Анализируя свою жизнь, я часто думаю о том,как бы было хорошо повернуть все назад, но при этом сохранить сегодняшний жизненный опыт. Сколько же ошибок можно было бы предотвратить. Сколько вещей можно было бы переделать заново и на этот раз правильно. Но, ксожалению, вернуться назад невозможно, не придумали еще ученые машину времени. Хотя возможно, что наши дети доживут до того момента, когда на такой машине можно будет ездить, как на обычном транспорте. А что? Круто!Пропустил нужный поворот,нажал кнопочку и пожалуйста!Ты опять в нужном месте и, самое главное, в нужное время.Жюль Верн в своих книгах тоже мечтал, о полете на луну, и о спуске в самые глубины моря аж на семь тысяч лье. И вот, пожалуйста, самолеты бороздят небо над нашими головами,космические корабли свободно перемещаются в космосе,а подводные лодки ныряют на триста метров, а может и еще глубже, под воду.И никого этим уже не удивишь.Вот и я верю,что когда нибудьученые изобретут лекарство от рака, и его можно будет купить в любой аптеке, как сегодня аспирин.А пока мне остается лишь анализировать свою жизнь,собственные поступки и ошибки, чтобы в будущем, как говорится, не наступать на одни и теже грабли. Мне 33 года, и это история обо мне.
Я родился в 1973 году. Как давно это было! Нет, вру, это было вчера. Мой отец работал водителем на грузовике. Очень любил свою работу и гордился ею. Мама была учительницей в школе и преподавала в начальных классах. Отца я видел реже, чем мать, он уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Я скучал по нему и всегда радовался его приходу. Папа, возвращаясь с работы, всегда приносил в сумке какой нибудь подарок для меня - игрушку или сладости. Вот так мы и росли в ожидании прихода нашего отца. "Папа, что ты принес?"- спрашивал я, роясь в его сумке. Потом, позже тоже самое спрашивал и делал мой младший брат. А еще позже наш любимый пес-спаниель по кличке Бим. За неумением говорить, он лаял-мордой и лапами пытаясь вытащить из сумки долгожданный подарок. И всегда оказывался прав.
Каждый отпуск отец брал меня с собой в поездку по городам Советского Союза. В общем, что говорить, к отцу я был привязан намного сильнее, чем к матери. Ее я тоже любил, но она заставляла меня делать уроки, писать диктанты и учиться музыке. Ох, как же мне не хотелось учиться. А кому из нас в мелком возрасте хочется зубрить таблицу умножения, когда на улице лето, уже тепло, когда хочется все забросить к чертовой матери - и на море, а там, накупавшись, нанырявшись вдоволь, сесть на белоснежный морской катер и плыть, плыть, плыть! Как бы там ни было, я всегда хотел быть водителем, как отец. Мне нравилось сидеть в кабине его грузовика и наблюдать, как он, стоя на подножке, как в цирке, загонял машину задом на стоянку. Кроме этого была еще одна причина!
Не знаю, кто это придумал, но каждый день к нам во двор приезжала мусорная машина, и мусорщик, звеня колокольчиком, проходил по двору, зазывая жильцов избавляться от домашних отходов. Полиэтиленовых пакетов для мусора еще не изобрели. Поэтому жильцы с полными ведрами выстраивались в очередь перед машиной. Очереди были длинными, и вонь на улице стояла неописуемая. Но это никого не смущало, а мне так нравилась эта процедура и особенно этот дядя с колокольчиком, что когда меня спрашивали - "Кем ты будешь, когда вырастешь?"- я с гордостью отвечал: "Я буду водителем мусорной машины!" К счастью, это не стало моим предназначением в жизни, хотя водителем я все- таки стал.
Большую часть своего свободного времени я проводил в маленькой комнате нашей трехкомнатной квартиры. И там, запершись наедине с проигрывателем, я с упоением слушал сказки на грампластинках. Многие сказки я до сих пор помню наизусть и читаю их своему маленькому сыну.
Что такое деньги, я узнал очень рано, и это было смешно. Дело было так. В детстве я сильно и часто болел ангиной. От малейшего ветерка, малейшего изменения погоды у меня сразу поднималась высокая температура, и начинался дикий кашель. Наша соседка тетя Зина- медсестра по профессии делала мне уколы, ставила банки и лепила горчичники. Моя мама платила ей потихоньку. И вот однажды мама вручила мне рубль и сказала: "Русланчик, сбегай к тете Зине, отдай ей рубль и передай ей от меня "большое спасибо." Только не потеряй его по дороге!" Я пошел выполнять поручение. Тетя Зина открыла мне двери, и я, не долго думая, выдал ей выученный наизусть текст благодарности матери, после чего стал совать ей рубль. К моему удивлению и разочарованию, тетя Зина отвела мою руку с зажатым в ней рублем: "Ты что? Какие деньги?"- сказала она.- "Ну-ка, убери немедленно" Но я нахально продолжал совать ей деньги, доказывая, что мама велела обязательно их передать. Тем не менее, тетя Зина денег не взяла. Дверь ее квартиры закрылась, а я с зажатым в руке рублем и растерянным выражением на лице стал спускаться вниз по лестнице. Такая обида меня взяла. "Как же так", - думал я, чуть не плача. "Как теперь покажусь на глаза матери, что я ей скажу, что, мол, сделал все что мог, а тетя Зина, такая бяка, не взяла деньги. А вдруг мама не поймет, а вдруг заругает?" "Что же делать, что делать -?"думал я. Решение пришло неожиданно. Взял я этот рубль и с яростным шепотом - "Так не доставайся же ты никому!"- разорвал его на мелкие кусочки и выбросил от греха подальше. Совершив этот геройский поступок, я со спокойной душой вернулся домой: "Ну, как дела?" - спросила мама едва я переступил порог квартиры? "Все в порядке",- ответил я, даже не покраснев. Рубль передал, спасибо сказал. В общем, тетя Зина осталась довольна. Но все та же тетя Зина и выдала меня. Встретившись как-то с моей мамой, она призналась ей, что денег не взяла и даже отругала ее, заявив, что будет лечить меня бесплатно:
"Куда ты дел деньги, паршивец?", - строго спросила меня мама, и я, покраснев, рассказал ей об упрямстве тети Зины и об экзекуции над рублем. Получив свою порцию учительских шлепков по попе, я остаток дня простоял в углу. Но мама особенно долго не злилась, и к вечеру я был прощен. Весь вечер она хохотала и рассказывала всем домашним о моих похождениях.
Как я уже говорил мы с отцом много путешествовали. Были и в Ленинграде, вдоль и поперек облазили Эрмитаж, ездили в Петергоф, где испытали на себе все прелести петровских фонтанов - шутих, катались на катере по Неве и сидели в ленинградской милиции. Вернее сидел там отец, а я ждал его в коридоре.
Как известно, незнание законов не освобождает от ответственности. Но об этом мы узнали только тогда, когда переступили порог ленинградской гостиницы. Двухместный номер в этой гостинице отец
забронировал еще в Одессе через свою знакомую. Советские гостиницы- это отдельная история. Простому смертному туда практически не пробиться. Помните, как мистер Твистер- бывший министр объездил все ленинградские гостиницы, и везде ему отвечали: "Нету свободных в гостинице мест" А ведь Твистор не был простым смертным. У него было много денег, но не было хороших знакомых. А у моего отца эти хорошие знакомые были. Поэтому, куда бы мы не ехали, для нас всегда находились свободные места в гостиницах. Итак!
"В вашем паспорте не хватает фотографии,-" сказала моему отцу администратор. "Вышел закон о том, что раз в десять лет необходимо обновлять в паспорте фотографию, а у вас ее нет." "Я же не знал об этом законе,-" сказал отец. И вот тут я впервые услышал формулировку о том, что закон - ну вы знаете!!!
"Я никак не могу вас прописать,-" говорила администратор,- "Я не имею права этого делать". Никакие просьбы ,ни деньги в ящик стола не помогали. Нет, и все! "Вы поезжайте в милицию, лучше в центральную,-" говорила она нам.- "Объясните там ситуацию. Может, они выдадут вам временное разрешение на прописку, тогда и приезжайте" Оставшись без крыши над головой, в чужом городе, с маленьким ребенком..."Елки- палки!-" Так думал мой отец. С тяжелыми чемоданами мы уныло покинули гостиницу, потом ехали на метро в самый центр города, хорошо еще, что по дороге у отца не проверили документы, хотя милиции на улицах было много. Но нам повезло. Мы благополучно добрались до городской милиции. Отец рассказал свою грустную историю, после чего его куда-то повели. А я остался ждать его в коридоре. Часа через полтора он вернулся. Выглядел он усталым, но я уже тогда умел читать по его лицу и понял, что все в порядке. Отец рассказал, что его искали по картотеке опасных преступников. К счастью для нас и к сожалению для милиционеров, его там не нашли и выдали временное разрешение на прописку в городе на Неве.
Такая же история произошла с нами в Риге, куда мы поехали сразу после Ленинграда. Но отец, наученный горьким опытом, взял меня с собой прямо к начальнику милиции. Увидев ребенка, начальник особых проблем делать не стал, а просто выписал аналогичное, как в Ленинграде, временное разрешение. Первое, что сделал отец, когда мы вернулись назад в Одессу- это обновил фотографию на паспорте. Вот это был отпуск!
Впрочем, весело было всегда. Следующим летом мы поехали в Грузию. Горы, ущелья, огромный портрет Сталина, высеченный на скале по дороге в Гори (там маленький Сосо Джугашвили родился на свет), военно-осетинская дорога. Перед въездом на нее экскурсовод остановил автобус, и мы все зашли в маленький храм. Водитель автобуса и экскурсовод усердно молились, смешивая русские и грузинские слова. Оказывается, каждый, кто хочет благополучно проехать по этой страшной дороге, должен помолиться богу, иначе в какой- то момент можно найти себя на дне ущелья. После молитвы мы двинулись в путь. Экскурсовод что-то рассказывал, но его никто не слушал. То справа, то слева мы замечали разбитые машины на дне глубокой пропасти. Видимо, молитвы тех бедолаг были недостаточно искренними. Кроме того, у всех в памяти было свежо признание нашего водителя о том, что он вот уже почти двое суток не спал и прямо засыпает на ходу. К счастью, у бога в этот день было хорошее настроение, и мы доехали благополучно. Зато перед вылетом в столицу Грузии Тбилиси не обошлось без сюрприза и на этот раз из - за меня.
Мы с отцом сидели в зале ожидания: "Руслан, пойди, посмотри, когда наш вылет,-" сказал отец. Я и пошел. Минут двадцать я искал нужный нам город на табло, но так и не нашел: "Папа, там его нет!" сказал я, вернувшись к отцу: "Как нет? Такого быть не может. Ты хорошо смотрел?" Да, папа, я смотрел хорошо. "Там есть Донецк, Душанбе и.т.д".- настаивал я. "Так ты на букву "д" искал, что ли?"- Отец уже понял, в чем дело и хохотал над моей безграмотностью. Город Тбилиси нашелся сразу и, как ни странно, на букву "т". А жаль. Буква "д" мне больше нравилась.
В Ереване мне запомнились три достопримечательности. Первая- это, естественно, высоченная гора Арарат, куда мы поднимались на канатной дороге. Кроме того, домик, в котором мы жили. Там, кроме нас, снимали комнату еще какие-то туристы вроде нас, а еще там жили мыши, которые, судя по всему, находились там на правах хозяев. Когда утром отец сообщил хозяину дома, что у того, дескать, водятся мыши, хозяин, пожилой армянин, нисколько не удивившись, задал вопрос, от которого я до сих пор смеюсь. Он спросил: "Мыши бэлы или сэры?" Причем вопрос был задан с явным кавказским акцентом. Этот серый и белый мышь, если еще живы, наверное, тоже вспоминают со смехом своего чудака- хозяина и обалдевшее лицо моего отца.
Ну и, наконец, третья главная достопримечательность Еревана- это, конечно, базар. Настоящий восточный базар, как в сказках "Тысяча и одной ночи".
