Июльское полуденное солнце беспощадно обжигало каждого, кто отваживался покинуть тень. Мы стояли под густой сенью платана, и я с грустью смотрел в глаза Марине. Подняв на меня взгляд, она нежно улыбнулась и зачем-то стала поправлять воротник моей рубашки. Тетя Клава - ее мама - и семилетний брат Петька стояли чуть поодаль, ожидая объявления посадки на речной трамвай до Тарасовки. Я вновь поймал Маринин взгляд, и ее темно-синие глазищи сверкнули каким-то особым и, как мне показалось, демоническим блеском.
- Ха-ха-ха, - смеялась она. - Ну чего ты на меня так смотришь? Ха-ха-ха-ха! Хоронишь меня, что ли?
- Мариночка, - пролепетал я, задыхаясь от волнения, - как же так? Ты уезжаешь... Бросаешь меня здесь... Я этого не переживу!
- Еще как переживешь, Геночка! Как миленький переживешь!
- Издеваешься?
- Вот увидишь - ничего с тобой не случится! Ха-ха-ха-ха!
Подбежал Петька и весело прощебетал:
- Маринка и Генка! Мама спрашивает, вам купить мороженого?
- Нет, - отмахнулся я от него, как от комара на рыбалке.
- А мне пусть купит, - кокетливо сказала Марина, - и Гене, разумеется, тоже.
- Так он же не хочет!
- Это он так, скромный очень. Давай, наминай скорее мороженое. А то сейчас посадка будет.
- Слышь, Петька! Мне, я сказал, не надо! - повторил я.
- Надо! Надо! - кричал он, убегая к матери.
Маринка опять залилась звонким смехом, от которого у меня мутился рассудок. Я смотрел на ее грациозную фигуру, красивые нежные руки, длинные, необычайно длинные черные ресницы и косы пепельного цвета. Наверное, - думал я, - именно про такие косы поется в песне: "Полюбил он пепельные косы, алых губ нетронутый коралл"... Губы у нее тоже как коралловые. Только уже не эти... "нетронутые". Я их столько целовал! Вот и сейчас поцелую. При всех! Я сгреб ее в охапку и попытался поцеловать. Но она, обычно такая нежная и ласковая, резко оттолкнула меня и гневно посмотрела мне в глаза.
- С ума сошел, что ли? Целоваться средь бела дня лезет! Да еще при всех! Прямо на глазах у мамы моей! Она мне знаешь как даст, если увидит! Ты этого хотел? Да? Чего позоришь меня на речном вокзале?! Здесь столько знакомых!
- Прости. Не мог удержаться, - оправдывался я.
- Подумаешь! Любовь свою всем показывает! Зачем они мне? Да они обо мне знаешь, что подумают! Все. Пришел, попрощался - и хватит. Пока! До конца августа!
Она резко повернулась, вознамерившись идти к матери. Но тут подбежал Петька и протянул нам по порции мороженого в вафельных стаканчиках. Она взяла. И я тоже. Машинально.
- Как? Вкусно? - спросил Петька.
- Да, очень, - ответил я, не думая.
- Ну вот! А задавался! Кричал - не хочу! - язвил Петька.
- Петро, не галди, - сказала Марина. - Нам с Геной поговорить надо.
- А вы до сих пор не поговорили? Целовались даже! Я видел!
- Ты чего брешешь? Кто целовался? Гена попрощаться хотел, а я ему - еще рано! Понял? А ну-ка чеши отсюда! А то сейчас таких чертячек надаю! - гневалась Марина.
- Да иди ты - надаю! Как залындю сейчас! - по-уличному ответил Петька.
- Что еще за слово - залындю? От кого ты его слышал?
- Отвяжись ты! Ни от кого!
Петька, не оглядываясь, пошел к матери, изнывавшей от жары в плотной тени платана у самой пристани.
- Видишь, как ты меня опозорил! Теперь маме скажет! И мне влетит. Давай, уходи. Сейчас посадка начнется.
- Прости, я не хотел. Просто мне очень грустно с тобой расставаться.
- Что я, надолго, что ли? Меньше, чем через месяц буду. У тебя друзей куча. По рыбу с Вовкой пойдешь!
- Ну их. Я больше не хочу по рыбу. Я с тобой хочу. Вот ты поедешь в свою Тарасовку, а там столько пацанов! Наверняка кто-нибудь получше меня найдется!
- Найдется, так найдется. Что ж поделаешь, если сумеет понравиться! Такая судьба, значит! - дразнила она меня.
- А-а-а... вон ты как? Чего же ты мне тогда мозги морочила? Вчера еще говорила, что любишь!
- То было вчера.
