Нежная плоть гвоздик на глазах тускнела и увядала. Зачем, зачем дарить цветы, если этим все равно кончается? Лучше бы они продолжали расти в своем питомнике. Но и там бы они, к сожалению, со временем отцвели и пожухли - ничего нет вечного. А зачем тогда были бы нужны эти питомники?.. Фу, ты! Я вконец запутался в рассуждениях. Но все же странный народ эти женщины: почему они так любят то, что уже через несколько суток превращается в ничто? Но и мы сами в конце концов тоже превратимся в ничто. Пожалуй, цветы просто быстрее нас выполняют свое предназначение.
Мария, в домашнем халате и чистейшем светло-голубом переднике в темно-синюю клетку, внесла тяжелую вазу цветного стекла с букетом красных тюльпанов и водрузила на середину стола. Отойдя на несколько шагов, она пристально осмотрела свою незамысловатую икебану, что-то в ней поправила и, видимо, оставшись довольной, унесла увядшие гвоздики, которые недавно были такими яркими и свежими.
Через минуту она вернулась с посудным полотенцем через плечо.
- Марийка, я изнываю от безделья. Скажи, чем тебе помочь, не то я проявлю собственную инициативу.
- Ну, нет. Только не это. Если мужчина вмешивается в женские дела по своему усмотрению, толку не жди. - Она ловко расставила на столе четыре обеденных прибора, улыбнулась и снисходительно разрешила. - Хочешь, возьми это полотенце и протри посуду.
Мария убежала хлопотать дальше на кухне. Послышались веселое постукивание кастрюль, хлопанье дверцы духовки и шум льющейся из крана воды. А я принялся старательно протирать и без того сверкающие тарелки, рюмки и бокалы, тяжелые мельхиоровые вилки и ложки - все, как ресторанное. Протерев на совесть посуду, я пришел на кухню.
- Чем еще помочь?
- Пока ничем. Главное - не мешать мне дело делать.
- Если я здесь посижу - не помешаю?
- Думаю, нет. Сиди, если тебе так хочется.
Мария подошла к плите и стала переворачивать что-то шипящее на сковородке. Я включил было кухонный телевизор, но Мария запротестовала:
- Нет-нет, выключи, пожалуйста. Это мешает мне сосредоточиться. Можешь в спальне себе включить.
- Вон ты как строго к кухонным делам подходишь. Тогда скажи хотя бы, кого ты пригласила в гости.
- Придет одна степенная супружеская пара.
- И кто же они такие, что ты решила начать с них?
- Что начать?
- Как что? Знакомить меня со своими близкими. Так кто они такие и чем с тобой связаны?
- Это наш священник - отец Кирилл. С супругой.
- Не знаю, право же...
- Что ты не знаешь?
- Не знаю, как себя вести в обществе священника, да еще и с матушкой.
- Очень просто. Я ему много о тебе рассказывала. Вот он и попросил Вас познакомить. В прошлом он военный - то ли полковник, то ли подполковник. Не знаю точно. В Афганистане воевал, десантником был. Супруга его вместе с ним в боях участвовала, связистка по профессии.
- Вон, значит, как. И что ты ему обо мне рассказала?
- Что ты очень умный и воспитанный человек, по профессии инженер-электрик. Рассказала о твоем нынешнем семейном положении, о том, что у нас начали складываться близкие отношения. В общем, как ты и заслуживаешь, только хорошее. Ведь я о тебе ничего плохого не знаю и даже в мыслях не допускаю.
- Больше ничего?
- Ничего. А что?
- Да так... И как же так случилось, что он, боевой офицер, вдруг священником стал?
- Ну, об этом, я думаю, он тебе сам расскажет.
- Становится интересно. И сколько ему лет?
- Пятьдесят недавно исполнилось. Супруге его - сорок шесть. Думаю, Вы все друг другу понравитесь.
- Будем надеяться.
Мария посмотрела на часы.
- Я на три назначила, а уже без пяти. Приедут с минуты на минуту. Он скрупулезно точный, как все военные.
Вскоре за воротами послышалась протяжная автомобильная сирена. Надрывно залаяла Дамка, и Мария выглянула в окно.
- Ну вот, уже приехали!
Накинув на плечи куртку, она выбежала во двор.
Я видел из кухни, как Мария, спешно привязав Дамку, распахнула ворота. На подворье, глухо пыхтя, въехал огромный черный внедорожник и остановился под самым окном, из которого я с любопытством наблюдал за происходящим. Из машины вышел крупный спортивного вида мужчина с мужественным лицом, а вслед за ним - стройная женщина в пышной шапке из лисьего меха. Мария подбежала к ней, и дамы обнялись и расцеловались, как давние подруги. Затем она подошла к мужчине и, скрестив на груди руки, покорно склонила перед ним голову, как я понял, прося благословения. Мужчина возложил ей ладонь на темя, что-то произнес, а потом галантно раскланялся, поцеловал ручку и, взяв из рук вовремя подошедшей матушки роскошный букет чайных роз, с поклоном протянул Марии. Вынув из багажника две пузатые сумки, все трое направились в сени, а я поспешил им навстречу.