В Ереван мы ехали поездом. Ехали долго. С нами в одном купе ехал армянин. Вся верхняя полка была завалена его вещами. Мешки, корзины. Он ехал на ереванский базар торговать. Каждые пять минут он выходил в тамбур покурить, а в промежутке между перекурами клялся нам в вечной дружбе. Говорил, что в Ереване примет нас как родных и что любой товар с его прилавка достанется нам совершенно бесплатно. Покоя от него не было ни днем, ни ночью. По ночам он страшно храпел. Когда мы попали на ереванский базар, то первым делом начали искать своего попутчика. Наконец, мы увидели его. Он стоял за прилавком, окруженный баррикадами из апельсинов и бананов. "Привет! Как дела?"- спросил его мой отец. Но- странное дело! То ли солнце било армянину в глаза, то ли еще что-то, но он не спешил почему-то узнавать нас. "Почем апельсины?" спросил отец, оставив попытки разбудить подлую торгашескую память. Я уже не помню, какую цену назвал торговец, но, судя по всему, это было дорого. "А дешевле,-" начал торговаться отец. "Какой дешевле? Ты что, дорогой!-" отвечал джигит: "Посмотри, какой апельсин! Сам выращивал, сам поливал! Смотри, какой вырос. Вон как на тебя смотрит. Бери или уходи! Не мешай торговать!"
Из Еревана мы тем же поездом ехали в Москву. Отдельно от чемоданов под неусыпным надзором отца мы везли нечто таинственное, чтобы вручить это в подарок нашей московской родственнице. В красивом свертке из газеты "Вечерний Ереван" ждало своей участи восьмое чудо света- настоящая, спелая, большая армянская дыня, купленная все на том же базаре. В Одессе такой фрукт был редкостью, а уж про Москву вообще нечего говорить. Там такого чуда и не видели. В общем, подарок был от души и удался на славу.
Москва! Какой советский человек не мечтал хоть одним глазком увидеть Москву!? Кто не мечтал прогуляться по Красной площади, увидеть древние стены Кремля, посмотреть, как меняется почетный караул у входа в Мавзолей, посмотреть на вождя мирового пролетариата -дедушку Ленина? Сам Ленин и не думал, что после смерти будет выставлен напоказ всем желающим. А желающих было много. Толпы народу со всех пятнадцати республик, невзирая на жару или холод, терпеливо стояли в очереди, чтобы увидеть дедушку Ленина! И я, маленький ,тоже очень хотел его увидеть и увидел. Потом мы катались на самом красивом в мире метро, где пассажиры, не имея свободных сидячих мест, стояли, подпирая друг друга, стоя читали книги и журналы и ели мороженое. А вечером мы с отцом пошли в кино на последний сеанс. Билетерша наотрез отказалась пускать нас: "Детям до 16 категорически запрещается проходить в кинотеатр в это время суток. И даже в сопровождении взрослых-" заявила она. Спорить с нею было бесполезно, и мы уже собирались отступить. Но тут вмешался я:
"В Одессе в сто раз лучше, чем в вашей проклятой Москве!-" с гордостью за свое одесское происхождение, заявил я. Гробовая тишина длилась полминуты, не меньше. Молчала билетерша с открытым в ужасе ртом, растерянно молчал и оглядывался по сторонам отец, загадочно улыбались проходящие мимо другие любители позднего кино: "Хорошо. Я пропущу вас" сказала вдруг билетерша: "Проходите, не задерживайте!" И отец, словно лунатик, молча повел меня в зал.
Фильм, который мы смотрели я не запомнил; давно это было, да и мал я был. Зато я до сих пор помню, как ерзал на стуле весь сеанс мой отец, как оглядывался по сторонам и как потащил меня прочь из кинотеатра, почти бегом, как только кино закончилось. Только много позже я понял причину такого странного поведения моего папы. В те далекие уже времена, когда в стране, как выяснилось потом, царил застой, когда в поле зрения у К.Г.Б. находился почти каждый приезжающий в столицу нашей Родины, моя вражеская вылазка могла выйти моему отцу боком - письмо на работу, строгий выговор с занесением в личное дело и даже увольнение с работы по статье. Не думаю, что это могло бы стать причиной ареста, времена все-таки были уже не те, но и перечисленного выше было вполне достаточно для того, что бы мой отец сходил с ума от беспокойства. Отпуск был испорчен. Отца уже не радовали ни музеи, ни московский цирк. Он все время чего-то ждал. Только на обратном пути, уже в самолете, отец вздохнул свободней. Обошлось, слава богу. А я до сих пор помню, как чуть не довел отца до инфаркта!
Я учился в той же школе, где работала моя мама. Поэтому имел возможность использовать ее класс для своих целей. Так, например: два раза в год нас заставляли лечить зубы в местной зубной поликлинике. Молочные зубы, мои и моих одноклассников, еще не полностью поменялись на постоянные, и поэтому каждый наш поход к зубному... означал для нас потерю как минимум одного зуба с помощью щипцов врача. Остальные зубы, как правило, подвергались тщательному осмотру и пломбированию, что тоже не доставляло нам удовольствия. Поэтому к походу к зубному врачу мы готовились заранее. Кто-то вдруг резко заболевал и не приходил в этот день в школу, а я и еще группа таких же смельчаков запирались в пустом классе моей мамы, где и отсиживались до победного конца. До зубного врача добирались человек десять из тридцати пяти, как правило, отличники. Но учителя тоже не дремали и заставали нас врасплох.
Как-то, во время урока алгебры открылась дверь класса и в помещение вошли двое в белых халатах. Они катили перед собой тележку, а на ней - о ужас!- было все необходимое. "Ребята!"- сладко улыбаясь, сказала учительница: "у меня для вас сюрприз. Теперь нам больше не придется ехать к зубному врачу на трамвае. Отныне врачи будут приезжать к нам. Так что,-" добавила она,- "не отвертитесь!". И пришлось нам пройти через все круги ада, к великому удовольствию зубных врачей.
--
Но мамин класс все равно использовался мною. Став старше, мы устраивали там дискотеки. Парты ставились одна на другую и отодвигались в самый угол, освобождая площадку для танцев. На всю мощность включался кассетный магнитофон. И под крутую музыку восьмидесятых мы танцевали до упаду до самого утра. К сожалению, когда объявляли белый танец, меня никто не приглашал. Я был маленького роста, самый невысокий в классе. Девчонки выбирали себе кавалеров из числа высоких, а я стоял в сторонке и с грустью ждал, когда закончится белый танец. Не помогал даже и тот факт, что танцы устраивались благодаря мне. Девчонки относились ко мне снисходительно, часто подшучивали надо мной, что очень било по моему самолюбию. С одной девчонкой, ее звали Оля, я часто сорился. Она использовала любую возможность, чтобы обидеть меня, задеть мою гордость. Я отвечал ей тем же. Так продолжалось довольно долго, пока она вместе с родителями не переехала жить в город Волгоград. Уже оттуда я получил от нее письмо. В нем она писала, что, оказывается, любила меня аж с четвертого класса, а все ее поступки были лишь попыткой обратить на себя мое внимание. Вот такая вот, женская любовь. Уже сейчас, вспоминая школьные годы, я начал осознавать, что скорее всего нравился нашим девчонкам. В моей памяти время от времени всплывают разные факты, подтверждающие мою правоту. А их, пренебрежительное поведение в мой адрес всего лишь игра, заигрывание. Но тогда я этого не понимал и очень страдал.
На выходные мы уезжали в центр Одессы, где жила моя бабушка. Там у меня были друзья Славка и Вовка. Они были младше меня, и я был у них за главного. В городе в то время ходили нелепые слухи. Говорили, что появился человек-свинья, который днем прятался от людских глаз, где-то в подвале одного из домов, а по ночам выходил на промысел. Шатался по ночным улицам и грабил одиноких прохожих. Иногда ночью лежа в своей кровати, я слышал его нечеловеческий вой. В соседнем доме был подвал и как- то вечером мы обнаружили, что там горит свет.
Милицию мы звать не стали, а решили сами отловить этого монстра. Вооружившись дубинками, я, Славка и Вовка смело двинулись по направлению к подвалу. Нас сопровождали местные девчонки. Они провожали нас, словно на фронт и очень гордились такими пацанами. Ну, а для нас такая забота создавала дополнительный стимул и придавала нам смелости. У входа в подвал Славка вдруг начал завязывать шнурок, который сам перед этим развязал, естественно посмотрев по сторонам. Вовка решил напоследок выкурить сигарету. Возможно, я бы тоже смалодушничал, но на меня смотрели девчонки и потом я был главным в нашей компании. Поэтому, я словно Александр Великий, скомандовал: "Вперед!" и первый начал спускаться по крутой лестнице в подвал. За мной последовали мои друзья.
В подвале было темно, свет исходил из дальней комнаты, и мы шли наощупь: "А может, повернем назад?-" шептал Славка. "Нет,-" отвечал я и упорно продолжал идти все дальше и дальше от выхода. Друзьям ничего не оставалось, как продолжать путь. Дверь в освещенное помещение была приоткрыта, и мы, выставив перед собой наши дубинки, словно копья, с боевым кличем ворвались в комнату.
С визгом бросились врассыпную кошки, послышался звон битой посуды. Но, кроме кошек, в комнате никого не было. Посреди комнаты стоял стол, а на нем пустые бутылки из - под водки, грязные тарелки и стаканы. В углу стояло несколько старых стульев, а на полу лежал порванный матрац. Как видно человек-свинья гулял там на всю катушку и не один.
Из подвала мы выходили победителями. Преступника мы хоть и не поймали, но и он сам куда - то исчез и больше не появлялся. Наверное, понял, что его вычислили. А я в тот же вечер впервые целовался с девчонкой.
Ее звали Зося. "Ты заслужил!-" прошептала она мне на ухо и запечатлела на моих губах долгий французский поцелуй. Нескоро я отпустил ее. Этот поцелуй бы как сон, когда не хочется просыпаться, и я помню его до сих пор.
Но любил я не ее. Аня! Анечка! Вот предмет моих детских грез. Как сладко было мне произносить это имя. В моих юношеских эротических снах мы страстно занимались любовью всю ночь напролет. А наяву я ждал ее возвращения из школы, носил за ней ее портфель и ловил ее улыбку. Вот такая была платоническая любовь. Она так и осталась для меня навсегда той девочкой в красной курточке и розовой вязаной шапочке.
В школе я был круглым троечником. Учиться не любил, к наукам меня не тянуло. Странно. Мои родители в этом смысле абсолютно нормальные люди. Мама закончила с отличием университет, а отец до сих пор свободно решает задачки за десятый класс и уравнения с двумя неизвестными. А вот из меня отличника не вышло. Зато, была у меня тяга к пению. В этом я мог поспорить с любым учеником в школе, вернее почти с любым. Кроме меня, в школе был еще один талант - Олег. Тоже учительский сынок. Он пел лучше меня, но у него был только голос, а у меня еще и актерские способности.
Как я уже говорил, в детстве мне довелось услышать много сказок и стихов. И вот теперь мои знания пригодились. Я с упоением и ко всеобщему удовольствию декламировал "Жил человек рассеянный на улице Бассейной," мимикой и жестами изображая весь театр М.Х.А.Т. А когда я сыграл царевну Несмеяну, вся школа собралась, чтобы посмотреть спектакль. И еще долго потом на школьной стене почета, висела моя фотография и надпись под ней "выражаем благодарность ученику 7-а класса, за прекрасно сыгранную роль царевны Несмеяны".
Как-то в газете мама нашла заметку о том, что открывается тетр-студия для молодых талантов, и повела меня на прослушивание. На конкурсе я под гитару спел свою любимую песню Высоцкого, а на сладкое, как настоящий комсомолец с чувством продекламировал стихотворение "Рубль и доллар," в котором советский новый рубль изгоняет со своего пути проклятый американский доллар. Я, так яростно рубил рукой воздух, доказывая доллару, что он убийца, что он сеет смерть и сосет кровь трудового народа, что сам Станиславский, будь он жив, несомненно, поверил бы мне. Но Станиславского уже давно не было в живых, а члены жюри, состоящие, несомненно, из евреев загадочно улыбались и поставили мне высший бал. Так я был принят в театр - студию. Мама подошла к одному из членов жюри и спросила, указывая на меня "Ну, и что из них получится?" "Эмигранты из них получатся!-" грустно улыбаясь, ответил он. И был прав, но об этом позже.
