Утомительный ампировский "хурал" подходил к завершению. Мой доклад прошел, что называется, "на ура". Потом я удачно парировал множественные нападки шефа и его приближенных, даже самые демагогические. Будник искренне поддержал мою идею использования цифровой техники в прерывистом канале передачи информации. К моему немалому удивлению, Сабельник и даже Сольман выступили в мою поддержку. Швец занял нейтральную позицию и отмолчался, оставшись, как всегда, в тени. Удобная позиция, надо сказать. Швец и Степанов - на публике молчуны известные. Таких людей принято называть практичными. Они молчат при распределении премий, при возникновении спорных ситуаций в научных и инженерных решениях, при анализе неблаговидных поступков коллег, при разрешении всевозможных конфликтов и, конечно же, при кулуарных политических спорах. Ампиров всегда любил выслушивать их с глазу не глаз, где они, несомненно, высказывали такое мнение, какое он хотел слышать. А на это у них был тончайший нюх - и собачьему не чета. Но публично эти субъекты предпочитали не высказываться, а если уж их усиленно тянули за язык, отделывались короткими, ничего не значащими, самыми общими, нейтральными фразами.
В заключение Ампиров, по обыкновению, подбил бабки и, как всегда, закончил свое выступление словами:
- Что ж, поскольку других предложений нет, на данном этапе принимаем решение двигаться в направлении, определенном Геннадием Алексеевичем. Кто-нибудь возражает? Нет. Тогда на этом закончим. Все, кроме Геннадия Алексеевича, свободны. Геннадий Алексеевич, задержитесь, пожалуйста. К Вам у меня особое дело.
Уставшие сотрудники с облегчением покинули помещение. Все, не сговариваясь, направились в туалет.
Тщательно вымыв руки, я не остался с коллегами в курилке, а вернулся в кабинет Ампирова в ожидании разговора по обещанному "особому делу". Интересно, зачем я ему понадобился? Чего он от меня еще хочет после утомительного четырехчасового "хурала"?
В кабинете была нестерпимая духота, и Ампиров, войдя вслед за мной, поморщившись, сказал:
- Ну и надышали - как в подводной лодке! Гена, не в службу, а в дружбу - откройте, пожалуйста, окно. Пусть хоть немного проветрится.
Я тут же без колебаний исполнил эту просьбу и сел у ампировского стола, заинтригованный его обещанием какого-то "особого дела". Шеф молчал, а я терпеливо ждал, как мне представлялось, важного конфиденциального разговора. Но он явно не спешил. Достав свою потрепанную красную тетрадь, шеф полистал ее, отыскал нужную запись, придвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер. Из трубки до моего слуха доносились вызывные гудки, но на другом конце линии отвечать явно не спешили. Наконец, послышался недовольный низкий голос:
- Алло, вас слушают.
- Михаила Яковлевича, пожалуйста, - попросил Ампиров несколько пренебрежительным тоном.
- Какого еще Михаила Яковлевича? Уже полтора часа, как рабочий день кончился! - дерзко ответили с другого конца и бесцеремонно положили трубку.
- Вот Вам, Гена, пример отношения к работе советских служащих, - прокомментировал шеф. - Не успел прозвенеть звонок, как в НИИ метрологии уже никого днем с огнем не сыщешь. О работе все тут же и думать забывают. Начисто. Ни дать, ни взять, как у нас на кафедре.
Он положил трубку и стал собирать портфель.
- Что ж, нам теперь ничего не остается, кроме как тоже пойти домой. Воленс-ноленс превращаешься в такого же советского служащего. Бардак! Пошли, Гена, - сказал Ампиров, вставая из-за стола.
- Валентин Аркадьевич, Вы, кажется, хотели со мной о каком-то особом деле поговорить? - деликатно напомнил я.
Ампиров снисходительно улыбнулся и, как бы нехотя, махнул рукой.
- Да нет, Гена. Никакого особого дела у меня к Вам нет. Это я так, чтобы перед коллегами Ваш авторитет поднять. Идите, запирайте свою комнату, а я пока по лаборатории пройдусь. Посмотрю, кто там поработать остался.
