Еще издали я увидел Шорину, стоящую у фонтана напротив входа в цирк. Ее девятилетняя дочь скакала вокруг фонтана на одной ножке. Заметив меня с Никиткой, Шоринна помахала рукой и двинулась нам навстречу. Иринка пустилась было бегом, но Элеонора остановила ее строгим окриком и велела идти рядом.
- Опаздываем, дорогой! Ты и здесь как на работе! Условились к половине второго, значит надо приходить к половине второго, милый мой!
- Ты и вправду, как на работе. Когда ты рядом, и шефа не надо - с успехом за него справишься по части подначек да подковырок, - парировал я ее выпад.
- Ладно, не язви, - сказала Шорина ехидным тоном.
- Это ты язвишь, а я только адекватно реагирую.
- Тоже мне еще - мужчина! Последнее слово должно быть за ним!
- Да ладно тебе! Так можно бесконечно препираться. А Сойкина уже здесь?
- К сожалению, твоей любимой Сойкиной все еще нет. Краус тоже где-то болтается. Той как всегда некогда. Стремится успеть всюду. Вот уж ни дать, ни взять, как наш шеф.
Иринка подошла к моему Никите, и они, взявшись за руки, стали бегать вокруг фонтана.
- Ира! Играйте здесь, не то потеряетесь! - крикнула Элеонора дочери.
Дети подбежали к нам.
- Папа, я хочу мороженого, - сказал Никита, изображая нечеловеческое страдание.
- И я тоже! Тоже! Тоже хочу! - поддержала его Иринка, подпрыгивая на месте.
Я протянул Никите новенькую пятерку.
- Вот, купи две порции и угости Ирочку.
Схватив деньги, он побежал к киоску. За ним, очертя голову, понеслась Иринка, и они пристроились в хвост очереди.
- Ты не думаешь, что они простудиться могут? - спросила Шорина.
- Будем надеяться на лучшее. Не лишать же детей удовольствия.
- С них хватило бы и того, что мы их в цирк повели.
Мы с Шориной болтали о том - о сем, а толпа у входа в цирк все росла. День выдался довольно жаркий, несмотря на то, что уже перевалило за первую декаду сентября. Иногда ветерок обдавал нас осенней прохладой, но все же было по-летнему жарко и заходить в помещение не хотелось.
Неподалеку остановилось такси, и из него вышла Краус, а вслед за нею выпрыгнула ее десятилетняя Лиза. Я помахал им рукой, и они обе ответили тем же жестом.
- Лиза Вас еще издали из машины заметила, - улыбаясь, сказала Анна. - А где же Ваши милые чада?
- Вон, за мороженым стоят, - указала Шорина на очередь у киоска. - Ну, моя милая, ты не по средствам живешь - все на такси разъезжаешь.
- Тут поневоле будешь разъезжать, если живешь в нашем райончике. На трамвай такие толпы стоят, что с ребенком не влезешь.
Краус раскрыла сумку и протянула Лизе сложенную вдвое пятерку.
- Лиза, беги к Никите с Ирой, пока их очередь не подошла, и попроси купить и тебе порцию пломбира. Другого мороженого не бери, слышала?
Лиза, надув губки, побежала к мороженному киоску, а Краус принялась рассказывать, как ей трудно совладать с дочерью. Шорина слушала ее, как всегда, с иронической гримасой. Она уже собралась, было, что-то съязвить, но из цирка донеслась трель предупредительного звонка. Толпа зрителей устремилась ко входу. Но мы остались на месте в ожидании детей. Вскоре они все трое подскочили с мороженым.
- Ну вот, теперь придется ждать, пока они доедят мороженое. С ним-то не пустят, - недовольно сказала Шорина.
- Ничего страшного, подождем, - отчеканила Краус. - Кстати, там тоже носят мороженое по рядам.
Когда прозвенел третий звонок, мы были уже у самого входа.
- Эта Сойкина все думает, что я обязана здесь дежурить с ее билетом. Еще пять минут, и я продам ее билет, - возмущалась Шорина.
- Вы с детьми заходите, а я подожду ее один, - предложил я.
- Смотрите, вон она, - указала Краус в сторону дороги, откуда спотыкаясь и ища нас взглядом, бежала Сойкина.
Я помахал ей рукой, но она все еще нас не видела. Тогда Шорина сложила рупором газету, которую неизвестно зачем принесла с собой, и закричала в нее так, что все вокруг обратили взгляды в нашу сторону:
- Алиса! Алиса! Мы здесь!
