Фурзиков Николай Порфирьевич : другие произведения.

Аластер Рейнольдс "Алмазные псы, дни Бирюзы"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Две повести из цикла "Пространство откровения"

Аластер РЕЙНОЛЬДС

АЛМАЗНЫЕ ПСЫ, ДНИ БИРЮЗЫ

  
   Спасибо Питу Кроутеру из PS Publishing и Марти Хэлперну и Гэри Тернеру из Golden Gryphon Press за предоставленную мне возможность написать эти повести.
  

Перевод: Н.П. Фурзиков

АЛМАЗНЫЕ ПСЫ

ОДИН

  
   Я встретил Чайлда у Памятника Восьмидесяти.
   Это был один из тех дней, когда я был в полном одиночестве и мог ходить от прохода к проходу, не сталкиваясь с другими посетителями; лишь мои шаги нарушали атмосферу похоронной тишины и неподвижности.
   Я посещал святилище своих родителей. Это был скромный памятник: гладкий клин из обсидиана в форме метронома, ничем не украшенный, за исключением двух портретов-камео, обрамленных овальными рамками. Единственной движущейся частью было черное лезвие, прикрепленное к основанию святилища и двигавшееся взад-вперед с величественной медлительностью. Механизмы, спрятанные внутри святилища, следили за тем, чтобы оно и дальше замедлялось, и с каждым тиканьем ему суждено было отсчитывать дни, а затем и годы. В конечном счете потребовалось бы тщательное измерение, чтобы обнаружить его движение.
   Я наблюдал за лезвием, когда меня потревожил голос.
   - Снова навещаешь мертвых, Ричард?
   - Кто там? - спросил я, оглядываясь по сторонам, смутно воспринимая говорившего, но не сразу узнавая его.
   - Просто еще один призрак.
   Когда я слушал глубокий и насмешливый голос этого человека, у меня в голове промелькнули разные возможности - похищение, убийство, - прежде чем перестать льстить себе мыслью, будто я достоин такого внимания.
   Затем между двумя святилищами чуть дальше от метронома появился мужчина.
   - Боже мой, - сказал я.
   - Теперь узнаешь меня?
   Он улыбнулся и подошел ближе: такой же высокий и импозантный, каким я его помнил. Со времени нашей последней встречи он избавился от дьявольских рогов - они всегда были лишь биоинженерным притворством, - но в его внешности все еще было что-то сатанинское, и этот эффект не уменьшала маленькая и слегка заостренная козлиная бородка, которую он отрастил за то время.
   Пыль клубилась вокруг него, когда он шел ко мне, наводя на мысль, что он не был проекцией.
   - Я думал, ты умер, Роланд.
   - Нет, Ричард, - сказал он, подходя достаточно близко, чтобы пожать мне руку. - Но это, безусловно, был именно тот эффект, которого я хотел добиться.
   - Почему? - спросил я.
   - Долгая история.
   - Тогда начни с самого начала.
   Роланд Чайлд положил руку на гладкую поверхность гробницы моих родителей. - Я бы подумал, это не совсем в твоем стиле?
   - Это было все, что я мог сделать, чтобы возразить против чего-то еще более показного и болезненного. Но не меняй тему. Что случилось с тобой?
   Он убрал руку, оставив слабый влажный отпечаток. - Я инсценировал свою собственную смерть. Восемьдесят были идеальным прикрытием. Тот факт, что все пошло так ужасно неправильно, был еще лучше. Я бы не смог так все спланировать, даже если бы попытался.
   С этим не поспоришь, подумал я. Все пошло ужасно неправильно.
   Более полутора веков назад группа исследователей во главе с Кэлвином Силвестом возродила старую идею копирования сущности живого человека в компьютерную симуляцию. Процедура, находившаяся тогда в зачаточном состоянии, имела небольшой недостаток, заключавшийся в том, что она убивала субъекта. Но добровольцы все еще были, и мои родители были одними из первых, кто зарегистрировался и поддержал работу Кэлвина. Они предложили ему политическую защиту, когда могущественное лобби Миксмастеров выступило против проекта, и были одними из первых, кого просканировали.
   Менее чем через четырнадцать месяцев их симуляции также потерпели крах одними из первых.
   Ни один из них никогда не мог быть перезапущен. Большинство из оставшихся восьмидесяти погибло, и теперь лишь горстка оставалась незатронутой.
   - Ты, должно быть, ненавидишь Кэлвина за то, что он сделал, - сказал Чайлд все с той же насмешкой в голосе.
   - Тебя бы удивило, если бы я сказал, что нет?
   - Тогда почему ты так резко настроился против его семьи после трагедии?
   - Потому что я чувствовал, что справедливость все еще должна восторжествовать. - Я отвернулся от святилища и направился прочь, задаваясь вопросом, последует ли Чайлд за мной.
   - Справедливо, - сказал он. - Но это противодействие дорого обошлось тебе, не так ли?
   Я обуздал себя, остановившись рядом с тем, что выглядело очень реалистичной скульптурой, но почти наверняка было забальзамированным трупом.
   - Что это значит?
   - Экспедиция в Ресургем, конечно, которую совершенно случайно профинансировал дом Силвестов. По всем правилам, ты должен был быть там. Ради всего святого, ты был Ричардом Свифтом. Ты провел большую часть своей жизни, размышляя о возможных формах инопланетной разумности. На этом корабле должно было быть место и для тебя, и ты чертовски хорошо это знал.
   - Все было не так просто, - сказал я, возобновляя свою прогулку. - Количество свободных мест было ограничено, и в первую очередь им нужны были специалисты практического профиля - биологи, геологи и тому подобное. К тому времени, когда они заполнили самые важные вакансии, для абстрактных мечтателей вроде меня просто не осталось места.
   - И тот факт, что ты разозлил дом Силвестов, не имел к этому никакого отношения? Перестань, Ричард.
   Мы спустились по нескольким ступеням на нижний уровень памятника. Потолок атриума представлял собой облачную массу зазубренных скульптур: сцепившихся металлических птиц. Прибывала группа посетителей, сопровождаемая сервиторами и целым роем ярких плавающих камер размером с мяч. Чайлд пронесся сквозь группу, вызвав раздраженные хмурые взгляды, но на самом деле никто его не узнал, хотя один или двое из присутствующих были моими смутными знакомыми.
   - В чем дело? - спросил я, как только мы оказались снаружи.
   - Забота о старом друге. Я следил за тобой, и было совершенно очевидно, что то, что тебя не выбрали для участия в этой экспедиции, стало для тебя сокрушительным разочарованием. Ты посвятил свою жизнь созерцанию инопланетян. Один брак пошел насмарку из-за твоей эгоцентричности. Напомни, как ее звали?
   Я похоронил память о ней так глубоко, что потребовалось настоящее усилие воли, чтобы вспомнить какие-либо точные подробности о моем браке.
   - Селестина. Я думаю.
   - С тех пор у тебя было несколько связей, но ни одна из них не длилась больше десяти лет. Десятилетие в этом городе - сущий пустяк, Ричард.
   - Моя личная жизнь - это мое личное дело, - угрюмо ответил я. - Привет. Где мой волантор? Я припарковал его здесь.
   - Я отослал его подальше. Вместо этого мы возьмем мой.
   Там, где только что был мой волантор, стояла более крупная кроваво-красная модель. Она была украшена в стиле барокко, как погребальная баржа. По жесту Чайлда она с лязгом открылась, показывая роскошный золотистый салон с четырьмя сиденьями, одно из которых занимала темная сутулая фигура.
   - Что происходит, Роланд?
   - Я кое-что нашел. Нечто удивительное, частью чего, как я хочу, чтобы ты стал; вызов, по сравнению с которым меркнут все игры, в которые мы с тобой когда-либо играли в юности.
   - Это вызов?
   - Думаю, самый лучший.
   Он задел мое любопытство, но я надеялся, что это было не слишком очевидно. - Город бдителен. То, что я подошел к памятнику, станет достоянием общественности, и нас вместе засняли плавающие камеры.
   - Вот именно, - сказал Чайлд, с энтузиазмом кивая. - Значит, ты ничем не рискуешь, садясь в "волантор".
   - И должен ли я в какой-то момент устать от твоего общества?
   - Даю тебе слово, что позволю тебе уйти.
   Я решил пока подыграть ему. Мы с Чайлдом заняли передние сиденья "волантора". Устроившись поудобнее, я обернулся, чтобы познакомиться с другим пассажиром, а затем вздрогнул, разглядев его как следует.
   На нем было кожаное пальто с высоким воротом, которое скрывало большую часть нижней половины его лица. Верхняя часть была затенена щедрой каймой шляпы-хомбурга, опущенной вниз, чтобы затенять его лоб. И все же того, что оставалось видимым, было достаточно, чтобы шокировать меня. Там была только невыразительно красивая серебряная маска, вылепленная с выражением тихой безмятежности. Глаза были пустыми серебристыми поверхностями, а то, что я мог видеть на месте его рта, представляло собой тонкую, слегка улыбающуюся щель.
   - Доктор Трентиньян, - сказал я.
   Он протянул вперед руку в перчатке, позволяя мне пожать ее, как пожимают руку женщине. Под черным бархатом перчатки я почувствовал арматуру из твердого металла. Металл, способный раздавить алмаз.
   - Это доставляет мне огромное удовольствие, - сказал он.
  
   В воздухе барочный орнамент "волантора" растаял, превратившись в зеркальную гладкость. Чайлд толкнул вперед ручки управления с рукоятками из слоновой кости, набирая высоту и скорость. Казалось, мы двигались быстрее, чем позволяли городские правила, избегая обычных транспортных коридоров. Я подумал о том, как он следил за мной, исследовал мое прошлое и заставил мой собственный волантор покинуть меня. Кроме того, потребовалась бы немалая изобретательность, чтобы найти затворника Трентиньяна и убедить его выйти из укрытия.
   Очевидно, что влияние Чайлда в городе превышало мое собственное, несмотря на то, что он отсутствовал так долго.
   - Старое место не сильно изменилось, - сказал Чайлд, ведя нас сквозь плотное скопление золотистых зданий, столь же экстравагантно расположенных, как пагоды мечты страдающего лихорадкой императора.
   - Значит, тебя действительно не было дома? Когда ты сказал мне, что инсценировал свою смерть, я подумал, не ушел ли ты просто в подполье.
   Он ответил с легким колебанием: - Я был в отъезде, но не так далеко, как ты мог бы подумать. Возникло семейное дело, которое лучше всего решать конфиденциально, и я действительно не мог утруждать себя объяснением всем, почему мне нужно немного тишины и покоя в одиночестве.
   - И инсценировать свою смерть было лучшим способом добиться этого?
   - Как я уже сказал, я не смог бы спланировать Восемьдесят, даже если бы попытался. Конечно, мне пришлось подкупить множество второстепенных игроков в проекте, и я избавлю тебя от подробностей о том, как мы предоставили труп... Но все прошло гладко, не так ли?
   - У меня никогда не было никаких сомнений в том, что ты умер вместе со всеми остальными.
   - Мне не нравилось обманывать своих друзей. Но я не мог пойти на все эти хлопоты, а потом разрушить свой план из-за нескольких неосторожных поступков.
   - Значит, вы были друзьями? - поинтересовался Трентиньян.
   - Да, доктор, - сказал Чайлд, оглянувшись на него. - Давным-давно, когда мы с Ричардом были богатыми детьми - во всяком случае, относительно богатыми, - которым было нечем заняться. Ни один из нас не интересовался фондовым рынком или социальной суетой. Нас интересовали только игры.
   - О. Как очаровательно. В какие игры, могу я спросить?
   - Мы создавали симуляторы, чтобы проверить друг друга - необычайно сложные миры, наполненные едва уловимыми опасностями и искушениями. Лабиринты; потайные ходы; двери-ловушки; подземелья и драконы. Мы проводили в них месяцы, сводя друг друга с ума. Потом мы выходили и делали их еще труднее.
   - Но со временем вы отдалились друг от друга, - сказал доктор. Его синтезированный голос обладал любопытным писклявым звучанием.
   - Да, - сказал Чайлд. - Но мы никогда не переставали быть друзьями. Просто Ричард потратил так много времени на разработку все более чуждых сценариев, что его стала больше интересовать психология, стоящая за тестами. А я стал интересоваться только игрой в эти игры, а не их построением. К сожалению, Ричарда больше не было рядом, чтобы бросить мне вызов.
   - Ты всегда играл в них намного лучше меня, - сказал я. - В конце концов, стало слишком трудно придумать что-то, что показалось бы тебе трудным. Ты слишком хорошо знал, как работает мой разум.
   - Он убежден, что он неудачник, - сказал Чайлд, поворачиваясь, чтобы улыбнуться доктору.
   - Как и все мы, - ответил Трентиньян. - И, надо сказать, с некоторым основанием. Мне никогда не позволяли доводить мои, по общему признанию, противоречивые интересы до их логического завершения. Вас, мистер Свифт, избегали те, кто, по вашему мнению, должен был признать вашу ценность в области спекулятивной инопланетной психологии. А вы, мистер Чайлд, так и не нашли задачи, достойной ваших несомненных талантов.
   - Я думал, вы не обратили на меня никакого внимания, доктор.
   - Это не так. Я догадывался об этом с момента нашей встречи.
   Волантор опустился ниже уровня земли, оказавшись на ярко освещенной коммерческой площади, усеянной магазинами и бутиками. С беззаботной легкостью Чайлд провел нас между подвесными дорожками, а затем направил машину носом в темный боковой туннель. Он разогнал машину быстрее, о нашей скорости свидетельствовали только мигающие красные огни, установленные по бокам туннеля. Время от времени мимо нас проезжала другая машина, но после того, как туннель разветвился полдюжины раз, движение прекратилось. Освещение в туннеле теперь погасло, и когда фары "волантора" осветили стены, они обнаружили уродливые трещины и огромные, покрытые шрамами участки обшивки. Эти старые подземные каналы восходили к самым ранним дням существования города, еще до того, как через кратер были перекинуты купола.
   Даже если бы я узнал ту часть города, где мы въехали в систему туннелей, я бы уже безнадежно заблудился.
   - Вы думаете, доктор, Чайлд собрал нас вместе, чтобы поиздеваться над наличием у нас соответствующих неудач? - спросил я, снова начиная чувствовать себя неловко, несмотря на свои предыдущие попытки успокоиться.
   - Я бы счел это вполне вероятным, если бы сам Чайлд явно не был запятнан таким же неуспехом.
   - Тогда должна быть другая причина.
   - О чем я расскажу в свое время, - сказал Чайлд. - Просто потерпите меня, ладно? Вы двое не единственные, кого я собрал вместе.
  
   Вскоре мы куда-то прибыли.
   Это была пещера в форме почти идеальной полусферы, огромная куполообразная крыша выгибалась на высоте трехсот метров от пола. Очевидно, сейчас мы находились значительно ниже поверхности Йеллоустоуна. Возможно даже, что мы вышли за пределы городской стены кратера, так что над нами простиралось только ядовитое небо.
   Но куполообразное помещение было обитаемо.
   Крыша была усеяна огромным количеством ламп, заливающих интерьер искусственным дневным светом. Посреди пещеры возвышался остров, окруженный кольцом неприветливой воды. Единственный белый, как кость, мост соединял материк с островом, по форме на самом деле напоминая огромную изогнутую бедренную кость. Над островом возвышались заросли стройных темных тополей, частично скрывавших бледное строение, расположенное ближе к его середине.
   Чайлд остановил "волантор" на месте у кромки воды и пригласил нас сойти на берег.
   - Где мы находимся? - спросил я, как только спустился вниз.
   - Наведите справки в городе и выясните сами, - сказал Трентиньян.
   Результат оказался совсем не таким, как я ожидал. На мгновение в моей голове воцарилось шокирующее отсутствие, нейронный эквивалент внезапной ампутации.
   Смешок доктора был подобен арпеджио, сыгранному на органе. - Мы были вне зоны действия городских служб с того момента, как сели в его транспортное средство.
   - Вам не о чем беспокоиться, - сказал Чайлд. - Вы неподвластны городским службам, но только потому, что я ценю секретность этого места. Если бы я предполагал, что это станет для тебя шоком, я бы тебе уже сказал.
   - Я был бы признателен, по крайней мере, за предупреждение, Роланд, - сказал я.
   - Это заставило бы тебя передумать приезжать сюда?
   - Предположительно.
   Эхо его смеха выдавало необычную акустику зала. - Тогда ты совсем не удивлен, что я тебе не сказал?
   Я повернулся к Трентиньяну. - А как насчет вас?
   - Признаюсь, я пользовался городскими службами так же ограниченно, как и вы, но по несколько иным причинам.
   - Хорошему доктору нужно было залечь на дно, - сказал Чайлд. - Это означало, что он не мог очень активно участвовать в городских делах. Нельзя, если он не хотел, чтобы его выследили и убили.
   Я потопал ногами, начиная чувствовать холод. - Хорошо. Что теперь?
   - До дома совсем недалеко, - сказал Чайлд, бросив взгляд в сторону острова.
  
   Теперь шум неуклонно приближался. Это был устаревший грохочущий звук, сопровождаемый странной ритмичной барабанной дробью, совершенно непохожей ни на одну машину, с которой я сталкивался. Я посмотрел на мост-бедро, подозревая, что это именно то, на что он похож: гигантская, биоинженерная кость, на которой вырезано плоское дорожное полотно. И что-то приближалось к нам по пролету: темное, сложное и незнакомое приспособление, которое на первый взгляд напоминало железного тарантула.
   Я почувствовал, как у меня покалывает затылок.
   Существо добралось до конца моста и повернуло в нашу сторону. Движущей силой служили две механические вороные лошади. Это были изможденные черные машины с жилистыми поршневыми конечностями, выпускающие пар и фыркающие из воздухозаборников. Злобные красные лазерные глаза скользнули по нам. Лошади были запряжены в несколько крупнее волантора четырехколесную повозку, над которой возвышался обезглавленный человекоподобный робот. Костлявые руки сжимали железные тросы управления, которые вонзались в стальные шеи лошадей.
   - Это должно внушать доверие, не так ли? - спросил я.
   - Это старая семейная реликвия, - сказал Чайлд, распахивая черную дверцу сбоку экипажа. - Мой дядя Джайлс делал автоматы. К сожалению - по причинам, к которым мы еще вернемся, - он был немного жалким ублюдком. Но не позволяй этому сбить тебя с толку.
   Он помог нам подняться на борт, затем сам забрался внутрь, запечатал дверь и постучал по крыше. Я услышал, как фыркнули механические лошади; копыта из сплава нетерпеливо забили по земле. Затем мы двинулись, сделав поворот и поднимаясь по пологой дуге костяного моста.
   - Вы были здесь в течение всего периода вашего отсутствия, мистер Чайлд? - спросил Трентиньян.
   Он кивнул. - С тех пор, как возникло это семейное дело, я позволял себе время от времени возвращаться в город - точно так же, как сделал сегодня, - но старался свести такие экскурсии к минимуму.
   - Разве у тебя не было рогов, когда мы виделись в последний раз? - спросил я.
   Он потер гладкую кожу на голове в том месте, где раньше были рога. - Пришлось их удалить. Иначе я не смог бы хорошо замаскироваться.
   Мы переехали мост и направились по тропинке между высокими деревьями, которые укрывали строение на острове. Карета Чайлда остановилась перед зданием, и мне впервые открылся беспрепятственный вид на пункт назначения. Оно было не из тех, что вызывают большое воодушевление. Архитектура дома была бессистемной: любая базовая симметрия, которой он когда-то обладал, была утрачена из-за обилия дополнений и модификаций. Крыша представляла собой беспорядочное нагромождение углов и шпилей, выступающих башенок и зловещих впадин. Не все украшения были расположены строго под прямым углом к соседним, а стиль и кажущийся возраст дома резко варьировались от места к месту. С момента нашего прибытия в пещеру верхний свет потускнел, имитируя наступление сумерек, но освещалось только несколько окон, расположенных в левом крыле. Остальная часть дома имела отталкивающий вид: бледность камня, неправильность конструкции и темнота многочисленных окон наводили на мысль о груде черепов.
   Почти сразу после того, как мы вышли из экипажа, из дома вышла приемная группа. Это была труппа сервиторов - человекоподобных бытовых роботов, с которыми любой чувствовал бы себя комфортно в самом городе, - но они были переделаны так, чтобы походить на скелетообразных упырей или безголовых рыцарей. Их механизмы были выведены из строя так, что они хромали и скрипели, и у всех них были отключены голосовые аппараты.
   - У твоего дяди было много свободного времени, - сказал я.
   - Тебе бы понравился Джайлс, Ричард. Он был уморителен.
   - Думаю, поверю тебе на слово.
   Сервиторы сопроводили нас в центральную часть дома, затем повели по лабиринту холодных, темных коридоров.
   Наконец мы добрались до большой комнаты, стены которой были обиты роскошным красным бархатом. В одном углу стоял голоклавиатор, а над проецируемой клавиатурой лежала раскрытая книга с нотами. Здесь были малахитовый секретер, несколько хорошо укомплектованных книжных шкафов, единственная люстра, три канделябра поменьше и два камина явно готического вида, в одном из которых ревел настоящий огонь. Но центральной деталью комнаты был стол из красного дерева, вокруг которого собрались еще трое гостей.
   - Извините, что заставил всех ждать, - сказал Чайлд, закрывая за нами пару крепких деревянных дверей. - Сейчас познакомимся.
   Остальные смотрели на нас не более чем с легким интересом.
   Единственный мужчина среди них носил искусно украшенный экзоскелет: барочную опорную конструкцию из стоек, шарнирных пластин, кабелей и сервомеханизмов. Его лицо представляло собой череп, обтянутый мертвенно-белой кожей, переходящей в черный оттенок под похожими на лезвия скулами. Его глаза были скрыты за защитными очками, а волосы представляли собой копну жестких черных дредов.
   Периодически он вдыхал из стеклянной трубки, подсоединенной к миниатюрному очистительному барботажному аппарату, стоявшему перед ним на столе.
   - Позвольте мне представить капитана Форкерея, - сказал Чайлд. - Капитан, это Ричард Свифт и ... гм, доктор Трентиньян.
   - Рад с вами познакомиться, - сказал я, перегибаясь через стол, чтобы пожать Форкерею руку. Его рукопожатие было похоже на холодную хватку кальмара.
   - Капитан - ультра, хозяин субсветовика "Аполлион", который в настоящее время находится на орбите вокруг Йеллоустоуна, - добавил Чайлд.
   Трентиньян воздержался от того, чтобы приблизиться к нему.
   - Стесняетесь, доктор? - сказал Форкерей, его голос был одновременно глубоким и надтреснутым, как треснувший колокол.
   - Нет, просто осторожничаю. Общеизвестно, что у меня есть враги среди ультра.
   Трентиньян снял шляпу и деликатно погладил себя по макушке, словно приглаживая выбившиеся волосы. На его голове-маске были вылеплены серебряные волны, так что он напоминал щеголя эпохи Регентства в парике, обмакнутом в ртуть.
   - У вас повсюду враги, - сказал Форкерей между булькающими вдохами. - Но я не питаю к вам личной неприязни за ваши зверства и гарантирую, что моя команда окажет вам такую же любезность.
   - Очень любезно с вашей стороны, - сказал Трентиньян, прежде чем пожать руку ультра в течение минимального времени, совместимого с вежливостью. - Но почему меня должна волновать ваша команда?
   - Не обращай на это внимания. - Теперь говорила одна из двух женщин. - Кто этот парень и почему все его ненавидят?
   - Позвольте мне представить Хирц, - сказал Чайлд, указывая на говорившую женщину. Она была достаточно мала, чтобы сойти за ребенка, за исключением того, что ее лицо явно принадлежало взрослой женщине. Она была одета в строгую, облегающую черную одежду, которая только подчеркивала ее миниатюрное телосложение. - Хирц - за неимением лучшего слова - наемница.
   - Если не считать того, что я предпочитаю думать о себе как о специалисте по поиску информации. Специализируюсь на тайном проникновении для высокопоставленных корпоративных клиентов из Сверкающего пояса - иногда на физическом шпионаже. Однако в основном я та, кого раньше называли хакером. А еще я чертовски хороша в своей работе. - Хирц сделала паузу, чтобы отхлебнуть немного вина. - Но хватит обо мне. Кто этот серебряный чувак, и что Форкерей имел в виду, говоря о зверствах?
   - Вы серьезно хотите сказать, что не знаете о репутации Трентиньяна? - спросил я.
   - Эй, послушай. Я застываю в перерывах между заданиями. Это значит, что я пропускаю большое количество дерьма, которое происходит в Городе Бездны. Смирись с этим.
   Я пожал плечами и - одним глазом поглядывая на самого доктора - рассказал Хирц все, что мне было известно о Трентиньяне. Я рассказал о начале его карьеры кибернетика-экспериментатора, о том, как его репутация бесстрашного новатора в конечном итоге привлекла к нему внимание Кэлвина Силвеста.
   Кэлвин завербовал Трентиньяна в свою собственную исследовательскую группу, но сотрудничество не было счастливым. Желание Трентиньяна найти окончательное слияние плоти и машины стало навязчивым; даже, как говорили некоторые, извращенным. После скандала, связанного с экспериментами на несогласных испытуемых, Трентиньян был вынужден продолжать свою работу в одиночку, его методы были слишком экстремальными даже для Кэлвина.
   Итак, Трентиньян залег на дно и продолжил свои ужасные эксперименты со своим единственным оставшимся объектом.
   С собой.
   - Итак, давайте посмотрим, - сказала последняя гостья. - Кто у нас тут? Одержимый и сбитый с толку кибернетик со склонностью к экстремальным модификациям. Специалист по вторжениям, обладающий талантом проникать в высокозащищенные - и опасные - среды. Человек, имеющий в своем распоряжении космический корабль и команду для управления им.
   Затем она посмотрела на Чайлда, и, хотя ее взгляд был отведен в сторону, я залюбовался прекрасным, смутно знакомым профилем ее лица. Ее длинные волосы были прозрачно-черными, как межзвездное пространство, и откинуты с лица украшенной драгоценными камнями заколкой, которая мерцала созвездием встроенных пастельных огней. Кто она такая? Я был уверен, что мы уже встречались один или, может быть, два раза раньше. Возможно, мы проходили мимо друг друга среди святынь Памятника Восьмидесяти, навещая умерших.
   - И Чайлд, - продолжила она. - Человек, когда-то известный своей любовью к сложным испытаниям, но долгое время считавшийся мертвым. - Затем она обратила на меня свой пронзительный взгляд. - И, наконец, ты.
   - Кажется, я вас знаю... - сказал я, ее имя вертелось у меня на кончике языка.
   - Конечно, знаешь. - Ее взгляд внезапно стал презрительным. - Я Селестина. Когда-то мы были женаты.
  
   Все это время Чайлд знал, что она здесь.
   - Вы не возражаете, если я спрошу, в чем дело? - сказал я, изо всех сил стараясь звучать как можно более разумно, а не как человек, находящийся на грани потери самообладания в вежливой компании.
   Селестина отдернула руку, как только я пожал ее. - Роланд пригласил меня сюда, Ричард. Точно так же, как он поступил с тобой, с теми же завуалированными намеками на то, что он что-то нашел.
   - Но ты же...
   - Твоя бывшая жена? - кивнула она. - Что именно ты помнишь, Ричард? Знаешь, до меня доходили самые странные слухи. Что ты приказал стереть меня из своей долговременной памяти.
   - Я приказал подавить тебя, а не удалять. Есть тонкое различие.
   Она понимающе кивнула. - Так я понимаю.
   Я посмотрел на других гостей, которые наблюдали за нами. Даже Форкерей ждал, трубка его аппарата в ожидании застыла в дюйме от его рта. Они ждали, что я что-нибудь скажу, что угодно.
   - Почему именно ты здесь, Селестина?
   - Ты не помнишь, не так ли?
   - Не помню что?
   - То, чем я обычно занималась, Ричард, когда мы были женаты.
   - Признаюсь, да, не помню.
   Чайлд кашлянул. - Твоя жена, Ричард, была так же очарована пришельцами, как и ты. Она была одним из ведущих специалистов города по жонглерам образами, хотя была слишком скромна, чтобы признаться в этом самой. - Он сделал паузу, очевидно, спрашивая у Селестины разрешения продолжить. - Она посетила их задолго до того, как вы познакомились, проведя несколько лет своей жизни на исследовательской станции на Спиндрифте. Ты плавала с жонглерами, не так ли, Селестина?
   - Один или два раза.
   - И позволила им перестроить свой разум, преобразовав его нервные пути во что-то глубоко - хотя обычно и временно - чуждое.
   - Это было не так уж и важно, - сказала Селестина.
   - Нет, если бы вам посчастливилось, чтобы это случилось с вами, нет. Но для кого-то вроде Ричарда, который жаждал узнать об инопланетянах всеми фибрами души, это было бы чем угодно, только не обыденностью. - Он повернулся ко мне. - Разве это не правда?
   - Признаю, я многое бы отдал, чтобы ощутить общение с жонглерами, - сказал я, зная, что отрицать это бессмысленно. - Но это просто было невозможно. У моей семьи не было средств, чтобы отправить меня в один из миров жонглеров, и организации, которые обычно могли бы профинансировать такого рода поездку - например, Институт Силвеста, - обратили свое внимание на что-то другое.
   - В таком случае Селестине крупно повезло, не так ли?
   - Не думаю, что кто-то стал бы это отрицать, - сказал я. - Размышлять о форме инопланетного сознания - это одно; но пить его, купаться в его потоке - познавать его близко, как любовник... - Я на мгновение умолк. - Подожди минутку. Разве ты не должна быть на Ресургеме, Селестина? У экспедиции нет времени съездить туда и вернуться обратно.
   Она посмотрела на меня с восхищением, прежде чем ответить: - Я никогда там не была.
   Чайлд наклонился и наполнил мой бокал. - Ей отказали в последнюю минуту, Ричард. Силвест затаил злобу на всех, кто посещал жонглеров; он внезапно решил, что все они не уравновешены и им нельзя доверять.
   Я с удивлением посмотрел на Селестину. - Значит, все это время?..
   - Я была здесь, в Городе Бездны. О, не выгляди таким подавленным, Ричард. К тому времени, как я узнала, что мне отказали, ты уже решил вычеркнуть меня из своего прошлого. Так было лучше для нас обоих.
   - Но этот обман...
   Чайлд успокаивающе положил руку мне на плечо. - Там ничего такого не было. Она просто больше не выходила на связь. Никакой лжи, никакого обмана, не за что держать обиду.
   Я сердито посмотрел на него. - Тогда какого черта она здесь делает?
   - Потому что так случилось, что мне нужен человек, обладающий навыками, которыми жонглеры наделили Селестину.
   - Что включает в себя? - спросил я.
   - Исключительные математические способности.
   - И почему это может быть полезно?
   Чайлд повернулся к ультра, показывая, что мужчина должен убрать свой пузырящийся аппарат.
   - Я собираюсь показать вам.
  
   На столе стояла старинная голопроекционная система. Чайлд раздавал зрителям бинокли, похожие на лорнетки, и, подобно многим близоруким любителям оперы, мы изучали призраки, которые возникали над полированной поверхностью из красного дерева.
   Звезды: их неисчислимое множество - твердые белые и кроваво-красные драгоценные камни, рассыпанные кружевными узорами по глубокому бархатно-синему цвету.
   Чайлд рассказывал:
   - Почти два с половиной столетия назад мой дядя Джайлс, чью несколько пессимистичную работу вы уже видели, принял важное решение. Он приступил к тому, что мы в семье называли Программой, и то только в условиях крайней секретности.
   Чайлд сказал нам, что Программа была попыткой тайного исследования дальнего космоса.
   Джайлс задумал эту работу, финансируя ее непосредственно из средств семьи. Он сделал это с такой изобретательностью, что кажущееся богатство дома Чайлдов ни разу не пошатнулось, даже когда Программа вступила в свою самую дорогостоящую фазу. Лишь несколько избранных членов династии Чайлдов даже знали о существовании Программы, и со временем это число сокращалось.
   Основная часть денег была выплачена ультра, которые к тому времени уже превратились в мощную группировку.
   Они построили автономные космические зонды-роботы в соответствии с желаниями этого дяди, а затем запустили их к различным целевым системам. Ультра могли бы доставить его зонды в любую систему, находящуюся в пределах досягаемости их кораблей-субсветовиков, но весь смысл операции состоял в том, чтобы ограничить информацию о любых возможных открытиях только семьей. Таким образом, посланники пересекли космос самостоятельно, со скоростью, составляющей лишь малую долю скорости света, и все цели, к которым они были отправлены, были плохо исследованными системами на изрезанном краю обитаемого космоса.
   Зонды замедлялись с помощью солнечных парусов, выбирали наиболее интересные миры для исследования, а затем выходили на орбиты вокруг них.
   С них высаживались роботы, оснащенные для выживания на поверхности в течение многих десятилетий.
   Чайлд махнул рукой через стол. Линии расходились лучами от одного из более красных солнц на дисплее, которое, как я предположил, было звездой Йеллоустоуна. Линии тянулись к другим звездам, образуя трехмерный алый одуванчик шириной в несколько десятков световых лет.
   - Эти машины, должно быть, были достаточно разумными, - сказала Селестина. - Особенно по меркам того времени.
   Чайлд энергично кивнул. - О, так и было. Хитрые маленькие негодяи. Ловкие, скрытные и старательные. Они должны были быть такими, чтобы действовать так далеко от человеческого надзора.
   - И полагаю, они что-то нашли? - спросил я.
   - Да, - раздраженно сказал Чайлд, как фокусник, чья тщательно отрепетированная скороговорка была испорчена настойчивым перебиванием. - Но не сразу. Джайлс, конечно, не ожидал, что это произойдет немедленно - посланникам потребовались бы десятилетия, чтобы достичь ближайших систем, к которым они были назначены, и все равно нужно было бы учитывать временную задержку связи. Так что мой дядя смирился с сорокалетним или пятидесятилетним ожиданием, и это было ошибкой с оптимистической стороны. - Он сделал паузу и отхлебнул вина. - Так уж получилось, что я был чертовски оптимистичен. Прошло пятьдесят лет... потом шестьдесят... Но ни о чем сколько-нибудь значимом в Йеллоустоун так и не сообщили, по крайней мере, при его жизни. Иногда посланники действительно находили что-то интересное, но к тому времени другие исследователи-люди обычно натыкались на ту же находку. И по мере того, как шли десятилетия, а посланникам не удавалось оправдать свое изобретение, мой дядя становился все более сентиментальным и озлобленным.
   - Никогда бы не подумала, - сказала Селестина.
   - В конце концов он умер - ожесточенный и обиженный; чувствуя, что вселенная сыграла с ним какую-то отвратительную космическую шутку. Он мог бы прожить еще пятьдесят или шестьдесят лет при правильном лечении, но я думаю, к тому времени он уже знал, что это будет пустой тратой времени.
   - Ты инсценировал свою смерть полтора столетия назад, - сказал я. - Разве ты не говорил мне, что это как-то связано с семейным бизнесом?
   Он кивнул в мою сторону. - Именно тогда мой дядя рассказал мне об этой Программе. До тех пор я ничего об этом не знал - не слышал даже малейшего намека на слухи. Ни у кого в семье этого не было. К тому времени, конечно, проект почти ничего нам не стоил, так что не было даже необходимости скрывать финансовые потери.
   - И что с тех пор?
   - Я поклялся не повторять ошибку моего дяди. Я решил спать до тех пор, пока машины не отправят ответный отчет, а затем снова заснуть, если отчет окажется ложной тревогой.
   - Спать? - спросил я.
   Он щелкнул пальцами, и целая стена комнаты отодвинулась, открывая стерильную, заполненную машинами камеру.
   Я изучил его содержимое.
   Там был саркофаг-рефрижератор для сна, вроде тех, что Форкерей и ему подобные использовали на борту своих кораблей, в сопровождении многочисленных сложных узлов сверкающего зеленого вспомогательного оборудования. Используя такой гроб, можно было бы продлить нормальную человеческую продолжительность жизни в четыреста с лишним лет на много столетий, хотя "сон в рефе" был сопряжен с определенными рисками.
   - Я провел полтора столетия в этом хитроумном устройстве, - сказал он, - просыпаясь каждые пятнадцать-двадцать лет всякий раз, когда поступал отчет от одного из посланников. Пробуждение - это самое худшее. Такое ощущение, что ты сделан из стекла; как будто следующее движение, которое ты сделаешь, следующий вдох, который ты сделаешь, заставит тебя разлететься на миллиард кусочков. Это всегда проходит, и ты всегда забываешь об этом через час, но в следующий раз легче не бывает. - Он заметно вздрогнул. - На самом деле, иногда мне кажется, что с каждым разом это становится все труднее.
   - Тогда ваше оборудование нуждается в обслуживании, - пренебрежительно сказал Форкерей. Я подозревал, что это был блеф. Ультра часто заплетали прядь волос в косу при каждом пересечении ими межзвездного пространства, пережив все мириады несчастий, которые могли постигнуть корабль. Но эта коса также символизировала каждый случай, когда они пробуждались из мертвых в конце путешествия.
   Они чувствовали боль так же остро, как и Чайлд, даже если и не были готовы признать это.
   - Сколько времени ты бодрствовал каждый раз? - спросил я.
   - Не более тринадцати часов. Обычно этого было достаточно, чтобы определить, было ли сообщение интересным или нет. Я позволял себе один или два часа, чтобы узнать новости о том, что происходит во вселенной в целом. Но я должен был быть дисциплинированным. Если бы я бодрствовал дольше, влечение к возвращению к городской жизни стало бы непреодолимым. Эта комната стала казаться мне тюрьмой.
   - Почему? - спросил я. - Конечно, субъективное время должно было пройти очень быстро?
   - Очевидно, Ричард, ты никогда не проводил много времени в криогенном сне. Конечно, когда ты заморожен, сознания нет, но переходы в холодное состояние и обратно подобны вечности, наполненной странными снами.
   - Но ты надеялся, что вознаграждение того стоит?
   Чайлд кивнул. - И в самом деле, вполне возможно, что так оно и было. Последний раз меня будили шесть месяцев назад, и с тех пор я не возвращался в палату. Вместо этого я потратил это время на сбор ресурсов и людей для весьма необычной экспедиции.
   Теперь он заставил таблицу изменить свою проекцию, увеличив масштаб одной конкретной звезды.
   - Я не буду утомлять вас каталожными номерами, достаточно сказать, что это система, о которой никто за этим столом - за возможным исключением Форкерея - скорее всего, не слышал. Там никогда не было человеческих колоний, и ни одно судно с экипажем никогда не приближалось к нему ближе чем на три световых года. По крайней мере, до недавнего времени.
   Изображение снова увеличилось, увеличиваясь с головокружительной скоростью.
   Планета, раздутая до размеров черепа, повисла над столом.
   Она была полностью окрашена в оттенки серого и бледно-ржавого, кое-где изрыта кратерами и выбоинами в результате ударов и, должно быть, очень древних процессов выветривания. Хотя имелся намек на следы атмосферы - дымчато-голубое гало, окружающее планету, - и хотя на обоих полюсах были ледяные шапки, мир не выглядел ни пригодным для жизни, ни привлекательным.
   - Веселенькое местечко, не правда ли? - сказал Чайлд. - Я называю его Голгофой.
   - Красивое имя, - сказала Селестина.
   - Но, к сожалению, не очень приятная планета. - Чайлд снова увеличил изображение, так что мы скользили по унылой, кажущейся безжизненной поверхности мира. - Довольно уныло, если честно. Она примерно такого же размера, как Йеллоустоун, и получает примерно такое же количество солнечного света от своей звезды. У нее нет луны. Поверхностная гравитация достаточно близка к одному g, так что вы не почувствуете разницы, когда наденете скафандр. Разреженная атмосфера из углекислого газа, и никаких признаков того, что там когда-либо что-то эволюционировало. На поверхность падает большое количество радиации, но это, пожалуй, единственная опасность для вас, с которой мы легко справимся. Голгофа тектонически мертва, и на ее поверхности уже несколько миллионов лет не было никаких крупных столкновений.
   - Звучит скучно, - сказала Хирц.
   - И очень вероятно, что так оно и есть, но дело не в этом. Видите ли, на Голгофе что-то есть.
   - Какого рода "что-то"? - спросила Селестина.
   - Вот такого рода, - сказал Чайлд.
   Оно появилось из-за горизонта.
   Оно было высоким и темным, его детали были неразличимы. Тот первый взгляд на него был подобен первому проблеску шпиля собора сквозь утренний туман. Поднимаясь, оно сужалось, превращаясь в тонкую шейку, а затем снова расширялось в луковицеобразное навершие, которое, в свою очередь, сужалось до острого, как игла, кончика.
   Хотя невозможно было сказать, насколько велика была эта штука или из чего она была сделана, совершенно очевидно, что это была структура, а не своеобразное биологическое или минеральное образование. На Гранд-Титоне огромное количество крошечных одноклеточных организмов сговорились создать башни из слизи, которые были самым известным природным объектом в этом мире, и хотя эти башни достигали впечатляющей высоты и часто имели странную форму, они безошибочно были продуктом бездумных биологических процессов, а не сознательного замысла. Сооружение на Голгофе было для этого слишком симметричным и совершенно уединенным. Если бы это было живое существо, я бы ожидал увидеть других, подобных ему, с доказательствами поддерживающей экологии различных организмов.
   Даже если бы это было ископаемое, умершее миллионы лет назад, я не мог бы поверить, что на всей планете найдется только одно.
   Нет. Эта штука определенно была помещена туда.
   - Какое-то сооружение? - спросил я Чайлда.
   - Да. Или машина. Это нелегко решить, - он улыбнулся. - Я называю это Кровавым шпилем. Выглядит почти невинно, не так ли? Пока не присмотришься повнимательнее.
   Мы закружились вокруг Шпиля, или что бы это ни было, рассматривая его со всех сторон. Теперь, когда мы подошли ближе, стало ясно, что поверхность предмета была тщательно проработана; узорчатая и текстурированная, с геометрически сложными формами, вокруг которых змеились кишечные трубки и ветвящиеся выпуклости, похожие на вены. В результате я потерял свою прежнюю уверенность в том, что это существо было небиологическим.
   Теперь это выглядело как некое мускулистое слияние животного и машины: нечто такое, что могло бы понравиться своей гротескностью сумасшедшему дяде Чайлда.
   - Какой он высоты? - спросил я.
   - Двести пятьдесят метров, - сказал Чайлд.
   Я увидел, что теперь на поверхности Голгофы появились крошечные отблески, почти похожие на металлические хлопья, упавшие со стены сооружения.
   - Что это такое? - спросил я.
   - Почему бы мне тебе не показать? - сказал Чайлд.
   Он увеличил изображение еще больше, пока отблески не превратились в отчетливые очертания.
   Они были людьми.
   Или - точнее - останками того, что когда-то было людьми. Невозможно было сказать, сколько их было. Все они были так или иначе изуродованы: раздавлены, обрезаны или разрезаны пополам; в одном или двух местах все еще виднелись изодранные остатки их скафандров. Тела сопровождались оторванными частями, часто в нескольких десятках метров от законного владельца.
   Это было так, как если бы их отшвырнули в порыве гнева.
   - Кто это были? - спросил Форкерей.
   - Экипаж, который случайно притормозил в этой системе, чтобы произвести ремонт щита, - сказал Чайлд. - Их капитана звали Аргайл. Они невзначай наткнулись на Шпиль и начали исследовать его, полагая, что в нем содержится нечто, представляющее огромную технологическую ценность.
   - И что с ними случилось?
   - Они заходили внутрь небольшими группами, иногда поодиночке. Внутри Шпиля они прошли через ряд испытаний, каждое из которых было сложнее предыдущего. Если они совершали ошибку, Шпиль наказывал их. Наказания изначально были мягкими, но постепенно становились все более жестокими. Хитрость заключалась в том, чтобы знать, когда признать поражение.
   Я наклонился вперед. - Откуда ты все это знаешь?
   - Потому что Аргайл выжил. Недолго, надо признать, но достаточно долго, чтобы моя машина смогла извлечь из него хоть какой-то смысл. Видите ли, все это время она была на Голгофе - наблюдала за прибытием Аргайла, пряталась и записывала их, когда они противостояли Шпилю. И она наблюдала, как он выползал из Шпиля незадолго до того, как был выброшен последний из его коллег.
   - Я не уверен, что готов доверять показаниям машины или умирающего человека, - сказал я.
   - Ты и не обязан, - ответил Чайлд. - Тебе нужно только принять во внимание свидетельство своих глаз. Ты видишь эти следы в пыли? Все они ведут в Шпиль, и почти ни один не ведет к телам.
   - Что это значит? - спросил я.
   - Это означает, что они проникли внутрь, как утверждал Аргайл. Обратите также внимание на то, как распределяются останки. Не все они находятся на одинаковом расстоянии от Шпиля. Должно быть, они были выброшены с разной высоты, что позволяет предположить, что некоторые из них оказались ближе к вершине, чем другие. Опять же, это согласуется с рассказом Аргайла.
   С замирающим чувством неизбежности я понял, к чему все это ведет. - И ты хочешь, чтобы мы отправились туда и выяснили, чем это они так заинтересовались. Это все?
   Он улыбнулся. - Ты слишком хорошо меня знаешь, Ричард.
   - Я думал, что понял. Но нужно быть совсем сумасшедшим, чтобы захотеть приблизиться к этой штуке.
   - Сумасшедшим? Возможно. Или просто очень, очень любопытным. Вопрос в том... - Он сделал паузу и перегнулся через стол, чтобы наполнить мой бокал, все это время сохраняя зрительный контакт. - И каким ты себя чувствуешь?
   - Ни тем, ни другим, - сказал я.
  
   Но Чайлд умел быть убедительным. Месяц спустя я был заморожен на борту корабля Форкерея.
  
  

ДВА

  
   Мы вышли на орбиту вокруг Голгофы.
   Оттаяв после сна в "рефе", мы собрались позавтракать, отправившись на внутренних капсулах в конференц-зал субсветовика.
   Там были все, включая Трентиньяна и Форкерея, причем последний вдыхал из того же впечатляющего набора колб, реторт и спиральных трубок, которые он привез с собой в Йеллоустоун. Трентиньян не спал с остальными из нас, но выглядел ничуть не изможденным. По словам Чайлда, у него были свои собственные довольно специфические требования к сантехнике, несовместимые со стандартными системами гроба-рефрижератора.
   - Ну, и как все прошло? - спросил Чайлд, по-товарищески обнимая меня за плечи.
   - Все настолько... ужасно, как я и предполагал. - Мой голос был невнятным, предложения формировались целую вечность в той части моего мозга, которая отвечала за речь. - Все еще немного расплывчато.
   - Что ж, мы скоро это исправим. Трентиньян может синтезировать лекарственный настой для активизации этих нервных функций, не так ли, доктор?
   Трентиньян посмотрел на меня своим красивым, неподвижным, как маска, лицом. - Это не составило бы никакого труда, мой дорогой друг...
   - Спасибо. - Я взял себя в руки; в моем сознании всплыли полузабытые образы неудачных кибернетических экспериментов, которые принесли Трентиньяну его дурную славу. От мысли о том, как он вкачивает крошечные устройства в мой череп, у меня по коже побежали мурашки. - Но пока я воздержусь от этого. Без каких-либо обид.
   - И абсолютно ничего обидного. - Трентиньян указал на свободный стул. - Давайте. Присаживайтесь с нами и присоединяйтесь к обсуждению. Тема, довольно интересная, - это сны, которые кое-кто из нас пережил по дороге сюда.
   - Сны...? - спросил я. - Я думал, это только у меня так. Я был не единственным?
   - Нет, - сказала Хирц, - ты был не единственным. В одном из них я была на Луне. Земной, я думаю. И я продолжала пытаться проникнуть внутрь этой инопланетной структуры. Эта чертова штука продолжала убивать меня, но я всегда возвращалась внутрь, как будто каждый раз меня воскрешали к жизни только ради этого.
   - Мне приснился тот же сон, - удивленно сказал я. - И был еще один сон, в котором я был внутри чего-то вроде... - Я замолчал, ожидая, пока слова соберутся у меня в голове. - Что-то вроде подземной гробницы. Я помню, как за мной гнался по коридору огромный каменный шар, который собирался перекатиться через меня.
   Хирц кивнула. - Тот сон со шляпой, верно?
   - Боже мой, да. - Я ухмыльнулся, как сумасшедший. - Я потерял свою шляпу и почувствовал это нелепое желание спасти ее!
   Селестина посмотрела на меня с чем-то средним между ледяной отстраненностью и откровенной враждебностью. - У меня тоже такое было.
   - И у меня, - сказала Хирц, посмеиваясь. - Но я сказала, к черту шляпу. Извините, но с теми деньгами, которые платит нам Чайлд, покупка новой не будет для меня самой большой проблемой.
   Последовал неловкий момент, поскольку только Хирц, казалось, чувствовала себя вполне комфортно, обсуждая щедрые гонорары, которые Чайлд назначил в качестве оплаты экспедиции. Первоначальные суммы были достаточно большими, но по возвращении в Йеллоустоун мы все получим в девять раз больше; с поправкой на любую инфляцию, которая может произойти за время - от шестидесяти до восьмидесяти лет, - необходимое, по словам Чайлда, для путешествия.
   Щедро, да.
   Но я думаю, Чайлд знал, что некоторые из нас присоединились бы к нему даже без этого, по общему признанию, приятного бонуса.
   Селестина нарушила молчание, повернувшись к Хирц. - У тебя тоже была история про кубики?
   - Господи, да, - сказала специалист по проникновению, словно внезапно вспомнив. - Кубики. А как насчет тебя, Ричард?
   - Действительно, - ответил я, вздрогнув при воспоминании об этом. Я был одним из группы людей, запертых в бесконечной череде кубических комнат, многие из которых содержали смертельные сюрпризы. - На самом деле я был разрезан на куски ловушкой. Нарезан кубиками, если я точно помню.
   - Да. Это точно не входит в мою десятку лучших способов умереть.
   Чайлд кашлянул. - Я чувствую, что должен извиниться за свои сны. Это были рассказы, которые я вложил в ваши умы - за исключением доктора Трентиньяна - во время перехода в наркотический сон и после него.
   - Рассказы? - спросил я.
   - Я адаптировал их из разных источников, думая, что они помогут нам всем настроиться на то, что ждет нас впереди.
   - Ты имеешь в виду отвратительную смерть? - спросила Хирц.
   - Вообще-то, решаю проблемы. - Говоря это, Чайлд подавал черный как смоль кофе, как будто все, что нам предстояло, - это умеренно бодрящая прогулка. - Конечно, ничто из того, что содержалось в снах, вряд ли отражает то, что мы найдем внутри Шпиля... но разве ты не чувствуешь себя лучше оттого, что они у тебя были?
   Я немного поразмыслил над этим вопросом, прежде чем ответить.
   - Нет, не совсем, - сказал я.
  
