Телефонный звонок нарушил ход моих мыслей. Я решил не отвечать - вдруг это кто-нибудь из начальства? А все наши факультетские начальники очень даже любят что-либо экспромтом поручить по телефону, заставить кого-нибудь искать, что-то кому-то передать и тому подобное. Нет, лучше не подходить. Я продолжал паять свой регистратор. Но телефон упорно трещал и трещал, словно на другом конце провода знали, что здесь сижу я. В конце концов, мое терпение лопнуло. Я отложил паяльник и снял трубку.
- Лаборатория, - сказал я с нескрываемым раздражением.
- Вы что там, все поумирали, что ли? - послышался недовольный голос Ампирова.
- Валентин Аркадьевич, все на обеде, а я решил в их отсутствие немного поработать. Вот сижу...
- Поработать - это, конечно, похвально с вашей стороны. Но на телефонные звонки отвечать все же надо. Я уже несколько минут звоню-трезвоню. Полчаса назад видел вас поднимающимся в лабораторию. А теперь вы меня игнорируете. Хотел уже подниматься к вам на четвертый этаж. К сожалению, Геннадий Алексеевич, тут у нас неотложное дело. Только что позвонили из партбюро факультета и сказали, чтобы от нашей кафедры были представители на лекции, посвященной предстоящему столетию со дня рождения Ленина. Кроме нас с вами на кафедре никого. Одни на занятиях, другие дома - в ванне сидят, кости распаривают. Третьи по магазинам шляются, в очереди стоят, четвертые на базаре за пять копеек торгуются. Хоть "алла" кричи! Так что придется идти нам с вами - больше некому. Пожалуйста, спускайтесь сюда, одевайтесь и заходите ко мне в кабинет.
Ампиров положил трубку. Проклиная про себя и шефа, и партбюро, и Ленина, я выключил паяльник, в скором темпе убрал рабочее место и спустился на второй этаж. Ампиров говорил правду - в преподавательской не было ни души. Я надел куртку, запер за собой дверь и вошел в кабинет Ампирова.
- Здравствуйте, Валентин Аркадьевич, - поздоровался я, остановившись у двери.
- Здравствуйте, Геннадий Алексеевич. Почему Вы заставляете ждать себя? Сначала вы полчаса к телефону не подходите, потом целый час собираетесь. Нам нельзя опаздывать. Там ведь такая публика, что не преминет дать щелчок по носу, Вы же знаете. На хрена это нам нужно?
- Валентин Аркадьевич, не придирайтесь, пожалуйста. Вы же знаете, что мне нужно было обесточить стол, спрятать инструменты, запереть лабораторию...
- Гена, не оправдывайтесь. Это все понятно. Но я знаю, что Вы никогда никуда не торопитесь - ведь правильно?
Я обошел эту реплику молчанием, как бестактность. Ампиров снял с вешалки и проворно набросил на плечи свою обнову - шикарную кожаную куртку. Через минуту мы уже шли по мокрому асфальту в сторону ректорского корпуса. Возле информационного стенда, что у входа в электрокорпус, Ампиров остановился, чтобы окинуть взглядом последние объявления.
- Вы видите, Гена, в половине первого нам уже надо быть на месте и слушать профессора Лекарева. "К столетнему юбилею великого основателя первого в мире Социалистического государства - Владимира Ильича Ленина". Ну и трепач же этот Лекарев - терпеть его не могу! Заливать любит, как будто перед ним детский сад. Сидишь, слушаешь его досужие витиеватые мудрствования и чувствуешь себя полным идиотом, последним кретином. А возмутиться - избави Бог. Вымарают так, что до смерти не отмоешься.
Ампиров посмотрел на часы.
- Как говорится в песне, "у нас еще в запасе четырнадцать минут". Точнее - пятнадцать
- Вот видите, даже сейчас еще целых пятнадцать минут. А Вы корили меня за медлительность, - легонько взбрыкнул я.
- Не корил, а напомнил, что надо быть чуть-чуть оперативнее. Черт возьми, с самого начала учебного года почти каждый день какие-нибудь мероприятия, посвященные столетию Ленина. А до этой самой торжественной даты еще, - он посчитал на пальцах, - целых пять месяцев! С этим б...ским Лениным ни дела, ни работы! А отказаться - Боже сохрани. Эти кликуши тут же тебе "нос пришьют"!
- Полностью с Вами согласен, Валентин Аркадьевич. Каждый из этих профессиональных идеологов стремится показать себя перед другими "католиком больше папы римского", - поддержал я шефа.