Когда я вынул ключ из замка, Ампиров уже стоял у выхода и, по обыкновению торопя, махал мне рукой.
- Скоренько, скоренько, Гена.
Меня подмывало отреагировать на это нетерпение его же обычным в подобных случаях риторическим вопросом: "Вы опять опаздываете с работы?" Но ответная реакция стоила бы мне здоровья, и я удержался без особого волевого усилия.
- Никого. Вот! Что я Вам только что говорил?! - проскрипел шеф, когда я подошел. - Ну, один в один, как в этом насквозь прогнившем Институте метрологии. Вот так всегда. Кроме Валентина Аркадьевича о работе никто не думает. Что же будет, когда я уйду на пенсию?! Э-э-эх! - он с безнадежностью махнул рукой.
Мы спустились по лестнице, и я направился к дежурному вахтеру, чтобы сдать ключи.
- Так. Вы, Гена, сдавайте ключи, а я пойду. Хоть раз приду с работы пораньше. А то дома забыли уже, как я выгляжу. Внучка растет, совсем не зная дедушку. Будьте здоровы, Гена, - он протянул мне руку и после вялого рукопожатия быстрым шагом пошел к "вертушке".
Утром следующего дня, войдя в преподавательскую, я увидел самодовольную физиономию Ампирова. Он сидел за столом Сойкиной и, по обыкновению, саркастически улыбался.
- О-о-о! Геннадий Алексеевич! Желанный гость на кафедре! Здравствуйте, дорогой мой. Несказанно рад Вас видеть! - сказал он нараспев.
- Да ты, никак, на работу ходишь, - обратилась ко мне Шорина, как всегда, подпевая шефу. - Да еще и на первую пару не опоздал к тому же!
Овсянкина бросила в мою сторону сочувственный взгляд. Я понял, что ее лихорадит от негодования, но она все же сдержалась. Буланова, Андрющенко, Краус, Исаков и Абросимов молча продолжали заниматься своими делами, отреагировав на мое появление едва заметным кивком головы.
- Здравствуйте, - меланхолично сказал я и подошел к вешалке, чтобы раздеться.
Когда я повесил куртку, Ампиров все с той же саркастической улыбкой сказал:
- Хотите, Гена, я вам сейчас настроение испорчу?
По моей спине от поясницы до затылка прокатилась горячая волна. "Ну, сейчас мне шеф опять какую-то гадость преподнесет. Что ж, чем раньше, тем лучше", - подумал я, а вслух сказал:
- Давайте, давайте, Валентин Аркадьевич. В первый раз, что ли? Только поскорее, пожалуйста. Если можно, конечно.
Ампиров посмотрел на часы и, пожав плечами, недоуменно спросил:
- Чего это Вы меня так торопите? До звонка еще далеко - целых полчаса.
- Чтобы услышать Вашу новость до того, как я в ее ожидании получу либо инсульт, либо инфаркт.
Я почувствовал, что невольно впадаю в ступор, с каждой секундой тупею и сейчас предстану перед ним беспомощным кретином, над которым можно издеваться сколько угодно и как угодно. Что делать? Как овладеть собой? Как повести себя в присутствии коллег? Никаких путных мыслей в голову не приходило, и я обреченно уставился на шефа в ожидании неприятности.
- Сольман машину купил! - с ехидством сказал Ампиров, барабаня пальцами по столу.
Не поняв, какое отношение имеет эта фраза к его недавнему обещанию, я вопросительно посмотрел на Ампирова, ожидая пояснений.
- Геннадий Алексеевич, Вы что, не поняли, что я сказал? Сольман МАШИНУ КУПИЛ! - повторил шеф, считая, что я впадаю в шок от его сообщения и наслаждаясь произведенным эффектом.
- Что? Машину купил? - спросил я, недоумевая. - Слава Богу, что купил. Пусть ездит на здоровье. Встречу - поздравлю обязательно. А что?
