Минувшей ночью разбомбили электростанцию и металлургический завод. Все, что не успели эвакуировать, превратилось в безобразные груды покореженного металла, осколков стекла, обугленных досок, щепок, кирпичного и бетонного крошева, сажи, пыли и прочего мусора, беспорядочно громоздящегося на местах еще вчера работавших предприятий. Старая аптека на перекрестке Горновой и Коксовой улиц тоже была разбита. Среди ее дымящихся руин копошились люди, выискивая из того, что волею Всевышнего уцелело при бомбежке, все, чем можно было поживиться.
Одна бомба угодила в дом на Коксовой, через дорогу напротив окон Анны Емельяновны Слободянюк - моей бабушки по отцовской линии. В том злополучном доме жила одинокая старуха - Бронислава Яновна Лубенецкая. Соседи кое-как вытащили из-под обломков ее обезображенный труп и похоронили тут же - во дворе, просто так, без гроба, завернув тело в тряпье, найденное в развалинах ее некогда добротного дома. Из досок наскоро сколотили крест. Пожилой сосед принес немного черной краски, написал на кресте: "Лубенецкая Бронислава Яновна" и установил его на могиле усопшей. На мало-мальски уцелевшие остатки имущества бедной старухи находчивые соседи накинулись, словно стервятники на падаль, и тут же растащили все до нитки. Кирпичный сарай, стоявший в глубине двора, судьба пощадила. Там старая Лубенечиха хранила дрова и уголь, которые соседи тоже бесцеремонно выбрали - не пропадать же добру. Дверь и единственное окно с рамой практичные люди незамедлительно выворотили и унесли. Сарай остался пустой, если не считать старого, никому не нужного массивного шкафа, в котором гамузом валялся никого не интересующий хлам.
Взрывом бомбы, оборвавшей жизнь несчастной Брониславы Яновны, напрочь вышибло и фасадные окна дома моей бабушки. А на дворе сентябрь, вот-вот холода начнутся. Застеклить бы. Но где сейчас стекла достанешь?
В Елизарово второй день безвластие. Твори, что хочешь - никто ни за что не в ответе. Ни тебе милиции, ни прокуратуры, ни суда. Никакой власти. Кто сильнее, тот и прав. Откуда-то у людей появилось оружие, и они все смелее пускали его в ход - каждый по своему усмотрению. Стало страшно выходить на улицу не только ночью, но и средь бела дня. Выходя из дому, никто не был уверен, что благополучно в него вернется.
По городу рыскали алчные мародеры в поисках уцелевших магазинов, складов и баз, а также домов и квартир, оставленных эвакуированными и еще не успевших подвергнуться варварскому разграблению. Растаскивали все, что только можно было унести в свои берлоги. О том, что при очередной бомбежке они также могут быть превращены в кучи мусора, никто и думать не хотел. Каждому казалось, что это горе не для него. При дележе награбленного порой вспыхивали безобразные скандалы, часто кончавшиеся жестокими драками, стрельбой и беспощадными убийствами. Власти-то никакой - наши войска вчера оставили город, а немецкие пока что не вошли, полагая, что здесь все еще наши. Раздолье для уголовников, число которых росло, как на дрожжах. Они нагло бесчинствовали днем и ночью, бесцеремонно врываясь в чужие квартиры, грабя и убивая граждан, лишившихся элементарной защиты. Девушкам и молодым женщинам стало смертельно опасно показываться на улице. Даже дома они не чувствовали себя в безопасности и прятались по сараям и погребам. Случаи изнасилования учащались с каждым днем, с каждой ночью. Преступления превратились из исключения в повседневное явление.
Человеческое общество в отсутствие силового контроля и угрозы адекватного наказания превращается в звериную популяцию и начинает жить по жестоким законам джунглей. Издревле многие пытались облагородить род людской: пробудить в каждом совесть и любовь к ближнему, объединить представителей разных религий, взглядов, убеждений, рас и наций, но до сей поры подобные попытки успеха не возымели. Государство, сумевшее решить эту проблему, стало бы править миром.
А по ночам - ужасные бомбежки. Бомбили не только немцы, считавшие, что советские войска еще не покинули Елизарова, но также и наши, уверенные в том, что в городе уже немцы. Ужас! Апокалипсис какой-то!
До этой ночи моей бабушке казалось, будто всякие там артобстрелы и бомбардировки уготованы для кого-то, но только не для нее. И вдруг - на тебе, с фасадной стороны дома все стекла повылетали. Что-то надо делать. Не зимовать же дому, открытому всем ветрам.
Бабушка вошла во двор несчастной Брониславы Яновны и направилась в сарай, угрюмо смотревший на нее темными пустыми проемами - дверным и оконным. Быть может там, среди ненужного хлама, удастся найти что-нибудь, чем можно хоть кое-как заколотить оконные рамы?
Рваное тряпье, беспорядочно разбросанное по всему полу, было ей абсолютно ни к чему, а вот лист старой потрескавшейся фанеры, выглядывающий из-за запыленного старомодного шкафа, пожалуй, можно будет использовать. Вытащив фанеру, бабушка неожиданно увидела за шкафом несколько листов неведомо как уцелевшего... оконного стекла. Вот так удача! Нужно их поскорее перенести к себе, пока соседи не обнаружили или не побила шныряющая повсюду детвора. Но стёкла оказались столь велики, что ей без посторонней помощи их было не унести. К кому только обратиться? Все мужики на фронте, как и мой отец, ее сын тобишь, а к женщинам с такой просьбой как-то и подойти неловко.
В конце концов ей помогли соседские подростки. За сумочку ячменной крупы. Еда как-никак. Они перенесли стекла в бабушкины сени, а шкаф предложили разломать на дрова. Но не тут-то было. Он оказался удивительно прочным, и ни молоток, ни топор не оставили на нем сколько-нибудь заметных повреждений. Только поверхностные, едва заметные царапины. Это удивило мою бабушку, и ей стало жаль бросать этот шкаф на произвол судьбы - в хозяйстве такая вещь где-нибудь, да пригодится. Она попросила парней перенести его в просторный подвал своего толстостенного дома. За дополнительную плату - кусок старого сала.
Кое-как ребята с этим делом справились - установили шкаф у боковой стенки подвала, где он и по сей день стоит. Бабушка до самой смерти хранила в нем старые носильные вещи и прочее барахло, которое, как она говорила, использовать было уже стыдно, а выбросить - жалко.