16 век. Угорское княжество Кода в течение нескольких столетий контролировало значительную часть Зауралья. Попав под влияние московских правителей, княжество начало стремительно слабеть. Племена, населяющие притоки Оби, долгие годы бывшие данниками Коды, оказались беззащитными перед набегами многочисленных соседей. Самым опасным противником были племена, накатывавшиеся из бескрайних северных тундр. Северяне приходили почти каждый год: летом на дощатых ладьях, зимой на запряженных быстрыми оленями нартах. Грабили, убивали, уводили людей в рабство. И, казалось, нет конца их силе и власти.
Эта история о тех жестоких временах.
Круглый остров без малого три сотни шагов в диаметре. Мутная, почти черная речная вода, рассержено шипя, омывает его со всех сторон. Сразу за светлой линией пляжа широким кольцом темнеет хвойный лес. Узкая, петляющая среди деревьев тропа ведет в центр острова к обширной, выжженной сотни лет назад и веками утаптываемой человеческими ступнями поляне. На поляне стоят идолы - покровители реки и народа ее населяющего.
Еще только начало светать, когда в песок ткнулись острыми носами первые обласки - юркие кедровые долбленки, и на берег стали по двое-трое сходить нарядно одетые, но при этом донельзя серьезные люди. Лодки прибывали в течение нескольких часов. К тому времени, когда солнце вошло в полную силу, берег был густо заставлен долбленками, на влажном песке толпилась почти сотня взрослых мужчин.
Наконец на реке появился еще один, давно ожидаемый облас. В лодке три человека, но гребут только двое. Третий - зрелый, статный мужчина в диковинной пестрой одежде стоит, опираясь на увешанный стальными украшениями посох.
Когда человек степенно сошел на песчаный пляж, разговоры разом смолкли. Из толпы вышли двое богато одетых мужчин и низко поклонились. После того, как пришелец церемонно поклонился в ответ, один из вышедших, низкий и плотный, с красным, одуловатым лицом, заговорил.
- Здравствуй, Радэй. Мы рады видеть тебя, говорящий с духами, но хотели бы поскорее узнать, зачем ты собрал нас здесь? Тем более в такой спешке.
- Как всегда нетерпелив Понтэ. Если не нагл. - Прибывший укоризненно покачал головой. Голос его силен и глубок. - Однако, твой вопрос правомерен. На днях ко мне пришел старый знакомый. Он считает, что у него есть, что сказать вам.
- Кто он, и что ему нужно? - Казалось, Понтэ не заметил холодного тона Радэя.
- Ты хорошо знаешь Вончэга, моего младшего брата. А что ему нужно, не ведаю даже я. Вончэг хочет говорить с вами перед ликом богов, а в такой просьбе не отказывают.
- Этот непутевый вернулся? - фыркнул толстяк. - И ему, при этом, есть что сказать? Я удивлен. Слушать человека, который бросил свой род непонятно ради ...
- Ты забываешь, что родись Вончэг первым, сегодня тебе пришлось бы кланяться ему, -перебил Понтэ Мамрук - высокий, худощавый, почти костлявый мужчина с двумя цвета седыми косами, спускающимися до плеч. Толстяк рассерженно зашипел.
- Повторяю. Я не знаю, о чем будет говорить мой брат, - прервал намечающуюся перепалку Радэй. - Хотя, догадываюсь, и не рад этому, но считаю, что выслушать Вончэга вы в любом случае должны. И, Понтэ, я сомневаюсь, что ты захочешь повторить слова о непутевом, когда встретишься с ним.
Не дожидаясь дальнейших препирательств, он развернулся и направился в лес. Люди молчаливой толпой последовали за шаманом.
Вончэг сидел на корточках у подножия вырубленного из цельного ствола истукана. Брат Радэя недавно пережил свою тридцатую зиму - немалый возраст для тайги. Скорее жилист, чем мускулист. Смуглое даже по меркам его народа лицо косым росчерком пересекает тонкий шрам, явно след оружия, а не когтей дикого зверя. Поверх стеганой рубахи переливается в солнечном свете кольчуга с вплетенными на груди толстыми стальными пластинами. У ног лежит полукруглый шлем с пышным плюмажем и круглый дощатый щит, оббитый по краю металлической полосой. Из-за спины вызывающе торчит богато убранная рукоять кривой степной сабли.
'Как же он переменился за прошедшие годы, - в очередной раз подумал Радэй. - Не просто физически возмужал, но стал более уверенным, серьезным. Это уже не честолюбивый, обиженный на судьбу подросток, который однажды, взяв легкое копьецо и трехдневный запас еды, растворился в тайге. Сдается, даже Понтэ теперь поостережется задираться, тем более, что одна эта кольчуга стоит едва ли не больше, чем все имущество его рода'.
Люди ручьем втекли на поляну, почтительно кланяясь идолам, и встали полукругом напротив высеченных из цельных древесных стволов исполинов. Широкобедрая и полногрудая Хозяйка реки. Небесный всадник, ежедневным дозором объезжающий все семь краев земли. Золотоликий, рыжекудрый огонь и другие. Божеств и духи выжидающе глядят на своих потомков темными прорезами глаз.
Вончэг поднялся, обвел собравшихся пристальным взглядом и, удостоверившись, что люди готовы слушать, повел речь:
- Я рад видеть вас всех, но вести у меня недобрые. Ветра донесли слухи, что северяне вновь собираются в наши края. Мой господин, князь Коды, послал меня предупредить вас о грозящей беде и помочь отразить вероломный натиск.
- Какое дело тебе, а тем более князю Коды до наших земель? - Радэй явно недооценил злобу и наглость Понтэ. - Ты - изгой, ушедший от нас из-за каких-то глупых обид. Зачем нам верить тебе, а тем более князю Коды, которого мы еще недавно боялись едва ли не больше, чем северян?
- Князья Коды всегда защищали эти земли от всех, кто на них посягал, и сейчас готовы прийти на помощь. Конечно, если вы решите сопротивляться и будете биться. - Казалось, Вончэг не обратил внимания на нарочитую грубость. Он говорил размеренно и спокойно, но Радэй заметил, что глаза брата сузились, а в зрачках заплясали опасные искры.
Удивительно, но толстяка поддержал среброкосый Мамрук.
- Кода брала за свою защиту сторицей. Северяне приходят и уходят. А если Кода вернется, то это надолго, если не навсегда.
- Северяне, конечно, уходят. Но приходят они каждый год. Убивают и грабят вас, насилуют и забирают ваших женщин.
- Ты правильно сказал - ваших. Это уже не твое дело, ты ... - И так красное лицо Понтэ приобрело цвет летнего заката.