Увидев нас, Сойкина начла энергично к нам проталкиваться, не обращая внимания на недовольные реплики окружающих. Наконец, ее усилия увенчались успехом.
- Здравствуйте, - сказала она, с трудом переводя дыхание. - Простите меня, пожалуйста. Долго трамвая не было, честное слово.
- Бог простит, - успокоил я ее. - Заходи с Элеонорой Спиридоновной. Твой билет у нее.
- Вот возьму и не дам тебе билет. Чтоб не опаздывала. Что это тебе, на занятия, что ли? - язвила Шорина.
- А я на занятия, между прочим, не опаздываю, как некоторые. Кстати, я могу и назад тем же путем, если уж вы так остро ставите вопрос, - кипятилась Алиса.
- Чтоб с вами дети на старости лет так шутили! - пыхнула в ответ Сойкина.
Мы вошли в помещение цирка и стали искать свои места.
- У нас королевские места - первый ряд, - констатировала Шорина.
- А я как раз не люблю первых рядов, - ядовито ответила Сойкина.
По всему было видно, что шоринская "острота" ей все же испортила настроение.
- Я тоже, - сказала Краус, - но для детей это как раз то, что доктор прописал.
В конце концов, мы нашли свои места, и я с облегчением опустился на стул. Дети, усевшись рядом, оживленно болтали.
- Программки! Программки! Кто желает приобрести программку? - послышалось слева.
Вдоль ряда в нашу сторону шла аккуратно одетая миловидная женщина лет пятидесяти, держа в руке стопку программок. Она улыбалась подходившим зрителям, выхватывающим у нее из рук тонкие брошюрки с веселыми рисунками.
- Сколько стоит программка? - спросил я.
- Пятьдесят копеечек. Пожалуйста, молодой человек.
Приветливо улыбаясь, она протянула мне программку и, получив причитающийся полтинник, двинулась дальше. Шорина и Краус тоже взяли по программке, а Сойкина отказалась.
- Экономишь? - продолжала заедаться Шорина, слегка прищуривая насмешливые глазки, в которых искорками играли чертики.
- Нет. Просто не интересуюсь, - ответила Сойкина с оттенком надменности.
- Все слышали? - игриво спросила Шорина. - Чтоб никто не давал Алиске программки. Пусть знает, как скупердяйничать. Кто даст, тот будет для меня врагом номер один.
Сойкина тут же демонстративно попросила у меня брошюрку и с видом полного безразличия начала рассматривать.
- Так, Генка. Ты теперь для меня враг номер один. Понял?
- Что ж, мне не привыкать, - ответил я, стараясь при этом показать абсолютную индифферентность к их перебранке.
Торжественно заиграла музыка, и прожектора осветили арену, на которую строем вышли артисты. Под звуки выходного марша Верди из "Аиды" они сделали почетный круг и замерли, словно античные изваяния. Оркестр умолк.
Зрители зааплодировали. Снова заиграл оркестр, и участники парада-алле, соблюдая строй, покинули арену.
- Воздушные гимнасты Чекановы! - торжественно объявил ведущий.
На арену выбежали двое молодых мужчин и одна девушка. Одетые в белые трико, они поклонились публике и застыли в позе приветствия. Выдержав небольшую паузу, мужчины ловко взбежали наверх по специальным лестницам и начали кувыркаться под самым куполом, перепрыгивая с трапеции на трапецию. Девушка, разбежавшись, сделала несколько сальто. В это время откуда-то сверху спустилась трапеция. Девушка ухватилась за нее и взмыла под самый купол, где кувыркались ее партнеры. Они стали раскачиваться вниз головой, удерживаясь на трапециях ногами, а девушка перепрыгивала от одного к другому, качаясь на руках у каждого из них по очереди. Потом она сделала несколько переворотов на своей трапеции, пару раз качнулась, лежа вниз лицом прогнувшись с вытянутыми в стороны руками, и неожиданно скользнула вниз головой. Зрители непроизвольно охнули, но девушка удержалась за перекладину кончиками носков, подтянулась и снова начала раскачиваться, сидя на трапеции.
Публика зааплодировала, а наши дети стали возбужденно кричать, теребя друг друга, особенно Никита с Иринкой. Гимнасты спрыгнули на арену, поклонились и убежали.