Антисемитизм в Одессе не то чтобы очень ощущался, но он был, несомненно. Во всяком случае, я с детства знал, что имею несчастье быть этим самым евреем, стеснялся этого и время от времени ощущал на себе все прелести своей национальности. Косо смотрели одноклассники, а были и такие, которые прямо заявляли о том, что всех жидов скоро резать будут. Как ни странно, но подобные выпады исходили от моего конкурента по пению - Олега, сына моей первой учительницы. Кто виноват в том, что мы росли, боясь своего происхождения? Наверное, учителя. Так, например, в школьной библиотеке нас заставляли два раза в год подписываться на газеты ("Пионерская", а позже "Комсомольская" правда). Для получения этой газеты, которая, кстати, копилась в наших квартирах нечитанная и попадала, в конце концов, на школьный двор в качестве макулатуры, заполнялся некий бланк.А в не, кроме обычных данных ученика, была еще графа"Национальность" (пятая графа). Одноклассники собирались вокруг моей парты и с удовольствием наблюдали, что я напишу. Каким дураком я был! Вместо того, что бы плюнуть в глаза своим обидчикам и написать, гордое слово "еврей", тем самым показать им всем, что я принадлежу к избранному Богом народу, я молча, не поднимая глаз, писал - русский. И это вызывало, еще большее злорадство на лицах моих дорогих одноклассничков и давало им дополнительный повод к насмешкам. Ощущали на себе антисемитизм и мои родители. Отец даже имя свое поменял с "Изя" на "Игорь", чтобы мое отчество не так бросалось в глаза. А маму учителя ласково называли ее еврейским именем "Нехамочка", хотя знали ее под другим, не менее звучным именем- "Эммилия". Как - то мы - я, отец и мой младший брат, пошли в кино. Впервые в советском кинотеатре демонстрировался фильм на еврейскую тему. Он назывался "Попугай, говорящий на идиш" Фильм был "тяжелый" и люди потихоньку утирали слезы на глазах. Когда пошли титры, люди не спешили вставать со своих мест, настолько сильным было впечатление от фильма. И вдруг в полной тишине мой младший брат задал вопрос: "Папа, это фильм про евреев?". Реакция зала последовала почти мгновенно. Смеялись все, утирал выступившие от смеха слезы отец. Только брат не понимал, чем он так развеселил взрослых. Аналогичный случай произошел, когда мы остановились у киоска "Союзпечать". Там были выставлены на витрине флажки разных стран мира. Брат нашел среди флажков израильский и с радостным: "Папа, смотри!-" ткнул в него пальцем. Уже тогда, я думаю, отца посетила первая, еще неясная мысль о переезде в Израиль.
Но время нашей эмиграции еще не пришло. Пока что мы жили своей обычной жизнью. Ходили в школу или на работу, отмечали октябрьские праздники и Новый год. А Первого мая ходили всей семьей на демонстрацию, махали флажками, пускали разноцветные шары в небо и кричали "Ура!" И верили в то, что коммунизм победит. Настолько верили, что когда приезжие иностранцы угостили моего брата самой обыкновенной жвачкой, я яростно выхватил ее из рук обалдевшего брата и выкинул с глаз долой, заявив при этом, что это, скорее всего, наркотики. Да! Мозги нам в школе промывали основательно. Моя мама сорвала со своих солнечных очков американский флажок после того, как кто-то из прохожих почти что обвинил ее в пособничестве американскому империализму. А я носил на рубашке свой комсомольский значок так, словно это была звезда Героя Советского Союза.
Когда умер Брежнев, я, как все комсомольцы, нес караул у постамента Ленину, а моя бабушка плакала и говорила, что без него нам будет плохо, что американцы обязательно воспользуются нашим народным горем и нападут на нас. Но шло время, а войны с Америкой все не было. Один за другим, приходили и умирали генсеки, и страна смотрела по телевизору, как на алых подушечках несли ордена и медали очередного почившего генерального секретаря Ц.К.К.П.С.С.
Восемьдесят пятый год ознаменовался приходом к власти Михаила Горбачева, а вместе с ним перестройкой, гласностью, борьбой с пьянством и новыми анекдотами. А еще взрывом на Чернобыльской атомной электростанции. Ходили слухи, что взрыв организовали те же самые американцы. Гуляла по стране байка о том, что после взрыва русские искали причину, почему взорвался первый реактор, а американцы проверяли, почему не взорвался второй и третий. Шутки шутками, но говорили, что эта авария в несколько раз превышает по своей мощности Хиросиму и Нагасаки. И даже отец как-то сказал, что ощущает во рту какую- то металлическую пыль, возможно, радиоактивную. Но на этом все, слава Богу, и ограничилось. Радиация прошла мимо Одессы. А в городе появились какие - то странные люди, с каким - то вечно грустным или, скажем так, безразличным выражением лица. Их приглашали в школы, и они рассказывали о какой - то войне в Афганистане. Рассказывали, воистину, страшные вещи, и ученики задавали им заранее выученные наизусть вопросы. Но в обыденной жизни, явно назревали перемены. Стали доходить письма из - за границы, а в Одессу из далекой Америки приехал с концертом Вилли Токарев. Залы были переполнены, билетов, как всегда, не хватало на всех, но мы с отцом все равно попали на один из его концертов. Как мы хохотали, когда Вилли пел песню про рыбака, который вместо рыбы вытащил со дна живого партизана. А песня, про небоскребы навевала какую - то ностальгию. "Гудбай Америка, где я не был никогда!" Эту песню позже исполнит другой автор. А когда прозвучала песня - "Да чтоб ты был здоров, Михаил Сергеевич Горбачев!"- зал аплодировал стоя и кричал "Браво!"
Отца впервые в жизни выпустили в загранкомандировку в Болгарию. Меня он на этот раз с собой не взял, но по его собственным рассказам, он прекрасно провел там время и даже подружился с манекеном, которого принял за продавца в магазине. Да, жизнь менялась. Горбачев ездил по миру вместе со своей женой Раисой Максимовной, а мы, впервые за много лет, ждали гостей из Израиля.
Они приехали, такие красивые, модные, заграничные. Привезли с собой уйму подарков. После самопальных, тертых джинсов, что продавались на Одесском привозе, мы с братом впервые получили в подарок по настоящему джинсовому костюму, по паре настоящих американских кроссовок и еще уйму всякой всячины. В школьной форме и в супермодных кроссовках я, как ни в чем не бывало, пришел в школу, чем сразу вызвал зависть своих одноклассников, не имеющих родственников в Израиле и вообще, за границей. Но больше всего из подаренного мне нравился полиэтиленовый пакет, цветной, с разными фигурками. Обычный, копеечный пакет, в который заворачивается покупка в любом израильском магазине. Но для меня это было нечто! Я хранил его вплоть до нашего отъезда. Родители тоже получили свою долю подарков. Плоские, квадратные, треугольные сосуды с вином, виски и просто хорошей водкой. Одноразовые зажигалки с изображением голых девиц. Блоки дорогих, американских сигарет и видеокассеты (Сони и Т.Д.К.). Подобные вещи ценились в Союзе на вес золота, и отец позже использовал их для подарков нужным людям. Один раз я распечатал такую видеокассету, чтобы показать ее своему однокласснику, за что получил сильный нагоняй от отца. Мне очень хотелось произвести хорошее впечатление на наших заграничных гостей и, будучи комсомольцем, я с гордостью показывал им здание райкома комсомола, где меня принимали во Всесоюзный Ленинский Союз молодежи. При этом я не мог понять, отчего переглядываются и улыбаются наши гости.
Следующим нашим гостем стал самый настоящий дядя Изя из Израиля. Каждое утро он выходил во двор нашего дома в своих ярко - желтых шортиках, веселя своим видом наших соседей. В подарок нам он привез двухкассетный магнитофон "Телефункен". Вернее, почти привез, на таможне у него этот магнитофон конфисковали за неуплату налога, и нам пришлось ехать на наших стареньких Жигулях (копеечке), к черту на кулички, аж на границу с Румынией, чтобы выручить из плена подарок дяди Изи.
Жизнь шла своим чередом. Правительство Советского Союза приняло решение о выводе войск из демократической республики Афганистан, и вся страна наблюдала по телевизору, как последние танки покидали враждебную страну. А в кинотеатрах впервые прогремели фильмы "Маленькая Вера" и "Интердевочка". Народ впервые увидел на экране обнаженное женское тело и понял, что у нас в стране есть секс. А мы ездили на рыбалку.
Место, где мы ловили рыбу, было примечательно тем, что там была дамба. Она разделяла озеро на две половины. Одна, правая половина, принадлежала колхозу, там разводили рыбу, и она выскакивала из воды, веселя рыбаков, а в особенности нашего пса - охотничьего спаниеля по кличке Бим. Он носился взад- вперед по дамбе и оглушительно лаял. Ловить там было запрещено, и, время от времени, строгий рыбнадзор бороздил озеро на моторном катере. Зато с другой стороны дамбы никаких запретов не существовало. Вода там была ничейная, своим видом ничем не отличающаяся от своей правой половины, но рыбы там не было. Рыба, как и все мы, родилась на просторах социалистического государства и предпочитала жить в коллективе. Но рыбаки не обращали никакого внимания на запреты, и колхозной рыбе не оставалось ничего другого, как попадаться на наши удочки. При появлении рыбнадзора, все удочки перелетали на другую сторону дамбы, как по мановению волшебной палочки. Туда же перелетали и садки с уловом, и рыбнадзору не оставалось ничего другого, как признать тот факт, что с левой стороны рыба ничуть не хуже, чем с правой. Но рыбнадзор не дремал и использовал партизанскую тактику внезапных нападений.
В тот день нам особенно везло. Рыба попадалась крупная, и ее было уже много в нашем садке. Бим носился взад- вперед по дамбе и радостно лаял. Все закончилось внезапно.
"Рыбнадзоооооор!!!!! Шухер!!!" - пронесся крик. Все повскакали со своих насиженных мест, и мы тоже. Но было поздно. За нашими спинами, довольно ухмыляясь, стояли "партизаны". "Рыбачим? А платить кто будет? Что не знали? Что рыба колхозная?" Начальник "партизан" явно издевался над поверженными противниками. Но к счастью для нас, у них в этот день было хорошее настроение. Обошлось без штрафа, и удочки остались целы. Но с рыбой пришлось расстаться. Мы с грустью наблюдали, как рыбнадзор выбрасывал наш улов назад в озеро. Но тут вмешался Бим. Ни сказав не слова, ни разу не гавкнув, он бросился в озеро. Обалдевшие, мы смотрели, как вместе с рыбой исчезла под водой наша собака. Секунд десять его не было видно, и мы уже собирались нырять вслед за ним, но тут из воды показалась его морда, а в зубах у него- о Боже! -! дергалась здоровенная рыбина! Выбравшись на берег, Бим все также молча, назло рыбнадзору и нам на удивление, съел рыбу, тут же, не сходя с места, вместе с внутренностями, костями и чешуей. Самое интересное было в том, что Бим до этого случая панически боялся воды. На это была своя причина.
В городе был парк, названный, за неимением фантазии у городского начальства, именем Ленина. В этот парк мы иногда ездили выгуливать Бима. Было там и небольшое озеро, и вот в этом озере мой младший брат решил поучить Бима плавать. Как и все собаки, Бим реагировал на слово "Апорт", правда, палку назад не приносил, и ее приходилось отбирать насильно. В этот раз палка была брошена братом прямо в озеро. Вода там стояла гладкая, ветра не было, и Бим, никогда не видавший раньше столько воды, и поэтому не знавший, чем это ему может грозить, бросился за палкой прямо в воду и сразу естественно пошел на дно. Какое - то время его не было видно, когда же он появился на поверхности с открытой пастью и выпученными от ужаса глазами, мы поняли, что в воду он больше не пойдет ни за что, и были правы. Выбравшись на берег, он как -то уж очень долго отряхивался, как видно, по - собачьи пытаясь прийти в себя от шока. С того момента Бим стал сугубо сухопутным животным и был им до того момента, пока рыбнадзор не выкинул нашу рыбу.Возможно, охотничий инстинкт сыграл свою роль, а, может быть, Бим просто решил спасти тонувшую рыбу, но факт остается фактом. Переступив через свой страх, он доказал, что принадлежит к дворянскому сословию "Русских Спаниелей" С тех пор, завидев море или другое водное пространство, он выскакивал на ходу из машины и бежал стремглав по головам и другим жизненно важным органам отдыхающих на песочке и ни о чем не подозревающих пляжников прямо в воду.
