снова наливали. Голова кружилась, но не от вина, - к нему-то у меня врожденный иммунитет. Да и бутылка опустела не больше чем на треть. Остались нетронуты и сладкий торт, и красиво нарезанные и уложенные фрукты - ожидая ее прихода, я постарался сделать все как можно лучше. Нам из этого просто ничего не хотелось - нам хватало нас двоих. Сколько мы уже вместе? Тогда это был всего месяц, а может и два - память меня все больше подводит в отношении точных цифр и дат. Но первый наш день, первую нашу ночь, первое наше утро я запомнил как первый свой вздох в этом мире - это было с 7-го на 8-е июня, спустя почти 5 лет с нашей самой первой встречи. В воскресенье, 7-го, мы пошли в кино на вечерний сеанс. Вот память плохая - я не помню, даже, что мы смотрели тогда! ...Но, зато, я прекрасно помню почти все детали оставшегося вечера. Было слишком поздно. Случайно или нет, - сейчас уже ни за что не скажу, но у меня не оказалось денег на такси. Пожалев бедного ребенка, Ксюшенька предложила переночевать у нее, но только в разных комнатах, конечно. И как джентльмен, я, естественно, дал слово не переходить границ приличия. Но, Бог мне судья за нарушенную клятву, да и какие могут быть клятвы, когда, после принятого душа, я сидел на диване рядом с ней, и мы смотрели фильм по телевизору, и ее аромат, ее голос, ее губы, ее волосы, ее лицо, и ее глаза, наконец, в которых я прочитал то, о чем так сильно мечтал все эти годы и о чем боялся даже думать, чтобы окончательно не сойти с ума - этого было даже больше чем достаточно, чтобы сломать любые преграды, будь они сделаны хоть из каленой стали! Господи, я был, словно во сне и боялся проснуться! Мир расцвел, как подснежник после холодной зимы...
... Из-за стола в этот вечер мы поднялись, так ничего и не съев. Мы танцевали под тихую, спокойную музыку. Ее глаза были так близко к моим глазам, и я целовал ее лицо, проводил самым краешком своих губ по ее губам, наслаждаясь бархатной нежностью волшебных розовых лепестков над белоснежной жемчужной гладью. Ладони мои ощущали растущий жар ее тела, даже сквозь бархат платья. Через ее груди, упиравшиеся в мою грудь, мне передавалось ее дыхание, биение ее сердца. Наступило время, когда наши сердца стали биться в едином ритме. В спальне ее платье и мой костюм исчезли как бы сами собой. Остались только мы вдвоем - одни во всей вселенной. Мои ладони гладили ее бедра, то сжимая их со сладкой истомой, то едва-едва касаясь ее кожи, вызывая и в ней и во мне ощущения, подобные электрическому разряду. Губы мои блуждали по ее шее, которая с внутренним стоном изгибалась при каждом моем прикосновении. Нежная, чувствительная, прекрасная грудь как будто отзывалась моим поцелуям, - это были словно ответные поцелуи, и разве подобное чудо возможно! Темный ореол груди все больше и больше сжимался, а центр его становился все тверже, постепенно поддаваясь моим губам и кончику моего языка, ищущему источник неземного блаженства. Гладкий, мягкий животик, - колыбель будущей жизни, который хотелось гладить и целовать, целовать и гладит, гладить и целовать. А он отзывался на мои ласки так, словно что-то изнутри звало меня к себе, да так нетерпеливо, так страстно, что сердце мое готово было вырваться из клетки по настоящему, прорвав прочную броню из кожи и костей! Когда я уже готов был прикоснуться к заветному источнику того самого, неземного счастья, жар наших тел, - ее и моего, способен был растопить самый холодный лед в мире. Мои губы искали и нашли, мой язык осторожно и бережно играл с ее золотой жемчужиной, и на каждое мое движение, даже на каждый мой вздох она отзывалась еле сдерживаемым стоном, изгибаясь в моих руках, обнимающих ее красивые бедра, как тигрица в жестких и ласковых объятиях своего любимого и любящего зверя. Когда мы, наконец, соединились вместе, то исчезли мужчина и женщина, я и она - осталось единое и неделимое существо, абсолютно свободное и всемогущее, словно титан или бог из древних диких легенд. Не хотелось сдерживать себя ни в чем, да это было и не нужно, и уже невозможно - и наши сердца бились в унисон, и дышали мы одним вздохом, и чувствовали одной плотью, и жили одной душой ....
