Аннотация: Не знаю,можно ли подобное ,вообще ,выносить на показ...
"Он долго жил сказкой, которую сам выдумал, а когда жизнь разрушила сказку, решил, что рухнула жизнь."
"Не забывайте, дитя мое, душевный покой можно обрести и в работе и удовольствии, не в миру или в монастыре, а только в своем сердце."
" Они пребывают в своем мире, а нам туда доступа нет, и не будет. Каждый день, когда за мной закрываются двери монастыря, я чувствую, что перестал для них существовать".
Сомерсет Моэм
Пожалуй ,посвящу Александру Бежецкому ,надеюсь переслал он "Пропасть",есть ещё идеи по отношению к нему
... Были ночь и она.
Эта ночь, которой бродят писатели и алкоголики. Ей посвящают кинополотна. В ней таится особая магия, сосредоточенная в волшебной силе искусства, когда любой раздолбай и невежа на какую-то добрую редкую чуточку времени предстает ребенком, фантазером и мечтателем. Лукавый бесенок закрывает людям глаза на рождественский пост, милый идиотик поселяется в шалой улыбке.
А она любила праздники. Шумные, яркие, радостные. Проходящие в кафешке, где она работала. Она наблюдала за их проведением с кухни, отчего холодный ручеечек тайной грусти тревожил ее юное еще, но рано постаревшее сердечко. Вся сущность ее, весь смысл бытия совсем недавно сводился к попыткам познания и н о г о. Инаковость привлекала своими не познаностью, импозантностью, далекостью- в них виделась тайна, свет, весна; юное, щебечущее, раннее, зеленое, ветреное, пушистое. Глубокое и тихие как небо. Как взгляд, устремленный ввысь. Странное нечто, непонятное ,родное тянуло её туда, где проблемы окружающего микроваккуума непонятны али кажутся бредом и блажью.
Но ее желания расходились с мнениями окружающих. А последнее росло и крепло. Пускало корни в толстую непробиваемую почву реальности, отчего наливались соком глянцевые ветви, порождая почками поросль, жмурящуюся от отсветов неона. Так взглянула раз: а, батюшки! А вокруг все замуж повыходили по 25 раз, и по пять мужей - сожителей -одноквасников повытурили и детей в первый класс спроводить успели. Лишь она одна все как- то не у дел выходит. Мечется, суетится, добивается чего- то, стремится. А годы- то уходят. Время сочится как вода, сквозь грязный песок колодбины. И если б не собственная долбонутость, те же мнения окружающих и извечные родительские дрязги, глядишь, и вышло б что инаковое. Была п о т у сторону двери, а на кухню с т о й стороны находясь, и носа б не совала.
Там-то ведь жизнь, а тут одна сплошная сублемация!..
Ан нет, дурында исхмыздала весь город вдоль и поперек. Места себе нигде не нашла. А потом приткнулась было куда- то и сделала вид, что успокоилась. А что б размешивая тоску попсовыми однодневками, забыться, успокоиться, отойти от всякого стресса, порожденного прежде всего творческими хлопотами, загрузила себя не в тему работой да... в усталость втюрилась. А усталость рабочая: привычная такая, постоянная , туманящая. С пустотой в голове и ноющей болью в позвоночнике. Которой хватает лишь на то что б, придя домой, в койку дрюпнуться да прочитать наспех Правило Серафима Саровского да пару страниц американской классики, если, конечно, в телевизор не втянешься, а там и не до причастия. А уж когда совсем невтерпеж в Храм захаживать- давить в себе нечто старое, мучающее, нарывающее, творчеством зовущееся. Да вот ведь недолга- заболит, пожалуй, так, что гной ран душевных на бумагу по ночам проступит. И несомненно тут от терапии Бурно что-то есть- когда эмоции творчеством выплескиваешь, чем и излечиваешься от негатива любого избавляясь. Правда, потом на работе туповатость несомненная наблюдается- из рук все подряд валится, не ладится ничего, в голову чушь лезет. Но потом приходит успокоение, входит в жизнь, в привычную попсовую колею со сплетнями вместо книг и телевизором вместо Храма. Но это ничего- ей много, часто и рано вбивали в голову, дескать, для таких чудных и интересных ждать от жизни не фига; все не верила, а потом просто отпыхнула до очередного творческого импульса. Раз- другой наваяет что-то, скомкает, в ведро помойное выкинет клочки. А внутри, в груди, распирает, аж, просится очередное, новое не рождённое . А утром опять привычная рутина и все как у людей, лишь бы всем вокруг было хорошо , спокойно и понятно , только сил вновь не хватает ни на что...
