Фригидный Кай
Немота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В свои двадцать два Глеб понятия не имеет, кто он и чего хочет от жизни. Нацепив личину флегмы, смиренно существует оторванным поплавком в пресном вакууме разочарований, обесцененных идеалов и потери идентичности. Отрицает волнения, избегает рефлексии. Но на пике фрустрации сплетенный трос оказывается не толще шерстяной нити, треснувшей при первом натяжении. Квинтэссенция эмоций, уносящих течением в затягивающую воронку непролазной топи.
  1
  
   Из коробки с детскими воспоминаниями в ноздри бьёт сладкий запах дешёвых жвачек с переводными татуировками, а перед глазами всплывают подвесные домашние качели, тетрис и свеженькая пачка малиновой "Мамбы". На седьмой год жизни предки подарили мне первый кассетный плеер, убеждённые в том, что скоро я забуду про слёзно выпрашиваемую приставку "Sega", а весной, накануне выпускного в детском саду, развелись. Как сейчас помню тот май. В любимой джинсовой куртке по пути из сада домой я лакал из трубочки разливной лимонад, пялясь на ребристый асфальт под ровный стук маминых каблуков, упрямо отказываясь принимать произошедшее. Детский бунт на фоне первого эмоционального потрясения.
   К слову о плеере: через год-полтора во дворе стало модным обмениваться кассетами, а те, у кого была "Sega", обзавелись компами. Следовательно, мне-таки купили с рук желанную приставку, но радость не привалила. К тому времени я увлёкся комиксами, рассекал на велике, рубился в "Need for speed" у одноклассника по субботам. А в тринадцать лет впервые услышал по "Bridge TV" пробивших моё заиндевевшее дно "Linkin park", окончательно и бесповоротно заставивших стать пластилиновым по отношению к альтернативе, забить на двухгодичные занятия плаванием и пойти учиться играть на гитаре. Как следствие - слегка подросшая самооценка на фоне первых шажков к идентификации.
  Завалившись после школы к однокласснику, не менее одержимому музыкой, мы распечатывали тексты линков, учили аккорды и, закинувшись обедом, запускали халявные выступления для бабульки снизу. Пару раз та прискакивала жаловаться, но сбавлять громкость казалось немыслимым. Как так? Мы ж ебать какие роцкеры! Всё по-настоящему! Прикидывались бесстрашными бунтарями, а оставшись наедине, грызли кукурузные палочки, смотрели "Death Note", фапая на бледнолицую Аманэ Мису, и искренне верили, что жизнь всегда будет приторным смузи безлимитного пользования, а мы - исключительно нужными миру детёнышами, снимающими сливки с пенистой поверхности.
  Первое осознание того, что всё не так, пришло достаточно скоро - годам к пятнадцати-шестнадцати. Тогда многое менялось. Нутро обретало форму воспламеняемой болючей массы, опалив мою парниковую реальность. Пробудилась мечта стать нонконформистом. Заниматься тем, что оставит лоснящийся след в истории. Юношеский максимализм? Возможно. Пришло фанатичное увлечение бешеным творчеством Мэрилина Мэнсона, экзистенциальные размышления о смысле бытия и несправедливости, поиск себя, своей правды. Я с удивлением смотрел на тех, кто трясся от культа Гарри Поттера или утромбовавшихся в медийной среде "Tokio Hotel". Одни казались пресными флегмами, другие - ограниченными позёрами. Мне же хотелось быть провокационно настроенным нигилистом, мятежником, свободно разбивающим общественные клише. "Хотелось" - ключевое слово. На деле я являлся заурядным, вполне себе дисциплинированным школьником с предпоследней парты, чей революционный настрой не шёл далее неумело написанных песен и опущенных волос вкупе с проколотым левым ухом.
  Думал: школа закончится - придёт моё время, но нет, время не пришло. Зачатки зародившихся амбиций я умело похерил, зато в качестве воспоминаний оставил серьгу и касавшиеся лопаток светлые патлы. Символично? Нисколько. Прозаично и только.
  Зимой, на четвёртом курсе института, устроился работать продавцом-консультантом в ТЦ на Лиговском. Несмотря на то, что торгаш из меня хуёвый, работа оказалась не в тягость. Ещё бы: небольшой отдел винила, CD-дисков и книг. Ставишь музыку на индивидуальный вкус, читаешь, смотришь в тепличных условиях фильмы. По сравнению с должностью официанта, пешего курьера и консультанта в алкомаркете, это было то, с чем весь мой прежний опыт и рядом не стоял. К тому же нормальная для проживания в Питере оплата и расположение ТЦ в двадцати минутах от дома.
  Раздражающая сторона однозначно существовала в виде давящей панорамы суеты, хаоса, вспышками нарастающего ощущения бестолковой возни - не без этого. Порой возникало желание положить тяжеловесный болт и забиться, как жалкий ком пыли, в самый дальний из всех углов угол. Туда, где тихо, где нет праздного снования довольного люда. В такие моменты напоминал себе, что потеряю эту работу - придётся облизывать в ресторане буржуазных предпринимателей и недалёких баб с провинциальными замашками, озабоченных тем, как пиздатее выебнуться среди себе подобных. Либо же преть за копейки в каком-нибудь "Буквоеде". О большем в моём случае мечтать не приходилось. Просрав на двадцать третьем году жизни накопленные умения, не приобретя новые, находясь в подвешенном состоянии личностного застоя и с трудом держась за место в вузе на той специальности, к которой не питал ни малейшего интереса, бросаться в импульсы позволить себе я не мог. Смирился и уже к марту приспособился к толчейной атмосфере торгового комплекса, задавшись установкой жить не морщась в соответствии с обстоятельствами, а там будь что будет.
  С графиком два через два открывал к десяти утра отдел со стеллажами из тёмного дерева, включал подсветку, ноут, брал с книжной полки Ирвина Уэлша или Буковски. Пару раз за день отходил в островок готовых десертов напротив, платя за кофе/чай в дополнение к фисташковым эклерам. И как это ни пресно, но именно у кассы того островка размерами два на три метра в один из посредственных будничных дней моя выдрессированная эмоциональная непоколебимость дала сбой.
  Обслуживающие девушки менялись там частенько. Ни одну из них я не запомнил, да и не стремился запомнить. Видел перед собой очередную симпатичную мордашку с аккуратно собранными на затылке волосами, которую не узнал бы, столкнувшись в метро или в подъезде. Питер не скупится на привлекательных людей. Приехав восемнадцатилетним абитуриентом из глухой периферии со стотысячным населением, где свобода в самовыражении - дурной тон, я бросал взгляды едва ли не на каждую проходящую мимо девчонку с развевающимися полами длинного пальто, восхищаясь тому, насколько стилёво, как мне казалось, она одета или утончённо, с аристократичным достоинством затягивается сигой.
  Но, вдоволь напитав визуальные потребности, пришёл к тому, что за охуительной наружностью ничего нет. Ни фантастической аутентичности, ни глубины. Апогей пресыщенности. Я смотрел на себя и на людей как на массово вырезанные по трафарету картонки, достаточно многообещающие снаружи, но плоские по содержанию. Идентичные голограммы, созданные мейнстримом. То, что первоначально воспринималось мякотью в соке, открылось в свете пресловутой моды: свободные джинсы с подворотами, размера на два больше положенного худан, шапка бини, кроссы, высокие цветные носки и слепое увлечение андеграундом, конечно. Культивирование оверсайза, панка в совокупности с хайпом вокруг феминизма, бодипозитива да ЛГБТ. Всё едино. Едино фальшиво и напыщенно.
   Постепенно стал воспринимать людные места так, словно на автомате пролистывал ленту в инстаче, бездумно поглощая визуальную информацию, не испытывая желания включить фильтр, задержаться на чём-то действительно важном. Сам же в этом информационном поле занял роль анонимного вуайериста. Так сказать, сорян, профиль пользователя пуст - этакий антураж мнимой отстранённости и пиздец какой интересности. В действительности профиль пользователя давно пуст, и смотреть там, увы, нечего. Но при всём том никто не отменял главного условия подобной игры, позволяющей быть "одним из", позволяющей слиться с местным окружением, не привлекая внимания. Соответственно, моё жалкое естество, отчуждённое от внешнего мира, но до трещин зависимое от него, продолжало и дальше быть потребляющей миллионной картонкой, безучастно волочащейся по жизни.
  И вот однажды, дежурно заплатив худой, сутуловатой девушке с дредами, новой сотруднице островка, за капучино с сахаром, я невольно залип, наблюдая, как, взяв тонкими пальцами стакан, она с неуверенностью проделала требуемый алгоритм, после чего, в растерянности окинув меня беспокойным взглядом, переключила внимание на подростков, попросивших две банки спрайта и четыре пончика, густо политых застывшей шоколадной глазурью.
  Вернувшись с кофе к себе, я продолжил читать "Эйсид-хаус" Уэлша, наслаждаясь электроникой "Front line assembly". Нет, не произошло ничего сверхъестественного. Земля из-под ног не ушла, руки не сковало конвульсией. Вплоть до утра следующего дня я и не думал о странном контакте. Подумаешь - девушка как девушка лет девятнадцати на вид, разве что худее нормы, отчего проскальзывали черты неутраченной подростковой угловатости в миксе с откровенной астенией. Вытянутое лицо с широким выразительным ртом и точёным носом покрывала россыпь мелких веснушек, белёсые брови имели не скорректированную пинцетом форму. Она была не из тех, о ком при первой встрече хочется сказать: "Ни хуя ж себе!". Да и меня, честно признаться, в этом смысле привлекали здоровые, в меру спортивной комплекции андрогинные неформалки с фарфоровой кожей. Этакие драматические белоснежки вроде популярной двадцать лет назад Шинейд О"коннор или Нуки из "Слот". Влада же походила на незащищённого зверька, которого, встретив на улице, один вызовется пожалеть, другой - наступить на хвост, с упованием любуясь вызванной болью.
  Ни филантропом, ни психопатом я не был, но на протяжении нескольких дней, каждый раз подходя за кофе, стал ловить себя на том, что при взаимодействии с ней меня подозрительно штормит. Странность, не похожая на элементарное половое влечение, любопытство или эстетический кайф. Что-то другое. Поэтому, непроизвольно и беззастенчиво обводя глазами чёткий контур профиля с высоким выпуклым лбом, прозрачными ресницами и напряжённо сомкнутыми, до трещин покусанными губами, проваливался туда, где уже был однажды. Не дежавю. Ощущение выскальзывающего, но вполне осязаемого чувства. Мозг кидал конец удочки на загаженное дно нутра, и как только память подсаживала на крючок поросшие тиной образы, вот-вот достигавшие поверхности, слышал скомканное: "Ваш кофе". Результат поиска зависал, выдавая ошибку.
  Описанный процесс запускался при каждой встрече, но ухватиться за суть, понять, на что ссылал болезненный образ незнакомой девушки, не выходило. Будто, страдая близорукостью, пытаешься создать конкретное представление действия, происходящего на расстоянии, недоступном сощуренным глазам. Видишь контрастные цветовые пятна, оттягивая уголок века, различаешь блики, тени, но не удаётся разглядеть ни задействованных героев, ни предметы, силуэты которых могли бы дать незначительную подсказку. Словно поволока обволокла радужку. И при всём том когда я брал кофе и возвращался на рабочее место, мысли мгновенно сменялись реально существующими вещами.
  Так происходило недели две, а после Влада пропала. Ну, как пропала - сменилась прежней сотрудницей с жёлтыми ноготками и неприветливо натянутым на пластмассовое лицо оскалом. Случившиеся перемены меня лично не коснулись, но стоя у витрины с жирными десертами, я ловил сосущее сожаление, которое и объяснить-то себе толком не мог. За месяцы работы в ТЦ видел массу разносортных девушек - ничего подобного не удавалось испытать даже тогда, когда до зуда в ушах хотелось. Скупые серотониновые лужи сохли, и испытать эмоции, будь то восторг, похоть, удивление, стало б бесценной привилегией. Но с зимы того года я и похоти не испытывал. Абсолютный вакуум.
   Приходил после смены домой, уплетал захваченный в "маке" стандартный набор из картошки, бургера и колы, чередуя с дешёвыми полуфабрикатами, пирожками или заварной лапшой под банку пиваса. Благо, доставшаяся от отца эктоморфная конституция тела позволяла питаться вредной едой без процентной платы в виде жировых отложений или проблем с кишечником: при росте метр восемьдесят восемь я мог оставаться в привычном весе, не выходящим за планку семидесяти двух килограммов, что, само собой, на руку играло относительно. Желудок садился, на подбородке периодически вываливали высыпания, но яркий вкус пищи - единственное, что вырабатывало в разлагавшемся теле скромную горсть удовлетворения. Не считая сна и дрочева под порно. Не сказать, что потуги возбудиться от зрелищ механистичной ебли жилистых чуваков с бритыми елдами и фальшиво орущих самок, демонстрирующих необъятные вагины, поднимали настроение, но напряжение снимали, да, позволяя убедиться, что в физиологическом смысле всё в порядке. Корень проблемы прорастал в голове.
   При таком прозаичном раскладе чувства, вызванные Владой, не могли не породить искреннее недоумение, а также горечь осознания того, что стоило хотя бы заговорить, познакомиться. Может, это мгновенно б скотчем содрало неясности. Я до последнего верил, что она не исчезла из островка насовсем. Приходил на работу с надеждой увидеть её, не переставал думать о живом профиле по пути домой. Дома. Пару раз заглядывал в ТЦ не в свою смену, пока однажды не вдуплил, что это бессмыслица. Нужно подойти и выведать у сменившей её девушки напрямую, куда подевалась работница с дредами.
  Как ожидалось, ответ оказался не тем, на какой я рассчитывал.
  - Её брали на двухнедельный срок.
   Я понимающе кивнул, поблагодарив за информацию. Чувствовал себя подавленно и вместе с тем не понимал, на кой хер я так убиваюсь из-за человека, которого даже не знаю.
   До сих пор спрашиваю себя: если б не сыгравшая вскоре случайность, я продолжил бы пресмыкательски ползти по жизни, заедая пустоту шлаком, оправдываясь тем, что в выработанном укладе образовалось твёрдое основание, на котором безопаснее спится? Не знаю. А не лучше ли, если б нашей последующей встречи действительно не случилось?
   Но подняв однажды голову на подошедшего к кассе покупателя, я едва не сделался фаталистом.
   Глядя на меня широко распахнутыми глазами, она достала из чёрного рюкзака паспорт и без слов робким жестом положила мне его перед носом.
  - Здравствуйте, - отработанно проговорил я, в смятении взяв протянутый документ, после чего заглянул в коробку с картотекой.
  
  Заказ No13094. Киреева Владислава Олеговна (8921*******)
  Xiu Xiu - "Angel Guts: Red Classroom"
  Xiu Xiu - "Knife Play"
  David Lynch - "The Big Dream"
  
  Всё сходится. Заказ на тридцать первое марта.
  Расписавшись в бланке, она вставила в POS-терминал банковскую карту, я же тем временем выудил из стеллажа пакет с тремя CD-дисками, вложил в него копию квитанции и мимолётно задержал взгляд на руке девушки. Маленькая кисть с аккуратно стриженными ногтями. Возле указательного пальца две неглубокие царапины, ноготь большого обмотан пластырем.
  - Спасибо.
  - Спасибо Вам. Приходите ещё.
  Дежурные, ни фига не значащие фразы, которыми обмениваешься за смену не один десяток раз. Человек приходит, уходит, через полчаса ты не вспомнишь, во что он был одет, какого цвета волосы, кожа . Исключая постоянных клиентов и фриков - с ними понятно. И всё же я впервые был полон неделанной радости, извлекая заученные слова.
  Влада покинула отдел, я занялся своими делами, но хрупкий силуэт, облачённый в длинную мешковатую джинсовую куртку и чёрные джинсы, заправленные в поношенные гриндерсы, настойчиво не шёл из головы. Было что-то трогательное в её мечущемся взгляде, слегка вьющихся, отросших у висков волосах, спрятанных за уши, на мочках которых поблёскивали серебристые гвоздики. Несмотря на бесформенный верх, который сидел на ней достаточно органично и нисколь не нарочито, девушка не воспринималась рандомно изъятой из толпы проекцией стандартов. За слоем шмоток чувствовалось нечто подлинное. Нечто, чему сложно дать словесное описание. Факт того, что теперь у меня есть её данные, молниеносно подогрел дырявую душонку, подначив на незамедлительные действия.
  
  2
  
  Прокрутив до конца смены Мэнсона, "Nine Inch Nails" и Челси Вульф, в десять минут одиннадцатого я вышел из ТЦ. Несмотря на брызжущий дождь, Невский пестрил скопищем люда - пятничный вечер, что говорить. Переехав в Питер, на удивление для себя осознал, что, постоянно находясь в толпе, ты не избавляешься от одиночества и скуки, не ловишь себя на ощущении сопричастности к чему-то целостному, подобно влитому куску пирога. Стекаешь тягучей патокой в общую массу - да, но по-прежнему плывёшь в своей капсуле. И порой для того, чтоб острее прочувствовать свою изолированность от общества, нужно попасть в его эпицентр.
  Первые три года по приезду меня, конечно, тянуло к социуму. Пьянили ночные огни, заведения с яркими вывесками. Что мы видели в своих провинциях? Разумеется, уехав восприимчивым пиздюком из дома за тысячи километров в город, где можно приобрести билет на карусель любого рода наслаждения, ранее казавшегося запретным плодом, адекватно воспринимать происходящее не всем удаётся. Перестаёшь тормозить на поворотах, набирая космическую скорость, наивно полагая, что движешься вверх, к точке нетривиального социального развития. А очухиваешься в блевотине, говне и сперме. Выигрывают те, кому удаётся вовремя спрыгнуть с карусели, отделавшись безобидными шишками.
  Мы с Максом, моим одногруппником, другом и с некоторого времени соседом по квартире, встали в ряд с теми, кого засасывало в воронку саморазрушения, сопровождавшегося алкоголем, травкой, отношениями ради траха и демонстративным плевком в адрес товаро-рыночных отношений. Чем это было? Протестом против конформизма, который мы тем самым провозглашали? Материализма? Против снобов, душащих показной святостью? Или вызовом на фоне нарастающих политических волнений и напряжения, связанного с экономическим кризисом? Без понятия. Да и глупо об этом говорить. Мы тонули в неоправданных надеждах и неопределённости, связанных с утратой детских мечтаний, ценностей, веры, отсутствия идеалов.
  Каждый по-своему заполнял дыру. Кто-то с головой погружался в учёбу, работу, оргии, травясь дешёвым пойлом, кто-то нёсся создавать семью, кто-то самовольно уходил из жизни. В сущности всё равнозначно. И дядя Вася с "Автоваза", зомбированный телевизионной пропагандой, и малолетняя потасканная шлюшка, гордо визжащая о своём блядстве из-под блестящей мишуры фрилава, и студент, парирующий о трансформации общества под дозой абсента, купленного на высланные предками деньги - все мы коптились в одном тигле.
  Тогда же мне так не казалось. Понимание того, что где-то я нехило лажанулся, прилетело чуть позже, но прилетело со всеми прилегающими последствиями. Пытался вернуться в отправную точку, нащупать ядро первопричины, запустившее череду деструктивных косяков. Увы, события, складываемые годами, завязываются в узел, который собственноручно вряд ли по силам развязать без поддержки хорошего психотерапевта. Дёргаешь за одну нить, за другую, не врубаясь, то ли ослабляешь клубок, то ли затягиваешь. Можно срезать, но тем самым бесповоротно отсекаешь прошлый опыт, прошлого себя, оставляя обесточенную оболочку, лишённую идентичности.
  Миновав с наушниками в ушах несколько остановок метро, решил повременить с фаст-фудом и вместо "мака" заглянул в супермаркет, купив банку кофе, упаковку плавленого сыра, два помидора, пакет овсяных пряников, после чего двинул прямиком домой. Квартиру мы снимали на Набережной Фонтанки. Так, клоповник для маргиналов, включавший две небольшие комнаты, протекавшие трубы, унитаз с налётом тридцатилетней давности, отсутствие отделки и скудный перечень гнилой мебели. Итого: убитое, непригодное для комфортного существования помещение с ежемесячной платой в двенадцать касарей с лица. Зато центральный район и от института недалеко. Последний фактор в процессе выбора сыграл решающую роль, однако, съехав из студенческой общаги, в вуз мы с Максом стали наведываться, как в поликлинику - по особым случаям.
  Идея о переезде назрела к концу третьего курса. Я сменил должность пешего курьера на продавца-консультанта в подпольном круглосуточном алкомаркете, Макс устроился на стажировку барменом в ночной клуб, где ранее мы частенько зависали по пьяни. Денег стало больше, но параллельно назрели проблемы с комендой. Она и до этого к нам цеплялась, списав на "бессовестных бухариков" непотребного поведения, а на регулярные утренние возвращения начала катать лизоблюдные жалобы вышестоящему начальству. Так всё само и решилось. Одним тоскливым вечером за остывшим чаем Макс, не мусоля, спросил: "Может, уже съебёмся отсюда?". Возражать я не стал. Мне и самому осточертела жизнь в конуре, сохранившей трэшовые запахи не самых лицеприятных мгновений. Хотелось открыть жизнь на чистой, не исписанной, не замаранной странице, тем более финансы вполне позволяли. Полагал, как съедем, грязь выветрится из головы, чувство ответственности проснётся, наведя порядок в окиселившихся башках. Ясен хер, ничего подобного не произошло.
  Квартира встретила тишиной, грузно повисшей в приторном запахе тропического спрея. Догадаться несложно - Макс приводил очередную тёлку. На кухне прела кастрюля с масляным бульоном от сваренных пельменей, в мусорном ведре покоился использованный гандон. Житейские издержки сожительственных будней. За годы я привык к проявлению неряшливости со стороны Макса. И сам был не из числа чопорных педантов, впадавших в панику при виде крошек на полу, поэтому спокойно бросил поверх резинки упаковку от плавленого сыра, вымыл посуду, но, зайдя в сортир, не удержался и смачно выругался. Из засорённой раковины несло смрадом. Несло до тошноты. А под крышкой унитаза в окружении двух тонких окурков плавал разбухший несмываемый тампон. Волна отвращения не заставила себя ждать. С психом вернувшись в кухню, я вылил горячий кофе, куски булки, намазанные щедрым слоем сыра, убрал в контейнер - есть расхотелось напрочь.
  Перед глазами всплыла смазливая мордашка шестнадцатилетней студентки колледжа, с которой Макс замутил на новогодних каникулах, наткнувшись в баре на её выступление с кавер-бэндом: ангельские глазки, большая задница, голубые отутюженные волосы, щербинка между зубами, нарощенные ноготки - всё, как он любил. Этакая перчёная марципаночка-тян. Не хотелось думать, что тампон, принадлежал ей, да и вообще мерзкая была тема для размышлений, но в рамках реалий мерзких мыслей не избегнуть. В том, чтоб трахаться с незрелой первокурсницей, я Макса не поддерживал, но и с морализаторскими посылами не лез. Мы изначально поставили табу на теме личной жизни, следовательно, всё, что я сделал, узнав о его связи с несовершеннолетней - молча кивнул, мол: "Дело твоё", на что он как бы в оправдание сказал: "Я у неё далеко не первый". Ну, окей. Если не первый, пронеслось в голове, то не так уж трагично, хотя...говоря откровенно, первый - не первый, меня это никаким боком не трогало. У чувака есть секс, и хорошо. Казалось бы.
  Запустив стираться грязные футболки, я взял с пола рюкзак и, вспомнив о Владе как о серебристом комке снега на фоне мокрого месива, более лёгкой поступью прошёл в свою комнату. Скинув серый свитшот, зажёг стоявший на подоконнике ночник в форме ракеты, больше на самом деле походивший на гигантский фаллоимитатор, и, завалившись с ноутом на матрас, задался целью отыскать худую дредастую девушку в гриндерсах. Первым делом скачал альбомы "Xiu Xiu" - намеренно те самые, что она купила, поставив воспроизводить с трека A Knife In The Sun. Я склонялся в сторону индастриала, альтернативы и инди, нежели авангардного психодела, но прослушав несколько песен, поймал себя на том, что это неплохая экспериментальщина в духе "Shortparis". По крайней мере, косность мою покоробило, пополнив телефонный плейлист.
  По заданному запросу "Киреева Владислава, спб" "вк" выдал несколько девушек. Из представленных вариантов я задержал внимание на той, чью аватарку занимала иллюстрация в духе сюрреализма (позже выяснил, что то была репродукция Магритта). В разделе личных данных - малосодержательная информация. Аудиозаписи и друзья скрыты, а в видео - скромный список из фильмов Сюдзи Тэраямы, "Астенический синдром" Киры Муратовой и четыре части спектакля Ромео Кастеллуччи "Трагедия, рождающаяся из самой себя". Что натолкнуло на мысль, будто я по адресу? Мало ли в Питере девушек с именем Влада, имеющих пристрастие к арт-хаусу и сюру? Но, сопоставив её специфичный музыкальный вкус с найденной страницей, наскрёб символичную толику надежды. Интуиция шептала, что теперь нельзя просто взять и забить. Нужно написать. Но написать что? "Привет! Это ты сегодня приходила за дисками "Xiu Xiu"? Я тот самый парень, что тебя обслуживал и на протяжении двух недель покупал кофе. Как насчёт того, чтоб пересечься"? Бред. Если это действительно она, то к таким девушкам нужен заковыристый подход. Нужно написать что-то, на что ей захочется ответить. Вроде как, чтоб было ненавязчиво и по делу.
  Долго глядя в потолок с хлопьями сыплющейся штукатуркой, пытался растормошить извилины на толковую идею. Сообщение по типу подката к обычным самочкам не годится, я понимал. Заинтересовать её можно или креативом, или конкретикой. Открыл свою аватарку, на котором стояло фото двухгодичной давности - узнает ли? Возможно, поступил тогда не по ситуации горячечно, но мозг скоропалительно выдал:
  
  Здравствуйте. Вы приходили сегодня
   в "Стагнацию". Разбираетесь в музыке?
  Нам со второй недели апреля понадобится
   человек на вакансию продавца-консультанта.
  График стандартный: 2/2 с 10.00 до 22.00.
  Не интересует предложение?
  
  Глеб, 23:03
  
  Нажав "Отправить", взял последнюю сигарету из пачки, затянулся. Девушка была в сети, и, дабы не нервировать себя ожиданиями, прочитала, нет ли, пишет или молчит, тут же удалил историю из диалогов, повторно поставив кипятиться воду в чайнике. Человек нам действительно был нужен, я не соврал. Серёга, мой сменщик, в январе женился, влез в ипотеку, а денег, получаемых в музыкальном отделе, на семейное житьё не хватало.
  Но рассуждая объективно, отправленное сообщение выглядело чрезвычайно сомнительно. Не удочка, робко поколебавшая водяную гладь, а тяжеловесный булыжник, с обильными всплесками протаранивший дно. Выставил себя идиотом, да, и всё-таки Влада ответила. Ответила, спустя минут десять.
  
  Здравствуйте. Да, я была сегодня
  в "Стагнации", только не очень
  понимаю, какая здесь связь.
  Это спамная рассылка? Или развод?
  Чем бы ни было - нет, на данный
  момент не интересует
  
  Влада, 23:14
  
  Потушив сигарету, я невольно улыбнулся. Светящиеся кристаллики коснулись огрубевших пальцев, чего давненько не случалось. "Не спам и не развод. В любом случае спасибо за ответ", - набрал без промедления, теша себя тем, что чутьё не подвело. Может, я и идиот, но возможность дальнейшего общения урвал. И не поднимаясь с помятого лежбища, закрыл ноут, стянул шмот, с довольной физиономией отчалив спать. А через сутки Влада сама написала. Написала то, от чего уже я прихерел:
  
  У меня тоже вопрос: как вы относитесь
  к андеграундному творчеству?
  Нет желания поучаствовать
  актёром в экспериментальном
  видеопроекте? Чтоб предложение не показалось
  странным, поясню: ваш типаж как нельзя
  близок образу гг
  
  Влада, 22:37
  
  Я раза четыре перечитал написанное, одновременно удивившись, польстившись, обрадовавшись и впавши в ступор. Так, значит, она занимается экспериментальным кино? Интригующе. И что ответить? Что предложение охуенное, только вот не вписывается в мой ограниченный, сухомяточный мирок? Опершись на стиральную машину, повторно оповестившую об окончании стирки, вытер махровым полотенцем лицо, не переставая пилить глазами экран смартфона. Очевидно, буду махровым дебилом, отказав. Вероятность желаемой встречи вне рационального повода вряд ли представится. Исходя из этого, начал трусящимися пальцами строчить то, в чём не был нисколько уверен.
  
  Вау О_О Как отношусь к андеграунду?
  Отлично. Когда-то даже сам
  увлекался, правда в области музыки.
   Сразу скажу, что
   актёрского опыта у меня ноль, могут
  возникнуть трудности
  
  Глеб, 22:51
  
  То есть нет?
  
  Влада, 23:05
  
  То есть да, буду рад попробовать)
  
  Глеб, 23:08
  
  Тогда в ближайшие два дня
  поправлю сценарий, и можно на неделе
  пересечься, обсудить.
  Как вам удобнее:
  первая половина недели? Вторая?
  
  Влада, 23:13
  
  Не имеет значения, можно встретиться
  после работы. Как допишите сценарий,
  дайте знать, и договоримся
  
  Глеб, 23:14
  
  Хорошо. Мой номер у вас есть
  в случае чего
  
  Влада, 23:15
  
  Да, есть. Будем на связи , - написал я со смайликом, затем посчитал смайлик лишним и, вопреки стрельнувшим эмоциям, отправил официально сухое: "Да, есть. Будем на связи".
  Таким образом всё и началось. Было ли это закономерным стечением обстоятельств? Судьбой? Или случайной цепью событий? Не могу сказать, но думаю, люди не входят в истории друг друга так, будто ошиблись дверью. Хотя даже теперь мне непонятно, какую роль я сыграл в существовании Влады, и как бы всё сложилось, откажи я тем утром тридцать первого марта Серёге выйти в его смену. Но что сделано, то сделано. Ответственность за происходящее полностью на тебе. И я точно знаю, что никогда не смогу снять с себя этот придавивший груз вины. "I wasn't gonna hurt you", - как в строчке одной из песен "Xiu Xiu".
  Но действительно ли моя роль в этой истории стала спусковым механизмом? Вопрос без ответа. Остались лишь воспоминания и разросшаяся пустота, обрамлённая смогом самобичевания. Въедливым, покрывшим кожу язвами смогом.
  
  3
  
  Макс являлся не единственным человеком, с кем я соседствовал в общаге. При поступлении нас всех, как шелуху от семечек, раскидали по комнатам, в результате чего начало студенчества для многих обернулось не смакованием свободы, а непроходимым квестом на выдержку. Везением я никогда не славился - первым человеком, к которому меня подселили, стал краснощёкий аспирант Игорь с лоснящейся растительностью на заплывшем подбородке. Изначально показался своеобразным парнем, пробудив симпатию длинным хвостом угольно чёрных волос и прошаренностью в технических вопросах, но общего языка мы не нашли. Он страдал ожирением и полнейшим отсутствием эмоционального интеллекта. Вроде не тупой, даже умный по части специальности, но стоит коснуться в разговоре обыденных, не связанных с учёбой вещей, - непробиваемое бревно. Если по блоку гуляли запахи буженины, жаркого, котлет или пасты с мазиком, было ясно, что автор сих творений Хотдог, как Игоря нарекли местные. Прижимистый по натуре, средств на жрачку он не жалел, до треска затаривая холодильник мясом, в противовес нам, варганящим на неделю рис или гречку с сосисонами, дабы отложить лишнюю копейку на коктейль в "КПД" вместо торчания на загаженной кухне.
  Помимо аспирантской стипендии, Игорь имел заработок на фрилансе как способный IT-специалист. Вне работы писал диссертацию, играл в "Ведьмак" или пялился с кровати на отсыревшие постеры из древних комиксов, повешенных, как мне думается, лет пятнадцать назад. Логично, что комната нечасто была лишена его присутствия. Это бесило. Нет, это пиздец как бесило. Собираясь на учёбу под звуки слоновьего храпа, я возвращался невыспавшимся, лицезрея, как растекшаяся за рабочим столом человекоподобная масса в форме желе, источавшая прелый душок пота, поглощает третью за день шаверму, обмусоленными пальцами тыкая по клаве. Всё бы ничего, но он дрочил, забывая запереть дверь. Не раз и не два я заставал его теребонькающую красный член руку, извиняясь за то, что не вовремя припёрся. А его, походу, не колышало. Более того - сей процесс сопровождался поглядыванием на мой раритетный плакат бритоголовой Шинейд О'коннор, который я одним вечером снял и выбросил, сообразив, что как ни подниму глаза, всякий раз воспроизвожу в голове мохнатые яйца обрюзглого анальника в протёртых на заднице шортах.
  Как-то спросил, почему он редко выходит из общаги, на что услышал: "Я интроверт. Не люблю людей". Информация поверхностная, и такой ответ меня не обрадовал. Перспектива на протяжении нескольких лет жить с социофобическим жиртрестом не рождала воодушевления. Пару раз пытался его разговорить - бесполезно. Круг притязаний этого парня ограничивался едой, языками программирования, страстью к "Майнкрафту" и складированию мусорных пакетов, которые считалось нужным выбрасывать лишь тогда, когда те, впритык забившись затхлостями, начинали зловонить. Собственно, на этой почве я и сблизился с Максом. Первоначально мы общались только по учёбе и только в универе, но нежелание проводить вечера в компании Игоря вынудили меня искать альтернативу, и такой альтернативой стала курилка на запасной лестнице, где люто сквозило, где драный клетчатый диван служил ложем для потрахушек, а мятая карта мира закрывала нарисованный на стене хуй. Затем комната Макса. Почему именно его? Да фиг знает. Так вышло.
  Не могу сказать, что он с первой встречи вызвал во мне отклик. Прямолинейный, агрессивный, мнительный. В общении не упускал случая злостно подъебнуть, причём запредельно раздутое чсв ничем видимым не подкреплялось. Выдающимися успехами в области наук не блистал, попав в список поступивших, как и большинство из нас, благодаря удачному стечению обстоятельств. Охуительной внешностью не обладал: средней комплекции, невысокого роста. Лицо, покрытое рубцами, невыразительное, по-женски мягкое за счёт голубых раскосых глаз и вздёрнутого носа, который короткая стрижка, именуемая в наших деревнях "модельной", лишь невыгодно подчёркивала. Одевался в бюджетные масс-маркетовские джинсы, толстовки. Ничем дальше игр всерьёз не увлекался - с какого ракурса ни посмотри, обычный чел, как и все мы, понаехавшие из постылых днищ. Действительно разнили его на тот момент разве что ростовский акцент и тщательно скрываемые шрамы от порезов на руках, которые я чисто случайно заметил, оставшись с ним один на один в раздевалке после физ-ры.
  Тогда-то мнение о человеке разом изменилось. Возвращаясь вместе из вуза, мы купили по бутылке "Балтики", свернули в парк и разговорились о том, что не входило в рамки формальностей.
  - Мне не важно было, на кого поступать, главное - уехать. Получить удостоверение в другую жизнь, в другое общество. С информатикой и матаном проблем не возникло, вот и выбрал самый доступный путь. Тот, что точно гарантировал бы хапануть шанс съебаться от матери, от угнетающих обстоятельств. Конкретно в Питер не метил, ожидания лежали на один из московских вузов - пролетел, четырёх баллов не хватило. Поступил в Краснодарский технический и сюда, но Питер дальше от дома, поэтому я тут. Хотя, насколько это решение рационально, время покажет. Продержаться б как-нибудь до зимней сессии, - произнёс Макс с ухмылкой, хлебнув пива. - А с тобой что? Целенаправленно пошёл в айти?
  Я задумался. Включился. Не самая простая тема.
  - И да, и нет. Я с тринадцати лет музыкой занимаюсь, хотел забить на поступление, поработать, накопить денег и через год-полтора приехать сюда с намерением собрать группу, но предки на такую заяву впали в панику. Мать со слезами уговаривала незадолго до ЕГЭ пересмотреть приоритеты, отец зудел, что надо при любом раскладе получить серьёзную профессию, а музыкой заниматься в качестве хобби.
  - Внушили, что творчеством на жизнь не заработать?
  - Ага. Нудили: "Где ты будешь без образования?", "Не совершай ошибок, послушай нас".
  - Сдался, значит?
  - Нашёл компромисс. Сделал так, как они хотели, но планы касательно группы в силе. Я не отказываюсь от этого, просто пришёл к тому, что для того, чтоб серьёзно музыкой заниматься, надо нехило на это заработать, чего хрен ты сделаешь, имея один школьный аттестат.
  - То есть ты собираешься поебашить айтишником, отложить баблос и годам к тридцати поставить на музыку?
  - Не обязательно к тридцати. Надеюсь, раньше.
  - Я не музыкант и вообще творчеством никогда не занимался, но даже мне ясно, что такие установки дорого стоят. Бытовуха ж - это пылесос. Всё сжирает. Действуй, пока горит.
  - Хотел бы, но ситуация упирается в оборудование. У меня даже комбаря нет, только гитара и звуковуха ущербная.
  - Если я правильно понял, ты хочешь собрать с нуля свою группу? А поиграть в уже существующей? Нет? Без вариантов?
  - Если б меня впечатлил материал, то почему нет? Дело не в этом. Просто мало что цепляет. Все играют или ковры, или трэшовую гринду, или, блядь, такой лайтовый шлак, от которого сахар из ушей сыпется.
  - А сам пишешь?
  - Пишу.
  - Музыку? Тексты?
  - И то, и другое.
  - А поёшь?
  - Ну, так.
  - Чувак, дело, конечно, твоё, но я по жизни максималист и считаю, что если ты искренне хочешь заниматься своим делом, преград быть не может. Существуют только оправдания, которые мы сами себе сочиняем. Разве нет? У тебя есть авторский материал, на хуя тебе деньги? Много денег? Работай, заливай в сеть, люди подтянутся. Звук можно пиздато свести, используя и говёную аппаратуру.
  Тем вечером Макс дал дельный совет, воспользоваться которым мне пороху не хватило, но именно этот разговор стал связующим мостом между полярными сферами, вокруг которых мы вращались.
  - Ты с Хотдогом живёшь? - спросил он у входа в общагу.
  - Да.
  - Соболезную. Если совсем тяжко будет, заваливайся к нам - комната 204. У меня сосед нормальный, правда на веганстве помешан, но крутой чел.
  Сосед Макса, Кирилл, оказался и впрямь крутым. Я бы даже сказал, уникальным. Аскет во всём, что касалось вещественной стороны бытия, защитник животных, фанат рейверов, Тома Йорка и фильмов Бергмана, на которые впоследствии посадил нас с Максом. Учился на последнем курсе, но выглядел не старше восемнадцати. Хотя те, кто были не в курсе его веганских принципов, частенько принимали за нарика: худощавый, бледнолицый, бритый почти под ноль. По части коммуникации он был не из той породы людей, что с лёгкостью идут на контакт. Чувствовались внутренние барьеры, но это был первый человек, шокирующий меня космическим внутренним миром. Каждое его слово, действие были пронизаны взвешенностью, вызывающей неподдельное восхищение. Человек, излучавший бесконечные волны созидательной энергии. Чего ему это стоило, вскрылось позже.
  На протяжении осени, натыкаясь на разлагавшееся тело Игоря по возвращении с пар, я скидывал рюкзак, доставал из холодильника пластиковый контейнер с отваренной гречкой, кидал к ней пару огурцов и прямиком топал в комнату 204, где в любой день было безукоризненно чисто, не воняло порченными продуктами, а из колонок звучало нечто триповое. Однажды Кирилл достал траву, которую мы по настоянию Макса раскурили под "Moby". Трава оказалась палёной - нас с Максом минут сорок рвало в сортире, а Кирилл грузанулся, застопорился, говорить не мог. Но опыт был интересный. Тогда мы решили, что курить траву - сомнительное мероприятие. Если уж триповать, то по-крупному. Выбрав один из выходных дней, двинули в техно-клуб с намерением достать ЛСД, но в процессе поиска Макс налакался текилы, я - рома, а Кирилл просидел у барной стойки, читая с телефона биографию Теда Банди.
  Хорошее было время. Безмятежное, лёгкое. Однако вернувшись с зимних каникул в общагу, Кирилл повесился. За несколько часов до этого мы глянули "Амаркорд" Феллини, съели по тарелке жареной картохи с грибами - нет, он не выглядел подавленным. Напротив. В голос смеялся над комичными моментами фильма, эмоционально делился впечатлениями о поездке на горнолыжную базу, показывая фотки жирного родительского кота.
  А часа в три ночи, подобно рою вылупившихся личинок, по коридору разлетелся истошный женский визг. Проснувшись, я напрягся, до последнего убеждённый, что случилось бытовое ЧП вроде пожара на кухне или засора в трубе. Наспех нащупав под кроватью тапки, выглянул за дверь, столкнувшись с онемевшим лицом Макса на фоне собравшейся возле сортира толпы.
  - Что происходит? - он молчал, тупо уставившись в стену. - Макс?
  Кто-то из находящихся рядом бросил короткое: "Бритый из 204-ой повесился". Осознание этого факта долго во мне переваривалось. Я не верил. Не хотел верить, мозг отказывался принимать данную информацию. Он ушёл, не оставив ни малейшей зацепки. Тогда, в девятнадцать лет, я впервые задумался о том, что человек как вещь в себе гораздо сложнее, нежели принято считать. И тот, кто сегодня смеётся, не обязательно счастлив. Да и что такое это пресловутое счастье? Мгновенное ощущение подъёма. Для того, чтоб выжить в мире, засранном желчными выбросами токсичных потребителей, мгновенных вспышек маловато.
  После случившегося мы с Максом ушли в загул. Пили без продыху. Именно тогда я переселился к нему, подмазав коменде ликёром и коробкой "Merci". В один из таких пьяных дней сдуру переспал с девушкой из нашего блока. Девушка, мягко выражаясь, была так себе: полноватая, низкорослая, тусклые волосы вечно были собраны по-колхозному в соломенный хвост на затылке. Немногое, что в ней подкупало - нос. Нос был на редкость совершенным. Ни длинный, ни широкий, ни сплюснутый. От избытка мужского внимания она не страдала, поэтому, как сказал Макс, cклонить её к сексу - дело двадцати минут. Не берусь утверждать, что мне на тот момент обоссаться как хотелось трахнуть кого-либо, но я оставался девственником, и потребность заняться сексом обуславливалась банальнейшим любопытством. А произойдёт ли это с объектом тайных воздыханий или с соседкой в утягивающих кожные складки лосинах показалось не особо значимым аргументом. А зря.
  Теория Макса оказалась действенной - уламывать девушку пришлось недолго. Тем вечером мы с пацанами в составе из пяти-шести человек отмечали день рождения сокурсника: пили в задымлённой комнате бюджетный портвейн, закусывая жареными кабачками, смотрели "South Park", бросаясь пошлыми шутейками. Алёнку я застал чуть позже на кухне, где она намывала жёлтую кастрюлю из-под супа. Развязно напросился в гости. Поначалу та для приличия с кокетством помялась, включила скромницу, но на поцелуй ответила и со знанием дела вникла в процесс, проявив нежданно напористую активность. Лёжа в её постели, я надеялся, что темнота поможет забыться, но ни атмосфера полумрака, ни фантазия не помогли перекрыть кислоту свежего пота и ощущение сбитых ляшек, крепко зажавших мой костлявый таз. Чувствовал себя тыквенным семечком в тесте, и вместо ожидаемого вожделения проснулся дикий приступ брезгливости, под действием которого, разумеется, ничего не вышло. Оргазм от прямого совокупления с женским телом, на который я рассчитывал, тогда по-прежнему остался неизведанным, зато тесто, в котором вязнул, оргазнуло. У соседки, в отличие от меня, это происходило не впервые, и когда до моего сознания дошло, что она кайфует, я не без физических усилий поднялся, оделся и ушёл, оставшись вконец обескураженным. Думалось, что, так как попытка секса развернулась на пьяную голову, утром не вспомню о случившемся, но впечатления оказались настолько отвратными, что в памяти рельефно отпечаталась каждая деталь, вплоть до застиранных лямок необъятного бюстгальтера, который я неумело стянул с дородного тела.
  Столкнувшись на следующий день в коридоре, она попыталась со смущением заговорить о событии пролетевшей ночи, на что я отреагировал так, будто и впрямь не к курсе того, о чём разговор. Не знаю, насколько правдоподобно это выглядело, но девушка всё поняла, и больше мы к случившемуся не возвращались, снова став друг для друга никем.
  В таком неприхотливом ключе зачалось моё нетрезвое студенчество. Никакой романтики, никаких сантиментов.
  
  4
  
   Влада подала знак вечером воскресенья:
  
  Здравствуйте. У меня всё готово.
  Когда и где вам будет удобно
  встретиться?
  
  Влада, 20:14
  
   Оттягивать до следующих выходных было безрассудно, поэтому, подобрав мыслительную солянку, в ответ я набрал:
  
   Здравствуйте. Отлично.
  Как насчёт завтра после работы?
  
  Глеб, 20:16
  
  Было бы неплохо. Куда мне подойти?
  Я живу недалеко от центра
  
  Влада, 20:17
  
   В лаконичной переписке местом встречи был выбран новенький бар винтажной отделки, расположенный в пяти минутах ходьбы от метро. А понедельник, вопреки ожиданиям, выдался суматошным: поступление нового товара, кипа заказов, люди, скопом хлынувшие заполнять анкеты, увидев накануне в сообществе "вк" объявление о поиске сотрудника. Но, помня о вечернем десерте, я не ныл и после смены, потушив о стенку урны тлеющий окурок из пачки "Петра", вошёл внутрь бара. Народу тусило немного - начало недели, как никак. В колонках играл ненавязчивый фолк, в воздухе повисла смесь из запахов разливной ипы и чесночных гренок. Чувствуя урчание в желудке, я осмотрелся, выделив шумную компанию коротко стриженых офисных мужиков лет тридцати пяти, рыжего парня в салатовом худане, жующего наггетсы, ковёр с бахромой на стене, у которой пара идентичных девушек, пялившись в айфоны, скучающе потягивала из бутылок "Дориан Грэль". Заприметив хрупкий силуэт Влады, спрятавшейся за отдалённым столиком, смекнул, что волнуюсь. ВОЛНУЮСЬ, как зажатый школьник. Когда такое в последний раз было? Уже и не вспомнить.
   На ней был мужской серый джемпер, синие джинсы. Дреды, как и прежде, частично присобраны у висков серебристыми заколками. Уткнувшись в бумажные листы, она выглядела напряжённой, не вписываясь в невозмутимую среду сего пространства. На столе стоял полный до краёв стакан апельсинового сока со льдом.
   - Привет, - произнёс я и тут же осёкся.
  Но подняв голову, Влада на тот же манер ответила:
   - Привет. Всё нормально.
   - В любом случае извини. Бесцеремонно получилось.
   - Так даже лучше. Это ведь не какое-то собеседование.
   - Ну, в некоторой степени, - улыбнулся я, сняв куртку. - Недолго ждёшь?
   - Минут десять.
   Деликатно обмениваясь клочками заученных формальностей, мы походили на замкнутых детей, прочитавших пособие по коммуникативным навыкам, не научившись применять уяснённое на практике. Сходив к барной стойке за яблочным сидром, я устроился напротив озадаченной Влады, глаза которой бликовали паническими огоньками тревоги. Глядя на неё, пытался вновь почувствовать то, что со мной происходило у островка, но из-за разыгравшегося волнения ощущения рождались совершенно иные.
   - Вот обещанный сценарий, - начала она, протянув файл с листами формата А4. - На первой странице короткий список сцен, а далее подробный план с описанием. Посмотришь дома? Сейчас, наверно, правильнее обговорить ключевые моменты.
   - Согласен, - кивнул я, прочитав заголовок печатного текста: "Violet" (черновое название фильма)".
   - Могу спросить, что ты сам предпочитаешь смотреть? Арт-хаус? Мейнстрим? Фильмы определённых режиссёров, может?
   В голове запустилась функция поисковика.
   - Мейнстрим под чипсы могу глянуть в тех случаях, когда необходимо забить голову шелухой. А вообще первое, что приходит на ум - "Вход в пустоту" Гаспара Ноэ и его же короткометражки. Недавно впечатлил "Гуммо". Не помню, кто автор.
  - Значит, всё же арт-хаус?
  - Да. Я не просвещён в истории кино, профан в теории, но интуитивно понимаю, что меня цепляют вещи с глубокой подоплёкой в экспериментальной, не канонической подаче. Нестандартная постановка кадра, игры со светом, звуком, психодел - всё это я люблю.
   Впервые за время наблюдений я увидел, как уголки губ сидевшей напротив девушки расслабились, сложившись в обезоруживающую улыбку.
   - Теперь менее боязно говорить о том, что мне хочется сделать, так как идея - сплошной психодел.
   - Я догадался по названию. Стильно. Яркие ассоциации вызывает.
   - Какие, например?
   - Кислотные цвета. Транс. Серебристые фактуры. Близко по восприятию к наркотическому трипу, может быть.
   - К наркотическому трипу? В какой-то степени да, но, мне кажется, не совсем то, что ты имеешь в виду. Фиолетовый в данном контексте - человек. А концепт фильма - внутренняя дыра в онирической интерпретации.
  - Сюрреализм?
  - Да. История о боли, выраженной через метафоры. Извини, нелогично говорю. У меня проблемы с речью, но попытаюсь донести как умею. В общем, в центре два персонажа: реальный человек и его альтер-эго. Что касается первого, герой находится на грани психической и ментальной нормальности. В состоянии между психозом и суицидом. Пульсации боли настолько зашкаливают, что теряется связь с рациональной реальностью. Не просто меланхоличное отчаяние или апатия, а буйство неконтролируемых, выворачивающих эмоций, при которых заблоченные страхи из кошмаров сквозят во внешний мир, от которого у человека едет крыша. Если конкретнее, хочу покопаться в природе суицида и психических расстройств. Буквальностей стараюсь избегать, используя символы как доступ к трансцендентному. То есть...это не будет попыткой создать бытовую чернуху с последовательным изложением событий в духе Балабанова. Никаких трактовок с указанием на то, кто, что, как, зачем. Ни предыстории, ни законченности. Весь упор на подсознание. Что-то обрывчатое, резкое, как вспышки воспоминаний.
  - Метафизическое зеркало?
  - Да. Текста нет. Игра мимикой и телом. В одной из сцен, к примеру, хотелось бы передать, как человека ломает через пластику. Другими словами, нужно почувствовать себя сломанным, но ещё живым деревом и по мере нарастания спазмов прийти к состоянию крайней уязвимости, передав что-то схожее с метаниями оголённого нерва. Помимо этого, будут сцены истерических конвульсий, слёз, аутоагрессии. Импровизированный танец. Саунды соответствующие: электронная психоделика, дарк - эмбиент.
  - А какую роль играет альтер-эго?
  - Альтер-эго...как бы это логичнее сказать... Его сущность - это проекция страхов персонажа. Та самая желчь, в которой он захлёбывается. Визуально хочу обыграть это за счёт крипоты: здесь видится чулок на голове, хотя можно покопаться, поэкспериментировать. Образ появится в самой трэшовой части, которую думаю сделать в лесу. Снимать придётся за городом, только я пока мало понимаю, как грамотнее распланировать. Наверно, правильно было бы разок собраться, начав с простых сцен, а дальше как пойдет.
  - Что будет в лесу? - произнёс я, искренне впечатлённый тем, что слышал.
  - Расщепление. Не хочу корявым образом раскрывать детали, лучше последовательно прочитать сценарий - будет яснее, но в целом эскизный формат вот такой. Внутренний вакуум, попытка убежать от себя, от заполонившей черноты, - ища в моих глазах понимание, заключила Влада, после чего неуверенно добавила. - Что скажешь? Бредово звучит?
   - Что скажу? Я, извини за скудословие, слегка в ахере.
   - В негативном смысле?
   - Разумеется, нет! Идея бомбическая. Если это качественно реализовать, получится мощный провокационный психодел. Не знаю, выйдет ли у меня оправдать твои ожидания, но попробовать я хочу.
   - Значит, да? Не отказываешься?
   - Глупо было б отказываться.
   - Непривычно такое услышать, - оживившись, произнесла она с улыбкой. - Думала, увижу в глазах скепсис. Ничего не смущает?
   - Разве что неуверенность в себе. Без опыта, тем более на камеру, тяжеловато будет. В остальном мне близко по восприятию экспрессивное творчество. Заставляет включиться, срезонировать - это, собственно, и отличает самобытную вещь.
   Достав из чёрного рюкзака смартфон, Влада настрочила что-то в заметках. Я ненавязчиво смотрел на её светлые ресницы, на выглядывающий из-под рукава серого джемпера браслет на тонкой цепочке с кулоном в виде капельки из лунного камня, раздираемый саднящим любопытством. Откуда в столь изящном человеке такие жуткие образы? Что за потребность рассказывать именно эту историю? Импульс, навеянный пережитым катарсисом в результате просмотра культовых фильмов? Прочтения определённой литературы? Возможно, она училась на режиссёрском, и проект - задание в качестве курсовика? Да нет, вряд ли в учебных заведениях одобряют подобное. А вдруг это частная студия с упором на сюр? Вопросы загорались тревожной кнопкой, но озвучить их я не мог. Тем вечером. Всплывая красной дымкой, они лопались, снося обрамление разыгравшегося интереса.
   - И ещё, - сбивчиво продолжила Влада, дописав, - местом для основных съёмок предлагаю мою квартиру. Я подготовлю отдельную комнату, поэкспериментирую со светом, с ракурсами. Причём всё это можно не трогать до завершения. Не против?
   - Да, почему нет?
   - Мало ли. Не возникнет проблем?
   - В этом смысле всё в порядке. У меня нет девушки, если ты о ней.
   - А, хорошо. Не могла не уточнить. Люди ведь разные. Кто-то адекватно к такому относится, кто-то - нет.
   Не желая поливать прорастающее зерно пытливой жажды выяснить, будут ли на съёмках присутствовать дополнительные люди или же только мы двое, я поспешно сменил тему.
   - А что насчёт внешнего вида? Что от меня требуется?
   - Чёрные джинсы и чёрный верх вроде толстовки или объёмного свитера. В идеале.
   - Есть и чёрные джинсы, и несколько вариантов чёрного верха. Могу скинуть фото, как домой приду.
   - Отлично, давай. А как у тебя со свободным временем?
   - Я работаю два через два. Сегодня понедельник, следовательно, ближайшие выходные дни - среда и четверг.
   - А потом воскресенье?
   - Получается, так.
   - Что, если запланировать на воскресенье первую съёмку?
   - Я - за. Чем скорее начнём, тем лучше.
   - Тогда сообщи мне к концу недели, будешь ли готов. Только по поводу вознаграждения сразу скажу, что, кроме результате, дать мне взамен нечего. Разве что символичную копеечку.
   - В этом и весь сок. О деньгах даже заикаться не стоит.
   Виновато пожав плечами, Влада вспомнила про свой сок и, прильнув обветренными губами к стакану, сделала несколько крохотных глотков. Обсудив в довершение незначительные формальности, мы замолчали, вернувшись в пресную реальность с нейтральным фолком. Говорить вроде как больше не о чем. Проект обсудили, важные детали вычленили. Встреча несла сугубо официальный формат, я ясно сознавал это. Однако наспех допить сидр, встать, сказать: "Пока" и уйти, не выходило. С любым посторонним человеком такой поклон проделать было б проще простого, я же намеренно не поторапливался опустошать бокал, глядя на браслет сидевшей напротив девушки, признав, что не хочу так скоро прощаться. Эту инициативу взяла на себя Влада.
   - Что, значит, предварительно до воскресенья?
   - Да. До воскресенья.
  - Удивительно, что ты согласился ввязаться в это, ничего не получая, но спасибо. Радует, что мы услышали друг друга.
  - Тебе спасибо за предложение.
  - Сценарий сумбурным получился, поэтому в случае чего спишемся в "вк"?
  - Окей.
  Так же сухо закончив недолгую беседу, как и сухо начав, мы разошлись. Ну как разошлись - Влада покинула бар, а я, допив сидр, минут тридцать терзался рьяным дуализмом на фоне бесшумно подкравшихся эмоций. Забыл, как это бывает. С одной стороны, всплеском обрушилось жадное предвкушение неизведанного, подкреплённое необъяснимой тягой к автору сей охуенной задумки. Похожего опыта в моей жизни не было и вряд ли, думал я, представится в перспективе. К чему сомнения? К тому, что, с другой стороны, терять мне всё же было что - стабильность, выработанную последними месяцами существования между ТЦ и домом, которая не залатывала пустоши, но оттачивала пассивный взгляд на окружающую действительность - то, к чему я стремился, отрицая волнения, избегая рефлексии. Жизнь оторванного поплавка, смиренно болтавшегося на поверхности.
  Фильм же предполагал чувства. Избыток чувств. Нельзя было соглашаться на этот проект по фану, не загоревшись въедливым желанием сделать его правдиво. Актёрскими навыками я не обладал, соответственно, единственно имевшийся в моих закромах инструмент - честность. Дать от себя не фальшивые фантики, а, сломав, предоставить начинку. Ту самую кисло-горькую, вяжущую нугу, застывшую под слоями пресности. Выйти из зоны комфорта, иначе выражаясь. Расшатать топорную устойчивость, открыться, обнажиться. Пропустить историю через личный опыт. Был ли я готов к этому? Нет, конечно. Не был. Как и не был уверен в том, что не подведу.
  Немой монолог не ослабевал и по дороге домой, а дома, стоя в ванной у заляпанного мылом зеркала, задумался: а что вообще эту девушку могло надоумить обратиться ко мне? Подходящий типаж, как она сказала? По фигуре я тщедушный фонарный столб с канделябрами вместо плеч. Благо, занятия плаванием в подростковом возрасте позволили расширить узкую грудную клетку, но поэтической наружности не придали. Заурядный неврастеник с кучей родинок, глубоко посаженными на впалом лице глазами цвета моли, кривоватым носом с явно выступающей горбинкой и торчащими по-отцовски скулами, отчего лет с девятнадцати выглядел старше реального возраста. Опущенные волосы скрывали лопоухость, серьга и шмотки добавляли антуража, но это как фольга из-под шоколада. Сбрейте волосы, уберите тряпки - долговязый гуманоид с черепом в форме дыни сорта "Торпедо". Совсем не фешн как-то.
  И я не говорю о рекламной картинке, молодые Джуд Лоу, Гаспар Ульель или Джаред Лето вряд ли подошли бы на роль в криповом фильме. Иное дело - кто-то вроде Юэна Макгрегора в образе Марка Рентона из экранизации Уэлшовского романа "На игле" или Малкольма Макдауэлла в роли Алекса из "Заводного апельсина". Не типичные красавцы в массовом восприятии, но со своеобразными чертами, создающими ощущение чистой, аутентичной гармонии. Гармония - то, чего мне не хватало. Как в себе самом, так и во внешнем мире.
  Роясь в накипью всплывавших мыслях, я не мог выбросить из ума браслет Влады с неоновыми отливами лунного камня. Та фрустрация, что крыла в островке, дала о себе знать с иступлённой мощью, бросив обмяклый мозг на илистую почву когнитивного диссонанса. Ответ маячил где-то поблизости - я стопроцентно ощущал это, но искать вслепую то, не зная что и зачем, показалось бесполезным занятием, поэтому сходил поесть отваренные Максом спагетти, закинул грязное бельё в стиралку. А стоя позже под холодным душем, смыв пену с волос, понял, что упустил момент. Вода помутилась.
  