... Господи, Господи, Господи! Зачем ты забрал это у меня? К чему теперь жить, когда потеряна душа,- вместе с ней потеряна, с моей девочкой, с моей тигрицей, с моей колдуньей! - Я и не заметил, что сижу на полу, сжимая в грязных руках недошлифованый клинок меча, а по щекам моим текут тонкие струйки слез. Как давно я плакал в последний раз? Это было, наверное, лет 10 назад, а может и больше. Зачем, зачем мне все это, когда смысл, цель, сама жизнь потеряны? Еще немного, еще чуть-чуть до того момента, когда не останется ничего - даже надежды. Еще одна капля. Как опасны бывают воспоминания! Думаешь, что самое тяжелое позади, и ты уже смирился, и ждешь, в надежде на новое будущее.... Но, разве можно стереть воспоминания, стереть память о прикосновениях, о пьянящем запахе ее разгоряченного тела, о бархатной нежности ее поцелуев, о драгоценном сиянии ее янтарных глаз? Разве можно содрать кожу, помнящую ее прикосновения и ее поцелуи, или отрезать нос, дабы не сводил с ума любой запах, похожий на аромат ее кожи, или выколоть глаза, видевшие ее так часто, что она затмевала для них даже свет солнца, а еще отрезать уши, которые слышали ее голос, стоны на супружеском ложе, волшебные переливы ее песен, многие из которых она словно пела только для меня? Кто способен забыть все это? - Только тот, кто никогда и не чувствовал и не переживал подобное! ...Господь мой - пастырь мой.... Прости меня, Господи! Я так больше не могу! Прости меня, Боже всемилостивейший! Лучше Ад, или полное забвение - то, что со мной происходит, намного хуже любого Ада....
...Так, надо встать, пока меня в таком виде не застал кто-нибудь. А еще, не дай Бог, дети сейчас зайдут. Надо умыться. С мечом закончу позже. Надо умыться. ...Такие непонятные срывы в последнее время все чаще и чаще. Как будто не хватает мне одних только снов, от которых постоянно просыпаюсь в холодном поту, словно с того света вытащенный. Как будто мало мне пришлось перенести за все эти годы. Наверное, все-таки, мало. Не стоит во всех бедах своих сразу винить кого-то другого, сначала стоит в себе разобраться. Глядишь - и отыщется причина несчастий где-нибудь глубоко внутри тебя самого. Я знаю, что виноват. Я знаю, насколько сильно я виноват. Надо, действительно, быть последним идиотом, чтобы не хранить пуще глаза то, что с таким трудом получил по милости Божьей. Теперь расплачиваюсь - муками одиночества. Вот все, что осталось - ее фотографии. Голоса ее живого я уже неделю не слышал - телефон все молчит и молчит, а умолять его глупо и бесполезно. Правда, песни ее у меня с собой. Но боюсь включать - начнет колотить пуще прежнего, а лекарств от этой болезни мир еще не придумал. Остались фотографии. Да еще те слова, которые говорил ей тогда, и говорю сейчас - но только уже обращаясь к ней в мыслях своих. Еще осталась память - ее-то трудно уничтожить, даже если очень сильно постараться. А память лучше сохранит все, когда-либо сказанное, если это сказанное изложить на бумаге, и лучше всего в стихах - так я всегда думал. Вот и ношу с собой два листа с отпечатанным текстом - в них вся оставшаяся жизнь моя, мое последнее прибежище, моя память:
Уста возлюбленной моей
Горят как пламя преисподней -
То жарче тысячи огней,
То заморозят льдом холодным.
Глаза подобны янтарю,
Медовой негой наполненны.
Ее улыбку как зарю
Встречаю в сумраке вселенной.
Лицо ее как свет звезды,
Что взор невинный ослепляет,
Холодный мрак моей судьбы
Она огнем своим сменяет.
Подобно бархатному сну
Прикосновенье кожи нежной.
Как стон березы на ветру
Изгиб бедра ее небрежный.