Вышли фокусники. Они вынимали из пустых ящиков петухов, попугаев, букеты цветов и пестрые гирлянды, связанные из носовых платков. Потом один из них попросил у ведущего закурить. Тот угостил его сигарой. Но когда фокусник попросил зажигалку или спичку, ведущий жестом дал понять, что никакого огня у него нет. Махнув на него рукой, фокусник взял сигару в рот и стал делать вид, что курит. После нескольких мнимых затяжек он начал пускать дым, и все увидели, что сигара уже зажжена и раскурена. Опять раздались аплодисменты.
Потом вышла дрессировщица с кошками и собаками. Она изображала учительницу, а животные, сидя за партами, выступали в роли учеников. Учительница задавала задачи, а собаки лаем сообщали ответ. Учительница сказала, что рыженький терьерчик получил пятерку, и он радостно замахал хвостиком. Но вот красивая белая пуделица на вопрос "сколько будет три минус два" пролаяла два раза. Учительница возмутилась и строго сказала, что у нее на уме только прогулки да прически и объявила, что ставит ей двойку. Та с удрученным видом положила голову на парту и истошно завыла.
- Нужно не плакать, а прилежно учиться, - назидательно сказала учительница.
Дети корчились от смеха, а мне казалось, что Иринка с Никитой смеются задорнее всех.
Прозвенел звонок. Учительница скомандовала:
- Урок окочен. Дежурный, вытирай доску!
Серый спаниель подбежал к доске, встал на задние лапы, передней прижал к ней тряпку, висевшую на шнурке, и стал энергично водить ею по исписанной мелом поверхности. Дети снова залились веселым смехом.
Затем выступали жонглеры, эквилибристы, велосипедисты. В перерывах публику веселили клоуны. Дети радовались им больше, чем всем остальным номерам вместе взятым. Один их вид уже вызывал у моего Никиты бурю эмоций. Дочери Шориной и Краус реагировали более сдержанно, как старшие.
После выступления акробатов на арену вышел толстопузый клоун в помятой фетровой шляпе, из-под которой пучками торчали волосы рыжего парика, в клетчатом пиджаке, в пижамных штанах чуть ниже колен и ботинках огромного размера. На собачьем поводке он тащил за собой большущий будильник. Дети встретили его веселым хохотом.
- Чего это ты на поводке будильник тащишь? - спросил ведущий.
- Понимаете, - ответил клоун, размашисто жестикулируя, - иду я вчера по главной улице, тащу на поводке своего Тузика. Он упирается, не хочет идти - хоть убей. Тут из подворотни выскочила большущая собака, залаяла на моего Тузика. Ну, он вскочил, поджал хвост и пошел, и пошел, и пошел, и пошел...
- Но я тебя спросил, почему ты за собой будильник тащишь?
Клоун смешно подпрыгнул, укоризненно посмотрел на ведущего и снова начал рассказывать:
- Иду я вчера по главной улице, тащу на этом поводке своего Тузика. А он упирается, на землю падает. Ни в какую не идет, паршивец. Тут из подворотни выскочила большущая собака, облаяла моего Тузика. Ну, он вскочил, поджал хвост и пошел, и пошел, и пошел, и пошел...
- Нет, ты мне все же скажи, почему ты волочишь будильник по земле?
Клоун, ища сочувствия у публики, повертел пальцем у виска, дивясь бестолковости ведущего. Потом тяжело вздохнул и снова начал:
- Иду я вчера по главной улице, тащу на этом поводке своего Тузика. А он упирается...
- Это ты уже несколько раз повторил, - перебил ведущий. - Ты можешь вразумительно сказать, причем здесь часы?
- Как это причем? Пойду я сейчас по главной улице с часами на поводке. Из подворотни выскочит большая собака, облает мои часы. Вот они и пойдут, и пойдут, и пойдут, и пойдут, и пойдут...
Публика захохотала. Дети были в восторге. Никитка аплодировал так, что у него покраснели ладони.
Потом выступила группа наездников. По арене грациозно скакали белые лошади в роскошных плюмажах. Джигиты в белых трико на полном скаку впрыгивали в седла, наклонялись до самого пола, подбирали мячи, швыряли их и ловили. Молоденькие девушки скакали, стоя на седлах, подпрыгивали на них и делали сальто с пируэтами. Потом вся группа спешилась, поклонилась публике и под громкие аплодисменты покинула арену.
