Я не стал рассказывать Вековому о своем нелепом путешествии. Мне теперь до конца жизни будет неприятно и тяжело вспоминать об этой дурацкой встрече с фельдшером-отшельником, и я бы о ней не упоминал вообще, если бы не произошло непредвиденное и ужасќное...
На следующий день, в воскресенье, мы отправились за березовым соком и пропадали в лесу часа три, а когда возвратились, увидели во дворе, на том месте, где обычно Сергей сжигал бумагу, догорающий костерчик.
- Соседи, наверное, мусор жгли,- кивнул на порхающий листик пепла Вековой и снял с двери замок.
Мы не сразу обнаружили пропажу рукописей.
Посидели на кухќне, попили прямо из банки ледяного сока, и только тогда Сергей прошел в комнату, стал искать какую-то тетрадь и никак не мог ее найти. Вскоре открылось, что у него пропали почти все последние черновики и беловые рукописи.
У меня, к счастью, все бумаги храќнятся в портфеле, тогда он стоял на кухне под столом и оказался нетронутым; у Сергея наоборот - рукописи всегда лежат в столе или на подоконнике, а в чемодане завалялись разрозненные листы, старые дневники, желтая тетрадь - и все. Ни ранних поэм, ни стиќхов, ни доработанных рассказов, ни последней поэмы нам найти не удалось.
- Лучшего он и не мог придумать,- сквозь зубы выдавил Серќгей, когда мы точно определили масштабы урона.
Да, так и было.
Он, не мигая, уставился куда-то в угол, молчал, и я со страхом и болью слушал, как истерично и отчаянно колотится мое сердце. Весь мир пропитался черным ужасом катастрофы. "Не молчи, Сергей!"-вопило сознание, но я не мог произнести ни звука, не смел взглянуть ему в лицо, почувствовав без объяснений невыноќсимо мучительное состояние его души.
В ту минуту, когда, казалось, сердце вот-вот не выдержит и разлетится на куски, он стремительно, не проронив ни слова, выбежал во двор. Я за ним.
Костер уже не дымился. Сергей стоял над ним, держа в руках обгоревший кусок тетради...
- Поэма. Сумасшедший. Не меня - себя убил.- Он посмотрел на меня, бросил остатки рукописи и не попросил, а приказал:
- Поќшли к нему!
В первый раз со времени приезда в поселок я видел, как ему неќсладко. Практически все, что было написано за десять лет, Злобин безжалостно сжег.
В первые минуты во мне так и крутилась, так и зудила проклятая жалостливая мысль: "Уничтожена рукопись моего последнего рассказа. Но ведь у Сергея пропало абсолютно все! Злоќбин, скорее всего, случайно, второпях захватил со стола и мою тетќрадь, а в ней самое последнее, самое зрелое..."
Вот же природа челоќвеческая! Как я мог думать о своей рукописи в такую минуту!
- Слушай!- в спину Векового бодро закричал я.- Может быть, он не все сжег?
- Все!- глухо ответил Сергей.
Он шел, не оборачиваясь, быстрым, неотвратимым шагом. Его от-чаянная уверенность тревожила меня: "он убьет его!"- подкатил суќхой комок к горлу. Но я понимал, что остановить его сейчас невозќможно.
Будь что будет. Проклятый фельдшер!
Мы видели, как Злобин прошел из-за сараев со стороны леса к дому и поднялся на крыльцо. Он не заметил нас, и был явно захвачен врасплох, когда мы появились в дверях.
Еловой веткой он тщательно стряхивал грязный снег со своих арлекинских валенок, услышал шаги, поднял голову, хмыкнул что-то нечленораздельное и продолжил преќрванное занятие.
Мы смотрели на него сверху вниз. Велик был искус без лишней возни съездить ему по затылку!
Злобин выпрямился.
- Что же вы, Петр Константинович, в валенках до сих пор броќдите? Кругом лужи, грязь...- мрачно начал Сергей.