- А сегодня у тебя уже другие намерения? Успела разлюбить? Врала, значит?
Я с силой швырнул почти целый стаканчик мороженого в Днепр. Гнев захлестнул меня горячей волной, мне захотелось наговорить Марине оскорблений - штук пятьсот, не меньше. Я задыхался от злости и не находил подходящих слов. Все казались недостаточно обидными, слишком мягкими.
- Ты... Ты! Я теперь... - шипел я ей в лицо, захлебываясь от ярости.
- Все, все, успокойся ты, наконец! Кипяток! Да как я могу забыть, что ты здесь меня дожидаешься? Мне ведь и самой расставаться знаешь как неохота?! Ведь такого как ты ни у одной девчонки у нас на квартале нет. Все умирают от зависти. Я только чуть-чуть попробовала пошутить, а ты уже так обо мне подумал! Как ты мог!
Я почувствовал, как мой гнев угасает, сменяясь своей противоположностью. А Марина взяла меня за руку и виновато посмотрела в глаза.
- Геночка, ну пожалуйста, не кипятись. Это я так, проверить тебя хотела.
- Да я и не злюсь, собственно. А как представил себе на мгновение, что ты там с другим... - чуть не сдох от ревности!
На причале ударил колокол. Люди в срочном порядке стали разбирать свои вещи, и у трапа тут же образовалась очередь.
Тетя Клава помахала нам рукой, приглашая Марину, и, подхватив пожитки, вместе с Петькой направилась к трапу.
- Все, Гена. Я пошла.
- Погоди. Успеешь еще. Это только первый звонок.
Ее волосы пахли какой-то полевой травой. "Интересно, чем она голову полощет, что так приятно пахнет? Лучше всяких духов, - думал я, вдыхая этот, как мне казалось, божественный аромат. - Наверное, отваром пижмы. А может, полыни... или чабреца"?
Словно завороженный я смотрел в густую синеву Марининых глаз, держа ее за руки. А глаза ее задорно и насмешливо сверкали необыкновенными искрами, обжигающими душу. Ни у кого нет таких глаз!
Мы молчали. Я мучился, а она опять смеялась надо мной, распаляя во мне гнев и ревность. Ударил второй колокол. Она попыталась освободить руки. Но я удержал их.
- Еще минутку, Мариночка! Хоть чуточку еще постой со мной!
На палубе речного трамвая уже волновалась тетя Клава:
- Мариночко! Швидше, доню моя! Прощайтеся! Зараз вiдходить!
Марина легко и небрежно чмокнула меня в щеку и помчалась к уже пустому трапу. Взбежав на палубу, она помахала мне легкой голубой косыночкой, неизвестно каким образом появившейся у нее в руках. В ответ я помахал рукой. Как по сердцу ударил третий колокол. Матросы ловко убрали трап и задраили бортовой проход. Из динамика на капитанской рубке сухо и буднично прозвучало:
- Отдать швартовы.
Ранее я представлял себе совсем другое звучание этой команды, такой торжественной и романтичной. По моим представлениям от нее должны были приходить в трепет и матросы, и пассажиры, и провожающие. А тут так просто, как бы невзначай. Даже без восклицания. Таким тоном говорят на базаре: "С Вас три рубля".
Молодой матрос снял с кнехта кормовой швартов и швырнул его напарнику на причале. Потом точно так же был отдан и носовой. Заработал дизель, завыла сирена, и речной трамвай стал медленно отваливать от пристани.
Марина протиснулась на корму, к самому борту и смотрела на меня, то поднимая вверх свою голубую косыночку и небрежно размахивая ею, то опуская ее за бортовую сетку.
Наконец, катер развернулся и, набирая скорость, двинулся вниз по течению, унося к югу мою первую любовь. Катер уже отошел на приличное расстояние, а Марина все стояла на корме и махала мне на прощание своей легкой голубой косыночкой.
Стоя под беспощадным солнцем, я был не в силах оторвать взгляд от уходящего катера. В голове роились самые неприятные мысли. В груди что-то защемило, заныло, и меня начало мучить чувство несправедливой обиды. Как она могла бросить меня? Ведь она же знала, что я ради нее отказался от поездки с мамой в Ялту! А мне так хотелось к Черному морю! Мама и вся родня были очень удивлены, что я не хочу ехать, пытались уговорить меня. Но я твердо стоял на своем. В конце концов, от меня отстали. А вечером я сказал Марине, что в Крым не поеду, буду этот месяц с нею. Она рассмеялась:
- Ну и зря! А я бы на твоем месте с удовольствием поехала в Крым! Там так классно!
- Мне классно там, где ты.