Зимой Бим вместе с нами ходил кататься на коньках, но, за неимением подходящего размера, скользил на собственных четырех лапах. Как - то раз лед под ним проломился, и он бултыхнулся прямо в ледяную воду. Моя мама, которая была в этот день там же со своими учениками, тут же пришла на выручку. "Бим! Бим! Дай лапу!-" кричала она, но Бим, к сожалению, не знал историю Ходжи Насреддина и лапу давать явно не собирался. Всеми четырьмя лапами он что есть силы греб в сторону берега, но берег был скользким, и это не давало псу возможности выбраться наружу. Тогда мама решилась на отчаянный поступок. В своих сапогах и в зимней одежде, она смело шагнула в ледяную воду. Бим, наконец, понял, чего от него хотят. Дал ухватить себя за шкирку и благодаря этому был благополучно доставлен на берег. Если бы существовали медали за спасение утопающих собак, мамин подвиг был бы, несомненно, вознагражден.
Живя в Одессе, я как и все пацаны, пробовал себя в морском деле. В городе существовала школа юных моряков, куда принимали без вступительных экзаменов. Мой друг Коля, который занимался там уже второй год, уговорил меня присоединиться к нему. На заказ была сшита черная морская форма. В военторге были закуплены черная пилотка, тельняшка и белые тонкие перчатки. Во всей этой красоте, мы, гордые, ходили по улицам и отдавали честь каждому военному, а их было много. В этой же форме я ездил брать уроки игры на гитаре.
"Да ты весь пропах морской тиной!-" говорил мне старый учитель музыки, усмехаясь в усы. Но моряка из меня не получилось. Отец собирался в очередную поездку в Москву, и я взвесив все за и против, естественно поехал с ним.
Со времени моего последнего визита в столицу там мало что изменилось. Правда, жили мы не в гостинице, как в прошлый раз, а в коммунальной квартире, где брат матери Геннадий Михайлович имел свою комнатку, чем был очень доволен. Иметь квартиру в Москве по тем временам было нечто! А это что не говори, была квартира. Все свое свободное время Геннадий Михайлович занимался строительством на своей жилплощади собственного стенного шкафа. Запчасти к нему, доски, которым предстояло стать впоследствии полками или дверьми, добывались в разных концах Москвы, как правило, на мусорных свалках. Шкаф строился уже несколько лет и к нашему приезду был готов уже наполовину. Геннадий Михайлович не спешил. Москва ведь тоже не сразу строилась!
В остальном, столица была та же. Кремль и Мавзолей стояли на том же месте. Вот только к дедушке Ленину уже не было таких очередей, как раньше, и он, наверное, вздохнул свободно впервые за много лет. Зато длиннющая очередь из страждущих стояла к другой, новой достопримечательности города Москвы и всего Советского Союза - к Макдоналдсу. Предчувствуя что-то новое, мы, как и все, стояли в людском потоке, который двигался на удивление быстро.
В американской забегаловке мы впервые попробовали деликатес с красивым названием гамбургер, попробовали чипсов и запили все это добро настоящей кока- колой. "Как вкусно!"- думал я, жуя булку с котлетой, заедая ее красиво нарезанной жареной картошкой и запивая ее напитком, напоминающим по вкусу нашу рязанскую пепси-колу.
На мой выпускной вечер мама пошила мне на заказ бежевый костюм - тройку. Наверное, в нем я смотрелся очень импозантно, потому что при вручении нам аттестатов зрелости, моя учительница разрешила мне поцеловать себя в щечку. Остальным она просто пожимала руку. А потом, всем классом, мы встречали рассвет в открытом море на белоснежном катере. "Вот и все!"- грустно думал я. Прощай, детство! Завтра начинается новая, взрослая жизнь. Какой она будет?
Когда - то в молодости мой отец работал механиком по швейным машинам. Кстати о птичках, вместе с ним там работал его друг детства, будущий артист театра и кино Роман Карцев. "Приятная атмосфера, девочки на любой вкус. Сидишь себе в белом халатике, отверточкой вертишь между пальцев. Вот тебе бы в такое место попасть"- мечтательно вздыхал мой папа. Но устроить меня на швейную фабрику он не смог, зато по большому блату меня взяли в часовую мастерскую, учеником. С "дипломатом" в руке, в котором лежали отверточки разных размеров, монокль, пинцет и другие предметы, необходимые для ремонта часов, я каждое утро ездил на трамвае в центр города, где учился премудростям своей новой профессии. Ожидая трамвая, я переминался с ноги на ногу, а потом, устав стоять, садился верхом на "дипломат". Трамвай сразу же подъезжал, и так каждый раз. "Чудеса, да и только!-" думал я.
На работе я очень быстро научился играть в настольный теннис, и меня даже стали называть неопознанным мастером. А еще я научился ремонтировать механические будильники и настолько наловчился, что посетители время от времени подбрасывали мне халтурку, и у меня даже появились собственные клиенты. Но конкуренция уже тогда существовала, и мои коллеги быстренько организовали мне четвертый разряд и соответственно перевод в другую часовую мастерскую уже не учеником, а помощником часового мастера. В первый же день мастер объяснил мне распорядок моего рабочего дня и мои обязанности помощника.
"Значит, так!-" говорил он. "Придешь часиков в девять. Если меня еще нет, начинай прием посетителей. Будут спрашивать меня, отвечай, что уехал на склад за деталями. Ровно в полдень закрывай мастерскую и беги за водкой. Я к этому времени уже буду, так что пообедаем. В четыре часа вновь прием посетителей, а к шести можно уже закрываться. Суббота и воскресенье- выходной". Работа - лучше не придумаешь, что и говорить. Но часовым мастером мне стать было не суждено. Как-то вечером отец, вернувшись домой с работы, собрал всех нас вместе и объявил: "Мы едем в Израиль!" И мы начали готовиться к отъезду.
"Унесенные ветром" - вот, наверное, подходящее название для нас и еще миллиона таких же, как и мы. Словно смытые гигантской волной "цунами", люди покидали свои насиженные места. Бессонные ночи у входа в здание "ОВИРА", многочасовые очереди, записи номеров на ладонях, отправка багажа и жизнь на чемоданах - вот, что такое эмиграция. "Дети, никому ни слова!"- так говорил нам отец - "Держать все в секрете!" Но шила в мешке не утаишь. Те, кому надо, знали! "Эммочка, а ведь вы уезжаете!"- так говорили моей маме учителя, с которыми она проработала более двадцати лет. И соседи наши все прекрасно знали и уже втихаря спорили между собой, кому достанется наша квартира. Вот, когда пригодились подарки из Израиля. Каждая инстанция имела свою таксу. "Грузчикам привезешь две бутылки водки и батон хлеба". Так говорили моему отцу знающие люди. "Художнику обязательно заплати! Ведь это от него зависит, в какую страну поедет твой багаж". Даже за лишение нас украинского гражданства тоже надо было заплатить! Но вот все документы на руках, багаж отправлен, продана за бесценок машина и уже назначена дата отъезда. Еще немного и...
"Внимание! Говорит Москва! Срочное сообщение ТАСС!" "Полчаса тому назад американцы нанесли ракетно-бомбовый удар по столице Ирака, Багдаду. Атаке также подвергся второй по значимости город Бахрейн"
Садам Хусейн, за месяц до этих событий напавший на Кувейт, отказался выполнить ультиматум Организации Объединенных Наций. И вот теперь "Буря в пустыне" набирала свою силу с каждым днем. Новости передавали по всем каналам почти круглосуточно. Саддам Хусейн заявил, что будет бомбить Израиль, если Америка не прекратит военные действия! Джордж Буш в свою очередь заявил, что все ракеты, направленные на Израиль, уничтожены. Кому верить - Джорджу Бушу или Саддаму Хусейну? "Чтобы ему пусто было!"- Так причитала бабушка, а мы часами сидели у экранов наших телевизоров и слушали последние сводки.
"Сообщение ТАСС!" "Сегодня утром Израиль подвергся ракетному удару со стороны Ирака! Есть пострадавшие"- хладнокровно передавал диктор. "Американцы призывают правительство Израиля проявлять сдержанность и не отвечать на провокации!" "А что же будет c нами? А как же обещание Буша, о том, что ракеты уничтожены? А как же мы поедем, когда там ракеты падают? Кончился Израиль"- вздыхал отец. "Но ведь у нас даже гражданства теперь нет, ведь багаж отправлен, ведь с работы уже уволились, ведь билеты уже на руках!Что же делать,что делать?-"Вейзмир!" Но делать было нечего, и нам оставалось лишь одно - ждать и надеяться, что Бог не допустит, что Израиль устоит, что американцы заставят проклятого диктатора прекратить обстрел. И Израиль выстоял! Выстоял! Саддам Хусейн, униженный и опозоренный, стоя посреди руин собственной столицы, поздравлял свой народ с "победой!" А мы уезжали!
Кооперативный автобус подъехал прямо во двор нашего дома, часа в два ночи, и мы спешно начали грузить в него наши чемоданы и ручную кладь. Бим с нами не ехал, он молча сидел на своем коврике и смотрел на нас грустными глазами. Бим был умным псом, он понимал, что с его русским происхождением, не имея ни капли еврейской крови, в Израиле ему делать нечего. Он все понимал и не держал на нас зла, я уверен в этом. Мой отец вышел на кухню, и я впервые в жизни увидел, как он плачет.
Во дворе, несмотря на ночь, было полно народу. Бабушку провожали в дальнюю дорогу ее соседи, с которыми она прожила бок-о-бок всю жизнь. И я тоже прощался. Прощался со своим детством. Незадолго до этого я посадил два саженца в огороде около нашего дома, и теперь они грустно шевелили ветвями. Мои друзья Вовка и Славка, тоже вышли провожать меня. Славка говорил, что разлука наша будет недолгой, и что мы скоро встретимся. (Он тоже собирался в Израиль). А Вовка заявил, что вышлет мне по почте медаль за "Освобождение Одессы!" Анечку не пустили родители на ночь глядя, и она (Моя первая любовь) махала мне рукой со своей веранды. И вот автобус поехал. Отец молчал, мама втихаря заламывала руки, а брат смотрел в окно, и слезы текли из его глаз. Он вспоминал Бима. Кроме нас, в автобусе ехали еще две семьи. Одна молодая пара везла с собой здоровенного дога. Ему повезло, он увидит Израиль, а Бим!!! Эх! Да что там говорить!
Ехать предстояло долго. Мы должны были пересечь молдавско-румынскую границу, оттуда в столицу Румынии Бухарест, где нас ждал самолет. Мы ехали в сторону Молдавии, и я вспомнил нашу поездку на Днестр, где мы ловили раков. Лучше всего они ловились на тухлую рыбу. Кому что нравится! Ракам тухлая рыба, а нам сами раки. Устроившись удобно на мягком сидении, я дремал и видел сны. Мне снилась моя учительница, в которую мы все были влюблены. Во сне она грозила мне пальцем и говорила: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!"
Будучи в детстве маленького роста, я нередко становился мишенью для разных школьных мелкоуголовных личностей. И поэтому чисто автоматически искал друзей среди более высоких и сильных, чем я. Моим школьным другом был двоечник, драчун и любимец девочек Валерка. Это он научил меня курить и однажды на спор разорвал у меня на глазах пионерский галстук на мелкие кусочки (Какой ужас!). Вместе с ним мы ездили ловить рыбу на ставок (Маленькое озеро). А потом со всех ног удирали от цыган. Вместе с ним мы ходили на стрельбище в местный тир, а потом в находившемся рядом загоне катались на свиньях. На моих глазах он уводил девчонок у каких - то бедолаг (Вроде меня). А когда из киосков напрочь исчезли сигареты, он торговал на рынке собранными в трехлитровый бутыль "бычками", и торговля имела большой успех. Его мама почему-то считала, что я на него плохо влияю, и запрещала нам дружить.