- Ну и выдержка же у Вас! - шеф сделал вид, будто восхищается моей реакцией.
- Что Вы имеете в виду? - искренне удивился я.
- Если бы я не знал жизни, я бы подумал, что Вам все равно!
Шорина насмешливо захихикала.
- Да мне действительно все равно. А что тут удивительного? Кстати, почему у некоторых это вызывает ядовитенький смешок? Что смешного я сказал?
- Гена, не рассказывайте нам сказок. Не делайте вид, что эта новость Вас никак не задевает.
Шеф говорил подчеркнуто пренебрежительным тоном, словно я строю из себя глуповатого "петрушку", а он, такой умный и проницательный, видит меня насквозь.
- А почему она должна меня как-то задевать? Если бы Слава Сольман был моим другом, я бы за него порадовался, обмыть заставил. А у нас с ним отношения самые что ни на есть служебные. Так что купил человек - хорошо, значит.
- Вы хотите сказать, что Вам это безразлично? - насмешливо спросил Ампиров.
- Лично я, Валентин Аркадьевич, ничего от этого не выиграл и не проиграл. Но от того, что человек мечтал о машине, и его мечта, наконец, сбылась, мне просто приятно. Так почему Вы считаете, что я должен по этому поводу проявлять какие-то негативные эмоции?
Я подошел к шкафу с запыленными учебными плакатами и стал перебирать их, отыскивая нужные для предстоящей лекции.
- У Вас что, есть машина? - продолжал цепляться шеф.
- Вы же знаете, что нет, - спокойно ответил я.
- И Вам что, не хотелось бы ее иметь? - наседал Ампиров все с той же издевкой.
- Ну почему же? Хотелось бы. Но я об этом и мечтать не смею. Зарплата не позволяет и вряд ли когда-нибудь позволит, - сказал я, намереваясь поскорее закончить навязанный Ампировым разговор и отправиться на лекцию.
- Вот именно, - назидательно сказал шеф и поднял указательный палец. - Почему же Вы тогда говорите, что Вам все равно?
- Потому, что мне действительно все равно. Я, по-моему, только что вразумительно все объяснил, - ответил я, уже начиная терять самообладание.
Ампиров хмыкнул и, скривив высокомерную улыбку - знаем, мол, таких альтруистов, - опережая меня, покинул преподавательскую. "Все же он выполнил свое обещание. Ему удалось испортить мне утреннее настроение. Не мытьем, так катаньем", - констатировал я про себя.
После лекции я отправился в научную лабораторию. Там на моем рабочем столе лежала небрежная ампировская записка, торопливо нацарапанная на неряшливо оторванном обрывке тетрадного листка. Шеф никогда не заботился о разборчивости собственных письмен. Мотыльков как-то сказал по этому поводу:
- Писать людям такие записки - жуткое хамство. Это значит: "поедят, скоты". Пусть, мол, расшифровывают, а мне плевать. Что мне, стараться для них тут, что ли? Свиньям же не пекут пирожков с визигой, а цепным псам не жарят отбивных.
Я сел за стол и принялся разбирать шефовские уродливые каракули с недописанными окончаниями. При этом меня ни на секунду не покидало чувство униженности. Словно мне что-то там бросили в дерьмо, и я, преодолевая брезгливость, копаюсь в нем в поисках чего-то нужного только мне, потешая того, кто это сделал. Подобным образом, говорят, в тюрьмах уголовники издеваются над "опущенными".
Наконец, мне кое-как удалось дешифровать ампировский манускрипт:
"Г. А.!
1) Срочно соберите все, что у Вас есть наработанного по последнему этапу темы, обсуждавшейся вчера на нашем "хурале", и зайдите ко мне. Но перед этим проконсультируйте Евсеева. Он никак не может разобраться в составленном Вами для него плане статьи.
2) Вера Терентьевна отпечатала Вашу главу отчета. Прочитайте ее внимательно, откорректируйте и оставьте ей для исправления.