Несмотря на запреты отцов, выписалась раз, набрать лишь привычно не на что было, дабы в сеть слить. Договорилась с каким- то там случайным знакомым да и раскидала что ни попадя по России как рассомаха. А как поняла, что не вернется утраченное, запить было пыталась, да в руки- от себя взяла и на работу вышла.
Иной раз металась бабочкой по сети, о помощи взывала, да в очередной раз помоями словесного эпоса облитая, молчала помногу и мало кто ведал, что в себя это столь туго приходила. А потом имбицилкой опять верила, телефон в руках обожженных порезанных теребя, глазоньки чуток раскосенькие щуря. Да привычно обламываясь, новые планы строила, компьютерок лажовенький приобрести надеясь, да все как- то не до него было и в восстановление последнего утраченного не верилось. Так вот и тянула жизнь как резинку бубельгума, которую прилепишь к подошве- ушагаешь невесть куда и не заметишь.
... Небо, беременное фейерверками истошно орет в потугах бездельниками и шалобродишками. Граница возраста у детей и взрослых стерта- сегодня они равны: глупы, смешны, наивны.
Но это ночь, а сейчас всего лишь вечер. Вечер в Храме, когда " приидите, верние" обращено к каждому. Здесь люди, пришедшие к Богу путем проб и ошибок, горестей и скорбей, надеждой и отчаяньем. Их объединяет безысходность, хотя они упрямо скрывают оное друг от друга. Да и нет её, растаяла она чувством даруемого душевного облегчения. Последняя исповедь в году на миг освобождает от пут соблазна, имя которому творчество. А творчество тут именуется г р е х.
Впрочем, чтоб сформулировать эту аксиому надо до Оптиной дочапать и не единожды запрет на творчество и образование получить.
Она оглядывалась вокруг, а везде все родное. Она жила э т о й жизнью, надеясь взамен получить путевку в и н у ю. И получила, но не в ту, о кой грезила. Договорившись, зарабатывала одно время уборщицей на "хоть дорогу в институт", а ей предлагали поступление в Семинарию. От Бога уходить не хотелось, но амбиции собственные оказались дороже. А ныне, не сумевшая отречься в раз и навсегда от творчества, в каждом обломе, любом, пустячном невезении видела п р о м ы с е л и н а к а з а н и е.
Церковью она горела ,жила и верила. Надеялась на и н о е ,с институтами ,дорогами и радостями . Посещаемые во время литургии ощущения словно вытягивали откуда - то из подсознательного загубленные таланты и умершие способности ,дарящие позитив ,креатив и оптимизм. Но и тут сложилось не так как верилось изначально и лет через несколько она, уставшая от разочарований в реализации и болтаний по городу, она отошла как от Бога, таки творчества. Сперва это было болезненно, потом привычно ,но всё -таки как надлом какой произошёл в душе ,вечно что - то тревожило ,мучило, выводило из себя ,а значит хотелось молчать ,не спать и смотреть телевизор. Среди родного социума, она до последнего нейрона и синапса ощущала себя ненормальной, отчего бежала к творческой богеме, но и там чувствовала нечто подобное, вот только отчего- то более болезненное. А вот здесь, под сводами Храмовыми , была своей, но принять это как не могла , так и не хотела- креатив не отпускал от изначальных истоков. И оставалось... молчать.