Как новорожденный птенец
В ладонях грудь ее вздыхает,
И словно царственный венец
Над сладким лоном стан венчает.
Под Золотым Сечением Сил
Источник жизни драгоценный,
И райского плода вкусив,
Готов ей стать рабом презренным.
В ее объятьях зверем страстным,
Она - Тигрицею моей,
Иль нежным Лебедем прекрасным
Расправлю крылья перед ней.
И время ход свой прекращает,
И жар руки зажжет огонь,
Когда легонько обнимает
Моя ладонь - ее ладонь.
Едины телом и душою,
Владыки Мира и Судьбы,
И небеса над головою
Взорвутся пламенем любви.
И плотью к плоти, сердцем к сердцу,
В Источник - сладостным дождем,
И в бриллиантовую дверцу
Навстречу вечности войдем.
В руке - изгиб бедра небрежный,
Я душу в жертву принесу.
И умирая в муках нежных,
На миг бессмертье обрету.
...Я самый счастливый человек на всей земле. У меня есть то, ради чего стоит жить в этом бессмысленном мире - моя любовь к ней. И мучения мои мне же во благо - так я точно знаю, что во мне есть что-то настоящее, что-то единственно ценное в этом мире, что-то святое. - У меня есть душа, которая по милости Божьей способна на любовь и сострадание.
Глава 7.
...Он бесшумно крался по высокой траве, стараясь не шуршать. Запахов не было - днем он старательно вылизал свою шерсть, до последнего клочка на хвосте. Теперь его время - сумерки почти полностью захватили лес в свои объятья, но не все живые еще легли спать по своим норам и логовам. Он давно уже кружил возле этой тропы - здесь длинноногие ходили на водопой, правда, довольно давно. И вот сегодня утром - свежий запах. Наверное, стадо снова откочевало сюда, в этот лес, в котором он Хозяин. Мягко ступал на большие лапы, переливаясь в движении, словно ртуть, хотя он даже и не представлял себе, что это такое. Просто очень хотелось есть - последние подгнившие остатки он доел вчера утром, сегодня грыз кости от безысходности, смакуя предвкушение свежей, горячей крови. Эх, завалить бы молодого, жирного длинноногого! Но они-то и самые быстрые. Старое мясо жестко и не вкусно, но плохо бегает и его легче догнать. Там посмотрим, кого сегодня в его лапы отдаст Хозяин Самого Большого Леса. ...А, вот и стадо. Небольшое - голов 5 будет. Так - один старый и тощий, два молодых, но тоже тощих, к несчастью. А, вот оно - матка жирная с детенышем! Эх, обоих бы взять - на много дней хватит! Но не получится, а жаль. Ладно, детеныш мал, мяса в нем немного. А вот матку возьму - толстую, жирную, медлительную, видать - еще приплода ждет! Эти пентюхи молодые сбегут сразу же - только на гоне друг дружку долбить горазды, да и не в силе еще они - старый длинноногий, по всему видать, еще власть держит. Этот то может и на рога взять. Но и это вряд ли - стар уже, следующей осенью эти оба-двое молодых его и сами бы убили, а потом меж собой разбирались за власть и за матку. Да не дам я им, не дам....
Он подобрался, словно пружина или взведенный лук, хотя, конечно же, не знал даже приблизительно ни о том, ни о другом. Вот длинноногие встали у воды - старый оттеснил молодых подале, пропустив после себя матку с дитем. А у молодых кровь играет - вон, как ерепенятся! ...Когда матка отошла от воды, а детеныш еще хлебал длинными розовыми губами холодную мутноватую воду, старый не углядел, и оба молодых подскочили, жадно припав к воде. Это отвлекло старого от матки - длинноногий обернулся на жалобное мычание детеныша. И тогда он прыгнул. Это был красивый прыжок, на зависть любому рекордсмену-олимпийцу, хотя он и этих слов, конечно же, не знал. Первой его прыжок заметила матка, но она и зареветь не успела - только ужас промелькнул в ее глазах, когда его лапа, неожиданно ставшая сокрушающее тяжелой, ощерилась острыми, как бритва когтями и одним ударом переломила матке хребет. Он успел схватить ее поперек хребта клыками и броситься с поляны обратно в лес, когда услышал за спиной жалобное мычание детеныша и громкий гневный рев старших длинноногих. А вот шиш вам! Я здесь хозяин! Просто нет времени с вами возиться. Да и сил поднабрать надо - свеженького, парного мяса поем и снова стану настоящим властителем этого леса!