  5
  
   Отправив перед сном Владе обещанные фото, я намеревался провалиться в сон, несмотря на атакующее смятение и визгливый смех Максовской малолетки за стенкой, но куда там. Блядский был рот у этой шестнадцатилетней студентки, с меланхолично-отрешённым видом исполнявшей на Невском хиты "Cranberries" и "Roxette". Лёжа с наушниками в ушах, понимал, что в соседней комнате намечается продолжительный секс, и знание этого, как всякий раз, отозвалось в мышцах раздражительной спаянностью.
  Переехав в квартиру, мы с Максом сошлись на том, что хочешь трахаться - трахайся, но делай это тихо. Мой последний секс остался в событиях прошлогодней зимы, задолго до выселения из общаги, поэтому договор касался исключительно Макса. И первые полгода он вполне себе его соблюдал: потратился на новый диван, при возможности ночевал у своих подруг, а если те приходили, мы не пересекались и практически друг друга не слышали. В случае же с поющей Яной правил не существовало. Когда квартира заполнялась её приторно сладкими запахами, выводящими из равновесия не менее оргазмических воплей, я видел себя фетишистом, тайно перебиравшим интимные подробности чужой жизни.
  Неоднократно бросал Максу упрёк в том, что не высыпаюсь, - он извинялся, обещая подкорректировать поведение громкоголосой гостьи, однако тише её визиты не становились. "Ну, сорян, чувак. Пересмотрела девочка порнухи, говорит, что секс молча не делается, - виновато смеялся он. - Чего уж?". В самом деле: чего уж? Спустя время, я смирился, но замечая в прихожей её белые мартинсы и дутый фиолетовый пуховик, знал, что нормально поспать не удастся, а прозеваешь с утра очередь в ванную - будешь ждать минут сорок, пока она намоется, высушится, нарисует жирные стрелки и замажет тоналкой подростковые высыпания. Похуизм - фишка подобных самок.
  Поворочавшись под "Shortparis", часам к двум я-таки вырубился. Снились гнилые яблоки, вода, струившаяся в комнату из оконного отверстия, блёстки, облупившийся на девичьих руках розовый лак, дребезжащий автобус - в общем, не связанная логикой жуть. Я предпочитал не видеть снов. Спать в полной изоляции, оторванный от переживаний, но периодически те сквозь поросшие бурьяном потёмки бессознательного своевольно просачивались, оставляя мокрое першение в горле. То, что открылось той ночью, першением не назвать. Проснувшись на дряблом матрасе ущербной питерской квартиры, я словил всепроникающий, леденящий инсайт.
  Вспомнилось лето 2009-го года. Июнь? Июль? Должно быть, июль. Матери дали с работы путёвку в оздоровительный детский лагерь, куда я не особенно рвался, но дома делать было нечего. Лучший друг чилил на даче, учитель по музыке свалил в отпуск, с одноклассниками видеться не хотелось. Как следствие, идея потусить за городом показалась не самым проигрышным вариантом. Взял гитару, пару "Каламбуров", mp-3шник, накачав альтернативы, и поехал, ожидая посредственно убить время.
  Мне было четырнадцать. С незначительными успехами я отращивал волосы, пробовал писать рифмованные тексты, удачно и не очень мастурбировать, въедливо подмечая маломальское изменение в физиологии несуразного, резко вытянувшегося тела - так сказать, неторопливые осмысленные шажки в слегка пугающем отрочестве. За день до начала лагерной смены купили с матерью пару футболок рокерской тематики, арафатку и желанные красные конверсы. Гарантия их подлинности невелика, но воодушевлённый обновками, в автобусе до точки назначения я пил "Миринду" вприкуску с жареным арахисом, не догадываясь, что через неделю эмоции от обладания священными кедами покажутся пресной жвачкой на фоне фатальных событий, танком протаранивших мой сахарный мелкодонный мирок.
  Лагерь открылся примерно таким, как представлялся: корпуса, сравнимые со школой, скудные четырёхместные комнаты, спортивные эстафеты, викторины, квесты. Ранний подъём, ранний отбой, варёные яйца с кашей и какао на завтрак, неудобные душевые кабины и, по стандарту, вечерние дискачи с неумелыми медляками. Несколько дней я держался напряжённо. Потратить три недели каникул на существование по жёсткому регламенту - чего уж тут радужного? Не хватало утренних бутеров с колбасой и расплавленным сыром, ванны, компа, личного пространства. С чуваками из отряда поладил, но в свободные часы уединялся в комнате послушать музыку или без энтузиазма побренчать на гитаре, пока остальные в лучших шмотках стекались в парадное фойе смотреть на танцующих девочек. Меня это не прельщало (так принципиально хотелось думать), поэтому по приезду я драматично мнил себя отрешённым изгоем. Самодостаточной одиночкой, не ведущейся за ригидным стадом. Этакий бархатистый лотос среди липкой трясины. Льстил себе. Льстил, капризничал и комплексовал, нацепив маску недотроги.
  Ситуация стала меняться день на третий с новости о пресловутом конкурсе талантов, куда, не спрашивая согласия, меня вписали в колонку участников.
  - Ксюша Малькова поёт, - пояснила плоскогрудая вожатая, стриженная под Твигги, - так что выберите несложную песню, и начнём репетировать.
  Ксюша Малькова была из числа тех дотошных, пуритански воспитанных отличниц, с которыми невольно чувствуешь себя ничтожной омежкой. Номер с ней, казалось, заведомо обречён на провал, да и я не славился опытом выступлений. Чего уж, играл-то меньше года. Сказалось, однако, тщеславное желание выебнуться с гитарой на сцене, дабы продемонстрировать наконец непризнанный музыкальный талант. Когда после ужина на выходе из душной столовки, пропитанной запахом варёной свёклы, меня догнала Ксюша с вопросом: "Ну что, участвуем?", я покорно кивнул, спросив, что она может спеть.
  - Три полоски "Animal ДжаZ".
  Окей. Сошлись на Трёх полосках. Моё отношение к "Animal ДжaZ" было нейтральным, как в целом к русскоязычным музыкантам, не считая Глеба и Вадима Самойловых, поэтому что "Animal ДжaZ", что "БИ-2", что "Сплин" - по барабану. В библиотеке я распечатал аккорды и со следующего вечера стал в составе отряда ежедневно зависать после полдника на репах. В процессе выяснилось, что поёт Ксюша так себе и Три полоски - не самый удачный для неё выбор. Она не тянула ни "Смысловые галлюцинации", ни "Танцы минус". Компромиссом стала Сид и Ненси "Lumen", предложенная вожатой.
  Незаметно для себя я сблизился с народом. Да так плотно и стремительно, что приноровился с пацанами гонять мяч на спортплощадке, ходить на дискотеки, против которых бастовал, перестал сычевать. Произошло это не на пустом месте. Имелась кое-какая подоплёка, подобная острой прослойке корицы в свежеиспечённом бисквите.
  А утро седьмого дня выдалось суматошным. После завтрака часть из нас ломанулась гладиться, часть - собирать декорации, остальные под руководством вожатых - прогонять номера. Мы с чуваками из комнаты занимались конспирацией банок "яги", доставленных до лагеря старшим братом Костяна. Риск быть рассекреченными одновременно пугал и будоражил, породив недюжинный выброс адреналина.
  - А если спалят? - спросил Кучерявый, стоя на шухере. - Предкам стуканут?
  - Да забей. Сегодня все после концерта набухаются. Ты чё, первый раз здесь что ли? - бросил Костян -смуглокожий, длинный, как я, знаток лагерных дел. Отменно рисовал граффити, кстати.
  Одолев обеденные тефтели с тушёной капустой, мы с Мальковой минут на пятнадцать застряли в актовом зале, откуда я прямиком направился гладить белую футболку с черепом, намывать запылившиеся кеды - причипуриваться, в общем. Заранее сунул в карман медиатор, настроил гитару. Хотелось верить, что я не налажаю, не обоссусь от волнения, а моя певичка не забудет текст. Может, накатить перед выступлением? А стоит? Вдохнув терпкий, бьющий в ноздри запах спирта из нагретой одеялом банки, побоялся раньше времени надраться, подставив Костяна или завалив выступление, потому воздержался, но пацанам для крутости сказал, что сделал пару глотков, забив запах освежающими леденцами. Прокатило, вроде.
  Концерт начался в пять и продолжался часа три. Естественно, большую часть времени я сидел на гвоздях. Переживал - дебютный публичный выход как-никак. Да ещё и с человеком, который не вызывал доверия. Но при всём том не удавалось абстрагироваться от навязчивых мыслей, фривольно блуждающих по закоулкам сознания при взгляде на сидевшего через два кресла человека.
  - Глеб, готов? - прилетело со стороны. - Номер с постановкой первого отряда срывается, так что следующие - вы.
  Я вздрогнул. Токсичный страх прошиб до волос на затылке, а башку защекотали сомнения: "Если опозорюсь, завтра же поеду домой. Пофиг".
  Плохо, хорошо ли - я не опозорился и домой не засобирался. Мы ничего не выиграли, но выступление прошло без эксцессов, народ даже попросил меня сольно исполнить на бис Три пути "Lumen", которую я учил во время подготовки. А за кулисами Саша - вожатая, которую за глаза называли просто Саньком, по-братски потрепала мою белёсую макушку, заверив близстоящих людей в том, что однажды девичий табун потопчет мои поля. Я польщённо рассмеялся - сказано-то было от симпатичной девушки. Никакие табуны, разумеется, в моей жизни не промелькнули. Ни тогда, ни многими годами позднее. А вот сам я тем вечером и последовавшей за ним ночью, вполне был не прочь стать частью стада, вкусив сочной травы с заветного поля. Звёздная трёхминутка настолько сорвала тормоза, что когда после дискача ребята из отряда предложили дождаться отбоя и после проверки тихо свалить к реке, продолжив тусич, примкнул к числу активистов, не колеблясь, поддержав авантюрную затею.
  Так как кучно бежать палевно, решили поделиться на два-три человека и по очереди покинуть корпус через окно в комнате девчонок. Проблемы с комендой не страшили. Все знали: после полуночной проверки она отключается и даёт в своей каморке знатного храпака.
  Сунув в рюкзак оставшийся запас алкоголя и пачку чипсов, мы с Костяном и Кучерявым миновали железное ограждение, выйдя к исхоженной асфальтированной дорожке, по какой днём ранее вожатые, как детсадовских, водили нас к воде поплескаться. Кучерявый трусился, то и дело причитал из-за порванного рукава олимпийки, нудя, что, если до его родителей дойдёт информация об этой ночи - не видать ему нового компа к учебному году, а дискотеки сменятся на огород. Мы с Костяном безудержно ржали, слушая его нытьё, но думаю, если б не выпитая бутылка дешёвого пойла и подскочивший уровень дофамина, подобное бесстрашие я бы вряд ли демонстрировал, пробираясь сквозь темень фиг знает куда и зачем. Хотя нет, я знал зачем.
  Добравшись полными песка конверсами до места, откуда открывался выход к стеклянной глади чёрной реки, моментально принялся в толпе из десяти - пятнадцати человек выискивать глазами ту, ради которой пришёл.
  - Пацаны, курить будете? - с ухмылкой произнёс длинноносый Дятел с первого отряда, повсеместно расхаживающий в жёлто-фиолетовой рэперской бейсболке. Не думал, что старшаки тоже явятся.
  Костян без раздумий кивнул, принявшись ответным жестом извлекать из рюкзака алкашку, Кучерявый отказался, а я замешкался, видя, что, непринужденно пуская дым, она с любопытством в зелёных глазах, густо подведённых карандашом, смотрит с недвижимых качелей в нашу сторону. Как тут сказать: "Нет"? Надо быть охуительно тупым дебилом.
  Взяв из холодных рук рэпера пачку сигарет и зажигалку, я неумело прикурил, надеясь не закашлять, но куда там. То была моя первая непрезентабельная проба, в ходе которой я не без гордости прихренел: "И это то, от чего люди отказаться не могут? Фигня какая-то". При этом собой остался доволен - как иначе! Самая топовая тёлочка отряда засвидетельствовала, что я не слюнявая мамкина рохля, а классный парень, ничем не хуже дымящих старшаков в рэперских кепках. Наивный.
  Пока одна кучка курила, другая передавала по кругу вино и пивас. Вместе с тем завсегдатаи заводилы травили шутки, охмелевшие смеялись по поводу и без, а в качестве музыкального сопровождения звучали девчачьи повизгивания. Приземлившись на холодный песок, я вдыхал ртом речной воздух, не переставая таращиться на Настю. Сняв кроссовки и подвернув до колен синие шаровары (тем летом иметь такие было весомым признаком стилёвости среди девчонок), она органично пританцовывала в центре собравшихся под заигравшую на телефоне Poker Face, затем глотнула вина и, вынув изо рта дятла сигарету, манерно затянулась. Пряди медных волос падали на лицо, из-под чёрной майки выглядывала лямка голубого бюстгальтера. Меня коробило. Угар ушёл, оставив тошноту и растерянность. Я влюбился. Влюбился в девчонку, по которой сохло пол-лагеря. Хоть в течение недели мы мало-помалу общались, такими прыщавыми мальками, как я, Настя не интересовалась. Рядом с ней крутились парни постарше, опытные, самовитые, и гитара в таких делах - как пистолет, заряженный детскими пульками. Бесполезна. Бичуя себя за нелепые надежды, я хотел окликнуть Кучерявого и, не дожидаясь окончания веселья, вернуться в лагерь, но не тут-то было.
  - Народ, допили вино? Как насчёт того, чтоб бутылку покрутить? - предложил коренастый друг Дятла с оттопыренными, как у фенека, ушами.
  - В смысле? Сыграть на поцелуи, что ли?
  - Ну не на раздевание же, - сально рассмеялся он. - Кто "за"?
  Как ни странно, противящихся не было. Малькова, тоже прилипшая к походу, сначала ломалась, выдвигая свои условия, но видя, что всем насрать, будет она играть или нет, смиренно умолкла и, накинув на покатые плечи серую толстовку, молча заняла пространство в круге.
  - Правила все знают? Первый попадос - рукопожатие, второй - объятие, потом поцелуй в щёчку, поцелуй в губы и засос.
  - Прям сосаться что ли? С языками?
  - С языками, Ксюша, с языками. По-французски. Не устраивает - не играй.
  - Да поняла я. С языками, так с языками.
  Мы с Кучерявым недоумевающе переглянулись. Не зашкварно ли играть в бутылку, не умея целоваться? Может, и зашкварно, но трусливо сбегать было ещё зашкварнее. Сидя напротив Костяна, который, судя по развязному настрою, не впервые оказался в столь щепетильной ситуации, я жалел, что не взял "Холлс". Изо рта разило противной смесью "яги", чипсов и табака, будто предварительно тухлых яиц наелся. Что может быть хуже тухлых яиц? Ничего, кроме перспективы целоваться с таким скверным привкусом во рту.
   Рукопожатия, обнимашки, чмоканья в щёчку сопровождались весёленькими смешками, стёбом - об этом и рассказывать нет смысла. Первоклашки на выгуле. Но когда дело дошло до прикосновений губами, тут-то гормоны защебетали. Склизкая энергетическая аура озабоченных подростков упрямо повисла в воздухе. Парадоксально, но вертя бутылку, я с мольбами отметал вероятность, что та остановится горлом у ног Насти. И да, она не остановилась, предательски выбрав в качестве объекта для первого поцелуя обожаемую мной Малькову. Подъёб засчитан. С сомкнутыми губами сделать это было нетрудно, но когда при последующей манипуляции бутылка снова указала на жеманистую певичку, я оторопел. Внутренний шарик, застрявший в животе, сдулся. Народ загудел.
  - Засос, мелкие! - в нетерпении брякнул Дятел. - Давайте. Хорош мяться.
  Ксюша сконфуженно смотрела по сторонам, будто ранее не соображала, что мы тут не пазлы сели пособирать. Помню, как клокотало внутри сердце, помню отталкивающий вздёрнутый нос Мальковой. Поцелуй вышел дерьмовый. Коснувшись плотно сжатого рта малосимпатичной девчонки, пытаясь настойчиво сквозь него просунуть оробевший язык, я чувствовал лишь корки на её обветренных губах и оборонительно выстроенный ряд неровных зубов - так, словно сырой нечищеный картофель мусолил.
  А на пути к лагерю молчал. Большинство отряда эмоционально обсуждало тот факт, что Кучерявый-то, как оказалось, не птенец в любовных делах, в чём все были железобетонно убеждены, и при показной скромности задал недурной такой мастер-класс, засосав около половины девчонок. Мне же было невесело. А чему радоваться? Первый поцелуй в жизни случился с Мальковой. С неприглядной, вредной Мальковой. Должно быть, бутылка издевательски угарнула над моей соломенной душонкой. Зато я видел, как Настю целовал Дятел, Костян и Лёха из первого отряда. Выглядело это как в фильмах. По-взрослому. "Завтра же поеду домой, - пронеслось в голове. - Пофиг".
  Но эта мысль снова потерпела фиаско. Домой я не уехал по той причине, что утром молниеносно разлетелась информация о нашем ночном загуле, и вместо зарядки отряд во главе с помятыми от похмелья вожатыми вызвали на разговор к руководителю лагеря. Выяснить, кто конкретно участвовал в заговоре, ему не удалось, но после получасового чтения морали обзвонили родителей, доложив о непотребном поведении нерадивых детишек. Моя мама бывала подростком в детских лагерях, поэтому отнеслась демократично: ни нравоучениями, ни расспросами грузить не стала, подытожив телефонный разговор мудро: "Ты не маленький, Глеб, но имей голову на плечах, ладно?". Проситься после этого домой было смешно. Да и утренний кипиш так взбудоражил, что уезжать расхотелось.
  
  6
  
  - Костян, как Настька целуется? - с переигранным безразличием ляпнул я на послеобеденной лекции о СПИДе в актовом зале. Настя как раз выступала с презентацией.
  - Савина или эта?
  - Эта.
  - Смотря с чем сравнивать. По сравнению с нашими девками - на десяточку, по сравнению с Анькой из первой смены - на восьмёрку. Но губы у неё, конечно, кайфовые. Пухлые такие, словно зефир ешь, а не сосёшься.
  - Серьёзно?
  - Ну да. А чё? Влюбился? - односложно подмигнул он.
  - Чё сразу "влюбился"? Просто интересно. Все же хотели поцеловать её.
  - Ну-ну.
  Дни тянулись, как вязкая патока. Зарядки, завтраки, обеды, ужины, скучнейшие мероприятия. Радовали дискотеки, во время которых выпадал шанс, неприметно притулившись у стены, помечтать со стороны о Насте. Экзальтированного удовлетворения это не приносило, скорее вызывало немую сдавленность в области рёбер, но не могу утверждать, что инфернально убивался. Разве ощущение скоблящей обиды от непонимания, как совладеть с буйством эмоций, росло, достигая апогея меланхолии. Я не брал в руки гитару, закинул подальше журналы, без конца слушая на повторе I hate everything about you "Three days grace". Танталовые муки юного Вертера прям, не иначе. Апофеоз патетики.
  Так было до тех пор, пока однажды после ужина Саша не передала мне письмо, загадочно подписанный зелёной пастой: "Глебу из второго отряда". Я обомлел. Любовное послание?
  Дождавшись, пока пацаны уйдут танцевать, распечатал конверт, выудив сложенный вчетверо лист, исписанный мелким, но разборчивым почерком. Это не было легковесной запиской по типу: "Ты мне нравишься, давай встречаться". Сейчас, спустя годы, я даже любовным посланием назвать не могу то, что прочитал тогда. Нечто чудаковатое, эфемерное и вместе с тем жгуче отчаянное. Письмо я планировал выкинуть перед возвращением домой - не сумел. Рука дрогнула. А содержание было таким:
  
  Привет, Глеб! Меня зовут Майя. Осмелилась написать, чтобы сказать тебе спасибо. Спасибо за то, что ты есть, за то, что своим выступлением подарил мне веру и надежду в лучшее. После концерта я весь вечер проплакала, а утром впервые со дня приезда без страха вышла из комнаты. Появилось желание открыться миру, перестать быть беспомощной песчинкой без прошлого. И это так здорово! Я никому раньше не открывалась. Никому не жаловалась - не хотела казаться слабой, но знаешь, перед тобой не стыдно. Ты другой. Не похожий на всех, кого я знаю. В тебе чувствуется доброе, чистое сердце. У меня большой страх людей, потому что много зла видела с раннего возраста. Встретить кого-то, кому можно верить - это, наверное, чудо.
  Напиши, пожалуйста, ответ. Мне так хочется поговорить с тобой, послушать в твоём исполнении песни, узнать, что ты любишь, а что нет. Сама я увлекаюсь рисованием, аниме и немного сочиняю стихи. Боюсь их кому-то показывать, но тебе обязательно дам почитать, если будет интересно. Только ты ответь, пожалуйста.
  Ещё раз большое спасибо.
  
  Это тронуло меня. Тронуло до мурашек, однако в силу возраста и ментальной ограниченности, я не осознал ни истинного смысла письма, ни мотива человека, его написавшего. Хотелось скорее узнать, что это за Майя, сколько ей лет, красивая ли. Из объёмного текста эгоцентрично вычленил отдельные фразочки и, будучи растением, выросшим в тепличных условиях, самодовольно свёл к тривиальной формулировке: "Какой же ты классный, хочу с тобой встречаться", потому как другого на тот момент не понимал и не сумел бы понять.
  Задался установкой аккуратно выяснить, кто автор письма. Каким бы доморощенным сорняком я тогда ни являлся, шестым чувством допетрил: рассказывать новым друзьям, что какая-то Майя написала мне исповедальное письмо со словами обожания, неправильно. Есть что-то, что должно остаться сакральным. Поэтому решил уличить подходящий момент, и наедине выведать у Саши о девчонке, передавшей конверт. Как выглядит, из какого отряда. А, может, это вообще написал кто-то, кого я знаю, с кем пересекаюсь десятки раз за день, прикрывшись абстрактным именем? Или приколюха от Насти, догадавшейся о моей влюблённости?
  Перед ужином мы с пацанами пинали мяч на площадке, окружённой молодыми берёзами. Чистенькие, полторы недели назад приобретённые конверсы потёрлись, стоптались, покрылись несмываемым слоем пыли, превратившись из бело-красных в серо-кирпичные, но "хер с ними", - думалось. Какие конверсы, когда вокруг происходил такой крышесносящий движ? Тем днём я как никогда дерзко рубил по мячу, забив раз семь Кучерявому и три - Паштету. После такого-то письма не хапнуть каплю превосходства трудновато. Не представлял, что стану делать, выяснив личность своей поклонницы, если она и впрямь существует, поэтому временно томился неведеньем, ослеплённый прожектором показного заскока.
  В момент смены позиций чуваки стали раздражённо коситься на низкорослую тощую девочку лет двенадцати, одичало стоявшую под деревом метрах в пяти от площадки. С причёской под мальчика, облачённую в синюю олимпийку, оранжевую футболку с изображением далматинца, ниже - расклешённые джинсы, какие носила моя двоюродная сестра году в две тысячи втором. Стояла, смотрела в нашу сторону, спрятав руки в карманы олимпийки. Шея тонюсенькая, как у цыплёнка.
  - Кто это? - бросил я, присев перевязать шнурки. - Чё так напряглись?
  - Да детдомовская, - облокотившись о ворота, сипло ответил тяжеловесный краснощёкий Макар в фиолетовой майке, от которой неимоверно несло потом и пролитым молоком. - Чё тут ошивается? Может, мячом по репе дать, чтоб ушла?
  - Оставь малявку, - вмешался Костян. - Сдалась она тебе? Пусть стоит.
  Пока все ждали Кучерявого, ушедшего в корпус за газированной водой, я невольно высматривал среди собравшейся неподалёку толпы мелькавший иногда силуэт фактурного тела Насти, обтянутого короткой джинсовой юбкой и белым топом. Если одни девчонки в пубертатный период отличались лишним весом, другие - гуттаперчивой нескладностью из-за несоответствия роста мышечной массе, Настя обладала совершенными, не по годам развитыми формами, так как с детства занималась танцами. А понимая свою выигрышную позицию, несла себя нарочито уверенно, не имея загонов, свойственных её подружайкам, что гнулись, капризничали, без надобности включая кисейных барышень. К тому же она была компанейской, лёгкой на подъём. Отсюда логичный ответ, почему её многие хотели.
  Стриженную как попало детдомовскую девочку я как увидел, так и забыл. Чего о ней думать? Подозрение пришло через сутки, когда она снова явилась на площадку, сунула руки в карманы олимпийки, в которой была накануне, проницательно направив в нашу сторону отрешённо - испуганный взгляд. Никогда не забуду эти глаза. Было в них такое, отчего нутро сжималось. Пацаны пустились стебаться. Макар прямым текстом послал её на хуй, Паштет припугнул, замахнувшись мячом, но она упрямо вросла в потоптанную траву, лишь едва заметно сжав тоненькие губы.
  - Как её зовут, никто не знает? - спросил я присутствующих.
  - Да хз. Больная, наверно - так и зовут, - заржал Паштет. - Не удивительно, что детдомовская. Видели, как она шарахалась от людей в день приезда?
  - Насчёт детдомовской - это точно?
  - Вроде как да. Ну, жила там когда-то, теперь с приёмными родителями.
  Я кивнул. Пинать мяч расхотелось. Сказав, что заболел живот, не оборачиваясь, покинул площадку, решительно направившись на поиски Саши. Отыскать её мешковатую футболку, завязанную узлом на поясе, оказалось несложно - вместе с девчонками вожатая клеила в беседке гигантский коллаж к очередному мероприятию.
  - Что такое?
  - Можно тебя на минуту?
  - Конечно. Случилось что?
  Отойдя чуть в сторону, откуда открывался обзор на спортплощадку, я поискал глазами квёлую девочку.
  - Как её зовут?
  - Ту, что в синей олимпийке?
  - Да. С причёской под мальчика которая.
  - Майя. Ты чего, Глеб?
  - От неё письмо?
  - Ну да. А ты разве не знал?
  В те секунды у меня действительно скрутило живот. Вернувшись в комнату, я ещё раз перечитал послание, не веря, что его написал этот ребёнок. Ребёнок, напоминавший голодную, плешивую дворнягу с улицы, вызывая исключительно жалостливое уныние. "Напиши ответ, пожалуйста", - просьба, которой заканчивалось письмо. Что мне стоило ответить? "Извини. Ты маленькая для меня"? "Извини. Я влюблён в другого человека"? "Извини, но ты жалкая"? Я не знал, какие слова подобрать. Всё, что приходило на ум, звучало одинаково жёстко.
  А она продолжала таскаться хвостиком, провоцируя пацанов на сардонические издёвки. В конце концов, видя дурацкий ёжик её светлых волос, маленький синий рюкзак со звенящим брелком в виде сердечка и поношенные кроссовки, я сам стал агрессировать, не понимая, чего она таскается за нами. Чего хочет. Зато пацаны не деликатничали, искренне не въезжая, с какого хера девчонка из детдома вошью прицепилась к нашей компашке, пристраивается где-то поблизости и пристально таращится сиротливым взглядом. По-хорошему я должен был дать объяснение, всякий раз слыша набор ругательств, сыпавшихся в её адрес. Но отныне молчал не потому, что чувствовал сакральный характер ситуации - просто стыдно было признаться лагерным друзьям, что такой убогий замухрёныш, которым они брезговали, влюбился в меня. Я что, настолько уёбищный?
  А между тем дела с Настей приняли непредвиденный поворот. Против законов логики я ловил от неё фидбэки: иногда она подолгу смотрела в мои недоумевающие зенки, рождая в животе пенистое тепло. Иногда стремилась как бы ненароком задеть рукавом джинсовки. Не единожды назвала меня Глебушкой, а был случай, когда подсела в столовке так близко, что наши плечи и бёдра соприкоснулись. Я не сделал попытки отстраниться, в результате чего десять-пятнадцать минут ужина проплыли в штормящем треморе - от смятения заложило уши, лицо подкипело, выдав испарину. К еде я тогда не притронулся, обойдясь стаканом чая, а ночью, маясь от голода, заварил с Кучерявым по дошику. Вероятно, Настя ждала от меня ответного шага, я чувствовал, что между нами что-то происходит. На физическом уровне чувствовал. Обмен флюидами? Выброс феромонов? Не знаю, но было боязно всё испортить. В каком ключе действовать, я не понимал. Причём чем ближе она становилась, тем острее бесило появление невзрачной Майи. Бесило до отвращения. Порой хотелось самому крикнуть ей в лоб: "Вали отсюда, чё пристала?", но сдерживался. Сдерживался из того же тщеславия, думаю. Льстило быть положительным образом в её иллюзорной реальности.
  Проблему разрешила воскресная дискотека, перед которой мы с пацанами предварительно выпили (благодаря брату Костяна, опять же). Как обычно, вырядившись во всё лучшее, брызнувшись подаренными матерью духами, в положенное время на положенном месте я пританцовывал под Снуп Дога, отметив, что теперь мне не нужно сканировать столпотворение, выискивая облик Насти - она сама напоминала о себе, целенаправленно или случайно попадая в поле зрение. Тем вечером на ней были жёлтые лосины, майка со стразами, белые кеды. Глаза, как положено, ярко обведены карандашом, на губах - розовый блеск. Без косметики она нравилась мне больше, но мейк придавал томности, что способствовало скачкообразно нараставшей вибрации в паху, позволявшей сбросить скованность.
  К середине вечера чуваки из отряда предложили выйти за корпус покурить. Я не противился. И как меня обдало паром нарциссизма, когда к нашей дымящей кучке подкатили девчонки.
  - Поделишься? - шепнула Настя, пристроившись рядом.
  Я обалдел, но, стараясь не спалить пиздецкий столбняк, не тушуясь передал ей сигарету. Помню, как хотелось вечно так стоять, затягиваясь одной на двоих сигой, не думать о школе, о доме, вбирая горький вкус никотина и малиновый запах девчачьего блеска, плотно отпечатавшегося на фильтре.
  В зал мы вернулись вместе. В колонках играл Hot, ставший символом того лета, а моя чёрная футболка с символикой "линков" стала местами мокрой от выступившего на фоне волнения пота. "Просто танцуй, - вдалбливал себе в голову. - Соберись и танцуй". Обстановка накалилась, когда у входа в фойе нарисовался тщедушный силуэт Майи. На жиденьких волосах красовался серебристый ободок, на впалом лице - голубые блёстки в тон топу, обнажившем худощавые руки. В окружении дрыгающихся подростков её щуплое, съёженное тельце действительно выглядело как невесомая беспомощная песчинка, что вот-вот растворится в выделяемой нами жидкости. Зачем она пришла, не ясно. Стояла, примкнув к стене, как намагниченный светлый волос с собственной головы.
  Нас с Настей она заметила не сразу, но когда её испуганный взор столкнулся с моим, что-то во мне перемкнуло. Градус, может, сказался. Не знаю, куда подевались зажимы и мешающая прежде робость. Злоба ударила в голову так, что, оценив своё положение, я вдруг ощутил возбуждение от того, что танцую с самой клёвой девчонкой в лагере, которую при желании могу даже поцеловать или потрогать, а рядом находится слепо влюблённая девочка, коей дико хотелось сделать больно. Показать, какой она незначительный ребёнок для меня. Пусть отвалит, пусть на своих костлявых ногах топает в детдом, где ей место. Пусть знает, что я в жизни не отвечу на письмо такой жалкой щепке. Да, это было мерзко. Несвойственная мне ранее жестокость сыграла злую шутку впоследствии, а тогда, отключив блоки, я презентовал театр одного актёра: беззастенчиво брал Настю за запястья, раскрепощённо придвигался к ней, кладя ладони на оголённую талию. Прижавшись к стене, Майя покорно лицезрела происходящее. Ты другой. Не похожий на всех, кого я знаю. В тебе чувствуется доброе, чистое сердце. Другой. Ага.
  В какое время она ушла, я не видел. Да и меня это уже не касалось. С началом следующей песни мы с Настей вышли на воздух и, пройдя вглубь яблоневой аллеи, туда, где не горели фонари и фанило переспелыми яблоками, засосались. Поцелуй с ней не был похож на поцелуй с Мальковой и идентичными ей постными девчонками, на которых неделю назад указала бутылка. Эти губы и впрямь были удивительно мягкими, а влажным языком она дала понять, для чего он вообще при поцелуях используется, вызвав предательский стояк. Благо, было темно. Мы не говорили, лишь целовались под стрекот цикад, прислонившись к резному ограждению.
  Той ночью, ворочаясь с боку на бок, как напряжённый глист, я испытывал небывалое самоудовлетворение, эйфорию и подлинное желание секса. Не просто импульс вздрочнуть под порно, а потребность в конкретных действиях. В конкретном человеке. Дождавшись двух-трёх ночи, натянул спортивные шорты, закрылся в сортире и быстро кончил, забрызгав спермой унитазный бачок.
  Чего добивался, было достигнуто. Со следующего дня Майя отвязалась. Больше я её не видел ни у площадки, ни на завтраках. Она полностью пропала из поля видимости, а вскоре выяснилось, что по причине обострившейся астмы её забрали из лагеря. Сомнительное объяснение, но значения я не придал. Подумаешь - уехала и уехала. Тем лучше.
  С Настей после случившегося мы не стали парой, но каждый вечер вместо дискотеки традиционно шли к старой яблоне и до самого отбоя, закинувшись мятной жвачкой, целовались. Иногда грызли яблоки. Говорили? Мало. Вопреки физической тяге, я боялся оставаться наедине. Поцелуи спасали, только ничего по-настоящему глубокого в них не крылось. Она вроде по-прежнему мне нравилась, но когда эмоции поутихли, наружу вылезла изнанка, показавшая, что общего, кроме бульона гормонов, у нас нет.
  По возвращению в город встретились у старого ДК, глянули в кино новомодный блокбастер. Напускная романтика лагерных поцелуев потеряла былое очарование. Я смотрел при солнечном свете на лоснящийся лоб, покрытый угревой сыпью и слипшиеся ресницы, не понимая, чего меня три недели так неистово крыло. Обыкновенная девчонка, каких много. Ну да, танцует эффектно, классно целуется, одевается в топовые тряпки, и что? Что ещё мне удалось разглядеть? Что вообще способен увидеть ограниченный, близорукий по умолчанию подросток?
  - Тогда пока? - произнесла она, убрав с лица выбившуюся прядь волос.
  - Пока.
  На этом, взаимно разочарованные, мы и попрощались. Последнее, что запомнилось - протянутая для рукопожатия рука с облупившемся розовым лаком на отросших ногтях.
  И всё бы ничего, но чем дальше в прошлое уходила моя поездка в лагерь, тем чаще я стал мысленно возвращаться к тому печальному письму и девочке, его написавшему. Пытался понять, мог ли поступить иначе, был ли смысл в этой истории. Что чувствовала Майя на дискотеке. Может, в те минуты, когда я дрочил в туалете, воображая минет, она в безысходном одиночестве царапала себе руки? Почему её отъезд случился так внезапно? Что произошло той последней ночью?
  Начался учебный год, а я продолжал копаться в себе, по зёрнышку собирая воспоминания. К сожалению, они не выстраивались в последовательный ряд, а рассеянно барахтались в водянистой мути сознания, то всплывая, то падая гнилыми огрызками. Тогда, в четырнадцать лет, я не обрёл ответы, но мир перестал быть пластмассовым. Что-то провалилось на дно. Что-то до боли царапнуло слизистую, сделав нутро восприимчивым, как сквозную кальку. Жалею, что не узнал в лагере фамилию Майи. Как она сейчас? Каким человеком стала? Где живёт, чем занимается? Первый год часто видел её во сне. Такой же маленькой, грустной, в великоватой по размеру олимпийке, с блёстками на щеках.
  За всю смену лишь единожды столкнулся с ней лицом к лицу, когда забежал в столовку после завтрака, где она сидела за крайним столом, рисуя что-то в блокноте. Рядом покоились пачка фломастеров, стакан недопитого какао, поданного чуть раньше к омлету и сырному пирогу. Увидев меня, Майя смущённо опустила огромные дымчатые глаза, коснувшись тонкими пальцами браслета из голубых ракушек, отчего на секунду сделалось не по себе. Я знал, что неправильно мучить её игнором, и вот она сидит одна в пустой столовке так близко, что можно поздороваться. Можно заговорить. Но для чего? Да и нормально ли это? Что, стать ей другом? А разве я обязан? Смахнув тогда наваждение, вспомнил, зачем шёл, глотнул воды из-под крана и торопливо покинул помещение.
  
  7
  
  Будильник на смартфоне прозвенел в 8:30 утра. В серых спортивных штанах тело по инерции проплыло босыми ступнями в ванную, которая, на странность, оказалась не занята. Хоть за это спасибо. Новый день начинался не так уж плохо.
   Умывшись, выпив кружку зелёного чая и сменив треники на джинсы, я протёр перед выходом кроссы, закинул в рюкзак зарядник от телефона, сценарий Влады, уже скоро докуривая у ТЦ вторую сигу. Люди в спешке проносилось мимо: кто на учёбу, кто на работу, отдельная категория - приезжие, хаотичной волной надвигавшиеся со стороны Московского вокзала. Поначалу меня забавляли персонажи с чемоданами у ТЦ. Складывалось впечатление, что вышли с поезда и прямиком затариваться. На деле они, конечно ж, встреченные суровым ветром, бежали не поднимая головы в близрасположенные отели и хостелы, настроенные за пару дней отпуска посетить "Эрмитаж", Кронштадт, лофт-проекты, сфоткаться на колоннаде Исаакиевского собора и в лакшери заведениях Невского кофе попить, дабы поставить-таки кичливую галочку, понтанувшись перед знакомыми, мол, Питер посмотрели. Стандартно исхоженный маршрут. Это по-своему занятно, если не знать, что внутренняя составляющая города, скрытая за парадными фасадами - не тот открыточный образ с отфильтрованных картинок, какие пестрят на страницах соцсетей сентиментальных девочек.
  Скинув капюшон толстовки, я потушил сигарету, поглотившись щупальцам гигантского организма, жизнь которого поддерживалась активным обменом баблоса. В очередной раз здравствуй, прекрасное общество потребления. Я снова винтик твоего бессмертного механизма. Проголодался? Ничего. Смотри и наслаждайся людской жаждой обладать тем, что замещает целостность внутри целостностью снаружи. Имитация счастья. Имитация значимости. Ты жуй, а подавишься - вызови рвоту. Неугодный, застрявший в горле кусок здесь не нужен. Твоя система нуждается в мягкотелых, удобоваримых объектах.
  Заглянув в картотеку, я подготовил пакеты с заказами, сходил за кофе и, проверив, нет ли в "вк" ответа от Влады, взялся за сценарий. Текст, изложенный динамичным слогом, умещался на пяти листах. Вкрадчиво прочитав каждый, я выписал себе в блокнот несколько тезисов, стараясь подробно склеить полученную информацию в полноценный визуальный контент. Понятно, что мой мозг не мог вообразить всего того, что видел автор. Решающее значение в таких делах играют саунды, свет, метод монтажа. Однако, заново окунувшись в пережитые накануне эмоции, пришёл к убеждению, что меня давно так ничто не торкало.
  Ближе к обеду Влада прислала в "вк" дарк-эмбиент от "Lustmord" и немного психоделического транса.
  
  Надеюсь, примерное настроение
  улавливается. Если у тебя в плейлисте
  есть что-то похожее - присылай.
  Буду рада любой инициативе
  
  Влада, 13:44
  
  Пропустив скинутые треки через рабочие колонки, я прифигел. "Lustmord", походу, пишет прямиком из преисподней - два трека крепенько зажали причинное место, растёкшись под кожей стекольной стружкой. "Мне нравится", - написал я в ответ, затем стёр и, нисколько не лицемеря, набрал: "Мне дико нравится. Тревожность зашкаливает".
  Отсидев остаток рабочего дня в дёрганном нетерпении, зашёл по дороге к дому в ближайший универсам, закинул в корзину связку переспелых бананов, куриное филе, набор свежих овощей, пакет специй. Желание поесть нормальной еды как сигнал организма на слабо загоревшуюся лампочку? Так или нет, всё лучше "макдаковской" пищи, залитой газированным ядом.
  Макс той ночью работал. Оказавшись в пустой квартире, я включил на фон радио "Energy" и под клубную электронику сварил полпакета рожков, обжарил на сковороде затупившимся ножом порезанное кубиками филе, кабачок, два сладких перца, помидор, добавил приправы по вкусу. Пока всё это тушилось, умял всухомятку лежалое слоёное пирожное. Думалось о предстоящих съёмках. В баре мы условились с Владой о встрече на воскресенье, но каким боком подступиться к подготовке, я неясно осознавал. Поискать в себе кнопки, чтоб при работе на камеру открыть ящик с чувственным реквизитом и мгновенно сориентироваться, не тратя время на раскачивание?
  Когда я плакал в последний раз? Вопрос несложный - полтора года назад. Произошло обстоятельство, вдребезги разъебавшее меня как личность. И если эпизод с Майей вскрыл сензитивность, умышленно впоследствии погашенную, то это тотально смело остатки живого, вынудив стать неодушевлённой проекцией себя, нацепив шоры. Такие вещи, может, блёкнут, но не утилизируются из когнитивных прожилок. Я помнил всё: и запахи, и погоду, и цепочку предшествующих событий. Подвергнуть такие воспоминания разморозке - как серпантин из земли выковыривать. Излишне энергозатратно и нерезонно. Время не лечит, не сглаживает трещины. Попросту удаляет нерв, делая тебя менее уязвимым. Слёзы, искренние слёзы, непроизвольные - высшая человеческая слабость и вместе с тем высшее благо, подтверждающее, что ты человек, способный смотреть на мир сквозь полую брешь, прикрытую слепящими глаза декорациями. Только выжить, имея вместо защитного панциря, сплошную гематому, проблематично.
  Мой мир - не дом без окон и дверей, а бетонированная башня с заколоченными продыхами. Давясь разочарованиями, я попеременно харкался злостью, агрессией, апатией, отстранённостью, перманентным безразличием. Экспрессивная энергия, что судорогой сводила тело героя фильма Влады, подразумевала другое. Имитировать эмоции, словно доярка, сцеживающая молоко - в характере карикатур. Совать в ноздри лук молодого урожая или дышать газом из перцового баллончика стало б допустимо в низкосортной комедии, но не в ситуации, когда целью проекта является ею не стать.
  Непонятно на что рассчитывая, вечером воскресенья я собирался на первую съёмку. Расспрашивать Владу о том, будут ли в процесс вовлечены дополнительные люди, не стал, хотя, безусловно, любопытство подначивало и без того нарастающее волнение. Нужно отбросить шелуху, сосредоточившись исключительно на фильме. Влада поверила в меня, глупо левыми мыслями подтолкнуть себя на ошибку. С этой установкой забил в гугл-карте скинутый адрес и, следуя навигатору, двинул вдоль глянцевой, подобной рыбьей чешуе Фонтанки, заключённой в гробовой бетонный канал, рядом с которым селфилась компания активно жестикулирующих подростков с голыми щиколотками.
  Точка назначения располагалась по Загородному проспекту. Рядом - перекрёсток "Пять углов", информационно-библиотечный центр, чуть дальше - университет ИТМО. Элитненький район, что ни скажи. Отыскав фасад дома, я свернул во дворы, начав терзаться сомнениями касательно того, что делаю. Актёр. Ты серьёзно, Глеб? Ты даже в дилетантских школьных сценках ни разу не играл, понятия не имеешь, что это такое. Снова разочаруешься и только. Но ладно сам - ты человека обнадёжил. За прошедшую неделю Влада могла бы найти того, кто сделает эту работу профессионально. С тобой она лишь впустую потратит время. Кто ты, чтоб брать на себя такую ответственность? Обезличенная молекула без свойств, без внутренних ресурсов и представления о себе. Радости в те минуты было мало, честно сказать. Чем ближе я подходил к подъезду, тем более шаткой делалась поступь.
  - Это Глеб, - нейтрально произнёс в домофонную дверь и, не услышав ответной реплики, пришибленно проплёлся в парадную. То была в самом деле парадная - с широкими лестницами, резными перилами, разбитой лепниной на стенах. Эстетика старого фонда.
  Поднявшись на третий этаж, увидел приоткрытую железную дверь, помялся в нерешительности, перебирая в кармане монетки, как делал когда-то ребёнком, и, досчитав до пяти, вошёл. Как будет - так будет.
  Квартира встретила парой знакомых гриндерсов у порога, запахом сигарет и доносившимся из дальней комнаты вокалом Дэвида Линча. Специфичненько.
  - Привет, - произнесла Влада, скромным огоньком показавшись из кухни. - Спасибо, что пришёл.
  Я улыбнулся. Выглядела она расслабленной, чуть менее закрытой. В меланжевой футболке навыпуск, голубых джинсах. Дреды были собраны в высокий хвост на затылке, на запястье сидел тот же браслет на цепочке с крохотным лунным камнем. После увиденного сна я смотрел на эту девушку более осмысленно, пытаясь понять, чем конкретно она отбрасывала меня к Майе. Угловатостью? Отрешённо-испуганным взглядом? Цветотипом? Могла бы Влада сойти за ту диковатую девочку из лагеря? Может быть, но маловероятно. Черты лица Влады были острее, в веснушках. Походка отличалась. Профиль. Не отрицаю - Майя осталась во мне двенадцатилетним ребёнком, но речь и не о буквальном сходстве. Что-то прослеживалось на глубинном уровне. В манере двигаться? В напряжённо сомкнутых губах? В сутуловатости? Нелюдимости? Не знаю, но что-то было.
  Повесив на крючок бомбер и сняв кроссовки, я последовал за Владой в гостиную. Квартира впечатляла габаритами и самобытно-эклектичным убранством, впитав в себя нечто из эпохи модерна, советского классицизма, приправив этникой и щепоткой барокко. На пёстром ковре располагался минималистичный диван-книжка, обитый серым бархатом, раритетные кресла годов из тридцатых. Рядом - торшер с цветочным абажуром, пианино, внушительный стеллаж с книгами. На стене висел постер "Лолиты" 1962-го года, иронично контрастировавший с потолочной лепниной и коллекцией древневосточных статуэток. "Влада, значит, - пронеслось в голове, - последыш русской аристократии? На съёмное жильё не похоже". Что ж, ей вполне подходила эта роль, но живя мы сотню и более лет назад, меня, крестьянского выродка, в этом доме вряд ли б приняли.
  Через гостиную мы прошли в дальнюю комнату, оказавшись в хаотичном пространстве дестроя - то была площадка для съёмок, состоящая из завешанного тёмным габардином окна, матраса и разбросанных по полу простыней, пропущенных через призму фиолетового света. В углу стоял штатив, колонки, студийная лампа, три прожектора. Договорились попробовать снять крупным планом лицо с переходом в различные эмоции: от безразличия к агрессии, страху, отчаянию. Исключительно статику, если говорить о работе тела.
  - Как у тебя настрой?
  - Если честно, немного растерян.
  - Это нормально для первого раза. Хочешь, оставлю тебя минут на тридцать? Включишь свою музыку, попробуешь влиться.
   - Можно, - кивнул я, поймав себя на том, что для усиления эффекта было б отлично закинуться таблетками или бахнуть стопарь водяры. Почему о таких вещах не думаешь заранее?
   Пока Влада меняла местоположение лампы, я пустил через колонки "Xiu Xiu". Не затем, чтоб заискивающе выпендриться - более вайбовой музыки просто-напросто не знал. А оставшись один, решил вообразить себя персонажем клипа в попытках воспроизвести сублимированную реальность через мнимый объектив. На третьем треке Blacks голова полегчала, плечи сбросили грузы. По мере того, как уходила физическая скованность, психологические блоки тоже ослабляли скобы. Требовалось вывести себя из пассивной неприступности, не важно как, только бы убрать холодность, засыпать мокрым снегом заплесневелый грунт. Отчасти это удалось, несмотря на скептическую гнильцу в виде настойчиво трезвонящего вопроса: "Какого хера ты творишь, Глеб?". В нормальной жизни люди не танцуют в фиолетовой комнате малознакомой девушки, походившей на девчонку из прошлого, чувствами которой ты далёким летом пренебрёг. В нормальной жизни никто не снимает трэшовые фильмы и не зовёт парня с улицы к себе домой. А кто сказал, что нормальная жизнь - это то, к чему я шёл? У меня ничего не было, а хотелось что-то нарыть. Выкопав яму, посмотреть, что там, в этой почве. Вот такой вот искажённый поисковик.
   На середине плейлиста я сходил за Владой.
   - Готов?
   - Надеюсь, да. Уже значительнее в любом случае. Можно только не убирать музыку?
   - Я и не хотела.
   - А что с серьгой и с волосами?
   - С ними всё идеально. Единственно лишь попрошу тебя остаться босиком. На случай, если задействуем кадр в полный рост.
   - Окей.
   Пока Влада ставила камеру, я наблюдал за ней со стула в центре комнаты, поражаясь тому, как она преображалась в своей среде. Как увереннее и громче начинала говорить, раскованнее нести себя. Человек и в самом деле подлинно открывается только тогда, когда занят тем, к чему есть страсть, а всё остальное - это так, попытки взаимодействовать с миром посредством формальностей. Бессмыслица, в общем. Но кому-то эта бессмыслица даётся, кому-то - нет, а результат, в свою очередь, определяет твоё место в мире. Незамысловатый круг.
   Когда начали снимать, стало ясно, насколько плохи мои дела. Абстрагироваться от реальности на камеру не удавалось. Не удавалось влезть в личину персонажа, находящегося на грани суицида. Мучимого агонией, одиночеством. Сознание быстрёхонько подстроилось под простейшую формулу: вот - объектив, вот - я, мне нужно смотреть в объектив, потому что камера снимает, а Влада стоит за ней и просит выразить глазами тревогу. Показывай эту эмоцию. Начни тяжелее дышать, вспомни картины Мунка. Давай же, нет времени мяться. Смотри на красный огонёк, Глеб. Влада здесь, она видит, как ты косячишь. Старайся. Нет, этого мало. Старайся ещё. Не переигрывай.
   Позёрство и только. Влада не критиковала, не загоняла в рамки, но и удовлетворение в голосе не проскакивало. Просила местами рассредоточиться, добавить злости, расслабить губы, расслабить челюсть. Много раз расслабить челюсть - это я и сам чувствовал, испытывая физическую боль в нижней части лица от непроизвольной забитости мышц, будто те натянули и перевязали между собой. Через часа два мы прервались.
   - Моё присутствие мешает, - оторвавшись от техники, произнесла Влада, заметно подсдувшись. - Ты не можешь отпустить себя, а без этого ничего не выйдет.
   - Я знаю, что зажат. Извини. Не думал, что так тяжко будет.
   - Это ты извини. Втянула тебя в свои бредни.
   Окончательно поникнув, она взяла телефон и выскользнула из комнаты. Ситуация поплыла. Пора включить турбо-режим, Глеб. Думай. Нельзя позволить себе так опростоволоситься. Продолжи процесс съёмки в фарисейских потугах - следующей встречи с Владой может не быть. Да и концепт фильма стоил того, чтоб поднапрячься. Не хотелось мимикрировать, не хотелось лукавить, но я не был честным, глядя в камеру. Заиндевевший суррогат живого человека - не больше.
   - Можно мне отойти минут на десять? - задал вопрос, заглянув в кухню.
   - Да, разумеется. Нужен перерыв, - кивнула Влада, выключив чайник. - Чай или кофе, может?
   Отказавшись от предложения, я надел носки, кроссовки и вышел на лестничную площадку. Что делать? Сменить установку? Сходить за вискарём? Спародировать собирательный образ маргинальных героев суицидальных киноработ? А то ли это будет? Может, ну его? Не логичнее ли попросить прощения за неоправданные ожидания и, признав поражение, свалить домой? Ты всегда так делал - сбегал, навалив в штаны. Так проще, да. Мастерски отточенный паттерн инфантила.
  Послав на хуй приступ самобичевания, я пришёл к тому, что не стану идти на поводу выученной беспомощности. Не настолько моя жизнь ценна, чтоб за неё держаться. Не за тем две недели искал Владу, не за тем шёл в эту квартиру. Надеялся обойтись без крайностей, но, похоже, вывести себя на эмоции, не раскопав поросшие травой кладбищенские пригорки, невозможно.
   Вернувшись в "фиолетовую комнату", я нашёл на телефоне плейлист "Placebo", который с зимы прошлого года не слушал, настроил рандомное воспроизведение, поколебался, после чего занял прежнее место на стуле, ожидая команды от следом вошедшей Влады.
   - Это сок. Лаймовый, - проговорила она приободрённо, протянув гранёный стакан. - Правда, горьковатый, но в целом ничего.
   - Спасибо.
  - Как ты? Не передумал?
  - Скорее ты передумала.
  - Я - нет. Это всего лишь первая проба.
  - Тебе не хотелось предложить этот проект профессиональному актёру?
  - Среди знакомых нет того, кто близок мне визуально, - ответила она, поставив свой стакан на колонку. - А каким-то профессионалам со стороны бесполезно писать, так как идея неформатная, к тому же бесплатная.
  Что значит "кто близок мне визуально"? Перифраз "кто симпатичен мне внешне"? Я посчитал разумным промолчать, но слова растворились в животе ложкой сахара.
  - Давай так: я не стану комментировать процесс, а ты попробуешь забыть о моём существовании? Сейчас хочу снять именно тебя, не персонажа. Веди себя как чувствуешь, не смотри в камеру, если это мешает. Думай о своём, забудь про фильм, мне нужно отображение на лице реально существующих мыслей. И, может быть, убрать стул вообще? На матрасе эта сцена естественнее будет выглядеть.
   - Хорошо.
   - Съёмку я не стану останавливать. Скажешь сам, где её закончить.
   - Даже так? Ладно. А сколько примерно по времени?
   - Как пойдёт: полчаса, час, два. Как словишь катарсис, так и закончим.
   Вновь сняв носки, я привычно опустился на пружинистый матрас, подперев локти коленями. Влада тем временем опустила высоту штатива, переставила прожекторы.
   Дубль второй.
  Тягучая гармония My sweet prince молниеносно ударила в область рёбер. Видно, не всё-то похоронено? Поздно аккуратничать, топчась у калитки. Заходи.
   То, что происходило далее, снесло к херам мои лайтовые поползновения. Папка со скрытой информацией, хранящаяся длительное время в корзине, медленно восстанавливалась. Перед глазами нависла шероховатая плёнка, в висках стучали слова, от которых зубы сводило. Ничего не стёрто, ничего не выброшено. Ты знал это, потому и залез в мнимый кокон, оказавшийся банановой кожурой, на которой вот-вот поскользнёшься.
  Я вспомнил и фильм с Бельмондо, который смотрел, лёжа на отсыревших простынях в общаге, когда пришло внезапное сообщение от школьного друга с вопросом: "Ты уже знаешь?", и фоном пронёсшиеся перед глазами титры. И запах мочи в кабинке сортира, где в недоумении за полчаса было выкурено полпачки "Петра". Пласт мыслей, вопросов, образов на контрасте с внешней невозмутимостью. А далее, как сквозь призму калейдоскопа, полетели вспышки забытых ощущений, подкреплённые фантасмагорически выкрученными картинками: вкус палёной водяры, целлюлитные тёлки, танцующие на баре под прицелом смартфонов. Бесконечные звонки. Смех Макса. Звонки. Липкий диван из кожи, разбитый стакан, фотографии с выпускного. Родинка на запястье. Порванный текст, тошнота, сгоревшая лампочка. Звонки. Пронизывающий ветер у Обводного канала, рвота. Отвратительный секс. Слёзы. Мокрые волосы. Холод. Невероятный холод, адская пульсация в затылке. Желание спрятаться. Броситься в воду.
  Вспомнил, как истощённо спустившись к Обводному каналу, уговаривал себя усомниться в достоверности происходящих событий. Ты любитель психоделических трипов, но надо проснуться. Надо вернуться в реальность. Ищи выход, Глеб. Ну же. Всё не по-настоящему. Новый день - возможность переиграть события. Разве человек не имеет права на второй шанс? Да, я проснусь, и всё станет иначе, настойчиво успокаивал себя. Спасибо за подсказку, но хватит. Пожалуйста, хватит. Мне больно. Больно так, что хочется выть, а пересохший рот не может выдать ни звука. Больно так, будто внутренние органы пропустили через молотилку, сделав кровоточащим фаршем. Я закрывал лицо ладонями, чувствуя, как ногти впивались в солёную кожу, но этого было не достаточно, чтоб перекрыть судорожные спазмы.
  Не знаю, каким образом дожил до утра той декабрьской ночью, но первое, что увидел, открыв глаза - не изученный до каждого пятна потолок общажной комнаты, а залитый блевотнёй бетон. Физическая боль пришла, как по заказу: голова трещала, кости ломило, шея еле ворочалась. Нащупав в кармане телефон, глянул на время - около семи утра. Не сон? В "вк" висела недавняя переписка, в ленте мелькали Максовские фотки из клуба. На коленке синих джинсов проглядывало пятно от разлитого коктейля. Жизнь не даёт второго шанса, Глеб, нужно было понимать это. Ты проебал свой шанс, думая, что стоишь над обстоятельствами. Нет, не стоишь. Закостенелый уебан, у которого оказалась кишка тонка. Всё, что происходит вокруг тебя, абсолютно оправданно. Словно разлетаясь фантиками на ветру, люди уходят из твоей реальности, из злачной, покосившейся реальности, и ты сам тому вина, раз не можешь взять их крепко за руку, огородив от бездны. Посему терпи.
   Курить хотелось неистово, но пачка отсырела, поэтому, собравшись с последними силами, я поднялся в мир и вызвал такси к Варшавскому экспрессу. Стильно стриженный бородатый таксист всю дорогу косился - ещё бы. С утра пораньше в его вылизанную Бэху садится подозрительный упырь, от которого разит смесью из перегара и рвоты, но мне было чхать. Доехав до общаги, я проковылял до своей комнаты, разделся, упал на кровать и двое суток пролежал, уткнувшись в стену слезоточащими глазами, слушая "Placebo", изредка поднимаясь отлить или смочить рот. Не мог ни спать, ни есть, ни говорить. В горло будто штырь воткнули.
  К концу Meds, почувствовал, как по щекам предательски потекло. Пора заканчивать. С тем миром и миром нынешним уже нет связи. Абонент не доступен. Перезванивать некуда.
  - Думаю, всё. Можно мне отойти?
  - Конечно, - сдавленно произнесла Влада. Судя по голосу, произошедшее шокировало её. Оно и меня шокировало не меньше. Я не ожидал, что давние события умертвлённой жизни так остро отзовутся. Честно не ожидал. Однако склонив голову над коралловой раковиной в просторной ванной, содрогался в конвульсиях так, словно всё это вчера случилось. Боль не стала тупее. Я не стал другим. Как был тонкокожим, так им и остался, а вся та мнимая отстранённость - солома, прикрывающая царапины.
  