   Тринадцать часов спустя мы были на поверхности, осматривая костюмы, которые Форкерей предоставил для экспедиции.
   Это были изящные белые приспособления, бронированные, оснащенные двигателем и достаточным интеллектом, чтобы одурачить целую комнату кибернетиков. Они обволакивают вас, образуя бесшовную белую поверхность, которая придает владельцу вид фигурки, вылепленной из мыла. Костюмы быстро усваивали, как вы двигаетесь, все время подстраиваясь и предвосхищая ситуацию, как идеальные партнеры по танцу.
   Форкерей сказал нам, что каждый скафандр способен поддерживать жизнь своего владельца почти неограниченное время; что скафандр будет перерабатывать отходы жизнедеятельности организма по почти идеальному замкнутому циклу и может даже заморозить своего владельца, если обстоятельства того требуют. Они могли летать и защищали своего пользователя практически от любой внешней среды, начиная от вакуума и заканчивая давлением в самом глубоком океане.
   - А как насчет оружия? - спросила Селестина, как только нам показали, как заставить костюмы выполнять наши приказы.
   - Оружие? - непонимающе спросил Форкерей.
   - Я слышала об этих костюмах, капитан. Предполагается, что в них достаточно огневой мощи, чтобы разнести на части небольшую гору.
   Чайлд кашлянул. - Боюсь, там не будет никакого оружия. Я попросил Форкерея снять его с костюмов. И никаких режущих инструментов тоже. И вы не сможете добиться такого же успеха с помощью грубой силы, как с неизмененным костюмом. Сервоприводы этого не допустят.
   - Я не уверена, что понимаю. Ты ставишь нас в затруднительное положение, прежде чем мы войдем?
   - Нет, отнюдь нет. Я просто соблюдаю правила, установленные Шпилем. Видите ли, он не допускает внутрь себя оружие - или что-либо еще, что может быть использовано против него, например термоядерные горелки. Он чувствует такие вещи и действует соответственно. Это очень умно.
   Я посмотрел на него. - Это что, догадки?
   - Конечно, нет. Аргайл уже многому научился. Нет смысла снова совершать те же ошибки, не так ли?
   - Я все еще не понимаю этого, - сказала Селестина, когда мы собрались у шаттла, стоя, как множество статуэток из белого мыла. - Зачем вообще бороться с этим существом на его собственных условиях? На корабле Форкерея наверняка есть оружие, которое мы могли бы использовать с орбиты; мы могли бы вскрыть его, как тушу.
   - Да, - сказал Чайлд, - и в процессе уничтожить все, ради чего мы проделали такой долгий путь?
   - Я не говорю о том, чтобы стереть это с лица Голгофы. Я просто говорю о чистом хирургическом вскрытии.
   - Это не сработает. Шпиль - это живое существо, Селестина. Или, по крайней мере, машинный интеллект на много порядков умнее всего, с чем мы сталкивались до сих пор. Он не потерпит, чтобы против него применяли насилие. Аргайл многому научился.
   Даже если он не сможет защитить себя от таких атак - а мы этого не знаем, - он наверняка уничтожит то, что в нем содержится. Мы все равно потеряем все.
   - Но все равно... никакого оружия?
   - Не совсем, - сказал Чайлд, постукивая себя по лбу в области костюма. - В конце концов, у нас все еще есть наш разум. Вот почему я собрал эту команду. Если бы грубой силы было достаточно, мне не пришлось бы рыскать по Йеллоустоуну в поисках таких свирепых умов.
   Хирц заговорила из своей собственной, уменьшенной версии бронекостюма. - Тебе бы лучше не издеваться.
  
   - Форкерей? - сказал Чайлд. - Мы уже почти на месте. Опустите нас на поверхность в двух километрах от основания Шпиля. Оставшееся расстояние мы преодолеем пешком.
   Форкерей исполнил распоряжение, разрушив треугольную формацию внизу. Наши костюмы были подчинены его скафандру, но теперь мы восстановили независимый контроль.
   Сквозь многочисленные слои брони и подкладки костюма я ощущал грубую текстуру земли под ногами. Я поднял руку в толстой перчатке и почувствовал, как ветерок разреженной атмосферы Голгофы ласкает мою ладонь. Тактильная передача была безупречной, и когда я двигался, костюм действовал вместе со мной так ловко, что у меня не возникало ощущения, будто он мне мешает. Обзор был не менее впечатляющим, поскольку костюм проецировал изображение непосредственно в поле моего зрения, а не заставлял меня смотреть через визор.
   Полоса в верхней части моего поля зрения показывала обзор на триста шестьдесят градусов вокруг меня, и я мог увеличить любую его часть почти не задумываясь. Различные наложения - сонарные, радарные, тепловизионные, гравиметрические - можно было бы с такой же легкостью проецировать поверх существующего поля зрения. Если бы я посмотрел вниз, то мог бы даже попросить костюм убрать меня с изображения, чтобы я мог рассмотреть сцену с бестелесной точки зрения. Пока мы шли, костюм отбрасывал на пейзаж узоры света: неоновую гравюру, которая время от времени сгущалась вокруг камня странной формы или своеобразного узора разметки на земле. После нескольких минут этого я настроил порог бдительности костюма на то, что, по моему мнению, было полезным уровнем защиты, не слишком тревожным и не слишком самодовольным.
   На земле Чайлд и Форкерей взяли инициативу в свои руки. Их было бы трудно различить, но мой скафандр частично стер их костюмы, так что они, казалось, ходили незащищенными, если не считать призрачной второй кожи. Когда они смотрели на меня, они воспринимали ту же самую согласованную иллюзию.
   Трентиньян следовал немного позади, двигаясь с автоматической скованностью, к которой я уже почти привык.
   Селестина последовала за мной, пропустив меня чуть вперед.
   Хирц замыкала шествие, маленькая и смертоносная и - теперь, когда я узнал ее немного лучше, - совершенно не похожая ни на одного из немногих детей, которых я когда-либо встречал.
   А впереди - растущее, постоянно растущее - было то, ради чего мы прежде всего проделали весь этот путь.
   Конечно, его было видно задолго до того, как мы приземлились. В конце концов, Шпиль был высотой в четверть километра. Но я думаю, что мы все предпочли игнорировать это; вычеркнуть из нашего восприятия, пока не подошли намного ближе. Только сейчас мы позволили этим ментальным щитам рухнуть, заставив наше воображение столкнуться с фактом существования башни Шпиля.
   Огромный и бесшумный, он вонзался в небо.
   Все было во многом так, как показывал нам Чайлд, за исключением того, что казалось бесконечно более массивным, бесконечно более настоящим. Мы все еще находились в четверти километра от основания этой штуки, и все же расширяющийся верх - луковицеобразное навершие - казалось, нависал над нами, постоянно готовый упасть и раздавить нас. Эффект усугублялся редкими высотными облаками, которые проплывали над головой, извиваясь в быстрых, тонких струйных потоках Голгофы. Вся башня Шпиля выглядела так, словно вот-вот рухнет. Долгое мгновение мы впитывали необъятность того, что предстало перед нами, - его огромный возраст; его огромная, затаенная способность причинять вред - сама идея попытаться достичь вершины казалась неприятно близкой к безумию.
   Затем тихий, рассудительный голос напомнил мне, что именно к такому эффекту стремились бы строители Шпиля.
   Зная это, было немного легче сделать следующий шаг ближе к основанию.
  
   - Ну что ж, - сказала Селестина. - Похоже, мы нашли Аргайла.
   Чайлд кивнул. - Да. Или то, что осталось от бедного ублюдка.
   К тому времени мы нашли несколько частей тела, но эта была единственной, близкой к входу. Он потерял ногу внутри Шпиля, но смог доползти до выхода, прежде чем сочетание кровотечения и удушья убило его. Именно здесь - умирая - он дал интервью посланнику Чайлда, который только тогда появился из своего укрытия.
   Возможно, он вообразил себя в присутствии доброжелательного стального ангела.
   Он не очень хорошо сохранился. На Голгофе не было ни бактериальной жизни, ни чего-либо, что можно было бы мягко назвать погодой, но были свирепые пыльные бури, и они, должно быть, периодически покрывали и обнажали тело, очищая его в процессе. Части его скафандра отсутствовали, а шлем треснул, обнажив череп. Кое-где к кости прилипли тонкие, как бумага, кусочки кожи, но недостаточно, чтобы можно было предположить, что это лицо.
   Чайлд и Форкерей с беспокойством рассматривали труп, в то время как Трентиньян опустился на колени и осмотрел его более подробно. Плавающая камера, принадлежащая ультра, парила кругом, наблюдая за происходящим с помощью множества плотно упакованных линз.
   - Что бы ни оторвало ему ногу, оно сделало это чисто, - доложил врач, отодвигая рваные слои ткани костюма мужчины, чтобы обнажить культю. - Посмотрите, как кость и мышца были аккуратно разрезаны в одной плоскости, словно геометрический разрез в платоновом теле? Я бы предположил, что за это был ответственен лазер, за исключением того, что не вижу никаких признаков прижигания. Такую же точность среза могла бы обеспечить струя воды под высоким давлением или даже чрезвычайно острое лезвие.
   - Очаровательно, док, - сказала Хирц, опускаясь рядом с ним на колени. - Держу пари, тебе тоже было чертовски больно, не так ли?
   - Не обязательно. Степень боли будет сильно зависеть от того, каким образом были усечены нервные окончания. Шок, по-видимому, не был основной причиной кончины этого человека. - Доктор Трентиньян потрогал пальцами остатки красной тканевой повязки немного выше конца ноги. - И кровопотеря не была такой быстрой, как можно было ожидать, учитывая отсутствие прижигания. Эта повязка, скорее всего, была жгутом, вероятно, наложенным из медицинской аптечки его костюма. В тот же набор почти наверняка входили анальгетики.
   - Однако этого было недостаточно, чтобы спасти его, - сказал Чайлд.
   - Да. - Трентиньян встал, и его подъем напомнил мне движение на эскалаторе. - Но вы должны признать, что он справился довольно хорошо, учитывая все препятствия.
  
   На протяжении большей части своей высоты Кровавый шпиль был не толще нескольких десятков метров, а чуть ниже похожей на луковицу верхней части - даже значительно уже. Но, подобно тонкой шахматной фигуре, его нижние части значительно раздулись, образуя широкое основание. Эта похожая на подиум масса была примерно пятидесяти метров в диаметре: пятая часть высоты сооружения. Издалека казалось, что он прочно опирается на основание: могучий обелиск, требующий самого глубокого фундамента, чтобы закрепить его на земле.
   Но этого не произошло.
   Основание шпиля вообще не касалось поверхности Голгофы, а парило над ней на расстоянии пяти или шести полных метров в воздухе. Это было так, как если бы кто-то построил здание немного выше земли, убрал сваи, и оно просто осталось там.
   Мы все уверенно направились к краю, а затем остановились; никто из нас сразу не захотел ступить под этот навес.
   - Форкерей? - сказал Чайлд.
   - Да?
   - Давай посмотрим, что скажет этот твой дрон.
   Форкерей запустил свою плавающую камеру под обод кругом вокруг нижней стороны шпиля по лениво расширяющейся спирали. Время от времени он касался основания струей лазерного света, а один или два раза даже соприкасался с ним, скользя по плоской поверхности. Форкерей оставался бесстрастным, слегка опустив взгляд, пока впитывал данные, отправляемые обратно в его скафандр.
   - Ну? - спросила Селестина. - Что, черт возьми, мешает этому продолжаться?
   Форкерей шагнул под бортик. - Никаких полей; нет даже незначительного возмущения собственной магнитосферы Голгофы. Никаких существенных изменений в локальном гравитационном векторе также не произошло. И - прежде чем мы предпримем более изощренные действия, чем это строго необходимо, - здесь нет скрытых опор.
   Селестина помолчала несколько мгновений, прежде чем ответить: - Хорошо. Что, если Шпиль ничего не весит? Здесь есть воздух; соглашусь с вами, его немного - но что, если Шпиль по большей части полый? Там может быть достаточно плавучести, чтобы заставить эту штуку плавать, как воздушный шар.
   - Его нет, - сказал Форкерей, разжимая кулак, чтобы поймать шарик камеры, который влетел в его ладонь, как дрессированная пустельга. - Что бы ни было над нами, это твердая материя. Я не могу определить его массу, но он заметно блокирует поток космических лучей, и сквозь него не может видеть ни один из наших методов сканирования.
   - Форкерей прав, - сказал Чайлд. - Но я понимаю твое нежелание принимать это, Селестина. Это совершенно нормально - испытывать чувство отрицания.
   - Отрицание?
   - То, с чем мы сталкиваемся, действительно чуждо. Но боюсь, что ты справишься с этим точно так же, как это сделал я.
   - Я переживу это, когда захочу, - сказала Селестина, присоединяясь к Форкерею под темным потолком.
   Она подняла голову и огляделась по сторонам, не столько как человек, любующийся фреской, сколько как мышь, съежившаяся под ботинком.
   Но я точно знал, о чем она думала.
   За четыре столетия путешествий в дальний космос были зафиксированы не более чем проблески инопланетной разумности. Мы давно подозревали, что они где-то там есть. Но с годами это подозрение становилось все менее пылким; мир за миром обнаруживали лишь слабые, изъеденные временем следы культур, которые, возможно, когда-то были славными, но теперь были полностью уничтожены. Жонглеры образами явно были продуктом интеллекта, но сами по себе не обязательно были разумны. И - хотя в далеком прошлом они были распространены от звезды к звезде - теперь они не зависели ни от какой известной нам технологии. Укутанные были немногим лучше: скрытные умы, заключенные в коконы из реструктурированного пространства-времени.
   Их никто никогда не видел мельком, и их природа и намерения оставались тревожно неясными.
   И все же Кровавый шпиль был другим.
   При всей своей странности, при всем том, что это высмеивало наши мелкие предположения о том, как должны вести себя материя и гравитация, это была явно искусственная вещь. И, сказал я себе, если ему до сих пор удавалось висеть над поверхностью Голгофы, то крайне маловероятно, что он выберет именно этот момент, чтобы рухнуть вниз.
   Я переступил порог, за мной последовали остальные.
   - Заставляет задуматься, что за существа его построили, - сказал я. - Были ли у них те же надежды и страхи, что и у нас, или они были настолько выше нас, что казались Богами.
   - Мне насрать, кто это построил, - сказала Хирц. - Я просто хочу знать, как попасть в эту чертову штуку. Есть какие-нибудь блестящие идеи, Чайлд?
   - Есть способ, - сказал он.
   Мы последовали за ним, пока не оказались маленькой, нервной кучкой под самым потолком. Раньше его не было видно, но прямо над нами виднелся круг абсолютной черноты на фоне простого мрака нижней стороны Шпиля.
   - Это? - произнесла Хирц.
   - Это единственный вход, - сказал Чайлд. - И это единственный способ выбраться отсюда живым.
   Я спросил: - Роланд, как именно Аргайл и его команда проникли внутрь?
   - Должно быть, они принесли что-то, на что можно было опереться. Лестницу или что-то в этом роде.
   Я огляделся по сторонам. - Сейчас от этого ничего не осталось, не так ли?
   - Нет, и это не имеет значения. Нам не нужно ничего подобного - только не с этими костюмами. Форкерей?
   Ультра кивнул и подбросил плавающую камеру вверх.
   Она взлетела и исчезла в отверстии. В течение нескольких секунд ничего не происходило, если не считать случайных вспышек красного света из отверстия. Затем появился шарик, снова опустившийся в руку Форкерея.
   - Там, наверху, комната, - сказал Форкерей. - С плоским полом, окружающим дыру. Она имеет двадцать метров в поперечнике, а потолок как раз такой высоты, чтобы мы могли стоять прямо. Там пусто. И есть что-то похожее на запечатанную дверь, ведущую из камеры в остальную часть Шпиля.
   - Можем ли мы быть уверены, что в нем нет ничего вредного? - спросил я.
   - Нет, - ответил Чайлд. - Но Аргайл сказал, что первая комната была безопасной. В этом нам просто придется поверить ему на слово.
   - И там, наверху, хватит места для всех нас?
   Форкерей кивнул. - Легко.
   Полагаю, в этом акте должно было быть больше церемоний, но не было ни ощущения значимости, ни даже дурного предчувствия, когда мы поднимались к потолку. Это было похоже на первый случайный шаг по прирученным склонам горы, не отягощенный никаким ощущением опасностей, которые, несомненно, подстерегали впереди.
   Внутри все было в точности так, как описывал Форкерей.
   В камере было темно, но плавающая камера обеспечивала некоторое освещение, и датчики наших костюмов смогли отобразить форму камеры и наложить эту информацию на наши поля зрения.
   Пол был металлическим, кое-где с вмятинами, а край, где он соприкасался с отверстием, был закругленным и изношенным.
   Я протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, ощутив твердый, тусклый сплав, который, тем не менее, казался поддающимся при достаточном давлении. Данные прокручивались на моем визуальном дисплее, сообщая мне, что температура пола была всего на сто пятнадцать градусов выше абсолютного нуля. Хемосенсор моей ладони сообщил, что пол в основном состоял из железа, с примесью углерода, сплетенного в аллотропные формы, которые он не мог сравнить ни с одной из известных ему. Там были микроскопические следы почти всех остальных стабильных изотопов периодической таблицы Менделеева, за странным исключением серебра. Все это было предположительно, поскольку, когда хемосенсор попытался снять микроскопический слой напольного покрытия для более детального анализа, он выдал серию сообщений об ошибках, которые становились все более интенсивными, прежде чем он замолчал.
   Я опробовал хемосенсор на части своего собственного костюма.
   Он перестал работать.
   - Исправь это, - проинструктировал я свой костюм, разрешая ему направлять на выполнение задачи все необходимые ресурсы.
   - Проблемы, Ричард? - спросил Чайлд.
   - Мой костюм поврежден. Незначительно, но раздражает. Не думаю, что Шпиль был слишком взволнован тем, что я взял его пробу.
   - Черт. Наверное, мне следовало предупредить тебя об этом. У команды Аргайла была такая же проблема. Ему также не нравится, когда его режут. Подозреваю, что ты отделался вежливым предупреждением.
   - Великодушно с твоей стороны, - сказал я.
   - Будь осторожен, ладно? - Затем Чайлд велел всем остальным отключить свои хемосенсоры до тех пор, пока не будет получено иное указание. Хирц поворчала, но все остальные спокойно приняли то, что должно было быть сделано.
   Тем временем я продолжил свой собственный осмотр комнаты, считая, что мне повезло, раз мой костюм не вызвал более сильной реакции. Круглая стена камеры была сделана из того, что выглядело как тот же твердый, тусклый сплав, лишенный деталей, за исключением того места, где она обрамляла то, что, очевидно, было дверью, приподнятой на метр над полом. К ней вели три каменные ступеньки.
   Сама дверь была шириной в один метр и, возможно, вдвое больше в высоту.
   - Привет, - сказала Хирц. - Почувствуй это.
   Она стояла на коленях, прижимая ладонь к полу.
   - Осторожнее, - сказал я. - Я только что сделал это и...
   - Я отключила хемосенсор и все такое, не волнуйся.
   - Тогда что же ты...
   - Почему бы тебе не нагнуться и не посмотреть самому?
   Мы все медленно опустились на колени и коснулись пола. Когда я ощущал его раньше, он был таким же холодным и мертвым, как пол склепа, но теперь это было не так. Теперь он вибрировал; как будто где-то не слишком далеко отсюда могучий двигатель разбивался вдребезги: турбина вот-вот вырвется из своих оков. Вибрация нарастала и спадала пульсирующими волнами. Примерно раз в тридцать секунд это достигало своего рода крещендо, как большой медленный вдох.
   - Оно живое, - сказала Хирц.
   - Только что все было по-другому.
   - Я знаю. - Хирц повернулась и посмотрела на меня. - Эта чертова штука только что проснулась, вот почему. Оно знает, что мы здесь.
  
  

ТРИ

  
   Я подошел к двери и впервые как следует рассмотрел ее.
   Ее пропорции были обнадеживающе нормальными, и нам требовалось лишь слегка наклониться, чтобы пройти внутрь. Но на данный момент дверь была закрыта гладким листом металла, который, предположительно, скользнул бы по ней, как только мы определимся, как ее открыть. Единственным ориентиром служила толстая металлическая рама двери, на которой были нанесены едва заметные геометрические знаки.
   Раньше я их не замечал.
   Метки были по обе стороны двери, на стойках рамы. Начиная снизу с левой стороны, там была точка - она была слишком аккуратно закруглена, чтобы быть случайной, - над ней равносторонний треугольник острием вниз, пятиугольник, а затем семиугольная фигура. С правой стороны были еще три фигуры с одиннадцатью, тринадцатью и двадцатью сторонами соответственно.
   - Ну? - спросил я. Хирц заглядывала мне через плечо. - Есть какие-нибудь блестящие идеи?
   - Простые числа, - сказал я. - По крайней мере, это самое простое объяснение, которое я могу придумать. Количество вершин фигур в левой рамке - это первые четыре простых числа: один, три, пять и семь.
   - А на другой стороне?
   Чайлд ответил за меня. - Одиннадцатигранная фигура - следующая в последовательности. Тринадцать - это на одно простое число больше, чем нужно, а двадцать - это вообще не простое число.
   - То есть ты хочешь сказать, что если мы выберем одиннадцать, то выиграем? - Хирц протянула руку, готовая прижать ее к самой нижней фигуре справа, до которой она могла дотянуться, не поднимаясь на три ступеньки. - Надеюсь, что остальные тесты будут такими же простыми...
   - Спокойнее, старушка. - Чайлд схватил ее за запястье. - Не следует слишком торопиться. Мы не должны ничего предпринимать, пока не придем к консенсусу. Согласна?
   Хирц отдернула свою руку. - Согласна...
   Потребовалось всего несколько минут, чтобы все согласились с тем, что одиннадцатигранная фигура была очевидным выбором. Селестина согласилась не сразу; она долго и пристально смотрела на правую рамку, прежде чем согласиться с первоначальным выбором.
   - Я просто хочу быть осторожной, вот и все, - сказала она. - Мы не можем ничего предполагать. Они могут мыслить справа налево, так что фигуры справа образуют последовательность, которую должны завершить фигуры слева. Или они могут мыслить по диагонали, или что-то еще менее очевидное [например, выбор двадцатигранника как единственного, у которого количество сторон не отражается простым числом].
   Чайлд кивнул. - И очевидный выбор не всегда может быть правильным. Возможно, существует более глубокая последовательность - что-то более элегантное, - чего мы просто не видим. Вот почему я хотел, чтобы Селестина была с нами. Если кто и разберется в этих тонкостях, так это она.
   Она повернулась к нему. - Только не слишком верь в те подарки, которые могли бы преподнести мне жонглеры, Чайлд.
   - Я не буду. Если только мне не придется. - Затем он повернулся к специалистке по проникновению, все еще стоявшей у рамы. - Хирц, можешь идти вперед.
   Она протянула руку и коснулась рамки, накрыв одиннадцатигранную фигурку ладонью.
   После паузы, от которой замирало сердце, раздался глухой стук, и я почувствовал, как пол завибрировал еще сильнее, чем раньше. Дверь тяжело скользнула в сторону, открывая еще одну темную комнату.
   Мы все огляделись, оценивая друг друга.
   Ничего не изменилось; никто из нас не получил никаких внезапных, серьезных травм.
   - Форкерей? - сказал Чайлд.
   Ультра знал, что он имел в виду. Он бросил плавающую камеру в открытый дверной проем и подождал несколько секунд, пока она не прилетела обратно в его руки.
   - Еще одна металлическая камера, значительно меньше этой. Пол находится на одном уровне с дверью, так что мы поднимемся примерно на метр в высоту. На противоположной стороне есть еще одна приподнятая дверь, опять же с маркировкой. Кроме этого, я не вижу ничего, за исключением голого металла.
   - А что на другой стороне этой двери? - сказал Чайлд. - На ней тоже есть какие-нибудь пометки?
   - Ничего такого, что смог бы разобрать дрон.
   - Тогда позволь мне стать подопытным кроликом. Я пройду, и мы посмотрим, что произойдет. Я предполагаю, что даже если дверь за мной закроется, я все равно смогу ее открыть. Аргайл сказал, что Шпиль никому не мешал уйти, при условии, что они не пытались попасть в новую комнату.
   - Попробуй и увидишь, - сказала Хирц. - Мы подождем с этой стороны. Если дверь за тобой закроется, мы дадим тебе минуту, а потом откроем ее сами.
   Чайлд поднялся по трем ступенькам и переступил порог. Он остановился, огляделся, а затем снова повернулся к нам лицом, теперь глядя на нас сверху вниз.
   Ничего не произошло.
   - Похоже, дверь пока остается открытой. Кто хочет присоединиться ко мне?
   - Подожди, - сказал я. - Прежде чем мы все перейдем на другую сторону, не следует ли нам взглянуть на проблему? Мы не хотим оказаться там в ловушке, если это что-то, что мы не сможем решить.
   Чайлд подошел к дальней двери. - Хорошая мысль. Форкерей, передай мое поле зрения остальным членам команды, ладно?
   - Сделано.
   Мы видели то, что видел Чайлд, его взгляд скользил вдоль дверного косяка. Надписи были очень похожи на те, которые мы только что разгадали, за исключением того, что символы были другими. С левой стороны двери были начертаны четыре незнакомые фигуры, расположенные вертикально на равном расстоянии друг от друга. Каждая из фигур состояла из четырех прямоугольных элементов разного размера, соединенных вместе в различных конфигурациях. Затем Чайлд посмотрел на другую сторону двери. Справа виднелись еще четыре фигуры, внешне похожие на те, что мы уже видели.
   - Определенно, это не геометрическая прогрессия, - сказал Чайлд.
   - Нет. Скорее, похоже на тест по сохранению симметрии при различных преобразованиях, - сказала Селестина едва слышным шепотом. - Три нижние фигуры слева повернуты на целое число прямых углов, переводя их в соответствующие формы справа. Но две верхние фигуры не являются симметричными относительно вращения. Это зеркальные отражения плюс поворот.
   - Итак, мы нажимаем на верхнюю правую фигуру, верно?
   - Может быть. Но левая так же действительна.
   Хирц сказала: - Да. Но только если мы проигнорируем то, чему научил нас последний тест. Кем бы ни были те лохи, которые создали эту штуку, они мыслят слева направо.
   Чайлд поднял руку над фигурой справа. - Я готов настаивать на этом.
   - Подожди. - Я поднялся по ступенькам и перешагнул порог, присоединяясь к Чайлду. - Не думаю, что тебе следует оставаться здесь одному.
   Он посмотрел на меня с чем-то похожим на благодарность. Никто из остальных еще не переступил порог, и я задался вопросом, сделал бы это, если бы мы с Чайлдом не были старыми друзьями.
   - Давай, нажми на нее, - сказал я. - Даже если мы ошибемся, на данном этапе наказание вряд ли будет слишком суровым.
   Он кивнул и приложил ладонь к символу справа.
   Ничего не произошло.
   - Может быть, с левой стороны?..
   - Попробуй это. Это не может повредить. Очевидно, мы уже сделали что-то не так.
   Чайлд подошел и положил ладонь на другой символ в верхнем ряду.
   Ничего.
   Я стиснул зубы. - Хорошо. С таким же успехом можно попробовать один из тех, которые, как мы определенно знаем, неправильны. Ты готов к этому?
   Он взглянул на меня и кивнул. - Знаешь, я не стал утруждать себя привлечением Форкерея только ради бесплатной поездки. Эти костюмы созданы для того, чтобы выдерживать много дерьма.
   - Даже инопланетного дерьма?
   - Вот-вот узнаем, не так ли?
   Он переместил ладонь на одну из нижних пар симметрии.
   Я собрался с духом, не зная, чего ожидать, когда мы совершаем преднамеренную ошибку, задаваясь вопросом, применим ли вообще кодекс о наказаниях Шпиля в таком случае. В конце концов, то, что явно было правильным выбором, не вызвало никакой реакции, так какой смысл наказывать за неправильный выбор?
   Он коснулся формы ладонью; по-прежнему ничего не происходило.
   - Подождите, - сказала Селестина, присоединяясь к нам. - У меня появилась идея. Может быть, он не отреагирует - положительно или отрицательно - до тех пор, пока мы все не окажемся в одной комнате.
   - Есть только один способ выяснить это, - сказала Хирц, присоединяясь к ней.
   Форкерей и Трентиньян последовали за ними.
   Когда последний из них переступил порог, задняя дверь - та, через которую мы все вошли, - захлопнулась. На ней не было никаких надписей, но ничто из того, что делал Форкерей, не заставило ее снова открыться.
   В этом, как я полагал, был какой-то смысл. Мы взяли на себя обязательство принять следующий вызов прямо сейчас; время достойных отступлений прошло. Мысль была не из приятных. Эта комната была меньше предыдущей, и обстановка внезапно стала гораздо более располагающей к клаустрофобии.
   Мы стояли почти плечом к плечу.
   - Знаете, я думаю, что первая камера была просто разминкой, - сказала Селестина. - Вот тут-то все становится более серьезным.
   - Просто нажми на эту чертову штуку, - сказала Хирц.
   Чайлд сделал, как ему было сказано. Как и прежде, повисла неловкая пауза, которая, вероятно, длилась всего полсекунды, но казалась бесконечно долгой, как будто наши судьбы взвешивались далеким судебным механизмом. Затем глухие удары и вибрация возвестили об открытии двери.
   Одновременно дверь позади нас снова открылась. Теперь путь к выходу из Шпиля снова был свободен.
   - Форкерей... - сказал Чайлд.
   Ультра швырнул плавающую камеру в темноту.
   - Ну?
   - Это становится немного однообразным. Другая комната, другая дверь, другой набор меток.
   - Никаких мин-ловушек?
   - Дрон ничего не может решить, что, боюсь, ни о чем не говорит.
   - На этот раз войду я, - сказала Селестина. - Никто не должен следовать за мной, пока я не выясню проблему, понятно?
   - Меня это устраивает, - ответила Хирц, оглядываясь на путь отступления.
   Селестина шагнула в темноту.
   Я решил, что мне больше не нравится иллюзия видеть всех так, как будто на нас не было костюмов - внезапно мы все стали выглядеть слишком уязвимыми - и приказал своему собственному прекратить редактировать поле моего зрения до такой степени. Переход был плавным; скафандры сформировались вокруг нас подобно сгущающимся аурам. Полупрозрачными оставались только части шлема, так что я все еще мог определить, кто есть кто, без громоздких визуальных меток.
   - Это еще одна математическая головоломка, - сказала Селестина. - Все еще довольно просто. На самом деле нас еще никто не напрягал.
   - Да, что ж, я соглашусь на то, что меня по-настоящему не напрягают, - сказала Хирц.
   На Чайлда это, похоже, не произвело впечатления. - Ты уверена в ответе?
   - Поверь мне, - сказала Селестина. - Входить туда совершенно безопасно.
  
   На этот раз разметка выглядела более сложной, и сначала я испугался, что Селестина была слишком самоуверенна.
   С левой стороны двери, увеличивая высоту рамы, была вертикальная полоса, отмеченная множеством горизонтальных пазов на равном расстоянии друг от друга, на манер линейки. Но некоторые из аккуратно вырезанных бороздок были глубже, чем другие. С другой стороны двери была такая же линейка, но с другим расположением более глубоких пазов, которые не совпадали ни с одним из пазов справа.
   Я несколько секунд смотрел на рамку, думая, что решение само придет мне в голову; заставляя себя вернуться в режим решения проблем, который когда-то казался таким естественным. Но узор из бороздок отказывался укладываться в какой-либо четкий математический порядок.
   Я посмотрел на Чайлда, не увидев на его лице большего понимания.
   - Разве ты этого не видишь? - спросила Селестина.
   - Не совсем, - ответил я.
   - Здесь девяносто одна бороздка, Ричард. - Она говорила тоном учительницы, которая начала терять терпение из-за опоздавшего ученика. - Теперь, считая снизу, глубже остальных следующие бороздки: третья, шестая, десятая, пятнадцатая... мне продолжать?
   - Думаю, лучше остановиться, - сказал Чайлд.
   - Есть еще семь глубоких бороздок, заканчивающихся девяносто первой. Вы, конечно, должны увидеть это сейчас. Мыслите геометрически.
   - Да, - раздраженно ответил я.
   - Расскажи нам, Селестина, - сказал Чайлд сквозь явно стиснутые зубы.
   Она вздохнула. - Это треугольные числа.
   - Прекрасно, - сказал Чайлд. - Но я не уверен, будто представляю, что такое треугольное число.
   Селестина на мгновение взглянула на потолок, словно ища вдохновения. - Смотри. Вообразите точку, ладно?
   - Вообразил, - сказал Чайлд.
   - Теперь окружите эту точку шестью соседями, все на одинаковом расстоянии друг от друга. Понятно?
   - Да.
   - Теперь продолжайте добавлять точки, распространяясь во всех направлениях, насколько вы можете себе представить - у каждой точки шесть соседей.
   - Пока доступно.
   - У вас должно быть что-то похожее на китайскую шахматную доску. Теперь снова сосредоточьтесь на одной точке, расположенной ближе к середине. Проведите линию от нее к одной из шести соседних точек, а затем еще одну линию к одной из двух точек по обе стороны от только что выбранной вами соседней точки. Затем соедините две соседние точки. Что получается?
   - Равносторонний треугольник.
   - Хорошо. Об этом уже позаботились трое. Теперь представьте, что стороны треугольника в два раза длиннее. Сколько точек сейчас соединено вместе?
   Чайлд ответил после небольшого колебания: - Шесть. Я думаю.
   - Да. - Селестина повернулась ко мне. - Ты меня понимаешь, Ричард?
   - Более или менее... - сказал я, пытаясь удержать очертания в голове.
   - Тогда продолжим. Если мы увеличим размер треугольника втрое, то соединим вместе девять точек по бокам с дополнительной точкой посередине. Это десять. Продолжайте - с треугольником четырехкратного размера - и мы дойдем до пятнадцати. - Она сделала паузу, давая нам время наверстать упущенное. - Есть еще восемь; до девяноста одной, у которой по тринадцать точек с каждой стороны.
   - Финальный аккорд, - сказал я, признавая для себя, что, в чем бы ни заключалась эта проблема, Селестина определенно поняла ее.
   - Но в этом промежутке всего семь глубоких бороздок, - продолжала она. - Это означает, что все, что нам нужно сделать, это определить углубление справа, которое соответствует отсутствующему треугольному номеру.
   - Все? - сказала Хирц.
   - Послушай, это просто. Я знаю ответ, но вы не обязаны верить мне на слово. Треугольники расположены в простой последовательности. Если в нижнем ряду последнего треугольника есть N точек, то в следующем будет N плюс еще одна. Прибавьте один к двум, и у вас получится три. Прибавьте один к двум-трем, и у вас получится шесть. От одного до двух, от трех до четырех, и у вас будет десять. Потом пятнадцать, потом двадцать один... - Селестина сделала паузу. - Послушайте, бессмысленно верить мне на слово. Нарисуйте на своих костюмах шахматную доску - например, не могли бы вы сделать одолжение? - и начинайте выстраивать точки в треугольные узоры.
   Мы так и сделали. Это заняло четверть часа, но по прошествии этого времени мы все - включая Хирц - убедили себя грубой силой, что Селестина была права. Единственный отсутствующий рисунок был для фигуры с пятьюдесятью пятью точками, что случайно совпало с одной из глубоких канавок на правой стороне дверцы.
   Теперь это было очевидно. Это была та, на что нужно было нажать.
   - Мне это не нравится, - сказала Хирц. - Теперь я это понимаю... но я не видела этого, пока мне на это не указали. Что, если есть еще одна закономерность, которую никто из нас не видит?
   Селестина холодно посмотрела на нее. - Ее там нет.
   - Послушайте, нет смысла спорить, - сказал Чайлд. - Селестина увидела это первой, но мы всегда знали, что она увидит. Не расстраивайся из-за этого, Хирц. Ты здесь не из-за своих математических способностей. Ни Трентиньян, ни Форкерей.
   - Да, тогда напомни мне, когда я смогу сделать что-нибудь полезное, - сказала Хирц.
   Затем она подалась вперед и нажала на паз с правой стороны двери.
  
   В течение следующих пяти камер прогресс был плавным и устойчивым. Проблемы, которые предстояло решить, становились все сложнее, но после консультаций решение никогда не было настолько эзотеричным, чтобы мы все не могли с ним согласиться. По мере того как сложность задач возрастала, увеличивалась и площадь, занимаемая фреймами, но в остальном основной характер задач не менялся. Нас никогда не заставляли двигаться быстрее, чем мы хотели, и Шпиль всегда обеспечивал четкий маршрут обратно к выходу каждый раз, когда мы пересекали дверной проем. Дверь сразу за нами закрывалась только после того, как мы все входили в комнату, где находилась текущая проблема, а это означало, что мы могли оценить любую конкретную проблему, прежде чем взяться за ее решение. Чтобы убедить себя, что мы действительно можем уйти, мы попросили Хирц вернуться тем же путем, каким мы пришли. Она смогла беспрепятственно вернуться в первую комнату - двери, выходящие на заднюю сторону, открывались и закрывались последовательно, чтобы позволить ей пройти, - а затем вернуться к остальным, воспользовавшись кодами входа, которые мы уже обнаружили.
   Но кое-что, сказанное ею по возвращении, встревожило нас.
   - Я не уверена, разыгралось ли это мое воображение или нет...
   - Что? - насторожился Чайлд.
   - Мне кажется, дверные проемы становятся все уже. И ниже. На старте у нас определенно было больше запаса прочности, чем сейчас. Я думаю, мы не заметили, когда так долго переходили из комнаты в комнату.
   - В этом нет особого смысла, - сказала Селестина.
   - Как я уже сказала, возможно, мне это показалось.
   Но мы все знали, что она ничего подобного не делала. Последние два раза, когда я переступал порог двери, мой костюм натыкался на косяк. В то время я не придал этому значения, списав это на беспечность, но, очевидно, выдавал желаемое за действительное.
   - Я уже думал о дверях, - сказал я. - Вам не кажется немного странным, что первая, которую мы встретили, была как раз подходящего нам размера? Это могло исходить из человеческого здания.
   - Тогда почему они становятся меньше? - спросил Чайлд.
   - Не знаю. Но думаю, что Хирц права. И это действительно беспокоит меня.
   - Меня тоже. Но пройдет много времени, прежде чем это станет проблемой. - Чайлд повернулся к ультра. - Форкерей, окажи мне честь, ладно?
   Я повернулся и посмотрел на помещение перед нами. Дверь теперь была открыта, но никто из нас еще не переступил порог. Как всегда, мы ждали, пока Форкерей пошлет свою плавающую камеру на разведку впереди нас, чтобы убедиться, что в комнате нет никаких вопиющих ловушек.
   Форкерей бросил эту камеру в открытую дверь.
   Мы увидели обычные красные заикания, когда она пронеслась по комнате в видимом свете. - Никаких сюрпризов, - сказал Форкерей обычным слегка отсутствующим тоном, который он использовал, сообщая о результатах работы камеры. - Пустая металлическая комната... лишь немного меньше той, в которой мы сейчас стоим. Дверь в дальнем конце с рамой, которая выступает на полметра в обе стороны. На этот раз сложные надписи, Селестина.
   - Я справлюсь, не волнуйся.
   Форкерей шагнул немного ближе к двери, подняв одну руку с раскрытой ладонью. Выражение его лица оставалось спокойным, пока он ждал, когда дрон вернется к своему хозяину. Мы все наблюдали, а затем - по мере того, как мгновение растягивалось на секунды - начали подозревать, что что-то не так.
   В комнате за дверью было совершенно темно; теперь никаких мерцающих вспышек.
   - Камера... - сказал Форкерей.
   Взгляд Чайлда метнулся к лицу ультра. - Да?
   - Она больше не передает. Я не могу ее обнаружить.
   - Это невозможно.
   - Я вам говорю. - Ультра посмотрел на нас, его страх был плохо скрыт. - Она исчезла.
  
   Чайлд шагнул в темноту, сквозь раму.
   Как раз в тот момент, когда я восхищался его храбростью, я почувствовал, как содрогнулся пол. Краем глаза я заметил быстрое движение, похожее на то, как закрывается веко.
   Задняя дверь, та, что вела из помещения, в котором мы стояли, - только что захлопнулась.
   Селестина упала вперед. Она стояла в проеме.
   - Нет... - сказала она, ударившись о пол с отчетливым стуком.
   - Чайлд! - крикнул я без всякой необходимости. - Оставайтесь на месте - только что кое-что произошло.
   - Что?
   - Дверь позади нас закрылась за Селестиной. Она была ранена...
   Я опасался худшего - что дверь, закрываясь, могла отрезать руку или ногу, - но, к счастью, все оказалось не так серьезно. Дверь повредила бедро ее скафандра, задев при закрытии на дюйм его броню, но сама Селестина не пострадала. Поврежденная часть по-прежнему оставалась герметичной, а подвижность скафандра и важнейшие системы оставались нетронутыми.
   Фактически, уже начали действовать механизмы самовосстановления, заживляющие рану.
   Она села на пол. - Я в порядке. Удар был сильным, но не думаю, что он нанес какой-либо непоправимый ущерб.
   - Ты уверена? - сказал я, протягивая ей руку.
   - Совершенно уверена, - сказала она, вставая без моей помощи.
   - Вам повезло, - сказал Трентиньян. - Вы лишь частично загораживали дверь. Если бы это было не так, подозреваю, что ваши травмы были бы более интересными.
   - Что случилось? - спросила Хирц.
   - Должно быть, это спровоцировал Чайлд, - сказал Форкерей. - Как только он вошел в другую комнату, задняя дверь закрылась. - Ультра подошел ближе к отверстию. - Что случилось с моей плавающей камерой, Чайлд?
   - Не знаю. Ее здесь просто нет. Там нет даже следа обломков, и нет никаких признаков чего-либо, что могло бы ее уничтожить.
   Последовавшую за этим тишину нарушил пронзительный голос Трентиньяна. - По-моему, в этом есть какой-то странный смысл.
   - Ты это понимаешь, не так ли?
   - Да, мой дорогой друг. Подозреваю, что Шпиль до сих пор терпимо относился к дрону - убаюкивая нас, если хотите, ложным чувством безопасности. Однако теперь Шпиль постановил, что мы должны отказаться от этого конкретного ментального костыля. Это больше не позволит нам получить какие-либо сведения о содержимом комнаты, пока один из нас не войдет в нее. И в такой момент это помешает любому из нас уйти, пока мы не решим очередную проблему.
   - Ты хочешь сказать, что правила меняются по ходу дела? - спросила Хирц.
   Доктор повернул к ней свою изысканную серебряную маску. - Какие правила ты имела в виду, Хирц?
   - Не морочь мне голову, док. Ты знаешь, что я имею в виду.
   Трентиньян прикоснулся пальцем к подбородку своего шлема. - Признаюсь, я этого не знаю. Если только вы не утверждаете, что Шпиль в какой-то момент согласился соблюдать ряд ограничений, что, я бы горячо предположил, далеко не так.
   - Нет, - сказал я. - В чем-то Хирц права. Существовали определенные правила. Ясно, что Шпиль не потерпит, чтобы мы причиняли ему физический вред. И он не позволит нам войти в комнату, пока мы все не войдем в предыдущую. Думаю, что это довольно фундаментальные правила.
   - Тогда как насчет дрона и двери? - спросил Чайлд.
   - Все так, как сказал Трентиньян. До сих пор это позволяло нам играть не по правилам, но нам не следовало предполагать, что так будет всегда.
   Хирц кивнула. - Отлично. Что еще он терпит сейчас?
   - Не знаю. - Я выдавил из себя слабую улыбку. - Полагаю, единственный способ выяснить это - продолжать идти.
  
   Мы прошли еще через восемь комнат, на решение каждой из которых ушло от одного до двух часов.
   Было пару случаев, когда мы спорили, стоит ли продолжать, причем Хирц обычно была наименее увлеченной из нас, но до сих пор проблемы не были непреодолимо сложными. И мы добивались определенного прогресса. В основном комнаты были пустыми, но время от времени попадалось узкое решетчатое окно, обшитое витражными листами из материала, который, очевидно, был гораздо более упругим, чем стекло или даже алмаз. Иногда эти окна открывались только в мрачные внутренние помещения, но однажды нам удалось выглянуть наружу и ощутить некоторую высоту, которой мы достигли. Форкерей, который следил за нашим путешествием с помощью инерциального компаса и гравитометра, подтвердил, что мы поднялись по меньшей мере на пятнадцать метров по вертикали с момента выхода из первой камеры. Это звучало почти впечатляюще, пока не подумаешь о нескольких сотнях метров шпиля, который, несомненно, возвышался над нами. Еще несколько сотен комнат, каждая из которых представляет собой более сложную задачу, чем предыдущая?
   И двери определенно становились все меньше.
   Теперь протиснуться было непросто, и хотя скафандры могли в какой-то степени изменять свою форму, существовал предел тому, насколько компактными они могли стать.
   Нам потребовалось шестнадцать часов, чтобы добраться до этой точки. При таких темпах потребовалось бы много дней, чтобы приблизиться к вершине.
   Но никто из нас и представить себе не мог, что все это быстро закончится.
   - Хитро, - сказала Селестина, после того как в течение многих минут изучала последнюю головоломку. - Мне кажется, я понимаю, что здесь происходит, но...
   Чайлд посмотрел на нее. - Ты думаешь или знаешь?
   - Я имею в виду то, что сказала. Это нелегко, ты же знаешь. Ты бы предпочел, чтобы я позволила кому-нибудь другому попробовать это первым?
   Я положил руку на плечо Селестины и заговорил с ней по частному каналу. - Легко. Он просто волнуется, вот и все.
   Она оттолкнула мою руку. - Я не просила тебя защищать меня, Ричард.
   - Мне очень жаль. Я не имел в виду...
   - Не бери в голову. - Селестина выключила приватный режим и обратилась к группе. - Я думаю, что эти отметины - тени. Смотрите.
   К этому времени мы все уже достаточно поднаторели в рисовании фигур с помощью систем визуализации наших костюмов. Эти отрывочные галлюцинации можно было бы нарисовать на любой поверхности, очевидно, видимой всем.
   Селестина, у которой это получалось лучше всего, нарисовала на стене короткий красный дефис.
   - Видите это? Одномерная линия. Теперь смотрите. - Она превратила линию в квадрат, разделив на две параллельные линии, соединенные концами. Затем она заставила квадрат вращаться до тех пор, пока он снова не стал ребром, и все, что мы могли видеть, - это линия.
   - Мы видим это... - сказал Чайлд.
   - Вы можете думать о линии как об одномерной тени двумерного объекта, в данном случае квадрата. Понимаете?
   - Думаю, мы уловили суть, - сказал Трентиньян.
   Селестина заставила квадрат застыть, а затем сдвинуться по диагонали, сохраняя его копию, к которой он был присоединен по углам. - Сейчас. На этот раз мы смотрим на двумерную фигуру; тень трехмерного куба. Видите, как это меняется, если я поворачиваю куб, как она удлиняется и сжимается?
   - Да, понятно, - сказал Чайлд, наблюдая, как два соединенных квадрата скользят друг по другу гипнотически плавным движением, виден только один квадрат, когда воображаемый куб оказывается лицом к стене.
   - Ну, я думаю, что эти цифры... - Селестина провела рукой на дюйм по замысловатым узорам, нанесенным на раму: - Я думаю, что эти фигуры представляют собой двумерные тени четырехмерных объектов.
   - Отвали, - сказала Хирц.
   - Послушай, просто сосредоточься, ладно? С этим все просто. Это гиперкуб. Это четырехмерный аналог куба. Вы просто берете куб и вытягиваете его наружу; точно так же, как вы делаете куб из квадрата. - Селестина сделала паузу, и на мгновение мне показалось, что она собирается в отчаянии всплеснуть руками. - Смотрите. Посмотрите на это. - И затем она нарисовала что-то на стене: куб, установленный внутри куба чуть большего размера, к которому он был присоединен диагональными линиями. - Вот как выглядела бы трехмерная тень гиперкуба. Теперь все, что вам нужно сделать, это уменьшить эту тень еще на одно измерение, до двух, чтобы получить это... - и она ткнула пальцем в соблазнительный рисунок, нанесенный на дверь.
   - Мне кажется, я это вижу, - сказал Чайлд без всякого намека на уверенность.
   Может быть, я тоже так думал, хотя и испытывал ту же неуверенность. В юности мы с Чайлдом, конечно, дразнили друг друга головоломками с более высокими измерениями, но никогда еще так сильно не полагались на интуитивное постижение этих потрясающих воображение математических областей. - Хорошо, - сказал я. - Предположим, это тень тессеракта... в чем загадка?
   - В этом, - сказала Селестина, указывая на другую сторону двери, на то, что казалось совершенно другим - хотя и не менее сложным - дизайном. - Это один и тот же объект, после поворота.
   - Тень меняется так резко?
   - Начинай привыкать к этому, Ричард.
   - Хорошо. - Я понял, что она все еще сердится на меня за то, что я прикоснулся к ней. - А как насчет остальных?
   - Все это четырехмерные объекты; относительно простые геометрические формы. Это 4-кратный симплекс; гипертетраэдон. Это гиперпирамида с пятью четырехгранными гранями... - Селестина замолчала, глядя на нас со странным выражением на лице. - Не берите в голову. Дело в том, что все соответствующие формы справа должны быть тенями одних и тех же многогранников после простого вращения в многомерном пространстве. Но одна - нет.
   - Что именно?
   Она указала на одну из форм. - Вот эта.
   - И ты в этом уверена? - спросила Хирц. - Потому что я чертовски уверена, что это не так.
   Селестина кивнула. - Да. Теперь я полностью уверена в этом.
   - Но ты не можешь заставить кого-нибудь из нас увидеть, что это так?
   Она пожала плечами. - Я думаю, ты либо видишь это, либо нет.
   - Да? Что ж, может быть, нам всем стоило сходить к жонглерам образами. Тогда, может быть, я бы не собиралась обделаться.
   Селестина ничего не сказала, а просто протянула руку и коснулась странствующей фигуры.
  
