Аннотация: Жила-была одна вредная маленькая девочка...
Мы уже победили, просто это еще не так заметно.
БГ
Есть такие звонки, которые ты всегда отличаешь от других, даже если у тебя на все про все стоит одна и та же мелодия из "Деревни дураков" (а что еще ставить, когда вокруг они, родимые?). Вот правда, есть звонки, от которых телефон вибрирует как-то особенно настойчиво, как будто кричит "Ну, возьми трубку, ну давай же!" И ты всегда знаешь, кто это звонит. Еще не взглянув на экран, понимаешь, что так в твои двери может ломиться только один человек.
-- Здорово, Яныч!
-- Ой, ну слава богу! Как хорошо, что ты сняла трубку, а то я уже не знала, что делать... Татусечка, приезжай ко мне, пожалуйста, ты мне прямо очень-очень нужна...
-- Слушай, ну я как бы не могу, я тут это...
-- Татусечка, вот правда, без тебя никак, нужна твоя помощь как специалиста...
Опять. Янка почему-то вбила себе в голову, что если у меня диплом пединститута, значит я -- педагог. А еще детский психолог. Как -- это не одно и то же?! Да не может быть! Я триста раз объясняла ей, что в моем родном городе три вуза: политех, мед и пед. И если ты падаешь в обморок от вида крови и считаешь, что логарифмы -- это вид стихов, то тебе только одна дорога -- в пед. И что учат в этом вузе отличать тему от идеи, писать планы-конспекты уроков и ненавидеть школу еще сильнее, чем школьники. Я объясняла это Янке раз за разом, но она же не умеет слушать! Ей, окончившей заборостроительный техникум, люди с высшим образованием кажутся причастными к высшей мудрости. Кем-то покруче ожившего гугла.
-- Яна, тебе нужна консультация человека, который пишет статьи для сайтов по продаже бытовой техники?
-- Татусь, ну не смешно, ну помоги, у меня с мелкой проблема...
-- Ян, ну я не специалист, ну сколько тебе говорить!
-- Татусь, ну ты же всегда мне помогаешь!.. Я понимаю, что тебе некогда, что мы живем далеко и все такое, ну я же не знаю, к кому еще обратиться, ну послушай, ну пожалуйста... -- Янка умела просить с напором Паганини, играющего на единственной нелопнувшей струне -- так, что вынимала из слушателя душу. -- Татусь, ну она же тебе доверяет, она тебя уважает, ты же не чужой человек -- ее крестная...
-- Она не крещеная, -- меня уже сломили, но я все еще пытаюсь сохранить независимый вид. -- Ладно, давай, я завтра после работы заеду.
-- Татусь, спасибо тебе огромное! Я тебя обожаю! Мне так с тобой повезло! Прямо сама себе завидую!
Янка и правда считала себя везучей.
Во-первых, из-за Лизки. "Я ж залетела по пьяной лавочке от одного нашего, из общаг, могло ж что угодно родиться, а смотри, какая девчонка получилась! -- восторгалась она. -- Рисует, пишет, танцует в ансамбле, даже на карате ходит, мальчишек так лупцует, что аж сердце радуется!" (Я по своему горькому опыту знала, что творческие детишки радуют родителей только в детстве, а чем старше становятся -- тем больше приносят разочарований, но из осторожности молчала, не ломала Янке кайф.)
Во-вторых, Янке повезло получить в наследство от дальней родственницы квартиру в пригороде. Да, квартирка -- спичечный коробок, зато они с дочкой жили отдельно от Янкиной мамы, с которой строптивая дочь постоянно ссорилась.
А потом Янка встретила Леню, застенчивого преподавателя электротехники, который жил в общежитии университета. С ним у Янки случилась любовь, они съехались и несколько лет жили душа в душу. Правда, Леню Янка не так давно выгнала... Но тут ей тоже по-своему повезло: бывший сожитель ушел тихо и даже купленную на свои деньги бытовую технику обратно не потребовал.