  8
  
  Понадобилось минут двадцать, чтоб прийти в чувства. Всё это время, сгорбленно сидя на ванне, я слушал урчание воды, провалившись мысленно в детство: мне лет одиннадцать. Тайно наплескавшись с дворовыми друзьями в озере у дачных построек, довольный качу под вечер домой сквозь череду огородов на подаренном отцом синем "Стелсе". В мягком июльском воздухе пахнет созревшей вишней, ягодами и вот-вот начавшимся дождём. Под белой футболкой горят обожжённые плечи, а дома ждёт любимая жареная картошечка, чай с шарлоткой, новая серия "Наруто" и взвинченный рыжий кот с рваным ухом, которого мы с мамой недели три назад приютили.
  - Колян, Глеб, тормозите! - кричит Шустрый. - Тут груш завались - гляньте!
  Останавливаясь у ветхого забора, пока один занимается слетевшей цепью, двое лезут через кусты к надломившейся ветке запущенного дерева. Ноги щиплет крапива, за забором, шаркая сланцами, в семейниках и расстёгнутой рубахе расхаживает седовласый хозяин участка, тоскливо распыляя в теплицах воду из шланга, а нам всё нипочём. Подсадив меня на плечи, Шустрый ушло следит за тем, чтоб не спалиться, пока я лихо забиваю увесистыми плодами карманы объёмных шорт и жёлтую бейсболку.
  - Чё, всё? Спускаю?
  - Давай.
  Нас не засекли, цепь вставлена. Разделив поровну трофей, мы едем дальше. Груши настолько переспелые, что приторный сок стекает по подбородку, а ты, не обращая внимания на зудящие волдыри, посаженные крапивой, с жадностью смакуешь одну за другой, насыщаясь безмятежным сиропом отрады. На подъезде к дому две капли с неба успевают смочить разбитые колени, и наивный ребёнок внутри тебя с упованием предвкушает, как устроившись в тёплой кухне, будет есть сытные вкусности, глядя из окна на прорвавшийся ливень, не представляя, что однажды дождь всё же настигнет врасплох. А рядом не окажется ни дома, ни мамы, ни кота. Но это всё потом, пока же тебе тепло, безопасно и нисколько не страшно.
  Тепло. Безопасно. И нисколько не страшно, Глеб. Вроде подействовало.
  Умывшись, я невольно заприметил на полке под зеркалом салатовую зубную щётку, тюбик из-под увлажняющего бальзама для губ, упаковку цветных заколок. С батареи свисали белые носки и махровое полотенце. От увиденного внутри чуть потеплело.
  Освободив ванную, я прошёл босыми ногами мимо освещённой кухни, в третий раз за день натянул в комнате носки, взял с пола рюкзак, телефон и, стоя в полумраке прихожей, озадаченно замялся. Что делать? Молча засобираться домой? Или заглянуть на кухню со словами: "Я пошёл"? Ну же, вспомни приторные груши, велик. Вспомни аромат домашней выпечки. Тепло. Безопасно. И нисколько не страшно.
  - Уходишь? - произнесла Влада в проёме двери, опередив мою нерешительность. Вид её был обеспокоенным. - Чайник закипел. Не останешься минут на двадцать?
  - А ничего?
  - Мне будет приятно.
  - Хорошо, - кивнул я, с облегчением. Несмотря на произошедшее, неловкость в разговоре не фигурировала. Наоборот, затеплилось ощущение, будто бы теперь всё так, как и должно быть. Рухнула стена официоза. Исчезли условности.
  - Какой чай ты пьёшь: зелёный, чёрный? Есть растворимый кофе.
  - Если можно, кофе.
  - С сахаром?
  - Немного.
  Пока Влада занималась приготовлением, я, сидя на табурете вполне обычной кухни, разглядывал милые шторы из сотен прозрачных бусин, походивших на заледенелые дождевые капли. В сознании всё ещё мелькали жирно обведённые по контуру куски воспроизведённого прошлого, воспалённые глаза жёг яркий люминесцентный свет, но находясь в этой незнакомой обстановке, я вдруг наткнулся на островок безмятежного покоя. Реальность на время почудилась менее враждебной. На столе лежал развесной бисквитный рулет из кондитерской, воздух накрыла прозрачная вуаль тишины, а с дверцы холодильника смотрела распечатанная на фотобумаге репродукция, изображавшая человека у зеркала.
  - Любишь сюрреализм?
  - Да, заинтересовалась когда-то.
  - Это ведь не Дали?
  - Нет - Магритт. Рене Магритт.
  - Жутковато. Автопортрет, так понимаю?
  - Может быть, хотя не уверена. Буквальной интерпретации работы не существует. Магритт в этом смысле избегал прямых трактовок, поэтому каждый что-то своё увидит.
  - Что видишь ты?
  - Я? Если упрощённо, смерть.
  - Как это связано?
  - Год назад помешалась на теме психических расстройств и глубинно ушла в изучение нарциссизма. Не того, который приписывают человеку с завышенной самооценкой, а диагностируемого в психиатрии. Узнала, что нарцисс с патологией - это, по сути, мёртвый человек. Человек с ничтожно маленьким эго. Там нет эмпатии, нет идентичности. Внутри - дыра, не заполняемая ни годами терапии, ни деньгами, ни успехом. Таким людям необходимо постоянное подтверждение своей значимости через восхищение. На себя-то они смотрят чужими глазами, потому играют на чувствах, зеркалят, срастаясь с фальшивой миной настолько, что уже не различить, где реальный человек, а где маска - защитные механизмы, появившиеся как реакция на боязнь боли, стыда, критики. Вот это я и вижу на картине - отражение спины в таком случае было б оправданно страхом персонажа заглянуть внутрь себя настоящего, поскольку, кроме пустоты, там ничего нет.
  - Звучит убедительно, - неожиданно заинтригованный, проговорил я. - Ты изучаешь психоанализ?
  - В смысле, профессионально? Нет. Это так - начала когда-то копаться в себе, начитавшись Фрейда, от него пошла дальше. Игры с подсознанием, непрекращающаяся рефлексия - это всё по моей части, - ухмыльнулась Влада.
  - Что-то становится яснее?
  - Многое.
  - Почему именно нарциссизм?
  - Хотела найти ответы на некоторые вопросы, и мне любопытно, как полученные в раннем возрасте травмы сказываются на поведении и мироощущении взрослого человека.
  - Что было в детстве у нарцисса?
  - Обесценивание. Отсутствие безусловной любви, запугивание, манипуляции, гиперконтроль. Это может сформировать и пограничное расстройство, диссоциальное, комплекс жертвы. Зависит от того, каким способом защиты ребёнок спасается. Нарцисс учится глушить чувства, подстраиваться под общественные нормы. Постепенно перенимает модель поведения родителей, взаимодействуя с окружающим миром по принципу "делать хорошую мину при плохой игре". Людей использует как энергетический ресурс. Думаю, миф о вампирах неспроста возник. Кровь - всего лишь метафора. Без односторонней эмоциональной подпитки нарцисс действительно не выживет.
  - То есть способность к эмпатии и эмоциональной привязанности у него как бы атрофируется?
  - Ну да.
  - Интересно. Я в своё время читал про социопатов, о нарциссах мало что знаю, но в силу ограниченности считал, что таких людей создают излишеством любви. Вседозволенностью.
  - Смотря что называть любовью. Безусловную любовь через принятие и эмоциональную близость и любовь как материальную награду и похвалу за социальные достижения, послушание и оправданные надежды не сопоставить.
  - Соглашусь, - кивнул я, пригубив кофе.
  - Проблема нарциссических людей в том, что они-то как раз разницы не видят. В их мировоззрении любовь можно заслужить, купить, а далее пожизненно потреблять дивиденды.
  Минуты на три-четыре мы замолчали. Я пил кофе, продолжая поглядывать на репродукцию, Влада же то поднимала, то опускала в неприкрытом смятении глаза. Необходимо было узнать, годится ли отснятый материал, можно ли из него что-то слепить, но в лоб спросить я не решался, а девушка напротив, вероятно, остерегалась загнать меня в уязвимое положение и вместо фильма заговорила про рулет. - Угощайся. Один из вкуснейших рулетов в Питере.
  - А ты?
  - Я итак сладкого переедаю, мне бы завязать, но не могу, - снова пауза. Хотелось прокомментировать услышанное словами: "По тебе не скажешь" - воздержался. Вдруг сочтёт за неуместный выпад? Никто не знает, где у человека больные точки. Однако Влада продолжила. - Неделю назад начала курить. Со стороны выглядит нелепо. Так же нелепо, как ребёнок, накрасивший губы помадой матери, но мне нравится.
  Я улыбнулся. От Влады поистине исходила детская по чистоте энергетика.
  - Отчего же?
  - Есть люди, которым это идёт, а есть такие, как я - несуразные и без чёткого понимания себя.
  - Ты не понимаешь себя?
  - Пытаюсь, но это как догонялки со своей тенью. Иногда кажется, что она совсем близко, можно коснуться, а потом загорается свет, и ты догадываешься, что тебя как материального объекта попросту не существует. Ты не отражаешься в зеркалах, не осознаёшь своего присутствия.
  - Фильм - это определённая потребность разобраться?
  - Я не знаю, что это за потребность и есть ли в реализации объективный смысл. Просто интуитивно чувствую, что должна воплотить эти образы. Не с целью кому-то что-то доказать или словить хвалебные рукоплескания. В животе нарывает нечто гложущее, это нечто просит быть рассказанным. Логические аргументы не могу привести, их нет ни в сюжете, ни в посыле. Ни в том, зачем я решила сделать это.
  - Разве роль человека творящего не в том, чтоб самому являться зеркалом? Это бы многое объяснило. Ты существуешь. Ты видишь то, что не видит примитивный человек. Возможно, материальный мир с его пресловутым рационализмом лишь кажется материальным, потому что так принято, а всё подлинное - за его пределами? С оборотной стороны?
  - Как у Магритта?
  - Да.
  - Возможно. В начале знакомства ты упомянул, что занимался музыкой. В прошедшем времени, потому что история закончилась?
  - Да, четыре года назад.
  - Ничего не сохранилось?
  - Было несколько смехотворных записей, но не уверен, что они ещё живы. Нужно поискать.
  - Кинешь, если что-то найдётся?
  - Хорошо, но вряд ли тебя зацепит. Ты слушаешь другую музыку.
  - А что ты писал?
  - В основном альтернативу. Иногда пробовал мешать с электроникой, экспериментировал вокально.
  - Почему бросил? Показалось не твоим?
  Вопрос застиг врасплох. За годы я сам себе не сумел ответить, почему так вышло, являлось ли увлечение музыкой природным даром или исключительно подростковым хобби, имелось ли у этого будущее. Не знаю. Призрачное упоминание, доказывающее, что бунтарский творческий период в моей жизни присутствовал - угрызения совести, тюкающие всякий раз, когда натыкался на достойные проекты молодых российских чуваков. Это одна из причин, по которой стал избегать мест, откуда доносилась живая музыка. Не ходил на концерты. Не зависал в рок-барах. Старался отстраниться от всего, что бередило память.
  - Наверно, оказался слабее, чем думал, - пожав плечами, признался я. - Чтоб с запалом погрузиться в творчество, нужно безостановочно наполнять себя, подбрасывать дровишки, ставить на это время, отношения с близкими, финансы, а я распылился с приездом в Питер. Сначала не было благоприятных условий, после тяга пропала. Словно водой изнутри залило. Посаженные семена сгнили, почва высохла. Проще говоря, сдался. Или сдулся.
  - Что тогда твоё? - произнесла Влада так, словно с задержанным дыханием шла по карнизу.
  - Пока не нашёл. Поступил сюда в сферу айти, совершив косяк, приведший к множеству других искажений. Но как там говорится? Что ни делается, всё к лучшему? Время покажет.
  - Ты ведь не веришь в это.
  - Не верю, но хочу, - внутри в очередной раз шевельнулся мерзкий червячок, саднивший в области солнечного сплетения. - А что насчёт тебя?
  - Что конкретно?
  - Откуда нужда в выражении чувств посредством видео? Почему именно язык кино?
  - Язык видео оказался единственно мне доступным. Я ничего больше не умею.
  - Неправда. Ты и пишешь прекрасно.
  - Я бы сказала, заурядно. У меня скудный словарный запас, нет стиля. Пишу равно тому, как топором сечь по дереву - ни цельности, ни чувства ритма, ни умения играть словами. Сухая, банальная графомания.
  - Самокритично, но ладно, допустим. Заметь: я не согласен. Сегодняшние съёмки - это не первый видеопроект?
  - Нет, - отрицательно мотнув головой, произнесла Влада, убрав за ухо прядь волос, небрежно скользнувшую на лицо. - Как ты понял?
  - Это нетрудно. Ты стала натуральнее в процессе съёмок, как человек, знающий, что он на своём месте. Свободный. Не цепенеющий. Могу я когда-нибудь увидеть твои предыдущие работы?
  - Честно? Сомнительная затея.
  - А если я всё-таки отыщу свои треки? Взаимообмен. По-моему, справедливо.
  - В целом-то да, но боюсь, после увиденного ты передумаешь продолжать приходить сюда. Не хочу предстать ещё более больной, чем уже могла сложить о себе представление. Хочется снять этот фильм. И снять именно с тобой, не выискивая человека по профилю в инсте, - это польстило, но не подав вида, я продолжил.
  - А если мне понравится?
  Она недоверчиво улыбнулась.
  - Такие вещи не могут нравиться. Адекватные люди, посмотрев, сказали в лицо, что я ёбнулась, извини за ругательство, но это копировать-вставить. "Пиздецкий контент для нариков", "Сублимация неудовлетворённой матки", "Пропаганда педофилии и гомосятины" - подобных комментов прилетело штук сорок, пока фильмы висели на любительских сайтах.
  - И ты удалила?
  - Изначально один из них заблочили по причине жалоб, а когда доступ открылся, я психанула и сама всё почистила.
  - Так сильно задела реакция?
  - Не то, чтобы прям глубоко и болезненно, но царапнула - да. Я знала, что люди не привыкли воспринимать то, что выходит за рамки массового прочтения, не привыкли включаться. Мечта быть понятой на тот момент ещё присутствовала, а на выходе - бесноватый негатив, причём необоснованный такой. Плоский. Было чувство, что люди целиком и не видели фильмы - так, помотали, зацепились за то, что вызвало инстинктивный дисбаланс, подавились булкой и начали отплёвываться, пеняя не на булку и себя, а на застывшую фоном картинку.
  - Выпили пену с поверхности?
  - Да. Причём не распробовав, залпом. Когда ты вещаешь что-то с целью вызвать эмоции, неподдельные, ставящие в неудобную позу смотрящего, надо быть готовой к судилищу, назиданиям. Тогда я была наивнее. Искренне хотела нарваться на эмпатию.
  - А как же нынешний фильм? Пропаганда в суициде, в жестоком обращении с животными. Что там ещё? Садомазохизм.
  - Так его и интерпретируют, - рассмеялась Влада, непринуждённо откинувшись на спинку стула. - Стопроцентно.
  - Так что? Это уже не пугает?
  - Нет. Я посмотрела на ситуацию с противоположного угла. Подумала: раз я достала из себя что-то, что кольнуло людей, заставило срезонировать, причём зрелых людей, гораздо старше меня по возрасту - выходит, у этого "что-то" есть жизнь. Есть какое-то более глобальное значение, нежели лайки и положительные комментарии. Люди не прошли мимо, ограничившись нейтральной оценкой, а выказали милость остановиться, предать публичному суду идеи развратного автора и подопытных актёров. Реакция, каким бы цветом она ни окрасилась - это лакмус, выявляющий болячки. Хуже, когда ничего не трогает.
  - Я согласен. Почему-то на ум Мэнсон пришёл.
  - Его не понятая консервативным обществом провокация?
  - Не понятая - как минимум, - кивнул я. - Так что?
  - Что?
  - Если я отыщу свои треки, кинешь мне эти аморальные фильмы?
  - Окей. Но по-честному, ладно? Ты мне трек - я тебе фильм, а если не найдётся, то и забудем.
  - Конечно. Только ты не ответила.
  - На вопрос о том, почему возникли маразматичные фильмы, а не живопись, музыка или что-то иное, более сглаживающее острие бытия?
  - Да.
  - Тебе всерьёз интересно?
  - А как ты думаешь? Не каждый день вижу перед собой человека, который насылает на себя шквал нападок.
  - И на тебя.
  - Вот именно - и на меня, - шутливо кивнул я, не понимая, где те рамки, что обрамляли нас в баре. - Имею право знать, не в секте ли я. Вдруг ты путём гипнотического внушения вынуждаешь людей быть сопричастными к твоим работам.
  - У тебя, кстати, есть повод так думать, - произнесла она с чувством вины, намекнув на сцену, завершившуюся слезами. После чего тем же тоном продолжила. - До семнадцати лет я мало что понимала. Жила, как растение - водой поливали, и хорошо. Музыкалка, художка, курсы по журналистике - ходила туда, как на работу в несколько смен, но сказать, что мне это нравилось - не скажу. Ни в музыке, ни в рисовании, ни в чём-либо другом не получалось раскрыться, будто блоки держали.
  - В виде родителей?
  - Да. Занималась по их воле, но и взбунтоваться не могла. Нужно развиваться, расширять кругозор, закладывать базу - только это от них и слышала. То, что лично мне было важно, никого не интересовало - к теме безусловной родительской любви, да. Они не пытались увидеть в моём лице отдельного индивида с не зависящими от них ориентирами - лишь предмет своих нереализованных амбиций. Проекцию себя любимых. Мать тряслась за то, чтоб я состоялась в лингвистической среде, стала успешной карьеристкой, отец с восьми лет прессингом наставлял на архитектурную деятельность. А у меня даже мизерных задатков ни к языкам, ни к техническим наукам никогда не было. Я увлекалась японской культурой, Харуки Мураками, влюбившись в "Норвежский лес" и трилогию Крысы, фанатела по "Him", всю жизнь замещала реальность фантазиями, сочиняла в голове истории. И вот по случайности в начале одиннадцатого класса наткнулась на "Процесс" Сюдзи Тэраямы, затем посмотрела "Пастораль. Умереть в деревне", "Томатный кетчуп императора", стремительно провалившись в арт-хаус. Узнала о том, что такое экспериментальное кино, экспериментальная музыка. Открыла для себя психоанализ и Дэвида Линча, полностью сломав костяк, созданный предками. Позже проснулось желание визуализировать собственное нагромождение возникающих образов, синтезировать их между собой, задействовав звук, графику. Изначально оно вылилось в форму комиксов, но иллюстрации и половины того, что мне хотелось сказать, не доносили. Как жевать пенопласт, представляя хлеб. Писала я всегда коряво, к фотографии, обесцененной соцсетями, отношусь настороженно, со слухом проблемы. Язык видео пришёл как компромисс. Это та область, в которой могу быть собой.
  - Что-то вроде связующего звена?
  - Да. Примерно.
  - Родительские ожидания на твой счёт обломались?
  - Ещё как, но и мои тоже. В результате скандалов затею поступать на режиссёрский одобрили, только на бюджет я не попала. Нехватка подготовки по профилю. Хотела набраться опыта, поснимать, изучить теорию кино, подав документы через год - родители настояли на платном, аргументировав тем, что в киношную сферу проходят феноменально одарённые люди, поэтому уж лучше они вложатся, чем будут смотреть на моё паразитирование, не гарантирующее благополучный расклад при повторном поступлении. Я поддалась. Когда самые близкие люди убеждены в твоей неказистости, вера в себя расщепляется на сотни выедающих тараканов. И тем не менее, с грузом ответственности в виде заплаченных денег начала учиться, грезя встретить интересных людей, создавать в команде космические проекты, но то, что в нас закладывали, не имело отношения к аутентичному творчеству. Мне хотелось копаться в низинах человеческой природы, экспериментировать, искать свой почерк, в вузе это жёстко пресекалось, высмеивалось - "так неправильно", "так не делается", "не изобретай велосипед", "это претит композиционному строю", "где мораль?", "где рациональное зерно?" и так далее.
  - Совок?
  - Железный. Люди, молящиеся на Михалкова и Кончаловского - куда на этом уедешь? Попросив у родителей прощения, ушла после первого курса, не закрыв сессию. Причём незапланированно. На протяжении семестра работала над курсовым проектом, его не приняли, отчитали за то, что моё видение оскорбляет искусство, что никакой функции, кроме как разрушительной, подобные работы не несут. Посоветовали проанализировать "Утомлённые солнцем" и до осени снять курсовик, "отвечающий канонам высокого". "Утомлённые солнцем" я посмотрела, сравнила степень разочарования со стоимостью обучения и написала заявление на отчисление. Не удаётся мне мыслить канонически. Не думаю, что сегодня, когда в мире полнейший хаос, каким-то канонам должно быть место. Творчество разве обязано нести морализаторский посыл?
  - Творчество вообще, я думаю, ничего не обязано, кроме как являться сублимацией автора. Если оно помогает залатывать внутренние пробоины - отлично, а нет - так и нет смысла им заниматься. Я не верю в искусство ради искусства, выстроенное на голом прагматизме.
  - Музыка была для тебя такой?
  - На тот момент да. В горле хронически ком стоял до девятнадцати лет. После всё ушло, но когда я писал, становился наиболее близок к себе настоящему.
  - Что такое ты настоящий? Именно ты.
  Хотелось ответить коротко: "Тот, что был час назад при фиолетовом свете", но это ничего не объясняло. Водя указательным пальцем по стенке кофейной чашки, я напрягся. Сложно.
  - Наверно, тот, что не исправлен общественными внушениями, предрассудками. Родительским вмешательством. Уязвимый. Тот самый ребёнок из прошлого, возможно, обладающий лишь генетическими особенностями и никакой замыленностью в сознании.
  - А теперь? Когда ты не занимаешься музыкой, удаётся его найти?
  - Сегодня.
  Влада замолчала, но при этом продолжала сосредоточенно смотреть распахнутыми, неморгающими глазами. Приглядевшись, я заметил мутную поволоку вокруг серой радужки. Должно быть, линзы? На цветные не похожи, скорее прозрачные, с диоптриями. Представилось, как сняв их, она прищуривалась - взгляд делался кротким, рассеянным.
  - Может, покурим? - предложил я, дабы прервать затянувшуюся тишину. - Если не против, то на лестничной площадке.
  Пройдя в прихожую, мы обулись, Влада накинула джинсовую куртку, я взял из кармана куртки пачку "Петра", зажигалку. Облокотившись о перила в залитой полумраком парадной, машинально затянулся, следя за тонкими пальцами с коротко стрижеными ногтями, эстетично сжимающими вынутую из коробки "LD" сигу. Курить Владе в самом деле не шло, хотя курила она красиво. Какая-то нестыковка присутствовала. Массивная камера в этих хрупких руках смотрелась органично, а сигарета - нет. Почему?
  - Глеб?
  - Да?
  - Спасибо за то, что ты сделал сегодня. Я на такую сакральность не рассчитывала.
  - Самое главное, чтоб материал получился. Если так - всё хорошо. Я знал, на что шёл. К тому же это неплохая самотерапия.
  - Не жалеешь?
  - Ничуть.
  - Почему для тебя это так весомо? Совершенный результат, в смысле. Обычно в бесплатные проекты люди впутываются по фану.
  - Почему? Могу ответить, как в баре: твоя идея бомбическая. Попробовать себя в чём-то таком неоднозначном, своеобразном - это интересный опыт. Но если фильм предполагает выход за грань формальностей, скажу, что частично сам находился в том состоянии, о котором ты рассказываешь, и, судя по всему, не очень-то успешно реабилитировался. Осадки, так сказать.
  Вернувшись в квартиру, мы выпили по второй чашке кофе, съели на пару воздушный рулет, а часам к одиннадцати я уже шёл вдоль мёртвой Фонтанки. Эмоции переполняли. Что это было? Гипноз? Помутнение? Сняв плесневелый налёт, словно в постиранную оболочку залез, испытав внезапное очищение - давно так легко не дышалось. Даже город показался радушнее, а люди не такими пафосными и смурными, как несколько часов назад. Метаморфозы на фоне вскрытых отсеков? Или, может, ответ куда проще? В голове звучали строки Глеба Самойлова, но вместо слёз на лицо лезла широченная улыбка.
  
  Льётся смерть
  В открытый рот.
  И, если повезёт,
  Один из нас не умрёт.
  Только для тебя
  
  Only for you...
  
  Парам-пам-паба-уууу!
  Парам-пам-паба-уууу!
  Парам-пам-паба-уууу!
  Парам-пам-паба!
  
  Поздравь себя, Глеб. Ты влюблён.
  
  9
  
  Следующая наша встреча выпала на четверг. Через четыре дня. Это время я провёл в сплошном ожидании. Старые демки, к сожалению, не нашёл, соответственно, показать фильмы Влада не рискнула, но мне было тепло и от наших периодических списываний в "вк", состоящих в обмене музыкой, обсуждении предстоящей съёмки и иногда бессвязной болтовни по типу "обо всём по чуть-чуть". Никакой двусмысленности. Фигачить неоднозначные выпады я не торопился, терпеливо предвкушая дальнейшее развитие спонтанно завертевшихся событий.
  А в четверг неожиданно для себя вдруг стал делать заметные успехи, превращая на камеру едва наметившийся контур образа лирического героя в более рельефный, приобретающий характер эскиз. Скованность по-прежнему фрагментарно вываливала дробленными хлопьями непоняток, но при всём том удалось едва ли не сразу забыться, расшатав себя на эмоции. А далее трёхчасовой процесс съёмки плавно перетёк в продолжительный разговор за чаем и просмотром старых фотоснимков.
  Как и предполагалось, Влада имела завидное происхождение: дед со стороны отца - в прошлом востребованный советский иллюстратор, бабушка - пианистка, преподавала эстрадно-джазовое пение. До того, как стать светскими деятелями культуры с репутацией образцовой семьи, эти люди, далёкие от стереотипов патриархально-закупоренного мира моих родственников, отчаянно хипповали, слушали "Led zeppelin", "The doors", курили травку, говорили о смысле аскезы, любви, философии Платона, провозглашая жизнь во имя искусства, поиска свободы и всеобъемлющего самопознания. Читали в оригинале Гинзберга, устраивали подпольные полемические вечера по фильмам Пазолини, зарабатывая на жизнь тем, что бабушка пела в переходах индийские мантры, а дед продавал собственные эскизы обнажённых женских тел местным толстосумам. Причём, будучи сражённым экспрессивными манерами и музыкальными пальчиками, Павел нырнул в этот роман уже тогда, когда, вопреки идеологии не обременённой обязательствами кочевой жизни, полгода как женился на иммигрировавшей эстонке, числящейся натурщицей в Академии художеств. Красавицей её не назвать - простоватая на лицо, рослая. По роду деятельности являлась медсестрой одной из областных клиник, воспитывала оставленного сестрой племянника, занималась разведением кроликов в пригороде Питера, куда время от времени наведывался Павел. Первый брак, что не удивительно, был транзитным.
  Видя на фото рядом с длинноволосой утончённой блондинкой, бабушкой Влады, тонкокостного хиппаря с прямыми патлами, обнажённым торсом и сигаретой в зубах среди быта коммунальной квартиры, я находился в лёгком ахере от его фантастического сходства с актёром Олегом Янковским. Даже взгляд идентичный - грустно-насмешливый.
  - С некоторых ракурсов разве что. Да дед был и ростом пониже, - увлечённо комментировала Влада, выуживая файлы со светлыми воспоминаниями. Повернув снимок оборотной стороной, прочла комментарий. - "Сливовая настойка, Пашка и его Котовасия".
  - Котовасия?
  - Да. Он кошек любил - собирал по молодости бродяг с улицы. Случалось, голодал, по два-три дня жил на воде и хлебе, но усатые всегда были накормлены, обогреты. Семь хвостов в комнате площадью девять квадратных метров, можешь представить? Соседи жаловались хозяйке на вонь, антисанитарию, добившись того, что через полгода ругачек его выселили. Это странно, потому что при всей незаурядности в моей памяти дед остался другим - педантичным до лоска, представительным: волосок лежал к волоску, на одежде ни складочки. Он был закрытым человеком. Вечерами уединялся в кабинете, часами слушал пластинки, много курил - незаконченная коробка "Примы" двенадцать лет лежит в ящике стола как оставшаяся частичка его жизни. Сначала бабушка хранила, теперь я. Когда достаю её, вспоминаю, как вечерами субботы дед читал мне Андерсона, делал йогурт из простокваши и ягод.
  Среди множества фотографий промелькнули снимки со свадебного застолья её родителей, но о личной жизни тех она не говорила, бегло упомянув в контексте "живы-здоровы, и то хорошо". Я сделал себе пунктик с ремаркой "Осторожнее" на теме её предков. Что-то взрывоопасное там сидело, патогенное.
  - Глеб, можно непростой вопрос? - произнесла она, сложив карточки обратно в коробку.
  - Да, конечно.
  - Чем были вызваны твои слёзы в воскресенье?
  Вопрос сверкнул, как резко зажёгшийся свет, от которого хотелось зажмуриться.
  - Это было необходимо для сцены, - ответил я, колеблясь.
  - Я понимаю.
  - Хочешь, чтоб я рассказал эту историю?
  - Пожалуйста. Хочу глубже узнать тебя.
   - Не так давно умер значимый мне человек.
   - Не родственник?
   - Нет. Девушка, в которую был влюблён с шестнадцати лет.
   - Несчастный случай?
   - Суицид.
   Я не знал, стоит ли вдаваться в подробности, но Влада ждала. Да и вдруг пришло озарение, что впервые за полтора года я спокойно произнёс эти слова вслух. Поэтому осмелился продолжить.
  - Мы не виделись после окончания школы, я даже целенаправленно удалил её из соцсетей, хотя периодически пасся у неё на странице, просматривая записи со стены, сохраняя себе раз в полгода обновлявшиеся фото. Знал, что, поступив на факультет ядерных реакторов, она сошлась с очкастым одногруппником, состоит волонтёром в приюте для животных - вроде как, со стороны всё позитивненько для того недвижимого болота, в котором мы выросли. Изнанка была темнее гораздо, но я не догадывался, а когда накатывало желание написать, поговорить, узнать, как дела, глушил чувствительность градусом, втемяшивая себе, что это из пальца высосанная сентиментальщина, место которой исключительно в прошлом. Считал, что переболел. Научился не поддаваться слабостям.
  - А на самом деле?
  - На самом деле? На самом деле жизнь в тот период превращалась в размазанное месиво. Я разочаровался в людях, в себе. Ничего не хотел. Ни о чём не мечтал. Будущего не видел. Встречался с девушкой от скуки, много пил, цепляясь за скоротечные удовольствия, продал гитару. Думал, что таким образом взрослею. Ага. С поджатым хвостом прятался от правды, лишь усугубив проблемы. Что касается Сони - полтора года назад бывший одноклассник репостнул мне статью из локального новостного паблика, где крупным планом висело её фото с выпускного, а выше - некролог из двух предложений, в крошку рассёкший иллюзии о непроницаемой капсуле. От необратимости случившегося хотелось самому удавиться.
   - Что произошло?
   - Уксусом отравилась. Причём, как позже выяснилось, скорую вызвали не сразу. Около двух суток она пролежала в квартире, пока хозяин съёмного жилья не забил тревогу. Нашли её в кровоподтёках, с разбитым лицом - ботанический закомплексованный урод, с которым она жила, избивал её регулярно, что, видимо, произошло и незадолго до смерти. Есть люди, которым не повезло при рождении, типа, отщепенцы не по своей воле - вот она была из такого числа. Росла без родителей, с бабушкой - мать рано умерла, отец пил. А бабка имела подтверждённое психическое расстройство и, как следствие, терроризировала истериками, клевала, внушала чувство вины, чувство долга за то, что не бросила и воспитала за родителей. Эта информация открылась мне уже после смерти: за месяц до суицида Соня говорила с институтским психологом, по случайности оказавшимся знакомым моей матери.
   - Вы встречались?
   - Нет. Общались мало-помалу. Она боялась подпускать в себе людей, а я, глупый, не понимал, как вести себя. За что зацепиться. Видел перед собой затравленного человека, интровертного, молчаливого, не вдупляя, насколько остро при внешней нелюдимости она нуждалась в ком-либо.
   - Ты не говорил о своих чувствах?
   - Нет.
   - Жалеешь?
   - Жалел. И когда уезжал из города, и после, конечно. Но телепортировавшись в себя восемнадцатилетнего, не уверен, что сумел бы поступить, как разумный человек, не настрогав ошибок. Первая девушка, с которой у меня сложились отношения на первом курсе, была внешне на неё похожа - такая же бледнолицая неформалка с кучерявой гривой, фанатеющая по зарубежной альтернативе. Правда, постарше. Осознанностью я никогда не отличался, жил по инерции - спал с одной, болел другой. Как и все, наверно. Подавляющее большинство так точно. Сказали бы мне тогда, что через два года Соня убьёт себя - пожал бы плечами, продолжив молча сканировать её страницы, не задумавшись о том, что там дальше будет.
   - А как сейчас? Что-то осталось?
   - Остались воспоминания. Запахи. Помню, как звенели цепи на её ботинках, когда она слегка косолапой походкой заходила по утрам в класс. Эти грубые ботинки с металлическими бляхами и штаны в армейском стиле бесили всех, включая учителей, но веских аргументов в пользу недопущения её до уроков, кроме субъективной неприязни, не было - обувь-то вторая, а штаны чёрные. Я восхищался этой нерушимой выдержкой и внутренним напором, в то время как сам старался не ввязываться в бесполезные склоки с ханжескими тётками, предпочитая протестовать молча. Соня была другой, именно это меня тронуло. Когда она пришла к нам в девятом классе, коллектив её невзлюбил. Невзлюбил за неугодные ботинки, за неформальные шмотки, за освобождение от физ-ры, за чрезмерную худобу вкупе с примерной успеваемостью. Она отличалась от нас невозмутимостью. Ощущением демонстративной изолированности. Всё это являлось видимостью, но чего там способны разглядеть репоголовые подростки? Таких воспринимают выскочками, мнящими себя особенными. Такие злят, потому что вызывают недоумение. Открыто к ней никто не лез, не издевался, но настроение неприязни всегда прослеживалось. Мало кто понимал, что игнорирующим поведением она пыталась защититься, а на учёбе была сдвинута, так как мечтала сбежать из дома после школы, поступив в нормальный вуз. И поступила, кстати. Не поехала только.
   - Может, жизнь некоторых людей изначально предрешена? Всем есть место в мире, а им нет. Стулья заняты. И дело тут не во времени, не в городе, не том, успел ли ты поговорить с ними. Есть что-то, что тащит на дно, независимо от протянутой руки, и если человеку суждено провалиться в этот колодец, он провалится.
  - Возможно. Я много думал на эту тему, но ни к чему не пришёл.
  - А мне кажется, всё закономерно. Человека, чья жизнь с раннего детства пошла по кривой, без профессионального лечения всё равно затопит, потому что колодец не снаружи. Внутри. Годами копаемая пропасть. Как бы ты ни ограждал его от внешней опасности, захлёбывается-то он в себе.
  - Ты считаешь, выжить такие люди не могут? Как заклейменные при рождении?
   - Только если научатся дышать под водой. Можно всю жизнь пользоваться маской, и многие пользуются, но это не застраховывает от того, что однажды кислородная трубка не забьётся мусором.
   - Естественный отбор?
   - Да, - кивнула она и, помедлив, неуверенно добавила. - Парня, в которого я была влюблена подростком, тоже больше нет. Умер от рака мозга прошлой весной.
   Я оторопел, не зная, как реагировать.
   - Это не имеет связи с твоей историей, - продолжала Влада, заметив мои метания. - Не суицид. Но думаю, важно было сказать. Мне близки твои чувства.
   Глядя на неё, обхватившую руками колени, проницательно смотрящую из-под длиннющих белых ресниц, я всё более обмякал, несмотря на едкий вкус беседы, оставивший порядочную оскомину. Той ночью мы проговорили до полуночи, а на выходе, пока завязывал шнурки на кроссах, Влада скрылась в гостиной, откуда вскоре вернулась с жёлтым компакт-диском в силиконовом конверте.
  - Я правильно тебя понимаю?
  - Думаю, да. Надеюсь, ты не заблочишь меня после увиденного.
   На диске был фильм, многозначительно подписанный: "404: I. Ганя. II. Сок". Придя домой, я мигом сгонял в душ, выпил с Максом по бутылке пиваса, закусив сушёным кальмаром, и, уединившись с ноутом в комнате, запустил диск.
   Действие начиналось с безобидных четверостиший, повторяемых убаюкивающим голосом, вещавшим со вставленной в магнитофон кассеты:
  
  Мама песню напевала,
  Одевала дочку,
  Одевала-надевала
  Белую сорочку.
  
  Белая сорочка -
  Тоненькая строчка.
  Мама песенку тянула,
  Обувала дочку,
  По резинке пристегнула
  К каждому чулочку.
  
  Светлые чулочки
  На ногах у дочки.
  
  Затем магнитофон выключается, и в кадре вырисовывается фигура, прервавшая запись: вытянутое субтильное тело облачено в красное платье детского фасона, чулки и сандалии, на коротком ёжике волос сидит заколка в виде белого банта. Взрослый человек в образе ребёнка? Камера снимает её со спины, поэтому возраст не определить. Размеренным шагом она выходит из квартиры, спускается по лестнице и, очутившись на улице, сворачивает в сторону проспекта. Всё бы ничего: солнечный день питерского лета, пушистый кот под деревом, эпичная архитектура. Однако, приглядевшись, смекаешь - что-то не так. Она плачет - то выдают содрогающиеся плечи. С каждым проделанным шагом конвульсии усиливаются, а на Рубинштейна героиня, подобно надломившейся тростинке, падает посреди толпы, демонстрируя невротический приступ. Тут-то и становится ясно, что это не ребёнок - девушка лет восемнадцати: руки изрезаны, нездорово высохшее лицо испещрено сеткой царапин, под глазами размазана тушь. Она рыдает. Рыдает так исступлённо, что тельце становится оголённым сгустком скоблящей боли. Люди собираются кругом, особо участливые, тыкая в объектив, тужатся прервать съёмку, сминая рамки художественного формата правдивыми документальными сносками.
  Затем героиня встаёт на ноги и измождённой походкой возвращается домой, где смотрит всеми виденные в детстве мультфильмы. Логичное вроде бы завершение, но фильм не мог закончиться столь предсказуемо. Я ждал подвоха, и подвох последовал. Минуты полторы - две, и ты как зритель понимаешь: девушка в кадре не просто сидит в полумраке, глядя телек на продавленном красном кресле, - она мастурбирует, надев на указательный палец голову куклы: левой рукой раздвигает половые губы, правой стимулирует клитор, пока не доводит себя до бурного оргазма. И всё это сопровождается полнейшей убеждённостью, что за приоткрытой дверью лежит чья-то тень, а на фоне звучат строки:
  
  Я бы многого хотела:
  Вслух читать и мяч катать,
  Я бы песенку пропела,
  Я б могла похохотать,
  Да мало ль я чего хочу!
  Но мама спит, и я молчу.
  
  Луч метнулся по стене,
  А потом скользнул ко мне.
  - Ничего, - шепнул он будто,
  - Посидим и в тишине!..
  ...
  Пиздец? Нет, это не пиздец. Пиздец накипает во второй части, именуемой "Соком". Юный парень в женском топе избивает себя до кровавых ссадин армейским ремнём. А остынув, берёт машинку и сбривает под ноль рыжие волосы, медленно открывая дверцу агрессии во внешний мир. В конечной сцене он бритый доминант, по собачьи трахающий короткостриженную девушку так жёстко, что действо походит на изнасилование. Она то ли корчится от боли, то ли стонет от кайфа. Эффект жуткий, так как на глазах у обоих детские анималистичные маски.
  Титры короткие. Ни имён актёров, ни имени автора. "Not found", - подытожила Влада финал, внезапно оборвав картинку.
   Сказать, что я был впечатлён - не сказать ничего. Меня мутило. Мутило в буквальном смысле. Когда эмоции поутихли, сразу же полез в "вк":
  
  Влада
  
  Что ты делаешь?
  
  Это заставило меня понервничать. Не
  представляю, как такие образы рождаются в
  твоей голове, но ты охуительно умеешь
  играть на чувствах
  
  Глеб, 1:47
  
  
  Радует, что тебя зацепило
  
  Влада, 2:03
  
  Откуда такая жёсткая идея?
  
  Глеб, 2:10
  
  Вдохновилась иллюстрациями из советской
  книжки
  
  Влада, 2:12
  
  Не знаю, стопроцентно ли я уловил
  твой посыл, но думаю, тут нет
  однобокой интерпретации. Каждый
  увидит что-то своё. Я своё увидел, и меня
  не слегонца так торкнуло. Спасибо
  
  Глеб, 2:17
  
  Мне не хотелось продолжать обсуждение сквозь текст и экран смартфона, поэтому рассудил, что более основательно выражу чувства и расспрошу о деталях при встрече. А вопросов возникло до фига: являются ли истории отражением жизни реально существующих людей или выдуманные? Как нашлись актёры на такие экстремальные роли? Профессионалы ли они? А, может, порноактёры? Кто находился по другую сторону камеры в провокационных сценах? Сама Влада? Каким образом снимался секс? Почему вообще стрельнула потребность коснуться столь жирной темы? Обида на родителей? Непреклонен я был в одном - у этой девушки серьёзные проблемы.
  Засыпая, невольно вспомнил Соню. Вспомнил робкий шёпот июньского ветра, заползший под ворот рубашки. Незадолго до вручения аттестатов класснуха попросила её, меня и Тима, единственных в классе гитаристов, подготовить номер к выпускному, а так как вечно пустующая квартира Тима годами являлась проверенной музыкальной цитаделью, репать порешали у него. Соня не возражала, по договорённости приезжала со своим чёрным стратом на сборы, проявляла инициативу, открывалась. Тем колоритно запечатлевшемся днём за сухим печеньем и дешёвыми энергетиками, мы добили готовящийся проект, но опоздали на последний автобус. И кукуя вдвоём в десятом часу вечера на памятной остановке, расслабленные и приятно уставшие, говорили о шикарном вокале Сержа Танкяна, поглаживая тщедушного чёрного котёнка, впопыхах глотавшего влажные кусочки купленного в киоске кошачьего корма. Снаружи слабо накрапывал первый за месяц дождь, а я не переставал смотреть на витиеватые сплетения голубых вен, проглядывающих сквозь светлую кожу, мечтая дотронуться до узких запястий.
  - Заваливайтесь обратно, посидим ещё, а потом такси вызовем, - оттарабанил Тим в телефонную трубку. - Автобусов не будет.
  - Мы пешком пройдёмся. Дождь-то почти стих, - ответил я, зная, что удачнее возможности вынуть три года сидевшие в чехле чувства вряд ли представится. Вечер складывался в мою пользу. - Забей. Доберёмся как-нибудь.
  В пути меня колбасило. Не догоняя, как преодолеть волнение, в какую форму облечь мысли, каялся, что не склонился к совету Тима вызвать такси. Основную часть дороги молчал, как парализованный дебил, зацикленный на своих заёбах. Заложенные уши горели, окрасившись пунцом не хуже варёных раков, сердце колошматило. Зато твердил себе в бичеваниях: "Хватит ломаться. Давай. Просто скажи это, пофиг на исход. Чего ты теряешь? А выставишь себя идиотом - подумаешь. Послезавтра выпускной, после которого вы разъедетесь, и никто об этом не вспомнит". Однако на перекрёстке, у которого наши маршруты расходились, я окончательно растёкся и вместо того, чтоб пойти проводить её, ничтожным уёбищем глядел вслед удалявшейся фигуре.
  Момент упущен. Потом грыз себя за то, что обосрался, задавался вопросами, искал оправдания. Неимение ответа на вопрос: "Как бы сложились наши судьбы, поговори мы тем вечером?" долго не давал мне покоя. Выпускной прошёл так себе, искусственно создать подходящие условия не сумел, а после это уже потеряло значение. Подача документов, суета, сборы. Я знал, что мы разъедемся, никому не нужны эти запоздалые признания: ни Соне, у которой бабка слегка с инсультом, ни мне, загоревшемуся фиктивной свободой. Думал, уеду - всё забудется. И в какой-то степени действительно многое забылось, изредка поднывая ночами в области рёбер.
  
  10
  
   К счастью, время идёт. Я преодолел тот несмышлёный возраст и в случае с Владой действовал куда стремительнее. Стремительно, как показали обстоятельства, не значит правильно, а всё-таки после очередных съёмок мы поцеловались. Спонтанно, непреднамеренно. Так, будто опасались накапать подтаявшим пломбиром, сочившемся сквозь размякший вафельный стаканчик. Наличие физики не берусь отрицать, но это был не тот масляный поцелуй, за каким в житейских ситуациях следует неистовая, жадная ебля.
  Рабочий процесс складывался непросто - снимали истерику, на которую я настраивался часа полтора-два, желая сделать всё честно и слаженно. А затем перешли к импровизированному психоделическому танцу, коротко определённому Владой терапией самоочищения, мной же - конвульсионным перформансом обезумевшего нерва. Снимали в режиме подвижной камеры, перепробовав уйму ракурсов и треков, поэтому когда был отснят финальный кадр, у меня забвенно кружилась голова, сердце вело себя как ошалелое. Чёрный худан и растрепавшиеся волосы стали влажными от пота, но я словил истинное блаженство, хапнув, помимо ментального удовлетворения, растёкшийся по телу кайф вкупе с подслащённым эфиром усталости.
   - Если хочешь, можешь принять душ. Фен есть, - как бы невзначай произнесла Влада, поставив аккумулятор камеры заряжаться.
   Я оторопел, но отказываться не стал. На метро опоздал в любом случае, а перспектива распылять при ней пот, дожидаясь, пока подсохну, представилась не самой завидной.
   - Спасибо.
   Взяв принесённое полотенце, уединился в ванной и, стоя чуть позже под брызгами прохладной воды, рассматривал покоившиеся на полке деревянные аксессуары от дредов, до конца не веря в то, что я в реальном теле находился в реальной ванне реальной девушки из островка готовых десертов, месяц назад являвшейся фантазийным персонажем моей блёклой жизни. Мне нравились случившиеся перемены. Нравились экспериментальные съёмки. Нравилась изящная Влада, казавшаяся неоновым мотыльком в моих беспросветных дебрях. Чем дольше находился с ней рядом, тем более после расставания мучила злостная, предательская жажда. Съёмочных дней становилось катастрофически мало, я скучал, купленный осознанием обратной симпатии. С годами такие вещи невербально доходят, о них не обязательно говорить вслух или спрашивать напрямую. Мне было уже не четырнадцать. И даже не восемнадцать. Я отчётливо понимал, что между мной и Владой самым очевидным образом запустилась та химия, правила игры которой сулили либо вштырить, либо раздавить - как повезёт. Но теперь-то, думалось, имея подушку безопасности в качестве прошлого опыта, не споткнусь.
   Помывшись, надел на распаренное тело бельё, джинсы, свободную белую футболку, в которой пришёл. Минуты за четыре высушил феном волосы. Глянув в зеркало, не без радости убедился, что за прошедший месяц стал выглядеть заметно лучше: ушли кожные высыпания, стёрлись синие круги под глазами. А выйдя из ванной, почуял с кухни запах жареных сосисок и свежих огурцов, скрипучим сигналом отозвавшимся в голодном желудке. Можно рассматривать жареные сосиски в 1:44 ночи как приглашение остаться? Будучи уверенным в том, что Влада находится на кухне, я твёрдым шагом двинул через гостиную в съёмочную комнату за рюкзаком, и, не включая света, приземлился на жёсткий край матраса, где несколькими часами ранее под насыщенно зелёным светом извлекал из себя истерику: с дрожью, выбросами самонасилия, криком. Идти домой не хотелось. Сидел, выводил пальцем на взбитой простыни невидимые узоры, а в голове не к месту крутилась Обезьянка ноль "Тату". Интересно, Влада спит на этом матрасе? Что, если да? Поднеся простынь к лицу, ощутил лишь аромат цветочного кондиционера. Да нет, вряд ли. Хотя, когда я вечером пришёл, подушка была примята, а с пола смотрел потрепавшийся сборник пьес Теннесси Уильямса с иллюстрацией стеклянных зверушек на обложке. Ну, а если и так, то что? Стряхнув наваждение, против воли поднялся и с рюкзаком на плече покинул ставшую родной комнату.
  Домой? Или не домой? Нерешительно войдя на кухню, поймал смятенный взгляд тонкого силуэта. В полосатом лонгсливе, носках с авокадо и расклешённой джинсовой юбке до щиколоток Влада беспокойно перебирала пальцами позвякивающие бусины на занавесках.
   - Поешь со мной? - спросила она так, будто речь шла не о еде. Вероятно, речь и шла не о еде, вопреки тарелке жареных сосисок и нарезанных соломкой огурцов. Я, не думая, согласился.
   За столом Влада не говорила. Молча грызла огурцы, пряча под инеем светлых ресниц глаза, метавшиеся по поверхности ольховой столешницы. Через форточку набегами захаживал предмайский ветер, ненавязчиво обволакивая из-за спины её спицами торчащие конопатые ключицы, отросшие у корней волоски - вьющиеся, живые. На окне волнительно покачивались лепестки отцветшего цикламена. Во всём этом таилось что-то хрупкое, как мерцающая фольга, способная дать трещину от неосторожного движения. Словно держишь на плече спящего светлячка, силясь не содрогнуться, чтобы тот не слился с витавшей в воздухе пылью. Ни блеска, ни прикосновения невесомых лапок не оставив. Оттого у меня даже дыхание приутихло, дав прочувствовать острие мгновения, в котором существовали лишь звонкий хруст огурцов, Влада и я.
   Когда тарелки опустели, она подняла на меня глаза и секунд тридцать смотрела так проницательно глубоко, что сознание поплыло, как топлённое сливочное масло в горячем заварном креме, плавно влившись в пастозную консистенцию. Однако, смущённо встав со стула, собрала тарелки, включила воду в кране. Я тем временем вышел покурить. Собственное молчание было мне объяснимо, о чём молчала она? Что-то произошло. Что-то произошло между нами, пока снимали. Войдя в раж, я полностью отпустил себя. Дать кислотный расколбас на рейвовых дискачах несложно и будучи ригидным бревном, но двигаясь в квартире Влады с животной дикостью, доводя себя до эмоционального надрыва, я дёрнул трепещущий нерв, который протяжно растягивался, набухал, принимая гротескную форму, затем лопался, в пульсации извиваясь в себе самом липкими комками слизи. Нутро было раздето, а Влады в нём так недозированно много, что тело перестало быть моим телом. Его штормило, вьючило, ломало, как в припадке.
  Изъясняясь проще: я трипанул. Без ЛСД, без спайсов. А завершив последний кадр, обессиленно распластался на дощатом полу, Влада легла рядом не задев меня ни макушкой, ни локтем, выдав, что данная съёмка - лучшее из всего, что мы сделали. После замолкла, съёжилась и до предыдущего момента избегала смотреть в мою сторону. Она была так близко, что я чувствовал фруктовый запах от её дредов, слышал тихое прерывистое дыхание.
  Резные перила в парадном подъезде обозначались тусклым светом, на первом этаже мяукала кошка. Окружающая обстановка предстала на редкость патетической. Со школы не писал текстов и вдруг, смахнув пепел в соседскую пепельницу, захотел взять ручку, блокнот, насадив на гребёнку строки, сумбурно копошащиеся в ворохе разрозненных мыслей. Но у меня был лишь телефон, поэтому открыл заметки:
  
  Творожное облако ползёт по лестнице,
  а я жалею, что не под градусом.
  Растворить в абсенте хаотичное месиво,
  клеёнчатой материей выделить статусы. По гауссу.
  
  Игриво. Задористо. Нежно
  
  на острые плечи, страхом объятая,
  ты падаешь, изнутри улыбаясь закрыто.
  размыто. В рапидах. Где сквозит печаль косматая,
  разбуди меня от кумарного быта,
  
  испито. Умыв. Став небрежной.
  
  А после, шероховатую плёнку стянув,
  
  Нет, неуместно.
  
  И ребром поцарапав переполненный вакуум,
  грубые трещинки сбросив на жёсткий пуф,
  
   Когда скрипнула дверь, я замолк, убрал телефон. Робко пристроившись рядом, Влада вынула из кармана юбки синюю зажигалку, пачку сигарет, но не закурила, а принялась наблюдать за огнём, плотно зажав кремниевое колёсико перед веснушчатым носом. Рифма к слову "вакуум"? Лаковым? Смаковым? Сбился. Да и какая разница? Выпустив дым, я минуты четыре заворожённо смотрел на высвеченный контур худого лица и под внезапным импульсом трусящимся жестом взял из узкой ладони кусок пластика, коснувшись обветренных губ долгим, отрешённым от формальностей поцелуем. Он не являлся пунктом стратегического плана, как не существовало и самого плана. Спонтанный порыв, осознание которого трезво вдарило в голову только тогда, когда во рту почувствовался влажный женский язык, а холодные пальцы несмело скользнули по руке, в которой тлела моя недокуренная сигарета. Забавно, что поцелуй отложился в памяти вкусом табака и свежих огурцов, воссоздав ощущения из далёкого детства. Туда, где не было ни депрессии, ни песен "Placebo", ни гробовых каналов. Абсолютная отрада со свежескошенной травой и видом закатного пейзажа из задымленной отцовской восьмёрки.
   Отстранившись друг от друга, мы вернулись в квартиру, и только когда я снял с вешалки куртку, Влада тихо спросила:
  - Не останешься?
  Я замер.
  - Ты хочешь?
  - Да. Тебе ведь завтра не на работу. Поздно уже. Спальных мест в квартире хватит.
   Без отрыва любуясь ею, окрасившейся брусничной пыльцой, я знал, что если откажусь - совершу глупость. Знаменательную глупость, чем бы эта ночь ни обернулась. Потому, кивнув, повесил куртку.
   - Тебя это не смутит?
   - С чего бы? Всё нормально.
   Разумеется, это не было правдой. Соорудив на гостиничном кресле башню из постельного белья, подушки и одеяла, Влада сказала, что ляжет на матрасе в съёмочной комнате, а я могу раскладывать диван и стелиться. Раскладывать диван я не стал, но разобравшись с постельным комплектом, не раздеваясь, лёжа пялился на лепной потолок, пока в ванной около получаса журчала вода. Ясно, что предложение остаться не несло подоплёки в виде секса, следственно, я контролировал себя, но тело одолевал зуд. Представляя её без одежды под брызжущим душем, худую, истомную, вспомнил эпизод со съёмки, когда, поправляя штатив, она подалась вперёд, и из-под свободного лонгслива показалась плоская, неоформившаяся грудь. Настолько невинная, не тронутая вульгарностью, что кружевной лифан сидел бы на ней так, будто в пошлую вазу воткнули ажурные васильки. Тело Влады не требовало прикрас. Я хотел её. Хотел, как хочется свежего апельсинового сока после жареного в остром соусе мяса. Или релаксирующей тишины в хаотичном нагромождении звуков. То не было одногранной потребностью в плотоядном трахе - что-то другое. Что-то другое, чего я не испытывал с теми девушками, с которыми прежде мутил.
   Выйдя из ванной, она выпила на кухне воды, выключила свет и неслышно прошла в пижаме мимо моей лежащей туши. Мне было душно, живот разрывали сосиски вперемешку с огурцами и кофе. В таком скованном состоянии я провалялся до утра, уснув на рассвете. А проснувшись, нащупал у изголовья телефон, прочитав висевшую смс-ку:
  
  Привет. Мне нужно уйти, вернусь
  ближе к вечеру. Если хочешь, можешь
  дождаться (в холодильнике есть сыр и
  яйца), если соберёшься домой -
  захлопни дверь
  
  Влада, 10:33
  
   Разбитым поднявшись с дивана, я натянул убранные под простынь носки, умылся, убрал за собой постельное бельё. Как-то странно всё складывалось. А хотя... Ну, поцеловались - и что? Какого продолжения я ждал? Какого поведения? Всё было заволочено туманом недосказанности. Необходимо увидеть её, а там уж как карта ляжет.
   Вскипятив чайник, отыскал в рюкзаке шоколадный батончик, заварил пакет чёрного чая и, взяв из книжного стеллажа "Тошноту" Сартра, по-свойски устроился за кухонным столом, где двенадцатью часами ранее поедал огурцы. Телефонные часы показывали 14:04, в раковине особняком замерла Владина кружка с недопитым кофе, за окном крапал дождь. Действительно ли сидеть дожидаться её - целесообразное решение? Несмотря на фантастические съёмки и эпизод в парадной, воспоминания о котором отдавались вибрацией в пальцах, чувствовал я себя мерзко. И внутри, и снаружи. Эмоциональное выгорание? Истощение на фоне физического перенапряжения? Не выспался? Встал не с той ноги? Был бы дома - закинулся аспирином, набрал ванну и минут сорок отмокал, пока в голове не прояснится, а со спины не скатится бугор из напрасно нагромождённой гальки. Эффективнее, конечно, дряпнув чего покрепче, пресечь пузырчатую сыпь самокопания и лечь спать. Однако вместо этого я сидел, осунувшийся и помятый, в кухне чужой квартиры, настойчиво пытаясь сконцентрироваться на книге.
   Влада вернулась часа через три. Из-под сизых теней над припухшими веками её взгляд транслировал в мой адрес шипящую соль раздражения, что мгновенно посыпалась вовнутрь. Разве я в чём-то провинился? Затылок трещал.
   - Привет.
  - Всё ещё ждёшь? - хлёстко отрезала она, разувшись.
  - Как бы да. У тебя всё хорошо?
  - Хорошо. К чему вопрос?
  - Так. Показалось.
  В гостиной Влада отрешённо швырнула толстовку на кресло и с напускным игнором затворилась в комнате. Пять минут, десять, пятнадцать я заиндевело топтался в дверном проёме, уповая на благополучный исход, но оповещение о второй смс-ке вероломного содержания подчистую смело надежды:
  
  По поводу дальнейших съёмок
  решим чуть позже, ок? Поставим
  процесс на паузу. А за вчера спасибо.
  Круто отсняли
  
  Влада, 17:38
  
  "Хорошо", - коротко набрал я и, убрав роман на полку, бесшумно собравшись, ушёл. Выходит, ощущение взаимной симпатии оказалось мнимым? Может ли такое быть? Само собой. Но если предположить, что для неё я являлся исключительно обезличенным объектом фильма, почему она ответила на поцелуй? Почему не оттолкнула, аргументировав, что мы недопоняли друг друга? Поцелуй-то был самый что ни есть реальный. Так не целуют из одолжения. Так не целуют, не хотя того. Так в чём я тогда виноват? Или не виноват? Может, и впрямь что-то случилось? Как много я знал о внешней жизни Влады? Она становилась более понятной внутренне, но её будничное существование по-прежнему было мне недоступно. С кем общается, куда ходит, на какие деньги живёт - всё под шифровального кодом, кроме того, что имелись заусенистые проблемы с предками. И проблемы эти, как я успел отметить, не со спичечный коробок.
  Сознанием понимал, что не стоит делать поспешных выводов. Не видишь ясности в ситуации - дай эмоциям поутихнуть, абстрагируйся, проспись. Чего, как истеричная тёлка, пороть горячку? Но когда больно, трезвая рациональность теряет дедуктивную хватку, а мне было больно и вновь хотелось слушать "Placebo". Что это? Модификация в мягкотелого, безнадёжно влюблённого подростка?
  Взяв в универсаме дошики, две банки "Балтики", у Аничкова моста я подзавис, перебирая непроизвольно сплетённые метафоры. Достав телефон, вписал в заметки недостающие строки:
  
  И ребром поцарапав переполненный вакуум,
  грубые трещинки сбросив на жёсткий пуф, ткнув
  иглой воспалённые губы маковы,
  отвалю, как подошва, к бетону прильнув.
  
  Жухлый. Ёбнутый. Овощ вспревший.
  
  Такой себе скетч, но да ладно.
  Придя домой, первым делом вскипятил чайник - есть хотелось зверски. И не просто есть, а обожраться. Обожраться жирной, вреднючей химозины, дабы обмануть мозг. Пропиздовав за колонками, пустил на кухне радио, глотнул пива. Когда раздался звонок в домофонную дверь, напряжённо застыл. Кто там ещё?
  - Макс дома?
  - Нет.
  - Не ври. Я знаю, что у него выходной.
  - Выходной, но дома его нет.
  - А где он?
  - Мне откуда знать? Мы не отчитываемся за каждый сделанный шаг.
   - Ладно, - бросила она на эмоциях, отключив сигнал. Через секунд десять позвонила снова. - Открой мне. Хочу забрать свои вещи.
   - Окей.
   Раз уж день испорчен, можно и добить его.
  "Яна пришла за вещами. Ничего?" - на скорости настрочил я Максу. "Пошли её на хуй, - мгновенно ответил он. - Хотя, стой. За какими вещами? Всё, что нашёл у себя, я ей вернул".
  
  Вы посрались?
  Она уже поднимается. Чё передать-то?
  
  Глеб, 18:55
  Ну блядь...
  На хрена ты её пустил? Я уже всё
  сказал
  
  Проследи, чтоб лишнего не прихватила, раз
  уж идёт
  
  Макс, 18:56
  
  Ок
  
  Глеб, 18:57
  
   Вечером накануне за сухим перекусом мы говорили с Максом о пустячной фигне - он никуда не собирался, никого не ждал. С аппетитом уплетал крабовую пасту, планируя затестить третью часть "Dark souls". Что стряслось-то?
  Войдя в квартиру, Яна наградила меня преувеличенно претенциозным приветствием, продемонстрировав, что обижена на всех, кто прямо или косвенно приближен к их незамысловатому междусобойчику. Скинула с плеча голографический шоппер, сняла ботинки и в расстёгнутой дутой куртке прошла в Максову комнату. Я неспешно двинул следом. Дебильная ситуация, дебильное положение.
   - Чё, будешь смотреть, как я трусы ищу?
   При всей напыщенности вроде пришла не за тем, чтоб специально нагадить Максу. Потупившись, я оставил её. В колонках играла слезоточивая музыка, чайник свистом выдал, что достиг кондиции. Есть перехотелось. Глядя из окна на степенную Фонтанку, ещё раз перечитал заметки:
  
   Творожное облако ползёт по лестнице,
  а я жалею, что не под градусом.
  Растворить в абсенте хаотичное месиво,
  клеёнчатой материей выделить статусы. По гауссу.
  
  Игриво. Задористо. Нежно
  
  на острые плечи, страхом объятая,
  ты падаешь, изнутри улыбаясь закрыто.
  размыто. В рапидах. Где сквозит печаль косматая,
  разбуди меня от кумарного быта,
  
  испито. Умыв. Став небрежной.
  
  И ребром поцарапав переполненный вакуум,
  грубые трещинки сбросив на жёсткий пуф, ткнув
  иглой воспалённые губы маковы,
  отвалю, как подошва, к бетону прильнув.
  
  Жухлый. Ёбнутый. Овощ вспревший.
  
  Зацепившись за две последние строки, как за ниточный узел, торчавший на гладкой ткани, без сожаления стёр файл, решив, что уж лучше вообще не писать, чем писать какофоническую поебень. В такие самокритичные моменты даже голимая попса кажется шедевральной поэзией. Настроение скатывалось всё ниже, а градуса пива становилось недостаточно. Желание по-хорошему накидаться образовало кислое облако, пульками стрелявшее по мозгу. Когда я в последний раз набухивался так, чтоб до отключки? Осенью? Зимой? Осенью кажется. В середине ноября. Организм нуждался в разгрузке.
   Закончив с бельём, Яна по-хозяйски залезла в кухонный шкаф с посудой, выудила кружку с иллюстрированным кактусами, интерпретированные мной и Максом как хуи. Оттуда прошла в ванную за зубной щёткой и косметической мелочью - вот так естественно искромётная ебля трансформировалась в сальную неприязнь. Как иначе могла сложиться песня про отношения между сексистски настроенным Максом и шестнадцатилетней тянкой? Любвеобильностью и примитивным мышлением она априори не способна была разбудить в таком покалеченном человеке сугубо платонический, не замаранный похотью интерес.
   - Не знаешь, куда он сунул мои маркеры? - по-детски съёжившись, проговорила она, вернувшись в кухню.
   - Какие маркеры?
   - Для скетчей - целая коробка была из восьмидесяти цветов. Они недёшево мне вышли.
   - Дома я никакой коробки не встречал.
   - У Макса в ящике их нет. Выбросил, походу.
   - Не думаю. Он не выбрасывает такие вещи. Если они у него, то отдаст.
   Обратив внимание на широкие лодыжки под белыми кюлотами, на размазанные в уголках глаз стрелки, я с прозрением допетрил, что она ещё совсем ребёнок. Просто юная, запутавшаяся в себе девчонка, которая хотела элементарной человеческой заботы. Какой там секс? Какие отсосы? Зелёное, неспелым сорванное с дерева яблоко, которому ещё бы расти и расти.
   - Написать ему?
   - Нет. Сама потом напишу.
   Я кивнул, а она продолжала стоять, вцепившись в ручку сумки. Человеку без притворства было херово.
   - Почему он так?
   - В смысле? Я не в курсе ваших тёрок.
   - Разве вы не лучшие друзья?
   - Мы не виделись со вчерашнего вечера. Не было возможности поговорить.
   - Понятно. Можно мне тоже пива?
   С сомнением покосившись сначала на Яну, затем на вторую банку, я включил в себе моралиста. Но чего уж там? При внешней и ментальной незрелости дама-то с опытом. Достав из холодильника банку, добавил:
   - Есть не хочешь?
   - Дошик?
   - Дошик.
   - Так-то я на диете, но теперь пофиг. Давай.
   Запарив лапшу, я нарезал хлеба, открыл консервированную кукурузу.
   - Сколько тебе лет? - отнесся куртку в прихожую, произнесла Яна, сев за стол. Пахло от её топа, как полагается, чем-то приторным.
   - Двадцать два.
   - Как Максу? Думала, ты старше.
   - Почему?
   - Серьёзный и депрессивный чрезмерно, как отец мой. Никогда не видела тебя на эмоциях. Наверняка козерог по гороскопу? Или дева?
   - Стрелец, а что это даёт?
   - Разве стрельцы не импульсивные? Ты не похож на стрельца. Все стрельцы, с которыми я знакома, безответственные, взрывные и инфантильные. А ещё у них язык, как помело - ничё удержать не могут.
   Придвинув к ней заварившуюся смесь, я с улыбкой пожал плечами.
   - Скептически отношусь к астрологии, поэтому не могу прокомментировать.
   - А зря. Это помогает фильтровать своё окружение.
   - Или обманываться. Ты противоречишь себе, заявив, что все стрельцы безответственные, взрывные и инфантильные, а во мне рассмотрела статичную посредственность.
   - Я не сказала, что ты посредственность. Просто производишь впечатление изолированного человека. Не такого, у которого душа нараспашку.
   - Как трактовать несоответствие?
   - Наверно, я поверхностно знаю тебя. Или ты неплохой актёр.
   При слове "актёр" внутри защемило. Перед глазами возник полюбившийся профиль Влады, в ушах звучали слова, брошенные с неприкрытой враждебностью. Подобная реакция доказывала жалкий факт того, что я опять вляпался. Считал гороскопы мракобесной херью, но стереотипный стрелецкий оптимизм всё-таки был мне присущ, отчаянно принуждая, положив болт на прагматичные предупреждения, верить в благоприятное развитие событий.
  
