Он брел и брел, едва переставляя ноги, изнывая от усталости, наклонившись вперед и крепко держась руками за лямки тяжеленого рюкзака. Иногда ему казалось, что еще шаг, и он упадет. А иногда идти было наоборот очень легко, и в то же время безумно тяжело. Легко было опускать ногу, и замирать на миг прежде чем поднять ее в воздух. В эти мгновения возникали приятные ощущения легкости. Тяжело же было оторвать ногу от земли, оттолкнуться от нее, и сделать шаг вперед. Почва была мягкой, если шагать по ней слишком тяжелой поступью, то ноги вязли.
У него же при всем желании не выходило ступать мягко. Онемевшие, будто чужие ноги, тяжело падали на землю, проваливаясь в мягкий грунт. Мешало и дыхание. Казалось легкие уменьшились, стали совсем крошечные, и если вдохнуть на полную грудь - они разорвутся. Хотелось остановиться и отдышаться. Но сила воли и страх, не давали ему это сделать. Он понимал - остановишься, и сил идти дальше может не найтись. И не то, чтобы он боялся смерти. Нет, смерти он не боялся. Хотел жить, умел наслаждаться жизнью, и с радостью прожил бы еще сотню лет. Но смерти не боялся. Слишком устал чтобы бояться смерти. Да и прямо сейчас, пока у него оставались силы идти, смерть ему не грозила.
Дико страшно ему было по другому поводу. Он боялся что усилия будут напрасными. Да, боялся, и невероятно злился, думая, что все напрасно, все впустую. От этой клокочущей, рвущейся наружу ярости ему хотелось орать, реветь как разъярённому зверю, и крушить все вокруг. И если бы в эти мгновения он мог остановиться и набрать полную грудь воздуха, то обязательно бы закричал. Закричал бы во весь голос не жалея сил, и не думая о том, что это опасно.
Но он не мог ни вдохнуть, ни остановиться. А ярость требовала выхода. И он начинал идти тверже и сильнее, пиная как ему казалось, опостылевшую серую землю. Но его движения можно было назвать чем угодно, но не пинком. Носки его сапог зарывались в землю, как у человека споткнувшегося о камень. Да и сам он при каждом шаге выглядел как спотыкающийся человек. И начинал все больше крениться вперед.
И он сам через полсотни шагов понимал, что тратит слишком много сил впустую. И прекращал пинать опостылевшую ему землю.
Всюду, на сколько хватало взгляда пролегла серая пустыня. Хотя это и не была пустыня. Он знал, что пустыня из песка. Вокруг него, аж до самого горизонта простиралось поле. Снег на нем уже не лежал, но ничего на нем еще не росло. И самое главное - не было видно, что на этой земле когда-то что-то росло. Он знал, что и в пустыне есть растения, из раскаленного песка может выглядывать колючий, некрасивый с виду, но живой кустарник. Здесь же казалось, что земля умерла. Ни росточка вокруг, ни веточки, ни кустика. Куда ни глянь, взгляд тонет в серой пустоте. Смотреть было не на что, и он смотрел себе под ноги. И это тоже злило. Они видел, как медленно идет и сильно сердился.
А потом он забывал о злости, и начинал всматриваться в землю очень внимательно. Выискивая места куда удобнее стать чтобы сделать шаг. Иногда это помогало, и целая сотня шагов выходила легче. Потом местность менялась, и для одной ноги находилось удобное место, а для другой нет, и он начинал терять равновесие и шататься.
И тогда он вновь шел как обычно, не особо задумываясь о том как идет. Ему хотелось закрыть глаза и мысленно унестись уда-то далеко-далеко. Вернуться в тело когда уже все будет хорошо. И у него почти получалось это сделать. Сознание почти улетало вдаль, но его неизменно возвращал назад тяжелый рюкзак на спине. Рюкзак заставлял сгибаться, сжиматься, и ощущался как вампир вгрызающийся в тело, и особенно в спину, и высасывающий жизнь. Кроме рюкзака была еще боль и в раненом боку, и в ногах, и в порезанной руке. Но эта боль не пригибала к земле, не мешала лететь, и от нее нельзя было отделаться так же легко, как от рюкзака.
Ему казалось - стоит скинуть рюкзак, и он полетит вперед быстрее ветра. Вмиг домчит до цели, не успев и глазом моргнуть. Но он отгонял наваждение, и крепче сжимал лямки. Вновь злясь от безысходности, и понимания того, что рюкзак он не бросит. Не может допустить чтобы каждый, уже сделанный столь тяжелый шаг, ушел впустую.