-- Татусь, только ты подумай вообще, что ей сказать, ты знаешь, дело серьезное, она совсем задепрессовала у меня... Из их ансамбля девочка под машину попала... жизнь спасли, но останется теперь инвалидом... А Лизка это прямо так близко к сердцу приняла. Говорит: "Она никогда больше с нами танцевать не будет... Пусть бы лучше я не танцевала... Я рисовать могу. Лепить могу. А она только танцевала с нами".
-- Она переживает. Это нормально. А помнишь, ты думала, что у тебя дочка-маньячка растет?..
Как-то раз (еще до появления у них в семье Лени), Янка позвонила мне по такому вопросу:
-- Тат, слушай, мы тут гуляли по улице, на дороге дохлая ворона лежала... А Лизка пнула ее ботинкой и смеется... Тат, мне так страшно сделалось...
-- Чего?
-- Тат, а чего она... может, с ней не так чего? может, она маньячка какая? Может, она потом того... зверей мучить начнет... или людей?
-- Ей три года. Она не понимает еще про смерть и всякое такое...
-- А я вот смотрела один сериал американский, так там...
-- Меньше смотри телек...
-- Тат, там про маньяка рассказывали, что он, когда был маленький, кошек поджигал...
Яна из тех людей, для которых создали телевидение, газеты и прочий шлак. Она свято верит тому, что показывают и рассказывают. И всякий раз приходится ее переубеждать и перевоспитывать:
-- Яна, твоя дочь -- не маньячка. Она маленькая. Дай ты человеку пожить в мире, не осознавая, какой он говенный. Всему свое время.
Ну вот, Лизкино время пришло. Что ж, завтра еду к Янке...
А сегодня надо перечитать стихи, чтобы выбрать лучшие для публикации в группе. И подобрать картинки. Вчера я сцепилась в сети с одной старорежимной сукой, которая мне доказывала, что у меня стихи слишком грубые. Вот мразь-то! Ходят такие, с розой в жопе, и цедят сквозь зубы, как надо писать.
Вот это, я считаю, получилось крутым:
Почему рыбы не разговаривают
Раньше рыбы могли говорить
Когда Ева приходила к реке за водой,
То всегда застревала там на час,
Перетирая с рыбами то да се.
Но однажды она обратила внимание
На свое отражение в воде
И залюбовалась
"Какая я красотка!" -- думала Ева.
Поразительно! Просто мисс мира!
-- Здорово, как дела?! -- орали рыбы.
Че там у Адама?
Но Ева просто смотрела на себя и молчала.
-- Да пошла ты в жопу, невежа! -- сказали рыбы
И с той поры больше не разговаривают.
Пока ехала в маршрутке -- черт бы подрал эти маршрутки, где сидения в конце стоят друг напротив друга, -- несколько раз падала башкой вперед, тараня в живот сидящую напротив тетку, и думала про Лизку. Девчонка-то нормальная, не тупая. Может, избалованная немного, но сейчас все дети не такие, как мы, глупо требовать от человека, который не знает, что такое голод, трястись над куском хлеба. А заставлять голодать специально, чтоб понял, -- жестоко, да и на хрен надо. Пиздец настанет, и в голове все на место встанет. А что он настанет -- это к бабке не ходи... Но что ж делать с Лизкой? Маршрутку швыряет из стороны в сторону, мысли куда-то соскальзывают, как мыло с бортика ванной...
В прошлый раз мне мелкую удалось успокоить. Взбрыкнула Лизка после Нового года: она просила дедушку мороза планшет, а он подарил ей какой-то дурацкий свитер. Лизка превратилась в маленькую фурию.
-- Татусь, -- кричала Янка в трубку, -- приедь и сделай с ней что-нибудь, я умоляю! А не то по этой тощей жопе пройдется ремень!
Я сомневалась, что у Янки поднимется рука на дочку. Саму-то ее мама только ремнем и воспитала, в результате в тринадцать лет Янка уже бегала курить за гаражи, потом начала там же пить пиво с гопниками и тогда же лишилась невинности (полагаю, тоже за гаражами). Лизке она такой судьбы не хотела, а потому не била, а старалась воспитывать -- бестолково, но старательно.