- И мне тоже. Но у нас впереди еще много времени. А лето быстро проходит. Вот мы с мамой и Петькой скоро поедем к бабушке в Тарасовку. Гена, какие там места! Закачаешься! Бабушка живет у самого берега Днепра. Пляжик наш из окна видно. Купайся, сколько хочешь! И ни у кого спрашивать не надо! Домой ходить - только спать да хавать!
- И ты поедешь с ними, а меня бросишь? Тебе что, здесь Днепра мало?
- Почему брошу? Я же приеду.
- А я буду один, да? Ты променяешь меня на удовольствие? Да?
- Никого я не меняю. Причем одно к другому?
Я негодовал, но все же не верил, что она может поступить таким образом после того, как я отказался от гораздо большего удовольствия ради нее одной. И теперь - вот! Все это правда! Как это жестоко! Мало того, даже немного непорядочно! Мне стало ужасно жаль себя.
- Горюешь, Камыш? Ха-ха-ха! - услышал я за спиной насмешливый голос закадычного друга Вовки Родионова.
- А ты здесь как оказался? - недоумевал я.
- Да вот, приехал посмотреть, как ты вздыхать по своей Мариночке будешь! А заодно и сеструху в Херсон проводить. Ха-ха-ха! Ну, чего ты так скривился? Как будто я тебе в борщ насморкался! Ха-ха-ха! Поехали на наш Правый берег! Или ты останешься здесь, в старой части, у матери?
- Ее нет в городе. Уехала отдыхать в Ялту... - упадочническим голосом сказал я.
- Так это правда, что ты от Ялты отказался ради своей красотки? Ха-ха-ха! А она тебя так! Через левое плечо! Ха-ха-ха! Ну, Камыш!
Я резко обернулся и от злости заскрежетал зубами. Мне так хотелось залепить кулаком в эту хохочущую рожу! Но я сдержался. Все же друг, да не какой-нибудь, а самый закадычный. Ничего, я найду, как свести с ним счеты. Я умею выплачивать долги! Кроме того, это же один на один, а не при других. Тогда уж пришлось бы, пожалуй, съездить! А тут ради дружбы стерпеть не грех.
- Слушай, Родион! Я бы тебе сейчас с удовольствием в харю двинул. Но как друга прощаю тебя. Знаю, что ты это сделал необдуманно - по дурости!
- Ладно, Камыш! Поехали на Правый. Будем опять по рыбу ходить. Там на Криничке рыбаки тебя спрашивают. Дед Гордей уже весь извелся. Куда, говорит, ты Гэнку спратал? Скучно без няво!
- Это приятно. Но мне, ей-Богу, по рыбу неохота. Неинтересно стало. Было уже.
- Да ты что, Камыш?! Как раз судак клюет! Я вчера шестнадцать судаков принес! Половину продал по дороге - кучу денег выручил! Айда мороженым угощу!
- Спасибо, Родион, я сегодня уже ел мороженое.
- Да ты ж его в Днепро выкинул! Ха-ха-ха!
- Невкусное было.
- Ты удочки еще не выкинул? Целые? Завтра на утрешнюю зорьку на судака пойдем? На живца брать будем!
- Нет. Я, пожалуй, несколько дней здесь поживу. Ты там, пожалуйста, не забудь зайти к моей тете Ниле сказать об этом. А то ждать будут, волноваться, - попросил я.
- Вот дуст! Из-за бабы от Днепра отказывается! Да еще когда вовсю судак клюет! Поехали! - сказал Вовка, легонько подтолкнув меня локтем.
- Сам ты дуст! И не смей больше Маринку бабой называть! Ну, все. Вон твой трамвай стоит. Беги, а то завтра на зорьку проспишь!
Вовка хлопнул меня по-дружески по плечу и побежал к трамваю.
- Привет деду Гордею! - крикнул я ему вслед.
- Обязательно передам!
Вовка смешался с толпой, штурмовавшей трамвай, а я побрел по тропке через Дубовую рощу.
Дома было жарко, тихо и одиноко. Сцена прощания и Вовкины подковырки не давали покоя. Я лег на кровать и проспал до вечера. Ночью проснулся. Спать больше не хотелось. Я принялся читать "Войну миров" Уэллса, которую недавно взял у соседской девчонки, и так увлекся, что даже не заметил, как наступило утро.
Наскоро позавтракав яичницей, я прихватил с собой "Войну миров" и вышел во двор. Облюбовав место на лавочке в тени раскидистого клена, я сел и углубился в чтение.
- Доброго здоров"ячка, Гена! Щось цiкаве чита"ш?
Передо мной стояла наша дворничиха, тетя Оля Фарханова и, улыбалась, показывая два ряда железных зубов.