   - Есть хорошие новости и есть плохие, - сказал Форкерей после того, как мы прошли еще около дюжины комнат без травм.
   - Сначала сообщи нам плохие новости, - сказала Селестина.
   Форкерей подчинился так, будто это было как малейшая степень удовольствия. - Мы не сможем пройти больше чем через две или три двери. Только не в этих костюмах.
   На самом деле не было никакой необходимости говорить нам об этом. За последние три или четыре комнаты стало совершенно очевидно, что мы близки к пределу; что тонко изменяющаяся внутренняя архитектура Шпиля не позволит дальше передвигаться в громоздких костюмах. Протиснуться в последнюю дверь стоило немалых усилий; только Хирц не обращала внимания на эти трудности.
   - Тогда мы можем с таким же успехом сдаться, - сказал я.
   - Не совсем. - Форкерей улыбнулся своей вампирской улыбкой. - Я сказал, что есть и хорошие новости, не так ли?
   - Что именно? - поинтересовался Чайлд.
   - Помнишь, как мы отправили Хирц обратно к началу, чтобы посмотреть, позволит ли Шпиль нам уйти в любой момент?
   - Да, - сказал Чайлд. С тех пор Хирц не повторяла упражнение полностью, но она обошла дюжину комнат и обнаружила, что Шпиль был таким же отзывчивым, как и раньше. Не было никаких оснований думать, что она не смогла бы пробраться к выходу, если бы захотела.
   - Кое-что меня обеспокоило, - сказал Форкерей. - Когда она вернулась, Шпиль последовательно открывал и закрывал двери, чтобы позволить ей пройти. Я не видел в этом смысла. Почему бы просто не открыть все двери на ее пути?
   - Признаюсь, меня это тоже беспокоило, - сказал Трентиньян.
   - Итак, я подумал об этом и решил, что должна быть причина не открывать все двери сразу.
   Чайлд вздохнул. - И что это за причина?
   - Воздух, - сказал Форкерей.
   - Ты шутишь, не так ли?
   Ультра покачал головой. - Когда мы начинали, мы двигались в вакууме - или, по крайней мере, сквозь воздух, который был таким же разреженным, как на поверхности Голгофы. Так продолжалось и в течение следующих нескольких комнат. Затем все начало меняться. Очень медленно, я согласен с вами, но датчики моего костюма засекли это немедленно.
   Чайлд скорчил гримасу. - И тебе не приходило в голову рассказать об этом кому-нибудь из нас?
   - Я подумал, что лучше подождать, пока не станет очевидной закономерность. - Форкерей взглянул на Селестину, чье лицо оставалось бесстрастным.
   - Он прав, - сказал Трентиньян. - Я тоже стал замечать меняющиеся атмосферные условия. Форкерей, несомненно, также заметил, что температура в каждой комнате была немного выше, чем в предыдущей. Я экстраполировал эти тенденции и пришел к предварительному выводу. Через две - возможно, три - комнаты мы сможем снять скафандры и нормально дышать.
   - Сбросить наши костюмы? - Хирц посмотрела на него как на сумасшедшего. - Ты, должно быть, черт возьми, шутишь.
   Чайлд поднял руку. - Подожди минутку. Когда вы говорили о воздухе, доктор Трентиньян, вы не говорили, что это что-то такое, чем мы могли бы дышать.
   Ответом доктора был мелодичный напевный припев. - За исключением того, что это так. Пропорции различных газов удивительно близки к тем, которые мы используем в наших костюмах.
   - Что невероятно. Я не помню, чтобы предоставлял образец.
   Трентиньян наклонил голову в знак согласия. - Тем не менее, похоже, что как-то он был взят. Смесь, кстати, в точности соответствует атмосферным предпочтениям ультра. Экспедиция Аргайла, несомненно, использовала бы несколько иной состав, так что дело не просто в том, что у Шпиля долгая память.
   Я вздрогнул.
   Мысль о том, что Шпиль - эта огромная дышащая штука, по которой мы сновали, как крысы, - каким-то образом проник под твердую броню наших скафандров, чтобы взять пробу воздуха без нашего ведома, заставила мои внутренности похолодеть. Оно не только знало о нашем присутствии, но и знало - очень близко - кто мы такие.
   Оно понимало нашу хрупкость.
   Словно желая вознаградить Форкерея за его наблюдение, в следующей комнате атмосфера была значительно плотнее, чем в любой из ее предшественниц, а также было намного теплее. Воздух еще не был способен поддерживать жизнь, но человек не умер бы мгновенно без защиты скафандра.
   Испытание, с которым мы столкнулись в комнате, было, безусловно, самым трудным, даже по мнению Селестины. И снова суть задания заключалась в цифрах, нанесенных по обе стороны двери, но теперь эти цифры были связаны различными символами и соединительными петлями, как на карте метро иностранного города. Мы уже сталкивались с некоторыми из этих иероглифов раньше - они были сродни математическим операторам, таким как символы сложения и вычитания, - но мы никогда не видели их так много. И сама задача была не просто численным упражнением, но - насколько Селестина могла с уверенностью сказать - задачей о топологических преобразованиях в четырех измерениях.
   - Пожалуйста, скажи мне, что сразу же видишь ответ, - сказал Чайлд.
   - Я... - Селестина замолчала. - Думаю, что знаю. Я просто не совсем уверена. Мне нужно минутку подумать об этом.
   - Прекрасно. Уделяй этому столько времени, сколько захочешь.
   Селестина погрузилась в задумчивость, которая длилась минуты, а затем и десятки минут. Раз или два она открывала рот и набирала в легкие воздуха, как будто готовясь заговорить, и еще раз или два она сделала многообещающий шаг ближе к двери, но ни одна из этих вещей не предвещала внезапного интуитивного прорыва, на который мы все надеялись. Она всегда возвращалась к одной и той же молчаливой позе стоя. Время тянулось медленно; сначала час, а затем почти два часа.
   Все это, подумал я, еще до того, как Селестина увидела ответ.
   Это могло бы занять несколько дней, если бы от нас всех ожидали, что мы последуем ее доводам.
   Наконец, однако, она заговорила. - Да. Я вижу его.
   Чайлд был первым, кто ответил. - Это тот, о котором ты думала изначально?
   - Нет.
   - Отлично, - сказала Хирц.
   - Селестина... - сказал я, пытаясь разрядить ситуацию. - Ты понимаешь, почему изначально сделала неправильный выбор?
   - Да. Я так думаю. Это был ответ с подвохом; внешне правильное решение, в котором содержался едва уловимый изъян. И то, что выглядело как явно неправильный ответ, оказалось правильным.
   - Верно. И ты в этом уверена?
   - Я ни в чем не уверена, Ричард. Я просто говорю, что это то, каким, по моему мнению, должен быть ответ.
   Я кивнул. - Думаю, это все, на что любой из нас может искренне рассчитывать. Как ты думаешь, есть ли какой-нибудь шанс, что остальные из нас последуют твоей аргументации?
   - Не знаю. Как много ты понимаешь в пространствах Калуцы-Клейна?
   - Должен признать, не так уж много.
   - Именно этого я и боялась. Возможно, я могла бы объяснить свои рассуждения некоторым из вас, но всегда найдется кто-то, кто этого не поймет... - Селестина многозначительно посмотрела на Хирц. - Мы могли бы просидеть в этой чертовой комнате несколько недель, прежде чем кто-нибудь из нас нашел бы решение. И Шпиль может не потерпеть такой задержки.
   - Мы этого не знаем, - предупредил я.
   - Да, - сказал Чайлд. - С другой стороны, мы не можем позволить себе тратить недели на разбор каждой комнаты. Должен наступить момент, когда мы положимся на суждение Селестины. Я думаю, что это время, возможно, пришло.
   Я посмотрел на него, вспомнив, что его математические способности всегда превосходили мои. Головоломки, которые я ему задавал, редко приводили его к поражению, даже если его чрезвычайно методичному уму требовались недели, чтобы прийти к решению. И наоборот, ему часто удавалось победить меня, ставя математическую задачу такой же сложности, как та, что стояла сейчас перед Селестиной. Я знал, что они были не совсем равны, но и их способности радикально не отличались. Просто благодаря своему опыту общения с жонглерами образами Селестина всегда находила ответ со сверхчеловеческой скоростью ученого.
   - Ты хочешь сказать, что я должна просто нажать на нее, не посоветовавшись? - спросила Селестина.
   Чайлд кивнул. - При условии, что все остальные согласятся со мной...
   Принять это решение было нелегко, особенно после того, как мы обошли так много комнат с помощью такого безжалостно демократичного процесса. Но мы все увидели в этом смысл, даже Хирц в конце концов согласилась с нашей точкой зрения.
   - Я тебе говорю, - сказала она. - Мы пройдем через эту дверь, и я уйду отсюда, с деньгами или без них.
   - Ты сдаешься? - спросил Чайлд.
   - Вы видели, что случилось с теми бедолагами снаружи. Они, должно быть, думали, что смогут продолжить решать следующий тест.
   Чайлд опечалился, но сказал: - Я прекрасно понимаю. Но я надеюсь, ты пересмотришь свое решение, как только мы закончим?
   - Извини, но я уже приняла решение. С меня хватит этого дерьма. - Хирц повернулась к Селестине. - Избавь нас всех от страданий, ладно? Сделай выбор.
   Селестина посмотрела на каждого из нас по очереди. - Вы готовы к этому?
   - Так и есть, - сказал Чайлд, отвечая за всю группу. - Продолжай.
   Селестина нажала на символ. Наступил обычный томительный момент ожидания; момент, который мучительно тянулся. Мы все уставились на дверь, желая, чтобы она начала открываться.
   На этот раз ничего не произошло.
   - О, Боже... - начала Хирц.
   Затем что-то произошло, почти до того, как она закончила говорить, но все закончилось почти до того, как мы почувствовали какие-либо изменения в комнате. Только после этого, воспроизведя визуальную запись, сделанную нашими костюмами, мы смогли хоть как-то осмыслить происходящее.
   Стены камеры - как, собственно, и каждой комнаты, через которую мы проходили, - выглядели абсолютно цельными. Но в мгновение ока что-то появилось из стены: жесткий металлический стержень с острым концом, торчащий на высоте пояса. Он пронесся по воздуху от стены к стене и исчез, как копье, брошенное в воду. Ни у кого из нас не было времени заметить это, не говоря уже о том, чтобы отреагировать физически. Даже скафандры, запрограммированные на то, чтобы убираться с пути очевидных движущихся опасностей, действовали слишком медленно. К тому времени, как они начали двигаться, "копье" появилось и исчезло. И если бы это было только одно копье, мы, возможно, вообще не заметили бы, как это произошло.
   Но на долю секунды позже первого, появилось второе, пронзившее комнату под немного другим углом.
   Форкерей случайно оказался у него на пути.
   Копье прошло сквозь него, как будто он был сделан из дыма; его присутствие не препятствовало его продвижению. Но оно тянуло за собой кометный хвост запекшейся крови, вырвавшийся из его скафандра в том месте, где его проткнули копьем, чуть ниже локтя. Давление в помещении все еще было значительно ниже атмосферного.
   Костюм Форкерея отреагировал с впечатляющей скоростью, но все равно был вялым по сравнению с "копьем".
   Он оценил ущерб, который был нанесен руке, осознавая, как быстро могут сработать его системы самовосстановления, чтобы заделать это отверстие шириной в дюйм, и быстро пришел к выводу. Целостность может быть восстановлена, но не раньше, чем произойдет неприемлемая потеря крови и давления. Поскольку его обязанностью всегда было сохранить жизнь своему владельцу, чего бы это ни стоило, он предпочел отсечь руку выше раны; сверхострые радужные лезвия в одно мгновение прорезали плоть и кости.
   Все это произошло задолго до того, как какие-либо болевые сигналы успели достичь его мозга. Первое, что Форкерей узнал о своем несчастье, было то, что его рука со звоном упала на ноги.
   - Я думаю... - начал он говорить. Хирц бросилась к ультра и сделала все возможное, чтобы поддержать его.
   Усеченная рука Форкерея заканчивалась гладкой серебристой радужкой.
   - Не разговаривай, - сказал Чайлд.
   Форкерей, который все еще стоял, смотрел на свою травму с чем-то близким к восхищению. - Я...
   - Я сказал, не разговаривай. - Чайлд опустился на колени и поднял ампутированную руку, показывая ее Форкерею. Дыра проходила прямо сквозь нее, просверленная так же чисто, как винтовочный ствол.
   - Я буду жить, - выдавил из себя Форкерей.
   - Да, ты сделаешь это, - сказал Трентиньян. - И ты также можешь считать себя везунчиком. Если бы снаряд пронзил твое тело, а не одну из его конечностей, я не думаю, что мы бы сейчас вели этот разговор.
   - Ты называешь это удачей?
   - Такую рану, как у тебя, можно залечить совсем тривиальным вмешательством. У нас есть все необходимое оборудование на борту шаттла.
   Хирц беспокойно огляделась. - Ты думаешь, наказание закончилось?
   - Я думаю, мы бы знали, если бы это было не так, - сказал я. - В конце концов, это была наша первая ошибка. Конечно, мы можем ожидать, что в будущем все будет немного хуже.
   - Тогда нам лучше больше не допускать ошибок, не так ли? - Хирц адресовала свои слова Селестине.
   Я ожидал гневного опровержения. Селестина была бы совершенно права, если бы напомнила Хирц, что - если бы остальных из нас заставили сделать такой выбор - наши шансы найти правильный ответ были бы ничтожно малы - один к шести.
   Но вместо этого Селестина просто заговорила ровным, усыпляющим тоном человека, который не мог до конца поверить, что допустил такую ошибку.
   - Мне очень жаль... Я, должно быть...
   - Приняла неправильное решение. Да, - кивнул я. - И, несомненно, будут и другие. Ты сделала все, что могла, Селестина, - лучше, чем мог бы сделать любой из нас.
   - Это было недостаточно хорошо.
   - Да, но ты сузила поле поиска до двух возможностей. Это намного лучше, чем шесть.
   - Он прав, - сказал Чайлд. - Селестина, не терзай себя из-за этого. Без тебя мы бы не зашли так далеко, как сейчас. Теперь продолжай и нажми другой вариант ответа - тот, на котором ты остановилась изначально, - и мы доставим Форкерея обратно в базовый лагерь.
   Ультра пристально посмотрел на него. - Я в порядке, Чайлд. Я могу продолжать.
   - Может быть, ты и сможешь, но все равно пришел момент временно отступить. Мы как следует осмотрим эту руку, а затем вернемся с легкими костюмами. В любом случае, мы не сможем продолжать в том же духе - и мне не особенно хочется продолжать вообще без доспехов.
   Селестина снова повернулась к раме. - Я тоже не могу обещать, что это правильный вариант.
   - Мы воспользуемся этим шансом. Просто нажимай на них последовательно - лучше всего сначала - до тех пор, пока Шпиль не откроет обратный путь к началу.
   Она нажала на символ, который был ее первым выбором, прежде чем более глубоко проанализировала проблему и увидела призрачную ловушку.
   Как всегда, Кровавый Шпиль не обязал нас мгновенно оценивать сделанный нами выбор. Был момент, когда все мы напряглись, ожидая, что копья полетят снова... но на этот раз мы были избавлены от дальнейшего наказания.
   Дверь открылась, давая вид на следующую комнату.
   Мы, конечно, не переступили порог. Вместо этого мы развернулись и направились обратно через череду комнат, которые мы уже прошли, все время спускаясь, почти смеясь над детской простотой самых ранних головоломок по сравнению с теми, с которыми мы сталкивались перед нападением.
   По мере того как двери последовательно открывались и закрывались, воздух разрежался, и кожа "Кровавого шпиля" становилась холоднее; она меньше походила на живое существо, больше на древнюю задумчивую машину. Но все равно эта далекая, пульсирующая дыхательная вибрация сотрясала полы, теперь уже ниже и медленнее: Шпиль давал нам понять, что знает о нашем присутствии и, возможно, самую малость разочарован этим поворотом назад.
   - Ладно, ублюдок, - сказал Чайлд. - Мы отступаем, но только пока. Мы вернемся, понимаешь?
   - Ты не должен принимать это на свой счет, - сказал я.
   - О, но я знаю, - сказал Чайлд. - Я действительно принимаю это очень близко к сердцу.
   Мы добрались до первой камеры, а затем спустились вниз через то, что раньше было входным отверстием. После этого был всего лишь короткий перелет обратно к ожидающему шаттлу.
   Снаружи было темно.
   Мы пробыли в Шпиле более девятнадцати часов.
  
  

ЧЕТЫРЕ

  
   - Сойдет, - сказал Форкерей, поворачивая свою новую руку то в одну, то в другую сторону.
   - Сойдет? - Трентиньян казался смертельно уязвленным. - Мой дорогой друг, это произведение изысканного мастерства, настоящая красота. Маловероятно, что вы увидите нечто подобное снова, если, конечно, меня не призовут провести аналогичную процедуру.
   Мы сидели внутри шаттла, все еще находящегося на поверхности Голгофы. Корабль представлял собой приземистый, аэродинамически тупой цилиндр, который приземлился хвостом вниз, а затем расширил вокруг себя группу из восьми пузырьков: шесть для наших личных помещений на время экспедиции, одна зона общего пользования и общий медицинский отсек, оснащенный всем оборудованием, необходимым Трентиньяну для выполнения его работы. Удивительно - по крайней мере, для меня, признавшегося в некотором незнании этих вещей, - создатели шаттла были более чем способны создать различные кибернетические компоненты, которые требовались доктору, и хирургические инструменты в его распоряжении - блестящие, полуразумные штуки, которые двигались по его воле почти до того, как он их вызывал - явно были самыми современными по любым мыслимым меркам.
   - Да, что ж, я бы предпочел, чтобы вы снова прикрепили мою старую руку, - сказал Форкерей, открывая и закрывая гладкую металлическую перчатку своей замены.
   - Сделать это было бы почти оскорбительно тривиально, - сказал Трентиньян. - Новую руку можно было бы вырастить и пересадить заново за несколько часов. Если бы это вас не привлекало, я мог бы запрограммировать вашу культю на самостоятельную регенерацию руки; совершенно простая манипуляция стволовыми клетками. Но какой в этом был бы смысл? Весьма вероятно, что вы потеряете ее, как только мы понесем наше следующее наказание. Теперь вы будете терять только оборудование - гораздо менее травматичная перспектива.
   - Тебе это нравится, - сказала Хирц, - не так ли?
   - Было бы невежливо отрицать это, - сказал Трентиньян. - Когда ты так долго был лишен желающих подопытных, как я, вполне естественно получать удовольствие от тех небольших возможностей для практики, которые судьба считает нужным предоставить.
   Хирц понимающе кивнула. Я вспомнил, что при нашей первой встрече она ничего не слышала о Трентиньяне, но не теряла времени даром, формируя свое последующее мнение об этом человеке. - Только ты ведь не остановишься просто так, протянув руку, не так ли? Я навела о вас справки, док, после той встречи в доме Чайлда. Я взломала некоторые медицинские записи, которые власти Стоунера до сих пор не рассекретили, потому что они просто чертовски тревожат. Вы действительно выложились по полной, не так ли? Кое-что из того, что я увидела в этих файлах - ваши жертвы, - они мешали мне спать.
   И все же она решила пойти с нами, подумал я. Очевидно, привлекательность обещанного Чайлдом вознаграждения перевесила любые сомнения, которые у нее могли возникнуть по поводу того, чтобы делить комнату с Трентиньяном. Но меня заинтересовали эти медицинские записи. Конечно, обнародованные данные содержали более чем достаточно зверств для среднестатистического ночного кошмара. Кровь стыла в жилах при мысли о том, что самые чудовищные преступления Трентиньяна так и не были полностью раскрыты.
   - Это правда? - спросил я. - А что, действительно были вещи похуже?
   - Это зависит от обстоятельств, - сказал Трентиньян. - Были испытуемые, на которых я продвинул свои экспериментальные методы дальше, чем обычно считается, если вы это имеете в виду. Но приближался ли я когда-нибудь к тому, что считал истинными пределами? Нет. Мне всегда мешали.
   - Возможно, до настоящего времени, - сказал я.
   Жесткая серебряная маска повернулась лицом ко всем нам по очереди. - Это вполне возможно. Но, пожалуйста, уделите некоторое внимание следующему вопросу. Сейчас я могу хирургическим путем удалить все ваши конечности, чисто, с минимумом осложнений. Отсоединенные элементы можно было бы поместить в криогенное хранилище и заменить протезными системами до тех пор, пока мы не выполним стоящую перед нами задачу.
   - Спасибо... - сказал я, оглядывая остальных. - Но думаю, мы обойдемся без этого, доктор.
   Трентиньян великодушно протянул ладони. - Я в вашем распоряжении, если вы захотите передумать.
  
   * * *
  
   Мы провели целый день в шаттле, прежде чем вернуться в Шпиль. Я смертельно устал, но когда наконец заснул, то только для того, чтобы погрузиться в еще более запутанные сны, очень похожие на те, которые Чайлд закачал в наши головы во время перехода в спящий режим. Я проснулся, чувствуя себя злым и обманутым, и решил поговорить с ним об этом лицом к лицу.
   Но кое-что еще привлекло мое внимание.
   С моим запястьем было что-то не так. Прямо под кожей был спрятан твердый прямоугольник, смутно проступавший сквозь мою плоть. Поворачивая запястье то в одну, то в другую сторону, я любовался предметом, остро - и странно - ощущая его прямолинейность. Я огляделся вокруг и почувствовал такое же интуитивное осознание других форм, которые формировали мое окружение. Я не знал, что меня больше беспокоило - присутствие чужеродного предмета под моей плотью или моя неестественная реакция на него.
   Пошатываясь, я ввалился в общие помещения шаттла и протянул руку Чайлду, который сидел там с Селестиной.
   Она посмотрела на меня прежде, чем Чайлд успел ответить. - Значит, у тебя тоже есть такой, - сказала она, показывая мне похожую форму, скрывающуюся чуть ниже ее собственной кожи. Форма рифмовалась - другого слова для этого не подберешь - с окружающими панелями и выступами общего пользования. - Эм, Ричард? - добавила она.
   - Я чувствую себя немного странно.
   - Виноват Чайлд. Он положил их туда. Не так ли, лживая крыса?
   - Это легко снимается, - сказал он с невинным видом. - Просто мне показалось более разумным имплантировать устройства, пока вы все спали, чтобы не тратить больше времени, чем необходимо.
   - Дело не только в том, что у меня на запястье, - сказал я, - что бы это ни было.
   - Это что-то, что не дает нам уснуть, - сказала Селестина, едва сдерживая гнев. Чувствуя себя хуже, чем когда-либо, я наблюдал за тем, как менялись очертания ее лица, пока она говорила, ощущая каркас мышц и костей, лежащих прямо под кожей.
   - Проснуться? Я справился.
   - А... какой-то шунт, - сказала она. - Насколько я понимаю, ими пользуются ультра. Он высасывает яды усталости из крови и возвращает другие химические вещества обратно в кровь, нарушая нормальный цикл сна мозга. С помощью одного из них вы можете оставаться в сознании неделями, практически не испытывая психологических проблем.
   Я заставил себя улыбнуться, игнорируя чувство неправильности, которое испытывал. - Это та часть "почти", которая меня беспокоит.
   - Меня тоже. - Она свирепо посмотрела на Чайлда. - Но как бы я ни ненавидела маленькую крысу за то, что она сделала это без моего разрешения, я признаю, что вижу в этом смысл.
   Я снова почувствовал боль в запястье. - Работа Трентиньяна, я полагаю?
   - Считай, тебе повезло, что он не отрубил тебе руки и ноги, пока занимался этим, - перебил ее Чайлд. - Я велел ему установить шунты. Мы все еще можем вздремнуть, если у нас будет такая возможность. Но эти устройства позволят нам оставаться начеку, когда нам понадобится бдительность. На самом деле они не более зловещи, чем это.
   - Есть кое-что еще... - неуверенно спросил я. Я взглянул на Селестину, пытаясь понять, чувствует ли она себя так же странно, как я. - С тех пор как проснулся, я ... воспринимаю все по-другому. Я продолжаю видеть формы в новом свете. Что именно ты со мной сделал, Чайлд?
   - Опять же, ничего необратимого. Всего лишь небольшая лекарственная настойка...
   Я старался держать себя в руках. - Какого рода лекарственные средства?
   - Нейронные модификаторы. - Он поднял руку, защищаясь, и я увидел ту же прямоугольную выпуклость у него под кожей. - Твой мозг уже кишит демархистскими имплантами и клеточными машинами, Ричард, так зачем притворяться, что то, что я сделал, - это нечто большее, чем продолжение того, что уже было?
   - О чем, черт возьми, он говорит? - спросила Хирц, которая последние несколько секунд стояла у двери в общее помещение. - Это связано с тем странным дерьмом, с которым я сталкиваюсь с тех пор, как проснулась?
   - Весьма вероятно, - сказал я, испытывая облегчение от того, что, по крайней мере, не схожу с ума. - Дай угадаю - повышенная математическая и пространственная осведомленность?
   - Если ты это так называешь, то да. Видеть повсюду очертания и думать о том, как они сочетаются друг с другом...
   Хирц повернулась и посмотрела на Чайлда. Несмотря на свой маленький рост, она выглядела вполне способной нанести увечье. - Начинай говорить, придурок.
   Чайлд говорил с тихим спокойствием. - Я ввел модификаторы в твой мозг через запястный шунт. Модификаторы не привели к какой-либо радикальной перестройке нервной системы, но они подавляют и усиливают определенные области функционирования мозга. Эффект, грубо говоря, заключается в усилении ваших пространственных способностей за счет некоторых менее важных функций. То, что вы получаете, - это проблеск в когнитивных сферах, в которых Селестина обитает как в обычной жизни. - Селестина открыла рот, чтобы заговорить, но он прервал ее поднятием ладони. - Не более чем беглый взгляд, нет, но я думаю, вы согласитесь, что - учитывая те вызовы, которые любит бросать нам Шпиль - модификаторы дадут нам преимущество, которого нам не хватало ранее.
   - Ты хочешь сказать, что за одну ночь превратил нас всех в гениев математики?
   - В общих чертах, да.
   - Что ж, это пригодится, - сказала Хирц.
   - Так и будет?
   - Да. Когда попытаешься сложить кусочки своего члена обратно вместе.
   Она бросилась к нему.
   - Хирц, я...
   - Прекрати, - сказал я, вмешиваясь. - Чайлд был неправ, делая это без нашего согласия, но - учитывая ситуацию, в которой мы оказались - идея имеет смысл.
   - На чьей ты стороне? - спросила Хирц, отступая назад с выражением праведной ярости в глазах.
   - Ни на чьей, - сказал я. - Я просто хочу сделать все возможное, чтобы победить Шпиль.
   Хирц свирепо посмотрела на Чайлда. - Хорошо. В этот раз. Но если ты попробуешь еще один подобный трюк, и...
   Но даже тогда было очевидно, что Хирц пришла к выводу, к которому я уже пришел сам: учитывая, чем Шпиль, вероятно, будет нас тестировать, лучше принять эти машины, чем просить удалить их из наших тел.
   Была только одна тревожная мысль, от которой я не мог полностью отмахнуться.
   Приветствовал бы я машины с такой готовностью до того, как они вторглись в мою голову, или они частично повлияли на мое решение?
   Я не имел понятия.
   Но решил побеспокоиться об этом позже.
  
  

ПЯТЬ

  
   - Три часа, - торжествующе произнес Чайлд. - Во время нашего последнего путешествия нам потребовалось девятнадцать, чтобы добраться до этой точки. Это должно что-то значить, не так ли?
   - Ага, - ехидно сказала Хирц. - Это значит, что все ерунда, когда ты знаешь ответы.
   Мы стояли у двери, где Селестина совершила свою ошибку в прошлый раз. Она только что нажала правильный топологический символ, и дверь открылась, впуская нас в комнату за ней, в которую мы до сих пор не заходили. Отныне мы снова столкнемся с новыми вызовами, вместо того чтобы проходить через те, с которыми мы уже встречались. Оказалось, что Шпиль был больше заинтересован в том, чтобы исследовать пределы нашего понимания, чем просто заставить нас решать перестановки одной и той же базовой задачи.
   Он хотел сломить нас, а не напрягать.
   Все больше и больше я думал о нем как о разумном существе: любознательном и терпеливом и - когда появлялось настроение - безмерно способном на жестокость.
   - Что там внутри? - спросил Форкерей.
   Хирц прошла вперед, в неисследованную комнату.
   - Ну и черт бы меня побрал, если это не очередная головоломка.
   - Не могли бы вы описать это?
   - По-моему, дерьмо странной формы. - Несколько секунд она молчала. - Да. Формы снова в четырех измерениях. Селестина - хочешь взглянуть на это? Я думаю, это как раз по твоей части.
   - Есть какие-нибудь идеи, в чем заключается суть задания? - спросила Селестина.
   - Черт возьми, я не знаю. Что-то связанное с растяжкой, я думаю...
   - Топологические деформации, - пробормотала Селестина, прежде чем присоединиться к Хирц в комнате.
   Минуту или около того они совещались, изучая помеченный дверной косяк, как пара взыскательных искусствоведов.
   Во время последнего прогона у Хирц и Селестины почти не было точек соприкосновения: было неожиданно видеть, как много теперь понимала Хирц. Машины, которые Чайлд внедрил в наши черепа, улучшили математические навыки у всех нас - за возможным исключением Трентиньяна, который, как я подозревал, не проходил терапию, - но эффекты отличались по нюансам, степени и стабильности. Мой математический талант накатывал лихорадочными, непредсказуемыми волнами, как вдохновение на поэта, пристрастившегося к лаудануму. Форкерей приобрел поразительную беглость в арифметике, умея подсчитывать огромное количество вещей, просто взглянув на них на мгновение.
   Но перемена в Хирц была самой разительной из всех, и даже Чайлд был ошеломлен этим. При втором проходе через Шпиль она интуитивно находила ответы на многие задачи с первого взгляда, и я был уверен, что она не всегда помнила, каким был правильный ответ. Теперь, когда мы сталкивались с задачами, которые бросали вызов даже Селестине, Хирц все еще была способна уловить суть проблемы, даже если ей было не под силу сформулировать детали на формальном языке математики.
   И если она еще не могла найти способ выбрать правильный ответ, она могла, по крайней мере, увидеть один или два ответа, которые были явно неправильными.
   - Хирц права, - в конце концов сказала Селестина. - Речь идет о топологических деформациях, операциях растяжения твердых форм.
   Мы снова видели проецируемые тени четырехмерных решеток. Однако с правой стороны двери тени были от тех же объектов после того, как они были растянуты, сжаты и в целом искажены. Проблема заключалась в том, чтобы определить тень, которая могла быть сформирована только с помощью сдвига, в дополнение к другим операциям.
   Это заняло час, но в конце концов Селестина почувствовала уверенность в том, что выбрала правильный ответ. Мы с Хирц попытались последовать ее доводам, но лучшее, что мы могли сделать, это согласиться с тем, что два других ответа были бы неправильными. Это, по крайней мере, было улучшением по сравнению со всем, на что мы были способны до введения лекарств, но утешало лишь в меру.
   Тем не менее, Селестина выбрала правильный ответ. Мы перешли в следующую комнату.
   - Это все, на что мы способны в этих костюмах, - сказал Чайлд, указывая на дверь, которая была перед нами. - Будет тесновато, даже в более легких костюмах - за исключением Хирц, конечно.
   - Какой здесь воздух? - спросил я.
   - Мы могли бы дышать этим, - сказал Форкерей. - И нам придется это сделать, хотя бы ненадолго. Но я не рекомендую делать это в течение длительного времени - по крайней мере, до тех пор, пока нас к этому не вынудят.
   - Заставят? - спросила Селестина. - Ты думаешь, двери будут становиться все меньше и меньше?
   - Не знаю. Но не кажется ли вам, что это место вынуждает нас подставлять себя ему, делать себя максимально уязвимыми? Я не думаю, что с нами пока все кончено. - Он сделал паузу, его костюм начал сниматься сам по себе. - Но это не значит, что мы должны потакать этому.
   Я понимал его нежелание. Шпиль причинил боль ему, а не нам.
   Под ультракостюмы, которые привели нас сюда, мы надели столько облегченных версий, сколько было возможно. Это были облегающие костюмы достаточно современного дизайна, но по сравнению с оборудованием ультра они казались музейными экспонатами. Шлемы и большую часть дыхательного оборудования надеть было невозможно, поэтому мы носили дополнительные детали, пристегнутые ремнями к спинам. Несмотря на мои опасения, Шпиль не возражал против этого, но я по-прежнему остро осознавал, что мы еще не знаем всех правил, по которым играем.
   Потребовалось всего три или четыре минуты, чтобы переодеться в новые костюмы; большая часть этого времени ушла на проверку состояния. В течение минуты или около того мы все, за исключением Хирц, дышали воздухом Шпиля.
   Он был терпким, горячим, как кровь, влажным и слегка пах машинным маслом.
   Я почувствовал облегчение, когда шлемы наполнились холодным, безвкусным воздухом из утилизаторов рюкзаков наших костюмов.
   - Привет. - Хирц, единственная, кто все еще был одет в свой оригинальный костюм, опустилась на колени и коснулась пола. - Зацени это.
   Я последовал за ней, прижимая тонкую ткань перчатки к поверхности.
   Вибрации конструкции нарастали и спадали с возросшей силой, как будто мы возбудили ее, сняв наши твердые защитные оболочки.
   - Как будто у этой гребаной штуки встает, - сказала Хирц.
   - Давайте продолжим, - сказал Чайлд. - Мы все еще вооружены - просто не так эффективно, как раньше, - но если мы будем оставаться умными, это не будет иметь значения.
   - Да. Но меня беспокоит то, что я должна быть умной. Ни один умный человек и близко не подойдет к этому гребаному месту.
   - Кем это делает тебя, Хирц? - спросила Селестина.
   - Жаднее, чем ты можешь себе представить, - сказала она.
   Тем не менее, мы добились хорошего прогресса еще в одиннадцати комнатах. Время от времени из витражного окна открывался вид на поверхность Голгофы, которая находилась очень далеко под нами. По подсчетам Форкерея, с тех пор как мы поднялись на Шпиль, мы поднялись на сорок пять метров по вертикали. Хотя впереди было еще двести метров - фактически основная часть подъема, - впервые стало казаться возможным, что у нас все получится. Это, конечно, зависело от нескольких предположений. Одно из них заключалось в том, что проблемы, хотя и становились неуклонно более сложными, не становились неразрешимыми. Другое заключалось в том, перестанут ли сужаться дверные проемы теперь, когда мы отказались от громоздких костюмов.
   Но они это сделали.
   Как всегда, сужение было незаметным от комнаты к комнате, но после пяти или шести это уже нельзя было игнорировать. После прохода еще десяти или пятнадцати комнат нам снова пришлось бы с трудом пробираться между ними.
   А что, если сужение продолжится и после этой точки?
   - Мы не сможем продолжать, - сказал я. - Мы не поместимся, даже если будем голые.
   - Вы слишком пораженчески настроены, - сказал Трентиньян.
   Голос Чайлда звучал разумно. - Что бы вы предложили, доктор?
   - Не более чем несколько незначительных корректировок базового плана человеческого тела. Ровно столько, чтобы мы могли протиснуться через отверстия, которые были бы непроходимы при наших нынешних... обременениях.
   Трентиньян алчно оглядел мои руки и ноги.
   - Это того не стоило бы, - сказал я. - Я приму вашу помощь после того, как получу травму, но если вы думаете, что я соглашусь на что-то более радикальное... Что ж, боюсь, вы сильно ошибаетесь, доктор.
   - Аминь, - сказала Хирц. - Какое-то время назад, Свифт, я действительно думала, что это место действует тебе на нервы.
   - Это не так, - сказал я. - Ни в малейшей степени. И в любом случае, мы думаем о том, что впереди еще много комнат, когда мы, возможно, даже не сможем пройти следующую.
   - Я согласен, - сказал Чайлд. - Мы будем делать это по очереди. Доктор Трентиньян, отложите свои дикие фантазии в сторону, по крайней мере, на данный момент.
   - Считайте, что они остались всего лишь мечтами наяву, - сказал Трентиньян.
   Итак, мы двинулись дальше.
   Теперь, когда мы прошли через так много дверей, стало возможным заметить, что задачи Шпиля возникали волнами; что, например, могла существовать серия задач, которые зависели от теории простых чисел, за которой следовала другая серия, зависевшая от свойств тел более высокой размерности. В течение нескольких последовательных комнат мы сталкивались с вопросами, связанными с мозаичными узорами, в то время как другая последовательность проверяла наше понимание клеточных автоматов: странные армии фигур в шахматном порядке, которые подчинялись простым правилам и в то же время взаимодействовали потрясающе сложными способами. Финальная задача в каждом наборе всегда была самой сложной; та, в которой мы с наибольшей вероятностью могли допустить ошибку. Мы были вполне готовы потратить три или четыре часа на то, чтобы пройти мимо каждой двери, если это было время, необходимое для уверенности - по крайней мере, по мнению Селестины - в том, что ответ ясен.
   И хотя шунты вымывали яды усталости из нашей крови, и хотя модификаторы позволяли нам мыслить с ясностью, которой мы никогда раньше не знали, своего рода изнеможение всегда охватывало нас после решения одной из самых сложных задач. Обычно это проходило за несколько десятков минут, но до тех пор мы обычно выжидали, прежде чем отважиться войти в теперь уже открытую дверь, снова собираясь с силами.
   В эти тихие минуты мы разговаривали между собой, обсуждая, что произошло и чего мы могли ожидать.
   - Это случилось снова, - сказал я, обращаясь к Селестине по личному каналу.
   Последовал ее ответ, не более краткий, чем я ожидал. - Что?
   - Какое-то время остальные из нас могли не отставать от тебя. Даже Хирц. Или, если не поспевать, то, по крайней мере, не терять вас полностью из виду. Но ты снова вырываешься вперед, не так ли? Эти жонглерские трюки снова в ходу.
   Она не торопилась с ответом. - У вас есть лекарства Чайлда.
   - Да. Но все, что они могут делать, - это работать с базовой нейронной топологией, подавляя и усиливая активность, не изменяя расположение соединений каким-либо существенным образом. И "китайские" мелодии имеют широкий спектр; они не настроены специально ни на кого из нас.
   Селестина посмотрела на единственного из нас, кто все еще был одет в один из оригинальных костюмов. - Они сработали c Хирц.
   - Должно быть, это была удача. Но да, ты права. Однако она не могла видеть так далеко, как ты, даже с модификаторами.
   Селестина постучала по шунту на своем запястье, все еще едва заметному под облегающей тканью костюма. - Я тоже приняла порцию модификаторов.
   - Сомневаюсь, что это дало тебе большое преимущество по сравнению с тем, что у тебя уже было.
   - Может, и нет. - Она помолчала. - В этом разговоре есть какой-то смысл, Ричард?
   - Не совсем, - сказал я, уязвленный ее ответом. - Я просто...
   - Да, хотел поговорить.
   - А ты этого не делаешь?
   - Вряд ли ты можешь винить меня, если я этого не сделаю, не так ли? Это не совсем подходящее место для светской беседы, не говоря уже о том, чтобы общаться с кем-то, кто предпочел стереть меня из своей памяти.
   - Что-нибудь изменится, если я скажу, что сожалею об этом?
   По тону ее ответа я понял, что мой ответ был не совсем тем, которого она ожидала. - Теперь легко сказать, что тебе жаль... теперь, когда тебе удобно это сказать. Это ведь не то, что ты чувствовал в то время, не так ли?
   Я с трудом подыскивал ответ, который был бы не слишком далек от истины. - Ты поверишь мне, если я скажу, что подавлял тебя, потому что все еще любил, а не по какой-либо другой причине?
   - Это просто слишком удобно, не так ли?
   - Но это не обязательно ложь. И можешь ли ты винить меня за это? Мы были влюблены, Селестина. Ты не можешь этого отрицать. Просто потому, что между нами что-то произошло... - Вопрос, который я собирался ей задать, сам собой всплыл у меня в голове. - Почему ты больше не связалась со мной после того, как тебе сказали, что ты не можешь поехать в Ресургем?
   - Нашим отношениям пришел конец, Ричард.
   - Но мы расстались на довольно дружеских условиях. Если бы не экспедиция в Ресургем, мы, возможно, вообще не расстались бы.
   Селестина раздраженно вздохнула. - Ну, раз уж ты спросил, я действительно хотела связаться с тобой.
   - Ты это сделала?
   - Но к тому времени, как я приняла решение, я узнала о том, как ты меня подавлял. Как ты думаешь, Ричард, что я при этом почувствовала? Как маленькая, одноразовая частичка твоего прошлого - что-то, что можно скомкать и выбросить, когда оно вас обидит?
   - Все было совсем не так. Я никогда не думал, что увижу тебя снова.
   Она фыркнула. - И, возможно, ты бы этого не сделал, если бы не старый добрый Роланд Чайлд.
   Я старался говорить ровным голосом. - Он пригласил меня с собой, потому что мы оба привыкли испытывать друг друга подобными испытаниями. Я полагаю, ему нужен был кто-то с твоим жонглерским перевоплощением. Чайлду было бы наплевать на наше прошлое.
   Ее глаза сверкнули за забралом шлема. - И тебе тоже все равно, не так ли?
   - О мотивах Чайлда? Нет. Они не являются ни моей заботой, ни моим интересом. Все, что меня сейчас беспокоит, - вот это.
   Я похлопал по гулкому полу Шпиля.
   - Здесь больше, чем кажется на первый взгляд, Ричард.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Разве ты не заметил, как... - Она смотрела на меня несколько секунд, словно собираясь что-то сказать, затем покачала головой. - Не бери в голову.
   - Что, ради всего святого?
   - Тебе не кажется, что Чайлд был слишком хорошо подготовлен?
   - Я бы не сказал, что есть такая вещь, как быть слишком хорошо подготовленным к чему-то вроде Кровавого шпиля, Селестина.
   - Я не это имела в виду. - Она потрогала пальцами ткань своей облегающей одежды. - Эти костюмы, например. Откуда он знал, что мы не сможем пройти весь путь с более крупными?
   Я пожал плечами - жест, который теперь был прекрасно виден. - Я не знаю. Может быть, он чему-то научился у Аргайла перед смертью.
   - Тогда как насчет доктора Трентиньяна? Этот упырь даже отдаленно не заинтересован в разгадке Шпиля. Он пока не внес свой вклад ни в одну проблему. И все же он уже доказал свою ценность, не так ли?
   - Я не понимаю.
   Селестина потерла свой шунт. - Эти штуки. И нейронные модификаторы - Трентиньян руководил их установкой. И я даже не упомянула о руке Форкерея или медицинском оборудовании на борту шаттла.
   - Я все еще не понимаю, к чему ты клонишь.
   - Не знаю, какие рычаги использовал Чайлд, чтобы добиться его сотрудничества - это должно быть нечто большее, чем подкуп или алчность, - но у меня есть очень, очень неприятная идея. И все это указывает на нечто еще более тревожное.
   Мне это уже надоело. Учитывая, что перед нами стояла задача открыть следующую дверь, последнее, что мне было нужно, - это параноидальные теории.
   - Что именно?
   - Чайлд слишком много знает об этом месте.
  
   Еще одна комната, еще один неправильный ответ, еще одно наказание.
   Последнее выглядело как незначительный выговор. Я вспомнил быстрое металлическое мерцание машин, появляющихся из люков, открывающихся в бесшовных стенах: теперь это были не копья, а шарнирные клещи и злобно изогнутые ножницы. Я вспомнил струи яркой артериальной крови под высоким давлением, разбрызгивающиеся по комнате, как розовые знамена, осколки раздробленной кости, стучащие по стенам, как шрапнель. Я вспомнил нежелательный и жестокий урок анатомии человеческого тела; элегантность, с которой мышцы, кости и сухожилия были прикреплены друг к другу, и ужасающая легкость, с которой их можно было отделить друг от друга хирургически острыми металлическими инструментами.
   Я вспомнил крики.
   Я вспомнил неописуемую боль до того, как подействовали анальгетики.
   Впоследствии, когда у нас было время подумать о том, что произошло, я не думаю, что кому-то из нас пришло в голову обвинять Селестину в совершении еще одной ошибки. Модификаторы Чайлда внушили нам здоровое уважение к сложности того, что она делала, и - как и прежде - ее второй выбор был правильным; тот, который открывал обратный путь к выходу из Шпиля.
   И кроме того...
   Селестина тоже страдала.
   Однако хуже всего пришлось Форкерею. Возможно, Шпиль, однажды попробовав его крови, решил, что хочет гораздо большего - большего, чем можно было бы получить, пожертвовав простой конечностью. Он разрубил его на четыре части: два быстрых противоположных удара кошмарными ножницами; рассечение пополам, за которым мгновением позже последовало еще одно отвратительное рассечение пополам.
   Четыре куска Форкерея с глухим стуком упали на пол Шпиля; его внутренние органы были вскрыты, как у восковой модели в медицинской школе. Различные машины аккуратно расположились среди его внутренностей, разрезанные по одним и тем же плоскостям. То, что от него осталось, дернулось раз или два, затем - за исключением замененной руки, которая продолжала дергаться, - он, к счастью, был неподвижен. Прошло мгновение или два, а затем - со скоростью хлыста - суставчатые руки схватили его за ноги и прижали к стене, оставляя скользкие красные следы скольжения.
   Смерть Форкерея была бы достаточно ужасной, но к тому времени Шпиль уже готовил новое наказание.
   Я увидел, как Селестина упала на землю, обхватив одной рукой обрубок другой, из раны брызнула кровь, несмотря на давление, которое она оказывала. Сквозь забрало ее лицо стало призрачным.
   На правой руке Чайлда не хватало всех пальцев. Он прижал искалеченную руку к груди, скривившись, но сумел удержаться на ногах.
   Трентиньян потерял ногу. Но из раны не хлестала кровь, не было никаких признаков разорванных мышц и костей. Я видел только поврежденные механизмы; скрученную и сломанную стальную и пластиковую арматуру; гудящие кабели и заикающиеся оптические волокна; прерванные линии подачи, сочащиеся тошнотворно-зеленой жидкостью.
   Трентиньян, тем не менее, упал на пол.
   Я также почувствовал, что падаю, посмотрел вниз и увидел, что моя правая нога заканчивается чуть ниже колена; понял, что моя собственная кровь хлещет жесткой алой струей. Я ударился об пол - боль от травмы еще не достигла моего мозга - и рефлекторно потянулся к культе. Но показалась только одна рука; левая была аккуратно отсечена выше запястья. Боковым зрением я увидел свою оторванную руку, все еще одетую в перчатку, лежащую на полу, как нелепый белый краб.
   Боль расцвела в моем черепе.
   Я закричал.
  
  

ШЕСТЬ

  
   - С меня хватит этого дерьма, - сказала Хирц.
   Чайлд посмотрел на нее со своей кушетки для выздоравливающих. - Ты покидаешь нас?
   - Черт возьми, я права.
   - Ты меня разочаровываешь.
   - Хорошо, но я все равно уезжаю.
   Чайлд погладил себя по лбу, обводя его форму новой стальной перчаткой, которую Трентиньян прикрепил к его руке. - Если кому-то и следует увольняться, то только не тебе, Хирц. Ты вышла из Шпиля без единой царапины. Посмотри на всех нас.
   - Спасибо, но я только что поужинала.
   Трентиньян поднял к ней свою серебряную маску. - Сейчас в этом нет необходимости. Я признаю, что замены, которые я здесь смастерил, обладают определенной брутальной эстетикой, но в функциональном плане им нет равных. - Словно для того, чтобы продемонстрировать свою точку зрения, он согнул свою собственную запасную ногу.
   Это была замена, а не просто спасенная, отремонтированная и прикрепленная на место старая. Хирц, которая собрала столько наших частичек, сколько смогла, так и не нашла отсеченную часть Трентиньяна. Осмотр территории вокруг Шпиля, где мы нашли останки Форкерея, также не выявил какой-либо существенной части тела доктора. Шпиль позволил нам забрать руку Форкерея после того, как она была отрублена, но, похоже, решил оставить все металлические предметы себе.
   Я встал со своей собственной кушетки, проверяя, как моя новая нога выдерживает мой вес. Нельзя было отрицать превосходство работы Трентиньяна. Протез настолько идеально сочетался с моей существующей нервной системой, что я уже вписал ногу в свой образ тела. Когда я ходил с ним, я делал это с едва заметной хромотой, и она, несомненно, исчезнет, как только я привыкну к замене.
   - Я мог бы снять и вторую, - пропищал Трентиньян, потирая руки. - Тогда у вас было бы идеальное нервное равновесие... Мне сделать это?
   - Ты ведь хочешь этого, не так ли?
   - Признаюсь, меня всегда обижала асимметрия.
   Я ощупал свою другую ногу; ту, что из плоти и крови, которая теперь казалась такой уязвимой, что вряд ли выдержит этот курс.
   - Тебе просто нужно набраться терпения, - сказал я.
   - Что ж, все приходит к тому, кто ждет. И как поживает рука?
   Как и Чайлд, теперь я мог похвастаться одной стальной перчаткой вместо руки. Я согнул ее, услышав тихий, пронзительный вой приводов. Когда я прикасался к чему-либо, я ощущал покалывание ощущений; рука была способна регистрировать едва уловимые градации тепла или холода. Замена Селестины была очень похожей, хотя и более изящной и в чем-то более женственной. По крайней мере, наши травмы требовали именно этого, подумал я; в отличие от Чайлда, который потерял только пальцы, но, казалось, радовался блестящей работе доктора больше, чем было строго необходимо.
   - Сойдет, - сказал я, вспомнив, как сильно Форкерей разозлил доктора тем же замечанием.
   - Неужели ты этого не понимаешь? - сказала Хирц. - Если бы Трентиньян добился своего, ты бы уже был таким, как он. Одному Богу известно, где он остановится.
   Трентиньян пожал плечами. - Я просто чиню то, что повреждено Шпилем.
   - Да. Вы двое - отличная команда, док. - Она посмотрела на него с выражением неприкрытого отвращения. - Что ж, извини, но до меня ты не доберешься.
   Трентиньян оценивающе посмотрел на нее. - Невелика потеря, когда так мало сырья для работы.
   - Пошел ты, урод.
   Хирц вышла из комнаты.
   - Похоже, она не шутит, когда говорит, что увольняется, - сказал я, нарушая воцарившееся молчание.
   Селестина кивнула. - Я тоже не могу сказать, что полностью виню ее.
   - А ты как? - спросил Чайлд.
   - Думаю, она права. Все это становится серьезно похожим на какое-то болезненное упражнение в членовредительстве. - Селестина посмотрела на свою стальную руку, не вполне скрывая собственное отвращение. - Что для этого потребуется, Чайлд? Во что мы превратимся к тому времени, когда победим эту штуку?
   Он пожал плечами. - Нет ничего такого, чего нельзя было бы обратить вспять.
   - Но, может быть, к тому времени мы уже не захотим, чтобы все было наоборот, не так ли?
   - Послушай, Селестина. - Чайлд прислонился к переборке. - То, что мы здесь делаем, - это пытаемся победить элементарную вещь. Достигнуть его вершины, если хочешь. В этом отношении Кровавый шпиль не сильно отличается от горы. Он наказывает нас, когда мы совершаем ошибки, но то же самое делают и горы. Иногда это убивает. Чаще всего это оставляет нам только напоминание о том, на что оно способно. Кровавый шпиль отсекает палец или два. Гора достигает того же эффекта при обморожении. В чем разница?
   - Начнем с того, что горе не нравится это делать. Но Шпиль это делает. Он живой, Чайлд, живет и дышит.
   - Это машина, вот и все.
   - Но, возможно, более умная, чем все, что мы когда-либо знали раньше. Машина, у которой тоже есть вкус к крови. Это не самое удачное сочетание, Чайлд.
   Он вздохнул. - Значит, ты тоже сдаешься?
   - Я этого не говорила.
   - Прекрасно.
   Он пошел к двери, которой только что воспользовалась Хирц.
   - Куда ты направляешься? - спросил я.
   - Чтобы попытаться вразумить ее, вот и все.
  