Свитер и правда был дурацкий. Янка могла и что получше найти, а не эту зеленую хрень с розовыми уточками. Немудрено, что Лизка взбесилась. Игрушки и книжки по комнате расшвыряла, забилась на кресло с ногами, любимого медведя к себе прижала. Белобрысый хвостик набок сбился, глазенки сверкают.
Я, решив, что дитятко -- существо глупое и сердобольное, завела шарманку про одноногую собачку:
-- Дедушка Мороз, -- говорю, -- старенький уже, видит плохо, вот адреса и перепутал... Одна очень бедная девочка просила у него свитер, потому что мерзнет... а ты просила планшет... так вот и получилось, что планшет он отправил той девочке, а тебе -- ее свитер... А теперь мы не можем все переиграть... Не можем отнять у девочки подарок...
Лизка посмотрела на меня исподлобья. Мне показалось, она сейчас меня разорвет.
-- Но Дедушка поручил твоей крестной фее уладить эту ситуацию... так что при возможности она передаст тебе другой планшет...
-- Моей крестной фее? А это вообще кто?
-- Ну как кто? Ясное дело -- я.
-- Ты? Ты лысая. Разве бывают лысые феи?
Что эта малявка себе позволяет? Но на такие случаи всегда есть контраргумент, проверенный веками:
-- Откуда ты знаешь, как выглядят феи? Ты как будто хоть одну фею в жизни видела!
-- Конечно, не видела! -- Лизка аж подскочила в кресле. -- Потому что в жизни нет фей! Они же только в мультиках!
-- А дед мороз типа в жизни есть, да?! -- не выдержала я. -- И как тебе, восьмилетней, можно сказать, почти взрослой девице, не стыдно делать вид, что ты веришь во всякую фигню?
Лизка уткнулась носом в медведя и зарыдала.
-- Я хочу планше-е-ет...
-- Ну ни реви, не реви... Я хоть и не фея, но так и быть, если будешь себя нормально вести, а не бычить из-за всякой ерунды... на днюху, может, и получишь планшет... Может. Получишь.
-- Эта дебильная идея с дедом морозом испортила настроение куче народу, -- втирала я потом Янке. -- Система, устроенная по принципу: проси, что хочешь, но я дам тебе то, что сам посчитаю нужным, -- это издевательство над человеком. Смысл тогда просить? Я поэтому и от религии отошла...
-- Татка, ты герой! А у них в классе всем сказали: пишите письмо Дедушке Морозу, просите, что хотите... Я и не подумала...
-- Планшет можно сейчас недорого взять, раз уж вышла такая фигня. Я ж типа пообещала уже.
-- Да она забудет!.. У нее же день рождения в июле!
-- Не-ет, она не забудет, -- я покачала головой. -- И не надейся. Да пофиг. Я куплю, пусть порадуется. Мне когда-то родители тамагочи не подарили. Так я потом с первой стипендии его себе купила. Была одна такая дура на потоке -- с тамагочи, который на парах пищал... А когда он сдох, я натурально ревела, как дебилка! Лучше бы в детстве отмучилась...
Лизка, по-прежнему прижимая к себе медведя, заглянула на кухню, где сидели мы с Янкой:
-- Тата... а если и правда есть девочка, которая мерзнет...и будет рада этому свитеру...-- в ее голосе, как камешек в ботинке, покалывало сомнение, -- можно его ей отдать? Просто так...
И вот тут я заржала как конь и поняла: эта мелкая зараза -- вот прямо я.
А Янка, звеня тарелками, бухтела, что свитер хороший, продавщица на рынке сказала, что раскупаются они влет, но если Лизка так хочет, то можно его отправить в детский дом.
Планшет я купила. За что получила звание крестной феи, лысой феи. Хотя я не лысая, а просто очень коротко стригусь, но что с мелкой возьмешь?
По правде говоря, я думала, что Лизка стала вредничать потому, что Янка накануне Нового года выгнала Леню, с которым они прожили лет пять, что ли. Янка приревновала его к какой-то аспирантке и выставила за дверь со словами:
-- Мама была права: тебе только квартира моя и нужна!
Леня, очень полный, неуклюжий, нелепый, вернулся в свою комнату в общаге, хоть я и уговаривала Янку простить его.