3) По дороге ни с кем не останавливайтесь. Помните, что я Вас жду для срочного дела.
С ув., В. Ампиров.
18/III"
Ампиров встретил меня недовольным взглядом.
- Гена, где Вы были все это время? Я же Вам ясно написал и подчеркнул: "срочно". А вы, как всегда, не торопитесь. Вы - человек, который никогда не торопится. Верно?
- Вы же мне поручили прежде проконсультировать Вашего аспиранта Евсеева, а потом еще и вычитать текст, отпечатанный Верой Терентьевной, - возмутился я его несправедливостью.
- Геннадий Алексеевич, не оправдывайтесь. Сачкуете, так сачкуете. Все-все! Ведите себя как мужчина, не уподобляйтесь Булановой. Молчите хоть на этот раз ради Бога! Сегодня пятница - в два часа уходит фельд-почта. Поэтому Вы должны срочно к тому времени написать тезисы нашего с вами доклада на питерской конференции, отпечатать и подготовить к отправке в Питер. Времени, как видите, в обрез. Так что не теряйте ни минуты, идите и действуйте. Черновик должен быть готов до двенадцати. В первом отделе с двенадцати до часа перерыв. Там такая публика, что в перерыв работать не будет ни единой минуты.
- Валентин Аркадьевич, в таких временных рамках это невозможно, - попытался возразить я. - Это же тезисы научного доклада, а не запись в книге жалоб и предложений.
- Если не работать, а разводить демагогию, то ничего, конечно, сделать невозможно. Сегодня - крайний срок. Дальше все автоматом отодвигается на неделю, а питерцы через неделю заканчивают прием тезисов. Час назад телефонный разговор был. Так что идите и интенсивно работайте, - сказал шеф и демонстративно уткнулся в бумаги.
- Что ж, попробую, - сказал я, направляясь к двери.
- Надо работать, а не пробовать! Одна попробовала - семерых родила! Мне некогда заниматься с Вами разного рода прессингами, внушениями да разъяснениями. Идите - трудитесь на благо кафедры! Хоть раз поработайте с капэдэ, чуточку большим, чем у паровоза!
Я принес черновик около половины второго и, открыв дверь ампировского кабинета, спросил:
- Можно, Валентин Аркадьевич?
- Да, да! Входите! - ответил он раздраженно.
В кресле напротив шефа сидел какой-то полковник с квадратной физиономией. Судя по всему, это был один из представителей нашего заказчика. Он что-то старательно вырисовывал на листке финской бумаги. Когда я подошел к столу, он деловито перевернул его, придавил ладонью и замер в демонстративном ожидании моего ухода.
- Вот, - сказал я, протянув шефу черновик тезисов. - Посмотрите, что мне удалось за это время написать.
Шеф выхватил из моих рук бумаги, с откровенной нервозностью изорвал их на мелкие кусочки, скомкал и с силой швырнул в корзину для мусора.
- Все! Поезд ушел! Теперь это бесполезно! Надо было в срок успеть, до двенадцати! Идите! По вашей милости мы остались без доклада в Питере! - прокричал он, давая понять, что дело закончено.
Я открыл было рот, чтобы сказать ему все, что я думаю по этому поводу, но шеф меня опередил, обратившись к полковнику:
- Вот! Вы видите, с кем мне приходится работать? Не знаю как у вас, а у нас это проблема номер один!
Мордатый полковник понимающе кивнул и, разя коньячным перегаром, презрительно изрек:
- Да это во всем Союзе. Повсеместно встает проблема дураков, от которых невозможно избавиться.
Я в гневе шагнул к полковнику, готовый заехать кулаком в его глупую красную рожу, но Ампиров остановил меня громким окриком:
- Геннадий Алексеевич! Это к Вам не относится! Мы тут о другом говорили! Идите, пожалуйста! Работайте!
Скрипнув от негодования зубами, я круто развернулся, словно по команде "кругом", резко отворил дверь и, выскочив в коридор, хлопнул ею, что было силы.
Спустя две недели шеф остановил меня в коридоре.