- Знакомьтесь. Это наш священник, отец Кирилл, и его очаровательная супруга - Алла Ивановна, - представила гостей Мария. - А это Артем Тимофеич, мой сосед, о котором я Вам рассказывала.
- Очень приятно, - сказал я и, как старший по возрасту, первым протянул Кириллу руку.
Тот вяло, как бы нехотя, пожал ее и отошел в сторону, расстегивая змейку на добротной кожаной куртке. Он сдернул с головы спортивную шапку-вязанку и, небрежно скомкав, сунул в карман. Мария попыталась было стянуть с него куртку, но он вежливо отказался от помощи. Тем временем я снял с Аллы Ивановны дубленку с прекрасной вышивкой в чукотском стиле и повесил в шкаф.
Женщины унесли в кухню сумки, а мы с Кириллом, помыв руки, уселись за стол. Он сидел напротив меня с угрюмым видом и молчал. Я тоже молчал, напряженно думая, о чем бы с ним заговорить, на какую бы тему завязать беседу.
Он бесцеремонно рассматривал меня, стремясь внедриться взглядом в самые сокровенные глубины моей души. И мне казалось, что небезуспешно. У него были не глаза, а сверла - острые, сверкающие, всепроникающие, способные продырявить человека, как раскаленная игла - масло. Его колючий взгляд, казалось, пронизывал меня насквозь, до самого основания спинного мозга. Левая щека Кирилла была обезображена темным шрамом в виде скрюченной птичьей лапы. Рубец от ужасной рваной раны, стягивая щеку, чуть перекашивал глаз. Поэтому Кирилл держал голову с небольшим наклоном вниз и влево. Мужественное, чуть вытянутое прямоугольное лицо с крупными чертами казалось суровым и даже жестоким.
Есть люди, в обществе которых я всегда чувствую себя неуютно, даже если они настроены ко мне исключительно дружелюбно. Именно таким человеком оказался отец Кирилл. Его облик никак не вязался с усвоенным мною с детства образом священника: ясным, искренним, добрым, непременно с бородой и длинными волосами. А суровый отец Кирилл был без бороды и усов, к тому же по-военному коротко подстрижен.
Возникшее было между нами напряжение разрядила Мария, внеся в гостиную пузатый фаянсовый супник, над которым поднималась струйка ароматного пара. Поставив его на стол, она кокетливо спросила:
- Ну как, мужчины, раззнакомились?
- Знакомимся, - ответил я охрипшим от напряжения голосом и замолк, не зная, что сказать еще.
Алла Ивановна внесла большой поднос с холодными закусками и графином темно-вишневого компота. Они с Марией ловко выставили на стол салаты, селедку, украшенную колечками репчатого лука, бутерброды с красной икрой и лимоны, нарезанные аккуратными кружочками. Потом Мария принесла блюдо с возвышающейся на нем горой золотистой жареной рыбы и судочек прозрачного холодца с кружочками вареной моркови и веточками свежей зелени, художественно уложенными на поверхности. Затем на столе появилась продолговатая тарелка с солеными огурцами и квашеными помидорами.
- Мария, никак Вы с Артемом Тимофеичем собираетесь все эти яства вдвоем умять? - спросил Кирилл зычным басом. - Имей в виду, мы с Аллой Ивановной противники чревоугодия и объедаться не намерены.
В металлическом голосе Кирилла звучала непререкаемая категоричность.
- Да это... отец Кирилл, чтобы... было из чего выбирать, - смущенно оправдывалась Мария. - Не ставить же мне на рождественский стол простой обед из трех блюд...
- Так я ж говорила ей, отче, но Мария все свое да свое, - вставила матушка тихим голосом, преисполненным раболепия.
- Из трех блюд - это было бы, пожалуй, то, что доктор прописал, - пробасил отец Кирилл, помогая женщинам расставлять блюда. - "Ничего лишнего" - один из столпов достойного жития человека и общества. Еще древние греки поняли, что это правило дает возможность за счет излишеств освободить место для чего-то нужного, полезного.
- С этим нельзя не согласиться. Изречение "ничего лишнего" было девизом древних дельфийцев. Теперь его взяли на вооружение нынешние минималисты, - сказал я, откупоривая бутылку коньяка.
- Какие дельфийцы! - прогремел отец Кирилл. - Я точно знаю, что так говорили древние греки.
Я несколько смутился, но через пару секунд снова овладел собой и спокойно пояснил:
- Дельфийцы - жители древнегреческого города Дельфы, в те времена религиозного центра с храмом и оракулом Аполлона. Так что все дельфийцы были греками, но не все греки - дельфийцами. Кстати, этот город и поныне существует.