И тут порыв крика, неслышного, глубинного, потаённого, после долгого молчания, доброй волной разрывается внутри и тонкой струечкой мимолетной радости ползет под кожей. Вера, порожденная безверием, мчится в небытие.
Путь к Господу есть борьба, то, что редко примет строптивый. Жизнь - это лишь капля, отделившаяся от Вечности, дабы рухнуть в сей грешный мир. Люди вокруг были разные как мир. Вот этот чистюля в облике денди, что подобно американскому президенту прикладывает ладони к груди, зачем-то кланяется и смотрит прямо в глаза- похоже, бой курантов встретит его в вытрезвителе. А этого бывает странно созерцать, еще вчера он был где-то за гранью греха и разврата- ломает себя, видать. А эти вон тетушки и молочки не едят, они аж заночуют в Храме лишь бы избежать искушения. Дурачки и чудики довольны яки дети, впрочем они и есть дети, по габаритам только несколько великоватые и неформатные . Благословение на бокал шампанского для них нечто, не вмещающееся в понимание обычного человеческого счастья.
А за Храмовыми стенами уже темь и холод. Там- одиночество, печаль, тоска. Они не покидают, что уже начало пугать. Там дрожь, предрекающая скорую простуду. А еще дрожь подкожная, порожденная непониманием.
Воспоминания хранили блики мгновений о теплой кухоньке в ободранной квартире провинциальных актеров- кочевников. Квартирке без дверей. Но там было уютно. Однако в ней не угасли уголёчки ощущений, оставшихся после посещения дурдома. В дурдоме была Некто Родионовна, которая не всегда понимала, но умела слушать. Она звала ее бабушкой и принимала таковой, а все храмовые собратья видели в них кровных родственников и дивились, когда миф был развенчан.
Годочка эдак три назад бабушка подарила печатную машинку, сущую безделицу в наше- то время, печатала она и вкривь, и бумагу мазала, но не в том дело- о такой мечтала в детстве, а потому в подарке искренне, от души сделанном виделось нечто неслучайное, знаковое, сумасшедшее, т р о г а т е л ь н о е. Машинка поселилась под койкой, но что- то от этой трогательной радости так и хранилось в воспоминаниях.
Сейчас бабушка казалась лишь прежней, хотя бы до тех пор, пока не открывала рот. А в теплой кухоньке артистов была другая жизнь, эта жизнь мелькала видеозаписями в сотовом телефоне. Она была манящей, но чужой, с ее пельменями, салатом и зеленым чаем.Почему-то здесь не отогревалась душа, а лишь больше мерзла. Поэтому она привычно молчала...
Да, молчать - то она привыкла с детства, потому как ее всегда окружали люди с иными, нежели у нее понятиями, и открой рот, ее бы выставили за идиотку. Впрочем, так оно и случилось, отчего таковой себя и чувствовала. И если б не Мечты и творчество она б давно сошла с ума. Но вот сейчас непонятно кем, но у нее было отнято и то, и другое, а это делало ее глубоко несчастной и потерянной. А что б как-то забыться и отойти она, буквально, выматывала себя работой.
Погруженная в свои думы, она и не слушала на той кухне хохмы чуды, облаченного в одеянье Деда Мороза. Её привычно там учили жизни, а ее это достало- ей еще с детства матом объяснили кто и какие ученые и с какими бабосами гоняют пастухи и штукатуры.