- Ваших, потому что вам плевать, - прервал толстяка Вончэг. - А мне нет. Да, большинству удается укрыться, и северяне лишь берут в брошенных домах, что хотят, да едва ли не под чистую режут пасущихся в тайге оленей. Но с каждым годом они лезут все дальше в лес, и все чаще находят ваши схроны. Сейчас эти люди, те, кого они нашли, не могут выступить здесь и подтвердить мои слова, поддержать в стремлении дать находникам отпор, потому что мертвы. Но среди вас, наверняка, есть их родня. Ведь есть?
Толпа заволновалась. Кто вспомнил погибших два года назад. Кто три. А потом все разом загомонили, обсуждая, как шесть лет назад северяне нашли лесное убежище, скрывавшее целый род, и вырезали всех мужчин, надев отрубленные головы на колья в назидание остальным.
- И что ты предлагаешь? - В разговор вновь вступил среброкосый.
- Драться.
- Как и чем? - Рассудительно спросил Мамрук. - Их редко приходит меньше сотни. Северяне хорошо вооружены - панцири кольчуги, мечи, боевые копья, стрелы с металлическими наконечниками. А что есть у нас? Ладно, если нормальные топоры хотя бы у половины найдутся. Северяне умеют сражаться строем, сбивать щиты в стену и колоть разом, слитно как один человек. Мы не выстоим против них в открытом бою.
- А никто и не говорит о том, чтобы сражаться в открытую. Да, вы хуже вооружены, у вас нет того опыта убийства людей, какой есть у них. Но северяне не непобедимы. Способ разбить их есть. Летом северяне как всегда придут на ладьях, а реки никогда не были их стихией - они народ открытых пространств, простирающихся от горизонта до горизонта бескрайних тундр. Мы, дети рек и лесов, можем воспользоваться этим.
- И что потом? Допустим, мы разобьем, уничтожим их отряд. Скрыть такое невозможно. Я не знаю, что ты предлагаешь, может быть, это и сработает, но когда их родня придет зимой мстить, мы даже не будем знать об их приближении. Будут не лето и лодки, за которыми хоть как-то можно уследить. Будут зима и возникающие из снежного бурана нарты. А вот пощады для нас уже не будет. - Худощавый говорит спокойно, но руки нервно теребят тугой узел косы.
- Я еще не сказал вам всего. Князь обещает помочь в борьбе.
Этот удар ослабит северян и даст повод, который давно ищет Кода. Отродьям тундр скоро станет не до нас.
- То есть, ты знаешь способ разбить северян, и потом нас поддержат, и ничего еще за это не возьмут? - Несмотря на издевающийся тон Понтэ, Радэй видел, что толстяк колеблется.
Почувствовав наметившуюся слабину, Вончэг выложил новость, способную окончательно склонить чашу весов в его пользу.
- Более того, князь торжественно поклялся, что в случае нашей помощи Кода откажется от всех своих прав и притязаний на эти земли.
Толпа возбужденно зашумела.
- Надо обсудить это подробнее.
- И узнать, что думает об этом уважаемый Радэй.
Мамрук и Понтэ уважительно поклонились шаману, но Радэй понял, что Вончэг уже добился своего.
***
У рек, несущих воды через бескрайние просторы хвойной тайги, есть одна особенность - их берега. Один берег всегда высокий и крутой. Он нависает над водой темной плотно заросшей лесом горой, густо заваленной стволами павших от старости деревьев. Другой - его прямая противоположность - пологий песчаный пляж, простирающийся иногда на десятки метров и лишь затем упирающийся в зеленую границу тайги.
Вончэг расставил стрелков на высоком берегу, укрыв их за переплетающимися стволами изогнутых елей. Несколько десятков человек. Как взрослые мужчины, так и подростки. Сейчас на счету каждая пара рук.
Только что примчался взмыленный гонец от дозора, стоящего выше по реке.
Они идут. Три длинных и широких северных ладьи. Тридцать шагов в длину, десять в ширину. Каждая способна укрыть за высокими бортами до трех десятков бойцов. Почти сотня хорошо вооруженных, защищенных надежными доспехами, привычных к резне воинов.
Застывшие на берегу люди до рези в глазах всматриваются вдаль. Вроде бы все не на раз просчитано. Выбранное место великолепно подходит для засады - река здесь делает крутой поворот, течение необычайно сильное. Опытные охотники готовы к схватке, знают, что делать, и полны решимости. И все равно, если враг догадается, что его ждет, бой лучше даже не начинать.
Радэю не нужно всматриваться вдаль, чтобы видеть. Шаман сидит на поваленном дереве, прикрыв глаза. Гибкие, сильные пальцы перебирают жилы струн, натянутые на продолговатый деревянный каркас. Представшее перед внутренним взором шаману не нравится. Совсем не нравится. Если мальчишка поднимет тревогу...
***
Ваули молод, он лишь недавно пережил свою четырнадцатую зиму. Весь этот поход предприятие молодых. С тех пор, как сила Коды стала иссякать под 'заботливой' опекой русских князей, сюда нет смысла отправлять ветеранов. У иссеченных шрамами бывалых вояк хватает забот на севере, где алчные до богатых оленьих стад и обширных пастбищ враги, нет-нет да проверяют на прочность стальные панцири и кольчуги рода.
Старики рассказывают, что раньше, когда кодские князья считали эти земли своей вотчиной, здесь тоже было опасно. Конечно, дети тундр периодически навещали речной край, но брали мало и уходили быстро. А если не успевали уйти, оставались навсегда: на дне местных рек и на их берегах, в виде омываемых холодными волнами скелетов и одетых на острые колья черепов. Сейчас, когда тайга стала ничьей, сюда отправляются сыновья вождей и их друзья-ровесники - набраться опыта, испытать воинскую удачу, доказать, что достойны ходить в походы против действительно грозных врагов.
Но основная причина, по которой младший сын вождя, да к тому же еще и шаман, Ваули оказался так далеко от дома - его старший брат. Двадцатилетний Толька для Ваули предмет обожания и пример во всем. Когда Тольку поставили во главе похода на южные реки, Ваули напросился вместе с братом. Советники отца уговаривали не отпускать обоих сыновей одновременно, но старый вождь не видел в предприятии особой опасности.
С кормы донесся задорный девичий смех. Ваули оглянулся. Толька стоит около сидящей на корточках дивно красивой девушки. Брат приметил ее два года назад, когда еще совсем подростком ходил в свой первый поход в эти края. Черноволосая красавица, дочь вождя одного из живущих выше по реке союзных племен так глянулась Тольке, что он в тот же день сговорился с ее отцом. Единственное, что попросил вождь, отложить свадьбу на два года, по старому обычаю, давая молодым время подумать. И вот этот срок миновал.