Отец Кирилл метнул в меня гневный взгляд и, не найдя чем парировать, нервно заерзал на стуле. Женщины замерли в ожидании его непредсказуемой реакции. Мария втихомолку больно наступила мне на ногу, требуя немедленно прекратить дискуссию.
С букета тюльпанов на белоснежную скатерть мягко упали два рубиново-красных лепестка. Все невольно посмотрели на них и затихли. Установилось напряженное, неловкое молчание.
Ясно. Батюшка возражений не терпит. Я стал разливать коньяк, надеясь, что это поможет смягчить обстановку. Плеснув, как положено по этикету, несколько капель себе, я наполнил рюмки женщин. Упредив мое намерение налить отцу Кириллу, матушка сказала:
- Отец Кирилл пьет всего один раз.
Священник добавил:
- То ли из наперстка, то ли из ведра, но лишь один раз. В силу армейской привычки.
Алла Ивановна подставила батюшкин бокал для шампанского. Я наполнил его до краев, а Мария тут же принесла для него еще один.
Кирилл встал, женщины тоже. Подчиняясь стадному инстинкту, я последовал их примеру. Священник сложил перед собой руки: ладонь к ладони, касаясь груди большими пальцами, и все сделали то же самое.
- Очи всех на тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши ты щедрую руку твою и исполняеши всякое животно благоволения, - отрешенно произнес он, возведя к небу полузакрытые очи. - Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам ястие и питие молитвами Пречистыя твоея Матере и всех святых твоих, яко благословен во веки веков. Аминь.
Я ожидал, что теперь он, в соответствии с православными канонами, перекрестит все стоящее на столе, но Кирилл, к моему удивлению, магически поводил над столом ладонью и, приложив ее к груди, поклонился. Женщины повторили эти жесты, и только я осенил себя крестным знамением, чем вызвал явно недовольный взгляд священника. "А батюшка-то наш, не православный. Баптист, что ли", - подумал я, кладя в тарелку салат.
- Артем, открой для дам шампанское, - попросила Мария.
Бесшумно откупорив бутылку, я разлил по бокалам искристое вино. Мария подняла праздничный тост:
- Ну... хоть сегодня и не первый день праздника, все равно - за Рождество Христово!
Все чокнулись. Кирилл единым духом осушил свой бокал и, по-молодецки крякнув, поставил на стол. Остальные отпили по глотку и принялись за еду. Ели молча. Слышались только тихое постукивание вилок да чавканье отца Кирилла. Искоса погладывая на него, я подумал: "Как-то странно: мудрый отец Кирилл выпил. Он же за рулем!"
Через несколько минут тепло от коньяка, приятно разогрев мои внутренности, разлилось по всему телу. Все захмелели, и общая обстановка потеплела. Я предложил тост за знакомство, и женщины активно его поддержали. Потом слово взяла Алла Ивановна. Она долго говорила о Марии, о том, какая она искусная, аккуратная и чистоплотная хозяйка, любящая мать и одна из немногих свекровей, которую обожает невестка, что в ней самим Господом заложены качества верной и преданной жены, что мы с нею великолепная пара, и наши судьбы соприкоснулись по предначертанию свыше. Отец Кирилл при этом, взяв из стоящей на столе коробочки зубочистку, ковырял в зубах и, откинувшись на спинку стула, согласно кивал и поддакивал. Поддерживая наши тосты, он поднимал рюмку с компотом, пригубливал одновременно со всеми и тихо ставил на стол.
Раскрасневшаяся Мария принесла на большущем блюде румяного гуся с пылу с жару, художественно обложенного жареной картошкой, петрушкой и зеленым горошком. Интересно, как она добивается столь аппетитного аромата этого типично рождественского блюда? Я с восхищением наблюдал за действиями Марии. Ловко орудуя ножом и вилкой, она аккуратно отрезала от гуся порционные куски и раскладывала по тарелкам.
- Мария, мне больше не клади - я уже сыт. Вот компота хлебну, пожалуй, - пробасил отец Кирилл, отодвинув тарелку, и наполнил свой бокал компотом.
- Ну, под такую закуску просто грех не выпить, - сказал я, подняв рюмку с остатком коньяка на донце. - Отец Кирилл, Вы один тоста не поднимали. Скажите пару слов, что ли.
Священник отрицательно покачал головой. Поднялась Алла Ивановна.
- Тогда я к уже сказанному кое-что добавлю с Вашего позволения. Мне всегда было приятно посещать Мариин дом. Здесь постоянно поддерживается образцовый порядок, тепло, уют, и рады всякому гостю. В этом доме навечно поселились добро, отзывчивость, искренность, радушие и божья благодать. Появление в этом доме Артема Тимофеича приумножило все эти качества. Предлагаю тост за прочный и вечный союз этих прекрасных людей. Аминь!
