Рейнольдс Аластер
"Ночи Белладонны и другие рассказы"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В сборник включены рассказы, опубликованные автором в различных антологиях и журналах в период с 2011 г. по 2018 г. Три последних посвящены тематике Пространства откровений. В конце автор дает примечания об истории и мотивах написания части этих произведений.

Аластер РЕЙНОЛЬДС

НОЧИ БЕЛЛАДОННЫ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

  
   В сборник включены рассказы, опубликованные автором в различных антологиях и журналах в период с 2011 г. по 2018 г. Три последних посвящены тематике Пространства откровений. В конце автор дает примечания об истории и мотивах написания части этих произведений.
  

Перевод: Н.П. Фурзиков

  
   СОДЕРЖАНИЕ
   Введение: зима пришла
   Ночи Белладонны
   Разные моря
   На века
   Часы посещения
   Мертвая хватка
   Вестибюль
   Карта Меркурия
   Женщина с волшебной костью
   Провиденс
   Крушение напоказ
   Шестнадцать вопросов Камале Чаттерджи
   На пороге гибели
   Отклик
   Сжать и разжать
   Музыка чумы
   Ночной переход

ВВЕДЕНИЕ: Зима пришла

  
   Первые недели 1982 года оказались знаковыми для Великобритании, принеся с собой самые сильные снегопады за последнее поколение. Люди до сих пор говорят об этом, а те, у кого более долгая память, вспоминают еще зимы 1963 или 1947 годов. Школы были закрыты, и большая часть страны была фактически парализована. Из-за внезапного похолодания мы с сестрой застряли в двадцати милях от своего дома, у бабушки по материнской линии, в валлийском приморском городке Барри. Мне было пятнадцать лет, моей сестре - на год с хвостиком меньше.
   Для заточения можно придумать места и похуже. Отсутствие занятий в школе совсем не стало для нас тяжелым испытанием. Несмотря на лютый холод, в доме нашей бабушки всегда было тепло и уютно. Бабушка, которую мы звали Нанна, угощала нас чаем с печеньем и следила за тем, чтобы мы были чистыми и сытыми. Для развлечений у нас были журналы Reader's Digest, и роскошь в виде целых трех каналов по телевизору.
   Для меня было важно то, что там был почти безграничный запас линованной бумаги и ручек. У Нанны было замечательное деревянное бюро, набитое канцелярскими принадлежностями, - настоящий рай для тихого, начитанного мальчика, любящего писать и рисовать.
   И я написал короткий рассказ.
   Это был далеко не первый рассказ, который я сочинил, потому что до этого было множество школьных упражнений: рассказы, написанные по запросу, в соответствии с заданием. Но это было совсем другое дело. Я писал тот рассказ только для себя, и поэтому был волен писать о чем угодно и настолько длинно или коротко, насколько того требовала форма. На данный момент не могу вспомнить, о чем была эта история, лишь то, что это почти наверняка была бледная имитация любого писателя-фантаста или сериала, которыми я в то время восторгался.
   Что еще более важно, у меня появилось подозрение, что я хочу писать научную фантастику на профессиональном уровне. И хотя я плохо понимал механику публикации, но знал достаточно, чтобы понять, что короткие рассказы часто являются частью процесса: ступеньками на пути к созданию романов.
   К концу года я научился самостоятельно печатать на машинке и начал, пусть и очень осторожно, изучать рынок изданий. В основном это означало чтение заметок к рассказам в сборниках в мягкой обложке и понимание того, что существуют издания с такими названиями, как Omni, Analog и Azimov's. На самом деле, для доступа к самим изданиям потребовалось бы немного больше работы, - как оказалось, "совсем немного больше", - но, по крайней мере, я знал, что они существуют.
   В течение следующих трех или четырех лет я продолжал писать короткие рассказы, по большей части все еще от руки, потому что слишком часто ошибался, чтобы печатать эффективно. К середине восьмидесятых я все еще не видел ни одного экземпляра американских журналов формата дайджест, о которых читал. Однако, по счастливой случайности, я узнал о Interzone, в то время единственном британском научно-фантастическом журнале, имевшем хоть какое-то значение. Я сосредоточил свои усилия на публикации своих историй в Interzone.
   Редакционный совет рискнул принять к публикации мой рассказ в 1989 году, хотя он был напечатан только в следующем году. Моей первой публикацией была история о ближайшем будущем, связанном с Землей, в которой участвовали общины инуитов и странные послания, отправленные через время. Действие моего второго рассказа, опубликованного вскоре после этого, происходило на охваченном эпидемией космическом корабле, путешествующем между чужими солнечными системами. Моим третьим рассказом для Interzone была еще одна земная история, на этот раз о системах разумного оружия после ядерной войны. Я бы опубликовал еще одну или две истории, посвященные Земле, прежде чем вернуться к космической тематике.
   Не хочу заострять на этом внимание, но этот ранний шаблон переключения между ближайшим и отдаленным будущим, между местным и отдаленнейшим не слишком хорошо служил мне на протяжении последующих тридцати лет. Возможно, эта коллекция подтвердит мои слова. Основная часть работы, проделанной здесь, относится к последнему десятилетию, но мои неизменные интересы и методы во многом остались такими же, какими они были в начале моей карьеры. В этих фрагментах вы найдете множество космических кораблей и далеких миров, а также разумные машины и инопланетную чуму. Но есть также немалое количество историй, действие которых происходит гораздо ближе к дому, и одна или две из них относятся к почти современным версиям наших дней. Хотя действие моих романов, как правило, разворачивается в отдаленных или неузнаваемо преобразившихся солнечных системах, через столетия или даже миллионы лет, я не отдаю предпочтение ни тому, ни другому способу действия.
   Ранее я говорил о "ступеньках". Некоторые писатели действительно начинают писать романы, а затем в основном перестают писать короткую прозу (а некоторые и вовсе обходят рассказ стороной), но я на самом деле никогда не останавливался. В то время как написание романов порой может приносить стресс, а также радость, для меня написание коротких рассказов очень редко означает что-то иное, кроме удовольствия. Конечно, когда заканчиваешь что-то, испытываешь постоянный кайф, гораздо чаще, чем когда работаешь с романами. Кроме того, можно попробовать что-то новое. А переход от завершения к публикации зачастую происходит быстрее, что означает, что рассказы могут восприниматься как бюллетени, а не как отдаленные отчеты годичной или двухлетней давности.
   Мне очень повезло с возможностью продать эти произведения, и я в долгу перед редакторами и составителями антологий, которые рискнули ими воспользоваться. Но еще больше я благодарен своей бабушке и незабываемо холодной зиме 1982 года.

НОЧИ БЕЛЛАДОННЫ

  
   Лихнис объявился в моих мыслях задолго до того, как я застала его с цветами у моей двери.
   В линии Мимозы было принято приглашать свидетелей на наши встречи. На протяжении тысячи ночей нашего празднования несколько десятков гостей общались с нами, делясь своими согласованными воспоминаниями: индивидуальным опытом, накопленным за время наших двухсоттысячелетних скитаний по галактике.
   Они прибыли из глубин космоса, их суда находились на тех же многолюдных орбитах, что и наши девятьсот девяносто девять кораблей. Некоторые из них принадлежали к другим линиям: это были Бархатницы, Марселлины и Эвкалипты, в то время как другие были представителями более оседлых планетных и звездных культур. Среди них были послы Кентавров, Искупителей и Содружества Канопус. Были также делегаты машинных людей Кольца Единорога, наша линия была одной из немногих, которые поддерживали теплые отношения с роботами.
   И еще был Лихнис, единственный представитель линии Горечавки, одной из старейших в Союзе. Род Горечавок восходит к Золотому часу, к первой тысяче лет эры космических полетов человека.
   Лихнис был популярным гостем, рядом с ним всегда кто-то был. Помогало то, что он чувствовал себя свободно среди незнакомых людей, с непринужденной улыбкой и легкими, приветливыми манерами, был полон своих собственных историй, но в равной степени охотно отступал назад и слушал наши, кивая и смеясь в нужных местах. У него было худощавое, непритязательное телосложение, открытое, дружелюбное лицо и густые кудри на голове, которые придавали ему простодушный, мальчишеский вид. Его одежда и вкусы никогда не были показушными, и он так же легко общался с другими гостями, как и с шаттерлингами нашей линии. Он казался бесконечно доступным, готовым поговорить с кем угодно.
   Кроме меня.
   В первые дни встречи над этим не стоило задумываться, потому что было слишком много отвлекающих факторов. Начнем с того, что все дело было в месте встречи. Фекде, получившей приз за лучшую композицию на тысячном вечере нашей последней встречи, было поручено подготовить этот мир к нашему приезду. Поначалу раздавались недовольные возгласы, но теперь все согласились, что Фекда великолепно справилась с этой задачей.
   Она прибыла раньше, примерно на столетие раньше всех остальных. Тирс, мир, который мы выбрали для нашей встречи, отличался уединенным центральным массивом суши, окруженным единственным огромным океаном. Три луны с череповидными ликами вызывали ленивые приливы в этом огромном зеленом первозданном море. Пренебрегая сушей, Фекда построила место встречи вдали от берега, используя скреперную технологию, чтобы воздвигнуть со дна моря ряд огромных пальцеобразных башен.
   Эти каменные колонны поднимались на километры в небо, и в их верхних частях были устроены многочисленные залы и галереи, обеспечивающие достаточно места для нашего проживания и проведения торжеств. Некоторые башни соединялись мостами, а с верхних уровней мы перемещались на более отдаленные башни или наши орбитальные корабли. Кроме того, Фекда создала несколько башен в соответствии со своими собственными предпочтениями. Музыка сыграла свою роль в ее выигрышном проекте, поэтому одна из башен была увенчана скрипкой размером с корабль, и мы назвали ее Скрипичной башней. У другой было лицо совы, третья была в виде оплавленной свечи, а самая величественная из них заканчивалась башенными часами, чьи строгие черные стрелки отмечали наступление тысячи ночей.
   Фекда справилась на славу. Это была наша двадцать вторая встреча, и мало кто из нас мог припомнить более подходящее место, где можно было бы отпраздновать достижения наших общих циклов. Кто бы ни победил на этот раз, ему было чем похвастаться.
   Это была бы не я. Я достаточно хорошо проявила себя в своих путешествиях, но другие уже сплели нити лучше, чем мне когда-либо удалось бы собрать из собственного опыта. Тем не менее, была довольна собой. Если мы сохраним нашу численность, то однажды, возможно, настанет и моя очередь преуспеть. Однако до того далекого события я была счастлива просто быть частью нашего большого коллектива.
   Прошло, должно быть, пятьдесят или больше ночей, прежде чем меня начала потихоньку беспокоить история с Лихнисом. Поначалу мои опасения были беспричинными. Все хотели пообщаться с нашим гостем из Горечавок, и неудивительно, что некоторым из нас пришлось ждать своей очереди. Но постепенно у меня возникло ощущение, что Лихнис изо всех сил старается избегать меня, уходит с собрания как раз тогда, когда я прихожу, уходит из-за утренних столиков, когда я осмеливаюсь сесть в пределах слышимости.
   Я сказала себе, что глупо было думать, что он выбрал меня для такого холодного отношения, когда я была всего лишь одной из сотен шаттерлингов Мимозы, которым еще предстояло поговорить с ним лично. Но это чувство не проходило. И когда я ощутила, что Лихнис иногда смотрит на меня, направляя взгляд, когда думал, что могу этого не заметить, мое замешательство только усилилось. Я не сделала ничего, что могло бы оскорбить его или кого-либо из его окружения, не так ли?
   История с цветами началась не сразу. Они появились примерно на сотую ночь, когда их поставили в простой белой вазе прямо перед моей комнатой в Совиной башне. Я рассматривала их без особого интереса. Это были луковичные цветы насыщенного темно-фиолетового цвета, которые казались почти черными, если только не вынести их на балкон.
   Я расспрашивала окружающих о том, кто мог оставить цветы и что они могли значить. Больше никто не получал подобной загадки. По прошествии нескольких дней, когда никто так и не откликнулся, я заставила себя выбросить цветы из головы. Шаттерлинги нередко обменивались дразнящими посланиями и подарками, а само место действия играло в странные игры со своими гостями.
   Пятьдесят или шестьдесят ночей спустя они появились снова. Предыдущие к этому времени уже завяли, но я воспользовалась возможностью, чтобы слетать на свой корабль, "Сарабанду", и проверить цветы на анализаторе, на случай, если что-то пропустила.
   Это были смертельно опасные цветы - паслен, или белладонна. Согласно кораблю, они были ядовиты, но только в романтическом, теоретическом смысле. Никто из нас не был бессмертен, но если бы нам суждено было умереть, то для этого потребовалось бы нечто большее, чем биохимический токсин. Оружие, сбой в работе стазиса, серьезная авария, связанная с неумолимой физикой материи и энергии. Но не что-то, созданное неумелой природой.
   Я все еще понятия не имела, что они означают.
   Где-то на двухсотый вечер цветы появились снова, и на этот раз, клянусь, я почти успела заметить фигуру, исчезающую за поворотом коридора. Это не мог быть Лихнис, сказала я себе. Но я видела человека примерно подходящего телосложения, одетого так же, как Лихнис, с такими же короткими кудряшками на голове.
   После этого я приставила глазок к своей двери. Это было незначительное нарушение правил поведения линии: "Мы не должны отслеживать или записывать что-либо, что происходит в общественном месте", но, учитывая тайну, я почувствовала, что имею право на такую вольность.
   Долгое время цветы так и не появлялись. Я подумала, не обескуражила ли своего молчаливого посетителя тем, что мельком взглянула на него. Но затем, примерно на триста двадцатую ночь, цветы снова появились. И на этот раз мой глазок засек Лихниса, когда он оставлял их.
   После этого я несколько раз ловила на себе его взгляд. Он знал, и я знала, что между нами что-то происходит. Но решила не выпытывать у него тайну. Не сейчас. Потому что в триста семидесятую ночь он не смог бы игнорировать меня. Это была ночь моего сплетения, и на эту ночь я неизбежно окажусь в центре внимания.
   Нравится Лихнису это или нет, но ему придется терпеть мое присутствие.
   - Полагаю, ты считаешь нас робкими, - сказала я.
   Он улыбнулся мне. Это был первый раз, когда мы смотрели друг на друга дольше, чем какое-то неловкое мгновение, прежде чем отвести взгляды.
   - Не знаю. Почему я должен так считать?
   - Линия Горечавки понесла потери. Сейчас вас не девятьсот девяносто девять, и с каждым циклом вас будет все меньше. Сколько именно вас всего?
   Он сделал вид, что не совсем помнит, хотя мне было трудно поверить, что это число не отпечаталось у него в мозгу. - О, думаю, примерно девятьсот семь. Девятьсот шесть, если предположить, что Чистец не вернется, потому что никто ничего не слышал о нем полмиллиона лет.
   - Это десятая часть твоей линии. Почти сотня твоих собратьев-шаттерлингов погибла.
   - Осмотр достопримечательностей - опасное занятие. Ты Шаула, не так ли?
   - Ты прекрасно знаешь мое имя.
   Он ухмыльнулся. - Раз ты так говоришь.
   Он отвечал мне резко, не задумываясь, как будто вкладывал долю серьезности, которой я не должна была достичь. Улыбался и подмигивал мне, но во всем этом было что-то фальшивое, какая-то скованность, которую он не мог полностью скрыть. Это было утро перед ночью, когда я должна была сплетать свои нити, и, хотя день был еще не мой, а Нунки, которая сплетала нити прошлой ночью, меня тоже поздравляли и ждали, по мере того как проходили часы, предвкушение начинало переходить на меня, и я уже чувствовала себя все более сосредоточенной на вещах, которых у меня не было с момента приезда. Сегодня ночью мои воспоминания просочатся в головы всех остальных в линии, и когда мы встанем завтра, именно мои переживания будут проанализированы, подвергнуты критике и воспеты. По крайней мере, в течение этих двух дней Лихнис был бы обязан выслушать меня и ответить на мои вопросы.
   Мы стояли на высоком балконе Свечной башни, под ногами у нас были теплые голубые плитки, в нос нам бил острый морской воздух.
   - Как это работает, Лихнис, когда многие из вас мертвы? Ваши встречи длятся меньше, чем наши?
   - Нет, впереди все равно тысяча ночей. Но, очевидно, есть промежутки, в которые нельзя вплести новые воспоминания. В такие ночи мы чтим память умерших. Аппаратура для создания нитей воспроизводит их предыдущие фрагменты или создает новые перестановки на основе старых воспоминаний. Иногда мы возвращаем умерших в виде физических образов, позволяя им ходить и разговаривать среди нас, как если бы они все еще были живы. Некоторые считают такое неприятным, но я не вижу вреда, если это помогает нам радоваться чьей-то хорошо прожитой жизни.
   - У нас нет такой проблемы, - сказала я.
   - Да, - осторожно ответил он, словно опасаясь обидеть. - У вас ее нет.
   - Кто-то сказал бы, что то, что мы зашли так далеко, не потеряв ни одного из нас, говорит о врожденном уклонении от приключений.
   Он пожал плечами. - Или, может быть, вы просто выбираете правильные приключения. В осторожности нет ничего постыдного, Шаула. Тебя отделили от одного человека, чтобы ты могла выйти и познать Вселенную, а не для того, чтобы найти новые способы умереть.
   - В таком случае ты не считаешь нас достойными презрения?
   - Меня бы здесь не было, я не приходил бы сюда, если бы так считал. Верно?
   Его ответ удовлетворил меня в этом отношении, потому что казался таким искренним. Только позже, когда я обдумывала наш разговор, пришла мысль, почему он говорил так, как будто был нашим гостем не один раз.
   Однако он был неправ. Это была наша двадцать вторая встреча, и Лихнис никогда раньше не присоединялся к нам.
   Так почему же он говорил так, как будто было иначе?
   Я чувствовала себя глупо. Мы общались, и это было слишком легко, слишком нормально, как будто между нами никогда не было какой-то необычной дистанции. И это было странно и тревожно само по себе.
   День еще не закончился, да и вечер еще не наступил, поэтому я знала, что у меня будет больше возможностей высказаться. Но я должна была подготовить все свои вопросы и не дать ему сбить себя с толку своей непринужденностью. Если ему что-то от меня было нужно, я, черт возьми, собиралась выяснить, что именно.
   Я была уверена, что цветы что-то значат, и где-то на задворках моего сознания маячила мысль о половинчатом ответе. Это было что-то о белладонне, какой-то едва запомнившийся факт или ассоциация. Однако на ум ничего не приходило, и по мере того, как утро переходило в полдень, я была в основном занята тем, что вносила последние изменения в свое сплетение. Конечно, у меня были сотни дней, чтобы отредактировать свои воспоминания, но по какой-то причине я всегда оттягивала приведение их в приемлемый вид. Можно было бы внести некоторые изменения в память в своей комнате в Совиной башне, но на борту моего корабля все еще оставались большие фрагменты неуплотненной памяти, и я знала, что быстрее и проще будет внести некоторые изменения с орбиты.
   Я поднялась по винтовой лестнице на крышу башни и переместилась на свой корабль. Несмотря на все прелести этого места, было приятно вернуться на свою территорию. Я прошла на мостик "Сарабанды" и уселась на свой трон, вызывая дисплеи и панели приборов. Мой взгляд скользнул по светящимся индикаторам. Я с облегчением отметила, что с кораблем все в порядке. Через шестьсот тридцать дней мы все покинем Тирс, и я задействую параметрический двигатель "Сарабанды", чтобы разогнать ее до скорости, близкой к скорости света. Я уже чувствовала, как мои мысли перескакивают на следующий цикл и на бесчисленные системы и миры, которые мне предстояло посетить.
   За "Сарабандой", видимой через широкий иллюминатор мостика, было по меньшей мере сто других кораблей, которые можно было разглядеть достаточно близко. Я рассматривала их самые разные формы и размеры, поражаясь разнообразию конструкций, принятых моими товарищами шаттерлингами. Единственное, что должно было объединять корабли, - это скорость и надежность. Также было несколько транспортных средств, принадлежащих нашим гостям, включая скромный "Лентяй" Лихниса, который казался крошечным по сравнению почти со всеми другими кораблями, вращающимися на орбите Тирса.
   Я порылась в памяти. Это не заняло много времени, но когда я закончила, что-то заставило меня остаться на мостике.
   - Корабль, - сказала я вслух. - Найди мне ссылки на белладонну.
   - Существует множество ссылок, - сообщила мне "Сарабанда". - Учитывая, что твоя текущая нейронная обработка данных является узким местом, тебе потребовалось бы восемнадцать тысяч лет, чтобы просмотреть их все. Хочешь применить поисковый фильтр?
   - Наверное, так было бы лучше. Сузить поиск до ссылок, имеющих прямое отношение к линиям или их Союзу. - Это было предчувствие, но что-то меня не давало покоя.
   - Очень хорошо. По-прежнему насчитывается более тысячи ста упоминаний. Но наиболее заметная запись относится к линии Горечавок.
   Я наклонилась вперед на своем троне. - Продолжай.
   - Протокол Белладонны - это мера реагирования на чрезвычайные ситуации, разработанная линией Горечавок для продления срока жизни линии в случае крайнего снижения численности в результате несчастного случая или враждебных действий.
   - Разъясняю. "Протокол Белладонны", или просто "Белладонна", - это согласованный набор действий для того, чтобы покинуть одно место проведения встречи и переместиться в другое. Заранее намеченная цель не требуется. Белладонна функционирует как алгоритм принятия решений, который определяет уникальный запасной вариант, учитывая применение простых критериев поиска и уклонения.
   По моему телу пробежала дрожь беспокойства. - Линия Горечавки запускала Белладонну?
   - Нет, Шаула. В этом никогда не было необходимости. Но протокол Белладонны был принят рядом других линий, включая линию Мимозы.
   - Мы так и сделали... - Но я оборвала себя, чтобы не выглядеть глупой. - Нет, конечно, нет. Я не знаю, вводили ли мы Белладонну. И мы, конечно, не испытывали предельного сокращения численности. Мы вообще не испытывали никакого сокращения.
   Мы слишком робкие для этого, - подумала я про себя. - Слишком робкие.
   Разве не так?
   Я поспешила обратно на Тирс. Лихнис нежился в лучах послеполуденного солнца на верхней галерее Свечной башни, само обаяние и скромность, отвечая на вопросы о возможностях своего корабля. - Да, за последние годы я приобрел пару оружейных безделушек, а кто этого не делал? Но нет, ничего исключительного, и уж точно никакого гомункулярного оружия. Космические сражения? Одно или парочка. В основном я стараюсь держаться от них подальше, но время от времени не удается избежать неприятностей. Однажды я разбил луну Аргула в выступе Терзет, но это было только для того, чтобы создать себе прикрытие. Когда я это делал, на Аргуле никого не было. По крайней мере, я так думаю. О, и тот раз, когда я столкнулся с флотом Одиннадцатого Заступника, недалеко от Сердоликовой бухты.
   - Лихнис, - сказала я, и его слушатели спокойно отнеслись к моему вмешательству, как и должны были отнестись в день моего выступления. - Не могли бы мы поговорить? Где-нибудь в более тихом месте, если возможно?
   - Во что бы то ни стало, Шаула. Только при условии, что ты не будешь выкладывать никаких спойлеров о своем грядущем сплетении.
   - Это не о моем сплетении.
   Он поднялся со стула, стряхивая хлебные крошки с одежды, рассеянно помахал своим поклонникам и присоединился ко мне, когда мы направились в затененный уголок галереи.
   - Что тебя беспокоит, Шаула? Нервы сдали в последнюю минуту?
   - Ты точно знаешь, что не давало мне покоя. - Я говорила тихо, без всякой угрозы, хотя ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем обхватить руками его тощее горло и выдавить из него правду. - Это игра, в которую ты играешь со мной, скорее, играешь надо мной.
   - Игра? - спросил он тихим, но сдержанным тоном.
   - Цветы. У меня было подозрение, что это ты, еще до того, как я поставила глазок, а потом не осталось никаких сомнений. Но ты все равно не смотрел мне в лицо. А сегодня утром притворялся, что даже не уверен, как меня зовут. Все эти легкие ответы и пренебрежительные улыбки, как будто в том, что ты делал, нет ничего странного. Но с меня хватит. Я хочу, чтобы у меня появилась ясность, прежде чем вложить свое сплетение в аппаратуру, и ты мне ее обеспечишь. Начни с некоторых ответов.
   - Ответов, - повторил он.
   - Насчет моего имени никогда не было никаких сомнений, не так ли?
   Он на мгновение отвел взгляд. Однако, когда снова посмотрел на меня, что-то изменилось в его лице. В нем было смирение, своего рода желанная капитуляция.
   - Да, в этом не было никаких сомнений. Из всех вас твое имя было единственным, которое я вряд ли смог бы забыть.
   - Ты говоришь так, будто мы уже встречались.
   - Мы встречались.
   Я покачала головой. - Не помню, чтобы я пересекалась с Горечавкой.
   - Это произошло не во время одной из наших экспедиций. Мы встретились здесь, на Тирсе.
   На этот раз я покачала головой более решительно. - Нет, это еще менее вероятно. Ты игнорировал меня с того момента, как я появилась. Я не могла подойти к тебе, а если и подходила, у тебя всегда находился какой-нибудь предлог, чтобы уйти куда-нибудь еще. Что делает эту историю с цветами еще более раздражающей, потому что если ты хотел поговорить со мной, то...
   - Да, - сказал он. - Всегда. И мы действительно встречались раньше, и это было на Тирсе. Я знаю, что ты собираешься сказать. Будто это невозможно, потому что линия Мимозы никогда раньше не появлялась на Тирсе, а этим башням не больше ста лет. Но это правда. Мы оба бывали здесь раньше.
   - Я не понимаю.
   - Это не в первый раз, - ответил Лихнис. Затем он опустил взгляд на узорчатые плитки пола, отливающие холодными оттенками индиго в приглушенном свете. - Этот день всегда наступает. Просто в этот раз все произошло немного раньше. Либо я стал менее осторожен с цветами, либо ты сохраняешь какие-то воспоминания об этом между циклами.
   - Что ты имеешь в виду? - Я протянула руку и коснулась его предплечья, не сильно, но достаточно, чтобы дать понять, что готова прекратить это издевательство посредством полуправды и загадок. - Знаешь, я спросила у своего корабля о цветах. "Сарабанда" рассказала мне о протоколе Белладонны. Знаю, что это было где-то в глубине моего сознания. Но кто бы стал беспокоиться о таких вещах, если мы не потеряли ни одного шаттерлинга? И почему ты оставляешь цветы, вместо того чтобы просто подойти с тем, чем тебе нужно поделиться?
   - Потому что ты заставила меня пообещать это, - сказал Лихнис. - Цветы были твоей идеей. Так сказать, проверка для себя. Ничего слишком очевидного, но и ничего слишком загадочного. Если ты уловила связь, так тому и быть. Если нет, то тебе придется пережить эту тысячу ночей в блаженном неведении.
   - Это была не моя идея. А блаженное неведение о чем?
   Я чувствовала, что это было нечто большее, чем он мог мне сказать. - О том. что стало с линией Мимозы?
   Он отвел меня на самую высокую смотровую площадку Часовой башни. Мы находились под куполообразным потолком, выкрашенным в пастельно-голубой цвет с золотыми звездами, с открытыми окнами, украшенными каменной резьбой. Я была удивлена, что здесь все было в полном распоряжении гостей. Мы могли наблюдать за другими шаттерлингами, расположившимися на галереях и променадах других башен, но в этот поздний послеполуденный час в башне было необычно тихо. Мы тоже помолчали несколько долгих мгновений. Лихнис одержал верх, но на данный момент он, казалось, не был уверен, что с этим делать.
   - Фекда молодчина, тебе не кажется, - сказала я, чтобы заполнить пустоту.
   - Ты сказала, что возвращалась на свой корабль.
   - Так и было. - Я кивнула на расписной потолок, на настоящее небо за ним. - Все это прекрасно видно с высоты птичьего полета, но нельзя по-настоящему оценить их, пока не окажешься на орбите. Время от времени я возвращаюсь туда, нужно это мне или нет. "Сарабанда" служила мне на протяжении десятков турне, и я чувствую себя отрезанной от нее, если слишком долго нахожусь в другом мире.
   - Понимаю это. Я так же отношусь к "Лентяю". Портулак говорит, что это шутка, но этот корабль был ко мне очень добр.
   - Портулак?
   Что-то изменилось в его лице. - Шаула, ты не возражаешь, если я тебе кое-что покажу? В этом месте применяются довольно жесткие фильтры восприятия, но я могу достаточно просто их снять, если ты дашь мне согласие.
   Я нахмурилась. - Фекда никогда ничего не говорила о фильтрах.
   - Она бы и не сказала. - Лихнис на мгновение закрыл глаза, посылая куда-то какую-то команду. - Позволь мне убрать этот потолок. Он вполне реален, потому что эти башни действительно выросли из морского дна, но мешает мне показать то, о чем я хочу рассказать. - Он поднял руку, и расписной потолок с золотыми звездами растворился в ярко-синем небе за ним. - А теперь позволь мне показать корабли, как будто сейчас ночь и их можно видеть на орбите. Я их немного увеличу, если ты не возражаешь.
   - Делай все, что тебе нужно.
   Корабли врывались в эту синеву, как сотни распускающихся цветов, во всех цветах и геометриях своих корпусов и полей. Они изгибались над головой неровной цепочкой, медленно скользя от одного горизонта к другому, кинжалы, клинья и сферы, блоки, цилиндры и ажурные решетки, больше похожие на морских драконов, чем на машины, и из сотни, которую я сейчас видела, должно было получиться еще девятьсот, а то и больше, спрятанных за поворотом мира. Это была такая простая и приятная настройка восприятия, что я удивилась, почему мне никогда не приходило в голову применить ее к себе.
   Потом Лихнис сказал: - Большинство из них ненастоящие.
   - Прошу прощения?
   - Основная часть этих кораблей не существует. Это фантомы, вызванные к жизни этим местом. Правда в том, что на орбите Тирса находится всего несколько настоящих кораблей.
   Один за другим разноцветные корабли исчезали с неба, открывая дыры в цепи. Процесс продолжался. Каждый десятый исчез, затем два из десяти, три из десяти...
   Я посмотрела на него, пытаясь понять его настроение. Его лицо было каменным, бесстрастным, как у хирурга, проводящего какое-то ужасное, мучительное лечение, чувствующего дискомфорт пациента, но знающего, что он должен продолжать.
   Теперь остался только один из десяти кораблей. Затем один из двадцати, один из тридцати...
   - Мой настоящий, - сказал он наконец. - И три корабля линии Мимозы. Ничего другого не было, включая все корабли, которые, как ты думала, принадлежали вашим гостям.
   - Тогда как они сюда попали?
   - Они не прибывали. Гостей, кроме меня, нет. Шаттерлинги других линий, кентавры, машинные люди - никто из них не пришел. Они были просто еще одной иллюзией этого места. - Он прижал руку к груди. - Я ваш единственный гость. Пришел сюда, потому что больше никто не мог этого вынести. Прихожу сюда дольше, чем ты думаешь. - И он поднял руку, разжал кулак и заставил один из кораблей увеличиться, пока тот не стал больше любой из лун Тирса.
   Это был разрушенный корабль. Я могла сказать, что когда-то это был корабль, но, должно быть, это было бесчисленные века назад. Теперь корпус представлял собой выпотрошенную скорлупу, открытую космосу, испещренную дырами, которые тянулись от одной стороны до другой. Он был безглазым и неприступным, как череп, с которого начисто содрали мясо, и дрейфовал по орбите под неестественным углом, давно отказавшись от управления ориентацией. Но, несмотря ни на что, я все равно узнала его очертания.
   "Сарабанда".
   Мой корабль.
   - Вы все погибли, - тихо сказал Лихнис. - Ты была не права, когда говорила, что вы робкие, Шаула. Все было совсем наоборот. Вы были слишком смелыми, слишком отважными, слишком склонными к приключениям. Линия Мимозы шла на риски, подвергнуться которым для всех остальных было слишком. Вы видели и совершали удивительные вещи. Но заплатили ужасную цену за свою смелость. Потери ударили по вам сильнее, чем по любой другой линии до вас, и ваша численность очень быстро уменьшилась. В конце концов, когда оставшиеся в живых члены вашей линии осознали серьезность вашего положения, вы ввели Белладонну. - Он сглотнул и провел языком по губам. - Но было уже слишком поздно. Несколько кораблей, прихрамывая, добрались до Тирса, вашего запасного варианта Белладонны. Но к тому времени все вы были мертвы, а корабли просто следовали автоматическому управлению. Половина этих кораблей с тех пор сгорела в плотных слоях атмосферы.
   - Нет, - заявила я. - Очевидно, не все мы.
   Но его кивок был мудрым, печальным и сочувственным. - Все вы. Осталось только это. Ваши корабли создали место действия и приступили к постановке Тысячи ночей. Но никого из вас не осталось, чтобы мечтать об этом. Ты спрашивала о линии Горечавки и о том, как мы чтим память наших павших? Я сказал тебе, что мы использовали имаго, позволяя нашим павшим снова ходить. У вас есть только имаго. Все девятьсот девяносто девять их созданы по образцам, хранящимся в вашем банке сплетений, из воспоминаний и записей оригинальных шаттерлингов Мимозы. Включая Шаулу, которая всегда была одной из лучших и умнейших среди вас.
   Я выдавила из себя пустой, недоверчивый смешок.
   - Ты хочешь сказать, что я мертва?
   - Я хочу сказать, что все вы мертвы. Вы мертвы гораздо дольше, чем один цикл. Все, что осталось, - это место действия. Оно поддерживает себя, терпеливо ждет на протяжении двухсот тысяч лет, а затем тысячу ночей преследует своими призраками.
   Я хотела отмахнуться от его рассказа, пожурить его за такую нелепую и отвратительную ложь, но теперь, когда он ее озвучил, обнаружила, что она перекликается с каким-то глубоким, печальным подозрением, которое я давно лелеяла в себе.
   - Как давно?
   Легкий ветерок трепал короткие тугие завитки его волос. - Ты действительно хочешь знать?
   - Я бы не стала спрашивать, если бы знала. - Но это была моя собственная ложь, и мы оба знали, что это неправда. Тем не менее, его нежелание было почти достаточным ответом само по себе
   - Вы привязаны к этой земле уже миллион двести пять тысяч лет. Это ваша седьмая встреча в этом месте, седьмой раз, когда вы прогуливаетесь по этим башням, но каждый раз вам снятся одни и те же мертвые сны.
   - И ты приходил посмотреть на нас.
   - Только последние пять циклов, включая этот. Я был на другом конце рукава Центр Скутума, когда у вас прошла первая встреча после того, как вы инициировали протокол Белладонны, и к тому времени, когда я узнал о вашей второй встрече, где не было никого, кроме ваших собственных имаго, было уже слишком поздно менять мои планы. Но я позаботился о том, чтобы присутствовать на следующей. - Его лицо, обрамленное золотистыми отблесками заходящего солнца, было повернуто в профиль, и я почувствовала, что ему трудно смотреть мне прямо в глаза. - Никто не хотел приходить, Шаула. Не потому, что они ненавидели линию Мимозы или завидовали каким-либо вашим достижениям, а потому, что вы растревожили их самые сокровенные страхи. То, что случилось с вами, ваши приключения и достижения, уже стало достоянием Союза. Никто не мог игнорировать это. И ни одна линия не хочет слишком глубоко задумываться о потерях, особенно о том, чем они всегда должны заканчиваться, если дать им достаточно времени.
   - Но жребий еще не выпал - для тебя.
   - Этот день настанет. - Наконец-то он снова повернулся ко мне, его лицо было одновременно и молодым, и старым, одновременно полным юмора и печали. - Я знаю это, Шаула. Но это не мешает мне наслаждаться путешествием, пока я в состоянии. Вселенная по-прежнему прекрасна. По-прежнему приятно быть живым, обладать разумом, памятью и пятью человеческими чувствами, чтобы впитывать все это. Истории, которыми я еще не поделился с тобой. Как я облетел Летящую звезду по гравитационной праще... - Он изобразил на губах одобрительную улыбку и покачал головой. - Полагаю, в следующий раз. Ты все еще будешь здесь, и этот мир тоже. Место действия восстановится само по себе и попутно сотрет все следы предшествующей встречи.
   - Включая мои воспоминания о беседах с тобой.
   - Так и должно быть. Возможно, что какие-то воспоминания сохранятся, но по большей части ты ничего из этого не вспомнишь.
   - Но я попрошу тебя передать сообщение, не так ли? Попрошу тебя оставить цветы у моей двери. И ты согласишься, и будешь добрым и послушным, и вернешься к нам, и в какой-нибудь другой вечер, через двести тысяч лет, плюс-минус несколько столетий, мы будем сидеть на этой же смотровой площадке и вести почти такой же разговор, и я не постарею ни на секунду, и ты станешь старше и печальнее, и я, во-первых, не пойму, почему. А потом ты покажешь мне корабли-призраки, и я вспомню, совсем немного, так, как всегда помнила, а потом начну расспрашивать тебя о следующей встрече, которая состоится еще через двести тысяч лет. Это случилось, не так ли?
   Лихнис кивнул. - Как ты думаешь, было бы лучше, если бы я никогда не приходил?
   - По крайней мере, у тебя хватило смелости встретиться с нами лицом к лицу. По крайней мере, ты не боялся напоминаний о смерти. И мы снова ожили в тебе. Другие линии не забудут нас, не так ли? И скажи мне, ты рассказывал что-то из наших историй другим Горечавкам в течение своей собственной тысячи ночей?
   - Я рассказывал, - сказал он, и в уголках его глаз появились морщинки от какого-то воспоминания. - И они поверили примерно половине из них. Но это была ваша вина, потому что у вас хватило смелости пожить немного. Мы могли бы многому научиться.
   - Просто не принимайте наши уроки слишком близко к сердцу.
   - У нас не хватило бы духу.
   Солнце уже почти село, и в воздухе повеяло прохладой. Скоро настанет время спускаться с Часовой башни, чтобы приготовиться к вечернему празднеству. Призраки танцуют с призраками, ведомые, как заводные марионетки.
   Призраки, которым снятся пустые сны других призраков, и которые думают, что они живы, в течение ночи. Имаго шаттерлинга, которая когда-то называла себя Шаулой, осмеливается мыслить осознанно, осмеливается верить, что она все еще жива.
   - Почему именно со мной, Лихнис? Почему из всех остальных ты считаешь нужным так поступить именно со мной?
   - Потому что ты уже наполовину знаешь это, - ответил он после некоторого колебания. - Я видел это в твоих глазах, Шаула. Что бы ни вводило в заблуждение других, это не ускользает от тебя. И ты знаешь, что ошибаешься. Ты действительно меняешься. Может, ты и не стареешь ни на секунду между двумя встречами, но я видел, как печаль в тебе все нарастала и нарастала. Ты чувствуешь это в каждом вздохе и с каждым разом забираешь цветы чуть раньше. И если бы я мог что-то с этим поделать, то...
   - Вот оно, - резко сказала я, пока у меня хватало смелости.
   Выражение его лица было серьезным, но понимающим. - Я снова принесу тебе цветы.
   - Нет. Только не цветы. Только не в следующий раз. - Я сглотнула, прежде чем заговорить, потому что знала, что, начав, мне будет трудно произнести эти слова. - Ты закончишь на этом, Лихнис. Я знаю, у тебя есть оружие. На орбите остались только обломки, и у них не было бы ни единого шанса против твоего собственного оружия. Ты разрушишь эти обломки, как разрушил луну Аргула, а когда закончишь, направишь то же оружие на эти башни. Превратишь их в лаву. Сбросишь их обратно в море, не оставив и следа. И превратишь машины в пепел, чтобы они никогда не смогли восстановить башни или нас самих. А потом покинешь Тирс и никогда не возвратишься в это место.
   Он долго смотрел на меня, его лицо было таким застывшим и похожим на маску, как будто его ударили по щекам.
   - Ты попросила меня прекратить линию.
   - Нет, - сказала я терпеливо. - Наша линия исчезла, и ты уже оказал нам честь. Мы все просим об одном одолжении. Все было не так, как оно должно было быть когда-нибудь. - Затем я потянулась к нему, положила руку ему на запястье, а затем скользнула пальцами вниз, пока не сжала его кисть своими пальцами. - Ты думаешь, вам не хватает смелости совершать великие поступки. Я не верю ни единому слову. И даже если бы вы это сделали, у вас есть шанс что-то с этим сделать. Будьте смелыми, мудрыми и самоотверженными. Мы мертвы. Мы мертвы уже миллион лет. Теперь позволь нам уснуть.
   - Шаула? - начал он.
   - Ты обдумаешь это, - сказала я. - Оценишь варианты, взвесишь все риски и возможности неудачи. И придешь к выводу и выберешь тот или иной курс. Но больше не будем говорить об этом. Если хочешь покончить с нами, то подождешь до конца тысячной ночи, но не дашь мне ни единого намека на разгадку.
   - Я не очень хорошо умею хранить секреты.
   - Тебе это не понадобится. Это моя работа, Лихнис. Моя ночь из ночей. Это означает, что у меня есть особое право корректировать и подавлять свои собственные воспоминания, чтобы моя работа имела оптимальный художественный эффект. И у меня все еще есть шанс стереть некоторые воспоминания, в том числе и весь этот разговор. Я не буду вспоминать фантомов или протокол Белладонны, или то, о чем я тебя только что попросила.
   - Моя линия не одобряла такого рода вещи.
   - Но вам все равно это сошло с рук. Это небольшое удаление, о котором вряд ли стоит беспокоиться. Никто никогда не заметит.
   - Но я знал бы, что у нас был этот разговор. И все еще думал бы о том, о чем ты меня попросила.
   - Это верно. Но если я не сильно ошибаюсь в тебе, ты будешь держать это знание при себе. Уверена, у нас будет много разговоров сейчас и до тысячной ночи. Но как бы сильно я на тебя ни давила, а я буду давить, потому что в твоих глазах тоже что-то будет, ты сдержишь свое слово. Если я спрошу тебя о цветах, или о других гостях, или о чем-то еще, ты посмотришь на меня непонимающе, и на этом все закончится. Рано или поздно я смогу убедиться, что ты действительно такой поверхностный, каким притворяешься.
   Лицо Лихниса напряглось. - Я сделаю все, что в моих силах. Ты уверена, что нет другого выхода?
   - Его не может быть. И ты это тоже знаешь. Думаю, ты выполнишь мое желание, когда хорошенько подумаешь. - Затем я отвернулась от него. - Я собираюсь вернуться в Совиную башню, чтобы стереть это воспоминание. Дай мне немного времени, а потом позови меня обратно в Часовую башню. Мы будем говорить, и я буду немного сбивчива, и, возможно, задам тебе странные вопросы. Но ты будешь мягко отводить их, а через некоторое время скажешь мне, что пора переходить к сплетению. И мы спустимся по лестнице, как будто ничего не изменилось.
   - Но все будет хорошо, - сказал Лихнис.
   - Ты это поймешь. А я - нет. Все, что тебе нужно будет сделать, это разыграть из себя великолепного кавалера. Улыбайся, танцуй, говори приятные слова и поздравляй меня с блестящим выступлением. Думаю, ты сможешь справиться с этой задачей, не так ли?
   - Наверное.
   - Я не сомневаюсь.
   Я оставила его и вернулась в свою комнату.
   Позже мы танцевали на скале Совиной башни. У меня было ощущение, что ранее между нами произошла какая-то неприятность, что-то мимолетное, туманное, что я не могла вспомнить, но это не могло быть слишком серьезным, потому что Лихнис был идеальным собеседником, внимательным и вежливым, щедрым на остроумие, похвалу и теплоту. Меня взволновало то, что я наконец нарушила молчание между нами; еще больше взволновало то, что Тысяче ночей еще так долго предстояло бежать под железными лапами Часовой башни, чтобы завершить свой обход.
   Я думала обо всех вечерах, которые ждут нас впереди, обо всех ярких событиях, о которых нам еще предстоит мечтать, обо всех чудесах и приключениях, которые еще только предстоят, и думала о том, как это чудесно - быть живой, быть существом, обладающим разумом, памятью и пятью человеческими чувствами, которыми можно испить все это в себе внутри.
  

РАЗНЫЕ МОРЯ

    
   В двенадцати часах хода от Вальпараисо Лилит увидела свое первое и единственное полярное сияние. С юга доносились сполохи пастельных тонов, похожие на лучи света от какого-то огромного молчаливого карнавала, проходящего за горизонтом.
   Неплохой способ закончить путешествие, - подумала Лилит, забираясь в свою койку на "Долорес".
   Она открыла планшет, чтобы отправить ответное сообщение сестре.
   Привет, Габриэла. Я почти закончила с этим делом. Все еще сожалею, что ты не приехала в Монтевидео вовремя, но - и не пойми меня неправильно - мне было не так плохо одной, как я думала. На корабле начинаешь чувствовать себя как дома, и через некоторое время привыкаешь к его звукам и настроению. Видишь много красивых вещей. Закаты, рассветы, летучих рыб, стаи дельфинов, мчащихся рядом с нами, и, конечно, сегодняшнее световое шоу. И здесь так тихо, слышен только плеск волн, шелест парусов, случайный гул, когда судно убирает парус или регулирует дифферент. Знаю, что прошло всего несколько недель, но, думаю, мне будет трудно спать на суше, особенно в таком оживленном и шумном городе, как Вальпараисо. Думаю, я узнаю это завтра. Впрочем, пробуду там недолго. Я оформлю документы в "Гладиусе", удостоверюсь, что деньги на моем счету, а затем забронирую билет на рейс Всетихоокеанского парусника. Разумеется, туристическим классом. Ты все еще думаешь, что сможешь встретиться со мной в Кито? Было бы неплохо увидеть дружелюбное лицо, прежде чем я отправлюсь под...
   Выскочившее окно заблокировало ее сообщение - что-то о прогнозе погоды для всего сектора. Лилит закрыла его, не читая. Она изучила метеорологические условия перед тем, как покинуть палубу, и отметила только ясное небо и спокойное море, ничего, что могло бы вызвать у нее какие-либо трудности до прибытия в порт. Ветра было как раз достаточно, чтобы помогать клиперу продвигаться вперед.
   Но позже той ночью, спустя много времени после того, как она закончила и отправила сообщение своей сестре, что-то разбудило ее. Ее первой мыслью было, что, как бы невероятно это ни казалось, они каким-то образом во что-то врезались. Но это был не совсем такой удар. Другой, но не менее зловещий.
   Больше похоже на дверь, внезапно захлопнувшуюся в пустом доме.
   Толчок напугал ее так сильно, что она ударилась лбом о карниз над койкой. К завтрашнему дню будет хороший синяк, - подумала она, потирая больное место. На ощупь оно было влажным. Может быть, она даже содрала кожу, пустила немного крови. Возможно, потребуется дезинфекция. Где-то на этом корабле должна быть аптечка. Впрочем, это могло подождать.
   Почему каюта накренилась?
   Она поднялась на палубу, размышляя - и страшась - возможности того, что у них могла быть пробоина, что клипер набирал воду. Но, осмотрев корпус, решила, что проблема кроется где-то в другом месте. Руль был сильно завален - она видела, что плунжеры привода выдвинуты до предела. С трудом... Ей пришлось на секунду задуматься. Даже спустя долгое время после того, как она выучила названия мачт, рей и парусов, бизань-мачт, кливеров и шкотов, глупые игры с левым и правым - или их морскими эквивалентами - все еще вводили ее в заблуждение. Правый борт. Вот и все. Резко поверните на правый борт, как если бы судно совершало резкий разворот вправо. Но такой инструкции не поступало, и в ночном расписании ничего не говорилось об изменении курса.
   Ладно, - подумала она. - По какой-то причине необходимо срочно изменить курс. Такое случается.
   Но дело было и не в этом.
   Паруса боролись с рулем, пытаясь удержать клипер на прежнем курсе. Вот почему он так сильно кренился, наклоняя палубу. Как хромая собака, волочащаяся по тротуару.
   Но паруса смогли решить только часть проблемы. Клипер все еще поворачивал, удаляясь от Вальпараисо в общем направлении...
   Лилит выругалась.
   Не очень хорошо. Совсем не хорошо.
   Полярное сияние закончилось. На юге совсем стемнело, над головой виднелась россыпь звезд, на западе - слабые признаки рассвета. На северо-востоке, куда она сейчас направлялась, в воде виднелся ряд прямоугольных черных фигур, таких неподвижных и тяжелых, что они могли бы сойти за части рифа.
   Лилит вернулась в каюту, нащупала микрофон и наушники, поморщившись, когда коснулась больного места на лбу. - "Гладиус", - сказала она. - Ответьте, "Гладиус".
   - "Гладиус Меркантайл", - последовал ответ. - Мы слышим вас, Лилит. Как ваши дела?
   - Мое положение таково... Я не совсем уверена. Думаю, что с кораблем что-то не так. Руль заклинило. Мы должны были бы держать прямой курс на Вальпараисо, держась подальше от прибрежного плота, но, похоже, направляемся прямо на него...
   Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы она почувствовала себя неуютно. - Подтверждаю, Лилит. У нас обновленная диагностика. Вы больше не можете управлять судном. Погодные условия на солнце, возможно, вызвали скачок напряжения в вашей шине электропитания.
   Она потрогала свою ссадину и, поморщившись, убрала прилипшую к ней прядь волос.
   - Какое событие?
   - Погодное явление на солнце. Говорят, крупнейшее за последние сто лет. Перебои с подачей электроэнергии из-за того, что сети не были защищены, сбои в работе систем связи и навигации, спутники отключены, космические аппараты повреждены, и так далее. Это еще не конец света, но потребуется день или два, чтобы все снова заработало.
   Взгляды Лилит подверглись медленной, пугающей корректировке, как на снимке крупным планом. Если не считать ссадины на лбу, ее проблема, очевидно, была небольшой и локальной по сравнению с этим лоскутным одеялом неудач.
   Усмехаясь - не от смеха, а от явного раздражения, - она оглядела длинную наклонную палубу, разглядывая мачты, лебедки, покрытые солью механизмы управления, грузовые люки и абсолютное отсутствие других людей. За палубой виднелся наклон горизонта и - теперь уже ближе, она могла поклясться в этом - мрачное присутствие прибрежной фермы-плота в Вальпараисо.
   - Это... предупреждение... должно быть, пришло после того, как я ушла спать, - Лилит с трудом сглотнула.
   - В любом случае, вы мало что могли бы сделать, кроме как переждать это время. "Долорес" - один из старейших клиперов флота, и у него нет всех последних примочек. Если у вас поврежден руль, управление парусами по умолчанию будет переведено в безопасное состояние. Возможно, вам придется подождать еще несколько часов, прежде чем мы сможем вызвать к вам ремонтную бригаду. Возможно, вас будет немного подташнивать на волнах, но, по крайней мере, вы ни во что не врежетесь.
   - Когда вы говорите "управление парусами"...
   - При обнаружении неисправности паруса сворачиваются автоматически. Вам не нужно беспокоиться об этом.
   - Это не так, - ответила Лилит. Она проверила еще раз, просто чтобы убедиться, что ее собственные глаза не обманывают. - Все паруса на месте. Марсели, брамсели, бом-брамсели, стаксели. Ничего не свернуто. Если не считать наклона палубы и заклинивания руля, мы по-прежнему плывем во весь опор. И мне кажется, что несемся прямо на плот.
   Теперь голос из встревоженного, но дружелюбного превратился в слегка обеспокоенный и пытающийся это скрыть.
   - Вы говорите, все паруса по-прежнему подняты?
   - Я ничего не выдумываю, "Гладиус". Мы идем на всех парусах.
   Наступила тишина.
   - Минутку, Лилит.
   Мгновение тянулось минуту, затем две, затем третью, пока тот, кто был на другом конце провода, консультировался с кем-то, кто, как она догадалась, должен был консультироваться с кем-то еще, все выше и выше по цепочке. Это было не совсем приятно - внезапно ощутить, что на нее обращают внимание люди, для которых она раньше ничего не значила, просто анонимная сотрудница по контракту, выполняющая обязанности по присмотру в одиночном рейсе.
   - Эм, Лилит?
   - Привет.
   - Мы подтверждаем вашу ситуацию. У вас каскадный сбой на всех уровнях системы управления парусами. Их невозможно свернуть без исправления. Мы также подтверждаем вашу текущую траекторию.
   - Так, - вежливо, - вы хотите сказать, что я в полной заднице?
   - Мы координируем ответные действия, Лилит. Если сможем восстановить контроль над рулем, то, по крайней мере, вы сможете управлять.
   - Хорошо. Вам лучше вызвать сюда ремонтную бригаду быстрее, чем планировалось.
   - Боюсь, мы никак не сможем доставить к вам кого-нибудь вовремя - не в таком напряженном состоянии, как сейчас. Но у нас есть кое-что получше.
  
   Она сняла с багажной полки ярко-желтый пластиковый чемодан, затем опустила его на пол салона в горизонтальном положении, чтобы можно было снять фольгу с защитных пломб и открыть крышку.
   Держась за поручень, отступила назад.
   Прокси-робот дернулся и начал извлекаться из своей пенопластовой оболочки в футляре, сгибаясь и удлиняясь, как хитроумная головоломка. Он вышел из футляра, выпрямившись во весь рост. По своим размерам и пропорциям это был взрослый гуманоид, с двумя ногами, двумя руками, туловищем и пустой изогнутой маской вместо лица.
   Маска светилась голубым, а на ней был изображен кувыркающийся таймер для варки яиц. - Пожалуйста, приготовьтесь, - сказало прокси. - Глобальное рабочее пространство устанавливает канал телеприсутствия с этой единицей.
   Она стояла рядом. Синяя маска посветлела, приобретя телесный оттенок. Появилось лицо молодой женщины, искаженное, как будто она прижалась носом к стеклу.
   - Привет, - сказала представительница высоким, бодрым голосом. - Я Кайлин. Мне сказали, что у вас что-то не так с яхтой?
   - Это клипер, а не яхта.
   - Виновата. Пришла работа, и я подумала, что могу предложить цену, не вникая в детали. Я не в настроении придираться. Вы из команды?
   - Я и есть команда, - сказала Лилит. - Назначена смотрителем. "Долорес" в основном управляет сама.
   - Кайлин Халецки. - Прокси вытянуло руку, сложив пальцы в идеально человеческую форму. - А вы...?
   - Лилит Морисетт. - Проигнорировав приглашение, она повернулась, чтобы выйти из салона, где открывала чемодан. Прикинула, что молодой женщине, управляющей прокси, было двадцать, самое большее двадцать один год. Думая: избалованный ребенок, каникулы, папочка, наверное, помешана на нейронной сети. Оглянулась: - Как много они вам рассказывают?
   - Получаю последние новости с брифинга. Похоже, от электромагнитного излучения у вас грохнулась шина электропитания. Прошлой ночью была жуткая авроральная буря. Однажды я видела сильную над Кагосимой, но... - Прокси последовало за ней по крутой лестнице, похожей на трап, на палубу, покрытую ковровым покрытием. Затем огляделось, вертя головой. - Эй, это отличный корабль. Больше, чем я думала. Паруса и все такое. Как, вы сказали, его звали?
   - "Долорес". - Лилит окинула взглядом угол наклона палубы, состояние моря, далекий, но уже вырисовывающийся силуэт плота. - Это киберклипер фирмы "Гладиус Меркантайл".
   - Перевозит что - лодка, полная тупоголовых туристов?
   - Нет, единственный тупоголовый турист - это я. - Лилит на несколько секунд задумалась над этим замечанием. - Это грузовой рейс. Товары высокой стоимости, но небольших объемов.
   - Кто, черт возьми, отправляет грузы на парусных судах?
   - Экономика в действии. Для всего, что не является скоропортящимся, что не проходит через конвейер и что нельзя изготовить или напечатать на месте, - это самый дешевый способ.
   - И что же мы будем перевозить сегодня, мой капитан?
   Лилит изучила декларацию, хотя сами товары были упакованы в коробки. - Изделия ручной работы. Высококачественные изделия ручной работы. Красивые ткани. Керамика, вино, масла, ковры.
   - Есть какие-нибудь старинные часы?
   Лилит снова покосилась на прокси. - Что?
   - Ничего, просто как-то раз я прочитала статью во время простоя.
   - У вас бывают простои? Вам повезло.
   Они прошли на корму и посмотрели на модуль управления размером с обувную коробку, расположенный в десяти метрах над тонким углепластиковым брусом бизань-мачты. Сейчас модуль не искрил, но был заметно обожжен. - Хорошо, - сказала Кайлин с сомнением в голосе. - Это наша цель. Исправьте модуль и получите руль обратно. Даже если паруса не встанут на место, по крайней мере, у вас будет хоть какой-то контроль.
   - И что именно требуется для его исправления?
   - Ничего сложного. Что-то в этой коробке испортилось и нуждается в замене. Загвоздка в том, что одной из нас придется повозиться и поменять это.
   - Вы - та, кого можно заменить.
   - Верно, но есть еще одна загвоздка. Как только руль вернется на место, он по умолчанию займет нейтральное положение, что изменит весь баланс лодки... корабля... клипера.
   - "Долорес" справится с этим.
   - Судя по этому, недостаточно быстро. Ситуация выходит за рамки обычного контроля. Но я могу управлять парусами вручную - начать разворачивать их непосредственно перед тем, как вы произведете замену. Все пройдет гладко, если мы правильно рассчитаем время.
   - Почему бы мне не заняться парусом? - спросила Лилит.
   Кайлин заставила прокси по-человечески пожать плечами. - Я не эксперт, но это три комплекта больших надутых парусов, которые нужно будет регулировать одновременно. Сколько парусов на каждой из этих мачт?
   - И вы думаете, что у вас есть все, что нужно?
   - В этом нет необходимости. Они устанавливают необходимые процедуры прямо на прокси. Все, что мне нужно делать, это находиться на пульте управления и координировать с вами действия. - Прокси огляделось. - Итак, это будет острый конец или тупой?
    
   Они направились в отсек запасных частей, где Кайлин нашла ту деталь, которую Лилит должна была вставить в блок управления. Это была похожая на предохранитель штука размером с большой палец, с электрическими контактами на обоих концах. - Какая-то дурацкая шутка - поднять эту штуку на десять метров в воздух, но, думаю, у них были на то свои причины. Я видела и более серьезные конструктивные недостатки космических аппаратов. Вот, возьмите две, на случай, если что-то перепутаете.
   - Я ничего не перепутаю.
   Но Лилит все равно взяла две, на всякий случай разложив их по разным карманам. Она достала пару изолирующих перчаток. Затем нашла страховочную обвязку и надела ее, еще раз проверив, все ли карабины и тросы в порядке, прежде чем расположиться у основания бизань-мачты. Она подняла глаза, заставляя себя думать только о том, что нужно сделать в модуле, а не о высоте, на которую ей нужно подняться, или о том, что мачта все сильнее наклоняется. Это не так уж высоко, сказала она себе.
   - Эти - черные штуки... - спросила Кайлин, поворачивая лицо к морю.
   - Старые суперавианосцы. Сотни их соединены вместе и превращены в плавучие фермы. Трюмы служат резервуарами для протеина. В основном это большая масса тупого металла, на которую мы не хотим наткнуться.
   - Мне кажется, я видела это из космоса. Или, может быть, то был какой-то другой. Слишком много береговых линий, чтобы упомнить.
   - Вы были в космосе, не так ли?
   - Раз или два.
   - Молодчина. - Ответ Лилит был пронизан сарказмом. - Может, продолжим, вместо того чтобы сыпать намеками о том, как мы много путешествовали?
   - Я так понимаю, вы еще не летали в космос?
   - Нет, - сказала Лилит.
   На мачте по всей высоте были страховочные крепления через каждые пару метров. На обвязке было два карабина, так что ее никогда не нужно было полностью отцеплять. С обеих сторон мачты также выступали чередующиеся по мере подъема поручни, которые служили подставками для ног, как только она поднималась с палубы.
   Прокси стояло у тумбы управления парусами, глядя вверх, когда Лилит пристегнулась и начала подъем. Рука на поручне, рука на следующем поручне, ноги на опорах с покрытием. Она поднялась с палубы, стараясь не обращать внимания на то, что у нее сводит живот, а мышцы бедер уже превратились в желе. Потянулась, чтобы закрепить страховочный трос, поднялась на одну ступеньку выше, а затем отстегнула второй трос. Все еще безопасно. Но было удивительно, как далеко внизу уже просматривалась палуба. Как далеко внизу и как узко, словно по мишени, было бы легко промахнуться.
   - У вас все хорошо получается, - сказало прокси.
   - Я знаю, что делаю, - ответила Лилит, стиснув зубы. Но ей нужно было как-то отвлечься, чтобы избавиться от головокружения. - Почему вы спросили меня о сумасшедших часах?
   - О, из-за той статьи. Я прочитала ее, должно быть, лет десять назад. О каком-то корабле, затонувшем в Средиземном море.
   - Десять лет назад? - спросила Лилит, гадая, какого же возраста должна была быть Кайлин, если столько лет назад она была в "простое". Простой подразумевал работу, а работа подразумевала опыт... Возраст, насколько она знала.
   - Не на корабле, нет. Это было тысячи лет назад. Море цвета темного вина и все такое. То, что водолазы нашли на нем, когда спускались на дно. Какие-то старые часы, компьютер, наполовину превратившийся в камень, - вот что было главным, но также кувшины с маслом, вином и веревка. Керамика. Много керамики. Прямо как сейчас. Вы когда-нибудь плавали в Средиземном море?
   - Это не то, чем я занимаюсь, - сказала Лилит. - Я просто присматриваю за "Долорес" в этой поездке. Как только мы приедем в Вальпараисо, у меня закончится контракт.
   - Жаль. По-моему, это классный концерт.
   - Это не "концерт", - сказала Лилит, подавляя чувство вины, которое она почувствовала, вспомнив свое письмо Габриэле. - Никто не делает это ради забавы. Я не могу участвовать в торгах за вакансии в Глобальном рабочем пространстве, как это только что сделали вы. Я не участвую в торгах. Я беру те крохи, которые мне предлагают, и это была одна из них.
   - Почему вы не участвуете в торгах?
   - Не все в этом мире идеальны. - Но, чувствуя, что должна дать Кайлин хоть какие-то разъяснения, она продолжила: - У меня церебральный паралич. В достаточно легкой степени, чтобы вы не заметили, в большинстве случаев просто некоторая нечеткость в управлении движениями и координации. Достаточно, чтобы запутаться, но не настолько, чтобы мне не приходилось самой оплачивать свой путь в этом мире. - И добавила вполголоса: - Не думаю, что вы об этом знаете.
   - От того, что у вас в голове, есть лекарство, верно?
   - Лекарства есть от всего, если иметь достаточно глубокие карманы. - Желая поскорее покончить с этим, Лилит ухватилась за что-то повыше, чем было нужно. И поскользнулась. Страховочный трос поймал ее прежде, чем она упала более чем на метр, но толчок все равно был достаточно сильным, чтобы она пошатнулась. Переводя дыхание и дрожа всем телом, она прижалась к мачте.
   - С вами все в порядке?
   Лилит не сводила глаз с модуля управления, который все еще находился в нескольких метрах над ее теперешним положением.
   Она заставила себя дышать в каком-то подобии нормального ритма.
   - Да.
   Отбросив все остальные мысли, отказываясь думать о том, что может упасть или утонуть, она завершила подъем к модулю управления. До него все еще было далеко, но поперечный рей бизань-мачты был совсем рядом, и у нее не было желания подниматься еще выше.
   Пальцами в перчатках она открыла защищенный от непогоды лючок на корпусе модуля размером с обувную коробку. Внутри была масса электроники с явными признаками повреждения от перегрева вокруг блока, который она должна была заменить.
   - Вы готовы? - позвала Кайлин.
   Лилит что-то проворчала в ответ.
   - Занимайтесь своими делами.
   - Начинаю убирать паруса. По моей команде произведите замену.
   На палубе внизу загудели сервоприводы, а лебедки стали попеременно натягивать и ослаблять тросы управления парусами. Над Лилит паруса начали двигаться, трепеща на ветру, из-за изменения силы наклона палубы и мачт ей стало еще хуже, чем было раньше.
   - Сейчас, - сказала Кайлин.
   Лилит обхватила пальцами своей изолирующей перчатки взорвавшийся элемент и вытащила его из керамического гнезда. Для этого не требовалось тонкое управление моторикой. Предмет отлетел в сторону и исчез из поля ее зрения. Теперь ей пришлось держаться еще крепче, так как собственная тяжесть хотела оторвать ее от мачты. Она потянулась за запасным элементом, крепко ухватилась за него, не желая возвращаться за вторым, и потянулась, чтобы закрепить его в модуле управления. Контактные зажимы были плотно сжаты. Кряхтя от напряжения и растяжки, она надавила изо всех сил. С громким лязгом элемент встал на место. Мигание огоньков сразу же показало, что в коробке происходит что-то новое.
   Она крикнула вниз: - Деталь внутри!
   Через полсекунды она почувствовала, как руль вернулся в нейтральное положение. По всей гибкой конструкции клипера прошел толчок. Корабль, казалось, извивался, как угорь, по корпусу пробегала дрожь, мачта дрожала от резкого изменения нагрузки.
   Паруса все еще двигались, пытаясь компенсировать действие руля, но недостаточно быстро. Мачта теперь наклонялась в другую сторону, и Лилит, как муравей, цеплялась за нее, как за стрелку часов, пока они показывали полдень. До этого мачта нависала над ней, затем на мгновение приняла вертикальное положение, а теперь постепенно отклонялась от зенита. Взгромоздившись на вершину этой уплощающейся скалы, Лилит должна была бы чувствовать себя менее уязвимой, но при виде этого вздымающегося морского берега у нее внутри все сжалось в новый узел.
   - Держитесь, - крикнула Кайлин. - Я исправляю!
   Как будто в ее голове была какая-то мысль, но она не сдавалась. Мачта отклонилась от вертикали более чем на сорок пять градусов, неумолимо наклоняясь к горизонтали. Брызги хлестали ее. Волны быстро набегали, окрашиваясь в розовый цвет, когда полосы рассвета окаймляли восточный горизонт. Она почти могла дотянуться до моря.
   Но наклон достиг предела и застопорился. Лилит ждала, устремив взгляд на горизонт, едва осмеливаясь дышать. Мачта начала давить снизу вверх. Медленно, величественно клипер начал выравниваться. Что-то расслабилось в "Долорес", скованность исчезла. Лилит стояла совершенно неподвижно, чувствуя себя привязанной к какому-то живому животному, которое избавлялось от хромоты, разминало конечности и мышцы, готовясь к бегу. От одного вздоха к другому клипер заново открывал себя, соединяясь с ветром, рассекая море.
   Лилит спустилась с бизань-мачты, широко расставив ноги на грохочущей палубе. Гребни волн отбивали резкую быструю дробь о корпус. Паруса с грохотом натянулись. Такелаж запел свою собственную песню. Кайлин как раз отошла от тумбы управления парусом, разведя руки в стороны с какой-то настороженностью, словно фокусница, удивленная тем, что трюк удался на славу.
   - У вас получилось, - сказала Кайлин.
   Лилит рассмеялась, радуясь внезапному снятию напряжения. - Думаю, я так и сделала. Мы так и сделали.
    
   - Вы знаете этот корабль, - сказала Кайлин. - Теперь с ним все будет в порядке?
   - Думаю, да. - Лилит посмотрела на нос. - Сейчас он огибает плот, как и было задумано. Он доставит нас в порт. - Она кивнула другой женщине, чувствуя себя более милосердной к ней сейчас, когда они были в безопасности. - Вам пришлось быстро управляться с этими парусами. Это все было автоматически?
   - Нет, - сказала Кайлин, запыхавшись. - Мы немного отклонились от сценария. Пришлось... импровизировать.
   - Вы все сделали правильно. Думаю, даже лучше, чем в порядке.
   - Как я уже сказала, это не так уж и непривычно. Лебедки... такелаж. - Она помолчала, слегка кашлянув. - Разные корабли, разные моря.
   - И погода тоже отличается. - Лилит внимательно посмотрела на другую женщину, на ее лицо, скрытое маской прокси, и увидела в нем что-то, чего она раньше не замечала или чего там не было. Напряжение, усталость, пот на лбу и покраснение в глазах. - С вами все в порядке, Кайлин? Вы говорите так, словно вам нужно присесть, перевести дыхание. Не виню вас, там было напряженно. Или они собираются перевести вас на другой контракт в любую минуту?
   - Нет... это мое последнее выступление на сегодня. - Дыхание Кайлин стало таким тяжелым, как будто она бежала в гору. - Я попросила их пока не подключать канал телеприсутствия. Они... согласились. - Она закашлялась и превратила кашель в отрывистый смех. - Подумаешь. Действительно, чертовски великодушно с их стороны.
   Лилит кивнула. До сих пор ей не требовалось прокси, и она полагала, что оно само уберется в коробку, как только связь будет отключена, и до следующей активации станет просто сложенной кучей металлических деталей.
   - Я рада, что вы согласились на это.
   Лицо смотрело на нее. - В самом деле?
   - Знаю, что я не такая, как все. Но так и есть, и иногда это заставляет меня чувствовать себя гражданкой второго сорта. Может быть, третьего. Когда вы вошли... такая нетерпеливая... - Лилит опустила взгляд на свои руки, избегая взгляда собеседницы. - У меня не может быть того, что есть у вас. Еще нет. Не раньше, чем я заработаю достаточно, чтобы починить голову, а как только это будет сделано, мне придется начинать все сначала, копить на сетку. В Вальпараисо я собиралась сэкономить и отправиться на север. Найти какую-нибудь дешевую клинику в Кито. А потом, когда заработаю сетку, покатаюсь на ней. Вверх и вниз.
   - Вы бы преуспели в космосе. Но здесь, наверху, не все так радужно. - Она кашлянула и захрипела. - Просто, чтобы вы знали.
   - Мне не нужно это повторять, Кайлин. - Небольшая часть ее негодования вспыхнула с новой силой. - Здесь тоже не все розы.
   - Не возражаете, если мы немного посидим и полюбуемся огнями?
   - Вам решать.
   Они отошли к краю палубы и уселись бок о бок, свесив ноги с перил, - теплая женщина и робот-прокси.
   - Кое-что, вам, вероятно, следует знать, - сказала Кайлин в конце концов. - Я умираю здесь. - Она снова зашлась кашлем, похожим сразу на хрип и на смех. - Я не имею в виду это метафорически. Мы сильно пострадали из-за этой солнечной погоды. Мы шли грузовым рейсом, совершали круговой облет вокруг Земли, выходя на курс к Венере. Сухогруз дальнего действия "Улисс".
   - Вы имеете в виду... вы в космосе?
   - Я же говорила вам, что была там раз или два, не так ли? Полагаю, это было небольшое преуменьшение. В любом случае, мы влипли. В отличие от вас, у нас было множество резервных систем. Нам все равно не повезло. Сгорело что-то одно, потом другое - и так до конца. Рулевое управление, система жизнеобеспечения - все отключено напрочь. - Она замолчала, тяжело дыша, но Лилит ничего не сказала, ожидая, пока другая женщина восстановит дыхание. - Небольшая авария при обычных обстоятельствах, например, у вас заклинило руль. Пришлите спасательный буксир, чего бы это ни стоило. Но на этот раз они не смогут нам помочь. Слишком много других достойных дел, а свободных рук не хватает. - Она вздохнула, что-то среднее между усталостью и смирением. - И это прекрасно, я знала, что к чему. И мне не на что жаловаться. Я повидала кое-что интересное, Лилит. Кое-какие величественные старинные достопримечательности. Я ступала на Марс. Я имею в виду, действительно побывала на Марсе, а не только понарошку. Видела кольца Сатурна так близко, что, казалось, могла бы собрать их в пригоршню сказочного блеска. Протаранила кораблем прямо сквозь вулкан на Ио. Плавала в морях Европы. В этот раз попала в ловушку, но ощущения были те же, что и там. И все хорошо. Это того стоило. Я не собираюсь жаловаться и ныть из-за того, что сегодня выпал мой жребий.
   Помолчав, Лилит спросила: - Вы серьезно?
   - Никогда еще я не была так серьезна, мой капитан. Мы сейчас дышим резервным воздухом, и он на исходе. Кончики пальцев уже синеют. Самое удивительное, что связь все это время оставалась работоспособной, так что мы могли разговаривать с кем угодно. Послания домой, теплые прощания. Некоторые из нас...что ж, у них есть свой способ справляться с этим. Не могу сказать, что я их осуждаю. Но я прикинула, шесть часов... может, и меньше... в пределах досягаемости телеприсутствия... почему бы не сделать что-нибудь хорошее, что-нибудь полезное?
   - Вам что, нечего отправить?
   - Не совсем, - ответила Кайлин. - Я всегда была одиночкой. На этом корабле мои друзья. Что касается семейных уз...
   Небо уже бледнело, с каждой минутой меняя оттенок с темно-синего на полупрозрачно-розовый, огни на мысе над Вальпараисо загорались аккуратными полосами, когда электричество вернулось в целые районы города. Цивилизация пробивает себе дорогу из тьмы. Дома, люди, семьи, друзья и возлюбленные, запахи кухни, теплый хлеб, жареный кофе, напряженные планы на следующий день.
   - Почему я? - спросила Лилит.
   - Я просмотрела кучу вакансий. Мне нужно было что-то, что соответствовало бы моим навыкам. - Она захрипела, закашлялась. - А также что-то, что не заняло бы весь день. Увидела, что в списке появилось ваше затруднительное положение, и подумала... почему бы и нет?
   - Вы никогда не говорили.
   - Я решила, что ваш штурвал важнее. - Прокси подняло руку и положило ее на запястье Лилит. - Смотрите, мы сделали это. Вытащили вас из беды. Спасли вашу шкуру и, возможно, этот корабль тоже. Это хороший результат для нас обеих.
   Лилит наблюдала, как в другом районе города замигали огни. - Они наводят порядок. Неужели не могут что-нибудь сделать прямо сейчас?
   - Ни за что. Поверьте мне, мы рассмотрели все варианты. Но мы и так слишком торопимся. - Рука переместилась на пальцы Лилит. - Вы серьезно насчет того, чтобы начать все сначала?
   Я была такой, - подумала Лилит.
   - Тогда действуйте. Поезжайте в Кито. Приведите в порядок свои мысли. Займитесь собой. Это не больно, и вы всегда можете изменить ситуацию, если вам это не нравится. Но я думаю, вам придется. - Рука мягко сжала ее. - Земля не так уж плоха. Такой вид, как отсюда, морской воздух, ясное утро, город впереди? Я бы согласилась. Но там есть еще много интересного.
   - Я верю вам, - сказала Лилит. - И сделаю это. По крайней мере, попытаюсь. Думаю, мне полагается премия за то, что я не потеряла этот груз, и когда мы... - Она замолчала, почувствовав - возможно, подсознательно - некоторую перемену в поведении прокси. - Кайлин?
   Лицо повернулось к ней - снова голубое, и за изогнутой маской не было ничего от Кайлин. -Пожалуйста, приготовьтесь, - произнес неживой голос. - Глобальное рабочее пространство приостановило связь с этим устройством из-за задержки тактильных ощущений. Мы пытаемся найти более эффективный маршрут.
   - Не беспокойтесь, - тихо сказала Лилит. - Она слишком далеко.
   Или пропала, - предположила она. - Не хватает воздуха, или она потеряла сознание, или связь прервалась, потому что на "Улиссе" она наконец-то вышла из строя, как и другие системы.
   Затем, обращаясь не только к себе, но и к морю, небу и огням Вальпараисо: - Спасибо вам, Кайлин. Я не забуду.
   Что-то поднималось над мысом, медленно и плавно, казалось, что оно движется по своей собственной невидимой траектории. По мере подъема оно светлело. Она наблюдала за восходящей звездой, размышляя о вероятности того, что это мог быть корабль Кайлин, внутрисистемный сухогруз дальнего действия "Улисс", огибающий Землю на пути к Венере. Было бы приятно думать, что так оно и есть, по крайней мере, поэтично, но Лилит знала, что это не так.
   Тем не менее, она проследила за искрой к зениту и дальше, пока та без особой помпы не упала в тень Земли и не исчезла.
  

НА ВЕКА

     
   Я совершила ужасный и прекрасный поступок.
   Полагаю, я уже имела его в виду, когда пришло последнее обновление. Не то чтобы была близка к тому, чтобы озвучить такую возможность самой себе. Если бы я была честной по отношению к своим намерениям, то вполне могла бы потребовать немедленного помещения в стазис.
   Оглядываясь назад, можно сказать, что это было бы правильное решение. И, возможно, сейчас мы были бы на пути домой, к благодарной тысяче миров. К тому времени, как мы вернулись бы, наш дом рухнул бы в море. Но всегда можно было построить новый, чуть дальше от мыса.
   Позвольте мне рассказать вам кое-что о себе, пока еще есть время. Эти слова записываются. Пока я говорю, робот-ремонтник моего скафандра, размером с мышь, гравирует их на внешней броне скафандра. Изолированный в этой пещере, скафандр должен быть защищен от наихудшего воздействия космических лучей и микрочастиц. Не стану, однако, гадать, останутся ли надписи разборчивыми, или вы в некотором смысле уже прочитали их. Этого уже было предостаточно, и я немного выгорела внутри. Глубокое будущее, миллиарды лет - абсолютная тщетность любого действия, любого поступка, длящегося хоть малую толику вечности, - этого достаточно, чтобы сжать душу. Вашка могла бы справиться с такими вещами, но я сделана из менее прочного материала.
   Я - да что тут говорить, была - человеком, женщиной по имени Найса. Родилась на Пеллюсиде, планете Содружества. После счастливого детства мечтала стать танцовщицей или хореографом. Однако в подростковом возрасте проявила поразительные способности к физике. Немногие люди обладают подходящей ментальной структурой, чтобы полностью разобраться в обмене импульсами, но я быстро и интуитивно схватывала неуловимые основы. Мне скоро дали понять, что у меня есть долг, обязательство перед Содружеством. Меня горячо призывали изучать физику двигателей, и я, как и следовало, подчинилась.
   По правде говоря, это было несложное решение. Я была бы одной из тысяч танцовщиц, борющихся за признание. Но как физик я уже была уникальным, ярко горящим талантом.
   Именно в академии я попала в поле зрения Вашки и, в конце концов, влюбилась. Как и я, она была вырвана из безвестности благодаря своему таланту. Однако талант Вашки заключался не в чем ином, как в механике космических путешествий. Ее привлекала величайшая и древнейшая из физических дисциплин: изучение происхождения, структуры и предназначения нашей Вселенной. Этот проект, вся эта миссия, спонсируемая экономиками сотен планет в десятках солнечных систем, была ее детищем.
   Я думаю о Вашке сейчас, когда ее ненависть ко мне достигла своего апогея. Мы были в конференц-зале "Скульптора", все двенадцать членов оживленной команды, и обсуждали результаты последнего сеанса связи. Видимые сквозь защищающее от излучения прозрачное стекло оптические импульсы пульсара пять раз в секунду высвечивали сверкающую поверхность Гальки. Каждый импульс уменьшал угловой момент вращения пульсара. Через десять миллиардов лет этот маленький, размером с город, сгусток вырожденной материи вообще исчерпал бы свою способность выдавать импульсы. Но он по-прежнему был бы здесь, в виде нейтронной звезды с мягким излучением. И через сто миллиардов лет все было бы примерно так же.
   - Вопрос не в том, сделаем ли мы это, - сказала Вашка, глядя на каждую из нас по очереди своим особенным стальным взглядом. - У нас нет выбора. Это то, ради чего нас послали сюда; то, в чем от нас зависит все Содружество. Если мы сейчас повернем назад, то с таким же успехом могли бы и не беспокоиться.
   - Даже с учетом поступившего новейшего обновления, - осторожно заметила капитан Ройзел, - большинство цепочек символов не нуждаются в существенной модификации. Будет несколько ошибок, несколько неверных утверждений. Но общая картина кардинально не изменится. - Ройзел говорила с невозмутимостью судьи, не принимая никаких обязательств перед какой-либо одной стороной, пока не выслушала все аргументы и не получила время их взвесить.
   - Если мы сознательно оставим ошибки в гравюрах на Гальке, - ответила Вашка, - то нанесем больше вреда, чем если бы вообще не начинали.
   Я кашлянула вместо междометия. - Это преувеличение. Наши космологические потомки - инопланетяне, живущие ниже по течению, кем бы они ни были, - будут по меньшей мере такими же умными, как мы, если не больше. Они будут знать, что мы не были непогрешимы, и будут внимательны к ошибкам. Нам не нужно, чтобы все было абсолютно, на сто процентов правильно. Мы просто должны подтолкнуть их в правильном направлении.
   Вашка не смогла скрыть своего отвращения. - Либо они могут быть настолько негибкими в своем мышлении, что сами запутаются, пытаясь исправить наши ошибки, а могут и отбросить Гальку как безнадежное дело. Суть в том, что мы не должны рисковать в любом случае. Все, что нам нужно сделать, - это разобраться с этим до отъезда. Тогда мы сможем вернуться домой с чистой совестью.
   В преддверии принятия решения по последнему варианту напряженность привела к тому, что ни одна из нас не была готова преодолеть пропасть. Вашка справедливо считала, что я - единственное, что стоит между ней и удовлетворительным завершением проекта. Повинуясь инстинкту осторожности, своей готовности идти на компромисс, а не на совершенство, я превратилась из союзника в противника.
   Мы перестали спать вместе, ограничив наше общение язвительными перепалками в конференц-зале. Кроме этого, нам не о чем было говорить.
   - У тебя не будет чистой совести, если ядра станут критическими, - сказала я.
   Вашка бросила на меня взгляд, полный безудержной злобы. - Ну и кто теперь преувеличивает, Найса?
   Ройзел вздохнула. Она терпеть не могла ссор в своей команде, и я знала, что наши ссоры причиняли ей особую боль. - Каково предполагаемое время для гравировки новых модификаций, Лоймаа? - Вопрос был адресован стройной старшей технической специалистке по планетарной скульптуре.
   - Судя по последнему варианту модификаций, - сказала Лоймаа, взглянув на скрытые цифры, - при максимальной мощности обоих гразеров... примерно тридцать тысяч оборотов, плюс-минус. Около тысячи дней.
   - Забудьте об этом, - сказала я. - Это заведет нас слишком далеко в минус. Меня и так уже беспокоит эта задержка.
   - Дом не стал бы сообщать модификации, если бы не хотел, чтобы мы их внедрили, - сказала Вашка.
   - У них нет данных о стабильности работы нашего двигателя в реальном времени, - возразила я. - Если бы у них были данные, они бы знали, что мы не можем больше откладывать наше возвращение.
   - Ситуация настолько критическая? - спросила Ройзел, и в ее прищуренных глазах смешались скептицизм и подозрение. - Если бы это было так, я надеюсь, вы бы уже дали мне знать...
   - Конечно, - сказала я. - И на данный момент ситуация номинальная. Возможно, нас хватит еще на сотню дней. Но не на тысячу... Об этом не может быть и речи.
   Случайно или намеренно, но моторный отсек по правому борту "Скульптора" был виден из окон конференц-зала. Мне не нужно было просить кого-либо из присутствующих взглянуть на него - их внимание и так было привлечено. Я представила, о чем они подумали. Свет, льющийся из-за решеток радиаторов, был ли он жарче, белее, чем неделю назад, месяц назад?
   Конечно. Иначе и быть не могло, учитывая, что одолженный импульс, который мы накопили, достиг Гальки. Долг, который вселенная пыталась вернуть, словно грязный ростовщик.
   Как и должно быть, так или иначе.
   - Мы могли бы начать переделку, - предложила Лоймаа, нерешительно глядя на Вашку в поисках поддержки. - Прекратим ее, как только Найса предупредит нас. Чтобы привести в порядок дела и начать наше возвращение домой, уйдет не больше нескольких дней.
   - Если нестабильность начнет нарастать, нескольких дней все равно может оказаться слишком много, - сказала я.
   - Бросать работу на полпути тоже не выход, - заявила Вашка. - Исправления слишком сложны и взаимозависимы. Мы либо выполняем их полностью, либо не выполняем вовсе.
   - Понимаю вашу точку зрения, - сказала Ройзел. - На данный момент гравюры на Гальке содержат ошибки, неверные посылки и ложные выводы. Но, по крайней мере, есть определенная внутренняя согласованность, какой бы ущербной она ни была. Смысл спора, у которого есть начало, середина и конец.
   Вашка осторожно кивнула. - Правильно. Меня оскорбляет, что мы можем оставить эти ошибки на месте, но это все равно лучше, чем разорвать половину логических цепочек и уйти до того, как мы восстановим связное повествование.
   - Тогда все просто, - сказала я, изо всех сил стараясь не выдать своего удовлетворения. - Меньшее из двух зол. Лучше уйти сейчас, зная, что мы оставили что-то непротиворечивое, чем быть вынужденными отказаться от участия в середине следующе й версии.
   Капитан была задумчива. Ее глаза с тяжелыми веками свидетельствовали о том, что она борется с глубокой усталостью. - Но было бы прискорбно, - сказала она, - подвести наших спонсоров, если бы у нас был шанс завершить эту работу. Не обращайте внимания на тех, кто находится ниже по течению. - К ней снова вернулась настороженность. Ее внимание было приковано ко мне. - Найса, я не могу принять это решение без подробного обзора состояния нашего двигателя. Я хочу знать, каковы реальные шансы. - Она сделала паузу. - Мы все шли на риск, когда добровольно соглашались на эту миссию. "Скульптор" перенес нас за тысячи световых лет от дома, за тысячи лет путешествия от друзей и любимых, которых мы оставили на наших родных планетах.
   Мы кивнули. Мы все слышали эту речь раньше - в ней не было ничего, чего бы мы не знали сами, - но иногда капитан чувствовала необходимость вдолбить это в нас еще раз. Как бы напоминая себе о том, чем мы уже пожертвовали.
   - Даже если бы мы сейчас начали нашу миссию по возвращению, - продолжила она, - в данный момент это было бы в домах, мирах, которые большинство из нас не узнает. Да, они вознаградят нас за возвращение. Да, сделают все, что в их силах, чтобы мы чувствовали себя желанными гостями и ценились по достоинству. Но для большинства из нас это все равно будет равносильно смерти. И мы знали это еще до того, как ступили на борт. - Она сцепила пальцы на зеркально-черной поверхности стола. - Я хочу сказать, что мы уже приняли самое трудное решение, и вот мы здесь, все еще живы, гонимся за нейтронной звездой по галактике, с каждой секундой все дальше отдаляясь от Содружества. Любые решения, которые мы принимаем сейчас, должны рассматриваться в этом свете. И я думаю, мы должны быть готовы к дальнейшим рискам.
   - Значит, вы уже приняли решение? - встревоженно спросила я.
   - Нет, я по-прежнему хочу получить этот отчет. Но если шансы будут не хуже девяноста процентов в нашу пользу, мы останемся. Останемся и завершим работу Вашки. А затем отправимся домой с высоко поднятой головой, зная, что не уклонились от этого бремени.
   Я кивнула. Она получит свой отчет. И я очень надеялась, что цифры убедят ее не оставаться.
  
   Окрестности пульсара, вращающейся магнитной нейтронной звезды, - неподходящее место для такого хрупкого существа, как человек. Нам следовало бы послать роботов, подумала я, выходя на визуальный осмотр в одном из наших нелепых бронированных скафандров. Роботы могли бы завершить эту работу, а затем самоуничтожиться, вместо того чтобы беспокоиться о возвращении домой. Но как только Вашка внедрила эту идею в умы коллективных лидеров Содружества, они потребовали, чтобы этот грандиозный жест, этот нелепый выпад в сторону потомков был сделан под руководством человеческих умов, при их непосредственном участии. В конечном счете, структуры Гальки могут оказаться последним отпечатком, который человеческий вид оставил в космосе. Последним различимым свидетельством нашего существования.
   Но даже он не будет вечным.
   Зачем мы пришли?
   На самом деле это было просто. Мы кое-что знали, одну-единственную космическую истину, которую открыли благодаря терпеливым научным наблюдениям. Это было одно из древнейших сведений, известных человечеству, нечто настолько элементарное, настолько легко усваиваемое, настолько знакомое любому ребенку, что казалось самоочевидным.
   До появления Содружества, до того, как мы вышли в космос, наши предки вглядывались в ночное небо. Они нанесли на карту звездные водовороты других галактик, поначалу приняв их за близлежащие туманности, образования из спиралевидного газа. Позже их приборы показали, что галактики на самом деле представляют собой очень удаленные скопления звезд, насчитывающие бесчисленные миллиарды их. И эти галактики были расположены далеко за пределами нашего Млечного Пути, за горизонтом наблюдений, на самом краю видимой Вселенной. Они также удалялись. Их свет был окрашен в красный цвет, что свидетельствует о вселенском космическом расширении.
   Проанализировав это расширение, наши предки пришли к выводу, что Вселенная, должно быть, возникла из одной безразмерной точки пространства-времени менее четырнадцати миллиардов лет назад. С поразительным отсутствием поэзии они назвали это событие рождения Большим Взрывом.
   С тех пор произошло немало событий. Мы освоили межзвездное пространство и распространили свое влияние на обширные территории галактики. Наша наука значительно усовершенствовалась. Мы вообще не думаем о рождении как о "взрыве" или даже как о "событии" в общепринятом смысле. Но по-прежнему придерживаемся мнения, что когда-то наша вселенная была бесконечно маленькой, бесконечно плотной, бесконечно горячей, и что нет никакого смысла утверждать, что что-либо произошло "до" этой эпохи.
   Наши земные предки сделали это открытие с помощью телескопов из стекла и металла, записывая спектр света на серебряные пластины, активируемые с помощью примитивной фотохимии. То, что они вообще смогли это сделать, является своего рода чудом. Конечно, сейчас все намного, намного проще. Ребенок с правильными запросами мог бы открыть для себя истину о космическом расширении за один ленивый день. Ночное небо по-прежнему усеяно галактиками, и каждая из них по-прежнему ощущает это притяжение космического расширения.
   Однако есть одна загвоздка. Галактики не просто разлетаются друг от друга, подобно осколкам разорвавшейся бомбы. Если бы это было так, то их взаимная гравитация в конечном итоге замедлила бы расширение, возможно, даже привела бы к тому, что галактики снова столкнулись бы.
   Вместо этого они ускоряются. Восемь миллиардов лет существования Вселенной назад что-то начало ускорять ее расширение. Наши предки называли это влияние "темной энергией". Они измерили его задолго до того, как получили хотя бы самое поверхностное представление о том, что может быть его причиной. Наше понимание физики, лежащей в основе, было бы для них непостижимым, но мы по-прежнему чтим их имя. А темная энергия меняет все. Именно по этой причине мы оказались в этой жалкой и пустынной точке в космосе, вокруг плотной мертвой звезды, которая скоро совсем покинет галактику.
   Именно по этой причине мы пришли оставить послание Вашки, выгравированное на поверхности мира, который сотворен из алмазов, обожженных звездами.
   Я обошла "Скульптор", стараясь держаться подальше от лучей гамма-лазеров, которые даже сейчас вытравливали Вашкины узоры. Вращаясь по орбите, как будто снимая кожуру с апельсина, корабль в конце концов освещал каждую часть Гальки, лазеры светили, как прожекторы, и когда мы закончим, на поверхности планеты не останется ни одного участка, который не был бы затронут. Лазеры извлекли необработанный алмаз из ее земной коры, расплавили и испепелили его, оставив изящные цепочки символических рассуждений, прочерченные с неба линиями шириной с каньон. Цепочки аргументов образовывали извилистую спираль, совершенно отличную от траектории нашей орбиты. Эта спираль сходилась в одном месте на поверхности планеты, точке входа в пещеру, в которой для сохранности было продублировано все утверждение.
   По правде говоря, мы закончили; так продолжалось уже много орбитальных циклов. Сейчас "Скульптор" заканчивал наведение порядка после очередной связи с домом. Мы заканчивали девятый черновой вариант, и теперь дом хотел, чтобы мы дальше приступили к десятому.
   Мы покинули Содружество с тем, что казалось полным, непротиворечивым изложением физики и космологии, закодированным в терминах, которые должен был бы расшифровать любой космический разум. Но к тому времени, когда "Скульптор" появился здесь, нетерпеливые умы на родине передумали. Кое-что подправили, кое-что отредактировали. Первый и второй варианты были достаточно простыми, и причин для беспокойства не было. Но к тому времени, когда мы приступили к пятой и шестой правкам, у некоторых из нас возникли сомнения. Изменения становились все более масштабными. Нам пришлось начинать практически с нуля - превратить планету с помощью лазеров в чистый холст, прежде чем начать все сначала, изменив наши записи. Несмотря на то, что я хорошо разбиралась в физике, уровень символизации уже давно вышел за пределы моего понимания. Мне пришлось поверить Вашке на слово, что все это того стоило. Она, похоже, так и считала.
   Но ведь она и должна была так считать, верно? Весь этот проект был идеей Вашки. Всегда стремившаяся к совершенству, она не собиралась довольствоваться меньшим качеством.
   Проблема была в том, что мы не могли оставаться здесь вечно. Вот тут-то и пригодился мой собственный узкий опыт.
   Тысячи лет мы пересекали межзвездное пространство, используя двигатели с обменом импульса, - достаточно долго, чтобы можно было с легкостью считать эту технологию обычной и безопасной. По большей части, так оно и есть. Звезды и планеты Содружества движутся в одном спиральном рукаве с одинаковой скоростью относительно ядра галактики, плюс-минус несколько десятков километров в секунду. Межзвездные перелеты проходят без происшествий. Мы крадем импульс у Вселенной, но возвращаем его обратно до того, как она начнет замечать это. Разница в суммарном импульсе между кораблем, начинающим свое путешествие вокруг одной звезды, и тем же кораблем, заканчивающим свое путешествие вокруг другой, достаточно близка к нулю, чтобы не иметь никакого значения. Импульс - и, следовательно, кинетическая энергия - не были ни созданы, ни уничтожены.
   Но в данном случае это не так. Поскольку Галька и ее пульсар удаляются от галактики со скоростью двенадцать тысяч километров в секунду, мы на самом деле не остановились. Мы стартовали с нулевой точки по отношению к Содружеству и все еще движемся на приличном удалении от него.
   Это означает, что заимствованный импульс все еще ожидает погашения.
   Когда мы прибыли, двигатели были тускло-красного цвета, но с каждым днем, когда мы откладываем выплату этого долга, они светятся все ярче. Это Вселенная напоминает нам, накапливая микроскопические тепловые флуктуации, о том, что мы ей кое-что должны.
   Если это продлится достаточно долго, антиимпульсные ядра подвергнутся катастрофическому взрыву.
   Но это не должно было произойти ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие месяцы. Как бы я ни надеялась найти какую-то проблему или тенденцию, которые могли бы оправдать наш ранний отлет, все было в порядке. Антиимпульсные ядра вели себя в соответствии с ожиданиями. Тысяча дней Лоймаа, возможно, и преувеличены, но я должна была признать, что нас хватит, по крайней мере, на следующие двести или триста. И если и когда показатели начнут отклоняться, я смогу предупредить капитана Ройзел заранее.
   Это не означало, что я чувствовала себя спокойно по этому поводу.
   Но я уже достаточно долго прокручивала все в голове и знала, что искажать факты, придавая чрезмерное значение опасностям, не стоит. Ройзел раскусила бы меня в мгновение ока.
   Как и Вашка.
   Мой скафандр уловил сигнал приближения. Я развернулась на двигателях как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за "Скульптора" появляется другой скафандр. Как и мой, он представлял собой вертикальную бронированную бутыль с манипуляторами и рулевым механизмом. Идентификационная метка точно сказала мне, кто это был.
   - Пришла уговорить меня солгать? - спросила я.
   - Вовсе нет. Я знаю тебя гораздо лучше, Найса. Ты никогда не стала бы лгать или вычитывать из данных то, чего на самом деле там не было. Это было бы... - Вашка, казалось, замолчала, как будто ее мысли увели ее в направлении, о котором она теперь сожалела.
   - Воображение?
   - Я хотела сказать, непрофессионализм, которого у тебя нет.
   - Да. Я всегда была прилежной работягой, в то время как ты совершала необузданные, интуитивные прыжки.
   - Я не это имела в виду.
   - Но это не так уж далеко от истины. О, не волнуйся. Я не обижаюсь. В конце концов, это чистая правда. Я очень хорошо разбираюсь в ремонте двигателей и в том, как заставить их работать немного лучше. Это редкий навык, которым стоит дорожить. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что ты сделала, с тем, что воплотила в жизнь. Никто никогда не думал ни о чем подобном до тебя, Вашка. Это все твое.
   - Это было общее дело, Найса.
   - Чего бы не случилось без твоей силы воли и воображения.
   Вашка не торопилась с ответом. - Пока все не будет сделано и мы не отправимся домой, есть вещи поважнее, чем слава.
   - Что ж, у меня для тебя хорошие новости. В моем отчете будет сделан вывод, что работа над десятым вариантом несет приемлемые риски. И ты права. Мне никогда не приходило в голову искажать факты.
   - Я... счастлива, - сказала Вашка, как будто опасалась ловушки в моих словах.
   - Это не будет совершенством, - добавила я. - Это будет шагом в этом направлении. Но не обольщайся, что это конец. Как только мы вернемся на Пеллюсиду, ты пожалеешь, что не изменила это или не удалила то. Такова природа человека. Или, во всяком случае, твоя.
   - Тогда, возможно, я запрограммирую свою анабиозную камеру так, чтобы никогда не просыпаться.
   Это был легкомысленный ответ, который я с радостью восприняла бы как браваду, если бы он исходил от кого-то другого. Но в случае с Вашкой я была готова поверить в обратное. Она с легкостью предпочла бы смерть жизни, зная о необратимом поражении.
   Всегда и навеки.
   - Мне лучше вернуться внутрь, - сказала я ей.
    
   В тот день, когда она впервые объяснила мне это, мы были в нашем старом доме, который приобрели вместе, когда учились в академии, с видом на залив, с окнами во внутренний дворик на первом этаже, распахнутыми навстречу соленому морскому бризу и туманному утреннему солнцу. Я делала танцевальные упражнения, повторяла старые упражнения на растяжку, но все равно прислушивалась к тому, что она говорила. Раньше я совершала ошибку, слушая вполуха и кивая в нужных местах, но по горькому опыту знала, что Вашка всегда меня поймает.
   Не то чтобы мне было все равно. Но у меня была своя область увлечения, а у нее - своя, и становилось все более очевидным, что они лишь слегка пересекались.
   - Темная энергия - убийца, - сказала она. - Прямо сейчас мы ее почти не ощущаем. Она заставляет все галактики удаляться друг от друга, но эффект настолько мал, что люди долго спорили об этом, прежде чем убедили себя, что он реален. - Вашка стояла в дверях и сама делала упражнения на растяжку. В то время как мои действия служили искусству, ее занятия не преследовали никакой более высокой цели, кроме поддержания тонуса тела, подобно рутинному техническому обслуживанию машины в рабочем состоянии.
   Я достаточно разбиралась в космологии, чтобы задавать простые вопросы. - Млечный Путь - всего лишь одна галактика в местной группе. Разве гравитационное притяжение близлежащих галактик не всегда будет перевешивать отталкивание, вызванное темной энергией?
   Она кивнула с деловым видом, как будто это возражение было не более чем ожидаемым. - Это верно, и большинство галактик также объединены в небольшие группы и скопления. Но гравитационное притяжение между группами и скоплениями слишком слабое, чтобы противостоять темной энергии в течение космологического времени. На данный момент мы можем видеть галактики и их скопления вплоть до горизонта красного смещения, но темная энергия будет продолжать выталкивать их за этот край. Они будут сдвигаться в сторону красного смещения и окажутся вне поля нашего зрения. Ничто в физике не может этому помешать, и мы ничего не сможем сделать, чтобы наблюдать за ними, как только они скроются за горизонтом.
   - Это произойдет не раньше, чем через сто миллиардов лет.
   - Ну и что? Это только кажется долгим сроком, если не мыслить космологически. Вселенной уже тринадцать миллиардов лет, и сейчас сияют звезды, которые будут продолжать сжигать ядерное топливо и через сто миллиардов лет.
   - Не наши.
   - Мы не имеем значения. Что важно, так это послание, которое мы оставляем нашим потомкам.
   Она не имела в виду потомков человечества. Она имела в виду инопланетных существ, которые однажды вытеснят нас из того, что осталось от галактики далеко внизу. Носителей пламени разума, если это не звучит невыносимо напыщенно.
   - Хорошо, - сказала я. - Темная энергия выталкивает все эти галактики из поля зрения. Но галактики местной группы все еще связаны.
   - Это не имеет значения. Начнем с того, что они не могут быть использованы для обнаружения расширения Вселенной по той же причине, по которой темная энергия не разрушает их - их притяжение на ближних расстояниях преобладает над космологическими эффектами на дальних расстояниях. Но дело даже не в этом. Через шесть или семь миллиардов лет галактики местной группы сольются друг с другом, притянутые друг к другу гравитацией. Останется только одна сверхгалактика, где когда-то были Млечный Путь, Туманность Андромеды, Магеллановы облака и все остальные галактики нашей группы. Это не домыслы. Мы видели слияния галактик во все эпохи. Мы знаем, что такова наша судьба и что процесс слияния сотрет предыдущие истории всех вовлеченных галактик.
   - Я принимаю это, - сказала я. - Но если инопланетяне появятся в этой сверхгалактике через десятки миллиардов лет, у них будут миллиарды лет, чтобы обдумать свою ситуацию. Нашей технологической науке несколько тысяч лет. Разве не самонадеянно с нашей стороны предполагать, что со временем они не смогут сделать те же открытия?
   - Физика утверждает обратное. Наблюдаемых галактик, кроме той, внутри которой они находятся, не будет. Возможно, у них даже не сохранится понятие галактики. Все, что они увидят вокруг своего собственного островка вселенной, будет совершенно черным, без звезд. И у них не будет простого способа измерить расширение пространства-времени другими способами. Космический микроволновый фон будет сильно смещен в сторону радиочастот, и он будет в триллион раз слабее, чем сейчас. Они могли бы послать зонды, чтобы оценить последствия расширения, если бы им это пришло в голову, но потребовались бы еще миллиарды лет, чтобы эти зонды проникли достаточно далеко для ощутимых эффектов. - Вашка прервала свою тренировку. - Это неприятная истина, но такова она и есть. Так случилось, что мы существуем внутри окна, в краткий момент истории Вселенной, когда разумные существа имеют возможность определить, что Вселенная родилась, что ее возраст ограничен, что она расширяется. Не знать этих вещей - значит вообще не знать вселенную. И все же люди, живущие ниже по течению, не смогут определить эти абсолютные основы! Вот почему наш долг, наш моральный императив - передать послание от нашей эпохи к их эпохе.
   - Этот памятник, о котором ты говорила.
   - Я представила свои идеи как законопроект. И это должно быть нечто большее, чем просто памятник. Мы не можем оставить сообщение на Пеллюсиде или любой другой планете, вращающейся вокруг звезды солнечного типа: она будет сожжена, когда звезда превратится в красный гигант. И даже если этого не произойдет, слияние галактик окажет разрушительное воздействие на динамику звезд. Лучше всего было бы находиться у звезды, относящейся к местной группе, но на орбите, которая уведет ее достаточно далеко, чтобы избежать сотрясений. Наблюдатель в стороне. Я думаю, что, возможно, даже нашла бы подходящего кандидата.
   - Ты забегаешь вперед, если только что представила это предложение.
   - Нет смысла рассчитывать на неудачу, Найса. Если я собираюсь довести это дело до конца, то могла бы начать работать над деталями. Это пульсар с планетой-компаньоном, движущийся с высокой скоростью по траектории, которая унесет его далеко от Млечного Пути.
   Я едва осмелилась задать следующий вопрос. - Если бы мы отправились туда, сколько времени потребовалось бы, чтобы вернуться домой?
   Вашка выглянула в открытое окно патио, на мыс и широкую гладь залива. - Если отправимся сейчас? Самый быстрый корабль доставит нас домой менее чем за пять тысяч лет. За четыре, если мы сможем немного приблизиться к скорости света. Однако для этого - и для встречи с таким быстро движущимся объектом - нам потребовался бы ряд радикальных изменений в конструкции двигателя. - Она пожала плечами, теперь, когда достала свою приманку, крючок, который должен был вонзиться в меня. - Что бы ни случилось, к тому времени этот дом рухнет в море. Нам просто придется купить новый.
   - Нам? - спросила я.
   - Ты пошла бы со мной, Найса. - Вашка закрыла глаза и продолжила потягиваться. - Ты же знаешь, что пошла бы...
  
   "Скульптор" крутился вокруг Гальки, снимая свою бесконечную апельсиновую корку. Гамма-лазеры Лоймаа непрерывно что-то писали. Они скользили, как ножницы, и мелькали, как вязальные спицы. Из смотрового купола мы наблюдали за их неистовой работой, завороженные тем, как ландшафт менялся в соответствии с нашей последней прихотью. Это был не просто вопрос абляции, превращения алмазов в столбы распыленного углерода. Методы Лоймаа были настолько искусными, что она могла в буквальном смысле двигать горы - резать куски алмаза здесь, толкать их там - и затем позволять их межрешеточным связям снова восстанавливаться. Она могла расплавить алмаз и использовать ударные волны, чтобы вернуть ему твердость, используя дюжину различных аллотропов. Она создавала мир из света.
   Проходили дни. "Скульптор" совершил сотни витков. Двигатели с каждым днем становились все жарче, но температурный режим был в пределах ожидаемого. К чести капитана Ройзел, она по-прежнему требовала постоянной информации, нервно следя за нашим состоянием. Ритуал всегда был одним и тем же. Я говорила ей, что ничего особенного не произошло, но мне все еще не по себе из-за задержки.
   - Возражение принято к сведению, - обычно отвечала Ройзел. - Но пока мы не найдем что-нибудь получше, чем твоя природная склонность к пессимизму, Найса, будем продолжать работу. Даю тебе слово, что мы сойдем с орбиты, как только ситуация изменится.
   - Надеюсь, что в таком случае мы получим достаточное предупреждение.
   - Мне жаль, Найса. Но мы делаем это на века. Мы не можем оставить все как есть, когда есть шанс сделать все правильно. Никто не придет сюда снова и не исправит наши ошибки.
   Я смирилась с этим. Возможно, мне это и не нравилось, но я не была настолько эгоцентрична, чтобы не смотреть на вещи с точки зрения Ройзел. Она была хорошим капитаном с добрыми манерами, и я знала, что она не из тех, кто принимает поспешные решения. На ее месте я бы, наверное, поступила точно так же.
   Отношения между мной и Вашкой потеплели.
   Теперь, когда она добилась своего, и Ройзел была на ее стороне, она призналась, что всегда понимала мою позицию, сочувствовала моей профессиональной заботе о двигателях, но ощущала, что у нее есть не менее насущный долг отстаивать свою точку зрения в отношении гравюр.
   Я притворилась, что понимаю и прощаю. Это было почти как в старые добрые времена.
   - Я не хотела, чтобы все обернулось так печально, - сказала мне Вашка, когда мы в последний раз спали вместе. - Но ты же знаешь, как это бывает. Мы обе стольким пожертвовали, чтобы добиться этого. Стоит пролить немного крови, если в этом разница между совершенством и "достаточно хорошим".
   - Я просто хотела бы, чтобы часть этой крови была не моей.
   - Ты же знаешь, я все еще люблю тебя. - Она погладила меня по щеке с нежностью, которая вернула меня в наши первые дни на Пеллюсиде. - Кроме того, сейчас все уже позади. Мы уже на десятом варианте. Он будет закончен раньше, чем ты успеешь оглянуться.
   - Если только не поступит еще одно обновление.
   - Они бы не посмели. - Вашка заявила это с категоричной уверенностью верующего, а не ученого. - Я изучила эту итерацию, и она действительно прекрасно согласуется сама с собой. Нет никакой возможности для совершенствования. Если бы они послали еще одну версию... я бы отвергла ее.
   Я улыбнулась, хотя на самом деле не поверила ей.
   - Смело с твоей стороны.
   - Это правда. Знаю, что это правда. Я знаю, когда права.
   - Всегда полезно иметь веру в себя. Хотелось бы, чтобы у меня у самой ее было больше. Возможно, мне следовало остаться танцовщицей.
   - Как танцовщица, ты умерла тысячу лет назад, - сказала Вашка. - Забытая и малоизвестная, ты просто еще одна средне-талантливая художница на маленькой голубой планете Содружества. Как инженер Найса, ты все еще жива. Все еще где-то здесь. Совершая нечто великолепное. Участвуя в акте альтруизма, который продлится в течение всего космологического времени.
   В этот момент мне на ум пришли слова, выбранные капитаном Ройзел. - На века.
   - Вот именно, - сказала Вашка, притягивая меня ближе, как будто все было и всегда будет в порядке. - На века.
   И какое-то время это тоже было правильно. Пока до меня не дошло, что нужно сделать.
    
   Я была снаружи, проводила очередную проверку двигателя. Вернувшись и сняв скафандр, я отправилась через "Скульптор" в то место, которое мы все еще называли "машинным отделением", название, которое ассоциировалось с архаичной, потной топкой из котлов и поршней, но на самом деле было просто холодным, спокойным узлом управления, изолированным вдали от устрашающей, трансгрессивной физики самих двигателей. Когда я пришла, помещение было пустым, как я и ожидала.
   Мои руки нащупали интерфейсы управления. Они стали послушными и надежными под моим прикосновением. Мои пальцы танцевали, лаская разноцветные клавиши и ползунки. Вокруг меня, привлекая внимание, появились графические изображения статуса. Любому, кто не был обучен обмену импульсами, эти извивающиеся, переплетающиеся многомерные фигуры показались бы такими же странными и непостижимыми, как глубоководные организмы, занятые ухаживанием и борьбой. На мой взгляд, они сигнализировали о цепочках ветвящихся вероятностей, запутанных сетях противоречащих интуиции причин и следствий. Матрицы термокинетических соотношений, спиноры импульс-событий, кластерные пучки твисторно-импульсной ковариации. На мой взгляд, это было понятно, но только сейчас. Все еще требовалась огромная концентрация, чтобы разобраться во всем этом. Удивительно, что я вообще смогла это сделать.
   Пот выступил у меня на коже, мгновенно высыхая в прохладе помещения. Неизбежная ошибка все равно оставалась ошибкой. На мгновение я испугалась. Возможно, Вашка действительно была права, и мы должны довести дело до конца.
   Но нет.
   Там был режим, возможность вывести двигатели из стабильного рабочего режима. Это была тестовая функция, не более того. Она предназначалась для использования только в тех редких случаях, когда мы хотели убедиться, что автоматические системы безопасности работают нормально.
   Этот режим можно было использовать не по назначению.
   Я хотела только подтолкнуть двигатели, подвести их еще немного к недопустимому режиму. Не настолько, чтобы подвергнуть нас опасности, но достаточно, чтобы продемонстрировать проблему Ройзел, заставить ее думать, что сейчас нам лучше сократить потери. - Посмотрите на этот скачок, - могла бы сказать я, демонстрируя полное правдоподобие и профессиональную озабоченность. - Это тревожный знак. Я думала, что мы могли удерживать заимствование импульса дольше, но стохастическая связь, очевидно, ускользает от нас. Всегда был шанс...
   - Понятно, - могла бы сказать она, кивнув с сожалением, безоговорочно доверяя моему профессиональному суждению. - Подготовьте "Скульптор" к немедленному отлету.
   Я бы ответила таким же серьезным кивком. - Жаль, - сказала бы я, - что труд Вашки не будет закончен.
   - Вашке просто придется жить с несовершенством, как и всем нам.
   Однако все произошло не так.
   Я поняла свою ошибку, как только совершила ее. В обмене импульсами не бывает простых ошибок, но я была максимально близка к тому, чтобы совершить одну из них. Ошибка невнимательности, неспособность учесть все последствия. У нас был один режим стабильности, а я забыла, что функция тестирования по умолчанию предполагает несколько иной режим. Гораздо раньше, в рамках другого, совершенно невинного теста, я отключила переопределения безопасности, которые предотвратили бы это несоответствие. Я могла бы все исправить, если бы вспомнила, и все равно солгала бы. Но к тому времени, когда я это сделала, было уже слишком поздно что-либо предпринимать.
   "Скульптор" был близок к гибели. Он собирался вернуть вселенной всю энергию, которую заимствовал, чтобы попасть сюда. Антиимпульсные ядра вернут свой долг, без света извергнув короткоживущую экзотику, что внесло бы едва заметный излом в местное распределение темной энергии. Обязательство выполнится.
   Но точно так же, как внутренний коллапс вырожденного звездного ядра приводит к выбросу энергии и вещества наружу - возникновению сверхновой, - так и отказ антиимпульсных ядер окажет гораздо более заметное воздействие на остальную часть "Скульптора" и его содержимое.
   Когда меня охватила паника, это было так же ново и неожиданно, как поцелуй новой любовницы. Все тренировки, все симуляции не смогли подготовить меня к этому моменту. Мои привычки покинули меня. Как бы мне ни было стыдно это признавать, у меня не проявилось ничего другого, кроме инстинкта самосохранения.
   У меня все еще хватило присутствия духа, чтобы предупредить остальную команду. - Перегрузка двигателя, - прокричала я, стараясь, чтобы мой голос звучал на весь "Скульптор", используя аварийный режим, перекрывающий все остальные действия, даже капитана. - Повторяю, перегрузка двигателя! Покинуть корабль! Это не учебная тревога!
   Хотя я и знала, что никому из них это не принесет ни малейшей пользы.
   Для меня все было по-другому. Я только что вернулась снаружи, и мне не пришлось далеко бежать, чтобы достать скафандр, который надевала совсем недавно. Скафандр был все еще теплым и принял меня обратно в свои бронированные объятия.
   Затем я ушла.
   Включив двигатели скафандра на максимальную мощность, я прицелилась в Гальку. В процессе проверки критичности "Скульптор" автоматически отключил свои гравировальные операции, так что мне не нужно было беспокоиться о том, что я попаду под луч гамма-лазера. Конечно, это было бы неплохим решением. Мгновенное уничтожение, такое же безболезненное, как и небытие. Поцелуй из вечности, а затем ничто.
   Но тогда я не была бы здесь, не думала бы обо всем этом, не оставила бы этого свидетельства.
   Чтобы пережить гибель "Скульптора" - мгновенный выброс энергии превысил бы излучение нейтронной звезды в тысячу раз - мне потребовалось бы надежное экранирование между мной и кораблем. У меня не было времени обойти Гальку с другой стороны и использовать саму планету в качестве укрытия. Но было время добраться до пещеры.
   Даже тогда я понимала, что это не для того, чтобы спасти cебя - просто чтобы выиграть время для самоанализа. Но панике было все равно. Для паники имели значение только следующие пять минут.
   Я проследовала по спиральной логической цепочке к ее темному эпицентру. Нажав на кнопки управления двигателем, провалилась в дыру в планетной коре. Вниз, через сверкающее, усеянное символами отверстие, пока шахта не расширилась, и я, наконец, смогла замедлить скафандр. Я выровнялась по местной вертикали и опустилась на пол, позаботившись о том, чтобы мое появление не повредило ни одной из наших изящных надписей. Это была наша запасная политика: повторение всей внешней записи в гораздо меньшем масштабе. Если какой-то непредвиденный космический процесс превратит планетную кору Гальки в чистый холст, все еще есть шанс, что гравюры в этом помещении сохранятся. Здесь, в двух экземплярах, приводится космологическое заявление Вашки. Оно начиналось у самого верха пещеры, вилось по кругу и спускалось вниз в великолепной сверкающей запутанности. Потратив энергию скафандра, я залила ее искусственным сиянием.
   Я должна была признать, что это было большим достижением. И это надолго. Я в этом не сомневалась. Найдет ли кто-нибудь это когда-нибудь... ну, это уже другой вопрос.
   Однако иногда нужно просто рискнуть.
    
   Думаю, я сказала почти все, что нужно было сказать. Я была честной с вами, по крайней мере, настолько, насколько могла быть честной с самой собой. Мы пришли сюда, чтобы совершить нечто грандиозное, и было бы несправедливо сказать, что мы потерпели неудачу. В конце концов, девятый вариант завершен. Я уверена, что вы, кем бы вы ни были - как бы далеко вы ни находились от нас вниз по течению, на сотню или тысячу миллиардов лет, - сможете разобраться в наших примитивных наскальных рисунках на стенах пещер. Потому что (я уверена) вы будете жить здесь очень, очень долго, и к тому времени, когда наткнетесь на эту маленькую алмазную крошку, вращающуюся в темной галактической пустоте, будете бесконечно умнее нас. Ошибки, из-за которых мы переживаем, неточности и несоответствия совершенно не собьют вас с толку. У вас хватит мудрости понять сияющую истину, стоящую за нашей нерешительностью, и при этом вы будете смотреть на нас с возвышенным сочетанием благодарности и жалости. Благодарности за то, что мы совершили этот поступок, чтобы открыть вам эту единственную космологическую истину, которая навсегда останется за пределами досягаемости даже вашей науки.
   Жаль, потому что вы увидите нас такими, какими мы были на самом деле. Стрекозы, которые жили и умирали в первые несколько мгновений творения, не оставив после себя ничего, кроме царапины.
   Вашки сейчас нет, как и всех остальных. Но я думаю, что она могла быть спокойна. Как бы ей ни было больно думать, что мы оставили проект, полный ошибок, его все равно было достаточно для достижения намеченной цели. Просто Вашка была слишком увлечена своей работой. Она всегда была такой, с того момента, как мы встретились. Всегда стремилась к недостижимому. Что касается меня, то я гораздо более прагматичный человек.
   Однако это не значит, что я не открыта для новых возможностей.
   Этот скафандр не рассчитан на то, чтобы я прожила так долго, поэтому я не могу быть уверена, что то, что собираюсь сказать, не является результатом какого-то постепенного нейродегенеративного расстройства, вызванного нехваткой кислорода в моем мозге. Но сам факт того, что я могу сформулировать это сомнение... разве он не говорит о том, что мои высшие способности все еще более или менее целы?
   Я не знаю.
   Но могу быть уверена в одном: с тех пор, как оказалась в этом месте, в зале, окруженная символами Вашки, я что-то почувствовала. Не все время. Только иногда. Словно луч прожектора пронизывал меня насквозь. Ощущение присутствия, сверхъестественного. Я не верю в Бога, так что это не ответ. Но я готова поверить в вас.
   Вниз по течению времени, сколько бы миллиардов лет ни прошло, вы найдете это место. Вы найдете эту пещеру и то, что осталось от меня, заключенное в моем скафандре. Существо, которое вы не узнаете, мертвое так давно, что со времени моей кончины сменились поколения звезд. Я сомневаюсь, что от меня многое останется. В отличие от алмаза, я склонна к распаду.
   С другой стороны, я окажусь в вакууме, в холодном пространстве между галактиками. Так что кто знает.
   Эти мгновения присутствия, эти сверхъестественные интерлюдии... мурашки по коже от ощущения, что за тобой наблюдают, изучают, придирчиво исследуют... Неужели это действительно вы, в конце времен? Проводите своего рода сканирование, за неимением лучшего слова, найденных реликвий? И результаты этого сканирования, отражающиеся во мне, здесь, в моем скафандре?
   И что именно вы чувствуете по отношению ко мне?
   Я не могу себе представить, что вам было бы трудно разобрать символы, начертанные на моем скафандре, а затем сшить их на понятном вам языке. Учитывая разницу во времени и расах, разделяющую нас, уверена, вы смогли бы понять суть моего рассказа. Почему мы прилетели сюда, что произошло, когда мы прибыли. Вот неприглядная картина моего преступления.
   Надеюсь, вы не осудите меня слишком строго. Я действовала из страха, а не по злому умыслу. В глубине души у меня были самые лучшие намерения. Я просто немного ошиблась, вот и все.
   Дело в том, что, если я единственная из нас, кого вы когда-либо найдете, пожалуйста, не навешивайте на нас все недостатки, которые были присущи только мне. Я возьму на себя ответственность за то, кем я была и что я сделала.
   Но потом приходит мысль.
   Зачем вам вообще это знать? Эти отметины нестираемые. Мой маленький робот размером с мышку все еще работает, и, хотя я не питаю иллюзий по поводу того, что скоро умру, у меня все еще есть запас воздуха и жизнеобеспечения, а также, предположительно, достаточное количество неповрежденных клеток мозга, чтобы сохранять хоть какую-то ясность ума.
   Интересно, есть ли время изменить мою историю?
  

ЧАСЫ ПОСЕЩЕНИЯ

    
   Кэсси Эттинджер всегда любила лазать. Когда она была маленькой, все началось с деревьев, затем она перешла к скалам и скалодромам в помещении. В подростковом возрасте она уже обгоняла в скалолазании взрослых, которые были вдвое старше ее. К двадцати годам, с трудом находя мотивацию для получения степени инженера-архитектора, все свободные выходные она проводила на скалах. Каждое лето она шла дальше предыдущего, правдами и неправдами пробиваясь в команды скалолазов и путешествуя по всему миру в последние золотые дни массовых межконтинентальных путешествий. После того, как она проложила новые маршруты на Рохлилахлу и Бимбалуну, к ней начала приходить известность. Поставщики одежды и снаряжения начали оказывать ей спонсорскую поддержку. Ее лицо появлялось в альпинистских журналах и документальных фильмах об экстремальных видах спорта.
   Затем случилось падение.
   Когда закончилась длительная реабилитация и она приступила к следующему этапу своей жизни - карьере архитектора, которая всегда играла вторую скрипку после альпинизма, - страх высоты не покидал ее дольше всего. До аварии она никогда по-настоящему не испытывала этого, если не считать интеллектуального понимания того, что рискованно быть под кайфом, доверять свою жизнь кончикам пальцев и тонким кусочкам металла. Но она никогда не ощущала этого всем своим нутром, как другие люди.
   Теперь все было по-другому.
   По мере того, как она поднималась на самый верх, критически оценивая уже проделанную работу, разрезы и сварные швы, новые окна и двери, лестничные клетки и шахты лифтов, каждый пройденный уровень давал ей возможность по-новому оценить, как далеко она находится от земли. Но ей приходилось это делать, хотя бы изредка бросая взгляд вниз, на пыль и грязь строительной площадки вокруг фундаментов. Ее ботинки и перчатки Геккофлекс хорошо держались за изогнутые секции корпусов из сплава. У Кэсси также были наколенники Геккофлекс на тот случай, если ей понадобится дополнительная опора. Геккофлекс хорошо помогала ей в дни спонсорства.
   Однако в основном она старалась избегать использования колен.
   Новый Офир Фреймстак представлял собой комплексный строительный проект на окраине Офира, на севере Португалии. Наполовину жилой, наполовину деловой комплекс. По мере приближения к завершению, издалека он напоминал поднимающуюся в воздух хромированную завитушку, плотную сетку из переплетающихся труб. Или груду толстых металлических вязальных спиц, как говорили ее критики.
   Что они упустили - или предпочли упустить - так это то, что ни один из ее Фреймстаков не был случайным, или продуктом случайного дизайна. Кэсси приложила много усилий как к разработке концепции, так и к исполнению. Каждый угол, каждый наклон был важен. В конце концов, люди должны были жить и работать в таких вещах и не уставать от них через несколько месяцев. Проекты должны были хорошо смотреться со всех сторон, внутри и снаружи, при любом освещении. Солнечный свет должен был падать сквозь их щели чистыми столбами, освещая сады и приусадебные участки. Воздух должен был свободно циркулировать. Дождь должен был стекать легкими струйками, а не скапливаться в укромных уголках и трещинах. А новая конструкция каркаса Офир должна была выдержать прогнозируемые в Атлантике ураганы в течение столетия, с достаточной степенью погрешности.
   Несмотря на то, что высота беспокоила ее, все равно было приятно забраться на вершину. Она оттолкнулась и выпрямилась, уперев руки в бока. На мгновение ей даже показалось, что нужно перевести дыхание. Ее ноги были расставлены по обе стороны от изогнутого гребня, образованного задней частью Боинг Дримлайнер авиакомпании Катар Эйрлайнз, на бортах которого все еще виднелись слабые следы его прежнего владельца.
   Дримлайнеры были хороши. Кэсси нравилось с ними работать.
   На самом деле, прямо сейчас сюда подходил еще один такой.
   Поднимаясь, она наблюдала за грузовыми дирижаблями, гадая, какой из них направляется к ней. Они пили водород из окутанных морской дымкой башен морских заводов OTEC, наполняя свои желудки топливом. В последнее время дирижабли появились повсеместно, но их полеты выполнялись медленно и были невыносимо подвержены погодным изменениям. Если вы работали над сложным проектом, требующим больших затрат времени, то вскоре становились одержимы крошечными жужжащими пятнышками далеких дирижаблей.
   Кэсси поднесла руку ко лбу, заслоняясь от солнца. Дирижабль приближался, винты его многочисленных двигателей вращались в соответствии с каким-то загадочным алгоритмом управления положением. Из грузовой гондолы опускался "новый" корпус самолета, уже превратившийся в обрезанную трубу, и только обрубки показывали, где когда-то были установлены крылья и стабилизатор. Конечно, в этом не было ничего "нового". Двадцать пять лет коммерческих авиаперевозок, затем экономический спад, который так и не достиг дна, а затем полный крах всего мирового рынка общественного транспорта. Но для нее это было в новинку. Теперь это был не авиалайнер, а крупный узел конструкции. Большая часть проводки, вероятно, уже была демонтирована, вместе с сиденьями, полом и багажными отделениями. Корпус самолета, превращенный в голый металл, оказался на удивление просторным и удивительно прочным.
   Кэсси помахала дирижаблю, чтобы он подошел поближе. Корпус самолета был уже подготовлен, пара приваренных седел ждала, чтобы прикрепить его к смонтированному каркасу. Дирижабль начал поворачиваться, чтобы правильно сориентировать самолет. Кэсси пошевелила пальцами, и лебедка раскрутилась, поднеся корпус на несколько метров к седлам. Он навис над ней, громоздкий и тяжелый, хотя всего минуту назад казался воздушным и похожим на облако.
   Сохраняя равновесие, Кэсси синхронизировала управление своим самым высоким строительным роботом. Робот представлял собой шагающего оранжевого гиганта, нечто среднее между башенным краном и жирафом Дали. Его шея возвышалась над сооружением. Робот прикрепил к Дримлайнеру свои тросы, позволив воздушному кораблю начать снижать положение. Все еще синхронизируясь с роботом, Кэсси добралась до седла. Корпус опустился, ветер свистел вокруг его изгибов и звенел в тросах лебедки. Последнее крепление - корпуса к седлу - всегда было самой сложной частью.
   В правом верхнем углу поля зрения Кэсси появилось чье-то лицо.
   Входящий вызов, гласил сопроводительный текст. Доктор Мартин Эббейт.
   - Неподходящее время, - одними губами произнесла Кэсси.
   Но доктор Эббейт был очень настойчив, и должен был быть предел тому, сколько раз она могла от него ускользнуть. Дело даже не в том, что он ей не нравился, просто он давил на нее в том смысле, что она предпочитала держать это в секрете. Совсем неплохой человек, и да, иногда он был прав...
   Она подавила раздражение и ответила на звонок. Лучше избавиться от него сейчас, чем терпеть его приставания к ней до конца недели.
   - Боюсь, могу уделить вам всего минуту, Мартин.
   - Это все, что мне нужно, Кэсси. В последнее время вас было очень трудно разыскать. Я так понимаю, с работой у вас все в порядке?
   - Лучше не бывает.
   - Это хорошо. Я так рад, что вы посвятили себя этой профессии. Это очень полезно для вас.
   Тень от корпуса упала на нее еще глубже. - Я сказала "всего на минутку", Мартин. Не хочу показаться грубой, но...
   - Все в порядке, Кэсси, понимаю. Но я вынужден настаивать на том, чтобы вы нашли время в своем плотном графике для визита в клинику. И при первой же возможности. Произошло событие, очень важное, и оно влияет на условия оказания медицинской помощи. Думаю, это было бы для вас очень интересно...
   - Мне не нужно больше ее видеть, - сказала Кэсси. - Ни сейчас, ни когда-либо еще.
   - Я бы попросил вас пересмотреть свое решение, - сказал доктор Эббейт с легкой ноткой суровости. - И лучше раньше, чем позже.
   Был один шанс из миллиона, что один из тросов лебедки оборвется именно сейчас, но именно это потом сказали о тросе, который оборвался как раз в тот момент, когда она больше всего в нем нуждалась. Робот-кран отклонился назад, и дирижабль накренился. В то же мгновение хвостовая часть обрубка Дримлайнера резко опустилась, наклоняясь вниз, как один конец гильотины. Трезвая оценка своего положения подсказала Кэсси, что у нее нет ни единого шанса избежать удара.
   Но она все равно вздрогнула, когда он опустился, и подняла руку, чтобы прикрыть лицо.
   То, что говорили, было правдой. От старых привычек трудно избавиться.
  
   У доктора Мартина Эббейта были постоянная сутулость и дружелюбное лицо с пигментными пятнами. У него была тонзура седых волос и очки, которые он постоянно сдвигал на лоб, откуда они изучали ее как дополнительная пара глаз. Она знала его с момента аварии, и он показался ей старым даже в начале их знакомства.
   - Я рад, что вы, наконец, согласились на мою просьбу, - сказал он Кэсси. - Даже если это заняло у вас немного больше времени, чем я мог надеяться.
   - Мне нужно было закончить работу в Португалии, - сказала она. - Мы и так уже немного опаздывали с оформлением заказа, и я не хотела еще больше усложнять задачу своему клиенту.
   - Но в итоге все прошло хорошо?
   Она подумала о разбившемся Дримлайнере, о плачевном состоянии его покореженного фюзеляжа, о разочаровании из-за необходимости снова начинать цикл закупок, участвовать в торгах по другому корпусу, ждать, когда его доставит другой дирижабль. - Ничего такого, к чему мы не привыкли, - сказала она.
   - Вижу, вам нравится эта работа.
   - На горизонте сгущаются тучи, - призналась она. - Вы не поверите, но стоимость этих старых самолетов снова начинает расти. Внезапно люди начинают осознавать, что в них есть какая-то ценность.
   - У нас был нефтяной пик, - сказал доктор Эббейт с ностальгической улыбкой. - У вас пиковый планер. Но я бы не стал слишком беспокоиться. Думаю, вы очень легко приспосабливаетесь.
   - Можно было бы лучше. Послушайте, извините, что я кажусь нетерпеливой, но мне еще многое нужно сделать...
   Он поманил ее к двери, которой она боялась. - Проходите, Кэсси. Она там, где была всегда.
   Она помедлила, прежде чем войти. Ее носовые рецепторы уловили запах дезинфицирующих средств и сильнодействующих чистящих растворов. Датчики, подсчитывающие фотоны в ее пластиковых глазах, регистрировали солнечный свет, проникающий сквозь полуоткрытые жалюзи, отбрасывая аккуратный узор из полос на стены цвета примулы, на стеллажи с аппаратами жизнеобеспечения и чистыми простынями, на лежащую неподвижно на кровати женщину с устремленным в потолок пустым взглядом.
   - Какие-то проблемы? - спросила Кэсси.
   - Не совсем. Я бы назвал это возможностью. - Доктор Эббейт поманил ее к себе, чтобы она подошла к неподвижному, прикованному к постели телу. - За десять лет область двигательного нейропротезирования прошла долгий путь. Когда мы установили вам субкраниальную антенну, потребовалась сложная инвазивная микрохирургия. Однако риск того стоил, и мы открыли канал к вашему функционирующему разуму. Мы смогли задать вам вопросы, установить степень вашего сознания, вашу память о прошлых событиях, были ли вы свободны от боли или нет. Для ваших близких было большим утешением узнать, что вы не страдаете.
   Она вспомнила, каким мрачным было это пробуждение. Это был возврат к детскому ощущению времени, с бесконечными минутами, бесконечными часами, но без ощущения дней или недель. Постепенно она как бы вынырнула на поверхность, возвращаясь из моря смятения к чему-то вроде обычной настороженности. Даже сейчас она не помнила ни самого происшествия, ни дней, предшествовавших ему.
   Она не испытывала страданий, нет. По крайней мере, не испытывала физической боли. Но постепенно начала понимать свою ситуацию, и это было не менее травмирующим, чем любой дискомфорт. Полностью парализованная, она целиком зависела от аппаратов и круглосуточной медицинской помощи. Ее позвоночник был раздроблен, нервная система искалечена и не поддавалась восстановлению.
   Для человека, который привык ходить по краю пропасти, это было просто невыносимое существование.
   - Сначала было отчаяние, - продолжил доктор Эббейт. - Но постепенно вы поняли, что надежда все еще есть. Система настраивала себя, изучая тайный язык вашего мозга. Первым шагом была двусторонняя связь. Затем движение. Не вашего собственного тела, а удаленных устройств. Начали с манипулятора-робота. Вы сами себя покормили. Затем - полное погружение всего тела. То, что десять или два десятилетия назад было непомерно дорогим, теперь стало доступным. Это хорошо для компаний, занимающихся телеприсутствием, но не очень хорошо для производителей авиалайнеров! Я до сих пор помню тот день, когда вы смогли выйти из этой комнаты. - Его улыбка стала жестче. - Но на самом деле вы этого не сделали. Вы управляли ходячим, говорящим роботом, но ваш разум все еще находился в том теле, все еще лежавшем на той кровати.
   - В этом есть смысл, Мартин?
   Он подошел к кровати и достал планшет. Сквозь его прозрачность Кэсси видела, как его пальцы постукивают по ряду светящихся кнопок. - Я сказал, что то, что было трудным, теперь стало обычным делом. Новые импланты не требуют хирургического вмешательства. Они вырастают на месте из микроскопического подкожного семени, запрограммированного на то, чтобы внедряться и устанавливать необходимые нейронные связи. Самообучение, самоорганизация. Как еще десятки миллионов людей могут перемещаться из одного удаленного тела в другое, как это обычно бывает?
   - И что?
   - Поднимите, пожалуйста, правую руку.
   Она хотела задать ему вопрос, но его тон был таким повелительным, что она все равно сделала это, подняв руку до уровня локтя. Молча, в точности синхронно, фигура на кровати подняла свою правую руку. Рука оставалась вялой, но этот жест был жутким отголоском движения, которое только что проделала Кэсси.
   - Система регистрирует активность в вашей правой извилине, - сказал доктор Эббейт. - Несколько недель назад мы имплантировали в руку самореплицирующуюся электромиографическую сеть в обход вашей поврежденной нервной системы. Сеть выросла и адаптировалась. Она очень отзывчива, не так ли?
   Кэсси опустила экзо-руку и увидела, что фигура на кровати повторяет ее движение. Казалось, что между одним и другим нет разницы, нет ощущения, что кто-то был хозяином, а кто-то марионеткой.
   - Зачем вы мне это показываете?
   - Потому что рука - это только начало процесса. Электромиографическая система может восстановить движения всего тела. Вы могли бы встать с кровати и выйти отсюда, и вы бы чувствовали себя в своем реальном теле так же полноценно, как сейчас в экзо.
   Кэсси вспыхнула под пристальным взглядом доктора Эббейта, под тяжестью его благонамеренных ожиданий. Она знала, что уже находится в этом теле, что за десять лет ни одна ее частичка не покинула его. Она была парализованной женщиной, прикованной к одноместной палате в частной медицинской клинике, которая предлагала лучший уход, какой только можно было купить за деньги.
   - Десять лет назад... - начала она говорить.
   - Да?
   - Если бы вы предложили мне это, шанс погулять... снова... стать самой собой, полностью вернуться в свое тело. Я бы заплакала от радости.
   На его лице промелькнула тень беспокойства. - А теперь?
   - Она - это не я. Я где-то в другом месте. Мне невыносима мысль о том, чтобы вернуться в нее.
   - Со временем вы привыкнете.
   Ее тон был намеренно холодным. - Уверена, что привыкла бы. Но я не хочу. - От резкого разговора с этим добрым человеком, который так самоотверженно работал, который хотел для нее только самого лучшего, у нее по спине побежали струйки холодного пота. Конечно, в этом поту не было ничего реального. Ее экзотело было дорогим нейропротезным роботом, изготовленным на заказ из пластика, сплавов и теплых, эластичных композитов. Его части были больше похожи на плоть, чем на само тело. На нем были волоски и поры, но единственное, к чему он не приводил, - это к выделению пота. Но ее мозг верил, что так и должно быть, и создал соответствующую иллюзию.
   - Вчера я умерла, - продолжила Кэсси. - Как раз в тот момент, когда вы мне позвонили, произошел еще один несчастный случай. Корпус самолета оторвался и раздавил меня. Мой экзо был уничтожен без возможности восстановления. Несколько минут у меня не было тела, в которое я могла бы вернуться. Видите ли, они не всегда могут преподнести его вам в кратчайшие сроки, независимо от того, насколько хорош ваш план, но в большинстве случаев мы этого не замечаем, потому что меняем его только по расписанию. Но это не было запланировано, и я вспомнила, каково это - снова оказаться в ней, в том теле.
   Доктор Эббейт сжал челюсти. - Но это было бы не то же самое, когда вы сможете двигаться, ходить... Вы снова будете свободной. Свободной жить и дышать, чувствовать солнце на своей коже...
   - Свободной, чтобы тебе причинили боль, - ответила она все с тем же стальным безразличием к его чувствам. - Свободной, чтобы тебя ранили, свободной, чтобы тебя убили.
   - Вы бы ни от чего не отказались, - настаивал он, его глаза были умоляющими, как у человека, пытающегося навязать подарок тому, кто этого не хочет. - Вы бы все еще могли ездить на экзо, как сейчас.
   - Но я бы знала. За десять лет я забыла, из чего я на самом деле сделана, как легко меня можно сломать. И я не хочу, чтобы мне напоминали об этом. - Она улыбнулась, пытаясь смягчить удар своих слов, дать ему понять, что она ценит все, что он сделал, все, что он намеревался сделать, но что он был неправ.
   - По крайней мере, обдумайте этот вопрос.
   - Мне жаль, Мартин. Вы хороший человек. Хороший, добрый доктор. Но тут не о чем думать. - Она отвернулась от тела на кровати, ненавидя себя за бессердечие, но зная, что так будет лучше для них обеих. - Даже если плоть этого хочет, я - не хочу.
    
   Позже, когда они были близки к завершению монтажа и новый корпус самолета опустили на место, она обнаружила, что часть ее прежнего тела застряла в щели возле одного из приваренных седел. Это были кисть и предплечье, оторванные по локоть, - то, что они упустили во время первоначальной уборки.
   Она хорошенько пнула ее, а потом наблюдала за ее падением в пыль и грязь фундамента.
  

МЕРТВАЯ ХВАТКА

    

1

  
   У нас были проблемы еще до того, как мы попали на их экраны. Остатки нашей эскадры резко тормозили, выходя из межзвездного полета. Трехсоткратная гравитация была тяжелым испытанием для любого судна, но мои корабли уже несли тяжелые шрамы от столкновения с личинками в районе Воющей пасти. Небольшая стычка на фоне общей картины нашей войны - было бы здорово, если бы моя эскадра заслужила упоминания в крупных донесениях.
   Но, тем не менее, нас изрядно потрепали. Вооружение было израсходовано, двигатели перегружены, корпуса изношены. Теперь мы чувствовали цену этого. Время от времени один из моих кораблей исчезал из строя, разрываемый на части или вырывавшийся вперед основной группы.
   Несколько горьких мгновений я оплакивала своих отпрысков. Это было все, что я могла им дать.
   - Держите строй, - сказала я, находясь в заполненном жидкостью коконе своего погружного резервуара. - Все будет хорошо, дети мои. Ваша Мать-воительница укажет вам безопасное место, если вы не дрогнете.
   Древний призыв времен начала войны. Держитесь.
   Но я сомневалась в себе.
   Из глубокого космоса эта безымянная система казалась самой разумной целью. В наших стратегических файлах не было обнаружено никаких следов ее заражения личинками. Более того, в системе было множество планет, от тучных гигантов до скалистых земель. Сочный суперюпитер, изобилующий лунами-спутниками. Полно газов и металлов, а также множество укрытий. Мы могли бы устроить временную передышку, спрятаться здесь и зализать раны.
   Таков был мой план. Но есть старая поговорка о планах и войне.
   Я бы поступила правильно, если бы прислушалась к ней.
  

2

  
   Последняя волна ложных целей вырвалась из моей брони. Над головой вспыхнул зонт обжигающего синего света. Ударная волна сдавила меня, словно тисками. Мои колени подогнулись. Грунт подо мной, казалось, ушел из-под ног, как лодка на волнах. Мой лицевой щиток потемнел, затем очистился.
   - Подсчет?
   - Шестой запуск, - ответил мой скафандр. - Предполагая конфигурацию восьмеричного Воина, противник использует последнюю ракету, выпущенную из своего скафандра.
   - Надеюсь.
   Но если бы ракет было больше, личинка выпустила бы их вскоре после этого. Прошли минуты, в атмосфере воцарилась железная тишина, грунт под моими ногами снова стал твердым, как скала.
   Затем на моем лицевом щитке вспыхнула еще одна скобка.
   Оптическая фиксация. Визуальное обнаружение врага.
   Личинка появилась в размытом виде, увеличенная в размерах.
   Это был странный, тревожный момент. Нас по-прежнему разделяло двадцать километров, но для противников, которые сражались друг с другом на фронтах, простиравшихся на световые годы, в кампаниях, длившихся столетия, это было все равно что плюнуть. Очень немногим из нас довелось видеть личинку вблизи, и наше оружие, как правило, не оставляло следов в виде трупов.
   Как и их оружие.
   Мы стояли на двух скалистых вершинах, разделенных рядом пиков поменьше. Черные горы, поднимающиеся из черного тумана, под обжигающе черным потолком. Мы так глубоко погрузились в атмосферу суперюпитера, что теперь до нас не доходил свет, за исключением нескольких пробивающихся фотонов.
   Личинка вела себя довольно нагло, выставляя себя напоказ.
   Должно быть, она знала, что я также израсходовала свой запас ракет. Враг знал о нашем вооружении, о наших возможностях.
   Мне стало интересно, испытывает ли личинка ту же боль утраты и стыда, что и я. От полностью укомплектованной эскадры до нескольких кораблей, до моего командного корабля, и, наконец, только я в скафандре, с искореженными, взорвавшимися останками моего корабля - вместе с моими детьми, все еще находящимися в своих погружных баках - падаю в глубокие слои атмосферы.
   Потеря и стыд? Я в этом сомневалась.
   Инопланетянин был серебристо-серой фигурой, скорчившейся на слишком большом количестве ног. Он подошел к краю скалы, нависая над ее отвесной стеной. Я тщательно пересчитала ноги, не желая ошибиться. С этой точки зрения десяти-Носители и шести-Стратеги выглядели почти одинаково. Разница могла быть критической. Десяти-Носители были прочными и решительными, но также тяжелыми и легко вооруженными. Они были созданы для перевозки материально-технического обеспечения, боеприпасов и артиллерии. Шести-Стратеги или четырежды- Планировщики могут быть хорошо вооружены и умны. Но они не ввязывались в ближний бой, слишком хорошо осознавая свою высокую тактическую ценность.
   В глубине души, однако, я уже знала, с чем имею дело. Только восьмеричный Воин преследовал бы меня так безжалостно, так механически.
   А убить восьмеричного Воина было очень трудно.
   Пришелец присел еще ниже, сжав ноги, как пружины, прижимая свое сегментированное тело к скале. Затем спрыгнул с вершины, получив толчок от своего скафандра, который помог ему подняться, перелетел через скалу и начал падать по пологой параболе. Я молча наблюдала за происходящим. При семистах атмосферах конечная скорость падения была невысокой, поэтому казалось, что инопланетянин скорее плывет вниз, чем падает, снижаясь до тех пор, пока не скрылся из виду за самой дальней вершиной.
   Я стояла на своем месте, уверенная в плане личинки, но нуждалась в подтверждении, прежде чем начать действовать. Прошла минута, затем пять. После десяти минут над гребнем вершины, всего в семнадцати километрах от нас, появился металлический отблеск. Личинка спрыгнула с одного камня, приземлилась на какой-то выступ следующего и взобралась на самую вершину.
   После расходования боекомплекта скафандра в моем распоряжении осталось только одно эффективное средство. Я извлекла мину из-под нагрудника. Это был самозаглубляющийся цилиндр, заостренный с одного конца так, что его можно было загонять в грунт. Многорежимные переключатели: переменная мощность, таймер задержки предохранителя, дистанционный запуск.
   Моим единственным преимуществом было то, что я опережала личинку. Я взвесила мину, прикидывая, подходящее ли это место, чтобы воткнуть ее как ловушку для пришельца. При максимальной мощности она разрушила бы вершину этой горы, так что личинке не пришлось бы идти по моим стопам. Но сейчас здесь было всего семьсот атмосфер. Такое давление было в пределах допустимого для моего скафандра, и, несомненно, то же самое относилось и к личинке. Если бы она попала в зону взрыва, то могла бы выжить.
   Но если бы я завела личинку поглубже, то довела бы оба наших скафандра до предельной глубины прочности...
   Что ж, это другой план.
  

3

  
   Я добралась до следующей горы и взобралась на ее вершину, затем перевалила через гребень и спустилась по пологому склону. Девятьсот пятьдесят атмосфер - это уже на опасном пределе.
   Хорошо.
   Я остановилась и во второй раз отстегнула мину. На этот раз ввела настройки, привела ее в боевую готовность, опустилась на колени - фонари моего скафандра создали вокруг меня круг света - и воткнула ее заглубляемый конец в грунт. Мина сорвалась с моей перчатки, как будто ей не терпелось покончить с собой. Через несколько секунд она полностью скрылась под поверхностью, невидимая, если не считать слабого красного импульса, который вскоре растворился в темноте. Я проверила датчик своего скафандра, убедившись, что он все еще фиксирует мину и готов послать сигнал о детонации, как только я отдам приказ. Установила максимальную мощность, решив не рисковать.
   Сделав все, что было в моих силах, поднялась на ноги и отправилась в путь. Личинка уже не могла далеко отстать, и я представила себе ее стремительную металлическую поступь, ненавистную целеустремленность ее мыслей, когда она приближалась к своей добыче. Время было рассчитано так, чтобы при закладке мины скрываться от прямой видимости, пока инопланетянин поднимался по дальнему склону ближайшей горы, но это означало, что мое преимущество сократится до очень малого предела. Все зависело от следующих нескольких минут.
   Я спустилась к месту следующего прыжка. За пропастью была еще одна гора, поменьше, и я была уверена, что смогу добраться до ее верхних склонов с оставшимся в моем баке топливом. Однако она была ниже, чем здесь, и повышение давления довело бы мой скафандр до предела. Оказавшись там, я притворилась бы медлительной, побуждая личинку двигаться быстрее.
   Возможно, мне не пришлось бы симулировать это.
   Мой скафандр уже начал выдавать сигналы о снижении энергопотребления. Двигательная активность и жизнеобеспечение выключатся в последнюю очередь, но тем временем я могла бы помочь делу, отключив столько несущественных систем, сколько осмелюсь. Я погасила показания на лицевом щитке, затем приглушила освещение в скафандре, и темнота обступила меня со всех сторон. Скафандр уже знал, куда я хочу прыгнуть; возможность видеть, куда двигаться, не имела смысла, пока я не оказалась почти у другой горы.
   За свою военную карьеру я повидала много видов темноты. Есть темнота глубокого космоса, между системами. Но даже там есть звезды, какими бы холодными и далекими они ни были. Есть темнота погружного резервуара, когда закрывается крышка и в него заливается гель от перегрузки. Но даже тогда видны слабые отсветы от смотровых отверстий и медицинских мониторов. В родильных палатах темно, прежде чем нам назначат наши жизненные роли. Но поскольку до этого мгновения пробуждения мы не знали ничего, кроме тьмы, именно свет пробуждает наше первое понимание страха.
   Это была совсем другая тьма. Когда погас последний из моих огней, чернота, окружавшая меня, была такой полной и непрекращающейся, как будто я была заключена в черное дерево. Хуже того, я знала, что эта темнота действительно была плотной и давящей. Это было немыслимое давление всех слоев атмосферы надо мной и еще большее - подо мной. Воздух становился жидким, затем чем-то вроде металла, плотнее и горячее, чем что-либо в моей жизни.
   Постепенно мои глаза приспособились - или попытались приспособиться. Я не ожидала, что они что-то увидят.
   И была неправа.
   Из-под грунта исходило свечение. Оно было таким слабым, что до этого момента у меня не было ни малейшего шанса увидеть его, и даже сейчас было гораздо труднее разглядеть его, глядя прямо на него, чем боковым зрением. И оно не было непрерывным. Источником свечения был беспорядочный узор из желто-зеленых нитей, которые разветвлялись и соединялись в подобие рваной сетки. Он либо рос на поверхности, либо просвечивал сквозь слой, расположенный чуть ниже.
   Я была осторожна, чтобы не сделать слишком серьезных выводов из одной этой картины. Это мог быть живой организм, что заслуживало бы одного-двух примечаний в любом отчете, который я когда-либо отправляла своему начальству. Но это также могло быть результатом какого-то минералогического процесса, никак не связанного с химическим обменом веществ. В любом случае, интересно, но всего лишь сноска, хотя и любопытная.
   Я совершила прыжок и улетела в пустоту.
  

4

  
   В темноте я наблюдала, как личинка подползает к моей ловушке. Мы не были на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но в пределах видимости друг друга. Я карабкалась вверх по склону, и мне почти не нужно было притворяться, что двигательные системы моего скафандра медленно отказывают. Предупреждения о тепловой перегрузке звучали у меня в ушах, заставляя меня останавливаться на долгие минуты, позволяя системам остыть до приемлемого уровня. Это дало мне достаточно времени, чтобы отследить личинку. Я убрала все уведомления с лицевой панели, кроме маркера, показывающего местоположение мины, и тусклой пульсирующей метки, указывающей на местоположение пришельца. Все остальное - большая масса горы, форма ее вершины и крутые склоны - я доверила памяти.
   Теперь личинка преодолела вершину и добиралась до того места, где я установила мину. Двигалась слишком быстро - даже для восьмеричного Воина. Я задавалась вопросом, как это повлияло на мои мучительные, прерывистые размышления. Замешательство или какая-то слабая вспышка инопланетного презрения? Оба наших скафандра, должно быть, сейчас испытывают трудности, хотя у личинки и было временное преимущество. Я находилась при давлении в тысячу шестнадцать атмосфер, что уже превысило расчетный предел в тысячу атмосфер для такого типа скафандров.
   - Да ладно... - Я выдохнула, мысленно подталкивая его вперед.
   Некоторое время оставалась неподвижной, и это сказалось. Несмотря на символы на моем лицевом щитке, стало понятно, что мое местоположение окружено узором из желто-зеленых нитей. Они казались ярче и гуще, чем раньше, более заметными для моих глаз, и когда я отклонилась от склона, мне стало гораздо легче проследить их протяженность. Нити расходились во всех направлениях, образуя своего рода контурную сетку, которая придавала форму горе.
   Это, конечно, была не гора. У гор есть склоны и коренные породы. Они прикреплены к континентам. Здесь же была плавучая масса, подвешенная в воздухе. В нашем стремительном беге в поисках убежища у нас было мало времени для теоретических размышлений. Но поскольку я была вынуждена сделать паузу, то позволила своему разуму пробежаться по возможным вариантам.
   Ничто подобное никогда не могло сформироваться как единое целое, неповрежденное и массивное. Такая гора также не могла упасть из космоса и каким-то образом оказаться в равновесном положении в атмосфере. Она превратилась бы в пепел при первом же прикосновении воздуха, и если бы несколько фрагментов размером с валун и попали в глубину, то двигались бы слишком быстро, чтобы когда-либо осесть на этих уровнях.
   Более вероятно, подумала я, что гора приобрела такую форму в результате медленного процесса аккреции. Крошечные частицы, размером с пылинку, могли переноситься в атмосфере в результате нормальной циркуляции. Если бы эти частицы слипались, они могли бы начать образовывать более крупные плавающие структуры. При условии, что плотность скопления была меньше плотности вытесняемой атмосферы, они не затонули бы. Но полет на одной и той же фиксированной высоте требовал некоторого тонкого процесса регулирования. Если живой материал заполонил всю гору, а не только ее видимую кору, то, возможно, то, на чем я стояла, было бы правильнее рассматривать как существо или колонию существ, которые включили неодушевленную материю в свою матрицу. Биологические процессы - поглощение и удаление газов, органических молекул, других переносимых по воздуху организмов - могли бы легко обеспечить средства регулирования высоты горы.
   Итак, возможно, это больше, чем просто примечание. Но для моего начальства это представляло бы лишь отдаленный интерес. Простые организмы часто выполняли сложные задачи, но это не делало их полезными в военном отношении. Если находку нельзя было использовать в качестве оружия или каким-то образом применить в наших интересах, она была бы занесена в базу данных с низким приоритетом. Полезная тактическая информация, не более того.
   Мой скафандр уже достаточно остыл. Я резко повернулась обратно к скале, и в этот момент по светящимся нитям пробежал импульс оживления, разбегаясь во все стороны.
   Я не могла себе этого представить.
   Сеть отреагировала на мое присутствие. Я снова замерла, наблюдая, как узор возвращается к своему прежнему состоянию покоя, а затем снова приходит в движение. По нитям пробежала яркая рябь, вздымаясь и отскакивая. И прямо на моих глазах из грунта, казалось, пробивались новые жилки и ответвления. Возможно, они были там всегда, но активировались только сейчас, и было невозможно избавиться от ощущения, что я спровоцировала всплеск роста, интерес к себе.
   Оно знало обо мне.
   Мое сердце бешено заколотилось. Теперь это гораздо больше, чем просто примечание. Реагирующий организм, способный к низкому уровню обработки информации. И к тому же совершенно неизвестный. Если бы флот личинок не уничтожил наш, не вынудил нас лететь в эту систему, если бы их преследующая фаланга не загнала нас в эту атмосферу, не сократила наш флот до нескольких искалеченных выживших, а затем и до одного поврежденного корабля...
   Медленно мой взгляд вернулся к горе за этой. Я не должна была ничего видеть из-за пустоты тьмы. Но там было слабое свечение, которое я никак не могла не заметить раньше. Всплеск активности в этой живой сети вызвал эхо в другой горе.
   Призыв и отклик. Общение.
   Личинка подобралась к мине так близко, как только могла. Это был мой шанс, мой единственный шанс уничтожить личинку. Все, что мне нужно было сделать, это отдать команду на подрыв.
  

5

  
   Мы посмотрели друг на друга.
   Голова инопланетянина была скрыта под металлическим шлемом с выступами, где не было лицевой панели или видимых датчиков, но я все равно чувствовала давление его внимания, медленное отслеживание его взгляда, когда он изучал меня с близкого расстояния. Даже сейчас, как заверили нас наши теоретики, личинки знали гораздо больше о нашей броне и оружии, чем о том, что находится внутри наших скафандров. Мы были осторожны, чтобы не позволить им такой роскоши, как пленники или слишком много неповрежденных тел. Но что именно они знали - в жестких пределах своих знаний и невежества - в этом никто не мог быть уверен, кроме самих личинок.
   Но тут что-то царапнуло по моему лицевому щитку. Это была вспышка бесцветного света, исходившая из точки прямо под головой восьмеричного Воина. Я прищурилась, но вспышка была слишком тусклой, чтобы быть выстрелом из оружия. И она самоорганизовалась, формируясь в узор из символов, который мой мозг не мог не наполнить смыслом.
   Почему?
   - Что "почему"? - ответила я одними губами, почти не задумываясь.
   Почему ты не убила?
   - Ты не стоил затрат на мину. - Затем я моргнула в раздражении и замешательстве. - Подожди. Как ты вообще понимаешь меня?
   Ты создаешь звуки. Читаю звуки через твое стекло. Знаю твой язык. Все восьмеричные Воины знают твой язык. Ты называешь нас восьмеричными Воинами.
   - Да, - ответила я. - Но ты не должен нас понимать. Никто не говорил, что вы можете это сделать.
   Мы не рекламируем это преимущество.
   Это были всего лишь слова, разлетевшиеся по моему лицевому щитку. Но в ответе личинки невозможно было не уловить сардонической недосказанности.
   - Да, наверное, вы этого не сделали. Точно так же, как мы бы не хотели, чтобы вы знали, если бы мы могли читать ваши сообщения. Вы изменили бы свои методы шифрования, и нам пришлось бы... не знаю, выучить новый язык или что-то в этом роде. Но тебе не следовало говорить мне об этом, не так ли? Теперь я знаю.
   Знаешь, но не можешь сообщить. Твои сигналы не проникнут через эту атмосферу, а даже если бы и проникли, снаружи их никто не услышит. Ваш флот превратился в пыль. Ты больше не увидишь таких, как ты. Как и я. Так что между нами не должно быть секретов.
   - Похоже, ты планируешь умереть здесь, личинка. У меня другие планы.
   У тебя планы? Мне хотелось бы их услышать. Ваша эскадра уничтожена. Ты - последняя выжившая на последнем корабле, а я - последний из своей преследующей фаланги. Теперь мы одни, и наши скафандры отказывают у нас обоих. У нас нет ни оружия, ни средств причинить вред друг другу. Мы не можем ни проникнуть глубже, ни подняться наверх. Наша единственная судьба - умереть здесь.
   - Ну и что, личинка? Ты был создан, чтобы умереть.
   А ты нет?
   - Я родилась. У меня есть имя, семья. Я Мать-воительница... - Но все, что я надеялась сказать дальше, замерло где-то на полпути между моим сознанием и ртом. У меня было имя, это я знала. Мне его дали. Но это было так давно, что казалось каким-то древним пятном, которое почти стерлось из виду. - Я - Мать-воительница, - повторила я со всей убедительностью, на которую была способна, как будто это действительно было мое имя. - Мать-воительница. По крайней мере, имя у меня есть. А кто ты, если не восьмеричный Воин?
   Я - Греймут. И ты права, Мать-воительница. Я был создан для войны. Но кто из нас не был таким?
   - Мы не похожи друг на друга.
   Возможно. Но ты все еще не ответила на мой вопрос - по крайней мере, не удовлетворила меня. Ты установила мину. Я, конечно, нашел ее, но к тому времени было уже слишком поздно, если бы ты взорвала ее дистанционно. Взрыв уничтожил бы меня. Итак, почему ты не убила меня?
   - Ты знаешь почему.
   Ты узнала о местных организмах. Поняла, что, уничтожив меня, повредишь им. Но это была всего лишь одна из этих плавучих гор. Это не нанесло бы большого вреда остальной экологии.
   - Я не была уверена.
   А если бы ты была уверена, Мать-воительница? Изменило бы это что-нибудь?
   - Конечно. Я бы избавилась от тебя. Я все это время пыталась убить тебя. С чего бы мне останавливаться?
   Потому что все мы способны передумать.
   - Я не такая. Мы не похожи, ты и я. Мы разные, Греймут. Я бы убила тебя сейчас, если бы был способ. После всего, что с нами сделали личинки, я бы не колебалась.
   Военные преступления.
   - Да.
   Мы хорошо знаем об этом, Мать-воительница. На самом деле, очень хорошо.
  

6

   Некоторое время мы молчали. Когда Греймут спросил меня, заметила ли я изменения, я не спешила отвечать, не желая, чтобы личинка подумала, что я тороплюсь с разговором. Но этот вопрос не давал мне покоя из-за моих собственных наблюдений, и часть меня задавалась вопросом, когда же я соберусь спросить что-то подобное у инопланетянина.
   - Появились светящиеся нити. Они, кажется, концентрируются вокруг нас, растут и разветвляются рядом с нашими телами. Я имею в виду, рядом с нами.
   Кстати, о телах, Мать-воительница. Скоро мы станем ими. Но я рад, что мы пришли к единому мнению относительно нитей. Я следил за ними, насколько это было в моих силах. Они определенно реагируют на наше присутствие. Значит, мы сделали открытие - мы оба.
   - Так ли это?
   Я так думаю. Это более сложный организм, чем мы первоначально предполагали.
   - Говори за себя. - Но мой ответ прозвучал раздраженно, и я заставила себя признать, что личинка была отчасти права. - Хорошо, это нечто большее, чем просто светящаяся зараза. Он быстро реагирует и, очевидно, способен к быстрому росту, когда возникает необходимость.
   Какой бы ни была необходимость.
   Через некоторое время я спросила: - Ты сталкивался с чем-то подобным раньше, Греймут?
   Восьмеричным Воинам не рассказывают всего, Мать-воительница. Мы узнаем только то, что нам нужно. Несомненно, у вас все по-другому.
   - Да, - машинально ответила я. Но заколебалась. - Я имею в виду, что мы образованные люди. Мы должны быть образованными, на нас возложена вся ответственность. Но я не так уж много знаю о планетной экологии. Если бы я могла вернуться на свой корабль, на свой флот, то могла бы отправить запрос...
   Да, я тоже мог бы задать вопросы. Четырежды-Планировщикам, Трижды-Тактикам или даже Дважды-Думающим, если бы мой вопрос сочли достаточно важным. Но, как и тебе, мне нужно было бы вернуться на свой корабль, и в этом заключается небольшая трудность.
   - Никто из нас никуда не полетит, - сказала я.
   Да. Это так.
   Краем глаза я уловила желтый свет. Повернула голову, насколько это было возможно. Мой скафандр стал жестким, когда уровень его мощности снизился. Нити вокруг меня разветвлялись и переплетались, постепенно увеличивая плотность, образуя нечто вроде размытых очертаний моей фигуры. Свечение организмов пульсировало в странном ритме, цвет менялся от зеленого к желтому, от желтого к зеленому. Тот же процесс происходил и с личинкой: тонкие нити начали расползаться по бокам брони Греймута, концентрируясь вокруг швов и сочленений, как будто искали способ проникнуть внутрь...
   - Ты говорил о преступлениях, - сказала я, отбрасывая мысль о том, что тот же процесс проникновения, должно быть, происходит и с моим собственным скафандром. - Не буду притворяться, что мы не нанесли вам серьезного удара. Но давай не будем притворяться, будто мы сами захотели эту войну. Это было подлое наступление, вторжение в наше пространство, демонстрация ваших милитаристских намерений впереди ваших флотов. Если бы вы оставались в своем секторе, не было бы ни войны, ни военных преступлений...
   Несмотря на то, что я изменила угол наклона головы, свет личинки все равно падал на мой лицевой щиток.
   Нас изгнали из родных миров, Мать-воительница. Нас захватил противник, который был сильнее всех нас. Мы сопротивлялись, как могли, но вскоре стало ясно, что нам придется перебраться, просто чтобы выжить. Но мы не хотели войны и знали, что наше вторжение в ваш сектор может показаться провокационным. Перед отправкой наших эвакуационных флотов мы передали то, что, как мы надеялись, будет воспринято как оправдание. Мы показали записи о том, как доблестно мы боролись с противником, доказывая, что сделали все возможное, чтобы избежать этого вторжения. Мы думали, что суть наших просьб будет понятна любому цивилизованному виду: что мы ищем помощи, убежища, взаимного сотрудничества. Однако постепенно поняли, что наши сообщения были неверно истолкованы. Вы восприняли их скорее как угрозы, чем как оправдания. Мы попытались загладить свою вину - изменили тактику ведения переговоров. Но к тому времени ущерб был уже нанесен. Наши эвакуационные корабли уже сталкивались с вооруженным сопротивлением. Просто чтобы выжить, нам пришлось перейти в контрнаступление. Даже тогда мы намеревались держать вас на расстоянии достаточно долго, чтобы наши мирные намерения стали очевидными. Но этого так и не произошло.
   - Можешь повторить это еще раз.
   Нас изгнали с наших родных планет...
   - Это фигура речи, Греймут. Это означает, что я согласна с твоими словами, но подчеркиваю, что в сказанном тобой есть доля преуменьшения.
   Значит, ты согласна. Это уже что-то, не так ли?
   - Тебе рассказали одну историю, одну версию событий. Может, это правда, а может, и нет. Очевидно, я не считаю тебя лично ответственным за то, что ваша сторона сделала с моей...
   Это большое облегчение.
   - Я серьезно.
   Тогда я окажу тебе ту же любезность, Мать-воительница. Я не возлагаю на тебя личную ответственность. Там. Все наши разногласия разрешились одним махом. Кто бы мог подумать, что это может быть так просто?
   - Это просто, потому что мы не имеем значения.
   Если мы когда-либо что-то значили. Я не так уж много значу. На каждого павшего восьмеричного Воина приходится еще миллиард. Полагаю, ты была гораздо важнее в своих военных действиях.
   - Мои отпрыски смотрели на меня снизу вверх. В этом смысл жизни Матери-воительницы. - Я задумалась, прежде чем продолжить. - Но надо мной всегда были люди выше меня. Уровни командования. Старшие офицеры. Они дали мне эскадру... но это была всего лишь одна эскадра.
   Которую ты потеряла.
   - Которую ты у меня отнял.
   Мы оба много страдали. Оба познали печаль. Согласимся ли мы в этом?
   - Что личинка знает о печали?
   На моем шлеме загорелся предупреждающий значок. Я перевела на него взгляд со скучающим ожиданием. Герметичность нарушена, гласил значок. В скафандре обнаружено постороннее присутствие.
   Я подумала о светящихся щупальцах. Они пробились сквозь слабые места моего скафандра. Но давление и жара атмосферы суперюпитера все еще оставались снаружи, иначе я была бы уже мертва. Организм, чем бы он ни был, преодолел защиту моего скафандра, не нарушив его основной способности поддерживать во мне жизнь и сознание.
   Мать-воительница?
   - Да.
   Теперь что-то есть внутри моего скафандра.
   - У меня тоже.
   Как ты думаешь, что это значит для нас?
   - Не знаю. Нас попробуют на вкус. Переварят нас. Что бы сделали существа из камня суперюпитера, когда им скучно. Скоро мы это выясним. Что случилось, Греймут? Ты ведь не боишься, правда?
   Я никогда не умел пугаться. Но ты ошибаешься на наш счет, Мать-воительница. Личинка может познать много печали.
  

7

  
   Вскоре оно оказалось в моем скафандре, светясь и разрастаясь. Оно прорвалось в дюжине мест, проникая внутрь и разветвляясь, исследуя меня прикосновениями, которые были одновременно нежными и бездумными. Слепое, бессмысленное зондирование. Желто-зеленое свечение теперь было и внутри, и снаружи, и я знала, что то же самое должно быть и в Греймуте. Несмотря на все наши различия, несмотря на то, что мы во многом непохожи, у нас было много общего. Суперюпитер одержал над нами верх. Наши скафандры не были созданы ни для таких глубин, ни для защиты от этого решительного, всепроникающего инопланетного присутствия.
   Мы, - подумала я про себя. - Вот как изменилось теперь мое восприятие. Личинка больше не казалась мне такой чужой, как эта тварь, которая пыталась проникнуть в нас обоих. Личинкой был Греймут, такой же солдат, как и я. Восьмеричный Воин и Мать-воительница. Теперь мы оба проиграли, мы оба обречены. Все, что нам оставалось, - это свидетельствовать, а затем умереть.
   Свечение лишило меня возможности прочесть слова Греймута. Я знала, что он где-то там, достаточно близко, чтобы до него можно было дотронуться, что нити, окружающие наши тела, вероятно, переплетены, взаимосвязаны. Я задавалась вопросом, пытается ли он все еще связаться со мной. Мог ли он по-прежнему понимать мой голос, даже если не было возможности ответить тем же?
   - Греймут, - сказала я. - Послушай меня. Не думаю, что ты можешь ответить мне сейчас, но если ты все еще там, все еще слышишь меня... Я сожалею о том, что произошло. Не могу знать, было ли правдой хоть что-то из того, что ты сказал об эвакуационных флотах, о том, что сообщения были неверно истолкованы. Но предпочитаю верить, что все произошло так, как ты сказал. Ужасная ошибка. Но ведь есть надежда, не так ли? Не для нас, я знаю. Но для двух наших видов. Однажды они поймут свою ошибку, и... - Я замолчала, пораженная мелкой банальностью своих слов. - Нет. Кого я обманываю? Нас будет становиться все больше. Больше Матерей-воительниц. Больше восьмеричных Воинов. Больше флотов, больше фаланг, больше крепостей. Больше фронтов. У них закончатся миры, и они разобьются вдребезги, а затем превратятся в звезды, и ничто из того, что здесь произошло, никогда не будет иметь значения. Прости, Греймут. Мне так жаль.
   Ответа не последовало, но, с другой стороны, я его и не ожидала. Сначала мы были далекими врагами, потом стали более близкими, и на короткое время перестали быть врагами, хотя, полагаю, было бы преувеличением сказать, что стали друзьями. Возможно, в трудную минуту мы были союзниками. Две души, не желавшие этого, оказались в одном и том же ужасающем положении.
   Я думала о страхе и задавалась вопросом, каково это было для Греймута. Страх - странная штука. Можно подумать, что бесстрашный солдат должен быть лучшим солдатом из всех, готовым пойти на любой риск, даже на верную смерть. Но бесстрашный солдат не знает границ. Бесстрашный солдат, не задумываясь, бросится в бой, даже если его действия не имеют военной ценности. Бесстрашный солдат - это оружие без предохранителя.
   Нет. Наши лидеры - наши Королевы-воительницы и дважды-Думающие - наверняка пришли к такому же независимому выводу. Страх полезен. Более чем полезен: он необходим. Посейте немного страха в своих солдат, и они совершат меньше ошибок.
   Греймут почувствовал это. Я тоже так думала.
   Да.
   Это было беззвучное выражение идеи, но оно совсем не походило на внутренний голос в моей голове. Слово прозвучало резко и ярко, как будто в моем черепе только что взорвалась маленькая мина, осветив его изнутри.
   - Греймут? - спросила я.
   Думаю, мы чувствуем друг друга, Мать-воительница. Как странно, что твои мысли расцветают во мне.
   - Как это возможно?
   Не знаю. Но если местный организм проник в оба наших скафандра, в оба наших тела и образовал соединительную сеть между нашими нервными системами... Цепочка мыслей Греймута оборвалась.
   - Все в порядке. У меня нет лучшего объяснения. И я думаю, что ты, должно быть, прав. Но если это так, то сеть, должно быть, делает гораздо больше, чем просто объединяет наши умы. Должно быть, она обрабатывает и переводит уникальные представления из одной внутренней схемы в другую. Преодолевая огромные пропасти ментальных представлений. Как она это делает? Более того, почему? Какое возможное эволюционное давление могло повлиять на эту способность?
   Это происходит, Мать-воительница. Возможно, самым мудрым было бы принять это. Если, конечно, ты не плод моего собственного испуганного воображения.
   - Я не чувствую себя плодом воображения. А ты?
   На самом деле нет.
   - Я думала о том, чтобы побыть одной, - продолжила я. Пока что я говорила, но у меня было чувство, что очень скоро даже разговоры станут излишними, поскольку сеть расширила свое влияние на нас. - Мне это не понравилось. Было лучше, когда мы могли поговорить.
   Тогда нам действительно очень повезло, - сказал Греймут, - что никто из нас не убил другого.
  

8

  
   Дисплеи на лицевой панели почти полностью погасли, двигатель и системы жизнеобеспечения были на последнем издыхании. Очень скоро отказывающая система охлаждения выйдет из строя, и тепло из атмосферы начнет проникать ко мне.
   Я надеялась, что это произойдет быстро.
   Мы умрем здесь, - сказал Греймут, и его мысли ворвались в мою голову цепочкой новых вспышек, каждая из которых была окрашена в особый эмоциональный оттенок. Принятие, сожаление, грусть, своего рода трепетное благоговение. Умереть было довольно странно, даже для солдата. Умереть вот так, в черной давке суперюпитера, на могиле из плавучего камня, где один враг связан с другим светящимся узором из живой материи: это было нечто такое, к чему мы не были готовы.
   - Может быть, когда-нибудь они нас найдут.
   Может быть, этого и не случится. Но после молчания, которое могло длиться минуты или часы, несмотря на то, что у меня было хоть какое-то представление о времени, Греймут добавил: Я надеюсь, что они это сделают. Надеюсь, что они застанут нас здесь вместе и задумаются о том, что с нами стало. Не думаю, что это будет иметь значение, на чьей стороне ты или я. Они увидят нас и поймут, что мы решили не убивать. Решили не разрушать. Что мы выбрали лучший путь.
   - Думаешь, это изменит их мнение?
   Новая вспышка звезды придала ему изумрудно-зеленый оттенок, который я сначала приняла за насмешку или горькую иронию. Если умы способны меняться.
   - Как ты думаешь, способны ли они?
   Наши изменились.
   - Да, - тихо сказала я. - Они это сделали.
   Значит, есть надежда, Мать-воительница. Немного, но больше, чем мы имели право ожидать.
   - Греймут, - спросила я, - ты все еще можешь двигаться? Хоть немного?
   Не так уж и много. И любое движение будет только забирать энергию из моего центрального резерва.
   - Знаю. Со мной то же самое. У меня осталось всего несколько капель. Мы очень разные, не так ли? Но закуйте двух мягкотелых существ в металлическую броню и опустите их в атмосферу в тысячу атмосфер, и мы станем похожи больше, чем думали.
   Не вижу, как движение принесет пользу кому-либо из нас, - сказал Греймут.
   С моего лицевого щитка исчезло еще больше значков систем. Осталась лишь череда тревожных предупреждений, но даже они были слабыми и мерцали. Стало теплее, чем всего несколько мгновений назад. Неужели терморегуляция уже вышла из строя?
   - Нам это не принесет никакой пользы, - сказала я. - Совсем нет. Но я думаю о тех, кто придет за нами - о тех, кто найдет нас.
   Если они найдут нас.
   - Так и будет. Я верю в это. Называй это актом веры, как угодно. Но эта система слишком полезна для обеих сторон, чтобы надолго оставлять ее в покое. Они прилетят и снова исследуют эту атмосферу, и найдут парящие горы, и следы, которым здесь не место. Металлическое эхо, признаки технологий. Два тела. Греймут и Мать-воительница.
   Рядом друг с другом. Мертвые. Они ничего не узнают о наших мыслях, ничего о том, что произошло между нами.
   - Им это и не понадобится.
   Я пошевелила рукой. Движение было вялым, скафандр почти не реагировал. Мне казалось, что я использую все свои силы, чтобы бороться с металлической тюрьмой, в которой лежу. На моем лицевом щитке осталось лишь несколько едва различимых символов. Зловещая тишина воцарилась в моем скафандре, там, где раньше работала перегруженная система жизнеобеспечения. Все было кончено, все сроки истекли. Каждый мой вдох был более спертым и теплым, чем предыдущий.
   И все же я потянулась. Я потянулась.
   - Греймут, - выдохнула я.
   Я дотягиваюсь. Это тяжело, Мать-воительница. Так тяжело.
   - Знаю. Но все равно сделай это. Ради нас обоих.
   Они будут удивляться, зачем мы это сделали.
   - Позволь им.
   Мне больше почти нечего отдать. У меня почти ничего нет. Несколько мгновений я все еще могу прокручивать в голове цепочку событий, все еще могу вспомнить, что привело меня к этому моменту. Война, сражение, бегство, защита, уничтожение, потеря моей эскадрильи, моего корабля, моей команды, всех моих славных детей. Думаю, что если я буду воспринимать все это достаточно ясно, то какой-то след от них может ускользнуть от меня, как и какая-то часть истории Греймута, и, между нами говоря, мы могли бы оставить какой-то отпечаток наших воспоминаний в живом сиянии скалы.
   Но я не могу быть уверена, только в том, что лучше умереть с хорошей мыслью в голове, чем с плохой.
   Вот о чем я думаю, когда Греймут касается моей руки, и мои пальцы сжимаются.
   И мы хватаемся друг за друга мертвой хваткой.
  

ВЕСТИБЮЛЬ

    
   То, что мы нашли у бездомного парня, сделало с моими мозгами жуткие дела. Вот почему Кролик первым рассмотрел это здание. А пока он был на ногах и выделывал прыжки с отрывом и сальто в этой грязи, прикрывая глаза от солнца, которое поднималось над деревянным забором вокруг парковки.
   - Иди катайся, - сказал я, потрясенный его стойкостью. - Мне нужно собраться с мыслями.
   - Девчонка, - сказал мне Кролик, ухмыляясь надо мной.
   - Как скажешь.
   В какие-то дни я мог терпеть Кролика, в какие-то нет. Был ли он сильнее меня, или просто хотел, чтобы так казалось, я никогда не мог сказать. Но был уверен, что эти розовые таблетки подействовали и на него. Даже сейчас, на отходняке, все казалось другим. Как будто ходишь в киношных очках, только вместо того, чтобы делать фильм трехмерным, они делали мир четырехмерным. Автостоянка, офисные здания и башенные краны, возвышающиеся за забором, - все, казалось, до сих пор было сплющено до плоскости. Небо было сплошным дрожащим голубым гелем. Моя тень хотела затянуть меня в себя, как в научно-фантастическую червоточину.
   Кролика не было целый час. К тому времени, когда он вернулся, протиснувшись через щель в заборе со скейтбордом под мышкой, я уже начал чувствовать себя лучше. Хотя Кролик выглядел плоховато.
   - Я думал, ты задержишься, - сказал я, изображая максимальную беспечность.
   - Ты должен это увидеть, Купер. - Его глаза были дикими и испуганными, а рука сжимала доску так, словно это была его последняя ниточка к здравомыслию. - Посмотри и скажи мне, что я не схожу с ума.
   Я поднялся с земли, отряхивая гравий с джинсов. - Я все еще чувствую себя немного вздернутым.
   - Я не об этом, - сказал Кролик. - Скейтпарк.
   - Что насчет него?
   - Он пропал, чувак. Парка больше нет.
   - Мы были там вчера вечером. Не может быть, чтобы он исчез. Ты имеешь в виду, что он заколочен досками и заперт на висячий замок?
   - Я имею в виду, что его больше нет, - сказал Кролик. Он кивнул на мой рюкзак. - Собирай свое барахло.
   Я последовал за ним через щель в заборе, обдумывая возможные варианты. Кролик не был шутником, так что шансов на то, что он разыгрывает меня, было мало или вообще не было. Даже если бы это было в его стиле, он был слишком плохим актером, чтобы изобразить этот безумный взгляд. Так что там еще было? Если Кролик не преувеличивал тот простой факт, что скейтпарк был закрыт - возможно, строительные подрядчики или городские рабочие и могли работать так быстро, хотя это казалось маловероятным, - тогда единственным другим объяснением было то, что он каким-то образом потерял ориентацию, думая, что находится в одной части города, в то время как на самом деле был где-то в другом месте. Однако я знал Кролика, и это казалось маловероятным. И если он так плохо ориентировался, то как он вообще нашел дорогу обратно к парковке?
   Следуя за ним, я все ждал момента, когда он свернет не туда. Но он не сбился с курса, ориентиры были знакомые. - Это было вчера, не так ли? - спросил он, оборачиваясь, чтобы посмотреть на меня. - Скажи мне, что мне это не почудилось.
   - Мы там были.
   Назвать это скейтпарком было большой натяжкой, и мы оба это понимали. Это был квадрат незастроенной земли, зажатый между офисными зданиями на окраине делового района. Он был огорожен высокой металлической оградой, но до захода солнца ворота обычно не запирались. Внутри было несколько фанерных и бетонных пандусов и труб, несколько поручней, скамейки и осыпающаяся стена с граффити. Место выглядело полузаброшенным, с сорняками, мусором и в изобилии - уголками для наркоманов. Статус парка был неясен, и на улицах уже давно ходили слухи о том, что его снесут бульдозерами и перестроят. Копы шныряли постоянно, но в основном, похоже, считали, что если дети тусуются в скейтпарке, то не затевают проблем в других местах.
   Думаю, ни Кролик, ни я не были бы слишком удивлены, если бы мы уехали на неделю, а потом вернулись и обнаружили это место спрятанным за высокими деревянными щитами. Но покататься там на скейтах вечером, а затем вернуться на следующее утро и обнаружить, что парка больше нет... такого мы определенно не ожидали.
   Однако Кролик был прав. Парка там не было.
   Его не просто не было... он исчез. Как будто его никогда и не существовало.
   Рядом с парком стояло двадцатиэтажное офисное здание с зеркальными окнами и сберегательно-кредитным банком на уровне улицы, с банкоматами, вмонтированными в стену рядом с дверью.
   Это было нормально. Оно всегда было там.
   С другой стороны парка, почти до уровня здания с банком возвышалось белое корпоративное строение с рядами узких черных окон и подземным гаражом, огражденным шлагбаумами, которые постоянно поднимались и опускались, когда подъезжали и отъезжали машины.
   Оно тоже всегда было здесь. Это было нормально. Это годилось.
   Однако между этими двумя зданиями находилось нечто необычное.
   Это было еще одно офисное здание, примерно такого же размера, как и его соседи, плюс-минус этаж. Оно было темно-серого цвета, почти черного. Снаружи нельзя было сказать, есть в нем окна или нет. Это была просто поднимающаяся плита из одинаковых квадратных панелей, доходящих до самого верха. На уровне земли был вход - вращающаяся дверь, ведущая, должно быть, в вестибюль, - и все. Ни вывесок, ни рекламы, ни намека на то, кому принадлежит это место. И оно сидело как раз там, где должна была быть зона скейтбординга.
   Я пялился на него добрых тридцать секунд, прежде чем смог заговорить. Мы стояли на другой стороне улицы, ошеломленные, с досками под мышками.
   - Это пипец.
   - Согласен, - сказал Кролик.
   - Это невозможно. Там не может быть здания. Здания не появляются просто так. На это уходят месяцы, годы. - Я говорил это вслух, как будто мне нужно было кого-то убедить.
   - Думал, я ошибся, - сказал Кролик. - В первый раз. Например, свернул не туда. И каким-то образом попал в часть города, где каждое другое здание выглядит точно так же, как то, что мы знаем, вплоть до мельчайших деталей.
   - Как "Старбакс" через дорогу?
   - Да, Купер.
   - Тогда либо мы безумны, либо... мир безумен. Выбирай сам.
   Что меня беспокоило больше всего, помимо того факта, что здание находилось там, где его быть не должно, так это то, что никто, казалось, не обращал на это внимания. Только мы с Кроликом уставились на него. Остальные люди просто занимались своими обычными делами, как будто здание всегда было здесь. Останавливались, чтобы воспользоваться банкоматами по соседству. Машины въезжали и выезжали из подземного гаража. Мужчины и женщины выходили из "Старбакса" с чашками кофе и кексами, не обращая внимания на новое здание.
   - Нам нужно все обдумать, - сказал Кролик, как будто у него на уме был какой-то грандиозный план. Он кивнул на "Старбакс" и полез в карман. - Вчера вечером мелочи хватало на пару чашек кофе. Хочешь что-нибудь к нему?
   Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, не хотел есть. - Просто принеси мне латте.
   Кролик протиснулся в застекленную дверь, протянул мне свою доску и указал, чтобы я занял один из барных стульев, стоящих вдоль подоконника. Я бросил доски и рюкзак на пол и опустился на сиденье. Парень, читавший газету через два места справа от меня, посмотрел на меня и приподнял уголок газеты, чтобы я не смог незаметно прочитать ее.
   - Гребаный мудак, - пробормотал я себе под нос.
   Пока Кролик стоял у стойки, я изучал здание на противоположной стороне улицы. Люди входили и выходили через вращающуюся дверь, как будто в этом не было ничего странного. Я потер лоб, щурясь, словно от сильного похмелья. Пересчитал серо-черные панели по обе стороны вращающейся двери, пытаясь прикинуть их размеры.
   Когда Кролик поставил два латте на стойку, я сказал: - Это еще большая хрень, чем мы думаем.
   - Нет ничего более хренового, чем здание, появившееся за одну ночь, - сказал мне Кролик, высыпая в свою чашку пять пакетиков сахара. Он сказал это со спокойной уверенностью человека, у которого большой опыт в подобных делах.
   - Оно слишком широкое. - Я ждал, что он что-нибудь скажет, но Кролик просто сидел, помешивая кофе. - Это... пространство... между двумя зданиями по обе стороны, - запинаясь, произнес я. - Оно не было таким большим. Скейтпарк никогда не был таким большим. Там никогда не было места для этого здания.
   Я ждал, что Кролик возразит мне, но все, что я увидел, было недоумение и сомнение. - Они не могли передвинуть здания в ту или иную сторону. Если бы они это сделали, им пришлось бы передвинуть все здания в квартале. - Он сделал паузу. - Но ты прав. Посмотри, какая широкая эта штука. - Он думал о трубах и пандусах, о том, каким уродливым мог бы быть скейтпарк, если бы он был такой же ширины, как здание.
   - Что-то действительно не так. - Я отпил глоток латте. - Должно быть, это из-за того дерьма, которое мы принимали прошлой ночью.
   - Заставляет нас видеть то, чего там нет?
   - Нет. - Мы оба говорили вполголоса. - Здание там, я в этом почти уверен. Но, думаю, только мы одни видим, что ему здесь не место.
   У Кролика на подбородке были капельки кофейной пены. - Из-за того, что нас торкнуло?
   - Не знаю. Может быть. Такое ощущение, что все принимают это как норму, а нам сделали прививку. - Я покачал головой, усмехаясь тому, как нелепо это прозвучало, даже для меня самого. - На парковке этим утром... все выглядело по-другому. Я думаю, что этот наркотик как-то повлиял на то, как мы воспринимаем вещи. Расстояния, измерения. Это... здание... морочит людям головы людей, заставляя их признать, что ему есть место, что для него есть место там, где, как мы знаем, его нет. Но оно не так сильно влияет на нас.
   - Мы все же видим его.
   Кролик, казалось, с большей готовностью, чем я, смирился с тем, что здание вписывается в пространство. - Наверное, это проходит, - сказал я, думая о том, что он встал на ноги гораздо быстрее, чем я. Готов был кататься на доске, когда все, чего я хотел, - это свернуться калачиком и блевать.
   - Есть кое-что еще, - сказал я через некоторое время.
   - Что?
   - Я наблюдал за людьми, которые входили и выходили через вращающуюся дверь. - Я кивнул. - Посмотри на этого парня в форме Федерал Экспресс. - Курьер был толстым, с белым картонным пакетом под мышкой. Мы наблюдали, как он проскользнул во вращающуюся дверь и исчез в здании. Через несколько минут за ним последовала симпатичная красотка-готка с фиолетовыми волосами, а затем худая чернокожая женщина в топе с капюшоном, обтягивающих синих шортах и неоново-желтых кроссовках. Время от времени кто-нибудь выходил из вращающейся двери на улицу.
   - Видишь? - спросил я.
   - Люди приходят, люди уходят. Вот что происходит с дверями.
   - Каждый, кто выходит, - сказал я, - одет в костюм. Я видел, как входили в костюмах и обычной одежде. Мужчины и женщины. Но все выходят только в костюмах.
   Потребовалось всего несколько минут наблюдения, чтобы убедиться в том, что я заметил. Все мужчины были в костюмах, а женщины - в деловых костюмах того же серебристо-серого цвета, что и мужские костюмы. - Думал, что приходят и уходят одни и те же люди, - продолжил я, когда Кролику нечего было сказать. - А вот и парень из ФедЭкс. Но теперь он в костюме. Вот что происходит. Они как будто перерождаются.
   Кролик посидел еще немного. У нас с собой было не так уж много денег, и кофе нужно было растягивать как можно дольше. Мой кофе остыл как лед к тому времени, как я допил его до пены. В этот момент Кролик вытащил серебристую пластиковую полоску размером с большой палец, внутри которой все еще лежали три розовые таблетки. Он положил ее рядом со своим напитком, заслоняя от остальных посетителей кафе своим телом.
   - Что думаешь, приятель? - Он открыл два блистера и высыпал таблетки на поверхность, прежде чем пододвинуть оставшуюся таблетку мне. - Ты же знаешь, нам нужно знать, что находится внутри этого здания.
   - Но мы не знаем.
   - Ты сам это сказал. Это дерьмо быстро проходит. Я уже начинаю чувствовать, что эта штука здесь к месту, как будто она всегда была тут.
   - Я думал, это только у меня.
   - Это не так. Нам повезло, у нас было достаточно иммунитета, чтобы не заразиться этой штукой сразу, как все остальные. Но это не будет продолжаться вечно. - Он начал что-то говорить, но осекся.
   - Что?
   - Я пытаюсь вспомнить скейтпарк. Как он был устроен, насколько все было большим. Где находилась стена с граффити. Но это становится все труднее. Как будто что-то передвигает кусочки в моей голове, пытаясь запутать меня.
   - Думаешь, это здание так делает?
   - Что-то делает.
   Я не хотел с ним соглашаться, но тоже это чувствовал. Мои воспоминания о скейтпарке этим утром были особенно яркими. Но теперь становилось все труднее удерживать их в фокусе; все труднее было быть уверенным, что скейтпарк действительно когда-то был здесь.
   Возможно, мы ошибались на этот счет. Что, в конце концов, было вероятнее: что здание втиснулось в пространство, где ему не место, исказив город вокруг себя, или что два обкуренных скейтбордиста окончательно утратили чувство ориентации в пространстве?
   Я положил руку на таблетку. - Мы могли бы просто уехать. Уехать из города.
   - Оно все равно останется.
   - Может быть, мы забудем об этом, когда будем достаточно далеко отсюда. Тогда оно перестанет быть нашей проблемой.
   - Ты надеешься, - сказал Кролик.
   Я снова выглянул в окно. Здание создавало впечатление, что оно стояло здесь всегда. А почему бы и нет, подумал я? Я наблюдал, как люди входили и выходили через вращающуюся дверь. Ничто в этом не беспокоило меня. Это было то, что люди делали.
   Какого хрена мы сидели в "Старбаксе" и пялились на офисное здание?
   Я убрал руку с розовой таблетки. На мгновение, сильно сосредоточившись, я все еще мог осознать, что это за чертовское здание. Но для этого требовалось все больше и больше усилий. Какая-то часть меня просто хотела сдаться и принять нормальность всего этого. Это было бы так просто...
   Кролик проглотил таблетку. Его кадык дернулся, когда он глотал ее. - Я иду внутрь, приятель. Мне нужно знать, что у этого ублюдка внутри.
   - Не надо, - сказал я.
   - Это вращающаяся дверь. Я даже не буду заходить в вестибюль. - Наркотик подействовал быстро. Он закрыл глаза, когда это случилось, и вцепился в перила, как будто катался на американских горках. - Ты идешь?
   - В этом нет необходимости, - сказал я, охваченный ледяной уверенностью. - Это всего лишь здание.
   - Всегда говорил, что ты слабак. - Прежде чем я успел среагировать, он схватил и вторую таблетку. Проглотил ее и крепче вцепился в перила, когда подействовала двойная доза.
   Я попытался вспомнить, откуда взялись таблетки, но это было трудно. Единственное, в чем я был уверен, так это в том, что не хотел, чтобы Кролик вошел во вращающуюся дверь. Хотя меня самого тянуло туда, непреодолимо тянуло войти в чистый и гостеприимный вестибюль, который, как я знал, должен был находиться на другой стороне. Я чувствовал себя грязным в одежде, в которой спал всю ночь. Стоит зайти в вестибюль и мне стало бы лучше. Там будут полы из черного мрамора, настенные росписи, столы со стеклянными воротами безопасности, лифты с золотой отделкой и зеркалами в полный рост. Туалеты и темные ковры.
   - Присмотри за моими вещами, - сказал Кролик.
   Он толкнул стеклянную дверь и вышел на улицу. Я наблюдал, как он переходил дорогу в потоке машин. Кто-то стоял у банкомата, доставая нужную карточку. Шлагбаум поднялся, выпуская "Приус" из подземного гаража.
   Кролик обернулся, чтобы посмотреть на меня, прищурившись, как будто не мог разглядеть меня сквозь фасад кофейни. Он расправил плечи, словно разминаясь перед выполнением стойки на руках, и вошел во вращающуюся дверь.
   Я подождал, пока он выйдет.
   И еще подождал.
   Через некоторое время я понял, что сижу в "Старбаксе" один, сам не зная почему. Передо мной стояли две пустые кофейные чашки, серебристая полоска с розовой таблеткой внутри прозрачного блистера, а на полу у моих ног лежали два скейтборда и рюкзак.
   Я собрал вещи и вышел из кафе. Мне показалось, что я помню, как сидел с Кроликом, пока он не встал и не пошел в то здание, которое находится между банком и офисным зданием. Зачем Кролику понадобилось это место? На другой стороне улицы я увидел свое отражение в движущихся стеклах вращающейся двери. Множество моих копий, отстраненных друг от друга и с двумя скейтбордами под мышками. На мгновение я застыл, пораженный воспоминанием о чем-то. Я бросил доску Кролика и порылся в кармане, пока не нащупал твердый край полоски тисненого пластика. Я вытащил полоску и проглотил последнюю розовую таблетку. Мне показалось, что это необходимо, хотя я и не мог сказать почему.
   Я подождал немного, затем опустился на колени, чтобы взять доску. Из вращающейся двери вышла чернокожая женщина, и на мгновение мне показалось, что я ее где-то видел. Наши взгляды встретились, и я ждал от нее какой-то реакции, какого-то намека на то, откуда мы знаем друг друга. Но она смотрела сквозь меня, смотрела сквозь все вокруг. Ее взгляд пронизывал город до самых пригородов.
   Я прошел через вращающуюся дверь.
   Потребовалось несколько секунд, чтобы мои глаза привыкли к приглушенному освещению. Это был обычный вестибюль. Пол был выложен темно-красным мрамором, а не черным, а вместо фресок на стенах висели розовые и алые абстрактные картины. В остальном это, казалось, соответствовало моим представлениям. Там были ряды стоек охраны со стеклянными перегородками высотой по пояс между ними, а за стойками охраны были двери лифта. Множество людей ждали у дверей лифта, стоя по одному и по двое. Я даже разглядел Кролика с прикрепленным к его воротнику пропуском посетителя. Я помахал ему, пытаясь привлечь его внимание, но он смотрел не в ту сторону. Я хотел крикнуть, но это казалось неправильным. Все было так тихо, спокойно и чисто.
   Я направился к столам. У меня не было никаких дел в здании, но они могли позвать Кролика до того, как прибудет лифт.
   Я остановился как вкопанный. У меня закружилась голова. Я уронил скейтборды и упал на колени. Смутно помнил, что что-то проглотил. Что бы это ни было, оно начало действовать. Я закрыл глаза, пытаясь избавиться от головокружения. Казалось, что пол уходит из-под ног со скоростью миллион миль в час. Оперся на ладонь, чтобы не упасть, но вместо холодного твердого мрамора почувствовал мягкость и тепло. Тут я понял, что, когда уронил скейтборды, они не произвели особого шума.
   Я заставил себя снова открыть глаза. У меня все еще кружилась голова, а желудок, казалось, делал сальто, но мне нужно было видеть.
   Я был не в вестибюле.
   Вместо красного мрамора пол был покрыт плотью с прожилками. Он изгибался, переходя в стены, бугристые от хрящей и жировых отложений. Они поднимались высоко, слишком высоко. В вестибюле не было потолка. Он тянулся до самого верха, как будто внутри здание было абсолютно пустым.
   Но не совсем пустым. Там, наверху, что-то было, какая-то огромная фиолетово-розовая масса, похожая на желудок или мочевой пузырь, подвешенная на высоте сотен футов над головой. Она очень медленно вдыхала и выдыхала. Она заполняла верхний этаж здания, закрепленная на месте толстыми розовыми клейкими трубками, похожими на дыхательные пути или кишечник.
   От существа, похожего на желудок, тянулись десятки щупалец, доходя до испещренного красными прожилками пола. Они растягивались и сокращались, перенося содержимое желудка вверх и вниз. На конце каждого щупальца было что-то вроде мясистой руки, достаточно большой, чтобы обхватить чью-то голову и верхнюю часть туловища. За стойками охраны, которые на самом деле не были стойками охраны, не было лифтов. Но там ждали люди. Щупальца собирали их, как шахматные фигуры. Люди не сопротивлялись и не выказывали никакого видимого страха. Они просто позволяли желудку подтягивать их к себе, их руки безвольно свисали по бокам, когда их поднимало вверх. В его вздымающейся, провисающей нижней части был сфинктер, достаточно широкий, чтобы проглотить автомобиль. Щупальца проталкивали людей в желудок. Время от времени они протягивали свои руки и вытаскивали человека в костюме, осторожно опуская его обратно на пол. Костюмы были покрыты розовой слизью.
   Там, где должны быть столы охраны, была стена из листьев высотой на уровне головы, похожая на то, что можно увидеть в аквариуме. Когда костюмы проходили сквозь стену, листья обволакивали их, высасывая слизь, пока костюмы не становились сухими. Затем они проходили мимо меня и выходили из здания. Единственной частью помещения, которая не изменилась, была вращающаяся дверь.
   Впереди меня посетитель подошел к ряду листьев. Здесь посетители останавливались и позволяли листьям погладить их, прикоснуться к их лицам, задержаться на их глазах. Затем посетитель прошел дальше, к группам, ожидавшим, когда их поднимут в желудок.
   Меня вырвало. Это была сухая рвота, почти без рвотных масс. Полупереваренная таблетка выпала на пол, скрывшись в остатках кофе изо рта. Я тупо уставился на нее, удивляясь, почему она так важна.
   Через несколько мгновений в голове у меня прояснилось. Внезапно почувствовав неловкость, я вытер рукавом то, что натворил. Я поднял скейтборды, свой и Кролика, и оттолкнулся от холодного красного мрамора, пока снова не встал с колен.
   У меня был странный приступ, но он прошел так же быстро, как и начался.
   Кролик все еще ждал у лифтов. Я подошел к ближайшему посту охраны и улыбнулся красотке за ним. - Мне нужно связаться со своим другом, - сказал я ей, осознавая свою поношенную одежду и скейтборды подмышками. - Могу я получить пропуск для посетителей?
   - Нет проблем, сэр, - сказала она, одарив меня ослепительной улыбкой. - Просто проходите.
  

КАРТА МЕРКУРИЯ

    
   Когда, наконец, корабль вырвался из гравитационного притяжения Меркурия и выровнялся для долгого обратного полета в пространство Юпитера, Олег отстегнулся от своего стартового сиденья и поплыл по каюте, пока не добрался до кормового стеллажа, на который он повесил выменянные художественные работы. Он боролся с искушением не открывать шкатулку до сих пор, но пообещал себе, что не сделает этого, пока не достигнет космоса. Возможно, было неразумно вообще открывать ее, и уж точно до того, как он передаст ее своим хозяевам с Юпитера. Но никаких особых инструкций на этот счет у него не было.
   Коробка была легкой, даже слишком легкой, как будто в ней не было ничего, кроме воздуха или упаковочных материалов. Интересно, подумал он, это была последняя уловка в мире? Пустой контейнер? Коробка, наполненная высококачественным вакуумом?
   Нужно было открыть ее, чтобы узнать.
   Контейнер представлял собой невзрачный предмет. Он был простого белого цвета. Его верхняя часть крепилась на петлях с помощью простой металлической застежки. Это была такая вещь, подумал он, в которой можно было бы везти шляпу или, возможно, новый космический шлем.
   Застежка легко поддалась под его пальцами. Он откинул крышку коробки. Сразу под крышкой, как и ожидалось, лежала упаковочная бумага. Он отодвигал ее, пока не обнаружил более твердый материал. Это была верхняя часть сферы с грубой текстурой. Она была красиво затенена и окрашена в теплый серый цвет с голубыми и золотыми вкраплениями, а также кружочками и россыпями мелких белых кратеров. Полярный регион сверкал крошечными бриллиантами, символизирующими залежи замерзшей воды, запертой в затененных кратерах на долгие века.
   Ну, конечно. Это был глобус. Подсказка с самого начала была в названии.
   Карта Меркурия.
    
   Он прибыл сюда с большими ожиданиями - возможно, нереалистично большими.
   Художники поддерживали чистоту в этом месте. Будучи киборгами, они могли мириться как с освещенными, так и с неосвещенными сторонами медленно меняющегося мира, но все равно двигались - разбивали лагерь, а затем бесконечно путешествовали. За исключением своих произведений искусства, усеивающих планетную кору, как головы Озимандии, они не оставляли за собой никаких следов. На безвоздушном Меркурии тени этих существ простирались до предела кривизны планеты.
   С орбиты он следил за их движущимся караваном. До терминатора, разделяющего день и ночь, оставалось совсем немного.
   - Здравствуйте, - бодро объявил он. - Я прилетел с Юпитера и хотел бы получить разрешение высадиться и поговорить с Роун.
   - Это художественный коллектив "Киборг", - последовал ответ. - Спасибо за проявленный интерес, но ваша просьба о разговоре с Роун отклонена.
   Олег улыбнулся, потому что это было именно то, чего он ожидал. - Мне все равно хотелось бы сесть на поверхность. Это возможно?
   - У вас есть товары, которые можно купить?
   - Да, и я хотел бы обменять их на топливо. Я могу посадить свой корабль немного впереди вашего каравана и пройти оставшееся расстояние пешком.
   - Это приемлемо, - наконец произнес голос. - Один из нас встретит вас. Берите с собой все товары.
   Он снижался на маневровых двигателях, пока его маленький корабль не прикрепился к поверхности Меркурия, как брошь. Опустившись, корабль раскрыл над собой зонтик и начал остывать.
   Олег вышел из шлюза в громоздком скафандре, украшенном активными зеркальными гранями и веерообразными охлаждающими лопастями. Он обошел корабль сзади и распаковал двух хромированных роботов-пауков. Роботы помогли ему выгрузить товары из люка в брюхе корабля. Затем он сориентировался и направился к каравану, пауки последовали за ним.
   Здесь меркурианская местность была плоской, как соленое озеро. Караван представлял собой огромное, потрепанное сооружение, состоящее из множества движущихся элементов. Часть из них была размером с человека - некоторые действительно были киборгами, бегущими трусцой рядом с процессией, - в то время как другие были размером с особняки или выброшенные на сушу космические корабли. Более крупные сооружения состояли из обломков автомобилей, топливных баков и герметичных модулей, которые были переделаны в жилища в стиле рококо. Высоко в безвоздушной тьме были расправлены паруса, знамена и вымпелы. На одной из платформ виднелись огромные кружевные очертания двухсотметрового жеребца. Крошечные фигурки работали внутри грудной клетки коня с помощью сверхъярких сварочных горелок. Другая фигура, такого же размера, представляла собой обнаженную человеческую женщину, балансирующую на одной ноге. Для равновесия она раскинула руки - одну вперед, другую назад. В ее торс под странными углами были втиснуты перепрофилированные грузовые модули.
   Один из киборгов отделился от скопища и побежал ему навстречу. Ноги киборга под коленями представляли собой пружинистые протезы, которые с каждым шагом поднимали его на несколько метров к небу.
   - Добро пожаловать, Олег, - произнес искусственный голос. - Мы уже разговаривали ранее. Я Грис. Вы бывали на Меркурии раньше?
   - Нет, я здесь впервые. Спасибо, что позволили мне приземлиться.
   - У вас очень впечатляющий скафандр, - сказал Грис. - Полагаю, он мог бы сохранить вам жизнь на долгое время?
   - Держу пари, не так долго, как ваш, - сказал Олег.
   - Ах, но мы не думаем о наших скафандрах как о таковых. - Грис приложил кулак к груди в своеобразном приветствии. - Это моя кожа, отныне и навсегда. Я подключен к ней на глубоком сенсорном уровне - с полной тактильной и проприоцептивной интеграцией. Я не просто живу в ней - это часть меня. Надеюсь, это вас не расстраивает?
   - Если бы это было так, я был бы не тем человеком, который прибыл бы на Меркурий. И определенно не тем человеком, который обратился бы к творческому коллективу "Киборг".
   Скафандр Гриса - или кожа, если так можно выразиться, - представлял собой механическую оболочку, не дающую и намека на органическое содержимое внутри. Броня была разноцветной и украшена узорами в стиле барокко. Шлем Гриса изображал горгулью с клювастым лицом и множеством камер, вмонтированных в ее глазницы. Не было ни стекла, ни визора.
   - Знаю, что вы проделали долгий путь, - сказал Грис. - Но вы не должны принимать на свой счет незаинтересованность Роун.
   Они шли под солнцем. По мнению Олега, оно не должно было быть таким большим или таким ярким. Интенсивность его освещения, усредненная по орбите, была в сто раз сильнее, чем он обычно привык. Это раздутое, воспаленное Солнце оскорбляло его чувства. Было бы очень здорово оказаться на пути с Меркурия обратно к цивилизованному обществу юпитерианского пространства.
   Но не без того, за чем он прилетел.
   - Звезда Роун взошла высоко, - заметил он.
   - Для нее это не имеет значения. Теперь ее дом - Меркурий. Чем скорее люди это поймут, тем счастливее будут все. Где ваши товары, которыми вы торгуете?
   - Знаю, их не так уж много. Но там есть несколько редких сплавов и композитов, которые могут оказаться для вас ценными.
   Киборги в караване ждали, чтобы рассмотреть его предложения. Они будут определять стоимость этих предметов, и Олег волен будет принять ее или отказаться.
   - Вы можете подняться на борт, - небрежно сказал Грис. - У нас есть провизия для гостей, если хотите снять скафандр. Потребуется некоторое время, чтобы оценить стоимость ваших товаров, так что вы успеете это сделать.
   - Спасибо, - согласился Олег.
   Грис подвел его к одной из раздвижных платформ, похожих на сани. Они вскарабкались на мостик, затем нашли воздушный шлюз, ведущий в боковую часть клетчатой конструкции, сделанной из старого топливного бака. Олег удовлетворился тем, что просто снял шлем и перчатки и положил их рядом с собой на что-то вроде комбинации дивана и мягкого матраса. Грис, сидевший на корточках по другую сторону стола, не снял ни одной части своего скафандра, кроме пружинных усилителей ног, которые в данный момент висели у двери. Теперь он был занят тем, что разливал травяные настои в маленькие чашечки из сплава.
   - Вы были художником до того, как приехали сюда? - спросил Олег, чтобы завязать разговор.
   - Вовсе нет. На самом деле я приехал торговать, как и вы. Моему космическому кораблю требовался небольшой ремонт, поэтому мое пребывание здесь превратилось из дней в недели. У меня не было намерения становиться частью коллектива.
   - Были ли вы... вот таким?
   - Вы имеете в виду киборгизацию? Нет, вовсе нет. Несколько простых имплантов, но они не в счет. - Лицо человека в очках было непроницаемым, даже когда он наливал чай в маленький сосуд на конце своей клювообразной нижней челюсти. - Решение остаться было трудным, но, оглядываясь назад, можно сказать, что оно было почти неизбежным. Нигде в системе нет ничего подобного, Олег, - нигде нет такого беззакония и цивилизованности одновременно. Вокруг Юпитера вы связаны жесткой иерархией богатства и власти. Здесь у нас нет ни денег, ни юридического аппарата, ни правительства.
   - Но стать тем, кто вы есть сейчас... вы не могли отнестись к этому легкомысленно.
   - Пути назад нет, - признал Грис. - Переход - так мы это называем - слишком сложный процесс для этого. Я продал свою кожу банкам мяса на Венере! Но выгоды от этого неисчислимы. На Марсе переделывают мир, чтобы он подходил людям. Здесь мы делаем нечто гораздо более благородное: переделываем самих себя, чтобы соответствовать Меркурию.
   - И Роун уже была здесь, когда вы трансформировались?
   - А, - сказал Грис с ноткой разочарования. - Опять мы возвращаемся к ней, не так ли?
   - Меня послали установить контакт. Мои хозяева будут очень разочарованы, если я потерплю неудачу.
   - Хозяева, - отмахнулся Грис. - Зачем вам вообще работать на кого-то, если у вас был выбор?
   - У меня не было выбора.
   - Тогда, боюсь, вам лучше приготовиться разочаровать своих хозяев.
   Олег улыбнулся и отхлебнул чаю. Чай оказался довольно сладким, хотя и не таким теплым, как ему хотелось бы. Он предположил, что пищеварительный тракт Гриса все еще достаточно развит, чтобы переваривать жидкости. - Ранние работы Роун, то, что она делала до того, как пришла сюда, были слишком оригинальными и тревожащими, чтобы вписаться в существующие рамки критиков. Они хотели, чтобы она была такой, какой не являлась, - больше похожа на художников, которых они уже ценили. Со временем, конечно, они начали понимать, чего она стоит. Ее акции начали расти. Но к тому времени Роун уже присоединилась к вашему коллективу.
   - Ничто из этого не оспаривается, Олег. Но Роун перешла на другую сторону и стала одной из нас. Ее не интересует ваш мир инвесторов и спекулянтов, критики и репутации.
   - Тем не менее, у моих хозяев есть последнее предложение. Я был бы небрежен, если бы не сделал все, что в моих силах, чтобы привлечь к нему внимание Роун.
   - Забудьте о том, чтобы размахивать перед ней деньгами.
   - Дело не в деньгах. - Олег, понимая, что у него есть временное преимущество, продолжал потягивать чай. - Они знают, что это не сработает. То, что они предлагают, то, что они получили, - это то, чего почти невозможно купить за деньги, во всяком случае, без нужных связей. Отдельная луна, ее собственное место - пространство для беспрепятственной работы с неограниченными ресурсами. Более того, к ее услугам будут лучшие хирурги системы. Их способностей к ретротрансформации вполне достаточно, чтобы отменить ее переход, если она этого пожелает.
   - Уверяю вас, этого бы не случилось.
   - Когда она завершила переход, - терпеливо сказал Олег, - она бы смирилась с полной невозможностью когда-либо исправить эту работу. Но ситуация изменилась! Экономика ее репутации теперь позволяет то, что раньше было запрещено. Она должна быть проинформирована об этом.
   - Она скажет "нет".
   - Тогда позвольте ей сделать это! Все, о чем я прошу - все, о чем просят меня мои хозяева, - это чтобы Роун дала мне свой ответ лично. Вы позволите мне это, Грис? Позволите мне встретиться с Роун, хотя бы разок?
   Грис не торопился с ответом. Олег предположил, что, возможно, за пределами его непосредственного понимания происходил какой-то диалог, Грис общался со своими коллегами-художниками, возможно, даже с самой Роун. Возможно, они придумывали лучший способ отмахнуться от него. Коллективу приходилось торговать с посторонними, поэтому они не хотели быть слишком бесцеремонными. В то же время они, очевидно, всячески оберегали своего самого почитаемого члена.
   Но в конце концов Грис сказал: - Есть одна трудность.
   Олег пошевелился на своем сиденье. Скафандр начал натирать кожу - он не был создан для того, чтобы в нем бездельничать. - Какая трудность? Я здесь, не так ли? Почему нельзя поговорить с Роун? Она нездорова?
   - Нет, - осторожно ответил Грис. - С Роун все в порядке. Но ее здесь нет.
   - Не понимаю. Она не могла покинуть Меркурий - никто бы этого не пропустил. И коллектив - это все, что есть. Она что, ушла по своей воле?
   - Не совсем. Но в одном вы ошибаетесь. Коллектив - это еще не все, что есть. Или, по крайней мере, больше не так. Произошел... - и теперь у Олега возникло ощущение, что Грис подбирает слова с особой тщательностью и немалой долей отвращения, как будто все это дело причиняло ему боль, - раскол в наших рядах. Формирование второго каравана. Отколовшееся движение, возникшее внутри коллектива.
   Олег внимательно слушал. Его хозяева либо ничего не знали об этом, либо не смогли должным образом проинструктировать его. - Когда, что, как?
   - Наверное, было бы проще, если бы я вам показал, - сказал Грис.
    
   Вскоре караван остался позади, скрывшись за горизонтом, пока не пропали даже жеребец и балансирующая женщина. Олег заметил, что их тени медленно удлиняются, вытягиваясь перед маленьким быстрым наземным транспортным средством, которым управлял Грис. Меркурий был небольшим миром, и они очень быстро приближались к цели, подталкивая Солнце к горизонту. За ним, но с каждым мгновением все ближе, была переходная зона терминатора и экстремальный холод неосвещенной поверхности. Он подумал о своем хрупком маленьком корабле, о том, как далек он сейчас от него, как полностью находится во власти своего хозяина-киборга.
   - Расскажите мне о Роун.
   - Мне особо нечего сказать. Она всегда была неугомонной - и в своем искусстве, и в своей душе. Именно это привело ее на Меркурий. Какое-то время она была довольна нами. Но у нее всегда была потребность преодолеть свои собственные границы, вырваться за рамки существующих формализмов. Был только вопрос времени, когда она присоединится к тоталистам.
   - Отколовшемуся движению?
   - Конечно.
   - Вы сказали, что они сформировали второй караван. Они передвигаются по Меркурию так же, как и вы?
   - Большую часть времени. Сейчас они разбили лагерь.
   - Что в них такого особенного, что Роун пришлось оставить всех вас? Вы недостаточно радикальны?
   - Они пуристы. Экстремисты, если хотите. Мы подверглись значительным физиологическим изменениям, чтобы приспособиться к жизни на поверхности. Это позволяет нам работать практически без ограничений, отдаваясь акту художественного творчества. Но даже у нас есть пределы.
   - Действительно?
   - Нашим телам и разуму все еще мешают биологические компромиссы в конструкции. По мнению тоталистов, это делает нас неэффективными и требует радикального улучшения.
   - Кто может быть эффективнее вас? - спросил Олег.
   - Роботы, - сказал Грис.
   Наконец они пересекли терминатор и вышли на освещенную звездами ночную сторону Меркурия. Олег в своем скафандре не почувствовал резкого перепада температуры в целых семьсот градусов по Кельвину, но индикаторы на лицевой панели достаточно четко зафиксировали переход от ужасающей жары к ужасающему холоду, и теперь скафандру приходилось работать так же умело, чтобы не дать ему замерзнуть насмерть. Он предположил, что механизмы жизнеобеспечения Гриса справляются с аналогичным изменением требований.
   - По большей части они держатся от нас подальше, - сказал Грис. - Мы не враги как таковые. Мы обязаны вести определенный бизнес, и, конечно, организации тоталистов вообще не имеют контактов с внешним миром. В тех редких случаях, когда им что-то нужно, они вынуждены полагаться на сотрудничество c нами. Но я бы не сказал, что наши отношения просты. Имели место... акты художественных диверсий. Разумеется, отрицавшихся. Но ни для кого не секрет, что тоталисты считают нашу работу декадентской, испорченной, погрязшей в творческом истощении.
   - Полагаю, это было неизбежно, - сказал Олег. - В истории не было художественного движения, которое в конечном итоге не раскололось бы на два или более творческих полюса. Если вас это как-то утешит, рано или поздно они сами разделятся!
   - Нет, - сказал Грис. - Это совсем не утешает. Мы создали здесь нечто прекрасное, Олег. Нет никакой причины, по которой все это должно было вот так развалиться.
    
   Когда они приблизились к лагерю тоталистов, Олег был поражен тем, насколько сильно эта сцена напоминала точное негативное изображение каравана дневной стороны. Небо было почти безупречно черным, его совершенство нарушалось (или, возможно, улучшалось) лишь россыпью звезд и планет, огромной сверкающей дугой Млечного Пути и слабой пылевой дымкой зодиакального света Солнечной системы.
   В то время как караван двигался при ярком дневном свете, здесь единственным освещением было то, которое обеспечивали сами тоталисты. Лагерь был меньше, чем караван, но основное в нем было схожим: это было скопление вещей, которые можно было самостоятельно перетащить или перевезти по Меркурию, когда приходило время переезжать. У них также были паруса и вымпелы, за исключением того, что они были раскрашены яркими неоновыми красками: красными и желтыми, синими и зелеными, фиолетовыми и оранжевыми. Фигуры, двигавшиеся по периметру лагеря, также были выделены яркими цветами. Олег ожидал чего-то строгого, но разнообразие цветов и форм подняло ему настроение.
   - Это чудесно! - сказал он.
   То, что поднималось из освещенного лагеря, Олег воспринял как произведение масштабного искусства в том же духе, что и жеребец и балансирующая женщина. Это было скопление шпилей, или, возможно, один главный шпиль, окруженный большим количеством более мелких, соединенных между собой переплетением арок и выступающих контрфорсов. Бледное сооружение отличалось какой-то шишковатой, грубо отлитой хаотичностью. Его можно было бы счесть склеенным из миллионов морских раковин или окаменелостей.
   - Костяной собор, - сказал Грис с оттенком пренебрежения.
   - Они что, таскают его с собой? Он выглядит слишком хрупким.
   - Нет, он остается на этом месте. Его строят уже несколько лет. Смена дня и ночи, похоже, не причиняет ему никакого вреда. Когда приходит время новому тоталисту завершить переход, караван огибает костяной собор. - Грис нажал на тормоза и остановил машину. Они были еще в добром километре от лагеря тоталистов. - Остаток пути вам лучше пройти самому.
   - Что мне делать?
   - Вам ничего не нужно делать. Они либо заговорят с вами, либо проигнорируют вас. Они уже знают, что вы здесь.
   Он вышел из машины. Посмотрел на существо с выпученным лицом, которое стало его спутником, полностью осознавая, что если Грис бросит его здесь - а тоталисты откажутся помочь - у него будут большие неприятности. Они зашли слишком далеко для его скафандра.
   - На вашем месте я бы не стал слишком долго задерживаться, - предупредил Грис.
   Итак, Олег брел по черной поверхности. Его скафандр отображал картины местности, все еще функционируя должным образом. Он продолжал оглядываться, чтобы убедиться, что машина и киборг все еще ждут его. Но Грис пока оставался. И по мере того, как лагерь тоталистов становился все больше, одна из неоновых фигур отделилась от яркого света и вприпрыжку направилась ему навстречу.
   У существа были руки и ноги, туловище и голова примерно в нужных пропорциях, но не было никакой вероятности, что это был кто-то другой, кроме робота. В нем не было места ничему человеческому. Шасси этой штуки представляло собой открытый экзоскелет, что позволяло легко рассмотреть ее внутренности. Олег увидел там множество механизмов, многие из которых светились и мигали красивыми цветами, но не было ничего, что выглядело бы биологическим. Его голова представляла собой клетку, которую он мог видеть насквозь, лишь неплотно набитую инструментами и модулями.
   - Я хотел бы поговорить с Роун, - уверенно сказал Олег.
   - Кто вы и зачем пришли? - Голос робота, улавливаемый его шлемом, был более мягким, чем у Гриса.
   - Я Олег. Прилетел с Юпитера, чтобы предложить Роун ее собственную луну и шанс на декиборгизацию - снова стать полноценным человеком.
   Робот издал звук, похожий на затухающие помехи. Олегу потребовалось мгновение, чтобы понять, что над ним смеются.
   - Идите домой, мясной мальчик. Счастливого пути.
   - Я понимаю, что мое предложение, скорее всего, будет отклонено. Но мои хозяева не успокоятся, пока я не получу ответ от самой Роун. Она здесь, не так ли? Я отниму у нее не больше нескольких минут времени.
   - Вы выбрали время, - сказал робот, - либо очень удачно, либо очень неудачно.
   - Я выбрал время по чистой случайности, - сказал Олег. - До этого момента я даже не знал, что Роун присоединилась к тоталистам.
   - Она не присоединилась.
   - Мне сказали...
   - Роун приступила ко второму переходу. Но пока он не завершен, она не будет одной из нас. Однако это произойдет скоро. Мы уверены в силе ее убеждения. Конечно, уже слишком поздно что-либо менять.
   - Могу я хотя бы поговорить с ней?
   У Олега снова возникло ощущение, что роботы что-то обсуждают. В похожей на клетку голове робота замигали огоньки. Олег рискнул оглянуться, чтобы убедиться, что машина и ее водитель все еще там.
   - Роун... доступна, - сказал робот. - Вы получите аудиенцию. Но она будет короткой. Роун подготовилась к заключительному этапу перехода. Ее не будут задерживать.
   - Мне нужен только ответ.
   Робот привел его в лагерь. Присмотревшись, он увидел, что там не так похоже на караван, как ему показалось вначале. Здесь почти не было замкнутых пространств - только несколько герметичных модулей, которые могли быть герметичными, а могли и не быть. Остальные сооружения - большинство из них были установлены на колесах или салазках, даже в том виде, в каком они сейчас стояли вокруг Костяного собора, - представляли собой по большей части каркасные конструкции. Их крышами служили зонтики и солнечные коллекторы, а стены либо отсутствовали, либо представляли собой магнитные экраны на шарнирах, которые при необходимости можно было отодвинуть. Вокруг и внутри этих домиков на деревьях было собрано множество похожих друг на друга роботов, которые сидели, развалившись, как перекормленные обезьяны. Они подключались к архитектурным элементам через свои брюшные части - подзаряжались от накопленной энергии, предположил Олег, или, возможно, возвращали энергию обратно в сообщество. Казалось, что художественное творчество практически не происходило. Но, возможно, роботы были очень заняты до его появления.
   - Один из них - одна из этих - Роун?
   - Они - то, кем станет Роун. Осталось совсем немного времени.
   - Вы все выглядите одинаково.
   - Вы все тоже похожи на мясные консервы.
   Продираясь сквозь заросли каркасных строений, Олег наконец добрался до вертикально стоящей зеленой глыбы размером с небольшой дом. Это был цилиндр с закругленными краями, который, возможно, когда-то был топливным баком или камерой реактора, а затем был закреплен на движущейся платформе и снабжен лестницами, мостиками и силовыми кабелями. В отличие от своего окружения, этот приземистый сосуд без окон казался полностью закрытым. Робот-провожатый Олега взобрался по лестнице и посмотрел вниз, когда Олег завершил свое неуклюжее восхождение. Робот открыл дверь в боковой стене камеры, затем отступил в сторону, пропуская Олега первым.
   Это не был воздушный шлюз, потому что внутри зеленой колбы все еще не было давления. Олег оказался на платформе, идущей по окружности, с круглым отверстием посередине. В центре камеры, большая часть которой находилась ниже уровня платформы, находилось массивное биомедицинское оборудование. Множество кабелей и трубок соединялись с вертикальным, осообразным сооружением. Три робота, очень похожие на его провожатого, расположились вокруг оборудования на том, что Олег принял за пульты управления. Они не двигались, но были подключены к подставкам своими брюшками. Олег предположил, что они руководили какой-то сложной процедурой, происходившей внутри машины.
   Машина в форме осы была увенчана стеклянным куполом. Внутри стекла находилась голова с клювом и в очках, очень похожая на голову Гриса, за исключением того, что она была заключена в громоздкий хирургический зажим. Под головой, охватывая шею, находился плотный металлический хомут, отделявший ее от остальной части аппарата.
   Олег с глубоким ужасом и опасением рассматривал лицо с клювом и в очках.
   - Сейчас с вами поговорит Роун, - сказал робот.
   - Спасибо, Роун, что согласились меня выслушать, - поспешно сказал Олег. - Я прилетел с Юпитера, с...
   - Я знаю, откуда вы, бесхребетный маленький засранец.
   Олег ощетинился. Он прослушал достаточно записей, чтобы распознать голос, принадлежащий Роун, несмотря на преднамеренную машинную фильтрацию.
   - Я... - начал он.
   - Перестаньте ежиться. Вы что, бактерия? Овощ? Тоталисты внушают вам ужас, но вы - марионетка, существо без свободы воли.
   - Мне нужен только ответ.
   - Я изучила ваше прошлое, когда поняла, что вы приближаетесь. Олег - неудавшийся художник. Олег - бездеятельный инструмент рыночных сил. Олег - податливый маленький говнюк, обосранный Юпитером. С чего вы взяли, что ваше наглое предложение о том, чтобы немного поссать, может вызвать у меня хоть малейший интерес? Почему бы мне не просверлить ваш скафандр прямо сейчас?
   - Мои хозяева подумали... - В горле у него пересохло, как на залитой солнцем поверхности Меркурия. - Они не знали, что вы покинули коллектив. Они подумали, что еще может быть возможность...
   - Чтобы сделать что? Чтобы я снова стала нормальной? Чтобы вернуть меня к состоянию мяса?
   - Чтобы исправить то, что было сделано.
   - Как будто это была ошибка, о которой я теперь сожалею?
   - Я не это имел в виду.
   - Но ваши хозяева так думали. Вам никогда не приходило в голову подвергнуть сомнению эту миссию? Усомниться в ее идиотской цели? Проявить хоть малейший признак независимого мышления?
   Один из роботов, стоявших за пультом управления, медленно повернул голову в его сторону.
   - С тех пор, как вы прилетели на Меркурий, многое изменилось, - настаивал Олег, отказываясь сдаваться под невидящим взглядом робота. - Никто не знал, что думать о вашем творчестве, когда вы присоединились к коллективу. Оно было слишком необычным, его было слишком сложно оценить.
   - Если они были идиотами тогда, они идиоты и сейчас.
   - Но идиоты с деньгами и влиянием. Вы понимаете условия предложения, Роун?
   - Мое понимание не имеет значения. Меня так же нельзя "переделать", как нельзя размять яйцо или сырое мясо. Позвольте мне продемонстрировать. У вас крепкий желудок?
   - Я...
   Но Олег едва успел дать свой ответ. Хирургический зажим на голове киборга Роун сам собой переконфигурировался, разъединяя плотно прилегающие сегменты ее брони. Олег вспомнил то, что он узнал от Гриса, о том, как экзоскелет киборга превратился в его живую кожу. Должно быть, именно так было с Роун до того, как она отправилась в изгнание к тоталистам. Под металлическими пластинами скрывалась человеческая голова, но это была голова, уже обтянутая кожей до анатомического ядра из мышц, сухожилий и нервной системы. Без камер она была слепой. У нее не было ни носа, ни рта, ни ушей, потому что ей не нужно было дышать, говорить или слышать. Ее чувства киборга были подключены непосредственно к глубинным структурам мозга, минуя грубую телеметрию древних нервных каналов. Оборудование было подключено непосредственно к ее сердцу и легким.
   - Вы в ужасе? Вы не должны бояться. Именно такого состояния требует от нас Меркурий. В том, чтобы быть такими, какие мы есть, нет ни боли, ни дискомфорта. Это далеко не так. Мы наслаждаемся нашей новой силой, нашими новыми смелыми чувствами - нашей стойкостью. Друг для друга мы стали прекрасны. Наслаждаемся энергией дневного солнца и звездным холодом меркурианской ночи. Но зачем заходить так далеко и не пройти весь путь до конца?
   - Мне сказали, что ваш переход почти завершен.
   - Это правда. - И на мгновение злость, казалось, покинула ее. - От меня прежней почти ничего не осталось - от старого транспортного средства, в котором я передвигалась. Какая польза от легких и сердца на Меркурии? Какая польза от пищеварительной системы? Какая польза от мяса? Все это только и ждет, чтобы что-то пошло не так, чтобы подвести нас. Чтобы подорвать нашу абсолютную, непоколебимую преданность искусству. Поэтому мы с радостью отказываемся от того, от чего боится отказаться коллектив. От плоти. От каждой органической части нас самих. Мы жертвуем наши кости Костяному собору! Здешняя поверхность, Плайя, создана для роботов, Олег, а не для "простых смертных" или их двоюродных братьев. Мы истинные наследники Меркурия - тоталисты!
   В этот момент что-то в нем оборвалось. - Другими словами, вы совершаете самоубийство. Вас разбирают на части, пока от вас ничего не останется. Вы не можете стать роботом, как не можете стать воздухом или солнечным светом!
   - Что это - проблеск противоречия? Малейшие признаки самостоятельности? Продолжайте в том же духе - возможно, у вас еще есть надежда.
   - Дело не во мне. Дело в вас, в том, что вы растрачиваете себя понапрасну.
   - Как мало вы нас понимаете. Как вы думаете, за что я цеплялась бы в последнюю очередь? За последнюю, самую неприкосновенную частичку себя?
   - За свой разум, - твердо заявил он. - Вы не живете в своем сердце и легких, но без вашего мозга нет перерождения.
   - Вы имеете в виду, что без кодирования моей личности, подразумеваемого моей детальной специфической структурой мозга, нет перерождения. Как это может быть? Но эта кодировка не заботится об условиях своего собственного воплощения.
   - Я бы так и подумал, - сказал Олег с непоколебимой уверенностью.
   - Несколько недель назад, в начале моего второго перехода, небольшие участки структуры моего мозга были продублированы искусственными соединительными структурами, расположенными вне моего тела. Другими словами, машинными схемами. Когда нейронные сигналы проходили через интерфейсы этих объемов мозга, мои коллеги-тоталисты могли свободно выбирать, будут ли эти сигналы продолжать проходить через мою существующую анатомию или вместо этого будут пропущены через экзосоматические структуры. Изменение было внесено, а затем переключено обратно - и вносилось снова, снова и снова! Главное, что я не почувствовала никаких изменений в своем восприятии самой себя, независимо от того, были ли мои мысли внутри моей головы или во внешней сети! Электричеству все равно, по какому маршруту оно движется, главное, чтобы оно попадало в одно и то же место назначения! И так, шаг за шагом, объемы моего собственного мозга менялись - вытеснялись и выбрасывались! Это продолжалось. За несколько недель пятьдесят, шестьдесят, семьдесят процентов моей старой архитектуры было заменено экзосоматическими механизмами. И вот прибыли вы. Сейчас я стою на пороге абсолютной машинности и готова совершить окончательный переход к тотальности. Только последние десять процентов моего разума все еще находится в моей голове. Теперь вы понимаете, почему уже слишком поздно менять то, во что я превратилась?
   - У вас внутри еще есть активная мозговая ткань? - спросил он. - В голове, на которую я смотрю, еще есть мясо?
   - То, что от меня осталось, можно сжать пальцами, как горсть влажного серого песка.
   - Тогда где же остальное от вас? Выполняете работу внутри одной из этих машин? Уже в роботе и ждете, когда возьмете управление на себя?
   - Вы неправильно поняли. Девяносто процентов меня уже завершили переход. И сто процентов меня уже под контролем. Мое тело робота не "ждет" меня. Я уже почти полностью в нем. И мы уже встречались.
   Он отвернулся от круглой головы, осознавая, что робот, который привел его сюда извне, все еще там. Он с новым восхищением посмотрел на симфонию мерцающих цветных огней.
   - Я должен был догадаться. Вы так и не назвали мне своего имени.
   - И вы никогда не спрашивали, - сказал робот, кивая. - Но вот она я. Это я. Меня зовут Роун. То существо, с которым вы разговаривали, - это просто место, где я раньше жила.
   - Вы могли бы дать мне свой ответ снаружи.
   - Я подумала, что вам будет легче, если вы поймете. Теперь я готова, как видите. Но эти последние десять процентов меня - не буду притворяться, что не испытывала колебаний. Я могла бы завершить переход несколько дней назад. Оказавшись на грани, дрогнула! По глупости не смогла заставить себя полностью подчиниться. Последнее жалкое подергивание мяса! Но вы были тем стимулом, который мне был нужен. Только за это, Олег, я вам бесконечно благодарна.
   - Я ничего не сделал!
   - Вы пришли, и теперь можете наблюдать. Потерпите один полезный момент в своем жалком существовании. Вы готовы?
   - К чему?
   - Чтобы засвидетельствовать. Чтобы задокументировать мое становление. Через минуту последние остатки моей живой нервной ткани перестанут выполнять какие-либо полезные функции. И я превзойду саму себя. - Но когда он подумал, что она, возможно, закончила, Роун добавила: - Вы можете поблагодарить своих хозяев, Олег, за их любезное предложение. Я все равно плюнула им в ответ. Конечно, они пришли слишком поздно, но ничего бы не изменилось, если бы они отправили вас много лет назад. Я слишком долго была на этом пути, чтобы так думать. Я всегда чувствовала тягу к целостности, даже до того, как осознала это в себе. Чем больше я отказываюсь от мяса, тем больше оно вызывает у меня отвращение.
   - И однажды, - сказал Олег, - вы тоже почувствуете необходимость выйти за рамки этого. Это в вашей природе.
   - Что может быть лучше, чем совершенство воплощения в роботе?
   - Еще большее совершенство невоплощения. Безупречное состояние небытия.
   - Вы хотите сказать, что я покончу с собой.
   - Я уверен, что вы это сделаете. Вы никогда не сможете принять себя такой, какая вы есть, Роун. Это просто не в вашем характере.
   В голове робота зажегся новый огонек. Он был бледно-зеленым, его яркость то увеличивалась, то уменьшалась, но ни разу не погасла полностью. Олег был совершенно уверен, что раньше он не включался.
   - Даже сейчас? - спросила она.
   - Даже сейчас.
   - Что ж, вы ошибаетесь. Но ведь вы всего лишь человек. И теперь, когда мой второй переход завершен, я чувствую свою убежденность сильнее, чем когда-либо прежде. Мы еще посмотрим, кто из нас неправ, не так ли? Я надеюсь, что у вас хватит терпения, не говоря уже о серьезном медицинском плане. Вы - мешок с клетками, срок годности которых истек. Некоторые части вас уже начинают разлагаться. Мне же потребуются столетия, чтобы начать исчерпывать возможности тотальности.
   - Затем вы достаточно быстро сгорите. И что потом?
   - Что-то за пределами этого. Но не смерть. В смерти нет искусства, Олег. Только высшее отрицание искусства.
   Он тонко улыбнулся. - Мир с интересом будет ждать вашего следующего шедевра, Роун. Даже если он никогда не покинет Меркурий.
   - Что ж, что-нибудь да случится. Вас это удивляет? И вы будете его хранителем.
   - Не понимаю.
   - Это... традиция... среди приверженцев тотализма. Во время нашего второго перехода мы создаем новое произведение искусства. Празднование перехода, если хотите. Работа начинается до начала перехода и не завершается полностью, пока переход не закончен. Я... задумала такую работу. Называю ее "Карта Меркурия". Это второстепенный элемент в общем плане вещей. Почти ниже моего достоинства. Но раз уж вы приложили столько усилий, чтобы найти меня, я сочту уместным, если именно на вас, великий и славный Олег, ляжет обязанность привлечь внимание общественности к этой работе.
   - Новое произведение Роун?
   - Именно так, - гордо ответила она. - Это новое произведение Роун. И, насколько известно внешнему миру, последнее. Нет, я не собираюсь отказываться от искусства. Но сферы, в которые я рассчитываю проникнуть... они вскоре окажутся за пределами вашего концептуального горизонта. Вы не только не сможете распознать мое творчество как искусство, вы вообще не сможете понять, что это такое. Но это последнее произведение искусства будет моим подарком вам и вашим мясным собратьям. Вы найдете его понятным. Передайте его своим хозяевам. Пусть дерутся за него, как собаки. Я с удовольствием понаблюдаю за спазмами вашей юпитерианской экономики.
   - Это не то, что они просили, - сказал Олег.
   - Но они не будут недовольны вами?
   - Нет, - предположил он. - Я пришел за вами, но никогда особо не надеялся, что вы согласитесь на это предложение. Я полагаю, они передадут эту луну кому-нибудь другому. Но возвращаться с новым произведением Роун... это никогда не входило в мои планы. Думаю, они будут довольны.
   - А принесет ли их удовольствие пользу вам? Вы тоже выиграете от этого?
   - Могу себе представить.
   - Значит, мы все довольны. Вы вернетесь в коллектив? Отложите свой отъезд на пару дней, и работа будет упакована и доставлена вам. На самом деле это сущий пустяк.
  
   Она не преувеличивала, подумал Олег.
   Он отодвинул еще часть упаковки. Теперь была видна верхняя четверть карты Меркурия. Но все, что находилось ниже, было скрыто тонким слоем защитного материала с вырезанным в нем круглым отверстием. Он провел пальцами по слою, пока тот не начал отделяться. Он стал неосторожным. Если он повредит материал, то всегда сможет сказать, что так оно и было, когда он его нашел.
   Кроме того, он начал подозревать, что его хозяева вряд ли оценят это подношение, в каком бы состоянии оно ни было доставлено. Это было совсем не то, на что они надеялись. Да, это была поздняя Роун. Но глобус? Карта Меркурия?
   Что-то настолько буквальное?
   Слой освободился. Теперь он мог видеть большую часть шара. На самом деле, в этом было что-то странное. Вместо того, чтобы сохранить форму сферы, которую он ожидал, объект начал выпячиваться в одних направлениях и загибаться внутрь в других. Нужно было выбросить еще упаковочный материал. Он отодвинул его со все возрастающей настойчивостью. На одной стороне уже не совсем сферической штуковины открылись две полости. Над этими полостями виднелась тонкая выпуклость надбровной дуги. Под впадинами - глазницами - виднелись прорези на месте носа, а еще ниже - зубастый полумесяц верхней челюсти. Нижней части не было.
   Он вытащил все это из коробки. Цвета верхней части, имитирующие особенности поверхности планеты и ее текстуру, повторялись во всех ее частях. Здесь были охра и оранжевый, а также оттенки нефрита и бирюзы. Он отливал тонким металлическим блеском, усыпанный миллиардом звездных пылинок. Это было одновременно и прекрасно, и ужасно.
   Карта Меркурия.
   Так оно и было на самом деле. Она не солгала. И это произведение - эта ее часть - ни в малейшей степени не повредит репутации Роун. Неудивительно, что ей понадобилось несколько дней, чтобы подготовить его. В начале их разговора десять процентов ее души все еще находилось в этом черепе.
   Олег невольно улыбнулся. Это было не совсем то, за чем он пришел, и не совсем то, к чему стремились его хозяева. Но что такое искусство без аудитории? Она сделала его своим свидетелем и проявила искусство, и все еще была там, на Меркурии, дважды совершив переход.
   Умная, премудрая Роун.
   Но затем Олегом овладел странный озорной порыв. Он снова вспомнил их разговор. Многое из того, что она говорила о нем, было правдой. Он был пассивен. Пытался и потерпел неудачу в искусстве и позволил себе стать слугой сил, для которых он был не более чем инструментом. Стал бесхребетным. Делал то, что ему говорили, - точно так же, как сейчас исполнял желание Роун.
   Инструмент. Орудие.
   Машина, сделанная из мяса.
   Немного погодя в борту космического корабля Олега открылась маленькая дверца. Это был люк для сброса отходов, который служил ему свалкой. В вакуум выплеснулась маленькая серая туманность. Туманность на мгновение засияла отражающими свойствами и цветами, которые не были полностью серыми.
   Затем она рассеялась, и корабль продолжил свой веселый путь.
  

ЖЕНЩИНА С ВОЛШЕБНОЙ КОСТЬЮ

    
   Ее высадили на единственном открытом месте в округе. У нее была карта в пластиковой упаковке, очки ночного видения и GPS-приемник военного образца, который должен был работать даже в густом лесном покрове. Более того, у нее были знания. Она посвятила годы своей жизни общению с коренными народами в этой части бассейна Амазонки, изучая язык и культуру.
   Народы тапурукуара, урукара, кукуи.
   Теперь организация хотела, чтобы она выступила перед манакапуру. Они знали ее, она знала их. Тридцать месяцев с ними, больше четырех лет.
   Женщина с волшебной костью, как назвал ее вождь.
   Она без труда добралась до них. В какой-то момент почувствовала, что осталась одна, окруженная только деревьями и растениями и теми животными, которые не разбежались при ее приближении. Затем ее окружение озарилось изумрудным светом, и в нем появились четверо охотников манакапуру. Они были похожи только своими прическами в форме чаш, украшениями на теле, оружием и одеждой, которую носили. Двое из них были братьями, третий - мужчина чуть старше, четвертый - подросток, которого она изучала во время его обряда посвящения два года назад.
   Все мужчины ростом с ребенка были вооружены луками и духовыми трубками.
   Две из них были нацелены на нее.
   - Я женщина с волшебной костью, - сказала она на диалекте манакапуру и подкрепила свои слова прикосновением к амулету, который носила на шее и благодаря которому получила это имя. - Вы знаете меня. Я была здесь пять больших дождей назад. Отведите меня к Айкане.
   Наступил напряженный момент. Один из братьев и мужчина постарше что-то пробормотали друг другу. Подросток выплюнул зеленый комок на землю. Где-то вдалеке закричала обезьяна.
   Духовые трубки поднялись к древесному навесу.
   - Следуй за нами, - сказал пожилой мужчина.
   К тому времени, как они добрались до места, она была вся в поту. Оказалась не в лучшей форме, спотыкалась там, где манакапуру продвигались вперед без особых усилий. Как будто никогда не делала этого раньше.
   Деревня не изменилась за время ее отсутствия, за исключением пары новых хижин. Она узнавала лица, когда ее вели мимо отдаленных хижин, мимо "деревенской ратуши" и окруженного камнями круга, где старейшины рассказывали свои истории, а знахарь исполнял свои танцы. В деревне, конечно, были женщины и дети. Дети выросли за время ее отсутствия, но она все еще могла назвать имена самых старших. Она узнала обрывки цветных пластиковых украшений на некоторых мальчиках и девочках и грязную розовую футболку с изображением танцующего персонажа японского мультфильма, которую носил малыш.
   Она слышала свое имя снова и снова. Женщина с волшебной костью. Женщина с волшебной костью.
   Враждебности не чувствовалось. Они были дружелюбными, гостеприимными людьми, эти манакапуру. Несмотря на это, сейчас было что-то особенное. Возможно, ее с головой выдавал тот факт, что она не сгибалась под тяжелым рюкзаком, набитым одеждой, провизией и лекарствами.
   Как будто не собиралась оставаться.
   У Айканы была своя хижина, которую он делил с тремя женами. Она была немного больше, чем другие жилища, и расположена немного выше, но не нарочито. Да Силву провели внутрь, предложили традиционный напиток, что-то вроде теплого зеленого настоя с перцем, а затем она обнаружила, что сидит на полу в присутствии Айканы. Он тоже сидел, скрестив ноги, на чем-то вроде матраса, сделанного из слоев сплетенной травы, так что они находились примерно на одном уровне друг с другом. На Айкане были красные футбольные шорты, а на шее - множество тотемов и амулетов: кости, бусы, драгоценные камни, кусочки металла и пластика. На запястье - цифровые часы пятидесятилетней давности, их ЖК-дисплей потрескался и пришел в негодность. Он был жилистым, гладким и совершенно безволосым, если не считать черной стрижки "под горшок".
   - Ты вернулась к нам, женщина с волшебной костью, - сказал он, уделив ей должное внимание. - Сегодня вечером будет праздник.
   - Спасибо, вождь, - сказала она. - Но, боюсь, я пришла не с хорошими новостями.
   - Этого я и боялся, когда узнал о твоем приезде.
   - Что тебе известно?
   Ей пришлось немало потрудиться над языком, умственные механизмы заржавели от неиспользования.
   - Мой народ торгует с урукара, а урукара торгуют с арипуана. - Он поерзал на своем коврике. - Арипуана не всегда говорят правду, и они воевали со своими соседями. Но я не думаю, что сейчас они лгут.
   Да Силва отхлебнула настой, стараясь не выдохнуть его обратно через нос. - Что они сказали?
   - Что машины снова едут, - сказал Айкана. - Но на этот раз они больше и движутся быстрее. И что они ни за что не остановятся.
   - Арипуана правы. Вот почему я вернулась в деревню. Чтобы сказать вам, что вы должны двигаться. - Она достала завернутую в пластик карту и расстелила ее у своих ног, перед ними. - Помнишь это?
   Он изучил ее, затем нерешительно кивнул - жест, который он перенял за время, проведенное вместе.
   Она провела пальцем по карте, очерчивая чудовищную прямоугольную полосу. - Это... место... то, что планируется очистить. Ваша деревня находится здесь, в середине. Если вы сможете добраться сюда, за пределы зоны очистки, то пока можете быть в безопасности,.
   - Пока, - эхом отозвался Айкана.
   - Я бы предпочла не обещать того, чего не смогу сдержать.
   - Обещания уже были нарушены, - резко сказал вождь. - Нам сказали, что машины никогда не вернутся. Это была ложь?
   - Это не те же самые машины. В прежние времена чужаки - люди вроде меня - вырубали леса, чтобы заработать больше денег на строительстве дорог и создании сельскохозяйственных угодий. Это было сделано из-за жадности и невежества. Но сейчас происходит совсем другое. Люди, которые прислали эти машины,... у них нет выбора. Это необходимо сделать.
   - Почему?
   - Это... долгая история. - Она сделала паузу. - Кое-что было потеряно. Кое-что очень, очень важное.
   - Скажи мне, - приказал Айкана.
   - Мы как-то говорили о звездах, ты и я. Мы говорили о планетах и лунах. Так вот, там что-то есть. - Она подняла кулак. - Это камень. Очень большой камень. Достаточно большой, чтобы, если бы он упал на деревню народа манакапуру, он также упал бы на урукара и арипуана. - Она не стала ждать, чтобы узнать, поверил ли он ей, что камень может быть таким большим, этот человек, который никогда не видел большого валуна, не говоря уже о горе. - И он упадет с неба на Землю.
   Айкана пристально посмотрел на нее. - Так вот почему нас перемещают? Чтобы камень не упал на нас?
   - Нет... - медленно произнесла она. - Куда он упадет... не имеет значения. Только не когда он такой большой. Будут великие пожары, а затем великая тьма. Или великие волны, а затем великие наводнения. В любом случае... это конец света.
   - Ты видела этот камень?
   - Люди видели. Они видели его четыре больших дождя назад. Он упадет с неба перед следующим сильным дождем.
   Айкана долго не отвечал. - Ты никогда не лгала мне, женщина с волшебной костью. Поэтому я не думаю, что ты лжешь сейчас. Чего я не понимаю... зачем ты мне это рассказываешь, если ничего нельзя сделать?
   - Что-то есть. Или было. - Она заколебалась, пытаясь сформулировать свои мысли. - Люди знали, что однажды это произойдет. Не совсем этот камень, но похожий на него. Они знали это много лет. Поэтому они создали вещь, чтобы защитить всех нас. Что-то вроде копья.
   Он кивнул, следуя за ней. - Оружие, чтобы разбивать камни.
   - Точно. Копье в небе, парящее над нами. Оно способно расколоть камень или, по крайней мере, оттолкнуть его, чтобы он не попал в нас. - Снова подняв кулак, она ударила по нему пальцем другой руки.
   Айкана прищурился, как будто что-то упустил. - Тогда... используй это копье, если ты его сделала.
   - Мы не можем. Вот в чем проблема, вот почему появляются машины. Копье было мощным оружием, способным причинить как огромный вред, так и великое благо. Если бы эта энергия была направлена против нас, по какой бы то ни было причине... было бы так же плохо, как если бы в нас попал камень. Итак, решение было принято. Копье было... - Она запнулась. - Они применили к нему какую-то магию, так что только три великих воина могли управлять им. Три сильных человека в трех частях света. - Она постучала по вещице, висевшей у нее на шее. - Этот амулет? Из-за чего вы называете меня женщиной с волшебной костью?
   - Да, - терпеливо сказал он.
   - У этих троих мужчин были свои амулеты, свои волшебные кости. Но мы называли их "карточки памяти". Внутри костей было что-то вроде заклинания, составленного из цифр.
   - Цифры?
   Люди вождя считали так: один, два, три, много.
   - Много, очень много цифр, слишком много, чтобы угадать, - добавила она. - Суть в том, что копье может быть использовано только этими тремя мужчинами, и никем другим. Один из них должен был отправиться в место на берегу моря, которое мы называем Гайана, и... положить свою волшебную кость в своего рода шкатулку. - Она сглотнула. - Только тогда копье позволит использовать себя.
   - Тогда этих людей нужно призвать, - сделал вывод вождь.
   - Они были призваны. И пытались прийти. Но были и другие люди, которые не хотели, чтобы у них получилось.
   - Не понимаю.
   - Люди, которые верили, что камень был наказанием для нас, потому что мы прогневали богов. Или самого бога. На самом деле это не имеет значения. Они сумасшедшие. Но им удалось добраться до двух из трех человек, прежде чем они прибыли во Французскую Гайану. Они убили их и уничтожили их кости.
   - А третий мужчина?
   Она глубоко вздохнула. - Они добрались и до него. Но он оказался ближе, чем кто-либо из них. Он был почти в Гайане, когда на борту его самолета взорвалась бомба, вызвавшая сильный пожар.
   - Я знаю о самолетах, - сказал Айкана. - Видел шрамы, которые они оставляют на небе.
   - Его самолет разбился высоко над бассейном Амазонки. Обломки разбросало на очень большой площади. - Она заставила себя отхлебнуть еще немного соленого напитка. - Моделирование показало... мудрые люди проанализировали произошедшее и решили, что есть шанс, очень хороший шанс, что волшебная кость пережила взрыв. - Она постучала по карте, все еще лежащей между ними. - Они пришли к выводу, что если она вообще уцелела, то находится где-то в этом районе... в зоне очистки. Именно это делают машины. Они прочесывают лес в поисках волшебной кости. Это все, что они делают. И они еще не нашли ее, а две трети расчищенной зоны уже прочесаны.
   Превратились в опилки, - подумала она. - Ровное и продуваемое всеми ветрами место, похожее на пустыню Гоби. Вместе со всеми, кто оказался на пути огромных молотильных машин. Деревья, животные, люди. Их обмолачивают и просеивают, пропускают по конвейерным лентам, сортируют на образцы все более и более мелкого размера, подвергают магнитному и рентгеновскому сканированию в поисках того самого узла из металла, пластика и полупроводников размером с большой палец...
   - А если кость не будет найдена?
   - Копье уничтожит само себя, если кто-нибудь попытается заставить его работать без правильного командного кода... правильного заклинания. А камень все равно прилетит.
   Через некоторое время Айкана спросил: - Почему вы не отдали эти кости другим людям?
   - Мы не доверяли себе. Если бы одна из костей попала не в те руки... в террористическую группу, в государство-изгой... - Она замолчала. - Мы подумали, что это лучший выход.
   - И теперь из-за этой глупости наступит конец света?
   - Мы не делали камень, - оправдывалась Да Силва. - Камень все равно должен был прилететь. Но если мы сможем найти карту памяти... кость... копье можно будет активировать.
   - Итак, ваш мир спасется. Но мой мир рухнет, что бы ни случилось.
   - Я бы хотела, чтобы был какой-то другой выход.
   Он поманил ее через плечо, через тот путь, которым она вошла в его хижину. - Мой народ никогда не знал ничего, кроме этой деревни. Некоторые из них не захотят переезжать. Они встретятся с вашими машинами, будут верны деревьям и птицам. - Казалось, эта мысль тронула его. - Возможно, так было бы лучше для всех нас.
   - Не говори так, вождь.
   - Тебя действительно волнует, что с нами будет?
   - Конечно, волнует. Я провела с вами месяцы. И вернулась, не так ли?
   - Ты вернулась, потому что была вынуждена. Кто еще понимает наш язык? Кого еще мы могли бы слушать?
   - Кто-то должен был это сделать, - сказала она.
   - Я вижу печаль в твоих глазах, женщина с волшебной костью. Она была, когда ты впервые приехала к нам погостить, но постепенно исчезла. Теперь она вернулась, но гораздо сильнее.
   Да Силва подумала о своем существовании аутсайдера, о его унылом ритме, о мучительных разочарованиях в академической карьере. Насколько по-другому она чувствовала себя в тропическом лесу, погруженная в его изумрудное великолепие. Насколько по-человечески живой.
   - Я не могу, - сказала она. - У меня есть моя работа, моя жизнь... - Она теребила свою карту памяти. Нужно закончить с бумагами. Нужно заполнить заявки на гранты. Абсурдно, что она все еще думает об этих вещах, когда над всем этим навис конец света. Но все остальные играли в те же игры отрицания.
   - Сейчас ты должна оставить нас, - серьезно сказал Айкана. - Я поговорю со старейшинами и расскажу им о камне и машинах. Думаю, что будет много разногласий. Будут произнесены плохие слова. Было бы лучше, если бы здесь не было посторонних.
   - Мой вертолет вернется только завтра.
   Он пожал плечами - еще один заученный жест, теперь его не волновали ее планы на поездку. Затем: - Охотники позаботятся о тебе.
   - Я найду тебя снова, - пообещала она.
   - Если мы хотим, чтобы нас нашли, - сказал Айкана с неожиданной холодностью. - Возможно, мы этого не захотим. Помогло ли нам знание об этом камне, об этих машинах? Я не уверен.
   - Я бы хотела, чтобы мы расстались друзьями, как это было раньше.
   Вождь обдумал это, оценивая ее своими нестареющими глазами. - Мир не рухнет, когда упадет камень, - сказал он в конце концов. - Но если хочешь в это верить, пусть будет так. - Затем он сделал паузу. - Ты говоришь, что всегда была честна со мной.
   Она сунула карту в карман. - Я никогда не лгала.
   - Твой... талисман. - Он указал на карту памяти. - Когда наши дети спросили, почему ты всегда носишь ее с собой, ты сказала, что в ней заключена твоя сила. Твоя способность летать, твоя способность видеть в темноте, твоя способность говорить через океан.
   Что ж, - подумала она, - косвенно это было правдой, не так ли? На флешке были сохранены ее исследовательские заметки, сделанные за годы, месяцы и все усилия. И без публикаций, которые стали результатом этой работы, больше не было бы полевых работ. Не было бы командировочных денег. Вертолеты не летали бы в котловину. У нее не было бы денег на GPS-навигатор, спутниковый телефон и инфракрасные очки Цейсс.
   - Она... делает меня такой, какая я есть, - неуверенно произнесла она.
   - А если бы я обладал этой силой вместо тебя? Если бы у меня была моя собственная волшебная кость? Смог бы я летать? Смог бы видеть в темноте и разговаривать с мертвыми?
   Она закрыла глаза. - Это так не работает.
   - Знаю. - Айкана запустил руку в груду безделушек и брелоков у себя на шее, перебирая бисерные шнурки, пока не нашел то, что искал.
   Он осторожно снял один из амулетов и поднял его над головой.
   - Мои охотники нашли это, - объяснил он, держа находку на ладони. - За много дней пути отсюда, перед последними дождями. Они, конечно, сразу узнали ее. Еще одна волшебная кость. - Он сжал ее в кулаке, затем медленно разжал.
   Да Силва в изумлении уставилась на него. Предмет был из тусклого серебра, покрытого ударопрочным и жаропрочным сплавом. В одном месте он был обожжен, в другом поцарапан. Но не выглядел сильно поврежденным.
   Она не могла быть уверена. Никто не мог быть уверен до тех пор, пока его не вернут на базу и не будут относиться к нему как к священной реликвии. Уже было три ложных срабатывания, возможно, это четвертое. И даже если это правильный предмет, его может быть невозможно считать.
   Но все же...
   - Думаю, я знаю, что это такое, - сказала она.
   - Мы обменяемся амулетами, - объявил вождь. - Это будут наши прощальные подарки друг другу. Мы больше не увидимся, слишком много всего произойдет за это время. Но мы не расстанемся врагами.
   Да Силва сняла с шеи свою карту памяти. На ней не было ничего, что было бы ей сейчас нужно, ничего, что действительно имело бы значение.
   - Спасибо, - сказала она.
   - Не благодари меня, - предупредил вождь. - Эта кость не принесла мне ничего, кроме несчастья. Может быть, тебе тоже не будет пользы.
  

ПРОВИДЕНС

    
   Они бросили лепестки в капсулу, прежде чем запечатать меня. Пастор Силестат постучал в дверь, подавая последний сигнал к отправлению. Я кивнула, прочитав по его губам:
   - Прощай, добрая женщина Маруди.
   Я напряглась. И после катапультирования вылетела из корпуса в межзвездное пространство.
   Капсула вращалась, корректируя ориентацию. Я впервые как следует рассмотрела "Одуванчик" с тех пор, как нас вместе с другими пилигримами погрузили на борт, прежде чем провести в общежития.
   Десять километров в длину, как брюхо кита, испещренное десятью тысячами крошечных окошек. А в дальнем конце, там, где должен был быть инфляторный привод, виднелся обгоревший и искореженный обрубок.
    
   - Это не обязательно должен быть конец, - сказала я дрожащим голосом, видя отчаяние своих товарищей по команде. - Мы все еще можем кое-что сделать в этой экспедиции.
   - Возможно, ты не обращала внимания, - сказал Силестат, впадая в сарказм, который сослужил ему хорошую службу с тех пор, как появились проблемы. - У нас нет двигателя. С тех пор, как ты и твои друзья-техники решили провести тест систем без надлежащего...
   - Не вини Маруди, - сказал хороший человек Этрато, один из руководителей силовых установок. - Какие бы решения ни принимались, она в них не участвовала. И она права, что ищет способы, с помощью которых мы можем что-то спасти. У нас есть обязательства - моральная прерогатива.
   - Не говори нам о морали... - начала добрая женщина Ревда, сжимая и разжимая кулаки.
   Прежде чем кто-нибудь разошелся всерьез, я подошла к стене и открыла заранее загруженную схему. Она выглядела какой-то пьяной, схематичной, моя координация все еще была вялой.
   - Допустим, мы здесь, - сказала я, указывая на точку, находящуюся на расстоянии двух третей пути вдоль линии, соединяющей Землю и Провиденс. - Не обязательно точно. - Под кончиком моего пальца появилось размазанное изображение "Одуванчика", очерченное этой линией. - Учитывая повреждение двигателя, мы не можем снизить скорость. О каком-либо заселении системы назначения тоже не может быть и речи.
   - Расскажи нам что-нибудь, чего мы не знаем, - попросил Силестат.
   - Но мы все еще можем искупить свою вину, - сказала я, снова постучав по стене, заставляя корабль двигаться вдоль линии. - Когда достигнем этой системы, то пролетим через нее всего за несколько дней. Это время можно использовать для сбора информации.
   - Нам это ни к чему, - сказала Ревда.
   - Да, - согласилась я. - Но однажды Земля пошлет другой корабль. Мы сможем предоставить им данные, которых у нас не было. Карты, состояние поверхности... погодные системы, химия атмосферы и океана, подробные биомаркеры... они смогут организовать экспедицию гораздо эффективнее. - Я сглотнула, понимая, что правду нужно сказать, какой бы неприятной она ни была. - Мы умрем. Это неизбежно. Но можем сделать одно доброе дело для будущих пилигримов.
   - Один шанс, - мрачно сказал Этрато. - Лучше убедиться, что мы все сделаем правильно.
   Я снова прикоснулась к стене, заставив корабль вернуться в прежнее положение. - Нет. Два шанса. В одном подходе мы используем "Одуванчик". Да, большинство наших возможностей в этой корзине. Но если сейчас запустить служебную капсулу, это может дать нам вторую пару глаз, еще одну точку для наблюдений.
   От корабля отделилась наклонная линия. По мере движения корабля вдоль линии точка отходила. Это была капсула, увеличивающая расстояние между собой и материнским кораблем.
   - Только одна загвоздка, - сказала Ревда. - Служебные капсулы не летают сами по себе. Какой-нибудь дурак все время должен был бы находиться внутри этой штуки. Или ты забыла об этом?
   Я встретила ее презрение улыбкой. - Не забыла, нет.
    
   Я наблюдала, как "Одуванчик" уменьшается, превращаясь в тусклое серое пятнышко.
   Впереди виднелась красная звезда, лишь немногим более яркая, чем все остальные. Все еще было слишком далеко, чтобы невооруженным глазом можно было разглядеть сопровождающие ее планеты, не говоря уже о каких-либо полезных деталях. Но это изменится к тому времени, когда я выйду из спячки.
   Когда я готовила капсулу для длительного сна, Силестат спросил меня, как у меня дела.
   - Со мной все будет в порядке, - сказала я. - У меня есть работа, что-то полезное. Мне этого достаточно. Просто убедитесь, что вы получили хороший набор наблюдений с вашего конца базовой линии, и мы дадим Земле что-нибудь, за что она действительно будет благодарна.
   - Это хорошее дело, которое ты делаешь, добрая женщина.
   - Долг, - ответила я, двигая рукой, чтобы отключить канал связи. - Вот и все.
  
   Я открыла глаза и увидела тишину и одиночество. И так же быстро зажмурилась.
   Солнечный свет заливал капсулу. Я поднесла ладонь к стеклу иллюминатора, пытаясь уловить хоть немного этого живительного тепла. Это был обещанный нам свет, свет, который должен был поддерживать нас, когда мы обустраивали бы дом на Провиденсе, обосновываясь у другой звезды.
   Но это далекое тепло, переданное моей коже через стекло, было самым близким ощущением того, как звезда питает меня. Провиденс никогда не будет нашим. Лучшее, что мы могли сейчас сделать, - это направить наши приборы дальнего действия на эту планету, представляя себе ветры, которых мы никогда не почувствуем, береговые линии, которых мы никогда не коснемся. Но делая дело добросовестно, вкладывая душу в эту работу, проводя наилучшие наблюдения, какие только могли, и передавая наши находки обратно на Землю, чтобы вторая экспедиция могла начать свое путешествие с огромным преимуществом по сравнению с нашей собственной.
   Моя собственная роль в этом начинании была ничтожно мала. У меня не было иллюзий на этот счет. В лучшем случае, я бы заполнила несколько незначительных пробелов в наших материалах.
   Что имело значение, так это символичность моего путешествия. Предложив идею капсулы, а затем вызвавшись лететь на ней, я создала объединяющий центр для экипажа. Силестат, Этрато и другие отошли от края пропасти. Моя жертва была очевидна и неоспорима. Она вдохновила все подразделения на сотрудничество и примирение. Судьба корабля осталась неизменной, но, по крайней мере, теперь мы обрели цель, общее достоинство.
   Я чувствовала тихое удовлетворение. Я поступила правильно. Мы поступили правильно.
   Пришло сообщение с "Одуванчика".
   - Я подумал, что ты оценишь эти изображения Провиденса, - сказал Силестат после нескольких неловких вступительных слов. - Мы оплакивали их часами, так что будет справедливо разделить с тобой нашу печаль. Это прекраснее, чем мы могли себе представить, добрая женщина Маруди. Нетронутый, неприрученный - Эдем. Это будет прекрасный мир для какого-нибудь другого паломника.
   - Но не для нас, - прошептала я.
   Он был прав. Снимки были великолепными, душераздирающими. Лазурные моря, окаймленные золотом побережья, зеленые леса, продуваемые всеми ветрами саванны, сверкающие, как алмазы, горные хребты. Мир, в котором мы могли бы жить, с небольшими изменениями. Мир, который мог бы стать нашим.
   Я подавила свою печаль. Было неправильно завидовать тем, кто придет после нас, тем, кто действительно будет знать атмосферу своего мира, его ароматы и вечернее настроение. Лучше сделать что-то, что будет направлять их в пути, что-то, что поможет им. Я была уверена, что они были бы благодарны. Они воздвигли бы памятники нашей щедрости.
   Кое-что привлекло мое внимание.
   Это было в сводке показаний датчиков самой капсулы, не имеющей ничего общего со снимками, присланными Силестатом.
   Капсула обнаружила что-то на неосвещенной поверхности Провиденса. Это было в той части планеты, которую никогда не было видно с главного корабля, и это было одно из "слепых пятен", которые я должна была заполнить для полноты картины.
   Тепловая сигнатура.
   Я уставилась на нее, ожидая, что какая-нибудь кратковременная неисправность исчезнет сама собой. Но сигнатура осталась. Во всяком случае, она становилась все ярче и отчетливее на фоне темноты.
   Я приказала капсуле сосредоточить свои датчики на этой области, пока она еще была в поле зрения.
   Изображение стало четким.
   Тепловое пятно находилось в прибрежной бухте, именно там, где мы могли бы разместить поселение. Это был портовый город с паутинными линиями, расходящимися к более отдаленным населенным пунктам. Они тоже излучали тепло, начиная светиться в темноте. Как лава - линии связи, передвижения и распределения энергии. Горячие движущиеся искры транспортных средств, поднимающиеся в небо.
   Я поняла.
   Они приглушили освещение, отключили питание на тот период, когда их могли обнаружить, даже когда они находились вне прямой видимости главного корабля. Но теперь они думали, что находятся в безопасности. Они выводили свой город и его окрестности из спячки, перезапускали генераторы, возвращаясь к нормальному образу жизни.
   Сначала я почувствовала недоумение.
   Затем подозрение.
   Наконец, медленно нарастающую ярость.
   Земля уже была здесь. Каким-то непостижимым образом они придумали что-то более быстрое, чем наш инфляторный двигатель. Пока мы спали, они добрались до Провиденса и освоили его.
   Наши усилия были бессмысленны, наши благородные намерения неуместны. Люди на Провиденсе знали о нашем существовании. Они знали о том, что мы выжили, знали о нашем тяжелом положении, и все же хотели скрыть от нас свое присутствие.
   Не потому, что мы представляли для них угрозу или имели какие-то более серьезные последствия.
   Думаю, мы ставили их в неловкое положение.
   Мы были похожи на потрепанных старых родственников, которые, спотыкаясь, приходят ночью, принося ненужные подарки и милости. Наше существование доставляло им неудобства. Они хотели, чтобы мы ушли. Поэтому притушили огонь в каминах, задраили двери, закрыли ставнями окна и вели себя очень-очень тихо, притворяясь, что дома никого нет.
   Все это они могли бы знать, хранить в тайне, жить со своим позором, если бы не одно обстоятельство.
   Они не знали обо мне.
    
   Итак, возникла своего рода дилемма.
   Моя ярость никуда не делась. Она бурлит во мне, как горячий прилив, требуя выхода. Я хочу сообщить эту новость "Одуванчику", чтобы там разделили мой праведный гнев. Это было бы правильно и исполнено долга. Мои собратья-пилигримы не заслуживают того, чтобы оставаться в неведении об этом бессердечном, рассчитанном акте обмана.
   Они должны учиться, осознавать и в свое время решить, как сообщить об этом Провиденсу.
   Каким горьким удивлением было бы для тех людей в том мире узнать, что их ума оказалось недостаточно. Узнать, что мы раскусили их ложь и разоблачили их стыд и скрытность, какими они были на самом деле.
   Это никак не изменило бы мою судьбу и не оказало бы существенного влияния на людей на главном корабле. Но для меня было бы небольшим утешением поделиться своим открытием, снять с себя часть гнева, который я сейчас испытывал.
   Так что, да, я долго и упорно думала об этом.
    
   В уголке капсулы я нахожу засушенный лепесток.
   Обитатели "Одуванчика" по-прежнему считают, что совершили доброе и благородное дело, и я не стану отнимать у них это мнение. Пусть они и дальше думают, что Провиденс не в ладах с ними, что их наблюдения вернутся на благодарную Землю, тронутую до слез их самоотверженностью. Пусть они будут довольны, зная, что их информация проложит путь для другой экспедиции, что их доброта будет звучать в веках.
   Пусть они будут довольны.
   Единственная загвоздка в том, что я не доверяю себе.
   Я не могу допустить, чтобы это знание дошло до них. И даже если спасение неосуществимо - а это, вероятно, так и есть, - я не могу быть уверена, что не сломаюсь. Было бы слишком просто послать сигнал "Одуванчику". В данный момент моя решимость кажется абсолютной и непоколебимой. Я верю, что смогу хранить тайну до последнего вздоха.
   Но то, во что я верю сейчас, и то, что я почувствую, когда будет иссякать воздух, - это две разные вещи.
   Я всего лишь человек, и единственное, в чем мы не очень хороши, - это уносить секреты с собой в могилу.
   Я опускаю аварийную панель над клапаном сброса давления. Кладу руку на тяжелый красный рычаг, игнорируя все более резкие сигналы автоматического предупреждения. Позволяю себе последнюю мысль: это тоже своего рода проявление доброты, хотя и не совсем то, что я имела в виду.
   И тяну.
  

КРУШЕНИЕ НАПОКАЗ

    
   Мы застали его разбивающим безлошадный экипаж на Мэйн-стрит в начале третьего ночи. В ту ночь шел сильный дождь, из-за которого большинство людей не выходят из дома. В Аризоне дожди почти не идут, но когда идут, то напоминают что-то библейское. Наш хулиган, должно быть, думал, что город в его полном распоряжении. Но доктор Хадсон был на выезде и поздно вернулся после родов на ранчо в Биттер-Спрингс. Доктор попытался усовестить хулигана. В ответ он получил мощный замах железным прутом, которым бандиты подпирают рельсы. Доктор увернулся от прута и, выбравшись из грязи, зашел в мой кабинет, где мы с Томми Бенедиктом пили чуть теплый кофе и гадали, выдержит ли крыша дождь.
   Я пристегнул кобуру с револьвером, оставив Бенедикта за главного в кабинете.
   - Вы узнаете этого человека, доктор Хадсон?
   - Я его раньше не видел, Билл. Выглядит как дикарь, спустившийся с гор. Пахнет так, будто в нем еще и полбутылки джина. Чем-то раздражен.
   Нам не потребовалось много времени, чтобы обнаружить, что хулиган все еще старается перед салуном Куэйла. Безлошадная повозка уже была в плачевном состоянии. Под напором прута машина лязгала, как треснувший колокол. Ее обломки уже были в грязи. Один из фонарей погнулся, и из-за этого она стала косоглазой. Я невольно представил себе избитую собаку, съежившуюся от следующего удара. Это было глупо, потому что безлошадный экипаж был всего лишь вещью, сделанной людьми из металла, резины и кожи. У него не было ни души, ни разума. Но все равно он выглядел жалким и хнычущим.
   - Будь осторожен, - предупредил Хадсон, когда я приблизился к месту происшествия.
   Помня о том, что едва не случилось с доктором, я выхватил револьвер и поднял его к небу, так что дождь попадал в дуло, как в трубу. - Это городской шериф! - крикнул я. - Прекратите свое занятие!
   Но он не остановился, даже когда я сделал предупредительный выстрел. Мужчина продолжал замахиваться на машину, с каждым ударом приходя в еще большую ярость. Уже оторвался один из брызговиков.
   Я велел Хадсону вернуться в офис и позвать Томми Бенедикта. Я обошел вокруг нарушителя, вглядываясь сквозь пелену дождя, которая стекала с полей моей шляпы, как Ниагарский водопад. Со стороны Паркера Куэйла было большой глупостью оставить свою безлошадную коляску там, в грязи и под дождем, давая всем понять, что он достаточно богат, чтобы владеть этой модной немецкой игрушкой. Но это не оправдывало действий хулигана.
   Я следил и за ним, и за салуном. Не хотелось, чтобы Паркер Куэйл или его люди были замешаны в этом деле. Велика была вероятность, что все они крепко спали после тяжелого вечера, проведенного за выпивкой и картами. Но я все равно наблюдал за окнами.
   Если бы я только мог рассчитать время, то отобрал бы у него этот прут. Но в последнее время я был не очень-то ловок. Особенно в холодную сырую ночь, когда пуля во мне начала извиваться. Я бросился за прутом и промахнулся. Нога у меня подогнулась, и я рухнул в грязь. Сверкнула молния, осветив все вокруг черно-белым светом. Хулиган действительно выглядел как дикарь: лохмотья, борода и безумно длинные волосы. Взбешенный моей попыткой испортить ему веселье, он бросился на меня с прутом. Быстро сообразив, что к чему, доктор Хадсон схватил меня за плечо и резко оттащил от опасности, отчего мой зад заскользил по грязи.
   - Опять рана разыгралась, Билл?
   Я поднялся на ноги, теперь такой же грязный, как и доктор. - Ты сделал для меня все, что мог. Копнул бы глубже, и вышел бы с другой стороны моей ноги.
   Хадсон кивнул: мы оба знали, что мне повезло, что я вообще сохранил ногу после той пули Союза, угодившей в меня в 62-м. Парни получше меня ходили на протезах-колышках. Но в сырую ночь пуля янки, несомненно, напомнила, что она там.
   К счастью, Бенедикт оказался проворнее, чем мы с доктором. До того, как стать помощником шерифа, он перегонял скот. Поэтому пришел со своей веревкой и с первого раза обмотал ею хулигана, как будто они оба были участниками одного циркового номера. Хадсон воспользовался случаем и завладел железным прутом. Мы с Бенедиктом схватили нарушителя и потащили его, как мешок с овсом, обратно в офис. На этом пути он сопротивлялся, и мы с Бенедиктом не раз теряли равновесие. К тому времени уже не имело значения, сколько еще грязи на нас было.
   Я поблагодарил доктора и велел ему пойти немного вздремнуть.
   - Зачем вы это сделали? - спросил я дикаря, когда мы оказались в помещении, а Бенедикт пошел за ключами, чтобы открыть клетку. - Что с вами сделал Паркер Куэйл?
   - Никогда не слышал ни о каком Куэйле, - пробормотал наш задержанный. В офисе его боевой дух угас. Он сгорбился на стуле, на который мы его усадили. Сейчас он казался скорее измученным, чем сердитым, вся его ярость мгновенно улетучилась, как это часто бывает с пьяницами. От него исходило зловоние, как от бочки с уксусом.
   - Вы громили частную собственность, - ровным голосом произнес Бенедикт, открывая камеру. - Эта безлошадная карета принадлежит Паркеру Куэйлу, как будто вы не знали.
   - Не имеет значения, кому она принадлежит, - покорно произнес мужчина. - Пришлось ее разбить. Вот что надо делать. Разбивать их. Разбивать на куски, чтобы они не могли двигаться, ничего не могли сделать. Разбей их, прежде чем они разобьют нас. Это просто война другого рода, такая же, как война между штатами.
   Я попытался определить возраст этого человека. - Вы воевали?
   - Конечно, воевал. А вы?
   Я кивнул. - Восемнадцатый Джорджийский, в составе бригады Худа. Но моя война продолжалась только до Энтитема. Думаю, мне повезло, что я вышел из нее, только прихрамывая.
   - Вы были в Восемнадцатом?
   - Как и сказал.
   - Я тоже был в Восемнадцатом.
   Я скептически посмотрел на него. - Так далеко на западе, это просто совпадение.
   Он действительно был похож на дикаря, спустившегося с гор. Волосы были такими длинными и растрепанными, что ниспадали ему на лицо, так что невозможно было сказать, где они заканчиваются и где начинается борода. Шляпы не было, а одежда наполовину превратилась в лохмотья. Ботинки свисали с его ног. Пахло так, словно он много лет не приближался ни к какой воде, ни к теплой, ни даже холодной. Также трудно было определить его возраст. Седые волосы старили его, но глаза, смотревшие сквозь волосы, где это было возможно, были проницательными и внимательными. Они также были ясными. Если он служил в Восемнадцатом, то не мог быть намного моложе меня. Но война между Штатами закончилась тридцать лет назад.
   Внезапно я почувствовал дрожь узнавания.
   - У вас есть имя? - спросил я, чувствуя, как по телу пробегает дрожь.
   - Ты знаешь, кто я, Билл. Я и не подозревал, что это ты, пока не упомянули Восемнадцатый полк. Но каковы шансы, что двое сыновей Джорджии, воюющих в одном пехотном подразделении, окажутся в одном и том же захолустном городке на территории Аризоны? Если только мы не приехали сюда вместе?
   - Эйбел, - сказал я тихо, как будто не хотел, чтобы Бенедикт меня услышал. - Эйбел Маккриди.
   - Давно не виделись, Билл.
   Бенедикт неторопливо подошел ко мне. Он ополоснул лицо в тазу, смыв с себя большую часть грязи. - Вы двое знакомы, Билл? Я думал, ты его не узнаешь.
   - Сначала и не узнал. Но прошло - сколько? - двадцать с лишним лет? - Для Томми Бенедикта я добавил: - После окончания войны мы с Эйбелом отправились на запад. Пытались зарабатывать на жизнь как охотники за головами. Когда это не сработало, нанялись к Пинкертонам. Позже я стал заместителем шерифа в Илое. Эйбел остался у пинкеров... По крайней мере, это было последнее, что я слышал.
   - Какое-то время получалось, - философски заметил Эйбел. - Но ты же знаешь, как это бывает. Мне всегда было лучше одному. Пытался стать фрилансером.
   - И что?
   - У меня были неприятности, Билл. Большие неприятности. - Он медленно поднял перепачканную грязью руку и откинул волосы с лица. Борода все еще мешала, но теперь сомнений не оставалось. Я смотрел на своего бывшего напарника.
   Большие неприятности. Думаю, так и должно было быть.
   - Теперь у тебя гораздо больше проблем, - сказал я.
   - Я увлекся, - сказал Эйбел. - Но у меня были на то причины, Билл. Я в здравом уме, как и в тот день, когда мы расстались.
   - Что привело тебя в город сейчас, спустя столько времени?
   - Все наладилось. Я, наверное, надеялся, что наши пути пересекутся, Билл, - подумал, что ты поможешь старому другу. Но потом увидел безлошадную повозку этого человека, все во мне вскипело, и я не смог остановиться!
   Бенедикт наблюдал за нами, скрестив руки на груди. История Эйбела о том, что он не узнал меня, была очевидной ложью, если он искал меня с самого начала. - Ты уже хочешь посадить его за решетку?
   - Выслушай меня, - сказал Эйбел. - Потом делай, что хочешь, черт возьми.
   Я кивнул Бенедикту. - Прогуляйся до салуна Куэйла. Если никто не обратил внимания, оставь все как есть. В противном случае, сделай все возможное, чтобы успокоить их.
   - А что, если Куэйл решит послать кого-нибудь из своих друзей поговорить с человеком, который разбил его безлошадный экипаж?
   - Они нарушат закон.
   - В прошлом это их не останавливало, Билл.
   - Маккриди сейчас под стражей. Это все, что нужно знать Паркеру Куэйлу. Если с этим возникнут проблемы, он может обсудить их со мной.
   Я подождал, пока Бенедикт выйдет из офиса. Паркер Куэйл был для нас постоянной занозой в заднице. Он заработал много денег на азартных играх и проституции, денег, которыми он любил щеголять как можно чаще - безлошадный экипаж был ярким примером. В нем также было столько подлости, что даже ядовитая гадюка испугалась бы. В двух случаях люди Куэйла врывались в офис городского шерифа и вытаскивали людей из тюрьмы. Один раз, чтобы освободить сообщника, в другой раз, чтобы свершить жестокую расправу над человеком, который перешел дорогу Куэйлу. То и другое случилось в то время, когда я еще не был шерифом, и нельзя было допустить, чтобы это случилось в третий раз.
   Тем не менее, я бросил настороженный взгляд на наши новые защитные меры, улучшенные замки и усиленные решетки на окнах. Может ли кто-нибудь войти?
   - Ради твоего же блага, Эйбел, тебе, возможно, было бы лучше остаться в камере. По крайней мере, до тех пор, пока страсти не улягутся.
   - Меня не волнует... как, ты сказал, звали этого человека?
   - Паркер Куэйл, - медленно произнес я. - Ты хочешь сказать, что на самом деле это было не для того, чтобы отомстить ему?
   - Я же говорил тебе, Билл. Это было из-за машины, а не из-за человека. Это всегда из-за машин. Сейчас только они имеют значение.
    
   Вот что рассказал мне Эйбел Маккриди, когда он все еще находился под стражей.
   Я никогда не был уверен, насколько ему можно верить, даже учитывая то, что произошло с Томми Бенедиктом позже той ночью. Или то, что случилось с Эйбелом, если подумать, - из-за чего он попал в психиатрическую больницу округа. Возможно, совсем ничему. Возможно, совсем немного. Но за все время, что мы провели в Восемнадцатом полку, за все годы, что прожили вместе, за все время, проведенное у Пинкертонов, я ни разу не слышал, чтобы Эйбел Маккриди солгал или исказил правду. Он просто был не из тех, кто лжет или преувеличивает. Никогда не думал, что у него слишком богатое воображение.
   - Все началось с крушений напоказ, Билл.
   - С крушений напоказ, - повторил я, как будто это должно было что-то значить.
   - С крушений поездов. Которые они устраивали для шоу. Начиналось как дань моде, как будто это должно было прийти и уйти, как это обычно и бывает. Но за этим стояли деньги. Деньги и власть. Слишком многое, чтобы остановиться, даже когда люди начали калечиться и умирать из-за этого.
   Я знал о железнодорожных катастрофах, хотя потребовалась подсказка Эйбела, чтобы встряхнуть мою память.
   Если подумать, это был безумный поступок. Начинали в Техасе, а может, и в Огайо - кому-то взбрело в голову, что можно извлечь выгоду из инсценировки крушения поезда перед платящей публикой. Проложили около четырех миль железнодорожного полотна, более прямого, чем стрела апачей, а ближе к середине, где должны были столкнуться два поезда, природа сочла нужным создать естественный амфитеатр, с которого несколько десятков тысяч оплативших клиентов могли наблюдать за происходящим. Проложили больше путей, чтобы люди могли наблюдать за происходящим, построили новое депо и телеграфную станцию, чтобы справиться с количеством зрителей. Всего в двухстах ярдах от железнодорожных путей была установлена трибуна для важных персон, а в два раза ближе - ложа для прессы и фотографов. Мистер Эдисон даже приехал со своей новой кинокамерой. Там были медицинские шоу, торговцы, эстрада для оркестра и даже специально построенная тюрьма. Они прицепили вагоны к двум локомотивам и продавали рекламные места по бокам от них. Они продвигали эту идею несколько месяцев.
   Это был грандиозный успех, но в то же время и катастрофа.
   Они свели поезда вместе, а затем отвели друг от друга, пока они не оказались на расстоянии двух миль друг от друга. Их инженеры запустили их, а затем спрыгнули, прежде чем те набрали слишком большую скорость. Вскоре локомотивы и их составы мчались быстрее, чем мог бежать человек. Теперь на Земле не было силы, способной остановить их.
   Во время службы в Восемнадцатом, незадолго до того, как выстрел в Энтитеме лишил меня полноценной жизни, я видел, как загорелся склад боеприпасов Союза. Я был в миле оттуда и никогда не слышал, да и не хотел бы слышать, ничего более громкого. Говорят, на том складе было двадцать тонн взрывчатки. Когда локомотивы столкнулись, могло показаться, что в них было пятьдесят тонн, а может, и больше. Их котлы не должны были взорваться, но они все равно взорвались. Куски металла упали в полумиле от места взрыва. Погибли люди. Правда, их было немного по сравнению со всеми, кто прибыл посмотреть, но достаточно, чтобы вызвать возмущение. Организатора уволили. Было принято решение запретить подготовленные крушения поездов.
   - Но кто-то не хотел, чтобы их запрещали, - сказал Эйбел. - Конгрессмен из Юты пытался провести необходимый закон. Его нашли мертвым. Его брат пытался выяснить, что произошло. Он исчез. Тогда жена брата наняла меня, чтобы я копнул поглубже. - Сквозь его бороду я разглядел хитрую улыбку человека, способного оглядываться на собственные ошибки с некоторой отстраненностью. - Мне не следовало браться за это дело. Я многому научился, Билл. Тому, от чего никогда нельзя отучиться. Тому, что привело меня сюда.
   - В твоих словах нет особого смысла, Эйбел. Какое отношение крушение поезда имеет к безлошадному экипажу Паркера Куэйла?
   - Это машины, Билл, неужели ты не понимаешь? Это всего лишь машины. Они приближаются, катятся к нам, как те локомотивы. Мы ничего не можем сделать, чтобы остановить их.
   - Все еще непонятно, ты уж извини.
   Эйбел закрыл глаза. Я почти чувствовал, как он пытается упорядочить безумный хаос в своей голове. - Я следил за деньгами. Так ты всегда делаешь, верно? Я хотел знать, кто был готов убивать и запугивать чиновников, чтобы эти аварии продолжались. И я проследил за этим почти до конца. Именно тогда я встретил ее.
   - Ее?
   - Женщину. Сказала, что ее зовут мисс Долорес К. Стил. Прошло десять лет, и я вижу ее так, словно она стоит передо мной сейчас. Одетая во все черное, как вдова. Черные шелковые перчатки, черная вуаль на шляпке, всегда с черным зонтиком. - Увидев, какую картину, должно быть, мысленно нарисовал, он добавил: - Но она не была старой и неряшливой, как те военные вдовы. Я бы сказал, что ей было не больше тридцати. Все еще очень привлекательная женщина, одевающаяся по последней моде Бостона. У нее была очень своеобразная манера говорить. И это заставило меня задуматься, с наших ли берегов она родом.
   - Где вы познакомились?
   - На месте крушения в Айдахо. Но я видел ее не раз и раньше, на других авариях. Очевидно, она была близка к деньгам. Сначала я подумал, что это из-за ее причастности. Потом я понял, что она, как и я, пытается приблизиться к этому.
   Я кивнул. - Предполагаю, что эта женщина - мисс Стил - была связана с одной из жертв. Либо кто-то, кто погиб при одном из крушений, либо кто-то, кто встал на пути следующего.
   - Я тоже так думал. Но все было не так. - Эйбел заколебался в своем рассказе, словно раздумывая, как много он осмелится мне рассказать. - Ты хорошо знал меня в прежние времена, Билл. Ты бы сказал, что у меня был рассудок в голове?
   - Рассудительнее не бывает.
   - Тогда понимай это как хочешь. Я последовал за мисс Стил в палатку торговца в тот день, когда мы встретились по-настоящему, для разговора. Я хотел поговорить с ней тихо, предупредить, что она приближается к опасным мужчинам. Но она обманула меня. Палатка была пуста - она хотела, чтобы я последовал за ней! Как только я оказываюсь внутри, она оборачивается, как загнанная в угол кошка. Пытаюсь поднять руки, давая ей понять, что не причиню ей вреда. Но не могу! Я совершенно оцепенел! Хочу пошевелиться, но ничего не происходит. И что хочу сказать тебе, Билл. Я почувствовал, как меня охватывает страх перед Господом Богом. - И снова возникло это колебание. - Я понял, что столкнулся с чем-то неестественным. Эта женщина вообще не была женщиной. Десять лет назад, а кажется, что это было вчера. У тебя когда-нибудь было такое ощущение перед грозой, Билл? Как будто сам воздух заряжен и потрескивает?
   - Раз или два.
   - Именно так я себя чувствовал рядом с мисс Стил. И это исходило от нее. Она приподняла вуаль, позволив мне как следует разглядеть ее лицо. А потом сделала то, чего я никогда не забуду, пока у меня есть возможность сделать еще один вдох.
   - Что это было?
   - Она сняла свое лицо.
   Я повторил его слова в надежде, что в моих устах они будут иметь больше смысла, чем от него. - Она сняла свое лицо.
   Прежде чем Эйбел успел ответить, раздался громкий хлопок, и вернулся Бенедикт, распахнув дверь настежь. Я увидел решительное выражение на его лице и понял, что оно предвещает неприятности особого рода.
   - Что-то случилось, помощник? - спросил я, отрываясь от безумного рассказа Эйбела.
   - Именно то, чего ты и боялся, Билл: люди Куэйла повскакивали с постелей и рвутся в бой. - Бенедикт направился прямиком в оружейную и достал свой любимый дробовик "Винчестер", который он держал заряженным и готовым к подобным случаям. Он зашагал обратно, держа винчестер, как посох, стволом к небу. Мой револьвер все еще был в кобуре, я последовал за ним на улицу. Дождь все еще лил, как будто самому Ною понадобился второй ковчег.
   Мы с Бенедиктом стояли на деревянном помосте, на голову возвышаясь над мужчинами, которые последовали сюда к офису.
   - Мы знаем, что он у тебя, Билл!
   Я кивнул на говорившего мужчину. - Возвращайся в свою постель, Паркер. Как и все остальные.
   Обычно Паркер Куэйл одевался как бизнесмен с Восточного побережья, в костюме в тонкую полоску и шляпе-котелке - настоящий образец гражданской респектабельности. Сегодня ночью, разбуженный известием о вандализме, учиненном над его безлошадным экипажем, он накинул теплое пальто поверх полосатой ночной рубашки и сунул ноги без брюк в сапоги. Его волосы были растрепаны и засалены.
   Мне не очень нравился Куэйл - никогда не нравился. Он тоже это знал. Он зарабатывал свои деньги всеми известными человеку способами обмана и запугивания. Его люди были головорезами, только теперь они были хорошо одетыми головорезами, у которых были друзья в нужных местах.
   - Говорят, пленник - твой друг, - сказал Куэйл. - Люди видели, как он выпивал, прежде чем пуститься во все тяжкие. Слышали, как он хвастался, что служил в Восемнадцатом полку. Итак, кого еще мы знаем, кто воевал в Восемнадцатом?
   Я пожал плечами, все еще держа руку на кобуре. - Друг он или не друг, с ним поступят так же, как со всеми.
   Куэйл сплюнул в грязь. - Кто может сказать, что он не исчезнет до восхода солнца, его не унесут призраки, только чтобы не предстать перед судом?
   - Мое слово как шерифа.
   - Возможно, твое слово стоит не так дорого, как ты думаешь. Маккриди изрядно потрепал мой авто-мобиль. - Я никогда не слышал этого выражения, и мне показалось, что оно не совсем естественно для Куэйла, скорее, он примерял его на размер, как шляпу нового фасона.
   - Это всего лишь машина, Паркер. Тебе сделают новый. А теперь возвращайся домой!
   - Отдай нам Маккриди, мы подумаем над этим! - сказал Куэйл.
   Я взглянул на Бенедикта. Бенедикт кивнул и поднял дробовик, целясь в небо. Ни один из этих людей не был новичком в стрельбе, и на них было нелегко произвести впечатление. Но когда представитель закона пускает в ход столь мощное огнестрельное оружие, и вы знаете, что у него есть право и полномочия применять это оружие в черте города, это вызывает определенное суждение. Толпа Куэйла, все до единого желторотики, начала рассеиваться.
   - Это еще не конец! - крикнул мне в ответ Куэйл, проводя рукой по волосам.
   - Иди домой, протрезвей, - тихо сказал я.
   Я надеялся, что все закончилось. Опыт подсказывал мне, что, скорее всего, это не так. Куэйл и его люди удалились бы в свой салун и пили бы до тех пор, пока их ярость и жажда возмездия не пересиливали остатки здравого смысла, которыми они обладали. С этим мы с Бенедиктом были уже более чем знакомы.
   Я закрыл дверь и сказал Бенедикту, чтобы он пока не убирал дробовик.
   - Чувствую, у нас впереди долгая ночь. - Я осмотрел холодное содержимое своей жестяной кружки. - Не хочешь сварить свежий кофе, помощник?
   Эйбел Маккриди по-прежнему сидел на своем стуле. - Слышал, ты пальнул по ним из двух стволов, сынок, - сказал он, одобрительно кивнув Бенедикту, когда тот пошел разжигать плиту.
   - Сомневаюсь, что это имело большое значение, - ответил я. - Ты действительно мог бы выбрать кого-то другого, чтобы нажить себе врага, Эйбел.
   - Я же говорил тебе, что Паркер Куэйл тут ни при чем.
   - Верно, - сказал я, пытаясь вспомнить нить нашего разговора. Женщина в палатке торговца, вот и все. - Так расскажи мне о леди без лица, - попросил я, думая, что это поможет скоротать время до рассвета, если не больше.
   Бенедикт оглянулся через плечо. - Леди без лица?
   - Не обращай внимания, - проворчал я.
   Эйбел подождал, пока я кивну, чтобы он продолжал. - Она протянула руку и сняла лицо, как будто это была бумажная маска. Только это была не бумага. На ее лице не было ни складок, ни морщин, и все же оно осталось целым. Рот, нос, глаза - и хуже всего было то, что рот и глаза все еще двигались, даже когда она сняла маску, держа ее пальцами, так изящно и по-женски, как будто это было правильно, как снимать шляпу в церкви.
   - А что было под маской? - спросил я.
   - Ничего. Думаю, это было хуже всего. Я смотрел в какой-то туннель, такой же формы, как ее лицо. Он тянулся и тянулся, как винтовочный ствол, уходя слишком далеко вдаль. Он должен был выйти у нее из затылка, но этого не произошло! И по стенкам этого туннеля были какие-то штуки, все они двигались и щелкали, как шестеренки и рычаги... На то, как они делали свое дело, я мог смотреть только секунду, и у меня тут же заболели глаза. Я хотел отвернуться. Видит Бог, я пытался. Но моя голова не двигалась. Даже глаза не двигались! Господи помилуй, она снова надела маску-лицо. Хлюпнуло, как сапог по грязи. Просто вернула ее на место, и там, где она снова соединилась, не было ни линии, ни зазора. И она говорит: "Я нахожу, что это помогает перейти к делу, мистер Маккриди".
   - Она знала твою фамилию?
   - Я не знаю, как. Затем она говорит: "Мы проявляем необычайный интерес друг к другу. Я понимаю вашу заботу обо мне". - Эйбел произнес эти слова медленно и четко, как будто прилагал особые усилия. - "Но должна предупредить вас, что беспокоиться следует о вашем собственном благополучии. Вы вмешиваетесь в дела, выходящие за рамки вашего ограниченного понимания." Затем она позволяет мне говорить. У меня такое чувство, будто она залезла мне в голову и потянула за рычаг, как в кабине локомотива. Я спрашиваю: "Кто вы?" И она отвечает: "Было бы более уместно спросить, что вы, сэр. Я обладаю машинным интеллектом, мистер Маккриди. Я механическая женщина. Думайте обо мне как о чем-то вроде заводного автомата, если это вам поможет".
   Я улыбнулся. Нравится это или нет, но он нарисовал в моем воображении странную картину. - Правда?
   - А ты что думаешь? Она заставила меня усомниться в своем здравомыслии, Билл. Даже сейчас я понимаю, как это может звучать. Но спроси себя: признается ли когда-нибудь сумасшедший в том, что сомневается в собственном здравомыслии?
   - По моему скромному опыту, нет.
   Подошел Бенедикт с тремя жестяными кружками кофе, приготовленного таким, каким мы его обычно пили: черным, как ночь, и крепким, как пинок мула. - Кажется, сейчас там спокойнее, - сказал он, - но на всякий случай понаблюдаю за происходящим.
   - Хорошая идея, - сказал я, принимая свою кружку и предлагая вторую Эйбелу.
   Бенедикт вышел за дверь, на этот раз не взяв дробовик, а только револьвер в кобуре и кружку кофе. Я не сомневался, что до восхода солнца у нас будут еще неприятности от Паркера Куэйла, но вооруженный и бдительный помощник шерифа - отличный отпугивающий фактор для большинства людей.
   - Мисс Стил сказала мне, что она здесь для того, чтобы навести порядок, - сказал Эйбел. - "Не соблюдается верховенство закона, - сказала она, - и я приехала, чтобы обеспечить такое соблюдение. К сожалению, я путешествую одна, и мои ресурсы крайне ограничены".
   - Ты спрашивал ее, откуда она?
   Эйбел издал короткий смешок. - Она сказала мне, что прилетела с Луны.
   - И ты ей поверил?
   Он повернулся. - Не совсем. Дело в том, что она была сделана не просто из часового механизма. Было что-то еще, что-то более странное. - Он осторожно отхлебнул из своей кружки. - Думаю, она подсластила пилюлю для меня, Билл.
   - Значит, правда была в чем-то более странном, чем то, что она прилетела с Луны?
   - Теперь ты ставишь это так...
   - Думаю, это не более безумно, чем женщина, которая может снимать свое лицо и называет себя машинным интеллектом. Это "верховенство закона", которое она пришла обеспечить. Какое, черт возьми, это имеет отношение к крушениям?
   - Вот тут-то все и становится еще более странным. Она сказала, что были и другие, похожие на нее, существа с машинным интеллектом, только эти другие спустились с Луны или откуда-то еще, чтобы делать что-то плохое, что-то, что противоречит их законам. Например, азартные игры или проституция - это против нашего закона. И эта женщина... что-то вроде... эта мисс Долорес К. Стил... была своего рода агентом, вроде Пинкертона, работала на свое правительство, пытаясь выследить этих преступников, только она была сама по себе, и ей нужно было замаскироваться, чтобы она могла ходить вокруг и подкрадываться к ним, потому что они были одеты так же, как и она, созданы для того, чтобы выглядеть как обычные мужчины и женщины.
   - Она была счастлива рассказать тебе все это?
   - Сказала, что для нее, так или иначе, не имеет значения, верю ли я хоть одному слову. Просто для меня было бы лучше, если бы я держался в стороне. Она сказала, что не хочет, чтобы такие люди, как я, страдали из-за своих отличий.
   - И эти отличия... из-за чего поссорились люди с механической Луны... они каким-то образом были связаны с крушениями поездов?
   - Машины, Билл, - как я и говорил в самом начале. По словам Долорес К. Стил, это все, что есть на свете. Просто машины. Заводные люди, как сама мисс Стил. Машинный интеллект. Такие люди, как мы с тобой, из плоти и крови, мы - ручей, который никуда не впадает. Она сказала, что так на всех планетах, куда ни отправишься. Жизнь начиналась с мурашек по коже, с птицами, пчелами и цветами, обезьянами и гремучими змеями, мужчинами и женщинами. Потом люди обленились и начали изобретать себе всевозможные инструменты и снаряжение - причудливые плуги и водяные колеса, затем паровые молоты и речные суда, затем локомотивы, телеграфы и экипажи без лошадей. Они становятся такими ленивыми, что не могут даже дойти пешком, чтобы посмотреть спектакль, и вместо этого довольствуются разглядыванием фотографий и витаскопа мистера Эдисона. И это не ограничивается безлошадными экипажами - мисс Стил говорит, что это только начало - первое слово на первой странице! Вскоре появятся летающие машины, говорящие машины и машины, создающие еще больше машин! И как только это произойдет, это все равно, что нажать на педаль газа на паровозе и спрыгнуть с него, пока он еще движется! Это нельзя остановить! Мы не можем замедлить его! Это технический прогресс, Билл. Поначалу кажется, что это хорошо, но в конце концов машины берут верх. Здесь нет места для двух типов людей, и заводные всегда побеждают. Убейте нас, выдавите из себя, просто переживите нас - в конечном счете это не имеет значения.
   - Ты все еще не добрался до крушения.
   - Это просто - или, по крайней мере, мисс Стил так выразилась. Она говорит, что есть хорошие машины и плохие автоматы. Плохие машины всегда присматриваются к таким мирам, как наш. Они должны появиться в нужное время. Мы как яблоко, которое только-только становится красным и сочным, и его можно сорвать. Они видят наши машины и понимают, какими они были раньше - пар, поршни, масло и дым. Для них это как животные или маленькие дети.
   - Я все еще не...
   - Билл, дело вот в чем. Есть люди, которые заплатят за то, чтобы увидеть, как медведи и собаки дерутся друг с другом насмерть. Люди, которые заплатят и за то, чтобы увидеть, как ужасные вещи творятся с другими людьми, - заплатят за то, чтобы увидеть, как люди что-то делают с людьми, если до этого дойдет. За все виды насилия и разврата, за все то, от чего у любой богобоязненной души засосет под ложечкой, найдется кто-то, кто заплатит за это. Ну, с машинами то же самое. Но у них тоже есть свои законы и цивилизация. И места, где закон не соблюдается. Как здесь.
   - Значит, крушения... для этих машин все равно что петушиные бои или травля медведей?
   - Насколько мисс Стил смогла мне это объяснить. И она сказала, что насилие, совершаемое одной машиной по отношению к другой, - это худшее, что она могла себе представить, и что важно не допустить аварий, найти разумные машины, которые стоят за всем этим, дергают нас за ниточки, потому что, если она этого не сделает, они только продолжат кое-что похуже.
   - Кое-что похуже, - повторил я.
   - Это как болезнь. Признак того, что у них что-то не в порядке с головой. Мисс Стил здесь, чтобы поймать их и вернуть домой. Вернуть к их собственному правосудию.
   - Но наши машины... это всего лишь металл, заклепки и болты. Они движутся благодаря пару, огню и людям, нажимающим на рычаги. Внутри них нет разума.
   - Я спросил об этом мисс Стил. Она сказала, что я смотрю на вещи с "биологической точки зрения". Для них нет никакой разницы между одной машиной и другой. Женщина, которая разговаривает и снимает маску, телеграфный аппарат, револьвер Кольт, железный прут - все это просто вопрос уровня образования. Они не считают себя стоящими особняком от всех остальных видов техники. Они все родственники. И когда они видят, как с одной из них совершается священная мерзость, это наполняет их праведным негодованием!
   Для меня не имело никакого смысла, что машина может воспринимать все другие машины как своих родственников, но потом я вспомнил покореженную безлошадную повозку, какой жалкой она показалась мне, как побитая собака.
   - Тогда я действительно не понимаю, Эйбел. Она рассказала тебе все это, и все же я увидел, как ты разбиваешь машинку Паркера Куэйла?
   - Она заставила меня поверить в это, Билл, но это не значит, что мне все это должно было нравиться. Я верю в дьявола, но это не значит, что я пляшу под его дудку. Мисс Стил сказала мне, что машины всегда будут побеждать, рано или поздно. То же самое произойдет и здесь, а люди со своими безлошадными экипажами только торопят события!
   - Значит, ты разбил карету Куэйла, чтобы остановить машины?
   - Я знал, что это ничего не изменит, Билл, но если бы все делали то же самое, то, может быть, это... или, по крайней мере, немного замедлило бы процесс. Почему мы должны ввязываться в это? Разве будущее и так не приближается достаточно быстро, если не подгонять его, как экспресс пони?
   Я думал о переменах, которые произошли со времени войны между Штатами. Когда ты был молодым, мир принадлежал тебе, и ты чувствовал, что он сделан так, как тебе хочется. Ты мог делать с ним все, что захочешь. Но мир продолжал меняться, и рано или поздно наступал день, когда казалось, что мир больше не заинтересован в тебе.
   - Это просто слова старости, Эйбел.
   - Может, и так. Но я скажу тебе вот что, Билл. Что бы ты обо мне ни думал, я не представлял себе мисс Долорес К. Стил. Я говорил с ней так же откровенно, как сейчас говорю с тобой. Я же говорил тебе, что это было десять долгих лет назад. С тех пор не проходило и дня, чтобы я не размышлял над ее словами. Она вбила мне это в голову, мешая мне чувствовать себя как дома среди порядочных людей. Не скажу, что я также не искал утешения в бутылке. Но даже спиртное не могло смыть то, во что она заставила меня поверить. Я не хотел причинить никакого вреда Паркеру Куэйлу. Но когда увидел эту безлошадную повозку, что-то во мне сломалось. Я должен был внести свой вклад, Билл. Я должен был замедлить события.
   - Если ты прав, это ничего не изменит. По крайней мере, в долгосрочной перспективе. Но тогда, я полагаю, что имеет значение?
   - Ты должен помочь мне, Билл. Я знаю, что поступил опрометчиво. Но я беспокоюсь не о Паркере Куэйле или его людях.
   - А о ком?
   - Они все еще где-то там. Машины, которые пыталась найти мисс Стил. - Он печально покачал головой. - Надо было послушать эту женщину. Она сказала мне не совать свой нос в то, чего я не понимаю, но я думал, что знаю лучше... Я ничего не мог с собой поделать, Билл. Я должен был знать, было ли реальностью то, что я видел в той палатке. Так что я продолжал, пытаясь сблизиться с людьми, стоящими за всем этим... и подобрался слишком близко. Они знают обо мне, знают то, что знаю я... и я знаю, что однажды они найдут меня.
   - Может, тебе стоило держаться подальше от греха, вместо того, чтобы выставлять себя на посмешище.
   Мои слова, казалось, дошли до него. - Ты можешь вытащить меня отсюда, Билл. Я пересеку границу штата. Доберусь до Мексики. Ты больше никогда обо мне не услышишь.
   Я вспомнил слова Паркера Куэйла о том, как я буду заботиться о своем друге. - Я не могу этого сделать, Билл. Мы оба это знаем. Но здесь ты будешь в безопасности. То, что ты сделал, нельзя назвать особо тяжким преступлением.
   - Помоги мне, Билл.
   Я собрался ответить, когда что-то ударилось в окно, как будто его швырнули с улицы. Стекло разлетелось вдребезги, но железные прутья не позволили предмету влететь дальше.
   - Никуда не уходи, - сказал я, ставя кружку с кофе на стол. Я не был удивлен, что кто-то бросил что-то в офис, но был раздражен и озадачен тем, что со стороны Бенедикта не последовало никакой реакции, ни крика, ни предупредительного выстрела.
   Что-то заставило меня взять дробовик. Я взвел курок, открыл дверь и вышел на платформу. У моих ног лежал камень размером с кулак. Две темные фигуры ускользали, пригибаясь, по узкому переулку между земельным управлением и скобяной лавкой Кимбалла. Дождь все еще лил, как будто сам океан был у нас над головами, просачиваясь сквозь облака.
   - Бенедикт! - крикнул я. - Где ты, черт возьми, находишься?
   - Здесь, босс!
   Бенедикт бежал по улице, возвращаясь не с той стороны. Он вытащил револьвер. - Я думал, они у меня в руках!
   - Должно быть, их было больше, чем двое, - сказал я, полагая, что они хотели направить Бенедикта не в ту сторону. Я был зол, но не мог держать зла на своего заместителя. В такую ночь было трудно что-либо разглядеть, а люди Паркера Куэйла были достаточно хитры и многочисленны, чтобы при желании обойти нас стороной. - Наверное, я недостаточно убедительно изложил свою точку зрения. - Я начал спускаться по ступенькам с платформы.
   - Куда направляешься, босс?
   - В салун Куэйла. Посмотрим, смогу ли я вразумить этого подлого, как змея, сукина сына.
   Бенедикт остановился на полпути к платформе, и свет из нашего окна отразился от его ботинок.
   - Тебе нужна помощь?
   Я покачал головой. - Приглядывай за Эйбелом Маккриди, пока я не вернусь. И все это из-за чертова безлошадного фургона!
   - Моя мама всегда говорила, что из этого ничего хорошего не выйдет, - сказал Бенедикт, проскальзывая мимо меня.
   Я не знал, на какую сделку мне придется пойти с Паркером Куэйлом, чтобы сохранить мир, но от одной мысли об этом у меня во рту уже появился привкус, как будто я глотнул змеиного яда. Тем не менее, я дал свое обещание Эйбелу. Я не мог защитить его от закона, но мог защитить его от толпы линчевателей.
   Но я был на полпути к салуну Куэйла, когда у меня в голове словно щелкнуло каким-то рычажком.
   С Бенедиктом что-то не так.
   Не то чтобы он упомянул свою маму, что было необычно. Но его ботинки. Сверкающие в свете из окна. На них не было ни единого пятнышка грязи, когда он поднимался по ступенькам. Как будто грязь не хотела попадать на них, как будто у нее были места получше.
   Он также выглядел сухим. Хотя дождь все еще лил как из ведра. Я уже промок насквозь.
   Испытывая дурное предчувствие, я развернулся и направился прямиком в офис. С тех пор, как я сошел с платформы, прошло не более двух минут. Дверь была приоткрыта, и на платформу падала полоска света. Я приготовился, взял наизготовку дробовик и широко распахнул дверь.
   Маккриди все еще был там. С ним ничего не случилось. Он все еще сидел на стуле, глядя на меня с отвисшей челюстью, что не показалось странным для человека, вламывающегося в дверь с дробовиком Винчестер, и что, я полагаю, было справедливой реакцией.
   - Я подумал... - начал я. Затем: - Где Бенедикт? Ты видел, как Бенедикт вернулся?
   Эйбел не ответил. Он все еще смотрел на меня, но выражение его лица не изменилось. Его рот все еще был открыт. Длинная струйка слюны начала просачиваться между его губ, спускаясь на неизведанную территорию бороды.
   - Эйбел? - спросил я. - Эйбел? Что, черт возьми, на тебя нашло?
   Он издал какой-то звук. Это была серия сухих щелчков, издаваемых задней частью горла, вроде тех, что издают люди во сне, когда находятся на полпути к храпу.
   Я отложил дробовик и бросился к Эйбелу. Тогда я понял, что с ним что-то не так, что-то, что не в силах исправить ни один врач или хирург, но не хотел в это верить. Он был все еще жив, все еще дышал, и я не заметил на нем ни царапины, ни синяка, которых не было бы раньше. Но кто-то или что-то добралось до него, я был в этом уверен.
   - Эйбел, поговори со мной, - сказал я, держа его голову в своих руках.
   Он просто продолжал щелкать. Его глаза смотрели на меня с таким страхом, словно он не хуже меня понимал, что происходит что-то ужасное. Но ни он, ни я ничего не могли поделать.
   Позади меня открылась дверь.
   - Босс!
   Это был Бенедикт, такой же грязный и промокший, каким и должно было быть его предыдущее появление.
   Я все еще держал руки на голове Эйбела. - Где ты был?
   - Услышал шум за зданием, пошел посмотреть. Там никого не было, поэтому я вернулся. Почему ты так на меня смотришь?
   Бенедикту не нужно было знать о том, что я видел всего несколькими минутами ранее. Человеку не поможет, если он узнает, что поблизости может разгуливать его двойник. - С Эйбелом что-то случилось.
   - Ты хочешь сказать, что кто-то проник внутрь? - он стоял в дверях, наполовину войдя, наполовину выйдя. - Как они могли, босс? Один из нас был бы здесь.
   - Что-то случилось, - сказал я. - Это все, что я знаю.
   Бенедикт снял шляпу и стряхнул с нее капли дождя.
    
   Я не думаю, что сухие факты о чем-то говорят. Моего знакомого Эйбела Маккриди поймали за разрушением чужой собственности. При задержании он рассказал диковинную историю, которая, несомненно, является плодом воображения человека, потерявшего контроль над вещами. В адрес этого человека поступали угрозы, и мы с моим заместителем приложили все усилия, чтобы отстоять свою власть перед организованной толпой линчевателей под руководством Паркера Куэйла, владельца поврежденного имущества. В ходе событий, темной и дождливой ночью, на мгновение произошла путаница в опознаниях. Кто-то мог проникнуть в офис городского шерифа, а мог и не проникнуть, представившись моим заместителем Томми Бенедиктом. Если это и так, то они не оставили никаких следов своего присутствия, кроме человека, онемевшего от страха. Конечно, когда человек провел десять лет своей жизни, уставившись на бутылку, подобные вещи могут случиться с ним и без посторонней помощи.
   Доктор Хадсон подтвердил, что Эйбел Маккриди получил повреждение рассудка, повреждение, которое было достаточно серьезным и необратимым, чтобы сделать его абсолютно непригодным для участия в судебном разбирательстве. Фактически, ни к чему не пригодным. Эйбел Маккриди, сын Джорджии, солдат, охотник за головами, Пинкертон, частный детектив и мой хороший друг, был отправлен заканчивать свои дни в окружной психиатрической лечебнице. Он остается там и по сей день. Из достоверных источников я знаю, что он никогда не произносил ни одного вразумительного слова, хотя говорят, что он часто кричит во сне.
   В основном я старался не думать об Эйбеле или о его истории создания машинного интеллекта. Это было не так уж трудно. У меня и моих заместителей всегда находится больше работы. Каждый год кажется более насыщенным, чем предыдущий, и каждый год проходит быстрее. Никто из нас не становится моложе. Порой это уже почти чересчур. Каждый учится урывать часы тишины, когда они наступают. Томми Бенедикт давно ушел, но я вскоре научил своего нового заместителя, какой кофе нужно заваривать. Когда есть возможность, люблю читать газеты. Сейчас в них есть фотографии и реклама автомобилей. Никто больше не называет их безлошадными экипажами.
   Я читаю о каких-то братьях из Северной Каролины, производителях велосипедов, когда раздается стук в дверь. Входит женщина, одетая во все черное, и в воздухе чувствуется что-то электрическое, как будто предчувствие грозы.
   - Мисс Долорес К. Стил, - говорю я.
   - Вы знаете, как меня зовут.
   - Я слышал о вас от Эйбела Маккриди. Он сказал мне, что вы познакомились в лавке торговца.
   - Это было давно.
   - Но вы не выглядите старше, чем он вас описал. Я не должен удивляться, не так ли? - Я аккуратно складываю газету. - Вы пришли, чтобы и меня заставить замолчать?
   - Это не моих рук дело, шериф. Я хотела сделать как лучше для вашего друга, но он не пожелал меня слушать. К сожалению, он попал в поле зрения не тех людей. Я не знаю, как они так быстро его нашли. Они, должно быть, ждали... зная, что рано или поздно он обратится к вам за помощью. Я бы хотела помочь, но была... в другом месте. Искренне сожалею о случившемся.
   - Вы можете помочь Эйбелу?
   - Нет, это не в моих силах. Но я понимаю, что в тот вечер вы сделали все, что могли.
   - Это было не так уж много.
   - У вас были причины задуматься над тем, что сказал вам Эйбел? Я имею в виду другие вещи.
   - Откуда вы знаете, что он вообще что-то сказал?
   - Интуиция, шериф. И то, как вы сейчас на меня смотрите. - Она поднимает руку. - Я пришла не для того, чтобы причинить вам вред. Отнюдь нет. Я просто хотела успокоить вас. Люди, которые сделали это с Эйбелом... они больше не должны вас беспокоить. Они привлечены к ответственности.
   - Здесь или на Луне?
   Едва заметная улыбка искажает безупречное, как маска, лицо. - Немного дальше, чем до Луны. Но они сюда больше не вернутся. И я прошу прощения за причиненные неприятности.
   - Мне?
   - Вашей планете. Больше не будет... вмешательства.
   Я киваю, но мои сомнения так просто не рассеются. - Но то, что сказал мне Эйбел, все еще в силе? Триумф машин? Это все еще произойдет?
   - Я видела это в тысячах миров. Хотела бы сказать иначе.
   - В ваших словах звучит почти сочувствие, мисс Стил.
   - Возможно, так оно и есть. Я провела много времени в окружении органики. Трудно не привязаться к ней. - Она делает паузу и протягивает руку. Кулак сжат, но разжимается медленно. - То, что беспокоило вас со времен войны между штатами? Я взяла на себя смелость убрать это. Надеюсь, вы не сочтете это дерзостью.
   Она наклоняется вперед и кладет маленький черный шарик на мой стол. Он невероятно маленький. Как такая маленькая вещь могла доставить мне столько неприятностей? Это кажется несправедливым.
   - Когда вы ее убрали?
   - Несколько минут назад. Мне нужно было только оказаться в этой комнате. Остальное было... Ну, я избавлю вас от подробностей. - Она склоняет голову набок в странной заводной манере. - Я могла бы вернуть ее на место, если хотите.
   - Нет, - говорю я. - Пожалуйста, не надо.
   - Я скоро уйду. Просто хотела с вами познакомиться.
   - Спасибо, мисс Стил.
   - Проводите меня на улицу, шериф?
   Я встаю, и впервые с тех пор, как в меня попала пуля, не чувствую ни малейшей боли. Я задаюсь вопросом, не трюк ли это, не вид гипноза. Эта маленькая черная вещица на моем столе может быть чем угодно, просто какой-нибудь находкой, которую она нашла в дороге. Я не буду уверен, что она та, за кого себя выдает, пока она не проделает то же самое со своим лицом. Но я не могу просить об этом леди.
   Даже в наше время автомобилей и летательных аппаратов есть пределы.
  

ШЕСТНАДЦАТЬ ВОПРОСОВ ДЛЯ КАМАЛЫ ЧАТТЕРДЖИ

    
   - Что впервые привлекло ваше внимание к этой проблеме?
   Она улыбается, глядя на свои колени.
   Она готова к этому. В день защиты своей диссертации она встала рано, хорошо выспавшись, и ее сознание было таким же чистым и ясным, как голубое небо над парком Уэно. Она доехала на электричке до станции Кэйсэй-Уэно, а затем прошла пешком остаток пути до университетского городка. Погода для апреля стоит приятная и теплая, и она впервые за весь год надела юбку. Настало время ханами - переменчивого, скоротечного праздника цветения сакуры. Прогуливаясь под деревьями по тенистым дорожкам, где уже собирались семьи и туристы, она пыталась продумать все возможные вопросы, которые ей могли бы задать.
   - Меня привлекают вещи, которые не совсем подходят друг другу, - начинает она. - Проблемы, которые долгое время были на слуху, но не были решены до конца. Не самые серьезные и очевидные. От которых держатся подальше. И о которых все забывают, потому что они недостаточно привлекательны. Например, колебания солнечной р-моды. Я читала о них во время учебы на бакалавриате в Мумбаи.
   Она сидит, обхватив руками юбку и плотно сдвинув колени, и недоумевает, почему почувствовала себя обязанной принарядиться по такому случаю, когда ее экзаменаторы пришли на работу в точно такой же повседневной одежде, как обычно. Двоих она хорошо знает: своего руководителя и еще одну шишку в отделе. Третья, внештатный экзаменатор, приехала в Токио из университета Нагоя, но даже ее можно узнать по встречам в коридорах. Они все знают друг друга лучше, чем ее. Ее руководитель и внешний консультант, должно быть, отложили партию в теннис на потом. У обоих спортивные сумки с торчащими сбоку ручками ракеток.
   Вот о чем они в основном думают, решила она. Не ее защита, не ее диссертация, не три года работы, а то, кто лучше всех сыграет в теннис. Старые обиды, старое соперничество, выплескивающиеся на поверхность, как бесконечный поток солнечных конвекционных элементов.
   - Да, - говорит она, чувствуя необходимость повториться. - Вещи, которые не подходят друг другу. Вот тут-то я и вступаю в игру.
   Затем она непринужденно откидывается на спинку стула и ждет следующего вопроса.
   - Что вы почувствовали, когда прикоснулись к аномалии Чаттерджи, объекту, который носит ваше имя, данное вам при рождении много веков назад?
   - Страх. Восторг. Удивление и ужас от того, как далеко мы продвинулись. Как далеко я продвинулась. Чего мне стоило дойти до этого. Мы построили своего рода мост между поверхностью Солнца и аномалией, и это было достаточно сложно. Я видела каждый шаг этого процесса - была свидетельницей всего происходящего, с того момента, как Курошио уронила свой кусочек гафниевого сплава на мой стол. Даже до этого, когда я мельком увидела эту штуку в некоторых наблюдениях. Но чего я не осознавала - по крайней мере, не осознавала должным образом, - так это того, что я стала своего рода мостом, таким же странным, как тот, который мы пробурили в фотосфере. Я сама была тому свидетельницей, поэтому не должна была так удивляться. Но я была права, и именно тогда это обрушилось на меня, как приливная волна. С того момента, как мне предложили продление, я позволила себе стать чем-то, чего не могла объяснить, чем-то, что зародилось в далеком прошлом, в месте под названием Мумбаи, и дошло до настоящего времени, привязанное к этому мгновению, к этой точке пространства и времени, внутри этой пылающей добела печи. В тот момент, думаю, ничто не могло удивить меня больше, чем то, во что я превратилась. Но потом дотронулась до предмета, и он прошептал мне, и я поняла, что была неправа. Я все еще была способна удивляться.
   Это само по себе было удивительно.
   Только позже я осознала, в какую большую беду мы попали.
   - Можете ли вы выразить проблему вашего докторского исследовательского проекта простыми словами - свести ее к основам?
   - Это немного похоже на землетрясения, - говорит она, пытаясь создать впечатление, что она ищет подходящую аналогию. - Рябь в земной коре. Способ распространения этих волн, время и форма их распространения, когда они отражаются внутри земной коры, - в этих паттернах содержится информация, которую могут использовать сейсмологи. Они могут начать наносить на карту объекты, которые обычно не в состоянии увидеть, например, глубокие разломы - в частности, разлом То-Кай за Токийским заливом. То же самое и с Солнцем. Около шестидесяти лет люди измеряли оптические колебания на поверхности Солнца, а затем сравнивали их с математическими моделями. Гелиосейсмология - картографирование внутренней части Солнца с использованием данных, полученных с поверхности. Изучение скрытой структуры, изменений плотности, отражающих поверхностей и так далее. Это единственный способ понять, что происходит.
   - Вы упомянули Курошио. У нас есть данные о женщине с таким именем. Она была научной сотрудницей в том же учреждении, что и вы, в том же месте. Это было задолго до станции "Прометей".
   Была ли Курошио первой, кто высказал предположение о конечной осуществимости проекта?
   - Курошио была моей коллегой и подругой. Мы вместе играли в футбол, в женской команде. Вы знаете, что такое футбол? Нет, конечно, не знаете. Моя подруга занималась физикой твердого тела, специализировалась в металлургии. Я немного знала ее, когда готовила свою диссертацию, но только после того, как я повторно представила ее, мы по-настоящему хорошо узнали друг друга. Она показала мне свою лабораторию - там была алмазная наковальня, инструмент для создания чрезвычайно высоких давлений, для создания материалов, которых не существует на Земле, таких как сверхплотный водород.
   Однажды утром она заходит в мой кабинет. Ей самой приходилось делить кабинет с тремя аспирантами, поэтому она завидовала, что в моем распоряжении целый кабинет. Я думала, она пришла поговорить о тренировках, но вместо этого Курошио кладет на мой стол листок бумаги размером с носовой платок, как будто это подарок, и предлагает мне ознакомиться с содержимым. Как думаешь, что-нибудь из этого имеет смысл?
   Неважно. Все, что я вижу, - это крошечный кусочек металла грязновато-серебристого цвета. Я прошу Курошио объяснить, и она говорит, что это образец нового сплава гафния, углерода и азота, приготовленного в лаборатории физики твердого тела. Как будто я должна быть впечатлена. Но на самом деле я впечатляюсь, как только она начнет рассказывать мне историю. Это теоретический материал: вещество, созданное на компьютере до того, как кто-либо придумал, как его синтезировать. И самое поразительное, что этот материал может выдерживать две трети температуры поверхности Солнца, не плавясь.
   - Ты ведь понимаешь, что это значит, не так ли? - спросила она меня. - Это только начало. Мы можем подумать о том, чтобы добраться до этой безумной инопланетной штуковины, которую ты обнаружила. Мы можем подумать о том, чтобы просверлить шахту в Солнечной системе.
   Я посмеялась над ней, но на самом деле мне не следовало этого делать.
   Курошио была права.
   - Что заставляет вас думать, что вы подходите для написания докторской работы? Выберите один или несколько вариантов ответа из приведенных ниже.
   Оставьте поле пустым, если считаете, что ни один из вариантов не подходит.
   - Я прилежная студентка. Я усердно готовилась к получению ученой степени и всегда сдавала курсовые работы вовремя.
   - Считаю, что у меня есть способности к самостоятельным исследованиям. Я не нуждаюсь в постоянном наблюдении или руководстве моей деятельностью. На самом деле, мне лучше работать одной, чем в толпе.
   - Я с нетерпением жду того дня, когда смогу называть себя "доктором". Я буду наслаждаться престижем, который дает мне это звание.
   - Вы чувствовали, что колебания солнечной гелиосферы были бы плодотворной областью для изучения?
   Нет, - саркастически отвечает внутренний голос. - Я подумала, что это был бы отличный способ потратить три года впустую. - Но она выпрямляется на стуле и пытается заставить свои руки перестать сжимать друг друга. В этом слишком маленьком офисе душно и потно. Жалюзи опущены, но не полностью, и солнечный свет пробивается сквозь щели. Полосы света освещают пыль в воздухе, дохлых мух на подоконнике, корешки учебников на стене за главным столом.
   - До того, как уехать из Мумбаи, я провела лето, работая в Сан Дрэгон, графическом ателье, где решали действительно сложные задачи рендеринга. Трассировка света, реальная физика для игр-шутеров и фильмов о супергероях. Я взглянула на то, что уже делали эти ребята, сравнила это с моделями, которые все остальные применяли к солнечным колебаниям, и поняла, что графические возможности ушли далеко вперед. Вот тут-то я и поняла, что у меня есть преимущество, потому что я впитала все эти знания, и никто в астрофизике понятия не имел, насколько они отстали. Это дало мне огромную фору. Конечно, мне все еще нужно было построить свою симуляцию и собрать данные, и прошел целый год, прежде чем я стала близка к тому, чтобы протестировать симуляцию на основе наблюдений. Затем было много тонкой настройки, отладки...
   Они просматривают графики и таблицы, обдумывая цифры и интерпретацию. Цветные изображения солнечных моделей очень красивы, с их необычными геометрическими колебаниями, похожими на ковры или гобелены, обернутые вокруг Солнца.
   - Колебания в p-моде являются доминирующими понятиями, - говорит она, подразумевая волны давления. - Колебания в g-моде также отображаются в моделях, но они не столь значительны.
   p - давление.
   g - сила тяжести.
   - Дорога до станции "Прометей" была трудной. Мало у кого из нас сохранились непосредственные воспоминания о тех первых днях. Но продление дало вам необычный, если не сказать уникальный взгляд на вещи. Помните ли вы трудности?
   - Трудности были всем, что мы знали. Мы дышали ими, как воздухом. Каждый шаг был грандиозным. Новые материалы, новые методы охлаждения, каждый шаг приближал нас все ближе и ближе к фотосфере. Наши зонды скользили и зависали, приближаясь к этому сверкающему краю. Они выживали часами, минутами. Иногда секундами. Но мы продвигались вперед. Десятилетия неустанных усилий. Прошло столетие, затем еще одно. Наконец-то был создан первый стационарный плацдарм, первый физический аванпост на поверхности Солнца. Станция "Прометей". Плот из черных псевдолилий размером с континент, плавающий в потоке плазмы, преодолевающий волны и провалы клеточной конвекции. Даже не пятнышко на поверхности Солнца, а начало, обещание. Лилии существовали только для того, чтобы поддерживать друг друга, большая часть их физической структуры была предназначена для охлаждения - пронизанные каналами охлаждения, насосы, мощные, как ракетные двигатели, огромные лопасти и решетки, обращенные в космос... каждая из них представляла собой плавучую машину размером с город, и нам приходилось продолжать строить всю сеть и внедрять ее издали, всякий раз, когда случался шторм, выброс массы или грануляционная суперячейка, слишком большая для того, чтобы наша инженерия могла ее выдержать. Постепенно мы становились лучше во всем. Научились определять солнечную погоду, корректировать положение станции "Прометей", перемещаясь вокруг протуберанцев. Десятилетия неудач и разочарований, пока нам не удалось пережить два полных оборота цикла появления солнечных пятен. Постепенно сложность аванпоста возрастала. Поначалу единственное, что от него требовалось, - это выдерживать. Это было достаточно сложно! Затем мы начали добавлять функциональность. Инструменты, зонды. Мы просверлили его снизу, запустили щупы в сгущающуюся плазму. Углубились на сто километров, затем на тысячу. Никто не предполагал, что на нем когда-либо будут жить люди - это все еще считалось абсурдным.
   - Соответствие между вашими моделями и данными p-моды впечатляет - это прорыв. Это принесет большую пользу тем, кто работает над получением лучшего понимания механизмов переноса энергии внутри Солнца. На самом деле, вы идете еще дальше, предполагая, что тщательная программа моделирования и картографирования, расширенная до режима реального времени, могла бы дать нам жизненно важное предварительное предупреждение о неблагоприятных воздействиях солнечной погоды, если увязать возникающие закономерности в глубоких конвекционных слоях с магнитным пересоединением и эпизодическими выбросами массы. Это кажется смелым заявлением для кандидата в докторанты. Вы хотите уточнить это?
   - Нет.
   - Но люди пришли, не так ли? Или то, что мы могли бы назвать людьми?
   - Называйте их как хотите. Все, что я знаю, это то, что мы добились большей стабильности. Пятьдесят лет существования станции "Прометей", затем столетие. Я бы ничего этого не увидела, если бы мне не предложили продление, но к тому времени я была слишком важна для проекта, чтобы позволить себе умереть по доброте душевной. И не жалею, по крайней мере, на ранних этапах. То, чему мы научились, было чудесно. Жаль, что Курошио не видела всего этого - жаль, что они не были так щедры к ней, как ко мне. Жаль, что ее не было там, когда машины строили станцию, обитаемый объем на одной из центральных лилий. К тому времени жара уже не была главной проблемой - мы могли охлаждать любую произвольную часть станции до такой температуры, как нам хотелось, при условии допущения температурного всплеска в другом месте. Термодинамика, вот и все. Настоящим врагом оказалась гравитация. Двадцать семь "g"! Ни один неподготовленный человек не смог бы продержаться в таком состоянии дольше нескольких секунд. Поэтому они создали первых обитателей. Перестроили их тела, кости и мышцы, систему кровообращения. Это были медлительные, неуклюжие существа, больше похожие на деревья или слонов, чем на людей. Но они могли жить на Солнце, а для этих солнцеходов все мы были странными, эфемерными, которых легко сломить. Жалкими, если хотите знать правду. Конечно, я должна была стать одной из них. Я не помню, кому первому пришла в голову эта идея, мне или им, но я восприняла это превращение как второе рождение. Мою душу высосали и влили обратно в лучшее, более сильное тело. Дали мне глаза, которые могли смотреть в фотосферу, не мигая, - глаза, которые могли различать температуру, плотность и магнитные поля. Мы шагали по этому яркому новому миру, как боги. Какое-то время мы были именно такими. Это было великолепно.
   Нет, даже лучше. Мы были великолепны.
   - Давайте теперь перейдем к вашим заключительным замечаниям. Вы кратко изложили математические принципы, лежащие в основе вашего моделирования, обсудили сложности, связанные со сравнением компьютерной модели с наблюдаемыми данными в p-моде, и подчеркнули замечательное соответствие полученных результатов во всех сравнениях. Или почти во всех. Что нам делать с расхождениями, какими бы незначительными они ни были?
   - Это всего лишь остаточные явления, - говорит она, не желая заострять внимание на этом вопросе, но и не желая делать очевидным, что она предпочла бы перейти в более безопасные воды. Во время разговора угол падения солнца на жалюзи изменился, и теперь яркий свет бьет ей прямо в глаза, заставляя щуриться. Где-то за лбом у нее возникает приступ мигрени.
   - Самым тревожным было бы, если бы модель и данные были слишком хорошо согласованы, потому что тогда вы бы пришли к выводу, что то или иное было сфальсифицировано. - Она выжидающе смотрит на них, надеясь на согласие, которое так и не приходит. - Кроме того, единственный способ устранить это несоответствие, каким бы незначительным оно ни было, - это ввести нереалистичное предположение.
   - Что привлекает вас в идее работы в Токио? Выберите один или несколько вариантов ответа из приведенных ниже. Оставьте поле пустым, если считаете, что ни один из вариантов не подходит.
   - Токио - оживленный город с бурной ночной жизнью. Я планирую с головой окунуться в это дело. У меня никогда не будет недостатка в развлечениях в Токио.
   - Я всегда питала романтическую привязанность к идее жить в Японии. Посмотрела много фильмов и прочитала много комиксов. Уверена, что реальность жизни в Токио меня не разочарует.
   - За пределами университета город не имеет для меня никакого значения. При условии, что у меня есть доступное жилье, а также коллеги, фонды и исследовательское оборудование, я могла бы жить где угодно. Ожидаю, что большую часть времени буду проводить в комнатах с кондиционерами, уставившись в экраны компьютеров. Я могла бы быть в Мумбаи, или Пасадене, или Каире, разницы нет.
   - Но если копнуть глубже... вы, должно быть, испугались предстоящего испытания?
   - Мы справились, но также знали, что никто лучше нас не подготовлен к этому. Постепенно мы продвигались все дальше и дальше. В конце концов, десять тысяч километров - щупальца, на кончиках которых были маленькие пузырьки воздуха и холода, в которых мы могли выжить. Глубокая фотосфера сжимала, словно тиски, сделанные из света, выискивая малейший изъян, малейшую слабость. На глубине трехсот километров неба уже не было видно. Только это яростное белое горнило, вверху и внизу.
   Но хитроумные сплавы и системы охлаждения позволили нам продвинуться настолько далеко, насколько это было возможно. Нашим следующим достижением стала электронно- вырожденная материя, - тот же материал, из которого состоят звезды-белые карлики. С ней мы продвинулись на столетие. Достаточно трудно было сжать материю до необходимой плотности, но еще труднее было придать ей хоть какую-то стабильность. Только факт аномалии заставлял нас двигаться вперед. Это стало своего рода теоремой существования для нашего предприятия. Инопланетная машина выживает внутри Солнца, на глубине, превышающей все слои, которых мы достигли. Если она может это сделать, то и мы сможем.
   Высокомерие? Возможно.
   Но правда в том, что с таким же успехом мы могли бы начинать науку с нуля. Это было все равно что заново изобрести огонь, заново изобрести основы металлургии.
   Тем не менее, мы сделали это. Мы отправили зондирующие устройства перед главной шахтой, автономные машины, построенные из оболочек из жертвенного вырожденного вещества. Слои их самих испарялись, пока не остался лишь самородок когнитивного механизма, вычислительной мощности которого хватало только на то, чтобы передвигаться, вести наблюдения и посылать нам ответные сигналы. Они проложили путь, протестировали наши новые материалы и методы. Еще одно столетие. Мы продлили наше физическое присутствие до тридцати тысяч километров - пробурили скважину на полпути к заветному месту. Условия были суровыми, прямо-таки убийственными. Мы могли отправить на дно шахты машины, но не солнцеликих. Поэтому создали новых исследователей, отбросив нашу старую привязанность к рукам и ногам, головам и сердцам. Солнечные духи. Я назвала нас Солнечными драконами. Мозг, нервная система, и больше ничего, что можно было бы назвать человеческим. Быстрые, сильные, сияющие существа - русалки из света и огня. Я стала одной из них, когда меня попросили. Не было ни малейшего колебания. Я наслаждалась тем, что они из меня сделали. Какое-то время мы могли плавать за пределами шахты - слои жертвенной брони отслаивались от нас, как старая кожа. Но даже вырожденная материя была лишь шагом на этом пути. Наши самые проницательные умы уже предвкушали следующий этап, когда нам предстояло изучить жестокую алхимию вырожденной ядерной материи. Еще два столетия! Создание инструментов и материалов из материала нейтронных звезд сделало наши игры с материей белых карликов похожими на детские забавы. Так оно и было, с нашей точки зрения. Мы прошли долгий путь. Некоторые говорили, что это слишком далеко.
   Но мы все равно продолжали идти вперед. Что еще нам оставалось делать?
   - Что вы подразумеваете под "нереалистичным"?
   - Смотрите, - говорит она, уже по-настоящему ощущая приступ мигрени, ее прищуренные глаза слезятся от яркого света, пробивающегося сквозь жалюзи, света, на котором написано ее имя. - Все знают, что Солнце круглое. Это вам скажет ребенок. На вашем флаге написано то же самое. Но на самом деле Солнце совершенно неоправданно круглое. Оно настолько круглое, что практически невозможно измерить разницу между диаметром на полюсах и диаметром на экваторе. И если объект круглый снаружи, это довольно явный намек на то, что он симметричен на всем протяжении до середины. Вы могли бы объяснить отклонение, добавив асимметричный элемент к внутреннему пространству солнца, но на самом деле в этом не было бы никакого смысла.
   И, по ее мнению, в любом случае не имело бы смысла вводить этот термин, проводить множество симуляций, вытекающих из него, а затем сравнивать их с данными, снова и снова, надеясь, что сложность, подобная цветению сакуры, исчезнет при первом же сильном ветре, как временное явление, которое вскоре забудется.
   Они смотрят на нее с каким-то вежливым ожиданием, как будто она должна была сказать что-то еще, что-то, что разрядило бы обстановку и позволило бы им продолжить. Они беспокоятся за нее, думает она, или, по крайней мере, озадачены. Ее взгляд скользит мимо них, прикованный к узору за жалюзи, к игре пыли, света и тени, как будто в этой информации скрыт какой-то ободряющий или обескураживающий сигнал, который она должна прочитать.
   Но вместо этого они просят показать график остаточных значений.
   - Можете ли вы быть уверены в нашей судьбе?
   - Да, я уверена в этом, как никто другой. Очевидно, что есть трудности с переводом. После стольких столетий, после всех адаптационных изменений, произошедших со мной, мой разум очень далек от разума обычного человека. Сказав это, я все еще намного, намного ближе к вам, чем к аномалии. И что бы вы ни думали обо мне - какой бы странной я ни казалась вам сейчас, это существо, способное плавать внутри звезды, этот солнечный дракон из вырожденной материи, который может сокрушить ваши корабли и станции так же легко, как моргнуть, - вы должны знать, что я чувствую родство.
   Я все еще человек. Все еще Камала Чаттерджи, и я помню, какой была когда-то. Помню Мумбаи, своих родителей, их доброту, с которой они помогли мне получить образование. Помню, как ушибала голени во время игры в футбол. Как горела трава на моей ладони. Помню залитые солнцем дорожки, бумажные фонарики и вечерний воздух. Помню Курошио, хотя вы ее не помните. И называю себя одной из вас и надеюсь, что мой рассказ точен. И если я права - а у меня нет причин думать иначе, - то, боюсь, в нашей судьбе очень мало неясностей.
   Когда я прикоснулась к аномалии, то внезапно поняла ее предназначение. Она ждала нас, готовая отреагировать. Находится внутри Солнца, как бомба замедленного действия. Инопланетная бомба замедленного действия. О, вам не стоит беспокоиться об этом. Солнце не взорвется, и языки пламени не обрушатся на Землю и другие миры. Ничего такого мелодраматичного.
   Нет, то, что произойдет, - то, что происходит сейчас, - гораздо сложнее. Можно сказать, добрее. Мы с вами живем настоящим моментом. Мы подошли к этому этапу нашей истории, столкнулись с аномалией и теперь размышляем о последствиях этого события. Но восприятие аномалии не такое. Ее взгляд на нас вневременной. Мы больше похожи на генеалогическое древо, чем на вид. Она рассматривает нас как структуру ветвей принятия решений, застывшую во времени, - набор историй, исходящих из критических точек. Объект, который приобрел особую сложную форму, взаимодействовал с аномалией в нескольких точках контакта и который теперь должен быть удален. Сокращен. Лишен лепестков, как летний ветер срывает цветок вишни.
   Я чувствую, как это происходит. Думаю, что кое-что из этого передалось и мне, и теперь я немного рассеяна, немного размазана по некоторым из этих историй, по некоторым из этих ветвей. Становлюсь вневременной. И чувствую, как эти ветви становятся тоньше, отдаляясь от места соприкосновения, как будто они прикоснулись к яду. Вы тоже это чувствуете?
   Нет, я так не думаю.
   - Если бы вам предложили работу, когда, по вашему мнению, вы смогли бы начать свое исследование? Выберите один или несколько вариантов ответа из приведенных ниже. Оставьте поле пустым, если вы считаете, что ни один из вариантов не подходит.
   - Я могла бы приступить к работе в течение нескольких месяцев, как только улажу свои дела в моей родной стране.
   - Я хотела бы начать немедленно. Я горю желанием приступить к своей докторской работе.
   - Мне нужно время, чтобы обдумать это предложение.
   - Мы считаем, что диссертация не может считаться завершенной без тщательной проработки остаточных членов. Надлежащая характеристика изучение этих членов позволит получить более четкое представление об "аномалии", которая, по-видимому, подразумевается в текущем анализе. Это потребует еще нескольких месяцев работы. Готовы ли вы принять на себя это обязательство?
   Момент затягивается, становится неловким в своем затухании. Она чувствует на себе их взгляды, они хотят, чтобы она нарушила молчание. Но это и так продолжалось достаточно долго. Сейчас невозможно заговорить так, чтобы не пролить странный, эксцентричный свет на ее поведение. Этот свет, проникающий через окно, кажется невыносимо наполненным смыслом, требующим полной отдачи процессу наблюдения.
   Ее горло сжимается. Она сглатывает, чувствуя, что прикована к этому движущемуся мгновению в пространстве и времени, парализована им. Ее мигрень ощущается не столько как мигрень, сколько как окно, открывающееся в ее голове, впускающее будущее. С этого момента перед ней открываются огромные возможности. Пугающее будущее, разветвляющееся быстрее и многочисленнее, чем может уследить мысль. На нее давит тяжесть, о которой она никогда не просила, никогда не приглашала. Давление, заостряющееся до такой степени, что становится похожим на острие алмазной наковальни.
   Существует ее версия, которая совершила что-то великолепное и ужасное. Она прослеживает все возможные ответвления во времени, пока они не сходятся в этом офисе, в этот момент, в этом выборе.
   Соглашайтесь на их просьбу. Или потерпите неудачу.
   Она собирает свои записи и встает, чтобы уйти. Она разглаживает юбку. Они смотрят на нее без вопросов, с непроницаемыми лицами - ее действия настолько выходят за рамки обычных параметров, что у тех, кто ее спрашивает, нет никакой системы отсчета.
   - Мне нужно снова пойти в парк, - говорит она, как будто этого ответа должно быть достаточно, все, что от нее требовалось. - Сейчас все еще ханами. Еще есть время.
   Они смотрят, как Камала Чаттерджи закрывает за собой дверь. Она отправляется в парк Уэно, бродит по цветущим вишневым дорожкам и остается там до тех пор, пока не зажгутся фонари и вечерняя прохлада не коснется воздуха.
  

НА ПОРОГЕ ГИБЕЛИ

    
   Сакура понял, что у него есть зритель. Он окунул кисти в жидкий аммиак и положил их на мольберт, отвернувшись от холста и пейзажа за ним.
   - Все еще балуешься? - спросила фигура, наблюдавшая за тем, как он рисует.
   - У каждого должно быть хобби, Тристан.
   - Я недавно садился за пианино, - ответила фигура после минутного раздумья. - Очевидно, не в этой анатомической форме. Но мои руки сами потянулись к клавишам, и я, спотыкаясь, начал играть позднего Рахманинова. До этого я едва помнил, что умею играть.
   - Вот тебе и процедурная память. Мало что проникает в наш мозг так глубоко, как запахи. - Сакура извлек кисти из раствора аммиака, понюхал их, прежде чем начать вытирать тряпкой. Он задавался вопросом, почему аммиак всегда вызывает у него меланхолию, отягощает чем-то, что он не может точно определить.
   - Тебе не обязательно прерываться из-за меня, - сказал Тристан, подходя ближе. Как и Сакура, он принял анатомию кентавра, что, безусловно, было наиболее практичным решением для преодоления сочетания высокой гравитации и ненадежной опоры на Титане.
   - Я закончил, - сказал Сакура со вздохом покорности судьбе, отходя от мольберта. - В любом случае, все прошло не очень хорошо. Есть ли какая-то причина, по которой ты пришел сюда, Тристан?
   - Нет закона, запрещающего встречаться со старыми друзьями, не так ли?
   - Если бы только это было так.
   - Мы оба пришли, - произнес второй голос, более высокий и мелодичный, чем первый. С низкого склона замерзшего метана опустилась прозрачная сфера, внутри которой парил крылатый ангел [средняя температура поверхности Титана составляет 98 К (-179 градусов по Цельсию), а метан плавится при 90 К (-183 градуса по Цельсию) и не обязательно находится там в твердом состоянии, разве только в более холодных уголках. Якобы используемый Сакурой для отмывания кистей аммиак плавится при 195 К (-78 градусов Цельсия) и на поверхности Титана должен находиться в твердом виде, а не в жидком.].
   - Боже мой, - сказал Сакура с легким удивлением. - Мне следовало бы догадаться, что Тристан пришел только в качестве части двойного представления.
   - Если твои друзья не могут вмешаться в трудную минуту, какой от них толк? - Сфера Джедды приземлилась рядом с Тристаном. Они действительно были старыми друзьями; он знал обоих по меньшей мере четыреста лет, пережил приключения, бурные времена, радости и горести и больше анатомических изменений, чем кто-либо из них мог сосчитать. Где-то в своих размышлениях он упустил подробности того, как они познакомились, но сейчас это вряд ли имело значение для него; достаточно было того, что они втроем нравились друг другу (хотя время от времени проверяли границы этого союза) и у них было много общего опыта.
   Джедда рассматривала полотно, медленно покачивая головой. Череп у нее был маленький и гладкий, по своей структуре напоминающий птичий. Ее тело было прозрачным, а нервная система была заключена в слои полупрозрачной анатомии, а ее крылья, испещренные прожилками и окрашенные в разные цвета, были сложены сами по себе.
   - Это твое представление о композиции, Сакура? С этой горой все не так. Ты поместил ее слишком далеко.
   - Очевидно, никто никогда не рассказывал ему о правиле третей, - доверительно сообщил Тристан, приложив ладонь ко рту.
   - Это метановый айсберг, а не гора. Послушайте, я рад видеть вас обоих, правда рад. Но можете забыть о своих попытках отговорить меня от моего решения.
   Джедда придвинулась поближе к полотну. - Вижу, ты снова включил ее в картину?
   - Ее? - спросил Тристан.
   - Свою безымянную наблюдательницу. Женщину, которую он помещает в каждый из своих пейзажей, как будто не может смириться с тем, что композиция стоит особняком.
   Тристан склонил голову набок, оценивая холст. - Полагаю, краски не так уж плохи. Не стоит быть к нему слишком строгими. Не так-то просто достать краску для работы в такой мороз.
   Сакура начал отвинчивать винты, удерживающие мольберт. - Теперь, когда искусствоведы высказали свое мнение, можем ли мы согласиться, что порог срабатывания двери - это только мое дело?
   - Он слишком низкий, - сказал Тристан.
   - Один на тысячу? Не будь таким лицемером. Ты сам столкнешься с трудностями похуже, когда будешь скакать по скалам. То же самое и с Джеддой, с ее полетами.
   - Это другое дело, - сказала Джедда. - Тристан сам выбирает спорт, так же как я выбрала полеты. Существует риск, который мы оба стараемся свести к минимуму, и это цена, которую мы платим за удовольствие. Но ты приказал двери убить тебя.
   - Вы спорили с Сарторио таким образом, когда он установил свой порог в десять раз ниже моего?
   - Нет, - сказал Тристан. - Но мы должны были это сделать. Не проходит и дня, чтобы я не скучал по нему.
   - Я тоже, - сказала Джедда. - И мы не собираемся повторять одну и ту же ошибку дважды.
   - Она права, - сказал Тристан, помогая ему собрать принадлежности для рисования. - Сними настройку, Сакура. Это всего лишь временный этап. Ты скоро это преодолеешь и поймешь, что жить еще есть ради чего.
   - А если я этого не сделаю?
   - Ты на самом деле не убежден, - сказала Джедда. - Ты не стал бы рисовать, если бы не считал, что есть причина продолжать.
   - Ты не понимаешь, - сказал Сакура.
   - Чертовски верно, что нет, - ответил Тристан.
   - Я старше вас обоих. Это ясно из моих воспоминаний, которые я просеял. Я помню фрагменты истории, о которых вы двое только читали. Аргосцы. Города на Венере. Волшебники перемен и Великие доминионы. Дело в том, что я увидел и сделал больше, чем кто-либо из вас, и начал ощущать границы возможного. - Сакура закончил упаковывать холст, защищая все еще незатвердевшую краску. - Нервная система человека способна переваривать не так уж много вариантов восприятия. Я никогда не хочу скучать. Мне пока не скучно, но чувствую, как скука преследует меня, и я не собираюсь давать ей шанса наверстать упущенное.
   - Мы должны отговорить тебя от этого, - настойчиво сказала Джедда, подаваясь вперед. - Мой летный турнир на Юпитере состоится через шесть месяцев - именно по этой причине я пока сосредоточусь на этой анатомии, чтобы получить преимущество над Мэйликом. Но до этого мы можем опять показывать тебе достопримечательности - чтобы выбить из колеи.
   - Это больше, чем рутина.
   - Это мы еще посмотрим, - сказал Тристан, хлопая в ладоши. - Тебе просто нужно позволить своим друзьям позаботиться о тебе. Все решено, старик, ты наш до самого Юпитера!
   - Ничего не решено! - воскликнул Сакура, но с раздраженным добродушием человека, прекрасно понимающего, что он проигрывает в споре.
   Его друзья переглянулись. Тристан ударил копытом о поверхность. Джедда расправила свои прекрасные крылья, на которых сверкнули грани пастельного цвета. - Мы обратим тебя, - сказала она с яростной убежденностью. - Пойдем с нами, и ты запомнишь, что жизнь стоит того, чтобы жить до последней горькой капли.
  
   Джедда просунула руку сквозь мембрану своего экскурсионного пузыря и коснулась панели назначения с левой стороны двери. От ее прикосновения на черной поверхности двери засветились цветные узоры и символы, которые расплывались, пока она быстро просматривала меню. Миры, карликовые планеты, спутники, мелкие небесные тела мелькали мимо со все ускоряющейся скоростью.
   Сакура, стоявший в нескольких шагах позади, вежливо отвел взгляд. Он согласился побаловать своих друзей.
   - Вот, - сказала Джедда, убирая руку и откатываясь назад. - Это закрыто на следующие три перехода.
   - Ты знаешь, куда мы направляемся? - Сакура спросил Тристана.
   - Вообще-то, это была моя идея - момент был слишком удачный, чтобы сопротивляться. Но Джедда одобрила, и теперь она может выбрать следующую. - Тристан ободряюще положил руку ему на плечо. - Не волнуйся, старик, я не причиню тебе ничего слишком уж странного.
   Джедда прошла первой. Ее экскурсионный пузырь сократился примерно на треть, позволив ей вкатиться в дверной проем через податливую серую поверхность, пока она не сжалась. Тристан и Сакура отступили от вертикального цилиндра двери, глядя вверх на стеклянную колонну, которая тянулась от вершины колонны к опускающимся облакам. Прошло несколько секунд, а затем яркая молния взметнулась над колонной и понеслась прочь, набрав огромную скорость за те несколько мгновений, что была видна.
   Сакура подождал несколько мгновений. Джедда уже была за пределами атмосферы, ее нервная система была готова к ускорению, и она неслась в какое-то другое место в Солнечной системе.
   Дверной проем звякнул и запульсировал, показывая готовность к следующему переходу, при этом настройки Джедды все еще оставались в силе.
   - Иди, - сказал Тристан.
   - Думаю, после тебя, - ответил Сакура. - Поверь, я не собираюсь сдаваться так рано.
   Тристан принял это обещание и прошел сквозь поверхность. Через несколько мгновений он тоже поднялся по трубе и улетел в космос, следуя за Джеддой по пятам. Вязальщицы уже разбирали и перековывали анатомию Тристана, реконструируя нейронные связи таким образом, чтобы переход от одной формы тела к другой был абсолютно плавным.
   Сакура, оставшийся теперь один, был предоставлен самому себе. Был только он, дверь, возвышенность, на которой она была построена, винтовая лестница, ведущая к ней, пейзаж из невысоких холмов и озер, уходящий в туманную, окрашенную сепией даль, легкая морось, падающая с востока, касалась его кожи.
   Дождь состоял из длинноцепочечных углеводородов; атмосфера была холодной и ядовитой, густые облака окрашивали дневной свет в угрюмо-оранжевый цвет. Однако, по ощущениям Сакуры, дождь был бодрящим, температура приятной, а качество света успокаивающим, напоминающим утренние туманы на холмах Хонсю или Тосканы.
   Было время, когда Сакура сопротивлялся этим адаптивным ухищрениям, считая их чем-то фальшивым, но в последние столетия его взгляды смягчились. На Титане - или где-либо еще в Адаптаспорическом царстве, кроме Земли, - не эволюционировали инопланетные организмы, но если бы они эволюционировали и со временем обрели чувства и разум, то, несомненно, в конечном итоге воспринимали бы Титан примерно так же, наслаждаясь его мягкими дождями, успокаивающим воздухом и мягким светом.
   Сакура подумал, что Сарторио был пуристом и не одобрил бы этого. По мнению Сарторио, либо ты воспринимаешь солнечную систему по-человечески, без всяких фильтров, со всей ее красотой и уродством, либо предаешься трагическому самообману.
   - Почему бы не сделать небо голубым и не покончить с этим? - насмешливо спрашивал Сарторио.
   Сакура думал о своем старом друге - их старом общем друге - когда входил в дверь.
   Наступил обычный момент отключения, пауза в его мыслительных процессах, которая была и более короткой, чем сон, и более глубокой, чем океан, а затем он оказался в другом месте, в другом теле, связанном для него во время перехода.
   Он шагнул в темноту. Почувствовал под ногами каменистую почву. На этот раз у него были две ноги, заканчивающиеся ступнями, а не копытами. Его друзья были рядом, хотя его глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Джедда не изменилась, она по-прежнему была крылатым ангелом в экскурсионном пузыре. Тристан был двуногим, что приближало его к базовой анатомии. Он был стеклянной фигуркой, повторяющей анатомию Джедды, с прозрачными слоями, покрывающими их центральную нервную систему.
   Сакура осмотрел свое предплечье и увидел ту же прозрачность: кожа, мышцы, кости и нервы стали гелеобразными, переливаясь разными оттенками.
   Над головой сияла чаша со звездами. Ни запаха, ни вкуса, только вакуум за синтетической оболочкой его кожи и бодрящий холод, когда он пытался вдохнуть.
   - Хорошо, у меня есть двадцать попыток угадать? Где-нибудь в скалистом месте, не покрытом льдом. Может быть, на Каллисто, но, поскольку мы скоро отправимся на Юпитер, я не думаю, что вы сразу же доставите меня туда. А это Марс над нами? Я думаю, что мы, должно быть, совсем близко к Солнцу. Возможно, это Церера, только горизонт кажется слишком далеким - если, конечно, вы не превратили меня в куклу. Тогда это луна Земли или, возможно... - Сакура наклонился, подобрал и уронил камешек, наблюдая, как он падает обратно на поверхность. - Меркурий, если бы мне пришлось поставить на это свою жизнь.
   Джедда надулась. - С тобой неинтересно.
   - Не вини меня за то, что разбираюсь в разных мирах - я их уже достаточно насмотрелся.
   - Приближаемся к терминатору, - сказал Тристан. - Совсем скоро взойдет солнце, и мы не хотим его пропустить.
   Джедда помчалась вперед, переваливаясь с одного невысокого холма на другой. Тристан зашагал дальше, а Сакура последовал за ним. Через несколько минут постепенного подъема они достигли обзорной площадки с рядом уступов, нависающих над почти отвесной скалой, а далеко внизу, до самого горизонта, простиралась плоская черная равнина.
   - Садись сюда, - сказал Тристан, пробираясь к одному из выступов, в опасной близости от отвесного обрыва. Он присел на корточки, свесив ноги с края, и Джедда остановилась, так что ее пузырь как раз уместился на свободном месте.
   Сакура устроился между своими друзьями.
   - Мне неприятно вас огорчать, но это будет не первый мой восход.
   - Восход солнца - это конец шоу, а не его начало, - сказала Джедда мягко упрекающим тоном. - А пока просто сиди спокойно и жди. Не выключай звук по умолчанию - позже поблагодаришь меня за это.
   - Хорошо. - Сакура заставил себя набраться терпения. - Кстати, о твоем турнире. Победа над Мэйликом - это действительно единственное, что движет тобой?
   - Мэйлик считает, что он лучше, и не стесняется высказывать свое мнение. Ругаюсь при каждом удобном случае. На Юпитере у меня есть шанс сравнять счет.
   - До следующего раза. Рано или поздно он обыграет тебя в каком-нибудь другом турнире, и ты вернешься к тому, с чего начала. Когда же этому придет конец, Джедда?
   Она озадаченно посмотрела на него. - А должен ли быть конец?
   - Ей нравится летать, - сказал Тристан. - Лучше заниматься делом, которое с самого начала было бессмысленным, например, соревновательными полетами, чем тем, которое оказалось бессмысленным гораздо позже, например, придумывать свою нулевую модель.
   - И что же именно заставляет тебя двигаться вперед?
   - Оскорбляю своих друзей. Завожу новых, чтобы компенсировать тем, кого я уже слишком сильно оскорбил. Ты бы удивился, узнав, сколько работы от меня требуется - это занятие практически на полный рабочий день.
   - Честно говоря, у тебя это очень хорошо получается.
   Тристан напрягся и наклонился вперед. - Начинается, Джедда.
   - Да, - ответила она. - Совершенно определенно.
   - Что именно? - спросил Сакура.
   - Просто посмотри, - сказал Тристан.
   Оно началось невероятно слабо, с едва заметного сине-зеленого свечения, играющего на дуге горизонта. Медленно протянуло к ним пальцы света, распростершиеся через темную равнину. Они не были прямыми, как радиальные спицы, а скорее соединялись серией угловатых изгибов, напоминающих след, оставленный ударом молнии в атмосфере. Сине-зеленые пальцы исчезли. Но почти сразу же на горизонте снова появилась рубиново-розовая аура, которая начала распространяться по равнине.
   - Что это такое? - спросил Сакура.
   - Вся равнина пронизана первобытными лавовыми трубками, - сказал Тристан. - По большей части, они очень древние - им миллиарды лет, вероятно, еще со времен последней тяжелой бомбардировки. В некоторых из этих трубок есть стекло, сформированный ударом кварц, а местами прожилки достаточно толстые и протяженные, чтобы функционировать как естественные световоды. Солнце накачивает их светом из-за горизонта, и он просачивается за изгиб Меркурия и достигает нас раньше самого восхода солнца. Там, где трубки сломаны или стеклянные прожилки расположены очень близко к поверхности, свет выходит обратно в космос. На планете с атмосферой никогда не получилось бы такого эффекта, поскольку свечение воздуха погасило бы его задолго до того, как Солнце поднялось бы над горизонтом. В этом половина тайны. Чего пока никто по-настоящему не понимает, так это почему цвета меняются или почему шоу никогда не бывает одинаковым от одного показа к другому.
   Рубиново-розовые пальцы добрались почти до основания утеса под ними, и на горизонте появилось еще больше красок. На этот раз это были изумруды, и, когда глаза Сакуры привыкли, он начал различать веточки и развилки других оттенков, ответвленные от основной экспозиции.
   - Разве это не прекрасно? - спросила Джедда. - Странно и непредсказуемо. Как чудесно в наше время видеть что-то, чего мы до конца не понимаем.
   - Я бы не заходил так далеко, - сказал Сакура. - Только потому, что мы не разобрались, как что-то работает, это не значит, что мы не способны. Я мог бы попробовать это прямо сейчас. Эти стекловидные прожилки, вероятно, содержат примеси, которые в разной степени фильтруют свет. Что касается непредсказуемости - ну, это Меркурий, он все еще сейсмически активен, так что на этой равнине обязательно будут постоянно меняться уровни напряжения, и я не удивлюсь, если от одного цикла к другому свет будет двигаться по другому пути, не говоря уже о том, что температура будет меняться. Угол наклона солнца изменится из-за наклона оси...
   - Ты говоришь как истинный сторонник нулевой теории, лишая жизнь радости, - сказала Джедда.
   - Никогда не говорил, что это некрасиво, - ответил Сакура с оскорбленным видом. - Так оно и есть. Я этого не ожидал.
   - Это обнаружили около тысячи лет назад, - сказал Тристан, вставая. - По-моему, во время одной из первых исследовательских экспедиций. Потом об этом забыли, когда на половине Меркурия построили города.
   Сакура кивнул, смутно припоминая то время, когда внутренние миры, от Меркурия до Марса, были густо заселены людьми. Однако мода изменилась. За последние несколько столетий было предпринято движение, чтобы вернуть этим местам что-то более близкое к их первозданному состоянию. Там было место для триллионов людей, и им не нужно было изнемогать от жары так близко к Солнцу.
   - Куда ты идешь? - спросила Джедда, когда Тристан начал карабкаться вверх и слезать с уступа.
   - Вон к тому пальцу, - сказал Тристан, указывая на каменный выступ, выдающийся из скалы под прямым углом, в паре сотен метров справа. - Думаю, смогу добраться до него без особых трудностей.
   - Смотри под ноги, - сказала Джедда.
   Пока игра красок продолжалась, и Тристан пробирался к пальцу, Джедда передвинула свой экскурсионный пузырь рядом с его скорчившейся фигуркой. - Сакура, мы уже довольно давно возвращаемся в прошлое, - сказала она, понизив голос, чтобы разговор был локальным. - Не так далеко, как некоторые, я знаю. Но достаточно долго, чтобы понять, что движет тобой.
   - Это так. Я очень простая душа.
   - Помнишь наш разговор, который у нас как-то был? Кажется, это было на Обероне или, может быть, на Нереиде. Я была единственной, кто чувствовал себя вялой, а ты сказал мне, что у тебя никогда не возникнет такой проблемы, пока у тебя есть великое здание нулевой модели, которое будет двигать тебя вперед.
   Сакура крепче прижал колени к груди. - Я не помню этого разговора.
   - Я оскорблена. Это очень много значило для меня.
   - Если это вообще произошло, я, должно быть, запамятовал во время одного из своих размышлений. Не вини меня за это: я знаю, что тебе тоже досталось.
   - Тогда, возможно, отсеивание - это решение проблемы. Вместо того, чтобы опускать порог этой двери так низко и ставить на кон смерть каждый раз, когда переступаешь порог, ты мог бы просто подвергнуться более жесткому отсеву.
   - И раствориться в череде маленьких смертей, а не в одной большой?
   - По крайней мере, у нас все еще был бы ты.
   Помолчав, он ответил: - Я был неправ насчет нулевой модели - я просто не заметил ее в то время. Никто из нас этого не заметил. Мы были настолько поглощены созданием нашей совершенной системы знаний, что никто из нас не задумывался о том, что мы будем делать, когда закончим.
   Джедда переключила свое внимание на Тристана, который прокладывал себе путь по очень узкому проходу, чтобы добраться до пальца.
   - Ты точно уверен, что закончил?
   Сакура медленно покачал головой, улыбаясь. - Я мог бы разобрать эту схему и понять, что заставляет ее вести себя так, как она ведет себя, почему она меняется от цикла к циклу, и поставил бы свою жизнь и ваши на то, что в ней нет ничего, что противоречило бы нулевой модели.
   - Но тогда равнины больше не было бы.
   - Вот именно, - признал Сакура.
   Тристан добрался до пальца. Они едва могли разглядеть его полупрозрачную фигуру, когда он спрыгнул с обрыва.
   - Не упади! - крикнула Джедда.
   - Думаю, я как раз вовремя, - ответил Тристан, широко расставив руки для равновесия. Палец сужался по всей длине, и последние несколько шагов ему пришлось ступать осторожно.
   - Сколько тебе точно лет, Сакура? - спросила Джедда.
   - Не помню. Я сбился со счета во время одного из своих ранних поисков и никогда не утруждал себя самоконтролем. Имеет ли это значение?
   - Я хотела бы знать, почему ты продолжаешь изображать эту наблюдательницу на своих картинах. Тогда, возможно, мы узнали бы тебя немного лучше.
   - И знаешь, что нужно исправить?
   - Посмотри на это! - крикнул Тристан.
   Огненно-желтое зарево пронеслось по равнине, следуя неровной, разветвляющейся тропинке. Оно было ярче, чем любой из рисунков, которые они видели раньше, и Сакура предположил, что Солнце, должно быть, уже близко к горизонту, заливая все больше и больше света в стеклянные каналы, но в то же время оно было близко к тому, чтобы ошеломить вид своей яркостью. Тристан выгнул спину и запрокинул голову, и в следующее мгновение его поглотил тот же самый огненно-желтый свет. Он исходил из него, превращая в ликующую человеческую звезду.
   - Что он делает? - спросил Сакура, удивленный и заинтригованный.
   - Должно быть, стоит на пути луча света, идущего с равнины, - предположила Джедда. - Мы не можем этого увидеть, пока луч не коснется его, а затем отскочит от его тела в миллионе направлений, подсвечивая его, как украшение.
   - Как броское дешевое украшение.
   - Но надо отдать ему должное, он выбрал подходящий момент. В кои-то веки, должно быть, сделал свою домашнюю работу. Держу пари, что луч света попадает на этот палец не каждый раз, когда встает Солнце, и даже не один раз из ста.
   - Ладно, Тристан, - позвал Сакура. - Ты произвел на меня впечатление. Теперь можешь спускаться. Я начинаю нервничать, просто наблюдая за тобой.
   - Шоу все равно окончено, - сказал Тристан, начиная бледнеть, как будто у него внутри садилась батарейка. - А вот и Солнце, которое все портит.
   - Без солнца ты бы не смог так выделиться!
   - В чем-то ты прав, старик. - Тристан начал отступать, направляясь в относительную безопасность утеса и его уступов.
   - Признай это, - сказала Джедда. - Мы удивили тебя своим феноменом. Ты не знал об этом и, конечно, никогда не видел.
   Сакура попытался возразить ей, какое-то смутное воспоминание настаивало на обратном, но у него хватило ума изящно кивнуть. Тристан приложил немало усилий, чтобы все получилось, и было бы невежливо испортить этот момент.
   - Это было чудесно.
   - Хорошо. Но мы с тобой еще не закончили. С небольшим отрывом.
    
   Затем они отправились на Венеру. Сакура без особого труда догадался, где они находятся: не так уж много планет со скалистой поверхностью, гравитацией, подобной земной, и атмосферами, достаточно горячими, плотными и коррозийными, чтобы подвергнуть испытанию даже самую крепкую анатомию. Тристан и Сакура расхаживали вокруг, как прямоходящие омары, закованные в бронированную шкуру, в то время как Джедда сопровождала их в своем экскурсионном пузыре, прерываясь только для того, чтобы немного попрактиковаться в полетах в верхних слоях атмосферы, где давление и сила ветра были примерно такими же, как на турнире "Юпитер". Они приехали туда, чтобы навестить подругу Джедды, художницу по имени Оссиан, которая курировала зверинец странных механических скульптур, огромных ходячих и передвижных сооружений, приводимых в движение только ветром. Никто не знал, кто создал эти неуклюжие, мечущиеся создания и для чего они предназначались, но Оссиан решила восстановить разрушенные единицы, и после полутора столетий кропотливых усилий наблюдала за восстановлением двадцати двух неуклюжих артефактов. Однако еще многое предстояло починить, и прежде чем их можно было вернуть к жизни, нужно было упорядочить, отделить их части и разложить по категориям в похожие на кости груды, разложенные на ровном плато неподалеку от жилища Оссиан. Джедда, зная, что Сакура любит мастерить, решила, что для них всех будет полезно провести несколько недель, помогая Оссиан, и так оно и оказалось.
   Сейчас Венера была захолустным местечком, где постоянно проживало менее миллиона человек, большинство из которых жили далеко от дома Оссиан, на северных склонах Ра-Патеры. Когда-то здесь жили миллиарды. Люди сначала освоились в небе, поселившись в плавучих городах в десятках километров над сернистой, окутанной зноем поверхностью. В конце концов города, страдающие от перенаселенности, вытолкнули на поверхность опорные корни, и эти корни стали семенами необузданных агломераций второй волны. Наконец, были предприняты усилия по локальному терраформированию - сначала с помощью куполов, а затем цилиндров со стеклянными стенками, открытые верхушки которых выступали за пределы верхних слоев атмосферы, чтобы украшенные драгоценными камнями "аргосы" третьей волны могли легко появляться и исчезать. Однако аргосов больше не существовало, и те жалкие проекты по терраформированию теперь считались причудливыми пустяками более ранней эпохи. Основной философией Адаптаспорического царства было минимальное вмешательство на местном уровне. Миры могли быть колонизированы, но именно люди должны были адаптироваться к окружающей среде, а не наоборот. Смирение и сосуществование, а не высокомерие и доминирование.
   Оссиан была хорошей хозяйкой, и к тому времени, когда они ушли от нее - избавившись от тел омаров - Сакура и его друзья помогли восстановить еще три скульптуры, и Сакура выразил искреннее намерение вернуться и продолжить работу. Однако в глубине души он знал, что давал тысячи подобных обещаний, но редко выполнял их. Он никогда не был силен в выполнении обещаний.
   С Венеры Тристан доставил их на Марс, где они провели две недели, бродя по сети древних руин, восхищаясь величием и надменностью тех давних дней. Их анатомия (за исключением Джедды, конечно) была походкой жирафа, идеально подходящей для того, чтобы пробираться сквозь пыльные завалы, которые почти поглотили старые поселения. После напряженной работы на Венере наступило более ленивое время, и Сакура был рад улучить минутку, когда он мог достать свой холст и краски и подержать их рядом, пока они не понадобились. Тристан скакал вокруг, декламируя Шелли, смутно довольный тем, что выучил наизусть "Озимандию".
   После этого снова настала очередь Джедды, и, поскольку ей нужна была какая-то атмосфера для игры, они провели месяц вокруг Урана - Сакура и Тристан осматривали луны, в то время как Джедда то появлялась на облачных палубах, то выходила из них. Затем на Нептун и, наконец, на Плутон и его окрестности, где были соленые океаны, а Сакура и Тристан приняли различные водные или земноводные формы тела, в зависимости от местных предпочтений и обычаев.
   Сакура едва осмеливался произнести это вслух, но где-то на четвертом месяце, где-то между Хароном и озерами Никс, он почувствовал перемену в себе. Это была мелочь, как малейшее изменение освещенности в пасмурный день, но он все равно заметил это изменение.
   Осознал это, принял к сведению и все же заставил себя удерживать порог двери на том уровне, на котором он был до Титана.
   Еще не пришло время что-то менять - пока нет. Но он, по крайней мере, допускал такую возможность. Возможно, его друзья все-таки были правы.
  
   На пятый месяц, незадолго до того, как они должны были вернуться к Юпитеру, Тристан подергал за ниточки, чтобы они смогли увидеть крупным планом Просветленные умы.
   Они вышли в вакуум и невесомость, трое друзей, в плотном строю экскурсионных пузырей. Их тела озаряло тусклое сияние - все, что осталось от солнечного света к тому времени, когда он с трудом пробился к морозным, похожим на своды границам транснептунового пространства. Это был холодный желтый глаз, все еще более яркий, чем любая звезда, но, несомненно, становившийся похожим на звезду.
   - Я ничего не вижу, - сказала Джедда, оборачиваясь.
   - Вы не увидите, пока мы не подойдем намного ближе. Просветленные очень темные, несмотря на свое название. Улучшите зрение на несколько логарифмических ступеней.
   Тристан сыграл некоторую роль в переговорах с Просветленными, помогая составить соглашение, запрещающее открывать любые другие двери на расстоянии от десяти до двадцати световых часов от Солнца, по крайней мере, на следующую тысячу лет. В обмен на мир и спокойствие, которые обеспечивал этот жест, представители Просветленных согласились провести теоретическое моделирование последствий нулевой модели, а также провести наблюдения за ранними галактиками и протогалактиками с высоким красным смещением для клиентов в более теплых частях Адаптаспорического царства, которые все еще придерживаются идеи о существовании жизни за пределами солнечной системы.
   Они погрузились в темноту. Сакура и Джедда настроили свою зрительную чувствительность, стараясь не оглядываться на Солнце. За этой точкой не было ярких миров, только лед и темнота, а затем бездонная пустота между краем системы и следующей звездой, пропасть, которую пересекли несколько машин, но не живые организмы крупнее бактерий.
   Постепенно, однако, что-то проявилось.
   Их было несколько - три Просветленных ума, расположенных в непосредственной близости друг от друга. Каждый из них имел пятьдесят тысяч километров в поперечнике, а расстояние между ними было примерно в двадцать раз больше.
   Это были сферы, состоящие по большей части из ничего. Сотни миллиардов крошечных элементов, организованных в скопление или облако распределенных процессоров, не имеющих физической привязки. В Просветленных умах было темное, пурпурное мерцание - подсознательный блуждающий огонек их личного познания.
   Или, возможно, вежливое приветствие или предупреждение.
   - У них есть имена, - сказал Тристан. - Но если бы я начал произносить их, мы бы задержались здесь до середины следующей недели. Я назвал их Индиго, Фиалковый и Ультрамариновый, но это было лишь мое личное сокращение. Мы переходим к Индиго.
   Глаза Сакуры напряглись на пределе чувствительности, из-за фотонного шума и попаданий космических лучей.
   - Индиго дружелюбен?
   - О, они все дружелюбны. До определенного момента. Только не говори грубостей. О, и не подумай ничего грубого.
   - Они могут читать наши мысли?
   - Я бы предпочел этого не узнавать.
   Индиго возвышался над ними, безмолвный, размером с планету. Звезды сияли сквозь огромные промежутки между его, по большей части, невидимыми процессорами. На стеклянной стенке экскурсионного пузыря густеющая сеть желтых линий показывала предполагаемые структуры и точки обхода. Пузырь послушно управлялся сам.
   Заиграла музыка.
   - Что это? - спросила Джедда.
   - Рахманинов, - ответил Тристан. - Я подумал, что вам не помешает небольшой аккомпанемент, чтобы унять волнение.
   - Мы имеем право быть немного нервными, - сказал Сакура.
   - В этом нет необходимости, старина. Индиго всего лишь младенец - ему едва исполнилось сто лет, что по меркам Просветленных ничто. Они начинают с малого. Начнем с того, что их нервная система полностью человеческая, такая же сложная и компактная, как и наша собственная. Затем они раскрываются, подобно галактикам, расходящимся в разные стороны на волнах темной энергии. Вязальщицы один за другим разбирают и преобразуют свои биологические нейроны, делая их самодостаточными и устойчивыми к вакууму. Вместо электрохимических сигналов они передают свои мысли с помощью фотонов. Постепенно пространство между нейронами расширяется. В то же время они расширяют возможности обработки, преобразуя исходное вещество в дополнительные нейроны. Большинству из этих Просветленных потребовалось разорвать на части несколько комет, чтобы получить строительные материалы.
   - Они становятся сильнее, - сказал Сакура. - Но и медленнее.
   - Это компромисс, на который они готовы пойти. Просветленные на самом деле заинтересованы только в общении с самими собой, поэтому их не особо беспокоит, что они мыслят не так, как все остальные.
   - Мы просто помеха, - сказала Джедда. - Быстрая, снующая помеха - крысы в подвале.
   - Пока мы уважаем их потребности, даем им пространство для размышлений и роста, мы можем легко сосуществовать и даже извлекать пользу друг для друга. Я очень привязался к Индиго.
   Синяя вспышка озарила Сакуру.
   - Что это было?
   Тристан рассмеялся. - Думаю, в нас только что попала одна мысль! Я старался не попадаться им на дороге, но существует так много путей связи, что практически невозможно не перехватить случайную передачу. Впрочем, я бы не волновался. Индиго этого не пропустит. Если мысль была критической, он подождет и отправит повторно, как только мы разблокируем канал. Вероятно, это была не законченная мысль, а всего лишь составляющий процесс.
   - Ты уверен, что у тебя есть на это разрешение? - спросила Джедда, чувствуя, как нервозность пробивается сквозь ее обычную жизнерадостность. - Мне кажется неправильным находиться в сознании другого человека. Я бы не хотела, чтобы какой-то крошечный организм бродил по моему мозгу, вторгаясь в мои мысли.
   - Они к этому привыкли, - беззаботно сказал Тристан. - Крупнейшие и старейшие из Просветленных уже превышают световую секунду в поперечнике, их размера вполне достаточно, чтобы поглотить Землю и ее спутник. В таких масштабах вы не сможете принять меры против всех нарушителей границ. Сквозь них все время проплывают куски камня и льда.
   - Насколько большими они намерены разрастись? - спросил Сакура.
   - Пока нет никакой опасности, что они столкнутся плечом к плечу, старина. Здесь много места, очень просторно. Даже если Просветленные находятся на расстоянии от десяти до двадцати световых часов от Солнца, там есть место для триллионов из них - больше, чем для всех когда-либо живших людей. Строительные материалы закончатся у них задолго до того, как заполнится свободное пространство.
   - Будем надеяться, что они не обратят свой взор на газовые гиганты, - сказала Джедда.
   - Или Солнце, - сказал Сакура. - Солнце им вообще почти не нужно, разве что для того, чтобы вращаться по орбите?
   - Вы двое такие беспокойные, - сказал Тристан, качая головой. - Они и так уже на пределе возможностей. Самым крупным из них приходится сталкиваться с немалой гравитацией. Они начинают разрушаться под действием собственной массы. Единственный способ обойти это - использовать свои собственные мысли в качестве светового давления, противодействующего внутреннему притяжению.
   - Как звезды, - сказал Сакура. - Давление мысли вместо давления слияния. На самом деле, это довольно мило. Ваши собственные мысли поддерживают в вас жизнь. Никогда не переставайте думать, никогда не переставайте мечтать, иначе начнете умирать.
   - Для меня это слишком странно, - сказала Джедда, театрально поеживаясь в своем экскурсионном пузыре.
   Тристан все глубже и глубже погружал их в глубины Индиго. У него были кое-какие дипломатические дела, которые все еще нуждались в завершении, в некоторых небольших, но необходимых деталях, и Индиго был назначен послом, которому было поручено обращаться к миру нормального человечества. Вскоре их экскурсионные пузыри были окружены роем макроскопических вязальщиц, которые сгущались все ближе и обменивались постоянными вспышками фиолетовых сигналов. Тристан призвал к спокойствию: эти вязальщицы были всего лишь средством, с помощью которого Просветленные умы, такие как Индиго, собирали дополнительный исходный материал, подбирая первичные объекты по мере их перемещения между нейронами.
   Вязальщицы поглотили экскурсионные пузыри, закрывая вид на Солнце, миры, звезды и остальную часть Индиго. Сакура был напряжен, но поверил словам Тристана. В погоне за острыми ощущениями Тристан мог бы пойти на безумный риск для собственного выживания, но он никогда бы не поставил под угрозу жизнь своих друзей.
   Пузырь наполнился красками. Символы и изображения, проецируемые снаружи, сталкивались со стеклянной сферой. Местами пузырь начал прогибаться внутрь, словно сопротивляясь какому-то титаническому внешнему давлению.
   - Все в порядке, - позвал Тристан, его голос звучал очень отстраненно. - Индиго просто проявляет вежливый интерес к моим друзьям.
   - Скажи Индиго, чтобы проявлял поменьше вежливого интереса, - сказала Джедда.
   Структуры проникли внутрь пузыря. Они прорвались, не нарушив вакуума: радиальные шипы самосвязывающейся материи, выступающие внутрь, как сталактиты. Сакура напрягся, но у него не было выбора, кроме как сдаться и признать свое бессилие перед пристальным взглядом Индиго. Шипастые структуры приближались, пока почти не коснулись его кожи, оставив лишь пустоту в форме его тела между своими кончиками. Затем они вонзились, и он почувствовал мгновенное холодное прикосновение, которое было слишком коротким и странным, чтобы быть болью, и в следующее мгновение Индиго отстранился. Шипы разъединились сами по себе, отступив обратно через пузырь, и мембрана пузыря зажила сама по себе без суеты.
   - Это было... - Сакура начал говорить, одновременно оскорбленный и обрадованный тем, что он стал объектом такого пристального внимания. Но он замолчал, пораженный картинками, которые теперь появлялись на внешней стороне его пузыря. Миры, города, тела - поток впечатлений. Сцены из жизни.
   Его собственной.
  
   Наконец пришло время турнира.
   Сакура, Тристан и еще около дюжины близких друзей собрались на смотровой площадке одного из плавучих городов Юпитера, держась поближе к перилам и вглядываясь в бурлящие глубины далеко внизу. Используя множество возможностей зрения, они следили за сверкающими точками движущихся летунов, проплывающих над вздымающимися, разрываемыми ветром вершинами горных облачных образований, в шести километрах под килем города.
   - Вперед, девочка! - воскликнул Тристан, потрясая кулаком - они с Сакурой оба вернулись к базовой анатомии, - когда Джедда зацепила один из воздушных маркерных буев, выполняя очень крутой и искусный разворот.
   - Она отлично справляется, - сказал Сакура, чувствуя, как у него в животе скручивается комок дурного предчувствия.
   - Достаточно хорошо. Она хорошо справляется с этой анатомией; знает пределы своих крыльев лучше, чем кто-либо другой в турнире. Такие вещи не даются всего за несколько дней - следует пожить и подышать телом, чтобы по-настоящему понять это.
   - Не знаю, что ею движет.
   - По крайней мере, ею что-то движет. Разве этого недостаточно, чтобы просто было что-то, что подталкивает тебя вперед, даже если это просто мелкое соперничество с другим игроком? А теперь посмотри на Мэйлика. - Тристан наклонился, указывая на летуна прямо за спиной Джедды. - Он весь такой хвастливый, но когда дело доходит до того, чтобы рисковать своей головой, у него не хватает смелости. Он не осмелится подойти так близко к этому бую, и из-за этого потеряет около секунды на повороте. Все, что нужно делать Джедде, - это продолжать делать крутые виражи, и за следующую дюжину кругов она оторвется от него на полкруга. - Он передал Сакуре бокал. - Подержи мой бокал, старина. Я собираюсь увеличить ставку.
   - Ты что, недостаточно поставил?
   - Ты что, шутишь? Я только начинаю.
   Тристан с важным видом удалился, чтобы увеличить свою ставку, оставив Сакуру одного на несколько минут. Глядя на летунов, следя за их круговыми движениями, он вытянул руку, согнув большой и указательный пальцы под прямым углом, образуя половину прямоугольника. Он повертел его в руках, пытаясь найти подходящую композицию. Цвета и очертания облачных структур были достаточно впечатляющими, но внизу не было земли, чтобы можно было зафиксировать вид. Кроме того, он не знал, где разместить своего личного наблюдателя.
   Сакура сделал глоток напитка Тристана. Он проглотил его и почувствовал в горле отчетливый привкус дыма, за которым немедленно последовало нервное возбуждение. Сакура был уверен, что это не могло быть чем-то таким простым, как алкоголь, но что бы там ни было, оно было создано специально для того, чтобы обмануть рецепторы в его горле, и его мозг был вполне готов поддаться этому соблазну, став соучастником древнего ритуала преднамеренного опьянения.
   На секунду он увидел себя со стороны, как фигуру на своих картинах, затерявшуюся в огромном пейзаже. Его тело выглядело и ощущалось как человекоподобное, но единственной его подлинной частью была нервная система, и даже она была поддельной. Интересно, когда он в последний раз был биологически человеком? Он мог бы как-нибудь съездить на Землю и попросить дверь сшить ему тело из плоти и крови, вплоть до кожи. Это было бы неплохо в память о старых временах. Может быть, в Гималаях.
   Он позволил себе улыбнуться. Это был небольшой план, не более чем смутное, плохо оформленное намерение, но впервые за шесть месяцев у него появилось собственное желание, а не то, которое ему навязывали друзья. Ему было на что надеяться: у него была причина надеяться, что дверь отнесется к нему по-доброму. Возможно, это было все, что требовалось: вырваться из рутины, заново увидеть чудо собственного существования.
   Он дал себе тихое обещание. В следующий раз, когда он войдет в дверь, он немного поднимет порог, просто чтобы немного уравновесить шансы в свою пользу.
   - Где она? - спросил Тристан, возвращаясь.
   Сакура оторвал взгляд от турнира. Испытывая головокружительный восторг, он вернул Тристану его бокал и принялся разглядывать облака, высматривая предательские отблески быстро пролетающих летунов. - Не знаю. Может быть, они закончили эту гонку.
   - Нет, когда я вернулся в зал, у них оставалось еще пятнадцать кругов. Что-то не так - они не соревнуются. - Тристан бросил на него предупреждающий взгляд, как бы говоря, что он доверял ему только одно - продолжать наблюдать за гонкой, а Сакура не справился даже с этим заданием. - Похоже, они собрались у дальнего указателя.
   Они перешли на другую сторону смотровой площадки, и от хорошего настроения Сакуры уже не осталось и следа. Большинство их друзей и знакомых уже были там - карнавал анатомических фигур, жмущихся к перилам. Кентавры, сфинксы, морские коньки (в наполненных жидкостью экскурсионных пузырьках), крылатые ангелы, человек, похожий на слоненка с шестью ногами, другой - на большого краба или паука, два лимонно-зеленых богомола с бокалами для коктейлей, трио строго минималистичных геометрических форм, которые опирались на силовые эффекторы для сцепления и манипулирования. Все всматривались - или направляли батареи датчиков - в облачный ландшафт внизу.
   - Они перегруппировываются, - сказал Сакура, заметив облако суетливых, вращающихся бликов возле другого маркера.
   - Вижу Мэйлика, но не Джедду.
   Одна из геометрических фигур повернулась с похожим на скрежет камня звуком. Из плоской грани выдвинулось человеческое лицо. - Джедда задела маркер, Тристан. Она подогнула крыло и тяжело упала. В любом случае это не Мэйлик.
   - Мэйлик ушел глубоко, - защебетал один из богомолов. - Он пытается добраться до Джедды. Но там, внизу, быстро становится плотно и горячо.
   Тристан сглотнул. - С ней все будет в порядке.
   За спиной послышались шаги. Сакура и Тристан обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как группа чернокожих летунов бросилась к перилам, перелезая через них, словно прилив. Они падали, как стрелы, прижимая крылья к телу. Сакура следил за ними, пока они не опустились ниже уровня турнира, в более плотные облака.
   - Мэйлик доберется до нее, - очень тихо сказал Тристан. - А если он этого не сделает, то это сделают спасатели.
   - Почему они не были уже на высоте, готовые к этому?
   - Правила турнира, - сказал морской конек. - Большой куш, но и высокий риск тоже. Это было одним из условий.
   - Мы должны собраться, пойти за ней, - сказал Сакура.
   Тристан покачал головой. - Ты хоть представляешь, сколько времени уходит на то, чтобы связать пару крыльев? Мы должны положиться на Мэйлика и его спасателей. Другого выхода нет.
   Они ждали. Внизу клубились облака. Несколько других участников отправились в погоню за Джеддой, но вскоре вернулись на турнирный уровень, измученные спуском. Их тела были в высшей степени приспособлены к полету на определенной высоте, и погружение на большую глубину было слишком большой нагрузкой для их мышц и сердечно-сосудистой системы. Им приходилось цепляться за буи, чтобы восстановить силы, и они висели на них, как стая усталых летучих мышей.
   Вскоре появились темнокожие спасатели. Они ушли на несколько километров глубже, чем кто-либо из участников, но при этом достигли предела своих возможностей, движения крыльев стали вялыми и нескоординированными. Тристан предложил вызвать экскурсионный пузырь, чтобы один из них или оба могли отправиться за Джеддой. Однако, прежде чем удалось договориться о чем-либо, Мэйлик уже подал ответный сигнал из глубины. Он повернул назад на шести километрах ниже уровня турнира, намного дальше, чем кто-либо другой.
   - Я видел ее, - сообщил он, задыхаясь и подавленный. - Она снижалась слишком быстро, в трех или четырех километрах подо мной. Казалось, что у нее оторвано целое крыло. Я не мог до нее добраться. Мне пришлось развернуться, чтобы вернуться на мелководье.
   Больше ничего не нужно было добавлять. Учитывая физиологические особенности Джедды, она была бы мертва к тому времени, как Мэйлик отказался от попыток ее спасти.
   Где-то внизу она все еще падала, приближаясь к какому-то мрачному равновесию. Но ее нельзя было спасти, нельзя было вернуть.
    
   Через неделю после ее смерти Сакура и Тристан стояли у двери на Европе. После Юпитера они уже один раз выходили за дверь, и то только до ближайшего спутника и его убаюкивающего океана. Это было сделано по настоянию Сакуры. Он больше не мог выносить вида этих поглощающих облаков.
   На Европе было много дверей, но большинство из них были построены в виде замков из спиралевидного льда, выступающего из океанской коры. Сакура и Тристан выбрали для прощания одну из самых отдаленных дверей.
   - Тебе нужно всего лишь остаться еще на шесть месяцев, - прощебетал Тристан, взмахнув хвостом, чтобы успокоиться. - Неужели это так сложно? Тебе даже не придется проходить через еще одно тело. Мы можем посетить мемориал в экскурсионных пузырях.
   В случае своей смерти Джедда предусмотрела шестимесячную отсрочку между моментом ее кончины и любой поминальной службой, которую могли бы организовать ее друзья. Это был обычай среди участников соревнований, который давал достаточно времени заинтересованным сторонам со всего Адаптаспорического мира для встречи, а также позволял переносить другие турниры. Такие договоренности не были чем-то необычным - по крайней мере, не более, чем сама смерть, - и Сакура знал, что он сам, вероятно, в какой-то момент поставил подобное условие своему душеприказчику. Но, как и многое другое, точные детали были утеряны во время одного из его просеиваний.
   - Я должен идти, - сказал он, повторяя элементы разговора, который они обсуждали дюжину раз за эту неделю. - Я не доверяю себе, Тристан. Если останусь здесь, с тобой, с другими нашими друзьями, у меня не хватит духу.
   - Ты действительно собираешься пройти через это?
   - Я уверен в своем выборе.
   Тристан бросил удрученный взгляд на дверь. - Нам лучше было не вмешиваться. Если бы мы с Джеддой не попытались выбить тебя из колеи... Будь все проклято, Сакура. Я думал, что одного случая на тысячу будет достаточно. Как далеко ты зашел?
   - Один из десяти. Это самый низкий порог, который может выдержать дверь.
   - Я подарю тебе пистолет с револьверным патронником и пулей. По крайней мере, ты будешь честен в том, что делаешь с собой.
   - Я честен. Но не вини себя. Если тебя это как-то утешит, то я уже начал менять свое мнение.
   Тристан невесело усмехнулся. - Уже начал.
   - Но потом Джедда заставила передумать. Конечно, она не хотела этого, но ничто так не напоминает тебе о бессмысленности всего, как глупая, случайная смерть.
   Тристан вытянул ласты, достигая предела возможностей Сакуры. - На этой неделе я потерял одну хорошую подругу. Не оставляй меня совсем одного. Я умоляю тебя, Сакура. Ради меня, если не ради себя. Оставь этот порог на уровне один к тысяче, если хочешь, но не настолько низким.
   - Я дважды открою дверь до начала церемонии. Есть вероятность, что я все еще буду поблизости.
   Сакура взмахнул хвостом, готовясь вплыть в дверь.
   - Нет, - сказал Тристан с неожиданной решительностью. - Нет. Не в этот раз. Ты возненавидишь меня за это, но я должен это сделать.
   - Сделать что?
   - Наоми Ченг.
   Сакура молчал. Это были слова, которые соединились вместе, образовав имя, человеческое имя, и они ударили в него, как какой-то огромный беззвучный гонг на подводной лодке.
   Воспоминания ослабевали, разворачивались. То, о чем он забыл, то, о чем он забыл, что когда-либо знал, проявилось в дневном свете.
   - Что ты со мной сделал? - спросил Сакура.
   - Ужасную вещь, - сказал Тристан. - То, что друг никогда бы не сделал другому другу. Но ты подтолкнул меня к этому, Сакура. Если это был единственный способ спасти тебя, это нужно было сделать. Ты бы никогда не провел аудит самостоятельно, и я никогда не смог бы сделать это за тебя. Но Индиго смог бы. Вот почему я привел тебя к Просветленным умам - эти посольские штучки были просто уловкой. Чтобы Индиго мог расколоть тебя, как яйцо, и просеять воспоминания, о существовании которых ты даже не подозреваешь. Вот как работает процесс отсева, ты знаешь. Это разрывает связи с воспоминаниями, но структуры остаются на своих местах. И иногда все, что требуется, - это имя, одно-единственное имя, чтобы открыть их.
   Сакура все еще был охвачен благоговением. Охваченный благоговением, потрясенный, охваченный ужасом.
   - Кем она была?
   - Ты знаешь, мой друг. Ты всегда это знал. Она изображена на твоих картинах. Наблюдательница.
   - Это не ответ...
   - Вас было двое, - ответил Тристан с таким отчаянным спокойствием, словно Сакура приставил нож к его горлу. - На корабле. Очень примитивном корабле, отправленном в космическую эру всего через пару сотен лет после начала. Он разбился на Меркурии.
   Что-то едва уловимое защипало его нос. Вспышки воспоминаний. Прогнувшийся корпус, ощущение модулей жизнеобеспечения под рукой, капельки пота на коже.
   - Запах моих кистей. Растворитель, который мне пришлось использовать на Титане.
   - Жидкий аммиак, - сказал Тристан. - Вытекал из холодильного контура вашего потерпевшего крушение корабля.
   Сакура закрыл глаза, позволяя себе на мгновение погрузиться в самоанализ. Он подумал об этом запахе, о том заряде грусти, который он нес с собой. Грусть и что-то еще, теперь он понял. Бремя торжественного обещания, которое он нес на протяжении веков, но которым он позволил себе пренебречь.
   - Что я сделал?
   - Ты выжил. Это так просто. Только у одного из вас был хоть какой-то шанс прожить достаточно долго для спасения, и ты вытянул соломинку. Наоми приняла слишком большую дозу из своего медицинского рациона и покончила с собой, чтобы ты мог выжить. Ты бы поступил точно так же, но это не меняет того факта, что ты был единственным, кто выжил, и что взял на себя обязательство перед Наоми. Ты помнишь это?
   Корабль, запахи, воспоминания о ее теле снова нахлынули на него. Наоми Ченг лежала на боку, черные волосы рассыпались у основания шеи, лицо обращено к запотевшему овалу иллюминатора, за которым сверкает Меркурий.
   - Я сказал, что буду жить ради нас двоих, - ответил Сакура. - Сказал, что буду жить ее жизнью, что увижу и сделаю все то, чего не смогла бы она. Что никогда не перестану жить, помнить и быть благодарным за подарок, который она мне сделала.
   - И все же ты изменил этому.
   - Я никогда не хотел этого. Просто прошло слишком много веков, слишком много воспоминаний. Где-то по пути я потерял нить. Я забыл Наоми.
   - Ты этого не сделал, - сказал Тристан, отодвигаясь, чтобы отвести его от двери. - Не совсем. Ты носил ее в себе и сдержал эту клятву. Теперь все, что тебе нужно сделать, это сдержать ее дальше. - Он сделал паузу. - Мне не следовало этого делать, Сакура. Нарушение неприкосновенности воспоминаний другого человека выходит за рамки дружеских уз. Я ожидаю, что ты возненавидишь меня за это, и, по правде говоря, не виню тебя. Но если это то, что нужно для того, чтобы ты передумал, я считаю, что цена того стоит.
   Сакура высвободился из нежных объятий Тристана. - Ты скорее потеряешь дружбу, чем потеряешь меня?
   - Если бы я думал, что можно по-другому. - Тристан отвел глаза. - Я ухожу. Позволю тебе пройти через эту дверь самостоятельно и не буду ждать, чтобы увидеть, изменишь ли ты порог. Но через шесть месяцев вернусь, чтобы почтить память нашей подруги, и если ее жизнь что-то значила для тебя - а я знаю, что так оно и было, - то увижу тебя там. - Он опустил клюв. - Надеюсь, я должен сказать. Я надеюсь увидеть тебя там.
   Тристан развернулся и поплыл прочь, в синюю мглу океана Европы. Его хвост оставлял за собой след, который быстро исчезал в неподвижности. Неподвижность и тишина. Сакура выждал приличное время, оставшись один в своем ледяном дворце, а затем повернулся к двери, приняв решение.
  

ОТКЛИК

    
   Хижина представляет собой пару изолированных сборных домиков с несколькими навесами поменьше, в которых хранятся генераторы, топливо, детали ветряной турбины и так далее. Здесь есть химический туалет, умывальник и основные принадлежности для приготовления пищи. Одновременно в хижине могут жить двое или трое, но для присмотра за оборудованием обычно достаточно одного человека. Из-за нехватки ресурсов в последнее время мы предпочитаем жить экономно.
   Честно говоря, мне так больше нравится. Птицы пробуждают в нас чувство одиночества. Они вознаграждают за терпение и молчание долгими часами настороженного, предвкушающего покоя. Дни начинают сливаться один с другим; выходные и будни становятся произвольными различиями. Я часто забываю о календаре, птицах и погоде, которые являются моими единственными временными ориентирами. Наблюдаю за миграционными процессами, фиксирую изменения в их оперении, изучаю изменчивое небо. Я не могу быть счастливее.
   Есть только одна вещь, которая портит мне настроение, но даже она, я уверен, скоро останется позади.
   Я закончу работу над статьей.
    
   Это звучит просто, если изложить это так. Клятва. Подтверждение своих обязательств, удвоение моих собственных усилий. Последний рывок.
   Но раньше я уже был на этом этапе.
   Все начиналось достаточно легко - обычный набор возражений, никаких намеков на предстоящие неприятности. Очень немногие документы проходят без каких-либо поправок, поэтому никого из нас не беспокоило, что есть несколько вопросов, требующих решения.
   Но когда мы исправили эти ошибки, анонимный рецензент вернулся с просьбой внести дополнительные изменения.
   Мы позаботились об этом. Надеялись, что теперь статья будет признана пригодной для публикации. Но рецензент все равно хотел, чтобы мы сделали больше. Так продолжалось и дальше. Как раз в тот момент, когда мы думаем, что устранили все возможные сомнения, рецензент каким-то образом умудрялся найти что-то новое, к чему можно придраться. Я изо всех сил стараюсь быть стойким, напоминая себе, что анонимный рецензент - всего лишь еще один ученый, выполняющий свою работу, что он тоже находится под таким же давлением и что я не должен чувствовать себя объектом каких-либо личных нападок.
   Но мне достаточно взглянуть на его комментарии.
   Авторы непоследовательны в своем подходе к терминам нормализации корреляционной функции модуля скорости. Я не уверен, что их подход к сглаженной дельта-функции Дирака является строгим по отношению к процитированному интегралу.
   У меня закипает кровь. Возникает мимолетная фантазия о том, как я встречаю рецензентов здесь, на какой-нибудь пустынной полоске болотистой местности, резко сворачиваю и сталкиваю их в канаву.
   Наблюдая, как они захлебываются мутной водой, я спрашиваю: - Теперь вы считаете, что это достаточно строго?
  
   Основой нашего эксперимента является кольцо из двадцати треног-станций, расположенных по кругу в два километра. Хижина находится на одной стороне круга, ветряная турбина - на другой. В течение дня на полноприводном внедорожнике я проверяю все треноги, выбирая наименее заболоченную дорожку.
   На каждой станции установлена пара стереометрических цифровых камер. Объективы должны быть чистыми, питание и электронные подключения проверены. Камеры должны быть направлены в середину периметра и находиться на достаточном возвышении, чтобы была возможность зафиксировать эпицентр шума. Они должны быть также управляемыми, но сейчас не все моторчики работают должным образом.
   Под каждой камерой находится массивный серый цифровой блок управления. В их коробках находятся платы микропроцессоров, аварийные аккумуляторы и синие пластиковые прямоугольники внутренних модулей интернет-сети, мерцающие желтыми и красными светодиодами. Предполагается, что коробки защищены от непогоды, но дождь обычно проникает внутрь. Как и в случае с моторчиками, в печатных платах произошли некоторые сбои, а наши ресурсы запасных частей подходят к концу.
   Примерно каждая пятая станция оснащена дополнительным оборудованием. В них мы добавили лазерные/радарные дальномеры и доплеровские регистраторы скорости. Для этого, в свою очередь, требуются дополнительные процессоры и батареи в блоках управления, что еще чаще приводит к неисправностям.
   Однако усилия того стоят.
   Оборудование позволяет нам отслеживать мгновенные перемещения до двухсот пятидесяти тысяч птиц, возможно, даже полумиллиона, в одном компактном скоплении. Наше пространственно-временное разрешение достаточно для определения движений крыльев вплоть до отдельных групп перьев. В то же время мы также собираем данные о смещении внимания, вызванном отслеживанием движения глаз и головы отдельных птиц.
   Человеческий глаз видит размытие индивидуальностей, птицы становятся неразличимыми, аморфными элементами какого-то большего целого. Камеры и компьютеры видят все это насквозь. Я знаком с наукой, знаю алгоритмы, знаю нашу способность передавать данные. Тем не менее, все еще тихо удивляюсь тому, что мы можем это сделать.
   После проверки камер, которая может занять от трех до шести часов, мне остается провести последнюю инспекцию. Я подъезжаю к ветряной турбине и осматриваю высокую серую башню и парящие лопасти. Чаще всего не нужно делать ничего. Лопасти вращаются, энергия поступает, наши электрические и компьютерные системы работают так, как им положено.
   Остальное зависит от птиц.
    
   На самом деле, это странно, но иногда даже хижина кажется мне слишком замкнутой и гнетущей. Иногда я просто останавливаю здесь внедорожник, опускаю стекло и наблюдаю, как над болотом меняется освещение. Мне больше всего нравится, когда день пасмурный, когда облака низко нависают над деревьями и кустами на болотах, и их серость рассеивается только благодаря смелому бледно-желтому мазку над горизонтом. Птицы прилетают и улетают, но для ночлега еще слишком рано. Я наблюдаю за цаплями, большим кроншнепом, камышевками - иногда даже за медленным, методичным патрулированием здешнего болотного луня, который рыщет над землей с беспощадной точностью разведывательного беспилотника.
   Помимо птиц, единственное постоянство - это обычный свист лопастей турбины.
   Это хорошее время, чтобы наверстать упущенное за работой или чтением.
   Я вытаскиваю распечатанные лазером страницы из беспорядочного гнезда в бардачке вместе с салфетками, леденцами от кашля, пустыми упаковками из-под лекарств, потертым компакт-диском без чехла. Кладу на руль дорожный атлас в жестком переплете, чтобы можно было писать на страницах.
   Я уже выделил некоторые проблемные места желтым маркером. Теперь использую ручку потоньше, чтобы сделать более подробные заметки на полях. Со временем сведу эти заметки в короткое электронное письмо редактору журнала. В свою очередь, он направит их автору статьи, которую я рецензирую.
   Вот как это работает. Я веду борьбу со своими анонимными рецензентами, наполовину убежденный, что они имеют на меня зуб, и в то же время пытаюсь быть таким же придирчивым и трудным для другого автора. Несомненно, я раздражаю его не меньше, чем меня самого раздражает мой собственный рецензент. Но, со своей стороны, я знаю, что в этом нет ничего личного. Я просто хочу, чтобы работа была настолько хорошей, насколько это возможно, чтобы аргументы были ясными, а анализ - тщательным. Ну и что с того, что я знаю ведущего автора, и она мне не особенно нравится? Я могу подняться над этим.
   Я поднимаю один из листов к желтеющему небу, чтобы полоса света пробивалась сквозь выделенные желтым места. Перечитываю свои собственные каракули на полях:
   Небрежное обращение с синтетической корреляционной функцией - не внушает доверия к остальному анализу.
   Не слишком ли я суров с ними?
   Возможно. Но мы все прошли через эти жернова.
    
   Скворцы слетаются со всех сторон, концентрируясь в воздухе над рощей деревьев и кустарников примерно в центре исследуемой территории. Они прилетают небольшими группами, поодиночке или стайками в несколько десятков особей, прежде чем объединиться в большую массу. Не существует точного порога, при достижении которого концентрация птиц достигает узнаваемого отклика, но требуется, по крайней мере, несколько тысяч, прежде чем их форма начнет проявляться как самостоятельное явление, с ее стремительным парением, кружением, складывающейся связью - своего рода живой мембраной в небе.
   Тем временем наши приборы фиксируют. В среднем за миллисекунду на птицу приходится сто точек параметрических данных, или более пятидесяти гигабайт данных за все время наблюдения. Поскольку отклик может сохраняться в течение нескольких десятков минут, наш общий куб данных за все время наблюдения может содержать более тридцати терабайт данных, и петабайт не является исключением. Мы используем некоторые из тех же процедур обработки и сжатия данных, что и физики элементарных частиц в ЦЕРНе, которым необходимо отслеживать миллионы микроскопических взаимодействий. Они отслеживают крошечные сгустки энергии, массы, спина и заряда. Мы отслеживаем теплые, покрытые перьями тела с сердцами, крыльями и нервной системой!
   Все это относится к физике, независимо от того, изучаете ли вы скворцов или кварки.
   На своей рабочей станции я просматриваю фрагменты данных с помощью колесиков-трекеров и перемещений компьютерной мыши.
   Я рисую диаграмму, на которой виден отклик в определенный момент времени, с произвольного угла обзора. Это размазанная масса крошечных точек, похожая на неровный отпечаток большого пальца. По краям отклика легко различимы птицы. Ближе к центру точки накладываются друг на друга, образуя градиенты возрастающей концентрации, птицы теснятся вместе с плотностью, почти как у Эшера. Глядя на эти черные складки и гребни, трудно не думать о птицах, которые сливаются воедино, образуя подвешенное, не поддающееся притяжению целое.
   Я щелкаю мышью, и каждая точка превращается в линию. Теперь пятно представляет собой щетинистую массу, похожую на узор, образованный железными опилками в присутствии магнитного поля. Это мгновенные векторы для каждой птицы - направление и скорость, с которой они движутся.
   Из предыдущих исследований мы знаем, что на каждого скворца оказывают непосредственное влияние - и он, в свою очередь, находится под влиянием - примерно семи соседей. Мы можем подтвердить это с помощью векторных графиков, отслеживая изменение направления полета конкретной птицы, а затем отмечая немедленную реакцию ее соседей. Но если бы это было пределом влияния одной птицы, то в ответ на внешний фактор, такой как прилет ястреба-перепелятника, наблюдался бы вялый отклик.
   На самом деле, стая реагирует как единое целое, разделяясь и изворачиваясь, чтобы перехитрить нарушителя. Оказывается, что расстояние корреляции намного больше, чем расстояние между ближайшими соседями. На самом деле, корреляция между удаленными птицами может быть такой же широкой, как и весь отклик. Они словно связаны друг с другом невидимыми нитями, и каждый чувствует притяжение другого - своего рода эластичная сеть, растягивающаяся и сжимающаяся.
   На самом деле, отклик может содержать несколько различных "областей" влияния, в которых схемы полета групп птиц сильно коррелируют. На графике на моем рабочем месте они отображаются в виде подмассивов сильно выровненных векторов. Они приходят и уходят по мере того, как продолжается отклик, смешиваясь и рассеиваясь - толпы внутри большой толпы.
   Именно на этом сосредоточено наше недавнее исследование. Что заставляет эти домены формироваться? Что заставляет их распадаться? Можем ли мы проследить закономерности корреляции между доменами или они причинно-следственно различны? Насколько четки границы - насколько проницаемы?
   Эта статья, которая теперь обсуждается нами и рецензентом, была предназначена только для того, чтобы изложить элементы нашей методологии - продемонстрировать, что у нас есть физические и математические инструменты для изучения отклика с любой степенью детализации, которую мы выберем. Помимо этого, у нас были планы на серию статей, которые основывались бы на этой предварительной работе и включали бы все более сложные эксперименты. До сих пор мы были не более чем пассивными наблюдателями. Но если у нас есть какие-то претензии на понимание отклика, то мы должны быть в состоянии предсказать его реакцию на внешний раздражитель.
   Я начинаю чувствовать, что зашел в тупик. Можем ли мы, честно говоря, повторить все это в нашей следующей публикации и в последующих? Мысль об этом опустошает меня. У нас есть инструменты для следующего этапа нашей работы, так почему бы не продолжить последующее исследование и не объединить его результаты в настоящем документе? Опередить наших конкурентов и поразить наших судей смелостью нашей работы, не требующей особых усилий?
   Я так думаю.
  
   На следующий день я выпустил "ястреба-перепелятника".
    
   Вряд ли нужно добавлять, что это не настоящий ястреб-перепелятник. Разработанный для нас коллегами из лаборатории робототехники, это умный, быстроходный беспилотник. У него есть крылья и хвост, а его летные характеристики аналогичны полетным характеристикам настоящей птицы. У него синтетические перья, пластиковый клюв и большие стеклянные глаза с камерами, установленными на шарнирах. На человеческий взгляд, он выглядит немного грубоватым и игрушечным - слишком карикатурным, чтобы его можно было принять. Но визуальные признаки ястреба-перепелятника были тщательно преувеличены. С точки зрения скворца, он максимально эффективный, максимально устрашающий. Он выявляет все правильные реакции на страх.
   Усевшись на насест, я сажусь в складной шезлонг, ставлю ноутбук на колени, кладу пальцы в перчатках на старую потертую клавиатуру со стертой половиной букв и наблюдаю за происходящим. Ястреб-перепелятник с жужжанием взлетает с крыши внедорожника, взмывает в воздух и устремляется вперед так быстро, что я не успеваю за ним уследить.
   Он выбирает точку в отклике и летит по дуге, как управляемая ракета.
   Отклик расщепляется, скручивается, рекомбинируется.
   Ястреб-перепелятник выполняет крутой разворот и возвращается для атаки. Он пронзает ядро стаи, складывает крылья, как ножницы, и делает зигзагообразный отлет. Издает низкий электрический гул. Некоторые птицы улетают с периферии, но отклик в целом оказывается непреклонным, на каком-то коллективном уровне осознавая, что перепелятник не может причинить им реального вреда, а только уничтожает их отдельные особи в незначительном количестве.
   Ястреб-перепелятник продолжает свою бескровную атаку. Отклик пульсирует, расширяется, сжимается, его колебания происходят на грани хаоса, как у учащенно бьющегося сердца. Я представляю себе ястреба-перепелятника хирургом, который проводит скальпелем по жизненно важному органу, но ткани заживают быстрее, чем лезвие успевает их разрезать.
   Не обращайте внимания - суть не в том, чтобы причинить вред, а в том, чтобы изучить реакцию на угрозу. И к тому времени, когда батареи "ястреба-перепелятника" начнут садиться, я знаю, что объем собранных данных будет огромным.
   Я едва могу уснуть от предвкушения.
    
   Но ночью отключается электроэнергия. Компьютеры прекращают работу, вызывая сбой в обработке данных. Некоторое время мы пользуемся аварийным генератором, затем аккумуляторами. Утром я выезжаю на внедорожнике, открываю маленькую дверцу у основания башни и поднимаюсь по грохочущей металлической лестнице внутрь. Внутри есть аварийное освещение на аккумуляторах, но в самой башне нет окон. Лестница ведет вверх по платформам, каждая из которых имеет небольшую площадку, прежде чем перейти на другую сторону. Высота - не мой конек, но в моих силах подняться до самого верха, не испытывая при этом сильного потения ладоней или бабочек в животе.
   На вершине я оказываюсь внутри корпуса турбины. Это прямоугольное помещение размером примерно с наш генераторный цех. Я почти могу стоять в нем, передвигаясь вокруг тяжелого электрического оборудования, занимающего большую часть внутреннего пространства. С одного конца из корпуса выходит толстый стержень, соединяющийся с лопастями.
   Турбина - сложная штука, но, к счастью, в ней редко что-то выходит из строя. Существуют электрические компоненты, похожие на предохранители, которые перегорают чаще, чем следовало бы. Мы храним их запас в корпусе, зная, насколько велика вероятность того, что их потребуется заменить. На самом деле я немного рад, что вышел из строя один из предохранителей, потому что, по крайней мере, нет никакой тайны в том, что нужно сделать. Я менял их столько раз, что мог бы сделать это даже во сне.
   Открываю коробку с запасными предохранителями. В ней осталось всего три штуки, и я вынимаю один из них. Меняю предохранитель, затем возвращаю в исходное положение аварийные выключатели. Через несколько мгновений лопасти разблокируются и снова приходят в движение. Электрические индикаторы мигают, показывая, что к нашему оборудованию возвращается энергия. Сегодня ветер слабый, но нам нужно всего несколько киловатт.
   Работа продолжается.
   Подумываю о том, чтобы начать спускаться, но, преодолев свои сомнения, чтобы забраться так высоко, не могу устоять перед возможностью высунуть голову наружу. В задней части электрооборудования есть небольшая лесенка, которая ведет к люку в крыше корпуса.
   Поднимаюсь по коротким ступенькам лестницы, расстегиваю защелки и открываю входной люк.
   У меня слегка подкашиваются колени. Я просовываю голову в люк, как командир танка. Осматриваюсь. Сверху есть прорезиненная дорожка и ряд низких поручней, так что теоретически я мог бы пройти весь путь и встать на крышу корпуса. Но я никогда этого не делал и сомневаюсь, что у меня когда-нибудь хватит смелости.
   По-прежнему высовывая наружу только голову, я оглядываюсь на хижину - скопление бледных прямоугольников. С такой высоты трудно разглядеть окружность, но, в конце концов, я замечаю расставленные на некотором расстоянии друг от друга штативы-часовые, а между ними - неровные следы моих собственных колес. Затем я поворачиваюсь и пытаюсь разглядеть дамбу. Но следовать за ней оказалось труднее, чем я ожидал, она, кажется, теряется в путанице болот и трясинного настила. Всматриваюсь в горизонт, отыскивая хоть какой-нибудь след ее продолжения.
   Странно, но некоторые вещи на уровне земли видны яснее, чем с воздуха.
   Птицы, должно быть, знают это досконально.
    
   На следующий день, когда компьютеры снова заработали, я сжимаю наши данные до тех пор, пока они не станут достоянием науки. С помощью векторного отслеживания мы можем проследить реакцию на "ястреба-перепелятника" на всех возможных этапах взаимодействия. Удивительно видеть, насколько эффективно "новости" о прибытии ястреба-перепелятника распространяются среди этого огромного скопления птиц.
   Поскольку централизованного управления нет, отклик лучше всего рассматривать как сеть без масштабирования. Таков Интернет, таков и человеческий мозг. Сети без масштабирования устойчивы к направленным атакам. Не существует единого узла, который был бы критически важен для функционирования всего комплекса, скорее, это переплетение распределенных путей, ни один из которых не является незаменимым. С другой стороны, парадигма сети без масштабирования не исключает существования тех векторных областей, о которых я упоминал ранее. Точно так же, как в Интернете есть свои домены верхнего уровня, так и в мозге есть свои иерархии, свои функциональные модули.
   Не будет ли слишком большим скачком считать, что в отклике существует какой-то уровень модульной организации?
   Я набрасываю кое-какие умозрительные заметки. Нет ничего плохого в том, чтобы отложить их на завтра. Тем временем, я описываю результаты "ястреба-перепелятника" настолько сухо и безрадостно, насколько могу, преуменьшая интеллектуальный трепет, который испытываю. Полностью в страдательном залоге. "Ястреб-перепелятник" был подготовлен для дистанционного управления. При анализе данных использовались стандартные методы сжатия. Отклик наблюдался с двадцати пространственно разделенных точек обзора - см. рис. 3.
   Чтобы заниматься наукой, нужно никогда не проявлять энтузиазма, никогда не проявлять заинтересованности, никогда не делать вид, что это дело рук людей, которые живут своей жизнью, любят друг друга, разделяют обычные надежды и страхи.
   Я отправляю последнюю версию статьи обратно в журнал и скрещиваю пальцы.
    
   Открываю бардачок и достаю последнюю версию статьи. Быстро просматриваю ее, затем еще раз обвожу желтым маркером наиболее проблемные места, прежде чем добавить более подробные заметки на полях. Мой первоначальный оптимизм быстро сменяется разочарованием. Какого черта они открыли еще одну банку с червями? Я смотрю на совершенно новый раздел статьи, с трудом веря своим глазам.
   Ястребы-перепелятники? Роботы-перепелятники? И страницы с графиками, гистограммами и параграфами анализа - все это результат работы, которая даже не была предусмотрена в первоначальной статье?
   О чем они думают?
   Я в ярости от этого. В ярости на редактора журнала за то, что он не заметил этого позднего добавления до того, как оно было отправлено мне. В ярости на авторов за то, что они увеличили нашу общую нагрузку. В ярости от их самонадеянности, что я, по-видимому, буду настолько отвлечен этим, что не замечу существующих недостатков - как сорока, отвлекающаяся на что-то блестящее? (Только это миф; врановых вообще не привлекают блестящие предметы).
   Больше всего меня бесит, что они готовы растратить эту прекрасную и оригинальную научную информацию, поместить ее в этот журнал, как ленивую запоздалую мысль, как своего рода интеллектуальную взятку.
   Нет, так просто это нельзя оставить.
   Я снова включил внедорожник. Мне нужно собраться с мыслями, прежде чем дать резкий отпор. Но на самом деле я в ярости. Бьюсь об заклад, они думают, что знают, кто я такой. Представляю, как встречаю их здесь, сбиваю их, ощущаю, как мои колеса подпрыгивают на их телах. Я бы остановил машину, вышел и медленно пошел обратно. Наслаждаясь хлюпаньем своих ботинок по болотистой земле.
   Их хныканьем, их отчаянными мольбами.
   Вы думаете, что именно так мы занимаемся наукой, не так ли? - Я бы задал им этот чисто риторический вопрос. - Вы думаете, что это своего рода игра, своего рода блеф? Что ж, шутка для вас. Я рекомендую отклонить вашу статью.
   А потом я уходил бы, не обращая внимания на их шум, садился бы обратно в машину и уезжал. По ночам их крики все еще доносились из-за болота, но я не позволял себе беспокоиться. В конце концов, они сами во всем виноваты.
   Но этот ястреб-перепелятник, я признаю, был прекрасен.
    
   Отправляюсь к передвижным ловушкам и собираю ночную добычу. В силках почти всегда попадаются птицы и почти всегда несколько скворцов. Именно так мы их окольцовываем, привозим для изучения, оцениваем их общую генетическую пригодность. Как правило, они не чувствуют себя хуже после того, как за ночь попали в сети.
   Я собираю десять взрослых особей, отпускаю остальных и забираю десять обратно в хижину.
   Немецкая фирма изготовила для нас цифровые поляризационные маски. Это элегантные маленькие приспособления, похожие по дизайну на капюшоны, надеваемые на пойманных хищных птиц. Однако они меньше по размеру, оптимизированы для ношения скворцами и не оказывают существенного сопротивления при нормальном полете. Каждый капюшон на самом деле является чудом миниатюрной электронной инженерии. С обеих сторон выступают две стеклянные полусферы.
   В нейтральном режиме птица имеет неограниченный обзор окружающей обстановки. Однако каждая полусфера разделена на грани с цифровым управлением. Их можно затемнять с помощью беспроводных компьютерных сигналов, эффективно блокируя область обзора скворца.
   Следствием этого - и в этом суть масок - является то, что мы можем дистанционно управлять реакцией птиц на предотвращение столкновений. Заставляя птицу думать, что ее вот-вот собьет другая птица, мы можем заставить ее лететь в любом выбранном нами направлении.
   Опять же, рефлексы человека слишком медленны, чтобы управлять птицей на таком уровне. Но компьютеры могут делать это элегантно и воспроизводимо. Каждый из наших десяти скворцов в капюшонах становится дистанционно управляемым агентом под нашим непосредственным руководством. Подобно роботу-перепелятнику, мы можем направлять наших агентов в нужное русло. Отличие в том, что скворцы в капюшонах не вызывают реакции на угрозу со стороны своих семи соседей; они поглощены стаей, приняты и ассимилированы.
   Но они могут влиять на других птиц. И, тщательно контролируя наших агентов в капюшонах, мы можем инициировать глобальные изменения во всем отклике. Мы можем создавать домены, разделять их, заставлять объединяться. Все, что происходит под воздействием природных факторов, мы теперь можем осуществить по своему желанию.
   Под "мы", конечно, я подразумеваю себя.
   От старых привычек трудно избавиться. Наукой всегда занимается коллектив, даже если вся работа ложится на плечи одного человека. Но, честно говоря, я начинаю сомневаться в целеустремленности моих коллег-исследователей. На любом совместном предприятии всегда существует разделение труда, и иногда это разделение может показаться несправедливым. Однако, если основная тяжесть работы ложится на меня, я не понимаю, почему львиная доля заслуг не должна достаться мне.
   В ожидании формирования отклика вношу несколько ловких поправок в список авторов, вычеркивая имя здесь, имя там.
   Конечно, полетят перья.
    
   Может показаться, что десять птиц - это немного, но эти птицы подобны точным приборам, управляемым с помощью цифровых технологий. Для начала мы - я - ограничиваюсь лишь незначительными вмешательствами.
   Я разделяю отклик на два отдельных элемента, а затем объединяю их.
   Воодушевленный, разворачиваю его, как флаг. Разделяю его на четыре волнистых листа с птицами, между которыми образуются дуги из чистого воздуха. Края получаются невероятно прямыми, как будто птицы застеклены, заключены в невидимые рамки. Но в этом и заключается сила невероятно тонких процессов управления, стимулов и обратной связи, которые происходят слишком быстро для человеческого восприятия. Если какая-то грань начинает терять согласованность, компьютер вносит небольшие изменения в один или несколько управляющих элементов, и порядок восстанавливается. Это происходит много раз в секунду, со скоростью реакции птиц.
   Они всегда жили в мире, который развивался быстрее, чем мы. За один наш час они проживают сто дней. Для них мы медлительные, неуклюжие, похожие на огров существа, пригвожденные к земле каменной массой наших тел. Мы завидуем им, они жалеют нас.
   Я продвигаюсь вперед. Создаю геометрические фигуры из этого отклика. Сворачиваю его в виде тора, затем в ленточку, затем в ленту Мебиуса. Мне не нужно знать, как создавать эти формы, я просто сообщаю ноутбуку о своих желаниях. Остальное он выполняет сам и со временем становится более искусным.
   Произношу этот отклик по буквам, а затем складываю из этих букв комковатые, расплывчатые слова. Составляю свою фамилию из птиц. Слова развеваются вокруг меня, как лозунги, которые буксируют легкие самолеты. Я смеюсь, даже когда чувствую, что перешел некую черту, некий невидимый порог между первозданной наукой и грязной эксплуатацией.
   Но все равно продолжаю. Начинаю задумываться об этих областях, об этих намеках на модульную организацию.
   Как далеко я мог бы зайти в этом, если бы был так решителен?
    
   Обмен гневными электронными письмами. Редактор недоволен этим последним изменением направления. Много перепалки. Вопросы по поводу изменения списка авторов - сочли это крайне нетрадиционным. Обвинения в непрофессионализме. Если бы мы были в комнате втроем, у нас могло бы что-то получиться. Или мы могли бы начать швыряться учебниками.
   Является ли это пародией на то, как должна делаться наука, или это наука во всей ее красе - наполненная страстью и убежденностью, как и любое другое человеческое начинание? Никто не усомнится в том, что поэты ссорятся, что великое литературное произведение может нанести определенный ущерб его создателю, что искусство создает врагов так же легко, как и союзников. Почему мы придерживаемся более холодных и бесчувственных стандартов в науке? Если нас вообще волнует истина, не должны ли мы радоваться этому гневу, этому столкновению точек зрения?
   Это означает, что на карту поставлено что-то жизненно важное.
   В горниле всего этого трудно вспомнить, что каждого из нас привлекла к этой дисциплине любовь к птицам.
   Но это наука.
  
   Мое предложение простое. Домены поддаются управлению. Я могу заставить их формироваться, определять форму и протяженность их границ, определять взаимодействие их векторных групп с окружающими элементами. Могу перемещать домены вместе со стаей. Могу смешать одну область с другой, объединив их, как пару сталкивающихся галактик. В зависимости от их векторных свойств, я могу выбрать, приведет ли это действие к разрушению обеих областей или к образованию более крупной.
   Я чувствую возможность использования своего рода булевой алгебры.
   Если домены ведут себя контролируемым и воспроизводимым образом, и можно определить их состояния - их совокупные векторные суммы - тогда их можно использовать в качестве входных данных в серии логических операций.
   Эта мысль приводит меня в трепет. Я не могу дождаться наступления сумерек.
   Перепрограммировав ноутбук, я быстро убедился, что элементы моего логического эксперимента действительно выполнимы. Создаю простейший класс логических элементов - элемент И. Классифицирую состояния входной области как равные 0 или 1, и после некоторых попыток получаю надежную "таблицу истинности" выходных данных, при этом мой элемент выдает "1" только в том случае, если два входных значения совпадают.
   Продолжаю. Создаю элементы ИЛИ и НЕ, элемент И-НЕ, элемент ИЛИ-НЕ, элементы Исключающее ИЛИ и Исключающее ИЛИ-НЕ. Каждый из них сложнее предыдущего, каждый требует более точного управления доменами и векторными состояниями. Чтобы упростить задачу - из-за высокой вычислительной нагрузки на компьютер и местную сеть Интернет - я извлекаю из ловушек больше птиц, оснащая их дополнительными цифровыми колпаками.
   Теперь я могу создавать более мелкие домены, соединяя их вместе, как модули в электрической цепи.
   Начинаю "подключать" стаю. Назначаю элементы для выполнения логических операций, а также для хранения данных. Опять же, мне нужно только сказать компьютеру, что я хочу, чтобы он делал - он берет на себя всю вычислительную нагрузку. Все, что я знаю, - это то, что говорят мне мои глаза. Отклик становится все более запутанным, обрастает границами областей и переплетается с мощными синапсами внутренних информационных коридоров. Он проносится надо мной, словно стая птиц.
   Удивительно то, что на уровне отдельных скворцов они не ощущают ничего необычного - даже не подозревают, что участвуют в чем-то, кроме обычного отклика. Сложность возникает внезапно и действует в масштабах, которые птицы просто не могут ощутить, не могут разделить. Они являются клетками более крупного организма.
   Я создаю скрипт на языке Perl, простую программу преобразования текста в логику на ноутбуке, которая позволяет мне отправлять запросы на естественном языке в стаю.
   ОДИН И ОДИН - ЭТО ДВА?
   Происходит процесс вычисления. Схема перемещается. Я улавливаю поток информации по ее каналам обработки - физическое перемещение птиц и границы их более широких владений.
   Возвращается ответ. Ноутбук принимает логическую конфигурацию и преобразует ее обратно в естественный язык.
   >>ДА.
   Я пытаюсь выполнить другой запрос.
   ЕДИНИЦА И НОЛЬ РАВНЫ НУЛЮ?
   Взмах, шум, постоянное оживленное шуршание птиц.
   >>НЕТ.
   Я улыбаюсь. Может быть, это случайность.
   ЕДИНИЦА И НОЛЬ РАВНЫ ЕДИНИЦЕ?
   >>ДА.
   Я в восторге.
   В течение следующих тридцати минут я задаю вопрос за вопросом. Птицы неизменно отвечают. Они занимаются вычислениями и делают это с максимальной машинной надежностью.
   >>ДА, ДА, НЕТ, ДА, ДА, НЕТ, НЕТ.
   Я занимаюсь алгеброй со скворцами.
   Но по мере того, как сгущается мрак, по мере того, как сгущаются сумерки, меня что-то беспокоит.
   Во всех моих вмешательствах на сегодняшний день одна вещь оставалась неизменной. В конце концов отклик стихает. Инстинкт гнездования берет верх над инстинктом стаи, и птицы каскадом спускаются на деревья. Это происходит очень быстро, что-то вроде стремительной эскалации. Всякий раз, когда становлюсь свидетелем этого, всегда огорчаюсь, потому что это конец шоу, но я также поражен тем, что является еще одной демонстрацией замечательных коллективных действий.
   И тогда небо снова становится чистым, пока птицы не поднимутся на рассвете. Так и должно произойти.
   Но сейчас отклик не прекратился.
   Некоторые птицы покидают его, может быть, треть, но ядро остается. Стучу по ноутбуку - сначала скорее озадаченный, чем обеспокоенный. Пытаюсь нарушить логический поток, рандомизировать данные, разобрать запутанную логическую архитектуру. Но закономерность упорно сохраняется. Небо темнеет, и только камеры и дальномеры могут отслеживать птиц, да и то с трудом.
   Но я все еще слышу их там, наверху, - теплое, но невидимое присутствие, похожее на сгусток темной материи, нависающий надо мной.
    
   Думаю, пришло время взять самоотвод от рецензирования этой статьи.
   После всего того времени и труда, вложенных мной в этот процесс, я вряд ли отнесусь к этому решению легкомысленно. Но есть разница между работой привратника и психиатра. Боюсь, что недавние события дали мне повод для беспокойства.
   Все мы работаем в условиях определенного стресса. Наука - это не детская площадка для беззаботного времяпрепровождения. Это сфера, где репутация может рухнуть так же легко, как и взлететь. Допустите какую-нибудь ошибку в анализе, придайте слишком большое значение шумихе, заявите о преждевременном открытии, и вы можете сами завязать себе академическую петлю. Забудьте об этих приглашенных докладах. Забудьте об оплаченных приглашениях на конференции. Вы будете запятнаны - останетесь ни с чем.
   Я сам испытывал на себе это давление. Знаю, что одиночество и переутомление могут повлиять на вашу объективность. Тем не менее, всему есть предел. Я должен был почувствовать, что дела идут не очень хорошо, задолго до того, как дошло до этого последнего события.
   Я объясняю редактору журнала, что больше не в состоянии высказать взвешенное мнение о ценности этой работы. Честно говоря, я даже не уверен, что ее все еще можно назвать научной.
   Я засовываю бумагу обратно в отделение для перчаток, когда она натыкается на какое-то препятствие, какой-то предмет, застрявший сзади. Я запускаю пальцы в этот хлам и натыкаюсь на твердый прямоугольник с острыми краями размером с кредитную карточку.
   На мгновение меня охватывает чувство узнавания.
   Я вытаскиваю подозрительный предмет и изучаю его под лампочкой внедорожника. Это кусок серой фольги с напечатанным названием и логотипом фармацевтической компании. В фольге шесть блистеров. Все блистеры, кроме одного, вскрыты, и из них высыпано содержимое.
   В шестом все еще находится маленькая желтая таблетка.
   Интересно, что она делает?
    
   Я плохо сплю, но смею надеяться, что к утру отклик исчезнет - прекратится или унесется куда-то еще. Но когда просыпаюсь, то обнаруживаю, что он все еще присутствует.
   Во всяком случае, он вырос. Я подсчитываю количество птиц и обнаруживаю, что он поглощает их, засасывает в себя. Сейчас их уже более полумиллиона. Порабощенные откликом, отдельные птицы в конце концов истощают свои силы и падают с неба. Но всему этому нет никакого дела, так же как мне нет дела до потери нескольких клеток кожи. Пока машине можно скармливать свежих скворцов, это будет продолжаться.
   Я снова выключаю внедорожник, настраиваю ноутбук, прибегаю ко все более отчаянным и случайным мерам, чтобы заставить картину завершиться саму собой.
   Ничего не работает.
   Но запасы новых птиц неисчерпаемы. Рано или поздно, если они будут продолжать прилетать, это отразится на всех скворцах в стране. Однако задолго до того, как это произойдет, о неправильности происходящего станет известно всем, кроме меня. Они поймут, что я имею к этому какое-то отношение. Сначала будут восхищаться мной за мой ум. Потом начнут обвинять меня.
   Я хочу, чтобы это закончилось. Здесь и сейчас.
   Так.
   Отчаянные меры. Сегодня дует сильный ветер, кусты и деревья гнутся. Даже птицы с трудом удерживают свой строй, хотя воля отклика прорывается наружу.
   Заставляю его двигаться. Я все еще могу это делать.
   Направляю отклик в сторону ветряной турбины. Лопасти вращаются на пределе своих возможностей: если бы ветер был чуть сильнее, автоматические тормоза остановили бы турбину. Край стаи начинает попадать в эту мясорубку. Я слышу свист турбины, циклический стук ее огромных несущих винтов. Лопасти сбивают сотни птиц с неба, мгновенно уничтожая их. Они выпадают из строя, замертво падая на землю.
   Это милосердно, говорю я себе. Это лучше, чем быть пойманным в ловушку отклика.
   Но мой контроль ослабевает. Домены сопротивляются, ускользая из моей хватки. Ансамбль не позволит ветряной турбине разрушить себя.
   Он знает, что я пытался сделать.
   Он знает, что я пытаюсь его уничтожить.
   На моем ноутбуке Perl-скрипт пишет:
   >>НЕТ. НЕТ. НЕТ.
    
   Таблетка оставляет горьковатое, но знакомое послевкусие. С такой ясностью ума, какой я не испытывал - или не помню, чтобы испытывал - уже довольно давно, я снова поднимаюсь на вершину башни турбины. Странно, что я чувствую это непреодолимое влечение, поскольку мой страх высоты не уменьшился, и в кои-то веки с турбиной все в порядке, если не считать нескольких свежих темных пятен на все еще вращающихся лопастях.
   В корпусе я осторожно касаюсь жужжащего сердечника генератора и его вращающегося вала. Все циферблаты по-прежнему регистрируют мощность - во всяком случае, достаточную для моих нужд. У нас еще осталось несколько запасных предохранителей, но в данный момент нет необходимости менять один из них.
   Взбираюсь по маленькой лесенке и высовываю голову через люк на крыше.
   Собравшись с духом, отбросив страх, упираюсь локтями в бортик и проталкиваю свое тело через люк. Наконец я сижу на бортике, мои ноги все еще свисают с корпуса. Ветер здесь, наверху, сильный и холодный, с неумолимой силой, но благодаря ограждающим перилам у меня нет ни малейшего шанса упасть. Тем не менее, мне требуются последние остатки решимости, чтобы выбраться из люка, и я подтягиваюсь, пока не оказываюсь на прорезиненном настиле. Поручни теперь кажутся слишком низкими, а промежутки между стойками - слишком широкими. С каждым взмахом лопастей корпус движется подо мной. У меня подкашиваются колени. В животе все трепещет, а ладони в перчатках покрываются потом.
   Но я не упаду. Я забрался на турбину не для этого.
   Еще раз оглядываю свой маленький мир с этой возвышенной точки зрения. Хижина, инструменты, припаркованный внедорожник. Низкое небо. Заболоченные тропинки моей повседневной жизни.
   Более яркий блеск дамбы, уходящей вдаль.
   Но это ни к чему не приводит. Дамба исчезает в болоте, а затем болото превращается в серебряное зеркало более широкой открытой воды. Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть продолжение дамбы за пределами затопленного участка. Может быть, там. Царапина серо-стального цвета, тянущаяся к горизонту. Но по краям этой царапины виднелись темные силуэты. Машины, фургоны - все остановилось. Некоторые из них опрокинулись или были опустошены, как черепа. Сгорели.
   Возможно, мне это показалось.
   За болотом, за окружающей водой - ничего, что указывало бы на цивилизацию.
   Теперь я понимаю, что пробыл здесь гораздо дольше, чем несколько недель. Я также знаю, что мне больше не нужно беспокоиться о том, чтобы стать ученым. Это меньше всего кого-либо волнует. Быть ученым - это то, к чему я привык давным-давно.
   Хотел бы я сохранить это. Хотел бы помнить, что статья не имеет значения, что журнал не имеет значения, что ничто не имеет значения. Что единственное, о чем нужно беспокоиться, - это держаться, не допускать ничего лишнего. Но, если я не ошибаюсь, это была последняя моя таблетка.
   Наконец ветер и качка преодолевают мою волю. Я начинаю спускаться с башни обратно на землю.
   Останавливаю внедорожник и наблюдаю за птицами. Эта ясность еще не полностью покинула меня, это знание о том, кто я такой и что со мной стало. Чувствую, как оно ускользает, утекает из моей головы, как будто в основании моего черепа образовались дыры. На данный момент, однако, этого все еще достаточно. Я знаю, что произошло.
   Но отклик по-прежнему содержит тревожащую структуру - острые углы, плотные узлы блоков, изменяющиеся области и беспокойные связи. Я ли был причиной возникновения всего этого, или теперь так принято? Является ли это своего рода равнозначностью, появлением порядка в мире природы, в то время как в нашем мире порядок исчезает? Пытался ли я общаться с помощью отклика, или все наоборот? Кто из нас наблюдатель, а кто - явление?
   Если я попытаюсь убить его, найдет ли он в себе силы простить меня?
   Я стараюсь не забывать об этих вопросах. Сейчас они кажутся мне чрезвычайно важными. Но одной таблеткой никогда не справиться с наступлением сумерек.
    
   По утрам я чувствую себя намного лучше. Наконец, я думаю, что вижу выход - новый подход, новые возможности для публикации. Это будет означать возвращение к началу процесса, но иногда у вас нет выбора - вы просто должны закончить все, пока не стало еще хуже.
   Я набрасываю письмо в редакцию. Хотя мне и больно это делать, чувствую, что у нас нет другого выбора, кроме как обратиться к новому рецензенту. Со старым рецензентом дела шли уже достаточно долго. Честно говоря, вся перепалка рисковала стать слишком личной. Мы все знаем, что анонимность в наши дни имеет очень малое значение, и, честно говоря, профессиональные чувства начали мешать. У меня были подозрения относительно его личности, и, конечно, моя личность была у них на виду. У нас была история. Слишком много вражды, слишком много накопившихся взаимных обвинений и недоверия. По крайней мере, так мы снова начнем с чистого листа.
   Я перечитал статью, внес несколько изменений, а затем отправил письмо. Возможно, это неуместный оптимизм, но на этот раз я уверен в успехе. С нетерпением жду ответа от редактора.
  

СЖАТЬ И РАЗЖАТЬ

    
   Спустя несколько месяцев после катастрофы с Авророй Джейн Омонье вызвала Дрейфуса к себе. Она находилась в отдельной палате медицинского отделения, лежала на наклонной платформе, а ее голова и верхняя часть туловища были закреплены на металлическом каркасе. Стены вокруг нее пестрели изображениями и сводками о состоянии дел, грани дисплеев увеличивались и уменьшались в беспокойной последовательности.
   Дрейфус подошел к ней.
   - Вы спрашивали обо мне, верховный префект.
   Над лицом Омонье парило множество зеркал, образуя адаптивную сеть, обученную реагировать на преднамеренные сигналы. Плавным движением зеркала повернулись под таким углом, что ее глаза оказались на одной линии с его собственными.
   - Я прочла твой отчет по делу Чертоффа, - сказала Омонье, шевеля губами, в то время как все остальное тело ее оставалось неподвижным. - Кратко и по существу, Том, как я и ожидала от тебя.
   - Я подал этот отчет несколько недель назад, - сказал Дрейфус, вгрызаясь в яблоко, которое он взял по дороге в медицинский отдел. - Были ли какие-то проблемы с ним?
   - Как думаешь, они могли быть?
   Дрейфус вернулся в Броню после плановой инспекции ядра опроса в одном из обитаемых комплексов, вращающихся на орбите у края Сверкающего пояса. Уставший, он расстегнул ремень и снял свою ищейку-хлыст и кобуру. Он положил их на ближайший медицинский шкафчик, радуясь, что избавился от тяжести на животе.
   Он откусил еще кусочек.
   - Я думал, что это простой случай "открыть и закрыть". Именно так описал его в своем отчете. Если вам нужны пустые слова и запутывание, есть другие префекты.
   - Ты был активен после Чертоффа. Двадцать три дня непрерывного дежурства, с перерывом не более чем на тринадцать часов между любыми двумя заданиями, причем несколько заданий выполнялись подряд. - Зеркала снова затрепетали, перенаправляя взгляд Омонье в раздел с расписаниями и списками участников, который располагался на стене. - Ты не соблюдал свои обычные перерывы на отдых и спешил подменить других префектов, когда возникал риск, что у тебя будет свободное время.
   - Мне нравится моя работа.
   - Спарвер говорит, что после случая Чертоффа у тебя появились признаки стресса и раздражительности. Талия сказала то же самое, хотя добиться этого от нее было сложнее.
   - Вы хотели бы еще о чем-нибудь спросить мою команду, пока меня нет рядом?
   - Я задала им обоим прямые вопросы и не оставила им иного выбора, кроме как ответить мне. Это понятно?
   Он снова откусил от яблока.
   - Совершенно понятно.
   - Тогда перейдем к сути дела. Что-то встревожило тебя во время дела Чертоффа. Не сомневаюсь, что твой отчет полностью основан на фактах. Но я неизбежно прихожу к выводу, что с тех пор ты с головой ушел в свои обязанности, потому что что-то прорвалось сквозь этот обычно непроницаемый фасад. - Зеркала снова затрепетали, и их взгляды снова встретились. - Я просмотрела твой послужной список. Не потому, что у меня есть хоть малейшие сомнения в твоей компетентности, а потому, что хотела бы знать, не было ли это твоим первым делом "открыть и закрыть".
   - Я отбыл свою долю карантинов.
   - Но до сих пор никогда не сталкивался с прямыми последствиями этого поступка.
   - Не понимаю, в чем смысл.
   - Тогда нам повезло, что кто-то из нас способен на это. Не мог бы ты, пожалуйста, перестать есть это яблоко? Достаточно плохо уже лежать здесь и слушать свое дыхание, не говоря уже о том, как ты хрустишь.
   Дрейфус уронил недоеденное яблоко на пол рядом со своими ногами, где оно быстро впиталось в субстрат из податливой материи.
   - Вы провели одиннадцать лет взаперти в комнате, где не было возможности общаться с людьми. Я бы подумал, что несколько месяцев здесь пролетели незаметно.
   - Хочешь сказать, чтобы я перестала жаловаться?
   - Выражаетесь прямо.
   На ее губах заиграла слабая улыбка. - А я подумала, что Демихову нужно поработать с врачебной тактикой.
   - Он отличный врач. Но не входит в число ваших старейших коллег и друзей.
   - Принеси мне, пожалуйста, стакан воды? Демихов говорит, что мне можно пить.
   Дрейфус подошел к стене, наколдовал стакан воды и принес его обратно к кровати, когда Омонье одними губами произнесла команду, и платформа под ней начала наклоняться все сильнее, пока она не оказалась под углом около тридцати градусов к горизонтали. Дрейфус поднес стакан к ее губам, позволяя ей отпивать понемногу.
   - Демихов, должно быть, доволен вашими успехами.
   - Он делает мужественное лицо, но считает, что у меня уже должен восстановиться контроль над периферической моторикой - по крайней мере, над движениями рук и пальцев.
   Взгляд Дрейфуса скользнул по бледной линии на ее шее, едва заметному следу операции, которая прикрепила голову Джейн Омонье к ее собственному телу. Операция и сопутствующие ей обстоятельства были совершенно беспрецедентными. Никто, и меньше всего Демихов, не был готов делать конкретные прогнозы о ходе ее выздоровления. И все же теперь неизбежно возникало ощущение, что остается только более пессимистичный прогноз, хотя Дрейфус все еще надеялся на лучшее.
   - Спешить некуда, - сказал он.
   - Это то, что я пытаюсь себе внушить. - Она слизнула с губ последнюю каплю воды. - Спасибо, этого достаточно. Однако, ты еще не сорвался с крючка. Напомни мне обстоятельства первоначального приказа о карантине.
   Дрейфус вздохнул. У него не было желания ворошить старую историю. В равной степени она была права в том, что дело Чертоффа не выходило у него из головы, заставляя его переутомляться, как будто он стремился подтвердить свои профессиональные качества. Не только это, размышлял он, но и всю этическую основу Брони и ее методов. Переутомление, усталость, резкость в общении с коллегами и ровесниками, а затем постепенная потеря эффективности в принятии собственных решений. Это была саморазвивающаяся спираль, которую он слишком хорошо понимал, но, казалось, не мог избежать.
   - Это был сорокалетний карантин, - сказал он, медленно и тщательно выговаривая слова. - Я проработал всего несколько месяцев на втором участке, когда Альберт Дюсолье отправил меня расследовать аномалию с голосованием в Доме Чертоффа. Оглядываясь назад, понимаю, что был таким же неопытным, как и все остальные. Но чувствовал себя уверенно и был готов ко всему.
   - Дюсолье не отправил бы тебя на задание, если бы не был полностью уверен в твоих способностях. У него также была бы ясная догадка, что сбой в опросе может быть основанием для карантина, и что ты был вполне компетентен, чтобы принять это решение на месте. Что было самым важным?
   Дрейфус перевел взгляд на стену, где постоянно мелькали данные. Большинство мест были ему незнакомы. Под надзором Брони находилось десять тысяч орбитальных поселений, и Дрейфус сомневался, что сможет назвать более тысячи из них, даже после тридцати лет службы. Но это было только потому, что большинство поселений никогда не попадали в поле зрения Брони.
   Это не означало, что все граждане в них были святыми, или что серьезные преступления оставались нераскрытыми. Но сфера деятельности Брони была весьма специфичной. Эта организация - с ее небольшим штатом префектов - была нацелена на то, чтобы во всех местах обитания безупречно работал механизм демократического участия. Сто миллионов жителей Сверкающего пояса жили со встроенными нейронными связями, имплантами, которые позволяли массово участвовать в процессе голосования в режиме реального времени, а также теоретически получать доступ ко многим уровням абстракции. Независимо от того, жили ли они в утопии изобилия, в деревенской доиндустриальной отсталости или в условиях добровольной тирании, каждому гражданину было гарантировано право голоса.
   Броня защищала это право с помощью хирургической силы и наказывала за нарушения с беспощадной беспристрастностью. Иногда эти наказания применялись к отдельным лицам, но очень редко к подтасовке результатов голосования было причастно целое орбиталище.
   В таких случаях последствия были особенно суровыми.
   - Чертофф - это - был - небольшой населенный комплекс, в котором на момент моего визита проживало менее пяти тысяч постоянных жителей. Мне не пришлось копать слишком глубоко, чтобы найти доказательства сговора на высоком уровне с целью фальсификации результатов голосования.
   - В чем заключалась лазейка?
   - Петр Чертофф обнаружил небольшой изъян в наших процедурах обработки ошибок. Время от времени законное голосование приводило к повреждению пакета и отменялось. Система запрашивала повторную отправку результатов голосования. Чертофф нашел способ обмануть ядро, заставив его принять как дефектный, так и дублированный пакет, что эффективно усилило его влияние на голосование.
   - Основания для возбуждения дела против Чертоффа, безусловно, есть, но есть предел ущербу, который он мог бы нанести, или личной выгоде, которую он мог бы получить.
   - У Чертоффа были союзники. Он напичкал орбиталище друзьями, и они участвовали в схеме подмены голосов. В ней было замешано не менее двухсот человек, и когда они согласованно голосовали в малозначительных опросах, их совокупного влияния было достаточно, чтобы изменить результаты. Им нужно было быть очень осторожными, чтобы не вызвать подозрений, и в течение нескольких лет так оно и было. Но в конце концов наши фильтры выявили аномалию, и Дюсолье инициировал полное расследование, которое выявило Чертоффа и его сообщников.
   - А что они получали за это?
   - Деньги за голоса избирателей, как бы банально это ни звучало. Чертофф свил свое гнездышко с богатыми клиентами, которым нужны были эти маргиналы, чтобы так или иначе повлиять на ситуацию. В конце концов, мы заполучили их всех - по большей части одиночек. Но Чертофф и его друзья создали организованный синдикат, действующий на самых высоких уровнях местной администрации Дома Чертофф. Это послужило основанием для немедленного карантина.
   - Как они это восприняли?
   - Настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Возмущение, негодование, страх и паника. - Дрейфус переплел пальцы, чувствуя, что его ладони вспотели, и чувствуя себя так, словно его попросили отчитаться за себя. - У них был обычный запас в шестьсот секунд, прежде чем карантин стал обязательным. Было время отправить сообщения близким, прежде чем мы полностью отключили связь. У немногих счастливчиков была возможность добраться до пристыкованного космического корабля и покинуть орбиталище, прежде чем мы запечатали шлюзы и ввели режим изоляции. Думаю, что около сотни смогли выбраться, а может, и меньше. Возле причала шаттлов произошли беспорядки, когда они попытались протиснуться на борт.
   - Тебе не приходило в голову, что некоторые из тех граждан, которым предстояло провести взаперти в Доме Чертофф сорок лет, были невиновны в каких-либо правонарушениях?
   Он пожал плечами.
   - Конечно.
   - И ты все равно наложил карантин, даже зная об этом?
   - Существует такая вещь, как должная осмотрительность, - сказал Дрейфус после минутного раздумья. - Многие из этих граждан не имели прямого отношения к преступлению Петра Чертоффа. Но они должны были отнестись к нему с подозрением. Я видел, на что было похоже это место. Все это было похоже на дворец, где Чертофф восседал на троне, его друзья занимали высокие посты, а все остальные жили жизнью избалованных придворных. Повсюду было золото. Расплавленные реки золота текли по каналам на территории дворца. Там даже были фонтаны, разбрызгивающие жидкое золото в воздух. Все, что не было золотым, украшалось драгоценными камнями. Там не было ни одного квадратного сантиметра, который не вопил бы о непристойной концентрации денег и власти. И все это было настоящим. Ничего голографического или виртуального. Никаких виртуальных или абстрактных слоев, потому что Чертофф хотел, чтобы все знали, что это настоящее богатство, к которому можно протянуть руку и прикоснуться. Каждый, кто жил там, не мог не задаться вопросом, откуда взялось все это богатство. И все же они подавили свои сомнения, закрыли на это глаза и наслаждались плодами подтасовки результатов голосования Чертоффом. Они рискнули и проиграли.
   - Некоторые из них, - сказала Омонье. - Те, у кого, по крайней мере, хватило прозорливости предположить, что в основе Дома Чертофф может быть что-то гнилое. Но как быть с теми гражданами, которые были просто наивны или чрезмерно доверчивы?
   - Сожалею, что их задержали в карантине. Но здесь не может быть никаких полумер. Кроме того, сорок лет - это не самый длительный срок, который мы когда-либо назначали.
   - Был ли ты уверен, что у Дома Чертофф достаточно внутренних ресурсов, чтобы поддерживать жизнь своих граждан в течение такого периода времени без посторонней помощи?
   - Нет, - сказал Дрейфус. - Но, опять же, граждане знали о риске, и у них было достаточно времени, чтобы убедиться в том, что принятые меры были достаточными. Если они сомневались в способности Дома Чертофф выдержать карантин, им следовало переехать.
   - Ты ведешь себя очень неумолимо.
   - Меня наняли для этого. - Дрейфус расплел руки и вытер ладони о брюки, которые немедленно впитали и переработали пот. - У нас есть совесть. Вот почему мы закрываем и открываем. Дюсолье назначил промежуточную проверку после двадцати лет изоляции. Если бы я обнаружил что-то предосудительное... что-нибудь, что требовало бы приостановления наказания...
   - И как?
   - Вы читали отчет.
   - Как я уже сказала, краткий. Только сухие факты и рекомендация о том, чтобы карантин продолжался до истечения запланированного срока. Никаких красок, никакого эмоционального контекста. Несмотря на то, что ты думаешь об этом три недели спустя. Что ты там увидел, Том?
   Дрейфус заложил руки за спину и глубоко вдохнул через нос. В отражении зеркал ее глаза встретились с его собственными, на этот раз чуть более пристально. Он отвел взгляд, а затем презрел себя за эту минутную слабость.
   - Это не должно было быть легким делом.
   - Тебя видели?
   - Начнем с того, что нет. Я проник внутрь скрытно, как мы всегда стремимся делать. Тихо причалил и открыл шлюз, не будучи обнаруженным. Отправил пару ищеек в качестве передовой разведки, а затем провел полевое обследование. Это не обязательно должно быть исчерпывающим - достаточно, чтобы удовлетворять основным критериям. Если бы мы обнаружили, что их качество превысило какой-то порог,... если бы дела пошли совсем плохо...
   - Так ли это было?
   - Не совсем. - Дрейфус сглотнул, прочищая застрявший в горле комок. - Не совсем достаточно. Чертофф и большая часть его окружения были мертвы, вероятно, от рук обиженных граждан, которым больше некого было винить, когда началась карантинная изоляция. Внутреннее святилище дворца было захвачено штурмом. Украшения и призы были разграблены и разбиты вдребезги. Очевидно, что это был период жестокой анархии, затем наступила постепенная стабилизация в соответствии с новым общественным порядком. Инфраструктура жизнеобеспечения орбиталища все еще была практически в рабочем состоянии. Там сохранялся пригодный для дыхания воздух, и отходы перерабатывались достаточно эффективно, чтобы обеспечить людей едой и водой, хотя и в значительно меньших количествах. Горожанам приходилось довольствоваться ежедневными пайками, которых едва хватало на пропитание, и медицинским обеспечением на очень низком уровне. Большинству из них нужно было работать, просто чтобы система жизнеобеспечения не вышла из строя. Было очень холодно, а расход электроэнергии допускал только сумеречное освещение. - Он изучал лицо Омонье, размышляя, насколько хорошо его собственные слова рисуют картину. - Представьте себе постоянный, пронизывающий мрак, и ни минуты без голода, жажды и истощения. Представьте себе постоянный страх заболеть или получить травму.
   - Ты только что описал девять десятых истории человечества.
   - Возможно. В виртуальных технологиях я видел и похуже. Но это было навязано гражданам, а не воспринято ими как осознанный образ жизни. Несмотря на все, ситуация не соответствовала нашим требованиям о приостановлении карантина.
   - Если бы мы вмешались и отменили карантин, как только условия стали немного напряженными, - ответила Омонье, - мы могли бы вообще не вводить карантин.
   Дрейфус несколько мгновений обдумывал свой ответ, прежде чем продолжить.
   - Я встретил человека, который ковылял по куче обломков золота. Он потерял ногу ниже колена. Его одежда представляла собой лохмотья. Он опирался на палку, а культя была забинтована. От него очень плохо пахло. Я думаю, он, возможно, искал объедки или что-то, что можно было бы обменять.
   - Что он о тебе подумал?
   - Конечно, он был удивлен, увидев меня, и в то же время полон подозрений и надежды. Если он и узнал меня, то не подал виду. Я объяснил, что нахожусь здесь для того, чтобы проанализировать ситуацию, что был бы признателен ему за сотрудничество и что для нас обоих было бы гораздо лучше, если бы я не привлекал к себе дальнейшего внимания.
   - И был ли он готов?
   - Да. Он повел меня дальше по орбиталищу, выбирая маршрут, который скрывал бы нас от слишком большого количества любопытных глаз. Гражданин начал задавать вопросы, и постепенно до меня дошло, что он понятия не имел, как долго пробыл в орбиталище. Он думал, что я здесь для того, чтобы покончить с карантином.
   - Думал, что прошло сорок лет, а не двадцать?
   - Это кажется невероятным, но как только я увидел, в каком состоянии находится это место, мне стало гораздо легче смириться с этим. В этих бесконечных сумерках нет четкой границы между одним днем и следующим, и нет возможности проверить. Дни и месяцы, должно быть, слились в одну бесконечную череду страданий и убожества. Но во мне он увидел надежду. Он думал, что время наказания подходит к концу, и чем больше помощи мне окажет, тем быстрее наступит этот конец.
   - Ты... поправил его?
   - Я никогда не лгал, - ответил Дрейфус. - В то же время подумал, что он был бы более полезен для меня, если бы я заручился его сотрудничеством, поэтому уклонился от его вопросов. Когда я был готов уйти, в его глазах все еще теплилась надежда. В то время я думал, что сказать правду было бы гораздо жестче, чем дать ему эту надежду, хотя бы на несколько часов, которые потребовались, чтобы понять, что мы не вернемся. Но я ошибался.
   - Понимаю, почему ты мог так думать, - сказала Омонье. - И почему это могло мучить тебя с тех пор. Но тебе не нужно быть слишком суровым, анализируя то, что ты сделал или не сказал ему. Насколько тебе известно, он мог быть одним из ближайших союзников Чертоффа.
   - Возможно. Я почти уверен, что это был не сам Чертофф.
   - Твоя ищейка провела идентификацию?
   - В этом не было необходимости, - ответил Дрейфус. - Он отвел меня к Чертоффу.
   - Ты сказал, что он был убит.
   - Наверняка так оно и было, и это произошло сразу после карантина. Это было в одном из дворцовых садов, который можно было легко узнать даже спустя двадцать лет. Там было бы оживленнее, но это было примерно в то время, когда в орбиталище как раз распределяли порции еды и воды, и большинство выживших собрались в районе раздачи. Мужчина подвел меня к трупу Чертоффа.
   - От него не избавились?
   - В этом не было необходимости. Он не представлял опасности для жизни. Его бросили в одну из золотых рек. Судя по позе, в которой я его видел, и выражению его лица, он был еще жив, когда это сделали. Золото находилось в процессе остывания, превращаясь в твердый металл - какая бы машина ни поддерживала плавление золота, она, должно быть, была сломана - и обволокла его, как расплавленная отливка. Он был пойман в этой твердеющей реке, как утопающий, бьющийся на последнем издыхании. Его оставили в таком состоянии. Не думаю, что он бы долго продержался, если бы кому-то из выживших понадобилось золото.
   - Да, сомневаюсь, что они бы им воспользовались. И через двадцать лет мы будем иметь огромное удовольствие решить, что делать с этим трупом. - Выражение лица Омонье стало печальным. - Хотя подозреваю, что это будет проблемой моего преемника, а не моей.
   - Надеюсь, что мы сможем рассчитывать на ваше лидерство еще некоторое время.
   - Это будет зависеть от... многих факторов. - Занавес из зеркал затрепетал, как будто Омонье пыталась рассмотреть собственное тело вдоль и поперек. - Посмотрим. Кто знает, может быть, через двадцать лет это станет твоей маленькой головной болью. Я так понимаю, теперь ты готов оставить все это позади? - Она не стала дожидаться его ответа. - Ты не перестанешь вспоминать того оборванца и надежду в его глазах. И, будучи собой, не перестанешь сомневаться в своих собственных суждениях на этот счет. Меньшего я и не ожидала. Но сейчас ты подведешь черту, отдохнешь как минимум два дня и будешь считать, что твое поведение было признано полностью удовлетворительным.
   Дрейфус вздохнул, некоторая часть напряжения последних дней, наконец, покинула его. Он все еще нес свою долю напряжения, и оно покидало его медленно, если вообще покидало, но он понял, что было ошибкой не поделиться этим переживанием раньше. Он был уязвим, его работа была нарушена, и, как следствие, это повлияло на работу его ближайших коллег, Талии и Спарвера. Броня была небольшим, но очень слаженным механизмом, и он функционировал должным образом только тогда, когда все его компоненты работали без сбоев.
   Ему следовало бы понять это раньше, вместо того чтобы ждать этого напутствия...
   - Спасибо, - сказал он, начиная тянуться за своим хлыстом-ищейкой.
   - И еще два момента. Во-первых, ты не единственный, кто отбыл карантин, а затем прошел процедуру "от и до". Я тоже прошла, и у меня было не меньше проблем с последствиями.
   Дрейфус склонил голову набок, удивленный тем, что его старая подруга все еще способна удивлять его. - Вы никогда не упоминали об этом, а я думал, что имею достаточно хорошее представление о вашем послужном списке.
   - Раньше мои отчеты были такими же краткими и по существу, как и твои. Если не больше. Обстановка была похожей. Я была зеленой, когда назначила карантин, и примерно на двадцать лет менее зеленой, когда вернулась. То, что я обнаружила, было... таким же сложным. - На ее лице появилось напряжение. - Это было веретено Картера-Саффа. Три тысячи граждан на момент карантина, и я надеялась, что большинство из них все еще будут живы, когда я вернусь.
   - И что? - спросил Дрейфус.
   - Они были категорически против моего решения. К тому же все оказалось немного сложнее, чем ожидалось. Все стало очень плохо, и очень быстро. Начался голод, затем каннибализм, и они пожирали друг друга до самозабвения - сначала только что умерших, затем старых и слабых, затем не таких старых и не таких слабых. К тому времени, когда я добралась туда, от них осталось всего несколько банд одичавших детей.
   Дрейфус покачал головой в изумлении и ужасе. - Должно быть, это перешагнуло наш порог.
   - Конечно. Немедленная отмена карантина, за которой последовала быстрая гуманитарная интервенция. Но к тому времени было уже слишком поздно. Несколько оставшихся в живых детей не подлежали обычной реабилитации. Самых здоровых и то пришлось отправить к нищенствующим. Для остальных мало что можно было сделать, разве что уберечь их от острых предметов и других людей. Могу я рассказать тебе о самом худшем?
   - Можете.
   - Они сложили для меня груду костей. Что-то вроде статуи в мою честь. Мою фигуру, сделанную из трупов или из того, что от них осталось. Должно быть, это было одно из их последних действий перед уходом последнего поколения, перед тем, как они забыли язык, письменность или какое-либо представление о том, зачем они здесь были. И я все еще помню это. Не проходит и дня, чтобы это не занимало мои мысли. Даже те одиннадцать лет, когда я не могла... спать... это всегда было рядом. И это было в некотором смысле благословением, потому что это была часть меня, к которой Часовщик не мог прикоснуться. Кое-что похуже.
   После некоторого молчания Дрейфус сказал: - Если я чему-то и научился, так это тому, что всегда есть что-то похуже.
   - Да. Странно, что именно это заставляет нас двигаться вперед, но это так. Мы пользуемся удобствами везде, где можем.
   - Есть две вещи. Демихов скоро вернется, но я бы предпочла, чтобы ты узнал об этом первым.
   Дрейфус улыбнулся, несмотря на свои опасения. - Что это?
   - Прикоснись к моим пальцам.
   Он наклонился и накрыл ее руку своей. - Вы что-нибудь чувствуете?
   - Да, слабую боль, но не такую сильную, как неделю назад. Мне кажется, с каждым разом становится все лучше. Этот жгут ниже шеи тоже начинает беспокоить меня, и это, должно быть, хорошо, потому что, по крайней мере, я его чувствую. Однако есть кое-что еще. Я впервые проделала это сегодня утром, но хочу быть уверенным, что это не игра моего разума. Зеркала не дают мне достаточно хорошего обзора, чтобы быть уверенной.
   - Уверенной в чем?
   - Вот в этом, Том. - Она перевела дыхание, расслабила пальцы, затем медленно сомкнула их вокруг его пальцев. - Разжать и сжать.
  

МУЗЫКА ЧУМЫ

    
   В воздушном пространстве Города Бездны опускался летательный аппарат.
   Он прокладывал сложный, извилистый путь через густеющий клубок пораженных болезнью зданий. Из его чрева вырывались лучи прожекторов, прорезая дождь, туман и дым, отражаясь от приближающихся препятствий. Казалось, нет конца нисходящим уровням города, нет конца множеству запутанных ситуаций и видоизмененной архитектуре.
   Внезапное головокружение охватило нервного молодого человека, который прижался лицом к боковому стеклу летящего "волантора". Мериньяк никогда не любил высоту. Именно поэтому он выбрал это место работы, а не другие возможности, которые ему предлагались. Его заверили, что бригады по стерилизации в основном работают на самых низких уровнях.
   Неужели ему солгали?
   Наконец, в направленном вниз свете прожекторов появилось что-то вроде пола. Это был скорее выступ, примыкающий к одному из зданий, чем истинное основание города. Пандусы и мостики вели к другим уступам и площадям, расположенным примерно на той же высоте. Ниже были еще уровни, темные и окутанные туманом. Всего в нескольких кварталах отсюда находился ближайший край поглощающей пустоты самой Бездны, естественной пропасти, вокруг которой вырос город. У Мериньяка скрутило живот при мысли о глубинах, которые все еще были под ним. Но если они будут держаться на площадях, подальше от краев, то, по его мнению, будет не так уж трудно забыть о пустых пространствах под ними.
   - Черт, - сказала Моллой, нетерпеливо щелкнув пальцами. - Твои документы. Чуть не забыла.
   Грир оторвал взгляд от дыхательной маски, которую он поправлял. - Ты дотянула с проверкой его документов до этого момента?
   - На кону моя шея, не твоя, - пробормотала Моллой.
   Мериньяк достал свои документы, которые он привез с орбиты после прибытия. Моллой развернула их. Ее пальцы были обнажены, а тяжелые огнеупорные перчатки все еще лежали у нее на коленях. Она была руководителем группы, Грир - вторым по опыту.
   Ему не сказали, что случилось с тем, которого он заменил.
   - С Окраины Неба, - сказала Моллой.
   - Да, - сдержанно ответил он.
   Ногти у нее были обгрызены до мяса. Она постучала одним из них по бумаге. - Здесь написано, что ты был солдатом.
   Он непринужденно пожал плечами. - Других занятий было не так уж много.
   - Почему ты ушел?
   Он изучал голову Моллой, ее гладко выбритый череп без единого шрама. - Представилась возможность, и я ею воспользовался.
   - Ты сменил зону боевых действий на зараженную чумой дыру. Хороший ход?
   - По крайней мере, чума не пытается убить кого-то из-за того, что он родился не на том конце полуострова.
   Моллой медленно кивнула, по-видимому, соглашаясь с логикой его ответа. На самом деле, все, что угодно, должно быть лучше, чем жизнь солдата. - Ну, он чист. Добро пожаловать в команду, парень с неба. Не облажайся, и, возможно, ты нам подойдешь. - Она начала натягивать перчатки. - Грир, у тебя есть расписание?
   - Мм-мм. Судя по всему, довольно легкое. Осталось три места, все в одном секторе.
   На ней была дыхательная маска, она плотно прилегала к голове. Ее голос звучал приглушенно, и она произнесла слово, которое было незнакомо Мериньяку.
   - Спрокеры?
   - Может быть, один или два. На самом деле, почти наверняка два.
   - Я думала, ты сказал, что все довольно легко.
   - Ни тот, ни другой не должны стать проблемой. - Грир похлопал по огнеупорному мешочку на своем комбинезоне. - У меня есть ассоциативный тест для того, которого мы найдем во втором месте. Это здорово облегчит задачу парню с неба.
   - А следующий?
   - Здание номер три. Неактивно, если верить последнему отряду. Должно быть, несложно выжечь.
   - Все еще ненавижу спрокеров. Черт, они дают нам двоих в одну смену, да еще с новичком? Мой день становится только лучше. - Она указала на свое плечо. - Проверь, пожалуйста, мои клапаны подачи кислорода. Правый немного слабоват.
   Грир начал возиться с бронированными кислородными шлангами, идущими от рюкзака Моллой к ее дыхательной маске.
   Мериньяк спросил: - Что такое спрокер?
   Двое других рассмеялись: Грир с добродушным сочувствием, Моллой с презрением.
    
   Они помогли ему надеть защитное снаряжение, после чего все трое спустились по трапу "волантора". Каждый тащил за собой снаряжение, которое заполнило сани. Когда они оказались на поверхности, Моллой подала сигнал "волантору" подняться в воздух. Тот быстро затерялся на более высоких уровнях.
   Минуту или две они возились с санями, проверяя, закреплено ли снаряжение и правильно ли оно сбалансировано. Мериньяку ничего не объясняли. Впрочем, это не имело значения: ребенок и тот разобрался бы во многом. Там было режущее и подрывное оборудование, начиная от молотков и топоров и заканчивая мощными дрелями и пластиковой взрывчаткой. Там были емкости с горючим для дожигателей и сами дожигатели - длинные, прочные, похожие на винтовки приспособления, которые можно было носить на плече, но которые теперь укладывали на сани, пока они не понадобятся. С виду ими было легко пользоваться: всего лишь простой спусковой механизм и регулятор. В санях Мериньяка были инструменты, емкости и дожигатели, а также громоздкий штабель электрических приборов и кабелей, защищенных от дождя самодельным навесом.
   Мериньяк осознал, что еще не успел подышать свежим воздухом Города Бездны. Пока Грир и Моллой изучали непромокаемую карту, прокладывая маршрут к первому зданию, он откинул капюшон и снял дыхательную маску.
   Он осторожно вдохнул, но, как только воздух оказался в легких, ему захотелось его выплюнуть. Город был заражен, атмосфера в нем была зловонной. Дождь не приносил облегчения. Он щипал глаза и оставлял на перчатках шероховатый налет ржавого цвета.
   Он подышал на защитные очки и снова надел дыхательную маску, позаботившись о том, чтобы она плотно прилегала к лицу.
   - Следуй за мной, - сказала Моллой, уже наклоняясь к своим саням.
    
   Первая остановка в их расписании была почти обычной.
   Они добрались до нее примерно через сорок минут напряженной работы, поднимаясь и спускаясь по пандусам и мостам, приближаясь к осыпающимся краям зданий, но никогда не доходя до такой степени, чтобы Мериньяк почувствовал настоящее головокружение. Вокруг защитных очков выступил пот, мышцы и кости были напряжены до предела. Неудобно нагруженные сани оказались тяжелым грузом на неровной, размокшей поверхности. Его защитная одежда, пропитанная огнеупорными составами, казалось, упорно сопротивлялась его усилиям.
   У основания здания Моллой и Грир остановили свои сани и оглянулись на него, когда он догнал их. Глаза Моллой затуманились за защитными очками. Это была единственная часть ее лица, которую мог видеть Мериньяк.
   - Тебе уже тяжело, парень с неба?
   Он поднял перчатку. - Я в порядке. Просто становлюсь на ноги.
   - Я думала, что солдат будет в лучшей форме.
   - Я всего несколько дней как перестал спать на травке. - Он постарался придать своему голосу твердости. - Справлюсь.
   - Лучше бы тебе это сделать. Здесь нельзя допускать промахов. Скоро начнем разводить огонь.
   Он оглянулся, оценивая расстояние, которое они преодолели.
   - Почему они не посадили нас поближе?
   - Единственным устойчивым местом был этот выступ, - ответил Грир. - Так близко к Пропасти все становится немного запутанным. Когда очистим эту зону, туда приедут геодезисты и посмотрят, что можно укрепить, что нужно снести и переделать. Единственное, что можно сказать наверняка, - это то, что кто-то заработает на этом деньги, что бы ни случилось.
   Он посмотрел вверх, на фасад здания, насколько мог разглядеть, пока верхние этажи не скрылись в тумане. Оно было похоже на дерево, с отросшими, похожими на корни основаниями. В коре были темные окна, разбросанные вдоль причудливых линий. Мериньяк предположил, что когда-то они были аккуратно расставлены, но из-за мутации здания были искажены так же, как симметрия человеческого лица может быть нарушена болезнью.
   Грир посветил фонариком в расщелину между двумя крупными корнями. В темноте виднелась широкая застекленная дверь, закрытая ставнями. Рядом с дверью были какие-то каракули светоотражающего цвета, нанесенные прямо на стену здания.
   - Видишь это? - спросила Моллой.
   - Да.
   - Метка команды, парень с неба. Тебе нужно будет прочитать это, чтобы быть нам полезным.
   Глаза Мериньяка не могли разобрать стремительных, запутанных каракулей. Они были похожи на надпись, но каким-то незнакомым ему алфавитом.
   - Что здесь написано?
   - Версия для идиотов?
   - Пожалуйста.
   Моллой вздохнула, как будто для ответа на его вопрос требовались титанические запасы силы и стойкости.
   - Команда Бизли прочесала здание. Они сертифицировали его для стерилизации. В нем также говорится, что единственной причиной, по которой они не довели дело до конца, было то, что у них закончились средства для сжигания. Так что мы, следующая команда, получим удовольствие от этого.
   Мериньяк поднял глаза на здание. - Мы должны сжечь все это дотла?
   Моллой повернула свою маску к Гриру и хихикнула. - Он действительно пришел к нам зеленым.
   Грир тихо усмехнулся, но с некоторым проблеском терпимости к новичку. - Мы не собираемся дотла сжигать все здание, нет. Для этого потребовалось бы гораздо больше, чем все эти дожигатели и резервуары с горючей смесью. Все, что мы делаем, - это делаем его безопасным для геодезистов и бригад с тяжелым оборудованием по сносу, просто уничтожая все последние следы чумы. На метке Бизли написано, что они закончили внутреннюю очистку, и требуется доступ специалиста более высокого уровня. Все, что от нас требуется, - это простерилизовать нижнюю часть снаружи.
   - Тогда... полезно знать это, - отважился сказать Мериньяк.
   - Когда научишься читать надписи, - сказала Моллой и тут же поправилась. - Если научишься... то поймешь, что за этим кроется гораздо больше. Важно не только то, что написано, но и как это написано. В том, как Бизли это преподнес... есть нечто особенное. Дерзость. Это не просто "это то, что вам нужно сделать". Это выглядит как "посмотрите, что мы оставили для вас, киски, чтобы вы могли закончить". Надеюсь, для тебя это не слишком тяжело. Ублюдки.
   - Между бандами существует здоровое соперничество, - сказал Грир. - Это повышает производительность. И надо сказать, что мы отдаем столько же, сколько получаем. Не так ли, Молл?
   - Мы это заслужили, - хрипло сказала Моллой. - Заслужили несколько раз. Банда Бизли - нет.
   Она подошла к своим саням и отцепила дожигатель, Грир последовал ее примеру. Мериньяк наблюдал и копировал их действия с невероятным вниманием. Проверял бронированные топливопроводы, открывал предохранительные клапаны, приводил в действие подпружиненный спусковой крючок и регуляторы состава горючей смеси, чтобы убедиться, что в них ничего не заклинит, особенно когда топливо течет полным ходом и воспламеняется. Что-то в методичных действиях Моллой и Грира подсказало ему, что недавно произошла какая-то оплошность, которая дорого им обошлась.
   - Зажги горелку вот так, - сказал Грир, показывая Мериньяку, как включить постоянное маленькое пламя на конце горелки. - Затем медленно открывай ее и следи за отклонением ветра. Не стоит, чтобы пламя перекатилось на тебя.
   Они направили дожигатели к небу. Основное пламя было голубым, очень необычным голубым, переходящим вблизи сердцевины в темно-фиолетовый цвет, который, в свою очередь, переходил в причудливо пляшущий черный. Грир показал оптимальную настройку регулятора, а затем показал, как нажать на спусковой крючок, чтобы увеличить поток. Пламя разгоралось метр за метром, пока не превратилось в жгучее голубое знамя длиной в десять или двенадцать метров.
   Дождь искрился сквозь него, а легкий ветерок заставлял самый дальний угол пламени непредсказуемо изгибаться и трепетать, как будто это была змея, которую он держал только за хвост.
   Пламя немного рассеяло туман вокруг и над ними, обнажив большую часть стен здания.
   - Видишь эти серебряные нити? - сказала Моллой, направляя пламя в сторону стены здания. - Это поднявшиеся на поверхность прожилки чумного вещества. Сосредоточь огонь на самых плотно распложенных узлах. Как только пламя разгорится, оно само будет распространяться вдоль волокон. Не туши его там. Я не хочу, чтобы у нас закончилась смесь, как у Бизли.
   Они позволили Мериньяку попробовать первым, что стало своего рода испытанием. Он опустил горелку, пока пламя не стало почти горизонтальным, а затем отпустил спусковой крючок, чтобы уменьшить пламя до контролируемых восьми-девяти метров. Продвигаясь шаг за шагом, приблизил голубое пламя к одному из нервных узлов, где переплетались серебряные нити. Оставался на месте, ожидая, пока пламя не доведет чумное вещество до температуры горения. Это произошло внезапно, серебро превратилось в голубую реку, и голубизна начала распространяться по волокнам, продвигаясь медленно, но неуклонно.
   Мериньяк отступил назад, выбрал другой клубок и продолжил выжигать. Моллой и Грир молча наблюдали за ним. Через минуту они опустили свои горелки и включились в работу, взявшись за узлы, разбросанные на некотором расстоянии от тех, которые он уже поджег.
   По их молчаливости он заключил, что прошел испытание или, по крайней мере, не провалил его.
   Когда они закончили выжигать, Моллой взяла несколько цветных аэрозолей и нанесла свое собственное послание на метку, оставленную предыдущей группой. Ее метка отличалась от первой, но была образована из тех же элементов закодированной грамматики. От надписи под ней почти ничего не осталось.
   - Пошел ты, Бизли, - услышал он ее голос. - Опять помочился на наш участок и...
   Грир сверился с картой, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону, пока не нашел нужную ориентацию. Они взялись за сани и направились к следующему зданию.
   - Итак, - сказал Грир, как будто они уже были старыми друзьями. - Чем ты занимался во время войны, Мериньяк?
   - Расскажи мне немного о спрокерах, - попросил он. - И я расскажу немного об Окраине Неба.
    
   История, которую он им рассказал, была скудной в деталях, но достаточной. Он был рад, что они ограничились общими вопросами (большинство из которых исходило от Грира).
   По его словам, он был солдатом Северной коалиции. Последний оставшийся в живых сын семьи, уничтоженной вторжениями сил ополчения Южных земель.
   - Я некоторое время служил в бригаде Кесслера. Но вскоре вышел из нее. Горжусь тем, что был патриотом, но даже я понимал, что методы Кесслера были слишком экстремальными.
   - Полагаю, тебя призвали на военную службу, - сказала Моллой, и это прозвучало как осуждение.
   - Нет, я пошел добровольцем. Южане убили моих братьев, а затем забрали моего отца. Я был слишком молод, чтобы идти в армию, когда моя мать овдовела, но с этого момента стал считать дни до того, как меня возьмут.
   - Твоя мать была с этим согласна? - спросил Грир.
   - Нет, как ты можешь себе представить. - Мериньяк, кряхтя, тянул сани, переводя дыхание между усилиями. - Но она уважала мое решение почтить семью. Это было еще более важно, потому что к тому времени, когда умер мой отец, я был автоматически освобожден от воинской повинности. Я не должен был делать то, что сделал. - Он снова хмыкнул, борясь с тем, чтобы сани не начали опрокидываться, когда их полозья заскрежетали по неровной поверхности. - Я пошел посмотреть на его тело. Они пытались вылечить его в одной из частных больниц, но его травмы были слишком серьезными. Они поддерживали в нем жизнь в медицинском смысле, чтобы можно было извлечь некоторые из его органов и отправить обратно в полевые клиники. На Окраине Неба сначала нужно получить довольно тяжелое ранение, прежде чем заработать билет домой или просто подальше от линии фронта.
   - Понимаю, почему переезд в Город Бездны, в конце концов, не был таким уж потрясением, - сказал Грир.
   - Как я уже сказал, мне повезло, что у меня был шанс уехать. Там проводилась лотерея для солдат-срочников и добровольцев, на которую мы возлагали большие надежды. Время от времени кому-нибудь из нас предлагали место на корабле, отправляющемся в какой-нибудь лучший мир.
   - Думаю, сейчас ты предпочел бы вернуться домой, - сказала Моллой.
   - Нет, - сказал он. - Ни в малейшей степени. В конце концов, мне там нечего было делать. Мать умерла, а могилы моих братьев превратились в руины. Я внес свой вклад в дело Севера. Когда увидел свое имя в списке приглашенных на "замороженный сон", то согласился.
   - Сочувствую твоей матери, - предложил Грир.
   Моллой усмехнулась, но ничего не сказала.
   - В конце концов, ее доконала не война, - сказал Мериньяк. - Просто болезнь. Но наверное, болезнь тоже была побочным эффектом войны. Думаю, она была бы счастлива, что я выкарабкался. Даже если для этого пришлось приехать сюда.
   Грир спросил: - Часто думаешь о ней?
   - Не так много о временах после смерти отца. Но когда я был поменьше, и ей пришлось сообщить мне новость о том, что я потерял брата... она пела мне на сон грядущий и говорила, что в конце концов все будет хорошо. - Мериньяк с трудом преодолел с санями черную расщелину, в которую можно было провалиться. - Она пела очень красиво, и я этого не забуду. - Затем, сознательно разрушая очарование собственных слов: - Это моя часть. Расскажи мне о спрокерах.
  
   С поднятыми голубыми факелами они вошли в помещение, которое когда-то было вестибюлем с высокими потолками, но теперь напоминало гнетущий влажный полумрак оранжереи. Это был плотный, запутанный объем, пересеченный на всех уровнях ветвистыми выступами, выросшими из основных стен. Они поднимались все выше и выше, становясь все более взаимосвязанными и непроницаемыми. В здании не было ни электричества, ни света, но откуда-то сверху просачивалось какое-то серое сияние. Дождь проникал и внутрь. С веток капало, и многие из них покрылись блестящей, похожей на мох порослью.
   - Нам обязательно подниматься туда? - спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как само собой разумеющееся.
   - Ты вызвался добровольцем? - спросила Моллой.
   - Вообще-то, я бы предпочел остаться здесь, внизу.
   Они протащили свои сани дальше в вестибюль, пригибаясь под самыми нижними ветками. Пол вестибюля провалился неглубокой чашей, и они оказались по щиколотку в серой воде. Мериньяк следил за тем, чтобы инструменты на санях не попадали в воду. Его защитные очки снова начали запотевать, но он решил, что лучше не снимать маску. Он хотел выглядеть так, будто не отстает, вписывается в обстановку.
   Он подпрыгнул, когда что-то шевельнулось в серой воде, какая-то извилистая фигура, плывущая прямо под поверхностью. Мериньяк опустил горелку, приготовившись поджечь ее. На секунду все, о чем он мог думать, были смертоносные змееподобные создания Окраины Неба.
   - Полегче, - насмешливо сказала Моллой. - Всего лишь крыса. В последнее время они подросли. Но это не наша проблема.
   Они нырнули под толстый, низко нависающий брус, заходя все глубже в воду. Затем вверх по постепенно поднимающемуся склону, пока вода снова не стала глубиной всего по щиколотку, что, несомненно, было слишком мелко для ужасных купаний.
   Что-то зацепило его за ногу. Он пошатнулся с резким удивленным вздохом. Его ботинок зацепился за какой-то трос, который, должно быть, оставила одна из предыдущих команд. Он высвободился, обрел равновесие и продолжил движение вперед, не сказав больше ни слова.
   Было почти облегчением добраться до цели. Моллой провела их сквозь хаос и воду к задней стене здания, примерно напротив того места, откуда они вошли. Здесь свет был еще более тусклым, чем раньше. Дождь лил не каплями, а непрерывными мощными ручейками, что казалось Мериньяку более чем разумным. Вода разбрызгивалась по всем поверхностям, капли в воздухе превращались в голубоватые блики в сиянии их сигнальных огней.
   - Просыпайся, просыпайся, - крикнула Моллой.
   Спрокер был мужчиной, наполовину погребенным под стеной. Казалось, он пытался выбраться из нее, как будто стена была перпендикулярным морем, а мужчина - тонущим пловцом. Видна была только верхняя часть его тела: грудь, молотящие по воздуху руки, голова, зажатая в напряженной борьбе за последний вздох, прежде чем здание поглотило его. Это не удалось, не полностью, но этого процесса было достаточно, чтобы оставить человека погруженным в себя, окаменевшим, неспособным к жесту или реакции, превратившимся в эту наполовину сформировавшуюся скульптурную картину.
   Казалось, он был отлит из какого-то металла, похожего на олово. Его лицо напоминало металлическую маску: глаза были пустыми, рот - неглубокой впадиной. Там, где края его тела и одежды соприкасались со стеной, серебристые завитки свидетельствовали о включении человека в архитектуру, о включении его нервной системы в собственную сеть ощущений и реакций здания.
   Они приближались, взметая ввысь голубое пламя, так что все блики и тени от спрокера, казалось, двигались, вызывая ощущение, что человек отпрянул, пытаясь распластаться или, возможно, полностью вжаться в стену.
   - Он не сдался без борьбы, - сказал Грир.
   - Разве они не все борются? - спросил Мериньяк.
   - Можно подумать. У некоторых на лице написано смирение или капитуляция. Они знают, что их ждет, и не сопротивляются. Другие... кажется, что они пошли добровольно. Даже с нетерпением, как будто это своего рода блаженство. По большей части, мы никогда не узнаем, что творилось у них в головах.
   - По большей части, мы и не хотим этого знать, - сказала Моллой, пресекая эту дискуссию. - Убери свою конфорку, Мериньяк. Можешь помочь мне с тестовыми проводами. Очисти входы, там, где они начали закрываться.
   Он прикрепил горелку обратно к саням, но с ее конца все еще стекал синий индикатор. Моллой сделала то же самое, затем начала разматывать мотки электрического кабеля. Мериньяк освободил свою дрель. Это было тяжелое, прочное изделие, приводимое в действие ручной рукояткой на зубчатом колесе.
   Предыдущая команда уже просверлила входные отверстия в спрокере. Пять беловатых кратеров указывали на то, где они были: один в черепе, два в груди и еще два в предплечьях. Активная чума слияния, все еще присутствовавшая в спрокере, начала залечивать эти отверстия. Теперь их нужно было просверлить заново, чтобы Моллой могла запустить тестовые зонды.
   Мериньяк нацелил сверло, собрался с духом и начал поворачивать рукоятку. Из медленно вращающегося сверла выползли серебряные кольца. Вместо того, чтобы походить на человеческую ткань, они, казалось, были сделаны из мягкой блестящей глины. Чума поразила анатомию до такой степени, что то, что осталось, больше походило на окаменелость, чем на труп. Мериньяк обнаружил, что почти сразу забывает о том, что он сверлил человеческое тело.
   Он закончил свою работу и отступил назад.
   Моллой внимательно осмотрела входные отверстия, но, похоже, не смогла найти очевидной неисправности. Одно за другим она заткнула каждое отверстие плотно прилегающим зондом, а пять кабелей протянула к оборудованию на санях, которые тащил Мериньяк. Она начала нажимать на переключатели и ручки, наблюдая, как на темных экранах загораются нечеткие, колеблющиеся полосы. Несмотря на тент, дождь все равно попадал на оборудование. При плохом подключении вспыхивали искры; из решеток доносилось жужжание и потрескивание. Некоторые разъемы и кабели были грубо отремонтированы после повреждения и обмотаны изолентой. Моллой похлопала по экрану, который продолжал гаснуть, как будто отчитывая ребенка.
   Она откинула капюшон и достала пару потрепанных наушников. У нее были очень короткие волосы, туго подстриженные, открывавшие череп без единого шрама.
   Мериньяк почувствовал, как у него самого по коже пробежали мурашки.
   - Мама, - сказала Моллой, повысив голос. - Папа. Ребенок. Дом. Школа.
   Грир наблюдал за светящимися следами. - Ничего.
   Моллой продолжила. - Работа. Общество. Столица. Престиж.
   - Все еще просто шум.
   - Восхищение. Уважение. Город. Сверкающий пояс.
   - Без изменений.
   Моллой попробовала те же тестовые фразы на нескольких разных языках, кроме каназиана. Грир не сообщал об изменении потенциалов. Моллой переключилась на конкретные ассоциативные фразы.
   - Викторина, Гладиус, Нерваль-Лермонтов, Сторожевые высоты, Бастион Третьего округа и Внешняя периферия. Летние дожди и Белый взгляд. Беспристрастный нож. Делегация Меркурия и встреча с сестрами Тропик.
   - Ничего, - ответил Грир, но с легким оттенком сомнения. - Хорошо. Может быть, что-то мелькнуло на Нерваль-Лермонтов. Запусти это еще раз.
   - Сибилла, Викторина, Гладиус, Нерваль-Лермонтов, Сторожевые...
   Грир покачал головой.
   - На этот раз ничего.
   Моллой постучала по своим наушникам. - Просто слышен шум и помехи. Думаю, мы готовы отключиться.
   Она сняла наушники, накинула капюшон на голову, отсоединила тестовые провода и снова намотала их на сани. Выключила жужжащее оборудование, затем отключила горелку, но ее индикатор все еще колебался. Она подняла дожигатель, казалось, собираясь потушить огонь на нем, затем повернулась к Мериньяку. - Давай, побалуй себя.
   Он поднял свой дожигатель.
   - Мы уверены?
   - Уверены.
   Моллой и Грир отступили назад, подняв свои горелки, словно факелы на какой-то тайной церемонии посвящения. Мериньяк подошел ближе, крепче схватился, открыл клапан, раздул пламя, погасил зажигалку. Огонь охватил спрокера мгновенно, всепоглощающе, гораздо быстрее, чем нити. Его языки обвились вокруг него и начали подбираться к краям, где из стены появилась человеческая фигура.
   Мериньяк позаботился о том, чтобы работа была выполнена хорошо. Огонь согрел его маску и защитные очки, покалывая кожу. Капли дождя в свете пламени казались прекрасными, словно танец кобальтовых самоцветов. Спрокер таял, его части вырывались на свободу, и теперь это был уже не человек, а расплывчатый, окутанный пламенем комок, с каждой секундой теряющий очертания.
   Наконец рука в толстой перчатке коснулась его плеча.
   - Достаточно хорошо, - сказала Моллой. - Это еще не все.
    
   - Вы когда-нибудь совершали ошибку? - спросил Мериньяк, когда они направлялись к третьему зданию.
   В тоне Моллой сразу же прозвучало подозрение. - Например?
   - Не знаю. Те тесты, которые вы проводили с помощью спрокера: словесные ассоциации. Они всегда надежны?
   - В каком смысле? - поинтересовался Грир.
   - Вы проверяли чувствительность, какой-то след прошлого сознания спрокера. Предположим, что чувствительность была, но вы просто не выбрали нужные слова-триггеры, или приборы были недостаточно чувствительны, чтобы уловить реакцию.
   - Если приборы этого не улавливают, значит, ее там нет, - сказал Грир.
   Мериньяк подумал о том, как искрило и замыкало током оборудование под дождем; в каком плачевном состоянии оно выглядело, как будто ни одна его часть не соответствовала какой-либо другой части.
   - Значит, никто никогда не упускал ни малейшего признака разумности? - спросил он, пытаясь сформулировать свой вопрос так, чтобы это прозвучало так, будто он относится к бандам в целом, а не к Моллой и Гриру. Затем, отвечая сам себе: - Хотя, я полагаю, было бы трудно сказать, было ли здание выжжено.
   - Взгляни на это с другой стороны, - сказала Моллой. - Если бы ты был одной из тех несчастных душ, запертых в здании, и часть тебя все еще была жива... но ты не мог бы ничего сказать или сделать, не мог бы каким-либо образом общаться с внешним миром? Что это за жизнь, черт возьми, такая? Разве ты не предпочел бы, чтобы тебя сожгли?
   - Думаю, я бы хотел, чтобы это был мой выбор, - задумчиво ответил Мериньяк.
   - Выбор был роскошью, - сказал Грир. - Мы все это оставили в прошлом.
    
   Они вошли в третье здание, прошли коротким коридором с низким потолком и оказались в главном атриуме. Остановили свои сани и посветили фонариками по сторонам.
   На этот раз внутри было сухо, с высокого сводчатого потолка не капал дождь, а на полу не скапливалась вода. Мериньяк слышал стук дождя где-то наверху, но он был отдаленным и приглушенным. На самом деле вместо обычного шума дождя слышался низкий, прерывистый стон, доносившийся не только сверху и снизу, но и со всех сторон. Мериньяк не помнил, чтобы, когда они были снаружи, дул сильный ветерок, но было ясно, что любое движение воздуха каким-то образом направлялось и усиливалось воздуховодами и переходами, все еще пронизывающими здание, создавая почти музыкальное завывание.
   Благодаря открытому пространству атриума найти спрокера было легче, чем первого, как будто она была произведением искусства в своей собственной лаконичной обстановке: целая комната для одного шедевра. Как и первый, она располагалась на уровне входа и также находилась в состоянии частичного слияния со стеной позади нее.
   На этом сходство заканчивалось.
   Мериньяк был первым, кто подбежал к ней, первым, кто осветил ее фигуру своим фонариком и голубым мерцанием своего дожигателя. Он остановился, как вкопанный.
   Он был ошеломлен, охваченный совершенным восторгом паралича.
   Дело было не только в том, что она была прекрасна, даже после смерти. Он не думал, что когда-либо видел кого-то более красивую, и даже не представлял, что такая красота возможна.
   Просто моргнуть, просто подумать о том, чтобы отвести глаза - даже на одно мгновение, - было выше всяких похвал, это было преступление против природы.
   Если первого спрокера застигло врасплох в момент отчаянной борьбы, когда он пытался спастись от поглощающей поверхности стены, то спокойствие этой женщины наводило на мысль о чем-то совершенно ином. Она не сопротивлялась ни малейшему из этих действий. В выражении ее лица и позе Мериньяк уловил нечто большее, чем простое приятие, - томную, восторженную покорность, готовность, которая переходила от энтузиазма к чему-то более близкому к вожделению.
   Она не просто смирилась с этим превращением, она принимала его со всем пылом и жадностью сонной любовницы. Мериньяк полагал, что не было никаких причин, по которым последние сигналы, достигавшие умирающего разума этой женщины, не должны были быть вестниками удовольствия и восхищения, а не мучений и страха.
   Было видно около двух третей ее тела, захваченного не столько попыткой вырваться из стены, сколько тем, как она прижалась к ней спиной, как будто стена была каким-то благоухающим водопадом, и она хотела продлить восхитительную прохладу первого покалывающего прикосновения к своей плоти, в полной мере наслаждаясь каждым нюансом этого успокаивающего прикосновения. Из-за чумы она стала переливчато-зеленой (или, возможно, всегда была зеленой), а вокруг нее, почти полностью, за исключением головы и шеи, в изобилии росли листья и плоды: мерцающие зеленые листья, лозы и гроздья ягод, все это отливало одинаковым металлическим блеском, как и все остальное в ней. Ее лицо было безмятежным, улыбка терпеливой, направление ее взгляда было ему не совсем понятно, но, казалось, она избегала его, как бы он ни менял угол своего наблюдения.
   Он смотрел и продолжал смотреть. Первоначальный шок от ее красоты постепенно проходил, но он все еще не мог прийти в себя, удивляясь, что за странная алхимия света и формы могла так легко сотворить с ним такое. Никогда еще живое существо не трогало его так сильно, как этот труп.
   Если она действительно была трупом.
   - Парень с неба влюбился, - сказала Моллой.
   Что-то в нем оборвалось. Он развернулся и занес кулак, словно собираясь сорвать маску Моллой с ее лица. Но в последний момент пришел в себя и разжал руку в слабой попытке скрыть свои намерения. - Дрель, - взволнованно произнес он. - Дай мне дрель, черт возьми. Ты же сама говоришь, что у нас не весь день впереди.
   Моллой посмотрела на него, и, возможно, в ее глазах промелькнуло понимание того, что он собирался сделать или, по крайней мере, собирался попытаться. Не какое-то вновь обретенное уважение, а неохотное понимание того, что она, возможно, переступила какую-то черту и в будущем ей нужно быть с ним более осторожной.
   - Конечно, - сказала она, произнося слова медленно и обдуманно. - Дрель. Она твоя.
   Она передала дрель ему, и он, обхватив ее пальцами, вырвал у нее из рук.
   Если ее сверлили раньше, то отверстия незаметно затянулись. Он не хотел быть тем, кто сейчас нарушит эту идеальную форму. В равной степени он не мог оставаться в стороне и позволить Моллой или Гриру сделать это вместо него, что и произошло бы, если бы он отказался. Итак, подобно хирургу, вынужденному выполнять мучительную процедуру над человеком, которому он больше всего не хотел причинять вреда, Мериньяк приступил к своей работе. Он выбрал места для сверления, но ни одно из них не приблизилось к безупречной, манящей маске ее лица, пробурив пару отверстий сквозь завесу листьев и лоз у нее под шеей, а еще одну пару - надо лбом, где металлическая листва образовывала высокую гофрированную корону. Он проделал еще одну дырку в ее запястье, когда ее рука появилась из листвы в чарующем жесте, словно это была ее воля, чтобы он последовал за ней обратно в стену. Всего пять мест, как и в случае с первым спрокером: если этого было достаточно тогда, рассудил он, должно хватить и сейчас.
   - Теперь ты, - сказал он Моллой, опуская дрель.
   Она с сомнением посмотрела на работу его рук, прежде чем переключить свое внимание на оборудование на санях. Вытащила пять зондов для прослушивания и вставила по одному в отверстия, которые просверлил Мериньяк, осторожно нажимая на них, пока они не достигли своего предела. Щелкнула выключателями питания, экраны и циферблаты засветились, как и прежде. Когда один из них замигал, она включила и выключила соединение, пока инструмент не перестал потрескивать, а циферблат не засветился ровным светом.
   Моллой снова надела наушники и встала рядом со спрокером.
   - Мама. Отец. Ребенок. Дом. Школа.
   Стоя рядом с санями, Грир, прищурившись, смотрела на показания приборов. - Ничего.
   - Работа. Общество. Столица. Престиж.
   - Ничего.
   - Восхищение. Уважение. Город. Сверкающий пояс.
   - По-прежнему ничего.
   Моллой сорвала наушники. - Тоже ничего. Хорошо, давайте жечь.
   - Подожди, - сказал Мериньяк, удивленный скоростью постановки диагноза. - В первом случае ты провела гораздо больше тестов. Там были ключевые слова, гораздо более конкретные, чем те общие ассоциации, которые ты только что попробовала.
   - У нас нет данных на каждого спрокера, - сказал Грир. - В основном мы не знаем, кем были эти люди, что они делали или кого знали. Эпидемия уничтожила девяносто девять процентов всех записей о гражданах в этом секторе. Тот предыдущий спрокер был одним из тех редких случаев, когда у нас были какие-то биографические зацепки.
   - Но мы должны что-то предпринять, - взмолился Мериньяк. - Мы не можем просто осудить ее за то, что на первый набор ключевых слов не было реакции.
   - Ее не за что осуждать, - сказала Моллой, уже проходя мимо него, чтобы вытащить из отверстий датчики прослушивания. Но, протянув к ним пальцы, она заколебалась. - Хотя, если ты действительно хочешь пройти лишнюю милю, парень с неба, никто тебя не останавливает. Всади ей пулю прямо в кору головного мозга, прямо между глаз.
   Он оглянулся на нее. - Я не хочу.
   - Да, мы заметили. Но ты же сам говоришь, что хочешь, чтобы все было сделано как следует. - Она потянулась за его дрелью. - С радостью сделаю это за тебя, если ты не уверен, что у тебя хватит смелости.
   Мериньяк ткнул дрелью в потолок, держа ее высоко и вертикально, как пистолет дуэлянта. - Нет. Я сделаю это. Не ты.
   Моллой отступила назад, протягивая ладони в знак капитуляции. - Пожалуйста. Но если ты хочешь, чтобы это было окончательно, сделай это хорошенько и глубоко. Убедись, что достал все, что осталось там гнить.
   В то время как Грир наблюдал за происходящим, по-видимому, довольный тем, что Моллой и Мериньяк уладили это дело между собой, Мериньяк готовился к святотатственному акту, который ему теперь предстояло совершить. Он предстал перед лицом, слегка согнув колени из-за того, что она смотрела в сторону, и впервые посмотрел ей прямо в глаза. От ее красоты у него перехватило дыхание: во всяком случае, она поразила его сильнее, чем раньше, словно для того, чтобы сделать следующий шаг еще более трудным, чем он предполагал. И все же, даже когда их лица оказались на одном уровне, ее невидящий зеленый взгляд, казалось, скользил мимо него, словно она не осмеливалась встретиться с ним глазами.
   Борясь с дрожью в руках, он поднял сверло, пока его режущий кончик не оказался прямо над ее носом. Он нажал на выключатель, и дрель зажужжала. Он поднес ее ближе, убеждая себя, что повреждение, которое он собирался нанести лицу, локализовано, симметрично и не должно быть более уродливым, чем след от пепла.
   Сверло скользнуло, оставив на лбу женщины блестящую ямочку. Пораженный и испуганный, Мериньяк отдернул его.
   Моллой издала смешок из-под своей маски.
   Грир кашлянул и сказал: - Начни снова, на этот раз медленнее. Продолжай давить, но не слишком сильно. Пусть дрель сделает свое дело.
   Он причинил ей боль, но не уничтожил ее красоту. Не стала ли сверкающая рана каким-то образом еще более совершенным контрастом со всем остальным, добавив ей необходимого несовершенства, которого ей недоставало до этого момента?
   - В свое время, парень с неба.
   Он успокоил руку, прислушался к совету Моллой и начал снова. На этот раз ошибки не было, и через несколько мгновений он почувствовал, что сверло начинает вращаться, набирая обороты. Чешуйки и завитки мерцающего зеленого цвета разлетелись в стороны от сверла, а режущий наконечник все глубже проникал в ее бровь. Он двигался медленно и уверенно и не допустил ошибки, пока не проник достаточно глубоко, чтобы добраться до важнейших структур мозга, если от них остались какие-либо следы.
   Он остановил дрель, убрал ее и махнул Моллой рукой.
   - Зонд.
   - Да, сэр.
   Моллой отмотала шестой провод от своего оборудования и вложила его конец в ладонь Мериньяка. Мериньяк взял прослушивающий зонд и установил его на место. Он оглянулся на оборудование на санях, на циферблаты и направляющие.
   - Попробуй еще раз.
   Моллой надела наушники и пробормотала несколько слов из теста, почти неразборчиво их произнося.
   - Мать, отец, ребенок, дом, школа... По-прежнему ничего. Грир? У меня ничего нет. - Она сделала небольшую паузу. - Хорошо, тогда мы закончили.
   - На слове "отец" что-то мелькнуло, - с сомнением произнес Грир. - Попробуй еще раз, с самого начала.
   - Серьезно?
   - Мы просто стараемся быть внимательными. Парню полезно видеть, что мы не относимся к этому легкомысленно.
   - Сделай это, - настаивал Мериньяк.
   - Хорошо, только в этот раз. Мама. Отец. Ребенок. Дом. Школа. И снова. Мама. Отец. Ребенок. Дом. Школа. Работа. Общество. Столица. Престиж. Что-нибудь улавливаешь, Грир? В этих наушниках только шум.
   Грир вздохнул. - Нет, ничего. Должно быть, в первый раз произошел сбой. Мы можем повторить, если ты хочешь быть вдвойне уверена...
   Моллой начала извлекать подслушивающие устройства. - Нет, ради парня с неба мы сделали все возможное. Она, конечно, хорошенькая. Но от красоты этот город не восстановится.
   - Я слышу ее, - сказал Мериньяк.
    
   Я слышу ее.
   Остальные замерли, молча глядя на него. Момент затянулся: Моллой держала одну руку на наушниках, Грир следил за светящимися следами, которые были ровными и неподвижными. Эта картина сохранялась в таком виде несколько секунд, и Мериньяк почувствовал себя так, словно нарушил какое-то важное правило профессионального этикета, границу, о существовании которой до этого момента он даже не подозревал.
   - Я сказал, что слышу ее, - повторил он. - Это началось, когда ты произнесла эти слова во второй раз.
   Моллой держала в руке несколько зондов для прослушивания. Она вставила их обратно в оборудование. Грир щелкнул выключателями, выключая жужжащие модули, пока на санях не стало темно.
   - Никто из нас ничего не слышал, - тихо сказал Грир.
   - Вы не слушаете. Это не проходит через наушники Моллой или через оборудование на санях. Это все вокруг. Здание поет. - Мериньяк нахмурился под своей маской. - Вы можете это слышать. Он негромкий, но он есть. Он есть и он растет. Он поет. Доносится женский голос. Слов нет, только звуки, которые она издает... Ты слышишь это сейчас, не так ли?
   - Ничего особенного, малыш, - тихо сказал Грир. - Там ничего нет, малыш. Только дождь на верхних уровнях, ветер свистит... в трубах... Это те же звуки, что были здесь, когда мы прибыли.
   - Она поет. - Он кивнул на зеленую женщину. - Она поет. Это исходит от нее, из нее и проникает в структуру здания. - Его тон стал более жестким. - Она поет! Ты не можешь сказать мне, что не слышишь этого. Песня такая же красивая, как и она сама. Еще красивее. Она напоминает мне...
   - Грир, проверь его подачу воздуха, убедись, что он их не перепутал. Думаю, парень с неба, возможно, надышался дымом.
   - С моими линиями и с моей головой все в порядке. Я чувствую себя прекрасно и знаю, что слышу. Теперь ты можешь перестать притворяться, что ничего не слышишь. Она общается с нами единственным доступным ей способом.
   Мериньяку не нужно было лгать насчет музыки. Если он сомневался в своих ощущениях в самом начале, когда она только начала перекрывать звуки дождя и ветра, то теперь она заполнила его душу. Женский голос пел длинную, часто повторяющуюся фразу, которая с каждым повторением поднималась все выше, поднимаясь по спирали, как лестница, на все более головокружительные высоты внешнего самовыражения. Это были душевная боль и экстаз, отчаяние и удовлетворение, надежда и ее крушение, каждая крайность эмоций подкрепляла другую, и как раз в тот момент, когда Мериньяк поклялся, что процесс, должно быть, достиг своего предела, что его рассудок больше не выдержит, это продолжалось. Это было своего рода мучение, но он с радостью терпел бы его всю оставшуюся вечность.
   Красота в чистом виде всегда была безжалостна.
   - Здесь нет музыки, - сказала Моллой, и впервые в ее голосе он услышал беспокойство, а не насмешку. - Ничего не слышно, Мериньяк. Что бы ты ни думал, что слышишь...
   Ему пришлось заставить себя заговорить, чтобы не разрушить чары. - Я знаю, что слышу.
   Грир тихо сказал: - Может быть, он что-то слышит в своей голове. Психоз пробуждения. Может быть, его отогрели слишком быстро. Я слышал, что там, на орбите, когда прилетели последние несколько кораблей, дела шли на спад, их было слишком много, чтобы их обработать, и углы срезались.
   Моллой отцепила один из дожигателей. - Это возможно. Также возможно, что углы были срезаны другим способом. - Она ткнула в его сторону концом дожигателя, пламя в котором еще не разгорелось. - Что случилось, парень с неба? Те документы, в которых говорилось, что ты был чист?
   - Что ты хочешь сказать? - заботливо спросил Грир.
   - Что, возможно, он попал к нам с чем-то, что все еще находилось у него в черепе. Какой-то хитрый маленький имплант, который следовало извлечь до того, как он спустился с орбиты.
   Голос Грира звучал потрясенно. - О, Мериньяк. Только не это. Скажи мне, что все было не так. Скажи мне, что ты до сих пор не ходишь с этой дрянью в голове по зараженной зоне!
   Мериньяк не собирался смотреть на Моллой с дожигателем, когда сам был безоружен. Прежде чем она или Грир смогли остановить его, он нырнул в сторону саней и отцепил свой собственный агрегат.
   - Я был бы опасен только для себя, так какое это имело бы значение?
   - Маленький засранец признает это! - взволнованно заявила Моллой.
   - Я ни в чем не признаюсь. В любом случае, это неправда. Я так чист, как говорю. Вы не сможете подкупить тех людей на орбите... - Мериньяк активировал свое пробное пламя, танцующего синего чертенка на конце дожигателя. Затем, на пониженной ноте. - Их нельзя подкупить.
   - Думаю, ты понял бы это, только если бы попробовал, - сказала Моллой.
   - Я этого не делал. - Он ткнул в дожигатель. - А теперь отойди. Ты тоже, Грир. Мы здесь закончили. Она не будет гореть. Мы выходим на улицу, и ты наносишь снаружи краской один из этих знаков, в котором говорится, что это здание должно остаться таким, какое оно есть, сейчас и навсегда.
   - Такой инструкции нет, - задумчиво произнес Грир, протягивая руку, чтобы отстегнуть свой дожигатель.
   - Тогда ты что-нибудь придумаешь.
   - Все кончено, Мериньяк. Опусти дожигатель. - Грир говорил очень медленно, держа в одной руке свой дожигатель, а другой жестикулировал, опуская ладонь. - То, что здесь произошло, должно остаться между нами. Мы с Моллой можем устроить тебя в одну из других команд.
   Мериньяк чуть не рассмеялся. - Ты имеешь в виду одного из ваших соперников?
   - Чего бы это ни стоило. Наши пути больше не пересекутся. Никаких обид. Команды работают по всему городу... Тебе больше никогда не придется приближаться к этому сектору.
   - Все это очень хорошо, Грир. Но что, если я никогда не хотел покидать этот сектор? Музыка доносится до меня только сейчас. Но у меня нет гарантии, что я услышу ее, когда буду на полпути через Город Бездны.
   Мериньяк остановился, его внимание вернулось к зеленой женщине. Ее призрак покидал тело. По крайней мере, так ему показалось. Зеленый призрак отделился от ее тела, поднимаясь в воздух, пока не завис над Мериньяком, глядя на него сверху вниз с тем же лицом, с той же сияющей красотой, что и ее бренные останки, за исключением того, что они не были повреждены работой дрели. Листья и лозы окутывали ее, но очень прозрачно, зеленой вуалью, которая раздвигалась и открывала дразнящие взоры.
   Она раскинула руки и подтянулась повыше, глядя на него с безмятежной, но отстраненной нежностью. Сквозь ее полупрозрачность проступала структура потолка.
   Другой фантом выскользнул из тела, затем третий. Они были так же прекрасны, так же завораживающе выглядели, когда поднялись в воздух и начали кружить над ним. Грир и Моллой, должно быть, заметили, как он проследил за их взглядом, но это его не беспокоило. Теперь музыка, казалось, исходила от движущихся фигур, а не от спрокера, и, если уж на то пошло, она еще сильнее завладела им, став еще более удивительной.
   - Парень пропал, - услышал он, как Грир сказал Моллой.
   - Мериньяк, - рявкнула Моллой с неожиданной решительностью. - Отойди от спрокера. У нас здесь много работы. - Моллой удлинила пламя своего дожигателя до полпути к Мериньяку: это было ее последнее предупреждение.
   Мериньяк открыл свой дожигатель настолько, насколько это было возможно, и направил пламя на Моллой. Голубое пламя в момент окутало ее с головы до ног. На мгновение показалось, что Моллой и пламя стали партнерами по симбиозу, не посягая друг на друга. Но жадность пламени было не утолить. Оно попало в ее дожигатель, коснувшись незажженного топлива, и Моллой превратилась в сущий кошмар, она кричала, вырывалась и упала на колени. Все это произошло за несколько мгновений, в течение которых Мериньяк также поджег Грира. Грир относился к нему не так плохо, как Моллой, но как только он выступил против своей главной мучительницы, ответ Грира был лишь вопросом времени. Поэтому Гриру тоже пришлось сгореть.
   Мериньяк выключил свой собственный дожигатель, как только загорелись Моллой и Грир. Не было смысла тратить топливо впустую. Моллой лежала на полу: покрытая синевой, похожая на кочку фигура, в которой уже трудно было узнать человека. Она перестала издавать звуки.
   Грира ждала та же участь, но он отстал на несколько секунд.
   Мериньяк наблюдал за происходящим с меньшим беспокойством, быстро убедившись, что нет непосредственного риска распространения локализованного пожара на спрокера. Пол под ними и любая часть близлежащей конструкции здания, похоже, не были охвачены пламенем. Но чтобы быть уверенным, Мериньяк обошел горящие тела, подошел к саням и отсоединил оставшиеся кабели, связывающие их с Моллой и Гриром. Затем он по очереди подтащил сани ко входу, чтобы ни одна случайная искра не попала на оставшиеся емкости с горючим.
   Он вернулся к месту своей работы.
   Моллой и Грир превратились в два поникших костра призрачно-синего цвета, Грир теперь был таким же неподвижным и молчаливым, как и его напарница. Он подумал, не издают ли они запаха, когда так горят. Возможно, это к лучшему, что он не снял маску и защитные очки.
   Мериньяк знал, что у этого поступка будут последствия. Тяжелые последствия, справиться с которыми потребуется вся его сообразительность. Он придумывал историю, какой-нибудь правдоподобный рассказ о несчастном случае, об ужасном происшествии, о том, что Моллой и Грир были так добры к нему, о том, что он новичок на этой работе. Они что, срезали углы, дурачились? Ну, как бы это сказать? Он был новичком в сжигании.
   На данный момент эти опасения можно было отбросить. Главное, что музыку не заглушили. Она была все так же прекрасна, как и тогда, когда впервые коснулась его, тем более что теперь он был ее единственным слушателем. Зеленые призраки все еще кружили над ними, потолок мягко отражал голубое сияние пожаров внизу.
   - Я сделаю все, что потребуется, - сказал он, уверенно повышая голос. - Даю тебе слово. Ты можешь петь и танцевать так вечно, и я позабочусь о том, чтобы тебя никто никогда не остановил.
   С музыкой произошла перемена. Вечно парящий мотив, возвышающая волна, которая увлекала за собой его душу, прекратили свое восхождение. Это было всего лишь крошечное изменение в регистре, но теперь в пении появилось что-то задумчивое, нотка сомнения там, где раньше была великолепная уверенность в себе. Кружащие фантомы замедлили свое движение по орбите и начали по спирали опускаться все ниже и ниже, медленно сходясь над двумя группами человеческих останков. Дожигатель почти исчерпал горючую смесь, и лишь несколько тлеющих язычков голубого пламени все еще цеплялись за обгоревшие тела. Призраков, казалось, привлекали сгоревшие тела, но когда они протягивали руки, чтобы коснуться пепельных холмиков, их любопытство переключалось на что-то другое. Они отшатывались, удивленные или испытывающие отвращение, и их хождение по кругу становилось беспорядочным и возбужденным. Музыка тем временем перешла от неуверенности к раскату. Пение прервалось и стихло, и когда до него донеслись последние ноты, они были скорее резкими, чем гармоничными: скорее вопль баньши, чем пение ангелов.
   Фантомы ускорились, превратившись в зеленый круг, а затем круг снова провалился в спрокера, и Мериньяк остался совершенно один, в тишине и неподвижности.
   Он вернулся к спрокеру. Он наклонился, как делал это раньше, чтобы приблизить свое лицо к ее лицу. И все же ее взгляд, казалось, скользил мимо него, как будто его удерживала совершенно иная геометрия, чем та, что существовала в реальности. Он увидел, что на ее лбу теперь не было ни царапины, ни следа от места сверления, ни отметины, которую он оставил при первой попытке. Не было никаких следов и в других местах, где ее сверлили.
   Что-то изменилось в ее лице, решил он. Если раньше в ее взгляде было кокетливое отвращение, то теперь оно выражало тревогу. Перемена была едва заметной, как первая смена музыкального тона, но не заметить ее было невозможно.
   В этом выражении было осуждение: разочарование, порицание, возможно, даже отвращение.
   - Нет, - сказал Мериньяк, держа лицо двумя руками, пытаясь заставить его посмотреть на него, пытаясь придать его чертам ту форму, которую он предпочитал. - Нет, ты не можешь остановить музыку. Только не после того, что я для тебя сделал. - Не было необходимости кивать на все еще тлеющее за его спиной творение рук. Только не после этого. Затем его недовольство перешло в мольбу. - Спой еще раз. Заставь их выйти из тебя. Я хочу услышать пение и увидеть их лица. Одного раза было недостаточно!
   Ничего не произошло. Несмотря на все пожары, которые недавно горели в этом месте, спрокер была холодна и непоколебима, как железо. Он чувствовал себя так, словно просил прощения у камня.
   Его мольба превратилась в ярость. Он начал колотить кулаками по зеленой женщине, разбивая хрупкие осколки, гроздья ягод и листву, которыми она была покрыта. Чем больше он причинял ей вреда, тем больше ожесточалось выражение ее лица.
   - Ты обманула меня, - закричал он срывающимся от боли голосом. - Ты обманула меня! Они сгорели из-за тебя!
    
   Когда наступил момент, его ярость уступила место медленно тлеющему отчаянию, и его кулаки больше не могли сдерживать жажду мести, которую он хотел обрушить на нее, Мериньяк, спотыкаясь, прошел мимо трупов Моллой и Грира, мимо саней, к выходу, в вечную ночь Города Бездны.
   Он сорвал с себя маску и защитные очки и поднял лицо к ночи и дождю. Туман в вышине рассеялся. Поднимающийся мрак искаженных и изуродованных зданий заставил его сосредоточиться на самых верхних высотах населенного города. Там, наверху, все еще мерцал свет: кружевной, похожий на переплетающиеся веревки остаток цивилизации, натянутый под потолком. Он подумал о бригадах уборщиков, которые, должно быть, все еще там, наверху, трудятся день и ночь, чтобы вычистить панели или просто сделать их чище.
   Возможно, это было бы лучшим призванием для него.
   В ночи послышались голоса. Он перевел взгляд с навеса на то место, где стоял. Примерно в сотне метров от него, двигаясь между тенью и полумраком, по неровной и обманчивой местности осторожно пробиралась небольшая группа людей в капюшонах и защитных очках. Он насчитал пятерых. У них были фонари, лучи которых падали на дождь. Они были одеты так же, как отряд Моллой, но передвигались без саней или тяжелого снаряжения.
   Луч одного из фонарей скользнул по нему. Он пригнулся, стараясь, чтобы его не заметили, когда луч вернулся.
   - Моллой, это ты?
   - Это Грир, - крикнул он в ответ, понимая, что у него нет шансов остаться незамеченным. - Грир, - подчеркнул он.
   - Все в порядке, Грир?
   - Кто это?
   - Фаркас. Мы получили известие, что... - Фаркас замолчал, когда под ними обвалился кусок каменной кладки, и им пришлось искать твердую почву под ногами, прежде чем город поглотил бы их целиком. Фаркас перевел дыхание и громко захрипел. - Мы получили известие... Мериньяк все еще там, Грир?
   - Да, Мериньяк все еще там, с Моллой. Они просто... заканчивают. У нас здесь все хорошо.
   Фаркасу и его группе оставалось преодолеть всего около тридцати метров, прежде чем они окажутся у входа. Мериньяк обдумывал возможные варианты, изучая возможные пути отступления и пытаясь решить, какие из них были наименее опасными.
   - Грир, - сказала одна из двух человек в хвосте отряда. - С вашим новобранцем проблема.
   - Что за проблема? - невинно спросил он, щурясь от яркого света фонаря.
   Женский голос произнес: - Меня зовут Колэкс. Я констебль, только что спустилась с орбиты. Я здесь с... еще одним спящим, еще одним пришельцем, оттаявшим на том же корабле, на котором прибыл ваш новобранец. Приехала сюда так быстро, как только смогла, а потом попросила Фаркаса и его команду привести меня к вам.
   Этот ваш Мериньяк... он не тот, за кого себя выдает. Он здесь по поддельным документам. Полностью, вся его личность. Мой коллега чуть не погиб из-за него.
   - Не понимаю.
   - Он не чист, - продолжила Колэкс. - У него остаточные образования в голове. Восприимчив к чуме. Именно мой коллега должен был просканировать его и не дать ему приблизиться к Городу Бездны, по крайней мере, до тех пор, пока ему не удалят эти импланты. Но вашему сотруднику, очевидно, не понравилась эта идея. Он напал на моего коллегу, оставил его умирать и подделал его собственные документы о допуске к работе.
   - Мы проверили его документы, - сказал он.
   - Кажется, недостаточно тщательно.
   - Ну, вы не можете винить его за то, что он не захотел такой операции, которую ему предложили бы на орбите, прямо с корабля. Не говоря уже о том, какую цену ему пришлось бы заплатить, когда он уже вышел из спячки без единого кредита на свое имя.
   - Грир... - с сомнением произнес Фаркас. - Ты уверен, что с твоим отрядом все в порядке?
   - Да, все в полном порядке. Мы закончили с этим зданием. - Он повернулся, чтобы оглядеть его, как будто с нежностью. - Это был... хороший огонь.
   Он услышал, как Колэкс произнесла: - Это он.
   Знала ли она это или только догадывалась, уже не имело значения.
   Ему нужно было бежать.
   Он метнулся без предупреждения, выбрав наименее проблематичное из возможных направлений бегства. Местность по-прежнему была полна опасностей, но без саней за спиной он двигался легче, чем раньше, и с какой-то отчаянной, движимой страхом уверенностью перепрыгивал через ровные участки, спотыкался о рыхлую осыпь, а затем восстанавливал походку. Остальные пытались последовать за ним - он слышал их возбужденные крики, хруст щебня у них под ногами, - но у него был элемент неожиданности, и он быстро завернул за угол здания, скрывшись от них из виду. К тому времени, как они завернут за тот же угол, он уже потеряется на множестве возможных маршрутов.
   Если у него и были остатки плана, то после убийства остальных теперь его единственной мыслью было выиграть время и держаться подальше. Произошедшее в здании было бы невозможно объяснить, особенно теперь, когда Колэкс раскрыла его предыдущее преступление. Но это не означало, что ему пришел конец. Город был огромным, темным и по большей части беззаконным, и если он продолжит свой путь, то вскоре может затеряться в нем. Конечно, ему нужно будет очень быстро адаптироваться к жизни беглеца. Но, как он уже доказал самому себе, недостатка в способности к адаптации у него не было. Если дикари могли жить в городских трущобах, то и он мог. Но, в отличие от них, он не согласился бы на такое существование.
   Он завернул за угол, нырнул под эстакаду и удержался на ногах, едва не наступив ногой на торчащий из земли шип. Дыхание стало тяжелым. Шум дождя был доминирующим звуком, он лился непрерывной жирной пеленой с более высокого выступа здания. Он напрягся, пытаясь уловить признаки погони: их крики и шаги. Возможно, там что-то было, на пределе слышимости, но чем больше он сосредотачивался на этом, тем дальше, казалось, оно удалялось, как будто они действительно неправильно рассчитали направление его бегства.
   Он успокоился.
   Теперь он мог позволить себе быть более осторожным. Все, что ему нужно было делать, - это методично продвигаться вперед, оставляя позади себя один-два сектора. Если он будет двигаться медленно и бесшумно, то не будет необходимости выдавать себя. Если бы они действительно серьезно хотели его поймать, то послали бы не только эту незадачливую констебля. Он полагал, что смерть мелкого чиновника - того самого бесполезного чиновника, которого он убил, - на самом деле не стоила организованных поисков. Какой смысл был исправлять одно преступление, когда целый город погрузился в хаос и безумие?
   Никем не замеченный, он проскользнул по темным переулкам между зданиями. Время от времени он замечал нанесенные краской значки стерилизующих команд, гордое хвастовство, слабо светящееся на фоне теней и грязи, и удивлялся проделанной ими работе, спящим спрокерам, пробудившимся в пародии на сознание. Если циферблаты дернутся, они, возможно, выживут. Если нет, то быстрый синий огонь послужит для них средством экзорцизма.
   Его тень прыгала впереди него. Вдруг все вокруг залил свет. Мериньяк застыл, словно пригвожденный к месту сиянием. Он посмотрел вверх, на завывающий поток воздуха, падающий из-под дождя.
   Они все-таки нашли его.
   Голос, усиленный громкоговорителем, произнес: - Остановитесь, Мериньяк, если вы так себя называете. Вам некуда идти.
   Он огляделся. Там, где только что была темнота - убежище, - теперь была лишь слепящая путаница света и тени, движущихся и извивающихся, словно пытаясь обмануть его восприятие. Из яркого света возникли призрачные фигуры. На мгновение его глаза превратились в зеленых ангелов, пока очертания не слились в Фаркаса, Колэкс и трех других преследователей.
   Колэкс крикнула, перекрывая рев волантора: - Сдавайтесь сейчас же, Мериньяк. Это лучший шанс, который у вас есть.
   Он рассмеялся. - Наилучший шанс для чего?
   - Чтобы избежать худшего. Мои обвинители рассмотрят смягчающие обстоятельства. Вы недавно вышли из наркотического сна. Это будет засчитано в вашу пользу. Этот человек... он солдат, еще один пришелец с Окраины Неба.
   - Я Мериньяк, - сказал пятый с акцентом, который сразу же определил в нем гражданина Северной коалиции. - Вы забрали мою личность, забрали мои воспоминания. Вы никогда не были солдатом. Ваша семья управляла частной больницей, зарабатывая деньги на войне. Когда я был там, тяжело раненый, вы провели нелегальное траление воспоминаний. Взяли у меня все, что вам было нужно, включая мое собственное прошлое. Ровно столько, чтобы выдать себя за меня и занять место на этом корабле. Вы думали, что я умру, и никто ничего не узнает. Но я выжил. Выкарабкался. И когда мы узнали, что вы натворили, другой солдат добровольно отдал свое место на корабле, просто чтобы я мог следовать за вами. - Он замолчал, тяжело дыша. - Но не для того, чтобы наказать вас. Просто чтобы... вернуть то, что вы взяли. Мое имя. Мое прошлое.
   - Это ложь, - крикнул он в ответ.
   Но Колэкс спокойно ответила: - Нет, это не так. Он на самом деле Мериньяк. Но вы искромсали его воспоминания. Все было сделано слишком быстро, без каких-либо никаких мер безопасности. Но то, что вы знаете, вы можете вернуть ему.
   - Ты имеешь в виду, протралить меня?
   - Нет, сейчас это не так-то просто сделать. Но Мериньяк просто хочет, чтобы фрагменты были заполнены. Вы можете поговорить с ним. Расскажите ему, что помните, и это поможет ему с недостающими частями, с теми пробелами, с которыми вы его оставили. Просто поговорите.
   - Почему бы ему не пожелать наказать меня?
   Настоящий Мериньяк ответил: - Потому что я видел слишком много такого. Я просто хочу снова вспомнить ее. Это все, о чем я спрашиваю.
   - Ее?
   - Мою мать и как она пела мне.
   Колэкс сказала: - Еще не слишком поздно. Здесь нет ничего, что нельзя было бы простить. Вы совершали ошибки, но их можно понять. Травмы войны... вам не обязательно было быть на передовой, чтобы они вас коснулись. А мой коллега ранен, но с ним все будет в порядке. Как и с Мериньяком, если вы ему поможете. Здесь никто не умер. Мы займемся терапевтической реабилитацией. Хотите верьте, хотите нет, но живые люди нужны нам больше, чем мертвые. Этот город разрушен. Потребуется много рук, чтобы привести все в порядок.
   Он снял маску и защитные очки, чтобы правильно к ней обратиться. Теперь они стояли недалеко друг от друга.
   - Вы сказали, что никто не умер.
   Колэкс склонила голову набок.
   - Что смешного?
   - Просто вы не сказали бы этого, если бы уже знали о Моллой и Грире. - Он удивленно уставился на нее. - Но вы ведь не знаете, не так ли? У вас не было времени вернуться в то здание. Вы не знаете, что я с ними сделал.
   - Что сделал? - спросил Фаркас.
   - Они хотели остановить музыку, - объяснил он. - Я не мог этого допустить. Поэтому сжег их обоих.
   - Не убегай! - позвал Мериньяк. - Ты нужен мне! Она нужна мне!
   Но он опять убежал.
   Это было невозможно, и он знал это, но все равно должен был бежать. Волантор следовал за ним с почти неторопливым интересом, как хищник, который уже впрыснул свой яд, и ему оставалось только дождаться, когда его жертва сдастся. Он не сомневался, что где-то позади следуют Фаркас, Колэкс и настоящий Мериньяк, ведомые светом.
   Он подошел к краю чего-то. За движущимся кругом света город исчезал в пустоте. Здания покачивались на краю, тяжелые галеоны кружили в водовороте с черным днищем. Пропасть была так широка и необъятна, что он не мог ни разглядеть ее другую сторону, ни оценить ее глубину. Но он прекрасно знал, чего достиг. Это был край Бездны.
   Он не мог вернуться, и любой путь налево и направо вскоре был бы перекрыт. Но тонкая каменная кладка уходила дугой в пустоту. Это был мост, узкий, как пешеходная дорожка, с перилами высотой по пояс из гнутого металла. Свет задержался на ближайшем конце моста, побуждая его ступить на него.
   - Не делай этого, - крикнула Колэкс. - Это тупик. Мост ведет в никуда.
   - Послушай ее! - крикнул Мериньяк с нарастающим отчаянием в голосе. - Я был готов простить - я все еще готов!
   Он ступил на это сооружение. Возможно, оно куда-то вело, возможно, нет, но на краю Бездны у него определенно не было будущего. Их благородные идеи о его реабилитации увяли бы при первом же взгляде на эти тлеющие груды костей. Тогда они захотели бы сжечь и его. Лучше бежать, куда бы это бегство его ни привело.
   Мост под его ногами казался твердым, но только поначалу. Чем дальше он отходил от края, тем сильнее чувствовал, что мост раскачивается, и амплитуда его движения, казалось, увеличивалась с каждым стуком его ботинок. Он оглянулся, ожидая увидеть Колэкс и остальных - даже бедного Мериньяка, оставшегося без матери, - которые последуют за ним. Но они не подошли ближе, довольствуясь тем, что наблюдали за ним с относительно безопасного края Бездны. Даже "волантор" прекратил преследование и завис прямо над отрядом.
   Он бежал, пока тряска моста не сделала это невозможным, и тогда перешел на бег вприпрыжку, хватаясь за прогибающиеся перила, чтобы не упасть. Мост сильно дрожал, вызывая у него тошноту от его колебаний. У него не было другого выбора, кроме как идти, широко расставив ноги для устойчивости. Но опора перил уже предавала его. На ощупь металл казался неплотным, он лишь слегка соединялся с конструкцией, которую должен был защищать. Вдали от освещения "волантора" и факелов группы он почти ничего не мог разглядеть насчет протяженности моста, о том, как далеко он простирался над пустотой.
   Перила задрожали, описав непрерывную дугу, и ему не за что было уцепиться. Он задохнулся и упал на колени, охваченный чудовищным страхом падения.
   Зеленый ангел вынырнул из темноты. Он подлетел к нему очень близко, на мгновение зависнув, так что он смог в полной мере насладиться ужасающим зрелищем его красоты. Затем он снова умчался, кружа высоко над ним. За ним последовал второй, затем третий. Они пронеслись мимо него, описав дугу под мостом, а затем снова поднялись и закружились. Все трое кружились в своем круговом танце, который он уже видел. Их извивающиеся движения начали приближаться к нему, прижимая и опуская их.
   На их лицах появилось выражение, которого он раньше не замечал.
   Они были недовольны им.
   Он вздрагивал и изгибался, когда они приближались все ближе. Чувствовал холодную турбулентность их движения. Теперь их недовольство усиливалось, превращаясь в зеленоглазую ярость.
   - Они хотели остановить музыку, - снова взмолился он, но на этот раз обращаясь к другой аудитории. - Но мне нужно было услышать, как ты поешь.
   Зеленые ангелы превратились в зеленых фурий возмездия и наказания. Их кожа содралась до костей и сухожилий. Он кричал, пытаясь отогнать их. Бился, стонал и потерял хрупкое равновесие на мосту.
   Он упал.
   Беспомощно загреб руками по воздуху. Закричал в поднимающийся туман. Три зеленые фурии окружили его, образовав эскорт, и наконец запели.
   На этот раз это была другая песня, которую ни одна мать никогда не пела своему последнему живому сыну.
  

НОЧНОЙ ПЕРЕХОД

    
   Если вы действительно родились на Фанде, то знаете старую поговорку, бытующую в этом мире.
   Стыд - это маска, которая становится лицом.
   Подразумевается, что если носить маску достаточно долго, она прилипает к вашей коже, становится неизгладимой частью вас - даже своего рода утешением.
   Рассказать вам, чем я занималась до вашего звонка? Я стояла у окна и смотрела на погружающийся в сумерки Город Бездны. Мое отражение вырисовывалось на фоне далеких зданий, стоящих перед моим собственным, мое лицо было словно выточено из жестоких бликов и безжалостных, поглощающих свет теней. Когда мой отец держал меня на руках под ночным небом над заливом Бернхейм, указывая на называемые колонии, миры и системы, через которые проходят корабли, он сказал мне, что я очень красивая девочка и что он видит миллионы звезд, отражающихся в темных озерах моих глаз. Я сказала ему, что мне все это безразлично, но я хочу стать капитаном космического корабля.
   Отец рассмеялся. Он обнял меня крепче. Не знаю, поверил он мне или нет, но, думаю, его напугало, что я, возможно, имела в виду именно то, что сказала.
    
   И вот пришли вы.
   Вы узнаете меня, чего он не сделал бы, но только потому, что знали меня взрослой. Мы с вами никогда не разговаривали, и наша единственная встреча состояла из одной-единственной улыбки, одного-единственного дружеского взгляда, когда я приветствовала пассажиров на своем корабле, все девятнадцать тысяч, которые проходили через посадочный шлюз - двадцать, если считать конджойнеров.
   Как я ни стараюсь, не могу представить вас.
   Но вы говорите, что были одним из них, и, по крайней мере, на минуту я склонна уделить вам время. Вы говорите, что были одним из нескольких тысяч, вернувшихся на корабле, и это возможно - в конце концов, я могла бы проверить ваше имя в списке пассажиров "Икинокшела", - и что вы были одним из еще меньшего числа тех, кто не получил необратимых повреждений из-за длительного характера нашего путешествия. Но вы говорите, что даже тогда это было трудно. Когда вас вывели из спячки, у вас едва ли была личность, не говоря уже о функционирующем наборе воспоминаний.
   Как мне удалось так преуспеть, в то время как другим это не удавалось? Удача была частью этого. Но когда было решено, что я выживу, были приняты все меры, чтобы защитить меня от побочных эффектов столь длительного пребывания во сне. Сервиторам пришлось много раз вмешиваться, чтобы устранить неполадки и дать мне наилучшие шансы на выздоровление. Не раз меня согревали до частичного оживления, а затем отправляли к автохирургу, чтобы устранить начальные повреждения от заморозки. Я ничего такого не помню, но, очевидно, это удалось. Однако эти усилия никогда не смогли бы распространиться на весь контингент. Остальным вам пришлось положиться на свои шансы - во многих отношениях.
   Подойдите со мной на минутку к окну. Мне нравится это время суток. Теперь это мой дом, Город Бездны. Я никогда больше не увижу Фанд, и мне редко удается покинуть эти комнаты. Но Йеллоустоун не такое уж плохое место, если привыкнуть к отравленному небу и беззвездным ночам.
   Вы видите, как загораются огни? Миллион окон, миллион других жизней. Огни почти всегда остаются, но все равно они напоминают мне об отблесках на Плащанице, о том, как они вспыхивали, один за другим. Я помню, как стояла там с Мэйгадис и доктором Грелле, наконец, поняв, что они мне показывали и что это значило. Красивые маленькие синаптические вспышки, похожие на мысли, вспыхивающие в галактической тьме разума.
   Но вы ничего этого не видели.
    
   Позвольте мне рассказать вам, как это началось. Вы услышите другие рассказы, другие объяснения, но для меня это было именно так.
   Начнем с того, что никому не нужно было говорить мне, что что-то не так. Все признаки этого были налицо, как только я открыла глаза, нащупывая путь к бодрствованию. Красные стены, красный свет, тихий пульсирующий сигнал тревоги, воздух слишком холодный, чтобы чувствовать себя комфортно. Предполагалось, что "Икинокшел" прогреется сам перед началом массового пробуждения, когда мы должны будем прибыть в Йеллоустоун. Так холодно было бы, только если меня досрочно вывели из спячки.
   - Раума, - произнес чей-то голос. - Капитан Бернсдоттир. Вы меня понимаете?
   Это был мой заместитель, склонившийся над моим полуоткрытым гробом для спячки. Он был расплывчатым, распухшим и бледным.
   - Струма. - У меня пересохло во рту, язык и губы отказывались слушаться. - Что случилось? Где мы?
   - На полпути и в плохом состоянии.
   - Расскажи мне о самом худшем.
   - Мы остановились. Двигатели повреждены, управление отсутствует. У нас медленный дрейф, несколько километров в секунду по отношению к местной системе отсчета.
   - Нет, - сказала я категорично, как будто мне приходилось объяснять что-то ребенку. - Такого не бывает. Корабли просто так не останавливаются.
   - Останавливаются, если это преднамеренное действие. - Струма наклонился и помог мне выбраться из гроба, каждое движение костей и мышц отдавалось в моем мозгу новой вспышкой боли. Пробуждение от наркотического сна никогда не было приятным, но быстрое пробуждение сопровождалось целым рядом неудобств. - Это диверсия, капитан.
   - Что?
   - Пауки... - Он поправился. - Конджойнеры очнулись в середине полета и взяли управление кораблем на себя. Вырвались из своей зоны, перехватили управление. Развернули нас, замедлили до скорости ползания.
   Он помог мне доковылять до стула и стола. Он приготовил миску розовой желатиновой каши, предназначенной для восстановления моего метаболического баланса.
   - Как... - У меня было слишком много вопросов, и они путались в голове, пытаясь выкинуть их из головы. Но хороший капитан сразу же переключается на первоочередные задачи, а затем остальное. - Состояние корабля. Расскажи мне.
   - Поврежден. Не работает главный двигатель. Связи нет. - Он сглотнул, как будто хотел еще что-то сказать.
   Я зачерпнула ложкой невкусную розовую кашицу. - Скажи мне, что мы можем устранить это повреждение и снова отправиться в путь.
   - Все это можно починить, если будет время. Сейчас мы изучаем график ремонтных работ.
   - Мы?
   - Шесть ваших старших офицеров, включая меня. Корабль разбудил нас первыми. Это стандартная процедура: будить капитана можно только в экстренных случаях. Еще шесть пассажиров выходят из состояния заморозки в соответствии с тем же аварийным протоколом.
   Струма медленно вырисовывался в поле зрения. Мой заместитель был со мной в двух перелетах, но, на мой взгляд, все еще выглядел слишком молодым и энергичным. Сильные мальчишеские черты лица, легкая улыбка, изогнутые брови, короткие темные кудри, аккуратно причесанные даже в трудную минуту.
   - И... - Я нахмурилась, пытаясь отогнать неприятные новости, которые он мне уже сообщил. - Конджойнеры. Что насчет них? Если ты обращаешься ко мне, то захват не мог быть успешным.
   - Да, это так. Они довольно хорошо знали корабль, но не все процедуры обеспечения безопасности. Мы проснулись вовремя, чтобы сдержать и изолировать захват. - Он стиснул зубы. - Хотя это было жестоко. Они быстры и хитры, и, конечно, их было в сто раз больше, чем нас. Но у нас было оружие, а большинство систем безопасности были настолько глупы, что работали на нас, а не на них.
   - Где они сейчас?
   - В плену, те, что от них остались. Может быть, восемьсот еще заморожены. Около двухсот или около того были в группе захвата - у нас нет точных цифр. Но мы их победили. По моим оценкам, теплых остались не более шестидесяти человек, и мы изолировали их тяжелыми переборками и электростатическими экранами.
   - Как получилось, что корабль так сильно пострадал?
   - Это было отчаянное положение. Они были готовы погибнуть, сражаясь. Именно тогда был нанесен основной ущерб. Обычные меры по умиротворению не смогли бы их удержать. Нам пришлось применить тяжелые эксимеры, а они пробивают дыру в космос прямо в корпусе и во всем, что попадется на пути, включая двигатели и навигационные системы.
   - У нас были эксимеры?
   - Стандартная процедура, капитан. Просто раньше мы в них никогда не нуждались.
   - Не могу в это поверить. Столетие мирного сотрудничества. Взаимный прогресс благодаря совместной работе в области науки и технологий. Почему они отказались от всего этого сейчас, да еще при мне?
   - Я покажу вам, почему, - сказал Струма.
   Поддерживая мое пошатывающееся тело, он подвел меня к смотровому окну и открыл противорадиационные экраны. Затем выключил красное аварийное освещение, чтобы у моих глаз было больше шансов приспособиться к внешнему виду.
   Я увидела звезды. Они медленно двигались слева направо не потому, что корабль двигался как единое целое, а потому, что теперь на нас действовала центробежная сила тяжести и наш "Икинокшел" вращался. Звезды были разбросаны в беспорядочных сочетаниях и созвездиях, некоторые из них изменились почти до неузнаваемости, но другие, состоящие из более отдаленных светил, не слишком отличались от тех, что я помнила с детства.
   - Это просто звезды, - сказала я Струме, ничуть не удивленная видом. - Я не...
   - Подождите.
   В поле зрения появилась черная стена. Ее границей был четкий обрыв, за которым вообще не было звезд. Чем больше мы поворачивались, тем больше черноты попадало в поле нашего зрения. Это было не просто отсутствие ближайших звезд. Млечный Путь, этот извилистый хребет галактического света, состоящий из десятков миллионов звезд, расположенный на расстоянии многих тысяч световых лет от нас, описывал дугу в обычной части неба, а затем резко обрывался, как если бы я смотрела на горизонт над черным морем без солнца.
   Несколько секунд я могла только смотреть, не в силах осознать, что вижу, или что это значит. Мой тренинг подготовил меня ко многим непредвиденным ситуациям - почти ко всему, что могло пойти не так во время межзвездного перелета. Но не к этому.
   Половина неба исчезла.
   - Что, черт возьми, это такое?
   Струма посмотрел на меня. Последовало долгое молчание. - Хороший вопрос.
    
   Вы не были одним из шести пассажиров-делегатов. Это было бы слишком аккуратно, слишком маловероятно, учитывая шансы. И я бы вспомнила ваше лицо, как только вы переступили порог моего дома.
   Я встретила их в одном из помещений для массового пробуждения. Оно было похоже на помещение для экипажа, но гораздо больше и обставлено более роскошно. Здесь, в конце нашего путешествия, пассажиры оттаивали бы группами по несколько сотен человек, ожидая оказаться в новой солнечной системе, в начале нового этапа своей жизни.
   Всего несколькими часами ранее эти шестеро проходили через тот же процесс адаптации, что и я. Дискомфорт, замешательство и изрядная порция негодования из-за того, что перелет прошел не так гладко, как обещали рекламные проспекты.
   - Вот что я знаю, - сказала я, обращаясь к собравшимся, когда они сидели за шестиугольным столом, ели и пили укрепляющие напитки. - В какой-то момент после того, как мы покинули Фанд, была предпринята попытка захвата корабля конджойнерами. Насколько мы можем судить, одна или две сотни из них вышли из спячки, в то время как остальные были заморожены. Они отключили системы привода и остановили корабль. Мы оказались рядом с объектом или явлением неизвестного происхождения. Это черная сфера размером примерно со звезду, и мы находимся всего в пятидесяти тысячах километров от ее поверхности. - Я подняла руку, прежде чем посыпались очевидные вопросы. - Это не черная дыра. Черная дыра такого размера должна иметь массу галактики, и мы ни за что не пропустили бы нечто подобное в непосредственной близости от себя. Кроме того, она не притягивает нас. Она просто находится там, не производя гравитационного притяжения, которое могут зарегистрировать наши приборы. Вплоть до ее края мы можем видеть, что звезды не испытывают никаких аберраций или красного смещения... да?
   Один из пассажиров тоже поднял руку. Этот жест был таким вежливым, что заставил меня замереть на месте.
   - Это не могло быть несчастным случаем, не так ли?
   - Могу я узнать ваше имя, сэр?
   Это был невысокий мужчина, почти лысый, с высоким голосом и проницательными, пронзительными глазами.
   - Грелле. Доктор Грелле. Я врач.
   - Какая удача, - сказала я. - В конце концов, нам может понадобиться врач.
   - Удача тут ни при чем, капитан Бернсдоттир. Согласно протоколу, в группе экстренного оживления всегда должен быть врач.
   Не было сомнений, что он прав, но это был незначительный процедурный момент, и я чувствовала, что меня можно простить за то, что я забыла об этом.
   - Я все равно буду рада вашему опыту, если у нас возникнут трудности.
   Он оглянулся на меня, и что-то в его мягкой, недемонстративной манере начало раздражать меня. - Ожидаются ли у нас трудности?
   - Это будет зависеть от обстоятельств. Но, возвращаясь к вашему вопросу, маловероятно, что конджойнеры просто наткнулись на этот объект, артефакт, как бы мы его ни называли. Они, должно быть, знали о его местонахождении, а затем разработали план, как получить контроль над кораблем.
   - С какой целью? - спросил доктор Грелле.
   Я решила, что правдивость - лучшая политика. - Не знаю. Полагаю, это какая-то форма сбора разведданных. Возможно, попытка первого контакта в одностороннем порядке, вопреки условиям соглашений Европы. Каким бы ни был план, он был сорван. Но это не обошлось без потерь. Корабль поврежден. Собственные ремонтные системы "Икинокшела" все исправят, но для этого им потребуется время.
   - Тогда мы будем сидеть и ждать, - сказал другой пассажир, на этот раз женщина. - Это все, что нам нужно сделать, не так ли? Затем мы снова сможем отправиться в путь.
   - Дело не только в этом, - ответила я, оглядывая их всех по очереди. - У нас остаточный дрейф по направлению к объекту. Обычно это не было бы проблемой - мы бы просто использовали основные двигатели или даже рулевые, чтобы нейтрализовать движение. Но у нас нет возможностей управления двигателями, и так останется до тех пор, пока не будет выполнен график ремонта.
   - Как долго? - спросил доктор Грелле.
   - Чтобы восстановить работу двигателей? Мои старшие офицеры говорят, что это минимум четыре недели. Даже если мы сократим этот срок на неделю, это нам не поможет. При нашей нынешней скорости дрейфа мы достигнем поверхности объекта через двенадцать дней.
   Воцарилось молчание. Оно повторило мое собственное, когда Струма впервые сообщил мне о нашем затруднительном положении.
   - Что будет дальше? - спросил другой пассажир.
   - Мы не знаем. Мы даже не знаем, из чего сделана эта поверхность, будь то сплошная стена, какой-то экран или неоднородность. Все, что мы знаем, это то, что объект блокирует все излучение с неизмеримо высокой эффективностью и что его температура в точности соответствует фоновому космическому излучению. Если это сфера Дайсона... или что-то подобное... мы ожидаем увидеть излучение в инфракрасном диапазоне. Но это не так. Он просто сидит там, будучи почти невидимым. Если бы вы хотели что-то спрятать, спрятаться в межзвездном пространстве... чтобы вас было невероятно трудно обнаружить, пока вы не окажетесь почти у цели... это было бы то, что нужно. Это что-то вроде камуфляжа, плаща или...
   - Плащаницы, - сказал доктор Грелле.
   - Кто-нибудь другой получит удовольствие дать ему название, - сказала я. - Нас интересует, что он будет делать. Я распорядилась запустить небольшой набор инструментов, направленных прямо на объект. В этом нет никакой науки - у нас нет для этого оборудования. Просто запасной скафандр с некоторыми датчиками. Но это даст нам представление о том, чего ожидать.
   - Когда он прибудет?
   - Чуть меньше чем через двадцать шесть часов.
   - Вам следовало бы проконсультироваться с нашей группой, прежде чем предпринимать такие действия, капитан, - сказал доктор Грелле.
   - Почему?
   - Вы запустили ракету по объекту неизвестного происхождения. Вы знаете, что это не ракета, и мы тоже это знаем. А объект?
   - Мы не знаем, есть ли у него разум, - ответила я.
   - Пока не знаем, - сказал доктор Грелле.
    
   Следующие шесть часов я провела со Струмой, изучая состояние корабля из первых рук. Мы обошли весь корпус вдоль и поперек, внутри и снаружи, фиксируя повреждения и убеждаясь, что нет никаких дополнительных сюрпризов. Внутри было сносно. Но пока мы были снаружи, путешествуя в одноместных инспекционных капсулах, у меня за спиной все время была эта черная стена.
   - Ты уверен, что не было более простых способов сдержать их, кроме как взрывной волной проделать в корабле отверстия?
   - У вас большой опыт участия в восстаниях конджойнеров, капитан?
   - Не особенно.
   - Я изучал тактику, которую они использовали на Марсе в начале прошлого века. Они безжалостны, не боятся смерти и совершенно не заинтересованы в капитуляции.
   - Марс был древней историей, Струма.
   - Из него все еще можно извлечь уроки. Вы не можете относиться к ним как к рациональному противнику, готовому согласиться на урегулирование путем переговоров. Они больше похожи на нервно-паралитический газ, который пытается добраться до вас любыми способами. Нашей целью было оттеснить их обратно в ту часть корабля, которую мы могли бы при необходимости закрыть и откачать. Нам это удалось, но дорого обошлось кораблю. - Из другой инспекционной капсулы, курсирующей параллельно моей, на меня смотрело его лицо, полное суровой решимости. - Это было необходимо сделать. Мне не нравилась ни одна часть этого плана. Но я также знал, что корабль вполне способен сам себя починить.
   - Жаль, что ты этого не учел, - сказала я, задрав голову к черной поверхности. При нашей нынешней скорости дрейфа с каждой минутой она приближалась на три километра.
   - А что бы вы хотели, чтобы я сделал? - спросил Струма. - Позволить им завершить захват и перебить всех нас?
   - Ты не знаешь, было ли это их намерением.
   - Знаю, - сказал Струма. - Потому что Мэйгадис сказала мне.
   Я дала ему насладиться моментом, прежде чем ответить.
   - Кто такая Мэйгадис? - спросила я.
   - Та, которую мы захватили. Я бы не назвал ее лидером. У них нет лидеров как таковых. Но у них есть командные эшелоны, фигуры, которым доверяют, с более высоким уровнем обработки разведывательной информации и принятия решений. Она одна из них.
   - Ты не упоминал об этом до сих пор?
   - Вы просили расставить приоритеты, капитан. Я расставил приоритеты. В любом случае, Мэйгадис уже пострадала, когда ее схватили. С тех пор она то приходила в сознание, то теряла его, и не всегда была в ясном сознании. Она не представляет ценности как заложница, поэтому ее конечная польза для нас неясна. Возможно, нам следует просто убить ее сейчас и покончить с этим.
   - Я хочу ее увидеть.
   - Я так и думал, что вы захотите, - сказал Струма.
   Наши капсулы направились к открытому входу в стыковочный отсек.
    
   К тому времени, как я добралась до Мэйгадис, она пришла в себя и была способна отвечать на вопросы. Струма и другие офицеры заперли ее в помещении в удаленном от других конджойнеров конце корабля, а затем установили импровизированную клетку из электростатических перегородок по стенам, чтобы исключить любой возможный нейронный обмен между Мэйгадис и другими конджойнерами.
   Они привязали ее ремнями к кушетке, не желая рисковать. Она была скована за талию, верхнюю часть туловища, запястья, лодыжки и шею. Войдя в то помещение, я все еще чувствовала себя неуютно из-за ее близости. Я никогда раньше не питала недоверия к конджойнерам, но упоминание Струмы о Марсе вызвало массу слухов и воспоминаний. С ними поступили плохо, но они не постеснялись отплатить тем же. Они тоже были людьми, но только на самой грани этого определения. Физиология человека, но улучшена для обеспечения высокой устойчивости к неблагоприятным условиям окружающей среды. Структура человеческого мозга, но пронизана паутиной нейронных улучшений, намного превосходящих все, что предлагают демархисты. Их разумы были переплетены, чувство идентичности размыто за прозрачными границами черепов и тел.
   Вот почему Мэйгадис была бесполезна в качестве заложницы. С самого начала присутствовала только ее часть, и эта часть - тело, часть ее разума внутри него - считалась ненужной. Какая-то другая часть Мэйгадис все еще оставалась с другими конджойнерами.
   Я подошла к ней. Она была худой, вся в углах и гранях. Ее конечности, насколько я могла разглядеть за оковами, были похожи на сложенные лезвия, готовые вот-вот выскочить и нанести удар. На голове у нее не было волос, но отчетливо выделялся черепной гребень. У нее были синяки и порезы, один глаз так сильно распух и закрылся, что я не могла сказать, был ли он выбит или все еще оставался на месте.
   Но другой глаз я видела достаточно хорошо.
   - Капитан. - Она старательно выговаривала слова, но на губах у нее была кровь, а когда она открыла их, я увидела, что у нее выбито несколько зубов и сильно распух язык.
   - Мэйгадис. Мне сказали, что вас так зовут. Мои офицеры сообщили мне, что вы пытались захватить мой корабль. Это правда?
   Мой вопрос, казалось, позабавил и разочаровал ее в равной степени.
   - Зачем спрашивать?
   - Я хотела бы знать, прежде чем мы все умрем.
   Позади меня один из офицеров держал эксимерную винтовку, направленную прямо в голову Мэйгадис.
   - Мы сомневались в вашей способности провести эффективное исследование артефакта, - сказала она.
   - Значит, вы знали об этом заранее.
   - Конечно. - Она скромно кивнула, несмотря на наручники на шее. - Но только самые незначительные детали. Объект размером со звезду, явно искусственного происхождения. Он вызвал у нас интерес. Но нынешние договоренности ограничивают наши возможности по сбору разведывательной информации на предпочтительных для нас условиях.
   - У нас есть соглашение. Я бы сказала, было. Более века мирного сотрудничества. Почему вы подвергли опасности все это?
   - Потому что это все меняет.
   - Вы даже не знаете, что это такое.
   - Мы собрали и передали информацию в наши материнские гнезда. Они проанализируют полученные данные соответствующим образом, когда сигналы дойдут до них. Но давайте не будем обманывать себя, капитан. Это инопланетная технология - демонстрация физики, выходящей за рамки наших нынешних концептуальных горизонтов. Какая бы фракция людей ни понимала хотя бы часть этой новой науки, остальные останутся в пыли истории. Наш союз с демархистами сослужил нам хорошую службу, так же как и вам. Но всему приходит конец.
   - Вы рискнете начать войну только ради стратегического преимущества?
   Она прищурила свой единственный здоровый глаз, выглядя озадаченной. - А какое еще может быть преимущество?
   - Я могла бы - должна - убить вас прямо сейчас, Мэйгадис. И остальных ваших конджойнеров. Вы сделали достаточно, чтобы дать мне на это право.
   Она подняла голову. - Тогда сделайте это.
   - Нет. Не раньше, чем я буду уверена, что вы исчерпали свою полезность для меня. Через пять с половиной дней мы достигнем цели. Если хотите моего помилования, начните думать о том, как мы могли бы предотвратить это.
   - Я обдумала ситуацию, - сказала Мэйгадис. - Нет никаких оснований для надежды, капитан. Вы можете с таким же успехом казнить меня. Но оставьте шанс для себя, не так ли? Возможно, вы это оцените.
  