- Геннадий Алексеевич, что же Вы до сих пор не несете тезисы? Неужели Вам и двух недель не достаточно?
Я опешил от неожиданности.
- Так Вы же их порвали тогда у себя в кабинете. Сказали, что поезд ушел. Забыли? Чего Вы после этого от меня хотите?
- Порвал, ну и что? - невозмутимо сказал Ампиров. - Можно было уже сто раз написать заново. Срочно пишите и отправляйте ближайшим фельдъегерем. Хватит с нас дутиков. Вы сами виноваты. Вывели тогда меня своим копушничеством! Если бы все, тем более люди науки, останавливались после первой неудачи, мы бы до сих пор не знали, что есть Америка, умирали бы от самых теперь уже пустячных болезней и добирались до Москвы пешком, но никак не поездом или самолетом.
Когда шефа тянуло на философию, это означало, что он пребывает в приподнятом состоянии духа. Как видно, ему только что удалось с кем-то заключить выгодную сделку, выбить приличную премию или что-нибудь из дефицитов. Он посмотрел на часы и с досадой цокнул языком:
- Тцк! Черт! Нужно в первый отдел идти. Там эта усатая мадам чего-то хочет, черт бы ее побрал. Житья от нее нет. Как она иcтерзала меня своей игрой в тайны да режимность! Да! Вот еще что, Гена. Когда Вы в последний раз были в общежитии?
- Давненько уже. Месяца два тому назад, не меньше. Если хотите точнее, я сейчас в журнал учета посмотрю, - ответил я, понимая, что этот вопрос предвещает еще одно шефовское поручение.
- Да нет, не надо точнее. Я тоже давно там не был, а наш мудрейший декан на последнем совете факультета ткнул меня носом, что наша кафедра во главе с заведующим пренебрежительно относится к посещению студенческого общежития. Сейчас без четверти два. В три зайдите ко мне в кабинет - прикинем, когда нам отбыть эту хренову повинность.
Часы в преподавательской показывали начало четвертого, когда я, попив с Булановой чая, вспомнил о шефовском приглашении. Чуть не проворонил. Было бы мне тогда плевков в лицо не меньше, чем на неделю. Сейчас он за опоздание непременно осыплет меня потоком гадостей. Проигрывая в воображении ожидаемую сцену, я подскочил к многократно всеми проклятому ампировскому кабинету, из которого вся в слезах пулей вылетела Даша Мащенко - наш молодой астроном.
- В чем дело, Даша? - спросил я, читая на ее лице горькую обиду.
- Шеф... - ответила она, утирая слезы носовым платочком с кружевной оторочкой и резким запахом парфюмерии. - Шеф, Геннадий Алексеевич...
Она снова залилась горючими слезами, а я попытался ее успокоить.
- Что шеф, Дашенька? Что ты ему не так сделала?
В ответ она шмыгнула носом.
- Я... Понимаете, я пришла к нему в кабинет... с заявлением о сдаче кандидатских экзаменов... - говорила она, заикаясь и моргая красными от слез глазами.
- ...а он - отказал, - попытался я спрогнозировать ее ответ.
Она снова залилась слезами:
- Отказал! Это смешно... Никто не верит, что у нас проблема сдать кандидатские экзамены! Из-за этого все вокруг думают, что мы здесь мировейские лодыри! А он сказал: "Вы еще численность не обсчитали! Я к Вам вот так, - он отставил вверх большой палец, - а Вы мне вот так"! - и... Вы не поверите... сунул мне дулю! Под самый нос! Правда! А заявление помял и в урну выбросил!
- Не расстраивайся, Даша. Я тоже прошел через нечто подобное, - попытался я ее приободрить.
- Да разве это допустимо? Доктор наук... профессор... заведующий кафедрой! И - дули тычет! - прижав платочек к носу, она побежала по коридору, потом свернула на боковую лестницу, и ее тонкие каблучки-шпильки часто застучали по ступенькам.