Сладкий стол был так же богат и вкусен. Пили кто чай, кто кофе. Увлеченно беседовали о росте цен на базаре, о вздорожании жизни вообще, о деградации нравов и духовном оскудении молодежи. Отец Кирилл говорил мало, в основном слушал, иногда вставляя свое веское слово. При этом его опаленное войной лицо, по-солдафонски суровое и строгое, оставалось непроницаемым, не выражало ни малейшего признака каких-либо эмоций. Я никак не мог понять, то ли его эмоциональная сфера была исключительно бедной, то ли за годы нелегкой армейской службы он научился так искусно скрывать свои чувства.
Когда праздничный обед был окончен, отец Кирилл встал, сложив перед грудью ладони, и замер, воздев очи горе. Женщины тут же поспешно приняли эту молельную позу, и когда я, глядя на них, сделал то же самое, отец Кирилл, отчеканивая каждое слово, прогремел:
- Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ; не лиши нас и небесного твоего царствия, но яко посреде учеников твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Аминь.
Его зычный металлический голос действовал на меня угнетающе. Казалось, что я слушаю не слова благодарственной молитвы, а какое-то положение воинского устава или боевой приказ полкового командира.
После слова "аминь" я перекрестился, и священник, как и накануне, стрельнул в меня уничтожающим взглядом и молча сел.
Женщины принялись убирать и мыть посуду, а мы с Кириллом расположились в креслах наискосок друг от друга. Глядя на меня в упор, он бесцеремонно ковырял в зубах, сплевывая на пол извлеченные остатки пищи. Я первым нарушил молчание.
- Мария мне сказала, что Вы, отче, были боевым офицером. - Он недовольно хмыкнул, но меня не перебил. - Скажите, пожалуйста, как Вы преодолели столь длинную дистанцию с перпятствиями: от военнослужащего до священника?
Кирилл ответил не сразу. Он выдержал паузу, посмотрел мне в глаза немигающим взглядом, потом заговорил:
- Сразу видно, что Вы никогда не служили в армии, тем более не были в бою. В сражении, как нигде, ощущаешь близость присутствия Господа, его защиту и воздаяние по делам твоим. Еще раньше, будучи воинствующим атеистом, я много раз оказывался в таких переделках, что наверняка должен был погибнуть. Но всякий раз выходил из боя живым и почти невредимым. Сначала я думал, что это просто совпадения. Но когда подобных случаев накопилось много-премного, до меня вдруг дошло, что столько благоприятных стечений обстоятельств, тем более подряд, ни в какую статистику не укладывается. Стало ясно, что какая-то высшая сила меня охраняет, бережет для чего-то.
- Но ведь не Вы один пережили такое. Я, например, знаю нескольких людей, испытавших на себе нечто подобное. Однако после этого они не пошли в священники, а так же, как и раньше, трудятся на мирском поприще.
- Дорогой Артем Тимофеич, вряд ли кто-нибудь из тех людей, которых Вы имеете в виду, прошел через то же горнило, что и я, и при этом остался жив. Мой последний бой был подобен аду. Нас окружили "духи" - и давай!.. И давай садить! - в такт этим словам он взмахивал кулаком, словно бил кого-то изо всех сил. - Лупили из минометов, гранатометов, крупнокалиберных пулеметов... Воздух вокруг горел! Мой друг Володя Чупров упал возле меня на дно окопа в голову раненый. Я бросил автомат, чтоб ему первую помощь оказать, а тут "дух", сволочь!.. На бруствере появился... Стоит, улыбается в свою косматую бороду и держит, падла, гранату над головой... Вижу - до автомата не дотянуться... не успею... Ну, думаю, все! Все, б....! Закрыл глаза и слышу: "Аллаху акба-а-ар!", и - взрыв, как гром! Граната рванула.
Он достал из кармана белоснежный носовой платок и промокнул лоб, щеки, шею.
- Хорошо, что возле места взрыва ящик из-под боеприпасов стоймя стоял - прикрыл меня. А то бы всего в куски разнесло. Меня как самосвал сшиб. Контузило. Оглушило... Левым ухом с тех пор совсем не слышу. Осколком по щеке резануло... Поднял я голову - никого. Тронул щеку - одни тряпки болтаются, - он коснулся шрама на лице и зашелся нервным кашлем. Щека непроизвольно задергалась в нервном тике, потом успокоилась. - Кровищи кругом - лужи стоят. Хотел автомат схватить, да отключился... от боли, наверное. Прихожу в себя - меня в вертушку несут... А там сразу медики заработали, и я опять сознание потерял. Уже в госпитале оклемался. Откуда, думаю, вдруг вертушка взялась?
Он замолк, тяжело дыша и устремив взгляд в никуда. На его перекошенном лице двигались желваки. Немного отдышавшись, он снова заговорил.