Ваули искренне радовался за брата, хотя и считал, что лучше было бы забрать невесту на обратном пути. Все-таки какой-никакой, но военный поход.
Юношу что-то тревожило. Неотвязное беспокойство уже который день терзало одного из самых молодых шаманов в истории племени.
Стараясь не привлекать внимания, Ваули вытащил из матерчатого чехла бубен и, зажав меж коленей, начал костяшками правой руки выбивать по туго натянутой коже сложный, еле слышный ритм. Пальцы левой стиснули резное изображение рыбки, одну из многих металлических фигурок, связкой висящих на груди.
Отделившись от тела, дух Ваули скользнул в воду. Чувствуя, как прохладная влага приятно обтекает бока, извиваясь призрачным телом, он вырвался далеко вперед, проверяя путь ладей. На одно краткое мгновенье шаману показалось, что что-то мешает, словно, какое-то препятствие перегородило реку. Но ощущение было настолько мимолетным, что Ваули не придал ему особого значения.
***
Мальчишка талантлив. Очень талантлив. Даже более талантлив, чем сам Радэй в его возрасте. По счастью, парень еще не вошел в полную силу, да и река никогда не станет надежной союзницей для людей тундры. Кроме того, мальчишка очень боится испортить репутацию ложной тревогой. Как же он все-таки молод. И при этом, чтобы отвести ему глаза, потребовался весь накопленный за долгие годы опыт. Несмотря на молодость, он очень опасен, этот северный шаман, и должен умереть по возможности быстро.
Радэй подозвал стоящего поблизости в ожидании распоряжений Мамрука.
- Скажи, чтобы после первого залпа целили по пареньку с бубном на передней ладье. Пусть стреляют, пока не убьют.
Среброкосый молча кивнул.
Радэй наблюдает, как ладьи на солидной скорости выносятся из-за поворота и хищными щуками устремляются вниз по реке. Все-таки Вончэг прав. За прошедшие годы северяне слишком привыкли к безнаказанности. Пришла пора за это поплатиться.
Сидя на поваленном дереве. Радэй слышит, как по цепочке передавался приказ.
Радэй кивает. Мамрук высоко поднимает руку, и несколько десятков стрел со скрипом ложатся на тугие тетивы.
Под сильными пальцами шамана с глухим хлопком лопается крученная из толстых лосинных жил струна.
***
Северяне угодили в расставленную западню. Ловушка старая, как сама тайга, особенно действенна как раз против дощатых ладей уроженцев полночных тундр.
Ухмылка судьбы была в том, что парнишка-шаман как раз переборол гордость и решил высказать вожаку свои опасения. Но уже слишком поздно. Поворачивающийся к окликнувшему его младшему брату Толька успел лишь дико, по животному удивиться, когда суденышко с жутким грохотом ткнулось во что-то носом и намертво встало, а его швырануло вперед и, выбивая дух, ударило о доски днища.
Передняя ладья налетела на глубоко врытые в песчаное дно, вытесанные из толстых древесных стволов колья на всей возможной на этом отрезке реки скорости. Заполняющие ее фигурки людей частью повалились друг на друга, частью полетели в мутную воду, а кто и прямо на торчащие из воды острые штыри. Вторая ладья, горстями рассыпая людей, с ходу врезалась в первую, довершая царящий разброд, еще глубже насаживая хрупкие борта на крепкие дрыны, и, скользнув вперед, ткнулась в торчащий из дна частокол. Лишь у третьей, последней по счету ладьи была возможность изменить свою судьбу. Гребцы уже начали судорожными рывками разворачивать судно против течения, когда Мамрук отпустил руку.
Таежный лук - пластина из березы и пластина из кедра, искусно пригнанные друг к другу и плотно оплетенные тонкой берестой. Два дерева с разными свойствами, подчиненными одной цели - накапливать силу. Тугие костяные накладки, а кое-где и сталь, еще более увеличивают и без того немалые возможности, делая оружие поистине смертоносным. Подобные луки натягивают рывком - одновременным усилием обоих рук, когда одна толкает, а другая тянет к себе. Прицеливание при таком натяжении практически интуитивное, но стреляют опытные охотники, с детства приученные бить в тайге дичь. Удар стрелы, выпущенной из такого лука, чудовищен.
Тугое пение скрученных жил. Звонкий хлест тетивы по защитной пластине на запястье. Протяжное пение уходящих ввысь стрел.
Следующие пять десятков густооперенных смертей срываются с тетив еще до того, как их предшественницы достигают цели - застрявших на кольях первых двух ладей.
Стрелы тяжелой россыпью чиркают по палубам, цепляя на пути людей, вонзаясь в плоть, швыряя в ледяную воду, намертво гвоздя к доскам.
Расчет прост - забрать первыми наиболее смертоносными залпами как можно больше вражеских жизней. И стрелы, верно делали свое дело, пока на передней ладье не поднялся, сжимая в высоко поднятых руках округлый предмет, тонкий человеческий силуэт.
***
Ваули осознал, что сейчас произойдет, за несколько мгновений до столкновения. Тело содрогнулось во внезапном ознобе. Ледяными тисками сдавило грудь. Ваули закричал, видя, как брат как-то неестественно медленно поворачивается к нему. Так двигаются люди в кошмарах, насылаемых духами полуночи, когда все вокруг вязкое, как полярная метель, а тело отказывается подчиняться и вязнет в холодном тумане.
Лодка содрогнулась, словно смертельно раненый зверь, и Толька, постепенно набирая скорость, но все равно чудовищно медленно, полетел на нос. Воины повалились кто куда. С писком полетела за борт не удержавшаяся на ногах девчонка. Для Ваули существовало лишь растерянное лицо распластавшегося на досках брата.
Лодку потряс еще более страшный удар. Послышался протяжный свист. Ваули ощутил жгучую ненависть, несущуюся к ним подобно смерчу.
Все вокруг поплыло. Во рту пересохло. Перед глазами заплясали разноцветные сполохи. Шаманский дар запульсировал внутри, подчиняя и принуждая. Без всякого приказа со стороны Ваули мир поменялся в сторону подлинной сущности вещей.
Подросток обернулся и увидел стаю хищных птиц, несущихся к отливающему серебром похожему на длинную рыбу зверю и оседлавшим его людям. Глаза птиц горят алым пламенем, со свистом разрезающие воздух клювы отсвечивают сталью. Пытаясь защититься, Ваули инстинктивно выставил перед собой руки с зажатым бубном.
Стая рухнула на добычу почти одновременно, вонзая клювы в продолговатую тушу зверя, в мягкие, податливые тела людей. Потерявшие смертоносный клюв-жало птицы умирали, шипя и стеная, но одновременно подергивались дымкой и гасли нежно розовые оболочки воинов. Одна или две птицы попытались ужалить самого Ваули, но сломались, ударившись о ставший вдруг необыкновенно твердым бубен.