   11
  
   - Давно вы с Максом общаетесь? - спросила Яна, приступив к супу.
   - Около четырёх лет.
   - И что ты понял о нём за четыре года?
   - Что понял? Макс трудный человек. У него было не самое лёгкое детство. То, какой он сейчас - издержки больного прошлого.
   - Мне он ничего не рассказывал.
   - Было б странно, если б рассказывал.
   - Что вас сблизило? Вы ж абсолютно разные.
   - Это, наверно, и сблизило. Не знаю. Как-то вышло.
   - Я разглядела у него сквозь татухи шрамы на руках. Тебе известна причина?
   - Относительно.
   - Разве такие самолюбивые люди, как он, режут себя?
   - Не всегда Макс был таким маскулинным и дерзким. У него вагон ран внутренних, поэтому не держи зла.
   - Не держи зла? Как? Хоть бы объяснил, чем я не угодила. Сам предложил приехать на ночь - приехала. А после телефонного разговора с кем-то из родственников грузанулся и, прервав мои расспросы, сказал пиздовать домой. Видите ли, не нуждается в услугах малолетней бляди. Заебись, да? Попользовался и сдал в утиль.
   - Может, серьёзно чёт случилось? С бухты-барахты он бы так не вспылил. А насчёт "попользовался" - разве ты нет? Ты, как и он, кайфанула от этих отношений, ничего не потеряв, никоим образом не пострадав. Вот и не меси хорошее. Ни к чему ковыряться. Сделай выводы и иди дальше. Макс не тот человек, которого ты способна осилить.
   - Вы все что ли такие циничные?
   - Это не цинизм, говорю как есть. Из благих побуждений. Тебе нужно слегка подрасти, не распыляй себя.
   - Не трахайся с кем попало, в смысле?
   - И это тоже. Но я про энергию больше. Не стоит того.
   - Да я и сама понимаю. Со мной что-то не так, наверно.
   - Почему?
  - Я себя принимаю лишь тогда, когда чувствую повышенное мужское внимание: чем выше спрос, тем здоровее самооценка. В остальные моменты жить хуёво. Отношения, даже такие потребительские, добавляют смысла.
  - Смотришь на себя через призму чужих взглядов?
  - Да. Непредвзято смотреть не выходит. Ощущаю себя деффектной пустышкой, до которой никому нет дела. Говорят, что пиздатая - вижу пиздатой. Говорят, что шлюховатая - вижу шлюховатой. Низко это звучит?
  - Скорее грустно. Проблемы с самооценкой таким путём не решишь.
  - Знаю. Знаю и то, что кто-то пользуется мной, но я тоже извлекаю выгоду из такой связи. Больную, конечно, ты верно сказал. Как по-научному это называется? Симбиоз?
  - Извини, по-моему, это называется неуважением к себе. Люди ж чувствуют уязвимость. Пока не изменишь мнение на свой счёт, так и будешь напарываться на обесценивание.
  - Возможно, - отстранившись от тарелки, она резко замолчала, глотнула пива. Второй раз глотнула, третий. Затем молча доела дошик, поблагодарила и с не свойственной мерклостью ушла. Не нужно было дискутировать с ней о таких вещах. Кто я, чтоб бросаться шовинистскими советами? В своих бы тараканах разобраться.
   Апатично докончив банку, убрал со стола, выключил радио. Набирать ванну было лень, поэтому, завалившись в чём был на матрас с музыкой "Shortparis" в ушах, едва ли не сразу провалился в сон. Снилась не Влада, не наши съёмки, не поцелуй. Снился её фильм "404". Вернее, альтернативная версия фильма, так сказать, по мотивам.
  Метафизический взгляд цепляет мультипликационные картинки, транслируемые с заднего плана телеком, кресло, бант и тощую спину, облачённую в ситцевое платье. Комната залита тусклой дымкой полумрака. Трогая через ткань неприметную грудь, девушка задирает подол и вместо того, чтоб начать мастурбировать, тянет из розового вагинального отверстия нечто слизкое, тягучее, как размягший мармелад в форме длинного бычьего цепня. Оно живое. Оно трепещет, дышит. Будучи брошенным на пол, извиваясь, уползает через приоткрытую дверь в угольно чёрное отверстие соседней комнаты. После исчезновения извергнутой желчи героиня обращена к экрану телевизора, непорочно поглощая мультфильм про резиновых зайцев. Платье прикрывает колени, руки деликатно лежат на подлокотниках. Ни намёка на чернь.
   Когда пришёл Макс, я уже не спал. Лежал в позе эмбриона, завернувшись в простыню, на репите мотая увиденный бред. Время подходило к полуночи. Cаккумулировав силы, поднялся, босыми ногами влез в тапки. Состояние было таким, словно проспал не пару часов, а пару суток - настолько тяжёлой и ваточной казалась голова.
   - Здорова, - продрав глаза сквозь бьющий свет, выпалил посаженным голосом. Повесив парку, Макс лишь немо кивнул, в красном удлинённом свитшоте и чёрных джогерах с бутылкой водяры пройдя широким шагом на кухню.
   - Выпьешь со мной?
   - Давай, - согласился я, следя за тем, как он вынул из ящика две ребристые рюмки, распаковал пачку сосисок. - А что за повод?
   - На хуй повод.
   Накатив по одной, мы закусили сырыми сосисками и, недолго думая, повторили. Стенки пищевода будто кипятком ошпарило.
   - Мне тётка ночью звонила, - заговорил Макс, ковыряя вилкой кусок ржаного хлеба. - Мать опять в диспансере.
   - Как?
   - А вот так. Полгода уже, оказывается, бухает. Я не контактировал с ней за этот год.
   - А с братом что?
   - У тётки. Она, собственно, потому и звонила. Говорит: "Тяжело ему. Плачет всё время, молчит. Приезжай, как возможность будет, утешь мальчишку".
   Мне не находилось что сказать. Да и что тут скажешь? Пиздец и только.
   - Я не понимаю, - продолжил Макс более эмоционально, - как вообще, блядь, таким бабам, единожды лишённых родительских прав, позволяют производить детей? Плодят заведомо сломанные отростки. Кожуру от семок. Для меня это всё в прошлом - ладно, я пережил. Но как представлю, что и Денис обречён на такое пресмыкательское существование, собственноручно задушить её хочется. Может, хоть раз задохнулась б заслуженной болью.
   - Сколько она продержалась в завязке?
   - Шесть лет. Ну, как залетела тогда от женатика, так и завязала. Хуй знает, что дёрнуло сорваться, - минут на пять Макс замолк. Достав из кармана "Winston", закурил. - Яна забрала чё хотела?
   - Не всё. Про маркеры какие-то спрашивала.
   - Маркеры? Какие маркеры?
   - Для скетчей. Целая коробка, сказала, была.
   - А, всё, понял. Я ж ей на неделе отвёз. Забыла, видно.
   - Её искренне задело твоё обращение. Пришла, как школьница, которой несправедливо двояк влепили - без закидонов, без ломаности. С какой-то иной стороны увидел человека, - бормотал я, чувствуя, как тормозится сознание. - Не слишком жёстко ты с ней?
   - В следующий раз будет думать, прежде чем давать. Ей полезно. Хотя не факт - такие соски, как она, мозговитостью обделены.
   Докурив, Макс разлил ещё по одной, но зная, что от третьей рюмки на голодный желудок меня в конец развезёт, я воздержался.
   - Что тебе на ум приходит, когда думаешь о своей матери? - спросил он, выпив. Выдержка Макса была поустойчивее моей. - Самые неизгладимые воспоминания.
   - Неизгладимые воспоминания? - от неожиданности вопроса я не сразу врубился. Неизгладимые воспоминания о матери? В потугах напрячься постарался отмежеваться от питерской реальности. Неизгладимые воспоминания? Детство? Мама? - Почему-то запах выпечки вспомнился с кухни. Каждое утро воскресенья она пекла рогалики с повидлом, а вечерами, выходя из ванной, подкрашивала ногти серебристым лаком. У неё красивые пальцы, как из журнала: тонкие, с изящными фалангами. Она рождала восхищение как женщина. Ухоженные руки, укладка, неброский макияж, безукоризненный запах свежести - этому имелось место вне зависимости от обстоятельств.
  - А ещё?
  - Стук каблуков с железными набойками помню. По темпу, который они отстукивали, я мог догадаться, в каком мать настроении. У нас была традиция, возвращаясь по пятницам домой, покупать в ларьке разливной лимонад местного производства. В один из таких дней она шла чрезмерно быстро, оранжевые пузыри лились за край стакана. На проспекте мы остановились. Придерживая белую плиссированную юбку, мать присела на корточки, признавшись, что они с отцом расходятся. Решили, что так лучше для всех нас. Буквально через пару дней у неё случился обморок на почве стресса, а у меня от фрустрации - невроз, после которого месяца два дёргался. В дальнейшем страх за мать и тревога подкрепились её депрессией: после развода она, бывало, плакала, начала курить. В тайне, конечно, на балконе по ночам, но я-то видел. Мне по-своему хотелось ей помочь, а не мог. Всегда маячил пробел, через который не перепрыгнуть. Постепенно её отпустило, а на мне та история несмываемо отпечаталась.
   - Завидую тебе. Я не могу о матери с такой любовью говорить, - ухмыльнулся Макс, подобрав рукава свитшота. - Забил руки краской, но шрамы никогда не исчезнут.
   - Переживаешь за неё?
   - Какие переживания? У меня не было детства, не было матери в том понимании, в каком есть у тебя. Ты вот говоришь про запах выпечки, а я фактурно помню дрожжевую вонь домашней браги и джин-тоника. У меня даже копилка в шесть лет была из-под её пойла. Счастливые дети вечерами едят блины с вареньем, собирают с родителями пазлы, рисуют в раскрасках, а я жевал порошкообразное пюре и раскладывал советские монетки по бутылкам, пока она блевала в сортире. В адекватном состоянии помню мать бесформенными зарисовками. Смутно. Ненавижу в себе и её лицо, и повадки, и изъяны в характере. Она сделала меня пиздатым социопатом, но человеком дерьмовым. Инвалидизированной проекцией того, каким я, может, мог бы стать, не нахлебавшись того говна в прошлом. Знаешь, чего не смогу ей простить больше пьянства?
   - Чего?
  - Блядства. В рифму, а? Она начала водить мужиков, когда я сопляком ещё был. Но какое-то время спасала двухкомнатная квартира, а после размена на однушку настало время Содома. В шесть лет проснулся ночью, увидев, как на соседнем диване жирный гондон ебёт её сверху, а та, стоя раком, воет. Смотрит на меня, сидящего в двух метрах, и воет так истошно, будто назло. Сам теперь в собачьей позе не трахаюсь. Не могу. Было однажды, но это особый случай.
  - Триггерит?
  - Не то слово, да и хлюпающие звуки ебли со стонами не меньше. Запускают агрессию, от которой башку сносит и мне, и бабам. Зато на выходе бешено-шипучий секс. Патология. К милым скромняшкам не тянет. Мой типаж - суки с блядскими повадками. Спасибо мамуле. В дальнейшем её сношения стали регулярным явлением. Я никогда не спал, когда это происходило. Лежал, с головой накрывшись одеялом, затыкал уши и ревел, боясь шелохнуться. Это привело к отставанию в учёбе, к задержкам психического развития. При всём том, когда мать лишили родительских прав, бился в истерике, прилипнув к телу, которое никаким боком не откликалось на мои потребности. Не реагировало. Чужое, холодное, невменяемое. Бабулька с ругательствами укладывала моё шмотьё, а мать лежала с опухшей физиономией на затхлых простынях, в свитере, вымазанным блевотнёй, ни словом не выказав попытки остановить сие действо. Я умирал. Продолжаю умирать.
  - Когда ты начал резать себя? - произнёс я, залпом влив в себя содержимое рюмки.
  - Лет в тринадцать.
  - Как вернулся к матери?
  - Ага. Мирно мы жили максимум полгода, пока она не сошлась с уёбком на девять лет моложе, пиздящим её периодически. С того момента я раза по два в неделю сбегал к бабушке. Когда той не стало, ситуация усложнилась.
  - Расскажешь?
  - Да нечего рассказывать.
  - И всё-таки?
  - В две тысячи восьмом я закончил шестой класс. Летом мы в составе некоторых родственников праздновали на природе день рождения матери. Марк, любовник тот самый, тоже присутствовал. Всё ничего: шашлычок, плескания в реке, музычка. К вечеру мать налакалась. В мразотном виде начала лезть с ревностными доёбами к Марку, а тот по привычке развязал руки. Мне разнять их сил не хватало, а из гостей никто не ломанулся - типа, всё правильно, воспитывает свою бабу. Хули, ты ж алкашка, какой мужик терпеть это будет? Вмешались только тогда, когда у неё кровотечение из матки открылось. В больнице обнаружился выкидыш. Марк, вероятно, не подозревал о беременности, да и мать тоже о втором сосущем рте не грезила, но после этого инцидента несостоявшийся папаша трусливо дал дёру, а мать на вторую ночь после его ухода таблеток наглоталась. Чё за таблетки? Снотворное, может, несильное. От таких не умирают, как врач позже сказал, но, глядя на неё, я сходил с ума. Она ещё и попрощалась, чтоб уж точно меня добить. Просила приходить на могилу, помнить, - я охуевал от услышанного. - "Тётя Таня возьмёт тебя к себе, ты только не брыкайся. Слушайся". Тёте Тане я позвонил, вызвал скорую, а пока и те, и другие добирались, был уверен, что мать умирает. Сидел в ванной и, царапая лицо, ненавидел себя. Ненавидел за то, что не мог защитить её, не мог стать для неё причиной держаться. Она висла на мужиках, а меня не видела. Насколько близко надо было подойти, чтоб обратить на себя внимание? Тогда я и взял бритву - впоследствии насилие над собой стало обыденным ритуалом, когда эмоции, с которыми детская психика не справлялась, сочились за край. И вот, прижимая свитер, что мать когда-то при жизни отца связала - такой ядовито жёлтый, с аппликацией в виде щенка, искренне хотел умереть. Но когда звонок в дверь услышал, так пересрался, что быстро пришёл в себя, замотал руку и метнулся открывать. А свитер был зачётный. Жаль, испортил. У матери вообще хорошо это получалось - рукоделие, в смысле. Да и шила она прекрасно. Ей бы чем-то таким заниматься, а не бухать и сидеть за кассой в универсаме. Приличный человек мог бы выйти. Только как дала слабину, так и продолжает разлагаться. Спиралевидное воронка. Поистине тёплое воспоминание у меня одно - Новый год после её возвращения. Денег на шикарный стол не было, да мне того и не требовалось: ели заливной рыбный пирог, смотрели телек. Мать накрутила кудри, надела клипсы со свадьбы, губы перламутровой помадой накрасила в тон рубиновому платью. Для полноты картины не хватало ёлки с подарками, но об этом я не мечтал. Мама рядом, трезвая, живая, красивая. А после снова трэш.
  - Считаешь, смерть отца сказалась?
  - Не только. Там до фига намешано. Сложно сказать однозначно. И при отце пила - они вместе пили. Не тотальными загулами, но систематически. Он и утонул-то при невыясненных обстоятельствах. То ли суицид, то ли несчастный случай. Не думаю, что мать так убийственно по нему страдала. Там ещё что-то грызло. Бабулька тоже не вторичную роль сыграла.
  - В детстве?
  - Ну да. Она не любила её. Да и вообще была достаточно жёсткой. Превыше всего ценила дисциплину и сдержанность, а что там внутри у человека - срать. Я не хочу говорить плохо, благодарен за заботу, но её методы воспитания - это умелое программирование в человеке, как минимум, невротического расстройства. Как максимум - психопатического. Обрубала любые эмоции, стыдила за слёзы. Она называла мать холерой. Запрещала говорить о ней, думать. А у той, похоже, невроз был с раннего детства, потом ещё выводок расстройств присовокупился. Она рано ушла из дома, замуж рано выскочила.
  - Бабушка не винила себя?
  - Какой там. Бабушка неугомонно талдычила, что мать и ребёнком доставляла ей одни страдания. Она как родитель не любила её. Не умела, наверно. Так, чтоб бескорыстно, всеобъемлюще, ничего взамен не прося. Это переняла и мать. А от матери - я. Общество механистических инвалидов. Каково это - расти в нормальной семье?
   - Что в твоём понимании нормальная семья?
   - Ну как? Это семья, в которой люди предельно открыты, дарят радость напоминанием о себе. Поддерживают. В такой семье есть безопасность, мне кажется. Радикальное принятие. То есть, что бы ты ни сделал, от тебя не отвернутся.
   - Не могу сказать, что в моей семье есть радикальное принятие. Всё-таки во многом ни мать, ни отец не знают меня.
   - Лукавишь.
   - Отчего же?
   - Тебе не приходилось мимикрировать, вешать на себя ярлыки, которые не хотелось носить. Никто не останавливал тебя в самовыражении. В увлечении музыкой подсобляли.
   - Ну, отец всегда к этому скептически относился, мать поддерживала - да. На уровне хобби. Надумай я щас всё поставить на музыку, одобрения с её стороны не последовало бы.
   - Она не беспокоилась, когда ты бросил играть?
   - С чего бы? Ей льстило, что в школьные годы я был чем-то занят. Сынок - не забитый ботан, не шляется без дела по улице. Но как поступил и уехал, ни разу эту тему не завела.
   - И всё-таки, когда она тебе звонит, вы часа полтора говорите. Природу - погоду столько не перетирают. Ты можешь довериться человеку. Рассказываешь о ней с очарованием. Уважаешь, как женщину. Отношения по типу "мать-подруга".
   - Есть один несимпатичный минус в такой дружбе.
   - Разве? - с сомнением отрезал Макс, убрав с лица прядь стриженных андеркатом волос. Откинувшись на спинку стула, он пассивно жевал консервированную кукурузу. За четыре года черты его лица заточились, огрубели, рубцы от прыщей закрылись негустой, но вполне привлекательной растительностью. В ушах стояли тоннели. Сторонний человек и в окулярах не заподозрил бы в нём травмированную сущность.
   - Я лишь недавно понял, но горстка истины в этой мысли есть. Из-за эмоциональной спаянности с матерью в детстве, из-за того, что видел её слёзы, боль, тревогу, по-настоящему, до глубины, отметя гормоны, меня на сегодняшний день трогают лишь депрессивные девушки. С проблемами, психическими расстройствами. Такие, каких постоянно нужно спасать, каким нужна помощь, сочувствие, сопереживание. Далёкие от нормальности, в общем. С печалью в глазах, внешне незащищённые.
   - А как же дерзкая Рита и прибранная веганша?
   - Всё не то. Рита - это так, эксперимент пробных отношений, который, кстати, тоже связан с прошлым. А Алина - попытка ухватиться за реальность, навести порядок внутри себя. Она ж вся такая с виду гармоничная, организованная. Говорит выверенно, никогда не вспылит. Какие там эмоции? Да и секс был так себе - сухомяточный. Вся в обрамлении рамок, зажатая, хотя при этом старалась угодить, манерничала. Словно трахалась и со стороны на себя смотрела, переживая, как бы причёска не испортилась, мейк не стёрся. У неё тоже были внутренние проблемы - бесспорно, но это не то, о чём я говорил. Дай ей уверенность в себе, убери зажимы - вполне здоровый человек с посредственными взглядами на жизнь.
   - Угадай, что броским пятном сохранилось о ней?
   - Чечевица со спаржей?
   - Это отдельно, - рассмеялся Макс. - Трещинки на лице от сухой тоналки. Они ей лет пять прибавляли.
   - А, ну да. Сколько раз просил её не мазаться. Коричневая херня на скулах - бич повёрнутых на инсте тёлок.
   - Сейчас у тебя кто-то из сложных?
   - Сейчас? Это не назвать отношениями.
   - Секс?
   - Нет. Специфичная история, но не про секс.
   - Чувства?
   - Думаю, да.
   - И это охуительно, чувак. Я мечтаю влюбиться, а не могу. Изъята опция. Боюсь, походу, очередной боли. Да и не за чем бабам свою изнанку показывать. Не оценят. Те, на которых я залипаю - сто процентов, а на других не стоит.
   Свернув разговор, мы выпили по финальной и разошлись. Ну как, я пошёл мыться, Макс надумал сварить себе кофе. Парадоксально, сколько в человеке может быть боли при внешней нерушимости, однако загвоздка в том, что никогда наверняка об этом не знаешь. Можно считать кого-то чёрствой тварью, а у него под кожей - пропасть. Человек засыпает, просыпается, вместе с тем просыпается боль, заводя протяжную волынку. И малое, чем он может помочь себе, - защититься от дополнительной заразы.
   О том, что мать - алкоголичка, Макс обмолвился на первом курсе. Причём не в какой-то задушевной беседе, потягивая вискарь, а так, между делом, будто речь шла об опорожнении на белье. Кирилл тем воскресным утром спалил гречку, расстроился, а Макс сквозь смех брякнул, что когда мать бухала, гречкой он питался регулярно и переел её однажды настолько, что сутки блевал такой взбухшей кашеобразной массой. Сказать, что я удивился - не скажу. Шрамы на себе беспочвенно не оставляют. А касательно отца - того не стало, когда Максу было три года. В силу возраста, он не помнил его. Из полученной по фото и рассказам родных информации вычленил железные факты, что поженились родители по большой любви и, продав квартиру отцовской бабки, открыли на рынке палатку с топовым шмотом. Девяностые - время рейверов, техно-дискачей, платформ, культового журнала "Птюч", соответственно, уйти в неформальную молодёжную культуру оказалось выгодной стратегией. Бизнес попёр и попёр удачно. От переизбытка денег родители Макса и сгорели. Подсели на травку, бухло. При этом об отце Макс никогда не отзывался в уничижительном ключе. Напротив, с размашистой гордостью кичился, что, благодаря найденному в восемнадцать лет чемодану его личных вещей, увлёкся Ницше, техно, киберпанком, оттуда - изучением 3D-моделирования. Кроме того, привёз в Питер отцовскую кассету с дебютным альбомом "Moby", отцовскую пачку журналов и флисовую толстовку синего цвета с молнией на горле, которые со времён общаги хранил под стопкой одежды, как хрусталь, завёрнутый в газету. О матери же говорил обобщённо: "да, бухала, с семи до двенадцати лет я жил с бабушкой, но это изжитая себя, безынтересная история". Изжитая ли?
   Застав Макса в слезах, выйдя из ванной, я убедился в обратном. Он, как и пятнадцать лет назад, плыл по жизни тем покинутым ребёнком с неудовлетворённой потребностью в манкой, как пух, родительской любви, провалившись в которую, можно расслабиться, имея лишённое опасности завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Никто не уйдёт. Никто не отвергнет тебя, предоставив бритве и бьющему по рёбрам чувству вины.
  
  12
  
   На работу я проспал. Черепушку будто миксером взбили, во рту пересохло. С закрытыми глазами натянув футболку, джинсы, выудив из коробки с носками чистую пару, собрал волосы, умылся, хлебнул стакан воды и уже через полчаса был на месте. От того, чтоб напрочь не скваситься, отвлекло поступление нового товара и, как следствие, кипучий поток покупателей, но осадочной крошкой засели размышления о Максе, Владе. Почему не мог прямо спросить у неё о том, что произошло? Когда мы теперь увидимся? И увидимся ли? Глупо ломать потенциально внушительный проект из-за недосказанности, но ночь стёрла всякую веру в благополучный исход, оставив покорёженную папилломами корку сожалений.
   В таком унылом застое я обслуживал людей, когда часа за полтора до окончания смены, заполняя дисками пустоты на полках, услышал за спиной слабое: "Привет". Повернувшись, обескураженно подвис.
   - Можно отвлечь тебя? Это по поводу вчерашнего вечера.
   - Конечно.
  - Некрасиво с моей стороны получилось. Извини, что ничего не объяснила
  - Всё нормально, - соврал я, любуясь щербатой шеей, выглядывающей из-под расстёгнутой джинсовой куртки.
  - Не нормально. Чувствую себя виноватой. Так не поступают с людьми после...откровений. Хочу, чтоб ты знал: то негативное поведение не связано с тобой. У меня был неприятный день, поэтому домой вернулась на нервах. Тебя обидела. Осознанно в какой-то степени, но не желая того.
  Слушая её, настоящую, взволнованную, я попускался. Всё хорошо. Теперь полой грудью можно выдохнуть и глотнуть чистый, не загаженный плевелами воздух.
  - Насчёт фильма я написала обдуманно. Мне действительно кажется, что нужна перезарядка.
  - Наверное.
  - Такие съёмки много дают и много забирают. Хочу как-то отблагодарить тебя.
  - Ты уже отблагодарила, - спизданул я, мигом сообразив, как сально это прозвучало. Влада сконфузилась, но постаралась не подать вида.
  - Ты не занят в свои выходные?
  - Нет.
  - Тогда предлагаю собраться у меня вне съёмок. Посидим, фильм посмотрим. Я приготовлю чего-нибудь.
  Сутки терзался в деструктивной рефлексии, и вот сама Влада приходит ко мне на работу, предлагая встретиться в неформальной обстановке. Съеденная ложка сахара неспешно растворялась. Если б за переживания в награду давался драгоценный трофей - я готов страдать сколь угодно.
  - Так что?
  - Полностью за.
  - В четверг или в пятницу?
  - В четверг.
  - Идёт.
  Уходя, Влада пожелала мирного завершения дня, а я с томлением сокрушался, что до запланированной встречи ещё целых две ночи. Но если выяснилось, что всё в порядке, можно и подождать, используя "вк". Однако не хотелось спугивать голубую тень надежды плоским набором букв, поэтому за сутки с лишним не послал ни единого сообщения. Когда эмоции достигли пика, текст не способен стать суррогатом реального присутствия человека. Вместо задалбливания Влады смс-ками я терпеливо ждал.
  А в четверг, протерев предварительно кроссовки, сгонял в душ, оделся и, не проигнорировав соблазн брызнуться духами, в восьмом часу вечера стоял у отдела с десертами в супермаркете, мечась между эклерами, малиновыми тарталетками и пирожными "Эскимо". Эклеры - банально, тарталетки - на любителя, третий вариант привлёк незаезженным оформлением, его и сунул в корзину. Уместно ли брать алкоголь? Вряд ли. Всё, кроме пива, придаст ситуации интимный подтекст, а пивас - панебратский. Высечев на гладкой поверхности выемки заморочек, решил обойтись сладким и фруктами. Стоя же у кассы, с сомнением покосился на презервативы. Взять/не взять? На секс я не рассчитывал, говоря откровенно, но жизненный опыт научил, что подстраховка не помешает. Мало ли. Пусть будут. Дождавшись своей очереди, выложил из корзины пирожные, персики, пластиковый контейнер со свежей черешней.
  - Пакет надо? - гнусаво произнесла немолодая женщина с гулькой из жидких волос.
  - Да, пожалуйста.
  Пока она взвешивала персики, я в растерянности глянул на стоявшую за мной ухоженную девушку с ребёнком, испытав параноидальный приступ паники. Давай же, это несложно. Не в первый раз. Протяни руку и возьми эту неприметную коробку. Всем похер. Подумать проще, нежели сделать. Покупать презервативы всегда было для меня испытанием: и в восемнадцать лет, и в двадцать. Мы ж живём в стране, где никто не трахается. Не срамно плодить нищету, срамно - предохраняться. Неискоренимый совковый дебилизм.
   - К оплате семьсот девятнадцать рублей, - подытожила женщина за кассой.
   Расплатившись и сложив купленные продукты в целлофановый пакет, с токсичной копотью я покинул магаз. Идиот. Стыд перед незнакомыми людьми мгновенно сменился гневом на собственную бесхребетность. Что за на хуй? Купить презервативы - всего-то. Даже этого не сумел. Настроение было подпорчено. Что делать? Зайти в другое место или плюнуть? Из принципа на подходе к дому Влады свернул в небольшой универсам и, накидав в корзину хренотени вроде шоколадных батончиков, пакета чипсов и мятных жвачек, без оглядки пробил голубую упаковку контрацептивов, несмотря на зудящее сзади столпотворение. Подумаешь. Но куда же без оборотных этикеток? Выходя из магазина, задумался: что, если Влада была там, засвидетельствовав, как я затариваюсь презервативами? Этот универсам - ближайший от неё. Да ну, шизой попахивает. Влада ждёт тебя, а ты осёл, Глеб. Пора подлечиться. Осмотревшись, с облегчением убедился, что молочу бред, и, накинув капюшон, двинул по заданному курсу. Меньше бы суеты да больше рассудка.
   Квартира произвела впечатление пикантным ароматом имбиря и музыкой "Xiu Xiu", доносившейся из колонок гостиной. Влада, в голубом джинсовом сарафане чуть выше колен и серой футболке, с собранными в высокий хвост дредами, олицетворяла распустившийся колокольчик- нежный, бархатистый, не тронутый рассеянными ветрами. Глаза блестели, конопатое лицо излучало весенний румянец, на мочках ушей переливались прозрачные серьги в виде вытянутых капель.
   - Ты вовремя. Как раз всё чуть подостыло. Не люблю, когда еда только-только с плиты, - сказала она, подтянув лямку сарафана.
   - Пахнет вкусно.
   - Это фунчоза. У тебя нет аллергии на имбирь или халапеньо?
   - Не замечал. А бывает такая?
   - У брата двоюродного была. Голова становилась размерами с торшер. Такое нельзя не заметить.
   Пройдя в кухню, я выложил из пакета пирожные, фрукты, шоколадные батончики и чипсы. Ополоснул в ванной лицо, закатав рукава чёрной рубашки. Отчего было так неспокойно? Вероятно, из-за этих проклятых презервативов.
   А фунчоза оказалась замечательной. И на вид, и на вкус. Не пресной, не пересоленной, не жёсткой или разваренной. Я не спец в изысканных блюдах, но и не надо быть знатоком, чтоб выделить бесподобное сочетание овощей, пряностей и индейки, отметить правильную консистенцию лапши.
   - Как будто вечеринка на школьных каникулах, - улыбнулась Влада.
   - Есть немного, - рассмеялся я и, вспомнив про батончики с чипсами, добавил, что для полноты картины недостаёт бутылки "Миринды".
   - Точно. И телека с мультфильмами. Те, что по ТНТ шли с двенадцати до половины второго. Помнишь?
   - Про Котопса, Спанч Боба и репоголового школьника?
   - Да. Та ещё наркомания, но мне нравились. Только успевала обычно на что-то одно.
   - Тёплые воспоминания о школьном периоде?
   - На самом деле нет. Вообще нет.
   - Почему?
   - До пятнадцати лет я была прыщавым ботаном с обрубленной чёлкой и пышными формами, заработав клеймо аутсайдера.
   - Шутишь?
   - Хотелось бы, но нет. Ни с кем не дружила, с одноклассниками общалась мало. Тряпки в спину мне не бросали, но косвенные плевки липли скотчем.
  - Расскажешь об этом?
  - Стоит ли? Эти воспоминания, как вырезанные из потрепавшейся книжки картинки - рваные, выцветшие.
  - Стоит.
  - О неприязни?
  - Да.
  - Все знают, как это происходит - пренебрежение, злорадные смешки, переглядки. В каждом классе есть такая страшненькая, сутулая лохушка, пытающаяся утвердиться за счёт зубрёжки и угодливого, абсолютно тряпичного поведения - вот такой я и являлась. Полный антипод той девушки, о которой ты рассказывал. Такие притягивают жалость, но чаще - раздражение. Была удобна тем, что выручала класс, выходя к доске, давала списывать домашки, контрольные, занимала места в столовке. Покупала одобрение таким образом или откупалась - не знаю. Неосознанно понимала, наверно, что перестану лебезить - шквал буллинга будет обеспечен. Но на мероприятия, не связанные с учебной деятельностью, меня не звали. Ни на дни рождения, ни погулять. Если звонили или писали, то строго по делу. А чтоб вот так запросто обсудить музыку, фильм, обменяться мемасиками или прийти с кем-то домой после уроков и наесться вредной еды, посидеть за компом, посмотреть клипы по кабельному - такого не было. Для большинства людей это обыденность, а у меня тогда имелись лишь рубцы из комплексов, виртуальный мир аниме и ожидания на будущее. До сих пор не очень понимаю, что такое бескорыстное человеческое общение. Вернее, понимать-то, может, и понимаю, но это по-прежнему не вызывает доверия.
   - В пятнадцать лет случилось что-то особенное?
   - Да. К нам в школу перевелась девчонка на два года старше. Она была идеальна: худая, утончённая. С кристальной кожей, длинными волосами. Одевалась в узкие джинсы, вансы, объёмные мужские футболки с принтами рок-групп. Я была очарована. Чтоб ты понимал, мне даже постеры запрещалось вешать, не говоря о том, чтоб нестандартным образом самовыражаться. А хотелось. На тот момент я полгода как зафанатела от "HIM", коллекционировала журналы, диски, оставаясь пухлой ботаничкой в белой водолазке под горло, с катышками на колготках и сосульчатым каре. Она дружила с необычными одноклассницами, как сама. Красивыми, неформально одетыми. Взрослыми. Я была ущербной лепёшкой на их стильном фоне и, оказываясь рядом, чувствовала себя без кожи сунутой в соляную бочку. Стеснялась даже взглядами пересечься. Диссонанс между внешним видом, поведением и внутренним конфликтом отклонял возможность персонифицировать себя равным им человеком. Несколько месяцев молча анализировала, как они общаются, как ведут себя, как выглядят, а на летних каникулах дала себе слово измениться: похудеть, попробовать иначе одеваться. Бабушка была жива и давала денег к школе. Обычно ими распоряжалась мать, а тем летом я не стала передавать ей всю сумму, тайно купив себе cумку через плечо, палёные вансы, футболки и карандаш для глаз. Мать, увидев обновки, сказала: "Выглядишь как лохудра Лерка из соседнего подъезда, а косметика тебе не идёт - покраснения подчёркивает". Я расстроилась, поревела, но слово сдержала, сбросив за июль и август килограммов пять. Кардинального преображения цифра не принесла, а прыщи всё-таки поубавились, так как спровоцированы они были не столько гормонами, сколько нездоровым питанием: сладости, мучное, жареное - из этого состоял наш домашний рацион, потому вся дрянь и лезла наружу. Я заедала свои расстройства, ругала себя за это, не понимая, что не в лишнем весе и угревых высыпаниях первопричина отвержения меня обществом и корень комплексов. Но, в общем-то, девятый класс начался с улиточных перемен. Объективно дела обстояли, как раньше, - одноклассники не перестали стебаться, свободное от школы время убивалось зубрёжкой и кружками, но сталкиваясь в коридоре с Вероникой, я не отводила глаза, не пряталась за зализанную чёлку, приноровившись её закалывать. Убрала подальше трикотажные водолазки, балетки, старушиные пиджаки, уродующие и без того уродливую фигуру, уговорив мать купить несколько клетчатых рубашек и джинсы. Деформированная лепёшка обретала некое подобие чётких контуров - так мне хотелось думать. А в феврале случилось чудо - она вдруг заговорила со мной. По своей инициативе, посреди школьного фойе. Одиннадцатый класс дежурил, а у нас была физика рядом с её постом. Разговор завязался о "HIM". Ника боготворила Вилле Вало, которого увидела на принте моей сумки, и как-то вот так нелогично и нежданно у меня появилась подруга, - глядя на впалые щёки Влады, жуя лапшу, я ждал продолжения. - Мы недолго дружили, месяцев пять - как после парилки окунуться в сугроб. Эффект быстротечный, но условные рамки, начерченные мелком на асфальте, стёрлись. Наверно, я была влюблена.
   - В чём это выражалось?
   - В восхищении без половой подоплёки. Нечто в самом зачатке платоническое. Это касалось всего: и голоса, и того, как она смеялась, как курила. У нас имелось секретное местечко на Академической за универмагом, и вот там с дешёвым кофе за двадцать рублей из автомата мы сидели, болтали о чём ни попадя. Шоколадный аромат сигарет вбивался в одежду, в волосы. Ноги в тряпичных кедах мокли, но это было последнее, о чём я думала. Иногда с субботы на воскресенье ночевали друг у друга. Преимущественно у Вероники, так как её родители периодически отсутствовали. Как сейчас помнится, из окна комнаты люто сквозило - в стекле была щель, заткнутая простынёй. "Отчим разбил по пьяни", - говорила она. С дотошными расспросами я не приставала. Мы запаривали дешёвый "Ролтон" и часами смотрели на кровати аниме, слушали музыку. В одну из таких ночей покрасили мои блёклые волосы рыжим тоником, после чего мать недели две не разговаривала, а потом предъявила, что я качусь по наклонной вместе со своей новой подругой. Смешно так - говорить подобные слова мне, ботанику с девятилетним стажем, научившемуся хотя бы улыбаться и видеть в отражении зеркала человеческое лицо, а не сыро-копчённую колбасу с прожилками в виде прыщей. Однажды я психанула из-за необоснованной вредности матери. К маю мой вес сбавился ещё на семь килограммов, одежда стала падать. С гордостью за прогрессивные изменения присмотрела в копеечном секонде свитер и джинсовое платье, пришла домой, попросила у матери часть отцовских алиментов, на что получила надменное "нет": "Ты думаешь, я деньги печатаю, чтоб на тряпьё поношенное транжирить? Вот выучишься, заработаешь и купишь что хочется. Если выучишься. С такими стараниями экзамены ты вряд ли сдашь". Хлопнув дверью, я ушла из дома, заявилась к Веронике, поревела, а она без голословных эвфемизмов открыла шкаф с одеждой и насильно впихнула мне несколько вещей, среди которых была футболка с длинноволосым гитаристом "HIM".
   - Почему всё закончилось?
   - Откровенно говоря, не знаю. Летом она перестала отвечать на сообщения, на звонки, ссылаясь на загруженность подработками, при этом активно постила в "вк" новые фотки, музыку, общалась с друзьями в комментах. Когда я надумала выяснить, что случилось, выждав её у дома, получила сказанные в невинной форме отмазки, а после - наезд. Такой неприкрытый, постановочный наезд. Параллельно с этим ещё кое-что произошло, но об этом как-нибудь потом. Скажу только, что осенью я вклинилась в свой привычный режим. Не такой пресмыкающейся, как прежде, но совершенно потерявшейся. Снова ушла в учёбу, помирилась с матерью. И всё-таки право одеваться как мне хочется отвоевала. В остальном мир стал безвкусным, водянистым студнем.
   - Как, барахтаясь в водянистом студне, ты дошла до фильма "404"?
   - Считай, что болезнь за три года с успехом прогрессировала, - ответила Влада, пожав плечами.
   - Кто-нибудь из близких видел его?
   - Видели все, но если ты про реакцию, то нет, её не было. Все отмолчались, сделав вид, что сидят с завязанными глазами.
   - Настолько шокировала?
  - Да, и это ожидаемо - в июне я отчислилась из института, нагнав на себя шквал обвинений этих самых близких, а уже в августе залила фильм в сеть. С тех пор в статусе прокажённой. Кому хочется поддерживать связь с бессовестным, безответственным больным человеком? Люди, знавшие меня с детства, девятнадцать лет наблюдали податливую губку, безропотно впитывающую шлак. Кроткую, неприхотливую, а на выходе получили неотёсанный кирпич. Бесполезно ждать снисхождения, когда ты годами оправдывала чужие ожидания. Хороший человек - это человек удобный. Начинаешь создавать зыбь - становишься плохим.
   - Ты не общаешься с родителями?
   - С отцом раза два в месяц, а мать с августа не видела.
   - Что с тобой было после фильма?
   - В сентябре я продала камеру и уехала.
   - Уехала из Питера?
   - Да. В городок со стотысячным населением, откуда мать родом - двое суток отсюда на поезде.
   - Почему именно туда?
   - Будучи мелкой, я жила там до конца каникул после родительского развода. Воспоминания не из радужных, но подумала, что так нужно, что это поможет найти ответы на некоторые вопросы. Да и к тому же терять тут было нечего. Накануне я узнала о смерти Андрея - ну, того парня, с которым у меня были первые отношения. Последние полгода он часто мне снился, а когда созрела поговорить, оказалось поздно - известие о внезапной смерти окончательно надломило. Всё, что могла потерять, потеряла. Хотелось убежать, забыться. Не понимала, что происходит внутри меня, что происходит снаружи, при этом грызла обида на родных за незаслуженные оскорбления, за нежелание слышать, тут же захлёстывало чувство вины. Лишиться всего и прийти к кладбищенскому одиночеству...за это ли я боролась? Хотя мозгом отдавала отчёт, что не во мне проблема. Проблема в отрицании людьми факта того, что существуют личные границы, но не существует фундаментальной истины. Всё относительно, и правда у каждого своя. Вот только тем летом представления о жизни, ценности, мысли пошатнулись так, что правыми виделись и родители, и хейтеры, и преподы - все, кто осудили меня за инаковые взгляды. Надеялась, поездка поможет. Даст сил отпустить случившееся.
   - Не помогла?
   - Нет, стало хуже, - мотнув головой, проговорила она, водя бамбуковыми палочками по поверхности прозрачной тарелки. Затем встала, убрала со стола тарелки, вымазанные соусом от фунчозы и, виновато улыбнувшись, заключила. - Но знаешь, всё нормально. Сейчас, в смысле. Я живу, продолжаю заниматься творчеством.
   Сказаны слова были искренне, а улыбка вышла безрадостной. Зато я понял наверняка - воспалённые участки всё ещё нарывали. Равно как не исчезли завуалированные шрамы человека, рядом с которым я жил четыре года студенчества.
   Пока нагревался чайник, Влада подключила в гостиной ноут, я помыл персики и черешню, вынул из картонной упаковки пирожные. В качестве просмотра выбор пал на фильмы Майка Ли - Макс однажды порекомендовал, сославшись на идентичность с творчеством Буковски. Не обманул. Юмористические новеллы о бессмысленности бытия, приправленные щепоткой грусти, тем вечером зашли как нельзя кстати. К чипсам Влада не притронулась, но попробовала "Эскимо" и съела горстку черешни, что не могло не вызвать в моих мутных от нестабильного сна глазах прыгающие кубики удовлетворения. Но как бы ни хотелось оттянуть завершение встречи, часу во втором пришлось собираться домой.
   - Не возьмёшь половину пирожных? Сама всё не съем, да мне и нельзя столько.
   - Они малышечные. А не съешь - снова зови в гости, - улыбнулся я и, бросив в рот солёную чипсину, направился в прихожую.
   - Грузные со мной выходят посиделки.
   - Вовсе нет, отличный вечер. Как надумаешь, обязательно повторим.
   - Если это искренне, то окей.
   На прощанье, дождавшись, когда я завяжу шнурки на кроссах, Влада попросила подождать, уйдя в гостиную. Две-три минуты меня штормило, как мельчайшую блёстку в неоновом калейдоскопе. Где выключатель буйных колебаний? Я стоял, опершись о дверной косяк, смотрел на потёртые носы чёрных гриндерсов, а на языке лопались шипучие пузырьки фонтанирующих эмоций.
   Вернулась она с блокнотом на спирали в голубом переплёте.
   - Что это?
   - Посмотришь наедине.
   Недоумевающе кивнув, я бережно уложил странный сюрприз в рюкзак и, поблагодарив её за потрясающе проведённое время с ощущением, будто снял пенку с вишнёвого сиропа, в сладком дурмане попрощался.
  Дома сразу же заглянул в блокнот. Не переодеваясь, не оттягивая момент - разулся, снял куртку, зажёг ночник на кухне и, прочитав несколько предложений, оцепенел:
  
  Выпила бутылку "Сангрии" - в глазах плывёт, но как-то не легчает. Страшное слово НИКОГДА. Беспощадное, ледяное. Как идти босиком по стеклу в выеденной пустоте. Ни звуков вокруг, ни следов чьего-либо присутствия. В июне мне необходимо было поговорить с тобой.
  
   Сглотнув, я невольно отвёл глаза. Дневник? Однако, вынув из кармана сигареты и прикурив от спички, стремительно продолжил читать:
  
  Впервые за три года проснулась такая вот необъяснимая потребность. Я верила, что ты ответишь. Придумывала диалоги, собрав ворох вопросов, а вчера узнала, что тебя нет. Адресат недоступен. Живы страницы в соцсетях, живы глаза на фото, воспоминания, но тебя самого нет. По инерции захожу в открытую беседу - сообщение висит непрочитанным, а рёбра давят с такой силой, словно металлической стружкой поперхнулась: больно и не дышится. Мираж. Так много хотелось сказать. Так много НУЖНО было сказать. В данный момент завидую верующим - у них есть надежда, а у меня более ничего. Разве что тошнота. Не только от подходящего к горлу вина - от разочарований в людях. От себя. От окружающей желчи. Несправедливости. Боязнь физической боли спасает от суицида, но это лишь пока. Не знаю, что будет дальше. Настоящее напоминает грязную воду, в которую погружается моя бумажная комната - быстрый и неотвратимый конец. Я не капризничаю. Подобная жуть снится периодически, отчего наступление ночи сравнимо с наждачкой, что скребёт воспалённую рану. Вода, сцены из детства и заснеженный сельский дом с приглушённым светом - те образы, от которых бегу вместе с таблетками. Сколько барбитуратов надо выпить, чтоб избавиться от кошмаров? Жестоко говорить такое человеку, которого больше нет. Сны о тебе станут очередной пробоиной. Без дна.
  
   28 августа
  
   13
  
   Впопыхах успела взять предпоследний билет на послезавтра. Плацкарт, боковушка. Не думала, что уехать из Питера в сентябре так проблематично. Если б в грудной клетке не было так черно, то вполне себе даже романтично.
  31000 - 2700 = 28300 (минус билет)
   28300 - 1900 = 26400 (минус гостиница на первый день).
  Затратно, но альтернативы нет. Думаю, хватит. Главное, чтоб с работой сложилось сразу.
  • купить "Риностоп" и снять денег с карты.
  
  7 сентября
  
   Полночь. Стоим на невзрачной станции. Сосед сверху, худощавый мужик лет пятидесяти пяти, спит. Удачный попутчик - недоставучий, положительный, запавшие карие глаза смотрят с неподдельной душевностью. По доброте уступил мне нижнюю полку и простуженным голосом предложил бутеры с сыром. Я не отказалась. Как-то слишком человечно это было, только еда стала резиновой и постной на вкус. Съела силком, зато чашками пью пресный чай, пялясь в окно. В вагоне зябко. Из приоткрытого окна веет халвой, а из каморки проводницы - варёной кукурузой. Люди, накинув ветровки, в тапочках вывалили курить. Кто-то побежал за напитками и выпечкой, кто-то заваривает растворимый кофе. Пожилая пара напротив под детский гомон разгадывает кроссворды, а девушка восточной наружности, поедая пирожок с картошкой, отправляет голосовые смс-ки. Странно, но при обострившейся социофобии сейчас мне даже нравится весь этот кипиш, глушит мысли.
  Помнишь синее пальто, в котором я приехала к тебе на осенних каникулах? Расклешённого силуэта, с капюшоном и заедающей молнией? Оно было куплено матерью без примерки и оказалось такой несуразной длины, что выглядывающие из-под него икры представлялись выгнутыми сосисками - пухлыми и кривыми. Ты говорил, что ставя ноги крест-накрест, я подсознательно отталкиваю тебя, а мне было стыдно. Так жутко я комплексовала, глядя на линию твоих сомкнутых губ, на тонкие пальцы, волосы с шоколадным отливом, убранные за уши. От тебя пахло по-взрослому. Опьяняюще, незнакомо. Черты лица заострились, взгляд сделался более осознанным, взвешенным. Мне нечего было дать в ответ. Я смотрела на тебя, а внутри щемило от боли. Или от предчувствия конца. Ты был далеко, гораздо дальше, нежели разделявшие нас километры. Помню, как уткнулась на перроне в твой полосатый шарф, а в поезде ревела, так плотно стиснув зубы, что из десны хлынула кровь. Патетика, да. Не забылась и терпкость самодельного глинтвейна, что мы пили на набережной. Ветер колол лицо, пальцы обветрились, с террасы кафешки доносились избитые хиты завершившегося лета. Сумеешь вспомнить, какое слово с меня взял тогда? Едва ли сдержу его. Упавшая горстка инея растаяла, превратившись в топь.
  
  9 сентября
  
   Ночёвка в гостинице отменяется, я нашла съёмную однокомнатную хрущёвку. Бюджетного плана, без удобств - для меня в самый раз. Ключи получу вечером, поэтому сейчас сижу в нелюдимом сквере, пытаюсь уловить связь с реальностью. Забавно. Будто в другой город приехала - оно так-то логично. Что я тогда в шесть лет видела, кроме окружённого осиновой рощей частного сектора, за пределы которого мы с бабушкой выбирались по субботам, прогуливаясь исхоженными тропинками к продуктовому рынку?
  Пока ехала в такси от вокзала до гостиницы, успела зафиксировать, что здешние улицы, как и тринадцать лет назад, тонут в зелени берёз, тополей, сосен и отцветших яблонь. Словно дикий лес, осквернённый неупорядоченным внедрением панелек, торгово-развлекательных комплексов и повсеместно гниющих бараков. Меланхоличные виды, объективно говоря. Скудная незамысловатая коробочность.
  Людей немного, по дорогам катаются пазики, а у супермаркетов дачники продают молодой урожай. Всё как-то монотонно и бессодержательно. Не иначе, в рассказ Кафки попала, но мне спокойно. Сижу против солнца, смотрю на пурпурные мальвы, пару минут назад съела фисташковый рожок. Проснулось-таки влечение к сахару - уже хорошо. Сегодняшняя погода аналогична питерской: ветрено, облачно, в асфальтовых ямах бликуют лужи. Не зря поехала в ботинках - грязи будет предостаточно во время дождей.
  Долго ли я тут пробуду? Не знаю. Торопиться с возвращением не хочу, но и задержаться в таком месте опасно. Посмотрю по ситуации. В голове такая мешанина, что составлять рациональные концепты - как в пьяном виде машину вести. Занесёт на поворотах, каким бы трезвым ни казалось состояние. Думаю, стоит поддаться ожиданию. Притихнуть. Притаиться. Самый подходящий момент довериться времени. На большее нынешней энергии всё равно не хватит. Я как расшатанный табурет - хлипка, скрипуча и неустойчива. Насесть сверху - значит доломать. Глупо превращать эту поездку в побег от себя. Недолюбленный ребёнок внутри - единственное, что у меня есть. Не услышу его теперь - не услышу никогда. Ответы там, в тишине, от которой я прячусь, в неприкаянности затыкая уши. Снова патетика, но да ладно.
  
  11 сентября
  
   Сегодня дождь. Не редкий, брызжущий, как из огородных поливалок, а подлинно суровый ливень, иглами молотящий по карнизу. Те, кому посчастливилось жить в двух шагах от работы, кучкуются под навесом "Пятёрочки". Те, кому не повезло, скукожившись, бегут к остановке, опасаясь не успеть на автобус. Стихнет циклон нескоро, а пять минут под таким напором, и ты тряпка. Чихающая и сопливая тряпка.
  Который день слушаю на повторе "Alifib" Роберта Вайта, читаю Осаму Дадзая - это японский классик, у которого с девятнадцати лет значилось несколько попыток суицида, фатальной стала четвёртая. Текст похож на глухой крик трепещущего, обезглавленного птенца, что на сыром бетоне, покалеченный, в спазмах переносит финальные мгновения жизни. Настолько болезненно. Ты бы оценил, в твоём стиле. Например, вот: "Всё утро мы бродили по Асакуса. Попили молока в маленьком уютном кафе. Из рукава кимоно я вытащил кошелёк, открыл его, чтобы достать денег и расплатиться - в нём нашлось только три медных монеты. Мне стало так...нет, не стыдно, - мне стало так невыносимо горько! В голове сразу же подсознательно мелькнуло: в моей комнате нет ничего, кроме форменной одежды и одеяла, закладывать больше нечего, разве лишь кимоно, которое сейчас на мне, да плащ... Вот она - реальность. И стало окончательно ясно, что жить больше я не в состоянии". Это из "Исповеди "неполноценного" человека" - последний роман, завершение публикации которого Осаму Дадзай не дождался, утопившись с любовницей в реке Тама. Когда читаешь подобное, автор становится спасителем. Не в суициде дело - в душевном родстве. В переживании схожих эмоций - значимее этого для одинокого человека ничего нет. Как попасть ниткой в узкое игольное отверстие. Боль не уходит, но слегка притупляется, несмотря на тугие вкрапления пастозной тягостности. Временами. И вне квартирных стен.
  Потому ухожу из дома часов в одиннадцать, возвращаюсь ночью. Не то, чтобы строю определённые маршруты, нет. Это нечто интуитивное, приближенное к медитации. Дневная моционная терапия, так сказать. Людных мест типа общественного транспорта, торговых точек или центральных парков, стараюсь избегать, уединяясь с природой. Брожу по улочкам вдоль лесов, останавливаюсь под мостом у железной дороги. Бывает, за два-три часа не встретишь ни единой движимой фигуры - то, о чём не приходится мечтать в осточертевшем Питере. Вчера обошла район, в котором провела то злополучное лето. Двойственные чувства. Тринадцать лет назад эта территория несла отголосок сельской местности: колонки с водой, деревянные избы с облупившейся краской, палисадники, раскидистые у калиток яблони-вишни, травянистые прогалины. Теперь улицы расширили, проложили асфальтированную дорогу, настроили коттеджей, обнеся двухметровыми заборами.
   Одичалый дом бабушки с заколоченными окнами на фоне ровно стриженных газонов выглядит плесневелым срубом - покосившийся, обветшалый. Умерший кусок чьей-то жизни внутри, шероховатая зазубрина снаружи. Удивительно, но никаких клокочущих эмоций нутро не выдало. Я постояла минут тридцать у входа, посмотрела сквозь брешь ограждения на захламлённый двор, на покатую крышу бани и повернула обратно. Как-то вот так. Ни грустно, ни радостно. Тронул лишь повязший в осоке сад, который всё так же плодоносит, являясь хиленьким пульсом этой отжившей материи.
  
  15 сентября
  
  Увидела две актуальные вакансии на "hh": продавец-консультант в бутик обуви и флорист в салон рядом с местным ДК. Позвонила. Сказали, что без опыта работы в торговле и хотя бы среднего профессионального образования заявки отклоняются. Не прикол ли? Зарплата смехотворна - семь с половиной и девять. При этом предстоит неоплачиваемая стажировка от двух недель до месяца с полноценным рабочим графиком. Начинаю думать, что надо бы отложить денег на обратный билет. Тяжко тут заработать, не блистая сертификатом пресловутого визажиста или влиятельными родителями. Подожду, но как-то тревожно. Ещё и воду горячую отключили.
   Сижу на диване с потрёпанной жаккардовой обивкой, палец снова от волнения перед созвоном разодрала в кровь. Щиплет. Выглядит прискорбно. Так же прискорбно, как рваные местами обои в нищенской квартире, сползающие словно шмотки кожи после глубокого ожога. Кроме дивана, измождённого тюля да гробового шкафа для одежды, ничего нет. Из окон дует, клетчатый линолеум с прорезью, проходящей по центру комнаты, забрызган белой краской, неравномерно капает вода из протекающей в ванной трубы. Апатия пробирается, как высокочастотный сигнал, зудящий в каждом сантиметре воздуха. То самое время, когда грудная клетка наполняется землёй - дышать тяжелее. Днём я справляюсь, но ближе к ночи не знаю, куда себя деть. Страх ползёт по телу, делая мозг перламутровым. Если б не таблетки, не уверена, спала бы я тут вообще. Зато хотя бы ем. Понемногу, нечасто. Горячее ещё не удаётся, но сладкое покупаю регулярно: зефир, пастилу, молочный шоколад. От сахара на лице высыпания, однако без него поддерживать функционирование организма пока не могу. Иногда замещаю бананами, вкус которых не ассоциируется с опилками - да, вот настолько всё плохо. При этом нервный фон купирует набор веса, разве что лицо отекает. Да и ладно. Всё это мелочи.
  Остановившись вчера у витрины с тортами, вспомнила об отце - прослезилась. Он звонил раза три, отвечать не хочу. В чём смысл этих формальных созвонов? Как был недосягаемым, таким остаётся. От обсуждения наших отношений, моих чувств и летнего скандала увиливает. Вместо того, чтоб хоть раз сказать: "Я рядом и всегда рад тебе", традиционно бросает бумажно продиктованные вопросы - как питаешься, что нового, не подкинуть денег - от которых не становится легче. Нет желания протирать через сито бытовуху, а тем более слушать россказни о его семье. Я ведь завидую им - Богдану и Наде. Мне тоже непомерно хочется съесть малую кроху со стола безоговорочной отцовской любви. Хотелось и в шесть лет, и в десять, и в пятнадцать. Разве это не естественное желание? Но сейчас я нуждаюсь в нём куда больше, чем когда-либо. Хочется знать, что ты интересуешь человека, невзирая на препоны внешней среды. Просто ты есть, и ты нужен.
  Увы. Просить о любви - как клеёнкой в мороз обмотаться - без толку. Так и останусь потерявшейся личинкой, а отец - просто отцом. Всё тем же спешащим и далёким, но талантливо сошедшим с пьедестала. Сказать ему мне теперь нечего.
  
  16 сентября
  
  Завтра выхожу на работу в кофейный киоск (попросту "стаканчик", как его тут нарекли). Сегодня стажировалась. В целом всё просто: продаёшь выпечку, делаешь кофе, чай, жаришь на электрогриле сосиски для хот-догов. График сменный по двенадцать часов, зарплата - около восьми (в зависимости от выручки). Оформления по трудовой книжке не будет, что хорошо, но оно и понятно.
   Владелец киоска, краснолицый увесистый мужик лет тридцати пяти, с показным пренебрежением глянув в паспорт, не церемонясь, расспросил, чего меня принесло "из Питера в мухосрань". Ответ: "Подумать" не убедил.
  - Люди кредиты берут, чтоб свалить отсюда, а ты, значит, по вопросам философии?
  - По личным вопросам.
  - И надолго?
  - Как получится.
  На это он глумливо хмыкнул. Возможно, история и впрямь неправдоподобна, но на работу меня взяли. Александр лично всё рассказал, показал, как пользоваться кофемашиной, в какой последовательности готовить хот-доги. Вроде ничего мудрёного, но с моей врождённой неуклюжестью без трудностей не обойдётся. Пространство "стаканчика" едва ли превосходит сортирную кабинку. Дискомфорт вызывает само по себе, а сегодня на стажировке в тесноте пришлось липнуть к оборудованию. Хозяин - не самый располагающий тип - язвителен, прижимист. Нос пяточком, маленький рот стационарно поджат. Делая первый хот-дог под его оценивающим взором, с избытком вальнула кетчупа, заляпав и булку, и стол, и футболку, в которой пришла. Надевая крышку на стакан, разлила капучино. Обнадёживает мысль, что завтра буду одна и, соответственно, накосячу поменьше. Всё же кофейный киоск - не самый худший вариант.
  А ещё у меня появилась крохотная отдушина - усатые бродяжки из подвала соседней панельки у оврага, которых вот уже дня три ежедневно подкармливаю: пёстрая кошечка с раненым ухом, дымчатая и персиковый кот с широко посаженными водянистыми глазами. Тощие до крайности, запуганные. Когда приближаюсь, шугаются, шипят, мельтеша лапками, несутся в продухи, а, спустя минут пять, сбегаются на запах и со смаком уплетают за углом дома выдавленный из вакуумной упаковки паштет. Наблюдая за ними, я впервые за долгое время начала улыбаться.
  