- Дуже цiкаве, тьотю Олю!
- А чи не хочеш ти допомогти старенькiй тiтцi Олi? Я тобi й заплачу охоче!
- Вам, тетя Оля, я без никакой платы сделаю, что попросите.
- Чи не можеш ти полiзти до мене на горище та поскидати звiдти мотлох? Що схочеш - вiзьмеш собi.
Дом тети Оли - это был особый дом. Судя по его расположению, раньше он был основным домом на нашей улице. Когда-то она называлась Соборной, потому что на ней стоял собор Покрова Божией Матери. В соответствии с программой "борьбы с религиозными предрассудками" собор был однажды взорван, а Соборная улица переименована в проспект Ленина. Но еще до революции Соборная активно застраивалась. На нашем трехэтажном доме до сих пор сохранилась надпись: "Доходный домъ купца Гуревича". Очевидно, купец Гуревич, возводя свои доходные дома, не хотел разрушать старые, а окружал их двух- и трехэтажными зданиями. И получилось, что дом бабы Оли оказался в окружении двухэтажных и трехэтажных строений.
А на чердаке его творилось Бог знает что. Туда просто невозможно было пробраться - он был плотно забит всякого рода хламом. Вот от этого хлама баба Оля и попросила меня помочь ей очистить чердак, чтобы использовать его более достойным образом.
Мне это было в высшей степени интересно. Ведь в старом мусоре можно найти немало интересных вещей. Да и вообще я по природе своей очень любил рыться в старье еще с тех пор, как меня привлекал к подобным работам мой двоюродный дедушка Ваня.
Из сарая бабы Оли я выволок старую лестницу, подставил к чердачной двери и с нескрываемым интересом влез в чердачное помещение.
- Генка! Ты там осторожнее! Не наткнись на что-нибудь! Все, что тебе понравится, можешь забрать себе. Остальное сбрасывай на землю. Вечером устроим костер и сожжем. Если увидишь что-то незнакомое - не трогай, позови меня. Вдруг на мину напорешься! Чтобы докторша - твоя мамка - меня потом не убила. Смотри, осторожно!
- Все будет в порядке, тетя Оля! Тут кроме хлама ничего нет!
Во двор полетели поломанные стулья, части дивана с "качалками", наливной умывальник, старые книги, изъеденные мышами, не имеющие ни начала, ни конца, пожелтевшие журналы - немецкие и наши, дырявый матрац, набитый отрухлявевшей морской травой, пара подушек, провонявших мочой и гнилью.
Мое внимание привлекла стопка старых журналов "Вокруг света", валявшаяся среди каких-то технических книг. У моей бабушки были кипы таких журналов, и я знал, что в них печатались интереснейшие фантастические и приключенческие произведения. Эту стопку я тщательно перевязал куском старой бечевки и отложил в сторону. Теперь меня заинтересовал старый граммофон. Я пытался его запустить, но пружина была сломана, а труба изрядно погнута. Потеряв к нему интерес, я швырнул его вниз, и он с тяжким звоном грянулся о землю.
Под окнами дворничихи уже выросла солидная куча мусора. Приближалось время обеда.
- Генка! - крикнула снизу баба Оля, - Я тебя обедом накормлю - слезай! Потом будем дальше чистить!
Но разгоревшийся во мне азарт исследователя отвечал:
- Нет! Еще немного!
- Хватит! Вон, я воды нагрела на солнце в тазике! Мойся и поешь! Борщ у меня какой - со старым салом! И чеснок только с грядки!
Голод уже давал о себе знать, и я внял советам старой дворничихи. За столом она спросила:
- Ну, как, есть что-нибудь интересное?
- Есть, тетя Оля! Старинные журналы "Вокруг света".
- А что в них такого?
Я понял, что если чем заинтересую старуху, она из жадности отберет, хоть ей самой это никогда и не понадобится.
- Фантастика, тетя Оля!
- Это чего не было - только выдумано?
- Да! А что?
- И тебе интересно читать, что кто-то там навыдумывал, хоть взаправду ничего этого не было?
- Интересно, тетя Оля! Фантазия всегда интересная!
- На девок уже пора засматриваться, а не такое читать! Но ты покажи мне эти журналы, ладно?
- Хорошо, тетя Оля. Спасибо за обед. Очень было вкусно!
- Ты куда? А компот?
- Ой, забыл!
Я залпом осушил стакан.
- Компот - просто изумительный! Холодненький такой! И в такую жару! Спасибо еще раз.
- Из погреба только-только. А там у меня летом холодно! Ладно. Попил? Может, еще чего съешь?