-- Ян, в самом деле, ну он же тебя всегда любил!
-- Разлюбил, значит!
-- Ян, Лизке нужен отец!
-- Какой еще, на хрен, отец! Она ж не от него! И даже папой его не звала!
-- Яна, ну она ж привязалась уже к нему!
-- Отвяжется.
Я только пожимала плечами. У Лизки был мобильник и немножечко мозгов -- и я была уверена, что с Леней она созванивается. Он всегда интересовался ее уроками, занятиями в кружках и успехами в колочении мальчишек на каратэ.
Я вспомнила, как Янка впервые притащила Леню к себе домой. Лизке было года четыре. Мы, взрослые, сидели на кухне за столом и живо обсуждали какие-то маловажные темы вроде политики. И тут зашла Лизка, волоча за лапу одного из своих медведей. На медведя она надела свое платье, которое было ему велико и смешно болталось.
-- Завяжи! -- она обратилась к Лене.
Тот сразу понял, о чем она: взял медведя в руки и принялся завязывать поясок от платья. Старался, неловкими пальцами со второй попытки затянул бантик. Неуверенно спросил:
-- Сойдет?
Лизка несколько секунд придирчиво осматривала результат, а потом с превеликой важностью кивнула.
Потом Янка долго донимала меня вопросами:
-- Лизка меня спросила, будет ли Леня жить с нами. Я говорю: ну, наверно, будет. А она мне: он большой, как дом. И смеется. Это к чему?
-- Думаю, он ей понравился. С домом нельзя сравнить что-то плохое, -- философски заметила я.
Был дом, да и сплыл. Так-то.
Что мне сказать девочке, которая впервые поняла, что танцевать можно перестать навсегда? И в то же время -- можно не прекращать никогда?
Тайка была черноволосая, смуглая, с сосредоточенным, каким-то теневым выражением лица. Но стоило ей рассмеяться -- и вспыхивала красота. Как вырвавшаяся из окна занавеска, развевающаяся на фоне неба -- просто занавеска, просто небо, а сердце ликует!
Тайку я любила и никогда не перестану любить, как все те, кто видел, как она смеется...
Я знала ее с детства -- так вышло, что ее мама, тетя Света, приходилась нам какой-то дальней родственницей, точно не скажу, какой. Тетя Света приезжала к нашей бабушке в деревню -- пить молоко и фотографировать. Тетя Света -- безумный энтузиаст фотографии. Тогда, в начале 90-х, у нее был пленочный фотоаппарат, черно-белый, она не признавала цветного. Она творила искусство. Снимала купающихся в пыли куриц, жующих свои тяжкие думы коров, чертоподобных коз, вечно брюзжащих индюков и всю прущую из земли зелень -- неважно, как высоко от этой самой земли зелени удавалось подняться.
А еще тетя Света передвигалась на инвалидной коляске или костылях, в зависимости от того, где как было удобнее.
-- У мамы был полиомиелит, и она могла остаться совсем неподвижной, но ей повезло, а то бы, конечно, не было бы меня, -- говорила мне серьезная Тайка. -- Мама у меня такая ма-ама...
И это действительно была такая ма-ама... Она не переставала удивлять. Никогда.
-- Мама считает, что ей можно все, она меня родила потому, что кто-то ей сказал, что калеке не стоит иметь детей! А она нашла себе мужчину -- и меня родила! И теперь командует мной, как хочет! -- Тайка иногда так полушутливо ныла. -- Мужчиной, конечно, так не покамандуешь!
Моя бабушка держала свиней. От свиного сарая к навозной куче тянулась канавка, через которую была перекинута доска. Обычно мы старались быстро проскочить это место, потому что вонь там просто сшибала с ног. Но однажды, во время очередного забега из сада во двор, мы не захотели бежать друг за дружкой -- и ломанулись на доску вдвоем. А-а-ах! И Тайка полетела в вонючую навозную жижу.
-- Ха-ха-ха! -- Я не могла удержаться от смеха -- и тут же шлепнулась в грязь с противоположной стороны.