И снова вышли клоуны. При виде их дети громко захохотали, предвкушая очередное веселье. Один был одет в клетчатые брюки со штанинами разной длины, короткий пиджак оранжевого цвета и черную шляпу-котелок. Другой был в широкополой соломенной шляпе, длинном зеленом пиджаке в крупную клетку и в туфлях с длиннющими острыми носками, задранными кверху, как у Хоттабыча. Брюки на нем были ярко-фиолетового цвета с разноцветными латками на коленях и заднице. Из огромных карманов пиджака торчали непомерно большие ножницы и расческа. Напевая веселую песенку, он шагал навстречу первому, катя за собой тележку с грузом, и словно ничего не видел перед собой.
Тот, что в котелке, смотрел на ходу в книгу и повторял, пытаясь зазубрить:
- Калий, натрий, серебро в первой группе заодно... Калий, натрий, серебро в первой группе заодно... Калий, натрий, серебро в первой группе заодно...
Они заметили друг друга только после того, как столкнулись.
- Привет, Козлов! - сказал тот, что в котелке.
- Здорово, Баранов, - обрадовался тот, который с тележкой. - Ты что здесь делаешь?
- Иду домой с экзамена, - ответил Баранов.
- Ха-ха-ха! - захохотал Козлов. - Ты же мне весной говорил, что учишься только на пятерки! Ха-ха-ха!
- Нет, что ты! На какие там пятерки! - сказал Баранов в смущении.
- А в прошлый раз - весной - ты мне врал! - укорил его Козлов.
- Нет, не врал. Я никогда не вру, - оправдывался Баранов.
- Ты же мне говорил, что ты отличник! Ха-ха-ха! - смеялся Козлов.
- Так я и вправду отличник! - сказал Баранов, задирая нос.
- Ты же сам только что сказал: "На какие там пятерки"! Заврался! Заврался! - издевался над ним Козлов.
- Э-э-э... конечно. На какие там пятерки! Только на пятерки с плюсом! - выкрутился Баранов.
- На пять с плюсом, говоришь? Ха-ха-ха! А идешь с переэкзаменовки! Ой, насмешил! Ха-ха-ха! Врун какой! Ха-ха-ха! - смеялся Козлов, указывая пальцем на Баранова.
- Не с переэкзаменовки, а... а... просто с экзамена!
- Что ты врешь? Какие же экзамены осенью? Заврался! Ха-ха-ха! Заврался! Ха-ха-ха! Заврался! Ха-ха-ха! - Смеялся Козлов, приседая и хватаясь за живот.
- И ничего не заврался. Я иду с самого настоящего экзамена, - обиженным тоном возразил Баранов.
- Вот врун! Осенью у пятерочников экзаменов не бывает - только переэкзаменовки. У двоечников! - издевался Козлов.
Баранов отчаянно моргал глазами, обведенными широкими синими контурами, словно соображая на ходу, как выкрутиться. Вдруг он замер на месте, и лицо его осветилось широкой улыбкой.
- Понимаешь, Козлов, дело в том, что весной мои ответы на экзамене учителям очень понравились, и они попросили меня прийти и осенью, чтобы получить от них удовольствие еще раз!
Публика весело смеялась, а дети просто надрывались от смеха.
Козлов задумался, а Баранов перешел в наступление:
- А сам-то ты что здесь делаешь?
- Я? На работу иду, - с гордостью ответил Козлов.
- На работу? И кем же ты работаешь?
- Директором парикмахерской! - гордо ответил Козлов и достал из кармана огромные ножницы и гребешок.
Лицо Баранова посерьезнело.
- И давно ты директорствуешь?
- Сегодня первый день. Только закончил курсы парикмахеров! - ответил Козлов, щелкая ножницами.
- И сколько у тебя мастеров работает? - не унимался Баранов.
- Пока только я один. Хочешь, тебя в помощники возьму? Будешь заместителем директора парикмахерской! - многозначительно ответил Козлов. - Как?! Звучит, а?
- Так я же ничего не умею, - растерянно ответил Баранов.
- А что там уметь - стриги да брей, стриги да брей, больше ничего! А что непонятно будет, я тебе объясню.
- Ну, если так, то я согласен. Попробую. Говори, Козлов, что мне делать.
- Давай сначала вывеску повесим. Вот. На, вешай!