  

СЕМЬ

  
   Десять часов спустя - гудя от неестественной бодрости; потребность во сне стала далеким, исчезающим воспоминанием - мы вернулись в Кровавый шпиль.
   - Что он сказал такого, что заставило тебя вернуться? - сказал я Хирц в перерыве между испытаниями.
   - А ты как думаешь?
   - Просто дикий удар в темноте, но он случайно не увеличил твою долю?
   - Давай просто скажем, что условия были пересмотрены. Назовем это бонусом, связанным с производительностью.
   Я улыбнулся. - Значит, назвать тебя наемницей было не так уж далеко от истины, не так ли?
   - Палки и камни могут переломать мне кости... извини. Учитывая обстоятельства, это не самый лучший из возможных вариантов хорошего тона, не так ли?
   - Не бери в голову.
   Теперь мы с трудом выбирались из своих скафандров. Несколькими комнатами ранее мы достигли точки, когда было невозможно протиснуться в дверь, предварительно не отключив наши воздушные шланги и не сняв рюкзаки. Конечно, мы могли бы обойтись и без рюкзаков, но никто из нас не хотел дышать воздухом Шпиля до тех пор, пока в этом не возникнет абсолютной необходимости. И нам все равно понадобились бы рюкзаки, чтобы отступить обратно через негерметичные помещения. Поэтому мы продолжали держаться за них, пробираясь между комнатами, боясь отпустить. Мы видели, как Шпиль забрал сначала дрон Форкерея, а затем ногу Трентиньяна, и, вероятно, он проделал бы то же самое с нашим оборудованием, если бы мы оставили его без присмотра.
   - Тогда зачем это делаешь ты? - спросила Хирц.
   - Дело, конечно, не в деньгах, - сказал я.
   - Нет. Я разобралась с этой частью. Что же тогда?
   - Потому что это там. Потому что у нас с Чайлдом долгая история, и я терпеть не могу отказываться от вызова, раз уж принял его.
   - Другими словами, старомодное упрямство, - сказала Селестина.
   Хирц впервые надевала шлем и рюкзак в сборе. Она только что была вынуждена снять свой первоначальный скафандр и надеть один из обтягивающих костюмов; в скафандре даже ее маленькая фигурка теперь была слишком велика, чтобы пройти через узкие двери. Чайлд прикрепил к своей обтягивающей коже дополнительную броню - похожие на струпья пластыри из гибкого плетеного алмаза, - но она, должно быть, чувствовала себя более уязвимой.
   Я ответил Селестине. - А как насчет тебя, если это не то же самое, что заставляет меня возвращаться?
   - Я хочу решить проблемы, вот и все. Для тебя они просто средство достижения цели, но для меня они - единственное, что представляет интерес.
   Я чувствовал себя оскорбленным, но она была права. Природа испытаний была для меня менее важна, чем открытие того, что находилось на вершине; тайна, которую Шпиль так ревниво охранял.
   - И ты надеешься, что, преодолев проблемы, которые они нам ставят, ты в конце концов поймешь создателей Шпиля?
   - Не только это. Я имею в виду, что это значительная часть всего этого, но я также хочу знать, каковы мои собственные ограничения.
   - Ты хочешь сказать, что желаешь изучить дар, которым тебя наделили жонглеры? - Прежде чем она успела ответить, я продолжил: - Понимаю. И раньше это никогда не было возможно, не так ли? Ты всегда могла проверить себя только в решении проблем, поставленных другими людьми. Ты никогда не смогла бы наметить границы своих способностей; точно так же, как лев не смог бы испытать свою силу на бумаге.
   Она огляделась вокруг. - Но теперь я встретила кое-что, что подвергает меня испытанию.
   - И что?
   Селестина тонко улыбнулась. - Я не уверена, что мне это нравится.
  
   Мы больше не разговаривали, пока не обошли с полдюжины новых комнат, а затем отдыхали, пока шунты снимали излишнюю усталость, возникшую после таких усилий.
   Математические задачи теперь стали настолько запутанными, что я едва мог их описать, не говоря уже о том, чтобы нащупать путь к решению. Таким образом, Селестине приходилось в основном думать самой, но эмоциональное напряжение, которое мы все испытывали, было таким же изнурительным. В течение часа во время отдыха я балансировал на грани сна, но затем вернулась бдительность, как бледный, холодный рассвет. В этом душевном состоянии было что-то суровое и клиническое - оно казалось не совсем нормальным, - но оно позволяло нам выполнить работу, и это было все, что имело значение.
   Мы продолжили путь, миновав семидесятую комнату - на пятнадцать дальше, чем мы были раньше. Теперь мы были по меньшей мере на шестьдесят метров выше, чем когда входили, и какое-то время казалось, что мы нашли темп, который нас устраивал. Прошло много времени с тех пор, как Селестина проявляла какие-либо колебания в своих ответах, даже если ей требовалась пара часов, чтобы прийти к решению. Это было так, как если бы она нашла правильный образ мышления, и теперь ни одна из проблем не казалась ей по-настоящему чуждой. На какое-то время, по мере того как мы проходили комнату за комнатой, нами начал овладевать опасный оптимизм.
   Это была ошибка.
   В семьдесят первой комнате Шпиль начал применять новое правило. Селестина, как обычно, потратила не менее двадцати минут на изучение проблемы, проводя пальцами по неглубоко выгравированным знакам на рамке, ее губы беззвучно шевелились, когда она озвучивала возможные варианты.
   Чайлд изучал ее с особой внимательностью, которой я раньше за ним не замечал.
   - Есть какие-нибудь идеи? - спросил он, заглядывая ей через плечо.
   - Не дави на меня, Чайлд. Я размышляю.
   - Я знаю, знаю. Просто постарайся сделать это немного быстрее, вот и все.
   Селестина отвернулась от рамы. - Почему? У нас что, внезапно появилось расписание?
   - Я просто немного обеспокоен тем, сколько времени это у нас отнимет, вот и все. - Он погладил выпуклость на своем предплечье. - Эти шунты не идеальны, и...
   - Есть что-то еще, не так ли?
   - Не волнуйся. Просто сконцентрируйся на проблеме.
   Но на этот раз наказание началось еще до того, как мы приступили к нашему решению.
   Полагаю, это было снисходительно по сравнению с жестоким расчленением, которым завершилась наша последняя попытка достичь вершины. Это было скорее суровое предложение сделать наш выбор; скорее щелчок кнута, чем свист гильотины.
   Что-то выскочило из стены и упало на пол.
   Он был похож на металлический шар размером примерно с теннисный мяч. В течение нескольких секунд он вообще ничего не делал. Мы все уставились на это, зная, что должно произойти что-то неприятное, но не зная, что именно.
   Затем мяч задрожал и - никоим образом не деформируясь - отскочил от земли на высоту колена.
   Он ударился о землю и снова подпрыгнул, на этот раз немного выше. - Селестина, - сказал Чайлд, - я настоятельно рекомендую вам принять решение...
   В ужасе Селестина заставила себя вернуться к головоломке, изображенной на рамке. Мяч продолжал подпрыгивать, с каждым разом поднимаясь все выше.
   - Мне это не нравится, - сказала Хирц.
   - Я сам от этого не в восторге, - сказал ей Чайлд, наблюдая, как мяч ударился о потолок и с грохотом упал обратно на пол, приземлившись сбоку от того места, где он начал подпрыгивать. На этот раз отскока было достаточно, чтобы он снова ударился о потолок, и при отдаче он пролетел по диагонали через всю комнату, ударившись об одну из боковых стен, прежде чем отскочить под другим углом. Мяч врезался в Трентиньяна, срикошетив от его металлической ноги, а затем дважды ударился о стену, набирая скорость с каждым столкновением, прежде чем попасть мне в грудь. Это было подобно сильному удару, выбивающему воздух из моих легких.
   Я упал на землю, издав стон дискомфорта.
   Маленький шарик продолжал описывать дугу по комнате, его инерция не уменьшилась каким-либо заметным образом. Фактически, он продолжал ускоряться, так что его траектория стала напоминать постоянно движущийся серебристый ткацкий станок, который время от времени пересекался с одним из нас. Я услышал стоны, а затем почувствовал внезапную боль в ноге, а мяч продолжал набирать скорость. Звук, который он издавал, был похож на залп ружейных выстрелов, промежуток между каждым взрывом становился все меньше.
   Чайлд, которого самого ударило, закричал: - Селестина! Сделай свой выбор!
   Мяч выбрал именно этот момент, чтобы врезаться в нее, заставив ее задохнуться от боли. Она опустилась на одно колено, но в процессе протянула руку и коснулась ладонью одной из меток на правой стороне рамки.
   Звуки выстрела - серебряный ткацкий станок - даже сам шар - исчезли.
   Еще несколько секунд ничего не происходило, а затем дверь перед нами начала открываться.
   Мы осмотрели наши травмы. Ничего опасного для жизни не было, но мы все были сильно ушиблены, и вполне вероятно, что одна или две кости были сломаны. Я был уверен, что сломал ребро, и Чайлд поморщился, когда попытался перенести вес на правую лодыжку. Моя нога болела в том месте, куда попал мяч, но я все еще мог ходить, и через несколько минут боль утихла, смягченная сочетанием моих собственных лекарств и анальгетиков шунта.
   - Слава Богу, что мы снова надели шлемы, - сказал я, ощупывая глубокую шишку на макушке. - Иначе нас бы размазали в лепешку.
   - Кто-нибудь, пожалуйста, объяснит мне, что только что произошло? - спросила Селестина, осматривая свои собственные травмы.
   - Думаю, Шпиль решил, что мы слишком задерживаемся, - сказал Чайлд. - До сих пор у нас было столько времени, сколько нам хотелось бы, чтобы решать проблемы, но с этого момента, похоже, мы будем действовать в соответствии со временем.
   Хирц спросила: - И сколько времени у нас было в запасе?
   - После того, как открылась последняя дверь? Минут сорок или около того.
   - Сорок три, если быть точным, - сказал Трентиньян.
   - Я настоятельно рекомендую нам начать работу над следующей дверью, - сказал Чайлд. - Как вы думаете, сколько у нас времени, доктор?
   - В качестве верхнего предела? Примерно двадцать восемь минут.
   - Этого времени явно недостаточно, - сказал я. - Нам лучше отступить и вернуться.
   - Нет, - сказал Чайлд. - Нет, пока мы не будем ранены.
   - Ты сумасшедший, - сказала Селестина.
   Но Чайлд проигнорировал ее. Он просто шагнул через дверь в соседнюю комнату. За нами захлопнулась выходная дверь.
   - Не сумасшедший, - сказал он, снова поворачиваясь к нам. - Просто очень хочется продолжить.
  
   Это никогда не было одним и тем же дважды.
   Селестина сделала свой выбор так быстро, как только могла, сосредоточенно напрягая каждый мускул, и это дало нам - по оценке Трентиньяна - пять или шесть чистых минут, прежде чем Шпиль потребует ответа.
   - Мы подождем, - сказал Чайлд, оглядывая всех нас, чтобы понять, не возражает ли кто-нибудь. - Селестина может продолжать проверять свои результаты. Нет никакого смысла давать ответ на этот гребаный вопрос до того, как нам придется это сделать; не тогда, когда на карту поставлено так много.
   - Я уверена в ответе, - сказала Селестина, указывая на ту часть рамы, которую она в конце концов нажмет.
   - Тогда потрать пять минут на то, чтобы проветрить голову. Что угодно. Просто не делай выбора, пока нас к этому не вынудят.
   - Если мы пройдем через эту комнату, Чайлд...
   - Да?
   - Я возвращаюсь. Ты не можешь остановить меня.
   - Ты не сделаешь этого, Селестина, и ты это знаешь.
   Она пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. Я думаю, то, что последовало за этим, было самыми долгими пятью минутами в моей жизни. Никто из нас не осмеливался заговорить снова, не желая начинать что-либо - даже слово - из страха, что что-то вроде мяча вернется. Все, что я слышал в течение пяти минут, - это наше собственное дыхание, сопровождаемое ужасным медленным гудением самого шпиля.
   Затем что-то выскользнуло из одной стены.
   Оно ударилось об пол, корчась. Это был кусок гибкого металла толщиной в дюйм и длиной в три метра.
   - Подождем... - Чайлд сказал нам.
   Селестина оглянулась через плечо. - Ты хочешь, чтобы я нажала на это, или нет?
   - Даю слово. Ни секундой раньше.
   Кабель продолжал извиваться: изгибался, наматывался и разматывался, как обезумевший угорь. Чайлд зачарованно уставился на него. Корчи становились все сильнее, сопровождаемые скользящими, шипящими звуками металла о металл.
   - Чайлд? - спросила Селестина.
   - Я просто хочу посмотреть, что это за штука на самом деле...
   Кабель изгибался и извивался, а затем быстро двинулся по полу в направлении Чайлда. Он проворно отскочил в сторону, кабель прошел у него под ногами. Теперь корчи превратились в непрерывный треск хлыста, и мы все прижались к стенам. Кабель, промахнувшись мимо Чайлда, отступил на середину комнаты и яростно зашипел. Он выглядел намного длиннее и тоньше, чем мгновение назад, как будто сам вытянулся.
   - Чайлд, - сказала Селестина, - я делаю выбор за пять секунд, нравится тебе это или нет.
   - Подожди, ладно?
   Кабель теперь двигался с ошеломляющей скоростью, поднимаясь вверх так, что его движение больше не ограничивалось несколькими дюймами над полом. Его извивы были такими быстрыми, что они приобрели квазитвердость: столб неправильной формы из мерцающего, свистящего металла. Я посмотрел на Селестину, желая, чтобы она положила ладонь на рамку, что бы ни сказал Чайлд. Я оценил его восхищение - на эту вещь было завораживающе смотреть, - но подозревал, что он слегка перегибает палку в своем любопытстве.
   - Селестина... - Я начал говорить.
   Но то, что произошло дальше, произошло молниеносно: серебристо-серое щупальце пятна - тонкая петля кабеля - вытянулось, образовав двойное кольцо вокруг руки Селестины. Это была та, над которой Трентиньян уже работал. Она в ужасе посмотрела на нее; трос сам собой натянулся и отрезал руку. Селестина с криком упала на пол.
   Щупальце потянуло ее за руку к центру комнаты, отступая в шипящий, мерцающий столб вращающегося металла.
   Я бросился к двери, запомнив символ, который она собиралась нажать. Вихрь потянулся ко мне петлей, но я бросился к стене, и петля лишь задела грудь моего костюма, прежде чем снова погрузиться в массу. Из водоворота на землю посыпались крошечные кусочки плоти и костей. Затем появилась еще одна петля и поймала Хирц в ловушку, обернувшись вокруг ее талии и притянув к центру.
   Она боролась - размахивала руками, ее ноги скользили по полу, - но все было бесполезно. Она начала кричать, а потом завизжала.
   Я подошел к двери.
   Моя рука заколебалась над отметинами. Правильно ли я запомнил, или Селестина намеревалась предложить другое решение? Теперь они все были так похожи.
   Затем Селестина, которая все еще сжимала свою искалеченную руку, выразительно кивнула.
   Я толкнул дверь ладонью.
   Я уставился на нее, желая, чтобы она пошевелилась. После всего этого, что, если ее выбор был неправильным? Шпиль, казалось, садистски оттягивал момент, в то время как позади себя я продолжал слышать неистовое шипение крутящегося кабеля. И кое-что еще, о чем я предпочитал не думать.
   Внезапно шум прекратился.
   Боковым зрением я увидел, как кабель уходит в стену, похожий на змеиный язык, источающий аромат.
   Передо мной начала открываться дверь.
   Выбор Селестины был правильным. Я проанализировал свое душевное состояние и решил, что должен чувствовать облегчение. И, возможно, отдаленно так оно и было. По крайней мере, теперь у нас был бы четкий маршрут обратно из Шпиля. Но мы бы не пошли дальше, и я знал, что не все из нас уйдут.
   Я обернулся, готовясь к тому, что мне предстояло увидеть.
   Чайлд и Трентиньян не пострадали.
   Селестина уже занялась своей травмой, наложив жгут из своей аптечки выше того места, где заканчивалась ее рука. Она потеряла очень мало крови и, по-видимому, не испытывала особого дискомфорта.
   - С тобой все в порядке? - спросил я.
   - Я разберусь, Ричард. - Она поморщилась, туже затягивая жгут. - Чего нельзя сказать о Хирц.
   - Где она? - спросил я.
   - Это добралось до нее.
   Здоровой рукой Селестина указала на то место, где всего несколько мгновений назад был вихрь. На полу - как раз под тем объемом воздуха, где зависал и бился кабель, - лежала небольшая аккуратная кучка развороченных человеческих тканей.
   - Нет никаких следов руки Селестины, - сказал я. - Или костюма Хирц.
   - Это разорвало ее на части, - сказал Чайлд, и кровь отхлынула от его лица.
   - Где она? - спросил я.
   - Это было очень быстро. Было просто... размытое пятно. Это разорвало ее на части, а затем части исчезли в стенах. Не думаю, что она могла что-то успеть почувствовать.
   - Молю Бога, чтобы она не успела.
   Доктор Трентиньян наклонился и осмотрел останки.
  
  

ВОСЕМЬ

  
   Снаружи, в длинном, со стальными тенями свете то ли сумерек, то ли рассвета, мы нашли куски Хирц, которые были бесполезны для Шпиля.
   Они были наполовину засыпаны пылью, словно утесы и арки какого-нибудь древнего пейзажа, выполненного в миниатюре. Мой разум проделывал ужасные трюки с формами, превращая их из грубо отделенных частей человеческой анатомии в абстрактные скульптуры: сочлененные образования, которые определенным образом улавливают свет и отбрасывают свои собственные приятные тени. Хотя некоторые кусочки ткани остались, Шпиль извлек для себя все металлические части ее костюма. Даже ее череп был расколот и высосан досуха, так что Шпиль мог отсеять несколько маленьких драгоценных кусочков металла, которые она носила в голове.
   А то, что он не мог использовать, он выбрасывал.
   - Мы не можем просто оставить ее здесь, - сказал я. - Мы должны что-то сделать, похоронить ее... по крайней мере, поставить какой-нибудь знак.
   - У нее уже есть один, - сказал Чайлд.
   - Что?
   - Шпиль. И чем скорее мы вернемся к шаттлу, тем скорее сможем починить Селестину и вернуться к работе.
   - Минутку, пожалуйста, - сказал Трентиньян, перебирая пальцами очередную груду человеческих останков.
   - Это не имеет никакого отношения к Хирц, - сказал Чайлд.
   Трентиньян поднялся на ноги, попутно сунув что-то в карман на поясе своего костюма.
   Что бы это ни было, оно было маленьким, не больше теннисного мяча или небольшого камня.
  
   * * *
  
   - Я еду домой, - сказала Селестина, когда мы вернулись в безопасное убежище шаттла. - И прежде чем ты попытаешься отговорить меня от этого, это окончательно.
   Мы были одни в ее покоях. Чайлд только что отказался от попыток убедить ее остаться, но он послал меня посмотреть, смогу ли я быть более убедительным. Однако мое сердце к этому не лежало. Я видел, на что способен Шпиль, и будь я проклят, если буду нести ответственность за чью-либо кровь, кроме своей собственной.
   - По крайней мере, позволь Трентиньяну позаботиться о твоей руке, - сказал я.
   - Теперь мне не нужна сталь, - сказала она, поглаживая блестящий синий хирургический рукав, которым заканчивалась ее рука. - Я могу обойтись без посторонней помощи, пока мы не вернемся в Город Бездны. Они могут вырастить мне новую, пока я сплю.
   Музыкальный голос доктора прервал нас, бесстрастная серебряная маска Трентиньяна просунулась сквозь пузырчатую перегородку Селестины. - Если позволите мне быть таким смелым... возможно, мои услуги - это лучшее, на что вы сейчас можете разумно надеяться.
   Селестина посмотрела на Чайлда, потом на доктора, потом на блестящий хирургический рукав.
   - О чем ты говоришь? - спросил я.
   - Ничего. Только кое-какие новости из дома, которые Чайлд разрешил мне посмотреть. - Без приглашения Трентиньян полностью вошел в комнату и задвинул за собой перегородку.
   - Что, доктор?
   - Довольно тревожные новости, как оказалось. Вскоре после нашего отъезда в Городе Бездны случилось нечто неприятное. Болезнь, поражавшая все, что зависело от любой микроскопической самовоспроизводящейся системы. Другими словами, нанотехнологии. Я так понимаю, что число погибших исчислялось миллионами...
   - Тебе не обязательно говорить об этом так чертовски жизнерадостно.
   Трентиньян подошел к той стороне кушетки, где отдыхала Селестина. - Я просто подчеркиваю, что то, что мы считаем современной медициной, может быть несколько за пределами нынешних возможностей города. Конечно, многое может измениться до нашего возвращения...
   - Тогда мне просто придется пойти на этот риск, не так ли? - сказала Селестина.
   - Пусть это будет на твоей совести. - Трентиньян сделал паузу и положил что-то маленькое и твердое на стол Селестины. Затем он повернулся, как будто собираясь уйти, но остановился и заговорил снова. - Ты же знаешь, я к этому привык.
   - Привык к чему?
   - Страху и отвращению. Из-за того, кем я стал и что я сделал. Но я не злой человек. Извращенный, да. Безусловно, подвержен особым желаниям. Но определенно не монстр.
   - А что насчет ваших жертв, доктор?
   - Я всегда утверждал, что они дали согласие на процедуры, которым я подвергал их, - тут он поправился, - проводил над ними.
   - Это не то, что говорится в записях.
   - И кто мы такие, чтобы спорить с записями? - Свет играл на его маске таким образом, что подчеркивал полуулыбку, которая всегда была на его лице. - Кто мы такие, на самом деле.
  
   Когда Трентиньян ушел, я повернулся к Селестине и сказал: - Я возвращаюсь в Шпиль. Ты ведь понимаешь это, не так ли?
   - Я догадывалась, но все же надеюсь, что смогу тебя отговорить. - Здоровой рукой она потрогала маленький твердый предмет, который Трентиньян положил на стол. Это было похоже на бесформенный темный камень - что бы доктор ни нашел среди мертвых остатков, - и на мгновение я задался вопросом, почему он оставил его здесь.
   Тогда я сказал: - Я действительно не думаю, что в этом есть большой смысл. Теперь это касается только меня и Чайлда. Он, должно быть, знал, что наступит момент, когда я не смогу отвернуться.
   - Независимо от того, чего это будет стоить? - спросила Селестина.
   - Ничто не обходится без небольшого риска.
   Она покачала головой, медленно и удивленно. - Он действительно достал тебя, не так ли?
   - Нет, - сказал я, чувствуя извращенную потребность защитить своего старого друга, даже когда знал, что сказанное Селестиной было абсолютной правдой. - В конце концов, это был не Чайлд. Это был Шпиль.
   - Пожалуйста, Ричард. Подумай хорошенько, ладно?
   Я сказал, что так и сделаю. Но мы оба знали, что это была ложь.
  
  

ДЕВЯТЬ

  
   Мы с Чайлдом вернулись назад.
   Я уставился на него, возвышающегося перед нами, как какой-то жестокий кенотаф. Я увидел это с удивительной, твердой, как алмаз, ясностью. Это было так, как если бы дымчатая завеса была снята с моего зрения, позволяя проявиться тысячам новых деталей и нюансов оттенков. Только мельчайший, едва заметный намек на пикселизацию, наблюдаемый всякий раз, когда я слишком резко менял угол зрения, выдавал тот факт, что это было не совсем нормальное зрение, а кибернетическое усиление.
   Наши глаза были удалены, глазницы вычищены и заполнены гораздо более эффективными сенсорными устройствами, подключенными прямо к нашей зрительной коре. Наши глазные яблоки ждали возвращения на шаттле, плавая в банках, как гротескные деликатесы. Их можно было бы вставить обратно, когда мы покорим Шпиль.
   - Почему не защитные очки? - сказал я, когда Трентиньян впервые объяснил свои планы.
   - Слишком громоздкие, и их слишком легко стащить. У Шпиля явный вкус к металлам. Отныне все жизненно важное лучше носить с собой как часть нас самих - не просто носить, но и встраивать. - Доктор сложил свои серебряные пальцы домиком. - Если это вызывает у вас отвращение, я предлагаю вам признать поражение прямо сейчас.
   - Я сам решу, что меня отталкивает, - сказал я.
   - Что еще? - сказал Чайлд. - Без Селестины нам придется самим решать эти проблемы.
   - Я увеличу плотность лекарств в вашем мозгу, - сказал Трентиньян. - Они соткут паутину из фуллереновых трубок, искусственных нейронных соединений, заменяющих вашу существующую синаптическую топологию.
   - И что хорошего это даст?
   - Фуллереновые трубки будут передавать нервные сигналы в сотни раз быстрее, чем существующие у вас синаптические пути. Скорость ваших нейронных вычислений увеличится. Ваше субъективное ощущение прошедшего времени замедлится.
   Я уставился на доктора, охваченный ужасом и очарованием одновременно. - Вы можете это сделать?
   - На самом деле это довольно тривиально. Объединенные делают это со времен Просветления, и их методы хорошо задокументированы. С их помощью я могу замедлить время до субъективного ползания. Шпиль может дать вам всего двадцать минут на то, чтобы разгадать комнату, но я могу сделать так, чтобы это казалось несколькими часами; даже одним или двумя днями.
   Я повернулся к Чайлду. - Как думаешь, этого будет достаточно?
   - Думаю, это будет намного лучше, чем ничего, но посмотрим.
   Но это оказалось даже лучше.
   Машины Трентиньяна сделали больше, чем просто заменили наши существующие и неуклюже медленные нейронные пути. Они изменили их форму, настроив топологию таким образом, чтобы повысить математическое мастерство, что вывело нас на уровень, превосходящий то, на что были способны нейронные модификаторы. Нам не хватало интуитивного блеска Селестины, но у нас было преимущество в том, что мы могли тратить больше времени - по крайней мере, субъективно - на решение данной проблемы.
   И, по крайней мере, на какое-то время это сработало.
  
  

ДЕСЯТЬ

  
   - Ты превращаешься в монстра, - сказала она.
   Я ответил: - Я превращусь во что угодно, чтобы победить Шпиль.
   Я зашагал прочь от шаттла, передвигаясь на тонких шарнирных ногах, похожих на ходули с поршневым приводом. Теперь я больше не нуждался в доспехах: Трентиньян прикрепил их к моей коже. Жесткие черные бляшки скользили друг по другу, как сегменты панциря омара.
   - Теперь ты даже говоришь как Трентиньян, - сказала Селестина, следуя за мной. Я наблюдал, как ее асимметричная тень вырисовывается рядом с моей: она кривобокая; я - тонкий, вытянутый призрак.
   - Ничего не могу с этим поделать, - сказал я, мой голос доносился из синтезатора речи, который заменил мне заклеенный рот.
   - Ты можешь остановиться. Еще не слишком поздно.
   - Нет, пока Чайлд не остановится.
   - А потом? Будет ли даже этого достаточно, чтобы заставить тебя сдаться, Ричард?
   Я повернулся к ней лицом. За ее лицевой панелью я наблюдал, как она пытается скрыть отвращение, которое, очевидно, испытывала.
   - Он не сдастся, - сказал я.
   Селестина протянула руку. Сначала я подумал, что она подзывает меня, но потом увидел, что у нее что-то на ладони. Маленькое, темное и твердое.
   - Трентиньян нашел это снаружи, у Шпиля. Это то, что он оставил в моей комнате. Я думаю, он пытался нам что-то сказать. Пытался искупить свою вину. Ты узнаешь это, Ричард?
   Я увеличил изображение объекта. Вокруг него замелькали цифры. Поэтапное улучшение. Неровность поверхности. Топологические контуры. Альбедо. Вероятный состав. Я впитывал эти данные, как пьяница.
   Данные - это то, ради чего я сейчас жил.
   - Нет.
  
  

ОДИННАДЦАТЬ

  
   - Я что-то слышу.
   - Конечно, слышишь. Это Шпиль, такой же, каким он был всегда.
   - Нет. - Я несколько мгновений молчал, задаваясь вопросом, не посылает ли моя дополненная слуховая система ложные сигналы в мой мозг.
   Но вот это повторилось: случайный гул отдаленных механизмов, но он приближался.
   - Теперь я это слышу, - сказал Чайлд. - Это раздается у нас за спиной. По тому пути, который мы проделали.
   - Это звучит так, как будто двери открываются и закрываются последовательно.
   - Да.
   - Зачем им это делать?
   - Должно быть, что-то движется к нам через комнаты.
   Чайлд думал об этом, как ему показалось, несколько минут, но на самом деле это был всего лишь вопрос нескольких секунд. Затем он пренебрежительно покачал головой. - У нас есть одиннадцать минут, чтобы пройти через эту дверь, или мы будем наказаны. У нас нет времени беспокоиться о чем-то постороннем.
   Неохотно я согласился.
   Я заставил себя вернуться к головоломке, чувствуя, как механизм в моей голове цепляется за математические занозы задачи. Свирепый часовой механизм, который Трентиньян установил в моем черепе, бешено вращался. Я никогда не понимал математику с большой ловкостью, но теперь ощутил ее как жесткую решетку истины, лежащую в основе всего: кости, просвечивающие сквозь тонкую плоть мира.
   Это было почти единственное, о чем я сейчас вообще был способен думать. Все остальное казалось болезненно абстрактным, тогда как раньше было наоборот. Я знал, что именно так, должно быть, чувствует себя ученый-идиот, одаренный поразительным мастерством в одной узкоспециализированной области человеческих знаний.
   Я превратился в инструмент, созданный настолько эффективно для одной цели, что он не мог служить никакой другой.
   Я превратился в машину для решения проблемы Шпиля.
   Теперь, когда мы были одни - и больше не зависели от Селестины, - Чайлд проявил себя как более чем способный решать проблемы. Несколько раз я ловил себя на том, что пристально смотрю на задачу, и даже мои новые математические навыки на мгновение оказывались неспособны разгадать решение, когда Чайлд видел ответ. Как правило, он был в состоянии сформулировать доводы, лежащие в основе его выбора, но иногда мне ничего не оставалось, как либо согласиться с его мнением, либо подождать, пока мои собственные вялые мыслительные процессы придут к такому же выводу.
   И я начал задаваться вопросом.
   Чайлд и сейчас был великолепен, но я чувствовал, что за этим кроется нечто большее, чем дополнительные уровни когнитивного механизма, установленные Трентиньяном. Теперь он был так уверен в себе, что я начал задаваться вопросом, не сдерживался ли он раньше, предпочитая позволять остальным принимать решения. Если это было так, то он был в некотором роде ответственным за те смерти, которые уже произошли.
   Но, напомнил я себе, мы все вызвались добровольцами.
   В запасе оставалось три минуты, и дверь приоткрылась, открывая вид на комнату за ней. В тот же миг дверь, через которую мы вошли, тоже открылась, как это всегда случалось в этот момент. Мы могли бы уйти прямо сейчас, если бы захотели. В это время, как и в случае с каждой комнатой, через которую мы проходили, Чайлд и я приняли решение о том, двигаться дальше или нет. Всегда существовала опасность, что следующая комната станет той, которая убьет нас - и каждая секунда, которую мы тратили перед тем, как переступить порог, означала, что у нас оставалось на одну секунду меньше времени для решения следующей проблемы.
   - Ну? - спросил я.
   Последовал его ответ, отрывистый и автоматический. - Вперед.
   - На это у нас было всего три минуты в запасе, Чайлд. Сейчас они становятся все сложнее. Чертовски намного сложнее.
   - Я полностью отдаю себе в этом отчет.
   - Тогда, возможно, нам следует отступить. Соберемся с силами и вернемся. Поступая так, мы ничего не потеряем.
   - Ты не можешь быть в этом уверен. Мы не знаем, позволит ли нам Шпиль предпринимать эти попытки дальше. Возможно, это уже утомляет нас.
   - Я все еще...
   Но я остановился, мое новое тело с осиной талией легко изгибалось при приближении шагов.
   Моя зрительная система просканировала приближающийся объект, превратив его в фигуру, переступающую порог предыдущей комнаты. Это была человеческая фигура, но та, которая, по общему признанию, претерпела некоторые изменения - хотя и не такие радикальные, как те, которые Трентиньян произвел на мне. Я наблюдал за тем, как медленно, болезненно она продвигалась вперед. Наши собственные движения казались медленными, но по сравнению с ними были молниеносными.
   Я пытался вспомнить что-нибудь, имя, лицо.
   Мой разум, забитый рутинами, призванными сокрушить математику, поначалу не мог извлечь такие обыденные данные.
   В конце концов, однако, это принесло свои плоды.
   - Селестина, - сказал я.
   На самом деле я ничего не говорил. Вместо этого лазерный луч шел от массы датчиков и сканеров, воткнутых в мои глазницы. Наши мысли теперь работали слишком быстро, чтобы общаться устно, но, хотя сама она двигалась медленно, она соизволила ответить.
   - Да. Это я. Ты действительно Ричард?
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Потому что я с трудом вижу разницу между тобой и Чайлдом.
   Я посмотрел на Чайлда, впервые обратив должное внимание на его фигуру.
   Наконец-то, после стольких разочарований, Трентиньяну была предоставлена полная свобода действий, и он мог поступать с нами так, как ему заблагорассудится. Он напичкал наши головы еще большим количеством обрабатывающих машин, пока нашим черепам не пришлось изменить форму, чтобы приспособиться к этому, сделав их изящно удлиненными. Он вскрыл наши грудные клетки и осторожно извлек легкие и сердца, поместив эти органы на хранение. Пространство, освобождаемое одним легким, было заменено замкнутой системой насыщения крови кислородом, подобной той, что имеется в рюкзаках скафандров, так что мы могли переносить вакуум и не нуждались во вдыхании окружающего воздуха. Место другого легкого заполняло устройство, которое прогоняло по трубчатому кольцу охлаждающую жидкость, отводя избыточное тепло, выделяемое работой нейронных машин в наших головах. Питательные системы заполняли оставшиеся пространства грудной клетки; наши сердца были крошечными насосами, работающими на термоядерном топливе. Все остальные органы - желудок, кишечник, гениталии - были удалены вместе со многими костями и мышцами. Наши оставшиеся конечности были отсоединены и сданы на хранение, заменены скелетными протезами огромной прочности, которые могли сгибаться и деформироваться, позволяя нам протиснуться в самую узкую дверь. Наши тела были заключены в каркасы экзоскелета, к которым крепились эти конечности. Наконец, Трентиньян снабдил нас похожими на хлыст уравновешивающими хвостами, а затем заставил нашу кожу обволакивать металлические части, затвердевая тут и там блестящими серыми участками органической брони, сотканной из той же алмазной сетки, которая использовалась для усиления костюма Хирц.
   Когда он закончил, мы были похожи на борзых с алмазной шкурой.
   Алмазные псы.
  
   Я склонил голову. - Я Ричард.
   - Тогда, ради бога, пожалуйста, вернись.
   - Почему ты последовала за нами?
   - Чтобы спросить тебя. В последний раз.
   - Ты изменила себя только для того, чтобы прийти за мной?
   Медленно, с каменной грацией статуи, она протянула манящую руку. Ее конечности, как и наши, были механическими, но ее основная форма была гораздо менее собачьей.
   - Пожалуйста.
   - Ты же знаешь, я не могу сейчас вернуться. Не сейчас, когда я зашел так далеко.
   Ее ответ прозвучал спустя целую вечность. - Ты не понимаешь, Ричард. Это не то, чем кажется.
   Чайлд повернул ко мне свое холеное мордастое лицо.
   - Не обращай на нее внимания, - сказал он.
   - Нет, - сказала Селестина, которая, должно быть, тоже была настроена на лазерные сигналы Чайлда. - Не слушай его, Ричард. Он обманывал и лгал тебе все это время. Всем нам. Даже Трентиньяну. Вот почему я вернулась.
   - Она лжет, - сказал Чайлд.
   - Нет. Я не лгу. Разве ты еще не понял этого, Ричард? Чайлд бывал здесь раньше. Это не первый его визит в Шпиль.
   Я содрогнулся всем своим собачьим телом, пожимая плечами. - И не мой.
   - Я имею в виду не с тех пор, как мы прибыли на Голгофу. Я имею в виду, до этого. Чайлд уже бывал на этой планете.
   - Она лжет, - повторил Чайлд.
   - Тогда откуда вы знали, чего ожидать, да еще в таких подробностях?
   - Я этого не делал. Я просто был благоразумен. - Он повернулся ко мне, так что только я мог разобрать заикание его лазеров. - Мы теряем здесь драгоценное время, Ричард.
   - Благоразумен? - спросила Селестина. - О да, вы были чертовски предусмотрительны. Захватив с собой другие костюмы, чтобы, когда первые станут слишком громоздкими, мы все еще могли продолжать. А Трентиньян - откуда вы знали, что он так пригодится?
   - Я видел тела, лежащие у основания Шпиля, - ответил Чайлд. - Они были убиты им.
   - И что?
   - Я решил, что было бы хорошо иметь рядом кого-то, кто обладал бы медицинскими способностями, чтобы справляться с такими травмами.
   - Да, - кивнула Селестина. - С этим я не могу не согласиться. Но это не более чем часть правды, не так ли?
   Я по очереди посмотрел на Чайлда и Селестину. - Тогда в чем же вся правда?
   - Эти тела не имеют никакого отношения к капитану Аргайлу.
   - А они не должны иметь? - спросил я.
   - Нет. - Слова Селестины доходили до меня мучительно медленно, и я начал жалеть, что Трентиньян тоже не превратил ее в собаку с алмазной кожей. - Нет. Потому что Аргайла никогда не существовало. Он был необходимой фикцией - причиной, по которой Чайлд хотя бы что-то знал о том, что влечет за собой Шпиль. Но правда... ну, так почему бы вам не рассказать нам, Чайлд?
   - Не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал.
   Селестина улыбнулась. - Только то, что тела принадлежат вам.
   Его хвост нетерпеливо изогнулся, задевая пол. - Я не желаю этого слушать.
   - Тогда не надо. Но Трентиньян скажет вам то же самое. Он догадался первым, не я.
   Она что-то бросила в меня.
   Я пожелал, чтобы время двигалось медленнее. То, что она бросила, лениво изогнулось в воздухе по параболе. Мой разум обработал его курс и экстраполировал траекторию с убийственной точностью.
   Я пошевелился и раскрыл переднюю лапу, чтобы поймать падающий предмет.
   - Я этого не узнаю, - сказал я.
   - Трентиньян, должно быть, думал, что ты согласишься.
   Я посмотрел на эту штуку, пытаясь увидеть ее по-новому. Я вспомнил, как доктор рылся в костях у основания Шпиля, кладя что-то в один из своих карманов. Эта твердая, черная, неправильной формы штука с тупым концом.
   Что это было?
   Я наполовину вспомнил.
   - Должно быть что-то большее, чем это, - сказал я.
   - Конечно, же, - сказала Селестина. - Все человеческие останки - за исключением того, что было добавлено с тех пор, как мы прибыли, - принадлежат одному и тому же генетическому индивидууму. Я знаю. Трентиньян сказал мне.
   - Это невозможно.
   - О, это так. С клонированием это почти детская забава.
   - Это чепуха, - сказал Чайлд.
   Теперь я повернулся к нему, почувствовав слабый отблеск эмоции, которую Трентиньян не до конца подавил. - Это действительно так?
   - Зачем мне клонировать себя?
   - Я отвечу за него, - сказала Селестина. - Он нашел эту штуку, но задолго до того, как сказал, что нашел. И он посетил его и приступил к исследованию, используя своих клонов.
   Я посмотрел на Чайлда, ожидая, что он, по крайней мере, предложит какие-нибудь объяснения. Вместо этого, передвигаясь на четвереньках, он прошел в соседнюю комнату.
   Дверь за Селестиной захлопнулась, как стальное веко.
   Чайлд заговорил с нами из соседней комнаты. - По моим оценкам, у нас есть девять или десять минут, чтобы решить следующую проблему. Сейчас я изучаю это, и мне кажется, что... это вызов, мягко говоря. Не отложить ли нам дальнейшее обсуждение тривиальностей до тех пор, пока мы не закончим?
   - Чайлд, - сказал я. - Тебе не следовало этого делать. С Селестиной не посоветовались...
   - Я предполагал, что она была в команде.
   Селестина вошла в новую комнату. - Я не была. По крайней мере, я так думала. Но сейчас, похоже, так оно и есть.
   - Вот это настрой, - сказал Чайлд. И тогда я понял, где видел маленький темный предмет, который Трентиньян поднял с поверхности Голгофы.
   Возможно, я ошибся.
   Но это было очень похоже на рог дьявола.
  
  

ДВЕНАДЦАТЬ

  
   Проблема была такой же элегантной, византийской, многослойной и потенциально коварной, как и любая другая, с которой мы сталкивались.
   Просто взглянув на это, мой разум устремился по путям математических возможностей, обнаруживая глубокие связи между тем, что я всегда считал теоретически отдаленными областями логического пространства. Я мог бы смотреть на это часами, пребывая в состоянии экстатического оцепенения. К сожалению, нам пришлось решать эту проблему, а не восхищаться ею. И теперь у нас было меньше девяти минут.
   Мы столпились у двери, и в течение двух или трех минут - которые показались мне двумя или тремя часами - не было произнесено ни слова.
   Я нарушил молчание, когда почувствовал, что мне нужно на мгновение подумать о чем-то другом.
   - Селестина была права? Ты клонировал себя?
   - Конечно, он это сделал, - сказала она. - Он исследовал опасную территорию, поэтому наверняка взял с собой оборудование, необходимое для регенерации органов.
   Чайлд отвернулся от проблемы. - Это не то же самое, что оборудование для клонирования.
   - Только из-за искусственно введенных мер предосторожности, - ответила Селестина. - Уберите их, и вы сможете клонировать сколько душе угодно. Зачем регенерировать одну кисть или предплечье, когда можно вырастить все тело целиком?
   - Какая мне от этого польза? Все, что я бы сделал, - это сделал безмозглую копию самого себя.
   Я сказал: - Не обязательно. С помощью тралов памяти и лекарств ты мог бы каким-то образом запечатлеть свою личность и память на любом выбранном тобой клоне.
   - Он прав, - сказала Селестина. - Переписать воспоминания достаточно легко. Ричард должен знать.
   Чайлд оглянулся на проблему, которая все еще оставалась такой же отчаянно неразрешимой, как и тогда, когда мы вошли.
   - Осталось шесть минут, - сказал он.
   - Не меняй гребаную тему, - сказала Селестина. - Я хочу, чтобы Ричард точно знал, что здесь произошло.
   - Почему? - сказал Чайлд. - Тебя действительно волнует, что с ним случится? Я видел это выражение отвращения на твоем лице, когда ты увидела, что мы сделали с собой.
   - Может быть, ты действительно вызываешь у меня отвращение, - сказала она, кивая. - Но я также забочусь о том, чтобы кем-то не манипулировали.
   - Я никем не манипулировал.
   - Тогда расскажи ему правду о клонах. И о Шпиле, если уж на то пошло.
   Чайлд снова обратил свое внимание на дверь, очевидно разрываясь между решением проблемы и тем, чтобы заставить Селестину замолчать. Оставалось меньше шести минут, и, хотя я отвлекся, но ни на шаг не приблизился к разгадке и даже не увидел намека на то, с чего начать.
   Я снова переключил свое внимание на Чайлда. - Что случилось с клонами? Ты посылал их одного за другим, надеясь найти для себя путь в Шпиль?
   - Нет. - Он почти рассмеялся над моей неспособностью постичь правду. - Я не посылал их вперед себя, Ричард. Ничуть. Я послал их за собой.
   - Извини, но я не понимаю.
   - Я вошел первым, и Шпиль убил меня. Но прежде чем я это сделал, я порылся в себе и внедрил свои воспоминания в недавно выращенный клон. Клон ни в коем случае не был идеальной копией меня - у него были кое-какие воспоминания и некоторые из моих более грубых личностных черт, но я не питал иллюзий, что это было что-то иное, чем недавно созданная конструкция. - Чайлд оглянулся на проблему. - Послушайте, все это очень интересно, но я действительно думаю...
   - Проблема может подождать, - сказала Селестина. - В любом случае, я думаю, что вижу решение.
   Стройное тело Чайлда напряглось в предвкушении. - Ты видишь его?
   - Только намек на него, Чайлд. Держите себя в руках.
   - У нас не так много времени, Селестина. Мне бы очень хотелось услышать ваше решение.
   Она посмотрела на узор, слабо улыбаясь. - Я уверена, что вы бы так и сделали. Я также хотела бы услышать, что случилось с клоном.
   Я почувствовал, как он закипает от гнева, но затем берет его под контроль. - Он - новый Чайлд - вернулся в Шпиль и попытался добиться большего прогресса, чем его предшественник. Что он и сделал, продвинувшись на несколько комнат дальше того места, где умер прежний Чайлд.
   - Что заставило его войти внутрь? - спросила Селестина. - Должно быть, он знал, что тоже умрет там.
   - Он думал, что у него значительно больше шансов выжить, чем у предыдущего. Он изучил, что случилось с первой жертвой, и принял меры предосторожности - лучшую броню; лекарства для улучшения математических навыков; некоторые серьезные прорывы в медицинских методах лечения, которые мы использовали.
   - И что? - спросил я. - Что произошло после того, как этот человек умер?
   - Он умер не с первой попытки. Как и мы, он отступил, как только почувствовал, что зашел так далеко, как только мог. Каждый раз он копался в себе, создавая копию своих воспоминаний. Они были унаследованы следующим клоном.
   - Я все еще не понимаю, - сказал я. - Почему клона должно волновать, что случится с тем, кто был после него?
   - Потому что... он никогда не ожидал, что умрет. Никто из них этого не сделал. Назовите это чертой характера, если хотите.
   - Чрезмерная самонадеянность? - предложила Селестина.
   - Я бы предпочел думать об этом как о глубоком отсутствии неуверенности в себе. Каждый клон воображал себя лучше своего предшественника, неспособным совершать те же ошибки. Но они все равно хотели, чтобы их выловили, чтобы - в том маловероятном случае, если они погибнут, - что-то продолжалось. Так что, даже если бы этот конкретный клон не разгадал Шпиль, это все равно было бы связано с моим генетическим наследием. Часть того же рода. Семья, если хотите. - Он нетерпеливо взмахнул хвостом. - Четыре минуты. Селестина... теперь ты готова?
   - Почти, но не совсем. Сколько там было клонов, Чайлд? Я имею в виду, до тебя?
   - Это довольно личный вопрос.
   Она пожала плечами. - Прекрасно. Я просто воздержусь от своего решения.
   - Семнадцать, - сказал Чайлд. - Плюс мой оригинал; тот, что вошел первым.
   Я впитал в себя это число, ошеломленный тем, что оно подразумевало. - Тогда ты... девятнадцатый, чтобы попытаться разгадать тайну Шпиля?
   Я думаю, он бы улыбнулся в этот момент, если бы это было анатомически возможно. - Как я уже сказал, я стараюсь сохранить это в семье.
   - Ты превратился в чудовище, - сказала Селестина почти шепотом.
   Трудно было не смотреть на это с такой точки зрения. Он унаследовал воспоминания от восемнадцати предшественников, которые все умерли в разрушенных болью покоях Шпиля. Едва ли имело значение, что он, вероятно, никогда не унаследовал точный момент смерти; родословная была не менее чудовищной из-за этого маленького милосердия. И кто мог сказать, что кто-то из клонов его предков не выполз из Шпиля, ужасно изуродованный, умирающий, но все еще достаточно живой, чтобы поддаться последнему тралу?
   Говорили, что траление было тем более острым, если оно проводилось в момент смерти, когда повреждение сканируемого мозга имело меньшее значение.
   - Селестина права, - сказал я. - Ты стал чем-то худшим, чем то, что ты намеревался победить.
   Чайлд оценивающе посмотрел на меня, эти плотные скопления оптики скользнули по мне, как ружейные стволы. - Ты в последнее время смотрелся в зеркало, Ричард? Знаешь, ты не совсем такой, каким задумала тебя природа.
   - Это просто косметика, - сказал я. - У меня все еще есть мои воспоминания. Я не позволил себе стать... - Я запнулся, теперь, когда большая часть моего мозга была отведена на задачу взлома Шпиля, он затруднялся со словарным запасом, - извращением, - закончил я.
   - Прекрасно, - Чайлд опустил голову - поза, выражающая печаль и смирение. - Тогда возвращайся, если это то, чего ты хочешь. Позволь мне остаться, чтобы завершить испытание.
   - Да, - сказал я. - Думаю, я так и сделаю. Селестина? Проведи нас через эту дверь, и я вернусь с тобой. Мы оставим Чайлда наедине с его чертовым шпилем.
  