-- Ха-ха-ха! -- теперь уже зашлась смехом Тайка. Ее перепачканное лицо все равно осветилось так, как будто на грязь плеснули золотом.
Я с притворной злостью зачерпнула ладонью грязи и швырнула в нее:
-- Получи!
-- И ты получи!
Вонь, бесившая нас в первый миг, словно сама собой унялась. Универсальный закон мироздания: когда ты по-настоящему влип в дерьмо, тебе уже не воняет. Мы подняли в свиной канаве такой радостный визг, с каким порой скакали под дождем.
-- Ха-ха-ха, мы -- свиньи! -- орали мы. -- Мы -- свиньи!
-- Девочки! Ну девочки! -- Тетя Света торопливо, но старательно преодолевала на своей инвалидной коляске порожек дома. -- Что же вы наделали? Я же без фотоаппарата! Подождите! Не вылезайте оттуда!
А мы и не думали.
Тетя Света, провозившись в какое-то время в доме, выбралась наконец-то наружу и устроила нам фотосессию. Перепачканные в навозной жиже, вонючие и безумно счастливые мы смотрим с этих фотографий -- я, бледная дрища с ногами-руками спичками, и смуглая Тайка, освещающая фото своей улыбкой.
Потом, правда, оказалось, что она подхватила какого-то свиного паразита и ей пришлось две недели пролежать в больнице.
Когда я уже жила в Питере, Тая позвонила мне и обрадовала: они с мамой приезжают. Тете Свете полагался какой-то курс лечения в здешней больнице, а Тая ехала как сопровождающая.
Больше всего тетю Свету беспокоил вопрос о том, как посмотреть и пофотографировать в Питере как можно больше всего. Она уже была в предвкушении.
-- Мама аж поет! -- сказала мне Тая. -- Предчувствую: нам с тобой придется нелегко. Это же ма-ама...
И верно, тетя Света выжала из нас все соки.
Она заранее обзвонила все самые лучшие театры и музеи, требуя, именно требуя, бесплатного прохода для себя и сопровождающего, то есть тайки. она выходила на директоров музеев и знаменитостей из телевизора. Она знала свои права.
Едва я зашла в ее палату, как на меня обрушилась лавина эмоций:
-- Татьянка! Пришла, пришла, моя девочка! Какая стала оригиналка, как постриглась стильно! Тебе идет, вроде бы почти мальчишкой выглядишь, но хрупко! -- Тетя Света сама любила что покрепче и было дело даже красилась в синий. -- Вот смотри, с чем приходится бороться!
Она подняла простыню на кровати.
-- Пощупай.
Матрас был обтянут глянцевитой синтетической тканью.
-- И такие матрасы эти люди кладут на кровати -- здесь! В больнице, где у каждого второго проблемы с опорно-двигательным аппаратом! Где лежат люди, у которых ампутированы конечности! ты когда-нибудь падала с кровати ночью? А представь, каково упасть тому, кому не так-то легко подняться! Я уже написала жалобы везде -- вплоть до министерства здравоохранения!
Тусклая, жалкая больница, невыносимо советская по своему виду, содрогалась от поступи тети Светы, которая вообще-то не могла ходить.
Она требовала и требовала. А мы с Таей послушно бегали распечатывать жалобы и отправлять письма во все инстанции.
Но и отдых у нас был. В выходные мы поехали за город, в "Петергоф" и "Александрию".
Голая весна. Парк, за исключением тех дорожек, что заасфальтированы, раскис и превратился в грязевое болото. Бело-золотые дворцы и церкви, казалось, стояли на цыпочках, как балерины, во всей этой грязи и изо всех сил тянулись вверх.
Мы обошли все, что могли, но тетя Света не унималась.
-- Давайте еще по этой дорожке проедем, интересно, куда она идет?
-- Мам, уже вечереет, скоро тут все закроют...
Тайка толкала коляску тети Светы, я рядом несла костыли (в маленьких музейчиках типа "Коттеджа" тете Свете было неудобно передвигаться на коляске, на костылях ей нравилось больше).
-- О! Поразительно!