Козлов порылся в тележке и достал вывеску, свернутую в рулон. Сверху на тонком тросе спустился крюк, и Баранов повесил на него рулон. Трос поднялся вверх, рулон развернулся, и все увидели надпись: "Стрижка-бришка волосей". Последовал новый взрыв детского смеха. Баранов прочитал и повертел пальцем у виска.
- Что ты там написал? Это неправильно! Стрижка-бришка волосей! Ха-ха-ха-ха! - ни одного правильного слова! - возмутился Баранов.
- А как правильно? - недоуменно спросил Козлов.
Баранов поднял руку, плакат с надписью опустился. Баранов тут же заменил его и громко прочитал:
- Стритье-бритье волосов!
Снова зазвенел детский смех. Никита был в восторге, Иринка и Лиза тоже смеялись от души.
- Тоже мне еще грамотей! - с возмущением сказал Козлов. - Меня исправлять берется, а сам пишет еще хуже! Все здесь неправильно! Нужно писать "стритье и бришка волосьев"!
По рядам прокатилась новая волна детского смеха.
- Ты меня совсем запутал, Козлов! Давай лучше напишем просто "стрижем и бреем".
- Идет. Молодец, Баранов. Только надо подписать наши фамилии.
- Это еще зачем?
- А чтобы нас не перепутали с другими мастерами, не-ква-ли-фи-ци-ро-ван-ными, - назидательно сказал Козлов.
И вверх взлетела новая вывеска:
"СТРИЖЕМ И БРЕЕМ
Козлов и Баранов"
Тут же на арену вышел третий клоун в цилиндре пушкинских времен, отливающем шелковым блеском, и подвел к ним барана - стригите, мол.
- Мы животных не стрижем, - сказал ему Козлов.
- Да? - удивился клоун в цилиндре. - А почему же вы написали вывеску, что стрижете и даже бреете козлов и баранов?
- Козлов и Баранов - это наши фамилии, дурья твоя голова, понял? - просветил его Козлов, постучав себя по лбу.
- Тогда вывеску надо как-то иначе написать, - сказал тот, что в цилиндре. - А то получается: "стрижем и бреем козлов и баранов".
Дети засмеялись опять.
- Ну, как же тогда нужно написать, чтобы всем было ясно, что Козлов и Баранов - это наши фамилии? Может быть, ребята подскажут? Как, ребята, а? Подскажите кто-нибудь, пожалуйста! - обратился Козлов к публике.
Дети закричали вразнобой:
- Поставить запятую после слова "бреем"!
- Лучше точку! Точку поставить!
- Фамилии с заглавных букв написать!
- Правильно, Козлов, поставь точку! И фамилии наши напиши маленькими буквами, но чтобы с больших начинались!
Под купол взметнулся плакат с надписью:
"СТРИЖЕМ И БРЕЕМ.
Козлов и Баранов."
Раздались аплодисменты, а ведущий программу вышел на середину арены и торжественно объявил:
- Ан-тракт!
Мы вышли на улицу немного подышать свежим воздухом. Дети были в восторге и комментировали последнюю клоунаду на все лады, перебивая друг друга. Мы купили им по пирожному и по маленькой бутылочке ситро.
- Видишь, Гена, а ты говорил, что тебе жаль времени, чтобы ходить в цирк. Да разве можно лишать детей такого удовольствия? - сказала Шорина.
- Для них это, конечно же, удовольствие. Но для меня это пустая трата времени. И не более того.
- Но живем-то мы ради детей, - вмешалась Краус.
- Да и нам общаться надо не только по работе, - добавила Сойкина.
Звонок прервал нашу дискуссию, и мы вернулись в душное помещение.
Второе отделение началось с выступления труппы известного иллюзиониста Эмиля Кио. Дети удивленно перешептывались, когда по мановению волшебной палочки ассистентка, которую заперли в одной будке, вышла из другой, на противоположной стороне арены. Их восхищению не было границ при виде того, как маленькая гимнастка чудесным образом пролазила сквозь застекленную рамку, как в совсем небольшой сундук залезло несколько человек, а потом этот сундук оказался пустым. Публика восхищенно аплодировала, когда Кио брал в руки электрическую лампочку, и она вспыхивала ярким светом, хотя в руках у него не было никаких проводов.