Новый ливень падающих с неба птиц. И еще один. И еще. Количество огней-жизней на теле зверя становится все меньше. Вот одна из птиц с ликующим визгом чиркнула по телу потерявшего сознание Тольки, окрасив кровью стальной клюв.
Ваули не знал, откуда ему пришло понимание, что следует делать. Скорее всего, от судорожно стискиваемого в руках бубна. Бубен достался Ваули от наставника, что обучал подростка шаманскому искусству, а тому от его наставника. Обтянутый кожей молодого олененка кедровый каркас видел войн и сражений больше, чем любой из ныне живущих людей.
Ваули выхватил из-за пояса нож и хлестнул по запястью правой, а затем, перехватив нож, левой руки. Горячие капли полились на бубен, передавая жизненную силу вместе с мольбой о помощи. Ваули высоко воздел изрезанные руки, держа окровавленный диск подобно щиту.
Торжествующий вой стальных птиц изменился. В нем появились нотки удивления, сомнения и обреченности. Птицы продолжали лететь столь же часто, но прежней силы в них не было. Густой, как патока, воздух мешал полету. Ветер жестокими, коварными рывками отбрасывал, сносил в сторону от вожделенной добычи.
Обессиленные и сбитые с толку внезапным отпором, птицы, не долетая, тонули в реке. Самые упорные и злые, никого не задев, безобидными комьями перьев падали на палубы лодок.
Ваули чувствовал дикую боль и усталость, проникшую, казалось, в самое нутро костей. Бубен, став с ним одним целым и обретя заемную жизнь, жадно пил силы молодого шамана. Вязкий воздух свинцом давил на плечи и почти не насыщал легкие. Подросток стиснул зубы, опустил ставшие неподъемными веки, но все равно продолжал видеть внутренним, доступным лишь шаманам зрением. Вот поднялся на ноги брат. Приходят в себя растерявшиеся воины. По рукам передают щиты, копья и доспехи.
Для Ваули, погребенного в вязком тумане, эти мгновения растянулись в бесконечность.
Потом стало легче. Воздух все так же давил, а суставы и кости выворачивало и корежило от боли. Но в душе шамана затеплился огонек пусть робкой, но столь необходимой сейчас надежды. Сбоку, осторожно пристала третья ладья. Пережившие смертельную вьюгу воины под прикрытием щитов перескакивают на покачивающийся борт, заполняя тесное пространство неповрежденного судна. Подросток через силу улыбнулся приближающемуся, чтобы закрыть его щитом брату.
Вой стрел вновь изменился, в него вплелось сначала едва слышное, но все нарастающее яростное шипение. Необоримая сила вырвала бубен из рук молодого шамана. Это было подобно потере конечности. Ваули застонал от отчаяния и боли. Воздух наполнился воем осмелевших, воспрянувших духом птиц. Ваули почувствовал чудовищный удар в грудь. Мир вновь завертелся в своей обычной карусели.
***
Радэй готов рвать волосы от злости и досады. Из-за того, что он недооценил мальчишку, сегодня погибнут многие. Смертельный ливень уже не приносит того вреда, что раньше. Стрелы не несутся, разрезая воздух, но лениво парят по направлению к ладьям. Они больше не гвоздят к палубе мечущихся в панике людей, бессильно падая в воду. Северяне получили передышку, и вот уже молодой воин в богатом доспехе наводит на разбитых ладьях порядок, люди укрываются за обтянутыми оленей кожей прочными щитами, и стрельба становится почти бесполезной. Соплеменники Радэя в отчаянии опускают луки.
На помощь поврежденным приходит третья, почти не пострадавшая ладья, которая не только принимает на борт выживших, но начинает пока еще робко метать на их берег первые ответные стрелы. Вскоре им придется очень солоно. Время несется бросившимся на добычу волком, а выхода не видно.
Радэй в отчаянии вцепился в свисающие на плечи косы. Руку пронзила острая боль, а мозг прозрение. Как он, старый дурак, мог забыть, что против шамана и средства нужны особые. Радэй дернул вплетенный в волосы ремешок со стальной фигуркой - вытянувшейся в хищном прыжке змеей. Вырвал у застывшего рядом в нерешительности молодого охотника лук с наложенной, но так и не ушедшей в полет стрелой. Хрустнул отломанный наконечник. Вместо него шаман плотно примотал обрывкам ремешка остромордую змейку. Выцелив глазами неподвижную фигуру на передней лодке, Радэй спустил тетиву, в последний момент по какому-то наитию поддернув лук чуть вверх.
Эта стрела в отличие от товарок летела с подобающей стрелам скоростью, а может быть даже быстрее. Она не могла промахнуться, ибо знала, куда нацелена. С громким треском змейка ударила в бубен и, пробив кожу насквозь, вырвала бубен из рук Ваули, забрасывая далеко в холодные воды реки.
Радэй дико заорал на пялящихся на ладьи стрелков, и те в едином порыве вскинули луки. Первый же залп стал для мальчишки последним. В него разом попало две стрелы: одна под углом ткнулась в плечо, чуть развернув, другая тараном ударила прямо в середину груди, столкнув уже мертвое тело в реку, к ждущему своего последнего хозяина на мягком илистом дне бубну.
***
Вончэг и не надеялся, что северяне поголовно погибнут в подготовленной западне. Но он не ожидал, что выживших будет так много. Вончэг не понял, что произошло на реке и почему стрелки после первых удачных залпов внезапно начали промахиваться, а потом почти совсем перестали метать острые стрелы. На данный момент Вончэга гораздо больше волновало, что ему предстоит иметь дело с почти не пострадавшей ладьей полной обозленных гибелью друзей северян. С самого начала было ясно, что не удастся поймать на колья все три ладьи. Нужно задержать ладьи, создать суматоху, которая позволит, не вступая в ближний бой, перестрелять как можно больше врагов. У выживших же будет небольшой выбор: с позором бежать, постоянно ожидая новых ловушек, или пристать к берегу, под прикрытием щитов перестроиться и разобраться в ситуации. На их месте Вончэг выбрал бы ровный песчаный пляж, а не заросший лесом утес, с которого к тому же густо летят стрелы. Больно уж место удобное.
Вончэг ждал, затаившись в чаще с тремя десятками охотников. Но ждал он никак не целую ладью. Вот стрелы полетели с прежней густотой и силой, но вонзаются лишь в часто поднятые над палубой щиты. Одинокое, но до предела заполненное воинами судно, неумолимо ползет в их сторону...