   Селестина вздохнула с искренним облегчением. - Слава Богу, Ричард. Я не думала, что смогу так легко убедить тебя.
   Я кивнул в сторону двери, предлагая ей набросать то, что, по ее мнению, было наиболее вероятным решением. Мне это все еще казалось дьявольски трудным, но теперь, когда я переориентировал свой разум на это, мне показалось, что я начал видеть малейший намек на подход, если не на полнокровное решение.
   Но Чайлд заговорил снова. - О, не стоит так удивляться, - сказал он. - Я всегда знал, что он повернет назад, как только ситуация станет трудной. Таким он всегда был. Мне не следовало обманывать себя, что он изменился.
   Я ощетинился. - Это неправда.
   - Тогда зачем поворачивать назад, если мы зашли так далеко?
   - Потому что это того не стоит.
   - Или дело просто в том, что проблема стала слишком сложной, вызов слишком велик?
   - Не обращай на него внимания, - сказала Селестина. - Он просто пытается заставить тебя последовать за ним. Вот к чему это всегда приводило, не так ли, Чайлд? Вы думаете, что сможете разгадать "Шпиль", где восемнадцать предыдущих ваших версий потерпели неудачу. Где восемнадцать предыдущих версий вас были растерзаны и освежеваны этой тварью. - Она огляделась по сторонам, как будто ожидала, что Шпиль накажет ее за столь непристойные слова. - И, возможно, вы тоже правы. Возможно, вы действительно подошли ближе, чем кто-либо другой.
   Чайлд ничего не сказал, возможно, не желая противоречить ей.
   - Но просто победить Шпиль было бы недостаточно, - сказала Селестина. - Потому что у вас не было бы свидетелей. Никто не видел, каким вы были умным.
   - Дело совсем не в этом.
   - Тогда зачем нам всем нужно было приходить сюда? Вы сочли Трентиньяна полезным, я согласна с вами в этом. И я тоже помогла вам. Но, в конечном счете, вы могли бы обойтись и без нас. Это было бы более кроваво, и вам, возможно, пришлось бы прогнать еще несколько клонов... но я не сомневаюсь, что вы могли бы это сделать.
   - Решение, Селестина.
   По моим подсчетам, у нас оставалось не более двух минут, чтобы сделать свой выбор. И все же я чувствовал, что этого времени было достаточно. Волшебным образом проблема открылась передо мной там, где мгновение назад она была неразрешимой; подобно одной из тех оптических иллюзий, которые внезапно переходят из одного состояния в другое. Этот момент был настолько близок к религиозному переживанию, насколько мне хотелось.
   - Все в порядке, - сказал я. - Теперь я это понимаю. А ты?
   - Не совсем. Дай мне минутку... - Чайлд уставился на нее, и я наблюдал, как лазерные лучи из его глаз скользили по лабиринтообразным гравюрам. Красный отблеск скользнул по неправильному решению и задержался там. Он промелькнул и остановился на правильном ответе, но лишь на мгновение.
   Чайлд взмахнул хвостом. - Думаю, у меня получилось.
   - Хорошо, - ответила Селестина. - Я согласна с вами. Ричард? Готовы ли вы принять это решение единогласно?
   Я подумал, что ослышался, но это было не так. Она говорила, что ответ Чайлда был правильным; что тот, в котором я был уверен, был неправильным...
   - Я думал... - начал я. Затем, в отчаянии, снова уставился на проблему. Неужели я что-то пропустил? Чайлд, казалось, сомневался, но Селестина была так уверена в себе. И все же то, что я увидел мельком, казалось несомненным. - Я не знаю, - слабо сказал я. - Я не знаю.
   - У нас нет времени обсуждать это. У нас меньше минуты.
   Ощущение в моем животе было ледяным. Каким-то образом, несмотря на то, что с меня были сняты все слои человечности, я все еще ощущал вкус ужаса. Это все равно доходило до меня, я отказывался поддаваться унынию.
   Я был так уверен в своем выборе. И все же я был в меньшинстве.
   - Ричард? - повторил Чайлд, на этот раз более настойчиво.
   Я беспомощно посмотрел на них обоих. - Нажми на нее, - сказал я.
   Чайлд положил переднюю лапу на решение, о котором договорились они с Селестиной, и нажал.
   Думаю, что еще до того, как Шпиль ответил, я понял, что выбор был неправильным. И все же, когда я посмотрел на Селестину, то не увидел в выражении ее лица ничего похожего на шок или удивление. Вместо этого она выглядела совершенно спокойной и смирившейся.
   И тогда началось наказание.
   Это было жестоко, и когда-то это убило бы нас. Даже с учетом дополнений, которые дал нам Трентиньян, нанесенный ущерб был значительным, когда с потолка спустился маятник с тремя шарнирами и начал раскачиваться по угрожающе расширяющимся дугам. Наш разум мог бы вычислить будущее положение более простого маятника, уводя наши тела с его пагубного пути. Но траекторию шарнирного маятника было чрезвычайно трудно предсказать: кошмарная демонстрация математики хаоса.
   Но мы выжили, как пережили предыдущие атаки. Даже Селестина справилась с этим, сверкающая дуга отсекла ей только одну руку. Я потерял руку и ногу с одной стороны и наблюдал - наполовину в ужасе, наполовину зачарованно, - как комната забирала эти части себе; из стены вырывались щупальца, чтобы спасти эти полезные скопления металла и пластика. Это была своего рода боль, потому что Трентиньян подключил эти конечности к нашей нервной системе, чтобы мы могли чувствовать тепло и холод. Но боль быстро утихла, сменившись онемением пальцев.
   Однако Чайлду досталось самое худшее.
   Лезвие рассекло его посередине, чуть ниже того, что когда-то было грудной клеткой, разбрызгав стальные и пластиковые кишки, кости, внутренности, кровь и ядовитые смазочные материалы по полу. Наружу высунулись усики и захватили корчащийся приз в виде его оторванной задней части, дергающегося хвоста и всего остального.
   Рукой, которая все еще оставалась у нее, Селестина нажала правильный символ. Наказание прекратилось, и дверь открылась.
   В наступившей относительной тишине Чайлд опустил взгляд на свой отрубленный низ.
   - Кажется, я довольно сильно пострадал, - сказал он.
   Но различные клапаны и прокладки уже предотвращали потерю жидкости, закрываясь с аккуратным щелчком. Трентиньян, как я видел, справился очень хорошо. Он подготовил Чайлда к тому, чтобы он мог пережить самые тяжелые травмы.
   - Ты будешь жить, - сказала Селестина, и мне показалось, что в ее словах не было ни капли сочувствия.
   - Что случилось? - спросил я. - Почему ты сначала нажала не на эту кнопку?
   Она посмотрела на меня. - Потому что я знала, что нужно было сделать.
  
   Несмотря на свои травмы, она помогала нам во время отступления.
   Я мог, спотыкаясь, переходить из комнаты в комнату, держась за стену и подпрыгивая на здоровой ноге. Я потерял не так уж много крови, потому что, хотя и получил одну или две раны от близкого приближения маятника, мои конечности были оторваны ниже тех мест, где они крепились к плоти и костям. Но я все еще чувствовал дрожь начинающегося шока, и все, чего я хотел, - это выбраться из Шпиля, вернуться в убежище шаттла. Я знал, что там Трентиньян сможет снова сделать меня целым. Снова человеком, если уж на то пошло. Он всегда обещал, что это будет возможно, и хотя в нем было многое, что мне не нравилось, я не думал, что он стал бы лгать об этом. То, что его работа была технически обратимой, было бы предметом профессиональной гордости.
   Селестина несла Чайлда, зажав его под мышкой. То, что от него осталось, было очень легким, сказала она, и он смог уцепиться за нее своими неповрежденными передними лапами. Я чувствовал спазм ужаса каждый раз, когда видел, как мало от него осталось, и содрогался при мысли о том, насколько сильнее был бы этот спазм, если бы я уже не был парализован лекарствами.
   Мы прошли, наверное, треть комнат, когда он выскользнул из ее объятий и с глухим стуком упал на пол.
   - Что ты делаешь? - спросила Селестина.
   - А ты как думаешь? - он опирался на передние конечности, его отрубленный торс упирался в пол. Я увидел, что рана начала затягиваться, его алмазная кожа туго стягивалась, чтобы закрыть повреждение.
   Очень скоро он будет выглядеть так, словно был создан таким.
   Селестина помедлила, прежде чем ответить: - Честно говоря, я не знаю, что и думать.
   - Я возвращаюсь. Я продолжаю в том же духе.
   Все еще прислонившись к стене, я сказал: - Ты не можешь. Тебе нужно лечение. Ради бога, тебя разрезали пополам.
   - Это не имеет значения, - сказал Чайлд. - Все, что я сделал, - это потерял часть себя, от которой мне пришлось бы отказаться очень скоро. В конце концов, двери были бы тесноваты даже для чего-то, имеющего форму собаки.
   - Это убьет тебя, - сказал я.
   - Или я покончу с этим. Знаешь, это все еще возможно. - Он повернулся, его задняя часть заскребла по полу, а затем оглянулся через плечо. - Я собираюсь вернуться по своим следам в комнату, где это произошло. Не думаю, что Шпиль помешает вашему отступлению, пока я не войду - или не проползу, в зависимости от того, что это может быть - в последнюю комнату, которую мы открыли. Но на твоем месте я бы не стал слишком задерживаться на обратном пути. - Затем он посмотрел на меня и снова включил частный канал. - Еще не слишком поздно, Ричард. Ты все еще можешь вернуться со мной.
   - Нет, - сказал я. - Ты ошибаешься. Уже слишком поздно.
   Селестина протянула руку, чтобы помочь мне проделать мой неуклюжий путь к следующей двери. - Оставь его, Ричард. Оставь его на Шпиле. Это то, чего он всегда хотел, и теперь у него есть свидетели.
   Чайлд присел на край двери, ведущей в комнату, через которую мы только что прошли.
   - Ну? - спросил он.
   - Она права. Что бы ни случилось сейчас, это останется между тобой и Шпилем. Полагаю, мне следовало бы пожелать тебе удачи, хотя это прозвучало бы непоправимо банально.
   Он пожал плечами - один из немногих человеческих жестов, доступных ему сейчас. - Я возьму все, что смогу достать. И уверяю вас, что мы встретимся снова, нравится вам это или нет.
   - Я надеюсь на это, - сказал я, хотя и знал, что этого никогда не произойдет. - А пока я передам от тебя привет Городу Бездны.
   - Сделай это, пожалуйста. Только не слишком уточняй, куда я ходил.
   - Я обещаю тебе это. Роланд?
   - Да?
   - Думаю, теперь мне следует попрощаться.
   Чайлд развернулся и скользнул в темноту, продвигаясь вперед быстрыми, похожими на поршни движениями предплечий.
   Затем Селестина взяла меня за руку и повела к выходу.
  
  

ТРИНАДЦАТЬ

  
   - Ты была права, - сказал я ей, когда мы возвращались к шаттлу. - Думаю, я бы последовал за ним,
   Селестина улыбнулась. - Но я рада, что ты этого не сделал.
   - Ты не возражаешь, если я кое-что спрошу?
   - До тех пор, пока это не связано с математикой.
   - Почему тебя волновало, что случилось со мной, а не с Чайлдом?
   - Я действительно заботилась о Чайлде, - твердо сказала она. - Но я не думала, что кто-нибудь из нас сможет убедить его вернуться.
   - И это была единственная причина?
   - Нет. Я также подумала, что ты заслуживаешь чего-то лучшего, чем быть убитым Шпилем.
   - Ты рисковала своей жизнью, чтобы вытащить меня отсюда, - сказал я. - Я не неблагодарный.
   - Не неблагодарный? Это твое представление о выражении благодарности? - Но она улыбалась, и я почувствовал слабый порыв тоже улыбнуться. - Что ж, по крайней мере, это похоже на прежнего Ричарда.
   - Значит, у меня еще есть надежда. Трентиньян может вернуть меня к тому, каким я должен быть, после того, как покончит с тобой.
   Но когда мы вернулись к шаттлу, доктора Трентиньяна нигде не было видно. Мы искали его, но ничего не нашли; даже следов, ведущих прочь. Ни один из оставшихся скафандров не пропал, и когда мы связались с орбитальным кораблем, он ничего не знал о местонахождении доктора.
   Потом мы нашли его.
   Он расположился на своем операционном столе, под станком с быстрым, красивым хирургическим оборудованием. И машины разобрали его, разделив на составные части, поместив одни его части в аккуратно промаркированные колбы, наполненные жидкостью, а другие - во флаконы. Куски выпотрошенной биомеханики плавали, как медузы, утыканные жалами. Импланты и механизмы сверкали, как маленькие, точно украшенные драгоценными камнями украшения.
   Органического вещества было на удивление мало.
   - Он покончил с собой, - сказала Селестина. Затем она нашла его шляпу - хомбург, - которую он положил в изголовье операционной кушетки. Внутри, плотно сложенное и помеченное аккуратным почерком, находилось то, что можно было назвать предсмертной запиской Трентиньяна.
   Мои дорогие друзья, - написал он.
   Хорошенько поразмыслив над этим вопросом, я решил покончить с собой. Я нахожу перспективу собственного уничтожения более привлекательной, чем продолжать испытывать отвращение к преступлению, в совершение которого, по моему мнению, я не верю. Пожалуйста, не пытайтесь снова собрать меня воедино; уверяю вас, эта попытка была бы совершенно тщетной. Я надеюсь, однако, что способ моей кончины - и аннотированное состояние, до которого я себя довел, - доставит некоторое удовольствие будущим исследователям кибернетики.
   Я должен признаться, что есть еще одна причина, по которой я решил добиться такого несколько фатального положения дел. Почему, в конце концов, я не покончил с собой на Йеллоустоуне?
   Боюсь, ответ кроется в такой же степени в тщеславии, как и во всем остальном.
   Благодаря Шпилю - и добрым услугам мистера Чайлда - мне была предоставлена возможность продолжить работу, которая была так внезапно прервана неприятностями в Городе Бездны. И благодаря вам - тем, кто так стремился узнать секреты Шпиля, - я был одарен субъектами, готовыми подчиниться некоторым из моих менее ортодоксальных процедур.
   Вы, в частности, мистер Свифт, были просто находкой. Я считаю серию преобразований, которые я произвел в вас, своим лучшим достижением на сегодняшний день. Вы стали моим главным произведением. Полностью признаю, что вы рассматривали операцию просто как средство достижения цели и что в противном случае вы бы не согласились на мои процедуры, но это никоим образом не умаляет великолепия того, кем вы стали.
   И в этом, боюсь, заключается проблема.
   Независимо от того, завоюете ли вы Шпиль или отступите от него - при условии, конечно, что это вас не убьет, - обязательно наступит время, когда вы захотите вернуться к своей прежней форме. И это означало бы, что я был бы вынужден отменить свою единственную величайшую работу.
   Кое-что, ради чего я предпочел бы умереть, чем выполнить.
   Я приношу свои извинения, какие бы они ни были. К сему -
   Ваш покорный слуга,
   T
  
   Чайлд так и не вернулся. Через десять дней мы обыскали территорию вокруг основания шпиля, но не нашли никаких останков, которых не было бы там раньше. Я предположил, что ничего не оставалось, как допустить, что он все еще внутри; все еще прокладывает себе путь к тому, что находится на вершине.
   И я задумался.
   Какой конечной функции служил Шпиль? Возможно ли, что это не служило ничему, кроме его собственного самосохранения? Возможно, это просто заманивало в него любопытных и заставляло их приспосабливаться - становясь самим больше похожим на машины - до тех пор, пока они не достигали точки, когда становились полезными для него.
   В этот момент он собирал их урожай.
   Возможно ли, что Шпиль был не более целеустремленным, чем мухоловка?
   У меня не было ответов. И я не хотел оставаться на Голгофе, размышляя о таких вещах. Я не доверял себе, что не вернусь к Шпилю. Я все еще чувствовал его дикую притягательность.
   Итак, мы ушли.
   - Обещай мне, - сказала Селестина.
   - Что?
   - Что бы ни случилось, когда мы вернемся домой, что бы ни случилось с городом, ты не вернешься в Шпиль.
   - Я не вернусь, - сказал я. - И обещаю тебе это. Я даже могу подавить воспоминание об этом, чтобы он не преследовал меня во сне.
   - Почему бы и нет, - сказала она. - В конце концов, ты уже делал это раньше.
   Но когда мы вернулись в Город Бездны, то обнаружили, что Чайлд не лгал. Все изменилось, но не к лучшему. То, что они называли чумой сплавления, погрузило наш город обратно в гноящийся, технологически декадентский темный век. Богатство, которое мы накопили за время экспедиции Чайлда, теперь ничего не значило, а то небольшое влияние, которым обладала моя семья до кризиса, уменьшилось еще больше.
   В лучшие времена работа Трентиньяна, вероятно, могла бы быть сведена на нет. Это было бы непросто, но нашлись бы те, кому понравился такой вызов, и мне, вероятно, пришлось бы отбиваться от нескольких конкурирующих предложений: конкурирующих кибернетиков, соперничающих за престиж работы над таким сложным проектом. Теперь все было по-другому. Даже самые грубые виды хирургических вмешательств стали трудными или невероятно дорогими. Лишь у горстки специалистов оставались средства даже для того, чтобы попытаться выполнить такую работу, и они были свободны взимать плату за все, что им заблагорассудится.
   Даже Селестина, которая была богаче меня, могла позволить себе только починить меня, но не восстановить. Это - и многое другое - едва не обанкротило нас.
   И все же она заботилась обо мне.
   Были те, кто видел нас и воображал, что существо рядом с ней - существо, которое трусило рядом с ней, как жесткая, с алмазной кожей, гротескная механическая собака, - было просто странным выбором домашнего животного. Иногда они чувствовали что-то необычное в наших отношениях - то, как она могла прошептать мне что-то в сторону, или то, как я, казалось, вел ее за собой, - и они пристально смотрели на меня, пока я не наводил на их глаза ослепляющий красный взгляд.
   Тогда они всегда отводили взгляд.
   И долгое время - пока снов не стало слишком много - так оно и было.
   И все же сейчас я растворяюсь в ночи, а Селестина не подозревает, что я покинул нашу квартиру. Снаружи опасные банды проникают на затененные, полузатопленные улицы. Они называют эту часть Города Бездны Мульчей, и это единственное место, где мы сейчас можем позволить себе жить. Конечно, мы могли бы позволить себе что-нибудь получше - что-нибудь гораздо лучшее, - если бы я не был вынужден откладывать деньги на этот день. Но Селестина ничего об этом не знает.
   Мульча уже не так плоха, как раньше, но прежнему мне она все равно показалась бы отвратительным местом для существования. Даже сейчас я инстинктивно насторожен, мои улучшенные глаза останавливаются на различных грубо сделанных клинках и арбалетах, которыми щеголяют банды. Не все существа, которые бродят по ночам, технически являются людьми. Есть существа с жабрами, которые едва могут дышать на открытом воздухе. Есть и другие существа, похожие на свиней, и они хуже всех.
   Но я их не боюсь.
   Я крадусь между тенями, моя худая, похожая на собаку фигура сбивает их с толку. Я протискиваюсь сквозь щели в разрушенных зданиях, без особых усилий убегая от тех немногих, кто достаточно глуп, чтобы преследовать меня. Время от времени я даже останавливаюсь и встречаюсь с ними взглядом, стоя, выгнув спину дугой.
   Мой красный взгляд пронзает их насквозь.
   Я продолжаю свой путь.
   Вскоре я добираюсь до назначенного места. Сначала оно выглядит пустынным - здесь нет банд, - но затем из мрака появляется фигура, бредущая по щиколотку в карамельно-коричневой паводковой воде. Фигура тонкая и смуглая, и при каждом ее шаге раздается тихий, отчетливый взвизг. Она появляется в поле зрения, и я замечаю, что женщина - а я думаю, что это женщина - одета в экзоскелет. Ее кожа черна, как межзвездное пространство, а маленькая головка с изящными чертами лица возвышается над шеей, удлиненной на несколько позвонков. Она носит медные кольца на шее, а ее ногти - я вижу, как они постукивают по бедрам ее экзоскелета - длинные, как шпильки.
   Я думаю, что она странная, но она видит меня и вздрагивает.
   - Ты...? - она начинает говорить.
   - Я Ричард Свифт, - отвечаю я.
   Она почти незаметно кивает - это нелегко, сгибать такую шею, - и представляется. - Я триумвир Верика Абеби с субсветовика "Посейдон". Искренне надеюсь, что ты не тратишь впустую мое время.
   - Я могу вам заплатить, не волнуйтесь.
   Она смотрит на меня с чем-то средним между жалостью и благоговением. - Ты даже не сказал мне, чего именно ты хочешь.
   - Это просто, - говорю я. - Я хочу, чтобы вы отвезли меня кое-куда.
  
  

ДНИ БИРЮЗЫ

  
  
   - Отплыть в те бирюзовые дни
   Эхо энд Баннимен
  
  

ОДИН

  
   Наки Окпик подождала, пока ее сестра благополучно уснет, прежде чем выйти на огражденный перилами балкон, опоясывающий гондолу.
   Это была самая теплая и тихая летняя ночь за последние месяцы. Даже ветерок, вызванный движением воздушного корабля, был теплее обычного и касался ее щеки так же мягко, как дыхание внимательного любовника. Вверху, все еще скрытые черным изгибом вакуумного мешка, две луны были почти в зените. Микроскопические существа сверкали в сотне метров под дирижаблем, огромные стаи их рисовали галактики на фоне глубокой черноты моря. Спирали, чешуйки и рукава люминесценции вращались и скручивались кольцами, словно в плену тайной музыки.
   Наки посмотрела назад, где гроздь заключенных в керамические оболочки сенсоров дирижабля прочертила мерцающую борозду. Розовые, рубиновые и яростные зеленые искорки сверкали в кильватере. Время от времени они перелетали с места на место нервными движениями зимородков. Как всегда, она была внимательна ко всему необычному в передвижениях спрайтов-посыльных, ко всему, что могло бы заслужить упоминания в последнем циркуляре или даже полномасштабной статьи в одном из ведущих журналов по изучению жонглеров. Но сегодня вечером не произошло ничего странного, никаких еще не занесенных в каталог форм или шаблонов поведения, ничего, что могло бы указывать на более значительную активность жонглеров образами.
   Она обошла балкон дирижабля, пока не добралась до кормы, где погружной модуль с датчиками был привязан длинным волоконно-оптическим тросом. Наки вытащила из кармана длинную палочку на шарнирах, раскрыла ее на манер веера куртизанки, а затем помахала ею рядом с лебедкой. Стандартные акварельные лилии и морские змеи растаяли, сменившись таблицами с цифрами, извилистыми графиками и дрожащими гистограммами. Беглый взгляд показал, что и здесь нет ничего удивительного, но данные все равно послужат полезным калибровочным набором для других экспериментов.
   Закрывая веер - деликатно, потому что он стоил почти столько же, сколько сам дирижабль, - Наки напомнила себе, что прошел день с тех пор, как она собрала последнюю партию входящих сообщений. Во время последней экспедиции Рот отключил прямую связь между антенной и гондолой, и с тех пор сбор сообщений превратился в рутинную работу, которую приходилось выполнять по очереди или заменять менее утомительными задачами.
   Наки ухватилась за поручень и высунулась из-за дирижабля. Здесь вакуумный мешок нависал над гондолой всего на метр, а решетчатая лестница позволила ей обойти выступ и вскарабкаться на плоскую крышу мешка. Она осторожно ступала босыми ногами по ржавым перекладинам, изо всех сил стараясь не потревожить Мину. Воздушный корабль слегка покачнулся и заскрипел, когда она нашла равновесие на вершине, а затем снова стал неслышимым и неподвижным. Шум его моторов был настолько тихим, что Наки давным-давно отфильтровала этот звук по своему опыту.
   Все было спокойно, так красиво.
   В лунном свете антенна казалась одиноким темным цветком, растущим из широкой задней части мешка. Наки начала двигаться по ведущему к ней огражденному перилами подиуму, стараясь держаться на ногах, но чувствуя гораздо меньшее головокружение, чем было бы при дневном свете.
   Затем она замерла, уверившись, что за ней наблюдают.
   Прямо в поле периферийного зрения Наки появился спрайт-посыльный. Он подлетел на высоту дирижабля и теперь следовал за ним с расстояния десяти или двенадцати метров. Наки ахнула, обрадованная и встревоженная одновременно. Если не считать мертвых особей, это был первый раз, когда Наки видела спрайта так близко. Организм имел приблизительные размеры и морфологию земного колибри, но при этом светился как фонарь. Наки сразу распознала в нем оператора пакетной связи дальнего действия. Его брюхо было бы набито данными, закодированными в плотно упакованные комочки РНК, запертые внутри микроскопических белковых капсомеров. Голова посыльного представляла собой гладкую каплевидную форму, украшенную светящимися пастельными отметинами, но лишенную каких-либо других деталей, за исключением двух черных глаз, расположенных выше средней линии. Внутри головы находилось скопление нейронов, которые кодировали положение самых ярких приполярных звезд. Кроме этого, спрайты обладали лишь самым зачаточным видом интеллекта. Они существовали для передачи информации между узловыми точками в океане, когда обычные пути передачи химических сигналов считались слишком медленными или неточными. Спрайт погибнет, когда достигнет места назначения, поглощенный микроскопическими организмами, которые разгадают и обработают информацию, хранящуюся в капсомерах.
   И все же у Наки возникло острое ощущение, что он наблюдает за ней: не только за воздушным кораблем, но и за ней самой, с каким-то настороженным любопытством, от которого волосы у нее на затылке встали дыбом. И затем - как раз в тот момент, когда ощущение пристального внимания стало тревожным, - спрайт резко оторвался от воздушного корабля. Наки наблюдала, как он опускается обратно к океану, а затем поднимается над поверхностью, время от времени подскакивая, как прыгающий камень. Она оставалась неподвижной еще несколько минут, убежденная, что произошло что-то важное, хотя и сознавала, насколько субъективным было это переживание; каким невыразительным это показалось бы, если бы она попыталась объяснить это завтра Мине. В любом случае, Мина была единственной, у кого была особая связь с океаном, не так ли? Мина была той, кто расчесывал руки по ночам; Мина была той, у кого был слишком высокий конформный индекс, чтобы ее допустили в корпус пловцов. Это всегда была Мина.
   Это никогда не была Наки.
   Тарелка антенны метровой ширины была закреплена на приземистом цоколе с защищенными от атмосферных воздействий элементами управления и индикаторами. Это была технология Пеликана столетней давности, такая же, как дирижабль и веер. Многие элементы управления и дисплеи были отключены, но аппарат все еще мог подключаться к функционирующим спутникам. Наки щелчком открыла веер и скопировала последние сообщения в его свободную память. Затем она опустилась на колени рядом с постаментом, положила веер на колени и просмотрела сообщения и сводки новостей за последний день. Поступило несколько сообщений от друзей из городов-снежинок Прачуап-Пангниртунг и Умингмакток, еще одно - от старого бойфренда со станции корпуса пловцов на атолле Наратхиват. Он прислал ей список шуток, которые уже были широко распространены. Она прокрутила список вниз, больше гримасничая, чем ухмыляясь, прежде чем, наконец, выдавила из себя нерешительный смешок над тем, что ранее ускользнуло от нее. Затем была дюжина дайджестов от различных групп по особым интересам, связанных с жонглерами, а также просьба редактора журнала рецензировать статью. Наки бегло просмотрела аннотацию статьи и подумала, что она, вероятно, способна ее просмотреть.
   Она просмотрела оставшиеся сообщения. Там была записка от доктора Сивараксы, в которой говорилось, что ее официальная заявка на работу над проектом "Ров" получена и сейчас находится на рассмотрении. Официального интервью не было, но Наки встречалась с Сивараксой несколькими неделями ранее, когда они оба случайно оказались в Умингмактоке. Во время встречи Сиваракса пребывал в ободряющем настроении, хотя Наки не могла сказать, было ли это потому, что она произвела хорошее впечатление, или потому, что Сивараксе только что заменили его ленточного червя-симбионта на нового. Но в сообщении Сивараксы говорилось, что она может ожидать услышать результат через день или два. Наки лениво размышляла, как бы она сообщила эту новость Мине, если бы ей предложили эту работу. Мина критически относилась ко всей идее Рва и, вероятно, отрицательно отнеслась бы к тому, что ее сестра имеет к этому какое-либо отношение.
   Прокрутив страницу дальше, она прочитала еще одно сообщение от ученого из Каанака, запрашивающего доступ к некоторым калибровочным данным, которые она получила ранее летом. Затем были четыре или пять автоматических прогнозов погоды, черновики двух статей, в которых она участвовала, и приглашение присутствовать на бракоразводном процессе Куглуктука и Джоа, который должен был состояться через три недели. За этим последовала сводка последних мировых новостей - необычно объемистый файл, - а затем не было ничего. В течение восьми часов больше никаких сообщений не поступало.
   В этом не было ничего особенно необычного - слабеющая сеть постоянно выходила из строя, - но во второй раз за эту ночь у Наки защипало затылок. Должно быть, что-то случилось, подумала она.
   Она открыла сводку новостей и начала читать. Пять минут спустя она будила Мину.
  
   - Не думаю, что хочу в это верить, - сказала Мина Окпик.
   Наки оглядела небеса, вспоминая детские знания о звездах. С некоторой незначительной корректировкой, учитывающей параллакс, старые созвездия все еще были более или менее такими же, если смотреть с Бирюзы.
   - Думаю, это все.
   - Что? - спросила Мина, все еще сонная.
   Наки махнула рукой в сторону неясного участка неба, зажатого между Скорпионом и Геркулесом. - Змееносец. Если бы наши глаза были достаточно чувствительны, мы бы смогли увидеть это сейчас: небольшой всплеск синего света.
   - С меня хватит маленьких уколов на всю жизнь, - сказала Мина, обхватив колени руками. Ее волосы были такими же чисто-черными, как у Наки, но подстрижены в строгую прическу с шипами, из-за чего она выглядела моложе или старше в зависимости от освещения. На ней были черные шорты и рубашка, оставлявшая ее руки обнаженными. Светящиеся татуировки изумрудного и индиго вились спиралью вокруг пегих следов случайного грибкового вторжения, покрывавших ее руки, бедра, шею и щеки. Полнолуние заставляло грибковые узоры немного светиться самим, переливаясь теми же изумрудными и индиго оттенками. У Наки не было татуировок и почти не было собственных грибковых узоров; она не могла не испытывать легкой зависти к украшениям своей сестры.
   Мина продолжила: - Но серьезно, ты не думаешь, что это может быть ошибкой?
   - Нет, я так не думаю. Видишь, что там написано? Они обнаружили это несколько недель назад, но до сих пор хранили молчание, чтобы провести дополнительные измерения.
   - Я удивлена, что не было никаких слухов.
   Наки кивнула. - Они довольно хорошо прикрыли все крышкой. Но это не значит, что не будет больших неприятностей.
   - Мм. И они думают, что это отключение поможет?
   - Я предполагаю, что официальное движение все еще продолжается. Они просто не хотят, чтобы остальные из нас засоряли сеть бесконечными домыслами.
   - Не можем же мы винить нас за это, не так ли? Я имею в виду, все будут гадать, не так ли?
   - Может быть, они очень скоро объявят о себе, - с сомнением сказала Наки.
   Пока они разговаривали, дирижабль вошел в зону моря, в значительной степени лишенную биолюминесцентной жизни на поверхности. Такие зоны были почти так же распространены, как узловые области, где сеть была самой густой, подобно зияющим пустотам между скоплениями галактик. След от сенсорной капсулы было почти невозможно различить, и темнота вокруг них была абсолютной, нарушаемой лишь случайными бессмысленными поручениями одинокого спрайта-посыльного.
   - А если они этого не сделают? - спросила Мина.
   - Тогда, я думаю, у нас у всех гораздо больше неприятностей, чем хотелось бы.
   Впервые за столетие к Бирюзе приближался корабль, начиная тормозить с межзвездной крейсерской скорости. Вспышка выхлопа субсветовика была направлена прямо на систему Бирюзы. Измерение доплеровского смещения пламени показало, что судну оставалось еще два года, но для Бирюзы это было совсем не так долго. Корабль еще не объявил о себе, но даже если окажется, что у него нет ничего, кроме благих намерений - возможно, короткая торговая остановка, - влияние на общество Бирюзы было бы неисчислимым. Все знали о неприятностях, последовавших за появлением "Пеликана в нечестии". Когда ультра вышли на орбиту, внизу было много беспорядков. Шпионы подрывали выгодные торговые сделки. Города боролись за престиж, конкурируя за технологические лакомые кусочки. Случались поспешные браки и столь же поспешные расставания. Столетие спустя старая вражда тлела прямо под поверхностью дружеской междугородной политики.
   На этот раз было бы ничуть не лучше.
   - Послушай, - сказала Мина, - это не обязательно должно быть так уж плохо. Возможно, они даже не захотят с нами разговаривать. Разве около семидесяти лет назад через систему не прошел корабль, даже не спросив вашего разрешения?
   Наки согласилась; это было упомянуто во врезке к одной из основных статей. - У них были проблемы с двигателем или что-то в этом роде. Но эксперты говорят, что на этот раз нет никаких признаков чего-либо подобного.
   - Значит, они пришли торговать. Что мы можем предложить им такого, чего у нас не было в прошлый раз?
   - Полагаю, не так уж много.
   Мина понимающе кивнула. - Несколько произведений искусства, которые, вероятно, будут не очень хорошо продаваться. Десятичасовые симфонии для носовой флейты, кому они нужны? - Она скорчила гримасу. - Предположительно, это моя культура, но даже я ее терпеть не могу. Что еще? Несколько открытий о жонглерах, которые, более чем вероятно, были повторены в других местах дюжину раз. Технологии, медицина? Забудь об этом.
   - Они, должно быть, думают, что у нас есть что-то, ради чего стоит сюда приходить, - сказала Наки. - Что бы это ни было, нам просто нужно подождать и посмотреть, не так ли? Пройдет всего два года.
   - Полагаю, ты думаешь, что это довольно долгий срок, - сказала Мина.
   - На самом деле...
   Мина застыла.
   - Смотри!
   Что-то пронеслось в ночи далеко внизу, затем горстка, затем дюжина, а затем и целая яркая эскадрилья. Спрайты-посыльные, поняла Наки, но она никогда не видела, чтобы столько их двигалось одновременно, и, очевидно, с одним и тем же поручением. На фоне темного океана огни завораживали: изгибались и петляли, меняя положение и иногда отклоняясь далеко от основной стаи, прежде чем вернуться по дуге к рою. И снова один из спрайтов поднялся на высоту воздушного корабля, задержавшись на несколько мгновений, размахивая крыльями, прежде чем улететь, чтобы присоединиться к остальным. Рой отступил, превратившись в плотный шар светлячков, а затем только в бледное шарообразное пятно. Наки наблюдала до тех пор, пока не убедилась, что последний эльф исчез в ночи.
   - Ух ты, - тихо сказала Мина.
   - Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное?
   - Никогда.
   - Немного забавно, что это должно произойти сегодня вечером, тебе не кажется?
   - Не говори глупостей, - сказала Мина. - Жонглеры никак не могут знать о корабле.
   - Мы не знаем этого наверняка. Большинство людей услышали об этом корабле несколько часов назад. Этого времени более чем достаточно для того, чтобы кто-то успел поплавать.
   Мина согласилась с мнением своей младшей сестры. - Тем не менее, поток информации обычно не такой четкий. Жонглеры запоминают образы, но они редко проявляют какие-либо признаки понимания реального содержания. Мы имеем дело с бездумной биологической архивной системой, музеем без куратора.
   - Это только одна точка зрения.
   Мина пожала плечами. - Я бы хотела, чтобы мне доказали обратное.
   - Ну, как ты думаешь, нам стоит попытаться последовать за ними? Я знаю, что мы не можем отслеживать спрайтов на большом расстоянии, но, возможно, нам удастся продержаться несколько часов, прежде чем разрядятся батарейки.
   - Мы бы мало что узнали.
   - Мы не узнаем, пока не попробуем, - сказала Наки, стиснув зубы. - Да ладно тебе, должно быть, стоит попробовать, не так ли? Думаю, что этот рой двигался немного медленнее, чем одиночный спрайт. По крайней мере, у нас было бы достаточно материала для отчета, не так ли?
   Мина покачала головой. - Все, что у нас было бы, - это одно-единственное наблюдение с добавлением небольшого количества предположений. Ты знаешь, что мы не можем публиковать подобные вещи. И в любом случае, если предположить, что рой эльфов действительно имел какое-то отношение к кораблю, сегодня вечером будут сотни подобных наблюдений.
   - Я просто подумала, что это может отвлечь нас от новостей.
   - Возможно, так и было бы. Но это также привело бы к тому, что мы непростительно опоздали бы к нашей цели. - Мина понизила тон своего голоса, явно стараясь, чтобы он звучал разумно. - Послушай, я понимаю твое любопытство. Я тоже это чувствую. Но, скорее всего, это была либо статистическая случайность, либо часть глобального события, и у всех остальных было гораздо больше шансов поучиться. В любом случае, мы не можем внести ничего полезного, так что с таким же успехом можем просто забыть об этом. - Она потерла отметины на своем предплечье, прослеживая шипы с узором пейсли и завитки светящейся окраски. - И я устала, а впереди у нас несколько напряженных дней. Думаю, нам просто нужно записать это на свой счет, хорошо?
   - Прекрасно, - сказала Наки.
   - Мне жаль, но я просто знаю, что мы зря потратим время.
   - Я сказала, хорошо. - Наки встала и оперлась о перила, проходившие по всей длине задней части воздушного корабля.
   - Куда ты направляешься?
   - Спать. Как ты и сказала, у нас впереди напряженный день. Мы были бы дурочками, если бы тратили время на погоню за счастливой случайностью, не так ли?
  
   Через час после рассвета они вышли из мертвой зоны. Море внизу начало густеть от плавучей жизни, становясь тягучим и вялым. Примерно через километр в супе появились зловещие признаки структуры: сине-зеленое рагу из тягучих нитей и широких пластин, похожих на водоросли. Они наводили на мысль о плавающих полупереваренных внутренностях сражающихся морских чудовищ.
   Еще через километр плавучая жизнь превратилась в сплошной растительный плот, воняющий рассолом и гниющей капустой. Еще через километр после этого плот уплотнился до такой степени, что лежащее под ним море было видно лишь изредка. Воздух над плотом был влажным, горячим и насыщенным микроскопическими раздражителями. Сам плот обладал удивительно завораживающим движением, подпрыгивая, извиваясь и вращаясь в соответствии с приливами и отливами причудливо локализованных систем течений. Это было так, словно множество невидимых ложек помешивали шпинат в огромной миске. Даже тень дирижабля, отодвинутая далеко вперед низким солнцем, оказала некоторое влияние на движение материала. Биомасса жонглера образами суетилась и извивалась, чтобы уклониться от следа тени, и особая целеустремленность движений напомнила Наки осьминога, которого она видела в аквариуме наземных обиталищ на Умингмактоке, протискивающегося сквозь невероятно маленькие щели в стеклянной тюрьме своего аквариума.
   Вскоре они добрались точно до центра круглого плота. Он простирался от них во все стороны, окаймленный далекой лентой сверкающего моря. Создавалось впечатление, что воздушный корабль остановился над островом, таким же неподвижным и древним, как любой геологический объект. У острова даже была своего рода география: горбы, гребни и впадины, вылепленные из приторной текстуры слоистой биомассы. Но на Бирюзе было мало островов, особенно на этой широте, а узлу жонглера было всего несколько дней от роду. Спутники зафиксировали его рост неделей ранее, и Мина и Наки были отправлены на разведку. У них были строгие инструкции просто зависнуть над плавучим островом и задействовать несколько привязных датчиков. Если узел проявил бы какие-либо признаки необычности, из Умингмактока на скоростном дирижабле высылалась более опытная команда. Большинство узлов расходились в течение двадцати-тридцати дней, поэтому всегда существовала необходимость в некоторой срочности. Они могли бы даже прислать обученных пловцов, жаждущих нырнуть в море и открыть свой разум для общения с инопланетянами. Готовых - как они это называли - познать океан.
   Но обо всем по порядку: вероятнее всего, этот узел окажется скорее интересным, чем исключительным.
   - Доброе утро, - сказала Мина, когда Наки подошла к ней. Мина протирала сенсорную капсулу, которую она подняла ранее, собирая зеленую слизь, прилипшую к ее керамической капле. Все человеческие артефакты в конечном счете подвергались биологической атаке со стороны океана, хотя керамика оказалась наиболее устойчивой.
   - Ты жизнерадостна, - сказала Наки, стараясь, чтобы это заявление прозвучало как само собой разумеющееся, а не осуждающее.
   - А ты нет? Не у каждого есть возможность изучить узел с такого близкого расстояния. Используй это по максимуму, сестренка. Новости, которые мы получили прошлой ночью, не меняют того, что мы должны сделать сегодня.
   Наки провела тыльной стороной ладони по носу. Теперь, когда дирижабль находился над узлом, она с каждым вдохом вдыхала в свои легкие огромное количество воздушных организмов. Пахло аммиаком и разлагающейся растительностью. Потребовалось огромное усилие воли, чтобы не продолжать тереть глаза еще сильнее, чем сейчас. - Ты видишь что-нибудь необычное?
   - Рановато говорить.
   - Значит, это "нет".
   - Без зондов ты не сможешь узнать многого, Наки. - Мина сунула тампон в пакет для сбора отходов, плотно закрыв пластиковый колпачок. Затем она бросила пакет в ведро, стоявшее у нее под ногами. - О, подожди. Я видела еще один такой рой после того, как ты заснула.
   - Я думала, это ты жалуешься на усталость.
   Мина достала свежий тампон и энергично потерла темно-оливковое пятно на боковой стороне датчика. - Я получила свои сообщения, вот и все. Попробовала еще раз сегодня утром, но отключение до сих пор не снято. Я поймала несколько коротковолновых радиосигналов из ближайших городов, но они просто передавали записанное сообщение от Совета снежинок: следите за новостями и не паникуйте.
   - Итак, давай надеяться, что мы не найдем здесь ничего существенного, - сказала Наки, - потому что не сможем сообщить об этом, если найдем.
   - Они наверняка скоро снимут отключение. А пока, я думаю, у нас достаточно измерений, чтобы занять себя. Ты нашла эту программу спирального дрейфа в блоке бортового оборудования дирижабля?
   - Я ее не искала, - сказала Наки, уверенная, что Мина никогда раньше не упоминала о такой вещи. - Но уверена, что смогу запрограммировать что-нибудь с нуля за несколько минут.
   - Что ж, давай не будем терять времени больше, чем необходимо. Вот. - Улыбаясь, она протянула Наки тампон, кончик которого был покрыт зеленой слизью. - Ты займись этим, а я пойду и достану программу.
   Наки взяла тампон после минутной задержки.
   - Конечно. Расставляйте приоритеты в задачах в соответствии со способностями, верно?
   - Я не это имела в виду, - успокаивающе сказала Мина. - Послушай, давай не будем спорить, ладно? Мы были лучшими друзьями до вчерашнего вечера. Я просто подумала, что так будет быстрее... - Она замолчала и пожала плечами. - Ты знаешь, что я имею в виду. Я знаю, ты винишь меня за то, что я не позволила нам последовать за спрайтами, но у нас не было выбора, кроме как прийти сюда. Пойми это, хорошо? При любых других обстоятельствах...
   - Понимаю, - сказала Наки, осознавая, насколько угрюмо и по-детски это прозвучало; насколько сильно она играла капризную младшую сестру. Хуже всего было то, что она знала, насколько Мина была права. На рассвете все выглядело гораздо яснее.
   - Понимаешь? Правда?
   Наки кивнула, чувствуя извращенную эйфорию, которая приходит с признанием поражения. - Да. Действительно. Мы были бы неправы, если бы погнались за ними.
   Мина вздохнула. - Знаешь, у меня было искушение. Я просто не хотела, чтобы ты видела, насколько сильно искушение, иначе ты нашла бы способ убедить меня.
   - Я настолько убедительна?
   - Не стоит недооценивать себя, сестренка. Я знаю, что никогда бы этого не сделала. - Мина остановилась и забрала тампон обратно. - Я закончу с этим. Можешь ли ты справиться с программой дрейфа?
   Наки улыбнулась. Теперь она чувствовала себя лучше. Чтобы напряжение между ними рассеялось, все равно потребуется некоторое время, но, по крайней мере, теперь все стало проще. Мина была права еще кое в чем: они были лучшими подругами, а не просто сестрами.
   - Я разберусь с этим, - сказала Наки.
  
   Наки шагнула за герметичный занавес в кондиционированную прохладу гондолы. Она закрыла дверь, протерла глаза и затем села за штурманский пульт. Дирижабль вылетел из Умингмактока на автопилоте, корректируя свой курс, чтобы хитроумно воспользоваться реактивными потоками и погодными фронтами. Теперь он находился в режиме зависания: один или два раза в минуту урчали электродвигатели, стабилизируя аппарат против порывов ветра, создаваемых микроклиматом над узлом жонглеров. Наки вызвала текущую программу бортового радиоэлектронного оборудования, и на плоском экране появилось меню опций. Опции задрожали; Наки постучала по экрану тыльной стороной ладони, пока дисплей не заработал сам по себе. Затем она прокрутила вниз другие последовательности полетов, но запрограммированная спираль не была загружена в текущий комплект бортового оборудования. Наки порылась в справочных файлах, но и там ей ничто не могло помочь. Она уже собиралась начать что-то взламывать - на то, чтобы собрать программу, у нее ушло бы полчаса, - когда вспомнила, что однажды сохранила резервные копии некоторых более ранних файлов авионики на веер. Она понятия не имела, были ли они все еще там, или даже было ли что-нибудь полезное в архиве, но, вероятно, стоило потратить время, чтобы выяснить это. Веер лежал закрытым на скамейке; Мина, должно быть, оставила его там после того, как убедилась, что отключение все еще действует.
   Наки схватила веер и раскрыла его у себя на коленях. К ее удивлению, он все еще был активен: вместо обычных акварельных рисунков на дисплее высвечивались сообщения, которые она просматривала ранее.
   Она присмотрелась повнимательнее и нахмурилась. Это были вовсе не ее послания. Она просматривала сообщения, которые Мина скопировала на веер ночью. Наки немедленно почувствовала укол вины: ей следовало бы захлопнуть веер или, по крайней мере, закрыть почту сестры и перейти в свою часть веера. Но она не сделала ни того, ни другого. Сказав себе, что это было всего лишь то, что сделал бы любой другой, она открыла доступ к последнему сообщению в списке и проверила отметку времени его поступления. С точностью до нескольких минут оно прибыло одновременно с последним сообщением, полученным Наки.
   Мина говорила правду, когда говорила, что затемнение продолжается.
   Наки подняла взгляд. Через окно гондолы она могла видеть затылок своей сестры, покачивающийся вверх-вниз, пока та проверяла лебедки вдоль борта.
   Наки просмотрела текст сообщения. В этом не было ничего примечательного, просто автоматический циркуляр от одной из групп по интересам "Жонглер". Кое-что о химии нейромедиаторов.
   Она вышла из циркуляра, возвращаясь к списку входящих сообщений. Она сказала себе, что до сих пор не совершила ничего постыдного. Если бы она сейчас закрыла почту Мины, ей не из-за чего было бы чувствовать себя по-настоящему виноватой.
   Но из списка сообщений ей бросилось в глаза знакомое имя: доктор Джота Сиваракса, менеджер проекта "Ров". Мужчина, которого она встретила в Умингмактоке, сияющий обновленной жизненной силой после ежегодной смены червя. Что могло понадобиться Мине от Сивараксы?
   Она открыла сообщение, прочитала его.
   Это было именно то, чего она боялась и все же не осмеливалась поверить.
   Сиваракса откликнулся на просьбу Мины поработать над Рвом. Тон сообщения был разговорным, что резко контрастировало с деловым ответом, полученным Наки. Сиваракса сообщил ее сестре, что ее просьба была положительно оценена и что, хотя еще оставались одна или две другие кандидатуры, подлежащие рассмотрению, Мина на данный момент оказалась наиболее убедительной заявительницей. Даже если бы это оказалось не так, продолжил Сиваракса, - а это было маловероятно, - имя Мины было бы в верхней части списка, когда появились бы новые вакансии. Короче говоря, ей был более или менее гарантирован шанс поработать на Рву в течение года.
   Наки перечитала сообщение еще раз, на всякий случай, если там была какая-то очень тонкая деталь, которая выставляла все это в другом, более благоприятном свете.
   Затем она захлопнула веер с чувством глубокой ярости. Она положила его обратно на место, точно так, как это было раньше.
   Мина просунула голову сквозь герметичную занавеску.
   - Как продвигаются дела?
   - Прекрасно, - сказала Наки. Ее голос звучал лишенным эмоций даже для нее самой. Она чувствовала себя ошеломленной и немой. Мина назвала бы ее лицемеркой, если бы она стала возражать против того, что ее сестра устроилась точно на ту же работу, что и она... Но дело было не только в этом. Наки никогда так открыто не критиковала проект "Ров", как ее сестра. Напротив, Мина никогда не упускала шанса осудить как сам проект, так и стоящих за ним личностей.
   Вот это было настоящее лицемерие.
   - Собрала всю эту рутину воедино?
   - Двигаюсь, - сказала Наки.
   - Что-то случилось?
   - Нет, - Наки выдавила улыбку, - нет. Просто прорабатываю детали. Все будет готово через несколько минут.
   - Хорошо. Не могу дождаться, когда начну дрейф. Мы собираемся получить несколько прекрасных данных, сестренка. И думаю, что это будет важный узел. Возможно, самый крупный в этом сезоне. Разве ты не рада, что это случилось именно с нами?
   - В восторге, - сказала Наки, прежде чем вернуться к своей работе.
  