Тетя Света заметила чуть в стороне от тропинки довольно мощное, раскидистое дерево. Одна его ветвь изгибалась почти под прямым углом, образуя что-то вроде длинной скамейки -- только висящей в воздухе.
-- Тая! ну что за чудо! Посмотри! Оно же... дерево прямо создано для... златая цепь и все такое... русалка на ветвях... слушай, давай-ка ты туда залезешь, а я тебя сфотографирую...
-- Ну, мама... Дерево же без листьев, ну какая на нем русалка?
-- Нормальная! Молодая да ранняя! Тая, ну, пожалуйста!
-- Да как, мам?! -- Тая беспомощно повисла, уцепившись руками за ветку. -- Я не могу...
-- Ты костыль, костыль возьми... Он прочный... Стань на перекладину ногой!
-- Мам, это же не ходуля...
-- Танюш, ну давай, толкай ее под попу, ну! Девочки, давайте, раз-два-три!
Кое-как, подпихиваемая костылем в зад, Тайка вскарабкалась на ветку.
-- Та-ак, а теперь изобрази русалку... Куртку-то сними, где ты видела русалок в куртке! Во-о-от! Вот. Слушай, блузку расстегни! Да-да!
-- Мам, ну ты что! Я без лифчика!
-- Отлично!!! Настоящая русалка!
-- Мама!!!
-- Не бойся, никого тут нет! Татьяна караулит! Пусть грудь будет чуть-чуть видна... чуть-чуть...
-- Мама, мне холодно!
-- Тая, ну улыбайся!
-- Ма-ама!
-- Таис! Возьми себя в руки! Улыбнись -- и я сделаю лучший кадр в твоей жизни!
Тая встряхнула головой -- длинные черные волосы взметнулись на фоне закатного неба. Она улыбнулась -- и эта улыбка стала первой вспыхнувшей в тот вечер звездой.
Когда тетя Света вволю нафотографировалась, мы пили чай из термоса и смеялись, обсуждая, какие недовольные мины Тая корчила на дереве.
А потом обнаружили, что заблудились.
Темнело. Других людей в парке не наблюдалось. Мы слонялись по дорожкам, но всякий раз натыкались на запертые калитки, пока не увидели наконец-то одну открытую. Правда, асфальтированной дорожки к ней не вело, только раскисшая от грязи тропинка. И мы с Таей, не сговариваясь, развернули на нее коляску тети Светы.
-- Танки грязи не боятся! -- аргументировала наш демарш я.
Мы прокатились пару метров и встряли. Коляска не хотела выезжать из грязи.
-- А ну поднажмем! Впере-е-ерд! -- орала я, изо всех сил толкая коляску.
-- Ур-р-ра! -- вторила мне Тайка.-- Впер-ред! Мы -- свиньи!
-- Девочки, ну девочки! -- переживала тетя Света. -- Аккуратнее, вы сломаете коляску! Это ведь хорошая коляска, танцевальная, мне ее одолжили...
Но мы с Тайкой орали как безумные, костылями толкали завязшие в грязи колеса, пропихивали коляску все вперед и вперед, пока наконец не выбрались к калитке.
В тот день мы славно потанцевали.
Смеясь, крича, перебивая друг друга, мы толкали коляску к автобусной остановке, полные и пустые, как дом с разбитыми окнами, в котором поселился весь мир.
На остановке меня встретила Янка.
Она была простая и яркая, как яичница. "Химия" у нее на голове раздувалась облаком, ветер трепал концы павлопосадского платка, который она набросила на плечи на манер шали. На ногах посверкивали множеством заклепок модно-рыночные сапоги.
-- Фигня... Тат, все серьезно, просто ужасно серьезно! Я сырников нажарила, а она их не ест! Сырников, Тат! Она же их всегда со сковородки горячими хватала. Дежурила прямо с вилкой... Обжигалась и ела... А тут... Тат, а вдруг у нее депрессия?
-- Не думаю. С тобой-то что?
-- Да не важно... Ленька.
-- Вы подрались с Леней? -- я не могла представить, чтоб интеллектуальный флегматик Леня поднял руку на Янку. -- Да как?