...Он догрызал мосол от левого заднего окорока, когда в насквозь известные запахи леса вклинился еще один запах, смутно знакомый и дико будоражащий. Он внезапно вспомнил, что это за запах! Шерсть на его загривке встала дыбом - но не от страха, а от возбуждения. Самка, да еще с течкой! Она забыл про недоеденную тушу матки в момент. Сильные, гибкие, быстрые лапы несли его сквозь чащобу, не замечая хрустящих веток внизу и острых шипастых кустов, на которых оставались клочки его красивого рыже-черного меха. Самка! Вот одна из тех радостей, ради которых его много, много дней назад родила и выкормила другая самка - его мать, бросившая его сразу после того, как он встал на лапы и сам добыл свое первое мясо. Самка! Запах все сильнее, все ближе. Вот она - поляна! На другом краю поляны стояла ОНА - воплощение желания! Увидев его, она лениво рухнула на бок, лишь хвостом нетерпеливо била по примятой траве, да изредка поднимала голову, зазывно открывая пасть с сахарно-белыми клыками и мягким, розовым языком, дрожащим от нетерпения. Он довольно рыкнул и медленно пошел через поляну к НЕЙ, мягко ступая по траве большими мягкими лапами, являя собой идеал сильного, мужественного, красивого, достойного ЕЕ самца! ...Громкий, угрожающий рык остановил его на половине пути к самке. Соперник, молодой еще, только вставший на все четыре - а уже рычит, кутенок! Но в холке не ниже его, лапы уже достаточно сильные, клыки большие и угрожающе оскалены, тело упруго подтянуто - на стороне соперника молодость. Но на его стороне - опыт и неодолимое желание. Будет бой. И бой, похоже, - насмерть! ...Соперник стоял на одном месте и угрожающе рычал, надеясь, что он испугается и уйдет без боя. ...- Щенок, да ты еще мамку сосал, когда мои клыки взяли первую кровь! Иди сюда, кутенок!- ...Они стояли друг напротив друга, угрожающе оскалив морды и выпустив из мягких подушечек острые когти. Он снова чувствовал себя сильным, мышцы вновь обрели твердость и упругость, тело опять уподобилось натянутому луку. Секунда, другая, третья - соперник, похоже, боится, но не уйдет просто так - и его держит манящий запах самки. Еще секунда, еще .... И тогда он прыгнул, подняв передние лапы для удара. Соперник встретил его, привстав на задние лапы, и выставив перед собой острые, как бритва когти. Он в своем прыжке смог дотянуться сопернику по левому уху, надорвав его, но и сам очень чувствительно получил лапой по морде. Теперь к запаху самки примешивался запах крови самца. Они кружили друг напротив друга, привставая на задние лапы, а передними с обнаженными когтями пытались достать противника по уху, по оскаленной морде, по загривку. Бой шел с переменным успехом. Он надорвал сопернику и второе ухо и расцарапал ему правый бок, но и с его разодранной морды капали мелкие капли крови. Но, видно было, что сопернику не так везло с охотой - соперник был слаб от голода. И вот, он, изловчившись, подпрыгнул повыше и налетел на соперника сверху, ухватив клыками того за загривок. Жалобный кошачий писк был ему наградой. Он отпустил соперника, потрепав его, как следует, и угрожающе зарычал. Его неудачливый соперник быстро развернулся и, еле прыгнув, скрылся в ветвях кустарника. А он повернулся к той, ради которой бился насмерть. Она лежала на том же месте и в той же соблазнительной позе, все это время лениво наблюдая за сражающимися. Сейчас эта рыжая полосатая киска с влюбленными глазами и сводящим с ума запахом страсти залижет его раны своим мягким розовым языком. А он нежно схватит ее зубами за шкурку позади ушей, и сделает то, ради чего сражался! Он шел к ней упругим мягким шагом, предвкушая наслаждение с этой большой кошечкой. И сила рвалась из груди, и он захотел всему лесу возвестить о своей победе и о своей любви. Он набрал полную грудь воздуха, запрокинул голову вверх и, широко раскрыв пасть, зарычал, зарычал так сильно, что птицы испуганно снялись со своих гнезд, и сам лес отвечал ему шумом своих ветвей. И он зарычал еще....