Шефа я застал наполовину одетым - в шапке и с кашне на шее. Увидев меня, он снял шапку и швырнул на диван, а кашне повесил на вешалку. По его виду я понял, что он забыл о том, что пригласил меня для беседы, но посмотрел на часы и сразу сориентировался.
- А я уж было подумал, что Вы, как всегда, похерили мое указание, - прогундосил он, скроив недовольную мину. - Чуть не ушел уже из-за Вашего опоздания. Вот так вечно. И когда это кончится? Ну ладно, садитесь, раз уж соизволили прийти. Как у Вас в среду с расписанием?
- Третья и четвертая пары, - ответил я, делая вид, что не замечаю его деланного раздражения.
- Вот и отлично. У меня тоже третья пара. Так что в среду перед первой посетить общежитие будет в самый раз. Сегодня выясните, пожалуйста, в деканате, в каких комнатах живут студенты нашего подопечного курса. Списочек комнат дадите мне завтра в десять. Не позже. В половине одиннадцатого я должен быть в обкоме партии на очередном мозгополоскании. Отвертеться, к сожалению, никак нельзя.
Список я вручил ему ровно в десять. Ампиров сунул его во внутренний карман пиджака, даже не развернув. Одеваясь, он на ходу дал мне последнее в этот день указание:
- Гена, в среду прошу Вас быть у входа в общежитие в семь пятнадцать утра. И не опаздывайте, пожалуйста. Чтобы я Вас не ждал.
Я пришел в десять минут восьмого, но шеф был уже там. Он с деланной озабоченностью посмотрел на часы и не смог скрыть разочарования. Как же - лишился возможности лишний раз покуражиться. Но все же он нашел как исправить положение.
- Ну, Гена! Вы даже не опоздали. Прогресс! Так Вы, я вижу, скоро и работать научитесь!
Первая пара начиналась в семь сорок пять, и студенты, торопясь на занятия, толпой неслись к троллейбусной остановке, едва успевая с нами поздороваться.
- Давайте, Гена, отойдем чуть подальше, а то язык уже болит здороваться, - предложил шеф, отходя в сторону от общежития.
В семь тридцать все, кто намеревался пойти на первую пару, ушли, и у входа стало пусто и тихо.
- Пойдемте, Гена. Пришло наше время.
Подойдя к дежурному, мы поздоровались, и Валентин Аркадьевич принялся проверять по списку, от каких комнат, в которых живут наши студенты, не сданы ключи.
Когда список был составлен, мы направились в лифт. Ампиров нажал кнопку с номером шесть со словами:
- Пойдем, Геннадий Алексеевич, сверху вниз. Так, по-моему, будет рациональнее: дойдем до первого этажа - и сразу на работу. Едем на шестой - выше уже не наш курс.
Ампиров постучал в дверь шестьсот восьмой комнаты. Ответа не последовало. Он постучал громче. Результат тот же. Повернув ручку, шеф самым беспардонным образом толкнул дверь. Она была не заперта, и мы оказались в тесной комнате на четыре койки, наполненной тяжелым запахом человеческих тел: пота, заношенных носков и прочего. Студенты безмятежно спали, а на стульях в беспорядке валялись их вещи.
- Что за сонное царство?! - гаркнул в сердцах Ампиров. - Почему не на занятиях?! А ну-ка вставайте!
Парнишка, спавший у самой двери, с трудом продрал глаза и уставился на нас, спросонок не понимая, что происходит.
- Чего смотрите?! Вставайте! Люди давно лекцию слушают, а вы тут спите, как сурки в норах! Вставайте! Вы не в санатории! Разговаривать будем!
Перепуганный парнишка сел, очумело глядя перед собой. Студент, который спал в противоположной стороне комнаты, зашевелился и тоже сел, пытаясь попасть ногами в тапочки. Двое других продолжали лежать, не подавая признаков жизни. Ампиров подошел к одному из них и бесцеремонно толкнул под бок. Тот натянул на голову одеяло, пытаясь изолироваться от окружающего мира. Ампиров толкнул его еще раз и, видя, что этот метод не результативен, резко сдернул с него одеяло и швырнул на пол.