А потом мне приснился мой предотъездный загул в привокзальном ресторане "Одесса - главная" За столиком собрались друзья родителей и мои друзья. Еще там была моя двоюродная сестра Надя, в которую я был влюблен. Мне очень хотелось произвести на нее хорошее впечатление, показать себя взрослым. Поэтому я пил рюмку за рюмкой, не обращая внимание на мимику и жесты моего отца. Мой друг Коля, шутки ради, дал мне запить очередную выпитую мной рюмку чем - то прозрачным из граненого стакана. Думая, что это вода, я выпил этот стакан залпом. В стакане оказалась все та же водка, но этот факт я уже помню смутно. Кажется, меня приводили в чувство в местном медпункте, а потом друзья повели меня на свежий воздух проветриться. Увидев пьяного, к нам тут же подкатил милицейский патруль ОМОНа. Они бы забрали меня,но Коля объяснил им, что я уезжаю в Израиль, и они оставили меня в покое.
Когда я очнулся от своих грез, мы уже подъезжали к границе.
Советскую границу мы прошли на удивление быстро и легко, а вот о переходе румынской границы стоит написать подробно.
Огромная многочасовая очередь из легковых машин, грузовиков и автобусов стояла на границе с Румынией. У румын был какой-то праздник, и таможенники не спешили. За три часа мы продвинулись всего на несколько метров. Таможенники прогуливались вдоль очереди и время от времени заглядывали в окна машин, о чем-то разговаривали с пассажирами. Двери нашего автобуса открылись, и в салон поднялся человек в незнакомой военной форме. "Че фаче? (как дела?)"-спросил он. Наш водитель, владевший румынским - молдавским языком, объяснил ему, как обстоят наши дела. Таможенник кивнул и начал прогуливаться вдоль салона, время от времени проверяя содержимое наших сумок. Найдя в одной из сумок детский игрушечный пистолет, он изобразил на своем лице испуг и даже повысил голос. Перед тем, как выйти из автобуса, он что - то сказал нашему водителю. Водитель выдал перевод. "Таможенник сказал, что если каждая семья выделит на нужды границы по бутылке водки, он организует нам проезд без очереди" Сказано - сделано. В распоряжение таможенника было выдано три бутылки водки, по бутылке с каждой семьи. Он еще что - то сказал водителю, махнул нам рукой и вышел. Водитель перевел:"Таможенник просил поблагодарить вас за проявленное понимание и чуткость к его нелегкой службе. Он сказал, что мы можем ехать прямо к границе, не дожидаясь нашей очереди. Сейчас он передаст по рации своему руководству, и нас пропустят".
Выехав из очереди, которая тут же сомкнулась, мы поехали прямо к пограничной заставе. Нам преградил дорогу шлагбаум, и в салон поднялся другой таможенник в сопровождении грозного автоматчика. "Кто такие? Почему без очереди?"-задал он неожиданный вопрос. Водитель пытался объяснить ему, что там его напарник обещал, что три бутылки водки взял, что "Елки- палки!"
Медленно, как в замедленном кино, до нас стало доходить, что нас попросту кинули, как лохов. Выхода не было, и мы, развернувшись, поехали к тому месту, где стояли перед этим. Но за время нашего отсутствия очередь успела продвинуться вперед, и пускать нас в нее ни за что не пожелали. И нам пришлось возвращаться в самое ее начало. Наконец, с горем пополам, простояв еще часов пять-шесть, мы пересекли румынскую границу. Я впервые оказался за пределами Советского Союза.
Румынию я не запомнил, поэтому описывать ее не имеет смысла. Мы пробыли там дня три, практически не выходя из гостиницы, а на четвертый день нас прямо с утра повезли в аэропорт.
Колонну автобусов сопровождали спереди и сзади полицейские машины с включенными сиренами, и в аэропорту, вплоть до посадки в самолет, нас повсюду окружали люди в военной форме. То ли охраняли нас, а, может, провожали в последний путь. "Только музыки торжественной не хватает!"-подумал я. Наконец, подали трап, и мы по одному стали подниматься в огромный красавец-лайнер израильской фирмы "Эль Аль" Я собрался с мыслями и, улыбнувшись своей очаровательной улыбкой в тридцать два зуба, поприветствовал красавицу - стюардессу. "Шалом!" - сказал я. На этом мои знания иврита заканчивались, поэтому то, что она говорила мне в ответ, я понимал чисто интуитивно. Думаю, что она сказала следующее:
"Добро пожаловать на борт, ваши места во втором салоне, летайте самолетами Эль Аля!"
Полчаса спустя самолет без всякого предупреждения тронулся с места, очень быстро набрал скорость и взлетел. От земли обетованной нас отделяло около трех тысяч километров и три с половиной часа лету.
Красавица- стюардесса развозила на тележке обед... "Как вкусно!"- приговаривал мой отец, жуя сдобную булочку вместе с почти невидимой, тонкой бумагой, а я вертел в руках пакетик с каким - то соком. Мне никак не удавалось его открыть. Стюардесса, увидев мои мучения, взяла из моих рук сок и каким -то неуловимым движением пальцев открыла его. "Плиз!"- сказала она по-английски и вернула мне уже открытый пакетик.
"Уважаемые господа! Через двадцать минут наш самолет совершит посадку в израильском международном аэропорту имени Бен-Гуриона. Пожалуйста, пристегните ремни".
Вот он, Израиль, потерянный для всех нас много тысяч лет тому назад! Земля, о которой мечтали наши предки! Мы здесь, мы приехали, мы дома??? Все эти мысли проносились у меня в мозгу, и я думаю, что не только у меня. Мы приближались со стороны моря к городу Тель-Авиву, с высоты птичьего полета он казался другой планетой. Мы шли на посадку легко и плавно. Уже стали различаться внизу машины, какой- то причудливой формы. А вот и посадочная полоса мигает разноцветными огнями, словно приглашая. Еще несколько минут, и наш самолет коснулся земли. В салоне заиграла известная на весь мир песня "Эвену шалом алейхем", и пассажиры, стоя, хлопали пилотам, бортпроводницам и друг другу.
Красивый аэропорт, вежливые обходительные работники эмиграционной службы (сохнута), красивые девочки в военной форме. Каждая семья в порядке очереди подходила к столикам и получала от "сохнутовцев" порцию благословений и небольшую сумму денег на первое время.
На выходе из аэропорта нас уже ждал тот самый настоящий дядя Изя. Он, как всегда, был одет в свои знаменитые шорты. На улице, несмотря на конец марта, стоял хамсин (жаркий ветер вперемешку с песком, дующий откуда - то из пустыни), и мы, одетые по-зимнему, в шерстяных свитерах и теплых шапках, тут же стали сбрасывать с себя всю зимнюю одежду, прямо на глазах превращаясь в "коренных израильтян". Вокруг сновали высокие спортивного вида мужчины и красивые женщины в мини - юбочках. "Неужели это все евреи?-" спросил отец у дяди Изи. "Ну, да!"- ответил он, улыбаясь.
Дядя Изя сразу же загрузил еще не опомнившегося отца к себе в машину, туда же поместились наши чемоданы. Остальные члены нашей семьи, включая меня, ехали за ними на такси. Нам предстояло добраться до маленького городка Кирьят - Яма, на севере страны, где жили наши родственники.
Мы проезжали какие-то небольшие города с диковинными названиями, и таксист показывал нам местные достопримечательности. "Ой! Вы говорите по-русcки?"- удивлялась мама. "Лучше вас!"-отвечал он с кавказским акцентом и, как ни в чем не бывало, рассказывал нам историю города Герцлия.
"Этот город",- говорил он "назван в честь Биньямина Теодора Герцля. Это благодаря ему у евреев есть собственное государство". "А вот это Натания - город туризма, брильянтов и спорта. Натания - это жемчужина Средиземноморья, с мягким климатом, восхитительными парками, нарядными улицами, большим выбором отелей и возможностью прекрасно провести время". Мы проезжали мимо какой - то деревни. Вдоль дороги торговали фруктами мужчины, в какой - то странной одежде, в цветных косынках на головах, похожих на полотенца.
"Арабы - наши двоюродные братья",- усмехаясь, сказал таксист.
Товарищ Сухов сказал бы по этому поводу: "Восток- дело тонкое, Петруха!".
В Кирьят-Яме нас встретили как родных. Объятья, слезы, смех. "Братик мой дорогой!!!" причитала бабушка, а тетя Лора голосила на всю улицу: "Мои олимы приехали". А на - завтра мы с отцом пошли ловить крабов в Средиземном море.
Ходя по колено в соленой воде, я высматривал краба покрупнее и, прицелившись, придавливал его ко дну дубинкой с плоским концом. В то же время отец в брезентовых перчатках вытаскивал бедолагу из воды на свет божий и складывал в корзинку.
Обратно мы шли довольные, с полной корзинкой крабов, но отец все время оглядывался по сторонам. Он боялся не антисемитов и не К.Г.Б., как в свое время, а религиозных евреев, которые, как известно, крабов не едят (некошерная пища).
"Побьют еще и добычу отнимут,-"говорил он, но никто не обращал нас внимания, и мы с нашим уловом благополучно дошли домой.
Месяц спустя родственники повели меня в небольшой местный ресторанчик, попробовать израильскую кухню. Нам подали тарелку с малопривлекательной на вид смесью, по запаху она напоминала фасоль. "Хумус",- сказал официант, и я приступил к трапезе.
Откусывая питу (восточный хлеб-лепешка), я набирал вилкой хумус и запивал все это кока- колой. В какой - то момент я почувствовал, что на меня пристально смотрят. Я поднял глаза и встретился с удивленным взглядом родственников.
"Что-то не так?- спросил я. "Хумус так не едят!" нравоучительно сказали мне. "Его нужно есть по-другому!" "Вот смотри! Отламываешь кусочек от питы, макаешь ее в хумус и только затем кладешь в рот! И не держи локти на столе!"
Меня взяла тоска. "Какие же мы дикари!- думал я. "Даже хумус есть не умеем!"
Год спустя мы уже жили в собственной трехкомнатной квартире.
"До чего же умная стиральная машина!-" восхищалась мама. "И стирает, и сушит. Вот прелесть какая!" После советской "Малютки", которую отец приобрел по большому блату еще там, японская стиральная машина производила впечатление. Я крутил в руках пульт дистанционного управления от новенького японского телевизора. В магазине, где все это продавалось, было на что посмотреть. Хотелось жить и умереть прямо там. Умереть от счастья, от сознания причастности ко всему этому. Нет! Вру! Умирать не хотелось. Хотелось жить и наслаждаться.
"Кушайте, кушайте, дорогие олимы!" приговаривала тетя Лора, водя нас вдоль прилавков, на которых возлежали горы конфет и шоколада. И мы запихивали все это добро в наши бездонные рты, словно боясь, что вот сейчас- еще секунду - две, и все это исчезнет, как не бывало, и мы опять окажемся у пустых прилавков наших одесских магазинов. "А платить кто будет?"-волновался отец. "А платить не придется."-успокаивала тетя Лора, вынимая из тележки уже почти опустошенный пакетик с конфетами и незаметно высыпая их назад на прилавок.
В свое первое письмо друзьям в Одессу я вложил фотографию. На ней я, счастливый, изображен на фоне мясного прилавка. Почему я сфотографировался именно на фоне мяса и колбас, для меня самого до сих пор остается загадкой.
За время моего отсутствия в Одессе да и по всей огромной стране произошли большие перемены. Был свергнут со своего поста первый и последний президент С.С.С.Р.- Михаил Горбачев. А Ельцин, стоя на броневике, объявил о конце советского режима. Некогда могущественный Союз советских социалистических республик исчез с карты мира. Союз независимых государств (С.Н.Г.) так теперь называлась моя доисторическая родина.
Стоило евреям уехать, как у "них"! все развалилось. А еще говорят, что хорошо там, где нас нет. Чушь! Без нас будет плохо всегда, везде, и всем. Недаром же мы избранный народ!
А мне вскоре предстояло служить в самой демократичной армии мира, где солдаты и офицеры обращаются к друг другу на "ты", где не реже, чем раз в две недели солдат получает сорок восемь часов отпуска, а то и больше. Одним словом, мне предстояло служить в армии обороны Израиля. Моя служба, это целая эпопея и рассказать о ней я просто обязан.
"Ррравняйсь!!! Смирррно!!! Я сказала -ррравняйсь!!!"