Северяне попрыгали на песок. Кто спешно натягивает доспех. Кто на ходу перематывает располосованную срезнем ногу. Всем этим заправляет высокий статный юноша в богатом доспехе. Он мечется вдоль рядов, подбадривая колеблющихся, удерживая бойцов от паники и бегства. Его смерть может решить все.
Ждать дольше нельзя. Каждое мгновенье задержки играет против них. Вончэг резко опустил руку.
Северян высадилось около сорока-сорока пяти человек. В считанные мгновенья их стало в два раза меньше. На таком расстоянии не могут спасти никакие доспехи. Стрелы, выпущенные почти в упор в беззащитные спины, швыряют воинов на колени, заставляя зарываться лицами в песок. После второго залпа Вончэг с диким криком повел своих людей в в атаку.
Два десятка шагов, отделяющих от врага, они пролетели на одном дыхании.
Вончэг поднырнул под выставленное копье, заставляя его скользнуть по щиту, и с разбегу врезался в молодого северянина, сбивая с ног, полосуя саблей по незащищенной стискивающей древко руке. Крутанулся, в последний момент успев подставить щит под падающий сверху топорик. Рука на мгновенье онемела. Вончэг, не глядя, отмахнул, почувствовал, как лезвие рвет что-то мягкое, услышал сдавленный крик. Походя полоснул по смуглой голове молодого северянина оседлавшего и мертвой хваткой вцепившегося в горло Понтэ, и наконец-то встретился с тем кого, искал.
Вожак северян сжимал в руках остро наточенную пальму. Широкий нож на длинном, в рост человека древке то порхал бабочкой, рассекая тела, то устремлялся вперед подобно змее, вонзаясь в незащищенную доспехами плоть нападавших. Пока Вончэг рвался к нему, северянин успел положить шестерых.
С такими бойцами не играют в кошки-мышки и не обмениваются пробными ударами. Все что у тебя есть - одно-два мгновенья. Замешкался - смерть. Вончэг вложил в дикий, невозможный прыжок все силы. Плечо обожгло резкой болью. Тело заныло от удара. Пальма и щит полетели в разные стороны. Воины покатились по песку, рыча и стеная. Более опытный в таких схватках Вончэг оказался сверху, придавив тянущуюся к ножу руку коленом, извернулся, прижал к горлу северянина изогнутое полотно сабли и с силой надавил.
***
Радэй спрыгнул с обласа на залитый кровью берег. Кругом валялись тела. В основном северяне, но хватало и соплеменников. Вончэг сидел на корточках рядом с обезглавленным воином в роскошном доспехе. На плече багровой коркой запеклась кровь. В глазах посланника кодских князей зияла пустота.
- Надо поговорить. - Радэй кивнул в сторону темнеющей в десятке шагов границы тайги.
Они прошли в лес и сели на поваленное дерево. Братья - шаман и воин. Один - заложник своего положения и долга. Другой - всегда завидовавший этому положению и презирающий себя за эту зависть. Их плечи почти касались.
- Когда собираешься слать гонцов к князю?
- Почему ты спрашиваешь?
- Из-за наших людей, там на песке. Из-за наших мертвых людей. Нас было больше. Нам удалась засада. Но мы все равно потеряли три десятка человек. - Радэй говорил размеренно, тяжело роняя слова. - Теперь северяне придут вновь и будут охотиться, пока не перебьют всех. Ты видел знаки на одежде убитого тобой воина? Это старший сын вождя. В реке на кольях висит еще один. Младший. Такое не прощают.
- Я пошлю ему весть о победе завтра, и князь...
- Какой князь? - В голосе шамана зазвенела сталь. - Тот князь, которого все больше прижимают к ногтю русы? Тот самый, что отправляет людей с щедрыми посулами, чтобы они чинили беспорядки в его бывших владениях, и тем самым отсрочили его собственную гибель? Мы говорим об одном человеке?
- Князь не поступил бы так со мной... с нами.
- Он отправил тебя одного? Вспомни, не покидали ли в последнее время город молодые воины, подобно тебе пришедшие из других племен? Вижу, что покидали. Задумайся, князь наверняка обещал помощь им всем. И что же, теперь он разделит войско и пошлет его на семь концов земли? Под русскими Кода ослабла, и соседи, те же северяне, видя это, пытаются урвать кусок пожирнее из ее бывших владений. И тогда появляются молодые дураки... прости, герои вроде тебя.
Вончэг вскочил. Ладонь упала на рифленую рукоять. Он разрывался между желанием полоснуть брата саблей и разрыдаться. В глубине души он с самого начала подозревал что-то подобное, но желание прославиться, что-то доказать, завоевать уважение соплеменников оказалось сильнее здравого смысла. Глядя в спокойные глаза Радэя Вончэг чувствовал, как в его душе борются ярость и стыд.
Застонав, он толкнул саблю обратно в ножны.
- Почему ты не удержал? Не предупредил?
- Успокоился? Сядь. Ты хороший воин. Умелый и хитрый. Но до князя тебе далеко - он слишком долго правил слишком большим количеством людей.
Некоторое время они молчали.
- Почему не удержал? - Вздохнул шаман. - Потому что, так решило большинство. Я служу племени, а не управляю им. Тем более, в чем-то ты прав, северяне становятся все наглее, и не за горами день, когда они попытаются остаться здесь навсегда.
- Что теперь? Готовиться к зиме?
Радэй покачал головой.
- Зимой нам их не одолеть. Однако выход есть. Я просил оставить в живых несколько пленных. Они отправятся домой с головами сыновей вождя. Дослушай, - продолжил шаман, прежде, чем Вончэг успел возразить. - Да, это открытый вызов и страшное оскорбление. Это неминуемо разозлит северян. Но они так и так бы узнали о произошедшем, а с головами я перешлю подарок, который надолго отобьет у них охоту к набегам.
- Что за подарок?
- Правда хочешь знать? - Недобро усмехнулся Радэй. - Что ж, покажу. Хотя тебе вряд ли понравится увиденное. Но ночью. Негоже солнцу смотреть на подобное. Пока же проследи, чтобы пленных не убили в дурном запале. И еще, принеси голову того мальчишки, что ты убил, а потом сплавай за головой его братца. Думаю, ты удивишься семейному сходству.
Молча кивнув, воин отправился выполнять поручения шамана.
***
Остаток дня Радэй и Вончэг провели в заботах. Вместе со всеми собирали трофеи, пользовали раненых, готовили к похоронам убитых. Когда, наконец, начало темнеть, захватив с собой увесистый мешок, факелы и топор, воин и шаман направились в чащу.
Братья углубились далеко в лес. Таинственно шелестит трава. Протяжно скрипят деревья. Со всех сторон звенит назойливая мошкара. Сверху доносятся пронзительные крики и гулкое уханье ночных птиц. Ночная тайга живет своей жизнью, не обращая внимания на произошедшую под ее боком кровавую бойню.