И желая очистить разум от дурных мыслей, он закрывал глаза, и шагал вслепую. Дурные мысли действительно уходили, но большей частью потому что приходилось открывать глаза спустя двадцать шагов, и сосредотачиваться на движении. Идти вслепую было очень тяжело, риск упасть сильно увеличивался.
Но время от времени ему приходилось закрывать глаза и не из-за того, чтобы отвлечься. Когда он подолгу смотрел вниз, на землю, у него начинало рябить в глазах. Куски мира виднелись так, словно их заполнили прозрачной водой.
А потом начинала твориться чертовщина с трещинами в земле. Они миллиметр за миллиметров становились длиннее и шире. Возникал страх что еще немного, и они превратятся в одну огромную глубокую расселину, и она его поглотит.
Он понимал, что этот страх не имеет оснований, что это просто иллюзия, галлюцинации усталого сознания. Но ничего поделать с этим не мог. Зажмуривался шагов на двадцать, и когда вновь открывал глаза - наваждение проходило.
И он опять шагал, и шагал, и шагал. И ему начинало казаться что он двигает свое тело уже не с помощью мышц, а одной лишь силой воли, силой мысли. Как паломники из настоящей пустыне могут двигать взглядом пустые гильзы, так и он двигал взглядом свои ноги и туловище. Всего себя.
И еще каждые триста-четыреста шагов он удивлялся что не хочет пить. Он думал, что полагается, чтобы его сейчас мучала жажда. Но пить не хотелось. И даже больше того, ни губы, ни во рту не пересохло, плоть будто набухла, став горячей и маслянистой. Он думал, что похожее происходит с теми, кто пухнет от голода. Впрочем, последние глотки он сделал не так давно, на рассвете, около десяти часов назад. Температура была не высокой, воздух прохладный и влажный, так что может из-за этого пить и не хотелось. По крайней мере пока.
Самыми же интересными моментами были редкие приливы сил. Их приход прослеживался по внезапно успокаивающемуся дыханию. В одну секунду у него появлялась возможность дышать полной грудью. И забыв обо всем он останавливался на пару мгновений, и с алчным, жадным наслаждением вдыхал воздух. И хотя приходилось испытывать боль из-за раны в боку, он чувствовал, как с каждым вдохом в него вливается сила. И решительность. Возникала уверенность что у него выйдет, он успеет. Он дойдет.
И окрыленный этой уверенностью он шел быстрее. Шел легкой походкой, и стараясь дышать правильно. Но как бы правильно он не дышал через три-четыре сотни шагов легкие вновь сжимались, и опять каждый вдох шел через силу. Он пытался вернуть момент когда мог дышать на полную грудь, но чем больше старался, тем меньше выходило. Состояние спокойного дыхания приходило само по себе, тогда, когда он его не ожидал.
Он это понимал, и старался не обращать внимания на свое дыхание, но это не получалось. Чем больше он стремился прогнать что-то из свои мыслей, тем сильнее оно в них обживалось, тем глубже пускало корни.
Но потом ему в голову пришла сильно впечатлившая его мысль: - "как много разных видов простой ходьбы". И эта новая мысль на долго отвлекла его, так как он начал ее развертывать, смаковать, и медленно-медленно кусать, как все кусают один кусок из шоколадки, просто ради того чтобы понять, как это, когда кусаешь шоколад, а не он тает во рту.
А потом он услышал вой. Протяжный, заунывный и холодный. Холодный как вода в проруби которую пьешь сердцем. Он в эти секунду думал о своем, и совсем, даже ни на каплю не понял с какой стороны вой доносился. Но был он очень сильный, и морозящей волной прокатился по полю. Страшной, и от того будоражащей волной.
Он взглянул на небо, понял, что скоро будет темнеть, и ускорил шаг. Вдалеке, едва различались на фоне серого неба и серой земли, серые руины. К ним он шел из последних сил. Шел наперегонки со сгущающейся темнотой.