- Нет, спасибо! Во - как наелся! Пойду дальше работать.
- Давай, Генка, давай. Чтоб к вечеру уже все закончил. А журнальчики - покажи. Я погляжу на эту фантазию. Может и взаправду чего интересно будет!
Я полез на чердак и с опаской протянул бабе Оле связку журналов. Она ловко развязала бечевку и стала их перелистывать один за другим. Но интереса они у нее не вызвали. Пролистав несколько номеров, дворничиха сказала:
- На, забери, коль они тебе нравятся. Но мать тебя с ними погонит - увидишь! Скажет - нечего в хату всякий мусор стаскивать. Может, их тоже спалим?
- Обязательно спалим, тетя Оля. Но сначала я просмотрю, может, что интересное найду все же и прочитаю.
Когда почти весь хлам был уже сброшен вниз, я поднял лежавшую в углу рогожу и услышал из-под нее переливчатый звон металла. Под нею лежала горка николаевских серебряных монет достоинством в десять, пятнадцать и двадцать копеек. Они почернели от времени и имели весьма неприглядный вид. "Жаль, что не советские, - подумал я, - набралась бы приличная сумма"! Но баба Оля их непременно отберет. А мне не хотелось отдавать ей такое добро. Хоть позабавлюсь с ребятами.
Рядом валялся видавший виды балетный чемоданчик с оторванной ручкой, внутри которого лежали заплесневевшие туфли, полуистлевшее женское платье да пара шелковых лент.
- Тетя Оля! Вам этот чемоданчик нужен? - я показал его сверху.
- А в чемоданчике что? - спросила она.
- А вот - смотрите.
Я стал по очереди сбрасывать вниз хранившиеся в нем вещи. Баба Оля подняла их и тут же бросила в кучу - к остальному хламу.
- Нет, не нужен! Бери себе, если хочешь. Только зачем он тебе?
- Починю, помою, покрашу - на физкультуру ходить буду!
- Бери, бери! Ну и барахольщик же ты! Ну как девчонка.
Я ссыпал монеты в чемоданчик, слез с чердака и пошел домой, якобы просто чемоданчик отнести. Через пару минут вернулся.
- И куда ты спешишь, Генка? Никто твой чемоданчик не отобрал бы. А времени мало - надо успеть до темна.
- Успеем, тетя Оля. Осталось совсем немножко.
И действительно, я быстро сбросил вниз старый расклеенный стол, какие-то ящики. Отдал бабе Оле коробку с потускневшими елочными игрушками, которым она очень обрадовалась - собиралась подарить к Новому году младшей внучке Танечке.
Разгребая в углу последнюю кучу мусора, я неожиданно обнаружил три тяжелых квадратных коробки с надписями по-немецки. Сметя кое-как пыль с самой верхней, я открыл ее. В ней аккуратной стопкой были уложены толстые патефонные пластинки с немецкими этикетками синего цвета. В остальных двух - то же самое.
- Тетя Оля, здесь старинные пластинки. Можно, я возьму себе?
- Да зачем они мне? На чем я их играть буду? Бери, если хочешь. А нет - они здорово гореть будут.
Подобрав валявшуюся рядом ветхую брезентовую сумку, я сложил в нее коробки с пластинками. Последнее, что требовалось выбросить - это кусок рубероида, покрытый многолетним слоем пыли. Приподняв его, я на его месте увидел какой-то газетный сверток. Я с интересом развернул пожелтевшие немецкие газеты, потом кусок изъеденного мышами холста. В холст были завернуты коробка из пропитанного парафином картона, кожаная сумочка с защелкой и какой-то продолговатый предмет, завернутый, в свою очередь, в старый кусок голубого плюша. "Это уже что-то интересное", - подумал я и решил исследовать все незамедлительно. В подобных жестких кожаных сумочках, прикрепленных к велосипедной раме, обычно хранились инструменты для ремонта велосипеда, так сказать, на ходу. Но эта сумочка напоминала, скорее, миниатюрный ранец с тонким ремешком, чтобы носить через плечо. "Тяжелая - металл в ней, не иначе", - подумал я и расстегнул защелку. Радости моей не было границ! Внутри, завернутый в промасленную тряпочку, лежал маленький вороненый пистолет с запасной обоймой, полностью снаряженной патронами. Еще там были шомпол, двугорлая масленка, ершик, отвертка, запасные винты и инструкция на немецком языке! А в картонной коробке - патроны в четыре слоя, разделенные парафинированной бумагой. Боже мой! Такое сокровище! Руки затряслись, и я поспешно сложил все в сумку. В плюш был завернут немецкий кортик с тонким сверкающим клинком с голубоватым оттенком. На рукоятке красовался орел, сжимающий в когтях круг со свастикой. Кортик я отправил в сумку вслед за пистолетом. Все сокровища я аккуратно уложил на самое дно, прикрыл их старой тряпкой, а сверху положил коробки с пластинками. Повесив сумку на плечо, я с безразличным видом стал спускаться с лестницы. Баба Оля была тут как тут.