  18 сентября
  
  До окончания смены полчаса. Нудных, мандражных полчаса. Сижу, как в витрине, пишу корявым почерком, убого вобрав голову в плечи. Полустеклянный цилиндрический "стаканчик" цвета кофейных зёрен походит на аквариум, в который норовит заглянуть всякая проходящая мимо фигура. Не жалуюсь - понимаю, что не сумею адаптироваться. Контакты с людьми жгутами сковывают мышцы. Стараюсь не впитывать, но, когда пафосный мудак с бритыми висками, не снимая солнечных очков, менторским тоном сцеживает: "К а п у ч и н о д в а с а х а р а", швыряя сто двадцать рублей, как вымоленную подачку, в горле начинает зудеть. Включить флегматичную невозмутимость не удаётся. От обиды, несправедливости. От невозможности защититься. После самодовольного ухода таких скользких идиотов с заскоками воспринимаю себя размазанной, как вымоченное печенье под подошвой. Унизительно. Ненавижу в себе эту раболепную сомнамбулу, не научившуюся фильтровать и быть хоть малость жёстче.
  Конечно, не все люди латентные твари. Есть и те, что с улыбкой здороваются, тактично благодарят. Оставляют чаевые. Как правило, это или студенты с крашеными волосами, или мужчины возраста моего отца. Только теперь закрепляю на опыте, что такое "положительный энергетический взаимообмен", сколь велика его цена и какое воздействие он оказывает. Как опиаты. Достаточно перекинуться взглядами, чтоб ощутить, как слабеют зажимы. Кратковременное и обманчивое чувство, но в эти секунды жизнь не столь отвратительна.
  Сейчас постуч..нет, прошли мимо.
  Ты снова мне снился. Нарезками, в туманной размытости. Проснувшись, вспомнила запах тушёной тыквы с куркумой, что готовила твоя бабушка. Воздушной, сладкой. Было что-то сокровенное в посиделках на вашей прокуренной кухне, в рассыпанных арбузных семечках. В поцелуях с фруктовой жвачкой за щекой при выключенном свете. Ты ведь не мог этого забыть. Стираются ли такие вещи? Я не верю. С годами всё блёкнет, но силуэты...силуэты лишь обретают фактурность. Разве нет?
  
  23 сентября
  
   Хвостатые ребята начинают привыкать к моим визитам. В сухую погоду они обитают в овраге, когда же иду к ним с работы, сонные, выбираются из продухов девятиэтажки и знаючи спешат к своему кормительному островку. Обычно приношу паштет или сосиски с вермишелью, наливаю воды в пластик из-под бутылки. Насытившись, позволяют прикасаться к пыльной шёрстке. Кажется, удалось завоевать в их крохотных тельцах доверие. Это ли не бесценно? Видеть, как живые существа, ничего о тебе не зная, отвечают любовью на любовь? Мурчат, когда поглаживаешь торчащие позвонки, в глаза смотрят так пронзительно, как человек не способен. Думается, мои бесполезные будни наполняются осмысленностью.
  Хочу верить, что полученные эмоции - не аванс перед колодцем, заготовленным обстоятельствами. Хотя...чего мне терять? Провалюсь, так провалюсь. Может, установке "чем хуже, тем лучше" имеется место быть?
  По пути домой купила горсть жёлтой сливы - жестковата, но запах ностальгический. Я мазохист?
  Стала замечать, что на меня везде косо поглядывают: в общественных местах, на работе, в магазинах. Возможно, это явление со дня приезда присутствовало, оставаясь незамеченным на фоне стресса, но да, массовый сканнер работает непрестанно, подначивая людей к демонстрации оценочных суждений. Смотреть, как на колбасу за прилавком, тыкать, переваливать из банки в банку хлюпающие насмешки - это норма для местного менталитета. Причина в моём некотируемом виде или общество действительно здесь так отчаянно барахтается в безысходности, что бросаться подобранными с земли камнями - извращённый способ развлечься? Бесят молодые, вычурно разодетые мамашки, тучные женщины за пятьдесят и парни в спортивках, что не чураются вслух подметить: "Ебать, она худая" или "О, смори - дредастая". Девушки, вписываемые, так сказать, в здешние мерила, выглядят не так, как я: отутюженные волосы до середины спины, джинсы-скинни, приталенные пальтишки, подчёркивающие как выгодные, так и не очень формы, и, само собой, инста-мейк. Интересное наблюдение: не иметь нарощенных ногтей здесь, похоже, дурной тон. Именно нарощенных. С ними ходит процентов семьдесят женского населения 16+. Не важно, что у тебя с лицом, во что одета, главное - наличие типсов на конечностях. Что за фетиш такой? Я не против ухоженности, но когда едет в автобусе безликая женщина с ожирением, с немытыми волосами, в стоптанных сапогах и замызганном плаще, пестря разрисованными выпуклыми ногтями, рождается ощущение резаной по дереву карикатуры. Смешно, оттого что грустно, и грустно, оттого что смешно.
  25 сентября
  
   Однажды ты сказал, что не хочешь дожить до тридцати лет. Приехав сюда, всё чаще рассуждаю о смерти. У Ницше в "Так говорил Заратустра" есть мысль о том, что бояться её не стоит, так как дух умрёт быстрее тела. Но что, если нет? Что, если боль не уходит? Что, если дух не умирает, продолжая влачить неподъёмный ком памяти?
   Позавчера произошла ситуация, от которой меня до сих пор не отпускает. Часов в девять я закрылась в ванной помыться, а выключив воду, услышала за дверью шаги. Шаги, шебуршание. Догадаться несложно, каким животным ужасом меня прошибло. Ты стоишь в ванной - мокрая, раздетая, слыша посторонние звуки в квартире, в которой, кроме тебя, никто не живёт. Шиза? По наитию пришло в голову - не галлюцинации ли? Так накрыло, что секунд десять ног не могла от ванны оторвать -подкосились, как сломанные прутики, а затем онемели, став свинцовыми. Не знаю, как головой не тронулось. Никакие сравнения, эпитеты и метафоры не передадут тех эмоций. А что после? После в ванную постучали. То была хозяйка. Поверишь? Даже не извинилась. Сказала: "Забежала на минутку, срочно нужен удлинитель. Я звонила тебе, хотела предупредить, а потом подумала, может, на работе - чтоб завтра не беспокоить, зайду сама". Так непринуждённо. Неужели люди всерьёз не различают неадекват в своих поступках? Что не так с этим миром?
   Проводив её, я успокоилась, но страх не ушёл. Теперь вздрагиваю от голосов соседей сверху, от бренчанья чужих ключей в подъезде. Ощущение, будто прям сейчас кто-то вскроет дверь и войдёт. Тревога разрастается, кошмары участились. Чувствую себя бездейственной погремушкой, не контролирующей ни один сигнал своей жизни.
  
  30 сентября
  
  Жители дома, в подвале которого живут кошки, начинают агрессировать на мои подкармливания, в оскорбительной форме приводя доводы из категории доёбок: в подъезде саньём воняет, двор засран так, что с детьми на площадку не выйти - кругом зараза, а ребятня пальцы в рот суёт, подхватывая лишай и глистов. Я согласна с тем, что лишай и глисты у детей не есть хорошо, но нестыковка в том, что придомовой территории, детской площадки или подъезда эти заклёванные кошки сторонятся. Они гуляют или в овраге напротив, или в садике. Быть может, собаки на площадке что-то и засерают - да. Таксы, мопсы, пудели, которых порой выгуливают одновременно с детьми. Но к чему эти высосанные претензии? К чему столько безудержной злобы? Искренне хочется видеть в людях хорошее, вопрос: как?
  Мысля глобально, понимаю, что кошкам нужен дом, нужна безопасность. То, что я даю - призрачная затравка, ничего не гарантирующая. Вообще ничего. Как плыть на дырявом плоту. Как кидать леску в помощь утопающему. При любом раскладе затея заведомо провальная. Но они привязались ко мне. Бегут на запах встречать. Поев, провожают до нависающей ивы за домом. Значительно здоровее выглядят. У Малыша - так я назвала рыжего - не гноятся глаза, у Пеструши ранка затягивается. Кормит ли их кто-то, помимо меня? Я ни разу не видела, но если они всё ещё живы, значит, добрые люди не вывелись. Тем не менее, бросить их сейчас, пока я здесь, не могу, поэтому, вопреки порицательным взглядам, не перестаю ходить,, стараясь выказывать видимое хладнокровие в адрес недовольных. Рискованный баттл. Ну и пусть. Задыхаюсь в оплёванных ценностях. Куда бежать дальше?
  Вот уже месяца два сеет сумасшедшую рефлексию наша поездка к Финскому заливу. Так настойчиво порывалась забыть - тщетно. Помню и узел на шнурке твоих шортов, и сунутый в карман олимпийки пурпурный клевер после тоста за ваше предстоящее студенчество. Этот высохший цветок так и лежит сплюснутым между страницами детской энциклопедии. Не сумела выбросить. Как-никак, вещественный обломок нашего лета. Вечера, ставшего кульминационным. Почему? Предчувствие расстояния? Расставания? Алкоголь? Мать, кстати, учуяв, что я пила, истерила весь следующий день. Проверяла, нет ли крови на одежде - боялась, что мы переспали. Глупая. Понимала ли она, что происходит? Нет. Не понимала и я. На обратном пути ноги липли к кожаному сиденью, в полумраке салона пахло несъеденной переспелой дыней вкупе с разлитым вермутом, из приоткрытого окна тянул ветер, лохмативший волосы. Весело больше не было. Проводив меня до квартиры той ночью, ты шепнул: "Спасибо". Я не сообразила, к чему это, но позже осознала, что расстались мы именно там, в подъезде двадцать девятого августа, а вовсе не двумя месяцами позднее.
  Скажи, почему всё закончилось вот так? Я скучала по твоим сообщениям, по рукам, по голосу. Смотреть не могла на ровесников. Кем они были рядом с тобой? Сплющенными растениями. Волокнистыми, одномерными. Подозреваю, что за три года не пережила твой уход. Вытеснила. Заблокировала. Потому-то так больно. Не знаю, повлиял ли разрыв на меня как на личность, но не сомневаюсь, что это было правильно. Вряд ли б у нас что-то сложилось в дальнейшем. Дело в географии? В отсутствии чувств? Секса? В моих зажимах? В неподходящем времени? Почему ты ничего не объяснил? Боялся ранить? Опасался последствий?
   Я бы хотела встретиться теперь. Хотела бы остаться в твоей памяти другим человеком: повзрослевшим, думающим, избавившимся от стигм. Если б успела написать тебе до смерти, ты бы ответил? Если и да, то о болезни бы смолчал - не тот человек, который будет искать жалости, грызть и без того обглоданную тему. Заставляю себя верить, что всё так, как должно быть. Мне бы лишь понять закономерность событий, что повесили петлю на шею. Выявить незалеченные гематомы, найти путь к себе. Приехала сюда за ответами, но всё глубже проваливаюсь.
  
  3 октября
  
  Стабильность. Неоднозначное понятие.
  Через час можно считать кассу и собираться. Я не приспособилась к специфичным условиям "стаканчика". С мнительностью и неприязнью, завёрнутыми в обёртку безразличия, смотрю на социум, стараясь по возможности не коммуницировать. За месяц пребывания открыла для себя, что люди фигачат друг по другу не по причине скуки. Хамство и умаление - негласный принцип выживания. Индикатор самооценки. Индикатор самости. Вселенная моллюсков с утрированно раздутыми панцирями. Потеряла понимание большинства вещей, казавшихся истинными.
  Зато на днях подружилась с вальяжным чёрно-белым котом. Вероятно, совсем недавно оказался на улице - не подкован к реалиям внешней среды. К восьми утра появляется из-за угла универмага и компанейски присусендивается на остановке к полусонному народу. Иной раз лежит под яблоней, выделяясь тёмной фигуркой на фоне жухлой листвы. Именно там я с ним и встречаюсь: кладу еды, наливаю молока. Поначалу привередничал, соглашаясь исключительно на "Китикет" и "Whiskas". Теперь не отказывается ни от макарон, ни от сосисок. Зная жестокую природу людей, волнительно видеть, с какой лаской он льнёт к прохожим - обтирается о ботинки, просится на руки. Прежде чем уйти, минут тридцать-сорок наглаживаю пыльное пузико, а придя домой, пью чай, до темени присматривая за ним из окна квартиры.
  Животные подарили мне новую реальность: камерную, тёплую, как остывший уголёк, эмпатичную. Духовно огороженную гигантскими валунами, физически - хрупкую, не сегодня - завтра обещающую быть раздавленной, стоит ослабить бдительность. Пуская их в себя, я становлюсь чуть лучше, чем есть. А вместе с тем - прозрачно-уязвимой.
  Что касается дома у оврага - там меня прозвали малолетней кошатницей. Посмеиваются, как над психически больной, оборачиваются. Мне страшно, если быть честной. Как бы ни силилась казаться неприступной, люди чуют правду. А правда в том, что я не стена, а дрожащая пакля, не умеющая за себя постоять. Оттого негатив липнет паучьим ядом на разлитый клей. У кого просить исцеления?
  
  16 октября
  
   На улице холодает, ветра секут и пронизывают равносильно питерским. Жирным слоем тоски пропитаны и разбухшие в лужах окурки, и силуэты голодных собак, жующих найденные в урнах огрызки. Тёмные окна, раздавленная на асфальте конфета, фекалии - удушливая прелость болота. Утром разбила в "Пятёрочке" бутылку сока и пока собирала осколки, разревелась, как немощная сопля. Триггернуло, что называется. Ревела до самого дома, а вынув из кармана руку, обнаружила, что рассечённая от запястья до мизинца ладонь знатно кровоточит.
  Переживаю за кошек - из подвала их выгнали, заткнув продухи металлическими ставнями. Теперь они прячутся на мёрзлой земле под фанерой, которую принёс кто-то неравнодушный. Но фанера не оберегает ни от заморозков, ни от собак и людей. Ответственность за это на мне. Стоило вмешаться, как и здесь всё вдребезги раскололось. Знала ведь, что воевать со сломанными ногами бессмысленно. Вот по ним и рубанули. Каким образом? На днях произошла стычка с истеричной тёлкой лет тридцати - тридцати пяти. Блондинка в плюшевой шубке, работает с детьми, как я выяснила, благодаря соцсетям. Остановившись по пути возле нас с кошками, пару минут молча смотрела, как я роюсь в рюкзаке, а увидев контейнер с сосисками, пустилась в назидательные поучения:
  - Пиздуй отсюда. Не хрен здесь ошиваться.
  - Я мешаю кому-то?
  - Кошки мешают. Ты кормишь, они плодятся. Жалко - забирай себе, тут нечего питомник разводить.
  Мамашка с активной гражданской позицией оказалась несдержанной и, столкнувшись с моим игнором, в бешенстве подлетела к ребятам, пнула миску. Те, разумеется, попрятались, а я рефлекторно плеснула воды в её остервенелую физиономию, окончательно сорвав покатую крышу с блондинистой головёнки.
  Думала, по-женски расцарапает мне лицо. Но нет. Избрала метод унизительнее - вцепившись в дреды, потащила меня по проспекту, грозясь накатать заяву, если ещё раз заприметит. Сопротивления не сработали, её габариты оказались в разы мощнее, что позволило провести меня таким жалким манёвром метров триста. Причём по пути попалось несколько парней, две женщины, парочка с хаски - никто не посчитал нужным проявить участие. За что жизнь наказывает меня? Больше не за что держаться. Животных лишь, обречённых в муках умирать на улицах этого уёбищного мира, жаль до слёз.
  Где вы, мам, пап? Неужели я и впрямь настолько желчный человек, не заслуживший вашего доброго слова? Родительская поддержка и живое присутствие - то, чего превыше всего сейчас недостаёт. Да и не только сейчас. Все двадцать лет жизни я ждала от вас ответа, стремилась стать лучше, чем есть, думая, что вот достигну планки - и вы сполна меня вознаградите. Но откупаясь материально, ни ты, мам, ни ты, пап, так и не поняли, насколько голодным до ласки человеком я выросла и, как в шесть лет, до сих пор жду, что вы придёте, защитите меня, отогреете. Комплекс детдомовца, да.
  Всё, о чём прошу - не напоминайте о себе. Это лишь доламывает. Хотя...может, именно к смерти вы меня и готовили? Кому нужен нелюбимый ребёнок, грузом висящий на шее?
  
   2 ноября
  
  14
  
   На этом запись прерывается. Закрыв блокнот, я минут двадцать осмыслял прочитанное, затем достал телефон и хотел набрать смс по типу: "Спасибо за откровение", но перечитав последнюю страницу, притормозил. Что полагается говорить в подобных ситуациях? Нужны ли слова вообще? Мозг находился в поверженном замешательстве, а внутри саднило. Я понимал, что, позволив залезть себе под кожу, Влада не просто поделилась историей. Сделанный жест свидетельствовал о тотальном доверии. Поэтому написал следующее:
  
  В детстве я обожал гранаты. Грыз
   их с косточками, заработав в
  девять лет воспаление аппендицита.
  Став старше, приучился этого не
  делать, а с годами понял, что гранат -
   сплошная косточка
  
  Скоро зацветут яблони - съездим
  вместе к Финскому заливу?
  
  Глеб, 2:03
  
  Ответила она утром:
  
  Вызвал улыбку)
  Да, было бы неплохо
  
  Влада, 9:21
  
  С добрым утром)
  
  Глеб, 9:23
  
  С добрым)
  
  Влада, 9:25
  
   Провалявшись часа два, я на энтузиазме поднялся, принял душ и, закинувшись энергетиком, засел за "Dark souls", борясь с искушением спросить, как у неё настроение, чем занимается, куда пойдёт и пойдёт ли. Если нет, то какие планы на вечер. Однако липнуть назойливым репейником было нельзя. Не в такой щепетильный момент, не с таким лабильным человеком. Отгоняя тремор игрушками, с нетерпением ждал знака. Любого знака: смайлика, смс-ки, внезапного появления. И вечером нового дня он, на радость, последовал.
  
  Недоеденные пирожные сохнут
  в холодильнике. Если хочешь -
  приходи после работы.
  Буду рада
  
  Влада, 18:04
  
   Расплывшись между выкладкой дисков в улыбке, я молниеносно настрочил, что приду. Пирожные как сами по себе пирожные или пирожные как предлог увидеться - начнёшь циклиться, неспешность и естественный ход событий сменятся на необдуманную резь. Теперь думается, именно неопределённостью меня безудержно тянуло к Владе. Дай человеку ответы на вопросы - он успокоится, а пока царапает недоговорённость, будет зудеть и интрига.
   Закончив смену, я купил сигарет и весь путь непрестанно курил. Уклоняться от сумбурных поступков не равносильно тому, чтоб не нести сумбур в себе. Комплекс из страха, жажды близости при сопутствующем волнении мутил кровь до состояния взболтанной газировки. Резко вскроешь - случится взрыв, ни волоска после себя не оставивший. Так оно, собственно, и вышло, но позже. Тем же вечером, стремительно перетёкшего в ночь, я получил от Влады заветную конфету: выпив по кружке чая, мы слушали в приглушённом свете гостиной Дэвида Линча и, сидя на полу, целовались. Целовались, да. Если рассматривать секс как кайф в виде мягкого торта из бисквита и пористых прослоек крема, то эти поцелуи были сравнимы с ягодным джемом - сахарные, не лишённые пурпурной кислотности. Достаточно для того, чтоб ощутить себя под пиздатой долей градуса в состоянии головокружительной энтропии. Но мнимое опьянение не спасало от желания зайти за черту дозволенного, скользнув рукой под серую футболку или расстегнув ширинку женских джинсов. Стараясь не спалить стояк, я довольствовался теплом тонкой шеи, плеч, кожи на руках, покрывшейся мурашками, и, чтоб не спровоцировать себя на ошибку, вполне сознавая, как легко на данном этапе бульдозером протаранить проложенную тропинку, к двум часам ночи покинул квартиру Влады. Не без сожаления, разумеется.
   На этом наши вечера "вне формата" не прекратились. С нескончаемыми разговорами за чаем, переглядываниями, несмелыми прикосновениями и поцелуями, от которых в солнечном сплетении надувался шарик, превращая тело в жидкое суфле. О чувствах, о сложившейся ситуации мы не говорили. Отношения развивались своим чередом. Дозированными глотками я наслаждался близостью, насыщая эстетические и духовные потребности так, словно держал во рту свежую виноградинку, не решаясь проглотить.
  Когда не видел Владу, не мог ни на чём сконцентрироваться. Существовал от утра до утра. Смс-ки не утоляли эмоциональный голод, а лишь усиливали аппетит. Не хватало тактильности. Глаз. Запахов. Я понимал, насколько серьёзно вляпался, понимал, что всесносящие чувства идут в наборе со всесносящей болью и эмоциональной дихотомией, но откатывать не хотел. Настолько обезоруженным не помню себя со школьных лет - паттерн сработал и сработал в совершенстве. Возможно ли было остановиться? Не думаю.
  Как-то стоя на лестничной площадке, левой рукой стряхнув сигаретный пепел, правой - поглаживая голову Влады, покоившуюся на моей груди, я ненавязчиво затронул тему её поездки, спросив, чем закончилась история.
  - Самобичеванием, - ответила она, выдержав паузу.
  - Из-за кошек?
  - Да. Однажды я, как обычно, пришла покормить их, но на зов никто не вышел. Листы фанеры были разбросаны, пластиковая миска для воды раздавлена. Хотелось верить, что, может, запугали, вот и прячутся - выбегут завтра. Увы. Не выбежали ни с наступлением завтра, ни с наступлением послезавтра. Либо отравили, либо застрелили вместе с собаками.
  - Люди - мрази, - всё, что мне нашлось сказать. - Тупорылые, неудовлетворённые мрази.
   - В середине ноября я вернулась, - продолжила Влада, кашлянув. - Ехала в поезде и всю дорогу ревела. Винила себя. Жили ведь эти кошки до моего появления. Чем-то перебивались.
   - Ты не виновата. Есть вещи, против которых одному человеку не выстоять.
   - Так и я про то. "Человек" - ключевое слово. Не в кошках было дело. Никто не прикопался бы к ним, если б я в фокус не попала. Сделанным люди доказали свою правоту, отстояли непреклонную, кирпичными блоками выложенную систему. Устранением кошек всего-то был дан ответ на непослушание. Кто я против их приоритетов, ценностей? Малолетнее ничтожество с шизой.
   - А чёрно-белый кот? Что с ним стало?
   - С остановки? Я бросила его. За час до поезда вышла проститься, и знаешь, он, наверно, чувствовал, что больше не приду - съел всего четверть корма, льнул к ногам, тыкался мордочкой в ладони. Трогала мокрую, землёй вымазанную шерсть, а нутро жгло, словно соды выпила. До сих пор жалею, что не забрала его с собой. Они все периодически мне снятся. Жуткие сны, после которых так ломает, что хочется пойти и убиться. Ночь, потёмки, слышу их надрывающийся крик, ищу и не могу найти. Будто не было этих пяти месяцев. Символично, что в последнюю встречу с полосатой троицей лёг первый снег. Мягкий, пористый. Бесцветный город словно ажурной простынёй накрыло. Ветер стих. Люди не ходили. Что-то особенное тогда произошло - мгновенная вспышка счастья, наполненность бесконечной любовью, забвением. Смотрящие вслед крохотные фигурки на фоне серебристой массы по-прежнему живут во мне, ждут под шаткой фанерой. Это плата за то, что дала им надежду и не сумела защитить.
  Я не знал, как ответить на сказанное, поэтому потушил сигарету и крепче прижал Владу к себе. Той ночью она попросила меня остаться. Вымыв посуду от съеденных с овощами спагетти, мы на пару почистили зубы, включили в гостиной "Клеймо на мозге" Гая Мэддина и, не раздеваясь, устроились на диване. К середине фильма Влада уснула. Дыхание сделалось размеренным, тонкое тело обмякло, как подтаявшая нуга. Закрыв ноут, я осторожно коснулся контуров чистого лица, плавно проведя пальцем по выразительной линии обветренных губ, кончику идеального носа. Это нутро было исполосовано такими заковыристыми лабиринтами, по которым блуждать самостоятельно, без психотерапевта, рискованно. Что за этим стояло? Тогда у меня имелись лишь намёки. Информация, доступ к которой я получил из дневника - лишь малая часть той правды, от которой психика Влады, на скорости раскачиваясь, миллиметр за миллиметром рвалась, оставляя щетинисто торчащие нити. В должной степени мне льстило, что не кто-нибудь, а я был тем человеком, которого она впустила в свою темноту. Я был тем человеком, который гипотетически мог стать её спасателем, сделав то, чего не сделал в равнозначных обстоятельствах четыре года назад. Самонадеянно? Не то слово. Как ни отрицай, всё закономерно: не уяснил с первого раза урок, пройдёт время - жизнь подкинет второй, и так до тех пор, пока до твоей твердолобой башки не дойдёт, что ж не так ты делаешь. Или делал. Случайности не случайны. Что, в сущности, подтвердилось.
  Проснулся я часов в одиннадцать. Солнце пекло, пухообразные облака повисли, как на открытке из детства. Сползя с дивана, умылся, покурил. Влада, поднялась не многим позже. Пока она умывалась, в гостиной минуты три без остановки трезвонил её телефон. Подходить любопытствовать я не стал. Может, отец? Может, мать? Мало ли - не моё дело. Вместо этого, найдя в холодильнике три яйца и молоко, замутил омлет, заварил зелёный чай с щепоткой корицы. Когда Влада, переодевшись в джинсовый сарафан, появилась на кухне, импровизированный завтрак был готов.
  - Пахнет вкусно, - улыбнулась она, привычно заняв место у окна.
  - Как спалось?
  - Крепко. Досмотрел фильм?
  - Досмотрел, - кивнул я, залив кружки кипятком. - Будоражаще, конечно. Охуительное визуальное безумие и гениальный прозаический слог.
  - Да, меня тоже впечатлил первый просмотр.
  - "Тайны. Тайны. Тайны". "Ярость матери. Бушует. Сохнет. Трескается". Кладу сахар в чай?
  - Мне - нет.
  - Окей.
  - Могу спросить насчёт тайн?
  - Есть ли у меня секреты?
   - Да. Что-то, чего никогда никому не расскажешь?
  - Ну, таких прям секретов - секретов нет. Есть то, что не хотелось бы ворошить, но я могу об этом говорить - не формат тайн.
  Кивнув, Влада принялась за еду.
  - А у тебя?
  - Кое-что есть.
  - Что-то, чего никому не расскажешь?
  - Не знаю. Возможно, расскажу когда-нибудь. Отменный омлет, кстати.
  - Ничего, что по-свойски тут расположился?
  - Наоборот. Приятно, когда о тебе заботятся. Напомнило выходные ночёвки у отца до его женитьбы - омлет на завтрак, жареная колбаса, чай с молоком.
  - Послеразводные встречи?
  - Ну да. Каждая из таких была равноценна празднику. Если он не был занят, забирал меня с субботы на воскресенье к себе, покупал в гостинец "Наполеон", пакет фруктов, плитку горького шоколада обязательно, так и не узнав за двадцать лет, что я люблю белый. Видя его по утрам надухаренным, с волосами ещё влажными после душа, с трепетом думала, какой эталонный, непогрешимый у меня отец. Он уединялся на кухне, скуривая по две-три сигареты за раз. Помесь запахов из табака и геля для бритья, курящие парни и "Наполеон" - теперь мой краш. Не нормально?
  - Почему же? Это логично. Не дурак ведь был Фрейд.
  - Фрейд не дурак, а вот я, мне кажется, дура.
  - Отчего же?
  - Скучаю по тому времени.
  - Какие у вас сейчас отношения?
  - Официальные.
  - Ты говорила, вы изредка видитесь?
  - Раз в два месяца он заезжает сюда показать примерного родителя. Привозит чего-нибудь к чаю, пялясь на время, спрашивает, как дела, есть ли деньги, чем питаюсь - формальности, в общем. Делает это для себя любимого - как зайти в церковь свечку поставить: смысла нет, а на душе спокойнее.
  - Собственное эго тешит?
  - Да. Плюсик в карму. У него своя семья, своя жизнь. Театр. Ко мне не лезет, считает, что я переросший ребёнок, который не хочет взрослеть, дабы не нести ответственность. А слабых людей отец не уважает.
  - Ты слабая по его меркам?
  - Слабая, инфантильная.
  - А он какой? По твоим.
  - Когда-то был авторитетным. Никогда не могла всецело дотронуться до него. Теперь за недоступностью вижу непрошибаемого нарцисса, вся жизнь которого выстроена вокруг себя любимого. Он, как и мать, никого не слышит.
  - Ты в обиде на него?
  - Хотела бы сказать: "Нет", но не стану врать - да, в ещё какой обиде. Дурацкая тема для разговора за омлетом, - грустно улыбнулась она, пригубив ароматный чай.
  Оставшуюся часть завтрака мы проговорили о грядущей неделе потепления, продолжении съёмок и выборе локации, колеблясь между лесопарком и Кобоной - посёлком, находящимся в двух часах езды от Питера. Влада взвешивала, понимая, что поездка экспромтом за сто километров не гарантирует беспроблемного возвращения домой, а лично меня это только подстёгивало. Чем не приключение? Я загорелся затеей, предвкушая упиться природой, вкусить свежих впечатлений, каких не хватало в монументальном Питере. Неумертвлённый романтик из прошлого прозрел и яростно требовал восполнить пробел упущенных юношеских авантюр. Не вовремя и не кстати. Однако ни в лес, ни в Кобону мы через неделю не поехали.
  Во второй половине дня, когда ничто не предвещало беды, раздался не вписываемый в сценарий звонок в дверь. Я собирался уходить и успел бы, если б не завалившийся за диван зарядник от телефона. В поисках этой неприметной херни мы облазили всю квартиру, но уж, видно, неспроста она туда упала, оттянув мой уход минут на пятнадцать.
  - Отец?
  Отрицательно качнув головой, Влада настороженно поднялась с пола и бесшумно прошла в прихожую. Звонок раздался снова. Я напрягся, следя из гостиной за её рваными движениями: чего так пугаться? Посмотрев в глазок, она оторопела.
  - Влад? В чём дело?
  - Ни в чём.
  - Хочешь, я открою?
  - Не надо.
  После третьего затяжного звонка она перестала заламывать руки, судорожно повернув ключ.
  Я ожидал увидеть отца, мать, соседа, курьера, представителей торговой компании, волонтёров, сектантов, но, когда пришедший человек переступил порог квартиры, внутри похолодело. То был явно не курьер и уж тем более не отец.
  - Напугала. Могла б хоть смс кинуть, - произнёс осанистый парень лет двадцати семи, приобняв её свободной рукой. Среднего роста, средней комплекции, с безупречной короткой стрижкой и благородной растительностью на изысканно утончённом лице. Одет был в чёрную стёганую куртку, синие джинсы, заправленные в ботинки на шнуровке. Заметив меня из-за плеча Влады, сидевшего на диване с зарядником, оперативно смекнул. - А, так ты не одна?
  - Это Глеб, - проговорила она, бегло обернувшись.
  - Я понял. Снимаете?
  - Обсуждаем.
  Оценивающе просканировав мою охуевшую харю, он небрежно поставил на пол пакет из крафтовой бумаги и, переведя пристальный взор на Владу, скептически ухмыльнулся. - Тут твои шорты, майка и горячая паста с морским салатом - поешь. Ты худнула. Друга заодно угости. Голодный, наверно, от интенсивных обсуждений.
  - Спасибо.
  - За продукты?
  - За интенсивную заботу.
  - Не беспокойся, проходить не стану. Продолжайте. Пардонюсь за вторжение. Если деньги закончатся или передумаешь насчёт выходных, позвони.
  - У меня есть и деньги, и еда. Не за чем напрасно беспокоиться.
  - Вон как? Учту на будущее. Как процесс-то?
  - О чём ты?
  - О том же, о чём и ты.
  - Если ты про съёмки, то с ними всё в порядке.
  Можно было предположить, что заботливый человек приходился Владе двоюродным братом. Дядей. Внешнее сходство между ними прослеживалось. И скажи мне такую байку, я бы стопроцентно повёлся. Всё что угодно, лишь бы отогнать ртутными шариками рассыпавшиеся мысли. Однако на выходе бородатый волшебник, привезший пасту, смягчившись, бесцеремонно и весьма недвусмысленно притянул её к себе, в белых носках выведя в подъезд на аудиенцию. Влада не сделала попытки отстраниться. Минут десять они разговаривали за закрытой дверью, а когда тот ушёл, она провалилась. Молча выкладывала на кухонный стол продукты из пакета, не реагируя на моё присутствие. Глаза застывшие, мимики ноль. Чего тут думать? Я стоял в проёме, анализировал развернувшуюся сцену, чувствуя себя статистом в закулисье приторной драмы. Сантиментов, пожалуйста. Всё ж по лекалам.
   Пиздец. Пиздец в том виде, в каком он есть - тривиально мерзотный и пакостный.
  Дробя взглядом геометрические узоры на обоях, ждал, что Влада нарушит тишину и худо-бедно прокомментирует произошедшее, но она молчала. Настойчиво. Грузно. Как вести себя, как подступиться к ней, я понятия не имел. Опять. Да и надо ли? Сходив в гостиную за рюкзаком, запихнул в него найденный зарядник и принялся обуваться, не без труда сдерживая внутренний смерч. Неприступное молчание в такой уродливой ситуации врезалось занозами в пальцы, в виски, вызвав желание разбомбить зеркало, окно, телефон - похрен, лишь бы всколыхнуть человека. Вывести из статики. Скажи, что ты тут. Скажи, что я не дебил, которого наебали, и связь между нами - не компостная труха. Давай же. Хоть что-то.
  - Больше не придёшь? - услышал наконец, завязав шнурки.
  - Почему?
  - Почему? Ты ведь не тупой.
  - Видимо, тупой. Объясни, если тут есть что объяснять.
  - С чего начать?
  - Спишь с ним?
  - Не сплю.
  - А шорты забываешь. Забавно.
  - Чего забавного?
  - Так, забей. Ты не обязана оправдываться.
  - Я расскажу обо всём подробно, но не сейчас. Сейчас на эмоциях мы не услышим друг друга. Только усложним. Не делай предвзятых выводов просто.
  - Вы встречаетесь?
  - Иногда.
  Я кивнул, сняв с вешалки куртку, понимая, что конкретики от неё ждать бесполезно, и не нужно оно мне вдруг стало. Хотелось как можно скорее смотаться.
  - Глеб?
  - Что?
  - Не стоит прощаться вот так.
  - А как стоит? Поцелуемся? Извини - я на фрилав не подписывался. Не хочу подбирать с пола крошки, - тон звучал агрессивнее. Я слышал себя со стороны, но язвы до пузырей жгли слизистую. Влада замолкла. Стояла, как раненый цыплёнок, сиротливо уставившись в пол, не смея и глаз поднять. Впервые меня это не то, чтоб не разжалобило, а ещё пуще вывело из равновесия. - Сообщи мне, когда решишь возобновить съёмки. Проект мы добьём. Я не сольюсь.
  Она не ответила. Я ушёл, машинально хлопнув дверью. По-детски. Как нервный пиздюк, не разобравшись в случившемся. Обида, хлынувшая из лопнувшего волдыря, затапливала, в голове засели руки, непринуждённо обхватившие талию, к которой совсем недавно прикасались мои. Робко, боязливо прикасались. Без уверенности в том, что к этому человеку вообще позволительно прикасаться.
  Свойственные Владе смущашки вдруг показались фальшивыми ужимками. К чему были эти аттракционы? Кухонный трёп с играми в недотрогу? Множащееся разочарование трансформировалось в неприязнь. Отвращение, сравнимое с выплеснутой на лицо спермой. Я шёл домой, на громкости слушая в наушниках "Slipknot", желая до свинства набухаться. До рвоты, до беспамятства. На хуй сдержанность, контроль и умеренность, когда всё давно покосилось. Год выстраивал вокруг слабостей стену, искал стоический способ существования и за плешивые два месяца превратился в закомплексованного подростка с роем обожравшихся мух в голове. Опять душащие, выедающие переживания, царапины, сомнения, от которых ночами не спится. На хуй всё это. С фильмом я Владе помогу, но в пизду посиделки, разговоры о личном. Что она там собиралась мне рассказать - не важно. Спит с кем-то, не спит - её дело. Доведём до конца работу и разойдёмся.
  С такими буйными, необоснованными мыслями обиженного школьника я и явился домой. К концу дня гнев достиг пика. Воображение в деталях рисовало мизансцены секса не с моим, увы, участием. Вот он снимает с неё футболку, сжимает маленькие соски, сунув палец между ног. Вот трахает на том самом матрасе для съёмок в фиолетовом свете комнаты. Ей нравится, она экстатично стонет и совсем не кажется невинной тростинкой. Невинной была только со мной, с другим у неё всё просто. Как у нормальных людей, испытывающих влечение. Сверху, снизу, раком, в рот. Активная многогранная ебля. Потерянной Герды нет и в помине. Просто тёлка, имеющая между ног клитор и вагину.
  Макс не являлся бы Максом, не поддержав предложение накидаться. Вопросы не задавал - и так было ясно, что не на радостях я решил сорваться. Позвонив напарнику, попросил подменить.
  - Куда едем?
  - Куда-нить, где недорогое бухло и музло терпимое.
  Злачные клубешники, где бармены заливают в глотки шмар коктейли, на барной стойке скачут потные ноги, а воздух заволочён концентрированными парами похоти - не наша тема. Банально. Скучно. Сошлись на пространстве для маргиналов, где ни тебе дотошного дресс-кода на входе, ни велюровых диванов, пластиковых колонн, блёсток и пин-апа. Зато есть дешёвое бухло и крутая электроника. Перекусив бутерами с ветчиной, распили бутылку ядрёного пойла и, вызвав такси, выдвинулись из дома. Ветер с Балтики в сочетании с моросящим дождём пронизывал до костей. Настроение преобладало паршивое. Всё, чем я руководствовался - нафигачиться и забыться. Однако, зная Макса в отрыве, можно было догадаться, что вылазка с ним не могла обойтись без сюрприза.
  
  15
  
  Заплатив на кассе за контрольные браслеты, мы сдали в гардероб верхние вещи и прошли в протяжённое фойе. Помещение, чтоб понимать, в прошлом являлось мелкопромышленным заводом, после закрытия которого долгое время пустовало, соответственно, планировка клуба славилась самобытностью: высокие потолки, цепи, всевозможные фантасмагорические инсталляции из металла. Вдоль необлицованных стен тянулись гигантские трубы, подсвеченные неоном, а для поклонников острых ощущений в центре танцзоны имелись многоярусные клетки для перфомансов и приватных танцев. Проще говоря, своеобразненько. Протиснувшись сквозь перевозбуждённую толпу к барной стойке, Макс взял водку с апельсиновым соком, я - ром. За первым стопарём последовал второй, а после третьего мой социопатичный собутыльник выискивающе направился в ядро витального движа. Его красный свитшот в считанные секунды пропал из поля зрения, я же как сидел, так и остался сидеть. Сознание плавилось, реакции притуплялись. Алкоголь, слепящие вспышки света и ритмичное техно долбанули по затылку, но за этим анестетическим эффектом я и ехал.
  Рядом пил вермут парень с дредами, пришедшая с ним розоволосая девушка в комбезе заказала джин-тоник. Глядя на её пальцы с короткострижеными некрашеными ногтями, я думал о Владе. Набухшей пеной сочились слова, что сказал на прощанье, её измождённо опущенный взгляд. Не стоило порывисто обрубать концы, не выслушав человека. А хотя...реально ли экологично переварить такую правду? Влюбляешься в девушку, у вас завязываются на редкость искренние отношения. Ты счастлив, очарован, заворожён. Без задней мысли вкушаешь в экзальтации глазурь с десерта, и тут хуяк - порция-то, оказывается, не тебе предназначалась. Мы оба сознавали характер наших встреч. Обмен флюидами происходит двусторонне - на то и обмен. Почему она молчала? Почему не решилась сразу поговорить? Почему не призналась в ту ночь, когда я поцеловал её в подъезде? Почему пришла после этого на работу? Боялась обиды? Непонимания? Почему в диалоге между ней и бородатым чуваком были упомянуты деньги? Оказывает ей спонсорскую помощь? Бред. Если это так, то поверить в то, что между ними нет секса, я не мог. Ну не мог и всё тут. Точка. Не похож этот человек на альтруиста. Да и жест, которым он вывел её за дверь, подтверждал, что связь их крайне-таки тесная. Кто из нас двоих олень?
  Часа полтора я сидел за баром, обтекаемый холодом вязких мыслей, отвлекаясь лишь тогда, когда время от времени Макс возвращался к бару накинуть. Выглядел он взбудораженным.
   - Чё-то наклёвывается? - спросил я, не слыша себя из-за заложенности в ушах.
   - Вроде как. Покурим?
   Я кивнул. Взяв куртки, мы вышли наружу.
   - Не против свалить вчетвером? - выложил он без эвфемизмов и преамбул. - Я познакомился кое с кем. Есть вероятность замутить, но она тут с подругой. Та наколдырилась прилично в честь ДР, ну и типа одну не бросишь.
   - Предлагаешь мне развлечь эту подругу?
   - Как пойдёт. Можешь трахнуть при обоюдном желании. У тебя, насколько я понимаю, давно ни с кем не было. Она постарше к тому ж. Девочки в таком возрасте изобретательны.
   - Бля, Макс, я сейчас вообще не в том настрое.
   - Ну не хочешь трахать - не трахай. Просто составь компанию.
  - Охуеть.
  - Да расслабься, - рассмеялся он. - Вон они у выхода уже. Не понравится - свалишь.
   Повернувшись, я увидел двух контрастных особ: одна поприземистее, с выпуклым задом, другая - вытянутая шпала. Вторую мне, походу, и пророчили. Заебись.
   - Ира, Оля, Глеб, - лаконично произнёс Макс, придвинувшись к той, что звали Ирой.
  Догадки относительно его выбора оправдались. Немудрено. Девушка с платиновым каре, чуть ниже его ростом, с зачётным орехом, в голубых moms-джинсах и белой косухе - типичный вкус Макса. Было б нелогично, обрати он внимание на вторую. Та отличалась кардинально - смуглокожая, резковатая на лицо, волосы каштановые, рваная чёлка спадала на брови. Такая же субтильная, как я. Облегающее платье из бархата в бельевом стиле, распахнутый классический тренч совместно с винтажными босоножками на шпильке делали силуэт нарочито долговязым. Сколько в ней было сантиметров? Сто восемьдесят? Сто восемьдесят пять? Без обуви, наверно, около того. Ни пытливого, ни пустячного интереса новая знакомая не пробудила. Что внешность, что речь - всё было каким-то нескладным, дисгармоничным. Пока курили у клуба, она не высказала ни единого внятного предложения, лишь несвязно вставляла просаженным голосом неуместные комментарии, иногда визгливо смеялась, затягиваясь мужскими сигами. Перепила, видно, - подумал я тогда. Стояла ровно, ни за что не держась, но раскосые глаза плыли конкретно.
  - Чё, куда двинем? - произнёс я, глянув на Макса. - Есть идеи?
  - Давайте до центра? Проветриться бы, - ответила за всех Ира.
   В салоне такси, махом заполнившимся разномастными запахами, я сел вперёд. Дышать было нечем, стереосистема вещала мужицкий кальяный рэп. Нормас бухнули. Куда и зачем едем - хз. Как два года назад с разницей в том, что случайные связи и кутёж по пьяни былым азартом не отозвались.
   По настоянию девушек, высадили нас у Аничкова моста. Более выгодного расклада для Макса не придумаешь, так как жили мы буквально через дорогу. После пары минут пребывания у Фонтанки стало ясно, что шататься по улице - незаманчивая перспектива: ветер штормил так, что глаза слезились. Взяв в ближайшем круглосуточном магазе бутылку абсента, сыр, лимон и нарезку копчёной красной рыбы, через минут десять мы-таки были дома. Включая замёрзших дам. Раз уж пружина завелась, упустить шанс перепихнуться с блондинкой Макс бы себе не дал. В такие моменты он превращался в невероятно галантного, до пизды импозантного джентльмена. И, конечно, лелея надежды на секс, самоотверженно организовал стол, припёр из комнаты посуду для "особых случаев", колонки, поставив на фон антуражный вокал Тома Йорка. Пить перехотелось, но отказываться я не стал. Дождавшись из ванной умывшуюся именинницу, мы синхронно накатили за встречу. Выглядела Оля, мягко сказать, не очень. Тушь размазалась, чёлка сосульчато повисла. Говорила она мало и, съёжившись то ли от бессилия, то ли от озноба, курила.
   - Давай такси тебе вызовем? - предложил я, прожевав сыр. - Если мутит. Чего мучиться?
   В ответ услышал:
   - Нормально, пока не надо.
   - Уверена?
   - Да, говорю же.
   Через минут сорок-пятьдесят Макс уединился с Ирой у себя в комнате. Вот он - житейский опус.
   - Может, ещё по одной? - предложила гостья, указав на бутылку.
   - Не, мне хорош. Да и тебе бы тоже. Перебарщиваешь.
   Не поведя бровью, она фривольным движением наполнила рюмку, выпила, закусив лимоном, и опрометью, как подбитое насекомое, ринулась заплетающимися спичечными ногами в сортир. Точка невозврата достигнута. Заебенистая ночь. Взяв телефон, я заглянул в "вк", посмотрел, во сколько Влада была в сети, помониторил её страницу. В зыбком забытье надумал написать, извиниться, предложив пересечься и обстоятельно поговорить, однако, представив, как жалко выглядит поведение малолетнего мальчика в сердечных метаниях, решил повременить. Как сложится, так сложится. Стану фаталистом. Если суждено этой истории быть чем-то большим, повод увидеться подвернётся. А нет - так и похуй. Значит, всё с самого начала шло против естественного хода.
   Рвало Олю долго. В её отсутствие я успел убрать остатки еды, вымыть посуду, покурить.
   - Ты там не спишь?
   - Нет. Сейчас выйду, - промычала она не сразу.
   Вспомнив вид блевотни, понял, что сидеть на полу, корчась в тошниловке, не хочу. Состояние "вдрабадан" малопривлекательно - скоротечное удовольствие взамен на часы у унитаза.
   Освободив сортир, Оля, не глядя на меня, взяла с кухонного пола прямоугольную сумку на цепочке, достала айфон и, удручённо заняв прежнее место, принялась что-то набирать.
   - Какой у вас адрес?
   - Набережная Фонтанки, тридцать восемь.
   Такси прибыло минут через семь. Застёгивая в прихожей обувь, она едва не навернулась.
   - Я провожу.
   - Не надо.
   - Ты на ногах еле стоишь. Разобьёшь голову - останусь виноватым.
   - Ты-то тут при чём?
   Вопреки возражениям, я быстро обул кроссы и, открыв дверь, под руку вывел её в подъезд. Сквозь слой табачного налёта со смуглой кожи прокрадывался дорогой аромат качественного парфюма. Не фруктового спрея, не кондиционера.
   - Ты ж не собираешься до дома со мной ехать? - севшим вконец голосом спросила она, одолев второй этаж.
   - Собираюсь.
   - Не выдумывай. Мне не пятнадцать лет, а двадцать пять.
   - Двадцать пять, я запомнил, а в ситуацию попала тупую, как в пятнадцать.
   - Разве? Хотела напиться и напилась. Осознанно, заметь.
   - И часто ты так осознанно напиваешься?
   - А вы часто цепляете кого-то в клубе?
   Не блеща охотой дискутировать, я смолчал. Внутрь авто она меня действительно не пустила, аргументировав тем, что быть в долгу - как телегу, застрявшую в грязевом месиве, толкать. Спорить я не стал. Пожелал беспроблемно добраться и, поднявшись в квартиру, завалился под "Radiohead" спать. Разъедающие образы возникли, как крошки, закупорившие сливное отверстие. Жгли, катались по телу, слипаясь в клейкие шарики. Чем усиленнее принуждал себя пресечь разогнавшееся воображение, тем фактурнее вырисовывались неумышленно рождаемые сцены. Засыпая, уже нисколько не жалел о том, что сказал Владе, уходя. Знал ведь, что идеальных людей не бывает - вот оно и подтвердилось. Когда тебя намеренно держат в неведении, надевая личину святости, чем-то гаденьким попахивает. Любая ложь - определённая манипуляция, а манипуляция - бросок в одни ворота. Вот от этого-то и было больно.
  Проснулся я к вечеру. Дома было тихо. Выйдя из комнаты, столкнулся на кухне с похмелявшимся Максом. После минувшей ночки выглядел он весьма завидно: ни отёчности, ни мешков под глазами. Бодрый, пыша оптимизмом, собирался на работу.
  - Пивка?
  - Ты уже из магаза?
  - Ага. Время-то видел?
  - Часа два?
  - Пятый.
  Взяв из холодильника холодную бутылку "Бада", я залпом вылакал треть содержимого, разглядывая довольную физиономию человека, у которого двенадцать часов назад был секс.
  - Как всё прошло?
  - Пиздато. После малолеток секс с дамами постарше воспринимается как расцвеченный монохромный фильм. Добавляются сочные полутона, оттенки.
  - С гипотетическим повторением то есть?
  - Думаю, да. Договорились встретиться на неделе. А у тебя что? Чем закончилось?
  - Туалетом. Перебухала именинница - блевала полчаса, потом вызвала такси, на том и попрощались. Обстоятельства не те. Типаж не тот.
   Макс рассмеялся.
   - Не нравятся смуглянки?
   - Не в коже дело.
  - А по-моему, она экзотична: и внешне, и по разговору. Вне стандартов, мне показалось. Вроде как ты падок на это.
  - Не знаю насчёт "вне стандартов". Не удалось за нелогичными выпадами адекват уловить, - отрезал я, вертя между пальцами сигарету. - Манерничает, гнётся, как гусеница из пластика.
  - Ты заморачиваешься. Перепихон есть перепихон, не более. Нахуй заморочки. Как только включаешь аналитика, всё кашей становится.
   В последующую неделю я как мог купировал душещипательные позывы. Работал, вымученно кропал имевшийся в призрачном зачатке диплом, делал шпоры к зачётам, подсел на игры и фаст-фуд. Оскоминная тоска, словно тягучая опухоль, обволакивала зловонием всё, чего б ни коснулся. Дни тянулись медленно. Слишком медленно. Влада на связь не выходила, сам я инициативу не проявлял, хотя каждую ночь листал нашу переписку в "вк". Что тут сказать? Безвольный истукан. Перед тем, как уснуть, вспоминал вкус её губ, запах, пиздострадальческим дрочевом справляясь с гормонами. Говорил, что это не нормально, так быть не должно, но, не владея инструкцией самопомощи, вёл себя, как фрустрирующий подросток. Нечаянный инцидент не оттолкнул меня от Влады, а раздел догола, подменив обиду на гипертрофированную одержимость. Ясно было, что положение моё - жопа. Жирная, необъятная жопа.
  При этом я покорно ждал подсказки со стороны. За шесть дней пересмотрел фильмы Сюдзи Тэраямы, прочитал в бумажном издании "Человек, который спит" Жоржа Перека, сохранив в телефонные заметки глубоко запавший отрывок:
  
   У тебя нет ни привычки, ни желания ставить диагнозы. Тебя смущает, волнует, пугает порой, возбуждает не внезапность перемены, а как раз наоборот, тяжёлое и смутное ощущение, что это - не перемена, что ничто не изменилось, что ты был таким всегда, даже если понял это только сегодня, в твоём расколотом зеркале - не новое лицо; просто спали маски, они расплавились от духоты, расклеились от оцепенения. Маски правильного пути и красивой уверенности. Неужели все эти двадцать пять лет ты ничего не знал о том, что сегодня оказывается уже необратимым? Неужели в том, что занимает место твоей истории, ты никогда не видел пробелов? Промежутки мёртвого времени, пустые проходы. Резкое и мучительное желание больше не слышать, не видеть, оставаться безмолвным и неподвижным. Безумные грёзы одиночества. Потерявший память и блуждающий в Стране Слепых: пустые и широкие улицы, холодный свет, молчаливые лица, по которым скользил бы твой взгляд. Ты представляешь себя навечно неуязвимым.
  
  Книга выглядела пожившей - страницы истрепались, обложка потускнела, поля пестрели пометками, сделанными рукой Влады. Рукой Влады...я верно и неотвратимо сходил с ума. Благо, череда дальнейших событий не заставила себя ждать. Возвращаясь по проспекту домой со смены, услышал за спиной автомобильный сигнал. То, что он адресовывался мне, догадался только тогда, когда из-за опустившегося стекла мелькнуло знакомое лицо.
  - Не подвезти?
  - Я пройдусь.
  - Не ломайся. Сядь на пару слов.
  Высмотрев за плечом обращавшегося копну светлых дредов, я опешил и, помявшись секунд пять, таки-сдался. Открыв дверь синего "Шевроле Камаро", влез в салон. Влада не повернулась. То ли от неловкости, то ли от неприкрытого нежелания лицезреть мою физиономию. Очевидно, идея тормознуть принадлежала не ей.
  - Привет. Глеб, как я понимаю?
  - Ага.
  - Артём. Скомканная вышла в прошлый раз встреча.
  - Приятно, - кивнул я деревянно, глядя на его бритый, идеальной формы затылок.
  - Куда тебе?
  - До Аничкова моста, оттуда прямо вдоль Фонтанки.
  - С работы? Если не торопишься, может, в "Ватерлоо" с нами? Посидим, выпьем. Я угощаю.
  - Тороплюсь. К сожалению.
   - Такой принципиальный? Ну как скажешь. До Аничкова, так до Аничкова, - благожелательно произнёс владелец машины. - Видел фрагментарно материал, что вы отсняли: не знал бы, что дебютная коллаборация, не поверил. Динамично вышло и по эмоциям, и по визуалу. Тебе б в актёрское.
   Я замешкался. Показала ему сырые заготовки? Молодец. Ощущение проснулось такое, будто девственный родник кровью шлюхи опорочили. Артём же неугомонно продолжил:
   - Не думал об этом?
   - Поздновато для актёрского.
   - Да прям. Тебе двадцать с небольшим? Самое то. А если поступать не хочется, можно в массовках посниматься. Оптимальный компромисс. С людьми познакомишься, опыта наберёшься. Не все в кино попадают из ВГИКА, КиТа и ГИТИСА. Самородки интереснее. Чистый, необработанный материал.
   Охуеть, какой ты умный, чувак. Я снова промолчал.
   - Чё, когда заключительные съёмки?
   - Не мне на этот вопрос отвечать.
   - Как это? Влада говорит, ты к защите готовишься, шибко занят. Чё там у вас? Зачёты? Сессия?
   - Зачёты? Сессия? Ну да. Зачёты. Сессия.
   - Внушительный проект просто, надо б довести. Когда защита?
   - В июне.
   - Ну и нормально. Успеешь.
   Ты так считаешь? Самодовольная манера, с которой он говорил, кипятила нервы. На хера я сел в тачку? Чего ради это затевалось? Напомнить о фильме? Что, так сильно проникся? Ссыт за то, как бы не перегорели? Не думаю.
   - Всё взяла? Домой не заедем? - спросил он Владу, на что она сделала скромный жест головой. - Влад?
   - Ничего не нужно.
   - Ты про ноут упоминала.
   - Пусть останется.
   - А таблетки?
   - С собой.
   Таблетки? Что за таблетки? Противозачаточные? Антидепрессанты? Антибиотики? Голос вроде здоровый, признаков болезни нет. Сделав поворот на светофоре, Артём включил магнитолу. Трек я узнал мгновенно - Mein Land "Rammstein". Кто б подумал, что ты фан индастриала. Впечатление производишь иное. Сидя за их спинами в невыгодной позиции, я чувствовал себя окончательно придавленным. Внутри было мерзко. Мерзко настолько, что хотелось шибануть дверцу и на ходу драпануть из тачилы. Что за блядство? Как я загнал себя в это унизительное положение? А Влада почему молчит? Заняла роль наблюдателя? Умно, что ж. Так проще. Ничего не было, а что было - забыли. Следовало свернуть этот спектакль, дабы не нарваться на конфликт, выставив себя таким же уёбищным, как та роль, которую мне отвели, сравняв с прелым картофелем. Однако, когда Артём положил руку на колено, облачённое в чёрные колготки, нежнятенько скользнув пальцами к краю джинсового сарафана, я раболепно вжался в кресло, не сумев рта открыть. Отличное завершение дня. Трахни её ещё, чтоб уж наверняка. Да, урок пройден, спасибо. Можно уже слиться? Меня коробило, как дранный мусорный мешок, зацепившийся за дубовый сук.
   На подъезде к Аничкову мосту заметил, что, пристыженно сжавшись, Влада пронзительно смотрит на меня через боковое зеркало. Взгляд поруганного, провинившегося зверька. Длилось это недолго, я первым прервал контакт, ненавидя себя за то, что даже в такой ситуации отвечал на этот взгляд так, словно нет всего этого говна. Словно не её Артём лапал в понтовой иномарке. Словно не её я представлял не в своих объятиях, ворочаясь до утра в постели.
   На прощанье этот любезный человек довлеюще-повелительным тоном добавил, что фильм всё же НАДО бы доснять. Чем быстрее, тем лучше. Нарекание не несло формат просьбы, пожелания или предложения. То была конкретная установка. Плетью высеченный наказ. Он чётко знал, зачем посадил меня. И суть этого намерения крылась далеко не в фильме, не в том, чтоб изъявить неравнодушное отношение. Проницательно смекнув, что наши съёмки вышли за рамки скупого рабочего процесса, Артём решил пойти в обход. Неосмотрительно пороть напропалую - унижение результативнее. Хитёр, однако, твой защитник, Влада. За таким, как говорится, как за каменной стеной. Надеюсь, эта стена не сильно на тебя напирает, хотя...мне-то что? Я всего лишь щепка в вашем трогательном союзе. Ветром надуло, ветром выдуло.
   Домой пришёл взбешённым, взяв по пути бутылку "Хаски". Швырнув на пол рюкзак, куртку, врубил на полной мощности "Слипов" и буквально за полчаса надрался так, чтоб ни о чём не думая, упасть и вырубиться. Похрен на утренние поцелуи с унитазом, на треск в голове и тяжёлый отходняк. Голодный желудок этому, само собой, подсобил.
  
  16
  
  Застав меня на утро разлагающимся, Макс присвистнул:
  - Вау. Да тебе хуже, чем я думал. Всё так херово?
  Выпив стакан воды, я уполз обратно в комнату и до вечера провалялся в постели, разглядывая трещины на стенах. Подняться, попытавшись чем-то занять себя, смысла не видел. Когда мутная голова забита, никакие игрушки, никакие фильмы или диплом затмить мерклый фон не способны. Сон - не панацея, но действеннее метода притупить внутренние терзания без искусственного вмешательства я не знал. Или спать, или бухать. Второго мне было достаточно.
  Часов в девять вечера в "вк" пришло уведомление о пересланных сообщениях от Макса, шебуршащегося на кухне в поисках съестных заначек:
  
  Извини, я с Олей. Сегодня нет
  
  Хотя...
  