Мы стояли, вытянувшись по стойке "Смирно!", вернее, пытались так стоять. С непривычки нас то и дело раскачивало взад и вперед, словно Лобановского на футбольном матче. Мы -это новобранцы, пять минут назад прибывшие с "гражданки".
Боясь пошевелиться, я все - таки пытался рассмотреть рядом стоящих. Ну и рожи! Небритые, замученные после долгой дороги, в форме, которая либо не сходилась, либо наоборот была на два размера больше своего владельца. "Вот, блин! Защитники родины!",- подумал, я сдерживая улыбку.
"Эй ты!!!" Чей -то писклявый голос оторвал меня от моих мыслей. "Да, да, я к тебе обращаюсь!!!" Я посмотрел в направлении голоса. Передо мной стояла маленькая "пацанка" лет девятнадцати - двадцати. Она держала руки по самые локти в своих штанах и грозно смотрела на меня из-под надвинутой на самые глаза армейской кепки. Лично я никогда не отличался высоким ростом, но по сравнению с ней я был великаном.
"Солдат!-" подала она свой голос-. "Мне кажется, ты забыл, где и зачем ты находишься. Я сейчас научу тебя хорошим манерам".
Из-за плохого знания языка я не сразу понял, чего она от меня хочет, и тупо смотрел на нее. Но она мое невежество восприняла по-своему, и я тут же получил свое первое армейское наказание.
"У меня на руке часы",- сказала она. "За тридцать секунд ты должен добежать вон до того дерева и обратно. Ты понял меня, солдат?!" "Да, командир!!!" "Время пошло. Бегом марррш!!!"
Мне казалось, что я бегу очень быстро. На самом же деле в тяжелых ботинках, в форме не по размеру я еле тащился и, конечно же, не успел вернуться в отведенное мне время. Еле дыша, я все же кое-как доплелся до исходной позиции и замер по стойке "Смирно".
"Солдат! Ты опоздал",- сказала она грустно. "Я надеюсь, что в следующий раз ты придешь вовремя". "Тридцать секунд- марш! Тридцать секунд- марш!" На пятом забеге я не выдержал и упал, проклиная все на свете.
"Господи!"- думал я: "сколько же мне еще служить осталось?" Еще сегодня утром мы дружно хохотали над этой шуткой. "Ерунда, братцы, еще три года и домой - прорвемся!" "Мама родная, да я уже сегодня, в первый день, проклинаю все на свете. Что же дальше - то будет?!" И мы, действительно, не знали, что будет дальше. Не знали, не ведали, что впереди у нас тысяча девяносто пять холодных и бессонных ночей, жарких и дождливых дней-одним словом, три года службы.
"Урааа!!! Каникулы начались!" Примерно так кричал школьник по фамилии Чижиков в фильме "Приключения Электроника". Вот также и мы радовались, когда нам сообщили, что, хотя мы этого и не заслуживаем, нам все-таки предоставляется двухдневный выходной аж до воскресенья. Ух, ты класс! Мама, бабушка, готовьте праздничный обед! Папа, готовь ключи от своей машины! Ваш сын и внук выходит в увольнительную.
Вот предки удивятся и обрадуются, когда увидят меня в новенькой форме с автоматом, с настоящим! Всю накопленную усталость как рукой сняло. Настроение прекрасное, погода солнечная. На остановке машины сами собой останавливаются, предлагают подвезти. И, вообще, хорошо быть солдатом. Вот только одно плохо- в воскресенье надо назад на базу возвращаться.
Вот, блин! Черт бы побрал эту армию! Вот в российской армии классно. Отслужил свои полтора года и домой. Насовсем! А здесь этими выходами на два дня только дразнят солдата. Правда, в пятницу настроение "то, что надо", а если еще и в четверг выходишь, то это вообще сказка. Зато в субботу ближе к вечеру настроение поганое настолько, что самого себя жалко. "Эх, почему бы не сделать, как в России?!"
Вот же прицепилась ко мне та армия. Полтора года! Да ты сначала проживи эти полтора года! Здесь у нас хоть можно душу отлить дома мамочке в халатик. Можно хоть с друзьями на дискотеку завалиться, хоть к подруге наведаться, а там, если в первые дни себя не поставишь, как надо, свои же съедят. Нет, как говорится, "Лучше три года в ботинках, чем полтора года в сапогах".
Вот так я и уговаривал себя каждый раз на протяжении всей моей службы. Ох, как же еще долго служить. Но ничего, я выдержу! Я все выдержу! Держись, солдат, и все будет о-кей! Терпи, казак, атаманом будешь!
Автобус номер500, следующий рейсом Хайфа - Кирьят -Шмона, остановился на остановке Цомет - Цабар. Водитель вернул мне мое армейское удостоверение, и я потащился через переполненный салон в поисках свободного места, то и дело задевая дулом моего М-16 сонных пассажиров.
Я протискивался через лежащие прямо в проходе сумки, все глубже и глубже, пока, наконец, не нашел то, что искал. Усевшись поудобнее и пристроив в ногах автомат, я закрыл глаза и вскоре задремал.
"Эй, солдат!" - Кто - то похлопал меня по плечу. "Вставай, солдат, приехали!". Я ошалело осмотрелся по сторонам. Автобус стоял на конечной станции в Кирьят-Шмоне, и последние пассажиры пробирались к выходу. "Вот же, поспать не дадут!"- сварливо подумал я и, взяв свои вещи, тоже стал пробираться наружу.
На улице, морщась от утренней прохлады, я достал из нагрудного кармана пачку сигарет Лаки - Страйк, чиркнул зажигалкой и с удовольствием втянул в себя горьковатый дым. До базы надо было еще добираться километров двадцать. Времени было навалом, и я не спеша пошел вдоль дороги, голосуя вытянутой рукой, чтобы поймать какую - нибудь попутку. Машины почему - то не останавливались, и никто не обращал внимания на мое просящее выражение лица. Наконец, рядом со мной притормозила машина.
"Куда тебе, солдат?" спросил водитель. Я указал нужное мне направление и, получив утвердительный ответ, сел в машину. В зеркало я заметил, что к машине со всех ног бежит нечто в религиозной одежде. Это нечто уже собиралось сесть в машину, но водитель заявил, что подвозит только солдат.
"Я тоже солдат - солдат Бога,-" обиженно сказал религиозный. "Ну, вот, пусть Бог тебя и подвозит!-" ответил водитель, и мы поехали.
В дороге, поговорив о том, о сём, мы очень быстро добрались до моей базы, что находилась на границе с южным Ливаном. "Ну, счастливо тебе, солдатик!"- сказал на прощанье водитель "Спасибо, дядя",- ответил я и вышел, напоследок задев дулом моего длинного автомата дверь машины.
После взаимных приветствий я переступил порог нашего К.П.П.
Ко мне подошел командир. "Руслан, привет! Как было дома? Все в порядке? Вот и отлично. Давай иди, переодевайся, и будь готов! Через час - полтора заходим в Ливан". "Да уж радость- так радость!"- подумал я и поплелся к себе в комнату.
И вот мы все стоим полукругом возле командирского Б.Т.Э.Р.а, и Шимони, наш комбат - молодой капитан лет двадцати пяти дает нам последние указания.
"Вот что, орлы!" сказал он. "Когда пересечем границу, всем быть предельно внимательными, оружие держать наготове, каски, бронежилеты-в общем все, как, обычно. Первым захожу я, за мной заходят "Томат и Альфа" первого экипажа. Руслан! Ты на своей машине заходишь после "Альфы" номер один. За тобой пойдут второй, третий и четвертый экипажи. Всем ехать с притушенными огнями, использовать приборы ночного видения. И так вплоть до места нашей стоянки. Всем все ясно??? Отлично. Тогда по машинам!"
"Вихрь, вихрь - я гром один! Обесточьте ворота, мы заходим. Как поняли? - Прием!"
"Гром один! Я вихрь, вас понял. Ворота обесточены, дорога свободна. Удачи!"
Вот она, государственная граница, забор из колючей проволоки под напряжением. С одной стороны Израиль, а с другой южный Ливан. Вот мы и внутри. Ворота закрылись за последней пушкой. Израиль остался за нашими спинами, а мы вот уже несколько минут продвигаемся по чужой земле.
Интересно, что ощущали ребята, когда впервые попадали в Афган. Я думаю, что ощущали они то же, что и мы - удивление, неизвестность и нет, не страх, но какое - то чувство грозящей опасности. Мы проезжали через арабские деревни. Местные жители стояли вдоль своих домов и провожали нашу колонну взглядами. Кто-то приветливым, кто-то равнодушным, а кто- то взглядом, полным страха и ненависти. А, может, мне просто так казалось. Никто из нас не знал, какие мысли таятся за взглядами этих людей. Быть может, это и есть те самые террористы, партизаны - солдаты "Хизбаллы", которые только и ждут подходящего случая, что бы с криком "Аллах Акбар!" перерезать нам горло или пустить ракету вслед проехавшей машине. А сколько уже было этих случаев, сколько ребят погибло ни за что. Не в открытом бою с врагом, а от выпущенной откуда-то с горы ракеты. Сколько калек осталось, безногих, безруких, как им жить дальше? С мертвых спросу нет. Погиб, похоронили, поплакали и забыли. А тем, кто не умер от ран, но жалеет об этом, им как быть?
Ранен на войне, какой войне, ведь войны-то, в сущности, нет? Мы живем в мирное время.
Какой же это мир, если люди гибнут? Нет! Воистину мир сошел с ума.
"Стоп машины!" Голос комбата вернул меня от моих грустных мыслей к действительности. "Экипажам пушек занять оборонные позиции. Дежурным приступить к охране территории. Всем остальным ставить палатки, чистить оружие, проверять наличие боекомплекта и воды во флягах. В шесть часов вечера ужин, в семь тридцать вечернее построение. Всем все понятно? Отлично. Разойдись!"
Ровно в половине восьмого вечера мы собрались перед командирским Б.Т.Эром, над которым развевался израильский флаг.
"Ребята!",- начал говорить комбат. "Я хочу ознакомить вас с приказом командования Северного округа". "Сегодня ночью силы пехоты начнут проведение операции, цель которой выявить месторасположение вражеских сил. Эта операция будет проводиться в течение трех суток. Наша задача - обеспечить надежное прикрытие нашим силам и, в случае необходимости, помочь им огнем наших орудий". "Кроме того, на нас возложена охрана приграничных городов Израиля. В частности: Кирьят - Шмоны, Нагарии и Маалота. В случае обстрела этих городов со стороны противника, мы совместно с батареей стопятидесятипятимилимметровок, находящейся в настоящее время на позиции Телльсрефе (арабский город) должны открыть огонь по противнику и, по возможности, уничтожить его". "Задача, возложенная на нас, не из легких. В любой момент "Хизбалла" может начать обстрел наших городов или напасть на наши силы. Поэтому с этой минуты объявляю боеготовность номер один! Бронежилет, каску и автомат держать постоянно возле себя. Форму и ботинки не снимать, спать сегодня будем одетыми. Дежурным удвоить бдительность. Вопросы есть? Вопросов нет!" "А сейчас всем надеть береты! Равнение на знамя! Смирно!"
С магнитофонной кассеты прозвучал израильский гимн -"Атиква". "Вольно! Всем разойтись! Спокойной ночи!",- сказал комбат.
Сирена выла, не переставая.
"Боевая тревога!,Боевая тревога!",- гремел через мегафон голос комбата, а где- то совсем близко, вслед за яркими вспышками слышались разрывы. Это "катюши" "Хизбаллы" обстреливали город Кирьят-Шмону.
Спросонья я запутался в спальном мешке. Выбравшись из него, наконец, я бросился к своей машине, на ходу надевая каску и бронежилет.
Подготовка к ответной стрельбе шла уже полным ходом. Солдаты бежали к пушкам, сержанты подгоняли их. Крики, мат, грохот снарядов, вспышки -все это смешалось и производило впечатление конца света.
Вот, наконец, завелась первая пушка, за ней вторая, третья и четвертая. Я тоже завел машину и ждал дальнейших указаний.
"Внимание всем водителям машин!,срочно снаряды к первому и третьему экипажам!" Я врубил вторую передачу и рванул через поле к пушкам.
"Внимание! Даю цель!"- Голос командира батареи звенел, как пружина, и отдавался эхом через все поле.