Сейчас же мысли так и скакали в теплую кухоньку, где юная танцорка резала яйца для салата, хотелось тогда подняться помочь, но что-то сковывало и хотелось оттуда бежать, пусть даже через окно, несмотря на то, что оно на третьем этаже. Мысли суицида, блудные и шалые, пришли рано, их ткали разные факторы, но лидирующим был подвид творческой безысходности. Еще в 14 , как в зеркале , реально , она видела свою жизнь лет через 10 , жизнь тупую, скучную, однообразную- н е ее. И стало с т р а ш н о. Но она выжила- петля не сдавила туго горло, а дозы горстей медпрепаратов оказались не смертельными. Случилось это на пустыре у железной дороги, где любила наблюдать за уходящими вдаль поездами и сама с собой бродить по недостройкам. Потом ее увезли в больницу. Медсестры "скорой" сели на лавочку и растрепали о произошедшем дворовым старухам, оперируя термином ранней влюбленности, причина была и н а я ,но кому до того было дело... В больнице, где соседки по палате лазили по карнизам и курили в подвале, она отлежала ночь. Откапанная, на утро смылась, спустившись в жизнь, и у нее были проблемы с памятью, отчего опустилась до двоек в школьном журнале. А потом были неадекват и предвиденья. Какому- то провидцу рисовалась блестящая судьба, карьера, прочее; подобные изречения, сорванные с чужих уст, окрыляли юную ненормальную, в связи с чем она продолжала чудить. Бросала незаконченное среднее , уходила пешком вдоль железной дороги в институт; были и иные мелочи, что ныне стали стираться из памяти. Чудачество ее произрастало из желания другой жизни, но ломало имеющуюся.
Особо сложными оказались последние три года.. Сейчас она боялась, что не вынесет их, отчего хотелось плакать.. Добивания через Интернет привели ее на кухню, где было тепло, старший повар могла сунуть в сумку остатки трапезы и где можно было спалить руки до локтей, шевыряясь с раскаленными противнями, а еще выслушивать бесконечные подколы по поводу относительно стабильного счастливого семейного будущего. Ровесники , шептали ей, мол давно пора уж приоры оседлали и выросли в нормальных людей- бизнесменов, бандитов, грузчиков и прочих шабашников. Дело за малым- найти подходящую кандидатуру. Она слушала эти тупые шутки, привычно занималась не совсем любимой работой , на которую непонятно иной раз как хватало терпения, а порой сил и здоровья, чего старалась не особо афишировать , что бы завершить, а не бросить, и молчала. Будущее семейное, признаться, ей вообще не виделось, ежели, только по принудиловке или случайности. С каким- нибудь корешом- родственников с делегацией разноперых самодурных родственников в качестве приданого, с большой шумной скучной пьянкой, именующейся свадьбой , а в последующем с кучей перемазанных рано матюгающихся полуголодных чадушек. Был еще иной вариант- более оптимальный: уход из мира. Предрекали ей временем подобнее в монастыре, где жила однажды, отчего взбаламутила родителей и успокоила родственников, решивших о наличии теперь у них блата с самим Всевышним; пройдет, правда, какой децл времени, и узнав по каналам сарафанной разведки, о посещении ею одной благочестивой праведной набожной семьи, те же сородичи пустят сплетню- " молчунья-то в секту попала" -это отого что в той семье много икон и жгут свечки... Эдакая дурь, бред деревенский когда не то что из себя выводили, а бесили аж просто!...Слова не скажи -перевернут и измурыжат цельный год .Вон не знай какая юрдная сестрёнка книжки не читала ,а навоз чистила и выросла ведь умной и охапистой, сумев хребтом сшибать пятихатку не в месяц ,а ,скажем, в день Но и в Монастырь не хотелось, если уж только под старость, от одиночества, безысходности, случайности...Может и нравилось в Монастыре от того что не была толком нигде ,в особенности там ,где в душе хотелось бы... А что б как вывернуть жизнь в иное русло, она оккупировала Интернет, хотя это же диверсия психологическая и привела ее на кухню.