- Как мне потом рассказали, неожиданно прилетели наши вертушки. Без вызова. И атаковали позиции "духов". Вс-с-сё, говорят, выжгли. Н-ни один гад не ушел... Собрались уж они было улетать, как вдруг какой-то солдатик сказал: "Вон, в окопе кто-то шевелится". Это я в конвульсиях бился. Остальные все до единого погибли. Медики не сомневались, что и я не выживу. Всего иссеченного вдоль и поперек, меня сто раз разрезали и заштопали. И вот, будучи уже почти на том свете, я пораскинул кое-как уцелевшими мозгами и понял, что все это неспроста. Значит, я зачем-то кому-то нужен еще на этой земле. Зачем же, думаю? И тут мне стало как день ясно - чтобы заблудшие души спасать, на путь праведный наставлять. Поднимусь, мыслю, - буду только Господу служить. И сразу облегчение почувствовал. Как по волшебству. С того мгновения не по дням, а по часам на поправку пошел.
Умолкнув на несколько секунд, он мельком взглянул на часы и продолжил:
- А тут и Горбачев к власти пришел, перестройку затеял. Мы из Афгана ушли, Союз рассыпался, и я рапорт об увольнении из вооруженных сил подал. Сразу после дембеля в семинарию поступил. Не без проблем, конечно. Окончил с успехом, приходец получил. Вот так, дорогой Артем, я и стал священником. Притом, как видите, не по своей воле, а по божией, - подняв указательный палец, он потряс им. - По повелению свыше! У каждого свой путь к Господу.
- Скажите, отче, а какой Вы конфессии? - задал я, давно меня мучивший, вопрос.
Сверкнув глазами, он резко ответил:
- Хри-сти-ан-ской!
- Ну, знаете ли... И православные, и католики, и баптисты, и мормоны, и многие другие церкви суть тоже христианские.
- У нас истинно христианская церковь!
- Гм... Какая же конфессия не считает себя истинной, единственно правильной? Скажите, а кто возглавляет Вашу церковь?
- Я! Лично я! Вас устраивает?
- Как сказать... Какую же Вы семинарию закончили, и кто Вас рукополагал, позвольте спросить?
- Вы что, меня допрашиваете или как? - Он снова в который раз окинул меня уничтожающим взглядом. - Это не секрет, семинария была православная. И рукополагал меня владыка Феофил. Но я, увидев, что творится в нашей и других епархиях, отрекся от их церкви.
- Интересно, отчего же? - искренне удивился я.
- А оттого, что там больше не пребывает благодать Духа Святаго!
- Почему? На основании каких фактов Вы так думаете? Это, знаете ли, слишком серьезное заявление.
- Да уж серьезнее некуда. Потому что убедился в этом воочию. Увидел среди клира священно-монашеского стяжательство, чудовищную алчность, эгоизм, зависть, потрясающую распущенность, карьеризм, кляузничество, клеветничество, навязчивое кликушество, безудержное пьянство, чревоугодие, воровство и еще множество пороков. В миру, пожалуй, этого меньше. Есть, конечно, среди православных священнослужителей люди благочестивые, искренние, самоотверженные, но их так мало! Таких унижают, оскорбляют, ноги о них вытирают.
- Да что здесь удивительного? - сказал я. - Истинных приверженцев своего дела, мне кажется, всегда было мало во всех сферах человеческой деятельности. Тем не менее, только на этих людях все и держится. Именно на них паразитируют многочисленные дутые, чванливые авторитеты и, в первую очередь, начальство. Люди, наделенные полномочиями власти и пробивной силой, присваивают себе результаты трудов истинных приверженцев своего дела, энтузиастов, которых держат "под лавкой", время от времени подкармливая мелочными подачками. Как видно, и церковь - любая - тоже в этом плане не исключение.
- Верно! А ведь она должна быть образцом, примером человеческих взаимоотношений в нашем обществе, - поспешил возразить отец Кирилл. - В этом ее истинное предназначение.
- Мне кажется, люди есть люди, и где бы они ни оказались, всюду будут проявляться их определенные слабости и пороки.
- Слушайте, Артем, мне приходилось быть свидетелем того, во что превращаются массы неуправляемых людей, лишенных контроля и ответственности за свои поступки. Общественный опыт свидетельствует о необходимости строгой регламентации действий каждой личности законами, которые обязана блюсти честная и авторитетная власть. А эти законы должна разрабатывать церковь на базе библии. Ибо только библия учитывает природу человека со всеми его наклонностями: благими и порочными, унаследованными от Адама и Евы. И сами священнослужители обязаны в первую очередь неукоснительно соблюдать эти законы. Но если священники поддаются низменным соблазнам и нарушают эти законы, они подлежат немедленному отлучению от христианской церкви и причислению к изгоям общества. К сожалению, таких священников большинство и в официально признанной православной, и в католической, и во всех других нынешних церквях, именующих себя христианскими.
- По идее так. Но ведь они тоже люди со всеми присущими им достоинствами и недостатками. И церковь, как модель общества в миниатюре, по законам диалектики будет оставаться ею в любом случае, как бы кто ни старался ее очистить.
- Только не морочьте мне голову диалектикой. Я в свое время досыта наелся этой тюльки в училище, потом на политзанятиях и всяких там семинарах да конференциях. И в академии в том числе. Церковь должна располагать методами жесткого контроля своих иерархов и надежной возможностью очищения их рядов.
