Аннотация: За много веков можно научиться искусному вырезанию любых фигур и форм, и он почти достиг в этом совершенства.
Полуденный свет дробился в зеркалах, отражаясь от стен, металлических поверхностей, плутал в гранях хрустального графина, на дне которого оставалось немного вина. Очередной бокал, опрокинутый залпом, некогда распробовать букет, был пуст, а он все еще не был пьян.
Сидевший перед зеркалом чертыхнулся и бросил в хирургический лоток с раствором безбожно погнутую иглу. Уже вторая.
Нельзя было заставлять гостей и ждать, но что поделать, ему придется еще какое-то время провести перед этим чертовым зеркалом и хорошенько повозиться с лицом, чтобы выглядеть должным образом. Шов на подбородке был ровным, а вот участок щеки под глазом ему откровенно не нравился. Чужая кожа, пришитая к мертвой плоти, коробилась и пузырилась, как будто никак не хотела прикрывать изъян, а ее бывший владелец мстил нынешнему обладателю этого дрянного лоскута.
Отчего же эти твари так упорны, даже после смерти не желают расставаться с чем бы то ни было, что считают своим. Вздохнув, он вновь взялся за ланцет, подгоняя инородный кусок так, чтобы подошел впритык. За много веков можно научиться искусному вырезанию любых фигур и форм, и он почти достиг в этом совершенства.
В дверь нетерпеливо постучали, но он не ответил. Подождут. В этом деле одно неверное движение приводит к тому, что все приходится начинать сначала, а устраивать анатомический театр вместо праздника никакого желания не было.
Стук повторился вновь:
- Mon cher, Вы здесь? - послышался приторно-жеманный женский голос. Его любовница. Истеричка, нимфоманка, сплетница хотела видеть его прямо сейчас. - Mon cher?! - нетерпеливо повторила женщина. Дай ей волю - сожрет, вынет сердце и будет давиться им, запивая вином, опрокидывая бокал за бокалом, по-гусарски, хохоча.
Она часами могла простаивать у этой двери, неистово натирая у себя между ног. Иногда это его развлекало, иногда вызывало раздражение. Как сейчас.
Собравшись с силами, чтобы не наговорить оскорбительных колкостей, с невозмутимым спокойствием он ответил:
- Придется немного подождать, ma cherie.
Да, придется немного подождать, пока он пришьет на место кусок кожи, загримирует должным образом лицо и оденется. Отрепетирует перед зеркалом свою извечно кривую улыбку, придавая ей оттенок любезности, повторит все балетные па, взгляды и жесты. Наконец, когда в ладонь ляжет набалдашник трости, он откроет дверь и появится перед глазами изнемогающей от похоти женщины, не так давно утопившей своего мужа ради этой малой возможности встречаться взглядом, как собака ждать под дверью. Рука об руку они спустятся по длинной винтовой лестнице, и он вновь удержит себя от желания толкнуть ее так, чтобы она шарнирной куклой покатилась вниз, свернула шею и сломалась.
- Еще немного, - устало говорит он. - Я скоро буду.
- Иногда мне кажется, что вы почище любой женщины проводите время перед зеркалом, mon cher.
- Конечно, моя дорогая. И у меня есть на то веские причины, - уклоничво отвечает он. "Кстати, у нее неплохая кожа" - мысли о любовнице меняют свой оттенок, как меняются белые облака на грозовые тучи. Улыбка становится шире, как всегда в одну сторону - правую.
Наконец-то удалось. Маленькими ножницами он аккуратно обрезает нить. Того, что получилось, хватит от силы на три дня, затем все снова. Чем-то это похоже на смену времен года в маленьком микрокосмосе отдельно взятого куска плоти.
"Философия... Ты всегда был в ней бездарен". Улыбнувшись себе, он завернул инструменты в салфетку, отодвинул лоток. С помощью тонкого слоя гуммоза выровнял кожу по возможности пряча швы, но они так и остались вмятинами, как если бы простыня после сна отпечаталась на его левой щеке.
- Не так уж плохо, - протянул, скептически оценивая свое отражение. Длинные, паучьи пальцы, едва касаясь, опустились в банку с бежевым тоном для лица.