Один из ассистентов Эмиля Кио принес небольшую деревянную тумбочку, накрытую салфеткой. Кио положил на нее руку, тем самым демонстрируя, что она совершенно холодная. Затем пригласил из публики хорошенькую девушку, попросил проверить, холодная или горячая поверхность тумбочки. Розовой ладошкой девушка пощупала поверхность и сказала, что она никак не горячая. Тогда Кио поставил сковородку на тумбочку, взял протянутое ассистентом куриное яйцо, разбил его, выплеснул на сковородку и изжарил яичницу. Зрители искренне удивлялись. Так, наверное, в девятнадцатом веке удивлялись папуасы, когда Миклухо-Маклай зажигал в чашке спирт.
Потом Кио взял толстый белый пеньковый канат, точь-в-точь как корабельный швартов, завязал его сложным морским узлом, подозвал ассистента и тот перерезал канат в указанном месте. Затем ассистент накинул на руки Кио салфетку. Когда Кио ее убрал, канат оказался целым и невредимым.
Другой такой же канат Кио небрежно швырнул на пол, и он распростерся, извиваясь, словно большая белая змея. Подхватив канат, Кио скрутил его в бухту, опустил в ящик через отверстие в крышке и тут же медленно начал тащить его конец вертикально вверх. Но канат не падал, а оставался прямым и жестким, как деревянный шест. Когда конец каната поднялся над полом метра на три, Кио отошел в сторону, а стройненькая гимнасточка вскарабкалась по нему, застыла наверху в эффектной позе, красиво соскочила на пол и с поклоном удалилась под звуки оркестра, после чего канат вновь стал мягким и шлепнулся на пол. Зрители зааплодировали, а Иринка недоуменно спросила, как это можно сделать.
- В него, наверное, из-под пола кто-то палку вставлял, - предположил Никита.
Затем на арену вынесли стол, на который поставили настольную лампу и пепельницу, а сам Эмиль Кио положил на него свой портсигар и трость. Заиграла музыка. Кио обратился к публике:
- Желающие могут сейчас позвонить по какому угодно номеру телефона с помощью любого из этих вот предметов - лампы, пепельницы, портсигара или тросточки. Ну, есть желающие?
Желающих было много. Кио выбрал улыбчивую блондинку из первого ряда:
- Пожалуйста, прошу Вас, - произнес он, галантно протянув ей руку.
Подбадриваемая аплодисментами, девушка выпорхнула на арену. Кио элегантно поклонился публике, и девушка сделала то же самое, кокетливо тряхнув роскошными золотистыми кудрями, волнами ниспадающими ей на плечи.
- Ну-с, из чего вы предпочитаете говорить? - спросил Кио, сделав движение рукой в сторону предметов, разложенных на столе.
Она выбрала портсигар.
- Теперь называйте номер. Говорите в портсигар, пожалуйста, - он взял ее руку и поднял так, чтобы портсигар был на уровне рта.
- Сорок семь тридцать четыре, - закончила она и замерла в ожидании.
Динамики вновь отозвались щелчками, а потом все услышали гудки телефонного зуммера - один, другой, третий...
- Да! - ответил молодой мужской голос.
- Привет, Жорик. Ха-ха-ха... Ты меня слышишь? - спросила она вперемешку со смехом.
- Ты, Леночка? Откуда ты говоришь? - ответил Жорик с нотками удивления в голосе.
Девушка застенчиво посмотрела на Эмиля Кио. В ответ он подмигнул, указывая на портсигар.
- Из... из этого... из портсигара! Ха-ха-ха! Засмеялась девушка.
- Что? Откуда-откуда?
- Ну, из портсигара, - ответила она, окончательно уже освоившись и войдя в роль.
- Я, наверное, ослышался? Мне слышится "из портсигара", что ли, - недоуменно ответил парень.
- Нет, ты не ослышался. Я действительно говорю из портсигара.
- Из какого такого портсигара? - недоумевал парень.
- Из серебряного, по-моему! Ха-ха-ха-ха! - продолжала его разыгрывать Леночка.
Зрители весело хохотали.
- Леночка, с тобой все в порядке? Ты здорова? Что с тобой?
Последовала новая волна смеха, а наши дети вообще - истерически заливались.
- Со мной все в порядке, Жорик. Не беспокойся обо мне, пожалуйста, - попыталась она успокоить собеседника.
- Где ты сейчас, Леночка?
- В цирке. Идет представление Эмиля Кио. Я говорю из его портсигара. Тебя слушает весь зал! Ха-ха-ха! - сказала Леночка, задыхаясь от смеха, а публика снова поддержала ее аплодисментами.