Кирилл прижал пальцы к щеке со шрамом, так как ее снова охватил тик.
- А по-моему, отец Кирилл, это невозможно. Все равно природа свое возьмет.
- Да, да! Она будет брать свое, но церковная общественность должна иметь незыблемый механизм самоочищения и самообновления. А современные церкви, все без исключения, давно его утратили и часто все гнусности собственных деяний преподносят как нечто само собой разумеющееся. Многие высшие духовные чины стали бизнесменами и, позабыв о своей божественной миссии, одержимы ненасытной жаждой прибыли. Они забыли, что такое бескорыстие, человеколюбие и самоотверженность. Приведу простой пример. Был у меня разговор с одним архиереем. Имени его называть не буду, но если понадобится, назову без раздумий. Узнал я, что он спиртным торгует в огромном масштабе, да еще и за рекламу колоссальные деньжищи отваливает. "Как же так, - говорю, - владыко, ведь это грех". Он возмутился: "Какой там грех! Это легальный, вполне законный бизнес! Я же не наркотики распространяю!" А я ему: "Ну а ежели у нас, как, скажем, в Голландии, наркотики легализуют? Вы тогда что, наркодилером станете и заявите, что это не грех, а легальный бизнес?" Так он в ответ - представляете - матом выругался и ушел, не закончив разговора. И таких примеров, живых и наглядных, тысячи! Как же после этого я, прошедший испытание смертью, могу оставаться в их рядах, а? Так вот, через неделю после этого неудавшегося разговора мне во сне сам Спаситель явился и благословил на создание новой, истинно христианской церкви, призванной построить новое общество, живущее по законам божиим.
Я посмотрел на Кирилла и, встретившись с его самоуверенным и агрессивным взглядом, саркастически улыбнулся.
- Вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, - едко сказал священник. - Но я глаголю святую истину, и порукой в том - пошедший за мной народ.
- А я считаю, что человеку нельзя быть столь самоуверенным. Ведь человек - это всего лишь человек, и ему всегда, даже, казалось бы, в самых элементарных случаях, свойственно ошибаться. Всякий, кто убежден в собственной правоте, рано или поздно наломает дров. И примеров тому тысячи. Вспомните завоевателей, революционеров, их государственные перевороты. Вспомните завзятых "прогрессистов" - разве не все они в конечном итоге потерпели разгромное фиаско?
Кирилл смотрел на меня с нескрываемой враждебностью. Как видно, он не привык к тому, чтобы с ним не соглашались, и не мог спокойно выслушивать аргументированные возражения. Но он великолепно собой владел и сдержанно ответил:
- Да, я могу ошибаться, но Сын Божий - никогда.
- Простите, но Вы беседовали не лично с Христом. Это было всего лишь сновидение, а во сне может что угодно пригрезиться.
- Дорогой Артем Тимофеич, Иисус не мог допустить, чтобы в его образе явился кто-то иной.
- А в евангелии от Матфея говорится: "...берегитесь, чтобы кто не прельстил Вас, ибо многие придут под именем моим". Не тот ли это случай?
Кирилл удивленно вздернул брови.
- Вон как! Вы словно по писанному Матфея цитируете. Честно говоря, не ожидал. Ладно, допустим, и вправду бы так случилось, что не Иисус это был. Тогда бы Спаситель наверняка какой-нибудь знак подал - не верь, мол, ему, не я это был. А тут Христос только подкрепляет веру мою. Ведь он не единожды мне являлся и открыто наставления давал - вот что!
- Вы же имеете высшее образование и наверняка знаете, что любое утверждение не может быть абсолютно достоверным. Его справедливость возможна лишь с определенной долей вероятности, меньшей ста процентов. То есть всегда возможна ошибочность какого бы то ни было утверждения.
- Религия, дорогой Артем Тимофеич, основана не на теории вероятностей, а на вере. Без веры человек не может и шагу ступить, Вы сами это знаете. Не будем на эту тему спорить - в этом мои прихожане и без Вас разберутся. Уж будьте покойны.
- Я по-прежнему не могу согласиться с Вами, но спорить больше не буду. Единственно, что мне представляется рациональным - это перейти православной церкви на принятый во всем цивилизованном мире григорианский календарь. Как на более точный и рациональный. Тогда и новогодние праздники перестанут быть постными. Чем плохо?
Кирилл высокомерно улыбнулся.
- Это не принципиально, да и не нужно. К тому же Новый год - это языческий праздник, и нечего нам под него подстраиваться. Наши люди привыкли праздновать по старому стилю, так зачем их лишний раз переучивать? Главное - нужно переориентировать людей на отделение в христианстве божественного от привнесенного людьми.
- А это мне представляется чисто субъективным. Вы можете разделить эти понятия так, другой - иначе. Третий скажет, что в христианстве все божественное, а четвертый - наоборот, сочтет все надуманным.