Братья вышли на поляну, когда уже окончательно стемнело. Блеклый лунный свет вырисовывает, стоящий в самом центре поляны старый полуразвалившийся лабаз - крытый двускатной крышей бревенчатый сарай, поставленный на высокие бревна-ножки.
Радэй собрал сухие ветки. Щелкнуло кресало. Заполыхал, разбрасывая искры, небольшой костерок. Шаман запалил факел и повел брата к срубу.
Вончэг за свою жизнь, а особенно за годы службы у кодского князя, навидался многого, но от представшего перед глазами зрелища отчаянного рубаку чуть не вырвало. Алые блики факела пляшут на лежащих вповалку человеческих телах. Трупов много, около двух десятков. Бородатые, светлокожие и светловолосые люди. Некоторые явно умерли насильственной смертью, но повреждения какие-то странные. Неграмотные что ли. Будь-то, убивал зверь. Вот только звери не пользуются оружием. Кожу мертвецов покрывают чудовищные коросты и язвы, но при этом ни одно из тел не коснулось тление. В углу пестрой кучей свалены темно-красные кафтаны, бердыши и островерхие шапки.
- Они не из наших. - Вончэг отшатнулся от дверного проема и спрыгнул вниз.
- Рад что заметил. Дай топор. - Радэй поднялся по скрипучей лестнице. Из сарая раздались хлесткие звуки рубящих ударов.
- Не боишься, что их найдут? - Вончэгу надо было говорить, просто для того, чтобы хоть как-то успокоиться.
- Думаешь, попал бы сюда без меня? Вокруг этой поляны можно ходить месяцами. Раньше в лабазе хранились инструменты. Пришлось сжечь. - Радэй спустился, удерживая в каждой руке за длинные светлые волосы по отрубленной голове.- Русские. Отряд разведчиков. С каждым годом их становится все больше. А сейчас не мешай, и ничего не трогай. - Будь-то, Вончэг так и рвался пощупать покрытые струпьями трупы.
Шаман вытащил из мешка головы убитых днем ненцев. Долго смотрел в мертвые глаза, что-то тихо шепча. Пальцами разжал судорожно стиснутые зубы и широко раскрыл рты мертвецов. Ту же операцию Радэй произвел с головами русских, с той разницей, что после этого еще по разу сильно и резко вдохнул каждому в рот.
Вончэг почувствовал, как к горлу вновь подступает кисловатая рвота.
Радэй поставил головы русских и северян попарно с двух сторон от костра, сомкнув губы мертвецов двух различных рас в чудовищной пародии на поцелуй. Обходя костер, шаман начал петь. Сначала тихо. Затем все громче и громче. В руках он держал по факелу, которыми постоянно нагревал покрытые язвами головы русских. Когда песня достигла кульминации, шаман резко ткнул горящими ветками в русые волосы. Головы вспыхнули, как хорошо просушенный трут, и в несколько секунд полностью сгорели. Пламя даже не подумало коснуться вплотную стоящих к ним голов северных принцев.
Радэй уселся на землю обессиленный и опустошенный. Вончэг подумал, что состояние брата сейчас, наверное, очень напоминает состояние его самого после недавней битвы. Та же пустота, отрешенность и бесконечная усталость в глазах.
Вончэг некоторое время молчал. Он не был уверен, хочет ли знать, что только что произошло. Шаманский дар впервые открылся с такой неприглядной стороны, и неожиданно для себя младший брат подумал: может, следует благодарить богов, что он родился на почти пятнадцать лет позже Радэя.
Шаман начал рассказывать сам, то ли предупреждая возможные расспросы, то ли в попытке выговориться.
- Я встретил их в разгар зимы. Было видение, что они идут к нам, и ни в коем случае не должны дойти. Почему, я узнал, лишь при встрече. Они все были больны. Не знаю, что это за болезнь. Думаю, дурни вскрыли в поисках сокровищ какой-то курган. У них было несколько древних вещей. Духи некоторых болезней могут спать в земле столетиями.
Когда я нашел их, они уже умирали. В мучительных болях, сходя с ума, и в припадках безумия убивая друг друга. Они хотели, чтобы я вывел их к поселениям. Они уже забыли, что и зачем ищут, и просто желали умереть в тепле, рядом с людьми, а не среди тайги в лютую стужу. Мне кажется, они до самого конца надеялись на чудо.
Шаман криво усмехнулся.
- Думали, что запугали меня. Я не разочаровывал, всячески демонстрируя покорность судьбе. Их нельзя было вести в поселение. - Шаман, будь-то, оправдывался. - Лечить уже слишком поздно. Я водил их кругами, а они гибли один за другим у меня на руках. Последних трех я убил сам, чтобы не мучились - к тому времени язва почти пожрала их, и перенес тела всех погибших сюда.
- Зачем ты сохранил их?
- Не знаю. Те, что говорят со мной, никогда не объясняют всего до конца. Я понял смысл тогдашнего наития только сегодня, глядя на отрубленную голову убитого тобой мальчишки. - Радэй поднялся и принялся заворачивать головы в плотный мешок. - Дух этой болезни живет в голове. Когда рядом люди, он способен рвать свое тело на части подобно червю. Из каждой такой части рождается новый дух. Так болезнь распространяется по миру. Духи боятся лишь шаманов, так как мы обладаем особым покровительством богов и не подвластны им.
- А я? - от перспективы подобной смерти по спине Вончэг потекли ручейки холодного пота.
- Ты вне опасности. Духи несколько месяцев питались лишь мертвечиной. Я расшевелил их при помощи огня, который для них смертельно опасен, и изгнал в новое пристанище. Слишком слабые, чтобы заразить кого-либо еще, они уснули и проснутся, лишь почувствовав большое скопление людей. Но, чтобы не рисковать понапрасну, лучше отправить наш подарок как можно быстрее.
- Бесчестно побеждать так, - Вончэг чувствовал себя донельзя паршиво. - Мне претит то, что ты предлагаешь.
От этих безыскусных слов до этого спокойный и сдержанный шаман внезапно взорвался.
- Тебе претит то, что я предлагаю? Ты не видел, как умирают от этой болезни, когда язвы пожирают человека заживо, а поры кожи сочатся кровью и гнилью. - Глаза Радэйя по-змеиному сузились, он почти шипел. - Ты не говоришь с духами. Тебе не понять до конца, как это нести в себе, ощущать всем своим существом бремя сотен отнятых тобой человеческих жизней. Хотя, - Радэй внезапно успокоился, - ты все это затеял, вот и решай. Если сейчас скажешь 'нет', я сожгу головы, и мы будем ждать зимы и готовиться к смерти. Решай, братец.