- Вон оно что! Разыграла, бессовестная! Понятно, это штучки Кио! Как это я сразу не допер!
- Прости уж, так получилось.
Кио взял из ее рук портсигар и положил в карман, давая понять, что сеанс связи с Жориком окончен.
- Есть еще желающие? - вновь обратился Кио к публике.
Зрители первых рядов разохотились вовсю и рвались на арену наперебой.
- Есть! Есть!
- Конечно же, есть! Я хочу!
- Давайте я пойду!
- Ну, пусть вот этот молодой человек теперь попробует, - сказал фокусник, приглашая несколько неуклюжего парня, сидящего в третьем ряду.
Смущенно улыбаясь, парень нерешительной походкой подошел к столу и остановился, раздумывая, каким предметом воспользоваться для телефонного разговора. Кио взял его за руку и совершил с ним на арене круг почета, непрерывно кланяясь публике. Парень также пытался кланяться, но у него это получалось как-то неуклюже, от чего публика хохотала пуще прежнего, а парень густо покраснел от смущения. Наконец они подошли к столу, и Кио спросил:
- Ну-с, молодой человек, выбор за Вами. Из чего Вы будете говорить?
Парень взял трость.
- Из тросточки? Отлично. Пожалуйста, называйте номер телефона. Старайтесь в рукоять говорить, - командовал иллюзионист.
Парень стоял в нерешительности. Кио наклонился к нему, задав какой-то вопрос, потом вновь обратился к зрителям:
- Молодой человек приезжий, местных телефонов не знает. Поможем ему. Кто-нибудь может назвать номер своих друзей или знакомых?
Публика зашумела, выкрикивая номера, но Кио, видимо, в шуме не смог расслышать ни одного и повернулся в нашу сторону. Внезапно оживилась Шорина:
- Ха-ха! Сейчас телефон Кускова назову. Интересно, как он прореагирует?
Она вскочила с места и громко выкрикнула хорошо поставленным лекторским голосом:
- Сорок два - десять - семьдесят!
- Великолепно. Спасибо. Как, молодой человек, воспользуетесь помощью этой симпатичной дамы? - спросил Кио.
Парень кивнул и сбивчиво повторил номер домашнего телефона Виталия Кускова. В динамиках послышались щелчки, затем длинные гудки. А Кио спросил:
- Кого позвать?
- Виталия Никитича! - выкрикнула Шорина.
- Ал-ло! - послышался из динамиков спокойный голос Кускова.
- Позовите, пожалуйста, этого... как его... Виталия Никитича, - вспомнил, наконец, парень.
- Он Вас слушает, - растягивая слова, ответил Кусков.
Парень замешкался и посмотрел на иллюзиониста, ища поддержки. Кио, не произнося ни слова, недвусмысленно указал на трость.
- Вы знаете, откуда с Вами говорят? - с хитринкой в голосе спросил парень.
- Конечно! - уверенно ответил Кусков.
- Ну, как Вы думаете, откуда?
- Из жопы! - раздраженно выкрикнул Кусков.
В динамиках раздался щелчок, затем последовали короткие гудки. Публика на мгновение замерла, а потом взорвалась истерическим смехом. Кио поднял было руку, пытаясь угомонить зрителей, но тщетно. Истерический смех не прекращался несколько минут. Украдкой я посмотрел на Шорину. Она сидела красная, как рак, и готова была провалиться сквозь землю от стыда. Кио сделал еще одну попытку утихомирить зрителей. Результат был тот же. Тогда он кивнул дирижеру оркестра, и зазвучала музыка. Мало-помалу зрители успокоились. Оркестр умолк, и ведущий торжественно объявил:
- Уважаемые зрители! Наше представление окончено!
До троллейбусной остановки мы шли молча. Только дети оживленно обсуждали детали представления, акцентируя внимание на реплике Кускова. Мы то и дело останавливали их, повторяя, что так говорить нехорошо. Они на минуту умолкали, но потом со смехом снова возвращались к запретной теме.
На остановке толпился народ. Погода была великолепная, и мы решили немного пройтись пешком. Несколько раз мы пытались начать непринужденную беседу, но разговор не клеился. Когда мы остановились, чтобы, наконец, попытаться влезть в переполненный троллейбус, Шорина сказала:
- Цирк выездной у меня с этим Кусковым! Дурак, и все!