- А ну, покажи, какие тут пластинки!
Лениво поставив сумку на землю, я раскрыл ее и снял крышку с верхней коробки.
- Вот, смотрите. Может, возьмете хоть несколько?
Она брезгливо поморщилась.
- Нет, Генка. Забирай сам, если они тебе нужны. Но лучше кинь их в костер. Хотя нет, не надо. Коптят они здорово, люди ругаться будут. Забирай свое добро, барахольщик ты чертов! Много там еще?
- Нет, тетя Оля. Одно тряпье осталось.
- Погоди. Сейчас я посмотрю, что за тряпье.
Охая, она с трудом вскарабкалась по лестнице на чердак и принялась копаться в оставшемся хламе. Через пару минут из чердачной амбразуры высунулась ее сморщенная запыленная физиономия:
- Ладно, Генка! Спасибо тебе. Тут я сама управлюсь. Все. С меня полтора рубля на сливочное мороженое. А то даже два - на пломбир!
- Что Вы, тетя Оля! Я же просто так - чтобы помочь Вам. Все, я пошел.
- Смотри, а то возьми. Я не жадная.
"Тоже мне - не жадная! Как могла - следила! Если б я не хитрил, все бы к рукам прибрала!" И я с сокровищами в старой сумке поспешно направился домой, чтобы успеть со всем разобраться до наступления вечера.
Пистолет оказался в отличном состоянии. Густая смазка и квалифицированная упаковка обеспечили его сохранность в течение более десятка лет. Только двугорлая масленка оказалась продырявленной - не выдержала испытания временем.
Вооружившись словарем, я начал переводить инструкцию. Впервые столкнувшись с неадаптированным немецким текстом, я мучился над каждым предложением. Вроде и значения всех слов выяснял, и расставлял их в соответствующем порядке, а смысла предложения ухватить не мог.
Решив, что моих словарей недостаточно, я обратился к нашей учительнице немецкого - Барбаре Дитмаровне. Она удивилась, зачем мне понадобился ее большой словарь, но одолжила до конца лета. Мне мало чем помог этот увесистый фолиант. Но ее трехтомный учебник немецкого для университетов сослужил верную службу. Из него я узнал, что в немецком языке есть распространенные определения, идиомы, целый ряд специфических конструкций и многое другое, что существенно обогатило мои знания и облегчило перевод. Консультации Барбары Дитмаровны были краткими и доходчивыми. Она удивлялась моим внезапным увлечением немецким языком и отмечала ощутимый прогресс в его освоении.
Листая перед сном учебник, я концентрировался на новых для меня понятиях и особенностях их употребления. Так что к концу августа дело с переводом у меня существенно продвинулось.
Но в механизме пистолета я разобрался и без перевода. А перевод мне хотелось сделать уже просто так, для уверенности в себе.
Возвратившись из Ялты, моя мама была крайне удивлена, застав меня за учебниками немецкого и увидев тетрадь с упражнениями и замечаниями самой Барбары Дитмаровны. Ей это было настолько приятно, что она даже не стала корить меня за отказ ехать с нею. Особенно, когда соседка по коммунальной квартире в первый же вечер сказала ей на кухне:
- Увесь мiсяць, як вас не було, вiн просидiв удома i щось бубонiв. Прислухалась, а вiн нiмецьку вчить. Всi хлопцi тiльки байдикують, а вiн вчиться! Золота дитина! Файний хлопець! От би мiй бродяжище хоч наполовину так уроки робив!
К тому времени вернулся с отдыха и мой ближайший школьный друг - Гришка Демиденко. Едва переступив порог родного дома, он тут же прибежал ко мне.
- Как ты тут, Гена? Что летом делал? Я на Азовском море был - в Кириловке. Как классно...
- А у меня, Гриша, такое есть! - перебил я его.
- Что, что у тебя опять? - нетерпеливо выпалил Гришка. - Ты всегда всех удивляешь отрывными вещами!
- Посмотри, что у меня есть! Только подожди - дверь на защелку запру. Вдруг ненароком мать придет!
Щелкнув замком, я полез в свой тайник за книгами на этажерке и извлек оттуда сначала кортик. Гришка с нетерпением развернул старую плюшевую тряпку и обомлел от неожиданности и, конечно же, зависти.