...Это неестественно громкое, дикое рычание невозможно долго вынести! Он внезапно открыл глаза - ну вот, опять! Опять этот проклятый белый потолок, и солнце пробивается сквозь задернутые занавески. Будильник надрывается вовсю - может, этот неприятный режущий ухо треск и трансформировался в его сне в звериный рык? Может быть, может быть..., а может и не быть - что-то не слишком-то он похож на рычание. Ну да ладно. Пойду-ка я в ванную - мне уже порядком надоело забивать себе голову долгими размышлениями над каждым подобным сном.
Глава 8.
...Сегодня по моей вине чуть было не погиб человек. Очень близкий мне человек. Люди, я сошел с ума! Или все намного хуже? Сумасшествие это болезнь - болезнь можно либо вылечить, либо приглушить ее проявления. Я, похоже, абсолютно здоров, а если и болен - то непонятной никому и абсолютно неизлечимой болезнью. - Я становлюсь Зверем.... Сегодня я мог убить человека, притом, вполне осознанно. К тому же - близкого и дорого мне человека....
На очередном мероприятии нам нужно было выступить с показными боями. Было много народу - действие происходило на улице, был праздник, к тому же - перед самым Великим Постом. Сцена была слишком высоко над землей - метра полтора-два, слишком маленькая для нас, и слишком скользкая. Но все это - лишь дополнительные факторы, которые сами по себе не значили ничего. Когда мы поднялись на сцену вчетвером - я, двое моих ребят, которые должны были биться первыми, и Ваня - наш бой с ним должен был стать завершающим "коронным" выступлением. На сцене, с краю, стояло кресло - я пододвинул его поближе и сел почти в самом центре сцены, на виду у целой толпы народа. Мы изображали "Ледовое побоище" в миниатюре - Ваня был Магистром в белом плаще с черным крестом, рядом с ним стоял еще один "тевтонец", а рядом со мной - "русский дружинник". Я же, естественно, был "Князем". Первыми бились "тевтонец" с "дружинником" - на коротких мечах и щитах. Мы с Ваней наблюдали со стороны - наш бой должен был начаться тогда, когда кто-нибудь из этих двоих будет "убит". Специально для этого выступления я сделал для Вани красивый "тевтонский" шлем - с красно-черными крыльями, венчающими горшковидный купол с глухим забралом, к тому же, раскрашенным в те же красно-черные тона - зрелище не для слабонервных детишек, красиво получилось, я старался на совесть. Панцирь Ваня одел свой, только он укрыл его "тевтонским" плащом. На мне же была моя любимая кольчуга, а голову мою укрывал лучший мой шлем - стальной конический купол с высоким бронзовым шпилем и стальной маской- "личиной", шею укрывала бармица из широких стальных колец. Я сидел на кресле, словно "царек" и просто смотрел на бой своих "питомцев". Мне уже давно надоело бояться публики, сколько бы их ни было, да и что толку волноваться - для них мы не более чем клоуны - те даже посмешнее будут. Какой вообще смысл в таких выступлениях - к этому ли мы должны стремиться? А нам, даже, и не заплатят ни копейки - и не окупить ни инструмента, ни металла, потраченного на доспехи, в которых мы просто веселим "почтенную публику"! А они знают, сколько волдырей и мозолей на наших руках от кропотливой работы, сколько раз острые кромки металла резали наши руки, с каким терпением и упорством мы искали железо - по свалкам, по мусорным контейнерам, по предприятиям, по спонсорам, наконец!?! И что книг мы перечитали больше любого из них - только для того, чтобы из наших рук выходили настоящие вещи, а не халтура или бутафория, с которой только на сцене и выступать! Они нас психами считают, - а у кого из них есть по настоящему достойная цель в жизни, настоящий смысл?! Стоят, пиво хлещут, пальцами своими грязными в нас тычут и смеются гнилыми своими зубами! Животные! И так было, есть, и будет всегда! Я вспоминал 99-й, когда, уже на другой сцене, играл главную роль