- Встаньте немедленно! Как Вы смеете спать, когда ваши товарищи занимаются?!
Студент вскочил, словно его ошпарили кипятком, и стал с перепугу озираться по сторонам. Ампиров подошел к четвертому, точно так же сорвал с него одеяло и бросил под стол. Но спавший под ним только подтянул к животу колени и накрыл подушкой голову. Ампиров вырвал у него подушку и отправил вслед за одеялом. Студент упорно продолжал спать. Тогда Ампиров схватил со стола чайник, сбросил с него крышку и вылил его содержимое на спящего.
- Встать немедленно! Как вам не стыдно! - орал разгоряченный шеф.
- Что Вы делаете? - простонал возмущенный студент. - Вы же мне постель испортили...
- Что-о-о? - в ярости вскричал Ампиров. - Я вам покажу постель! Встаньте, говорю вам! Лодырь бесстыжий! Бездельник, который остаток совести потерял! Постеснялся бы!
Студенты принялись было одеваться, но Ампиров крикнул, обращаясь сразу ко всем:
- Почему сидите? Перед вами старшие - и по возрасту, и по должности! Всем встать немедленно!
- Дайте же... хоть... одеться, - начал было возмущаться парнишка, которого разбудили первым.
- Никаких "одеться"! Потом оденетесь! Нам некогда ждать завершения вашего запоздалого утреннего туалета! Встаньте все и стойте до тех пор, пока вам не разрешат сесть! Как вам не совестно! Вы здесь что, каторгу отбываете? За каким чертом вы сюда приехали?! Отсыпаться?! Не заслужили пока что! Государство тратит деньги на ваше обучение, а вы, здоровые и крепкие, живете в долг! И этот долг вам предстоит отработать! Ваше отношение к учебе - это форменное надругательство над теми, кто на пять лет освободил вас от необходимости работать и служить в армии! Эти люди трудятся, не покладая рук, и часть заработанного пoтом и кровью, отрывая от себя и своих семей, отдают вам, чтобы вы могли нормально учиться, есть и пить! А вы что? Бессовестно спите, пуская на ветер то, чего еще не заработали! Кем бы вы сейчас были, если бы простые трудящиеся не оплачивали вашу, с позволения сказать, учебу и все ваше нынешнее существование? Чернорабочими? Ассенизаторами? Уборщиками навоза в свинарниках и коровниках? Сейчас идет лекция по антеннам! Преподаватель рылся в книгах и журналах, готовился, встал ни свет - ни заря, добирался в институт в переполненном транспорте и стоит сейчас за кафедрой, распинается, глотку надрывает! А вы плюете на его труд высшей степени квалификации и спите тут беззаботно! Какое безобразие! Немедленно на занятия! Как хотите оправдывайтесь перед лектором, но непременно на занятия! А после занятий - всем ко мне в кабинет! Обязательно! Пойдемте, Геннадий Алексеевич! Мне противно дышать одним воздухом с этими неудавшимися ассенизаторами!
В следующей комнате все прошло по такому же сценарию. К тому же там на столе стояло несколько пустых бутылок из-под дешевого "студенческого" вина, при виде которых Ампиров побагровел от возмущения:
- Какая наглость! Люди на занятиях! Трудятся давно! А вы тут с похмелья отсыпаетесь! Вам государство стипендию платит! Дает вам деньги, чтобы вы учились! А вы их куда?! На пропой?! Немедленно в институт! А после занятий - ко мне в кабинет с объяснительными! Напишите, из каких средств и по какому поводу пили вчера в нашем общежитии! Читали, что написано в правилах, которые в вестибюле на стенке висят? За это отчислять положено, но мы пока вас пожалеем! Геннадий Алексеевич, подготовьте, пожалуйста, письма родителям этих пьянчуг на работу. А то гордятся, небось, какие у них детки умные! Пойдемте отсюда - терпеть не могу алкогольного перегара!