Впрочем, тому предшествовала долгая история. Долгая, но легкая, История, подобная шагам, одиноким и случайным. Вот их отголоски слышны в Храме, где не слыхать родного русского матерного и, как- то не странно, жизнь не протекает на миноре. Но сейчас шаги замирают, на крыльцах становится тихо и спокойно, потом отпечатываются в снег неглубокими тёмными точками и ведут в холод, к воротам, по безветрию, и проглатываются далью. А в дали - окна дурдома. Они светят желтоватым и ждут новых посетителей. Сегодня не было главврача, праздник же, какой- никакой. А когда нет дозора, конвой добреет. В со всех сторон запертом закутке позволяется хавать нескольким заторможенным в сопровождении родственников. Нахождение здесь- это уже печать на биографии. И, даже если ты находишься в обычном отделении неврозов, располагающемся в том же здании, на тебя все равно будут смотреть как на чиканутую. Пофик всем, что там не охраняется, и все как в обычной горбольнице. Дурдом, есть дурдом. Вот почему передвигающиеся по лестнице больные - надо ж очутиться среди них, шагающих из столовой в палаты!.. косят взгляд: з а п а л и л и...Неловко было находиться внутри подобного людского муравейника. Прижавшись в угол лестницы, окаймленной решетками, напоминающими нутро кроватей, молча наблюдала за движущимся караваном. Среди них было немало молодежи, почти ровесников, их отличием от людей на улице были лишь пижамы и халаты, взгляды ж, как не странно, родственные: хмурые, зашуганные, скучающие. Они хаотично двигались, дружно отправляясь в общий не запирающийся туалет. В памяти отпечатался трясущийся старикашка. Санитар приказным тоном обязал одну из больных сопровождать его. Интересно, думалось ей, что соображал ли человек, протягивающий трясущуюся руку к собственному челу, словно не способный на иные телодвижения. А еще запомнились чьи- то глаза: раз молясь о ниспослании помощи у киоты Николушки, человек с такими глазами едва не силою сунул в кулак денежную купюру, которая мгновенно растаяла в дымке Интернета.
Интернет не был тайной - он был жизнью. Жизнью, которой хотелось из него вытянуть. Он даровал ощущение сумасшедшего дома, потому как иногда казалось, что находишься внутри него. Впрочем, то чувство знакомо каждому, кто читал хотя бы лишь ники на форумах. Интернет существовал в ее жизни, как... м... связь с утраченной реальностью! То бишь реальней для нее был Интернет, нежели то пространство в котором она оказалась и находилась течении после суицидных лет. Будучи девственной, несмотря на мучащие развратные мысли, и ожидающей первого поцелуя лишь на венчании, тайно грезила на встречу с темнокожим принцем на белом Мерседесе, хмыкая, на слюни, сопли и флюиды мимо проходящих грузчиков. Она стопила по Интернету как хиппарка, как Костюнецкая. Интернет был прообразом Воздушного Замка, коим она грезила с малых лет. И вот лишь сейчас, когда уж вся ровня рассосалась по судьбам с колясками, она принялась смело и дерзко собирать кирпичики для фундамента своего иллюзионного жилища. Ее не понимали, надсмеялись ее н и к т о не читал. Мало ли сумасшедших в сети?! Раньше она воспринимала болезненно некоторые отклики "К чему этот спам ?" "В чем смысл всего вышесказанного?", "Насилила много букв"- сыпалось ей, а она.. пыталась на это ещё что-то вякнуть, скапливая круглую мелочь в кошельке... Она хотела верить, что все- таки когда- нибудь поймут, а значит все изменится. Ее проблемой был дефицит общения, маскируемой хронической трезвенностью. Она была чужда для любого общества, но любое общество было ею любимо. Передвигаясь по параллелям родного города, она встречала людей разных, непохожих, случайных. Иногда люди находили ее. Везде следила и исчезала. Никто не знал куда. А ведь просто проваливалась в Интернете, где приставала к каждому прохожему с какой- то ерундой, разочаровывалась в людях и разочаровывала сама, отчего потом обыкновенно привычно не случайно обострялись всякие хронические заболевания, с которыми отлеживалась на больничной койке, с книгами, мечтами и опусами. Ее крик в Интернете был лишь каплей, одной из тысяч, миллионов шепотков страждущих, что бомбили сеть в поисках спокойствия, денег и понимания.