  Можно встретиться вчетвером.
  Зайдём перекусить, погуляем.
  Погода подходящая
  
  Ира, 21:13
  
  Прочитав, я сунул телефон под продавленную подушку. Общаться с этими персонами хотелось меньше всего остального. С таким же рвением залез бы в вонючий канал Фонтанки, поставь меня перед выбором. Но Макса мой глухой игнор не убедил.
  - Чё скажешь? - буркнул он, войдя в комнату, держа в руках залежавшийся огурец и кусок ржаного хлеба.
  - Не, я пас. Меня исключай.
  - Нравится страдать?
  - Да при чём тут? Не интересно мне это, сорян. Встретитесь в другой раз, ок?
  - Не ок. Ты себя видел? На лицо - лютый пиздец.
  - Сегодня отлежусь, завтра буду норм.
  - Ну да. Не первый день как об асфальт пришибленным ходишь. Вставай. Хотя б поедим, а там, если уж совсем невмоготу будет, вернёшься. Дома жрать нечего - последний огурец грызу. Есть лапша пятидневной давности, но подозреваю, после неё ты нескоро на ноги встанешь.
  - Блядь, ну не хочу я. О чём говорить в этой компании? Они ж пробочные, нет?
  - Нет. Пробочным будешь ты, отказавшись от встречи с девушками, предпочтя лежать и убиваться, как зажатый анальник в период пубертата. Хотя б по-братски согласись: мне нужно именно сегодня её увидеть.
   - Вы сговорились, что ли, все?
   - Значит, да?
   - Значит, нет.
   - Короче, пишу, что мы будем часам к одиннадцати. Успеешь прийти в себя? Помыться там, обсохнуть, погладиться?
   - Я не иду.
   Ни слова не ответив, Макс настрочил смс, после чего бесчеловечно объявил:
   - Возле станции "Достоевская" в 22:30. Времени остаётся меньше.
   - Охуенный расклад.
   - Серьёзно, чувак, кончай упиваться мазохизмом. Давай собирайся.
   С головой зарывшись под одеяло, чувствуя несвежий запашок от футболки, я проклинал всё на свете: себя за безропотность, Макса, Владу, Артёма, девчонок, нищенский матрас, пружинами упиравшийся в рёбра, телефон, что уведомлял о сообщениях от мобильного оператора. Тот миг, когда захотелось сдохнуть. Сгинуть, исчезнуть, впасть в коматозное состояние, слившись с облупившейся штукатуркой, хлопьями сыплющейся с потолка. Почему все от меня чего-то ждут, требуют, ни крупицы не давая взамен? Мысли раскочегаренного эгоиста, да, но тем вечером я, вроде как, имел право на подобные размышления. Вопреки ментальным сопротивлениям, минут через десять всё же психанул и шаркающей походкой проплыл в ванную. Видок, как ожидалось, был отнюдь не презентабельным: веки опухли, как два пельменя, спутанные волосы червяками слиплись так, будто неделю не мылся, на подбородке выскочил краснющий прыщ. Скинув грязные шмотки, я залез под напор ледяной воды, за секунды приведшей в чувства. Хорошо бы, думалось, смыть вместе с сальностью невывозимые мысли. Амбивалентные, коверкающие степенный оазис, безразлично следя, как те с мылом уходят в сливное отверстие, делая голову чистой и внутри, и снаружи.
   Выдернув из розетки фен, натянул худан, в котором снимался у Влады, серые джинсы, наобум достал из коробки пару завёрнутых один в другой носков. К этому моменту Макс ждал наготове - обутый, надушенный, с жёлтой барсеткой через плечо. Покачивая головой, слушал электронику, опершись о входную дверь.
   - Погнали?
   - Ага.
   Погода шептала, набросив на каменные лабиринты города мягкое волокно безмятежности. Иногда поднимался слабый ветерок, но он выступал недостающими запятыми в полноценном тексте, никоим образом не нарушая целостность сюжета. Миновав пешеходные переходы, кафешки, рестораны и Владимирский собор, без пяти минут до условленного часа мы прибыли на место назначения. Девушки подошли следом. Прыгучей походкой и наливными бёдрами Ира удивления не вызвала, Олю же я не сразу узнал: в смачных ньюроках мужского типа, футболке с принтом "Otto Dix", длинных пальто и юбке, подпоясанной увесистой цепью она предстала по-новому. Готик стайл прям какой-то. Разве что каштановые волосы и минималистичный мейк шли вразрез с неразбавленным блэком.
   Обменявшись приветствиями, мы обсудили маршрут, единогласно сойдясь на баре ирландской кухни в пяти минутах ходьбы от станции. Ну как мы - они, я занял пассивную позицию. Ирландская кухня, китайская или же просто столовка - никакой разницы. Мне и есть-то не хотелось. По пути говорили о погоде, тиктокерах, рекламе йогурта, таблетках: так, пустяковый трёп ни о чём с целью наляпать заплаток в прорехи молчания. Я извлёк не более двух предложений и всю дорогу курил, не переставая коситься на мощные боты Оли, вспомнив, что мечтал о таких лет в семнадцать, увидев на записи мэнсоновского лайва. В этом образе она смотрелась органично. Да и высказывалась на трезвую голову вполне себе ничего. Уместно и умно, в отличие от подруги. Этого ли человека я спускал по лестнице?
   В баре, отделанным тёмным деревом, мы устроились в углублении: Ира с Максом по одну сторону стола, я и Оля - напротив. Не так близко, чтоб касаться друг друга, но и не настолько далеко, чтоб не ощущать запахи. Пахло от неё чем-то сладким, походившим на фруктовую жвачку или карамельный леденец.
   - Четыре пива берём? - бросил Макс в воздух, сделав знак грузному официанту.
   - Меня не считай, я кофе возьму, - вставил я, всё ещё недовольствуя перспективой наблюдать за плотоядным флиртом сидевших рядом людей.
   - А остальные?
   Девчонки кивнули. В результате раздумий инициатор моей вылазки заказал себе стейк с перечным соусом, Ира - салат с форелью и креветки гриль, Оля - два сэндвича, а я - жареного судака с овощами. Отлично. Хоть аппетит разыгрался. Причём судак был первоклассный - непережаренный, непересоленный. За едой сложилась непримечательная болтовня, в ходе которой затронулись темы ЛГБТ, музыки, упомянулся и недавно вышедший хоррор. Всё больше говорила увлечённая парочка, Оля участвовала в беседе постольку-поскольку, я же и вовсе отсутствовал, с наслаждением уплетая рыбное филе, пропитанное паприкой. Не так, может, и дурен этот вечер?
   Хлебая пиво в промежутках между скабрезными шутейками, Ира с Максом создали возле нашего стола пульсирующее облако алого цвета, предвещающее очередной потрахон. Находиться с людьми в такие мгновения неловко - будто через щель подсматриваешь, даже вкус рыбы стал солоноватее. Когда же эти двое варварски засосались минуты на полторы, мы с Олей переглянулись, сообразив, что пора линять.
   - Оставим их? - шепнула она чуть слышно. - Невыпитый кофе я тебе возмещу.
   - Окей.
   Сняв со спинок стульев верхние вещи, мы поднялись и, не сказав ни слова, сквозь скопище отдыхающего общества двинули к выходу. Кричать нам вслед никто не стал. Но секунд через двадцать Макс кинул сообщение: "Перекант до утр у О пжл".
  - Блядь, - вырвалось вслух.
   - Что такое?
   - Домой нельзя.
   - Предсказуемо ж было, - сказала моя собеседница, закурив, как только мы вышли. - Есть куда пойти?
   - Ну так.
   - Предложила бы посидеть у меня, но не буду: принципиально не вожу к себе мужиков.
   - Я б и не пошёл. Расслабься.
   - Грубо. Образ мудилы тебе не идёт, - выдержав многозначительную паузу, добавила она. - Херово притворяешься бэд боем. Сейчас бы развернуться и уйти, но потерплю. Ты проявил заботу неделю назад, хочу отблагодарить.
   - Это мелочь.
   - Мелочь - не мелочь, чувствую себя обязанной. Я так не привыкла.
   - Что предлагаешь?
   - Предлагаю посидеть где-нибудь. Кофе и пирожное за мой счёт.
   - Ладно. Если тебе станет легче от этого, давай. Делать всё равно нечего.
   - Вот этот социопатичный, фырчащий тон только смени. Раздражает.
   - Ну извините, - огрызнулся я, не понимая, чего все от меня хотят. - В компанейцы не напрашивался.
   - Тут в километре есть креативненькое заведение в стилистике девяностых. Гоу туда?
   - Идём.
   Половину пути мы прошли втихомолку, затем, сунув руки в карманы нейлоновой ветровки спортивного кроя, я пробурчал:
   - Часто меняешь образы?
   - Нет, это мой обычный вид. Каблуки и платье а-ля Моника Беллуччи нарыла в чужом гардеробе. То, какой ты увидел меня в четверг - это так, попытка поиграть в отвязную самку.
   - И как? Получилось?
   - А что не правдоподобно было? - с издёвкой хмыкнула она.
   - Почему "Otto Dix" на футболке? Слушаешь их?
   - Да, с подростковых лет одна из любимых групп. Запала когда-то на эмо и готик-культуру, но так как десять лет назад не было средств носить качественные шмотки, теперь восполняю. С детства мечтала дизайнить одежду.
   - Это всё собственноручно пошито?
  - Ну да.
   - По тебе не скажешь.
   - Что именно?
   - Слушаешь дарквэйв, шьёшь. Неделю назад сложилось другое мнение на твой счёт.
   - Показалась тупенькой инфузорией?
   - Честно? Да. Давно ты в Питере?
   - Около шести лет.
   - И как?
   - Сначала тяжело было. Первый год солнца не хватало, зелени, тепла, на второй приспособилась. Обратно давно не тянет.
   - Приехала учиться?
   - Нет, сбежала от посредственности. Себя искала, место своё.
   - Нашла?
  - Определённо.
  - В чём же?
  - Зарабатывая по приезду моделингом, увлеклась фешн-индустрией, дизайном, научилась стричь. Отлично преуспела в последнем, кстати. Добротные условия, солидный доход. В будущем хочу заниматься только шмотками, но сейчас сосредоточена на финансовом аспекте - стайлинг волос позволяет осуществлять задуманное.
   - Парикмахер?
   - "Мастер по волосам" мне больше нравится. А ты студент? Заканчиваешь?
   - Да, наконец-таки.
   - Что потом?
   - А не знаю, как пойдёт. Планов нет.
   - Настолько наскучила жизнь?
   - Не так, чтоб пойти и убиться, но в целом да, симпатии не вызывает.
   Оля не ответила. Пятиминутный остаток дороги мы шли не разговаривая. Из меня прорывалась язвительная спесь. Думаю, было бы логично, если б, резко остановившись, она сказала, что передумала и без объяснений простилась. Однако этого не произошло.
   Ночное кафе, куда мы пришли, оказалось ничего. Вроде, бар как бар, но смак крылся в деталях: интерьер в стиле постсовковой квартиры, раритетные постеры, ковры, торшеры, кассеты с журналами "Cool" и "Молоток" на полках. Ну и вишенка на торте - музыка, конечно. Играл трек Ты меня не ищи группы "Вирус!" - самое то, чтоб расположить поколение миллениалов. Выбрав место, Оля разделась, заказав на двоих "Капучино" и черничные чизкейки.
   - Почему сюда? - задал я вопрос, не снимая ветровки.
   - Тут шикарно готовят, плюс у меня пунктик на 90-х.
   - Типа, модно?
   - Типа, ностальгия, детство, все дела.
   - Такие отрадные воспоминания?
   - Отрадные, утопичные. Не скажу, что ностальгирую по всему детству, но по лету у родственников в деревне - ещё как.
   - Сельские сентиментальности?
   - Да.
   - Например?
  - Кислый вкус щавеля, Волга, аромат пионов и яблок под окнами, чай с земляничным вареньем во дворе под раскаты грома. Ребёнком завидовала одноклассникам, которых возили в Сочи или в Турцию, а с возрастом осознала, что мне повезло. Никогда после не испытывала идентичных эмоций.
  - Ты из Поволжья?
  - Ну да. Из Самарской области.
  - Я из Ульяновской.
  - Вау. Не подумала бы.
  - Почему?
  - Не производишь впечатление человека из такой глубинки. Тут далеко не каждый знает, что такая есть вообще.
   - О чём ты мечтала в детстве? - спросил я, дабы поддержать диалог.
   - Какие-то мини-мечты или прям мечта-мечта?
   - Начнём с мини.
   - Мечтала о пухлой коллекции наклеек с Наталией Орейро.
   Я невольно улыбнулся. Отчего я перестал видеть в ней гусеницу?
   - "Дикий ангел"?
   - Ну да. Весь мир в то время по нему умирал. Мы с подругами копили вырезки из журналов, плакаты, значки, перезаписывали друг у друга кассеты с саундтреками, покупали красные бейсболки. Родители не баловали карманными деньгами, поэтому приходилось чем-то жертвовать, меняться. У нас во дворе даже расценки имелись: один постер равнялся трём листам наклеек, а один значок - пяти закладкам. Однажды в результате откладываний сумела купить ко дню рождения видеокассеты с сериалом. От счастья щёки трескались. Качество, правда, было дерьмовое - запись с перезаписи.
   - Похожее безумие мне помнится с выходом "Наруто" по "Jetix". Но это позже уже - годам к одиннадцати.
   - Косил под Саске?
   - Не, под Орочимару. Мне антагонисты импонировали. В нашей дыре популярность аниме пришла в массы поздно, на тот момент не было мерча, удовлетворяли фанатизм извращёнными способами. А те, кого предки на каникулах катали по крупным городам, ценились на вес золота. Так я лет в тринадцать приобрёл по тройной стоимости блокнот "Death Note" - предел мечтаний был среди наших.
   - Мило, - улыбнулась Оля, поблагодарив официантку.
   - А что насчёт глобальной мечты?
   - Сколько помню себя до старших классов - всегда хотела скорее повзрослеть и стать похожей на старшую двоюродную сестру.
   - Авторитет?
   - Да.
   - Что, такая особенная?
  - Для меня была особенной.
  - Чем же?
  - Отлично училась, с людьми легко ладила, имела идеальную внешность, клёвых друзей. Про таких всегда с гордостью рассказывают знакомым, упоминают на семейных посиделках, праздниках. У каждого, наверно, есть родственник, на которого делались наибольшие ставки.
   - И как? Оправдалось?
   - С точки зрения социума - вполне.
   - А с твоей точки зрения?
   - С моей - ничего примечательного. Вышла замуж за чиновника, родила, разбухла. Былую простоту наждачкой соскоблили. Огрубела, застопорилась, прохерила за пельменями и жадностью до баблоса юношеские мечты, скатившись в штампы. Естественные мутации, иначе говоря. Зато при статусе.
   - Ну и зашибись же. Чё ещё бабе надо? Женские долги выполнила, пирожки фигачить научилась.
   - Воистину.
   - Печально, когда такое происходит.
   - Издержки зрелости. Ярко помнится лето две тысячи первого. Мне тогда девять было, а Сашка школу окончила, поступила на журфак, отрезав волосы чуть ли не под ноль. Если лишнего говорю, останови.
  - Не, мне любопытно. Продолжай.
  - В июне, когда меня привезли, у неё парень появился. Высокий, статный, на лицо - вылитый Дима Колдун, в которого пятью годами позднее все поголовно влюблялись. Обходительными манерами за два-три приезда купил всех женщин в доме. Мне нравилось наблюдать за ним и сестрой, нравилось слушать их разговоры. Для сопли, надушенной духами "Маленькая фея", в этом была неизведанная вселенная. Фейерверк из неона, музыки "Демо" и стихов, переписанных из девчачьих дневников. Частенько мы втроём до утра зависали ночью на крыльце, ели ягоды на фоне стрекота цикад, играли в карты. Пастораль в лирическом проявлении. В середине августа отмечали Сашкин день рождения. Туса по классике: селёдка под шубой, оливьеха, курица в мазике, тосты со шпротами. Из колонок музыкального центра лились "Руки вверх", девчонки, как под копирку, явились с подкрученными плойкой чёлками, в босоножках с квадратными носами, парни - в парадных костюмах. Меня не воспринимали всерьёз - мелкая, приехавшая хер знает откуда. Весь вечер просидела на кухне, куксилась, а спектр эмоций не вмещался в детской душонке. Хотела быть такой же взрослой, раскрепощённой. Одевшись в струящееся платье под винный цвет помады, танцевать, пить шампанское. Ночью сестра и её гости ушли толпой в поселковый клуб, а я закрылась в комнате, намазалась косметикой, туфли нацепила. Думала: вот выросту, тоже буду ходить на дискотеки, носить каблуки, собирать десятки друзей. Выросла, а теперь скучаю по прошлому. Щадящему, уютному. С Сашкой давно не контачим, дом лет пять пустует - тётка с мужем перебрались в город, участок сдают в летний сезон отдыхающим. От той жизни только фотки и остались, - произнесла в довершение Оля, глотнув кофе. - Твоя очередь рассказать про детскую мечту.
   - Мечту-мечту?
   - Да.
   - Я всегда хотел, чтоб родители сошлись.
   - Не случилось?
   - Нет, и к счастью.
   - А мои тридцать два года вместе, но если б развелись, детство было б куда счастливее.
   - К мифу о том, что ребёнок разведёнок никогда не поймёт того, кто рос в полной семье. Как и наоборот, - вставил я, отломив кусок чизкейка. - Были проблемы?
   - Когда люди сходятся не по любви и находятся рядом от безысходности, ничё годного не светит. Сломали друг друга, воспевая картонную жизнь по патриархальным шаблонам. Существуют как парниковые растения, прикидываясь традиционно-благополучной семьёй. Уклоняются заглянуть внутрь картинки - потому-то и продержались рядом столько лет. Дыры есть, но мы закроем глаза, заткнём уши.
   - Радует, что культ семьи и брака уходит. Мракобесии становится меньше.
   - Не уверена. В мегаполисах - да, а в наших провинциях до сих пор незамужняя баба тридцати лет без детей и обязательств - шлюха. Тем более, если получает от жизни удовольствие и не плачется.
   Я рассмеялся.
   - Ты ж не феминистка?
   - Не феминистка, - собрав волосы в хвост, ответила Оля, хлебнув кофе. - И не сторонница консерватизма. Где-то между.
   - Чем плох феминизм?
   - Сам по себе как явление не плох, но сегодня его отправная точка - агрессия. Абсурдно бороться с сексизмом через ту же дискриминацию, крича, какие все мужики козлы и абьюзеры. Мне это непонятно. Переваливает за грань адекватности.
   - Пацифистка?
   - Да нет. Или да. В общем, я считаю, девушка должна оставаться девушкой. Не немощной наивной принцесской, а девушкой в подлинной интерпретации этого слова. Эталон - музы модернистов: изящные, элегантные, и да - независимые. Природа не так глупа, как нам кажется. Когда женщина с сумками отказывается от уступленного места в общественном транспорте или не даёт придержать для себя дверь - это шиза. Физического равенства между полами просто априори не может быть ни через сто лет, ни сейчас - сама эволюция не дала женскому полу уподобиться мужскому. Смешно мериться яйцами, которых нет, в противном случае мы бы жили в мире гермафродитов.
   - Согласен. Женская мощь - тонкая штука, и она не про одежду и тело.
  - Если волна феминизма в наш век уйдёт дальше голословного позёрства, внедрения в речь феминитивов и пропаганды бодипозитива, приведя к существенным переменам - прекрасно. Но я скептик. Не верю. Сто лет назад феминистки изменили общество, а сегодня хайпующие девочки из инсты понятия не имеют, чего хотят. Не все, но многие. История про дискредитацию насилия свелась к рубленым под корень чёлкам, селфачам в белье и небритым подмыхам.
   - А ты чего хочешь? В целом от жизни.
   - Успеть прожить её. Я за здоровый гедонизм.
  - Жизнь во имя потребления?
  - Жизнь во имя реализации потенциала. Свобода в выборе, самовыражение без относительных категорий, необязывающий секс - всё это круто.
   - Насколько необязывающий секс? Типа, познакомились - переспали - разошлись?
   - Да. Продолжений стараюсь избегать. Душащих привязанностей, слезоточивых драм. Дать эмоций, не засорив мозг - лучшее, что люди могут сделать друг для друга.
  - Фрилав?
  - Я б не назвала это фрилавом, ни о каком лаве речи нет. Просто физическое влечение. Влечение к разным людям. К кому-то большее, к кому-то меньшее - как дегустация вин на банкете. Но ты не волнуйся, с тобой спать не собираюсь - не в моём вкусе.
   - Взаимно, - процедил я с напускным пренебрежением.
   - Ты, судя по всему, не из тех, кто трахается без наличия высоких чувств?
   - Да не, почему же? Был короткий период разовых перепихонов, не назвать прям сверхбогатым опытом, но меня это как бы...опустошает, что ли. Секс - всегда выброс энергии, а вброс без эмоциональной привязки я не извлекаю. Чисто механическая ебля, сравнимая с онанизмом. А ещё не люблю утренние пробуждения, когда и сказать нечего, и рукой помахать неудобно.
   - Идеалисты вроде тебя после внепланового секса ссылаются на амнезию. А если серьёзно, то тут как подойти. Можно отдавать, можно брать. Не в смысле, кто кому больше отсосёт, разумеется. Мы же про энергию. Так вот я предпочитаю второе - здесь и загоны отпадают, как сухие клещи. Типа: "Я своё взяла, спасибо. Пока".
   - Не знаю, как это работает.
   - Это и не нужно знать. Когда доходишь до того уровня разочарований, при котором держаться уже не за что, схема автоматически запускается. Поэтому...могу тебя поздравить - что бы ты там ни говорил про апатию, не все-то юношеские идеалы утрачены. Основное впереди.
   - Ага. Звучит зловеще.
   - Зато когда нечего терять (действительно нечего, без патетических прикрас), жизнь перестаёт казаться неконтролируемо сносящим течением. Чем раньше к этому придёшь, тем проще станет жить. Прививка на будущее.
   - Да ты пиздец какая отчаянная.
   - Возможно, но я не выгляжу страдающей и с кайфом вырываю у жизни задолженную радость.
   Спорить я не стал. Доев чизкейки и выпив кофе, под Золотые облака "Иванушек International" мы покинули бар. Домой идти было рано, плутать по проспектам желания не возникло, поэтому, свернув в кинотеатр, взяли билеты на ближайший сеанс отстойной комедии и лишь часу в четвёртом утра у Юсуповского сада попрощались. Странное дело: придя домой, поймал себя на том, что мне без притворства полегчало.
  
  17
  
  Последующие дни я работал: разгрёб залежавшиеся заказы, почистил рабочий комп, сделал заявки. В свободные часы читал Сартра, смотрел на повторе "Внутреннюю империю" Дэвида Линча, но чем бы ни занимался, мозг не переставал генерировать вырванные из контекста страницы, в которых непрестанно мелькал образ Влады. Это походило на маниакальный синдром, на въевшуюся и затвердевшую в волосах жвачку. Вспоминались события последних встреч, съёмочные моменты, первый разговор в баре. Понимая, что так просто эта история меня не отпустит, в субботу, незадолго до окончания смены, осмелился переломить себя, кинув сообщение.
  
  Привет. Как настрой относительно
  фильма? Может, доснимем? Жаль
  морозить проект
  
  Глеб, 21:14
  
  Ответ пришёл часа через два:
  
  Привет. Не уверена, что готова.
  Сложно будет
  
  Влада, 23:08
  
  Предлагаю попробовать, а не пойдёт -
  закончим. Кроме сцен в лесу, осталось
  что-то?
  
  Глеб, 23:10
  
  Сцена в ванне. Действительно хочешь?
  
  Влада, 23:12
  
  Не хотел бы - не предложил
  
  Глеб, 23:13
  
  Ладно, давай попробуем.
  Когда ты сможешь прийти?
  
  Влада, 23:17
  
  Завтра. Послезавтра. Могу подстроиться
   в другой день после работы
  
  Глеб, 23:18
  
  Тогда завтра часов в семь, ок?
  
  Влада, 23:21
  
  
  Ок
  
  Глеб, 23:22
  
  Уснув взбудораженным, весь день воскресенья я провёл в нервозном ожидании вечера, роптая на черепашье течение времени. Перед выходом помылся, побрился. Удостоверился, не отменила ли Влада договорённость, и, выпив кружку зелёного чая с сахаром, к половине седьмого вышел из дома. Голова рисовала два ожидаемых сценария: или бесстрастные, но продуктивные съёмки в атмосфере официоза, или всплеск эмоций и разговор, в котором я до чёрта нуждался. Вышло же ни так и ни эдак.
  Войдя в квартиру с двойственными ощущениями, сдержанно поздоровался, разулся, повесил ветровку, после чего прошёл за Владой в гостиную. Несмотря на всё, меня продолжало тянуть к ней. Возможно, отныне с ещё большей силой - запахи, цвета, чувства - вся сенсорика обострилась. Без сопроводительных слов она взяла из комнаты штатив, камеру и пока занималась установкой оборудования в ванной, я молча сидел на диване, рассматривая психоделические узоры ковра. Как вести себя? Сделать шаг навстречу или сохранить мнимый нейтралитет? Поговорить она не порывалась. Элементарная самозащита или искреннее сожаление о том, что позволила себе открыться? Не зная, что думать, я не подгонял события - попробуем снять, а там по ходу действия видно будет. Ход действия, однако, выстроился таким образом, что телега, груженая булыжниками загонов, поехала по непредусмотренному маршруту, рассыпая по пути содержимое.
  - Ты ведь взял запасные джинсы? - холодно уточнила Влада, вернувшись в гостиную.
  - Взял. Что делать?
  - Лечь в ванну, курить, уйти с головой под воду, снова курить. Сцена задумывалась как финальная в фильме, поэтому нужно максимум боли на лице. Боли, бессилия. Ну и слёзы, если ты помнишь.
  - Ладно.
  Сказать: "Ладно" - не то же самое, что выполнить обещанное.
  Сняв футболку и носки, с сигаретой в зубах я залез в набранную ванну, кивнув на вопрос Влады о том, нужна ли музыка.
  Заплетя дреды в косу, она сходила за портативной колонкой, включив вскоре ранний альбом "Placebo". Под них в первый вечер я непроизвольно прослезился, но в напряжении проблематично добиться критически ветошного состояния - это я понимал. Попробовать выдавить? Сыграть? Иного не оставалось, и, конечно, всё было мимо. Или, выражаясь без высокопарных сантиментов - съёмки фильма попросту пошли по пизде.
  Когда на камере загорелся красный огонёк, я закурил. Выкурил одну сигарету, вторую, третью. Раскрепоститься, приспустить тиски зажимов не выходило. Так как свет бил не из прожектора, а тёк из потолочной лампы, обозначив силуэт стоявшей в метре от меня Влады, сконцентрирован я был не на задачах и образе лирического героя, а на размышлениях о её осунувшемся лице, о царапине на лбу, о мутных глазах с пепельными тенями под слегка вздувшимися веками. Что это? Плакала? Пила? Не выспалась? Почему так отчуждена? Почему мы ведём себя, как детсадовцы, застуканные родителями за непристойностями? Будь она лояльнее, я бы решился начать разговор, но кроме возмущения и неприязни, хрен в мою сторону дул. Это жахнуло ответным негативом.
  - Может, мне выйти? Настроишься, - произнесла она, видя безрезультатность процесса.
  - Давай.
  Оставшись наедине, я закурил снова. Бесполезно. Какой там образ. Омертвелое тело, пнём помещённое в воду. И музыка не спасала положение. Я лежал, дымил, рассматривая зубную щётку на раковине, тюбик крема, отражавшуюся в пыльном зеркале дверь. Вода тем временем остывала, пуская по коже гусиный озноб.
  - Ну как? - спросила Влада, вернувшись минут через двадцать.
  - Да никак, - отрезал я тем же тоном. - Не выходит.
  - Зачем ты предложил снимать, если сам не готов?
  - Затем, что жаль гробить интересную идею. Как я и писал.
  - А лёжа водорослем в ванне, ты, типа, спасаешь её?
  - Слушай, я хотя бы не забил, а мог бы.
  - Так и забей. Я не умоляла приходить сюда, истязая себя танталовыми муками. Только хуже сделал.
  - Издеваешься?
  - Не издеваюсь. Мне этот фильм не нужен, не хочу продолжать съёмки. Нет ни сил, ни мотивации тащить то, что по факту не имеет смысла. Не до этого теперь. Излишне энергозатратно и нерезонно.
  - А как же отснятый материал?
  - Если надо, за потерянное время я заплачу.
  Хотела задеть и задела. В долгу я не остался.
  - Ты заплатишь? Или Артём?
  Обстановка накалилась. Красавчик, Глеб: шарахнуть по больному - весьма по-мужски. На хуя ты это спизданул? В оцепенении развернувшись, Влада повержено вышла за дверь. Я выкурил последнюю сигу, а, привстав, вдуплил, что вылезти из ванны в джинсах - предельно неудачная затея. Что делать? Полотенца нет, резервный шмот остался в гостиной. Недолго думая, расстегнул ширинку, с силой стянул налипшие к ногам штанины и, коснувшись босыми ногами ледяной плитки, в чём был вышел из ванной. Комичнее не придумаешь. От точки нахождения до рюкзака - метров двенадцать. Поймав с кухни грустный взгляд, придал себе как можно более невозмутимый вид, в трусах прощеголяв до гостиной и обратно так, будто ничего необыкновенного не происходит. Подумаешь - без штанов показался. Делов-то. Неловкость, ясен хер, прошибла до пунцовости, учитывая, чем завершился наш сжатый диалог. Хуёво отстаивать своё мнение, пребывая в зависимом, ни разу не выгодном положении.
  Вытерев тело футболкой, в которой пришёл, я переоделся в сухое, отжал мокрое, скомканным свёртком сунув в полиэтиленовый пакет. Из динамика колонки звучал голос Брайана Молко. Играла то ли The crawl, то ли My Sweet Prince - что-то убийственно слезоточивое, эпично опустив занавес импровизированной постановки. Кому аплодировать?
  Сидя на ванне, я оттягивал момент, не сумев-таки собраться и втихаря уйти. Бросив рюкзак к кроссам, прошёл в кухню, виновато занял насиженный за два месяца стул. Отрешённо накрутив на палец шнурок синей олимпийки, Влада не среагировала. Показалось, что её вообще нет рядом. Декорация присутствует, но стоит к ней обратиться - объёмная картинка раскрошится, как кулич из песка. Словно облик - всего-то плод моего сознания. Ненормального, податливого сознания. Настолько она казалась оторванной от застывшей в прошлом питерской квартиры, мерзлоты и обособленно покоившейся на столе кружки с отколотым краем.
   - Мне уйти? - с тревогой бросил я плоско упавший вопрос. Влада не исчезла и не растворилась. Рассеянно моргнув, устало качнула головой.
   - Нет, останься.
   Минуты две мы по-прежнему молчали. Может, поступил супер оплошно, но видя, что тянуть некуда, я пересилил сомнения и, поднявшись, сделал два-три шага к окну, желая совсем малость - лишь обнять её. Несмотря на внутренний тремор. Несмотря на риск всё испортить и страх вновь быть отвергнутым. Как в резиновом пузыре лететь вниз, не зная, на что приземлишься. Вопреки ожиданиям, Влада не оттолкнула. Напротив. Бледными руками ответно коснулась моей спины, как испуганный котёнок, уткнулась лицом в жёсткую грудную клетку. Ничего не говоря, ни о чём не спрашивая. К чему слова? Слова - скорлупа, прячущая истинное, поэтому всё то, что волновало меня до того дня, облеклось в ничтожную обёртку, став прелым воздухом, заполонившим банку забродившей настойки. Пришло стойкое убеждение, что каким бы там ни было завтра, сейчас есть только мы, эта кухня с пепельницей, забитой окурками, и дрожащие пальцы, что чувствовались сквозь футболку. Остальное - мизер.
   - Хочешь есть? - заговорила Влада, подняв голову.
   Я улыбнулся.
   - Хочу.
   Отстранившись, она прошла к холодильнику, выудила башню из контейнеров, распределив в посуду два майонезных салата, жареную курицу с запечённым в сыре картофелем и склеившиеся куски шоколадного торта.
   - Ого. Что за повод? - спросил я, вновь заняв "своё" место.
   - У матери вчера день рождения был, - сунув мясо в микроволновку, ответила она. - Сорок три года.
   - Сумели наладить отношения?
   - Нет. Вряд ли сумеем.
  Хотелось бросить очередной вопрос, но решил, что разумнее притормозить. Если посчитает нужным, расскажет сама.
  - Как твой диплом?
  - Туго. Процесс идёт, но медленно и мучительно. С большим энтузиазмом я б огород картошки вскопал. Бесцельная возня с заведомо бесцельным исходом.
  - Зато обеспечишь себя подушкой безопасности. Или как там обычно говорят? Вопрос приоритетов.
   - Чем я себя за четыре года студенчества и обеспечил, так это неврозом и обезличиванием.
   Обойдя комментарии, Влада на автопилоте разогрела еду, подав на стол нескромную порцию горячего, две пластиковые салатницы, вилку. Сама же, сев на подоконник, смущённо закурила.
   - Ничего, что дым?
   - А ты не поешь со мной?
   - Не хочется.
   - Может, хоть торт с чаем?
   Сделав отрицательный жест головой, она натянула тоскливую улыбку. Что ж, ладно. Неудобно, но противиться я не стал. Скованно подцепил на вилку кольцо кальмара из салата, попробовал картошки.
   - Ну как?
   - Обалденно. Сто лет не ел праздничной домашней еды.
   - Чем-чем, а способностью готовить мама владеет на мастерском уровне. Во мне ей этого недоставало.
   - Я пробовал твою еду, она не хуже.
   - Да, но я редко готовлю и в принципе не люблю это дело. Живя дома, особенно - что б ни сделала, всё не так выходило: то пережарю, то пересолю. Думаю, это было обусловлено именно боязнью не угодить. Всегда тряслась за то, как бы опять чего не испортить. Удовольствия в таком мероприятии никакого. Любые попытки заканчивались словами: "Уйди, без тебя обойдусь. Ни о чём попросить нельзя".
   - Почему она так жестоко с тобой?
   - Мать хотела выточить из меня идеал по собственным лекалам, отзеркалить совершенную версию себя, как я уже говорила, а на выходе сочилось другое. Мне мало чего генетически перепало от неё, внешность разве что, но характер - полный антипод. Она заботилась о личной репутации: кто там что скажет, кто что подумает. Перфекционистка, одержимая желанием доказать, какая она прекрасная мать, стоический человек и страдалица, стремящаяся отдавать, ничего не беря взамен.
   - Какой она хотела тебя видеть?
   - Ответственной. Социально успешной, одобряемой. С серьёзным подходом к жизни. Хорошие люди, как она твердила, - это люди порядочные, воспитанные, имеющие безупречный социальный статус и бескорыстную самоотдачу. Выдрессированные, в общем. При этом сама "хорошим" человеком никогда не была. Мать обвиняет людей в своих же изъянах. Хотя со стороны веет святостью: с жертвенной простотой предложит помощь, денег одолжит, ублажит подарками, накормит, напоит - так, казалось бы, искренне, из благих побуждений. Это обезоруживает - ишь ты, какая благородная, великодушная женщина. Дева Мария, не человек. На деле таким образом она привязывает к себе, покупает расположение, покупает контроль, находит уязвимые лазейки, играя на чувстве вины, чувстве стыда или долга. Этим она и питается. Люди для неё - эмоциональный ресурс, средство для того, чтоб в своих же глазах возвыситься. Одним "спасибо", само собой, "бескорыстную самоотдачу" не отплатишь. Нужно кланяться, нужно возносить её, а нет - так бульдозером расплющит, сняв благочестивую маску святоши. Хочешь знать, как эта еда попала ко мне? - я кивнул. - Она поставила в парадной пакет, ушла, а чуть позже прислала смс: "Здравствуй, доченька. У меня сегодня день рождения. Открой дверь, там я оставила горячее и пару салатов", - я не знал, что на это сказать. Влада продолжила, - меня словно пополам разрезали, когда я это прочитала. Разумеется, ни к чему не притронулась, чувствуя себя бездушной, отвратительной тварью. Спустя время, набралась духу позвонить, но и пяти минут не продержалась. В очередной раз съела обвинения, что мотаю ей нервы, не выходя на связь, не проявила уважения, приехав поздравить лично. Видите ли, даже бывшие коллеги, с которыми сто лет ничего не связывает, вспомнили, заявились с цветами, с подарками, а от дочери родной не дождёшься. Причём она не спросила, как у меня-то дела, как я жила эти месяцы, но припомнила летний конфликт из-за института, попрекнула деньгами. Я и сама знаю, что совершила ошибку, согласившись принять от неё и от отца помощь. Понимаю, что в долгу перед ними и, имея возможность, вернула бы всю сумму до копейки, но она не перестаёт в каждом разговоре повторять: "Я всю жизнь пахала, как лошадь, чтоб ты не голода, не ходила в обносках. Такова твоя благодарность? Ну да, сама виновата - избаловала тебя. Пожила бы ты с плохой матерью, вон как Наташка с третьего подъезда, руки бы мне целовала". А в довершение: "Я не обижаюсь, привыкла и к твоей гордыне, и к безответственности. Перед людьми только стыдно. У всех дети как дети - прислушиваются, помогают, а ты какой эгоисткой была, такой и осталась. Что в детстве меня ни во что не ставила, что сейчас". Ей, вроде как, приходится изворачиваться, врать, отвечая на вопросы знакомых о том, какие у нас отношения, где я, чем занимаюсь. Вся её жизнь во имя оправдания чужих ожиданий. Себе не может правду сказать, обходит углы, о которые можно споткнуться, разбудив остатки живого. Всё что угодно, лишь бы не признать, что её правда не всегда верная. Что она сама не без дефектов. Правильно отец сделал, что ушёл от нас.
  После этих слов Влада задрала голову вверх, справляясь, вероятно, с просящимися наружу слезами, не желая предстать слабой. Сигарета тлела, выйдя за края фильтра, а я онемело смотрел на всё это, выронив на пол вилку, понятия не имея, как быть. Начать утешать? Ободрять? Почему-то интуиция шептала, что единственное, что от меня требовалось - слушать. Дотошно вслушиваться в каждое произнесённое слово.
  - Знаешь, после развода мне обоих родителей не хватало, - заговорила Влада, потушив сигарету. - Всё лето после случившегося я провела у бабки с материной стороны - там, куда и ездила прошлой осенью. Ни телефонных звонков, ни упоминаний о себе она не давала, а я скучала так, что каждую ночь ревела, заткнув рот подушкой, чтоб, не дай бог, никто не услышал. Слёзы пресекались и наказывалось, а мне и пожаловаться было некому. На вопрос, когда за мной приедут, бабка отвечала односложно: "Будешь ныть - никогда. Матери сейчас покой нужен". Я рисовала ей открытки, вырезала аппликации, писала письма, которые она никогда не увидела. Хотелось быть рядом или хотя бы знать, что всё в порядке, однако ощущение безопасности пошатнулось, вместе с тем проснулось осознание себя брошенной, недоумение с приступами нерегулируемых панических атак, бредовые кошмары. С того лета и запустились все дальнейшие проблемы.
  - Вы с матерью никогда не говорили об этом?
  - Однажды я попыталась, но она не слышит. Не хочет. На любую критику взрывается, впадает в обиды. Только тёплых воспоминаний о ней у меня нет. При внешнем благополучии эмоционально она отторгала меня, была либо нервной, либо выключенной, как перегоревший фонарный столб, сросшийся с асфальтом. Постепенно претензии к отцу опрокидывалась желчными выпадами на мою голову: "Не будь такой, как папаша", "Не нравится - собирай вещи, пиздуй к отцу", "Мама плохая, папа хороший" - избитые фразы задетых разведёнок. Она обесценивала мои усердия стать лучше, угодить ей. Порадовать. Обесценивала мои желания. Меня как человека. Отец лет на восемь подарил аквариум с рыбками, так она, по дурости распсиховавшись, смыла их в унитаз, сославшись на лишние для неё заботы. И подобные истерические срывы происходили систематически, сменяясь периодами кладбищенского молчания. Если мать пребывала в непоколебимости, квартира превращалась в обитель беспрекословной тишины. Её отсутствующий взгляд за похлёбкой чая наводил ужас, от которого кухонные гемантусы сохли. Но их она берегла. Вечно что-то сажала, пересаживала, заставив подоконники горшками с землёй. Это, наверно, немногое, что дарило ей радость. До тех пор, пока не начинало увядать, превращаясь в труху, - Влада приостановилась. Я смотрел на неё и видел не девушку двадцати лет, а загнанного в угол ребёнка с грузом неудовлетворённых потребностей, отравляющих окисленными пустотами. Как в случае с Максом. Каким бы сильным и независимым человек ни стремился стать, всю жизнь он тратит исключительно на то, чтоб залечить полученные в детстве болячки. Что взял, с тем и тащишься во взрослый мир, проецируя модель отношений с родителями на окружающую среду. Хочется добрать, самостоятельно забить сквозящие прорехи, найти ответы, которых нет. Может, в этом и есть первостепенная обязанность человека, искажённая социальными установками, - исцелиться, стать эмоционально неуязвимым? Самому занять роль родителя того незащищённого, травмированного ребёнка, который годами продолжает просить по горсточке тепла извне?
  Дав мне чистую вилку и достав из пачки сигарету, Влада скорбно добавила:
   - Боюсь быть такой же, как мать. Всегда боялась, но чем старше становлюсь, тем отчётливее замечаю в своём неадекватном поведении её отголоски. У больных родителей больные дети. Факт. В моей семье очевидный. Расскажи что-нибудь о своих.
  - Например?
  - Ну, какие они? Почему разошлись?
  - Какие они? Мне всегда сложно было объективно судить о родителях. Неплохие, наверно. Проблемы есть, конечно, есть конфликты, но я не то, чтоб смирился, а как-то абстрагировался. Лет до двадцати копил обиды, после принял ту форму взаимодействия, при которой никто ни к кому глубоко не лезет. Сменил угол зрения, что ли. С матерью общаемся доверительнее и интенсивнее, с отцом - в меру отчуждённо, но меня устраивает. Ни теплее, ни холоднее не хочу. А почему разошлись - как у большинства: разные ожидания и ставки на жизнь, внутриродственные тёрки. Классика жанра, в общем-то. Отмотав назад, понимаю, что их расставание было неизбежно, жалеть тут не о чем. Спасибо, что избавили меня от лицезрения скандалов, сумев устроить жизнь так, как хотели.
  - И оба счастливы?
  - Мама - точно, для неё развод стал мощным толчком к раскрытию потенциала, отец...отец - заложник конформизма. Совком внушённых ценностей. Искал стабильность - получил. Вахтует, строит дом, женился на понятной себе, стандартизированной женщине, родаков под боком пристроил.
  - Ты, значит, в мать?
  - Как посмотреть. Ростом, комплекцией и лицом стопроцентно в отца. Характер... - задумался я. - Характер тоже отцовский. От матери лишь светлые волосы и крупицы творческого мышления. Она - человек-вспышка. Или даже не вспышка, а гибкий огонёк. Сколько себя помню, никогда не стояла на месте.
  - Стремление к саморазвитию?
  - Да. То подалась в йогу, привив мне любовь к восточной философии, то увлеклась психологией. Пару лет назад окончила курсы декора. Несмотря на юридическое образование, сейчас занимается оформлением свадеб. Фееричной энергии у неё б поучиться, но отцу это не нравилось. Ему хотелось больше прагматизма и практичности, а маму это, как кляпом, глушило.
  - У неё сейчас кто-то есть?
  - Есть. Этот "кто-то" - в прошлом мой препод по гитаре. Я даже не в курсах был о том, что они знакомы и поддерживают связь. С того момента, как полтора года назад расписались, домой езжу раз в год и дольше недели не бываю - не хочу напрягать. Ничего против не имею, но стараюсь держать дистанцию.
  - То есть развод никак на тебе не сказался?
  - Да нет, почему? Сказался. В одиннадцать лет у меня начались трудности с идентификацией как следствие чрезмерно тесной связи с матерью. Отдали на карате, на плавание - там всё в короткие сроки нормализовалось, но отцовского влияния мне всегда не хватало. Хотя первые годы после случившегося мы продолжали проводить с отцом выходные на даче, он учил меня кататься на велике, на роликах, мясо по фирменному рецепту мариновать на мяте, воде, луке и уксусе, по дереву строгать. Иногда на своей дохленькой восьмёрке под треки "Агаты Кристи" возил к реке. После этих поездок, насытившись запахом жгучего отцовского табака, вкусом ржаного хлеба и огурцов, я с нежеланием возвращался домой, глядя на охладевшую к нему маму, упрямо купировавшую шаги к примирению. Детский дуализм, да. А потом отец стал вахтовать на юг, встречи дозировались, тогда же он женился, ребёнка второго забахал. В год мы виделись раза два. Я отвыкал от него, чувствовал при встречах давление, недовольство переменами, что во мне происходили. Думаю, что отрастил волосы и проколол ухо бессознательно в качестве вызова, адресованного конкретно ему. Он-то мечтал видеть во мне спортсмена или человека военной, научной сферы - я же бренчал на гитаре, забил на спорт, грезя стать отъядлым рокером. Отец не верил в меня, считал увлечение музыкой блажью, непригодной для жизни. Мошкой, попавшей в глаз. "Музыка музыкой, - всегда говорил, - но надо себя в чём-то серьёзном найти. Ты ведь взрослый уже, учись брать ответственность, а не строить иллюзии". Его идеалы сильного, маскулинного человека в корне разнились с тем, каким слабовольным он сам являлся. Лет в четырнадцать я понял это и окончательно утратил в нём авторитет. Причём катализатором стал ерундовский инцидент с пломбиром.
  - С пломбиром? - улыбнулась Влада.
  - Да. Отец купил нам по мороженому, а оно подтаявшее было и тут же после вскрытия упаковки бацнулось. У него в те секунды физиономия жалкая такая стала, будто он лицо уронил, а не вафельный рожок. Не знаю, как это передать, но во мне молниеносно что-то передёрнулось. Смотрел истуканом на размазанную сливочную массу, думая о том, как мало нужно для того, чтоб разочароваться в человеке.
  - Прозаично.
  - Да уж, - согласился я. - Из таких моментов жизнь и складывается. Дырявый носок, оторванная пуговица, пятно на футболке.
  Простившись тем вечером с Владой в достаточно трепетных чувствах, мы договорились, что выберем день и доснимем сцену. Действительно вдруг параллельно стало, с кем там она встречается, с кем спит, на чьи деньги живёт. Я уяснил, что человек невероятно мне дорог и порвать эту связь я не готов.
  
  18
  
  Курсе на втором по пьяни Макс поведал историю своей первой несложившейся любви, обозначив себя неотёсанным кирпичом, западшим на призрачное облако. Пыли. Как выяснилось.
  Было это в девятом классе, когда он резался, кубарем катясь в маргинальную яму, сбегал из дома от трэшовых алкозрелищ, даруемых матерью, ночуя то у дворовых друзей, то в подъездах, без остановки закидываясь вынесенным из квартиры ядовитым пойлом. Голодный по двое-трое суток, немытый. Социальные пособия спускал на сиги и вредную жевательную хрень вроде чипсов, сухариков и подпорченных чебуреков по скидону. В таких условиях не до учёбы. В школе его считали аутсайдером: одноклассники чморили за семейное неблагополучие, поношенные шмотки и гнойные бугры, спровоцированные реакциями на творившийся в жизни пиздец. Учителя ставили в антипример, призывая перевестись после девятого класса в местный технарь на монтажника/маляра/электрика, подкрепляя доводы аргументами: "яблоко от яблони недалеко падает, там тебе место", "бестолку время терять. В институт ты не поступишь, а так хоть получишь профессию, начнёшь работать". Он и не сопротивлялся. Если б не злосчастная влюблённость, вряд ли б выбрался из дерьма.
  "Такая девчонка есть в каждом классе, - рассказывал он. - Из приличной семьи. Красивая, артистичная, на одежде никогда ни соринки, ни пятнышка. С гладкой кожей, о которой такие упыри, как я, и мечтать не могут, шикарными волосами, всегда свежим запахом. Не старательный ботан с первой парты, но способная. Таким людям словно по умолчанию прилагаются успешные родители, эффектная внешность, мозг и обаяние. Не нужно, как другим, рвать задницу, чтоб достичь высот в какой-либо сфере, будь то интеллектуальная, социальная, творческая. За что ни возьмутся, всё получается. Причём вместе мы учились с первого класса - ну, обычная, казалось, прилежная девчонка благородного воспитания. Смазливая разве что, да. Но смазливых много. Рельефно среди других не выделялась: делала то же, что и все, участвовала в школьных мероприятиях, если просили. Училась всегда хорошо, не надрываясь. А к началу девятого класса записалась в модельную студию, раскрылась полноценно внешне, внутренне. Произошедшие перемены не могли остаться незамеченными. Тогда полкласса пацанов мечтали с ней замутить: и харизматичные дубари, и махровые отличники. Что с меня взять? Отсталый лох с последней парты, на которого и смотрели-то с брезгливостью. Я знал, что там без вариантов.
  И вот однажды на контрошке по матану, когда математичка публично пригрозила при неудовлетворительной оценке обратиться в службу опеки, Ульяна села со мной, вызвавшись затащить несколько заданий. Помню, что здорово опешил. С чего бы такая внезапная активизация? За три года мы и предложения друг другу не сказали. Смотрел на неё весь урок, как на пёрышко, скользнувшее на мою неуклюжую тень - вьющиеся волосы, отливая золотом, падали на парту, от белоснежной отутюженной рубашки пахло кондиционером, на губах розовел блеск. Рядом лежал дневник с Паттинсоном на обложке. Сознание прошиб нечеловеческий стыд. Разве мне, такому убожеству, позволительно находиться с ней рядом? Я чувствовал, что от моего растянутого свитера несло въевшимся потом, на подбородке вылезли смердящие язвы. Они не походили на безобидные подростковые прыщи. Это было другое - будто рой насекомых заполз под кожу и медленно в ней разлагался, откладывая гигантские яйца. Они болели, зудели, кровоточили. Школьная медсестра выписала недорогую мазь, так та, сука, ни хуя не помогала. Какие медикаменты устранят психосоматику? Таблетка от кашля зубы не вылечит. Иссохшее тело и внутри, и снаружи было сплошным воплощением гноя. Плоть мертвечины. Бессмысленно рисовать иллюзии. Бессмысленно искать смыслы, но как брошенный щенок, которого неожиданно приласкали, хочешь - не хочешь, сохранить равнодушие не выйдет.
  Училка не поверила в мой резко проснувшийся математический талант, обвинила в списывании. Звонить никуда не стала, ограничась язвительными оскорблениями, на которые выработалась железная закалка. Да и все эти тёрки потеряли вес. Со следующего дня я стал послушно ходить в школу, не сбежав ни с одного урока. Можно сказать, в безрадостных буднях зажглась лампочка, позывы подбухивать поубавились, начал сколько-то следить за внешним видом, каким бы неисправным ни было отражение в зеркале. Что-то светлое поднималось с похороненного эмоционального дна. Светлое, чистое, не тронутое окружавшим шлаком, пресытившим восприятие. Даже учиться стал, положив болт на Содом, разражавшийся дома. Вместо ночных шатаний по улице играл в "Ведьмак", пересматривал "Восьмую милю" и "Леона". Впоследствии заинтересовался фильмами Балабанова, узнав, что люди посредством творчества говорят на языке боли, свойственной не только мне. Тотальная изолированность от мира подотпускала, насыщая серый холст колоритными мазками, приятными запахами, которых я прежде не чувствовал.
  Кстати, о запахах - была ситуация, когда после химии Ульяна оставила ручку с ароматизированным стержнем на парте, так я прихватил её на выходе и, как фетишист хуев, сакрально носил с собой в рюкзаке. Иногда дрочил, пыхая фруктовую благовонию. И блядь, дьявольская загвоздка влюблённости в том, что поначалу это не напрягает - безгласно созерцать объект воздыханий, смягчая сушняк онанизмом. Но чем дольше она длится, тем затруднительнее себя контролировать. Не в смысле секса - я не думал об Ульяне в чернушном склонении, считая солнечный образ выше похоти, что руководила моим телом. Эмоциональной подпитки перестаёт хватать.
  В конце декабря задумал признаться в своих страданиях. Как раз близился новогодний дискач - охереннее расклада не придумать. Хотелось сделать это романтично, поэтому купил ёлочную игрушку, расшитую бисером, обернул в подарочную фольгу, дней пять готовился: думал, как сказать, что сказать. Загоны тащились прицепом, а навык общения с женским полом теплился между нулём и минус единицей, я понимал, насколько робок и зажат. Пикаперские штучки не были мне знакомы, соответственно, решил сказать без выебонов. Как есть. Рассчитывал ли на взаимность? Если прям по-честному, то надежда размером с гранулу всё же имелась. Зачем-то, безостановочно рассуждал тогда, она ведь подсела ко мне. Зачем-то проявила участие, наплевав на то, что благожелательное отношение в мой адрес могло оттяпать расположение друзьяшек. Позже-то я узнал, чем её умная головёнка руководствовалась, но в те месяцы плющило так, что чёрный цвет стал белым - иллюзии, конечно, растворившиеся уже скоро, как порошок в воде.
  В намеченный день пришёл в школу в джинсовой рубашке, доставшейся от двоюродного брата, в его же моднючих, пусть и оттянутых на коленках джинсах - типа, подготовился. Девчонки, включая Ульяну, с утра вели ёлки у мелких, от уроков их отпросили, что сыграло мне не на руку, поскольку, глядя на её пустующий стул, я весь извёлся, томясь, как переваренный овощ в кастрюле. Перенервничал, вспотел. Собрался уже передумать, но как назло, бродя на перемене по коридору, увидел в библиотеке, как она брызгает шевелюру лаком, пританцовывая и напевая новогодний хит "Дискотеки Аварии". В костюме снегурочки с пушистым воротником, на каблуках, накрашенная дымчатыми тенями - сказочно красивая, двумя словами. На пару секунд наши взгляды пересеклись, и мне вдруг показалось, просто показалось, что она смотрит на меня не так, как раньше. Я покраснел, мигом развернулся и двинул вниз по лестнице, но с чего-то решил, что эта мизансцена - знак того, что отступать нельзя.
  После шестого урока нас распустили. Дискотека намечалась вечером, поэтому часа четыре я слонялся по улице, скурив пачку мерзотных сигарет под имевшиеся на телефоне треки Эминема. В висках поднывало. Были мысли ёбнуть градуса для храбрости, но в горло ни еда, ни бухло не лезли. Удручающая хрень, осадившая настолько, что плакать хотелось. Квашеный водянистый помидор - не иначе. Может, нужно было послать всё это, прийти домой и завалиться спать, однако я припёрся в школу, придумывая, где и как выцепить Ульяну, чтоб миновать посторонних глаз.
  Дискач был в разгаре. Типичное сборище полоумных недорослей в красе вожделенного опьянения. Кто-то обжимался, кто-то дрыгался под Питбуля, демонстрируя новый шмот. Находиться сычом по ту сторону движа пиздец как одиноко. В эпицентре зала мерцает ёлка, атмосфера объята разносортной смесью дезодоров, а ты мнёшься, как вылезший в цветнике сорняк, не вписываясь в динамичное пекло всеобщей веселухи. Ульяна тусовалась в компании одноклеточных подружаек и липких мудаков, чуть ли не каждый из которых идиотски подбивал к ней клинья, пытаясь вытащить на медляк. Ясно было, что уловить момент для разговора в стенах школы не представится. Надев куртку, я вышел на улицу, гадая, как быть. Ждать её на крыльце провально. Ну, выйдет она с толпой придурков, и что? Попросить её отойти? Ещё провальнее. Прилюдно выставить себя большим лохом, чем я уже был - так себе перспектива. Оставалось встретить её у подъезда дома. Благо, жили мы по соседству, а адрес она с началки не меняла. Это давало нехилое преимущество. Я, дебил, так обрадовался озарению, что от облегчения пошёл и купил в ларьке беляш на найденную в кармане мелочь. Пожирнее, как полагается. Умял за пару минут, запил лимонадом.
  Желудок скрутило уже скоро. Беспокойное ожидание сопровождалось болючими рвотными спазмами и мокрым снегом, неупорядоченно сыплящим творожным зерном. По-хорошему надо было б уйти, но я дал себе слово. На что рассчитывал - хз. Вызов страхам? Вызов судьбе? Облом-то был очевиден.
  Когда её серебристый пуховик замаячил за поворотом, очко нехило сжалось. Идти на попятную было поздно. Хотя, думаю, не поднимись я со скамьи, она бы прошла модельной походкой в подъезд, и не глянув в мою сторону. Но я поднялся, вынул из рюкзака подарок. Ноги подкашивались, голос просел, живот пучило. Отличный момент. Что было далее, вспоминать тошно. Она без удивления, с отвращением выслушала меня, затем ухмыльнулась и сказала всего две фразы, обжёгшие по самые гланды: "Ты себя-то со стороны видел? Прыщи вылечи сначала, потом, может, и поговорим". Игрушку не взяла. Я минут десять стоял, как контуженный, затем бросил в сугроб этот жалкий подарок и по-свински проблевался. Унижение захлестнуло сполна, нарастая по мере осознания произошедшего. Да, она была права. Куда я лез? Уродец с социального дна. Калека, будущее которому сулило либо спиться, либо суициднуться. Грязь под ногтями таких, как все те, до кого мне не дотянуться. Только вот у них и грязи не бывает. Они другие. Едят бутеры с икрой на завтрак, моются по два раза в день, соблюдают режим. Буржуазная элита, чё. Ненависть к себе придавливала цинковым пластом. Почему именно я? Почему именно со мной творилась вся эта непрекращавшаяся хуйня?
  Придя домой, застал мать, ебущуюся на диване с бухим мужиком, психанул, разбил её заныканные бутылки водяры и, взяв из шкатулки деньги, до ночи обречённо блуждал по пустынным дворам, как полудохлая собака, которую отпинали, обоссали и мусором завалили. Тем вечером как никогда хотелось убиться. Не важно, сигануть с крыши, удавиться или утопиться в реке. Помню, ревел на детских качелях от жалости к себе, дербанил нарывы, проклиная мать за то, что не сделала аборт. А потом купил вафельный торт и пошёл разменял его на первый секс с сестрой знакомого чувака. Юлька была опытной дамой - знал, что не откажет. Перед тем, как приступить, налила мне стопку батиного самогона, предложив на закусь кабачковый салат, достала пачку гандонов. Подмылась, разделась. На неё у меня никогда не стоял - страшненькая, плоская, как жердь, поэтому всю еблю я думал об Ульяне, в угаре злости представляя её в той самой позе раком, от которой стонала мать. Закончилось всё, как полагается, быстро, а мысли, долбанувшие по голове после оргазма свелись к тому, что женская пизда, оказывается, не благоухает лотосами. Запах спермы аналогичен, сейчас я воспринимаю это как данность, но в шестнадцать лет душок тухлой селёдки долго ковырял память. Нечто иное представлял.
  Эпизод с отказом был поворотным в смиренном существовании, вынудив меня очнуться. Внести правки в сценарий, пророчащий сдохнуть, как отец, или пойти по стопам матери. С жаром захотелось доказать тем, кто смотрел на меня через призму отторжения, что я не говно из канализационного стока, а человек. С равными правами, равными опциями. Вместо того, чтоб продолжить ускоренно деструктировать, ударился в учёбу, внимательнее стал относиться к гигиене. Чувства к Ульяне утихомирились не сразу, но после того, как поднаторел дрочить на неё, представляя рыбную вонь вагины, она уже не воспринималась божеством. Рядовая тёлка с дырой между ног. К тому же ни разу не абсолют. Вылезли недостатки в виде мохнатости на руках и пальцев-обрубышей. Писклявый голос, ноги колесом.
  Из школы я всё же свинтил. Вражда с математичкой сделала своё дело. Понимал, что доучиться она не даст, как бы усиленно я ни пыжился. "Тебе не место в высшем учебном заведении" и всё тут. Завалила на экзамене, обещаясь не спихнуть на второй год только в том случае, если, получив аттестат, я избавлю шарагу от своего присутствия. Мразь недотраханная. Отдать документы в технарь было проще простого, такого решения от меня все вокруг ждали, заклеймив лузером, однако я клятвенно настроил себя на то, что сумею, вопреки обстоятельствам, поступить в престижный вуз. Следовательно, поменял школу на ту, куда принимали самых ёбнутых отбросов, лишь бы доучиться до одиннадцатого класса и съебаться из города. В разношёрстном коллективе печать сына алкоголички не топорщилась, среди себе подобных я быстро адаптировался. Появился шанс пожить без разрушающих оскорблений, без обид. Над лицом поначалу стебались, не без этого, а потом плюнули, да и неактуально стало. К концу десятого класса язвы прекратили вываливать. Подсыхали, оставляя шрамы, но шрамы - ничто, по сравнению с нарывающими шишками. Так, напоминания о былом.
  С Ульяной мы случайно пересеклись через два года накануне выпускного. Как сейчас помню: июнь, число двадцать третье. Настроение на подъёме в связи с успешно сданными экзаменами и нормализовавшимся эмоциональным фоном, благодаря тому, что мать пить бросила, обстановка дома стала относительно комфортной. Столкнулись мы на пляже, и, веришь-нет, не я к ней подкатил, а она ко мне, завела разговор из разряда: "Макс? Офигеть! Тебя не узнать. Изменился. Как поживаешь?". "Поживаю неплохо, - говорю. - Ты как?". Задрав нос, пустилась в россказни о том, как намучилась с ЕГЭ, с репетиторами, не упустив возможности подметить: "Вам, технарьским, повезло. Не пришлось заморачиваться". "Кому "вам"? - спрашиваю. - Сам неделю назад сдал последний экзамен". В ответ: "Серьё-ё-ёзно?! Так ты поступаешь?! Все наши были уверены, что Липатова сплавила тебя в ПТУ". Бессмысленный, пресный диалог. Сославшись на то, что друзья ждут, резко прервал её бессодержательные реплики, попрощался и, кинув взгляд на ноги в парео, двинул к пацанам. Ни один нерв ни в груди, ни в паху не шевельнулся. А вот её, походу, задело.
  Тем же вечером нашла меня в "вк", накатала сообщение с предложением встретиться. Надо было б проигнорить, но что-то дёрнуло согласиться. Желание закрыть гештальт, повысить самооценку? Хер знает. Наверно, второе. Я видел, как она смотрела на меня - с любованием, что ли. Заинтригованно. За два года я физически окреп, "прыщи вылечил", вёл себя дерзко, если не сказать, заносчиво, не тушуясь, не робея, как податливый ситец на ветру, каким она меня помнила. Раздутое самолюбие пошатнулось. Как же так? Неземной красоты и талантов девочка, вниманием которой пренебрегли. И кто? Бывший поклонник, которого она одним махом когда-то отшила. Непорядок.
  Вскоре мы встретились. День был дождливый, поэтому зашли в кафешку, съев по куску пиццы, потрепались ни о чём - говорила она, я слушал, не вникая в суть, убедившись, каким незрячим щенком был в девятом классе. Сидевшая напротив персона оказалась заурядной, тупенькой особой с переоценённым чувством собственной значимости. Разошлись снова по моей инициативе. Прохладно. Думал, на этом всё, но она написала снова и стала делать это ежедневно, пытаясь выстроить контакт. Зачем? Я не знаю. Так сильно бомбанул по самомнению? Влюбилась? Догадками себя не изводил, чувствовал лишь, что человек чего-то ради присосался ко мне, и, вздрочнув под порно, задался вопросом: "А чё б нет? Трахнуть мадам, от которой плыл пару лет назад...заманчиво". В том, что она даст, не сомневался.
   Заразившись целью отыграться, стал проявлять ответные шаги навстречу по схеме: что-нить написать, бросить для интриги нежнятинку, а после с похуизмом отдалиться. Тогда-то на меня и снизошёл инсайт, что чем суровее человека отшиваешь, держа на сухом пойке, тем непреодолимее ему тебя хочется. Аксиома. Позже узнал, что в НЛП этому есть тривиальное название, и наученные люди практикуют такой приём повсеместно, потому как прокатывает с любым человеком, не шарящим в манипулятивных техниках. Данный случай эксклюзивным не стал - слишком примитивная особь для психологических экспериментов. Крючок заглотила быстро, даже пыхтеть не пришлось. Тогда же я получил информацию, что втиснулся в список бюджетников питерского вуза, в связи с чем секс был подслащён гордостью за себя и эйфорическим упоением августовского отъезда. К слову, девственницей Ульяна не являлась, потому трахал её без клади вселенской ответственности, раскачав до пиков амплитуду величия. Сказать, что это было охуенно, не скажу, но самооценка пиздато так подпрыгнула. Моя. Её же покоробилась. Поплыли доставучие признания в любви. Получив то, на что рассчитывал, день на пятый я обрубил связь и ретировался, объяснив случившееся как: "Сейчас мне не до отношений и мозгоёбки". Закинул в бан без вины и пресловутой жалости. Ей не во вред. Уж очень важнецкого о себе мнения.
  Кстати, в разговоре на вопрос о том, с какого фига она помогла мне на контрольной, ответ прозвучал комичный: "Точно не помню. В девятом классе, говоришь, это было? У меня кот осенью умер. Я тогда тосковала, жалость ко всему обездоленному проснулась". Смешно - для человека ситуация не несла значения, а я, придурок, весь извёлся, исстрадался, настроил липовых иллюзий. Со времён той истории больше не влюбляюсь - отвалилась способность. Настолько пиздецки разочаровался в блядско-ограниченном бабьем естестве. Похоть могу испытывать, увлечение, но так, чтоб всевластно отдаться чувству - нет. Заглушил слабости, отточил хладнокровие. Баб воспринимаю исключительно как вагины. На одну стоит, на другую - нет. Вставишь той, от которой слюна течёт - прокачаешь скилл, залив топливом барахлящее эго. А стоит нащупать живительный пульс - всё к ебеням слетит, оставив выжженную почву отчаяния. Провалиться снова в ту яму мне пиздец как, сука, страшно. Во второй раз не вылезу".
  Каждый спасается как может. Кокон и выблевок обществу - форма, которую выбрал Макс. Не знаю, можно ли с позиции общечеловеческой нравственности судить его за распиздяйский стиль жизни, но, по-моему, боль, пропустившая через мясорубку детское нутро, сполна всё оправдывает. Если только ты не привёл на свет ребёнка, сжирая его, накрутив из фарша котлет.
  