- А я, Сергей Юрьевич, завтра намерился сапожки из медпункта принести, стелечки туда сделаю, и тогда уж, как все, по-человечески потопаю. Сапожки-то у меня резиновые, огромные, холодные, а сте-лечки, можете не сомневаться, я изготовил из отличного войлока, мягонькие будут... Да что это мы?! Вы не стойте, гости дорогие, про-ходите! Забавин, ты уже знаешь мои лабиринты - иди, и Сергея Юрьевича проводи, а я сейчас, через секундочку, грязь соскоблю и за вами следом. Знаете, земля-то нагрелась от огня, и я вступил в грязищу, а потом по лесу, там, то есть снег-то еще не везде затвердел, вот вам и результат...
Наговорив всей этой чепухи, Злобин демонстративно поворачиваќется к нам спиной, низко наклоняется, снова начинает счищать с валенок грязь.
Вековой кивает мне и идет в дом. Я за ним.
жжжжжжжжжжжжж
Мы вхоќдим в кухню, я оставляю дверь открытой, но Злобин быстро ее захќлопывает, и тотчас его ехидный голос гудит в щель:
- Вот, субчики, вы мне и попались! Залезли в чужую квартиру, а хозяин вас застукал! Сейчас соседей звать буду!
Наваливаюсь на дверь, запоздало понимая смысл хитрой улыбочќки, с которой фельдшер пригласил нас в квартиру. Дверь заперта намертво.
- Что это с вами, Петр Константинович, рехнулись?
- Подожди,- шепчет мне Сергей и спрашивает в полный гоќлос:
- А зачем мы бы к вам в квартиру влезли? Клопов давить? За деньгами? Но кто знает о ваших деньгах, а тут все узнают...
- А денежек-то тю-тю, Сергей Юрьевич! Их сам черт не отыщет, да и зачем о деньгах, если вы за спиртиком залезли? Забавин-то у меня приметил, и вы на дело, как говорится, отважились, логично? Ославлю вас, голубчики, а там - пусть хоть год разбираются!
- Чего вы боитесь, Злобин? Мы вас не бить пришли. Неужели вы такую мысль в голове держите?
- Не, Сергей Юрьевич, не держу. Вы же гуманист, человеколюб то есть. Мне, может быть, и хочется-то всего-навсего посмотреть, то есть быть единственным свидетелем, как человек не без способностей, больќшого ума и с даром предвидения оказывается в нелепейшем и банальќном положении. И через кого? Через того, кто не достоин... Мне другого случая и не представится. Правильно я считаю, а, Сергей Юрьевич?
Вековой с полминуты размышляет, потом резким движением сбра-сывает с табуретки какие-то целлофановые мешочки, измятые газеќты, садится и спокойно обращается ко мне:
- Устраивайся. Не будет же он держать нас до следующего дня! Хотя, мы соседям сейчас постучим.
Я догадываюсь, что у него зреет какой-то план. Теперь его лицо приобретает естественный цвет, разве что глаза... Я отворачиваюсь.
Минуту длится напряженная тишина. Я уже было, направился к табуретке, когда раздается щелчок, дверь распахивается и появляется этот фельдшер. Он криво беззлобно улыбается, и не смущен, не рас-терян; проходит к двери, ведущей в комнату, приподнимает одеяло и приглашает, как ни в чем не бывало:
- Проходите. Хорошо, что пришли. И ничего, что неожиданно.
Безмерно рад. Безмерно!
Мы располагаемся в комнате. Я и Вековой на табуретках, Злобин на кое-как заправленной кровати.
Сергей с непонятным в этой ситуации интересом осматривает комнату, даже встает и подходит к плакату. Зачем-то долго листает календарь. Один раз выразительќно смотрит на фельдшера, который тут же переводит взгляд в мою сторону. Я же нахожусь в неприятном, каком-то ознобном возбужќдении, жду - что же после дурацкой выходки хозяина предпримет Сергей? Внешне он вроде бы настроен мирно, тем не менее, я боќюсь, как бы не случилось нелепой драки или еще чего-нибудь из ряда вон выходящего.