Старуха не хотела выходить, но ее вывели дрожащей. Ничего не говорило о её безумии или тяжелом состоянии, которым пугал главврач. Вот только взгляд скрывал что- то чужое странное, неуловимое. И не сорвалось странностей и лепета с языка, лишь жалобы на холод и просьба о теплом халате - вот только где сыскать его под новогоднюю ночь?!! В развитии болезни бабушки она винила себя, неискренне чувствуя причастность: потащила пенсионерку в Интернет, ведя поиски, возможно, мифических родственников. Недопонимала, не осознавала своей вины, и это тоже мучило, но лишь изначально. Утихло только когда все вокруг наперебой стали припоминать курьезные моменты, нередко, происходящие с бабушкой. Она смотрела на неё и сама не понимала: почему сама здесь, почему, уставши от долгого ожидания свиданки, утопала вдруг домой и вернулась, а также ГДЕ на ночь глядя найти этот грёбаный халат?! От лекарств ли, холода ли, но мерзнет человек.
Три года как переплелись судьбы двух чужих сроднившихся людей. Три года мытарств и скитаний. Три года, утонувших во всемирной паутине. За монитором ЧУЖАЯ жизнь, хочешь чаться, хочешь шли чмоки. Чужая жизнь сначала подарит шанс заявить о себе ( нет! не подарит - ты его подаришь себе сам), потом рекламу, что люди поумнее фильтруют в качестве спама. Но ты прикусишь наживку и одной из уставших от окружения чунь, разобьешь голову в жажде реализации собственного таланта. Ты как в топку, окрыленная и уверенная, выкинешь зряплаты в сеть, будешь тупо надеяться, чегой- то ждать. А затем снова удерешь в другую крайность, чтобы припереться сюда вновь.
Ее же губил Интернет, она как многочисленная "афца" не понимала этого, как впрочем и те кто по иную сторону реальности видел овец только на картинке или с экрана монитора. Она не раз рекомендовала себя, свои труды и мысли. Себя, пометим, как личность, а не придурошную тусовщицу.
Это ведь не для всех Интернет - последний шанс, соломинка, надежда, кому- то и безделье, времяпрепровождение, развлекуха: век-то вон какой мобильный- не обязательным стало семечки лузгать да автобусные сиденья гвоздем царапать.
Но есть тупик для романтиков, особенно, коль не встретят они родственную душу. Во внешнем мире она скрывала пути и истоки поисков, в виртуальном открывала нараспашку душу.
А еще у нее была комната в родительской квартире, где часы постоянно показывали 15 минут 11 - го. А еще там были иконы и книги, причем книг было больше чем икон. Но нередко стены надоедали, они словно давили и мозолили глаза. Размеренная жизнь упиралась опять же в тупик. У тупика были разные формы и выраженья:подоконник,свесив ноги с которого можно зырить в небо ,станок с клочком новых строк и глупых мыслей на нём, будка на расхищенном заводе, пластиковое кресло на вечно сырой мойке, табурет поодаль духовки и... да мало ли чего уже позабылось. Из этого тупика она бежала в Интернет. Там начала после примерно пятилетнего перерыва публиковаться, участвовать в конкурсах- ж и т ь полной насыщенной яркой - интересной жизнью. А еще разрабатывала сайт, выдумывала проекты. Искала материалы и получала пенделей.
У нее с детства был где- то уголочек для себя: бурьян ли возле железной дороги, пустыри у рушащихся зданий, лежак из картонных коробок в гараже, подвальная кладовая. А сейчас вот этот оазис оказался здесь. А здесь была молодежь, что пела в хоре, собирала милостыньку, выгуливала детей. Но и среди них она не видела своего места Она бежала и от них тоже, как сбежала и с того тусовочного мероприятия с чужой кухни на третьем этаже. Впрочем, хозяин тусовочного подворья подкинул на своем разваливающемся рыдване до этого же перекрестка. Тогда также темнело, мерцали фонари, над нищими бараками, возвышалась упирающаяся в небо колокольня, начинающая сливаться с ним в единое расплывчатое темно- синеватое пятнище. Добрый попутчик сунул в займы червонец, который она никогда не отдаст, облачился за углом в костюм Деда Мороза и отправился пудрить мозги какому- то дитятке. Тихо тогда было в небе, пусто и бесснежно , как и сейчас.