Кирилл оживился и нетерпеливо заерзал в кресле. Чувствовалось, что он сел на своего любимого конька, ибо затараторил быстро, как по накатанному:
- Все - как хотят, а мне явилось откровение свыше. Подлинные события излагают Евангелия, свидетелями которых были их авторы. Эти книги прошли испытания тысячелетиями и остались незыблемы. А вот то, что было написано позже, придумано людьми. Скажите, где в Евангелиях или в Ветхом Завете сказано о почитании икон или креста? Крест - это виселица, инструмент казни и мук Христовых. И почитать его как святыню - вопиющее кощунственно. А монастыри? Кто сказал, что истязать себя изнурительными постами или молитвами - богоугодное дело? Господь создал человека, чтобы он пользовался дарованным ему телом, а не издевался над ним. Безбрачие - примерно тот же вариант. Все в меру хорошо, в предписанных свыше рамках сдержанности. А кто дал право молиться святым? Почитать старцев следует за благочестивый образ жизни, помощь людям и служение Богу. Но молиться мы вправе только Пресвятой Троице и Пречистой Богоматери. Кому известна тайная сторона жизни так называемых святых? Грешны они, как и все мы, - вот что. Мы, разумеется, должны молиться за души их, чтобы Бог даровал им вечный покой и высокое благословение.
Он умолк, уверенный в том, что разложил меня на обе лопатки. Я отчетливо видел все слабости его доводов, но понимал всю бессмысленность дальнейшего продолжения дискуссии. Кирилл не остановится до тех пор, пока окончательно не измотает мои силы, и я прямо или косвенно не признаю его правоту. Классический боевой прием, но я не мог ничего ему противопоставить и тоже молчал, ломая голову над тем, как мирно выйти из затянувшегося спора. Но священник не угомонился.
- Я не могу видеть эти толстенные молитвословы, где приводятся молитвенные тексты на все случаи жизни. Это же самые настоящие языческие заклинания, сочиненные досужими необразованными людьми! Неужели Господу не все равно, какими словами молящийся выражает свои чаяния и просьбы к нему? Есть только одна каноническая молитва - это "Отче наш", поведанная нам Иисусом. Остальные составлены людьми, притом далеко не всегда безгрешными. Пресловутое крестное знамение - тоже чистейшей воды языческий ритуал. На каких-нибудь тихоокеанских островах язычники, обращаясь к своим идолам, поглаживают бревно, в Японии - вращают какой-то барабан, в Индии - сжигают сандаловые палочки, а у нас - крестятся.
- Но Вы ведь тоже во время сегодняшних молитв принимали свою молельную позу - складывали руки перед грудью. И молитвы Ваши были заимствованы из православного молитвослова, - съязвил я в ответ.
- Нет, дорогой Артем Тимофеич! Это не обязательно. Руки можно держать как угодно, но лучше, чтобы они не болтались и не совершали каких-либо отвлекающих движений. А слова я беру по привычке из молитвослова, чтобы неофитам легче было осваиваться в нашей новоявленной церкви. И постимся мы в те же дни, что и православные, но посты у нас посильные. Тучные люди ограничивают себя в большей мере, чем остальные, а больные и слабые вовсе освобождаются от ограничений в ястии и питие. Мы, так сказать, демократичны, но наложенных нами самими ограничений придерживаемся жестко. Их нарушение так же чревато негативными последствиями, как неподчинение правовым нормам. Вы понимаете идею?
- Идею-то понимаю, но это чрезвычайно сложно и всего не предусмотришь. А существующие церковные нормы "обкатаны" в течение веков, и их изменение повлечет за собой множество негативных последствий.
Отец Кирилл сочувственно вздохнул и ответил снисходительным тоном:
- Дорогой мой Артем! Человеческому уму все это, конечно, охватить не по силам. Но Господь ведет меня и помогает во всем. Бог является главным строителем обновленной церкви Христовой, понимаете? Вспомните сто двадцать шестой псалом: "Если не Господь строит дом, то напрасно трудятся его строители. Если не Господь охраняет город, то напрасно бодрствует страж".
Он снова схватился за подергивающуюся щеку, а я тем временем воспользовался вынужденной паузой, чтобы возразить:
- Не постесняюсь повториться. Никто не может достоверно утверждать, что именно Христос повелел Вам реформировать церковь.
Кирилл продолжил, словно не услышав моих слов:
- Их службы - не что иное, как безумно долгие театрализованные представления, притом люди должны почему-то на них стоять. И к чему эти рясы, епитрахили и прочее? А чего стоят пресловутые рукоцелования? Где в Писании говорится об этом? Зачем это нужно? Такое унижение человеческого достоинства! Лицемерие.