-- Нет, ну ты чего! Я просто у работы его караулила... за кустами... ну, я посмотреть хотела на эту его... ну он ее до остановки провожал, а я кралась за кустами... а потом неудачно дернулась, хотела посмотреть, поцелует он ее на прощание или нет... ну мне веткой в глаз попало...
-- Ну и поцеловал? -- как можно язвительнее спросила я.
-- Нет, только шарфик на ней поправил. Он же робкий, скотина.
-- Ян, ты бы помирилась с ним, пока не поздно...
-- Пусть приходит и просит прощения.
-- Так это ж ты его выгнала!
-- Нет, пусть он приходит и просит. Он мужчина. Он должен. да ну его в самом деле... Она меня ночью разбудила и плачет... Мама, говорит, я не хочу планшета, не хочу медведей, ничего не хочу, пусть бы только Даша опять с нами танцевала... У нее в шкафчике носочек один так и лежит... Носочек, говорит, лежит, и ревет белугой... вся красная... Тат, ну что мне делать было? Что говорить? Я дура, я слов не знаю никаких...
Меся весеннюю грязюку, мы добрались до Янкиного дома. С порога она бросилась на кухню.
-- Вот! Видишь! Сырники нетронуты! -- Она чуть не плакала. -- Что делать, а?
Я молча сложила остывшие сырники в миску и пошла в комнату. Дойдя до границы ковра, расшнуровала и сняла ботинки и дальше пошла уже в носках.
Лизка лежала на ковре и смотрела сквозь меня. Я села на пол по-турецки, поставила миску с сырниками напротив себя и стала есть.
Если честно, у меня не было никакого плана. Я не знала, что и как можно сказать Лизке. Что она поймет, а что сочтет издевательством.
Потому что для максималиста (а дети чаще всего максималисты, по крайней мере эта девочка точно) правда жизни всегда звучит как издевательство.
Я поглощала сырники один за другим.
-- М-м-м... Вкуснятина!
Лизка посмотрела на меня прямо-таки с осуждением и зажмурилась.
Сырники закончились.
Нда. Я подошла к столу Лизки. на нем громоздились альбомы, листы с рисунками, кисти, краски, россыпи карандашей.
-- Я посмотрю?
Она сделала вид, что не слышит.
Я принялась просматривать альбомы.
-- О, это твой фанфик к "Один дома"!
На новый год Лизка впервые увидела этот хит всех времен и народов и так впечатлилась, что стала рисовать комикс на тему приключений Кевина и его друзей. Она рисовала обрывках листов, которые затем заботливо вкладывала в альбом для фотографий.
-- Здорово, слушай!
Я посмотрела на картинку, где был изображен большеголовый пацан с огромными глазами, внутри которых как бы застыли большие капли (слезы?).
А круто малая рисует! И тут в мое сознание, как нетерпеливый пешеход, рванувший на красный свет, пока все остальные аккуратным рядочком ждут зеленого, вбежала одна лихая мысль.
Я принялась читать вслух:
-- "Кевян залес в домик на дереве. Там было плохое электричесва. Поэтому телек неработал. Кевян заплакал потомучто скучал по мами". Ничего себе, сколько ошибок! Ужас! Я взяла красный карандаш, вытащила листок из альбома и едва коснулась бумаги острием карандаша, как была сбита с ног разъяренной мелкой.
-- Стой!
Но было поздно: через весь рисунок протянулась красная черта.
Лизка набросилась на меня с ревом и кулаками.
-- Сука!!! Что ты наделала?!!
-- Ли-из, -- в комнате показалась ошеломленная Янка, -- ты откуда слова такие знаешь?!
Лиза перевела на мать полный гнева взгляд.
-- Дура, дура лысая!!! Взяла всё и испортила!!!
-- Лиз, ну ты чего, нарисуешь новый рисунок...
-- Вы ничего не понимаете! Тупые взрослые! У меня так больше не получится!!! Там у меня получилось лицо! И глаза! И диван!
Раскрасневшаяся, взлохмаченная Лизка смотрела на нас с такой искренней ненавистью, что могла бы -- убила бы обеих.