   Тридцать специализированных зондов свисали на телеметрических кабелях с нижней стороны гондолы, подобно ядовитым жалам какой-то гротескной воздушной медузы. Зонды обнюхивали воздух в нескольких метрах над биомассой жонглера или скользили по пушистой зеленой поверхности пласта. Утяжеленные отвесы проникали в море под плотом, высасывая кишащие организмами глубины на десятки метров под узлом. Радар нанес на карту более крупные структуры, встроенные в узел - плотные ядра уплотненной биомассы или огромные полости и трубки с непостижимым назначением, - в то время как гидролокатор изобразил топологию множества жилистых органических кабелей, которые уходили во тьму, пуповин, прикрепляющих узел к морскому дну. Меньшие узлы черпали большую часть своей энергии из солнечного света и расщепления сахаров и жиров других плавающих в море микроорганизмов, но более крупные образования, на которые приходилась значительно большая нагрузка по обработке информации, нуждались в подключении к извергающимся водным трещинам, активным разломам на дне океана, находящимся в километрах под волнами. Холодная вода подавалась вниз по каждой трубе с помощью перистальтических волн сжатия, нагревалась за счет циркуляции в перегретой тепловой среде подводных вулканов, а затем откачивалась обратно на поверхность.
   При всей этой сенсорной активности самому расширенному организму было причинено удивительно мало физического вреда. Биомасса почувствовала приближение зондов и перестроилась таким образом, чтобы они проходили без особых препятствий, даже те секущие тросы, которые уходили в воду. Очевидно, для того, чтобы избежать повреждения организма, расходовалась энергия, и, следовательно, подразумевается, что измерения должны были оказать некоторое влияние на эффективность обработки информации узлом. Однако эффект, вероятно, был невелик, и поскольку узел уже подвергался постоянным изменениям в своей архитектуре - частью, вероятно, преднамеренным, а частью, вероятно, навязанным ему другими факторами окружающей среды, - казалось, было мало смысла беспокоиться о вреде, причиняемом исследователями-людьми. В конечном счете, многое по-прежнему оставалось догадками. Хотя команды пловцов немало узнали о закодированной информации жонглеров образами, почти все остальное о них - как и почему они хранили нейронные образы и в какой степени эти образы подвергались последующей постобработке - оставалось неизвестным. И это были всего лишь насущные вопросы. За этим скрывались настоящие тайны, которые каждый хотел разгадать, но прямо сейчас они просто выходили за рамки возможного академического изучения. Нельзя было ожидать, что то, что они узнают сегодня, прольет какой-либо свет на эти глубины. Одна точка данных - даже одна цепочка измерений - обычно ничего не может доказать или опровергнуть, но позже может оказаться, что она играет жизненно важную роль в цепочке аргументов, даже если это всего лишь смещение некоторого статистического распределения ближе к одной гипотезе, чем к другой. Наука, как уже давно поняла Наки, была в такой же степени бурлящим социальным процессом, в какой она была вызвана восторженными моментами личных открытий.
   Это было то, частью чего она гордилась.
   Спиральный полет продолжался без происшествий, дирижабль, пыхтя, описывал плавно расширяющийся круг. Утро сменилось ранним днем, а затем солнце начало опускаться к горизонту, заливая небо бледно-оранжевым светом сквозь щели с мягкими краями в облачном покрове. В течение нескольких часов Наки и Мина изучали поступающие результаты, все более четкие снимки узла появлялись на экранах по всей гондоле. Они достаточно сердечно обсудили результаты, но Наки не могла перестать думать о предательстве Мины. Она получала злобное удовольствие, проверяя, до какой степени ее сестра способна лгать, намеренно переводя разговор на доктора Сивараксу и проект, которым он руководил.
   - Надеюсь, что не закончу как один из этих тупиковых бюрократов, - сказала Наки, когда они обсуждали, как может развиваться их карьера. - Ну, знаешь, как Сиваракса. - Она многозначительно наблюдала за Миной, но ничем этого не выдала. - Я читала кое-что из его старых работ; когда-то он был довольно хорош. Но теперь посмотри на него.
   - Легко так говорить, - сказала Мина, - но бьюсь об заклад, ему нравится находиться вдали от линии фронта не больше, чем нам. Но кто-то должен управлять этими крупными проектами. Разве ты не предпочла бы, чтобы это был кто-то, кто, по крайней мере, был ученым?
   - Ты говоришь так, словно защищаешь его. В следующий раз скажешь мне, что считаешь Ров хорошей идеей.
   - Я не защищаю Сивараксу, - сказала Мина. - Я просто говорю... - Она посмотрела на сестру с внезапным проблеском подозрения. Догадывалась ли она, что Наки знает? - Не бери в голову. Сиваракса сможет сам сражаться в своих битвах. Нам нужно поработать.
   - Любой мог бы подумать, что ты меняешь тему, - сказала Наки. Но Мина уже выходила из гондолы, чтобы еще раз проверить оборудование.
   В сумерках дирижабль достиг периметра узла, совершил один облет, затем опять начал движение внутрь. Когда он проходил над ранее нанесенными на карту частями узла, на дисплеях высвечивались зависящие от времени изменения: дуги и полосы красного цвета накладывались на обманчивый бирюзово-лаймовый цвет нанесенных на карту структур. Большинство изменений были незначительными: здесь открывалась или там закрывалась камера, либо немного изменялась топология сети, чтобы устранить узкое место между громоздкими подузлами, разбросанными по всему плавучему острову. Другие изменения были более загадочными по своей функции, но соответствовали результатам других исследований. Они были изучены с увеличенным разрешением, данные были расставлены по приоритетам и занесены в журнал.
   Это выглядело так, как будто узел был большим, но ни в коей мере не необычным.
   Затем наступила ночь, так же быстро, как это всегда случалось в этих широтах. Мина и Наки спали по очереди, каждая по два-три часа, в то время как другая следила за показаниями приборов. Во время затишья Наки забралась на крышу дирижабля и снова попробовала антенну, и на мгновение обрадовалась, увидев, что пришло новое сообщение. Но само сообщение оказалось заявлением Совета снежинок, в котором говорилось, что отключение гражданских сообщений продлится еще как минимум два дня, пока не закончится нынешний "кризис". Были намеки на гражданские беспорядки в двух городах, введение комендантского часа и настоятельные требования игнорировать все неофициальные источники новостей, касающиеся характера приближающегося корабля.
   Наки не удивилась, что возникли проблемы, хотя их масштабы застали ее врасплох. Ее инстинкты подсказывали ей верить правительственной линии. Проблема, по крайней мере, с точки зрения правительства, заключалась в том, что пока о корабле ничего не было известно наверняка, и поэтому, будучи правдивыми, они в конечном итоге создавали впечатление, будто что-то утаивают. Им было бы гораздо лучше сочинить правдоподобную ложь, которой со временем можно было бы аккуратно придать нужную точность.
   Мина встала после полуночи, чтобы приступить к своей смене. Наки заснула, и ей снились прерывистые сны, она видела перед своим мысленным взором красные пятна и полосы, парящие на фоне аморфной зелени. Она слишком пристально смотрела на показания приборов в течение слишком многих часов.
   Мина взволнованно разбудила ее перед рассветом.
   - Теперь я единственная, у кого есть новости, - сказала она.
   - Что?
   - Подойди и посмотри сама.
   Наки поднялась со своего гамака, не отдохнувшая и не преисполненная энтузиазма.
   В тусклом свете хижины грибковые узоры Мины сияли с особой интенсивностью: абстрактные обособленные формы, которые только намекали на ее присутствие.
   Наки последовала за фигурами на балкон.
   - Что? - повторила она, даже не потрудившись, чтобы это прозвучало как вопрос.
   - Кое-что изменилось, - сказала Мина.
   Наки протерла заспанные глаза. - С помощью узла?
   - Смотри. Внизу. Прямо под нами.
   Наки сильно прижалась животом к перилам и наклонилась так далеко, как только осмелилась. Она не чувствовала настоящего головокружения до тех пор, пока они не опустили сенсорные линии, а затем внезапно возникла физическая связь между воздушным кораблем и водой. Было ли это ее воображением, или дирижабль действительно опустился примерно на половину своей прежней высоты, одновременно выбирая тросы?
   Полуночный свет переливался всеми спектральными оттенками молочно-серого. Смятый ландшафт узла уходил вдаль, в средне-серый мрак, сливаясь с грифельной доской вышележащего облачного покрова. Наки не увидела ничего примечательного, кроме удивительной близости поверхности.
   - Я имею в виду, действительно посмотри вниз, - сказала Мина.
   Наки прижалась к перилам сильнее, чем осмеливалась раньше, пока не встала на самые носочки. Только тогда она увидела это: прямо под ними был странный круг тьмы, почти как если бы воздушный корабль отбрасывал отчетливую тень под собой. Это была круглая зона открытой морской воды, похожая на лагуну, окруженную большей массой узла. Крутые берега из биомассы жонглера, сердцевина которого темно-угольно-серого цвета, окаймляли лагуну. Наки спокойно изучала открывшийся вид. Сестра осудила бы ее за любое замечание, которое она сделала.
   - Как ты это увидела? - спросила она в конце концов.
   - Видишь это?
   - Ширина его не может быть больше двадцати метров. Подобная точка вряд ли появилась бы на топографической карте.
   - Наки, ты не понимаешь. Я не направляла нас через дыру. Она появилась под нами, когда мы двигались. Прислушайся к работе моторов. Мы все еще движемся. Дыра следит за нами. Она точно следует за нами.
   - Должно быть, реагирует на датчики, - сказала Наки.
   - Я притащила их сюда. Мы ничего не оставляем в радиусе тридцати метров от поверхности. Узел реагирует на нас, Наки - на присутствие воздушного корабля. Жонглеры знают, что мы здесь, и они посылают нам сигнал.
   - Может, так оно и есть. Но интерпретировать этот сигнал - не наша работа. Мы здесь только для того, чтобы проводить измерения, а не для того, чтобы взаимодействовать с жонглерами.
   - Так чья же это работа? - спросила Мина.
   - Мне обязательно объяснять это по буквам? Специалистов из Умингмактока.
   - Они не доберутся сюда вовремя. Ты знаешь, как недолго служат узлы. К тому времени, как снимут отключение, к тому времени, когда сюда доберутся горячие головы из корпуса пловцов, мы будем сидеть над зеленым пятном и не более того. Это важная находка, Наки. Это самый крупный узел в этом сезоне, и он предпринимает целенаправленную и явную попытку пригласить пловцов.
   Наки отступила от перил. - Даже не думай об этом.
   - Я думала об этом всю ночь. Это не просто большой узел, Наки. Что-то происходит - вот почему было так много активности спрайтов. Если мы не поплаваем здесь, то можем пропустить что-то уникальное.
   - А если мы все-таки поплывем, то нарушим все правила, которые есть в уставе. Мы не обучены, Мина. Даже если бы мы что-то узнали - даже если бы жонглеры соизволили пообщаться с нами, - нас подвергло бы остракизму все научное сообщество.
   - Это будет зависеть от того, что мы узнаем, не так ли?
   - Не делай этого, Мина. Это того не стоит.
   - Мы не узнаем, стоит оно того или нет, пока не попробуем, не так ли? - Мина протянула руку. - Смотри. В каком-то смысле ты права. Довольно велики шансы, что ничего не произойдет. Обычно вы должны предложить им подарок - головоломку или что-то, содержащее много информации. У нас нет ничего подобного. Что, вероятно, произойдет, так это то, что мы попадем в воду, и не будет никакого биохимического взаимодействия. В таком случае, это не имеет значения. Мы не должны никому говорить. И если мы действительно узнаем что-то, но это несущественно - что ж, мы тоже не обязаны никому об этом рассказывать. Только если мы узнаем что-то важное. Что-то настолько серьезное, что им придется забыть о незначительном нарушении протокола.
   - Незначительное нарушение?.. - начала Наки, почти смеясь над дерзостью Мины.
   - Дело в том, сестренка, что у нас здесь беспроигрышная ситуация. И это было подано нам на блюдечке.
   - Ты также могла бы возразить, что нам предоставился отличный шанс эффектно облажаться.
   - Читай это так, как тебе нравится. Я знаю, что вижу.
   - Это слишком опасно, Мина. Погибали люди... - Наки посмотрела на грибковые узоры Мины, усиленные и подчеркиваемые ее татуировками. - Ты высоко ценила конформность. Тебя это ни капельки не беспокоит?
   - Конформность - это просто сказка, которой они пугают детей, чтобы заставить их вести себя прилично, - сказала Мина. - Съешь всю свою зелень, или море поглотит тебя навсегда. Я отношусь к этому примерно так же серьезно, как к кракену Туле или утоплению Арвиата.
   - Кракен Туле - это шутка, и Арвиат вообще никогда не существовал. Но в последний раз, когда я проверяла, конформность была общепринятым явлением.
   - Это общепринятая тема для исследований. Есть разница.
   - Не будем вдаваться в подробности... - начала Наки.
   Мина всячески демонстрировала, что не слышала речи Наки. Ее голос звучал отстраненно, как будто она разговаривала сама с собой. В нем было что-то мелодичное, певучее. - Сейчас слишком поздно даже думать об этом. Но до рассвета осталось совсем немного. Думаю, что на рассвете он все еще будет там.
   Она протиснулась мимо Наки.
   - Куда ты сейчас направляешься?
   - Чтобы немного поспать. Мне нужно быть свежей для этого. Как и тебе.
  
   Они ударились о лагуну двумя нежными, успокаивающими всплесками. Наки на мгновение оказалась под водой, прежде чем вынырнуть на поверхность, задержав дыхание. Сначала ей пришлось приложить сознательное усилие, чтобы снова начать дышать: воздух над самой водой был настолько насыщен микроскопическими организмами, что удушье было реальной возможностью. Мина, вынырнувшая рядом с ней, с диким энтузиазмом делала большие вдохи, словно желая, чтобы крошечные существа вторглись в ее легкие. Она вскрикнула от восторга, почувствовав внезапный холод. Когда они обе обрели равновесие, держа плечи над водой, Наки наконец смогла подвести итоги. Она видела все сквозь жгучую пелену слез. Гондола зависла над ними, балансируя под большей массой вакуумного баллона. Спасательный плот, который они развернули, был сверкающе новым, рассчитанным на сто часов защиты от умеренной биологической атаки. Но это было для центра океана, где плотность организмов-жонглеров была бы намного меньше, чем в середине крупного узла. Здесь корпус мог продержаться всего несколько десятков часов, прежде чем его уничтожат.
   И снова Наки задумалась, не следует ли ей уйти. Время еще было. Никакого реального ущерба пока нанесено не было. Она могла бы вернуться в лодку и на борт воздушного корабля примерно через минуту. Мина могла и не последовать за ней, но она не обязана была быть соучастницей действий своей сестры. Но Наки знала, что не сможет повернуть назад. Она не могла проявить слабость теперь, когда зашла так далеко.
   - Ничего не происходит... - сказала она.
   - Мы пробыли в воде всего минуту, - сказала Мина.
   На них двоих были черные гидрокостюмы. Сами костюмы при необходимости могли стать плавучими - правильная последовательность тактильных команд, и десятки крошечных пузырей надувались в области груди и плеч, - но двигаться по воде было достаточно легко. В любом случае, если бы жонглеры вступили в контакт, костюмы, вероятно, были бы съедены за считанные минуты. Пловцы, которые вступали в повторный контакт, часто плавали голыми или почти обнаженными, но ни Наки, ни Мина еще не были готовы к такому уровню жалкой капитуляции перед натиском океана. Еще через минуту вода уже не казалась такой холодной. Сквозь просветы в облачном покрове солнце обжигало щеку Наки. Оно рисовало яростно яркие линии на бутылочно-зеленой поверхности лагуны, линии, которые извивались и переходили в мимолетные каллиграфические формы, словно передавая секретные послания. Спокойная вода мягко плескалась о верхнюю часть их тел. Стены лагуны представляли собой метровые заросли пушистой растительности, похожие на крутые берега реки. Время от времени Наки чувствовала, как что-то мягко касается ее ног, словно проплывающая мимо ветка или прядь водорослей. Первые несколько раз она вздрагивала от прикосновения, но через некоторое время это стало странно успокаивающим. Время от времени что-то поглаживало то одну, то другую руку, а затем игриво отодвигалось. Когда она подняла руки из моря, с ее пальцев свисали тонкие зеленые нити, похожие на изодранные остатки дорогих перчаток. Зеленый материал выскользнул на свободу и соскользнул обратно в море. Он защекотал у нее между пальцами.
   - Пока ничего не произошло, - сказала Наки, на этот раз более спокойно.
   - Ты ошибаешься. Береговая линия приблизилась.
   Наки посмотрела на нее. - Это трюк с перспективой.
   - Уверяю тебя, это не так.
   Наки оглянулась на плот. Они отодвинулись от него на пять или шесть метров. С таким же успехом это могла быть миля, несмотря на все то чувство безопасности, которое теперь давал плот. Мина была права: лагуна надвигалась на них, мягко, медленно. Если раньше лагуна была шириной двадцать метров, когда они вошли в нее, то теперь она, должно быть, на треть меньше. У них еще было время спастись, прежде чем туманные зеленые стены сомкнутся над ними, но только в том случае, если они двинутся сейчас обратно к плоту, в безопасность гондолы.
   - Мина... Я хочу уйти. Мы не готовы к этому.
   - Нам не нужно быть готовыми. Это должно произойти.
   - Мы не обучены!
   - В таком случае, называй это обучением на рабочем месте. - Мина все еще пыталась говорить возмутительно спокойно, но у нее ничего не получалось. Наки услышала это по ее голосу: она была либо ужасно напугана, либо ужасно взволнована.
   - Ты напугана больше, чем я, - сказала она.
   - Я боюсь, - сказала Мина, - боюсь, что мы все испортим. Боюсь, что мы упустим эту возможность. Понимаешь? Вот от чего я напугана.
   Либо Наки двигалась по воде менее спокойно, либо сама вода за последние несколько мгновений заметно взбаламутилась. Зеленые стены находились примерно в десяти метрах друг от друга и уже не были такими отвесными вертикальными сооружениями, какими казались раньше. Они обретали форму и дизайн, увеличиваясь и усложняясь с каждой секундой. Это было сродни наблюдению за тем, как из тумана появляется далекий город, открывая ошеломляющие, погружающие слои гипнотизирующих деталей, больше, чем мог воспринять глаз или разум.
   - Не похоже, что на этот раз они ждут подарка, - сказала Мина.
   Трубки с прожилками извивались друг вокруг друга в постоянном извилистом движении, заставляя Наки думать о какой-то чрезвычайно увеличенной схеме, сформированной из частей растений. Это была беспокойная, живая схема, которая никогда полностью не укладывалась в одну конфигурацию. Время от времени появлялись рисунки в виде шахматных досок или замысловато переплетающихся рун. Четкие геометрические узоры мерцали от точки к точке, отражались эхом, усиливались и тонко повторялись при каждом движении. Четкие трехмерные формы на короткое время приобрели твердость, вырезанные из зелени, словно искусной рукой топиариста. Наки мельком увидела тревожащие анатомические особенности: искаженные воспоминания о телах инопланетян, которые когда-то, миллион или миллиард лет назад, попали в океан. Здесь была конечность с тремя суставами, там - похожий на щит изгиб экзоскелетной пластины. Голова чего-то, что было почти лошадиным, превратилась в выпученную массу фасеточных глаз. На мгновение из хаоса выплыла человеческая фигура. Но только один раз. Инопланетные пловцы значительно превосходили численностью людей.
   Наки знала, что здесь были жонглеры образами. Первые исследователи ошибочно приняли эти запоминающиеся формы за признаки реальной разумности, думая, что океаническая масса была своего рода сообществом разумных существ. Это была простая ошибка, но она была далека от истины. Эти одушевленные формы были соблазнительны, как безвкусные обложки книг. Сами умы были запечатлены лишь в виде застывших следов. Единственный живой разум в океане сводился к его собственной системе управления.
   Верить во что-либо другое было ересью.
   Танец тел стал слишком быстрым, чтобы за ним можно было уследить. Огни пастельных тонов светились из глубины зеленого строения, мерцая и заикаясь. Наки подумала о фонарях, горящих в глубине леса. Теперь край лагуны стал неровным, вытянувшись полуостровами к центру сужающегося водного круга, в то время как узкие бухты и заливчики снова превратились в большую массу узла. Полуострова прорастали цепкими усиками, толщиной с бедро у ствола, но сужающимися до размеров листьев растения, а затем утончающимися еще дальше, разветвляясь на кружевные, похожие на папоротник дымки устрашающей сложности. Они рассеивали свет, как крылья стрекоз. Они смыкались над лагуной, образуя мерцающий навес. Время от времени спрайт - или что-то поменьше, но не менее яркое - перелетал по дуге с одного берега лагуны на другой. Более яркие предметы двигались в воде, как ищущие рыбы. Микроскопические организмы отделялись от более крупных ветвей и усиков, собираясь в целеустремленные облака. Они ударялись о ее кожу, о веки. Каждый вдох, который она делала, вызывал у нее кашель. Вкус у жонглеров образами был кисловатый и целебный. Они были в ней, вторгаясь в ее тело.
   Она запаниковала. Это было так, словно в ее голове щелкнул крошечный выключатель. Внезапно все остальные заботы растаяли. Она должна была немедленно выбраться из лагуны, что бы Мина о ней ни подумала.
   Больше барахтаясь, чем плывя, Наки попыталась протолкнуться к плоту, но как только началась паническая реакция, она почувствовала, как что-то еще скользнуло по ней. Это был не столько паралич, сколько огромное чувство инертности. Двигаться, даже дышать, стало проблематично. Плот был невероятно далеко. Она больше не была способна держаться на плаву. Она почувствовала тяжесть, и когда посмотрела вниз, то увидела, что зеленая дымка окутала те части ее тела, которые она могла видеть над водой. Организмы прилипли к ткани ее гидрокостюма.
   - Мина! - позвала она. - Мина!
   Но Мина только посмотрела на нее. Наки чувствовала, что ее сестра испытывает такой же паралич. Движения Мины стали вялыми; вместо паники Наки увидела на ее лице глубокую покорность и принятие. Это было опасно близко к безмятежности.
   Мина совсем не испугалась.
   Узоры на ее шее ярко вспыхивали. Ее глаза были закрыты. Организмы уже начали атаковать ткань ее костюма, отрывая его от плоти. Наки чувствовала, что то же самое происходит с ее собственным костюмом. Боли не было, потому что микроорганизмы не стали атаковать ее кожу. С огромным усилием она вытащила предплечье из воды, изучая сочетание бледной плоти и растворяющейся черной ткани. Ее пальцы были жесткими, как железо.
   Но - и Наки цеплялась за этот факт - океан признавал неприкосновенность организмов или, по крайней мере, мыслящих организмов. С людьми, которые плавали с жонглерами, могли происходить странные вещи, которые было бы трудно отличить от смерти или околосмертного состояния. Но люди всегда появлялись потом, возможно, измененные, но, по сути, цельные. Что бы ни случилось сейчас, они выживут. Жонглеры всегда возвращали тех, кто плавал с ними, и даже когда они вносили изменения, последние редко были постоянными.
   За исключением, конечно, тех, кто не вернулся.
   Нет, сказала себе Наки. То, что они делали, было глупо и, возможно, могло разрушить их карьеру, но они выживут. У Мины был высокий индекс конформности, когда она подавала заявление о вступлении в корпус пловцов, но это не означало, что она обязательно подвергалась риску. Конформность просто подразумевала редкую связь с океаном. Это было на грани гламура.
   Теперь Мина шла ко дну. Она совсем перестала двигаться. Ее глаза были безучастно-восторженными.
   Наки хотела сопротивляться тому же порыву подчинения, но все силы покинули ее. Она почувствовала, что и сама начинает такой же спуск. Вода закрыла ей рот, затем глаза, и через мгновение она оказалась под водой. Она почувствовала себя опрокинутой статуей, скользящей ко дну моря. Ее страх достиг апогея, а затем прошел. Она не тонула. Пена зеленых организмов проникла ей в горло, в носовой проход. Она не чувствовала страха. Не было ничего, кроме глубокого чувства, что это было то, для чего она была рождена.
   Наки знала, что происходит, что должно было произойти. Она изучила достаточно отчетов о полетах пловцов. Крошечные организмы пробирались во все ее тело, проникая в легкие и кровоток. Они поддерживали в ней жизнь и в то же время наполняли ее химическим блаженством. Толпы таких же крошечных существ искали пути к ее мозгу, медленно продвигаясь по зрительному нерву, слуховому нерву или преодолевая сам гематоэнцефалический барьер. Они прокладывали позади себя крошечные нити, волокна, которые уходили обратно в большую массу организмов, взвешенных в воде вокруг нее. В свою очередь, эти организмы установили бы каналы передачи данных обратно в основную массу узла... И сам узел был подключен к другим узлам, как химически, так и через спрайты, передающие пакеты. Зеленые нити связывали Наки со всем океаном. Могло пройти несколько часов, прежде чем ее сознания достигнет сигнал с половины Бирюзы, но это не имело значения. Она начинала мыслить во времени жонглера, ее собственные мыслительные процессы казались бессмысленно быстрыми, как движение пчел.
   Она почувствовала, что становится все больше.
   Она больше не была просто бледным существом с жесткими краями, помеченным как Наки, подвешенным в лагуне, как умирающая морская звезда. Ее самоощущение устремлялось к горизонту во всех направлениях, охватывая сначала узел, а затем пустые океанские воды вокруг него. Она не могла точно сказать, как эта информация дошла до нее. Это было сделано не с помощью визуальных образов, а скорее с помощью чрезвычайно детализированного пространственного восприятия. Это было так, как если бы пространственное восприятие внезапно стало ее самым важным чувством.
   Она предположила, что именно это имели в виду пловцы, когда говорили о кеннинге.
   Она осознавала присутствие других узлов за горизонтом, их химические сигналы наводняли ее разум, каждый уникален, каждый ошеломляюще богат информацией. Это было все равно что услышать рев сотен толп. И в то же время она знала океанские глубины, холодные морские сажени воды под узлом, живительное тепло жерл земной коры. Подойдя поближе, она также узнала Мину. Это были две соседние галактики в море странностей. Собственные мысли Мины просачивались в море, в разум Наки, и в них Наки чувствовала отраженное эхо своих собственных мыслей, подхваченных Миной...
   Это было великолепно.
   На мгновение их разумы вращались вокруг друг друга, познавая друг друга на таком уровне близости, о котором ни одна из них и не мечтала.
   Мина... Ты чувствуешь меня?
   Я здесь, Наки. Разве это не чудесно?
   Страх исчез окончательно. На его месте возникло изумительное чувство имманентности. Наки знала, что они приняли правильное решение. Она была права, последовав за Миной. Мина была восхитительно счастлива, купаясь в том же обнадеживающем чувстве безопасности и многообещания.
   А потом они начали ощущать другие разумы.
   Ничего не изменилось, но внезапно стало ясно, что ревущие сигналы от других узлов состояли из бесчисленных отдельных голосов, бесчисленных отдельных потоков химической информации. Каждый поток был записью разума, который в какой-то момент вошел в океан. Древнейшие умы - те, что появились в глубоком прошлом, - были самыми слабыми, но они также были и самыми многочисленными. Они начали звучать одинаково, очертания их сохраненных личностей сливались друг с другом, независимо от того, насколько разными - насколько чуждыми - они были с самого начала. Умы, которые были захвачены совсем недавно, были острее и разнообразнее, как галька странной формы на пляже. Наки знала о жестокой чуждости, барочной архитектуре разума, сформированной диковинными цепочками эволюционных случайностей. Единственное, что у них было общего, - это то, что все они достигли определенного порога интеллекта, использующего инструменты, и все - по какой-либо причине - были выброшены в межзвездное пространство, где столкнулись с жонглерами образами. Но это все равно что сказать, что разум акул и леопардов схож, потому что и те, и другие эволюционировали для охоты. Различия между разумами были настолько космически велики, что Наки ощущала, как ее собственные ментальные процессы изо всех сил пытаются приспособиться к ним.
   Даже это становилось легче. Незаметно - достаточно медленно, чтобы она этого не осознавала от мгновения к мгновению, - организмы в ее черепе перенастраивали ее нейронные связи, позволяя все большему количеству ее собственного сознания просачиваться в расширенный обрабатывающий центр моря.
   Теперь она почувствовала самых последних прибывших.
   Все они были человеческими разумами, каждый из которых был сверкающим самоцветом самобытности. Наки обнаружила огромную пропасть во времени между самым ранним человеческим разумом и последним узнаваемо инопланетным. Она понятия не имела, прошел ли миллион лет или миллиард, но это казалось огромным. В то же время она понимала, что океан отчаянно нуждался в привнесении разнообразия, но, хотя эти человеческие умы были желанны, они были недостаточно экзотичны, едва ли достаточны, чтобы развеять скуку.
   Умы были моментальными снимками, застывшими в концепции одной-единственной мысли. Это было похоже на оркестр инструментов, каждый из которых поддерживал одну-единственную, неповторимую ноту. Возможно, в этих умах происходила мучительно медленная эволюция - она почувствовала малейший подсознательный намек на перемены, - но если бы это было так, потребовались бы столетия, чтобы завершить мысль... тысячи лет ушли на то, чтобы завершить простейшее усвоенное утверждение. Самые новые умы, возможно, даже не осознали бы, что их поглотило море.
   И теперь Наки могла ощутить, как один разум вспыхивает громче остальных.
   Это было недавно и по-человечески, и было в этом что-то такое, что показалось ей диссонирующим. Разум был поврежден, как будто его захватили несовершенно. Он был изуродован, испуская шквалы боли. Он ужасно пострадал. Он тянулся к ней, жаждал любви и привязанности; он искал что-то, за что можно было бы уцепиться в бездонном одиночестве, которое он теперь познал.
   Образы промелькнули в ее сознании. Что-то горело. Языки пламени лизали промежутки в огромном черном сооружении. Она не могла сказать, было ли это здание или огромный пирамидальный костер.
   Она услышала крики, а затем что-то истеричное, что сначала приняла за еще один вопль, пока не поняла, что это было что-то гораздо, гораздо худшее. Это был смех, и по мере того, как пламя с ревом поднималось все выше, поглощая массу людей, заглушая крики, смех только усиливался.
   Она подумала, что это мог быть смех ребенка.
   Возможно, это было ее воображение, но этот разум казался более подвижным, чем у других. Его мысли все еще были медленными - намного медленнее, чем у Наки, - но разум, казалось, узурпировал больше обрабатывающих ресурсов, чем полагалось на его долю. Он крал вычислительные циклы у соседних разумов, замораживая их в абсолютном застое, пока завершал одну-единственную вялую мысль.
   Разум беспокоил Наки. Боль и ярость кипели в нем.
   Мина тоже это знала. Наки прочла мысли Мины и поняла, что ее сестру в равной степени беспокоит присутствие разума. Затем она почувствовала, как внимание разума переключилось на два пытливых ума, которые только что вошли в море. Оно стало замечать их обоих, тихо наблюдая. Прошло мгновение или два, а затем разум ускользнул, вернувшись туда, откуда он пришел.
   Что это было?..
   Она почувствовала ответ своей сестры. Я не знаю. Человеческий разум. Я думаю, конформал. Кто-то, кого поглотило море. Но теперь этого больше нет.
   Нет, этого не произошло. Он все еще там. Просто прячется.
   Миллионы разумов погрузились в море, Наки. Возможно, тысячи конформалов, если вспомнить всех инопланетян, которые были до нас. Там обязательно найдется одно или два плохих яблока.
   Это было не просто испорченное яблоко. Это было все равно что прикоснуться ко льду. И он почувствовал нас. Он отреагировал на нас. Не так ли?
   Она почувствовала нерешительность Мины.
   Мы не можем быть уверены. Наше собственное восприятие событий не обязательно является надежным. Я даже не могу быть уверена, что мы ведем этот разговор. Возможно, я разговариваю сама с собой...
   Мина... Не смей так говорить. Я не чувствую себя в безопасности.
   И я нет. Но я не собираюсь позволять одной пугающей вещи без необходимости влиять на меня.
   Затем что-то произошло. Это было ослабление, ощущение, что хватка океана на Наки только что в значительной степени ослабла. Мина и ревущий фон других разумов отошли на второй план, к чему-то гораздо более отдаленному. Это было так, как если бы Наки только что вышла с шумной вечеринки в тихую соседнюю комнату и даже сейчас отходила все дальше и дальше от двери.
   Ее тело покалывало. Она больше не чувствовала прежнего омертвляющего паралича. Вверху мерцал жемчужно-серый свет. Не будучи уверенной, делает ли она это сама, она поднялась на поверхность. Она сознавала, что отдаляется от Мины, но сейчас все, что имело значение, - это сбежать от моря. Она хотела быть как можно дальше от этого противоречивого разума.
   Ее голова протаранила корку зелени и взмыла в воздух. В тот же миг организмы жонглера в судорожном порыве покинули ее тело. Она пошевелила затекшими конечностями и в панике сделала несколько глубоких вдохов. Переход был ужасным, но все закончилось за несколько секунд. Она огляделась, ожидая увидеть отвесные стены лагуны, но все, что она увидела в одном направлении, была открытая вода. Наки почувствовала, как снова поднимается паника. Затем она резко обернулась и увидела волнистую линию бутылочно-зеленого цвета, которая, должно быть, была периметром узла, примерно в полукилометре от ее нынешнего местоположения. Воздушный корабль был далекой серебристой каплей, которая, казалось, примостилась на поверхности самого узла.
   В своем страхе она не сразу подумала о Мине. Все, чего она хотела, - это добраться до безопасного воздушного корабля, оказаться в воздухе. Затем она увидела плот, покачивающийся всего в сотне или двухстах метрах от нее. Каким-то образом и он был перенесен в открытые воды. Это выглядело далеким, но достижимым. Она начала плыть, страх придал ей сил и целеустремленности. По правде говоря, она находилась в пределах истинной границы узла: вода все еще была густой от взвешенных микроорганизмов, так что это больше походило на плавание в холодном зеленом супе. Это делало каждый гребок тяжелее, но ей не приходилось прилагать особых усилий, чтобы держаться на плаву.
   Верила ли она, что жонглеры образами не причинят ей вреда? Возможно. В конце концов, она вообще не сталкивалась с их разумом - если у них вообще был разум. Они были всего лишь системой архивирования. Обвинять их в этом единственном отравленном разуме было все равно что обвинять библиотеку в одной ненавистной книге.
   Но, тем не менее, это сильно ее расстроило. Она удивлялась, почему никто из других пловцов никогда не рассказывал о своих встречах с таким умом. В конце концов, теперь она помнила это достаточно хорошо, и она почти выбралась из океана. Она могла вскоре забыть - это неизбежно повлекло бы за собой последующие неврологические последствия, - но при других обстоятельствах ничто не помешало бы ей рассказать о своих переживаниях свидетелю или неприкосновенной системе записи.
   Она продолжала плыть и начала задаваться вопросом, почему Мина не вынырнула так же из воды. Мина была тоже напугана. Но Мина всегда была более любопытной и с большей готовностью игнорировала свои страхи. Наки ухватилась за возможность покинуть океан, как только жонглеры ослабили свою хватку на ней. Но что, если бы Мина решила остаться?
   Что, если Мина все еще там, внизу, все еще общается с жонглерами?
   Наки добралась до плота и забралась на него, стараясь не опрокинуть его. Она увидела, что плот все еще в значительной степени цел. Он был сдвинут с места, но не поврежден, и хотя на керамической обшивке виднелись признаки повреждения в виде покрытых кое-где струпьями зеленых наростов, он, безусловно, продержался бы еще несколько часов. Затвердевшие от гниения системы управления были живы и все еще поддерживали телеметрическую связь с удаленным воздушным кораблем.
   Наки выползла из моря голой. Теперь она чувствовала себя холодной и уязвимой. Она вытащила алюминиевое стеганое одеяло из коробки с припасами на плоту и завернулась в него. Это не остановило ее дрожь, не уменьшило тошноту, но, по крайней мере, создало некую символическую преграду на пути к морю.
   Она снова огляделась, но Мины по-прежнему не было видно.
   Наки откинула в сторону защищающую от атмосферных воздействий крышку панели управления и набрала команды на матрице водонепроницаемых клавиш. Она ждала ответа с воздушного корабля. Мгновение тянулось. Но не тут-то было: минутное изменение тусклого блеска на серебристой задней стенке вакуумного баллона. Воздушный корабль поворачивался, как огромный медленный флюгер. Он двигался, реагируя на команду наведения плота.
   Но где же была Мина?
   Теперь что-то шевельнулось в воде рядом с ней, извиваясь слабыми, обессиленными судорогами. Наки посмотрела на него со страхом узнавания. Она протянула руку, все еще дрожа, и с ужасающей нежностью выловила извивающееся существо из моря. Оно лежало в ее пальцах, как детеныш морского змея. Оно было белым и сегментированным, длиной в полметра. Она точно знала, что это было.
   Это был червь-симбионт Мины. Это означало, что Мина умерла.
  
  

ДВА

  
   Два года спустя Наки наблюдала, как с небес упала искра.
   Вместе со многими сотнями зрителей она стояла на огражденном краю одного из элегантных кронштейнов Умингмактока. Был полдень. Каждая видимая поверхность города была очищена от гнили и покрыта свежим слоем малиновой или изумрудной краски. Янтарные флаги были развешаны вдоль металлических опор, которые поддерживали заостренные кронштейны, выступающие из возвышающегося коммерческого центра города. Большинство мест для стоянки по периметру были заняты пассажирскими или грузовыми судами, в то время как многие суда меньшего размера находились в непосредственной близости от воздушного пространства вокруг Умингмактока. Эффект, который Наки наблюдала днем ранее, приближаясь к городу, состоял в том, что снежинка превратилась в сверкающее, изящно украшенное видение. По ночам устраивались фейерверки. Днем, как и сейчас, фокусники и уверенные в себе обманщики прокладывают себе путь сквозь толпу. Музыканты, играющие на носовых флейтах, и плясуны на барабанах импровизировали на приспособленном подиуме. Кикбоксеров подбадривали, когда они переходили с одного неофициального ринга на другой, преследуемые дующими в свистки прокторами. Наспех возведенные киоски были отмечены красными и желтыми вымпелами, в них продавались прохладительные напитки, сувениры или татуировки, в то время как симпатичные девушки в костюмах с рюкзаками, снабженными высокими флагштоками, продавали напитки или мороженое. У детей были воздушные шары и погремушки с эмблемами как Умингмактока, так и Совета снежинок, и лица многих из них были раскрашены так, чтобы они напоминали стилизованных космических путешественников. Тут и там были созданы кукольные театры, в которых разыгрывался точно такой же небольшой репертуар историй, который Наки помнила со своего детства. Тем не менее дети были очарованы; рты разинуты при виде каждой миниатюрной эпопеи, будь то примерно точный отчет о заселении планеты - с колониального корабля снимали все до последнего грамма металла, который на нем находился, - или что-то совершенно более фантастическое, вроде утопления Арвиата. Для детей не имело значения, что одно было основано на реальных событиях, а другое - чистая мифология. Для них идея о том, что каждый город, который они называли домом, был создан из чрева четырехкилометрового корабля, была не более и не менее правдоподобной, чем идея о том, что живое море может время от времени утаскивать города под воду, когда они ему не нравятся. В этом возрасте все было одновременно волшебным и обыденным, и она предположила, что перспектива прихода гостей взволновала детей не больше и не меньше, чем обещанный фейерверк или возможность дальнейших угощений, если они будут хорошо себя вести. Кроме детей, здесь были животные: обезьяны и птицы в клетках, а иногда и дорогие домашние животные, которых показывали в течение дня. Один или два сервитора пробирались сквозь толпу, и время от времени в воздухе подпрыгивала золотая плавающая камера, зависая над интересующей сценой, как одинокий оторванный глаз. Бирюза не видела такого уровня празднования со времен последнего скандального развода, и телеканалы безжалостно раздували его, чрезмерно анализируя даже мельчайшие обрывки информации.
   По правде говоря, это было именно то, из-за чего Наки обычно отправлялась на другой конец планеты, чтобы избежать такого. Но на этот раз что-то привлекло ее и заставило выбраться из Рва в критический момент проекта. Она могла только предполагать, что это была необходимость закрыть определенную главу в ее жизни, начавшуюся в ночь перед смертью Мины. Обнаружение корабля ультра - теперь они знали, что он назывался "Голос вечера" - было событием, вызвавшим отключение, и отключение было оправданием Мины в том, что они вдвоем пытались плавать с жонглерами. Таким образом, косвенно ультра были "ответственны" за все, что случилось с Миной. Конечно, это было несправедливо, но сейчас Наки, тем не менее, чувствовала необходимость быть здесь, хотя бы для того, чтобы своими глазами увидеть появление посетителей и убедиться, действительно ли они были чудовищами из ее воображения. Она приехала в Умингмакток со стоической решимостью не поддаваться праздничной истерии. И все же теперь, когда она совершила путешествие, теперь, когда она была среди толпы, опьяненная химическим кайфом человеческого возбуждения, с приятным свежим червем, зацепившимся за стенку ее кишечника, она обнаружила, что находится в извращенном положении, действительно наслаждаясь атмосферой встречи.
   И теперь все заметили падающую искру.
   Толпа подняла головы к небу, не обращая внимания на музыкантов, фокусников и самоуверенных обманщиков. Девушки с рюкзаками остановились и посмотрели вверх вместе с остальными, прикрывая глаза от полуденного солнца. "Искра" была шаттлом "Голоса вечера", который сейчас находился на орбите вокруг Бирюзы.
   К настоящему времени все уже видели корабль капитана Моро либо собственными глазами в виде движущейся звезды, либо по изображениям, полученным орбитальными камерами или наземными телескопами. Корабль был темным и гладким, возмутительно элегантным. Время от времени его двигатели конструкции Объединенных включались ровно настолько, чтобы выровнять его орбиту, и для полушария внизу эти вспышки были похожи на короткие дразнящие окошки в дневной свет.
   Такой корабль мог сотворить ужасные вещи с целым миром, и все это знали.
   Но если капитан Моро и его команда желали Бирюзе зла, у них уже было достаточно возможностей причинить вред. Они молчали два года, но через год "Голос вечера" передал обычные сигналы о приближении, запрашивая разрешение остановиться на три или четыре месяца. Это была формальность - никто не спорил с ультра, - но это также был отрадный признак того, что они намерены играть по обычным правилам.
   В течение следующего года между кораблем и Советом снежинок поддерживался постоянный поток сообщений. Официально сообщалось, что сообщения были разработаны с целью создания основы для переговоров и торговли между людьми. Ультра потребуется обновить свое лингвистическое программное обеспечение, чтобы избежать путаницы в тонкостях диалектов Бирюзы, которые, хотя и основаны на каназиане, содержат сбивающие с толку элементы инуитского и тайского языков, реликты своеобразного социального сочетания первоначальной коалиции поселенцев.
   Падающий шаттл теперь замедлился всего лишь до сверхзвуковой скорости, выбрасывая шлейф ионизированного воздуха. Снижая скорость с каждым витком, он выполнял лениво сужающуюся спираль над Умингмактоком. Наки взяла напрокат дешевый бинокль у одного из продавцов. Линзы были потертыми и отливали розовым налетом грибка. Она визуально зафиксировала шаттл, его приблизительно треугольная форма то появлялась, то исчезала из поля зрения. Только когда он оказался на высоте двух или трех тысяч метров над Умингмактоком, она смогла ясно разглядеть его. Он был очень элегантным, чистого сверкающего белого цвета, словно вырезанный из облака. Под похожим на манту корпусом сложные механизмы - лопасти и поверхности управления - двигались слишком быстро, чтобы их можно было увидеть как что-то иное, кроме подсознательно размытых очертаний движения. Она наблюдала, как корабль снижал скорость, пока не завис на той же высоте, что и город-снежинка. Над ревом толпы - восторженной массы, размахивающей флагами, - все, что услышала Наки, был пронзительный гул, слишком далекий от ультразвука, чтобы его можно было уловить.
   Корабль медленно приближался. Ему были даны инструкции по стыковке с лучом, примыкающим к месту, где собрались Наки и другие зрители. Теперь, когда он был близко, стало очевидно, что шаттл был больше, чем любой из дирижаблей, обычно пришвартованных к лучам города; по оценкам Наки, он был по меньшей мере вдвое шире центрального ядра города. Но он с изысканной деликатностью скользнул в назначенное место швартовки. На белом корпусе вспыхнули ярко-красные символы, обозначающие воздушные шлюзы, грузовые порты и соединительные патрубки. От луча откинулись сходни, чтобы выровнять их с дверями и иллюминаторами. Докеры под присмотром прокторов и городских чиновников карабкались по ненадежным соединительным путям и пытались закрепить магнитные крепления на корпусе шаттла. Магниты соскользнули с него. Затем они попробовали клеевые захваты, но и те оказались не более успешными. После этого докеры пожали плечами и сделали раздраженные жесты в направлении шаттла.
   Рев толпы к этому времени немного поутих.
   Наки тоже почувствовала предвкушение. Она наблюдала, как свита важных персон направилась к месту причала во главе с приятным, слегка ангельски выглядящим человеком, в котором Наки узнала Така Тонбури, мэра Умингмактока и председателя Совета снежинок. Так Тонбури, к счастью, страдал избыточным весом, и у него была постоянная копна черных волос, похожая на вытатуированный на лбу перевернутый вопросительный знак. Его щеки и лоб были покрыты бледно-зелеными пятнами. Рядом с ним был весьма худощавый Джота Сиваракса. Неудивительно, что доктор Сиваракса сегодня здесь, поскольку проект "Ров" был одним из самых значительных мероприятий всего Совета снежинок. Его серо-стальные глаза сверкали то в одну, то в другую сторону, словно постоянно оценивая позиции как врагов, так и союзников. Группу сопровождали вооруженные, церемониально одетые прокторы и триада боевых сервиторов. Их сочленения и отверстия для датчиков были смазаны защитной стерильной смазкой для предохранения от гниения.
   Хотя они пытались скрыть это, Наки могла сказать, что важные персоны нервничали. Они двигались слишком уверенно, что делало их беспокойство еще более очевидным.
   Красный символ двери в конце прохода запульсировал ярче, и часть корпуса открылась. Наки прищурилась, но даже в бинокль было трудно разглядеть что-либо, кроме подсвеченного красным мрака. Так Тонбури и его чиновники напряглись. Неясная фигура вышла из шаттла, задержалась на пороге, а затем с невероятной медлительностью вышла на солнечный свет.
   Реакция толпы - и в какой-то степени самой Наки - была обоюдоострой. Был момент облегчения от того, что сообщения с орбиты не были откровенной ложью. Затем последовал столь же краткий шок от реального появления капитана Моро. Мужчина был по меньшей мере на треть выше всех, кого Наки когда-либо видела в своей жизни, и в то же время соразмерно худощав, его кажущееся хрупким тело было заключено в механический экзоскелет нефритового цвета с витиеватым дизайном. Скелет придавал его движениям что-то от вялости насекомого-палочника.
   Первым заговорил Так Тонбури. Его усиленный голос разнесся по шести лучам Умингмактока, эхом отражаясь от изогнутых поверхностей многочисленных вакуумных пузырей, которые удерживали город в воздухе. Плавающие камеры толкались в поисках наилучшего ракурса съемки, роясь вокруг него, как пчелы, помешанные на пыльце.
   - Капитан Моро... Позвольте мне представиться. Я Так Тонбури, мэр города-снежинки Умингмакток и действующий председатель Совета снежинок всей Бирюзы. Я рад приветствовать вас, ваш экипаж и пассажиров в Умингмактоке и на самой Бирюзе. Даю вам слово, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы сделать ваш визит как можно более приятным.
   Ультра придвинулся ближе к чиновнику. Дверь шаттла за его спиной оставалась открытой. Бинокль Наки различил красные голограммные змеи на нефритовых конечностях скелета.
   Собственный голос ультра звучал по меньшей мере так же громко, но исходил из шаттла, а не из системы громкой связи Умингмактока. - Люди зеленовато-голубого цвета... - Капитан поколебался, затем постучал по одному из стеблей, торчащих из его шлема. - Люди Бирюзы... Председатель Тонбури... Благодарю вас за ваш прием и за ваше любезное разрешение выйти на орбиту. Мы приняли это с благодарностью. Даю вам слово... как капитан "Голоса вечера", что мы будем строго соблюдать условия вашего щедрого предложения гостеприимства. - Наки заметила, что его рот продолжал двигаться даже во время пауз: система перевода запаздывала. - У вас есть моя дополнительная гарантия, что вашему миру не будет причинено никакого вреда, и предполагается, что закон Бирюзы будет применяться к его обитателям... из всех тел и судов в вашей атмосфере. Все перевозки между моим кораблем и вашим миром будут осуществляться с разрешения Совета снежинок, и любому члену совета - под... покровительством совета - будет разрешено посещать "Голос вечера" в любое время, при условии наличия... подходящего транспортного средства.
   Капитан сделал паузу и выжидающе посмотрел на Така Тонбури. Мэр нервно провел рукой по лбу, приглаживая свой завиток в знак повиновения. - Спасибо вам... капитан. - Глаза Така Тонбури метнулись к другим членам приемной группы. - Ваши условия, конечно, более чем приемлемы. Даю вам слово, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам и вашей команде, и что мы сделаем все возможное для обеспечения того, чтобы предстоящие торговые переговоры проходили на равных условиях... и таким образом, чтобы обе стороны были удовлетворены их завершением.
   Капитан ответил не сразу, позволив затянуться неловкой паузе. Наки задавалась вопросом, действительно ли это было ошибкой программного обеспечения, или Моро просто играл на очевидной нервозности Така Тонбури.
   - Конечно, - наконец сказал ультра. - Конечно. Мои чувства полностью... Председатель Тонбури. Возможно, сейчас самое подходящее время представить моих гостей?
   По его сигналу из шаттла "Голоса вечера" появились три новые фигуры. В отличие от ультра, они почти могли сойти за обычных жителей Бирюзы. Там были двое мужчин и одна женщина, все примерно нормального роста и телосложения, у каждого длинные волосы, стянутые сзади замысловатыми заколками. Их одежда была яркой, сшитой из множества отдельных тканей желтого, оранжевого, красного и красновато-коричневого цветов, а также различных сочетаний тех же теплых оттенков заката. Одежда развевалась вокруг них, колыхаясь на легком послеполуденном ветерке. Все трое участников встречи носили серебряные украшения, гораздо больше, чем было принято на Бирюзе. Они носили их на пальцах, в волосах, свисавшими с ушей.
   Женщина заговорила первой, ее голос гулко разносился по громкоговорящей системе шаттла.
   - Благодарю вас, капитан Моро. Спасибо и вам, председатель Тонбури. Мы рады быть здесь. Я Амеша Крейн, и я выступаю от имени Фонда Вахишты. Вахишта - скромная научная организация, берущая свое начало в кометных префектурах Демархии Хейвена. В последнее время мы расширяем сферу наших интересов, охватывая другие солнечные системы, подобные вашей. - Крейн указала на двух мужчин, которые сопровождали ее от шаттла. - Мои партнеры - Саймон Мацубара и Рафаэль Вейр. На борту шаттла нас еще семнадцать человек. Капитан Моро доставил нас сюда в качестве платных пассажиров на борту "Голоса вечера", и поэтому Вахишта с радостью принимает все уже согласованные условия.
   Так Тонбури выглядел еще менее уверенным в себе. - Конечно. Мы приветствуем ваш... интерес. Вы сказали, научная организация?
   - Мы проявляем особый интерес к изучению жонглеров, - ответила Амеша Крейн. Она была самой поразительно привлекательной участницей трио, с тонкими скулами и широким чувственным ртом, который, казалось, всегда был готов улыбнуться или рассмеяться. Наки чувствовала, что эта женщина делится с ней чем-то личным и забавным. Несомненно, каждый в толпе испытывал такое же смутное чувство сопричастности.
   Крейн продолжила: - В нашей собственной системе нет жонглеров образами, но это не помешало нам сосредоточить наши исследования на них, сопоставив данные, доступные в мирах, где продолжаются исследования жонглеров. Мы занимаемся этим десятилетиями, анализируя умозаключения и теорию, догадки и интуицию. Не так ли, Саймон?
   Мужчина кивнул. У него была желтоватая кожа и неподвижное, насмешливое выражение лица.
   - Нет двух совершенно одинаковых миров жонглеров, - сказал Саймон Мацубара, и его голос был таким же чистым и уверенным, как у женщины. - И никакие два мира жонглеров не изучались точно таким же сочетанием человеческих социально-политических фракций. Это означает, что у нас есть очень много переменных, которые необходимо принимать во внимание. Несмотря на это, мы считаем, что выявили сходства, которые, возможно, были упущены из виду отдельными исследовательскими группами. Они могут быть даже очень важными сходствами, имеющими последствия для всего человечества. Но в отсутствие наших собственных жонглеров трудно проверить наши теории. Вот тут-то и пригодится Бирюза.
   Заговорил другой мужчина - Наки вспомнила, что его звали Рафаэль Вейр. - Бирюза была в значительной степени изолирована от остального человеческого пространства на протяжении почти двух столетий.
   - Мы знаем об этом, - сказал Джота Сиваракса. Это был первый раз, когда заговорил кто-либо из окружения, кроме Така Тонбури. Для Наки в его голосе прозвучало раздражение, хотя он изо всех сил старался это скрыть.
   - Вы не делитесь своими находками с другими жонглерскими мирами, - сказала Амеша Крейн. - И, насколько нам известно, вы также не перехватываете их культурные передачи. Следствием этого является то, что ваше исследование о жонглерах не было запятнано никакими внешними соображениями - последней модной теорией, новейшей новаторской техникой. Вы предпочитаете работать в научной изоляции.
   - В других отношениях мы тоже изоляционистский мир, - сказал Так Тонбури. - Хотите верьте, хотите нет, но на самом деле нам это вполне подходит.
   - Это так, - сказала Крейн с оттенком резкости. - Но суть остается прежней. Ваши жонглеры - это незагрязненный ресурс. Когда пловец входит в океан, его собственные воспоминания и индивидуальность могут быть поглощены морем жонглеров. Предрассудки и предубеждения, которые несет с собой пловец, неизбежно попадают в океан в той или иной форме - разбавленные, запутанные, но, тем не менее, присутствующие в той или иной форме. И когда следующий пловец входит в море и открывает свой разум для общения, то, что он воспринимает - то, что он знает, в вашей собственной терминологии, - безвозвратно испорчено предубеждениями, привнесенными предыдущим пловцом. Они могут испытать нечто такое, что подтвердит их глубочайшие подозрения относительно природы жонглеров, но они не могут быть уверены, что просто не улавливают мысленные отголоски последнего пловца или пловца до него.
   Джота Cиваракса кивнул. - То, что вы говорите, несомненно, правда. Но у нас было столько же циклов модной теории, сколько и у кого-либо другого. Даже внутри Умингмактока существует дюжина различных исследовательских групп, каждая со своими собственными взглядами.
   - Мы принимаем это, - сказала Крейн с громким вздохом. - Но степень загрязнения невелика по сравнению с другими мирами. Вахиште не хватает ресурсов для поездки в ранее не посещавшийся мир жонглеров, поэтому лучше всего посетить тот, который пострадал от культурного загрязнения в наименьшей степени. Бирюза подходит как нельзя лучше.
   Так Тонбури выждал мгновение, прежде чем ответить, снова играя на публику. Наки скорее восхищалась тем, как он это делал.
   - Хорошо. Я очень... доволен... слышать это. И могу я спросить, что такого особенного в нашем океане мы можем вам предложить?
   - Ничего, кроме самого океана, - сказала Амеша Крейн. - Мы просто хотим присоединиться к вам в его изучении. Если вы позволите, члены Фонда Вахишта будут сотрудничать с местными учеными и исследовательскими группами по Бирюзе. Они будут наблюдать за ними и по запросу предложат устный перевод или совет. И ничего больше.
   - И это все?
   Крейн улыбнулась. - Вот и все. Это же не значит, что мы просим весь мир, не так ли?
  