Он посмотрел в мою сторону, и мы встретились взглядами. Ампиров криво улыбнулся.
- Только Вы, Гена, смотрите, ни при ком больше такого не болтайте. И, ради всего святого, нигде и никогда ни в коем случае не ссылайтесь насчет этого дела на меня. С Вами-то я говорю свободно. Знаю, что Вы меня не продадите. Вот я вспоминаю свою недавнюю поездку в Париж. Там люди общаются совершенно свободно: ругают свое правительство на чем свет, своего президента по кочкам несут при ком угодно, хоть при полиции. И никому до этого никакого дела, представляете?
Мы уже сворачивали к ректорскому корпусу, когда Ампиров неожиданно толкнул меня в бок:
- Вон, посмотрите, Гена. Профессор Лященко идет. Химик. Ему недавно действительного члена Академии Наук Украины присвоили. Видели, месяца полтора назад приветственный плакат у институтских ворот висел?
Навстречу нам бодро шагал сухощавый старичок с седенькой бородкой клинышком - как у Михаила Ивановича Калинина. Я не успел отреагировать на вопрос Ампирова, так как в следующий момент Лященко был уже совсем рядом. Он поздоровался первым, вежливо приподняв старомодную шляпу. Я знал, что Ампиров всегда завидовал ему, как и всем, кто имел заслуженный успех и приличный вес в ученом мире. С такими людьми он вел себя особенно грубо, всем своим видом как бы высказывая:адно, мол, и мы - тоже такие! Лященко был лет на двадцать - двадцать пять старше Ампирова, но Валентин Аркадьевич демонстративно держался с ним на равных.
- Здравствуйте, Федор Константинович! Рад Вас видеть, как всегда, - ответил Ампиров, небрежно пожимая руку академика.
- Здравствуйте, молодой коллега, - любезно сказал Лященко, протягивая руку мне.
- Здравствуйте, Федор Константинович! - ответил я с искренним почтением.
- Как поживаете, Валентин Аркадьевич?
Тон вопроса Лященко показался мне слегка надменным.
- Спасибо, трудимся. Стараемся работать не за страх, а за совесть, чего и вам желаю, - в тон ему ответил Ампиров. - Вот, на лекцию Лекарева направляемся, как наш партком распорядился. А Вы что, не идете?
- Думаю, что обойдутся и без меня. Без одного цыгана ярмарка состоится. Скажу по секрету, я нашел уважительную причину сбежать - договорился с заводчанами, чтобы вызвали меня на это время, - с улыбкой ответил Лященко. - Что у Вас новенького, Валентин Аркадьевич?
- Да вот, недавно Париж посетил. Как видите, ха-ха-ха... не только вы "по заграницам" разъезжаете!
- Очень хорошо. Рад за Вас, уважаемый Валентин Аркадьевич. Что-нибудь привезли от "проклятых капиталистов"?
- Спасибо. Вот - туфли там купил, - Ампиров, приняв гордый вид, выставил вперед ногу и качнул ею на каблуке из стороны в сторону.
Лященко посмотрел на туфли Ампирова и снисходительно улыбнулся.
- Да не скажите! Не скажите, Федор Константинович! - с возмущением пропел Ампиров.
Лященко опять посмотрел на туфли:
- Извините, Валентин Аркадьевич, но ваши туфли - дешевые. Я же вижу.
- Да что вы! Сто двадцать долларов отдал, как из ружья! Ей-Богу! Я даже чек сохранил. Могу Вам принести показать, - возмутился Ампиров и, обратившись ко мне, добавил, - не верит!
- Ну вот. Я же говорил - дешевые! - сказал Лященко, самодовольно улыбаясь.
- Это за сто двадцать долларов - дешевые? - неподдельно удивился Ампиров.
Словно не расслышав, Лященко попросил:
- Можно на каблучок взглянуть?
Он вынул из внутреннего кармана очки в толстой роговой оправе и необыкновенно ловким движением надел их на нос.
Ампиров, опершись на мою руку, показал подошву. Лященко наклонился, пристально посмотрел на край каблука и снова самодовольно улыбнулся.
- Вот видите - каблучок уже поистерся, - констатировал Лященко с видом заправского эксперта.
- Я все же месяц носил их в Париже да месяц уже здесь ношу, не снимая, в любую погоду!
- А посмотрите-ка на мои.
Я поддержал Лященко за локоть, и он, воспользовавшись моей помощью, показал подошву.