в "Маленьких трагедиях" по Пушкину, в "Скупом рыцаре". Это был мой дебют не только как актера, но и как оружейника - для спектакля нужны были доспехи, мечи, шпаги и копья, и я их сделал. А что толку - наш спектакль совсем не блистал, и зрителям было абсолютно наплевать на наши переживания, на наше волнение, на наши чувства и на нашу игру - они пришли просто провести время. Я тогда, весь из себя "крутой", почти всерьез схлестнул мечи со своим сценическим "отцом" - смешнее всего то, что играл его тот самый белобрысый крашеный сопляк, к которому мой счет до сих пор не оплачен. Может, надо было еще тогда нанести мечом удар более точный и более сильный.... Но чем же во всем этом виноват мой Ваня?! - Когда я вскочил со своего "княжеского" кресла и напал на него словно коршун. Я не знаю сейчас, что происходило тогда со мной - я наносил тяжелым затупленным мечом совсем не шуточные удары. Наверное, только Ванина подготовка и немного удачи уберегли его, и меня, от беды. Я бил, как сумасшедший - передо мною был не соперник понарошку, а настоящий враг, которого я хотел убить! ...Бедный Ваня, если бы он только знал, что творилось со мной, сколько горьких мыслей, тяжелых воспоминаний, переживаний и мук скопилось во мне. Я сошел с ума. И даже если это не так - я стал слишком опасен даже для своих близких. Я как будто специально теснил его, едва успевавшего отбивать мои удары, к краю сцены. Ослепленный и оглушенный неконтролируемым гневом и безграничной ненавистью, которых я никогда не питал к этому дорогому мне пареньку, я нанес еще один удар и столкнул его с двухметровой высоты. Только чудо, наверное, спасло его и меня - кираса защитила позвоночник, ребра и органы от повреждений, а шлем, достающий до плеч, самортизировал падение, не дав голове и шее получить хоть какие-то повреждения. И все-таки, это было чудо. Я смутно осознавал происшедшее, но сознание постепенно прояснялось и с этой ясность пришли ужас и страх - пред самим собой. Господи, что со мной?! Кем я стал, Господи, или кем я стану очень и очень скоро?! Я не хочу.... Поздно вечером, дома, я взял в руки то, что должно было мне помочь избежать беды. Я сидел на диване, вращая это в руках и любуясь его безупречным совершенством. Ну что ж, может, пуля и была бы лучше, быстрее и надежнее, но с ней у меня как раз уже ничего и не получилось. Может, с этим острым куском металла попытка будет более удачной. Хватит с меня всей этой чертовщины - ее слишком много для меня одного. Слишком много. Хватит бессонных ночей у молчащего телефона, хватит плохих стихов, написанных в глупом лирическом запале, хватит диких и непонятных снов, от которых за версту веет бескрайней темной бездной, хватит недомолвок и предательств, хватит слез и проклятий, хватит лжи и обмана, хватит боли и ненависти, хватит, хватит, хватит...
...Ох, клиночек мой стальной! Как прекрасен и сияющ многогранный облик твой. В гладких гранях отражаешь, словно в зеркале времен. Жало острое и злое, в боль и ненависть влюблен. Жаждешь пьяный запах крови, словно узник жаждет воли.... Смотрю я на тебя, в руках вращая, и все думаю - каким совершенным и прекрасным может быть орудие смерти. Нет в тебе ничего лишнего, и все в тебе гармонично. Вот так возьму я тебя в руку свою, и ляжешь ты в ладонь смертного как в лоно матери плод желанный. А маленькая жилка бьется на шее, как птичка в клетке, предназначенная на заклание. И взять бы тебя потверже, приставить поточнее, да надавить посильнее. И напьешься ты вволю, жажду свою утолишь сполна, предназначение свое истинное исполнишь. Не в этом ли счастье твое? Твоя ли доля в том, чтоб украшением быть или игрушкой в глупых холодных руках? Похоже, что цели наши слились в одну, и пути наши пресекутся, в конце концов, и под конец побратаемся мы по настоящему - кровью. Жди, и дождешься...