И так далее. И тому подобное. По всем отмеченным комнатам.
Выходя из общежития, я чувствовал себя, как после кровопролитного боя, в котором получил многочисленные ранения и контузии. Мысли путались, и я не представлял, как сегодня стану за кафедру, чтобы читать лекцию. Механически переставляя ноги, я шел вслед за шефом к остановке троллейбуса. А он бодро шагал, победоносно созерцая окружающую природу.
- Гена, а весна уже чувствуется. Вон как ярко солнышко светит - зимой такого не увидишь. И синички поют по-весеннему - слышите? - обратился он ко мне, словно выйдя на веселую прогулку после сытного и вкусного завтрака.
- Да... по-весеннему. Вы правы, Валентин Аркадьевич, - ответил я растерянно.
- А как у Вас работают эти типчики - от которых в свое время Дащук отказался? - неожиданно переключился шеф на тему работы.
- Пчельников и Шепелевич, что ли? - уточнил я.
- Они, они самые. Так что там эти лодыри у Вас делают?
- Неглупые ребята. Особенно Шепелевич. Но уж больно они, так сказать, "современные". Даешь им работу, а они свои условия выставляют - чуть не ультиматумы. Векселей наперед требуют. Хотят много зарабатывать, защищать диссертации в ближайшем будущем, притом безразлично на какие темы. Считают, что зарплату им обязаны платить уже за то, что они в табеле расписываются, - откровенно признался я. Уж очень они меня изводили своей циничной меркантильностью. - Честно Вам скажу, Валентин Аркадьевич: трудно мне с ними управляться.
- Воспитывать надо, дорогой мой. Воспитывать, - с укором сказал шеф. - А то Вы либеральничаете с ними. Как и Дащук, кстати. Виктор Иванович такой же горе-начальник, как и Вы. Он тоже в плане руководства ноль без палочки.
- Да как еще я могу на них воздействовать? С них все как с гуся вода, - признался я в своем бессилии управлять этими парнями.
- А Вы, Гена, не стесняйтесь говорить напрямик об их цинизме, лени, бессовестности, наглости и разгильдяйстве всюду, где только можно: на совещаниях, собраниях и в беседах с сотрудниками всех рангов. Это запоминается, люди создают у себя в мозгу определенный образ. Потом забудутся все их достоинства, и вообще люди чаще всего не знают и не вникают в то, что было в действительности. А то, что о ком-то говорилось, формирует общественное мнение. Тогда, если придется применить "хирургию", все будут знать, что эти люди заслуживают порицания, и никто Вас не осудит за репрессии по отношению к ним. Вас все поддержат.
Я попытался возразить:
- Но ведь общественное мнение, Валентин Аркадьевич, дело серьезное. Его впоследствии чрезвычайно трудно изменить, особенно к лучшему. Ведь эти парни со временем повзрослеют и, я думаю, поймут, что поступали неверно. Изменят свою линию поведения, исправятся. Ведь это с опытом дается. А отрицательное общественное мнение о них останется. Если у людей сформируются негативные ассоциации с определенной личностью, им уже трудно объяснить, что это не так. И все равно, даже если удастся их переубедить, в их душах навечно останутся сомнения. Если хозяин раз побьет собаку, она уже никогда не будет ему доверять, как раньше. Всегда будет воспринимать его настороженно. А самые стойкие инстинкты у человека - это биологические, животные. Такие, как самосохранения, размножения, стадный и тому подобные.
- Верно, - оживился Ампиров. - Вы, я вижу, интересовались психологией. Но то, чего Вы почему-то опасаетесь, как раз и нужно умелому руководителю. Тогда Ваш подчиненный осознает, что кроме руководителя его как следует никто не знает, больше никто не видит его достоинств. А руководитель - он будет для него как отец родной. Он и накажет, пусть даже порой несправедливо, но он и оценит, по достоинству. Кроме того, человек со временем меняется в основном к худшему. Если Вы знаете кого-то, кто изменился к лучшему, покажите мне его - я хочу на него посмотреть.