   Наки оставалась в Умингмактоке в течение трех дней после прибытия, навещая друзей и занимаясь делами Рва. Вновь прибывшие отбыли на своем шаттле в один из других городов-снежинок - Прачуап или, возможно, недавно вступивший в брак Каанаак-Пангниртунг, - где капитана Моро и его пассажиров встретит небольшая, но не менее достойная группа городских сановников.
   В Умингмактоке киоски и флаги были убраны, и возобновилась нормальная работа. Мусора было предостаточно. Торговцы червями вели оживленный бизнес, как они всегда делали во времена легкого уныния. К лучам было пришвартовано гораздо меньше транспортных судов, и вообще не было никаких признаков интенсивного присутствия средств массовой информации, как несколькими днями ранее. Туристы разъехались по своим родным городам, а дети благополучно вернулись в школу. В перерывах между встречами Наки сидела в полуденной тени полупустых ресторанов и баров, наблюдая одно и то же озадаченное разочарование на каждом лице, с которым сталкивалась. В глубине души она и сама чувствовала это. В течение двух лет они были вольны воплощать в приближающемся корабле все возможные фантазии. Даже если бы новички прибыли с далеко не добрыми намерениями, все равно было бы о чем поговорить: о возможности, какой бы отдаленной она ни была, что чья-то собственная жизнь вот-вот может стать значительно более захватывающей.
   Но теперь ничего из этого не должно было случиться. Несомненно, Наки в какой-то момент будет взаимодействовать с посетителями, позволяя им посетить Ров или одну из отдаленных исследовательских зон, которыми она руководила, но это не изменит ничего в их жизни.
   Она вспомнила ту ночь с Миной, когда они услышали новости. Тогда все изменилось. Мина умерла, и Наки обнаружила, что берет на себя роль своей сестры во Рву. Она приняла вызов, и продвижение по службе последовало с отрадной быстротой, пока она не стала руководить по сути всей научной программой Рва. Но то чувство завершенности, к которому она стремилась, все еще отсутствовало. Мужчины, с которыми она спала, - мужчины, которые почти всегда были пловцами, - никогда не давали ей этого, и каждый из них по очереди терял терпение, понимая, что они менее важны для нее как люди, чем то, что они собой представляли, как связь с морем. Прошло несколько месяцев с момента ее последнего романа, и как только Наки осознала, что ее собственное подсознание тянет ее обратно к морю, она перестала общаться с пловцами. С тех пор она плыла по течению, осмеливаясь надеяться, что вновь прибывшие позволят ей хоть немного успокоиться.
   Но пришельцы не снабдили его этим.
   Она предположила, что ей придется поискать его в другом месте.
  
   На четвертый день Наки вернулась ко Рву на скоростном дирижабле. Она прибыла ближе к закату, спустившись с большой высоты, чтобы увидеть сооружение, подмигивающее ей в ответ, - укороченный эллипс из серо-белой керамики, лежащий на фоне моря, как какой-то огромный выброшенный браслет. От горизонта до горизонта виднелось несколько узлов-жонглеров, соединенных между собой тончайшими нитями - для Наки они были похожи на чернильные пылинки, растекающиеся по промокательной бумаге, - но внутри самого Рва виднелись и более мелкие зеленые пятна.
   Сооружение имело двадцать километров в ширину, и теперь оно было почти закончено. Остался только узкий канал там, где два конца браслета не совсем сходились: отверстие с отвесными стенами шириной в сто метров, окруженное с обеих сторон высокими ветхими башнями жилых модулей, навесами для оборудования и строительными кранами. На севере вереницы тяжелых грузовых дирижаблей перевозили обработанную руду и керамическую облицовку с атолла Наратхиват, доставляя их строительным бригадам на Рву.
   Они работали здесь почти двадцать лет. Выступавший над водой стометровый барьер составлял лишь десятую часть всего сооружения - километровой высоты кольца, покоящегося на морском дне. В течение нескольких месяцев брешь - немногим больше выемки в верхней части Рва - была бы заделана, перекрыта огромными герметично закрывающимися морскими воротами. Этот процесс неизбежно был бы медленным и деликатным, поскольку то, что здесь предпринималось, было не просто перекрытием части моря. Ров был попыткой отсечь часть живого океана, изолировав сообщество организмов-жонглеров узорами внутри своих непроницаемых керамических стен.
   Скоростной дирижабль низко пролетел над отверстием. Густая зеленая вода, струившаяся через порез, имела флегматичную консистенцию застывающей крови. Толстые, похожие на веревки усики позволяли передавать информацию между внешним морем и скоплением небольших узлов внутри рва. Пловцы постоянно присутствовали как внутри, так и снаружи рва, наблюдая за состоянием моря и устанавливая, что обычные процессы жонглеров не ослабевают.
   Дирижабль пристыковался к одной из двух боковых башен.
   Наки вышла снова в суматошные коридоры и офисные помещения здания проекта. Было очень странно опять оказаться на абсолютно твердой почве. Хотя редко кто осознавал это, Умингмакток никогда не был совершенно спокоен: ни в городе-снежинке, ни на воздушном корабле никогда не было покоя. Но она привыкнет к этому; через несколько часов она погрузится в свою работу, ей придется думать о дюжине разных вещей одновременно, изыскивать пути решения, балансировать бюджет и качество работ, иметь дело с личностными конфликтами и мелкими войнами за территорию и, возможно, - если ей очень повезет - посвятить час или два чистому исследованию. Помимо науки, ничто из этого не было особенно сложным, но это отвлекало ее от других мыслей. И через несколько дней после этого прибытие посетителей начинало казаться странной, неуместной интерлюдией в монотонном сне. Она полагала, что два года назад была бы благодарна за это. Жизнь действительно могла продолжаться во многом так, как она всегда себе представляла.
   Но когда она пришла в свой офис, там было сообщение от доктора Сивараксы. Ему нужно было срочно поговорить с ней.
  
   Кабинет доктора Джоты Сивараксы на Рву был гораздо менее просторным, чем его апартаменты в Умингмактоке, но вид оттуда открывался превосходный. Его помещение располагалось на полпути к одной из башен, которые обрамляли проход через Ров, отделяясь от основной массы сборных модулей наподобие частично открытого ящика письменного стола. Доктор Сиваракса писал заметки, когда она прибыла. На несколько мгновений Наки задержалась у наклонного окна, наблюдая за строительными работами в сотнях метров внизу. Машины с ограждениями и рабочие в шлемах трудились на плоской верхней поверхности Рва, перемещая сырье и оборудование к местам сборки. Небо над головой было идеально кобальтово-голубым, время от времени омрачаемое проплывающим мимо окрашенным в зеленый цвет корпусом грузового дирижабля. Море за Рвом имело текстуру дорогой кожи с ямочками.
   Доктор Сиваракса прочистил горло и, когда Наки повернулась, указал на свободное место с противоположной стороны своего стола.
   - Жизнь хорошо к вам относится?
   - Не могу пожаловаться, сэр.
   - А работа?
   - Насколько мне известно, никаких особых проблем нет.
   - Хорошо. Хорошо. - Сиваракса сделал быструю скорописную пометку в блокноте, который он раскрыл на своем столе, затем сунул его под дымчато-серый куб пресс-папье. - Сколько времени прошло с тех пор?
   - С каких пор, сэр?
   - С тех пор, как ваша сестра... С тех пор как Мина... - Казалось, он не смог закончить предложение, заменив его спиралевидным жестом, сделанным указательным пальцем. Его изящные руки были испещрены оливково-зелеными прожилками.
   Наки опустилась на свое место. - Два года, сэр.
   - И вы... покончили с этим?
   - Я бы точно не сказала, что покончила с этим, нет. Но жизнь продолжается, как говорится. Вообще-то я надеялась... - Наки как раз собиралась рассказать ему, как она представляла, что прибытие посетителей закроет эту главу. Но она сомневалась, что сможет передать свои чувства так, чтобы их понял доктор Сиваракса. - Ну, я надеялась, что к этому времени все это останется позади.
   - Знаете, я был знаком с еще одним конформалом. Парень из Джоа. Попал в корпус пловцов "лайт" еще до того, как у кого-либо появилась хоть малейшая идея...
   - Никогда не было доказано, что Мина была конформалом, сэр.
   - Да, но признаки там были, не так ли? В той или иной степени мы все подвержены симбиотическому вторжению океанских микроорганизмов. Но конформалы проявляют необычную степень восприимчивости. С одной стороны, это похоже на то, как если бы их собственный организм активно провоцировал вторжение, отключая обычные механизмы воспаления или отторжения чужеродных клеток. С другой стороны, океан, кажется, настраивает своих посланников на максимальную эффективность, как будто жонглеры выбрали конкретную цель, которую они хотят поглотить. У Мины были очень сильные грибковые узоры, не так ли?
   - Я видела и похуже, - сказала Наки, что было не совсем ложью.
   - Но, я подозреваю, ни у кого из тех, кто когда-либо пытался общаться. Я так понимаю, у вас самой были амбиции вступить в корпус пловцов?
   - До того, как все это случилось.
   - Понимаю. А теперь?
   Наки никогда никому не рассказывала, что она присоединилась к Мине во время инцидента с плаванием. Правда заключалась в том, что даже если бы она не присутствовала при смерти Мины, ее встреча с блуждающим разумом на всю жизнь удержала бы ее от выхода в океан.
   - Это не для меня. Вот и все.
   Джота Сиваракса серьезно кивнул. - Мудрый выбор. Есть способности у вас или нет, но вас почти наверняка исключили бы из корпуса пловцов. Прямая генетическая связь с конформалом - даже недоказанным конформалом - была бы слишком большим риском.
   - Именно это я и предполагала, сэр.
   - Вас это беспокоит, Наки?
   Ей это надоело. У нее была работа, которую нужно было выполнить: уложиться в сроки, установленные самим Сивараксой.
   - Что меня беспокоит?
   Он кивнул в сторону моря. Теперь, когда игра света слегка изменилась, оно было похоже не столько на кожу с ямочками, сколько на лист чеканной бронзы. - Мысль о том, что Мина, возможно, все еще где-то там... в каком-то смысле.
   - Это могло бы меня обеспокоить, если бы я была пловцом, сэр. В остальном... нет. Я не могу сказать, что это так. Моя сестра умерла. Это все, что имело значение.
   - Пловцы иногда сообщали о встречах с разумами - сущностями - потерянных, Наки. Впечатления часто бывают острыми. Приспособленные оставляют свой след в океане на более глубоком и постоянном уровне, чем впечатления, оставляемые простыми пловцами. Чувствуется, что в этом должна быть какая-то цель.
   - Не мне строить догадки, сэр.
   - Да. - Он взглянул на компад, а затем постучал указательным пальцем по верхней губе. - Нет. Конечно, нет. Что ж, перейдем к делу...
   Она перебила его. - Вы когда-нибудь плавали, сэр?
   - Да. Да, я это сделал. - Мгновение тянулось. Она собиралась что-то сказать - что угодно, - когда Cиваракса продолжил: - Мне пришлось остановиться по медицинским показаниям. Иначе, полагаю, я бы прослужил в корпусе пловцов гораздо дольше, по крайней мере, до тех пор, пока мои руки не начали бы зеленеть.
   - На что это было похоже?
   - Поразительно. Больше, чем я ожидал.
   - Они изменили вас?
   При этих словах он улыбнулся. - До сих пор я никогда не думал, что они это делают. После моего последнего заплыва я прошел все обычные неврологические и психологические тесты. Они не обнаружили никаких аномалий; никаких признаков того, что жонглеры запечатлели какие-либо намеки на инопланетную личность или перестроили мой разум, чтобы он мыслил как инопланетянин.
   Сиваракса потянулся через стол и поднял дымчатый кубик, который Наки приняла за пресс-папье. - Это пришло из "Голоса вечера". Осмотрите его.
   Наки вгляделась в молочно-серую глубину куба. Теперь, когда она рассмотрела его поближе, она поняла, что в полупрозрачную матрицу были встроены какие-то предметы. Там были цепочки незнакомых символов, пересекающиеся под прямым углом. Они напоминали сложные белые строительные леса здания.
   - Что это?
   - Математика. На самом деле, математический аргумент - доказательство, если хотите. Обычные математические обозначения - какими бы загадочными они ни были - эволюционировали таким образом, что их можно записать на двумерной поверхности, например, на бумаге или в считывающем устройстве. Это трехмерный синтаксис, освобожденный от этого ограничения. Это невероятно богаче, невероятно элегантнее. - Кубик покатился в руке Сивараксы. Он улыбался. - Никто не мог в этом разобраться. И все же, когда я взглянул на него в первый раз, то чуть не выронил его от шока. Для меня это имело полный смысл. Я не только понял теорему, но и понял ее смысл. Это шутка, Наки. Каламбур. Эта математика достаточно богата, чтобы воплощать юмор. И понимание этого - тот дар, который они мне оставили. Это сидело у меня в голове двадцать восемь лет, как яйцо, ожидающее вылупления.
   Внезапно Сиваракса положил куб обратно на стол.
   - Кое-что случилось, - сказал он.
   Откуда-то донесся отдаленный, продолжительный грохот дирижабля, выгружающего свой груз переработанной руды. Должно быть, это была одна из последних партий товара.
   - Что-нибудь, сэр?
   - Они попросили показать им Ров.
   - Они?
   - Крейн и ее банда Вахишта. Они запросили осмотр всех крупных научных центров на Бирюзе, и, естественно, мы в списке. Они приедут к нам в гости, проведут пару дней, чтобы посмотреть, чего мы достигли.
   - Я не слишком удивлена, что они напросились в гости, сэр.
   - Нет, но я надеялся, что у нас будет отсрочка на несколько месяцев. Ее нет. Они будут здесь через неделю.
   - Это не обязательно проблема для нас, не так ли?
   - Это не должно стать единым целым, - сказал Сиваракса. - Я назначаю вас ответственной за этот визит, Наки. Вы будете связующим звеном между группой Крейн и Рвом. Вы понимаете, это большая ответственность. Ошибка - малейшая оплошность - может подорвать наши позиции в Совете снежинок. - Он кивнул на компад. - Наше бюджетное положение неустойчиво. Честно говоря, я стою на коленях перед Таком Тонбури. Мы не можем позволить себе никаких неудобств.
   - Да, сэр.
   Она, конечно, понимала. Задание было отравленной чашей или, по крайней мере, чашей с большой вероятностью стать отравленной. Если бы ей это удалось - если бы визит прошел гладко, без сучка и задоринки, - Сиваракса все равно мог бы приписать себе большую часть заслуг в этом. С другой стороны, если бы что-то пошло не так, вина была бы только на ней.
   - Еще кое-что. - Сиваракса сунул руку под свой стол и достал брошюру, которую пододвинул к ней. Брошюра была помечена рельефным рисунком в виде серебряной снежинки. Он был запечатан красной фольгой. - Откройте ее, у вас есть разрешение.
   - В чем дело, сэр?
   - Отчет службы безопасности о наших новых друзьях. Один из них ведет себя немного странно. Вам нужно будет приглядывать за ним.
  
   По своим собственным непостижимым причинам комитет по связям решил, что она будет представлена Амеше Крейн и ее коллегам за день до официального визита, когда группа все еще находилась в Сукхотаи-Саникилуаке. Путешествие туда заняло почти два дня, даже с учетом перелета на скоростном дирижабле и устаревшей, ненадежной трансатолловой железнодорожной линии между Наратхиватом и мысом Дорсет. Она прибыла в Сукхотаи-Саникилуак в бархатисто-фиолетовых сумерках, успев на финальный фейерверк. Два города-снежинки были в браке всего три недели, так что прибытие инопланетян стало отличным предлогом для продолжения торжеств. Наки наблюдала за фейерверком с гражданской посадочной площадки, расположенной на полпути к ядру Сукхотаи, звездные вспышки и водопады алого, индиго и насыщенного изумрудно-зеленого цвета озаряли небо над вакуумными пузырями. Цвета напомнили ей об организмах, которые они с Миной видели в кильватере своего воздушного корабля. Это воспоминание внезапно опечалило ее и опустошило, убедив в том, что она совершила ужасную ошибку, согласившись на это задание.
   - Наки?
   Это был Так Тонбури, вышедший встретить ее на балкон. Они уже обменялись сообщениями во время путешествия. Он был одет в полный гражданский наряд и казался более чем слегка пьяным.
   - Председатель Тонбури.
   - Хорошо, что ты пришла сюда, Наки. - Она наблюдала, как его глаза с научной тщательностью наносят на карту ее контуры, задерживаясь то тут, то там на областях, представляющих особый интерес. - Наслаждаешься представлением?
   - Похоже, что так оно и есть, сэр.
   - Да, да. Всегда питал слабость к фейерверкам. - Он вложил ей в руку бокал, и они вместе наблюдали, как представление подходит к своему слегка разочаровывающему завершению. Затем наступило затишье, но Наки заметила, что зрители на других балконах неохотно расходились, словно чего-то ожидая. Вскоре в шаттле "Голоса вечера" появилось потрясающее отображение трехмерных изображений, сгенерированных мощным проекционным аппаратом. Над Сукхотаи-Саникилуаком китайские драконы величиной с горы сражались в эпических битвах. Морские чудовища бились в конвульсиях и корчились в ночи. Небесные цитадели горели. Сонмы огненных ангелов с пурпурными крыльями падали с небес сплоченными эскадрильями, сжимая в руках таинственные инструменты музыки или наказания.
   Мраморный гигант поднялся из моря, словно пробудившись от какого-то вечного сна.
   Это было очень, очень впечатляюще.
   - Ублюдки, - пробормотал Тонбури.
   - Сэр?
   - Ублюдки, - сказал он, на этот раз громче. - Мы знаем, что они лучше нас. Но обязательно ли им постоянно напоминать нам об этом?
  
   Он провел ее в приемную, где принимали гостей Вахишты. Возвращение в помещение оказало магическое обостряющее воздействие на его состояние. Наки подозревала, что способность включать и выключать опьянение, как рубильником, должно быть, является одним из самых почитаемых дипломатических навыков.
   Он доверительно наклонился к ней. - Джота упоминал о каком-нибудь...
   - Соображении безопасности, председатель? Да, думаю, что получила сообщение.
   - Наверное, ничего особенного, только...
   - Понимаю. Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.
   Он подмигнул, прикоснувшись пальцем к переносице. - Вот именно.
   Интерьер казался светлым после балкона. Двадцать делегатов Вахишты стояли, сбившись в кучку, примерно в центре зала. Капитан отсутствовал - с момента прибытия шаттла в Умингмакток Моро почти не видели, - но делегаты беседовали с группой местных шишек, ни одного из которых Наки не узнала. Тонбури втянул ее в драку, не обращая внимания на происходящие разговоры.
   - Леди и джентльмены... Я хотел бы представить Наки Окпик. Наки курирует научную программу, посвященную Рву. Она будет вашей ведущей во время посещения нашего проекта.
   - А, Наки. - Амеша Крейн наклонилась и пожала ей руку. - Очень приятно. Я только что прочитала ваши статьи о методах распространения информации в узлах третьего класса. Эрудированные.
   - Это были совместные работы, - сказала Наки. - Я действительно не могу приписывать себе слишком много заслуг.
   - Ах, но вы можете. Все вы можете. Вы добились этих результатов с минимумом ресурсов и очень творчески использовали некоторые чрезвычайно упрощенные численные методы.
   - Мы пробиваемся с трудом, - сказала Наки.
   Крейн с энтузиазмом кивнула. - Это, должно быть, доставляет вам огромное чувство удовлетворения.
   Так Тонбури сказал: - Это философия, вот и все. Мы занимаемся нашей наукой изолированно, и у нас есть лишь ограниченное общение с другими колониями. Как социальная модель, она имеет свои недостатки, но это означает, что мы не всегда завидуем тому, чего они достигают в каком-то другом мире, который, по стечению обстоятельств, опережает нас на несколько десятилетий из-за истории или местоположения. Мы считаем, что выгоды перевешивают затраты.
   - Что ж, похоже, это работает, - сказала Крейн. - У вас здесь удивительно стабильное общество, председатель. Кто-то мог бы сказать, что это граничит с утопией.
   Так Тонбури погладил свой хохолок. - Мы не можем жаловаться.
   - Мы тоже не можем, - сказал мужчина, в котором Наки узнала Саймона Мацубару с насмешливым лицом. - Если бы вы не усилили эту изоляцию, ваши собственные исследования в области жонглеров были бы так же безнадежно скомпрометированы, как и все остальное.
   - Но изоляция не абсолютна, не так ли?
   Голос был тихим, но повелительным.
   Наки проследила за голосом до динамика. Это был Рафаэль Вейр, человек, который был идентифицирован как возможная угроза безопасности. Из троих, вышедших из шаттла Моро, он был наименее примечателен внешне, обладая таким бесформенным лицом, которое позволило бы ему смешаться практически с любой толпой. Если бы ее внимание не было привлечено к нему, он был бы последним, кого она заметила. Он не был непривлекательным, но в его внешности не было ничего особенно поразительного или харизматичного. Согласно досье службы безопасности, он предпринял ряд попыток отделиться от основной части делегации, пока они посещали исследовательские станции. Это могли быть простые случайности - в другое время один или два других члена партии тоже отходили, - но это начинало выглядеть слишком преднамеренным.
   - Нет, - ответил Так Тонбури. - Мы не абсолютные изоляционисты, иначе мы бы никогда не дали разрешения "Голосу вечера" выйти на орбиту вокруг Бирюзы. Но мы также не двигаемся автостопом. Мы надеемся, что наш прием такой же теплый, как и у других, но мы не выделяем посетителей.
   - Мы первые, кто приехал сюда с тех пор, как вы поселились здесь? - спросил Вейр.
   - Первый звездолет? - Так Тонбури покачал головой. - Нет. Но с момента последнего прошло уже немало лет.
   - И как он назывался?
   - "Пеликан в нечестии", столетие назад.
   - Тогда забавное совпадение, - сказал Вейр.
   Так Тонбури прищурился. - Совпадение?
   - Следующим портом захода "Пеликана" был Хейвен, если я не ошибаюсь. Он направлялся из Сиона, но сделал остановку в районе Бирюзы. - Он улыбнулся. - И мы пришли из Хейвена, так что история уже связывает наши два мира, хотя и ненадежно.
   Глаза Тонбури сузились. Он пытался прочесть Вейра и, очевидно, потерпел неудачу. - Мы не слишком много говорим о "Пеликане". Были и технические преимущества - методы производства вакуумных камер, информационные технологии... но была и изрядная доля неприятностей. Раны еще не совсем зажили.
   - Будем надеяться, что этот визит запомнится нам с большей теплотой, - сказал Вейр.
   Амеша Крейн кивнула, теребя пальцами одно из серебряных украшений в своих волосах. - Согласна. Все признаки, по крайней мере, благоприятны. Мы прибыли в самое благоприятное время. - Она повернулась к Наки. - Я нахожу проект "Ров" увлекательным, и уверена, что говорю от имени всей делегации Вахишты. С таким же успехом я могу сказать вам, что никто другой не пробовал ничего даже отдаленно похожего на это. Скажите мне, как ученый ученому, вы действительно думаете, что это сработает?
   - Мы не узнаем, пока не попробуем, - сказала Наки. Любой другой ответ был бы политически опасным: слишком много оптимизма, и политики начали бы спрашивать, зачем вообще понадобился этот дорогостоящий проект. Слишком много пессимизма, и они задали бы точно такой же вопрос.
   - Все равно очаровательно. - Выражение лица Крейн было понимающим, как будто она прекрасно чувствовала затруднительное положение Наки. - Я так понимаю, что вы очень близки к проведению первого эксперимента?
   - Учитывая, что нам потребовалось двадцать лет, чтобы зайти так далеко, да, мы близки к этому. Но мы все еще рассчитываем на три-четыре месяца, а может, и дольше. Это не то, с чем мы хотим торопиться.
   - Очень жаль, - сказала Крейн, поворачиваясь теперь к Тонбури. - Через три-четыре месяца мы, возможно, отправимся в путь. И все же, было бы на что посмотреть, не так ли?
   Тонбури наклонился к Наки. Алкоголь в его дыхании отдавал дешевым уксусом. - Полагаю, что не было бы никакого шанса ускорить график, не так ли?
   - Боюсь, об этом не может быть и речи, - сказала Наки.
   - Это просто очень плохо, - сказала Амеша Крейн. Все еще поигрывая своими украшениями, она повернулась к остальным. - Но мы не должны позволять такой маленькой детали испортить наш визит, не так ли?
  
   Они вернулись ко Рву, воспользовавшись шаттлом "Голоса вечера". По прибытии предстоял еще один гражданский прием, но он был гораздо менее масштабным, чем тот, что был в Сукхотаи-Саникилуаке. Доктор Джота Сиваракса, конечно же, был там, и как только Наки справилась с задачей представить ему участников вечеринки, она впервые за много часов смогла расслабиться, забившись в угол комнаты и наблюдая за взаимодействием между посетителями и местными жителями с приятным чувством отстраненности. Наки устала, и ей было трудно держать глаза открытыми. Она видела все как в тумане: делегаты окружали Сивараксу подобно огненным столбам, ткань их костюмов колыхалась при малейшем движении, красные, красновато-коричневые и хромово-желтые тона танцевали, как искры или языки пламени. Наки ушла, как только сочла это вежливым, и, добравшись до своей постели, сразу же провалилась в беспокойный сон, ей снились эскадрильи ангелов с пурпурными крыльями, падающих с небес, и огромный гигант, поднимающийся из глубин, выдирающий вековые водоросли из своих глаз.
   Утром она проснулась, не чувствуя себя по-настоящему отдохнувшей. Слабый свет проникал сквозь щели в ее окне. Она не должна была снова встречаться с делегатами еще три или четыре часа, так что было время перевернуться на другой бок и попытаться как следует выспаться. Но она по опыту знала, что это было бы бесполезно.
   Она встала. К ее удивлению, на ее консоли появилось новое сообщение от Джоты Сивараксы. Интересно, подумала она, что такого он хотел ей сказать, чего не мог бы сказать на приеме или позже этим утром?
   Она открыла сообщение и прочитала.
   - Сиваракса, - сказала она себе. - Ты с ума сошел? Это невозможно сделать.
   В сообщении сообщалось, что планы изменились. Первая попытка закрыть морские ворота должна будет произойти через два дня, пока делегаты все еще находились на самом Рве.
   Это было чистое безумие. До этого им оставалось несколько месяцев. Да, двери можно было закрыть - основное оборудование для этого было на месте - и да, двери оставались бы герметичными по крайней мере в течение ста часов после закрытия. Но больше ничего не было готово. Чувствительное оборудование для мониторинга, отказоустойчивые подсистемы, резервные копии... Ничего из этого не было бы введено в действие в течение многих недель. Затем должно было пройти не менее шести недель тестирования, постепенно подготавливающего к самому мероприятию...
   Делать это за два дня вообще не имело смысла, разве что для политика. В лучшем случае все, что они узнают, - это оставались ли жонглеры во Рву, когда дверь была закрыта, или нет. Они ничего не узнали бы о том, как был прерван поток данных или как внутренние соединения между узлами адаптировались к потере контакта с более широким океаном.
   Наки выругалась и ударила по консоли. Ей хотелось обвинить Сивараксу, но она знала, что это несправедливо. Сиваракса должен был доставить удовольствие политикам, иначе весь проект оказался бы под угрозой. Он просто делал то, что должен был делать, и ему почти наверняка это нравилось еще меньше, чем ей.
   Наки натянула шорты и футболку и нашла немного кофе в одной из соседних столовых. Во Рву было пустынно, тихо, если не считать утробного гудения генераторов и систем циркуляции воздуха. Неделю назад здесь было бы так же шумно, как и в любое другое время суток, потому что строительство продолжалось круглосуточно. Но тяжелые работы были закончены; пока Наки отсутствовала, прибыл последний дирижабль с рудой. Все, что оставалось, - это относительно легкая работа по завершению подсистем поддержки Рва. Несмотря на то, что сказал Сиваракса в своем послании, на самом деле требовалось очень мало дополнительной работы, чтобы закрыть двери. Даже два дня бешеной активности никак не повлияли бы на полезность этого трюка.
   Когда она успокоилась, то вернулась в свою комнату и позвонила Сивараксе. Было еще слишком рано, но, видя, что этот ублюдок уже испортил ей день, она не видела причин не ответить взаимностью.
   - Наки. - На экране его серебристые волосы были в беспорядке, как после сна. - Я так понимаю, вы получили мое сообщение?
   - Вы же не думали, что я приму это спокойно, не так ли?
   - Мне это нравится не больше, чем вам. Но я вижу политическую необходимость.
   - А, вы знаете? Это не то же самое, что включать и выключать свет, Джота. - Его глаза расширились от такой фамильярности, но она, несмотря ни на что, продолжала настаивать. - Если мы облажаемся в первый раз, второго шанса может никогда не представиться. Жонглерам приходится подыгрывать. Без них все, что у вас здесь есть, - это очень дорогая заправочная станция посреди океана. Для вас это имеет политический смысл?
   Он запустил зеленые пальцы в спутанные волосы. - Позавтракайте, подышите свежим воздухом, а потом приходите ко мне в офис. Тогда мы и поговорим об этом.
   - Я уже позавтракала, большое спасибо.
   - Тогда выйдите на свежий воздух. Вам станет легче от этого. - Сиваракса потер глаза. - Вы не очень-то рады этому, не так ли?
   - Это чертово безумие. И самое худшее, что вы это знаете.
   - И у меня связаны руки. Через десять лет, Наки, вы будете сидеть на моем месте и вам придется принимать аналогичные решения. И десять к одному, что какой-нибудь молодой ученый-идеалист скажет вам, какой вы безнадежный кусок сухостоя. - Он выдавил из себя усталую улыбку. - Запомните мои слова, потому что я хочу, чтобы вы вспомнили этот разговор, когда произойдет следующий.
   - Я ничего не могу сделать, чтобы остановить это, не так ли?
   - Я буду в своем кабинете через... - Сиваракса бросил взгляд на часы, - тридцать минут. Тогда мы сможем поговорить об этом как следует.
   - Тут не о чем говорить.
   Но даже произнося это, она понимала, что ее слова звучат раздраженно и непреклонно. Сиваракса был прав: невозможно было управлять таким сложным и дорогостоящим проектом, как "Ров", без определенных компромиссов.
   Наки решила, что к совету Сивараксы - по крайней мере, в той части, где говорилось о том, чтобы подышать свежим воздухом, - стоит прислушаться. Она спускалась по винтовой лестнице, пока не достигла верхней поверхности кольцеобразной стены Рва. Бетон был холодным под ее босыми ногами, а приятный прохладный ветерок ласкал ее ноги и руки. Небо на одном горизонте посветлело. Машины и расходные материалы были аккуратно расставлены на верхней поверхности, готовые к использованию, хотя дальнейшее строительство было приостановлено до завершения визита делегатов. Ловко перешагивая через рельсы, трубопроводы и кабели, которые пересекали друг друга на верхней поверхности, Наки отошла в сторону. Внутренняя часть Рва была огорожена высокими перилами, окрашенными хорошо заметным герметиком, устойчивым к гниению. Она потрогала его, чтобы убедиться, что он сухой, затем наклонилась. Дальняя сторона Рва была бесцветной нитью в двадцати километрах отсюда, похожей на очень низкую стену морского тумана.
   Что можно было бы сделать за два дня? Ничего. Или, по крайней мере, ничто по сравнению с тем, что всегда планировалось. Но если новое расписание было свершившимся фактом - и это было сообщение, которое она получила от Сивараксы, - тогда ее обязанностью было найти способ выжать из мероприятия хоть какую-то научную отдачу. Она посмотрела вниз на разрез и на множество тонких порталов и подиумов, которые перекидывались через проем или свисали немного ближе к центру Рва. Возможно, если бы она распорядилась подготовить сегодня несколько стандартных зондов, и этот тип был бы сброшен с дирижаблей...
   Глаза Наки забегали по сторонам, осматривая приборы и каналы телеметрии.
   Было бы непросто вовремя установить их на место, и еще сложнее связать их в какую-нибудь систему сбора данных в режиме реального времени... Но это было выполнимо, хотя и с трудом. Качество данных было бы смехотворным по сравнению со сверхчувствительными приборами, которые собирались установить в течение следующих нескольких месяцев... Но грубое было намного лучше, чем вообще ничего.
   Она громко рассмеялась. Час назад она скорее воткнула бы в себя булавки, чем стала бы участвовать в подобном фиаско.
   Наки шла вдоль перил, пока не добралась до бинокля, закрепленного на колонне. Он был смазан средством для защиты от гниения. Она начисто протерла линзы и окуляры тряпкой, которая была привязана к подставке, затем медленно повела биноклем по дуге, осматривая темный круг воды, пойманной в ловушку во Рву. Были видны лишь смутные пятна того, что Наки назвала бы открытой водой. Остальное представляло собой либо зеленую кашу из организмов жонглеров, либо полностью выросшие массы организованной плавающей материи, соединенные вместе стволами и прожилками из той же зеленой биомассы. По последним оценкам, внутри кольца было три небольших узла. Запах был отвратительный, но это также было отличным признаком: он сильно коррелировал с плотностью организмов в узлах. Она много раз ощущала этот запах, но он всегда возвращал ее к тому утру, когда умерла Мина.
   Насколько жонглеры образами "знали" что-либо, они наверняка были осведомлены о том, что здесь планировалось. Они опьянили умы пловцов, которые уже вошли в море рядом со Рвом или внутри него, и ни один из этих пловцов не был в неведении о конечной цели проекта. Вполне возможно, что эти знания просто не могли быть переведены в форму, понятную инопланетянам, но Наки считала это маловероятным: закрытие Рва было бы настолько суровой концепцией, насколько можно себе представить. Во всяком случае, геометрия была единственной вещью, которую жонглеры действительно понимали. И все же инопланетяне предпочли остаться внутри закрывающегося Рва, намекая, что они вытерпят окончательное закрытие, которое отгородит их от остального океана.
   Возможно, это не произвело на них впечатления. Возможно, они знали, что это событие лишит их не всех каналов связи, а только химической среды океана. Спрайты и другие переносимые по воздуху организмы все равно смогли бы пересечь барьер. Это было невозможно определить. Единственный способ узнать это - завершить эксперимент - закрыть массивные морские ворота - и посмотреть, что произошло.
   Она откинулась назад, оторвав взгляд от бинокля.
   Теперь Наки увидела нечто неожиданное. Это был отблеск яркого белого света, скользивший по воде внутри Рва.
   Наки прищурилась, но по-прежнему не могла разглядеть предмет. Она резко повернула бинокль, прикрыв глаза, а затем двигала зигзагами, пока что-то не мелькнуло в поле зрения. Она попятилась и нацелилась на него.
   Это была лодка, и в ней кто-то был.
   Она включила функцию увеличения/стабилизации изображения, и изображение суденышка стало четким через километры чистого моря. Оно представляло собой лодку с керамическим корпусом того типа, которым пользовались команды пловцов, длиной пять или шесть метров от носа до кормы. Человек сидел за изогнутым экраном, защищающим от брызг, положив руки на руль контрольной стойки. Встроенный подруливающий двигатель приводил лодку в движение, даже не касаясь воды.
   Фигуру было трудно разглядеть, но развевающаяся оранжевая одежда не оставляла места для сомнений. Это был один из делегатов Вахишты. И Наки полностью ожидала, что это будет Рафаэль Вейр.
   Он направлялся к ближайшему узлу.
   Несколько мучительных мгновений она не знала, что делать. Она подумала, что он собирается попытаться поплавать, точно так же, как это сделали они с Миной. И он был бы ничуть не лучше подготовлен к этому переживанию. Она должна была как-то остановить его. Он доберется до узла всего за несколько минут.
   Наки побежала обратно к башне, запыхавшись, когда добралась туда. Она добежала до поста связи и попыталась найти нужный канал для лодки. Но либо она делала это неправильно, либо Вейр испортил радио. Что дальше? Технически, на Рву присутствовала охрана, особенно учитывая официальный визит. Но что знали головорезы из службы безопасности о погоне за лодками? Все их обучение было направлено на преодоление внутренних кризисов, и ни одному из них не разрешалось приближаться к активному узлу.
   Она все равно позвонила им, предупредив о случившемся. Затем она позвонила Сивараксе, сообщив ему ту же новость. - Думаю, это Вейр, - сказала она. - Я собираюсь попытаться остановить его.
   - Наки... - предостерегающе сказал он.
   - Это моя обязанность, Джота. Позвольте мне разобраться с этим.
   Наки снова выбежала на улицу. Ближайший лифт, спускающийся на уровень моря, был нерабочим; следующий находился на километр дальше по кольцу. У нее было не так уж много времени. Вместо этого она побежала вдоль линии перил, пока не добралась до пролома, через который можно было попасть на лестницу, спускавшуюся по крутой внутренней стене Рва. Ступени и поручни были услужливо смазаны средством против гниения, что делало ее спуск гораздо более опасным. До уровня моря было пятьсот ступенек, но она преодолевала их по две-три за раз, скользя вниз по перилам, пока не добралась до решетчатых платформ, где лестницы меняли направление. Все это время она наблюдала за крошечным белым пятнышком лодки, казавшимся неподвижным теперь, когда оно было так далеко, но, несомненно, с каждой минутой расстояние до узла сокращалось. Пока она спускалась вниз, у нее было достаточно времени подумать о том, что происходит в голове делегата. Теперь она была уверена, что это был Вейр. На самом деле ее не удивило, что он хотел плавать: это было то, к чему стремились все, кто изучал жонглеров. Но зачем предпринимать эту неофициальную попытку сейчас, когда небольшое мягкое убеждение сделало бы это возможным в любом случае? Учитывая стремление Така Тонбури угодить делегатам, организация плавательной экспедиции не выходила за рамки возможного... Корпус запротестовал бы, но, как и Наки, они получили бы убедительный урок утонченного искусства политического компромисса.
   Но, очевидно, Вейр не был готов ждать. Во всяком случае, все это имело смысл: все те случаи, когда он раньше уклонялся от встреч, должно быть, были безуспешными попытками добраться до жонглеров. Но только сейчас он смог воспользоваться своей возможностью.
   Наки достигла уровня воды, где на обшитых керамикой понтонах плавали суденышки. Большинство лодок были подвешены над водой на люльках, чтобы уберечь их корпуса от ненужной деградации. К счастью, на плаву уже была аварийно-спасательная лодка. Ее некогда белый корпус был покрыт шелушащейся горохово-зеленой коростой, свидетельствующей о прогрессирующей гнили, но у нее все еще оставалось около дюжины часов мореходных качеств. Наки запрыгнула на борт, отвязала лодку от причалов и включила подруливающее устройство. Через мгновение она уже мчалась прочь от причала, прочь от огромного, покрытого пятнами сооружения самого Рва. Она прокладывала курс по наименее вязким участкам воды, избегая бросающихся в глаза скоплений зеленого вещества.
   Она всмотрелась вперед сквозь залитый брызгами щит лодки. Было легко следить за лодкой Вейра, когда она находилась на сотню метров выше, но теперь она постоянно теряла его из виду за волнами или миниатюрными островками из материала жонглеров. Примерно через минуту она оставила попытки следовать за лодкой и вместо этого сосредоточилась на поиске кратчайшего маршрута к узлу.
   Она включила радио. - Джота? Это Наки. Я в воде, приближаюсь к Вейру.
   Последовала пауза, треск, затем: - Каков статус?
   Ей приходилось перекрикивать резкий стук и треск лодки, хотя двигатель работал почти бесшумно.
   - Доберусь до узла через четыре-пять минут. Вейра не видно, но не думаю, что это имеет значение.
   - Мы можем его видеть. Он все еще направляется к узлу.
   - Хорошо. Можете ли вы выделить еще несколько лодок на случай, если он решит отправиться к другому узлу?
   - Они выйдут примерно через минуту. Я разбужу всех, кого смогу.
   - А как насчет других делегатов?
   Сиваракса ответил ей не сразу. - Большинство еще спят. Однако у меня в кабинете находятся Амеша Крейн и Саймон Мацубара.
   - Позвольте мне поговорить с ними.
   - Минуточку, - сказал он после такого же короткого колебания.
   - Крейн слушает, - сказала женщина.
   - Мне кажется, я преследую Вейра. Вы можете это подтвердить?
   - Он не зарегистрирован, - сказала она Наки. - Но пройдет несколько минут, прежде чем мы сможем быть уверены, что это он.
   - Я не жду сюрпризов. По Вейру уже был вопросительный знак, Амеша. Мы ждали, что он что-нибудь предпримет.
   - Ждали? - Возможно, это было ее воображение, но в голосе Крейн звучало неподдельное удивление. - Почему? Что он натворил?
   - Вы не знаете?
   - Нет... - Крейн замолчала.
   - Он был одним из нас, - сказал Мацубара. - Хороший... делегат. У нас не было причин не доверять ему.
   Возможно, Наки тоже это вообразила, но прозвучало почти так, как будто Мацубара намеревался сказать "ученик", а не "делегат".
   Крейн снова заговорила по радио. - Пожалуйста, сделай все возможное, чтобы задержать его, Наки. Это является источником большого смущения для нас. Он не должен причинить никакого вреда.
   Наки направила лодку резче, больше не утруждая себя тем, чтобы избегать небольших участков органического вещества. - Нет, - сказала она. - Он не должен.
  
  

ТРИ

  
   Впереди что-то изменилось.
   - Наки? - Это был голос Джоты Сивараксы.
   - Что?
   - Вейр замедлил ход своей лодки. С нашей точки зрения это выглядит так, как будто он достиг периметра узла. Кажется, он плывет вокруг.
   - Я пока не могу его видеть. Должно быть, он выбирает лучшее место для погружения.
   - Но это не сработает, не так ли? - спросил Сиваракса. - Должен быть элемент сотрудничества с жонглерами. Они должны пригласить пловца войти в море, иначе ничего не произойдет.
   - Может быть, он этого не понимает, - пробормотала Наки себе под нос. Ее не волновало, насколько строго Вейр придерживался обычного метода инициации общения жонглеров. Даже если бы жонглеры не сотрудничали - даже если бы все, что делал Вейр, - это барахтался в густой зеленой воде, - невозможно было предугадать, какой скрытый вред это могло бы нанести. Она уже неохотно согласилась с ускорением операции по закрытию. Она ни за что не собиралась терпеть еще одно расстройство, еще одно нежелательное возмущение экспериментальной системы. Не в ее дежурство.
   - Он остановился, - взволнованно сказал Сиваракса. - Вы уже можете его увидеть?
   Наки встала со своего места, хотя и чувствовала себя опасно неуравновешенной. - Подождите. Да, я так думаю. Буду там примерно через минуту.
   - Что вы собираетесь делать? - спросила Крейн. - Я не решаюсь сказать это, но в данный момент Вейр может не отреагировать на рациональные доводы. Простая просьба о том, чтобы он вышел из воды, не обязательно сработает. Эм, у вас есть оружие?
   - Да, - сказала Наки. - Я сижу в нем.
   Она не позволяла себе расслабляться, но, по крайней мере, теперь чувствовала, что ситуация возвращается под ее контроль. Она скорее убила бы Вейра, чем позволила бы ему загрязнить узел.
   Его лодка была видна теперь только как белое пятно, периодически появляющееся между складками и кочками изменчивой зелени. Ее воображение рисовало все в деталях. Вейр, должно быть, готовился к плаванию, раздеваясь догола, или почти догола. Возможно, он почувствовал бы какой-то эротический заряд, готовясь к погружению. Она не сомневалась, что он будет встревожен и, возможно, заколеблется на пороге акта, балансируя на краю лодки, прежде чем броситься в воду. Но фанатичное желание завело его так далеко, и она сомневалась, что это его подведет.
   - Наки...
   - Джота?
   - Наки, он снова двигается. Он не входил в воду. Он даже не выглядел так, словно собирался купаться.
   - Он увидел, что я приближаюсь. Я так понимаю, он направляется к следующему ближайшему узлу?
   - Возможно... - Но Джота Сиваракса говорил далеко не уверенно.
   Она снова увидела лодку. Она двигалась быстро - гораздо быстрее, чем казалось раньше, - но это было только потому, что теперь она видела ее движение сбоку.
   Следующим узлом был далекий остров, обрамленный на фоне окружающего Рва. Если бы он направился в ту сторону, она бы тоже упорно следовала за ним всю дорогу. Независимо от его желания плавать, он должен понимать, что она может помешать любой его попытке.
   Наки оглянулась. Башни-близнецы, обрамляющие разрез, были окутаны дымкой морского тумана, их геометрические детали размазались, создавая смутный намек на случайную сложность. Они наводили на мысль о колеблющихся, слоистых морских скалах, башнях из выветрившихся и эродированных скал возрастом в миллионы лет, охраняющих узкий проход в открытый океан. Под ними, то появляясь, то исчезая из поля зрения, она увидела три или четыре другие лодки, пробиравшиеся в Ров. Тяжелая каплевидная конструкция пассажирского дирижабля отваливала от борта одной из башен, низкое рассветное солнце отбрасывало золотистые блики на рифленые линии его гондолы. Наки разглядела гладкую дельтовидную часть шаттла "Голоса вечера", но он все еще был припаркован там, где приземлился.
   Она оглянулась на узел, где приостановился Вейр.
   Что-то происходило.
   Узел стал значительно активнее, чем минутой ранее. Он напоминал зеленый вулканический остров с крутыми склонами, который подвергся какому-то катастрофическому сейсмическому катаклизму. Вся масса узла дрожала, раскачивалась и пульсировала с жуткой регулярностью. Концентрические волны потревоженной воды разбегались от него, образуя тошнотворные впадины, из-за которых мчащаяся лодка кренилась и скользила. Наки замедлила ход своей лодки, какой-то инстинкт подсказывал ей, что теперь преследовать Вейра практически бесполезно. Затем она повернула так, чтобы оказаться лицом к узлу, и осторожно подплыла ближе, не обращая внимания на тошноту, которую испытывала, когда лодка ныряла с гребня вниз.
   Узел, как и все узлы, всегда демонстрировал богатую топологию поверхности: сросшиеся торосы и завитки; сказочные купола и минареты и беспорядочные скопления организованной биомассы, связанные телеграфной системой из свисающих воздушных завитков. В какой-то момент это напоминало человеческий город - или, правильнее сказать, сказочный человеческий город, - который был искусно задушен зеленым мхом. Яркие движущиеся пылинки спрайтов ныряли в щели, иллюминаторы и арки городской массы. Столичная структура лишь намекала на византийскую внутреннюю архитектуру узла, и многое из этого можно было увидеть лишь мельком или подразумевать.
   Но этот узел был похож на город, сходящий с ума. Он ускорялся, проходя через циклы городского обновления и редизайна с неприличной поспешностью. Структуры эволюционировали на глазах у Наки. Она видела такие быстрые перемены как раз перед тем, как похитили Мину, но обычно такого рода изменения происходили слишком медленно, чтобы их вообще можно было заметить, как ежедневное движение теней.
   Пульсация уменьшилась, но мерцающее изменение теперь вызывало устойчивый, теплый, дурно пахнущий ветерок. И когда она остановила лодку - теперь она не осмеливалась подойти ближе, - Наки услышала шум узла. Это было похоже на шепот миллиардов лесных листьев, предвещающий летнюю бурю.
   Что бы здесь ни происходило, это вот-вот должно было стать катастрофой.
   Какая-то фундаментальная организация была утрачена. Изменения происходили слишком быстро, при слишком слабой центральной координации. Щупальца метались, как хлысты, не в силах ни с чем соединиться. Они молотили друг друга как веревки. Структуры формировались и разрушались. Узел разрушался, так что образовались три, четыре, возможно, пять отчетливых очагов мерцающего роста. Как только она оценила это, процесс изменил все. Слабый свет мерцал внутри эпилептической массы. Спрайты роились в беспорядочных полетах, бездумно вращаясь между фокусами. Звук узла превратился в отдаленный визг.
   - Оно умирает... - выдохнула Наки.
   Вейр что-то с этим сделал. Что именно, она не могла догадаться. Но это не могло быть простым совпадением.
   Вопли стихли.
   Ветерок утих.
   Узел прекратил свои конвульсии. Она посмотрела на него, надеясь вопреки всему, что, возможно, он преодолел то дестабилизирующее влияние, которое оказал Вейр. Строения все еще были бесформенными, все еще создавалось впечатление непоследовательности, но город был инертен. Круговое движение спрайтов замедлилось, и несколько из них опустились в общую массу, словно устраиваясь на ночлег.
   Воцарилось затишье.
   Затем Наки услышала другой звук. Он был ниже, чем все, что она слышала раньше, - почти дозвуковой. Это прозвучало не столько как раскат грома, сколько как очень далекий, очень жаркий разговор.
   Он исходил приблизительно из центра узла.
   Она наблюдала, как из центра поднимается гладкий зеленый холмик, напоминающий приплюснутую полусферу. Он увеличивался с каждой секундой, поглощая уродливые структуры со спокойным безразличием. Они исчезли в поверхности кургана, словно в стене тумана, но больше не появлялись. Насыпь только увеличивала свои размеры, с грохотом приближаясь к Наки. Вся масса узла превращалась в единую недифференцированную кучу.
   - Джота... - сказала она.
   - Мы видим это, Наки. Мы видим это, но не понимаем.
   - Вейр, должно быть, применил против него какое-то... оружие, - сказала она.
   - Мы не знаем, причинил ли он ему вред... Возможно, он просто ускорил переход в состояние, которое мы не задокументировали.
   - Это все еще делает его оружием в моей книге. Мне страшно, Джота.
   - Ты думаешь, мне нет?
   Море вокруг нее менялось. Она совсем забыла о подводных усиках, соединявших узлы. Они были толстыми, как тросы, и теперь извивались и бились прямо под поверхностью воды. В воздух поднялась пена с зеленым оттенком. Это было похоже на то, как если бы невидимые водные монстры боролись, сцепившись в каком-то страшном состязании не на жизнь, а на смерть.
   - Наки... Мы наблюдаем изменения в ближайшем из двух оставшихся узлов.
   - Нет, - сказала она, как будто отрицание этого могло что-то изменить.
   - Мне жаль...
   - Где находится Вейр?
   - Мы потеряли его. Слишком много поверхностных возмущений.
   Тогда она поняла, что нужно было сделать. Мысль пришла ей в голову с ошеломляющей настойчивостью.
   - Джота... Вы должны закрыть морские ворота. Сейчас. Немедленно. Прежде чем у того, что высвободил Вейр, появится шанс достичь открытого океана. Так уж случилось, что это единственный путь к отступлению для Вейра.
   Сиваракса, к его чести, не стал спорить. - Да. Ты права. Я начну закрывать. Но это займет довольно много минут...
   - Я знаю, Джота!
   Она проклинала себя за то, что не подумала об этом раньше, и проклинала Сивараксу за ту же ошибку. Но вряд ли она могла винить кого-то из них. Завершение никогда не было чем-то таким, к чему стоило относиться легкомысленно. Несколько часов назад это было событие, которое произойдет через несколько месяцев - эксперимент по проверке готовности жонглеров сотрудничать с человеческими планами. Теперь это превратилось в экстренную ампутацию, которую нужно было делать с чудовищной поспешностью.
   Она вгляделась в просвет между башнями. По крайней мере, Сивараксе потребовалось бы несколько минут, чтобы инициировать закрытие. Нужно было не просто нажать кнопку на его столе, а вызвать двух или трех технических специалистов, которых нужно было немедленно убедить в том, что это не какая-то тщательно продуманная мистификация. И тогда механизм должен был бы сработать. Механизмы, которые соединяли морские створки, были испытаны множество раз... Но механизм никогда не доводился до предела; двери никогда не сдвигались друг с другом ближе чем на несколько метров. Теперь они должны были работать идеально, закрываясь с точностью часовщика.
   И когда это что-нибудь на Бирюзе работало с первого раза?
  