- Кортик! Настоящий боевой немецкий кортик! А сталь какая! Класс!
Он достал из кармана пятикопеечную монету и положил на пол. Потом двумя пальцами взял кортик за кончик рукоятки, чтобы он свободно провисал, и на высоте вытянутой вверх руки разжал пальцы. Кортик опустился острием на пятак и с грохотом покатился по полу. Гришка поднял монету, а я - кортик.
- Смотри, - сказал он, - в пятаке дырка! А ну, покажи клинок. А на кончике - хоть бы хны! Вот это сталь! И легкий какой, прямо-таки пляшет в руке! Так и хочется в кого-нибудь всадить!
- Это еще что! Смотри-ка сюда!
Я извлек пистолет со всем прилагаемым боекомплектом.
- Шпалер! Вот это да-а-а! - протянул Гришка, и его щеки зарумянились от волнения, как сдобные булки. - Дай посмотреть.
Я извлек обойму и протянул ему пистолет. Он тут же передернул затвор и надавил на спуск. Курок щелкнул.
- Ну и Гена! Где ты это раздобыл?
- Да тут, в одном месте. С войны завалялся.
- Айда в Дубовку - постреляем!
- Да?! Чтобы нас накрыли да срок припаяли? Идеи же у тебя, Гришка!
- Тогда в плавни поехали. Пока еще лето не кончилось. Там и постреляем. Поохотимся на уток, что ли!
- Так мы и все патроны расстреляем.
- А зачем они тебе? Ты что, на войну собираешься?
- Кто знает? Может, от каких блатных защищаться придется.
Гришка больше не решился возражать. Но страсти в нем кипели.
- А знаешь что, Геник! Ты был в подвале у Беловола? Видел, как он построен? Все забетонировано. Оттуда и выстрелы не будут слышны. Там и постреляем. А потом в милицию сдадим, когда патроны кончатся.
- Давай подождем до школы, а там посмотрим. Только смотри, никому ни гу-гу!
- Что же я, по-твоему, - дурак?
По моим расчетам Марина к тому времени должна была уже вернуться из своей Тарасовки. И мне не терпелось навестить ее. Под первым попавшимся предлогом я уехал на Правый берег к маминой сестре - тете Ниле. При этом я не забыл прихватить с собой пистолет, тщательно замаскировав его на дне сумки с вещами.
Приехав, я незамедлительно пошел навестить Марину. Я надавил на кнопку звонка в ее квартиру, и он затрезвонил громче, чем наш школьный. С затаенным от волнения дыханием я ждал, когда она выйдет.
- Кто там? - послышался из-за двери Маринин голос.
- Мариночка! Это я! Здравствуй!
- Ты, Гена?! Привет! Чего ты хотел?
Я опешил. Столько времени не виделись, и вдруг... только эти слова.
- Мариночка! Открой! Чего ты ждешь?
- Еще чего! Ты что, свихнулся? Никого дома нет! Вечером приходи. Или подожди, пока я на улицу выйду.
- А когда ты выйдешь?
- Наверное, вечером.
- Может сейчас? На пляж пойдем...
- Нет. Не могу. Мне надо уборку закончить и обед успеть приготовить. Я два дела делаю! Все, я пошла.
Я спускался со второго этажа мрачный и злой. Навстречу по лестнице важно шествовал крупный серый кот.
- Брысь! - шикнул я на него в остервенении.
Перепуганное животное шарахнулось вниз и забилось под лестницу.
- Ты чего, Генка? Того? - негодовала стоявшая внизу соседка. - Если ты со своей кралей поцапался, это не значит, что можно над животными издеваться! Тоже еще, кавалер вонючий!
- Мое дело! И не Вам судить, кто с кем поцапался! А "вонючий" - это уже оскорбление! Поняли?
- Гляди на него! Оскорбился! А кота зачем погнал?
- Да так!.. Пусть на глаза не попадается под злую руку!
Вконец расстроенный, я сел в тени на лавочку, чтобы как-то собраться с мыслями.
Как обидно! Я из-за нее здесь остался, не поехал на море! Она меня бессовестно бросила - умотала в свою Тарасовку! Теперь вернулась, я к ней пришел, забыв о чувстве собственного достоинства, а она мне даже дверь не открыла! Какое унижение! А тут еще эта, старая клизма! Что, если мне всего шестнадцать, а ей - за сорок, так меня можно и "вонючим" обзывать? Она даже не подозревает, что я могу сейчас взять пистолет и шлепнуть ее на месте. А потом и себя заодно! А Мариночка как же? Как она? Да-а-а... Наверное, на другой же день забудет и будет здесь хвостом крутить перед другими пацанами! Можно заодно и ее шлепнуть, чтоб одному не скучно было на тот свет отправляться!