- Ну - все точно так же, как и у меня. Тоже износ налицо, - ответил Ампиров, делая вид, что сдерживает улыбку.
- Так я же свои уже четвертый сезон таскаю. Как и вы, не снимая. Как говорится, и в туман, и в дождь, и в снег. Пятьсот долларов. А ваши - дешевые. Ну, будьте здоровы, коллеги. Мне на завод пора.
Он попрощался, приложив руку к полям шляпы, и поспешно зашагал к площадке, где его поджидала автомашина.
- Издевается, негодяй, - вслед ему прокомментировал Ампиров с нескрываемой досадой. - Врет ведь все! Хочет показать, какой он шибко важный пуриц и крупный швецер!
В ректорском корпусе было тепло и шумно. Я направился, было, в цоколь, чтобы сдать куртку в раздевалку, но Ампиров удержал меня за рукав.
- Вы что, в раздевалку?
- Конечно, Валентин Аркадьевич. Все равно ведь заставят раздеться.
Он легонько подтолкнул меня вверх по лестнице на второй этаж. Я непроизвольно подчинился.
- Мы с Вами, Геннадий Алексеевич, чтобы не стоять потом полчаса в раздевалке в очереди, разденемся в профессорской. На втором этаже. Кто знает, есть у нас здесь с вами лекции на этой паре или нет?
Раздевшись, мы снова спустились на первый этаж и подошли к большой аудитории, где должна была состояться лекция. В коридоре стены были увешаны портретами Ленина и красочными плакатами: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить", "Ленин - вечно живой", "Ленин с нами", "Мы делу Ленина и Партии верны", "Жить и работать - по-ленински" и прочими в том же духе. Вдоль коридора стояли столы, за которыми сидели регистраторы. Мы подошли к столику с буквой "Р", что означало "радиофакультет", и зарегистрировались.
- Главное - зарегистрироваться, а потом можно незаметно уйти. Вы человек неприметный, вам легче. А мне вот, так или иначе, придется сидеть до конца, - сказал Ампиров то ли в шутку, то ли всерьез.
Аудитория была вместительной. Слушатели быстро прибывали и заполняли места, расположенные амфитеатром вокруг кафедры.
- Вся галерка уже занята - ищите свободные места в середине недалеко от прохода, - сказал Ампиров, окидывая взглядом аудиторию.
Мы сели в среднем ряду у самого прохода, и почти сразу же началась лекция. Профессору Лекареву на вид было лет сорок пять, не более. Светло-серый тщательно отутюженный костюм сидел на нем исключительно аккуратно и естественно. Тщательно подстриженные темно-каштановые волосы с обильной проседью подчеркивали строгость, аккуратность и элегантность его вида. Говорил он артистично, высоко подняв голову, как бы выставляя напоказ модный темно-серый галстук, отливающий серебристым атласным блеском.
Ампиров, пользуясь тем, что никто из партийного начальства на него не смотрит, обложился бумагами и что-то писал. Я увлеченно читал прихваченный с собой журнал "Вокруг света", совершенно не слушая Лекарева. Неожиданно Ампиров коснулся локтем моего бока и еле слышно прошептал мне на ухо:
- Слышите, Геннадий Алексеевич? Этот жулик поет, как народный артист. Просто соловьем заливается. Профессионал, ничего не скажешь! Не представляю, как можно было посвятить жизнь такому лицемерию!
Я утвердительно кивнул, стараясь не потерять сюжетную нить читаемого рассказа. Лекарев отчаянно жестикулировал, варьируя голосом, делая продолжительные эффектные паузы, порой замирая в неестественных позах.
- Когда медики производили вскрытие трупа Владимира Ильича, они все были буквально по-ра-же-ны!.. - Лекарев сделал паузу, рассчитывая тем самым стимулировать любопытство слушателей. - Поражены тем... что... почти весь его мозг был закальцинирован! Инструменты о него - сту-ча-ли! Живым оставался только маленький кусочек - размером с небольшое яблочко... И с таким мозгом Ильич работал до последнего дня!
Лекарев застыл, как изваяние, подняв над головой правую руку, сжатую в кулак, словно держа в ней то самое маленькое яблочко. Левой он опирался о кафедру. Ампиров снова наклонился к моему уху и, давясь от смеха, прошептал:
- Слышали? Ха-ха-ха... Еще и выставляет как достоинство, идиот! Ха-ха-ха-ха... Теперь вам ясно, почему вот уже пятьдесят с лишним лет в нашей стране такой ужасный бардак?! Ха-ха-ха...