  19
  
  Восемнадцатого мая я списался с Владой, предложив выделить время и, взяв еды, съездить на пляж к Финскому заливу. Предложение она приняла. В намеченное утро, проснувшись пораньше, я сгонял в магаз, взяв слоённых булок с маком, сосисок, сыра, огурцов, полкило черешни. Сварганил дома бутеры, заварил в термосе фруктовый чай. Благо, погода шептала - несмотря на ветреность, день выдался солнечным. К одиннадцати мы условились встретиться у станции метро "Достоевская", поэтому за полчаса до назначенного часа, кинув в рюкзак контейнер с продуктами и очки, я на подъёме вышел из дома, предвкушая знаменательные выходные.
  К станции Влада подошла, опередив меня. В белых конверсах, белом струящемся платье длиной до щиколоток, надев поверх голубую ветровку, с джинсовой сумкой, повешенной через плечо. Светлый силуэт на контрасте с яркой копной распущенных дредов я выделил издалека. "Красивая, - пронеслось в голове - Как-то слишком даже". Подойдя ближе, заметил, что глаза совсем сонные.
  - Готова?
  - Да. Даже гренки успела пожарить, - убрав в сумку наушники, подозрительно напряжённо улыбнулась она. - Едем?
  - Едем.
  Дорога заняла минут сорок. На Беговой мы сошли и направились в Парк 300-летия. Народу гуляло будь здоров - туристы, семьянины, пенсионеры, подростки, хлебающие из банок "Пепси". Миролюбивая атмосфера всеобъемлющей праздности внушала витальное настроение, предсказывая благоприятный расклад поездки. Однако до меня с запозданием дошло, что Влада настойчиво избегает смотреть на людей, не реагирует на происходящее, на мои комментарии, молча лицезрея брусчатку. Это и в метро привлекло внимание - там я списал на обоснованный дискомфорт: кому нравится находиться в давке потнявых тел? Тут же воочию увидел проявление той социофобии, о которой нынче модно вещать, при том что мало кто знает, как выглядит патология, когда человек не просто стесняется заявлять о себе на людях, а переживает самые что ни на есть неподдельные панические атаки. Спросил, всё ли нормально, на что она, скуксившись, лишь неуверенно кивнула, выразив просьбу свернуть к воде. В темпе выйдя из парка, мы забурились вглубь пляжа, расположившись на замкнутой территории, и только тогда её отпустило.
  - Почему ты не сказала, что у тебя проблема? - произнёс я, расстелив на песке покрывало.
  - Мне понравилась затея съездить на природу. Два месяца в общественные места не выбиралась, не считая универсама и аптеки. Не ожидала, что так тяжко будет. Думала, прошло.
  - Давно это?
  - В крайней форме - с зимы. С декабря, если точно. Запустилось прошлым летом, усугубилось после осенней поездки, а к декабрю достигло потолка.
  - Жутко, если честно, - признался я, не без горчинки в голосе.
  - Знаю. Всё упирается в самооценку, а она у меня толщиной с мандариновую цедру.
  - Чего ты конкретно боишься? Негативной оценки?
  - Негативной оценки. Непринятия. Не знаю, - ответила она, по-детски сорвав одуванчик. - Я вёдрами нахлебалась людского яда, так что ничего доброго уже не жду. При этом мне не безразлично отношение к себе - вот в чём дилемма. Привыкла с детства смотреть на себя не через свои окуляры.
  - Забить не получается?
  - Если б могла, забила. Но как видишь, с пофигизмом у меня туго.
  - Во-первых, - начал я, опустившись на хлопковую поверхность. - Те люди, что тебя обидели, не стоят и доли твоих переживаний. Ни мать, ни отец, ни какие-то левые твари из школы, из института, с улицы. Это их проблема. Их ограниченность и недовольство жизнью, собой. Ты тут не при чём.
  - Считаешь, я не понимаю? Сбой в более глубинных механизмах.
  - Механизмы можно отладить, грамотно подобрав запчасти. Не всегда свои для этого годятся.
  - Намекаешь на постороннюю помощь?
  - Верно. Не думала об этом?
  - Думала, но комплексное лечение у психотерапевта денег стоит, а их у меня нет. К тому же это не работа одного месяца. Люди годами выходят из болезни, и даже после длительного пути бывают откаты. Дело ведь не в спонтанно свалившемся стрессе, а в хламе, что с детства копился и теперь испускает зловоние.
  - Ты видишь самостоятельный выход?
  - Иногда. В творчестве.
  - Периоды ремиссии?
  - Да. В такие моменты чувствую некое исцеление и хоть сколько-то начинаю в себя верить. Верить в то, что не бесполезная, ноющая сопля, как обо мне думают. Как я сама о себе думаю. Силы сопротивляться откуда-то берутся, сменяя состояние безвольной апатии. Я за то, что жизнь обретает смысл тогда, когда проживается во имя чего-то. Для меня творчество с раннего возраста являлось этим маяком. Не социальные достижения, не жажда пустить пыль в глаза или построить долговечный брак с перспективой размеренной семейной жизни, а самовыражение посредством чувств. Может, есть что-то эгоцентричное в такой установке, но по-другому я не выживу. Рефлексия, трансформируемая в созидание, так сказать. Самотерапия.
  - Ты же знаешь, что отличаешься от большинства людей?
  - Тем, что способна генерировать трэшовые идеи?
  - Не только. Ты мыслишь иначе. Выглядишь иначе. Чувствуешь так, как другие не умеют. Не нужно себя ненавидеть за то, что выходишь за рамки стигм. Люди с закупоренными сознаниями никогда не примут то, что не вмещается в их заплесневелые извилины.
  - И как быть, если забить не выходит, а энергия воевать не выделяется с желудочным соком?
  - Для начала принять тот факт, что ты талантливая, а оборотная сторона таланта - это не сминаемый газон, а тучный, непролазный бурьян, который чтоб одолеть, надо исколоться, херову тучу упасть, подняться, запутаться и никаких гарантий на хэппи-энд.
  - Что такое талант? Я перестала различать грань между талантом и навыком.
  - Ну, если не уходить в банальности о природном даре, это то, что отличает человека от массы, на мой взгляд. Не способностью делать что-то одно прогрессивнее остальных, а именно совокупностью черт. Такие личности выделяются несоответствующей общепринятым нормам манерой вести себя, думать, говорить. Стилем внешнего и внутреннего облика. Образом жизни. Фактурные пятна на блёклой стене, в общем.
  - И ты хочешь сказать, что я такая?
  - А ты хочешь поспорить?
  - Хочу, но не стану - парильщик из меня так себе.
  - Значит, не станешь спорить и с тем, что наделена аутентичной, инопланетной внешностью. Типа, диковинка.
  - Издеваешься? - Влада впервые за последние встречи рассмеялась. - Диковинка...вроде как помесь ромашки и одуванчика в букете пафосных роз?
  - Вроде как фиолетовый одуванчик в букете из жёлтых. Мечта эстета, если дословно.
  - Да ну. Невзрачное лицо, костлявое туловище. Итого: худая, сутулая собака.
  - Слушай, красиво - это когда в человеке всё гармонично. Когда не убавить, не прибавить не хочется. Твоя сутулость - модельная и в той степени, в какой есть, очень даже тебе идёт.
  - Точно издеваешься, - пожав плечами и плюхнувшись рядом со мной на покрывало, бросила она, задумавшись. - Ты, кажется, неприкрыто мне льстишь, а я это меньше всего уважаю.
  - Всё, - вырвав из её ладони цветок, вспыхнул я смехом. - Закрыли тему. Худая, сутулая собака? Пусть будет так. Голодные дворняги мне нравятся.
  - Эй, не сломай одуванчик! Я заберу его.
  - Зачем?
  - Надо. Сохраню в память об этом дне.
  - А, - вспомнив про клевер из её дневниковых записей, кивнул я. - Ладно.
  Далее мы болтали о чём-то незначительном, ели черешню, бутеры, гренки, запивая не успевшим остыть чаем, пофоткали залив, помочили в холодной воде ноги. Я не был бы собой, не обрати внимание на оголённые стопы Влады. Как и предполагалось, безупречные. Красивые конечности - редкость, я считаю, и по ним можно произвести тестовую (пусть и предвзятую) классификацию девушек: у утончённых натур пальцы тонкие, подъём невысокий, у простушек - короткие, пухлые, как майский шашлындос. То же касается женских половых органов. Хотя, хз, я не спец в этом вопросе. Но так или иначе, аккуратные детали на теле Влады восхищали мои придирчивые капризы. Я не льстил, говоря о ней с щенячьим восторгом. Прискорбно, что она не сумела в это поверить ни стоя тогда на песке, ни несколько позже, продолжая не принимать в себе каждую косточку, волосок, каждый сантиметр щербатой кожи.
  Вдоволь усладив взор и лёгкие, часам к семи мы двинули обратно. Коптясь в центральной части бетонированного Питера, единения с природой в её нетронутой самобытности, не загаженной столпотворением кафешек, бутиков и канализационной вонью, край как недостаёт. Имея средства, я б купил в сельской глухомани потрепавшийся домишко, рванул бы туда на месяцок и безвылазно чилил отшельником, вкушая с огорода фрукты, овощи, шастая по утрам на рыбалку, а ночами проваливаясь после бани в девственный сон. Дабы достичь-таки чистого сознания.
  Выйдя из метро, мы, не сговариваясь, закурили. Расходиться не хотелось. Безотрывно взирая на Владу, желая прочесть обоюдность, гадал, как быть. Выкурил одну сигарету, вторую. Молча катая резиновым носком конверса крошечный камень, она на мгновенье подняла глаза, затем бросила окурок в урну и, помявшись, ненавязчиво спросила:
  - Если предложу пойти ко мне и снять сцену в ванне, согласишься?
  Я ликующе улыбнулся.
  - Мысль классная. Да.
  - Возьмём только сладкого к кофе? Пироженки или кексы апельсиновые. Когда-нибудь я поборю инсулиновую зависимость, но не сейчас.
  Расплатившись на кассе супермаркета за связку бананов, два дошика и медовые пирожные, уже скоро мы были у Влады. В квартире пахло сигами и стиральным порошком.
  - Можешь пока чайник поставить и кофе попить, а я оборудование подготовлю. Сливки с сахаром в верхнем ящике над раковиной.
  Разувшись, я прошёл в кухню, выложил из пакета продукты. Включив чайник, занял "свой" стул, размышляя о том, почему талантливые люди рождаются у примитивов, не умеющих любить, ценить и оберегать данное им сокровище. Почему вместо защитной брони такие дети берут в награду психические расстройства, буллинг и суицид. Ты либо изо дня в день в муках соскабливаешь с кожи струпья. Либо вписываешься в творящуюся вакханалию, положив хер на принципы, и живёшь, как микроскопическое семечко, не высовываясь. Либо физически самоустраняешься. Иного в самом деле не дано?
  Пока Влада занималась установкой камеры, я вышел в подъезд покурить. На энтузиазме загорелся съёмкой, но чем подробнее она вырисовывалась, тем ускореннее клокотал пульс. Готов ли я? Сумею ли дать слёзы? Отношения с Владой наладились, но это не показатель того, что всё пройдёт так, как планировалось. Это не показатель того, что не нарублю косяков, не запарю финал. Сцена сложная, погружаться в недра страхов, расшатывать себя морально, когда всё только-только устаканилось, ух как не хотелось.
  - Мне быть тут или выйти? - спросила Влада в ванной, обнажив из-под ветровки веснушчатые плечи.
  - Лучше выйти. Попробуем так, а если не пойдёт - подумаем.
  - Поняла. Тогда я включаю и ухожу. Зарядки на камере часа на четыре.
  Закрыв за ней дверь, я пустил через портативную колонку альбом Прекрасное жестоко Глеба Самойлова и "The Matrixx", мощно когда-то меня тронувший, снял футболку, носки и с сигой во рту залез в воду. Вязким киселём всплывали неутромбованные впечатления от поездки к Финскому, неуместно лез с приветом заброшенный диплом. Абстрагироваться от реальности удалось лишь к концу прокрученного альбома, а ещё через столько же меня наконец стало скачкообразно уносить в заданном направлении. Музыка ли повлияла или недавний разговор с Владой, но, спустя часа полтора, слёзы сочились, как сок из прорех коробки. Уходя с головой под воду, смывал солёные струи, снова и снова курил, откинувшись на спинку ванны. Так ловко взыграла не память о Соне и не спазмы в носоглотке. Другое кое-что - ледяное и колкое на ощупь, гельминтом проникшее в мозг сквозь узкую червоточину, начав разрастаться до испещрённых корками экзем. Быть может, это был запрещённый приём. Быть может, я уже тогда знал эпилог нашей с Владой истории. После случившегося не раз возвращался в тот майский вечер, задыхаясь от боли, по иронии претворившейся в жизнь. Но это потом. Лёжа в ванне, вдохновлённый предвкушением пиздатого результата, о последствиях не думал. Узелки-то, казалось, завязаны.
  - Как ты? - нерешительно войдя на мой зов с полотенцем, произнесла Влада, смутившись. - Это было долго.
  - Как видишь, глаза мокрые, - улыбнулся я, поднявшись. - Посмотришь запись, когда уйду, окей? Если что не так, переснимем.
  "Когда я уйду"? Ты серьёзно? Молотком по затылку меня осенило, что идти-то не в чем - ни запасных штанов, ни запасных трусов. Приехали. Даже переодеться не во что. Влада тут же смекнула.
  - Могу дать что-нибудь из дедушкиного. Размер подойдёт. Ну, это пока твоё сохнуть будет.
  - Вариантов у нас нет. Как бы.
  Дождавшись коричневые джинсы-бананы, я вытерся, переоделся и, прежде чем выйти, с любопытством задержался у зеркала - стилёвый видок. Винтаж, все дела. Слегонца коротковаты, но самый топ в нынешних реалиях.
  - Круто смотришься. Без шуток. Можешь насовсем оставить.
  - Не, насовсем не возьму. Это личное.
  - Да ладно, всё равно выбросится. Не мной, конечно. Отцом. Он говорит, что надо бы вывезти отсюда барахло и ремонт сделать. Пока я тут, не лезет, но планы у него на квартиру наполеоновские. Поэтому, если что-то останется, дед был бы рад. Представь: джинсы, которые он носил хиппарём почти пятьдесят лет назад, перепали такому же длинноволосому чуваку, сотворившему с его внучкой провокационный психодел. Неплохо же?
  - Ну да. Что-то в этом есть.
  - Можем ещё что-нибудь поискать. Дед знал толк в моде - вещей по молодости было столько, что в шкаф не вмещались. Много ценного осталось. Отдать бы на вторичное пользование, но жалко, хотя я за гуманное потребление. Сама тоже покупаю одежду в секонде.
  - Из экологичных побуждений?
  - Не сказала бы. Наверно, в качестве протеста культуре потребления. Ну и плюс то, что не могу находиться в масштабных торговых комплексах. Они как пасть гигантской сколопендры - толкотня, сутолока, нагромождение звуков. Хочется мешок на голову надеть или стать прозрачной. С детства стрессом отзывались походы по магазинам.
  - В торгово-развлекательных заведениях даже мне тяжело, хотя я скорее мизантроп. Понимаю в относительной степени, о чём ты.
   Опрометчивый комментарий. Я и в относительной степени не понимал её состояние. Заварив дошики, мы продолжили тему, обсудив массовое сумасшествие людей в ТЦ, несоответствие средних цен таксебеечному качеству тряпок из "H&M" и идентичных ему масс-маркетов, плавно перешагнув к теме кичливого общества современного Питера, да и человечества в целом. Нескончаемые диалоги без пресыщенности - изюм отношений с Владой. Ментальная жажда как основа того, почему меня так неистово к ней тянуло, не говоря об эмоциональной взаимоотдаче и удовлетворении эстетических потребностей. Можно встретить заебенистой наружности тёлку, с которой складывается божественный секс, однако как дело доходит до разговоров, то пиздец. Какой бы подвешенной на язык и образованной она ни была. Если человек энергетически не твой, никакой охуенно развитый кругозор ситуацию не вытащит. Как смешать манку с паприкой. Буквально выражаясь, дискуссия на неизвестном языке мало занимательна. С Владой обстояло иначе, это-то и обезоруживало.
   Непринуждённым ходом наша беседа перетекла за полночь. При всей неприязни к популярной музыке в такие эфемерные мгновения даже попса Макса Барских, доносившаяся из соседней квартиры, обретает сокровенный характер. Уходить я по-прежнему не хотел. Какой там. Плутая глазами по выразительным очертаниям Влады, обхватившей запястьями колени, помня вкус её губ, пробивавшийся сквозь кумар сигарет, определённо и отчётливо хотел совершенно другого. Физическое влечение с никотином и смолами сжимало лёгкие, лишая возможности дышать свободно, но я даже руки её коснуться боялся. Чем плоха идея платонической связи? Прекрасный философский концепт высокодуховных чувств. Запара в том, что высокодуховным ты в мир не пришёл, инстинкты лихо бьют в зону паха, ломая так, что скулить хочется. Люди, склонные к вредным привычкам, понимают, о чём речь.
   Выпив кружку кофе, она смочила водой из-под крана лицо и, закрыв окно, предложила остаться.
   - Посидим ещё, а потом ляжешь на диване.
   - Ладно, - заторможенно согласился я. - Никаких неудобств не создам?
   - Ты, как я помню, не храпишь, руки не распускаешь. Всё ок.
   Руки не распускаешь? Знала бы она, каких усилий мне это стоило, не так бы заговорила.
   - Смотри сама. Мне-то разницы нет.
   - Значит, остаёшься. Можно "Три истории" Киры Муратовой посмотреть. Забавный фильм. Или что-то советское наподобие "Курьера".
   - Есть один такой на примете - "Полёты во сне и наяву" с Янковским. Негрузящая трагикомедия.
   - Идёт.
   В очередной раз курнув, мы перекочевали в гостиную: включив торшер, Влада открыла ноут, я плюхнулся на кресло, с подозрением задумавшись о том, как всё идеально складывается: день у Финского, успешная съёмка, разговоры, а теперь ещё и ночёвка. В чём подвох? Смотреть мы всё же начали, но к середине просмотра охуительная херь наконец проявила себя. Реальность на то и реальность, что срать ей на твои притязания. Захочет вставить отвёртку в трахею - вставит. Как бы филигранно ты ни тыкался стараниями в её узкое отверстие.
   На единичный звонок в дверь Влада вздрогнула, посмотрев на меня так, будто ждала подсказки, затем с деланным равнодушием вернулась к фильму. "Нас это, типа, не касается. Пофиг". После второго сигнала насупилась, поставила проигрыватель на паузу.
   - Артём? - произнёс я, чувствуя, как внутри медленно разражается пропасть.
   - Наверное.
   - Так открой.
   - Не хочу.
   За вторым звонком раздался третий, а после он уже без остановки, как по фортепианной клавише, давил на кнопку, демонстрируя нетерпение. Было ясно, что не отступит: либо дверь выбьет, либо звонок снесёт. Либо сначала снесёт звонок, а потом прошибёт и дверь.
   - Чего ты ждёшь? - спросил я, не скрывая раздражения. - Не мучай человека. Открой.
   Она упрямо стояла на своём. Тревожное волнение поднималось со дна, облекаясь в кататонический ступор. Владу затапливало, не нужно обладать прозорливостью, чтоб такое заметить.
   - Влад?
   На секунды попытки прорваться прекратились. Перерывчик? Именно. Не войдя через парадный вход, чувак решил действовать через служебный, открыв дверь ключом, которого у него, как оказалось, быть не должно. На этом повороте Владу затрясло. Видя, что она искренне напугана, я поднялся, на импульсе устремившись в прихожую.
   - О-о, тут, я смотрю, опять обсуждение фильмеца? - развязно отрапортовал незваный гость, переступив порог, с трудом держа равновесие.
  - Дубликат ключей давно сделал? - коротко отрезала Влада, сомкнув на груди дрожащие руки.
  - В феврале. После того случая. Кстати, а он знает об этом?
  - Почему не сказал?
  - Лучшая защита - нападение, типа? Молодец. Не так безропотна, какой кажешься. Серьёзно, ты б просветила студента в своём прошлом. Он хоть осознаёт, в какое дерьмо лезет?
  - Это моё личное дело, не считаешь?
  - Вон как. Личное дело? Строптиво ты заговорила. То есть он не в курсах. А чё не скажешь? У вас же супер-доверительные отношения.
  - Зачем ты пришёл?
  - Поговорить, выяснить, что случилось.
  - Выяснил?
  - Как бы...да, только, Влад, а как же: "Побуду одна. Запуталась. Если дам слабину, во второй раз не справлюсь"? Наёбами попахивает, ты ж не такая. Вседозволенность и фальшь не делают тебе чести.
  - Думай как угодно.
  - Ну да, - кивнул он, облокотившись о стену. - Думай как угодно...я, походу, не знаю тебя. Или он.
  - К чему эти пьяные разборки? Есть что сказать - приходи трезвым. Какой резон поливать сейчас помоями друг друга, если утром ты, может, и не вспомнишь, что был тут?
  - Я не столько выпил, чтоб не вспомнить. А ты чё молчишь? Студент? Открой рот, раз уж причастен к ситуации.
  - Какой конкретно ситуации? - барахтаясь в сумбуре эмоций, затупил я. - Если ты о том, что между мной и Владой есть секс, то расслабься. Мы действительно занимаемся фильмом.
  - Не в сексе дело. Ты, судя по всему, вообще не догоняешь? Ну эт ничё. Придёт время. Спроси у неё про больницу. Про шестое февраля. Родителей. Как-то несправедливо не предупредить человека об ответственности. Вдруг не потянешь такой груз - хоть слиняешь заранее.
  Я вопросительно посмотрел на Владу. Та затихла, рассеянно уставившись в пол.
  - Кстати, могу поинтересоваться?
  - Давай, - кивнул я, глядя на его помятую физиономию, разнящуюся с педантично отутюженной рубашкой, надетой навыпуск.
  - Если прям откровенно, на кой хер ты влез в видеопроект? Вот конкретно ты. Что за альтруизм неумеренный?
  - Меня купил концепт. Какие ещё могут быть причины?
  - Ну-ну, - улыбнулся он. - Концепт. Не, идея крутая, не спорю, но нелогично как-то - незнакомый человек предлагает тебе за бесплатно протяжённую работу, ничего не гарантирующую на выходе, и ты, слепо доверившись, с головой в это окунаешься. Чтобы что?
  - Чтобы дать качественный результат.
  - Не, это следствие. А причина?
  - Возможно, интерес.
  - Интерес к фильму? Или к автору?
  Я замолк, поняв, куда он клонит. Перед собой-то знал, что фильм являлся всего лишь зацепкой.
  - Бля, вот это драма. Конспираторы из вас хуёвые, ребят. Стоят, ломаются. Не думаю, что ему удалось тебя трахнуть, Влад, но если это так - я рад за вас. Значит, не всё так плохо. Если нет - пожалей парня. Он же хлипкий. Что с ним будет, если ты повторишь то, что сделала зимой?
  Молчание.
  - Слышишь?
  - О чём ты? - вмешался я, чувствуя, как подкосились колени.
  - О чём я? Ты впрямь отмороженный или придуриваешься? Со стороны вроде неглупый.
  - Что она сделала зимой?
  - Не мне эти вопросы задавать. Сама расскажет, да, Влад?
  Молчание.
  - Ладно. Хотел убедиться, что всё в порядке - убедился, - заключил он, бросив ключи на потрёпанный пуф в углу за шкафом. - Следи за тем, чтоб она ела. А то и голодом изморить себя может, мелькали мысли. Может, контакты отца её оставить?
  - Зачем?
  - Мало ли. Вдруг что. А хотя...куда я лезу? Сами разбирайтесь. Имей в виду только - если что-то случится, ты ж не отмоешься. Соизмеряй силы с возможностями.
  - Спасибо за совет, я учту.
  - Ну и заебись. Счастливо.
  Когда я закрыл за Артёмом, Влада разревелась...нет, не разревелась. У неё впервые при мне случилась ввергшая в животный ужас мою тепличную душонку истерика. На театральные рыдания это не было похоже.
  
  
  
  
  20
  
  Растерявшись, я безмолвно следил за той жестью, что с ней происходила, опасаясь нерадивым, неумелым вторжением сделать хуже. Опыта столкновения с подобным у меня не было. В практике оказания психологической помощи не силён. Чего ждать от косного растения в экстренных обстоятельствах? Максимум, что довелось мне видеть вживую - гнев человека в драке, когда есть чётко поставленная задача усмирить, утихомирить, дабы тот не нанёс большего вреда окружающим. Здесь же я абсолютно не понимал, как подступиться. Схватить её за руки и держать? Пытаться разрулить словами? Влада в упор меня не видела. Имея хотя бы представление о том, что это, я, может, и сумел бы найти решение, но на тот момент информацией о психических расстройствах владел поверхностно. Взыграло молниеносное желание вызвать скорую - тут же сообразил, что идея фиговая. Ну, вколют ей нейролептик, а что потом? Стационар? Слишком хрупкая штука - доверие, поэтому, обнадёжившись, я с ужасом ждал подсказки из вне.
  Благо, часам к четырём приступ пошёл на спад. Со стены тикали часы в деревянном обрамлении, с улицы кричали чайки. Стоя в дверном проёме, я боялся шелохнуться, дабы не смахнуть опустившееся одеяло покоя. Прийти в чувства - не значит потереть глаза, улыбнуться, попросив принести водички, нет. Продолжительно Влада недвижимо сидела на полу, стеклянными, не выражающими признаков жизни глазами упершись в пол. На ладонях кровоточили ссадины. Что это было? Не единственный вопрос, долбящий по вискам той затянувшейся ночью.
  Спать она легла без объяснений. Какие объяснения? С усилием пройдя неустойчивым шагом в комнату, как в гипнозе, стянула с себя влажное, запачканное кровью платье, и в белье легла на матрас, с головой завернувшись в одеяло. Удостоверившись, что страшное миновало, я лёг тоже. В чём был, не расстелив заранее принесённое постельное бельё. А проснувшись утром, застал Владу на кухне. В неглаженной футболке и дежурных джинсах, она тихо курила, выводя на запотевшем стекле косые, неупорядоченные линии. Веки припухшие, выражение глаз - никакое.
  - Привет, - робко процедил я, сев за стол.
  - Привет, - севшим голосом ответила она, после чего смолкла, а вскоре виновато добавила. - Извини за эту ночь.
   - Не извиняйся. За такие вещи прощения не просят.
   Прикинуться идиотом? Типа, забыли и едем дальше? Обычно люди движутся по такой прямой. Я же избегающую позицию занимать не хотел. То, что случилось прошедшей ночью (и разговор с Артёмом, и срыв Влады) гораздо значимее детских недомолвок. Я отдавал отчёт тому, что ступаю на непрочный, на соплях приклеенный карниз, но опустить этот момент равнозначно тому, как признать, что наша связь в принципе не имеет ценности. Не поговорим сейчас - не поговорим никогда. Повторного шанса не будет. Поборов предостережения, я осмелился спросить:
  - Что произошло шестого февраля?
  - Мне исполнилось двадцать.
  - А ещё? - аккуратно. Очень аккуратно, Глеб. Влада докурила одну сигарету, начала другую. Когда такие вещи выливаются на поверхность, превращаются в накипь от испарившейся воды. Какую форму словам не придай, звучать будут одинаково несуразно. Поэтому, переступив сомнения, я вывалил как есть. - Ты пыталась с собой что-то сделать?
  На секунду подняв испуганные глаза, она, потупившись, отвернулась. И лишь, спустя время, едва заметно кивнула.
  - Расскажи мне об этом.
  - Кажется, такие истории не принято рассказывать.
  - Не принято рассказывать посторонним людям, но мы-то с тобой, вроде, не чужие. И похуй на все эти условности, не находишь?
  - Нахожу, просто грузить не хочу. Итак постоянно ныла. В каждом диалоге.
  - Перестань. Чем больше подробностей я узнаю о тебе, тем ближе ты становишься. Это важно. Для меня, по крайней мере.
  - Что ты хочешь услышать? Всё, что ни скажу, не имеет смысла.
  - Не имеет смысла? Я видел, что происходило с тобой ночью. Причина, по которой человека колбасит в конвульсиях, не имеет смысла?
  Тушуясь в задумчивости, она упорно молчала.
   - Влад?
  - Загвоздка в том, что я не понимаю, как к этому подойти. Моё прошлое - нагромождение узлов, которые с середины не распутать. Проще срезать и отформатировать память.
  - Может, начать с ноября?
  - С того периода, как вернулась в Питер? Окей, - сдалась она. - Извини, если буду говорить сбивчиво.
  - Не думай об этом.
  - К тому же многое смешалось, что-то уже стёрлось. Если честно, до знакомства с тобой я старалась не вспоминать о том, что со мной было. Обрубала эмоции, чтоб ни боли, ни радости не испытывать - так легче. Прикидываешься фанерой и вперёд. Ничем не впечатляешься, ничего не ждёшь. Фильм и общение с тобой во многих смыслах разбудили меня. Сейчас я снова смеюсь, поддерживаю устный разговор, чувствую, что моё тело живо, что я не кусок стекла, а человек, внутри которого течёт настоящая, не метафизическая кровь. Это хорошо, но моментами так накатывает, что всё, на чём стою, к херам съезжает - и защитная оболочка, и контроль. Корки от болячек скопом подступают к горлу, выходя вот такой деструктивной диссоциацией. Программа самоуничтожения запущена, наверно, независимо от меня. Я лишь в праве делать остановки. Извини, - осеклась Влада, смахнув с тёмно-зелёной футболки пепел. - Не то. Не с того начала, - после, взяв со стола пепельницу, продолжила. - Что было в ноябре? Вернувшись, я впала в двухнедельную спячку. Один раз выходила в магазин за бытовой мелочью, питалась сушками и фруктовыми батончиками. Не включала телефон, не считала дни. Оно словно замерло тогда. Внутри был полнейший вакуум. Я выпала из жизни, только жизнь сама по себе не остановилась. Деньги заканчивались. С отцом мы с сентября не общались, он всегда думал, что если понадобится помощь - я приду и попрошу. А просить у него я никогда не умела ни денег, ни заботы, ни слов поддержки. За несколько дней нашла работу флористом на Рубинштейна, нащупала готовность бороться за сомнамбульное существование, однако в процессе стажировки обнаружила, что не могу контачить с людьми. Вообще никак. Не могу ни смотреть на них, ни разговаривать. Казалось, на меня недоверчиво косятся, общаются доминантно. Если за спиной смешки - обязательно в мой адрес, никак иначе. Где-то я, конечно, накручивала, но люди бессознательно считывают слабость, а это как для быка красная тряпка. Сейчас-то я понимаю, что провоцировала неприязненную реакцию собственным поведением. Ждёшь негатив - получишь. Клишированный штамп "не полюбишь себя сам - не полюбит никто", к сожалению, не миф. Любовь - громко звучит, конечно. Хотя бы принятие. Отвергаешь в себе человека - будь готов к тому, что общество невербально отзеркалит. Никому не симпатичны подавленные амёбы, не способные без заикания трёх слов связать. Все ищут понятности. Диссонанс же в том, что любить себя, уважать и уметь защищать личные границы, не взяв этого от родителей, без терапии не выйдет. Как-нибудь бы выжить, не убив себя от чувства вины за то, что ты вся "не такая", включая внешность, увлечения, мировоззрение, не говоря о том, сколько бед создала своим появлением на свет - какая уж тут любовь. Стажировку я всё же прошла, но с каждой сменой состояние усугублялось. Я возвращалась с работы и, заходя в ванную, ловила в зеркале тень того мерзотного, безвольного призрака, каким представала за день перед несчётным количеством покупателей. Как следовало ждать, не продержавшись и месяца, в конце декабря написала заявление на увольнение и тем же днём получила расчёт.
  - Артём примерно тогда нарисовался? - спросил я, воспользовавшись паузой.
  - Да. Наткнулся на мой фильм, про который я сто лет как забыла, прислал объёмный комментарий с хвалебными рукоплесканиями. Мне не до этого было, поэтому всерьёз его излияния не восприняла. А дня через два он скинул иллюстрацию из древнего совкового издания книги Барто, которая стала летом спусковым механизмом к зарождению моей криповой задумки. К изображению прилагался вопрос: "Нет связи? С детства эти картинки пугали". Я опешила. Какому человеку пришло бы в голову провести параллель между моим проектом и детсадовской книженцией? Решила ответить. В соцсетях Артём олицетворял себя "фанатичным эстетом". На этой почве, собственно, диалог и выстроился: кино Французской Новой Волны, Вим Вендерс, постмодернизм, живопись Блейка, прерафаэлиты. Хотя первые переписки изнуряли, тяжко было даже письменно формулировать мысли. Артём полноценная личность. Во всех смыслах полноценная. Физически, психически, социально. Что его притянуло к такому инвалиду, до сих пор не понятно.
  - Мечта эстета, - улыбнулся я, напомнив о дискуссии у залива.
  В ответ Влада кинула толстенную ухмылку.
  - Ну да. Издёвочки.
  - Продолжай.
  - Новый год я отметила в одиночестве, силком съев ложку приготовленного оливье. Не в честь праздника. С лета не ела сытной еды - захотелось. Правда, блевала потом полночи, а вечером следующего дня согласилась на встречу с Артёмом. Почему? Может, нуждалась в чьём-то присутствии, чтоб совсем не свихнуться, не знаю. Хотя на оптимистичный прогноз я не уповала. Думала, разговор не сложится, буду тупить, произведу отстойное впечатление, на том общение и завершится. Ан нет. Разговор сложился. Артём упомянул, что открывает кондитерскую лавку на Невском, предложил работу. Сфера обслуживания - моё проклятье, но человеку, умеющему разве что фантазировать и плакаться, длительно привередничать не приходится. Деньги опять заканчивались. А что кондитерская, что цветочный, что "макдак" - разницы нет, но поблизости был человек, принимающей меня с психологическими изъянами. Это на горсть сбавляло страхи. Он обещал, если что-то пойдёт не так, тут же отпустит, не бросив ни обид, ни претензий. Я поддалась, да. Так оно и завязалось.
  - Он, значит, твой персональный булочный поставщик?
  - Если хотел задеть - получилось.
  - Да нет, прости. Не бери на свой счёт. Спишем язву на субъективную антипатию к Артёму, если ты понимаешь, о чём я. Объективно он неплохой парень, как мне показалось. Но не могу не спросить: рулет, который мы ели, из его лавки?
  - Да.
  Выйдя из-за стола, я пристроился у окна рядом с Владой и, достав из джинсов пачку "Петра", закурил.
  - У Артёма я проработала до шестого февраля. Отношения у нас после возникли, тогда мы просто общались. За болтовнёй он подвозил меня до дома, однажды угостил пивом с хот-догом. Дыры не залатывались, социофобия никуда не исчезала, как и не утилизировались глубинные проблемы, но я спала без кошмаров, просыпалась без намерения убиться. Не эмоциональный скачок, а плавное обретение некоего баланса. Восстановила режим, вернулась к черновым сценариям фильма, снова начала чувствовать вкус пищи. Благожелательное расположение Артёма малость подняло мне самооценку, позволив поверить в то, что я действительно создана для творчества, а это не делает меня самым никчёмным человеком. Наоборот. В своём роде даёт преимущество. Но...как вскоре выяснилось, порядок строился из пластмассовых кубиков - один соскользнул, и все слетели. Как думаешь, с чего началось утро шестого февраля?
  - Родители что-то выкинули? - предположил я, глядя на её воспалённые от ночных слёз веки.
  - Да. Когда они дают о себе знать, все триггеры разом выстреливают. Рано утром мама перевела денег на карту, приправив сухим: "С Днём рождения". Ни точки, ни запятой. Прочитав, я не придала значения. Огорчилась, бесспорно, но это в её специфическом стиле. Выходка с целью пристыдить, принизить: "Ты меня забыла, а я вот о тебе помню. Возьмите, пожалуйста. Посмотри, как ты мать не ценишь". Может, у меня тоже маразм - я не знаю, но прожив с ней девятнадцать лет, выучив тонкости поведения, знаю, что этот поступок - пассивная агрессия, какой она мастерски пользуется. Набрав: "Спасибо", вернулась к "Закатному солнцу" Осаму Дадзая, но вот уже и сконцентрироваться на повести не удаётся. Съедаю текст, не вникая в смысл, тереблю телефон, ожидая от матери звонка. Паника завелась, дёрганные метания: "Может, самой позвонить? Или не стоит? А почему нет? Повод подходящий". К вечеру накрыло так, что рассудок от её двойных посланий поехал - добилась-таки, чего хотела. Искренне чувствуя себя неблагодарным говном, я позвонила. Первое, что услышала: "Не ждала, что ты выйдешь на связь. Что так? Жить скучно стало?". Надо было отключиться и окончательно поставить в отношениях точку, но её дар виноватить настолько выгрызает мозг, что я покорно слушала дальнейшие минут двадцать смачные упрёки, жалобы, перестав адекватно воспринимать сказанное. Как всегда, в общем. А потом ещё кульминационно отец приехал. С "Наполеоном", с цветами, но не один, конечно. Приехал с женой - слащавой актрисой, с которой шесть лет назад замутил любительский театр. Дурацкая сложилась обстановка: неловкие паузы, разговор без смысла, разбавленный елейностью Нади. Хотелось обнять отца, сесть к нему на колени и разреветься, как в детстве, но детство, как и мнимая близость, стёрлись наждачкой. Он смотрел на меня с разочарованием, ни о чём существенном не спросил, отрываясь на телефонные звонки, пока его муза затягивалась тонкими сигами. Какие колени? Всё это теперь - сюрреальные картинки. Посидели около часа, разошлись так же неуклюже и холодно. Вот тут-то и прорвало, - сказав это, Влада замолкла. Я с жадностью ждал продолжения, но она, словно, споткнувшись, сошла с дистанции. Словно обронила конец тонкой лески, за которую держалась. Я не сразу вдуплил, что происходит. На мою удачу, длилось это секунд десять - пятнадцать, после чего она поспешно опустила поплывшие глаза, и, взяв зажигалку, пару раз коснувшись указательным пальцем огня, заговорила снова. - После ухода отца я вернула матери деньги и захотела напиться. Собралась, купила в магазе бутылку, а потом шла домой, твердя себе, что не таким, будучи подростком, представляла двадцатый день рождения. Но знаешь, вкус одиночества не горький. Не острый. Скорее пресный, как вода из-под крана. Кому её хочется, если под носом ассортимент напитков? Почему вышло так, что у меня, в отличие от нормальных людей, имеется лишь этот долбанный кран, не знаю. Я пыталась стать другой. Пыталась заслужить одобрение родителей. Пыталась открываться, но как в шестнадцать лет была неадаптированным отщепенцем, так им и осталась.
   - Хочешь, скажу моё мнение?
   - Давай.
   - Ты не относишься к категории этих "нормальных людей", пришедших в мир нагрести баблос, упиться сладкими материальными соками и, наплодившись, с облегчением встретить старость за сериалами. У тебя другие задачи. Более высокие. Одиночество - плата за те особенности, которыми ты обладаешь.
   - Мои особенности - это следствия поехавшей кукушки. О чём ты? Не представляешь, как хочется провести день "нормальным" человеком. С насыщением натрескаться в шумной компании бургеров, поболтать о будничной фигне. Кайфануть от того же просмотра сериалов, секса, шмота, купленного на заработанные не через переломы в психике деньги. Об этом я и думала, стоя в феврале у окна общепита, назойливо пялясь на людей внутри заведения. Довольные, неотягощённые, сидят, не парясь уплетая стейки под градус, фоткаются, флиртуют, смеются, а ты, случайно залетев пылью в чужой сон, задаёшься вопросом, что с тобой не так. Почему ты не можешь так же. Как исправить сбой, из-за которого происходящее транслируется через чёрный фильтр выворачивающей наизнанку боли? Как изменить настройки? Как вынуть из горла кол, из-за которого воздух или не поступает вообще, или вливается такой пористой гущей, что лёгкие разрывает?
   Слушать Владу было как залпом глотать металлическую стружку. Чем дальше в бездну откровений её уносило, тем прозрачнее и невесомее она становилась. И вроде бы, казалось, всё ещё тут - живая, тёплая, настоящая - но и нет уже вовсе. Есть проекция человека и сплошные нечеловеческие муки. Сравнимо с сиянием инея, что, поблёскивая, ложится на бархатные лепестки. Ты его видишь, но стоит взять в руки, кроме застывшей пустоты, ничего не останется. Несмотря на духоту в кухне и за окном, меня знобило.
   - Придя домой, я выпила полбутылки отвратного портвейна. Помылась. Суицид как явление всегда пугал меня. У матери младший брат повесился в восемнадцать лет, и когда ребёнком я натыкалась в альбоме на его старые фотки, от них землёй веяло. Вероятно, самовнушение, перенятое от родственников, но мысль о том, что человек умирает молодым, потому что так хочет, в моей ограниченной голове не вмещалась. О Коле, этом самом брате, не говорили. Ни мать, ни бабушка. Негласный запрет. Думаю, если б не снимки, я и не узнала бы о случившемся. Такие люди остаются призраками для близких. Однако когда ты сам приходишь к суициду, смерть не кажется мраком. Не кажется леденящей мерзлотой. Она как обратный билет в блаженные детские сны, разве что без возможности вернуться. Включив газ, я надела наушники и, лёжа на полу, слушала на повторе Blacks "Xiu Xiu". Слёз не было. Чувствовала победу. Типа, вырвалась. Обманчиво это или нет - вопрос риторический. Считается, что выжившие самоубийцы раскаиваются в совершённом действе. Со мной такого не было. Если на этот шаг толкает не пустяковая истерика от разрыва с девушкой/парнем и не внезапно свалившийся стресс, а годами сидевшая заноза, то какие сожаления? Тот, кто хочет уйти, всё равно уйдёт. У Осаму Дадзая было три попытки, четвёртую он довёл до конца. Я не хотела отмотать назад ни тогда, когда потемнело в глазах, ни тогда, когда рвало вылаканным пойлом уже почти в беспамятстве. Опасалась только, как бы котёл не бомбанул. Причинять людям неудобства в планы не входило, но без этого не обошлось. Артём тем вечером, как потом узнала, приехал с подарком и, видя, что свет из окна квартиры горит, а на звонки ни на телефонные, ни на домофонные не отвечаю - насторожился. Попросил соседей пустить в подъезд, ну а там уже бабки столпились на этаже. Говорят: "Газом пахнет. Наверно, утечка, надо аварийку вызывать".
   - Жалеешь? Что не вышло? - произнёс я сдавленно, спрятав трусящиеся ладони в карманы.
   - Иногда да, иногда нет. С того дня и по нынешний много хорошего произошло.
   - Например?
   - Например? Знакомство с тобой. Наши съёмки и то, что было после них: бесконечные разговоры, перекуры в парадной, объятия, фильмы. Чай с пирожными. Вчерашняя поездка к Финскому.
   На некоторое время мы замолчали. Меня раскачивало, и раз уж утро объявлено откровенным, терять нечего.
   - Раньше случая не было спросить, теперь, думаю, можно: почему ты предложила мне фильм? Этим вопросом я голову сломал. Профессиональных актёров не берём, в Питере множество людей. Почему я? Для меня эта история тоже обрела поворотный характер, хочется знать: всё это случайно?
   - Какой ответ ты ждёшь?
   - Хоть какой-нибудь.
   - Если по-честному, то нет, не случайно. Что-то притянуло к тебе. Не знаю, чем это объяснить. Я говорила про сообразную внешность, но, конечно, не в ней дело. Когда ты приходил в островок за эклерами и кофе, меня переклинивало. Как раз было время, когда я настойчиво запрещала себе эмоции, но короткие контакты с тобой меняли ориентир, пробуждая вспышки энергии. Той самой энергии, от которой, как после наркоза, возвращаешься к жизни. Сценарий фильма лежал с января заброшенным. Возвращаться к нему не собиралась, как и к творчеству в целом, до тех пор, пока ты не написал. Тогда, после встречи у вас в "Стагнации". С моей стороны это было что-то вроде отчаянного вызова. Самой себе. Своим зажимам. Не думала, что ты согласишься, поэтому вопрос к тебе: зачем?
   - Тоже честно? - улыбнулся я.
   - Можешь соврать, но да, после всего, что я рассказала, хочется честности.
   - Предложение о работе, с которым я обратился, было не выдуманным, но как повод завести диалог. Зачем? Пошатнувшаяся эмоциональная непоколебимость. Когда ты пришла к нам за заказом, я обомлел, поскольку две недели после твоего ухода из островка корил себя за то, что не набрался храбрости познакомиться. Тоже кое-какие триггеры сработали.
   Минут восемь - десять Влада осмысляла услышанное, затем обречённо прошептала:
   - Сейчас бы посмеяться, но скулы свело. Убеждаюсь, что ни фига не смыслю в человеческих отношениях. Знаешь, до мая я была железно уверена, что неприятна тебе. Что вне контекста проекта вызываю отторжение. И тот поцелуй на лестничной площадке...он...я боялась опять нарваться на молчание. Понимала, что если споткнусь сейчас, то упаду и уже не встану. Но, увы, поезд несётся на скорости, поздно спрыгивать.
   Я не находил что сказать. Тело сковали свинцовые скобы. Хотелось загасить слова и прижать острые плечи Влады к себе, хотя бы частично вобрав в рёбра ту пучину боли, что стремительно и верно травила её отощевшее во всех смыслах нутро. Но пока я мялся, она испито спросила:
   - Хочешь знать, что у меня с Артёмом?
  
  21
  
  - Хочу.
  - Пока меня держали в больнице, он приезжал по два раза на дню, по моей просьбе договорился о том, чтоб родителям о случившемся не сообщали. Отец всё равно узнал - от соседок. Приехал, войдя в палату так, будто я уже конченый труп, а его вызвали на опознание. Ни мне, ни ему сказать было нечего. Оно понятно. Так низко я ещё не приземлялась. Зато в качестве формальности перед уходом драматично выдавил: "Ты всегда можешь обратиться ко мне, если что-то идёт не так". Я кивнула. Он видел, что со мной давно всё не так, но безучастно стоял в стороне. И тогда, когда в слезах приехала к нему после августовской ссоры с матерью, фактически выставившей меня на улицу из-за отчисления, и тогда, когда с осени по зиму не выходила на связь. К чему теперь это лицедейство? После безуспешного суицида мы ещё на десяток шагов отдалились.
  - А мать не знает?
  - Нет, до сих пор в неведении. Отец не рассказал. Догадался, что та закатит истерику, обвинив его в своих же косяках, меня - в том, что не жалею, не ценю её жертвы. Другого ждать бесполезно. Непрошибаема.
  - Фиктивную роль героини она, походу, охуенно на тебе отточила.
  - Да и не только на мне. У неё со всеми людьми одна схема, - невесело улыбнулась Влада, убрав за уши дреды. - Снова о предках говорим...болезнь. Продолжать насчёт Артёма?
  - Конечно.
  - Утром после выписки мы приехали сюда, и за чаем он спросил: "Хочешь пожить у меня? Я с обеда до ночи в студии, смущать не буду. Придёшь в себя. Отвлечёшься. У меня хомяк есть - вонючий, сразу скажу, но развеселить умеет". После произошедшего меня выключило так, что стало без разницы, где жить, где спать. Соответственно, когда Артём в найденную на антресолях спортивную сумку укомплектовал мой шампунь, зубную щётку, пижаму, бельё и стопку чистых футболок, я не возражала. Не нашлось сил спорить. Задалась установкой плыть по течению, может, куда и прибьёт. Опять-таки - на тот момент между нами ничего не было, хотя, безусловно, бережно-заботливое обхождение человека, который ничего тебе не обязан, вселяло недоумение и одновременно покупало. Невосполненная потребность в тепле, идентичном родительскому, закрепила на застёжку браслет доверия. Суток трое я проспала, поднимаясь с дивана хлебнуть воды и дойти до туалета. На четвёртые захотелось есть. Просыпаясь ближе к обеду, клевала заварную овсянку, какао пила. Артём не соврал - приходил он поздно, поэтому когда меня отпускало, я часов по восемь пялилась в телек или наглаживала Сникерса - того самого хомяка. Почему Сникерс? Из-за карамельно-шоколадного окраса. Когда Артём возвращался, мы почти не общались - говорить мне было сложно. История в целом экспозиционируется сейчас сквозь треснутое стекло - многое смазалось. Чёткие картинки появляются с того дня, когда на второй неделе я стала выходить из режима квашеного овоща, возвращаясь в более менее вменяемое состояние. В один из таких дней Артём вытащил меня из дома, уговорив прокатиться до Васильевского острова. Не думаю, что это было пунктом какого-то скрупулёзно выверенного плана, но так или иначе, поездка не прошла даром. В дороге я стрескала йогуртовые булки из его кондитерской, а дома мы поцеловались. С моей стороны это был такой же резкий импульс, как пробудившийся аппетит от ванильного запаха сдобы - неосознанный и нелогичный. Пробило на инстинкт? Может быть. Перед этим он вышел на балкон покурить, а я смотрела из-за стекла на его профиль, догнав, что Артём - парень. И не просто парень, а очень даже привлекательный парень. Это было как слепящее озарение. Как оглушительный звук. Ничего не произошло, но на весь остаток того странного вечера я потеряла выстроенное с ним умение в непринуждённой открытости поддерживать коммуникацию. Он всё это мигом считал - опыта во взаимодействии с женским полом ему не занимать. Не так сложно взрослому парню раскусить сконфуженную недотрогу. Выпив по банке пива, мы вышли на балкон, вместе с ним я сквозь кашель выкурила свою первую сигарету. А вернувшись, сели смотреть "Холи Моторс". Хороший фильм. До конца, правда, досмотреть не удалось. Ближе к середине Артём потянулся с поцелуем - я не уклонилась. Это был настоящий, достаточно страстный жест, и мне почудилось, что я не против продолжения. Но как дошло до дела, развернулся трэш. Стоит ли это рассказывать? Ну, в подробностях.
  - Стоит, - кивнул я, не сводя с неё глаз.
  - Окей. Будет неловко, но пофиг. Теперь уже. В общем...когда всё началось - прикосновения, объятия, съезжающие вместе с одеждой губы Артёма, в теле красная кнопка зажглась. Не в голове, а именно в теле. Не из-за душных предубеждений - я не ханжа. Сморчковых предрассудков, касающихся физической близости, у меня нет. Заставила себя не заморачиваться, но чем исступлённее становился напор в мой адрес, тем усерднее прожигало сопротивление. Не конкретно к Артёму - не сомневаюсь, что он профи в делах секса, да и говорю же, мне всерьёз его хотелось. Сопротивление было в ядре, подразумевающем половой акт. Либидо вырубилось, от рук на теле тошнило, злость накипала. Раздражение. Не терпелось спрятаться, снять с себя кожу. В результате, когда Артём со спущенными джинсами надел презерватив и, раздвинув мне ноги, собрался вставить, слюна подступила так близко, что секунды через две-три желудок вывернул бы наружу и йогуртовые булки, и выпитое пиво. Вскочив с дивана, я заперлась в ванной. Думала, вырвет, но, подавив приступ, как аутист, с полчаса сидела на полу рядом с унитазом, наблюдая за стекающей в сточное отверстие водой. Что ощутит парень после такого динамо?
  - Вероятно, унижение, - ответил я заморожено.
  - Артём списал случившееся на стресс после моего суицидального кульбита. Ну и на то, что у меня ни разу ни с кем не было. Типа, не готова.
  - А твоя версия?
  - Моя с его не стыкуется. Есть кое-что личное. Артём об этом не знает. Никто не знает, я много лет с этим живу. Помнишь вопросы о тайнах? Не изнасилование, скажу сразу. Тем вечером наивно понадеялась, что проблема ушла, изжила себя. А, видимо, заражённые волокна черепа время не лечит. С годами они лишь глубже врастают в кости, в мозг, становясь каркасом твоего ущербного организма. Материнская плата системы. Это вне темы начатого разговора, поэтому, если вернуться к тому инциденту - я нарочно смотрела потом всяческого формата порно: классический секс, групповой, однополый - бестолку. Желейные половые органы и истошные стоны, ничего, кроме отвращения, а местами скепсиса или шока, не вспенивают. Человеческое тело завораживающе с позиции искусства, я обожаю обнажённую натуру с картин Климта, Лотрека. Шиле - мой любимый художник, чего уж. Никаким боком не отношусь к моралистам, орущим о том, что тело - это стыд и разврат. Запретить, закрыть, забанить. Нет. И мужское, и женское эротично как предмет эстетики. Мне нравится подача секса в кино. Где-то ажурная, где-то демонстративно чернушная. В житейском же аспекте это просто мясо. Не ароматное, в специях пожаренное, а сырыми ломтями нарубленное и в сальном бульоне замоченное. С прожилками, с сочащейся кровью, прелым душком. Понимаю, как бредово это звучит, но вот такой я конченый инвалид, да. Способна эмоционально голодать по человеку, вдохновляться, упиваться восхищением, представить же в контексте секса не могу даже при наличии физической тяги. Нет, конечно, вообразить можно что угодно, фантазия у меня сумасшедшая, но в зачатке, гипотетически, эта энергия имеет силу. Модифицируясь в жизнь, превращается в месиво. Не понимаю, как в одной чаше соединить кокосовое молоко и аджику. Не вяжутся в моём дурном сознании возвышенное чувство и приземистая ебля. Никогда не вязались. Ни в подростковые годы, ни сейчас. Так уж вышло. Причинно-следственная цепочка, - Влада остановилась, ожидая от меня реакции, но я ни слова выдать не мог, свалившись в яму когнитивного диссонанса. Настолько охуевал от услышанного. Она тем временем продолжила. - Я не соврала, сказав, что не сплю с Артёмом. Следующим утром после неудавшегося секса (неудавшийся суицид, неудавшийся секс - прям карикатура какая-то), - с ироничным смешком подметила она, - попросила отвезти меня домой и месяц жила на подаренные шестого февраля отцом деньги. Замяв дурацкое происшествие, мы с Артёмом, как раньше, разговаривали, иногда целовались. Он нравился мне, я не делала это по фану или исходя из меркантильной расчётливости. Встречи с ним - это попытка устоять на ногах.
  - Спасательный круг? - прошептал я.
  - Наверное. Или стоическое дерево, внушающее покой, которого недоставало. Он не из тех, кого бросает в крайности. Бывает, что-то прорывается, но вообще-то человек ровный, сдержанный. Интеллектуальный прагматик. Наша связь не эмоциональная, а скорее мозговая. Была. Когда тебя шатает, толкая туда, где запах мертвечины бьёт в ноздри, встретить того, кто возьмёт за руку и скажет: "Я тут. Не бойся", - это то, чего мне не дали родители. Затрудняюсь ответить, зачем ему это. Такие неоднозначные отношения с неоднозначной рохлей, у которой нечего попросить взамен. Артём не из тех, кто будет что-то делать, сто раз не обдуман, не взвесив. Это объясняет, почему начав в одиночку заниматься дизайном, он стремительно набрал оборот и уже скоро снял студию, привлёк дополнительных людей. Стартанув с визиток, теперь специализируется на оформлении книг, скетчей, фирменном стиле. Не единожды говорил, что коммерческая деятельность как раз-таки и выработала в нём равновесие вместе с циничной переоценкой приоритетов. На социальные контакты смотрит как на выгодные и затратные инвестиции по принципу "дал - взял". Давал он мне с избытком, а довольствовался малым. Что это? Жертвенная святость? Или витиеватая манипуляция в духе моей матери? В марте я нашла подработку в островке, планируя в дальнейшем вернуться в кондитерскую, однако Артём стоял на том, что быть кассиром - не для меня. Что это, якобы, лишь растратит потенциал. Предложил помогать ему с иллюстрациями, увидев мои бесталанные скетчи в блокноте, но с графическим планшетом я не дружу. Понимала, что не справлюсь. Мой предел - экспрессивные карандашные зарисовки, с ним же работают мастаки по части цифровой графики. Ясное дело, отказалась. В лавку он меня категорически не брал, поэтому я пустилась искать работу, шныряясь между "Буквоедом" и "Петс-шопом", а потом...потом появился ты вместе с мотивацией реализовать лежавшую два месяца задумку. Узнав об этом, Артём, впечатлённый сценарием, убедил меня всецело погрузиться в фильм и, дабы не распыляться, не бередить обретённую стабильность внешними раздражителями, пару месяцев повременить с работой, приняв от него финансовую поддержку. Звучит низко. Но мы условились, что это будет вроде как не спонсорская благотворительность, а социальное пособие, выданное в долг. Этот долг по-прежнему со мной. Я не забуду о нём, списав на величие души человека. Хотя...чем его ни нареки: долгом, услугой, поддержкой - суть одна. Как это называется? Потреблядство?
  - Зачем ты так? - тихо произнёс я, вращаясь в вихре невообразимого спектра скачкообразных эмоций.
  - Ну а что? Разве не права?
  - Абсолютно нет. Не твоя вина в том, что ты оказалась в такой ситуации.
  - А чья? Обстоятельств? После наших с тобой поцелуев меня так колошматило, что когда ты уходил, хотелось вырубить телефон и завернуться в фольгу. Не убиться, а выйти из зоны доступа. Что-то удерживало. Наверно, до последнего не верила, что эти чувства - не скоротечное помешательство. Думала, вот ещё немного, и отпустит. Вот ещё немного, и ты исчезнешь. А в этот вторник проснулась, словив себя на том, что так нельзя. Депрессняк не даёт мне привилегии пользоваться чьей-либо добротой, учитывая, что не сумею отплатить тем же. Я порвала с Артёмом исключительно по этой причине. Как бы...не в тебе дело. Не в том, что я от тебя чего-то жду. Закончим фильм, и хорошо.
  - Влад, знаешь, в чём твоя основная проблема? На мой взгляд.
  - В чём?
  - Ты излишне требовательна к себе. Отстранилась от родителей физически, но морально сечёшь себя их же розгами. Причём так безжалостно, что волосы на теле встают. Всё, что ты рассказала сейчас и ранее - это просто пиздецкий пиздец.
  - Но согласись, ты ведь изначально предполагал подобное?
  - Не столь жёсткое, но да. Предполагал. Можно попросить тебя об одной вещи?
  - Да.
  - Не нужно думать, будто я как-то осуждаю тебя или вижу в твоей слабости красную тряпку. Если откровенно - я никогда не встречал настолько уникального, но побитого человека. Не таким, как ты, нужно себя ненавидеть. Не ты виновата в том, что твои родители - зацикленные на себе токсы, не давшие тебе ни любви, ни безопасности, ни рационального взгляда на себя, без которого ассертивно коммуницировать с социумом априори невозможно. В том, что сейчас происходит, полностью их вина. Только их. Ты, как немой ребёнок, которого оставили на остановке, смотришь по сторонам на необъятный чужой мир, не понимая, в каком направлении сделать шаг. К кому обратиться за помощью. Смотрю на тебя, и мне дико страшно, Влад. Правда.
  Она молчала. Я слышал её дыхание, чувствовал, как колотится собственное сердце, понимая, что все эти слова - ничего не значащая таблетка плацебо. Выразить хотелось больше. То, что из меня выливалось - малая доля нарастающих, столпившихся у горла предложений. Когда человеку больно, всё это пустое. Когда больно тому, к кому до скрежета в мышцах хочется прикоснуться, интенсивность обоюдной боли зашкаливает. Я мечтал прямо там, у подоконника, обнять её и держать в объятиях полчаса, час, два часа, три, пять, пятнадцать. Держать, не отпуская, будучи уверенным, что сейчас мы оба здесь. Всё хорошо. Никто никуда не уйдёт. Никто не оставит её одну у той злосчастной остановки. Не нужно бояться. Не нужно ждать подвоха. Да, роль рыцаря мне льстила. Тогда я этого не понимал, как не понимал и того, куда меня уносило. Но и зная наперёд синопсис финальной главы, вряд ли поступил бы иначе. Как Влада сказала? "Поезд несётся на скорости, поздно спрыгивать"? Верно. Пусть катится до конечной.
  Разговор завершился невесело. Перед уходом, стоя на пороге, я-таки прижал к себе её обессиленное тело, признавшись, что эти сутки меняют всё. Вообще всё. Никаких более условностей. В последний миг с улыбкой напомнил про "мечту эстета".
  - Хотя бы в это постарайся поверить. Идёт?
  В ответ она, сгорбившись, пожала плечами.
  - Своеобразный у тебя вкус.
  - Кто бы говорил. Твой-то не лучше, - хмыкнул я, на чём мы и попрощались.
  А добравшись до дома, заточил купленную по дороге пачку сырных чипсов, рухнув спать. Проснулся около часа ночи. Сходил отлить, почистил зубы, снова лёг. В сон не тянуло, но голову словно смолой заткнули. События минувших суток вспоминались в свете ирреальности. С запахом сигарет, слёз и маковых слоек слайдами чередовались подвявший одуванчик, белые конверсы, засыпанные песком, обнажённые ступни и крошки хлеба на шифоновом платье. "Что произошло шестого февраля?", "Он хоть осознаёт, в какое дерьмо лезет?", "Тот, кто хочет уйти, всё равно уйдёт" - взаправду ли это было? Может, я тронулся? Придумал? Ломота в затылке и застрявший в гортани ком говорили об обратном.
  Если суммировать умозаключения, добытые за два месяца, что получается? Наша встреча с Владой в ТЦ обернулась энергетическим взрывом. Соитием. Хаотичная аккумуляция обстоятельств или нечто кармическое - не столь важно. Вышло то, что вышло. Это первое. Второе - при имеющейся взаимности колючими зарослями множатся тени её больного прошлого. Каков выход? Ответа на этот вопрос я не знал.
  Выйдя утром на смену, отправил сообщение:
  
  Привет. У тебя всё хорошо?
  