- О чем грустишь, мечтатель?
Повернувшись на голос, я увидел девчонку из соседнего дома - Надю Герасименко. Я даже не заметил, как она подошла ко мне и села рядом.
- Почему ты решила, что я грущу?
- А то по тебе не видно! Даже рядом с собой ничего не видишь и не слышишь.
- Да... Мазуренчиха расстроила. Оскорбила. Вот, думаю, что бы ей в отместку сделать - никак не придумаю.
- Ха! Можно поверить! Мазуренчиха его расстроила! Да эта старая скрыня тут весь квартал такими словечками потчует!.. Что-то никто особо не расстраивается. А ты - оскорбился! Причем тут Мазуренчиха? Ты не из-за нее расстроен, только голову морочишь.
- Много ты знаешь!
- Совсем немного, но о тебе все, что надо - знаю.
- Интересно, что же ты такое знаешь?
- А то, что смеется над тобой Мариночка твоя! Ты ради нее от моря отказался, а она - фюйть! - и упорхнула в Тарасовку. С мамочкой и Петькой. А ты и на пляж не ходил, и от друзей убежал, и даже от рыбалки. Уехал в свою старую часть и проторчал там все лето. Как в клетке. Вон, не загорел даже ни капельки!
- Тебе-то что? Кто это тебе насплетничал? Такие, как эта Мазуренчиха, не иначе!
- Да оставь ты в покое эту старую швендю! Скажи, чего ты от этой Маринки козни терпишь? Ты такой классный парень. Умный, симпатичный, воспитанный. Учишься на одни пятерки. Правда, теперь курить начал. Из-за нее, я думаю. Зря. Не стоит она того! Посмотри, какие девочки хотя бы только у нас на квартале! Не чета ей! Многие бы хотели оказаться на ее месте. Среди них такие красивые, просто прелесть!
- Уж не себя ли ты имеешь в виду?
- А почему бы и нет? Чем я хуже твоей Маринки?
Она встала и демонстративно прошлась передо мной, гордо подняв подбородок, выпятив грудки и соблазнительно покачивая бедрами. Ее оголенные плечи, бронзовые от загара, сверкнули на солнце глянцевым блеском. Тряхнув длинными, роскошными, белыми от летнего солнца волнистыми волосами, она снова села. "А она и вправду классная"! - отметил я про себя, а вслух сказал:
- Ну, ты для меня... молодая слишком!
- Ха-ха-ха! Ой, насмешил! Старый какой! Ха-ха-ха! Тебе сколько? Шестнадцать? А Маринке? Пятнадцать? Ну, а мне - четырнадцать! Даже больше бы тебе подошла, чем она! Ха-ха-ха!
- Это лет в двадцать пять можно и на пять лет моложе. А сейчас - уж извини!
- Не выкручивайся, как уж на сковородке.
- Где ты еще видела ужа на сковородке? - возмутился я.
- Нигде. Просто говорят так - и все. Вон, Светка Волощенко - чем плохая девчонка? И по возрасту такая же, как Маринка. И умничка, и красивая, и по тебе страдает. Аж жалко, бедную!
- Это она тебе говорила?
- Разве о таком говорят? Это всем и так ясно. Обрати внимание, как она на тебя смотрит!
- Тебе кажется.
- Нет, не кажется! Я точно знаю!
- Что-то я не замечал.
- Только слепой не заметит! Ха-ха-ха! Приходи сегодня вечером в нашу компанию. Мы там, за домом у бассейна на лавочке, что под старой вербой, собираемся. Придешь?
- И что вы там делаете?
- Песни поем, в разные игры играем, рассказываем всякое.
- А кто там собирается?
- Я, Зинка с Нинкой, Любка Пидпасная, Толька - ее брат, Светка Волощенко, Славка Оксамытник, ну, еще - кто подойдет. Приходи.
- Приду.
- Не врешь? А то выйдет твоя Мариночка, поюлит, постреляет синими глазками! Ха-ха-ха! Так ты сомлеешь и забудешь, что обещал! Ха-ха-ха!
И как она обо всем догадывается? Ушлая! Я бы с радостью на нее переключился. Но в ней нет чего-то такого, что есть в Марине. Марина не такая, как все. Она особая, необыкновенная! Она такая серьезная - взяла на себя домашние заботы. Как взрослая женщина. А эти финтиклюшки только бездельничают! И власть надо мной имеет непонятную. Но ничего, попробую ее немного проучить. Надо ведь! Захочет - пусть бросает. Если Надька говорит - значит правда, полно девок, которым я нравлюсь. Во всяком случае, один не останусь!