Она же от Церкви свернула тогда к Интернет- салону, где читала тупые отзывы на свои SOSы, обнаруживая лозунги типа " Не создавайте глупых тем!" А для нее ж то была не глупость, а спасение: однажды ,например, насчет реализации одного творческого проекта следовало позвонить. Но как?... Вырвалась лишь в 8, телеграф был закрыт, а мобилки привычно еще не было. К концу рабдня уж и руки тряслись, и в очередной раз надеялась, что сюда больше не вернется- а это значит, от безнадеги вновь пыталась замутить нечто в Интернете.
Скучен тот Новый ГАД, когда на душе нет чувства праздника - там лишь грусть. Мысленно она возвращалась на третий этаж, где вывернула зенки на видеозаписи с юбилея какого- то магазина - шумно, весело, ярко, с шариками, плакатами и артистами- н е п р и в ы ч н о . По телеку уже скакали вовсю Сэмики и Билянчики, гламурно огрызались Собчатики и Зверятики. Не было радости, потому что не было надежды. Так мишура неона не радует глаз, стоит ей только стать привычной. Ти-ви герои новой эры орали как придурышные, скакали как ненормальные, формируя новую расу, что собаками Павлова открывали рот при появлении определенного раздражителя, каким в последнее время стал, например, наклеенный смех.
Обида, разочарование, уныние, тоска, ропот, тянулись километрами похороненных строк. Она хотела праздника, не внешнего, внутреннего, но именно внутри как раз - таки и не было его огонечка- "Выключатель во мне сломался"- сокрушалась она.
Радость ей дарило творчество, в момент его создания. Надежду- Интернет, до получения спама на электронный ящик или издевок на форумах. Но успокаивала Церковь. И сейчас она, не соблюдающая постов, духовно голодная, морально уставшая, физически выпотрошенная, проходила мимо интернет - клубика, который уже не раз грозились насовсем закрыть. Сейчас она в очередной раз прощалась с Интернетом, глядя на темные окна оного клубика. Сегодня, часов несколько назад, вот в последнюю минуту пользования ,когда на мониторе уже светит угрожающее предупреждение ,вышла на ссылку "исполнение желаний" и не сдержалась что б не продлить время и выгрести медяки из кошелька. Чуда- то хотелось- Новый год все- таки!...
Кстати, имя- то у нее было. Простое такое, как пять рублей. Деревенское. М а р у с я. И она толшилась обычной посудомойкой, получая гроши, нагоняй и пищу , там временами продолжало мучить ощущение, что джизнь неудалась ,что занимает чужое место и что...по - прежнему хочет от всего этого избавиться ,вырваться и забыться. Дома же её ждали иконы, книги и будильник, суматоха в душе, и кавардак в голове. Успокоенная, она шла спать, в кой уж раз зарекаясь, что творчество в ее никчемной серой обычной жизни уж точно не будет!
Маруся случайно сунула руку в карман и к удивлению своему обнаружила в ней обрывок тюковой веревки с прочно сплетенной петлей. C ненавистью и отвращением, всколыхнувшимися в груди, бросила ее, швырнула, избавилась от нее , и словно невыносимо тревожащее, мучающее, больное простой откровенной лёгкостью, наполняющей жизнью, дурманящей и бодрой, отделилось от нее. Предновогоднее небо высыпало конфетти снежинок, что причудливыми узорами граффити разрисовали грязный асфальт и похоронили отброшенную ненужную тюковую веревку. Маруся, скукожившаяся в серую еле различимую точку была уже далеко от нее...
... И была ночь. И была Маруся. А еще были эмоции. И плохо ли, когда есть пережитое прошлое прочувствованное, что есть куда вложить!? И не эти ли вложенные в творчество эмоции и составляют такое обычное человеческое счастье?