Она сделала выжидательную паузу. Несмотря на то, что на ее реплику никто не откликнулся, она продолжила:
- Он, конечно, не дурак, но в данном случае поступил, как круглый дурак. Полный идиот! Завтра на кафедре я ему выскажу все, что я о нем думаю.
На другой день, когда Шорина пришла на кафедру, я уже провел лабораторную работу и собирался домой. Краус сидела за рабочим столом и что-то выписывала в тетрадь из толстенной книги. Сойкина, подбоченясь, стояла у окна и наблюдала, как пестрая толпа студентов выходила из соседнего корпуса и широким потоком растекалась по аллее в обе стороны.
Шорина поставила на рабочий стол свой тяжелый портфель, подошла к висевшему на стене зеркалу и стала поправлять прическу. В это время, оживленно беседуя, в преподавательскую вошли Кусков и Феклушин.
- Здравствуйте, кого не видел, - сказал Феклушин, небрежно швырнув на свой стол тонкую коричневую папку.
- Здравствуйте, - с достоинством вторил ему Кусков.
Все, кроме Шориной, кивнули в ответ на приветствия, продолжая заниматься каждый своим делом.
Кусков вынул из пачки сигарету и принялся тщательно ее разминать. Казалось, что кроме этой сигареты для него ничего в этом мире не существует
- Здравствуй-здравствуй, дорогой, - ответила Шорина после некоторой паузы. - Ну и опозорил же ты меня вчера! До сих пор не могу в себя прийти!
Кусков вопросительно посмотрел на Шорину.
- Я? Вчера? Помилуйте, Элеонора Спиридоновна, вчера было воскресенье, и мы с Вами вообще не виделись. Как я мог Вас опозорить - ума не приложу.
Он говорил как всегда медленно, почти речитативом, и улыбался от уха до уха во всю полноту щек.
- Ладно, не прикидывайся. Как будто и вправду ни о чем не догадываешься! - зло улыбаясь, ответила Шорина.
- Ей-Богу, сном-духом ничего не ведаю. Да Вы скажите прямо, Вы же знаете - догадываться я не умею. Хоть убейте, никак не вкурю, чем таким я мог Вас опозорить?
- Да? А своим хамским ответом по телефону? Когда тебе из цирка позвонили, с представления Эмиля Кио!
- Что? Из цирка? Так это звонили Вы? С представления Кио? - глаза его округлились, и он захохотал. - Хо-хо-хо-хо! Ой! Хо-хо-хо-хо! Хо-хо-хо-хо!..
- Да, представь себе. Тебя слушали все зрители, дорогой мой, в том числе дети. Кстати, и наши дети тоже, - возмущалась Шорина.
- Да что Вы, Элеонора Спиридоновна! Хо-хо-хо-хо! Ой, не могу! Хо-хо-хо-хо! Но я же не знал, ей-Богу не знал! Хо-хо-хо-хо!..
- Я вот думаю, как это ты, интеллигентный парень, сын интеллигентнейших родителей, мог себе позволить такое хамство? - не унималась Шорина.
А Кусков все хохотал. Лицо его стало красным, как помидор. Он выронил на пол сигарету, с трудом наклонившись, поднял ее и, не переставая хохотать, бросил в урну. Я и Сойкина также расхохотались. Краус продолжала делать вид, что ничего не замечает, а Шорина метала во все стороны гневные взгляды, словно молнии. Феклушин тоже смеялся за компанию. Он недоумевающее смотрел на все происходящее, терпеливо ожидая развязки; хотя я зал, что он весь сгорает от любопытства.
Наконец Кусков начал успокаиваться. Он снял очки, достал носовой платок и утер слезы. Спрятав платок, он вынул кусочек желто-коричневой замши и, протирая им очки, посмотрел на Шорину.
- Понимаете, Элеонора Спиридоновна, я как раз в это время прилег вздремнуть. Слышу - что-то мне мешает спать. Прислушался - телефонный звонок. Ну, ответил. Спрашивают меня. По имени и отчеству. Потом начинают голову морочить. Я понял, что кто-то балуется. Ну, думаю, нужно ответить так, чтоб ему расхотелось, причем надолго, - его полное лицо расплылось в добродушной улыбке. - Вот я и ответил. Еще интеллигентно, между прочим. Мог бы и покрепче. Но это был ведь не Ваш голос, Элеонора Спиридоновна. Мужской. Верно?