Дважды еще звучал вой. С каждым разом все ближе. Нагоняя. В третий же раз он услышал вой с двух разных сторон. Стал, быстро скинул рюкзак и поставил его на землю. Скинул сапоги, сразу же ощутив под онучами живую шероховатость земли. Снял и отбросил кожаную куртку. Сразу же стало прохладно. Вслед за курткой скинул и рубаху, и штаны из мешковины. По телу пробежала дрожь, застучали зубы. Только перед тем как штаны снять, он вытащил из них ремень, на котором висел чехол с обрезом, пустая фляга, и нож в ножнах. Флягу отцепил и тоже бросил. Затем надел рюкзак, и продел ремень между лямками так, чтобы оружие осталось под руками. Расстегнул чехол с обрезом. Чувствуя, как тело все больше разгоняет дрожь, он стряхнул с ног онучи, и пошел.
Для каждого шага требовалось невероятное усилие воли. Он буквально приказывал каждой мышце. Каждой клеточке тела посылался приказ: "вперед, вперед, быстрее". И он действительно шел уже очень быстро, почти бежал.
Открылась рана в боку. Он чувствовал рвущую боль, и видел проступившую на повязке кровь, но ничего не мог поделать.
Руины приближались. Кожа немела. Легкие судорожно сжались. Зуб на зуб не попадал от дрожи. Сердце готово было проломить грудную клетку. Перед глазами ходили круги. Камни ранили ступни. Ветер, который раньше не замечался, сейчас казался штормовым, срывающим плоть с тела, и превращающим кости в ледышки. Но руины приближались.
Впереди он увидел свежие полузакопанные останки. Земля вокруг них выглядела черной, смердело дохлятиной, и торчали грязно-бурые кости. Обходя их стороной он вытащил обрез из чехла, и чуть замедлился. Теперь он не держал руки на лямках, идти стало тяжелее.
Вой слышался уже с пяти разных сторон. Темнота сгустилась настолько что за тысячу шагов нельзя было ничего разглядеть. Но ему это было без надобности, до начала руин оставалось триста шагов.
Шаг, шаг и еще шаг. Каждый вдох дается так тяжело, будто вместо воздуха битое стекло. Мышцы готовы разорваться, и сердце стучит отбойным молотом. Но вот уже впереди показался покосившийся сетчатый забор, и темные ряды домов за ним.
Он хотел идти дальше опираясь на забор, но со слепой яростью отбросил эту мысль. Многоголосый вой слышался все ближе, наступал, пытался укусить за пятки.
Он прошел в дыру между секциями забора, и нырнул в сторону, в проулки между домов. Выжимая последние жизненные силы прибавил шагу. Обломки домов разрезали ступни, оставляя за ним кровавый след, но он этого не чувствовал.
Вдруг в стороне от него что-то загрохотало, загудело. У него все внутри сжалось, сердце ухнуло куда-то вниз. Не успев еще полностью осознать, что произошло, он разрядил на звук один ствол обреза. И уже оглушенный почему-то очень громким выстрелом, лихорадочно попытался сообразить, что же произошло. И ему мгновенно полегчало когда он понял, что выстрелил с перепугу в загрохотавший на ветру лист жести.
Но это и спасло ему жизнь. Он услышал позади себя рычание, но беспокойное. И приближающийся вой.
Слыша, как звенит в ушах от выстрела он рывком преодолел последние две дюжины шагов. Совсем рядом заклокотало злое рычание. Он шмальнул в темноту, и нырнул в дверной проем. Перебежал в другую комнату, разглядел яркое в сумраке, светлое пятно ведущей вниз лестницы. И рискуя сломать себе шею, перепрыгивая через две ступени слетел вниз. Отбросил лежащие на полу картонки, рвя мышцы от натуги, распахнул люк в полу, и прыгнул в открывшийся проем, держась за внутреннюю ручку. Люк под его весом стал охотно закрываться, а потом вдруг что-то заклинило. По лестнице пробежало стремительно приближающееся рычанье.
Он нащупал ногами перекладины лестницы, выбросил обрез и схватил ручку обеими руками. Потянул на себя. Жили натянулись до предела, а потом в его теле что-то лопнуло, люк поддался. И захлопнулся перед самым носом, клыкастой слюнявой пасти.
Он не удержался на лестнице, и упал вниз. От удара о бетонный пол вышибло дух, и сознание вылетело из тела.
Он потерял сознание, даже не успев осознать, что все получилось. И того, что брось он рюкзак, веса запереть люк не хватило бы. Но сейчас это не имело значения, его изможденное тело, выжатое до последней капли жизненных сил - отдыхало.
И не пришло в себя, даже когда пришли люди с фонарями, и унесли его в лазарет....