Она села на стул, одним решительным движением раздвинула барахло на столе, схватила листок, ручку и принялась рисовать.
-- Не получается! -- в бешенстве взревела она. -- Не то!!! Голова сплющенная!
В ярости она стукнула себя по голове кулачками с обеих сторон. Затем еще раз.
-- Нормально вроде... -- сказала я, взглянув на ее рисунок из-за плеча. -- Немного похоже на баклажан...
-- Отстань! Это все ты! -- Лизка скомкала рисунок и швырнула его в стену. -- Ненавижу тебя! Убирайся! Во-о-он!
-- Лиза, я тебя сейчас! -- Янка вскипала, но я схватила ее под руку и вытащила из комнаты.
Лизка еще долго орала нам вслед. Потом что-то рисовала, комкала, швыряла в стену (судя по звукам ударов, не только комья бумаги)...
-- Картошку почистишь, -- бросила мне Янка на кухне. -- Я пока капусту нашинкую...
В раковине была горой свалена посуда. Обычно всю мелкую работу по дому делал Леня, отличавшийся любовью к порядку. В иное время посуда была бы вымыта и выстроена в сушилке по размеру, как дети на уроке физкультуры.
Лизка зашла в комнату где-то через полчаса.
Она молча положила свой новый рисунок на стол перед Яной (подальше от меня).
-- Вот тут получилось нормально.
Я вытянула шею и прочла: "Кевяну было грусно. В домике на дереве нельзя было посмотреть мультики. Телевизр показывал только помехи. И мамы не было нигде".
-- Борщ будешь? -- спросила ее Яна.
Малая кивнула.
-- Погуляй тогда еще с полчасика.
Лизка взяла рисунок и молча вышла из комнаты. Еще через двадцать минут она включила музыку и принялась подпевать. У нее было вдохновение. Она рисовала.
С Кевяном происходили всякие разные неприятности, но не унывал и только скучал по маме.
После ужина Янка провела меня до остановки.
-- Как ты это сделала? Она же ни с кем не хотела разговаривать! А тут ожила...
-- Фокус-покус! -- Я развела руками.
Я не стала рассказывать Яне, как в Лизкином возрасте побила своего одноклассника за то, что он на уроке рисования нечаянно разлил воду на мой рисунок. Таких, как мы, творческих психов, разозлить -- значит оживить. Главное -- потом самому выжить.
-- Они эту девочку, Дашу, навещать будут всем ансамблем через пару недель... Думаешь, стоит ее пустить?
-- Пусти, конечно. Все нормально будет. Она вышла из острого состояния. -- Это я ляпнула просто чтоб показаться умной.
Мне хотелось сказать еще много: что Лизка тоскует по Лене, хоть он и не родной ее отец, что она маленькое вредное и грустное создание, которое перепортит еще много бумаги и нервов себе и окружающим, что вот так беспомощно лежим время от времени мы все, хотя у нас есть и руки и ноги, но как будто мы упали в темноте со скользкого матраса на пол и забыли, как вставать...
Но пока я думала, что и как сказать, Янка вдруг набросилась на меня, сдавила в объятиях и в своей странной, кликушеской манере запричитала:
-- Татусечка, спасибо тебе огромное, не знаю, чтоб я без тебя делала, я бы тут с ума сошла, мне так с тобой повезло, ты такой друг хороший, хочешь, я тебе отдам куртку кожаную свою зеленую, а то ты ходишь как бомж, совсем несчастная!
И я, вздохнув, вновь завела свою обычную пластинку про то, что ходить в черном -- это такой стиль, что одежда у меня хорошая (я не врала, мое пальто стоило с половину Янкиной зарплаты, а ботинки и того больше) и все у меня замечательно.
Но Янка не слушала и все твердила, что у нее пропадает просто отличная куртка, сама бы носила, но что-то в груди жмет.
И так мы препирались до того самого момента, как я заметила во тьме три глаза электрички.
Я забралась в вагон (деревянные сиденья, боги, боги мои! Нда, даже не знаешь, может, маршрутка, в которой тебя взбивают как шейкере, была бы и лучше), достала из кармана пальто телефон и забила в заметки новый стих: