Аннотация: 27 января День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
18 января мы каждый год отмечаем дату великую, трагическую, скорбную и радостную одновременно - прорыва блокады Великого города. Значимость этого события трудно переоценить, ведь окруженные нацистами люди практически не получали продовольствие и были обречены на голодную смерть. Целью гитлеровцев не была капитуляция города, нелюди хотели уничтожить его жителей.
***
Всему на свете можно найти объяснение. Вот, например, моему неприятию творчества Юрия Нагибина.
Он был для меня в своё время халтурщиком, ибо писал нечто глубоко советское и нечестное при этом. Позже нашла его собственное высказывание об этой части творчества, он так и звал её, "халтура". И объяснял, что именно за это давали деньги, и за них можно было купить разные приятные вещи, и домашних это радовало....
Допустим. Потом пришло время его дневника. Ей-Богу, это было ужасно - не меньше, чем "халтура", ибо халтура была хотя бы гламурной. Это же было злобно, грязно, просто невозможно. Ахмадуллина - "засранка" и "чесотка", Галич - наркоман, непризнанный рекордсмен книги Гинесса по инфарктам на передозировке, Окуджава - практически бездарь, которого надо было после провала опаивать коньяком, чтоб не скатился в депрессию, Рождественский - наивный тупица... Моё сознание, даже постперестроечное, не могло с этим смириться. Я не смогла уступить ему хотя бы Беллу... Я любила ее творчество со всей страстью души в подростковый период, и очень долго после она была частью сердца. Я слышала собственное чтение ее стихов, я любила это завывание, этот неповторимый язык, этот облик маленькой милой девочки. Я не могла вымазать сердце в грязи, и выжить после этого...
С тех пор я постарела и поумнела. Я больше не пытаюсь судить великих - с какой стати? А ведь именно это и делаешь, веря или не веря в их проступки и грехи. Я оставляю это в стороне, и прошу Господа, когда придет час, пощадить и меня, как я щажу великих. Не надо трепать мое имя, не надо знать моих грехов. Читайте мои стихи и прозу, судите моих героев. Судите мое творчество. Но не меня и мою жизнь.
Вот с этой мыслью я взяла том Нагибина в руки. "Блестящая и горестная жизнь Имре Кальмана". Вот это - оказалось очень интересным, а также живым и сердечным... Мои стихи - по его рассказу.
I.
В блокадном городе, где всё было "как нельзя":
Голод, холод, и враг обещает: "друг друга сожрут",
Где бессильно любое слово, и в целом все словеса,
Поставили "Сильву" ... изменили людям маршрут!
Кто ходил и куда? На работу - кто мог...
За водой и за хлебом, кто мог, кто не мог...
Да, презрев "не могу", мать и падала, и ползла,
Эх, ребенку мать - его первый Бог...
Тот, кто поит и кормит, ласкает, ругает, поёт,
И затрещину первую для острастки даёт,
Тот, кто любит и ждёт, без границ, до конца...
От любви этот Бог не закроет лица...
II.
Да, но к "Сильве". Листовки, они-то причём?
Приглашались и немцы, враги и убийцы(1)...
"Сдайтесь в плен, приходите - и вместе начнём!
О любви будем петь, пусть всё - небылицы!
Вот вам пропуск на жизнь...может, раньше умрём,
Но с собою мы вас непременно возьмём" ...
На афише блокадной, на тонком листе -
Переполненный зал и счастливые лица...
Декольте, страсть, измена, блеск варьете!
(за кулисами - со шприцом медсестрица...(2)).
Петь, шутить, танцевать - нехитрая масть,
Коль еда есть в желудке, а кровь - не водица...
III.
Пешком с Петроградки. Через Троицкий мост.
(Только так назову, никак не иначе.(3))
Шли три феи прозрачных из коммунальных гнёзд.
И, голодные, были - всех в мире богаче!
Дырки в чулках и сажей натёртые башмачки...
Горжетка от бабушки, - не купил никто...
До Александринского - наперегонки...
Да по Невскому. Не топят? Сдали пальто!
"Heia, heia, in den Bergen ist mein Heimatland"(4)...
Но по-русски, и вроде так близко душе...
Пахнет булкой с корицей (ели столярный клей),
И шампанским (вода замерзала в ковше) ...
IV.
Всё кончается, счастье - быстрее всего!
А спектакль подавно, его время - конечно...
Шли девчонки - и пели! Да отчего?
Жизнь и счастье дарованы были навечно!
"Сильва, это сон голубой, голубой!".
Замолчала одна. Головою поникла...
Поднесла руку к сердцу, на землю спиной...
Легла как в постель, к которой привыкла...
"Людка, Людка, ты что, ну ты что?",
Рвётся младшая, и тормошит, и тревожит...
Это - сон голубой... и никто, и ничто -
Эту смертную власть никогда не низложит...
V.
"Что шумишь-то?", - спросила старуха с косой.
Впрочем, бабка, обычная, из редких прохожих...
Нет косы! но есть санки, полозья змеёй(5)
Оставляют следы, - не из мифов расхожих...
"Тут хоть плачь, хоть не плачь, назад не вернешь", -
Бормотала убогая, что смерть воплощала.
"Сколько их каждый день...да мне не впервой!".
Тело вскинула...санки ногой... исчезала...
Исчезала в тех сумерках, что на душе.
Исчезала на Невском, где били обстрелом...
Блики света тонули в том мятеже,
Что затеяли сумерки в городе белом...
1. Ю. Нагибин пишет: "Я и сам был причастен к блокадной премьере. Мне, двадцатидвухлетнему лейтенанту, работнику отдела контрпропаганды Политуправления фронта, пришлось сбрасывать листовку, посвященную "Сильве", над немецкими гарнизонами в Чудове, Любани, Тосно. В те дни немецкое командование вновь принялось втемяшивать своему приунывшему воинству, что "Лениград сам себя сожрёт". И далее: "Крупным шрифтом было набрано сообщение о премьере "Сильвы" и приглашение немецким солдатам посмотреть спектакль в качестве военнопленных, добровольно сложивших оружие. Листовка служит пропуском для сдачи в плен ("Дас Флюгблатт гильт альс Пассиршейн фюр ди Гефангенгабе").
2. Снова из Ю.Нагибина: "И вот появился тощий человек во фраке, взмахнул большими худыми руками, и начался удивительный спектакль, где едва державшиеся на ногах актеры изображали перед голодными зрителями любовь, страсть, измену, воссоединение, пели, танцевали, шутили, работая за пределом человеческих сил. Исполнив очередной номер, они почти вываливались за кулисы, там дежурили врач и сестра, им давали глоток хвайного экстракта, иным делали инъекцию".
3. В то время мост назывался Кировским. По какому праву?
4. "Привет, привет, в горах моя Родина...". Выходная ария Сильвы из оперетты "Королева чардаша" Имре Кальмана.
5. Само слово "сани" является русским. Уже позже его заимствовали в свои языки многие другие народы, в первую очередь славянские. Лингвисты утверждают, что слово образовано от термина "сань", что буквально означает "змея". Аналогия здесь со следом от полозьев, который напоминает очертаниями змею.