"Цель, юго - запад, двадцать градусов, радиус 10, 4,0,6,8. Фитиль номер три, упреждение пол- фигуры, скорость огня максимальная. Экипажам доложить о готовности!"
"Я первый! К бою готов!" "Я второй! К бою готов" "Командир! Третий и четвертый к стрельбе готовы!" "Батарея огоооонь!!!"
В ту же секунду четыре снаряда с ревом пролетели у нас над головами, за ними еще и еще.
В коротких промежутках между стрельбой, я помогал тащить снаряды весом семьдесят пять килограмм каждый, а за секунду до выстрела бросал этот тяжеленный снаряд на землю, чтобы успеть заткнуть руками уши. Так делали все. Стрельба длилась уже несколько часов. Нами было выпущено около двухсот снарядов. И вдруг все стихло. Словно телевизор, в котором резко выключили звук. Замученные, уставшие, в пыли и копоти, мы сидели возле пушек и ждали дальнейших распоряжений. И вдруг прозвучал голос комбата.
" Внимание все экипажам! Отбой боевой тревоге! Только что мы получили сведения о том, что все наши снаряды попали в цель. Позиции "Хизбаллы" уничтожены. Генерал Северного округа благодарит нас за хорошую работу. Всем отбой! Спокойной ночи!".
Остаток ночи и последующие двое суток прошли без особых происшествий. И вот, наконец, четверг, конец операции.
Мы уходили из южного Ливана не выспавшиеся, но довольные. По дороге мы повстречались с группой солдат О.О.Н.
На бело-голубом броневике, в голубой форме и черных перчатках, они смотрелись очень живописно на фоне пыльного Ливана. Они первые отдали нам честь, приложив руки к своим беретам.
"Равнение налево!"- скомандовал наш комбат, и мы, в свою очередь, приложили руки к каскам.
Мы уходили из Ливана, может, на день, а, может, на месяц, кто знает? Последние метры, и вот мы снова на нашей территории, территории государства Израиль. Жители приграничных городов встречали нас - своих защитников, цветами. На "сегодня" мы выполнили свой долг, свою боевую задачу. Что будет дальше, не нам решать, жизнь покажет. А пока мыться, бриться, переодеваться, чистить ботинки и домой аж до воскресенья.
"Мама, бабушка, готовьте праздничный обед! Папа, готовь ключи от своей машины! Ваш сын и внук вышел в увольнительную"
Как говорят в израильской армии, "кто не был в тюрьме, тот не солдат" Я попал в тюрьму совершенно случайно, так, по собственной глупости. Сдавая назад ночью на грузовике, я понадеялся на свое умение и не выставил направляющего. В ту же секунду я был за это наказан. Послышался удар, я вылез из кабины и обнаружил, что рядом стоящая машина приобрела новую форму.
"Вот же влип", - подумал я и грустно побрел докладывать о происшествии своему начальству.
Машину на следующий день увезли в ремонт, а моя служба потекла, как обычно. Никто мне ни о чем не напоминал, и я уже стал забывать о том, что случилось. Но вот прошли три месяца, закончились очередные две тяжелые недели, подошла пятница- день, когда все нормальные солдаты выходят домой.
С самого утра у меня было отличное настроение. Я надел парадную форму, начистил до блеска ботинки и пошел по направлению к площадке, где все мы, идущие домой, должны были получить последние напутствия командира роты.
Командир тоже пришел в парадной форме и весьма довольный. Он долго говорил нам о том, как и где можно переходить дорогу, в какую попутную машину можно садиться, а в какую нельзя. Наконец, пришла пора выдачи увольнительных.
Ребята один за другим получали прямоугольные бумажки с печатью, а я все стоял и ждал своей очереди.
Но вот увольнительные кончились, все остались довольны, кроме меня
"Командир! где моя увольнительная?"- спросил я с растущим беспокойством и получил убийственный ответ: "Руслан! Домой ты, по всей видимости, сегодня не поедешь",- сказал командир роты,- "Через полчаса у тебя состоится суд у командира полка!"
Расстроенный донельзя, я поплелся к себе в комнату. В армии время тянется долго, только через три часа меня вызвали на суд. Перед кабинетом комполка у меня отобрали автомат. Как видно, мой судья боялся за свою жизнь. Я вошел в кабинет и замер по стойке "Смирно".
Комполка сидел за большим столом, заваленным разными бумагами и, не замечая меня, что-то писал.
"Завещание пишет", - подумал я.
Наконец, он поднял на меня глаза, и суд начался.
"Твой военный номер 5094360!" сказал- спросил он. "Да, командир!" "Готов ли ты судиться передо мной?" "Да, командир!". "Двадцатого сентября, 1994 года, ты сидя за рулем армейского грузовика-рио2570, сдавая назад без направляющего-что строго запрещено, совершил аварию столкнувшись с сзади стоявшим грузовиком, нанеся при этом большой материальный ущерб". "Да, командир!". "Признаешь ли ты свою вину?" "Да, командир!". "Что ты можешь сказать в свое оправдание?"
Что тут говорить? Виноват - надо отвечать, думал я и молчал. "Ты молчишь? Значит, ты согласен с обвинением?"- спросил комполка. "Да, командир!". "Солдат! я приговариваю тебя к заключению в шестой военной тюрьме сроком на двадцать восемь суток!", торжественно произнес комполка.
"Ну, и ладно! , - думал я, немного успокоившись после вынесенного мне приговора. "Отдохну зато от трудов праведных".
По дороге к месту моего заключения я попросил остановить машину возле телефона - автомата и, вздохнув полной грудью, пошел сообщать приятную новость родителям.
И вот мы у цели! Воспитанный с детства на книгах Александра Дюма и Мориса Дрюона, я рисовал в своем воображении страшный замок Иф, Венсон или Бастилию. Представлял себе сырую одиночную камеру, в которой сидел Эдмон Дантес, а теперь предстояло сидеть мне.
Я увидел вполне современное здание, забор с колючей проволокой, вышки часовых. Мы подъехали к массивным воротам, на которых белой краской было написано "Военная тюрьма номер шесть".
Прапорщик, который меня вез, довольно долго звонил в интерком, наконец, послышались шаги и звяканье ключей. На пороге стоял двухметровый верзила в форме военной полиции.
"Кто такие?" спросил он. Прапорщик передал ему мои документы, верзила взял их, даже не посмотрев, и, обращаясь непосредственно ко мне, пробасил: "Следуй за мной!"
Прапорщик пожал мне руку, и я, еще раз вздохнув для приличия, переступил порог тюрьмы. Верзила закрыл за мной дверь и повел меня по тускло освещенному коридору в приемное отделение.
Я все ждал, что он, как в кино, скажет мне : "Лицом к стене!, стоять!, проходим! и.т.д." но он молчал, просто шел чуть впереди, позвякивая связкой ключей.
В приемном отделении находились еще человек десять военных преступников вроде меня. Мы все по очереди подходили к окошкам для оформления, потом получали рабочую форму, зубную щетку, пасту и бритвенный прибор. Наконец, пройдя всю эту канитель, тот же верзила отвел нас в камеру предварительного заключения и пробасив: "Ждите распределения по ротам!",- пошел восвояси, позвякивая, по обыкновению, ключами.
В камере было сыро и неуютно, пахло какой-то гнилью, давно не мытыми полами и дешевыми сигаретами "Эскорт". Уже потом, после распределения, мы этими сигаретами обкуривались. Каждое утро нам выдавали по три пачки этих сигарет и коробок спичек на десять человек. Но это нас не смущало, у каждого в ботинке или в потайном кармане была спрятана зажигалка. Одной пачки сигарет хватало на день, самым заядлым курильщикам на полдня. Остальные сигареты мы, как правило, высыпали, а из фольги делали календарики и другую чепуху.
Сидя в предварительной камере, я, грешным делом, подумал, что это и есть тюрьма, но я ошибался. Это было только начало, а самое интересное было впереди.
Мы сидели в камере уже несколько часов, уже начало темнеть, когда вдруг щелкнул замок, дверь открылась, и уже другой верзила (первый, наверное, сменился) пролаял: "Следуйте за мной!" и повел нас через двор к массивным воротам, на которых белой краской было выведено "Штрафная рота б". У ворот нас уже поджидало существо непонятного пола и ориентации. Присмотревшись, я понял, что существо было все-таки женщиной.
Передав нас из рук в руки, верзила пошел восвояси, а существо, посмотрев на нас исподлобья, вдруг гаркнуло басом, при этом обращаясь почему-то именно ко мне: "Фамилия? Имя? Воинское звание?" Я назвал свое имя и воинское звание- сержант.
"Что, что? Сержант?"- открыла она свой рот.- "Запомни! Здесь у тебя нет ни звания, ни имени, ничего! Здесь ты простой солдат, рядовой, маленький и ничтожный! Ты понял меня, солдат?" "Да, командир!"- рявкнул я. "Это касается всех вас",- сказала она, обводя свирепым взглядом моих товарищей по несчастью.- "Всем все ясно?" Получив утвердительный ответ, она скомандовала: "Вещмешки на плечо! Вперед марш!"
С тяжелым сердцем мы переступили порог штрафной роты.
"Мешки не снимать!"- кричало существо.- "Стой! Смирно! Первый, кто шевельнется, будет наказан!"
Мы стояли, не шевелясь, словно у Мавзолея Ленина, но я, скосив глаза, все же пытался рассмотреть, что делают остальные заключенные. Несколько человек усиленно делали вид, что подметают территорию. Командиры с зелеными шнурками через плечо покрикивали на них. Остальные солдаты сидели по своим камерам, и оттуда доносился приглушенный говор.
"Смотри, новеньких привели",- услышал я русскую речь. Но больше ничего мне услышать не удалось, потому что наша командирша своим громовым басом заглушила все остальные голоса.
"Эй, вы!"- вежливо обратилась она к нам. "У вас есть тридцать секунд, чтобы выложить из мешка все вещи, и после проверки мною этих вещей еще тридцать секунд, чтобы сложить все обратно! Всем все ясно?" "Да, командир!"- рявкнули мы. "Время пошло!".
Выложить все вещи за тридцать секунд_ это еще куда ни шло, но вот сложить их за то же время обратно оказалось выше человеческих сил. Раз пять или шесть мы высыпали и складывали назад уйму вещей. Постоянно то один, то другой из нас опаздывал и не укладывался в отведенное нам время. Нашей командирше, видимо, доставляло удовольствие смотреть на наши мучения. Наконец, бог сжалился над нами, и когда очередные тридцать секунд истекли, все наши вещи были сложены, мешки застегнуты, а мы стояли вытянувшись по стойке "Смирно".
"Ну что же, это уже лучше!",- сказала командирша, изобразив на своей физиономии волчью улыбку. Ей, видно, хотелось нас еще немного помучить, но время было позднее, и она, судя по всему, очень устала, потому что, взглянув на часы, она вдруг зевнула, и с громовым рыком: "Следуйте за мной!"- повела нас по камерам.
На вечернее построение - последнее в этот вечер - мы не выходили, а вылетали, толкая друг друга, боясь опоздать хотя бы на полсекунды.
Начальник тюрьмы с погонами подполковника, с добрым лицом и замашками тайного гомосексуалиста, держал руки за спиной и молча прогуливался взад - вперед, видимо вспоминая предстоящую речь. Наша мужеподобная командирша пыталась сосчитать количество присутствующих. Но, видимо, из - за недостаточного знания математики она все время сбивалась со счета. Она считала нас то справа налево, то слева направо. Наконец, сложив в уме полученный результат и сравнив его с другими результатами, она удовлетворенно хмыкнула и, повернувшись на каблуках, словно на шарнирах, пошла докладывать о том, что все в порядке, беглых нет, и, вообще, за время ее дежурства никаких происшествий не произошло.
"Солдаты!"- сладким и печальным голосом сказал начальник тюрьмы,- "Вы все находитесь здесь за разные проступки. Я не осуждаю вас, ведь мы все не застрахованы от ошибок, но за ошибки, как известно, рано или поздно надо платить". "Пребывание в этих стенах избавит вас от совершения дальнейших ошибок, потому что солдат, а, тем более, солдат нашей армии не имеет права ошибаться". "Вы все солдаты армии обороны Израиля! Вам доверено защищать наше еврейское государство, которое наши деды создавали с таким трудом. И даже, находясь здесь, вы выполняете свой долг перед Родиной". Все это он говорил с таким печальным видом, что мне казалось, что он вот-вот сейчас заплачет. Но он мужественно сдержал свои порывы, не пролив не единой слезы.