Вончэг задумался. Радэй смотрел на него холодными ясными глазами, в которых Вончэг не мог углядеть ничего кроме пустоты.
- Откуда ты знаешь, что север не вымрет полностью и твой... наш дар не вернется сюда, к нам?
- Север не вымрет. Поначалу будет много мертвецов. Погибнут целые селения, но потом их шаманы познают болезнь, научатся видеть духов и бороться с ними. - Радэй усмехнулся жесткой кривоватой усмешкой. - Я же научился.
Что ж. - Вончэг очень серьезен и даже торжественен. - Ты прав. Я это заварил и должен принять ответственность. Лучше уж вымершие селения на севере, чем выжженные здесь. Теперь мне предстоит жить с этим. Отправим наш дар завтра утром. Никогда не думал, что буду просить за этих волчьих выкормышей, но помолись, чтобы гонцы добрались до дома в целости и сохранности.
- Они дойдут. А о сохранности ноши в пути я позабочусь прямо сейчас. Найдешь обратную дорогу. - Последние слова не были вопросом, но Вончэг все равно кивнул.
Когда брат исчез среди деревьев, кудесничающий над свертком Радэй прошептал одними губами:
- Ему теперь предстоит жить с этим. Ха. С этим теперь предстоит жить нам обоим. Нам обоим, братик.
***
Тедебя умирает на пороге своего чума в центре вымершего поселения. Вокруг лежат разлагающиеся трупы. Пахнет застарелой гнилью, горелой плотью и свежей кровью. Кровь сочится из разрезанных запястий. Шаман умирает. Он остался из племени совершенно один и винит в этом только себя.
Перед глазами плывут видения недавнего прошлого.
Еще не успела смениться луна с тех пор, как пережившие бойню воины доставили послание скорби, когда вождь призвал его...
Тедебя вошел в чум и поклонился. Он был очень стар, пожалуй, самый уважаемый шаман народа тундры. Черноволосый, кряжистый мужчина молча кивнул, указывая на сиденье напротив. То, что вождь тоже немолод, особенно заметно стало сейчас, после гибели обоих сыновей. Морщины на лице стали глубже и резче. В волосах прибавилось седины. Но больше всего изменились в один миг потускневшие глаза.
Тедебя тоже оплакивал братьев, особенно Ваули. Именно он когда-то заметил дар и обучил мальчика всем сложностям искусства подчинения духов. Но в отличие от вождя Тедебя понимал, что такова природа жизни. Да и к смерти он относился значительно проще, в целом представляя, что за ней последует.
- Что это значит?
Тедебя сразу понял, о чем пойдет речь. Он недооценил вождя: тот позвал старого друга не за душевной поддержкой, не вспомнить старые времена, когда сыновья были еще живы. Вождь позвал шамана по делу.
Медленно цедимые слова падали подобно камням.
- Эти пожиратели рыбы присылают головы моих детей. И все. Никаких объяснений. Ни вызова. Ни оправданий. Я уже разослал гонцов призвать родню и союзников для прощания. Это распалит в сердцах воинов ненависть и жажду мести. Но я не понимаю причин их поступка, и это беспокоит меня.
- Я осмотрел останки. Они не опасны. Но я тоже не до конца понимаю происходящее, и разделяю твои опасения. Если есть возможность отменить церемонию прощания, сделай это.
- Поздно. - Скривился вождь. - Люди уже едут. Сегодня к вечеру прибудут первые гости.
Тедебя не решился настаивать и всю оставшуюся недолгую жизнь корил себя за это.
Вскоре приехали главы разбросанных по тундре родов, подчиняющихся вождю вследствие уз крови и власти силы. Гости привезли подарки - шкуры и оружие, доспехи и украшения. Все это пестрой кучей сложили к подножию постамента, на котором покоились забальзамированные головы братьев. Пир в память о павших продолжался три дня и три ночи. Прозвучало много обещаний и клятв, большинство из которых касались судьбы поселений на той злосчастной реке.
Через несколько дней гости разъехались готовиться к зимнему набегу.
А потом начали болеть люди. Сначала у них. Затем у соседей. Все дальше и дальше в тундру. Число заболевших росло с каждым часом. Больные умирали неестественно быстро, в страшных мучениях. В течение одного двух дней вымирали целые стойбища.
Тедебя понял, в чем дело, слишком поздно. Когда на его руках умерли все, кого он знал и любил. Шаман запряг летние нарты (животных эта болезнь не брала) и объехал окрестные стойбища, везде находя запустение и смерть. Но там ему удалось хоть кого-то сберечь, и оттуда обученные им шаманы и лекари разъехались по тундре спасать человеческие жизни.
Совершив задуманное, Тедебя вернулся в вымершее стойбище, которое когда-то поклялся хранить, сел на порог отчего чума и ритуальным ножом вскрыл себе вены.
Тедебя умирает, истекая кровью, и вновь и вновь из последних сил проклинает наславших этот мор. Он призывает на их головы ужасные кары, отдавая каждую каплю добровольно выпущенной из тела жизненной силы своим проклятиям.
Ненависть старика, облаченная в силу, возносится к небу и на крыльях возникшего из ниоткуда ветерка улетает на юг, искать достойного проводника последней воли умершего шамана.
***
Она просыпается на дне реки в окружении разлагающихся трупов. Тела вокруг страшно раздулись и гниют. Многие обглоданы, вокруг них жадными роями снуют маленькие серебристые рыбки.
Она лежит на мягком влажном одеяле из ила. Вода омывает приятной прохладой. Мерцающий сквозь темную толщу солнечный свет мешает и давит, но в царстве противоборствующей стихии лишенный своей первородной силы, не может причинить сколь либо серьезного вреда. Грудь вздымается. Она дышит, загоняя жидкость в легкие и выталкивая обратно, не замечая ненормальности происходящего. Так же как и того, что сердце ее больше не бьется.
Она вышла из воды, когда уже стемнело. Сбросила насквозь пропитавшуюся водой одежду и долго смотрелась в отражение, прекрасное в свете полной луны. Густые черные волосы, спадающие тяжелой волной до самой поясницы, округлая высокая грудь, плоский живот. На смуглом овале лица резко выделяются абсолютно черные без радужки глаза.
Именно тогда, глядясь в речную гладь, она впервые задумалась: кто она? Воспоминания, простирались лишь до момента пробуждения, и даже они донельзя размыты. Далее тьма. Грань, за которой эта тьма начиналась, чем-то необъяснимо, но жутко пугала ее. Любое прикосновение сознания к темной границе вызывало сильнейшую головную боль.
Измотанная она уснула, уютно свернувшись под корнями поваленного дерева.
Она проспала остаток ночи и весь следующий день до самых сумерек. Разбудил ее голод.