   Остаток первого дня мы потратили на подтверждение того, что уже знали. Корабль был поврежден и продолжал медленно, но смертельно опасно дрейфовать в направлении объекта.
   Будучи пассажирским судном, предназначенным для полетов между двумя населенными, цивилизованными солнечными системами, "Икинокшел" не нес челноков или больших космических аппаратов. Не было ни спасательных шлюпок, ни буксиров, ничего, что могло бы подтолкнуть нас к изменению курса или изменить направление нашего дрейфа. Даже наши запасы грузов в этом перелете были невелики. Я знаю, потому что изучала грузовую декларацию в поисках какого-нибудь волшебного решения нашей проблемы: сундука, набитого ракетными двигателями, или чего-то подобного.
   Но импульс космического корабля массой в миллион тонн, даже дрейфующего со скоростью всего пятьдесят метров в секунду, все равно огромен. Чтобы изменить нашу судьбу, потребуется нечто большее, чем запасной маршевый привод или хотя бы рулевой реактивный двигатель.
   Какова была наша дальнейшая судьба, конечно, оставалось открытым вопросом.
   Скоро мы узнаем.
    
   За час до прибытия скафандра на поверхность я собрала на мостике Струму, доктора Грелле, других офицеров и делегатов-пассажиров. Наш импровизированный зонд продолжал передавать нам информацию на протяжении всего своего суточного полета. За все это время не наблюдалось существенных изменений в параметрах и никакого намека на реакцию объекта.
   Он оставался черным, холодным и абсолютно беззвездным. Даже когда скафандр подлетел на последние десять тысяч километров, не обнаруживалось никаких следов излучения, кроме слабого микроволнового шипения. Скафандр посылал сенсорные импульсы на поверхность и не улавливал ни намека на эхо или обратное рассеяние. Гравитационное поле оставалось таким же ровным, как и в любой другой части межзвездного пространства, и не было никаких признаков того, что черная сфера оказывала какое-либо притяжение на свое окружение. Объект должен был быть из чего-то сделан, но даже если бы в этом объеме была распределена масса одной Луны, не говоря уже о планете или звезде, скафандр уловил бы градиент.
   Таким образом, это была нефизическая поверхность - энергетический барьер или неоднородность. Но даже энергетическое поле должно было вызвать ощутимую кривизну пространства, ощутимое изменение движения скафандра.
   Значит, что-то еще. Что-то, как и предполагала Мэйгадис, полностью выходящее за рамки нашей физики. Искусно спроектированный излом в пространстве-времени. Возможно, нет смысла пытаться построить концептуальный мост между тем, что мы знали, и тем, что представлял собой этот объект. По крайней мере, для базовых людей он мало что значит. Но я подумала о том, что из него могут извлечь множество взаимосвязанных интеллектов гениального уровня. Конджойнеры уже разработали оружие и двигательные системы, которые превосходили наши ограниченные модели, хотя время от времени они давали нам краткие сведения о своей "дополнительной физике", словно желая заверить своих союзников, что те отстают всего на шаг или два.
   Скафандр находился на расстоянии восьми тысяч километров от поверхности, когда его показания начали меняться. Поначалу это были мелочи, которые можно было списать на сбои в работе отдельных датчиков. Но по мере того, как показания становились все более странными и многочисленными, вероятность того, что эти поломки могут произойти одновременно, стала слишком велика, чтобы ее игнорировать.
   С пересохшим ртом я уставилась на цифры и графики.
   - Что? - спросила Чаджари, одна из пассажирок.
   - Нам нужно будет изучить эти показания более подробно... - начал Струма.
   - Нет, - сказала я, перебивая его. - То, что они нам говорят, и так понятно. Акселерометры скафандра барахлят. Такое впечатление, что его тянет в сотне направлений одновременно. Тянет и толкает, как кусок пластилина, который мнут и растягивают в чьей-то руке. И становится все хуже...
   Я была резкой, но не было смысла приукрашивать ситуацию для пассажиров. Их разбудили, чтобы они участвовали в наших процессах принятия решений, и только по этой причине они должны были точно знать, насколько серьезным было наше затруднительное положение.
   Насколько мы могли судить, скафандр все еще передавал информацию, когда достиг отметки в семь тысяч километров. После этого, однако, он продержался всего несколько минут. Перегрузки от ускорения нарастали, пока не начали отключаться целые блоки датчиков. Вскоре после этого скафандр сообщил о серьезной потере целостности, как будто его конечности были оторваны или раздавлены растущими силами. К тому времени скафандр начал барахтаться, посылая в ответ только прерывистые сигналы с беспорядочными данными.
   Затем он исчез.
   Я позволила себе немного успокоиться, прежде чем продолжить.
   - Даже когда скафандр все еще связывался с нами, - сказала я, - на него воздействовали силы, выходящие далеко за пределы прочности конструкции корабля. Мы бы развалились вскоре после восьмитысячной отметки, и гораздо раньше это стало бы неприятно. - Я сделала паузу и сглотнула. - Это не черная дыра. Мы это знаем. Но есть что-то очень странное в пространстве-времени вблизи поверхности. И если подлететь слишком близко, нас разорвет в клочья, как и скафандр.
   И тут до нас что-то дошло. Корабль застонал, и мы все почувствовали, как у нас скрутило живот. Прозвучал сигнал тревоги, и начали мигать красные сигнальные огни.
   Если бы мы были кораблем в море, это было бы похоже на то, как если бы мы плыли по спокойным водам, пока под нами не прокатилась одна большая волна, за которой последовала серия затихающих волн.
   Волнение, чем бы оно ни было, постепенно утихло.
   Первым заговорил доктор Грелле. - Мы все еще не знаем, есть ли у этого существа разум или нет, - сказал он высоким, пронзительным голосом, который я начинала ненавидеть. - Но я думаю, мы можем быть уверены в одном, капитан Бернсдоттир.
   - В чем именно? - спросила я.
   - Вы поняли, как его спровоцировать.
    
   Как раз в тот момент, когда мне нужны были хорошие новости, Струма принес их мне.
   - Это незначительно, - сказал он, извиняясь еще до того, как начал. - Но, учитывая наши нынешние обстоятельства...
   - Продолжай.
   Он показал мне блок-схему различных графиков ремонта, сложную, узловатую штуковину, похожую на многорукого осьминога, а рядом с ней график нашего местоположения в сравнении со сферой.
   - Вот наше текущее местоположение, тридцать пять тысяч километров от поверхности.
   - Поверхность, возможно, сейчас даже не самая большая наша проблема, - заметила я.
   - Тогда предположим, что у нас есть всего двадцать пять тысяч километров, прежде чем начнутся трудности, - чуть меньше шести дней. Но этого может оказаться достаточно. Я просмотрел приоритетные задания в графике ремонта и думаю, что мы сможем найти решение.
   Я старалась не цепляться за ложную надежду. - Ты сможешь?
   - Как я уже сказал, это незначительно, но...
   - Избавь меня от уточнений, Струма. Просто скажи мне, что у нас есть, а чего нет.
   - Обычно корабль отдает приоритет ремонту маршевого двигателя, а не чему-либо еще. В этом есть смысл. Если пытаться сбросить скорость со световой, и что-то выходит из строя в основных двигателях при высоком уровне сжатия времени... что ж, их нужно исправить прежде всего, если только не планировать обогнать систему назначения на несколько световых лет или еще хуже. - Он выдержал многозначительную паузу. - Но мы не в такой ситуации. Сейчас нам нужны вспомогательные двигатели, чтобы скорректировать дрейф. Если потребуется год или десять, чтобы восстановить релятивистское движение, мы все еще будем живы. Можем переждать это в анабиозе.
   - Хорошо... - согласилась я.
   - Если отменить все стандартные расписания и заставить ремонтные процессы игнорировать маршевые двигатели - и все, что нам не нужно для поддержания жизни в течение следующих шести дней, - то, согласно моделированию, у нас может появиться шанс восстановить вспомогательные двигатели и систему ориентации до того, как мы преодолеем отметку в десять тысяч километров. Нейтрализуем дрейф и развернем его в обратную сторону, чтобы уйти от этого монстра. Затем побеспокоимся о возвращении домой. И даже если не сумеем снова запустить маршевые двигатели, то сможем в конечном итоге передать запрос о помощи, а затем просто сидеть здесь.
   - Им пришлось бы ответить нам, - сказала я.
   - Конечно.
   - Ты... инициировал это изменение в расписании?
   Он серьезно кивнул. - Да. Учитывая, насколько малы шансы, я счел за лучшее внести изменения немедленно.
   - Ты поступил правильно, Струма. Ты дал нам шанс. Мы передадим это представителям пассажиров. Может быть, они простят меня за то, что случилось со скафандром.
   - Вы не могли догадаться, капитан. Но этот спасательный круг... просто случайность, вот и все. Графики ремонта - это приблизительные данные, а не твердые гарантии.
   - Знаю, - сказала я, похлопав его по плечу. - И приму их такими, какие они есть.
    
   Я снова пошла беседовать с Мэйгадис, решив пока умолчать о новостях, которые сообщил мне Струма. Женщина-конджойнер все еще находилась под вооруженной охраной, все еще привязанная к стулу. Я заняла свое место в электростатической клетке лицом к ней.
   - Мы умрем, - сказала я.
   - Это не новость, - ответила Мэйгадис.
   - Я имею в виду, не так, как мы ожидали. Чистое столкновение с поверхностью - быстрое и безболезненное. Я не в восторге от этого, но с радостью выберу это вместо альтернативы.
   - Какой именно?
   - Медленная пытка. Я выстрелила в объект зондом - скафандром, напичканным датчиками.
   - Разумно ли это было?
   - Возможно, нет. Но это подсказало мне, чего мы можем ожидать. Пространство-время вокруг сферы... свернутое, фрактальное, я не знаю какое еще. Измененное. Отзывчивое. Ему не понравился скафандр. Он разорвал его на части, как тряпичную куклу. То же самое произойдет и с кораблем, и с нами внутри него. Только мы сделаны из кожи и костей, а не из железа. Для нас это будет хуже и медленнее, потому что скафандр перемещался быстро, когда попал в измененное пространство-время. Мы будем двигаться медленнее, и это растянется на часы.
   - Я могла бы научить вас нескольким приемам обезболивания, - предложила Мэйгадис. - Возможно, они вам пригодятся.
   Я ударила ее по лицу, отчего из ее уже распухшей губы потекла кровь.
   - Вы были готовы встретиться с этим предметом. Вы знали о его существовании раньше. Это означает, что у вас должна была быть стратегия, план.
   - Я так и делала, пока наш план не встретил вашего сопротивления. - Она криво улыбнулась, и в ее единственном здоровом глазу появился лукавый, дразнящий блеск. Я хотела ударить ее еще раз, но какая-то холодная часть меня удержала мою руку, зная, насколько бессмысленно причинять боль конджойнеру. Или представить, что перспектива боли, даже если она продлится несколько часов, как-то повлияет на ее мышление.
   - Скажите мне что-нибудь, Мэйгадис. Вы умны, даже несмотря на то, что не похожи на нас. Вы пытались захватить корабль. Ваши люди спроектировали и изготовили некоторые из его ключевых систем. Вы должны быть в состоянии предложить что-то, что может улучшить наши шансы.
   - Мы собрали все наши данные, - сказала она мне. - Теперь ничто другое не имеет значения. Я всегда была готова умереть. Средства меня не волнуют.
   Я кивнула, давая ей понять, что это не больше и не меньше, чем я ожидала.
   Но мне нужно было сказать еще кое-что.
   - Вы привели нас сюда, Мэйгадис, - вы и ваш народ. Может быть, другие будут смотреть на вещи так же, как и вы, - готовыми и желающими принять смерть. Как думаете, они изменят свое мнение, если я начну убивать их сейчас?
   Я ждала ее ответа, но Мэйгадис просто смотрела на меня, выражение ее лица не менялось.
   Кто-то произнес мое звание и имя. Я отвернулась от заключенной и увидела Струму, ожидавшего за электростатической решеткой.
   - Я кое-чем занята.
   - Перед тем, как скафандр вышел из строя, он уловил эхо. Мы только что извлекли его из шума, который он отправил нам в последние несколько мгновений.
   - Эхо чего? - спросила я.
   Струма перевел дыхание. Он начал было отвечать, но посмотрел на Мэйгадис и передумал.
    
   Это был другой корабль. По форме напоминал наш собственный - сужающийся конический корпус, острый и более тупой концы, два двигателя на выносных опорах, выступающих из самого широкого места, - но меньше, изящнее, темнее. Мы видели, что он был в какой-то степени поврежден, но мне пришло в голову, что он все еще может быть нам полезен.
   Корабль парил в восьми тысячах километров от поверхности объекта. Он не вращался по орбите, поскольку ничто не удерживало его на круговом курсе, а просто остановился, застыв на месте.
   Мы со Струмой обменялись мыслями, ожидая, когда соберутся остальные.
   - Это схема привода конджойнеров, - сказал он, проводя пальцем по одному из размытых изображений. - Это означает, что они сделали его и отправили сюда - и все это без чьего-либо ведома, в грубое нарушение соглашений Европы. И то, что мы только что обнаружили его, не случайно. Объект размером со звезду, и с нашего нынешнего местоположения мы можем сканировать только крошечную его часть. Если вокруг этого объекта нет плавучих обломков, значит, нас намеренно приблизили к нему.
   - Это объясняет, как они узнали об объекте, - размышляла я. - Более ранняя экспедиция. Очевидно, она провалилась, но им, должно быть, удалось передать какие-то данные в одно из своих гнезд - достаточно, чтобы они решили рассмотреть его поближе. Полагаю, идея заключалась в том, чтобы встретиться и забрать всех выживших или дополнительные сведения, полученные в результате крушения. - Мои пальцы напряглись, готовые сжаться в кулак. - Я должна спросить Мэйгадис.
   - На вашем месте я бы сдался. Она не собирается сообщать нам ничего полезного.
   - Это потому, что она смирилась со смертью. Я не сказала ей о пересмотренном графике ремонта.
   - Это все еще наша единственная надежда на выживание.
   - Возможно. Но я была бы неосторожна, если бы не изучила все другие возможности, на случай, если график ремонта не сработает. Этот корабль для меня слишком ценный трофей, чтобы его игнорировать. Очевидно, что это исследовательский корабль. В отличие от нас, у него может быть шаттл, который мы можем использовать в качестве буксира. Или сможем использовать сам корабль, чтобы подтолкнуть "Икинокшел".
   Струма почесал подбородок. - В теории это неплохо, но он находится как раз в том месте, где скафандр начал показывать странные показания. И даже если бы мы сочли разумным отправиться туда, у нас нет собственного шаттла, чтобы совершить переход.
   - Это неразумно, - признала я. - Даже очень неразумно. Но у нас есть инспекционные капсулы, и одна из них должна быть в состоянии совершить переход. Я готова попробовать, Струма. Это лучше, чем сидеть здесь и думать о том, как навредить Мэйгадис, просто чтобы отвлечься от еще большей боли, которая ждет всех нас впереди.
   Он обдумал это, затем серьезно и покорно кивнул. - В данных обстоятельствах, я думаю, вы правы. Но я бы не позволил вам отправиться туда в одиночку.
   - Прерогатива капитана... - начала я.
   - Заключается в том, чтобы принять помощь своего заместителя.
    
   Хотя я была твердо уверена в своем плане, мне все равно пришлось представить его другим офицерам и представителям пассажиров. Они сидели и слушали, не задавая вопросов, пока я рассказывала об обнаружении другого корабля и о моем намерении использовать его в наших собственных целях.
   - Вы уже знаете, что мы, возможно, сможем переломить ситуацию. Я по-прежнему настроена оптимистично, но в то же время мне всегда говорили, что у меня должен быть запасной план. Даже если на борту этого другого корабля нет ничего, что мы могли бы использовать, они, возможно, собрали какие-то данные или провели анализ, что может оказаться полезно для нас.
   Доктор Грелле издал сухой, безнадежный смешок. - Что бы это ни было, оно определенно не принесло им пользы.
   - Слабая надежда лучше, чем вообще никакой, - сказала я, сдерживая раздражение. - Кроме того, это не уменьшит ваши шансы. Даже если мы со Струмой не вернемся с корабля конджойнеров, остальные мои офицеры вполне способны управлять кораблем, как только будет восстановлен контроль над вспомогательными двигателями.
   - Скафандр вызвал реакцию объекта, - сказал Грелле. - Откуда вы можете знать, что произойдет, если приблизиться к нему в капсулах?
   - Я не могу знать, - сказала я. - Но мы остановимся, не проникая так глубоко, как это сделал скафандр. Это лучшее, что мы можем сделать, доктор. - Я повернулась к другим представителям пассажиров в поиске их молчаливого одобрения. - Ничто не обходится без риска. Вы пошли на риск, когда доверили себя заботам своих гробов-рефрижераторов. На данный момент у нас есть серьезный шанс отремонтировать корабль до того, как мы подойдем слишком близко к объекту. Мне этого недостаточно. Я дала клятву верности долгу, когда взяла на себя эту роль. Вы все дороги мне. Но мне также нужно учитывать двадцать тысяч других пассажиров.
   - Вы хотели сказать, девятнадцать тысяч, - дипломатично поправила Чаджари. - Конджойнеры больше не считаются - ни спящие, ни другие.
   - Они все еще мои пассажиры, - сказала я ей.
    
   Ни один план не оказывался таким простым, каким он выглядел на первый взгляд. У инспекционных капсул был запас хода и топлива, чтобы добраться до дрейфующего корабля, но при нормальном режиме на это ушло бы слишком много времени. Если на обломках "конджойнера" было что-то полезное, мне нужно было время, чтобы это изучить, вернуть и использовать. Я также не хотела зависеть от какого-то гипотетического шаттла или тягача, которые доставили бы нас обратно. Это означало, что в капсулах должно было остаться немного топлива для обратного полета к "Икинокшелу". По правде говоря, если бы мой корабль погиб, я хотела бы быть на борту, когда это произойдет.
   Решение нашлось, хотя его вряд ли можно было назвать комфортным.
   Вдоль "Икинокшела" проходила магнитная пусковая линия, предназначенная для перевалки грузов с судна на судно. Мы редко пользовались ею в предыдущих рейсах, и, поскольку груза у нас было совсем немного, я почти забыла о ее существовании. К счастью, инспекционные капсулы были достаточно малы, чтобы их можно было запустить этой линией. Вылетев из корабля с помощью магнитной тяги, они могли совершить переход за более короткое время и сэкономить немного собственного топлива на перелет в обратную сторону.
   Было два недостатка. Первый заключался в том, что для подготовки капсул к длительной миссии требовалось время. Второй заключался в том, что пусковая установка работала со значительным начальным ускорением. Это было хорошо для неживых грузов, но не очень хорошо для людей. В конце концов, мы пришли к рискованному компромиссу: пятьдесят "g", поддерживаемые в течение четырех секунд, обеспечивали нам конечную скорость в ноль целых два десятых километра в секунду. Для межзвездного лайнера скорость была почти никакой, но это было все, что мы могли выдержать, если собирались принести пользу на другом конце перехода. Нам и так приходилось лететь без сознания во время старта и большей части последующего перехода, чтобы сберечь ресурсы и избавить нас от дискомфорта при ускорении.
   "Икинокшел" медленно поворачивался и стабилизировался, нацеливаясь, как пушка, на обломки "конджойнера". При неработающих двигателях мы проделали это с помощью гироскопов и регулируемого сброса давления. Даже на это ушел целый день. К счастью, прицеливание не требовало совершенства, так как мы могли исправить любые небольшие ошибки во время самого пути.
   С момента моего пробуждения прошло шесть дней, и расстояние до поверхности сократилось вдвое. Чтобы добраться до корабля конджойнеров, потребуется еще три дня, и к этому времени у нас будет меньше трех дней, чтобы воспользоваться его содержимым. Теперь все сводилось к критическим часам, а не к дням.
   Прежде чем подготовиться к отлету, я навестила Мэйгадис.
   - Я рассказываю вам о своих планах на случай, если у вас есть что-то полезное для нас. Мы нашли корабль-бродягу, которого вы, очевидно, так хотели найти. Все это время вы действовали за нашей спиной, несмотря на все заверения и мудрые банальности. Я надеюсь, вы кое-чему научились у объекта, потому что вам понадобится любая помощь, которую вы сможете найти.
   - Война всегда была только вопросом времени, капитан Бернсдоттир.
   - Вы думаете, что победите?
   - Думаю, победим. Но результат меня не волнует.
   - Это ваш последний шанс что-то изменить. Я бы взяла вас с собой, если бы думала, что могу доверять вам, если бы была уверена, что вы просто назло не настроите систему того корабля против меня. Но если можете мне сказать нечто такое, что улучшит наши шансы...
   - Да, - ответила она, вызвав во мне маленький проблеск надежды, который тут же был подавлен. - Что-то есть. Убейте себя сейчас, пока у вас есть возможность сделать это безболезненно. Позже вы поблагодарите меня за это.
   Я вышла из клетки, осознав, что доктор Грелле наблюдал за этим коротким разговором с безопасного расстояния, сложив руки перед собой, и на его лице застыло выражение неодобрения.
   - Полагаю, это было бесполезно?
   - Вы ожидали чего-то большего?
   - Я не являюсь моральным ориентиром на этом корабле, капитан Бернсдоттир. Если вы думаете, что причинение вреда этой заключенной послужит вашим целям, это ваше решение.
   - Я не делала этого с ней. Она была в синяках и крови, когда ее доставили сюда.
   Он внимательно изучал меня. - Значит, вы никогда не поднимали на нее руку, ни разу?
   Я собралась ответить, намереваясь опровергнуть его обвинение, но остановилась, чтобы не опозорить себя очевидной ложью. Вместо этого я встретилась с ним взглядом, требуя понимания, а не прощения. - Это было жестокое, организованное восстание, доктор. Они пытались убить нас всех. Они могли бы добиться успеха, если бы я и мои офицеры не прибегли к крайним мерам.
   - В таком случае, это была хорошая работа, вы были оснащены инструментами, необходимыми для подавления этого восстания.
   - Не понимаю.
   Он кивнул на офицера, который все еще целился из эксимерного ружья в Мэйгадис. Это было тяжелое лазерное оружие с двойной рукояткой, больше подходящее для полевых сражений, чем для умиротворения на борту корабля. - Я не большой знаток истории, капитан. Но я нашел время, чтобы немного изучить то, что произошло на Марсе. Невил Клавэйн, Сандра Вой, Галиана, Великая стена и орбитальная блокада первого гнезда...
   Я прервала его. - Это имеет отношение к делу, доктор Грелле?
   - Зависит от обстоятельств. Насколько я помню из тех уроков истории, Коалиция за чистоту нервной системы обнаружила, что конджойнеров очень трудно взять в плен. Они могли обратить практически любое оружие против того, кто им пользовался. Сохранить им жизнь до допроса было еще сложнее. Они могут легко покончить с собой. И единственное, чего вы никогда не должны делать, - это направлять сложное оружие на пленника-конджойнера.
    
   Второй раз за девять дней я очнулась в жестоком, мучительном сознании, преодолевая слои замешательства и дискомфорта. На этот раз это было не пробуждение от холодного сна, а гораздо более поверхностного седативного состояния. Я была одна, прижатая к подушкам безопасности, на груди у меня были аварийные ремни. Пошевелила ноющими руками и отпустила фиксатор. Амортизация на спине ослабла. Я была невесомой, но все еще едва могла двигаться. Инспекционная капсула была не слишком большой для человека в скафандре.
   Я была жива, и это уже кое-что значило. Это означало, что я пережила запуск с "Икинокшела". Взглянула на хронометр, убедилась, что проспала шестьдесят шесть часов, а затем проверила датчик ближнего радиуса действия и с удовлетворением обнаружила, что капсула Струмы летит рядом с моей. Несмотря на то, что мы стартовали по очереди, у нас было время, чтобы приблизиться друг к другу, не слишком сильно расходуя топливо.
   - Струма? - спросила я по связи.
   - Я здесь, капитан. Как вы себя чувствуете?
   - Думаю, примерно так же плохо, как и ты. Но мы целы, и прямо сейчас я приму все хорошие новости, какие только смогу получить. Я реалистка, Струма: не ожидаю, что из этого что-то выйдет. Но я не могла сидеть сложа руки и ничего не предпринимать, просто надеясь на лучшее.
   - Я понимал риски, - ответил он. - И согласен с вами. Мы должны были воспользоваться этим шансом.
   Наши капсулы поддерживали связь с "Икинокшелом". Там были рады получить от нас весточку. Мы потратили несколько минут на переписку, подтверждая, что мы здоровы и что наши капсулы нацелились на дрейфующего соседа. Корабль конджойнеров был чрезвычайно темным, чрезвычайно хорошо замаскированным, но у него не было ни единого шанса спрятаться на фоне идеальной черноты поверхности.
   Я едва осмелилась спросить, как продвигается график ремонта. Но новости были благоприятными. План Струмы по переключению ресурсов сработал успешно, и все указывало на то, что корабль восстановит управление в течение тринадцати часов. Это было чрезвычайно кстати: "Икинокшел" находился теперь всего в трех днях дрейфа от поверхности и всего в одном дне от точки, где показания скафандра начали отклоняться от нормального пространства-времени. Однако мы сделали все, что могли, - дали себе пару слабых шансов там, где раньше их вообще не было.
   Мы со Струмой еще раз проверили системы наших капсул, затем начали расходовать топливо, снижая скорость для встречи с "дрифтером". К тому времени мы уже могли видеть друг друга на расстоянии пары километров, но все еще легко выделялись на фоне звезд, отбрасывая перед собой светящиеся хвосты плазмы.
   Мы преодолели отметку в десять тысяч километров без происшествий. Я чувствовала боль, головокружение и сухость во рту, но этого следовало ожидать после ускорения и вынужденного сна на этапе полета. Во всех остальных отношениях ощущала себя нормально, за исключением вполне разумного опасения, которое испытал бы любой на нашем месте. Приборы капсулы работали исправно, датчики и показания приборов имели смысл.
   На расстоянии девяти тысяч километров я начала ощущать изменения.
   Поначалу это были мелочи. Мне приходилось щуриться, чтобы разобраться в изображениях, как будто я видела их под водой. Сначала я списала это на усталость. Затем связь с "Икинокшелом" стала прерываться статическими помехами и выпадениями сообщений.
   - Струма... - спросила я. - Ты замечаешь это?
   Когда он ответил, его голос звучал так, словно он был так же далеко, как и корабль. И все же я своими глазами видела его капсулу, мерцающую слева.
   - Что бы ни уловил скафандр, это началось раньше.
   - Поверхность не изменила диаметр.
   - Да, но что бы она ни делала с окружающим пространством, возможно, поднялась на ступеньку выше. - В его заявлении не было упреков, но я поняла скрытую связь. Скафандр вызвал определенные изменения, ту рябь, которая прошла через "Икинокшел". Возможно, это означало необратимые изменения в окружающей среде вокруг поверхности, как укрепление, усиливающее свою оборону после первой атаки.
   - Продолжаем, Струма. Мы знали, что ситуация может осложниться - просто это произошло немного раньше, чем мы рассчитывали.
   - Согласен, - ответил он, и его голос прозвучал так, словно он был истончен и растянут допплеровским методом, как будто мы подавали друг другу сигналы с другого конца Вселенной.
   По крайней мере, капсулы продолжали работать. Мы преодолели отметку в восемь тысяч пятьсот километров, все еще снижая скорость, все еще ориентируясь на корабль конджойнеров. Хотя он был всего в четверть размера "Икинокшела", но также был единственным физическим объектом между нами и поверхностью, и свет наших выхлопных газов освещал его настолько, что он становился видимым - маленький корпус звездолета, подвешенный над черным морем.
   Я думала, что, когда новости об этом предательстве дойдут до наших правительств, начнется война. Наш мир с конджойнерами никогда не был менее напряженным, но те нарушения, которые происходили до сих пор, были незначительными дипломатическими стычками по сравнению с этим. Не только организация и проведение секретной экспедиции в нарушение условий взаимного сотрудничества, но и последовавшая за этим предательская попытка Мэйгадис захватить власть с таким холодным пренебрежением к жизням других девятнадцати тысяч пассажиров. Они всегда считали себя лучше нас остальных, не конджойнеров, и, по некоторым меркам, они, вероятно, были правы в этой оценке. Умнее, быстрее и, безусловно, более склонны к безжалостности. Мы выиграли от нашего партнерства, и, возможно, они тоже нашли какие-то свои преимущества в сотрудничестве с нами. Но теперь я поняла, что это всегда было не более чем прикрытием, циничной выгодой. За нашими спинами они строили козни, пытаясь извлечь выгоду из первого контакта с этим инопланетным присутствием.
   Но первая война, как мне показалось, привела их почти к полному исчезновению. И за прошедшее столетие они поделились с нами многими из своих технологий, что привело к рискованной нормализации наших возможностей. Учитывая, что партнерство существовало так долго, зачем им рисковать всем сейчас, ради таких неопределенных ставок?
   Мои мысли вернулись к прощальным словам доктора Грелле о нашей пленнице. Мои познания в истории были далеко не такими обширными, как у него, но у меня не было причин сомневаться в его воспоминаниях о тех событиях. То, что он сказал о заключенных конджойнерах, несомненно, было правдой. Так почему же Мэйгадис терпела, когда это оружие было направлено на нее, когда она могла проникнуть в его систему и заставить его снести ей голову?
   Если только она не хотела остаться в живых?
   - Струма... - начала я говорить.
   Но какие бы слова я ни собиралась произнести, они остались невысказанными. Я почувствовала себя не в своей тарелке. Испытывала невесомость и перегрузки, но это было что-то совершенно новое для меня. Невидимые когти впивались в мою кожу, дергая за внутренности - причем во всех направлениях.
   - Начинается, - сказала я, снова затягивая аварийные ремни, хотя толку от них было мало.
   Капсула тоже почувствовала изменения. Показания приборов начали указывать на аномальные напряжения, выходящие за рамки крайне ограниченного понимания капсулой нормальных условий. Я все еще могла видеть корабль конджойнеров, а звезды за черным горизонтом поверхности оставались в неизменном положении. Но капсуле показалось, что она начинает падать. Двигатели начали трещать, и это только усугубило ситуацию.
   - Переключитесь на ручное управление, - сказал Струма, и в следующее мгновение его голос прозвучал у меня в голове искаженно. - Мы уже достаточно близко.
   Двести километров до корабля, потом сто пятьдесят, потом сто, замедляясь до скорости всего пары сотен метров в секунду. Капсула все еще функционировала, все еще поддерживала жизнеобеспечение, но мне пришлось отключить все ее высокоуровневые навигационные и рулевые системы, доверившись своим собственным неровным инстинктам. Сигнал, передаваемый "Икинокшелом", полностью пропал, и когда я повернулась, чтобы заглянуть назад, звезды, казалось, проплывали за толстым пятнистым стеклом. Мои внутренности скрутило, кости болели так, словно в них был пробит миллион крошечных трещин. Перед глазами медленно нарастало давление. Единственное, что заставляло меня двигаться вперед, - это осознание того, что остальным частям корабля пришлось бы еще хуже, если мы не изменим направление дрейфа.
   Наконец корабль конджойнеров, казалось, выплыл из какой-то искажающей среды, становясь более четким, а его очертания - более резкими. Пятьдесят километров, затем десять. Наши капсулы замедлили ход, готовясь к последнему заходу на посадку.
   И мы увидели то, чего не видели раньше.
   Расстояние, измененное пространство и ограниченность наших собственных сенсоров и глаз сыграли с нами злую шутку. Разрушения были намного хуже, чем мы предполагали при сканировании с большого расстояния. Корабль представлял собой хрупкую развалину, от которой сохранились только его очертания. Корпус, двигатели, соединительные лонжероны были на месте... но в некоторых местах они стали волокнистыми, выпотрошенными, разорванными или облупившимися, а в других превратились в кружевную иллюзию. Корабль, казалось, был готов развалиться на части, превратиться в пыль, словно хрупкое ископаемое, извлеченное из своей сохраняющей матрицы.
   В течение долгих минут мы со Струмой могли только смотреть, как наши капсулы зависают в нескольких сотнях метров от этого скелета. Все еще чувствовались все прежние неприятные ощущения, включая тошноту. Мои мысли становились вялыми, как застывающая смола. Но пока я смотрела на обломки "конджойнера", все это не имело значения.
   - Он простоял здесь слишком долго, - сказала я.
   - Мы не знаем.
   - Десятилетия... даже дольше. Посмотри на него, Струма. Это старый-престарый корабль. Возможно, он даже старше соглашений Европы.
   - Что это значит, капитан?
   - Если он был отправлен сюда до заключения соглашения, то никакого нарушения договора не было.
   - Но Мэйгадис...
   - Мы не знаем, каким приказам подчинялась Мэйгадис. Если таковые были. - Я с трудом сглотнула, заставляя себя изложить суровую и очевидную правду. - В любом случае, для нас это бесполезно. Все зашло слишком далеко, чтобы там было что-то, что мы могли бы использовать, даже если бы я решилась войти внутрь. Мы проделали весь этот путь впустую.
   - Внутри этого корабля все еще могут быть технические данные. Показания, измерения объекта. Мы должны посмотреть.
   - Нет, - сказала я. - Ничего не сохранилось. Ты же видишь это, не так ли? Это всего лишь оболочка. Сейчас даже Мэйгадис не смогла бы ничего извлечь из него. - Мое сердце бешено колотилось. К тошноте и дискомфорту добавился тихий, нарастающий ужас. Я знала, что нахожусь в месте, где простым мыслящим организмам, таким как я, не место. - Мы потерпели неудачу, Струма. Это была правильная попытка, но нет смысла обманывать себя. Теперь мы должны молиться, чтобы корабль смог замедлить ход без какой-либо помощи извне.
   - Давайте не будем сдаваться, не осмотревшись поближе, капитан. Вы сами сказали, что мы зашли так далеко.
   Не дожидаясь моего согласия, он направил свою капсулу к месту крушения. Корабль конджойнеров был намного меньше "Икинокшела", но все равно капсула на фоне его размеров казалась крошечной яркой точкой. Я выругалась, понимая, что он прав, и включила ручное управление тягой, чтобы следовать за ним. Он направлялся к широкой пустоте в боковой части корпуса, обшивка вокруг которой раскрывалась, как лепестки цветка. Он замедлился, сделав короткий толчок, а затем скользнул внутрь.
   Я предприняла последнюю попытку перехватить сигнал с главного корабля, а затем последовала за Струмой.
   Возможно, он был прав, подумала я, изо всех сил расшевеливая свои мысли, чтобы прогнать страх из головы. Внутри все еще могло быть что-то, каким бы невероятным это ни выглядело. Шаттл, защищенный от самых серьезных повреждений. Запасной двигатель, интерфейс управления которого чудесным образом не пострадал.
   Однако, оказавшись внутри, я поняла, что такие надежды тщетны. Внутреннее убранство было таким же, если не хуже. Корабль сгнил изнутри, удерживаемый лишь тончайшими остатками соединительных элементов. Включив рабочие фары моей капсулы на полную мощность, я плыла по темному заколдованному лесу, состоящему из сломанных и прогнувшихся стоек, разрушенных полов и стен, разбитого и искореженного оборудования.
   Я только начала осознавать абсолютную бесполезность нашей экспедиции, когда мне пришло в голову кое-что еще. Капсулы Струмы нигде не было видно. Он был всего в нескольких сотнях метров впереди меня, когда скрылся из виду, и, по крайней мере, я должна была заметить отражения от его рабочих фар и двигателей, даже если бы у меня не было прямого обзора его капсулы.
   Но когда я выключила свои фары и уменьшила мощность двигателей, то провалилась в полную темноту.
   - Струма, - сказала я. - Я потеряла тебя. Пожалуйста, ответь.
   Тишина.
   - Струма. Это Раума. Где ты? Включи фары или двигатели, если ты меня слышишь.
   Тишина и темнота.
   Я остановила свой дрейф. Должно быть, была уже на полпути к внутренностям корабля конджойнеров, и этого было достаточно. Я обернулась, объясняя его молчание. Он, должно быть, прошел весь путь насквозь, вышел с другой стороны, и остатки корабля, должно быть, блокировали нашу связь.
   Я запустила импульсный двигатель, направляясь к выходу тем же путем, каким пришла. Разрушенные части отбрасывали молочный свет. Впереди виднелось звездное пятно в форме цветка, увеличивающееся в размерах. Не дом, не убежище, но все же к чему-то, к чему можно стремиться, к чему-то лучшему, чем оставаться внутри обломков.
   Я увидела его приближение как раз перед тем, как он ударил. Должно быть, он использовал импульс двигателя, достаточный, чтобы выбраться из какого-то укрытия, которое нашел. Когда он протаранил мою капсулу, скорость сближения не могла превышать пяти-шести метров в секунду, но все равно этого было достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание и моя собственная капсула перевернулась. Я хватала ртом воздух, борясь с нарастающей тяжестью мыслей, чтобы сохранить хоть какую-то ясность ума. Капсула во что-то врезалась, сработала сигнализация столкновения. Она была достаточно прочной, чтобы выдержать ускорение при запуске, но не предназначалась для преднамеренного длительного контактного нападения.
   Я нажала на рычаги управления двигателями и ослабила хватку. Капсула Струмы разворачивалась, освещенная вспышками наших двигателей. Каждая вспышка освещала статичную картину, капсулы застывали в неподвижности, но от одной вспышки к другой наши позиции менялись.
   Я подумала, есть ли смысл с ним спорить.
   - Струма. Ты не обязан делать это. Чего бы ты ни хотел достичь... - Но затем на меня снизошло глубокое и спокойное понимание. Это было почти благословением - увидеть все так ясно. - Все было инсценировано, так или иначе. Вся эта попытка захвата власти. Мэйгадис... остальные... это ведь не они нарушили условия Соглашения, не так ли?
   В его голосе зазвучали умоляющие нотки.
   - Нам нужны были эти данные, Раума. Больше, чем мы нуждались в конджойнерах, и уж точно больше, чем мир.
   Наши капсулы лязгнули друг о друга. У нас не было никакого оружия, кроме массы и скорости, никакой защиты, кроме тонкой брони и стекла.
   - Кто, Струма? От имени кого ты говоришь?
   - Тех, кто заботится о наших интересах, Раума. Это все, что вам нужно знать. Все, что вы скоро узнаете. Жаль, что вам придется умереть. Мне также жаль остальных. Не предполагалось, что все будет так плохо.
   - Ни одно правительство не согласилось бы на это, Струма. Тебя ввели в заблуждение. Солгали.
   Он ударил снова, сильнее, чем раньше, удерживая управление работающим двигателем до момента столкновения. Я потеряла сознание на секунду или десять, затем пришла в себя и остановилась, упершись в заросли внутренних лонжеронов. Хрупкие, как стекло, они превращались в плавающие, кувыркающиеся усики, издавая глухую музыку, когда лязгали и позвякивали о мой корпус.
   На моем переднем куполе появилась трещина, от которой расходились маленькие микротрещины.
   - Рано или поздно они бы узнали о крушении, Раума, так же, как и мы. И они бы нашли способ добраться сюда, чего бы это им ни стоило.
   - Нет, - сказала я. - Они бы не узнали. Возможно, когда-то они были такими же безжалостными, как и мы. Но мы научились работать сообща, научились строить лучший мир.
   - Утешайте себя сами. Когда я буду делать свой отчет, то позабочусь о том, чтобы все заслуги в открытии достались вам. Они назовут объект в вашу честь. Объект Бернсдоттир. Плащаница Бернсдоттир. Что бы вы предпочли?
   - Я бы предпочла остаться в живых. - Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать сигнал тревоги. - Кстати, как ты собираешься составить отчет, если мы никогда не вернемся домой?
   - Об этом позаботились, - сказал Струма. - Они примут мою версию событий, когда я вернусь на "Икинокшел". Скажу, что вы оказались здесь в ловушке, и я ничем не мог помочь. Постараюсь, чтобы это прозвучало как подобает героине.
   - Не создавай проблем из-за меня.
   - О, я бы не стал. Но чем больше они будут обращать внимания на вас, тем меньше на меня.
   Он протаранил меня еще раз, и я уже собиралась увернуться, когда отпустила рычаги управления двигателем. Моя капсула поплыла дальше, углубляясь в заросли разрушенного корабля. Я ударилась обо что-то твердое, а затем упала на него.
   - Тебе лучше надеяться, что им удастся остановить дрейф.
   - Возможно, они так и сделают, а возможно, и нет. Но мне не нужен корабль. Есть план на случай непредвиденных обстоятельств, если все остальное провалится. Я покину корабль. Катапультируюсь от греха подальше в рефрижераторном гробу. Установлю на нем систему дальнего наведения. Там, среди звезд, гробу не составит труда сохранить меня в холоде. В конце концов, за мной пришлют другой корабль.
   Еще несколько вспышек, но не от меня. На мгновение острая, зазубренная архитектура этого места застыла на месте. Возможно, где-то в этом хаосе я увидела чье-то тело, нарушенное нашим грубым вторжением, кувыркающееся, как кукла, лишенный плоти череп с острым гребнем, обращающий на меня пустые глаза.
   - Я рада, что ты так доверяешь своим хозяевам.
   - О, я знаю.
   - Кто они, Струма? Фракция демархистов? Одна из неприсоединившихся держав?
   - Просто люди, Раума. Просто хорошие, мудрые люди, которые заботятся о наших долгосрочных интересах.
   Струма снова приближался, готовясь к последнему удару. Я подумала, что он, должно быть, услышал сигнал о повреждении и воспринял мое беспомощное падение как свидетельство того, что я окончательно потеряла управление двигателем.
   Я позволила ему подойти ближе. Он набирал скорость, его лицо, казалось, распухало, пока не заполнило весь купол. На этом лице застыло выражение каменной решимости, наполненное скорее сожалением, чем гневом. Наши глаза, должно быть, встретились в те последние мгновения при свете стробоскопа, и, возможно, он увидел что-то в моем лице, что-то, выдающее мои намерения.
   Но к тому времени было уже слишком поздно.
   Я снова вцепилась руками в рычаги управления, отклоняясь в сторону, не давая ему времени изменить курс. Его капсула скользнула в то место, где всего мгновение назад была моя, а затем вперед, на торчащий шип оторванного лонжерона. Тот пробил броню и попал Струме в грудь, и в мерцании моих собственных двигателей я увидела, как его тело сотряслось в единственной сильной конвульсии, в то время как воздух и жизнь покидали его легкие.
   При более благоприятных обстоятельствах я бы нашла способ извлечь его тело из-под обломков. Что бы он ни сделал, каковы бы ни были его грехи, никто не заслуживал того, чтобы его оставили в таком месте.
   Но обстоятельства были не из лучших, и я оставила его там.
    
   В остальном мне больше нечего вам рассказать. В жизни мало что можно разделить на черное и белое, так было и с графиком ремонта. Ремонт был завершен вовремя, и "Икинокшел" восстановил управление. Я была на обратном пути, используя то, что осталось от топлива, когда они начали тестировать вспомогательные двигатели. Поскольку те светили в мою сторону, мне не составило труда разглядеть яркую звезду, которая была моим кораблем. Я сказала себе, что от меня многого не требуется. Конечно, теперь можно было бы уменьшить дрейф, даже обратить его вспять и начать устанавливать некоторое удобное расстояние между "Икинокшелом" и объектом.
   Когда моя капсула вышла из-под непосредственного воздействия поверхности, я восстановила стабильный сигнал и промерила расстояние до главного корабля. Едва осмеливаясь дышать, я наблюдала, как его дрейф замедлился в пять раз. При скорости в десять метров в секунду человек мог бы обогнать его. Этого было почти достаточно - мучительно близко к нулю.
   Затем что-то пошло не так. Я наблюдала, как двигатели мигали и гасли. Я ждала, что они снова заработают, но этот момент так и не наступил. По связи я узнала, что отказала какая-то хрупкая силовая муфта, превысив допустимые пределы. Как и все остальное, ее можно было починить, но только при наличии времени, которого у нас не было. Скорость дрейфа "Икинокшела" была снижена, но не обнулена. Наши капсулы зафиксировали изменения на расстоянии девяти тысяч километров от поверхности. При его нынешней скорости корабль прошел бы эту точку через четыре дня.
   У нас не было времени.
   На обратном пути с места крушения я сожгла почти все свое топливо, оставив лишь небольшой запас для сближения с кораблем. К сожалению, этого запаса оказалось недостаточно. Я сбилась с курса, и к тому времени, когда скорректировала его, у меня было недостаточно топлива, чтобы завершить сближение. Я должна была проплыть мимо корабля, направляясь в межзвездное пространство. Ресурсов капсулы хватило бы на то, чтобы поддержать меня еще несколько дней, но их было недостаточно, чтобы кто-нибудь пришел мне на помощь, и в конце концов я замерзла бы или задохнулась, в зависимости от того, что настигнет меня раньше. Ни тот, ни другой вариант не показался мне особенно привлекательным. Но, по крайней мере, я была бы избавлена от ударов о поверхность.
   Конечно, все произошло не так.
   Оставшийся экипаж и представители пассажиров распорядились, чтобы я вернулась на корабль. Итак, "Икинокшел" был очень аккуратно выровнен, используя то рулевое управление, которое теперь оставалось на корабле, и я скользнула обратно в пасть грузового трюма. Это была непростая процедура, обратившая вспять процесс, который помог мне вылететь из корабля, и я получила сотрясение мозга, когда капсула была снова захвачена стартовой платформой и насильно остановлена.
   Но я была жива.
   Доктор Грелле был первым, кого я увидела, когда пришла в себя, лежа на кушетке для реанимации, с болью в висках, но полностью осознавая, что произошло.
   Мой первый вопрос был естественным.
   - Где мы?
   - Прошло два дня с того момента, как ваши капсулы начали фиксировать изменение пространства-времени. - Он говорил мягко, в наилучшей манере врача. - Наши приборы пока не зафиксировали ничего необычного, но я уверен, что это изменится, когда мы приблизимся к границе.
   Я восприняла его новость, странно возмущенная тем, что мне не дали умереть. Но заставила себя сохранять самообладание, как подобает капитану. - Потребовалось столько времени, чтобы оживить меня?
   - Были осложнения. Нам пришлось отправить вас к автохирургу, чтобы устранить кровоизлияние в мозг. Возникли трудности с тем, чтобы заставить хирурга работать должным образом. Мне пришлось вручную переопределить некоторые из его функций.
   В помещении, кроме меня, никого не было. Я задумалась, где же остальные мои подчиненные. Возможно, они были заняты подготовкой корабля к его последним дням, заполняли журналы, отправляли сообщения и прощались с пустотой, надеясь, что смогут с кем-нибудь связаться.
   - Это будет плохо, доктор Грелле. Мы со Струмой почувствовали это, хотя были еще далеко от поверхности. Если мы ничего не можем сделать, то никто не должен осознавать этого.
   - Этого не произойдет, - сказал доктор Грелле. - Сейчас бодрствуют лишь немногие из нас. Остальные снова погрузились в глубокий сон. Они понимают, что это смертный приговор, но, по крайней мере, это безболезненно, а некоторые успокоительные могут облегчить погружение в сон.
   - Вам следует присоединиться к ним.
   - Я так и сделаю. Но сначала я хотел рассказать вам о Мэйгадис. Думаю, вам это будет интересно.
   Когда я была готова к передвижению, мы с доктором Грелле направились в камеру для допросов. Мэйгадис сидела на своем стуле, все еще связанная. Она повернула голову, чтобы проследить за мной, когда я вошла в электростатическую камеру. С тех пор как я видела ее в последний раз, опухоль вокруг ее больного глаза начала спадать, и она могла смотреть на меня обоими глазами.
   - Я велел охраннику отойти, - сказал доктор Грелле. - Он все равно ничего не добился бы.
   - Вы рассказывали мне о заключенных на Марсе.
   Он слегка улыбнулся. - Я рад, что хоть что-то из этого дошло до вас. В то время я действительно не знал, что с этим делать. Почему Мэйгадис не обратила это оружие на себя или просто не залезла в свой череп, чтобы совершить самоубийство? Это должно было быть ей по силам.
   - Почему вы этого не сделали? - спросила я ее.
   Мэйгадис пристально посмотрела на доктора Грелле. Хотя она все еще была моей пленницей, ее осанка свидетельствовала о спокойствии и доминировании. - Расскажите ей, что вы обнаружили, доктор.
   - Это был автохирург, - сказал Грелле. - Я упоминал, что были проблемы с его правильной работой. Думаю, никто не ожидал, что его нужно будет использовать снова, и поэтому они не приложили особых усилий, чтобы очистить его исполнительную память от более раннего рабочего процесса.
   - Не понимаю, - сказала я.
   - Автохирург был запрограммирован на выполнение необычной хирургической операции, выходящей за рамки его обычного репертуара. Мэйгадис была выведена из спячки, но находилась в бессознательном состоянии. Ее поместили в автохирурга. Внутри нее было установлено принуждающее устройство.
   - Это было военное устройство, - сказала Мэйгадис так отстраненно, как будто рассказывала о чем-то, что случилось с кем-то совершенно другим, давным-давно и далеко отсюда. - Незаконный реликт первой войны. Они называли его плетью Тарсиса. Разработан таким образом, чтобы подавлять наши произвольные реакции и позволять нам подвергаться допросам и выступать в качестве рупоров контрпропаганды. Пока устройство было установлено в меня, я не могла действовать по своей воле. Я могла делать и говорить только то, что от меня требовалось.
   - Это Струма, - сказала я, решив, что это единственный ответ, который имеет хоть какой-то смысл.
   - Он был вынужден действовать в одиночку, - ответила Мэйгадис все с тем же ледяным спокойствием. - Все было обставлено как попытка захвата вашего корабля, но ничего подобного никогда не предпринималось. Но мы должны были умереть, все мы. Нельзя было допустить, чтобы информация об объекте достигла наших материнских гнезд.
   - Я удалил устройство принуждения, - сказал доктор Грелле. - Конечно, ваши верные офицеры оказали сопротивление. Но им дали понять, что произошло. Струма, должно быть, проснулся первым, а затем проделал работу над Мэйгадис. Затем Струма подготовил доказательства попытки захвата корабля. Еще больше конджойнеров были выведены из спячки и либо убиты на месте, либо им имплантировали более грубые версии устройств принуждения, чтобы было видно, что они оказывают убедительное сопротивление. Остальные офицеры пришли в себя и поняли, что кораблю угрожает неминуемая опасность. В разгар чрезвычайной ситуации у них не было причин сомневаться в Струме.
   - Как и у меня, - прошептала я.
   - Было жизненно важно, чтобы конджойнеры были уничтожены. Их сотрудничество было необходимо для существования и эксплуатации этого корабля, но их не хотели допускать к обнаружению и исследованию объекта.
   - А как насчет всех остальных? - спросила я. - Мы все были частью этого. Мы поговорили бы, когда вернулись домой.
   - Вы бы поверили рассказу Струмы о захвате власти конджойнерами, что вы почти сделали. Как и я. Но было ошибкой поместить ее под вооруженную охрану, и еще одной ошибкой было позволить мне поближе взглянуть на этого автохирурга. Полагаю, мы не можем винить Струму за несколько промахов. Ему было на чем сосредоточиться.
   - Вы беспокоились о войне, - спокойно сказала Мэйгадис. - Сейчас она все еще может развязаться. Но условия провокации будут другими. Этот захват организовала фракция внутри одного из ваших планетных правительств. - Она помолчала несколько мгновений. - Но я не хочу войны. Вы верите в милосердие, Раума Бернсдоттир?
   - Надеюсь на это.
   - Хорошо. - И Мэйгадис встала со стула, ее путы упали, очевидно, они никогда не были закреплены должным образом. Она сделала шаг ко мне и одним резким движением подняла руку к моему подбородку. Ее ладонь обхватила мою челюсть. Она держала меня с такой силой, что я почувствовала, как ломаются мои кости. - Я тоже верю в милосердие. Но для этого нужны двое, чтобы оно сработало. Вы ударили меня, когда думали, что я ваша пленница.
   Я отшатнулась, ударившись о бесполезную решетку электростатической клетки. - Мне жаль.
   - Это верно, капитан?
   - Да. - Было трудно говорить, трудно думать из-за той боли, которую она причиняла. - Мне жаль.
   - В вашу защиту могу сказать, - сказала Мэйгадис, - что вы сделали это всего один раз. И хотя я была под контролем устройства, кое-что увидела в ваших глазах. Сомнение. Стыд. - Она отпустила меня. Я учащенно задышала, полностью осознавая, как легко она все еще может сломить меня. - Я склонна думать, что вы пожалели о своем порыве.
   - Я пожалела.
   - Хорошо. Потому что кто-то должен жить, и это вполне можете быть вы.
   Я протянула руку и погладила кожу вокруг челюсти. - Нет. С нами покончено - со всеми нами. Все, что нам осталось, - это холодный сон. Мы умрем, но, по крайней мере, будем спать, когда это произойдет.
   - Корабль можно спасти, - ответила Мэйгадис. - И небольшое количество его пассажиров. Это произойдет. Теперь, когда информация об объекте собрана, она должна достичь цивилизации. Вы будете нести эти знания.
   - Корабль спасти невозможно. У нас просто нет времени.
   Мэйгадис повернулась к доктору Грелле. - Возможно, нам следует показать ей, доктор. Тогда она поймет.
    
   Они подвели меня к одному из передних иллюминаторов. Поскольку корабль все еще был направлен на объект, все, что было видно в данный момент, - это стена тьмы, простиравшаяся до предела видимости во всех направлениях. Я вглядывалась в это ничто, гадая, смогу ли хоть мельком увидеть крушение "конджойнера", теперь, когда мы были намного ближе. Они почти не спрашивали меня о том, что случилось со Струмой, как будто мое благополучное возвращение было достаточным ответом.
   Затем что-то вспыхнуло. Это была короткая, яркая вспышка, которая возникла и исчезла почти сразу же, как только успела отразиться на моей сетчатке. Размышляя, не было ли это игрой воображения, я стояла у иллюминатора, пока не увидела еще одну вспышку. Чуть позже появилась третья. Они происходили не в одном и том же месте, но располагались достаточно близко друг к другу, чтобы не быть случайными.
   - Вы спасли нас, - сказал доктор Грелле, говоря тихо, как будто мог разрушить какое-то священное заклинание. - Или, по крайней мере, указали нам путь. Когда вы со Струмой использовали грузовую пусковую линию для ускорения своих капсул, это повлияло на весь корабль. Небольшая, но ощутимая отдача, несколько снижающая его скорость.
   - Это нам не поможет, - сказала я, испытывая некоторое мрачное удовольствие от того, что указала на ошибку в его рассуждениях. - Если бы у нас были полные грузовые трюмы, загруженные десятками тысяч тонн, тогда, возможно, мы смогли бы отправить достаточно груза вперед судна, чтобы изменить направление дрейфа. Но у нас этого нет. Мы не перевозим почти никакого груза.
   На поверхности сверкнула еще одна вспышка.
   - Это не груз, - сказала Мэйгадис.
   Полагаю, я поняла это уже тогда. По крайней мере, какая-то часть меня. Но не та часть, которая была готова взглянуть правде в глаза.
   - И что же тогда?
   - Гробы, - сказал доктор Грелле. - Гробы для спячки. Каждый примерно настолько же большой и тяжелый, как ваша инспекционная капсула, и в каждом по-прежнему находится спящий пассажир.
   - Нет. - Моим ответом было категорическое отрицание, хотя я знала, что ни у кого из них не было причин лгать.
   - Есть неясности, - сказала Мэйгадис. - Пусковая линия находится под напряжением, и ее эффективность может быть не оптимальной. Но, похоже, корабль можно спасти, потеряв только половину списка пассажиров. - Какое-то отстраненное, чуждое сочувствие промелькнуло в ее глазах. - Понимаю, что для вас это трудно, Раума. Но другого способа спасти корабль нет. Кто-то должен умереть, а кто-то должен жить. И вы, в частности, должны быть одной из живых.
   Вспышки продолжались. Теперь, настроившись на их ритм, я почти подсознательно ощущала толчки в обшивке корабля, происходившие примерно с той же частотой, что и удары. Каждый толчок приводил к тому, что грузовая пусковая линия выбрасывала еще один контейнер, движение корабля замедлялось на крошечную величину. Это производило ничтожно малый эффект. Но если сложить несколько тысяч ничтожно малых факторов, то из них может получиться что-то полезное.
   - Я не дам на это разрешения, - сказала я. - Не ради спасения корабля. Не убийство, не самоубийство, не самопожертвование. Ничто этого не стоит.
   - Все стоит того, - сказала Мэйгадис. - Во-первых, знание об артефакте - объекте - должно достичь цивилизации, а затем оно должно быть распространено. Оно не может оставаться тайной одной фракции или правительственного органа. Это должно быть всеобщим знанием. Возможно, таких объектов больше. Если они есть, их необходимо нанести на карту и исследовать, выяснить их природу. Во-вторых, вы должны говорить о мире. Если бы этот корабль был потерян, если бы его следы никогда не вернулись домой, всегда были бы предположения. Вы должны остерегаться этого.
   - Но вы...
   Она продолжила говорить. - Они приняли бы ваше свидетельство с большей готовностью, чем мое. Но не думайте, что это самоубийство для любого из нас. Это было согласовано, Раума, кворумом живых, как базовых людей, так и конджойнеров. Большая часть спящих пассажиров была приведена в чувство, чтобы их можно было опросить и взвесить их мнения. Я не скажу, что вердикт был единогласным... но он был вынесен, и с большим перевесом. Каждый из нас рискует. Автоматизированные системы корабля будут продолжать выбрасывать гробы до тех пор, пока дрейф не будет благополучно остановлен, с приемлемой погрешностью. Возможно, потребуется десять тысяч спящих или даже пятнадцать тысяч. До тех пор, пока этот момент не будет достигнут, выбор будет полностью случайным. Мы возвращаемся в спячку, зная лишь, что шансов выжить у нас больше, чем ноль.
   - Этого достаточно, - сказал доктор Грелле. - Как говорит Мэйгадис, лучше, если выживет один из нас, чем никто из нас.
   - Струму устроило бы, если бы вы перебили нас всех, - сказала Мэйгадис. - Но вы этого не сделали. И даже когда появилась надежда, что ремонт удастся завершить, вы рисковали своей жизнью, расследуя крушение. Экипаж и пассажиры оценили это действие. Они сочли это достойным похвалы.
   - Струма просто хотел найти хороший способ убить меня.
   - Это было ваше решение, а не Струмы. И наше решение окончательное. - Тон Мэйгадис был суровым, но не лишенным некоторого сочувствия. - Мы с доктором Грелле сейчас вернемся в заморозку. Наше бодрствование всегда было временным, и мы также должны полагаться на судьбу.
   - Нет, - повторила я. - Оставайтесь со мной. Не все должны умирать - вы сами это сказали.
   - Мы смирились со своей судьбой, - сказал доктор Грелле. - А теперь, капитан Бернсдоттир, вы должны принять свое решение.
  
   И я это сделала.
   Я верила, что у нас больше, чем просто шансы. Думала, что если один из нас выживет, тысячи других тоже вернутся. И что среди этих спящих, когда их разбудят, найдутся свидетели, готовые подтвердить мою версию событий.
   Я была неправа.
   Корабль отремонтировался сам, и я добралась до Йеллоустона. Как уже упоминалось, были предприняты огромные усилия, чтобы защитить меня при длительном пребывании в глубоком сне. Когда меня вернули к жизни, осложнения были минимальными. Я вспомнила почти все это с самого первого дня.
   Но остальным - тем нескольким тысячам, которые были спасены, - повезло меньше. Одного за другим их выводили из спячки, и у одного за другим обнаруживали различные нарушения памяти и личности. Самые здравомыслящие из них, те, кто прошел через это с наименьшим ущербом, не смогли подтвердить мой рассказ с той достоверностью, которой требовало общественное мнение. Некоторые вспоминали, как их приводили в состояние минимального сознания, опрашивали относительно решения пожертвовать некоторыми пассажирами - как оказалось, большинством, - но их воспоминания были смутными, а иногда и противоречивыми. При других обстоятельствах подобные вещи были бы списаны на амнезию воскрешения, и на моем имени не было бы никакого пятна. Но сейчас все было по-другому. Как я могла выжить среди них всех?
   Вы думаете, я не отстаивала свою точку зрения? Я пыталась. В течение многих лет я подробно рассказывала о том, что произошло, не жалея ничего. Я обратилась к собственным записям корабля, защищая их правдивость. Это было тяжело для семьи Струмы, оставшейся на Фанде. В конце концов, весть дошла до них. Я оплакивала то, что им пришлось вынести, узнав о его предательстве. Ирония в том, что они никогда не сомневались в моем рассказе, даже когда он обжигал их.
   Но у нас на Фанде есть поговорка, о которой я говорила ранее. Стыд - это маска, которая становится лицом. Я также упомянула ее следствие - о том, как маска может настолько хорошо адаптироваться к своему владельцу, что больше не кажется неуместной или чужой. На самом деле, она становится чем-то, за чем можно спрятаться, - щитом и утешением.
   Я очень хорошо отношусь к своему стыду.
   Правда, поначалу это раздражало меня. Я сопротивлялась этому, возмущалась тем новым и искажающим образом, который это придавало моей жизни. Но со временем маска стала тем, что я могла выносить. Постепенно я все меньше и меньше осознавала ее присутствие, а потом в один прекрасный день вообще перестала замечать ее. Либо она изменилась, либо я. Или, возможно, мы обе пришли к какому-то странному соглашению, каждая из нас приняла другую.
   Как бы то ни было, отказаться от нее сейчас было бы все равно что оторвать собственную живую плоть.
   Я знаю, что это удивляет и даже шокирует вас. Даже с вашей ясностью ума, даже с вашими четкими воспоминаниями о том, как вас опрашивали, даже с вашими неопровержимыми доказательствами я бы не стала уповать на возможность прощения. Но вы недооцениваете меня, если думаете иначе.
   Взгляните на город сейчас.
   Башня за башней, словно столбы пыли в звездных яслях, уходят в ночную мглу, мерцая миллиардами огней, миллиардом жизней, связанных с ними.
   Правда в том, что они этого не заслуживают. Они возложили это на меня. Я говорила правду все за эти годы, и мои слова уберегли нас от второй войны с конджойнерами. Те немногие, кто имел значение, те, кто имел влияние, приняли мои слова за чистую монету. Но многие другие этого не сделали. Я спрашиваю вас вот о чем: почему я должна утешать их тем, что меня оправдают?
   Они могут спокойно спать со своей виной, когда я умру.
   Я слышу ваше недоверие. Даже понимаю его. Вы пошли на это ради меня, пришли ко мне с благородным, бескорыстным намерением - в надежде облегчить эти последние годы, изменив общественное мнение обо мне. Это доброта, и я благодарю вас за это.
   Но у нас на Фанде есть и другая поговорка. Думаю, вы ее хорошо знаете.
   Запоздалый подарок хуже, чем его полное отсутствие.
   Не могли бы вы сейчас оставить меня?
  

ЗАМЕТКИ К РАССКАЗАМ

    
   НОЧИ БЕЛЛАДОННЫ
    
   Я всегда намеревался вернуться во вселенную своего романа "Дом солнц", вышедшего в 2008 году, но для этого потребовался необычный толчок. Ко мне обратились замечательные люди из Subterranean Press (без которых этот сборник не существовал бы), чтобы узнать, не заинтересован ли я в написании рассказа, основанного на определенном художественном материале. Художник Дэйв Маккин подготовил портфолио с вдохновляющими, неземными изображениями, и различным авторам было предложено пролистать фотографии и посмотреть, нет ли чего-нибудь, что могло бы послужить основой для рассказа. Я уже был поклонником творчества Маккина, но приступил к работе с минимальными ожиданиями и без предварительного представления о том, какого рода вдохновение я мог бы искать. Однако одна картина поразила мое воображение. Это было фотореалистичное изображение странных полу-скульптурных форм, поднимающихся из воды. Это сразу напомнило один из мотивов "Дома солнц" и предшествующего ему рассказа "Тысячная ночь".
   Довольно скоро у меня сложились наброски истории, в которой Лихнис, один из главных героев романа, был вовлечен в историю другой семьи клонов, помимо его собственной. Это меланхоличное произведение, пропитанное вечерним мраком, надеюсь, передает что-то от зловещей атмосферы, которую я нашел в оригинальной картине.
  
   РАЗНЫЕ МОРЯ
    
   Как я уже упоминал во введении, в моей работе есть часть, которая сосредоточена на реальных возможностях относительно недалекого будущего. Чаще всего, когда я начинаю писать, это мой выбор. Иногда, как в случае с этой историей, это само собой разумеющееся: издательство MIT Press, заказавшее этот рассказ, хотело, чтобы действие происходило всего через несколько десятилетий, основываясь на правдоподобных предположениях о вероятных социологических и технологических изменениях, которые нас ожидают.
   В моем произведении рассказывается о том, что будущее мозговых имплантов, иммерсивного телеприсутствия и глобальной экономики с высокой степенью взаимодействия в сети не за горами. Есть космические путешествия, но они в основном за кадром. Основное место действия - пытающееся добраться до безопасной гавани в Чили автоматизированное парусное судно, на борту которого находится всего один человек-смотритель. Мне нравятся парусные суда, поэтому они появляются в моей работе с определенной регулярностью.
    
   НА ВЕКА
    
   В этой истории, сочиненной для редактора и составителя антологии Иэна Уэйтса "Назад в далекое будущее", рассказывается о грандиозном и, возможно, самонадеянном проекте, направленном на то, чтобы отправить послание в глубины космологического времени.
   Космология - увлекательный предмет, но, признаюсь, мне всегда было трудно сопоставить ее грандиозные идеи и масштабы с художественной литературой. Однако иногда кажется, что что-то сходится. Эта статья появилась после прочтения статьи физика Лоуренса Краусса в журнале Scientific American. Статья показалась мне в равной мере увлекательной и пугающей, в ней излагается идея о том, что мы, возможно, живем в уникально привилегированный момент в истории Вселенной, который позволяет нам проводить измерения (и делать выводы), которые могут оказаться невозможными в дальнейшем при жизни галактики. Исходя из этого, я смог написать рассказ.
    
   ЧАСЫ ПОСЕЩЕНИЯ
    
   Идея его создания (написанного для журнала Economist) заключалась в том, чтобы представить сценарий ближайшего будущего, в котором одна или несколько новых идей будут использованы в реальной науке и медицине. Как и в случае "Разных морей", я воспользовался шансом исследовать еще один аспект иммерсивного телеприсутствия, но на этот раз с точки зрения медицинских возможностей. История должна была быть рассказана в относительно сжатых рамках, что, как мне кажется, помогло мне сосредоточиться на главном в повествовании. Если бы у меня было больше слов, думаю, возникло бы искушение чрезмерно усложнить историю, но иногда меньшее на самом деле значит большее.
    
   МЕРТВАЯ ХВАТКА
    
   Уважаемый редактор Ник Дживерс заказал этот рассказ для антологии об экзопланетах. Это звучит как краткое изложение, которое должно быть легким выбором: в конце концов, едва ли найдется выпуск New Scientist или Scientific American, в котором не было бы опубликовано какое-нибудь новое наблюдение, касающееся миров за пределами нашей Солнечной системы.
   Вместо этого мне было очень трудно начать. Таким образом, я застрял и сделал то, что обычно делаю в таких случаях. Я порылся в файлах на своем жестком диске, чтобы посмотреть, нет ли там незаконченной истории, или набросков к ней, или нескольких заметок, которые, возможно, можно было бы переделать в соответствии с требованиями к новой части. И там была какая-то часть. Я начал делать заметки для короткого рассказа из вселенной Пространства откровений - "Соборы Фелки", - из которого так и не получилось ничего существенного. Но центральный мотив этой истории - огромные, похожие на горы массы, подвешенные в атмосфере газового гиганта, - показался мне достаточно интересным, и в итоге я написал это произведение.
  
   ВЕСТИБЮЛЬ
    
   Центральная идея этой городской истории ужасов не давала мне покоя несколько лет, прежде чем я нашел сюжет и персонажей, которые могли бы ее рассказать. В моем первоначальном представлении природа объекта была очевидна: какой-то инопланетный космический корабль или артефакт, который маскируется и, кажется, проходит мимо всех без комментариев, за исключением немногих, кто по-настоящему напуган. К тому времени, когда я приступил к написанию рассказа, я решил намеренно оставить природу и функции объекта двусмысленными, и мне кажется, что так будет лучше.
   Кстати, из сотни с лишним опубликованных мною рассказов этот, без сомнения, оказал наименьшее влияние, даже если учитывать первую горстку, которую я опубликовал в Interzone. Я никогда не видел, чтобы о нем писали, упоминали, рецензировали, и не встречал никого, кто был готов признать, что читал его. Возможно, из-за этого я испытываю извращенную привязанность к этой истории.
    
   КАРТА МЕРКУРИЯ
  
   Этот рассказ был написан для сборника по заказу Pornokitsch. Идея заключалась в том, чтобы сделать книгу, в которой каждая история была бы посвящена одной из планет Солнечной системы. Очевидно, никто особо не стремился к Меркурию, так что, мудро это или нет, я воспринял это как вызов. Я пытался найти художественное достоинство в том, что, по моему мнению, больше всего отталкивало в Меркурии как предмете съемки: в его тусклой, безвоздушной, негостеприимной поверхности, лишенной какой-либо погоды или интересного химического состава. Размышляя о безводных, выжженных солнцем пейзажах, я вспомнил прочитанную мной статью о фестивале Burning Man на западе Соединенных Штатов, и мне стало интересно, как анархический дух Burning Man может воплотиться на Меркурии. Мне также пришло в голову, что киборги могли бы изменять свое тело и органы чувств, чтобы находить любое окружение удобным и красивым.
    
   ЖЕНЩИНА С ВОЛШЕБНОЙ КОСТЬЮ
    
   Этот рассказ был написан по очень специфическому набору запросов. Один банк хотел повысить осведомленность своих сотрудников о проблемах безопасности данных, и было решено, что лучший способ сделать это - "подсластить" их рассказами, стихами, карикатурами и т.д., которые были собраны в тонкую книгу и распространены внутри организации.
   Мне дали ряд подсказок для работы, и одна из них, которая меня зацепила, касалась последствий утери или кражи конфиденциальной информации, например, в результате потери или кражи карты памяти. Так совпало, что примерно в то же время я прочитал короткую статью о существующих протоколах для перезапуска всего Интернета в случае катастрофического отключения. Оказалось (и, несомненно, я слишком упрощаю, и к настоящему времени все вполне могло измениться), что небольшое число доверенных лиц носили с собой карты памяти, на которых, по сути, содержались коды запуска Интернета. Таким образом, история превратилась в безумно амбициозную операцию по поиску одной-единственной утерянной карты памяти, но ставки были подняты на другой уровень.
    
   ПРОВИДЕНС
    
   Вот еще один небольшой рассказ с очень специфическим заданием: на этот раз написать материал, который был бы в некотором роде "в духе Артура Ч. Кларка", и сделать это именно в 2001 году. Как и в случае с "На века", редактором-заказчиком был Иэн Уэйтс.
   Иэн может быть убедительным, но и это бесполезно, если идеи не приходят сами. К счастью, у меня наготове была идея, которую, как я чувствовал, можно было обосновать в рамках краткого изложения, и которую, как мне показалось, можно было изложить в относительно сжатых рамках.
   Сюжет этой истории из научной фантастики очень старый и восходит, по крайней мере, к "Далекому Центавру". Идея в том, что любая "медленная" экспедиция в другую солнечную систему рискует быть обойденной более быстрым кораблем, как только технология немного продвинется вперед. Такова предпосылка, и я полагаю, что большинство читателей хотя бы вскользь знакомы с ней. На самом деле, я даже не в первый раз использую эту предпосылку в качестве отправной точки для художественного произведения. В подобной истории, - как, впрочем, и в любом научно-фантастическом рассказе, - важно то, где взята идея. Я чувствовал, что у меня несколько оригинальный взгляд на концепцию, и эта история является ее следствием.
    
   КРУШЕНИЕ НАПОКАЗ
  
   Я с детства люблю вестерны. Два телешоу, с которыми я больше всего был связан в детстве, когда играл в Корнуолле на нашей маленькой черно-белой съемочной площадке в 1970-1971 годах, - это "Звездный путь" и "Виргинец". Хотя я увлекся космонавтикой и стал писателем-фантастом, есть еще одна сторона моей личности, которая многим обязана "Виргинцу", "Высокому Чаппаралу", "Бонанзе" и всем другим вестернам и ковбойским фильмам, которые я смотрел на протяжении многих лет со своим отцом.
   Ничто из этого не дает мне права творить в форме, которая настолько уникальна для Америки, насколько это возможно. Эта попытка создать научно-фантастический вестерн (написанный для антологии с аналогичной тематикой под редакцией Джона Джозефа Адамса), вероятно, содержит вопиюще фальшивые нотки, за что я приношу свои извинения. Однако, возможно, стоит отнестись к этому с пониманием, потому что, по крайней мере, это было написано из искренней, длящейся всю жизнь любви к форме.
   А намеренно подстроенные столкновения локомотивов, о которых говорится в сюжете? Они действительно имели место.
    
   ШЕСТНАДЦАТЬ ВОПРОСОВ КАМАЛЕ ЧАТТЕРДЖИ
    
   В серии оригинальных антологий Джонатана Стрэна "Бесконечность" собраны одни из самых вдохновляющих историй последних лет, и мне очень повезло, что я был с ними в одной компании. Эта история появилась в выпуске "Мост бесконечности", основной темой которого были грандиозные инженерные проекты. В моем рассказе рассматриваемая схема представляет собой смелую многовековую попытку проникнуть вглубь Солнца.
   Я рассказал свою историю нестандартно, в форме серии вопросов, адресованных главной героине на протяжении всей ее карьеры, но искаженных во времени. В одном из вопросов ее спрашивают о том, подходит ли она для получения докторской степени. Во втором случае ей приходится защищать свою диссертацию (в университетских кругах это почти всегда формальность, но все равно действует на нервы), а в третьем - отвечать за последствия своих действий.
   В рамках моей дипломной работы по физике я писал эссе о модах солнечных колебаний, и этот увлекательный уголок звездной астрофизики навсегда остался со мной.
    
   НА ПОРОГЕ ГИБЕЛИ
    
   Вот еще одна работа, выполненная для серии Бесконечность, на этот раз для заключительного тома "Конец бесконечности". Я исходил из того, что в Солнечной системе должно быть достаточно места, чтобы рассказать практически любую историю, и поэтому воспользовался этим, представив себе в целом утопическое трансчеловеческое будущее, в котором окружение различных миров и лун остается в основном неизменным, но в котором сами персонажи претерпевают радикальную, хотя и временную, биологическую или кибернетическую адаптацию. Несмотря на свое название, на мой взгляд, это скорее оптимистичное, жизнеутверждающее произведение. Я получил огромное удовольствие, пытаясь превзойти самого себя на каждом шагу, и надеюсь, что читатель ощутит этот энтузиазм.
    
   ОТКЛИК
    
   Птицы завораживают меня. Я хочу знать, что происходит у них в голове. Я общался с птицами, особенно с врановыми, и это убедило меня в том, что в этих прекрасных морозно-голубых глазах скрывается яркий, пытливый ум, который на каком-то уровне имеет представление и обо мне. Меня также интересует своего рода сверхъестественный эмерджентный интеллект, который, по-видимому, проявляется в стайном поведении некоторых видов, когда кажется, что масса птиц действует с собственной волей и целеустремленностью. Поэтому я долго думал об этой истории, как о зуде, который нужно было утолить. Но не мог приступить к работе, пока не убедил себя, что центральную идею можно сделать правдоподобной на протяжении всей истории, а для этого мне понадобились научные термины, полученные на основе реальных исследований поведения птиц в стаях.
   Когда я закончил, рассказ меня удовлетворил, но более того, он позволил мне пролить некоторый свет на спорный процесс рецензирования, одну из самых мрачных традиций в мире научных публикаций. Я также был рад увидеть его в журнале Interzone, в котором был опубликован мой первый рассказ. Четверть века назад.
    
   СЖАТЬ И РАЗЖАТЬ
    
   Все три последних произведения в этой книге относятся к вселенной Пространства откровений. Это обычная среда, которую я исследую и развиваю уже более тридцати лет, начиная со своего второго опубликованного рассказа. Однако тогда, конечно, не было никакого грандиозного плана, и сериал по-настоящему обрел свою индивидуальность только ко времени выхода моего первого романа.
   "Сжать и разжать" - это небольшое произведение. Я написал его в качестве своего рода праздничного подарка, опубликовал в Интернете и подготовил к выходу романа, который должен был выйти несколькими неделями позже. Эта книга должна была стать второй по счету, в которой главный герой-детектив по имени префект Дрейфус - появляется во вселенной. Поскольку с момента выхода первой книги прошло так много времени, я решил, что небольшая история могла бы стать полезным связующим звеном между двумя романами. В этой трогательной истории Дрейфус любезно навещает свою начальницу Джейн Омонье, которая выздоравливает после перенесенных в предыдущем романе испытаний.
  
   МУЗЫКА ЧУМЫ
  
   После такого беззастенчивого веселья, я думаю, эта история может претендовать на одну из самых мрачных в моем каталоге. Это был еще один зуд, который просто необходимо было побороть, независимо от того, насколько длительной была беременность. В нем крупным планом рассматриваются непосредственные последствия чумы слияния, кибернетической заразы, в равной степени поражающей людей, технологии и архитектуру, одного из центральных исторических событий во вселенной Пространства откровений, вокруг которого вращается множество историй и сюжетных линий. В этой истории мы следим за небольшой группой рабочих, которым поручено уничтожить следы чумы, все еще сохранившиеся в зданиях Города Бездны.
    
   НОЧНОЙ ПЕРЕХОД
    
   Брайан Томас Шмидт заказал это последнее произведение для антологии "Бесконечные звезды". По правде говоря, оно откладывалось в долгий ящик задолго до того, как меня пригласили написать историю, действие которой разворачивалось во вселенной Пространства откровений. В нем рассказывается об эпизоде, который упоминался в других источниках, но никогда не рассматривался в деталях. Поскольку я так мало рассказывал о самом инциденте, у меня была свобода написать эту запутанную историю об опасностях, предательстве, инопланетных артефактах и издержках, которые несут те, кто выживает. Кстати, я не из тех, кто заполняет все пустые места в будущей истории - думаю, что некоторые вещи лучше оставить на усмотрение воображения читателя, - но этот эпизод давно был тем, что я хотел увидеть, и я был рад запечатлеть его.
   Название, кстати, взято из инструментальной пьесы пионеров джаз-рока Weather Report. Почему? Ну, в то время оно мне просто понравилось, а потом показалось соответствующим настроению рассказа.
  
  
  
  
  
  
   Copyright Н.П. Фурзиков. Перевод, аннотация. 2025.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"