Когда Сергей усаживается, Злобин желает показать, будто ему лестно видеть нас, для чего умело сооружает на лице туповатое выќражение, благодушно вздыхает и мямлит:
- Вы, Сергей Юрьевич, надеюсь, не обижаетесь на мою шутку? Юмор, сами понимаете, жизнерадостное дело! Я люблю посмеяться. Смех от зверей нас и отличает, и, говорят, жизни прибавляет...
Начинает с виду весело, а сам заметно настораживается - что это мы ничего не отвечаем, не прерываем? К тому же слишком фальшиво начинает.
Вековой поднимает с пола "Мертвые души", листает, будќто ради этого сюда пришел.
- Никто на вас не обижается. Чудак вы, Петр Константинович! Когда вы за дверью философствовали, мы жизни себе прибавляли - от души хохотали, вы разве не слышали? На вас нельзя всерьез обиќжаться, вы человек мирный, внимательный, безвредный,- в тон фельдшеру поет Сергей.
Злобина коробит. Он порывается возразить, Но передумывает, вмеќсто слов выдавливая громкий искусственный зевок.
- Вы что-то хотели?.. Нет? А мы вот с Виктором по лесу гуляли, возвращаемся и спрашиваем себя: не зайти ли нам к почтенному Петру Константиновичу, что-то давненько мы его не лицезрели? А в самом деле, почему бы не зайти? Давай, говорю, Витя, зайдем! И прямо из лесу к вам, тем более у меня появилось желание посоветоќваться с вами.
- Посоветоваться? Со мной?- с напускным удивлением привстаќет с кровати Злобин.
- С вами, с вами. Я, знаете, решил свои труды уничтожить. Мноќго понаписал, а толку никакого. Читать некому, и прибыли рукопиќси не приносят. Да и ничтожно все, наподобие "Душегуба". Зачем смущать людей, правильно, Петр Константинович? А как уничтожу, так и лучше писать буду, стимул появится с азов начать, победить то есть.
Любимое злобинское "то есть" Сергей произносит мастерски. Я не удерживаюсь - похохатываю.
Нос у Злобина нервно подергиваќется. Не в силах скрыть напряжение, он быстро поднимает голову, открыто смотрит в глаза Вековому. Вот тут-то я и успеваю хороќшенько разглядеть истинное выражение глаз фельдшера. Ненависть и ожесточенная тоска загнанного волка сверкают в глубине зрачков. Какого они цвета, я так и не улавливаю, но где-то внутри себя ощуќщаю колкий ожог от их безумного отчаянного блеска. Как только он опускает голову, я прихожу в себя. Да... с таким томящимся самочувќствием и на человека броситься недолго!
Но Петр Константинович не бросается,- он принимает вызов Векового.
- Что же, Сергей Юрьевич, я думаю, что правильные у вас сомнения возникли, жизненно необходимые сомнения... то есть. Странное совпадение, но мне сон сегодня приснился, неприятный, дьявольский сон. Будто лед кругом, а я голый с этими самыми японочками ваши рассказы жгу на костерчике, и чудится мне, что это не рассказы, а... деньги, тысячи кровные! Просыпаюсь - ив поту весь. Из-под одеял в пять часов вылез - в комнате холод страшенный, бардачок-с, если хотите, этот самый, и вот тогда-то одиночество безмерное на меня нашло, сил нет! Думаю, что же это я за человек такой пакостный? В сознании, значит, держал идейку-то, вынашивал, сам того не зная, и пришла она ко мне через сон то есть.
- А вам часто подобные пакости снятся?- опять не сдерживаюсь я.
Злобин с трудом отрывается от воспоминаний, насмешливо переќводит взгляд на меня и самодовольно водружает правую ногу на кровать.