Поиски пищи были не долгими. Какое-то животное чутье подсказывало, где прячутся мелкие зверьки, ловкость позволяла ловить их, а внезапно проснувшаяся сила ломать хрупкие хребты. Она ела добычу сырой. Иногда живьем. Белок, выдр, мышей. Все, что удавалось поймать на узкой полосе пляжа. Самое большое удовольствие доставляла текущая по венам этих существ красная жидкость, полная живительных сил, поглощать ее было истинным наслаждением. Насытившись, она вновь уснула.
Так продолжалось долго. Луна успела несколько раз народиться и умереть. Прошлое все более окутывалось тьмой. Она уже почти не помнила своего пробуждения на дне, и все чаще ей казалось, что она вечно живет на заваленном гниющими деревьями берегу, рядом с тихо щебечущей рекой, дремля днем и охотясь ночью.
Несмотря на тянущую, иногда становящуюся почти болезненной пустоту в голове, она была почти счастлива. Некоторое беспокойство доставляли лишь сны. В них она видела другие места, странные вещи и существ, внешне похожие на нее, но совершенно не понимала: как они могут быть с ней связаны.
Возможно, она бы провела здесь весь отпущенный богами срок, если бы одно из этих странных существ не забрело однажды на ее территорию. Эта встреча в корне изменила все ее существование.
***
Почейка был не просто испуган. Нет, подросток боялся по животному дико, до самой глубины еще так мало повидавшей души. Кто его за язык тянул, когда в запале пустой похвальбы он заявил, что ночью один пойдет на Кровавый берег и улыбнется своему отражению. Почейка помнил, как разом смолки голоса и стали серьезными лица друзей. Его хором принялись отговаривать, но та, из-за которой собственно и вышел весь спор, лишь пренебрежительно бросила, чтобы не тратили понапрасну слов: Почейка мол все равно не пойдет.
И вот он здесь.
За каждым кустом мерещатся мертвяки и покрытые свалявшейся черной шерстью чудовища. Вокруг пляшут призрачные тени. Под каждой елью мелькают горящие глаза. Страх проникает все глубже, заставляя тело мелко дрожать. Но подросток гонит себя вперед, продираясь сквозь нелюдимую мрачную чащу. Вот уже слышно, как за линией деревьев шумит река.
Почейка забыл обо всем, когда из-за деревьев вышла девушка. Обнаженная, красивая и загадочная, как ночь, что ее породила. Незнакомка остановилась на расстоянии вытянутой руки и огладила высокую грудь. Узкие ладони приподняли округлые конусы, будь-то, предлагая, а затем скользнули на живот и... ниже. Дрожь страха сменилась дрожью вожделения. Приглашение было столь откровенным, что остатки разума покинули Почейку. Схватив незнакомку за плечи, парень прижал девушку спиной к дереву и, лихорадочно путаясь в узлах, спустил штаны.
***
Она следила за чужаком из-за деревьев. Он был зачем-то нужен ей. Очень нужен. Она не понимала, что происходит. Чувство его присутствия отличалось от того, как она ощущала животных. Было более сильным и острым. Почти болезненным. А еще этот аромат влекущий и волнующий. М-м-м. Тело затрепетало в странном предвкушении.
Она почувствовала его страх, и в свой черед испугалась, что он убежит. Ведь она так и не смогла до конца подавить его волю, что часто и успешно проделывала с четвероногой добычей. Какое-то внутреннее, утробное чутье подсказало, что нужно делать.
Тот же инстинкт держал прижатой к морщинистой коре дерева, пока сжимающее ее в объятьях существо не забилось в судорожных конвульсиях. Произошедшее дальше она тоже восприняла как само собой разумеющееся. Одна рука с необычайной, чудовищной силой обхватила мужскую талию, другая змеей скользнула в волосы и резко запрокинула голову жертвы, открывая беззащитную шею. В хмельном угаре страсти она почти вырвала добыче кадык.
Она пила горячую жидкость жадными глотками, стараясь не упустить ни капли. Но крови было слишком много, и та алыми волнами стекала по обнаженной груди. Чувство было необыкновенно волнующим и острым. Она чуть не урчала от удовольствия.
Наконец насытившись, она осознала, что все это время удовлетворяла лишь голод желудка, не подозревая о живущей в ней потаенной жажде. Жажде, которую смогла утолить лишь сейчас, напившись крови этого так похожего на нее существа.
Она хотела было сыто потянутся. Вместо этого ее затрясло в спазмах. Алая жидкость несла не только насыщение. Вместе с выпитой кровью пришло осознание, как того, кем она когда-то была, так и того, кем ныне стала. Это было подобно череде вспышек, озаряющих, заставляющих пульсировать готовый разорваться мозг.
В голове звучат вопли и стоны умирающих под градом стрел людей. В легкие, заполняя до отказа, устремляется ледяная вода. Она, захлебываясь, падает все глубже. На самое-самое дно. Свет меркнет перед глазами, и лишь лицо юноши. Улыбающееся лицо, которое она никогда больше не увидит.
Из глубин сознания всплыло позабытое слово 'человек'. Но она уже не человек. Сознание услужливо подсказывает еще одно слово 'порнэ'. Проклятая кровососка. Таежная ведьма, которой ее пугали, когда она была еще совсем маленькой.
Разум заполнили размытые картины и новые знания. Она такая не одна в подлунном мире. Подобных ей много меньше, чем людей, но все-таки не мало на берегах таежных рек, в сумрачной тайге, в продуваемых всеми ветрами южных степях и иных землях. Их везде называют по-разному, но суть одна. Ее теперь очень трудно, почти невозможно убить. В мире найдется очень мало вещей, способных причинить ее телу сколь либо серьезный вред. Она будет жить долго, очень долго, и кровь людей будет поддерживать ее существование. А еще отныне она будет всегда одна. Подобные ей не способны ужиться вместе, а люди будут ненавидеть и преследовать ее.
Она упала на землю и горько, совсем по-детски, расплакалась.
Вскоре на замену отчаянию пришла злоба. Она подняла голову и по-волчьи завыла в звездное небо. Вечно одна.
Ну ничего. Теперь она знает, кто сотворил это. Она будет выслеживать и пить их кровь. Она будет убивать их самих, их детей и детей их детей, каждый день мстя за то, что они с ней сотворили.
Взгляд скользнул по склизким гниющим стволам, ощетинившимися острыми сучьями, темной полосе воды, под которой погружаются в ил прикрытые скудными лохмотьями костяки. Ноздри втянули застарелый запах крови и смерти. Ей нравится здесь, но для охоты угодья далеко не лучшие - местные жители не зря боятся этих мест.
Порнэ поднялась и, утирая слезы, направилась к ближайшему селению речных людей. Впереди у нее целая вечность для мести.