Его лицо исказила гримаса брезгливости. Покачав головой, он продолжил:
- А кликушество? Эти твари задергивают прихожан, особенно молодых, впервые пришедших к Господу. У многих они на всю жизнь отбивают желание молиться. И им потворствуют именующие себя священниками! Они делают не то, что велят Писание и совесть, а то, что нужно лично для них и для власти - мирской и церковной. Короче говоря, к нам пришел православный Талибан. Воинствующий, человеконенавистнический, непримиримый, готовый рвать, рушить, уничтожать всех тех, кто не с ними. По принципу "кто не с нами, тот против нас". В моем понимании это не христианство. Религия, которую они нам преподносят под видом православия, носит сугубо декоративный характер! Я всегда говорил, говорю и буду на любом уровне отстаивать утверждение, что нынешнее официальное православие - это антихристианская секта, антинародная, античеловеческая. Каждое свое утверждение я готов обсуждать, готов спорить и дискутировать на любом уровне, вплоть до самого высокого.
- Насколько я понял, Вас все тянет воевать. Вы намереваетесь объявить войну всем нынешним христианским конфессиям? - спросил я, посмотрев на часы.
- Не надо ничего усложнять, дорогой мой Артем Тимофеич. Жить нужно, как можно проще. Наоборот, я уверен, что церкви должны дружить между собой и корректировать друг друга. При этом конкуренция, здоровая и свободная, никак не должна исключаться.
- Все равно конкуренция неизбежно приведет к такому соперничеству, при котором возникнут кровавые столкновения и, вполне возможно, даже войны. Возьмите спорт или конкурсы красоты. На что только там не идут! Тут и подсуживание, и клевета, и драки, и обливание кислотой, и даже убийства. А ведь задумано все идеально, вроде бы продумано до мельчайших деталей. Природа человека такова, что не позволит ничего такого, о чем Вы мечтаете.
- Но на моей стороне Бог, а он непобедим.
Понимая, что Кирилл не остановится, я решил замолчать, чтобы на этом вежливо прекратить столь затянувшийся и далеко зашедший разговор. Как видно, священнику тоже надоело пререкаться со мной, и он сам нашел выход из создавшегося положения. Тем более что последнее слово осталось за ним. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он достал дорогой смартфон и беззвучно набрал номер.
- Добрый вечер, Павел. Узнал? Да, это я. Ты как там, готов? А сын? Как договорились? Тогда быстренько заводи свою машину и катите вдвоем к Марии. Ни в коем случае не торопись. Сейчас снежно, торможение хреновое. Да. Все. Жду. До встречи.
Услышав разговор Кирилла по телефону, из кухни пришла матушка.
- Что, отче, домой?
- Минут через двадцать Павлик приедет вместе с Лёнькой.
- С каким таким Лёнькой?
- Да с сынком своим, не помнишь, что ли?
- Да-да, помню, помню.
- Ну вот. Он и поведет наш вездеход. Не мне же за руль садиться после коньяка. А Лёнька пригонит свой, то бишь отцовский автомобиль.
- Вот и слава Богу. Ну как, наговорились тут с Артемом Тимофеичем?
- Да уж наговорились. Такую кучу добра перелопатили, что и за сутки не разгребешь.
Вошла Мария, розовощекая, радостная.
- Что, может еще чайку по чашечке, пока Павел приедет, а?
- Нет-нет, не надо, - возразил священник.
Матушка отрицательно помотала головой.
- А что, кофейку? У меня классный, высокосортный, не какая-нибудь бурда.
- Остановись, Мария. Все в меру хорошо. Нам с матушкой уже собираться пора, чтобы водителя ждать не заставлять.
Пока гости обувались и одевались, Мария упаковала для них сумку с праздничными гостинцами и унесла в прихожую.
- Ну что это ты, Мария, придумала? Зачем это? - пробасил Кирилл, застегивая "молнию" на куртке.
- Это Вам к ужину, чтобы матушке на кухне поменьше стоять.
В кармане отца Кирилла громко заиграла мелодия смартфона.
- Да! Слушаю! Сейчас.
Священник обратился к Марии:
- Открывай ворота, хозяйка. Наши водители приехали.
Он небрежно пожал мне руку, Алла Ивановна на прощанье обняла и расцеловала Марию, потом тихонько чмокнула меня в щечку. Неистово лаяла Дамка.
Во двор вошел стройный мужчина лет сорока пяти, одетый в коричневую замшевую куртку, и, вежливо поздоровавшись, по-хозяйски открыл дверь внедорожника со стороны водительского сиденья. Кирилл протянул ему связку ключей. За воротами, ворча и фыркая, развернулась и тут же уехала старенькая машина - то ли "москвич", то ли "жигуленок" - в сумерках я не разглядел. Павел тут же завел мотор для прогрева, а благочестивая чета, послав нам на прощанье воздушный поцелуй, села в свой огромный "мерседес-бенц". Мягко захлопнулась дверца. С минуту попыхтев, внедорожник, сияя многочисленными огнями, медленно выехал со двора и, повернув налево, мягко покатил вслед за недавно уехавшим Лёнькой. Только теперь умолкла Дамка, и Мария поспешила отцепить от ее ошейника карабин цепи.