- Часто, Забавин, часто. Раньше эротика шибко одолевала, соќзнаюсь. Глазами пожирал, раздевал то есть, как режиссер-покойничек... Да и тебя, я думаю, сия чаша не миновала, а, Забавин?- Он безобразно грозит мне пальцем.- Бывало в тишине? Суетились, суќетились, суе...- и неожиданно поворачивается к Вековому,- берете деньги или нет? Говорите!
- Не беру.
Злобин вскакивает.
- И после этого не берете?! Добиваете?! Он зачем-то убегает в другой конец комнаты и усаживается на ящике, безвольно опускает руки.
- Вы, Злобин, себе мстите, как же вам это непонятно. Не я вас добиваю, вы сами себя. Вы же могли быть...
- А стал ничем,- жалостливо вставляет фельдшер.
От перемены в его голосе у меня даже в животе екает. Он никогда не говорил так обреченно и отчаянно. Я наблюдаю и все гадаю - притворяется или действительно искренен?
- Все урвать пытались, я видел... Мне в жизни ничего не досталось... кроме жалкого пунктика, кроме тьмы. Зачем жил? Зачем теќперь живу? Можно ли это назвать жизнью? Меня ведь никто не любил! И простой глупой бабы не добыл на сексуальном аукционе жизни. Ваша Вера, и та с тварью спала. Слеп - равнодушен, чист - подл, добр - дурак... Умен тот, кто гладко ораторствует и жрать дает. И я уродствовал! Я ненавидел и тех, и других, я плевал на эту
общественную мораль! Она хотела меня укротить, а я ей - кукиш! Мой мозг поработить, чтобы я продукцию выдавал да в ладоши хлопал?! Я - царь Земли?! Для каких-то аппаратов? Хрен! Хрен! Да нет, не бойтесь, у меня не будет истерики,- опережает он возќражения Векового,- я теперь одно хочу знать - чего вы, Сергей Юрьевич, хотите от жизни - своей и вообще? Чего добиваетесь? Гармонии пресловутой общественной? Красивых людей хотите растить? Вам не дадут. Именно вам - не дадут! Обществу нужна послушная рабочая сила. А они у вас отказываются посещать уроки Савиной. А?! У вас есть все, вам хоть сейчас... Вас даже творчество здесь не держит, хоть вы живы одним им. Вы сами равнодушно сжигаете написанное. Сами! Свое! Кровное! Вы необъяснимы, вы удивительны тем, что с вами не может быть скучно и гадко! От вас
ждешь невероятного! Это ожидание унижает, изматывает... Всем из-вестно, что кругом скукота, скотство, мошенничество, похоть, зверье! Не зря у нас все построено на том, что человек - общественное животное. Каждый убежден, что он смертен, а вы говорите - нет! Вы одним своим присутствием вызываете в подлецах неприязнь и негодование, то есть убожество других душ показываете, а звука не произносите против... Ну что такое это зеленое пятнышко? Убожество! От вас бегут, вас боятся, вы - зеркало...
Изредка поглядывая на тяжело вздыхающего Злобина, слушаем его тягостную исповедь, а он почти кричит, уставившись в пол, вреќмя от времени, когда произносит слова с особым экзальтированным ударением, резко вскидывает голову, но и тогда смотрит не на нас, а куда-то в угол, часто мигая, проводя дрожащими пальцами по по-влажневшим глазам. И речь его, и поза его, и одежда на нем - вызывают у меня брезгливую жалость, и не более, хочется побыстќрее выбраться из этого захламленного логова.
Подобное нетерпелиќвое желание возникает на похоронах, когда нет сил смотреть на горе родных покойника, когда рад покинуть тревожное лежбище смерти, которая сочится в твое тело из земли, от оградок и тумб, от каждого вздоха и шороха.
И вот теперь Злобин хоронит что-то в себе и этому умершему "что-то" является и родственником, и другом, и люќбимым.