Закончив свою трогательную речь, он перешел к вопросам. "Солдаты! Хорошо ли вас кормят? Хорошо ли с вами обращаются ваши командиры? Довольны ли вы своим пребыванием в этих стенах? Говорите смело, ничего не бойтесь!" На все его "искренние" вопросы мы так же "искренне" отвечали: "Да, командир!"
"В таком случае, желаю вам всем спокойной ночи!"- сказал он и вкрадчиво добавил: "Надеюсь, мы с вами подружимся!"
Возможно, в другое время нам бы и польстила его дружба, но сейчас в двенадцать часов ночи нам всем хотелось только одного - добраться до койки, зарыться с головой под одеяло. Поэтому его предложение о дружбе мы восприняли без особого интереса. Прозвучала команда: "Отбой!" И мы, зевая, разошлись по своим камерам. Минут через десять наступила долгожданная ночь и тишина.
Как говорил еще Суворов "Долгий сон не товарищ богатырю русскому!".
Действительно, что может быть лучше, чем подъем в пять часов утра, когда даже самые неутомимые петухи еще спят крепким сном и видят эротические сны.
Под звонкую музыку ударов железной дубинкой о прутья решеток, мы "бодрые и отдохнувшие" вскакивали со своих коек.
Очередной, дежурный командир, как видно, вместе с нами наслаждался производимым шумом.
"Вот гнида!"- думал я, натягивая штаны и ботинки. О чем думали остальные обитатели камеры, истории, к сожалению, осталось неизвестно.
Окончив свою симфонию, командир погнал нас на зарядку.
Тот, кто был в цирке, наверняка видел, как тигры прыгают через огненный обруч и выполняют другие разные трюки. А дрессировщик со своим "Оле гоп!" и с хлыстом в руке заставляет их проделывать все это, при этом рискуя быть съеденным, разорванным на глазах у зрителей. Ох, как рисковал наш командир, он даже не подозревал, как он рисковал, заставляя нас приседать по пятьдесят раз подряд и отжиматься от холодной земли.
"Делай раз!" командовал он, и мы "весело" вытягивались вверх, словно подсолнухи к солнцу. "Делай два!"- И мы дружно падали на обетованную землю.
Зарядка закончилась, началась утренняя перекличка одновременно с проверкой внешнего вида.
Командир останавливался возле каждого из нас, оглядывал с ног до головы, а потом телефонной карточкой (телекартом) проводил вверх, вниз по щекам, проверяя насколько тщательно они были выбриты. Если не дай бог, карточка проходила недостаточно гладко по щекам, командир, угрожая бедняге дополнительным сроком заключения, заставлял бриться повторно.
Утренняя проверка закончилась, наступило время завтрака. Сидя в столовой по четыре человека за столом, мы держали руки за спиной и, не шевелясь, ждали командирского благословения. Наконец, прозвучало долгожданное "приятного аппетита!", и мы приступили к долгожданной трапезе.
Мой аппетит рассуждал так: "Лучше голодная смерть, чем эта отрава!" Но я с ним не был полностью согласен, мне еще нужны были силы, чтобы выдержать все это. Поэтому я заставил себя съесть одно "очень крутое яйцо", кусочек черствого хлеба и выпить кружку холодного чая.
Обед и ужин я описывать не стану. Меню, которое нам предложили, мало чем отличалось от завтрака.
В промежутках между многочисленными проверками, построениями мы занимались уборкой территории, работали на вещевых складах или мыли гору посуды. Если работы не было, нас заставляли ходить строевым шагом. День за днем пролетели, пробежали двадцать восемь суток моего заключения. Наступил день моего освобождения. Выстояв еще часа два в очереди перед вещевым складом и попрощавшись со своими командирами, которых я "сильно полюбил", я, наконец-то, вышел на волю.
"Прощай тюрьма номер 6! Я прошел твою школу"
Как говорится, кто не был в этой школе, тот не солдат. Я был здесь, значит, теперь я самый настоящий солдат израильской армии. Но если так, то кем же я был до сих пор?".
Когда я вспоминаю свою службу в армии, невольно думаю, что за три года, в общем, ничего особенного и не произошло. Так служба как служба, как говорится "не ты первый, не ты последний". Но стоит копнуть поглубже, и воспоминания мощным потоком устремляются наружу. Столько, оказывается, было и хорошего, и плохого, и смешного, и грустного. Нет, все- таки, три года это, наверное, очень много времени.
Моя служба подходила к концу, мне оставалось служить месяцев восемь-девять. Третий год, наверное, самый тяжелый для любого солдата. Если в первые два года считаешь полугодия, то в третий год считаешь уже месяцы, недели, а потом, вообще, дни.
Наш полк усиленно готовился к зимним учениям. Я любил выезжать на учения, ведь они напоминали мне детство, а в детстве я, как и все пацаны, с удовольствием играл в "войнушки" и в "казаки-разбойники". На учениях мы, можно сказать, отдыхали душой и телом от нудной и совсем, на мой взгляд, не нужной работы на территории нашей части. После учений мне предстояло пройти курс по изучению языка "иврит", а после должен был наступить долгожданный дембель!!!
Итак, до начала учений оставалось совсем немного, когда мой командир по прозвищу "конек-горбунок" сообщил мне о том, что на учение я не поеду.
"Ты ",- сказал он мне,- "самый старослужащий из всей нашей группы водителей. Свое уже, можно сказать, отпахал, так что отдыхай, отсыпайся, а молодые пусть повкалывают. "Но",- добавил он,- " чтобы тебе не было скучно, я дам тебе работу. За время нашего отсутствия приведи в порядок мой кабинет, покрась забор- краску найдешь в сарае. Можешь не торопиться, времени навалом". Через несколько дней наша воинская часть опустела. На базе остались только человек восемь дежурных, с ними офицер и я.
Весь следующий день я отсыпался. Выспавшись, наконец, я обнаружил, что на улице уже темно. "В самый раз.-" подумал я и решил приступить к выполнению командирского задания.
Поразмыслив минуту- другую, я решил начать с покраски забора. В сарае, как назло, перегорела лампочка, и я продвигался наощупь. Взяв первую попавшуюся краску, я вышел на свет божий. Когда я открыл банку, то обнаружил что краска ярко- красного цвета. Мне очень не хотелось возвращаться назад в темный сарай и я, махнув рукой, приступил к покраске. Опыта малярной работы у меня не было. Работа шла медленно, впрочем я не спешил.
Когда я вошел в азарт, мне стало казаться, что чего-то не хватает, и я той же красной краской нарисовал на асфальте дорожные полосы, чтобы всем было ясно, что эта тропа ведет в кабинет начальника транспортного отдела. Слизав кисточкой последнюю каплю краски, я закурил и начал осматривать произведенную мной работу. Красное окружало меня повсюду, и я тоже был весь красный.
"По-моему, неплохо"- похвалил я сам себя и пошел мыться и спать.
Сильный стук в дверь разбудил меня.
"Руслан!, Руслан! Проснись!!!" Я узнал голос командира и открыл двери. "Ты!,ты!"- От волнения он заикался.- "Что ты наделал?!, Я спрашиваю, что это?"- вопил он, указывая рукой в сторону окна. Я посмотрел в указанном направлении и ужаснулся. В пятидесяти метрах от нашего местонахождения все было ярко- красного цвета. Командир не знал, плакать ему или смеяться. "Ты что, с ума сошел?"- кричал он. "- Ты что, в Красной армии?! Как тебе могло такое в голову придти? " Я оправдывался, как мог. "Ну и что, что красный? Какая разница? По-моему, очень даже красиво, все покрашено, остался только кабинет"
"Нет!,Нет! Нет! Только не это, только не кабинет,-" голосил он, чуть не плача. Потом, внезапно успокоившись, он сказал :"В общем, так, Руслан!!! Я сейчас уеду часа на два, но к моему возвращению все это!!! Должно быть перекрашено!!! В нормальный белый цвет!!! Кроме этого, достань, где хочешь краску земляного цвета и закрась эти линии на асфальте!- Я тебя очень прошу!"
Теперь кричал уже я.
"Но ведь у нас в части нету такой краски!!! Где же я ее достану?!" Но "конек- горбунок", видно, решил заняться мной всерьез.
"Не знаю! Ничего не хочу знать! По мне, так возьми тряпочку и стирай всю эту пакость вручную". "Если к моему возвращению я не найду, что все в порядке, я отправлю тебя в тюрьму!"- сказал он и, повернувшись ко мне спиной, вышел из комнаты.
Второй раз идти в тюрьму мне совсем не хотелось. Но и переделывать заново всю работу я уже из принципа не хотел.
"Это несправедливо",- думал я. "- "Я так старался, такую работу проделал, и что же, все напрасно?" Взвесив все "за" и "против", я решил, что лучше все- таки сидеть в тюрьме, чем служить под началом такого человека, как "конек- горбунок". Приняв такое решение, я быстренько переоделся в свою парадную форму, повесил за спину свой автомат, взял сумку и через дырку в заборе вышел за территорию части.
Домой я не поехал, рассудив, что мои родители не одобрят мой поступок. Поэтому, подумав минуту-другую, я поехал прямиком к своему другу Гене, тоже солдату- в надежде, что вместе мы решим, как мне жить дальше.
Весь вечер мы обсуждали план действий. Не придумав ничего путного, мы остановились на том, что с утра мне нужно пойти прямиком к военному коменданту города, а оттуда, если понадобится, в военную полицию, и там потребовать справедливости, а, заодно, и перевода в другую, нормальную, часть, поближе к дому.
Порешив на этом, мы вышли на свежий воздух, послонялись пару часов в поисках приключений, потом в ближайшем ларьке купили бутылку недорогого вина "Фантазия", чтобы вечером за ужином запить наше общее горе. Но по дороге домой пакет, в котором лежала бутылка, порвался, и она упала на землю, разбившись насмерть. "Вот и лопнули наши фантазии",- вздохнув, сказал Генка.
Наутро, часиков в шесть, мы, наскоро умывшись и позавтракав стаканом чая и шоколадкой, вышли на улицу и бодро зашагали по направлению к военной комендатуре.
Комендант, четко и по военному посоветовал нам, как я и предполагал, обратиться в военную полицию. Каждые несколько фраз он сопровождал ударом ребром ладони об стол. Пока он говорил, у меня сложилось впечатление, что он декламирует Маяковского. Его речь звучала примерно так:
" Ты солдат Израильской армии!
Твой долг защищать нашу землю от бед!
Но ты сбежал, словно пес поганый!
И прощенья тебе нет!"
Ну, чем не Маяковский?!
Поблагодарив коменданта за "ОЧЕНЬ хороший" совет, мы отправились в центральное отделение военной полиции города. Нас пропустили через К.П.П. И я, полный раскаяния, пошел судьбе навстречу, попрощавшись с другом.
Пройдя по коридору, я остановился у дверей кабинета, на табличке которого было написано - " Инспектор по следственным делам". Я ожидал увидеть такого грозного дядю, наподобие инспектора Тихонова из популярного фильма. Но был очень удивлен, когда вместо него я увидел что за столом сидит самая обыкновенная и, на первый взгляд, совсем не грозного вида девчонка моих лет.
"Тебе чего?"- спросила она. И я начал рассказывать ей про свой красный забор, про несправедливость командира и, как следствие этого, мой побег. По мере моего грустного рассказа она хохотала, утирая слезы, и я невольно смеялся вместе с ней.
"А когда все это произошло?"- спросила она. "Вчера утром",- ответил я. "Ну, и чего же ты хочешь от меня?"
"Я хочу, что бы вы помогли мне решить этот вопрос по справедливости. В часть я больше не вернусь - это решено окончательно и бесповоротно. Сажайте меня в тюрьму, в общем, делайте, что хотите только не бросайте меня в "терновый куст!"
"Да! Дела!"- только и сказала она. "По закону я не могу тебя посадить, ты слишком мало времени находишься в бегах. Вот если бы ты погулял дней двадцать - тогда другое дело!"
"Негде мне гулять. Сажайте, или я буду спать в вашем кабинете!"