Сейчас около трех часов ночи. В комнате темно. Фонарный свет, отраженный от недавно выпавшего снега, просачивается в окно , нервно высвечивает неподвижно сидящего человека за письменным столом. Наверное, со стороны это выглядит забавно. Во мне нет английской крови и немецкого воспитания, поэтому беспорядок является единственной формой реальности, которая меня не раздражает.
И в полной мере я могу отразиться не в зеркале, а в своем письменном столе. Старом и любимом. С только мне известными законами расположения записок и папок, неиспользованных телефонов на разноцветных бумажках и просроченных счетов, непрочитанных номеров прошлогодних газет и недописанных писем. Сейчас я не помню, что хотел найти в этом структурном абсурде, когда еще подходя к двери услышал звонящий телефон, судорожно нашел ключи, вошел , успел снять трубку и ,отвечая на чью-то просьбу , открыл ящик стола. Я вдруг снова нашел ее.
Мои руки держат фотографию, случайно сделанную пляжным фотографом, одним из тех, кто с шариками, обезьянкой и другом-клоуном в сорокоградусную жару три месяца подряд ходят на радость людям, втайне ненавидя все что с ними связано. Она сидит вполоборота, каштановые волосы рассыпаны по плечам, глаза прищурены и ладонью зачерпывает горсть песка...
Она сидит вполоборота, каштановые волосы рассыпаны по плечам, глаза прищурены и ладонью зачерпывает горсть песка...бросает в меня, я оборачиваюсь, смеюсь и бегу к морю. С разбегу ныряю в теплые волны и, не открывая глаз, плыву. И для меня нет других времен и измерений. Только беспредельное, безвременное сейчас. Руками разрезаю упругую воду, закрытыми веками чувствую жар солнца и дышу.
А потом долго лежу на животе у самого края воды, волна медленно окутывает ноги, поднимается выше, приятно холодит между лопатками и уходит; смотрю как она лежит прямо напротив меня, играет рукой с мокрыми камешками; смотрим друг на друга долго и неотрывно, глаза в глаза и молчим.
Переворачивается на спину, потому что ей нужен правильный и равномерный загар для красивых платьев с открытыми плечами и фривольных кофточек с глубоким вырезом на спине. Чтобы идти по ночной набережной с бронзовой кожей, нежно мерцающей в свете фонарей и чувствовать вокруг себя шепот восхищения. А я бы шел немного сзади, чтобы смотреть, как на нее смотрят, вдыхать этот шепот, наполняться воздухом счастья и лететь.
Тихо подхожу к ней и брызгаю на спину мокрые соленые капли. Она поднимает голову и улыбается.
Потом садиться вполоборота , каштановые волосы рассыпаны по плечам, глаза прищурены и ладонью зачерпывает горсть песка...
Он очень поразил меня... А потом это стало поражением... Моим...Горячая расплавленная кожа, как лава, сейчас уже застывшая, навсегда сохранит его прикосновения и то время, когда всегда полдень. Казалось, солнце никогда не смещалось с вершин. Даже ночью. Даже ночью...было невыносимо светло.
Красив как бог. Хотя сейчас его лицо мне кажется чужим, далеким, с чертами, размытыми туманом. Он стоял у края воды, боязливо трогал пальцами набегающую волну, подхватывал смех плескающихся ребятишек. И мне хотелось верить в эту сказку.
- Не брызгай! Ложись рядом. Дать полотенце?
Улыбаясь с прищуром , он соглашался на это предложение, как будто прыгал в пропасть с завязанными глазами. Говорили ни о чем. И все было не важно. А он теплыми камешками выкладывал на моей спине только ему понятные знаки, объясняя, что это заклинания древних, и они обязательно должны принести счастье.
Вечерами становилось очень тихо. Хотя в такое время на побережье всегда очень шумно. Но то звуки другого мира. В моем было его дыхание. Тихое, протяжное. Становившиеся быстрым и отрывистым, доходящим до стона, и опять замолкающее. То была моя музыка. Он брал меня за руку и засыпал. И утром наши руки все еще были вместе...
Все это есть только в моей памяти. Оно с каждым мгновением становится все дальше. Будто не со мной. И там навсегда останусь я, сидя вполоборота, каштановые волосы рассыпаны по плечам, глаза прищурены и ладонью зачерпываю горсть песка...