- У меня благородная профессия? Я лечу людей, да? Никого я не лечу и лечить не буду! Какой толк лечить тело, если гниют души? Без смысла, без Бога я на любой работе ничего делать не стану. Мне истину нужно иметь в виду, чтобы действительно что-то сделать. Я тут с вашим приездом, Сергей Юрьевич, и рисовать пробовал, и писать, и в науках разобраться. Ни к черту, цели не видел! Глупо, и сам хохотал над собой и рвал на куски и сжигал всё...
- И наше тоже жгли поэтому?- спрашиваю я.
- Жег? Ах, действительно... Нет, с вами другое, вы, Сергей Юрьќевич, мне себя показали. Но вы и пунктик в своей теории припасли, для таких, как я. Мол, поздно начинать, если так-то и так-то жил, если попридержал в себе то-то и то-то. Все по полочкам. Мне-то всего и нужно было, чтобы вы в меня поверили. Никто - вы один! Потом понял - не поверите. Потому и сжег, что на истинность вас хотел проверить, показать - знайте - в жилах у людей течет страшќная кровь. Мой урок - это что! Это я, а не они - прелюдия. Ну а теперь поживите со своими суждениями, когда вас жизнь, в моем лице то есть, глазами в грязь швырнула, та самая красавица жизнь. Как вам - неуютно?
- Хорошо придумали,- встает Вековой,- талант у вас к таким выдумкам. Пытался я вам поверить, пытался... а теперь понял, что смешны вы...
Злобин медленно, будто вылезает из ящика, поднимается, в ту саќмую минуту я в страхе представляю, как и куда он ударит Векового, очень уж бледнеет лицо у бедного фельдшера, и губы плаксиво поќдергиваются, ядовито суживаются. Я тревожно вскакиваю, напрягаќюсь в ожидании трагической развязки.
- Зачем вы еще пришли?- хрипло спрашивает Злобин.
- Посмотреть,- отвечает Сергей,- живы вы или повеситься усќпели. Интересный вы тип, Злобин! Как-нибудь обязательно вас в расќсказе выведу и назову его "Пятнышко-гений". Прощайте!
Сергей направляется к выходу, я спешу за ним - мимо Злобина, за-тылком чувствуя его горячий взгляд.
К счастью, на этот раз нам удаќется выйти беспрепятственно. Злобин, вероятно, еще долго не двигалќся с места.
Ночь нависла над миром. Ветер несется сквозь мрак. Залив зияет бездной. Земля выдыхает сырость и грусть. Шлеп-шлеп, хрусть-хрусть, тук-тук - наши разрозненные шаги.
Я спрашиваю:
- Ты не боишься, что он может решиться на еще большую гнусќность?
- Он не посмеет, пока окончательно с ума не сойдет. Ему денег жалко. У него очень много денег, он намекал, что тысяч сто, но я думаю, больше. Тысячи его и сдерживают... Убить мне его легко - он бы не вынес жалости. Удивительно, как это в нем юношеские стремления до сих пор живут? У других - двадцать пять - и пожизќненная матрица. Незаурядная личность, но как собака без хозяина...
- Откуда у него такие деньги?
- О, он умеет их делать! И меня учил. Очень талантливо испольќзует любую лазейку. У него дар организатора. Он даже мошенников здесь на рыбозаводе шантажирует, и в городе разных. Картотека в голове. Рыбу сам не ловит, а через нее выколачивает уйму денег. Эдакий мафиози. И заметь - в деревне, где все на виду. Я его спраќшивал, не боится ли он, что я его разоблачать начну, а он отвечает: "Вы бы смогли, если бы министром были, а так - вас попросят отсюда, и весь сказ".
Но теперь меня интересует другое.
- А что это он про пунктик говорил?
Вековой не ответил.
Не знаю отчего, но мы теперь все реже бесеќдуем вечерами.