Дремал вулкан под толщею воды,
сто двадцать миль норд-вест от Паумоту.
Но выбрал он положенную квоту
покоя, полусна и черноты.
Эпохи и века хранились в нём,
не помня ни любви, ни бед, ни гнева,
когда взорвалось карстовое чрево
слепящим вельзевуловым огнём.
И родился протяжный низкий звук,
что рвался кверху через вод глубины,
как гулкие стенанья Прозерпины,
исполненные горечи и мук.
Тот звук усугублял со всех сторон
картину мирового беспорядка.
Остекленел в предчувствии припадка
угрюмый эпилептик Посейдон.
И вот вода взлетела на дыбы,
перечеркнув границу горизонта,
и путь на запад указала пронто -
перстом и воплощением судьбы.
И корабли, как на ветру листва,
взлетали ввысь, не появляясь боле...
И крохотные, словно вакуоли,
с лица земли стирались острова.
Но ниже становилась та стена,
привольно поиграв с добычей разной...
И, праздно насыщаясь эктоплазмой,
теряла тренированность волна.
Вот снова очертился горизонт,
вот в хмуром небе солнце показалось...
И сил у океана не осталось
на новый, пуще прежнего, афронт.
Не стало, словно не было, волны...
Весь мир вокруг стал гладким дном стакана.
И вскоре всё пространство океана
накрыло одеяло тишины.
Настала ночь. И выгнула луна
крутую спину, точно кот ангорский...
Лишь пепла магматического горстки
плывут в воде, как дар иного дна...
И спит вода, умаявшись от дел,
пейзажем ван де Велде в тёмной раме...
Неужто наших чувств и слов цунами
такой же ждет безрадостный удел?!