   * * *
  
   Там. Самое крошечное, наименее заметное сужение разрыва. Все это происходило с мучительной медлительностью.
   Она оглянулась на то, что осталось от узла. Холмик израсходовал всю доступную ему биомассу и теперь прекратил свой рост. Это было похоже на то, как если бы ребенок вылепил из глины какую-то фантастически сложную модель города, которую затем бессердечный взрослый раздавил в единую пустую кучку, стерев все следы ее былой сложности. Наки увидела, что ближайший из оставшихся узлов демонстрировал нечто похожее на трансформацию: он проходил через безумный цикл, который предвещал появление кургана. Теперь она догадывалась, что цикл был попыткой узла свести на нет то, что Вейр использовал против него, подобно тому, как компьютер пытается перераспределить ресурсы, чтобы компенсировать какую-то разрушительную вирусную атаку.
   Теперь она ничего не могла сделать для жонглеров.
   Наки развернула лодку и направилась обратно к Рву. Морские ворота сократили разрыв примерно на четверть.
   Изменения, происходящие во Рву, сделали воду бурной даже у причала. Она привязала лодку к месту швартовки, а затем поднялась на лифте по склону стены, предпочитая пробежать дистанцию бегом по вершине, а не подниматься лицом к лицу. К тому времени, когда она добралась до разреза, двери были закрыты на три четверти, и, к огромному облегчению Наки, механизм еще не дал сбоя.
   Она приблизилась к башне. Она ожидала увидеть больше людей на вершине рва, даже если бы знала, что Сиваракса все еще будет в своем центре управления. Но вокруг никого не было. Это только начинало восприниматься как явная неправильность, когда из двери у подножия башни на дневной свет, спотыкаясь, вышел Сиваракса.
   На мгновение она была готова окликнуть его по имени. Затем она поняла, что он спотыкался, потому что был ранен - его пальцы были алыми от крови - и что он пытался убежать от кого-то или чего-то.
   Наки спрыгнула на поверхность за штабелем строительных плит. Сквозь щели между плитами она наблюдала за Сивараксой. Он отмахивался от чего-то, как человек, за которым гонится назойливая оса. Что-то крошечное и серебристое преследовало его. На самом деле, больше, чем что-то одно: это был небольшой рой, вылетающий из открытой двери. Сиваракса со стоном упал на колени, безуспешно отмахиваясь от своих мучителей. Его лицо покраснело, перепачканное его собственной кровью. Он завалился набок.
   Наки застыла от страха.
   Из открытой двери вышел человек.
   Фигура была одета в огненные оттенки. Это была Амеша Крейн. На какой-то абсурдный момент Наки предположила, что женщина вот-вот бросится на помощь Сивараксе. Было что-то такое в ее поведении. Наки было трудно поверить, что кто-то столь внешне безмятежный мог совершить такой жестокий поступок.
   Но Крейн ни на шаг не приблизилась к Сивараксе. Она просто вытянула руки перед собой с растопыренными пальцами. Она выдержала этот странно театральный жест, мышцы на ее шее жестко напряглись.
   Серебряные вещи покинули Сивараксу.
   Они роились в воздухе, замедляясь по мере приближения к Крейн. Затем, с поразительной степенью организованного послушания, они скользнули по ее пальцам, сомкнулись вокруг запястий, на мочках ушей.
   На Сивараксу напали ее драгоценности.
   Крейн в последний раз взглянула на мужчину, развернулась на каблуках и затем отступила обратно в башню.
   Наки подождала, пока не убедилась, что женщина не вернется, затем начала выходить из-за груды плит. Но Сиваракса увидел ее. Он ничего не сказал, но его полные муки глаза расширились настолько, что Наки поняла предупреждение. Она осталась на месте, ее сердце бешено колотилось.
   Еще минуту ничего не происходило.
   Затем что-то шевельнулось наверху, изменив игру света на поверхности рва. Шаттл "Голоса вечера" отделялся от башни, мерцая белыми механизмами под изогнутым, как манта, корпусом.
   Челнок завис над разрезом, словно наблюдая за заключительным моментом закрытия. Наки услышала, как со скрежетом захлопнулись огромные двери. Затем шаттл накренился и направился в круглое море, не более чем в двухстах метрах над волнами. На некотором расстоянии он остановился и выполнил резкий поворот под прямым углом. Затем он возобновил свой полет, двигаясь концентрически вокруг внутренней стены.
   Сиваракса закрыл глаза. Она подумала, что он, возможно, умер, но потом он снова открыл их и едва заметно кивнул. Наки покинула свое укрытие. Она пересекла открытое пространство и направилась к Сивараксе, низко пригибаясь, как краб.
   Она опустилась рядом с ним на колени, обхватив одной рукой его голову, а другой держа его за руку. - Джота... Что случилось?
   Ему удалось ответить ей. - Они ополчились на нас. Девятнадцать других делегатов. Как только... - Он сделал паузу, собираясь с силами. - Как только Вейр сделал свой ход.
   - Не понимаю.
   - Вступай в клуб таких же, - сказал он, выдавив улыбку.
   - Мне нужно отвести тебя внутрь, - сказала она.
   - Это не поможет. Все остальные мертвы. Или будут к настоящему времени. Они убили нас всех.
   - Нет.
   - Океан поддерживал во мне жизнь до самого конца. Хотел, чтобы я отдавал приказы. - Он кашлянул. Кровь забрызгала ее руку.
   - Я все еще могу доставить тебя...
   - Наки. Спаси себя. Позови на помощь.
   Она поняла, что он вот-вот умрет.
   - На шаттле?
   - Ищут Вейра. Я думаю.
   - Они хотят вернуть Вейра?
   - Нет. Слышал, как они разговаривали. Они хотят, чтобы Вейр умер. Они должны быть уверены.
   Наки нахмурилась. Она ничего из этого не понимала, или, по крайней мере, ее понимание только сейчас начало формироваться. Она назвала Вейра злодеем, потому что он причинил вред ее любимым жонглерам образами. Но Крейн и ее окружение убивали людей, десятки, если то, что сказал Сиваракса, было правдой. Похоже, они тоже хотели смерти Вейра. Так что же теперь из этого получилось?
   - Джота... Я должна найти Вейра. Я должна выяснить, почему он это сделал. - Она оглянулась на середину Рва. Шаттл продолжал свои поиски. - Ваши люди из службы безопасности вышли снова на его след?
   Сиваракса был близок к концу. Она думала, что он никогда ей не ответит. - Да, - сказал он наконец. - Да, они снова нашли его.
   - И? Есть какие-нибудь идеи, где он может быть? Возможно, я все еще смогу связаться с ним до прибытия шаттла.
   - Не то место.
   Она наклонилась ближе. - Джота?
   - Не то место. Амеша ищет не в том месте. Вейр прошел через разрез. Он в открытом океане.
   - Я иду за ним. Возможно, я смогу остановить его...
   - Попробуй, - сказал Сиваракса. - Но я не уверен, что это что-то изменит. У меня такое предчувствие, Наки. Очень плохое предчувствие. Всему приходит конец. Это было хорошо, не так ли? Пока это продолжалось?
   - Я еще не сдалась, - сказала Наки.
   Он обрел последнюю крупицу силы. - Я знал, что ты этого не сделаешь. Право доверять тебе. Только одно, Наки. Одна вещь, которая могла бы изменить ситуацию... если дело дойдет до худшего, то есть...
   - Джота?
   - Так Тонбури сказал мне это... самый сверхсекретный, известный только Совету снежинок. Арвиат, Наки...
   На мгновение ей показалось, что она ослышалась или что он впадает в бред. - Арвиат? Город, который согрешил против моря?
   - Это было по-настоящему, - сказал Сиваракса.
  
   На верхней части почти вертикальных стапелей, в сотне метров над уровнем моря, хранилось несколько спасательных шлюпок и судов аварийно-спасательной службы. Она воспользовалась небольшим, но быстрым аварийным судном с герметичной кабиной, и у нее скрутило желудок, когда судно начало скользить к океану. Лодка погрузилась в воду, прежде чем всплыть, набрала скорость, а затем развернула керамические подводные крылья, чтобы свести к минимуму контакт корпуса с водой. У Наки не было точного направления, по которому следовало двигаться, но она полагала, что Вейр плыл бы по достаточно прямой линии в сторону от разреза, стремясь уйти как можно дальше от Рва, прежде чем другие делегаты осознали бы свою ошибку. Потребовалось бы лишь небольшое отклонение от этого курса, чтобы доставить его к ближайшему внешнему узлу, который был таким же вероятным пунктом назначения, как и любой другой.
   Когда она была в двадцати километрах от Рва, Наки позволила себе на мгновение оглянуться назад. Сооружение представляло собой тонкую белую линию, очерченную на горизонте, башни и теперь запечатанный разрез были едва различимы как прерывания плавности линии. Струйки темного дыма поднимались из дюжины мест по всей длине сооружения. Для Наки было слишком далеко, чтобы быть уверенной в том, что она видела языки пламени, вырывающиеся из башен, но она сочла это вероятным.
   Ближайший внешний узел появился над горизонтом пятнадцать минут спустя. Он никак не был таким впечатляющим, как тот, который захватил Мину, но все же это было более крупное и сложное сооружение, чем любой из узлов, образовавшихся внутри Рва, - возможно, крупный городской мегаполис, а не город среднего размера. На фоне горизонта Наки увидела шпили, ротонды и зеленые венцы, соединенные узором из приподнятых усиков. Спрайты представляли собой быстро движущиеся силуэты. Там было движение, но оно в основном касалось летающих существ. Узел еще не показывал тех бешеных изменений, которые она наблюдала во Рву.
   Неужели Вейр ушел куда-то еще?
   Она продвигалась вперед, слегка замедляя ход лодки, когда вода загустела от микроорганизмов и было необходимо огибать попадающиеся время от времени более крупные плавучие сооружения. Гидролокатор лодки засек десятки подводных усиков, сходящихся в узле, подвешенном чуть ниже поверхности. Щупальца тянулись во все стороны, до пределов досягаемости гидролокатора лодки. Большинство из них ушло бы за горизонт, к узлам, находящимся на расстоянии многих сотен километров. Но топологическая достоверность заключалась в том, что некоторые из них были соединены с узлами внутри Рва. Очевидно, инфекция Вейра никогда не проникала через разрез. Наки сомневалась, что двери закрылись вовремя, чтобы помешать каким-либо химическим сигналам передавать фатальное сообщение. Более вероятно, что сработал какой-то скрытый механизм самозащиты жонглера, умирающие узлы посылали сигналы аварийного прекращения соединения, которые заставляли усики разрываться без помощи человека.
   Наки только что решила, что ошиблась в своих предположениях о планах Вейра, когда увидела прямолинейную борозду, пробитую прямо через одно из крупнейших вспомогательных сооружений. Рана заживала сама по себе на ее глазах - она должна была исчезнуть через считанные минуты, - но осталось достаточно, чтобы она могла сказать, что лодка Вейра, должно быть, совсем недавно пробилась сквозь толщу воды. В этом был смысл. Вейр уже продемонстрировал, что он не заинтересован в выживании жонглеров образами.
   С новой решимостью Наки направила лодку вперед. Она больше не беспокоилась о нанесении локального ущерба плавающим массам. На карту было поставлено гораздо больше, чем благополучие одного узла.
   Она почувствовала тепло на затылке.
   В то же мгновение небо, море и плавучие сооружения впереди нее запульсировали с жестокой яркостью. Ее собственная тень зловеще вытянулась вперед. В течение следующих нескольких секунд яркость померкла, и тогда она осмелилась оглянуться, наполовину зная, что увидит.
   Масса горячего, клубящегося газа поднималась в воздух из центра Рва. Она тянула за собой столб материи, похожий на узловатый позвоночный столб чудовищно раздутого спинного мозга. На фоне грибовидного облака она увидела крошечное движущееся пятнышко делегатского шаттла.
   Минуту спустя до нее донесся звук взрыва, но, хотя это, несомненно, было самое громкое, что она когда-либо слышала, он оказался не таким оглушительным, как она ожидала. Лодка накренилась; море вскипело, а затем снова затихло. Она предположила, что стена Рва поглотила большую часть энергии взрыва.
   Внезапно испугавшись, что может произойти еще один взрыв, Наки снова повернулась к узлу. В то же мгновение она увидела лодку Вейра, мчавшуюся метрах в трехстах впереди нее. Ее движение начало отклоняться и замедляться по мере приближения к непроходимому периметру узла. Наки знала, что у нее нет времени медлить.
   Именно тогда Вейр увидел ее. Его лодка снова набрала скорость, резко уходя в сторону. Наки немедленно взялась за руль, уверенная, что ее лодка быстрее и что теперь это только вопрос времени, когда она догонит его. Минуту спустя лодка Вейра исчезла за изгибом периметра узла. Возможно, у нее был шанс уловить эхо от его корпуса, но так близко к узлу все сигналы гидролокатора были слишком искажены, чтобы от них был какой-либо толк. Наки все равно плыла, надеясь, что Вейр совершит тактическую ошибку, ударив по другому узлу. В открытой воде у него не было вообще никаких шансов, но, возможно, он понимал и это.
   Она обошла треть периметра узла, когда снова догнала его. Он не пытался убежать от этого. Вместо этого он остановил лодку в относительном укрытии бухты по периметру. Он стоял на корме лодки, держа в руке что-то маленькое и темное.
   Наки замедлила ход своей лодки, приближаясь к нему. Она откинула полог, прежде чем ей пришло в голову, что Вейр, возможно, оснащен тем же оружием, что и Крейн.
   Она сама встала. - Вейр?
   Он улыбнулся. - Мне жаль, что я доставил столько хлопот. Но не думаю, что это могло произойти по-другому.
   Она пропустила это мимо ушей. - Эта штука у вас в руке?
   - Да?
   - Это оружие, не так ли?
   Теперь она могла ясно видеть это. Это была всего лишь стеклянная безделушка, размером чуть больше детского шарика. Внутри было что-то непрозрачное, но она не могла сказать, содержалась ли в нем жидкость или темные кристаллы.
   - Не думаю, что на данном этапе стоит это отрицать. - Он кивнул, и она почувствовала, как с плеч, по крайней мере частично, свалилось какое-то ужасное бремя. - Да, это оружие. Убийца жонглеров.
   - До сегодняшнего дня я бы сказала, что такое невозможно.
   - Сомневаюсь, что это было очень легко синтезировать. Бесчисленные биологические существа проникли в их океаны, и ни одно из них никогда не приносило с собой ничего такого, что жонглеры не могли бы усвоить безвредным образом. Несомненно, некоторые из этих существ пытались причинить преднамеренный вред, хотя бы из нездорового любопытства. Ни одному из них это не удалось. Конечно, вы можете убить жонглеров грубой силой...- Он посмотрел в сторону Рва, где рассеивалось грибовидное облако. - Но дело не в этом. Не утонченно. Это же действует по-другому. Оно использует логический изъян в собственных алгоритмах обработки информации жонглеров. Это коварно. И нет, люди, безусловно, не изобрели его. Мы умны, но не настолько.
   Наки старалась поддержать его разговор. - Кто это сделал, Вейр?
   - Ультра продали его нам уже в предварительно синтезированном виде. До меня доходил слух, что оно было найдено в самой верхней камере сильно укрепленного инопланетного сооружения... Другой - что он был синтезирован конкурирующей группой жонглеров. Кто знает? Кого это вообще волнует? Оно делает то, о чем мы его просим. Это все, что имеет значение.
   - Пожалуйста, не используйте это, Рафаэль.
   - Я должен. Это то, ради чего я сюда пришел.
   - Но я думал, вы все любите жонглеров.
   Его пальцы ласкали стеклянный шар. Он выглядел ужасно хрупким. - Мы?
   - Крейн... Ее делегаты.
   - Они любят. Но я не один из них.
   - Скажите мне, в чем дело, Рафаэль.
   - Было бы лучше, если бы ты просто приняла то, что я должен сделать.
   Наки сглотнула. - Если вы убьете их, вы убьете нечто большее, чем просто инопланетную форму жизни. Вы стираете память о каждом разумном существе, которое когда-либо входило в океан.
   - К сожалению, так уж получилось, что в этом-то все и дело.
   Вейр уронил стекло в море.
   Шар ударился о воду, нырнул под нее, а затем снова вынырнул, плавая на поверхности. Маленький шар уже был погружен в солоноватую пену серо-зеленых микроорганизмов. Они начинали подниматься все выше по сторонам инопланетного шара, исследуя его. Пара миллиметров обычного стекла поддалась бы эрозии жонглера примерно за тридцать минут... Но Наки догадалась, что это было не обычное стекло, что оно было сконструировано так, чтобы разлагаться гораздо быстрее.
   Она запрыгнула обратно на свое сиденье управления и направила лодку вперед. Она поравнялась с лодкой Вейра, зажав шар между двумя судами. Отчаянно стараясь не столкнуть корпуса друг с другом, она остановила лодку и наклонилась так далеко, как только могла, не свалившись в воду. Кончики ее пальцев коснулись стекла. Сводило с ума то, что она никак не могла взять себя в руки. Она предприняла последнее отважное усилие, и он уплыл за пределы ее досягаемости. Теперь это было вне ее досягаемости, как бы сильно она ни напрягалась. Вейр бесстрастно наблюдал за происходящим.
   Наки соскользнула в воду. Слой организмов-жонглеров лизнул ее подбородок и нос, теперь, когда она находилась в такой непосредственной близости, запах стал мгновенным и ошеломляющим. Ее страх был абсолютным. Это был первый раз, когда она вошла в воду после смерти Мины.
   Она поймала шар, взявшись за него с такой изысканной осторожностью, с какой могла бы взяться за редкое птичье яйцо.
   Стекло уже приобрело пористую текстуру пемзы.
   Она подняла его, чтобы Вейр мог видеть.
   - Я не позволю вам сделать это, Рафаэль.
   - Я восхищаюсь вашей заботой.
   - Это больше, чем беспокойство. Моя сестра здесь. Она в океане. И я не позволю вам забрать ее у меня.
   Вейр сунул руку в карман и достал еще один шарик.
  
   Они умчались прочь от узла на лодке Наки. Новый шарик лежал в его руке, как подарок. Он еще не уронил его в море, хотя до такой возможности оставалось всего мгновение. Сейчас они были далеко от любого узла, но шар гарантированно рано или поздно вступит в контакт с веществом жонглера.
   Наки открыла герметичный шкафчик с оборудованием, отодвинув в сторону ракетницу и аптечку первой помощи, которые лежали внутри. Она осторожно поместила шарик внутрь, а затем с ужасом наблюдала, как стекло немедленно треснуло и растворилось, выпустив свой яд: маленькие черные крупинки неправильной формы, похожие на жженый сахар. Если бы лодка затонула, шкафчик в конечном счете был бы поглощен океаном вместе со своим смертоносным содержимым. Она подумывала использовать ракетницу, чтобы сжечь остатки, но опасность одновременно рассеять их часть была слишком велика. Возможно, срок службы токсина был ограничен, как только он вступал в контакт с воздухом, но на это она не могла рассчитывать.
   Но Вейр не выбросил инопланетный шар в море. Еще нет. Что-то из того, что она сказала, заставило его заколебаться.
   - Твоя сестра?
   - Ты знаешь эту историю, - сказала Наки. - Мина была конформалом. Океан полностью ассимилировал ее, вместо того чтобы просто записывать ее нейронные образы. Он взял ее в качестве приза.
   - И ты веришь, что она все еще присутствует, в каком-то разумном смысле?
   - Да, это то, во что я предпочитаю верить. И есть достаточно неофициальных свидетельств от других пловцов о том, что конформалы действительно сохраняются в более связной форме, чем другие сохраненные образы.
   - Я не могу позволить неподтвержденным данным повлиять на меня, Наки. Сообщали ли другие пловцы конкретно о встречах с Миной?
   - Нет... - осторожно сказала Наки. Она была уверена, что он раскусит любую ложь, которую она попытается солгать. - Но они не обязательно узнали бы ее, даже если бы услышали.
   - А ты? Ты сама пыталась плавать?
   - Корпус пловцов никогда бы мне этого не позволил.
   - Это не ответ на мой вопрос. Ты когда-нибудь плавала?
   - Однажды, - сказала Наки.
   - И что?
   - Это не считалось. Это было в то же время, когда умерла Мина. - Она помолчала, а затем рассказала ему обо всем, что произошло. - Мы наблюдали больше активности спрайтов, чем когда-либо регистрировали. Это выглядело как совпадение...
   - Не думаю, что это было так.
   Наки ничего не сказала. Она подождала, пока Вейр соберется с мыслями, сосредоточившись на управлении лодкой. Впереди лежало открытое море, но она знала, что в течение нескольких часов почти любое направление приведет их к скоплению узлов.
   - Все началось с "Пеликана в нечестии", - сказал Вейр. - Сто лет назад. На том корабле был человек с Сиона. Во время остановки он спустился на поверхность Бирюзы и поплавал в вашем океане. Он вступил в контакт с жонглерами, а затем снова поплыл. Во второй раз этот опыт был еще более впечатляющим. В третий раз море поглотило его. Он был таким же конформалом, как и твоя сестра. Его звали Ормазд.
   - Для меня это ничего не значит.
   - Уверяю тебя, что на его родине это значит гораздо больше. Ормазд был несостоявшимся тираном, бежавшим от политической контрреволюции на Сионе. Он убивал и обманом прокладывал себе путь к власти на Сионе, сжигая своих соперников в их домах, пока они спали. Но последовала ответная реакция. Он вышел как раз перед тем, как кольцо сомкнулось вокруг него - его и горстки его ближайших союзников и преданных родственников. Они сбежали на борту "Пеликана в нечестии".
   - И Ормазд умер здесь?
   - Да, но его последователи этого не сделали. Они добрались до Хейвена, нашего мира. И как только они оказались там, они начали размножаться, распространяя свое слово, вербуя новых последователей. Не имело значения, что Ормазд погиб. Совсем наоборот. Он сам принял мученическую смерть: дал им фигуру святого для поклонения. Оно превратилось из политического движения в религиозный культ. Фонд Вахишты - всего лишь прикрытие для секты Ормазда.
   Наки обдумала это, затем спросила: - При чем тут Амеша?
   - Амеша - его дочь. Она хочет вернуть своего отца.
   Что-то осветило горизонт, вспышка с розовыми краями. Через минуту последовала еще одна, почти в том же положении.
   - Она хочет с ним пообщаться?
   - Более того, - сказал Вейр. - Они все хотят стать им, самостоятельно принять его нейронные образы. Они хотят, чтобы жонглеры запечатлели личность Ормазда на всех его последователях, переделали их по его собственному подобию. Инопланетяне сделают это, если будут предложены правильные подарки. И это то, чего я не могу допустить.
   Наки тщательно подбирала слова, чувствуя, что малейшая мелочь может подтолкнуть к тому, что маленькие субстанции освободятся из шара. Она предотвратила его последнюю попытку, но он не даст ей второго шанса. Все, что ему нужно было бы сделать, это раздавить шарик в кулаке и смотреть за тем, как содержимое высыпается в океан. Тогда все было бы кончено. Все, что она когда-либо знала; все, ради чего она когда-либо. жила.
   - Но мы говорим только о девятнадцати людях, - сказала она.
   Вейр глухо рассмеялся. - Боюсь, дело не только в этом. Почему бы тебе не включить радио и не послушать, что я имею в виду?
   Наки сделала, как он предложил, воспользовавшись консолью общей связи лодки. На маленький потертый экран поступали телевизионные изображения, передаваемые по сети коммуникационных спутников. Наки пролистала каналы, обнаружив помехи на большинстве из них. Официальная служба новостей Совета снежинок была отключена от эфира, и никаких личных сообщений не поступало. Были некоторые предположения, что сама сеть спутников была повреждена. И все же, в конце концов, Наки обнаружила несколько слабых широковещательных сигналов из ближайших городов-снежинок. В передачах чувствовалось отчаяние, как будто они ожидали, что в любой момент умолкнут.
   Вейр кивнул с усталым согласием, как будто ожидал этого.
   За последние шесть часов с "Голоса вечера" прибыла еще по меньшей мере дюжина шаттлов, набитых вооруженными учениками Вахишты. Шаттлы атаковали крупнейшие города-снежинки планеты и поселения на атоллах, вынудив их подчиниться. Три города упали в море, их вакуумные пузыри были пробиты лучевым оружием. Там не могло быть никого из выживших. Другие все еще находились в воздухе, но были подожжены. На снимках были изображены граждане, выпрыгивающие из городских причалов и падающие, как искры. Еще больше городов было взято бескровно, и теперь они находились под контролем учеников.
   Ни один из этих городов сейчас не передавал данные.
   Это был конец света. Наки знала, что ей следовало бы заплакать или, по крайней мере, ощутить какое-то щемящее чувство потери в животе. Но все, что она получила, - это чувство отрицания; отказ признать, что события могли развиваться так быстро. Этим утром единственным намеком на неправильность был единственный отсутствующий ученик.
   - Там, наверху, их десятки тысяч, - сказал Вейр. - Все, что вы видели до сих пор, - это передовой отряд.
   Наки почесала предплечье. Она чесалась, как будто получила дозу солнечного ожога.
   - Моро был замешан в этом?
   - Капитан Моро - марионетка. Буквально. Тело, которое вы видели, просто находилось под телеуправлением учеников c орбиты. Они убили ультра и захватили корабль...
   - Рафаэль, почему ты не сказал нам об этом раньше?
   - Мое положение было слишком уязвимым. Я был единственным агентом по борьбе с Ормаздом, которого моему движению удалось внедрить на "Голос вечера". Если бы я попытался предупредить власти Бирюзы... Что ж, разберитесь в этом сами. Почти наверняка мне бы не поверили, и ученики нашли бы способ заставить меня замолчать до того, как я стал бы позором. И это никак не повлияло бы на их планы поглощения. Моей единственной надеждой было уничтожить океан, лишить его полезности для них. Они все равно могли бы назло разрушить ваши города, но, по крайней мере, они потеряли бы последнюю нить, которая связывала их с их мучеником. - Вейр наклонился к ней поближе. - Неужели ты не понимаешь? Это не прекратилось бы, пока ученики были на борту "Голоса". Они бы привели больше кораблей с Хейвена. Ваш океан превратился бы в производственную линию для деспотов.
   - Почему они колебались, если у них было такое сокрушительное преимущество перед нами?
   - Они не знали обо мне, поэтому ничего не теряли, посвятив несколько недель сбору разведданных. Они хотели узнать как можно больше о Бирюзе и жонглерах, прежде чем сделать свой ход. Они жестоки, но не неэффективны. Они хотели, чтобы их захват был как можно более точным и хирургическим.
   - А теперь?
   - Они смирились с тем, что все будет не так уж аккуратно. - Он перекинул шар с одной ладони на другую с непринужденной игривостью, которая показалась Наки настораживающей. - Они серьезны, Наки. Крейн теперь ни перед чем не остановится. Ты видела эти вспышки взрывов. Применялись устройства с антиматерией. Они уже стерилизовали органику во Рву, чтобы действие моего оружия не распространилось дальше. Если они узнают, где мы, они сбросят бомбу и на нас тоже.
   - Человеческое зло не дает нам повода стереть океан с лица земли.
   - Это не оправдание, Наки. Это настоятельная необходимость.
   В этот момент что-то блеснуло на горизонте, что-то, что медленно двигалось с востока на запад.
   - Шаттл, - сказал Вейр. - Он ищет нас.
   Наки снова почесала руку. Она была обесцвечена и зудела.
  
   Ближе к полудню по местному времени они достигли следующего узла. Шаттл продолжал преследовать их, обнюхивая взад и вперед туманную полосу там, где море встречалось с небом. Иногда он появлялся ближе, иногда - дальше, но никогда не оставлял их в покое, и Наки знала, что это будет только вопросом времени, когда он обнаружит положительный след самонаведения, химическую или физическую нотку в воде, которая приведет его к добыче. Шаттл преодолеет оставшееся расстояние за секунды, самое большее за минуту, и тогда все, что они с Вейром узнают, будет моментом очищающей белизны, огнем святой чистоты. Даже если бы Вейр выпустил свой токсин непосредственно перед прибытием шаттла, у него не было бы времени рассеяться в достаточно большом объеме воды, чтобы пережить огненный шар.
   Так почему же он колебался? Конечно, это была Мина. Наки дала название безликой библиотеке сохраненных разумов, которые он был готов стереть. Назвав имя своей сестры, Наки устранила неопределенность морального уравнения, и теперь Вейру пришлось признать, что его собственные действия никогда не могут быть полностью безупречными. Он больше не был чисто объективным.
   - Я просто должен сделать это, - сказал он. - Колеблясь даже секунду, я предаю доверие людей, которые послали меня сюда, людей, которых, вероятно, к настоящему времени уже замучили до полусмерти последователи Ормазда.
   Наки покачала головой. - Если бы ты не выказывал сомнений, ты был бы таким же плохим, как ученики.
   - Ты говоришь так, словно хочешь, чтобы я это сделал.
   Она пыталась нащупать что-то похожее на правду, какой бы болезненной она ни была. - Возможно, ты прав.
   - Даже несмотря на то, что это означало бы убить ту часть Мины, которая выжила?
   - Я прожила в ее тени всю свою жизнь. Даже после того, как она умерла... Я всегда чувствовала, что она все еще наблюдает за мной, все еще замечает каждую мою ошибку, все еще слегка разочарована тем, что я не соответствую тому, каким она меня себе представляла.
   - Ты слишком сурова к себе. Судя по всему, океан тоже был суров с Миной.
   - Знаю, - сердито сказала Наки. - Я просто говорю тебе, что чувствую
   Лодка вошла в извилистую бухту, которая уходила глубоко в узел. Теперь Наки чувствовала себя менее уязвимой: здесь была значительная высота органического вещества, чтобы экранировать лодку от любых боковых датчиков, которые мог установить шаттл, даже несмотря на свидетельства данных о том, что датчики шаттла были в основном направлены вниз от его корпуса. Недостатком было то, что больше не было возможности постоянно следить за перемещениями шаттла. Возможно, он уже в пути.
   Она остановила лодку и выпрямилась на своем сиденье управления.
   - Что происходит? - спросил Вейр.
   - Я пришла к решению.
   - Разве это не мое дело?
   Ее гнев - каким бы кратковременным он ни был и направленным не столько на Вейра, сколько на безнадежность ситуации - испарился. - Я имею в виду плавание. Это единственная вещь, которую мы еще не рассмотрели, Рафаэль. Что может быть третий путь: выбор между принятием учеников и позволением океану умереть.
   - Я не понимаю, что бы это могло быть.
   - Я тоже не знаю. Но океан мог бы найти выход. Для этого просто нужно знать, что поставлено на карту. - Она снова погладила свое предплечье, поражаясь внезапному появлению грибковых узоров. Должно быть, они были скрыты в течение многих лет, но теперь что-то заставило их вспыхнуть.
   Даже при дневном свете изумруды и синева сияли на ее коже. Она подозревала, что биохимические изменения были вызваны тем, что она вошла в воду, чтобы схватить шар. Учитывая это, она не могла не воспринять это как послание. Возможно, приглашение. Или это было предупреждение, напоминающее ей об опасностях плавания?
   Она понятия не имела, но, однако, для своего душевного спокойствия - и учитывая отсутствие альтернатив - решила рассматривать это как приглашение.
   Но она не осмелилась поинтересоваться, кто ее приглашает.
   - Ты думаешь, океан может понимать внешние события? - спросил Вейр.
   - Ты сам сказал, Рафаэль: в ту ночь, когда нам сообщили о прибытии корабля, эта информация каким-то образом достигла моря - возможно, через воспоминания пловца. И тогда жонглеры поняли, что это было нечто значительное. Возможно, это была личность Ормазда, вышедшая на первый план.
   Или, может быть, это был просто огромный хоровой разум океана, понимающий только то, что что-то должно произойти.
   - В любом случае, - сказала Наки, - это все еще заставляет меня думать, что у нас может быть шанс.
   - Жаль только, что я не разделяю твоего оптимизма.
   - Дай мне этот шанс, Рафаэль. Это все, о чем я прошу.
   Наки сняла с себя одежду, меньше беспокоясь о том, что Вейр увидит ее сейчас обнаженной, чем о том, что ей будет во что одеться, когда она выйдет. Но хотя Вейр изучал ее с нескрываемым восхищением, в этом не было ничего похотливого. Что привлекло его внимание, поняла Наки, так это сложный и витиеватый узор грибковых отметин. Они вились и обвивали ее грудь, живот и бедра, сияя с гипнотической интенсивностью.
   - Ты меняешься, - сказал он.
   - Мы все меняемся, - ответила Наки.
   Затем она шагнула с борта лодки в воду.
  
   Процесс погружения в объятия океана был во многом таким, каким она запомнила его в тот первый раз, когда рядом с ней была Мина. Она заставила свое тело подчиниться биохимическому вторжению, подавляя свой страх и дурные предчувствия, зная, что однажды уже проходила через это и что это было то, что она могла пережить снова. Она изо всех сил старалась не думать о том, что значило бы пережить этот день, когда все остальное было разбито вдребезги, всякая уверенность рухнула.
   Мина подошла к ней с милосердной быстротой.
   Наки?
   Я здесь. О, Мина, я здесь. Там был ужас и была радость, сплавленные воедино. Это было так давно.
   Наки чувствовала, как присутствие ее сестры то усиливается, то утрачивает близость и сосредоточенность. Иногда казалось, что они находятся в одном и том же физическом пространстве. В другое время она вызывала лишь смутное ощущение внимательности.
   Сколько?
   Два года, Мина.
   Ответ Мины ждал целую вечность. В этот ужасный промежуток времени Наки почувствовала, как другие разумы теснятся вокруг ее собственного, некоторые из них были настолько далеки от человеческих, что она ахнула от их странности. Мина была лишь одним из конформных умов, заметивших ее прибытие, и не все были столь доброжелательно любопытны или обрадованы.
   Мне не кажется, что прошло два года.
   Как долго?
   Дни... часы... Это меняется.
   Что ты помнишь?
   Присутствие Мины танцевало вокруг Наки. Я помню то, что помню. Что мы плавали, хотя не должны были этого делать. Что со мной что-то случилось, и я никогда не покидала океан.
   Ты стала частью этого, Мина.
   Триумфальность ее ответа потрясла Наки до глубины души.
   Да!
   Ты хотела этого?
   Ты бы сама захотела этого, если бы знала, на что это похоже. Ты могла бы остаться, Наки. Ты могла бы позволить этому случиться с тобой так, как это случилось со мной. Мы были так похожи.
   Я была напугана.
   Да, я помню.
   Наки знала, что она должна докопаться до сути вещей. Время здесь текло по-другому - посмотрите на замешательство Мины по поводу того, как долго она была частью океана, - и никто не мог сказать, насколько терпеливым окажется Вейр. Возможно, он не станет дожидаться, пока Наки вновь появится, прежде чем задействовать убийцу жонглера.
   Был еще один разум, Мина. Мы столкнулись с этим, и это напугало меня. Достаточно того, что мне пришлось покинуть океан. Достаточно, чтобы я никогда не захотела возвращаться.
   Теперь ты вернулась.
   Это из-за того, другого разума. Он принадлежал человеку по имени Ормазд. Из-за него должно случиться что-то очень плохое. Так или иначе.
   Затем наступил момент, который превзошел все, что Наки испытывала раньше. Она почувствовала, что они с Миной стали неразлучны. Она не только не могла сказать, где начиналось одно и заканчивалось другое, но было совершенно бессмысленно даже думать в таких терминах. Пусть даже на мгновение, Мина стала ею. Каждая мысль, каждое воспоминание были открыты для равного изучения ими обоими.
   Наки понимала, каково это было для Мины. Воспоминания ее сестры были восторженными. Возможно, она только ощущала, как проходят часы или дни, но это противоречило богатству ее переживаний с момента слияния с океаном. Она обменивалась опытом с бесчисленным количеством инопланетных разумов, впитывая целые истории, выходящие за рамки обычного человеческого понимания. И в этот момент обмена мнениями Наки оценила кое-что из причин, по которым ее сестру похитили в первую очередь. Конформность была способом океана управлять самим собой. Время от времени поддержание обширного архива статичных разумов требовало руководства - привлечения независимых разумных существ. Мина была выбрана и использована, и за ее усилия ей были даны невообразимые награды. Океан затронул структуру ее интеллекта на подсознательном уровне. Только время от времени она чувствовала, что к ней обращаются с прямой просьбой по важному вопросу.
   Но разум Ормазда..?
   Теперь Мина видела воспоминания Наки. Она бы точно знала, что поставлено на карту, и она бы точно знала, что представляет собой этот разум.
   Я всегда знала о нем. Он не всегда был рядом - ему нравилось прятаться, - но даже когда он отсутствовал, он оставлял за собой тень. Я даже думаю, что он мог быть причиной того, что океан принял меня за конформала. Он предчувствовал надвигающийся кризис. Он знал, что Ормазд имеет к этому какое-то отношение. Он совершил ужасную ошибку, проглотив его. Поэтому он обратился за новыми союзниками, умами, которым мог доверять.
   Умами, подобными Мине, подумала Наки. В тот момент она не знала, восхищаться ли жонглерами образами или ненавидеть их за бессердечие.
   Ормазд загрязнял его?
   Его влияние было сильным. Сила его личности сама по себе была своего рода ядом. Я думаю, жонглеры образами знали это.
   Почему они не могли просто удалить его образы?
   Они не могли. Это так не работает. Море - это среда хранения, но у него нет возможности для самоцензуры. Если отдельные умы обнаруживают вредоносное присутствие, они могут сопротивляться ему... Но разум Ормазда - человеческий. Нас здесь недостаточно, чтобы что-то изменить, Наки. Другие умы слишком чужды, чтобы признать Ормазда таким, какой он есть. Они просто видят разум.
   Кто создал жонглеров образами, Мина? Ответь мне на это, ладно?
   Она почувствовала, что Мина забавляется.
   Даже жонглеры этого не знают, Наки. Или почему.
   Ты должна помочь нам, Мина. Вы должны донести срочность этого до остального океана.
   Я - один разум среди многих, Наки. Один голос в хоре.
   Тебе все еще нужно найти способ. Пожалуйста, Мина. Пойми это, по крайней мере, больше ничего. Ты можешь умереть. Вы все могли бы умереть. Однажды я потеряла тебя, но теперь я знаю, что на самом деле ты никогда не уходила. Я не хочу потерять тебя снова, навсегда.
   Ты не потеряла меня, Наки. Я потеряла тебя.
  
   Она вытащила себя из воды. Вейр ждал там, где она его оставила, все еще держа в руке неповрежденный шар. Дневные тени немного сдвинулись, но не так сильно, как она опасалась. Она встретилась взглядом с Вейром, безмолвно задавая вопрос.
   - Шаттл подошел ближе. Он дважды пролетал над узлом, пока ты была под водой. Я думаю, мне нужно это сделать, Наки.
   Он держал шар между большим и указательным пальцами, готовый бросить его в воду.
   Она дрожала. Наки натянула шорты и рубашку, но и после этого ей было так же холодно. Грибковые отметины интенсивно мерцали; казалось, они почти парят над ее кожей. Во всяком случае, они сияли еще яростнее, чем до того, как она поплыла. Наки не сомневалась, что если бы она задержалась - если бы она осталась с Миной, - то тоже стала бы конформалом. Это всегда было присуще ей, но только сейчас пришло ее время.
   - Пожалуйста, подожди, - сказала Наки, и ее собственный голос прозвучал жалко и по-детски. - Пожалуйста, подожди, Рафаэль.
   - Вот они снова.
   Шаттл превратился в белое пятнышко, скользящее по верхушке ближайшей стены из биомассы жонглера. Он находился в пяти или шести километрах отсюда, гораздо ближе, чем в последний раз, когда Наки видела его. Теперь он внезапно резко остановился, зависнув над поверхностью океана, как будто обнаружил что-то особенно интересное.
   - Как ты думаешь, они знают, что мы здесь?
   - Они что-то подозревают, - сказал Вейр. Шар перекатился у него между пальцами.
   - Смотри, - сказала Наки.
   Шаттл все еще висел в воздухе. Наки встала, чтобы лучше видеть, нервничая из-за того, что ее заметят, но отчаянно любопытствуя. Что-то происходило. Она знала, что что-то происходит.
   В километрах отсюда под челноком вздымалось море. Вода была цвета мха, перенасыщенного микроорганизмами. Наки наблюдала, как из океана, извиваясь, потянулся клубок твердого зеленого вещества. Он был толщиной с здание, и по мере его появления из него вытекали огромные потоки воды. Он вытягивался вверх с поразительной быстротой, раздваиваясь и сгибаясь, как нащупывающий кулак. На краткий миг он сомкнулся вокруг шаттла. Затем он скользнул обратно в море с титаническим всплеском, продолжительным ревом израсходованной энергии. Шаттл продолжал парить над тем же местом, словно не замечая того, что только что произошло. Тем не менее, белый корпус корабля в форме манты был покрыт различными оттенками зеленого. И Наки поняла: то, что случилось с шаттлом, было тем же, что случилось с Арвиатом, городом, который утонул. Она не могла даже предположить, какое преступление совершил Арвиат против моря, преступление, которое заслуживало его уничтожения, но она могла поверить - по крайней мере, сейчас, - что жонглеры были способны утащить его под воду, оторвав основную массу города от пузырей, которые удерживали его там наверху. И, конечно, такая вещь должна была бы храниться в максимальной тайне, известной лишь горстке людей. Ибо в противном случае ни один город никогда не чувствовал бы себя в безопасности, когда под ним бурлит и стонет море.
   Но город - это не челнок. Даже если материал жонглеров начнет разъедать ткань шаттла, все равно потребуются часы, чтобы нанести какой-либо серьезный ущерб... И это при условии, что у ультра не было лучшей защиты, чем керамический экран, используемый на лодках и машинах Бирюзы...
   Но шаттл уже опрокидывался.
   Наки наблюдала, как он падает, пытается восстановить стабильность, а затем снова падает. Она запоздало поняла. Органическое вещество засоряло двигательные установки шаттла, ограничивая его способность зависать. Шаттл неумолимо приближался к морю, круто уходя по спирали от узла. Он приблизился к поверхности, а затем, непосредственно перед моментом удара, из моря высунулся еще один бесформенный кулак организованной материи, захвативший корпус целиком. Это было последнее, что видела Наки.
   На сцене воцарилось тревожное затишье. Небо над головой не было омрачено поисковой техникой. Только тонкая струйка дыма, поднимавшаяся от горизонта в направлении Рва, намекала на события этого дня.
   Проходили минуты, потом десятки минут. Затем быстрая серия ярких вспышек вспыхнула из-под самой поверхности моря.
   - Это был шаттл, - удивленно сказал Вейр.
   Наки кивнула. - Жонглеры сопротивляются. Это более или менее то, на что я надеялась, что это произойдет.
   - Ты сама напросилась на это?
   - Думаю, Мина поняла, что было нужно. Очевидно, ей удалось убедить остальную часть океана или, по крайней мере, эту его часть.
   - Давай посмотрим.
   Они снова просмотрели эфир. Спутниковая сеть была отключена или молчала. Теперь вещало еще меньше городов. Но те, кто был там - те, кто не был захвачен учениками Ормазда, - рассказали пугающую историю. Океан цеплялся за них, пытаясь утащить в море. Погодные условия менялись, организованная циркуляция обширных океанических течений вызывала целые штормы. Это происходило концентрическими волнами, расходящимися от той самой точки в океане, где плавала Наки. Некоторые города уже упали в море, хотя было неясно, произошло ли это по вине самих жонглеров или из-за повреждения их вакуумных пузырей. В воде были люди: сотни, тысячи их. Они плыли, стараясь удержаться на плаву, стараясь не утонуть.
   Но что именно означало утонуть на Бирюзе?
   - Это происходит по всей планете, - сказала Наки. Она все еще дрожала, но теперь это была дрожь не столько от холода, сколько от благоговейного трепета. - Он отказывается от нас, разрушая наши города.
   - Ваши города никогда не причиняли ему вреда.
   - Не думаю, что на самом деле кто-то так уж заинтересован в том, чтобы проводить различие между одной группой людей и другой, Рафаэль. Это просто избавление от всех нас, ученики мы или нет. Ты же не можешь винить его за это, правда?
   - Мне жаль, - сказал Вейр.
   Он расколол шар и высыпал его содержимое в море.
   Наки знала, что сейчас она ничего не может сделать; не было никакой перспективы вернуть назад крошечные черные крупинки. Ей придется упустить только один этот шар, и это будет так же плохо, как упустить их все.
   Маленькие черные крупинки исчезли под оливковой поверхностью воды.
   Это было сделано.
   Вейр посмотрел на нее, его глаза отчаянно молили о прощении.
   - Ты понимаешь, что я должен был это сделать, не так ли? Это не то, к чему я отношусь легкомысленно.
   - Я знаю. Но в этом не было необходимости. Океан уже отвернулся от нас. Крейн проиграла. Ормазд проиграл.
   - Возможно, ты права, - сказал Вейр. - Но я не мог рисковать тем, что мы можем ошибаться. По крайней мере, так я буду знать наверняка.
   - Ты убил целый мир.
   Он кивнул. - Это именно то, ради чего я сюда пришел. Пожалуйста, не вини меня за это.
   Наки открыла шкафчик с оборудованием, куда она положила разбитый флакон с токсином жонглеров. Она достала ракетницу, выдернула из нее предохранительную булавку и направила ее на Вейра. - Я не виню тебя, нет. Я даже не ненавижу тебя за это.
   Он начал что-то говорить, но Наки оборвала его.
   - Но это не то, что я могу простить.
  
   Она сидела в тишине, в одиночестве, пока узел не стал активным. Органические структуры вокруг нее начинали демонстрировать те же самые безумные перестройки, которые Наки видела во Рву. Из сердца узла подул холодный резкий ветерок.
   Пришло время уходить.
   Она осторожно отвела лодку от узла, все еще не до конца уверенная в том, что находится в безопасности от делегатов, несмотря на то, что первый шаттл был уничтожен. Несомненно, о потере этого корабля было бы сообщено остальным, и очень скоро прибыло бы еще несколько таких, ощетинившихся воинственностью. Океан мог бы попытаться уничтожить вновь прибывших, но на этот раз делегаты были бы крайне подозрительны.
   Она остановила лодку, когда была в километре от края узла. К тому времени он претерпевал те же безумные изменения, свидетелем которых она была ранее. Она почувствовала тот же самый завывающий ветер перемен. Через мгновение наступит конец. Токсин просочился бы в управляющее ядро узла, приказав всей биомассе разлагаться до комка бессловесного растительного вещества. Те же самые инструкции по уничтожению уже распространялись бы по соединениям усиков междоузлий, устремляясь за горизонт. Учитывая топологию сети, потребовалось бы всего пятнадцать или двадцать часов, чтобы сообщение достигло каждого узла на планете. В течение дня все было бы кончено. Жонглеры исчезнут, информация, которую они закодировали, будет стерта безвозвратно. И сама Бирюза начала бы отмирать в то же самое время, поскольку ее кислородная атмосфера больше не поддерживалась океаническими организмами.
   Прошло еще пять минут, затем десять.
   Преобразования узла становились все менее беспокойными. Она вспомнила этот момент ложного спокойствия. Это означало только то, что узел отказался от попыток противодействовать токсину, приняв логическую неизбежность своей судьбы. Тысячу раз это повторилось бы вокруг Бирюзы. Ближе к концу, как она предполагала, сопротивления было бы меньше, поскольку полная бесполезность этого была бы очевидна. Мир смирился бы со своей судьбой.
   Прошло еще пять минут.
   Узел остался. Структуры менялись, но лишь незначительно. Не было никаких признаков появляющегося холмика недифференцированной материи, который она видела раньше.
   Что происходило?
   Она подождала еще четверть часа, а затем направила лодку обратно к узлу, по пути протолкнувшись мимо плавающего трупа Вейра. Постепенно в ее голове начала формироваться идея. Оказалось, что узел поглотил токсин, не погибнув. Возможно ли, что Вейр допустил ошибку? Возможно ли, что эффективность токсина зависела только от его однократного применения?
   Возможно.
   В то время, когда произошла первая волна преобразований, между Рвом и остальной частью океана все еще должны были существовать тонкие связи. Они были разорваны позже - либо когда двери закрылись, либо в результате какого-то автономного процесса внутри самого расширенного организма, - но до этого момента все еще существовали информационные связи с более широкой сетью узлов. Могли ли умирающие узлы послать достаточное предупреждение о том, чтобы другие узлы теперь смогли найти стратегию для собственной защиты?
   Возможно, смогли.
   Никогда не стоило принимать что-либо как должное в том, что касалось жонглеров.
   Она причалила лодку на периферии узла. Наки встала и в последний раз сняла с себя одежду, уверенная, что она ей больше не понадобится. Она посмотрела на себя сверху вниз, пораженная ярким зеленым узором, который теперь покрывал ее тело. С одной стороны, свидетельства инопланетного клеточного вторжения были довольно ужасающими.
   С другой стороны, это было поразительно красиво.
   С горизонта поднимался дым. Машины проносились по небу, нервно охотясь. Она подошла к краю лодки, напрягаясь в момент принятия решения. Ее страх утих, сменившись глубоким, любящим спокойствием. Она стояла на пороге чего-то чуждого, но вместо ужаса она испытывала только неотвратимое чувство возвращения домой. Мина ждала ее внизу. Вместе их ничто не могло остановить.
   Наки улыбнулась, развела руками и вернулась к морю.
  
  
  
  
   Copyright Фурзиков Н.П. Перевод. 2023.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"