- Они пришли за моей семьей, - говорю я. - Наконец-то.
Она молчит.
- То есть, я знал, что я не в списке. И я знал, что они в списке. Но все равно. - У меня в горле ком. Все кажется таким близким. Таким давящим. Я хочу кричать. Бросить в стену что-нибудь твердое и бьющееся.
Прижимая трубку к щеке, я слушаю дыхание Дани.
- Ты в порядке? - спрашивает она.
Я задыхаюсь. Я ненавижу все и всех.
- Ну, дом немного странный. Слишком тихий.
- Приходи ко мне, - говорит Дани, ее голос звучит веселее, увереннее. - Я собиралась испечь что-нибудь.
***
Мне не верится насколько яркими, острыми и серебряными могут быть выглядывающие через дыры в облаках звезды в три утра. Несколько хлопьев дрожат в теплом ночном воздухе. Люди называют их "прощальными снежинками". Белые снежные хлопья смешанные с горячим черным пеплом. Когда показывается прощальный снегопад, ты знаешь - фронт судного дня в одном-двух днях пути от твоего города.
Я знаю, что большинство моих соседей спят в своих кроватях, что лишь один из пяти отобран для Святилища, но все равно проще думать, что я единственный живой человек в целом городе.
Дани живет в миле от меня.
Я вздыхаю, входя в ее кухню - укрытие, наполненное теплым маслянистым светом и запахом тающего шоколада, но этого не достаточно, чтобы освободить меня от осознания, что это последние три часа утра перед концом света, и от крика, вонзившегося меж ребер.
- Доброе утро. Хватай мерные стаканчик, - говорит Дани, размахивая деревянной ложкой и куском масла.
- Твои родители не спят?
- Спят. Они, вероятно, проспят и завтрашний апокалипсис, - говорит Дани. - Только ты и я.
- Хорошо, - говорю я.
Мы принимаемся за выпечку так, будто завтра уже не будет.
***
Мы садимся в гостиной и выключаем телевизор. Появляется президент, читающий проповедь, его тяжелая челюсть дрожит.
- Есть ли в Списке спасенных Ваше имя? Вы уверенны в своем билете в Святилище? Исследуйте свою душу - Бог спасает только тех, кто раскаялся в грехах своих и открыл ему сердце.
Дани переключает на рекламу пылесоса, в которой бойкая женщина скачет по дому под бренчание музыки, и пыль исчезает с поверхностей цвета карамели.
- Так то лучше, - говорит Дани.
Она с ногами забирается на диван и кладет голову мне на плечо. Я обнимаю ее. Мы едим печенье, чувствуя на языке еще не застывшую шоколадную крошку.
Дани поднимает стакан молока.
- Счастливого конца света, - говорит она.
- За апокалипсис, - отвечаю я, и наши бокалы звенят друг о друга. Мы пьем.
***
Последние печенки закончились. Дани уснула, ее голова лежит на моих коленях, стаканы опустошены и стоят на столе, окруженные крошками.
Я глажу ее волосы. Я держу ее за руку. Я смотрю, как за окном гостиной, на небе необычного зеленого оттенка восходит солнце.
***
Когда ее родители спускаются вниз, Дани еще спит. Увидев меня на своем диване, ее мама не говорит ни слова, лишь осторожно, чтобы не разбудить Дани, наклоняется и обнимает меня.
- Я рада, что ты здесь, милый, - говорит она. - Ты голоден? Я сделаю французских тостов.
Дани сонно моргает и соскальзывает с моих коленей, почувствовав наполняющий комнату запах яиц и корицы.
- С добрым утром, - автоматически говорит она.
- Утром, - говорю я, "добрым" застревает у меня в горле.
- Хм, сегодня газеты нет, - говорит отец Дани и смеется. - Ли, я застрял на вчерашнем кроссворде. Не хочешь взглянуть?
Когда я радостно тянусь за газетой и ручкой, которые мне протягивает ее отец, Дани закатывает глаза.
- Чудик, - говорит она и целует меня в щеку.
Я заканчиваю кроссворд в считанные минуты, и как только мы садимся за французские тосты, дом сотрясает удар грома.
- Началось, - говорит отец Дани.
- Давайте же, - говорит мама Дани. Она хватает тарелку с тостами. Отец Дани берет фонарик и радио со стойки, на которой они стояли уже несколько недель. Дани поднимает шахматную доску. Я выглядываю в окно. В нескольких милях с неба обрушивается черный палец грозовой воронки, украшенный молниями и огнем.
Свет мигает и тухнет. Поднимается ветер.
В подвале мы сооружаем баррикаду из подушек, собираемся вместе и доедаем тосты. Немного сиропа проливается на одеяло.
***
- Может включим радио? - предлагает мама Дани два часа спустя. - Не новости. Музыку. Я думаю сейчас нам просто необходимо немного музыки.
Я хочу спросить ее, не сошла ли она с ума, но раздается удар грома, сотрясающий подвальную дверь, и я понимаю, что тоже не хочу больше слышать звуки шторма.
Радио щелкает и начинается Party in the U.S.A, как же хорошо чувствовать музыку, отражающуюся от стен, заглушающую ветер. Дани начинает подпевать, хоть у нее и нет слуха, а затем присоединяются и родители. Ветер шумит, и мы кричим изо всех сил. Когда начинается песня, слов которой мы не знаем, Дани открывает дверь из подушек и выталкивает меня в холодный темный подвал, где мы кружимся в диком танце. Ее родители тоже выбираются из гнездышка подушек и одеял, и отец Дани начинает танцевать, а ее мама качается из стороны в сторону.
Дани притягивает меня ближе, лицо раскраснелось, глаза сияют, руки на моих бедрах, и мы танцуем едва переводя дух, тем временем четыре голоса сплетаются в нестройный хор, а над головой дождь и ветер хлещут руина дома. Когда песня заканчивается, Дани обвивает руками мою шею и целует меня, прямо на глазах у родителей, но они, кажется, не возражают.
***
Никто точно не знает, что такое Святилище - подземный бункер или магическая колония на луне, космический корабль или караван чистеньких белых правительственных машин. Я пытаюсь представить друзей и семью счастливыми, здоровыми, не испытывающими страха. Я пытаюсь представить себя там, с ними.
Образ кажется таким далеким. Глянцевый, идеально-открыточный и нереальный. Что-то из буклета воскресной школы. Но я так и не решил верю ли я в бога, и уж точно я не верю в Святилище.
Вот все, что я могу представить: ветер понемногу умирает, а когда фонарик начинает мигать, тьма в подвале становится все более непроглядной. Ужин, состоящий из воды из бутылок, соленых крекеров и консервированного тофу на тарелке, все еще липкой от утреннего кленового сиропа.
Форт из подушек разобран на две горы подушек и одеял, чтобы сделать кровати. Дани не спит. В этот раз я засыпаю на ее коленях, ее пальцы с невыразимой нежностью вычесывают колтуны из моих волос.
- Я люблю тебя, - шепчет она. - Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.
Рядом мягко храпят ее родители. Шахматная доска брошена на середине девятой партии, готовая к возобновлению поединка завтра утром. Если мы проснемся завтра утром.
Вечер первого дня конца света. Нас четверо, все еще здесь.