  Глеб, 10:49
  
  Привет, да) начала монтировать
  фильм
  
  Насчёт съёмки в ванной: я
  парализована
  
  Влада, 11:23
  
  Приму за комплимент)
  Хочешь, зайду после работы?
  
  Глеб, 11:29
  
  Нет, сегодня не нужно.
  Пока схватила настрой, не хочу
  прерываться
  
  Влада, 11:32
  
  Ладно. Если станет одиноко -
  зови в гости
  
  Глеб, 11:33
  
  Скупой, ничего не дающий, не проясняющий диалог. А что следовало прояснять? Сказанного накануне должно было стать более чем достаточно. Да, в какой-то мере стало, но хер пойми что со всем этим делать. Неукоснительного вывода разговор не дал. Мы не пришли к понимаю наших подзависших, неординарно закрутившихся отношений. Чувства есть, флюиды фонтанируют. А дальше что? Куда двигаться? Доснимем фильм и, пожав друг другу руки за слаженно проделанную работу, разойдёмся, пожелав напоследок удачки? Или продолжим пару раз в неделю, видясь, пить кофе, смотреть арт-хаус, дискутируя на остросоциальные темы? Чего я сам-то хотел? Чего ждал? Будь это заурядная интрижка с заурядной девушкой, она ещё в апреле увенчалась бы сексом. Очевидно же, что нормальные люди, которых друг к другу влечёт, оставшись на вторую - третью ночью наедине, стопроцентно трахнулись бы. Сталью отлитый, несокрушимый факт. Наш случай к данной категории не относился, и тут я был амбивалентен - и неудержимо хотелось, и льстило, что мы выше стереотипов, обусловленных вожделенной солью.
  При всём том тема секса волновала меня. Будоражила. Отравляла. Ночёвка после поцелуя в парадной запустила процесс, мол: "Опция открыта. Давай. Действуй". Стоит дать ход этим мыслям, они скрутят в жгут. Косным обладаешь разумом или притязательным, набожным являешься человеком или земным - инстинкты сражают всех наповал, если ты не асексуал. А асексуалом я, к сожалению, не был.
   В разговоре намёкам Артёма о фригидности Влады не придал значения. Чего ни скажет в порыве обиды отвергнутый альфач, не привыкший обламываться? Подумаешь, захотелось мужику опустить девушку, реваншем бросив тухлое яблоко, вот и отвесил по глупости: "Ты меня кидаешь, - типа, - но пусть он понимает, какой бревенчатый подарочек берёт". Анализируя его свойское обращение с Владой, я был убеждён, что наличие секса между ними - это как знать, что лимонный сок кислый, а сахарный сироп - сладкий. За двадцать два года жизнь не сталкивала меня ни с асексуальными, ни с фригидными личностями. Хотя, кто о таком вещает? О сексе в патриархально-дремучем обществе не принято говорить.
  Тем днём, сидя на работе под Мэнсона, взялся помониторить эту тему. Информации в инете было навалом, но почти всё - неотфильтрованная вода. Из груды разномастного мусора почерпнул вот что:
  Фригидность - это половая холодность женщины, неспособность возбудиться и/или получить оргазм (опять же, что значит это "и/или" - хз. По-моему, дробь в этом вопросе решающая. Либо "и", либо "или". Поэтому для себя я закрепил базу: фригидность - это половая холодность. Выражаясь научной терминологией - сексуальная дисфункция).
  Ключевые признаки таковы:
  - отсутствие желания телесной близости
  - сухость во влагалище
  - невозможность получить оргазм от партнёра
  - отвращение к половому акту
  - болезненные ощущения при коитусе
  Причин этой "сексуальной дисфункции" охуительное количество, причём как физиологических, так и психогенных, а то и синтез. К физиологическим относят гормональный дисбаланс, повреждения половых органов и патологии. В группе психогенных факторов списочек незавиднее:
  - следствие пуританского воспитания
  - стресс
  - чувство стыда
  - психотические расстройства
  - тревожные расстройства
  - врождённое отношение к мужскому полу
  - страх после пережитого травматического опыта, связанного с сексуальностью
  Уложив в голове наскоком выуженную информацию, я понял лишь то, что дефект Влады психотравмирующего характера. Истина похоронена в смоге воспоминаний трёхлетней давности, клешнями уносящими её из жизни. Что это за история? Резонно ли сочленить сексуальное потрясение с тем летом, когда мать после развода выслала неугодного ребёнка из дома? Что-то случилось там, далеко от Питера? Какова вероятность изнасилования? Вполне приличная, но в монологе Влада подчеркнула: не оно. Истязаясь душащими догадками, я не въезжал, насколько опасно взламывать дверь в закодированный мир покалеченного человека.
  Дня через три в "вк" прилетело смс: "Поздравь меня - я нашла работу официанткой в веган-кафе". Прочитав, я остолбенел.
  
  Официанткой? Ты уверена, что не
  сделаешь себе хуже?
  
  Глеб, 16:25
  
  Вариантов нет. Это лучше, чем
  хостес или менеджер по продажам
  
  Влада, 16:27
  
  Когда выходишь?
  
  Глеб, 16:28
  
  Стажировка уже завтра. Срочно
  человек нужен
  
  Влада, 16:29
  
  Вот как? Что ж...надеюсь, ты
  не поторопилась
  
  Глеб, 16:30
  
  22
  
  Увиделись мы, спустя неделю. Зная, что шага со стороны Влады ждать не стоит, закрыв отдел на полчаса раньше, в четверг я встретил её с работы у входа в кафе. Всполошённая, слегка рассеянная, но, что главное - не угнетённая, она вышла из заведения, с неподдельной улыбкой всучив мне брендированный бумажный пакет.
  - Скромный презент.
  - Спасибо, - произнёс я заворожённо. Заглянув вовнутрь, обнаружил фисташковые тарталетки с запахом домашней шоколадной пасты. - Как ты?
  - Ничего. Приспосабливаюсь. Втихомолку разносить посуду - это не то же самое, что консультировать лощёных бизнесменов в цветочном салоне. Общаться ни с кем не приходится.
  - Сколько стажировка?
  - Пять смен. Удивишься: мне тут даже нравится. Креативные люди приходят, геи, лесбухи, фемки. Многие рисуются, но не всё так плохо, если подытожить. Думала, тяжелее будет. Так что...я в относительном смысле довольна, - ответила она, повязав на поясе бежевую толстовку. - Свернём к "Дикси" за глазированными сырками?
  - За глазированными сырками? Что ты сегодня ела?
  - Я не ем на работе - времени нет, да и некомфортно.
  Вопреки возражениям, я взял Владе в ближайшей кондитерской сочень с творогом и сырные слойки, а у подъезда её дома меня сожрала дилемма: что делать? Поцеловать? Напроситься на чай? Или, кинув официальное: "Спокойной ночи", уйти? Правильно ли нет, поблагодарив за гостинец, я неумело простился и с пакетом тарталеток двинул домой. Придурок. Почему нельзя было прямо спросить: "Хочешь, я зайду, Влад?". Не ты ли обещал, что отныне всё изменится? Дебилоид. Бамбук. Осёл обосравшийся. Как не мог восемнадцатилетним школьником нащупать в себе клок воли, так и сейчас не можешь. Нацепил личину отрешённого похуиста, притворившись незыблемым, на деле всё тот же квёлый подросток, что жалкой блохой дрочит в сортире, боясь быть застуканным.
  На следующие несколько дней я выпал. Благо, впритык подобравшаяся защита диплома и разгар сессии подогрели пукан, вынудив заняться хуйнёй, не вселяющей ни заинтересованности, ни хотя бы облегчения от перспективы получить-таки заветную корку, освободившись от сбруи обязательств. Сфера обслуживания, встречай инкубатором взращенного труженика. Таков исход четырёхгодичного обучения там, куда не метил, куда подался исключительно во имя оправдания родительских ожиданий. Жиза, как говорится. Радуйся, что хоть, благодаря матери, военник имеешь, а иначе весёлого и без того б поубавилось.
  С Владой мы периодически перебрасывались немногословными сообщениями, но значимыми те редкие диалоги не назвать. Если она не работала, то занималась монтажом, а если не занималась монтажом, то работала - беспардонно я не врывался. А в воскресенье, корпя на работе за курсовой, получил предложение, выбрав выходной день, скататься в лесопарк и кровь из носу добить наконец фильм. Само собой, противится я не стал, горячечно настрочив положительный ответ. Помнится, уговор пал на тридцать первое мая.
  С раннего утра в воздухе плавала приторная духота, разбавленная дробными набегами южного ветра. Свойственная Питеру облачность предсказывала свойственный Питеру дождь. Может, не ливневый циклон, но моросящие брызги ожидались наверняка. Нас они не смутили. Напротив. Встретившись у метро, мы доехали до Ладожской станции, пересели на автобус. Пока Влада приободрённо смотрела в окно, я под дебютный альбом Тома Йорка впечатлялся её одухотворённым профилем, чувствуя, как длинные дреды щекочут грубую кожу. Было в этом что-то экзальтированно-утопичное, как опустившаяся на запястье пыльца. Неверное движенье - растворится в дымке, оставив пыльный пух воспоминаний. Без следа и запаха. Так оно и вышло, в принципе. Проявленная обстоятельствами череда манких ласк за месяц до того, как обрушить несоизмеримый по силе удар. Но это всё потом, тем днём удача была благосклонна.
  Преодолев десяток остановок, ещё с полчаса мы топали до леса через ебеня, исколовшись репейником и стеблями дельфиниума. В пути Влада рассказывала истории, приключившиеся за неделю пребывания в кафе, делилась мыслями о странностях людей и лохматом котофее со складского помещения, наречённого местными Квасом. В марте, тощим и запуганным, пристроился к кафешке, кормился остатками, вынесенными с кухни, а теперь разжирел, распушился, к людям льнёт, по-хозяйски захаживая вовнутрь. Я, в свою очередь, травил байки о студенческой жизни, упомянув Хотдога, Кирилла. Макса, конечно. Рассказал, как однажды с пацанами прятались от коменды в шкафу женской комнаты, как выводили тараканов общажным блоком, выращивали коноплю на подоконнике, крутили махорки. Слушая, Влада не переставала смеяться. Особо её ошеломило описание того, как парни мутят в общаге с девчонками, ночуя по три - четыре человека в конуре три на шесть метров, умудряясь заниматься полноценным сексом.
   - Те, кто посмелее, трахались прямо в курилке, - воскресив образ того загаженного клоповника, ляпал я с ностальгией, - или ныкались по душевым. Карикатурные казусы разворачивались регулярно: то коменда накроет, то какие-нибудь бывшие объявятся, то холодную воду отключат. Проблемы в обществе понаехавших, перевозбуждённых студентов - это вонючие майки, тухлая еда, засорившиеся волосами раковины, но отсутствие личного пространства для перепихона - мизерное неудобство, - о своих половых похождениях умолчал, однако Влада не обошла вопроса:
  - И для тебя?
  - И для меня, да.
  - Тоже ловили?
  - Бывало. Но когда тебе девятнадцать, а в теле буйствуют гормоны и юношеский максимализм, это добавляет экстрима. Выброс адреналина, всё такое.
  - Со сколькими девушками ты спал?
  - Ну, отношения были с двумя.
  - А в совокупности?
  - В совокупности... - замялся я, теребя чёрный ремень от болтавшегося сзади рюкзака. - С четырьмя, если не считать первый провальный опыт. С некоторыми был петтинг.
  - Каково это? Испытывать удовлетворение от секса?
  - Смотря какой секс.
  - Допустим, один из самых колоритных.
  - Колоритный секс - это как насыщение от жирной еды на голодный желудок. Кайф скоротечный, остальное - послевкусие. И я не про оргазм. Про эмоции. Но тут смотря какой секс, повторюсь.
  - Есть для тебя что-то интенсивнее секса по воздействию?
  - Когда-то музыка была. Катарсис, вкушаемый в процессе написания, с сексом вне сравнения. Что-то инородное. Энергия от творчества - это как в реальном времени коснуться космической материи. Не подвластно ни земному истолкованию, ни замене на материальный суррогат. А секс...секс - всего лишь суррогат еды. Чем с большим числом людей он происходит, тем многообразнее меню.
  - Что-то типа "попробовать разного вида пиццу из каталога"?
  - Именно. Одна оказывается поострее, другая - попреснее, третья - посуше. Кстати, как насчёт того, чтоб отметить завершение съёмок пиццей с сидром?
  - Давай. А где засядем?
  - Где ты хочешь? У тебя, у меня или зайдём куда-нибудь?
  - Моя кухня устроит, - улыбнулся она.
  - Идёт.
  Снимали мы долго. Часов семь - восемь. Одновременно с этим дурачились, впадая в приступы безудержного ржача, перекусывали залежавшейся у меня пачкой арахиса, на перекурах под пущенный через портативную колонку тёмный эмбиент настраивались. В режиме работы Влада была очаровательна: знала, что делать, как делать, куда посмотреть, с какого ракурса снять. Ни запинки, ни замешательства. Не уверенная в себе робкая девушка уходила, когда включалась камера. Лишний раз получил подтверждение тому, что единственно важное, что человеку доподлинно требуется в жизни, отметя декорации - быть на своём месте. Только так можно достичь и раскрытия потенциала, и принятия отражения в зеркале. Да, процесс муторный и скачкообразный, а по-другому не выйдет. Ни работа с психотерапевтом, ни деньги, ни друзья не вытащат из стагнации и депрессняка, если человек сам не знает, чего по-настоящему хочет. С чем пришёл в мир. Мой пример тому доказательство. Влада же имела преимущество, за это и платила всей той болью, что лишала умения твёрдо стоять на ногах. Поцелованному природой человеку, видимо, не положено познать лёгкость и равновесие. Такова цена таланта. Либо ты отдаёшь долг, ставя на кон жизнь во имя предназначения, либо кончаешься. Живучий, счастливый человек берёт. Талантливый, страдая, создаёт. Думаю, нет ни одной персоны, что проебав когда-то созидательные способности, сумела из фантика вынуть тающую во рту карамель. Блёстки обёртки пустоту, в ней запечатанную, конфетой не сделают. Фальшь есть фальшь. В ином случае душок самообмана будет сочиться сквозь наитончайшие щели.
  Обратно мы вернулись поздно. Купили в алкомаркете три бутылки сидра, заказали морскую пиццу и, болтая о чём ни попадя, почапали к Владе. Зайдя в квартиру, она первым делом поставила в гостиной камеру на зарядку, пояснив:
  - Скорее хочу увидеть, что наснимали.
  - Самую что ни на есть крипоту, - рассмеялся я, указав на пакет с мокрыми муляжами котят. -Узнав о фильме, твои веганы устроят нам самосуд.
  - Не сомневаюсь, - улыбнулась она, откинувшись в сырой ветровке на спинку кресла. - Есть хочется.
  - Хороший знак. Нужно помечать такие моменты красным маркером.
  - Издевайся. На самом деле знак не очень хороший - я или не ем вообще, или обжираюсь так, что дышать тяжело.
  - Не знаю, что в твоём представлении "обжираюсь", но лично мне радостно знать, что у тебя пробуждается аппетит. Словно на шаг приближаешься к жизни.
  - И к самобичеваниям. Прозвучит абсурдно, но меня устраивает худоба. Чем менее масса, тем терпимее отношусь к себе. Школьные комплексы отзываются, депрессия и проблемы с головой. С мая снова начала набирать, а это откат в хаос. Независимость от еды даёт мне чувство контроля.
  - Хотел сказать: "Анорексия - это не сексуально", но воздержусь. Побереги себя, Влад.
  - Я не худею намеренно.
  - Сколько ты весишь?
  - Около тридцати пяти.
  - Каким образом питерские ветра тебя не сдувают?
  - В том-то и дело, что сдувают. Почему, ты думаешь, я накладываю в рюкзак книг, выходя из дома?
  - Шутишь? - опешил я.
  - Шучу. Есть у кого учиться.
  Тем временем привезли тридцатисантиметровую в диаметре пиццу. Пока Влада доставала тарелки, я снял с бутылок крышки, запустил на кухне альбом Дэвида Линча. Есть на самом деле хотелось зверски, поэтому когда всё было готово к потреблению, за раз умял два горячих куска, выдул пол-литра ананасового сидра. Ощущения не уступали годному сексу.
  Да, к теме о сексе. За несуетливым разговором мы вновь срулили в дебри откровений, оттолкнувшись от сказанного про анорексию.
  - Сексуальность не в формах. Не в кукольном личике. Это комбо из внешних данных, интеллекта и внутреннего наполнения, как по мне. Вот когда они пересекаются в гармоничный поток, тогда и становятся взрывной смесью, - высказался я на вопрос Влады о критериях привлекательности. - Дело вкуса, конечно, но лично меня отретушированная наружность никогда не притягивала. Так чтоб прям стрельнуть и смертельной пулей вовнутрь. Я сторонник художественной фотографии в духе Нан Голдин и Лари Кларка, а не облизанной фешн-картинки.
  - То есть вес роли не решает?
  - Если не иметь в виду дистрофию и ожирение, то, наверно, решает, а обобщённо говоря, он как заправка в салате: кому-то нравится нежная, кому-то пикантная. Но никакой соус не вытащит дрянное сочетание ингредиентов. К слову: маленькая грудь - это красиво. С мужской позиции.
  - Чем? - стушевавшись, произнесла она, прильнув губами к бутылке.
  - Ну как? Если и здесь уйти в аллегории, крупные дойки - это два водянистых помидора на закусь к мясному блюду, маленькая - сладкая малина к десерту. Формы как сами по себе формы не вызывают влечения. К телу - да, к человеку - нет. Ну и...не все любят мясо.
  - Так ты конченый эстет, - хмыкнула Влада, довольная полученным ответом.
  - Вот по десятибалльной шкале на сколько ты себя оцениваешь?
  - А на сколько можно оценить затюканного некормленого заморыша? Если десять - это что-то неземное, пять - среднестатистический стандарт, то на тройку. Межу тройкой и двойкой.
  - Затюканный некормленый заморыш? - рассмеялся я. - Понятно. Это бесполезно.
  - А сколько бы ты мне дал?
  - Вот я-то тебя как раз к этой десятке "чего-то неземного" и причисляю. Предположим, пять - это да, средней комплекции миловидные девушки, какими забиты провинции - стандарт, понятный непритязательному уму, в общем. Девять - модельный идеал. Единица - люди с ярко выраженными деффектами. Десять же - это то, что вне мерил. Вне категорий. Инопланетное эмпирическое явление, как я говорил. Эти личности не обязательно объекты массового возбуждения, но есть кое-что посильнее похоти - интерес. Я вижу, с каким очарованием на тебя косятся неформальные чуваки на улице. Так не смотрят на затюканного заморыша.
  - Мне нужно родиться заново, чтоб поверить в это. Я считаю себя несуразной. Из пластилиновой булки цвета плесени превратилась в немую, костлявую воблу. Что уж тут интересного?
  - Зря ты так, Влад. Вот правда, зря. Ни одна девушка из тех, с кем я когда-то спал и общался, не вызывала у меня столько разноплановых чувств. Соня разве что, но это было давно. В этом жизнь охуительно несправедлива: избранные уникумы вроде вас, наделённые талантами, красотой, индивидуальностью, слепы к своим данностям. А тупорылые пёзды, ничего не имея, громче всех орут о неподражаемо охуенном великолепии.
  - Знаешь, когда у меня в подростковом возрасте произошли физиологические изменения, я категорически не принимала деформации тела. Затягивала эластичным бинтом грудь, сама (веришь в это?) отстригала себе ту уродливую чёлку, понимая, что она мне жуть как не идёт. Не хотела видеть в себе девушку. Бесил расширившийся таз, волосы на теле, менструальный цикл. Одноклассницы облегающими шмотками утрировали наметившиеся выпуклости, а я, как переросший огурец, в растянутых колготках с плешивыми катышками сидела с закрытыми глазами на компостной грядке, изображая пуплёныша.
  - Непринятие женственности связано с той историей из детства? - на свой риск произнёс я.
  - Да. Всё, что касается тела - всё туда.
  - Могу тогда ещё одну вещь спросить? Если выйду за грань, останови.
  - Спрашивай.
  - Тот парень из прошлого...вы говорили с ним о сексе?
  - Чтобы прям сесть и обсудить - нет. Но был эпизод, в котором тема секса промелькнула.
  - Насколько наглым буду, если попрошу рассказать?
  - Ни насколько, - ответила она, пожав плечами. - После всего, что ты обо мне узнал, это будет плёвая информация.
  - Окей.
  - В июле мать уезжала из города на свадьбу крестницы. Мы с Андреем сидели ночью у меня, ели мороженое, целовались, глядя "Унесённые призраками". В какой-то момент в моём дырявом котелке переклинило. Будь со мной всё в порядке - да, мы бы переспали. Слишком благоприятной была обстановка. Но, чувствуя участившееся дыхание, тепло мужских рук на животе, я увидела себя грязной шлюхой. Грузанулась, оттолкнула его, признавшись, что не хочу спешить, а он лишь по-доброму улыбнулся, с утешением сказав, что не позволил бы себе сексуальных намерений в силу возраста. А ведь формально я была младше всего на два года.
  - Ты понимала тогда, что с тобой что-то не то?
  - Нет. Я понимала, что не созрела для секса, избегала разговоров о нём, мыслей, перематывала в фильмах постельные сцены, но когда тебе шестнадцать, это можно списать на задержки в половом развитии. Сейчас думается, он выдернул себя из моей реальности, не потому что секса не было конкретно тогда. Андрей остался в памяти проницательным парнем. Вероятно, просёк какие-то глубинные искажения - мы постоянно разговаривали. Наши отношения и завязались из бесконечных ночных переписок. Не в физической тяге заключалась их ценность. Хотя...может, наивно ищу оправданий. Много факторов так-то препятствовало продолжению. География, опять же, - минуты на три Влада прервалась, поднявшись, открыла окно и заговорила снова. - Расстались мы осенью, а, спустя полгода, он приехал из Москвы к семье на майские праздники, захотел объясниться, прислав объёмное сообщение. Дословно не воспроизведу, но посыл был примерно такой: "Рядом со мной всегда крутились люди, а тесную эмоциональную связь с кем-либо я не сумел создать. И мелкодонные девушки, с которыми встречался...все они были лишь затем, чтоб найти своего человека. Дуала. Пофиг, сколько километров вас разделяет и какова разница в возрасте. Поэтому, когда появилась ты, мне хотелось проверить, как далеко это зайдёт, во что выльется. Никого похожего на тебя у меня не было - понимал, что трудностей будет немало. Почему не пресёк себя изначально? Чёрт его знает. Сам себя порой понять не мог, да и сейчас не могу". Штурмовал просьбами встретиться, звонками в скайпе. Уверенная в том, что переболела, я обрубила попытки выйти на связь, с насильственными потугами занявшись учёбой. Не без влияния матери, разумеется. Её злорадные слова после разрыва: "А я тебя предупреждала, что он такой, как все и хорошим это не закончится. В следующий раз будешь маму слушать, прежде чем кому попало давать себя лапать". Провалившись в вакуум, я не осознавала, что не пережила расставание, а попросту заблокировала воспоминания, потому-то известие о смерти так раздавило. Реакции копились, набухали, всыпали катализатор - всё с брызгами разлетелось.
  Когда она замолчала, я, пристроившись рядом, закурил.
  - По-прежнему болит?
  - Сейчас меньше.
  - Что бы ты хотела услышать, будь он жив?
  - Честно?
  - Да.
  - Я не знаю. Скажи он, что порвал, потому что нуждался в здоровых отношениях, или что, подавив чувства, сделал это из гуманности - было б одинаково больно. Но если б я знала, может, мне жилось бы чуть проще. Неизвестность - жестокая штука. Почему люди уходят, не прощаясь?
  - Боятся ответственности. Страшно, когда становишься объектом зависимости. Как приютить бездомное животное и лишиться крыши над головой, - ответил я тихо, на что Влада с горечью кивнула.
  Из колонки доносилась Movin" On Дэвида Линча. С дверцы холодильника бросалась в глаза репродукция Магритта. Потушив окурок, я секунд пять - шесть подумал и, несмотря на загоны, притянул Владу к себе. То ли дал градус от выпитого сидра, то ли поступить иначе в принципе было нельзя - не знаю. Забвенно вдыхая запах фруктового шампуня от её дредов, вдруг понял, как отчаянно к нему привык. Как привык к холодным ладоням на спине и макушке, упиравшейся мне в подбородок.
  Минут пятнадцать мы стояли, крепко вцепившись друг в друга, словно это объятие было последним, что держало за жизнь. Вот оно - то самое физическое напряжение, когда тело становится на максимум выкрученным нервом. Поддаться или усмирить? Отдавая отчёт тому, что меня во всех смыслах вштырило и если не прервать сейчас, потом будет поздно, я продолжил гладить её волосы, плавно скользнув пальцами по узкой шее, плечам, ключице, выступающей из-под полосатого топа, а после мягко приподнял голову и, послав предостережения к херам, поцеловал так, будто все прошлые поцелуи не имели значения. И они действительно померкли на фоне искромётного взрыва, что не сопоставить с гормональной влюблённостью, мгновенным удовольствием или похотью. То было нечто новое. Энергия, бьющая в каждую клетку мозга. Фиолетовый одуванчик, вынутый из букета жёлтых. Как кайф от творчества.
  - Знаешь, что сейчас чувствую? - произнесла Влада, выждав секунды.
  - Что?
  - Твой стояк, - так же томно ответила она и, ласково рассмеявшись, добавила. - Наверно, мне должно это польстить.
  
  23
  
  А далее как прорвало. Если до случившегося между нами оставалась защитная кожура, то спасительный для обоих вечер взбил блоки в жидкий эфир. Квинтэссенция эмоций, унесённых течением в затягивающую воронку непролазной топи. Мы всё так же собирались у Влады, за кофе и сигаретами ведя разговоры от мыльных пузырей из детства до философии Сартра и Бердяева. Раза два жарили вместе блины и сырники под треки "Xiu Xiu", чередуя с "Shortparis" и "Placebo". Гуляли.
  В тот июньский период в "Стагнацию" наведалась Оля.
  - Привет депрессивным студентам, - бодрячно отрапортовала с улыбкой, широкой поступью миновав вход.
  - Привет, - постно кивнул я, заполняя пустоши на полках.
  - Невесело как-то, но да ладно. Я не за этим.
  - Что-то подсказать?
  - Да. Есть у вас "Под стеклянным колпаком" Сильвии Плат?
  - "Под стеклянным колпаком"? Вроде видел.
  - Заодно глянь историю поп-арта в искусстве.
  - Ок.
  Заплатив за две книги, она безучастно простилась и с двоякой ухмылкой покинула отдел. Ни огорчения, ни удивления, ни восторга от встречи с ней я не испытал.
  В свободное же время кропал над дипломом, по крупицам цедя текст, пиля прогу. Тягомотная и бесячая нудятина с надеждой на заслуженный тройбан. Отмазаться, чтоб свалить, и ладно. Макс поступил мудрее - нашёл на фрилансе продвинутого айтишника, заплатил баблос и, положив хер, преспокойно ожидал исполнение заказа. "Только можно прям на отъебись? - просил он в телефонную трубку, обсуждая детали. - Мне выше трояка не надо. Не защищусь а то". Так незамысловато мы и строили своё будущее. Бездумно зашли - бездумно вышли.
  Был вечер, когда, маясь от прокрастинации, я по приколу скачал "Fl Studio", из которой не вылезал подростком, и попробовал накидать электроники. Балуясь с синтезатором, добавил перкуссии, атмосферики, баса. Экспортнув, раз шесть переслушал черновик, обнаружив, что вышло не самое уёбищное техно. Довольный, тут же отправил Владе похвастаться. "Это твоё? О_О Комментарии выскажу лично, - писала она, - а пока вот: не хочешь замутить авторские саунды к фильму?". Такая мысль и мне приходила, но по обоснованным причинам смахивал, как пыль с антресоли - триггерная тема. Обменяв мечты на конформизм, а гитару на ноут, с лихачеством нырять в океан, сто лет назад ставший лужей - только голову расшибать. Я потерял навыки, разучился слышать музыку, чувствовать её, чувствовать гармонию, ритм.
  Тронув больную мозоль, нащупал под рёбрами хвост ведомого, трусливого одиннадцатиклассника, что накануне выпуска поддался слабости и, не противясь, со смаком проглотил вынутую из чужого рта шипучку. Однако, если проект будет полноценно авторским, возможность продвинуть его в разы увеличится. Одно дело - заливать на любительские сайты без каких-либо перспектив. Другое - монетизировать на том же "Ютубе", а также рассмотреть вариант зарубежных конкурсов, фестов. Как быть? Вероятно, это было опрометчивое, наспех принятое решение, но в пять утра я-таки дал ответ:
  
  Можно. Обговорим при встрече?
  
  Глеб, 5:04
  
  При встрече в пылкой дискуссии сошлись на том, что нужен криповый эмбиент в духе "Lustmord" и экспрессивная психоделическая электроника. Ни в чём из этого я особо не шарил, но представления о том, чего Влада хочет, имелись. Отчасти окультурившись в области высокого кино, понимал, что звук в немом кадре - это окантовка, способная как дополнить пиздатый материал, так и убить. Мощнейший инструмент воздействия на бессознательное смотрящего. Подойди к этому несерьёзно - несерьёзный схаваешь и фидбэк. Ответственность ложилась колоссальная. Вызов тонкой кишке. Вызов страхам той тепличной размазни, что зарылась когда-то в лоскутное одеяло пресловутого комфорта. И кто знает, какой была бы эта история, не соверши я на третьей неделе охуительный промах, ставший поворотным в дальнейших событиях.
  Произошло это неделе на третьей после поездки в лесопарк. Тем днём, придя к Владе, я с порога смекнул, что ведёт она себя необычно. Смотрит отрешённо, из разговора вылетает. Ясно было: есть что-то, что гложет человека. На вопрос, всё ли хорошо, односложно и коротко отвечала: "Да". Я напрягся. Догадаться, что пошло не так, как ни пыжился, не мог. Конфликт на работе? Предки активизировались? Артём?
   Поужинав рагу и запечённым картофелем, который мы по неуклюжести переперчили, сели смотреть концертную запись "Shortparis", а в полночь я привычно засобирался домой. Обул кроссы, повесил на плечо рюкзак. Влада выглядела озадаченной.
  - Что-то не так?
  - Есть кое-что, да, - прощебетала она. - Можешь остаться сегодня?
  - В смысле, с ночевой?
  - Ну да.
  Я обалдел.
  - Хочешь поговорить?
  - Как пойдёт. Просто останься.
  - Ладно, - кивнул я растерянно.
  Вернувшись в кухню, мы съели по порции пломбира, глянули "Онирика. Собачье поле" Леха Маевски. В чём дело, стало понятно после просмотра.
  - Я много думала, - протянула она, закрыв ноут. - Ну, про наши отношения. Это ведь всё не нормально?
  - Что ты имеешь в виду? - тормозил я, водя по её прозрачному запястью концом дреда.
  - То, как всё складывается. Ты не воспринимаешь меня как полноценного человека.
  - Ты не права. Я воспринимаю тебя самой полноценной из всех, с кем знаком.
  - Не ври. Ты понимаешь, о чём я. Вчера мне пришла идея...сомнительная, правда. Не знаю, что из этого выйдет, но, может, стоит ради эксперимента попробовать?
  Выпучив глаза, я не сразу сообразил, как реагировать на столь дерзкое заявление. Говорила-то она о сексе, да. Обрадоваться? Удивиться?
  - Что значит "попробовать"?
  - То и значит. Поцелуи, кино и музыка - это замечательно, будь мы лет на пять младше.
  - Влад, я малость не въезжаю. Ты хочешь свою полноценность таким способом доказать?
  - Да нет же, - отрезала она, отодвинувшись. - Я никому ничего не доказываю. Предположим, мне хочется. Знаю, что и тебе хочется.
  - Мне-то да, но как же...?
  - Совокупляться мы не будем. Просто петтинг.
  - Если честно, теряюсь в непонятках, - признался я без шуток. - Разве секс не вызывает у тебя патогенное отторжение?
  - Вчера словила себя на том, что сделать это руками - не то же самое, что секс в буквальной трактовке.
  - Как бы...да, но суть одна.
  - Вот и я о том же. Суть одна, а методы разные. Сношение аналогично собачьим фрикциям, а петтинг - это просто петтинг. Наверное.
  - Уверена, что в тебе говорит физика, а не ментальная жажда вбить гвоздь в загон неполноценности?
  - Уверена.
  Мозгуя услышанное, я вконец запутался - с чего бы такой отважный выпад? Как его расценивать? Как рациональнее поступить? Говоря не лукавя, один запах Влады провоцировал вибрации в паху - я умирал как хотел её. Поцелуи и объятия не утоляли голод. Этичны ли психологические эксперименты с человеком, у которого имелась отнюдь не надуманного характера проблема?
  - Что скажешь? - не отступала она.
  - У этого не будет фатальных последствий?
  - Думаю, нет.
  Специфичная ситуация. Обычно всё тривиальнее: хочешь склонить тёлку к ебле, та гнётся, жеманится, набивая тем самым цену. Цену я себе не набивал, но когнитивный раздрай и пассионарное возбуждение сшибали здравомыслие. Съесть вишенку или сохранить эстетику торта в первозданной целостности? Если под тортом подразумевать наши нестандартные отношения.
  К тому моменту, когда я вышел из душа, Влада, переодетая в жёлтую пижаму из шортов и майки, читала на матрасе в "фиолетовой комнате" "Human lost" Осаму Дадзая. Хотелось кольнуть себя в шею, дабы удостовериться, что происходящее - не вымысел.
  - Не передумала?
  - Нет. Выключишь свет?
  Поцелуи в темноте, влажные руки под футболкой, россыпь родинок...с нарастающим в мышцах давлением я нашёл губами рельефные плечи, ключицы, совсем маленькую, невинную грудь. Габариты дам, с которыми довелось спать, были куда весомее. С маленькой грудью помню лишь одну, но та походила на два выдавленных из тюбика кремовых бугра вздёрнутой формы. Здесь же была деликатная утончённость, лишённая крикливой навязчивости. Точно ягодный смузи, присыпанный мускатным орехом. Мечта эстета, в общем. Меня вставило.
  Шепнув вопросительно: "Точно?", я получил положительный ответ и спустился пальцами ниже. Половые органы Влады под бельём оказались крошечными, как у ребёнка, вагина - сухой и сжатой. Это существо и впрямь на фривольный секс не способно. Туда ли ты лезешь, Глеб? На пару секунд я прервался, подавив убеждение, будто насилую девчонку лет десяти, и, смочив палец слюной, смахнул наваждение, аккуратно нащупав клитор. От скользящих прикосновений Влада не отстранилась. Напротив. Чем дольше я это делал, тем заметнее её попускало. Тело становилось мягче, податливее, дыхание - прерывистее. Собственный кайф превышал планку дозволенного - в порно такого не показывают. Никакая бешеная ебля не перекроет духовный фактор. Никакая. Ни с детородной жилистой самкой, ни с моделью категории люкс. Весь сок в эмоциях. Или лакомишься невесомым суфле, или грызёшь приторный ирис: вроде вкусно, а зубы сводит.
  Оргазм Влады был безмолвный. Завершив начатое, я стиснул под одеялом хрупкое тело, и пока она молча приходила в себя, уткнувшись мне в шею, гладил торчащие позвонки, не веря, что всё это развернулось не с кем-то из моих бывших, не с тёлкой из клуба, а с человеком, о котором я два месяца мечтал. С человеком, которого считал инопланетным. А утром за чаем мы говорили о фильме. О продвижении. О подаче. Ночной эпизод Влада обсуждать стеснялась. Да и смотрела на меня из-за ширмы робости - в этом была вся она. Асексуальная сексуальность. Сидя за столом в пижаме, потягивала остывший чай, жевала воздушную гренку. Жарила она их превосходно. То ли секрет в батоне, то ли в пропорциональном соотношении кокосового молока и подсластителя. Мамины гренки получались подсушенными, солоноватыми, эти же таяли сладковатым пухом во рту.
   Воспользовавшись случаем бескомпромиссной близости, я подвёл диалог к проекту "404", расспросив о деталях, актёрском составе, стилистике съёмки, окольными путями, подойдя к концепту. То, что в нём заключался ответ на вопрос о её тринадцатилетней тайне, а соответственно, и объяснение неприязненного отношения к сексу, не было сомнений. Без личных проекций сделать такое нельзя. Как корректнее выведать информацию? Клещами тянуть признания? Не годится. Тоскичная схема. Лавируя между купелью безопасности и неуёмным неравнодушием, я сдался и спизданул напрямую, без водянистых сентенций:
  - Фильм связан с твоим детством, Влад?
  В лоб она не ждала. Запив чаем остатки гренки, затихла, а после ответила:
   - Я думала, ты давно провёл параллель. Сопоставил, проанализировал, сделал выводы.
   - В таких вещах я туповат. Да и остерегаюсь делать выводы, основанные на гипотезах. Чревато разрушительным эффектом.
   - Ты хочешь, чтоб я рассказала?
   - Нагло, возможно, но мне не даёт это покоя. Быть может, зная правду, я сумею как-то помочь?
   - Тут не поможешь. Бальзамировать душу раньше надо было.
   - И всё же?
   - Я расскажу при одном условии, идёт? История не из приятных. Всё, что ты знал обо мне, станет грошовой макулатурой.
   - Какое условие?
   - Пообещай, что не исчезнешь.
   - Обещаю, - сосредоточенно кивнул я.
   Мешкаясь, Влада сделала ещё глоток чая.
   - С чего начать?
   - После развода мать отправила тебя к бабушке, так?
   - Да. Отправила. В середине июня. Шла пятая неделя моего пребывания, когда я познакомилась с девочкой из соседнего дома. Бабушка общалась с её родителями, благожелательно о них отзывалась - именно она-то нас и свела. Мы здорово поладили: с обеда до вечера зависали то у меня, то у неё. Играли в классики, шили одежду для Барби из старых тряпок, лопали мелкую иргу с огорода. Соседка была года на три постарше - бойкая, шебутная, развитая не по возрасту. Вечно что-то придумывала, организовывала движ среди местных детей. Красивая, хоть и полноватая, но шикарные светлые волосы и милое личико перекрывали недостатки. Уже скоро я стала видеть в ней авторитетную старшую сестру. В её компании забывалась, не так отчаянно тосковала по матери. Каждое утро, слыша с крыльца дома: "А Влада дома?" или "А Влада проснулась?", вскакивала с кровати, неслась умываться, завтракала через силу тыквенной кашей, надевала велосипедки, футболку, сланцы резиновые и бегом из дома. Она научила меня вышивать бисером, переводить через кальку картинки из комиксов. По-детски гадать на картах, колоски плести. Убедила, что размоченный ржаной хлеб с сахаром и зелёные яблоки с солью - это вкусно. Для меня, приехавшей из Питера, впечатления от пасторальной дружбы с новой подругой являлись чем-то экзотическим. Да и она сама - как этот фиолетовый одуванчик в букете из жёлтых. Антипод пресности. К концу июля мы увлеклись совместными ночёвками. Бабушка не бастовала, наоборот, говорила, что мне есть с кого брать пример, не упуская случая напомнить: "Избалованная ты, Влада. На Алину посмотри - полы моет, огород поливает, при этом учится на отлично и слова поперёк не скажет". Меня не задевало, я хотела походить на неё. Любимица взрослых. Любимица детей. Такие люди нутром чуют уязвимость человека, умея найти подход к каждому, с кем имеют дело. Почему из всех она выбрала именно меня, я лишь с возрастом осознала, копаясь в глубинах психоанализа. О ночёвках...да. Запустилось всё с идеи вызвать пиковую даму. Алина заливала, что видела в зеркале отражение, потусторонние звуки слышала - покупала, в общем, и вместе с тем росла в моих глазах, становясь всё более недосягаемой, - на секунды Влада приостановилась, после чего, сбавив темп, заговорила снова. - Однажды мы лежали в спальне, родственники храпели за стенкой, сна ни в одному глазу. Ей пришла в голову идея по очереди гладить друг друга. Руки, плечи, живот. Я согласилась. Почему нет? Мне не хватало тактильности, не хватало рук матери, ласки. Что тут предосудительного? Подумаешь, погладить. Руки у неё были всегда тёплые, словно кисточкой водила. Мне нравилось. Ей-то, разумеется, тоже. Постепенно это превратилось в ритуал, державшийся в рамках приемлемого, но обыкновенных поглаживаний образцовой девочке стало мало. Она знала, что завоевала в моих глазах доверие, знала, что поведусь на любую просьбу. Удивительно, как детский мозг вообще мог такое провернуть.
   - Петтинг? - спросил я, не спуская с неё глаз.
   - Петтинг. Как это называлось, я узнала позднее. Тогда у нас было условное обозначение - массаж. В ход шли разные предметы - тюбики от крема, маркеры, кубики, Барби. Вернувшись в Питер, я делала это наедине с собой. И да, с поличным меня всё-таки поймали, причём в самой омерзительной форме - на тихом часе в детском саду. Помню, такая шумиха поднялась: на басистый крик воспитательницы все повскакивали, вылупились. Воспитательница совковой закалки была, знаниями о половом воспитании не владела, сделав то единственное, в чём профессионально поднаторела - уничижительно вывела меня в майке к стене и на глазах у детей выпорола поясом от кожаного плаща. А дома мать всыпала, истеря так буйно, что я неделю с ссадинами на руках ходила. Визжала про нечеловеческий грех, обзывала бессовестной тварюгой, говном, дрянью, которая всё портит. "Хорошие девочки этого не делают!", "Ты хоть представляешь, как опозорила меня?!", "Ещё раз узнаю или увижу, пальцы на руках отрублю!" - примерно такие сыпались реплики. Ни мать, ни шизанутая воспитательница не пролили свет на то, какого рода поступок я совершила. Так делать нельзя, я виновата - только это до меня дошло. Но искоренить привычку - не искоренило. Как впоследствии ни заставляла себя терпеть, периодически поддавалась, после чего приступы самобичевания проявлялись аутоагрессией. Дабы снизить степень стыда, стремилась всячески радовать мать. Ни слова лишнего, ни звука, никаких просьб и желаний. Помогала по дому, делала подарки, ластилась. Настоящий ад наступил годом позже при поступлении в школу. О сексе я до того момента не знала. Родители со мной на эту тему не говорили ни тогда, ни когда-либо потом, да я и не задавалась всерьёз вопросом о том, откуда берутся дети. Сказка от бабушки по отцу о семечке, которое мама съела, меня устраивала. В дебри не лезла. А тогда, в семь лет, одноклассник весь класс и просветил, принеся в класс найденную у предков камасутру. Увиденные фотографии стали очками, гипертрофированно обличившими то, что произошло со мной тем злосчастным летом в кровати классной подружки. Пыталась, взрослея, забыть - не забыла. Чувство вины, стыда и ненависти к себе росли, множились, пуская по телу ядовитые личинки. А подкреплялось брезгливое самомнение тем, что несмотря ни на что, руки всё равно тянулись в трусы. Лет с девяти стала жёстко пресекать это. Когда невыносимо хотелось, представляла, что мать смотрит в щёлку - страх позора и боязнь быть поруганной хлеще ремня действовали. Таким фетишистским манёвром за пару лет я полностью избавилась от искушающей привычки, но воспоминания не прекращали просачиваться. В шестом классе, начитавшись в инете информации о рукоблудии, фанатично ударилась в религию. Заучивала молитвы, иконы целовала. Можешь в это поверить? В двенадцать лет сверстники познавали себя, интересовались противоположным полом, я же существовала с такой глыбой на шее, от которой уже тогда удавиться хотелось. Но как же? Грех. Уродовала себя, заедала эмоции, в зеркало не смотрелась. Итог ты знаешь - комплексы, изгой в коллективе, отказ принимать своё тело.
   Я молчал. Тело непроизвольно выдало коматозную реакцию. Случившееся - не хуёвенький инцидент, не накрученный загон. То была лайтовая версия изнасилования с присущим изнасилованию финалом.
   - К старшим классам, - откусив тонкую гренку, продолжила Влада, - меня подотпустило. Одержимость музыкой, аниме, арт-хаусом, а потом философией Фрейда на первом курсе внесли в мозг правки, дав понять, что я не сделала чего-то преступного, за что должна себя изморить. Мастурбация у детей в фаллической стадии развития - это естественно. Но при том, что сознательно я над собой поработала, стыд за содеянное не уменьшился - травма-то мхом поросла. Ошибку допустила мать, неадекватно оценив ситуацию. Поговори она со мной тогда по-человечески, без ора, визга и рукоприкладства, наверное, не такой размазнёй бы я стала. Но, увы. Рассчитывать на взвешенный диалог с моей матерью - всё равно, что пиковую даму вызывать.
   - Влад, пообещаешь мне кое-что? - произнёс я, когда она закончила.
   - Что?
   - Выбросить из головы глупость, будто то, что ты мне сейчас рассказала, оскверняет тебя.
   - Ты считал меня чистой.
   - И по-прежнему так считаю. Ничего это не меняет, кроме того, что теперь пазл складывается. Твоя нелюбовь к себе и отвращение к сексу вполне логичны. То, что в значительной степени ты самостоятельно справилась с пиздецки травматичным опытом, взглянув на обстоятельства конструктивно, доказывает, лишь то, что девушка напротив меня невероятно сильная. Прими это как факт. Не поддающийся предубеждениям факт. Ты есть и ты не безвольная, инфантильная сопля. Да, надломленная, но претензии на этот счёт не к тебе, а к людям, нёсшим за тебя ответственность.
   - Неожиданное высказывание, - хмыкнула она с недоверием.
   - Так обещаешь?
   - Не уверена.
   - В любом случае спасибо за искренность. Ты вселила надежду.
   Уходя, я ребячески полагал, что, будучи в курсе проблемы, сумею сплести прочный трос и вытянуть Владу из ямы, где флешбэки ненасытно сосали из неё жизнь. Насколько неприподъёмна ноша, не догонял - игра в спасателя знатно даёт по самооценке. Это объясняло причину, по которой Артём длительное время был рядом, ни о чём не прося ни взамен, ни взаймы. Кому не приглянется привлекательное отражение в зеркале? Хотя...кто я, чтоб браться судить? Позднее его слова о грузе, который могу не вынести, не раз били в промежность. Сплетённый трос оказался не толще шерстяной нити, треснувшей при первом натяжении.
  
  24
  
  Последующую неделю я провёл в экзальтированной оторванности: днями прогрессировал в написании саундов, ночи проводил с Владой. По своей инициативе она помогала мне кончить, и то был не просто оргазм, а самый натуральный энтропический трип с выходом за пределы материального. Думалось, взаимная мастурбация вытаскивает её из омута кошмаров, ведёт к исцелению, к перекраиванию сценария, но лечить человека от противного - всё равно что в русскую рулетку играть. Этот баттл я феерично продул.
  Вытерев как-то салфетками каплю спермы, упавшую на впалый женский живот, натянул трусы, отправившись мыться, а, вернувшись, застал Владу плачущей. Прикрытая сиреневым пледом до пояса, она лежала, уткнувшись лбом в крашеную стену. Сказать, что от увиденного сжалось очко, мало.
  - Влад, - произнёс я, коснувшись губами обнажённой спины. В ответ ни слова.
  Закончив плакать, она медленно приподнялась, нащупала у изножья матраса шорты, оделась, затем повернулась ко мне и, подобрав под себя колени, севшим голосом выдала:
  - Я не хочу так. Надо заканчивать.
  - Что ты имеешь в виду? - оторопел я.
  - Это и имею. То, во что превратились наши последние встречи.
  - Разве ты не сама на этом настояла?
  - Сама, но эмоционально это ничего не даёт, забирает почти всё. Просыпаюсь утром, и ничего не хочется. Сажусь за фильм - перед глазами мать встаёт. Я на самом деле ни на сколько не продвинулась, застряла и шага ступить не могу. Мысли посторонние лезут. Тебе не говорила, боялась расстроить, но понимаю, что дальше так нельзя. Чувствую себя тем гадким, прилюдно униженным шестилетним ребёнком, что стоя в углу с голым задом, с диким ужасом дожидается наказания.
  - Подожди, ты сейчас на полном серьёзе? - отрезал я, заняв сидячее положение. - Чувствуешь себя гадким ребёнком?
  - Именно.
  - А как же то, что я видел? Симуляция, типа?
  - Не симуляция. Тело действительно ощущает, а голова противится.
  - Почему ты сразу не сказала?
  - Потому что ты нормальный. Здоровый психически, физически. И тебе нужны здоровые отношения с таким же нормальным человеком, способным на секс, поездки к родителям, тусичи. Короче говоря, эталон социально адаптированной, раскрепощённой девушки. Без прибабаха и заморочек. А инвалидов не за чем поддерживать. Мой удел - вакуум. Сколько б ни тужилась, засасывает обратно. Бестолковая возня на месте.
  - Не говори о себе так. К тебе меня потянул не телесный сушняк. Физическая близость - крутое дополнение, но не самоцель. Как ты вообще пришла к такому заключению?
  - Я знаю себя. Немного узнала тебя. Ты не на дне, Глеб. У тебя любящие в своём роде предки, есть друзья, есть желания, есть силы противостоять внешним факторам. Под руку со мной ты упадёшь, если это не прекратить.
  - С тобой у меня проснулась тяга к музыке, о чём ты? Да, встречался я с "нормальными", адаптированными тёлками без заморочек, и что? Кроме секса, взять там нечего. Как и дать. Не в этом вообще суть. Разве мы не сделали за месяц гигантский шаг вперёд? Сейчас ты ходишь по улицам без страха, коммуницируешь с людьми.
  - Если что-то не замечается, это не значит, что его нет. Мне по-прежнему страшно. Уверенность пробуждаешь во мне ты, но когда остаюсь одна, тревога накрывает, как в декабре.
  - Что ты предлагаешь?
  - Очевидно же: нужно принять, что вместе было неплохо, но дальше тупик. Я не вижу себя и своё будущее. Фильм пока вытаскивает, а что потом?
  - Какая разница что потом? Важно, что сейчас тебе лучше.
  - Было. Когда мы стали регулярно заниматься дрочкой, всё раскололось.
  - Дрочкой?
  - Да.
  - Понятно. Я, честно, верил, что для тебя это тоже имеет значение.
  - Имеет, Глеб, ещё как имеет! - на эмоциях выпалила она. - Если б не имело, я не была бы полудохлым человеком. Думаешь, мне не хочется содрать с себя корки? Вырезать с кожи кусок того прошлого, которое не дало по-людски повзрослеть, как ты, как твои друзья? Я ненавижу себя за этот изъян, но он - исключительно моя проблема.
  - Я верю, что вместе мы сможем выбраться из дерьма, в котором ты вязнешь. Доверься мне. Похуй на секс или на его отсутствие, похуй на шаблоны, на стереотипы про эталонную, раскрепощённую, социально адаптированную девушку. Если б я в этом нуждался, без труда бы заполнил потребность - тут каждая вторая такая. Но до знакомства с тобой ни отношений не хотел, ни секса, ни эмоционального подъёма. Меня устраивало инертно плестись косной сомнамбулой, обходя шероховатости. Думал, чувственная составляющая атрофировалась. Хлопал себя по щекам, чтоб проверить, воспринимаю ли физическую боль. Про какую нормальность ты говоришь?
  - Не сравнивай.
  - Я не сравниваю. Просто пытаюсь донести до тебя факт того, что ты не делаешь мою жизнь хуже. Ты не делаешь её напряжной или дискомфортной. Да, эмоциональные качели нехило раскачивались в весенний период, но это растормошило меня. Вывело из внутреннего коматоза. Из стагнации. Ты непростой человек, и в этом твой изюм, Влад. Противоречивые люди цепляют за живое. Противоречивые. Сложные. Заковыристые. Таково моё искажение - хочешь или нет, нравятся мне закрытые, депрессивные личности. Фетиш. Кого-то штырит от истероидных феминных самок, а мне нравятся такие, как ты. Чисто дело вкуса или вовремя сработанного паттерна.
  - Зачем ты это говоришь?
  - Затем, чтоб ты услышала меня.
  - Я слышу, но это ничего не меняет, Глеб. Ничего. Не будь я убогой, мы могли бы стать классной парой, но с такой, какая есть, не выйдет. Мне больно смотреть на тебя, веришь? Я вижу, как в метро на тебя палят девочки от пятнадцати до двадцати пяти. Вижу, насколько притягательно ты выглядишь, притягательно говоришь, двигаешься, куришь. Я, как моль, на твоём фоне. Невзрачная, прилипшая к воротнику моль.
  - Похоже, ты не только меня не слышишь, но и себя. Какая моль, Влад? Что за бредятина? - процедил я, понимая, что тоже начинаю закипать. - И доли здравого смысла в твоих словах нет.
  - Лишь сейчас догнал, что у меня сдвиги?
  - Зачем ты так?
  - Друзья из нас получатся вменяемее, чем любовники.
  - Мы друзьями не были и не будем.
   - Что ж, тогда быстрее закончим.
   - Ты реально хочешь этого? Сама всё решила?
   - Да, решила. Не хочу снова провалиться.
   - А с Артёмом любовниками быть ничего? Он-то падать не даёт?
   - Не трогай Артёма. С ним другое.
   - Да никакое, блядь, не другое. Встречаясь с ним в феврале-марте, ты выздоравливала, а стоило мне появиться - твоя стена рухнула. Как мне себя чувствовать?
   - Забей. Я совершила ошибку, написав тебе насчёт фильма. Мой прокол.
   - Ошибку? Считаешь всё ошибкой? И наши съёмки, и ночные разговоры с продолжением?
   - Я считаю, что не соизмерила желания с возможностями. Поддалась эмоциям, заранее зная, что результат будет плачевным. С Артёмом мои будни обрели равновесие, а с тобой нутро опять расшатывает. Я растворяюсь в тебе, становлюсь, как ребёнок, зависимой. Ты уже где-то под кожей, как допинг, Глеб. В те дни, когда не приходишь, меня ломает, но если расстанемся сейчас, я выберусь. Ты - тем более. Не велика потеря. Познакомься с кем-нибудь, отвлекись. Сам увидишь, как воспоминания обо мне мгновенно покажутся нелепой карикатурой.
   - Заебись.
   - Заебись, - повторила она едва слышно.
   - То есть сейчас я ухожу, а завтра мы добавляем друг друга в блок, в бан, и на том заканчиваем? Delete? Подчистим оперативную память, удалив крупногабаритные файлы? Сама-то веришь в такой расклад?
   - Верю. Затянем - захлебнёмся в моём дерьме вместе.
   - А даже если так, почему нет? Мне терять нечего, я не держусь за жизнь. Не ты ли говорила: "Поезд несётся на скорости, поздно спрыгивать"?
   - Поезд сошёл с рельсов, но тебе не поздно. Неделю-две поболит, а через месяц забудешь. Фильм за это время смонтирую, скину, и после никаких упоминаний. Хочешь в блок, хочешь в бан. Всё стирается, это тоже сотрётся.
   - Не верится, что это ты говоришь. Ещё сегодня днём ты смеялась, шутила, предлагала съездить в субботу к Финскому, сэндвичей наготовить, а теперь сидишь и убеждаешь меня в том, что мы охуительно разогнались, прозевав остановку.
   Она молчала. Уронила голову на колени и молчала. Минут на пятнадцать мы выцепили тишину. За окном кричали чайки, мотоцикл пронёсся, оглушив слух зверским рёвом.
   - Влад, - прошептал я, коснувшись её кисти, на что она рывком одёрнула руку. - Настолько отвратно?
   - Понимай, как хочешь. Мне всё равно.
   - Даже так?
   - Даже так. И то, что мы делали...это было мерзко. Как в рыбе сырой ковыряться.
   - Я понял, - терпение продолжать у меня тоже иссякло. - Что ты сейчас хочешь?
   - Чтоб ты ушёл.
   - Уверена, что это не сиюминутный импульс?
   - Уверена. Я устала уже.
   - Взаимно, - кивнул я и, потерянно поднявшись с матраса, принялся искать вещи. Натянул носки, джинсы, футболку, затянул ремень. Влада не шевелилась. Лишь у порога, когда я завязывал кроссовки, она встала и, шмыгая носом, прощеголяла босиком в ванную. Вероятно, плакала. Что за пиздец? К чему всё это? Затылок налился пульсирующей тяжестью, ноги - ватой. Я не мог дать объективной оценки случившемуся. Какая-то полнейшая хрень. Что в ней замкнуло? Что за винтик открутился? Если б имелась неприметная засечка, может, сумел бы разобраться, но под напором негатива, как пряник, развалился. Правильно ли оставлять её в такой момент? А что делать? Сраться до тех пор, пока не кончится словарный запас? Приклеить себя к полу, настойчиво отказываясь уходить? Ничем положительным это не обернётся. Лишь ещё гуще копоть раздражения намешаю.
   Дождавшись, когда Влада покажется из ванной, я ещё раз спросил:
   - Ты действительно этого хочешь?
   - Да. Когда отпустит, только спасибо мне скажешь.
   - Жалею о том, что повёлся на твои уговоры неделю назад. Не хотел ведь.
   - Я сама виновата. И потом...петтинг всего лишь ускорил необратимые процессы. Мы и без него пришли бы к слезоточивой развязке. Сегодня, через месяц, через два. Зачатки озвученных мыслей у меня не неделю назад возникли.
   Перечить ей было бесполезно.
   - В любом случае я всегда рядом. Захочешь увидеться, выйди на связь, - закончил я, сделав шаг к выходу.
   - Я не даю заднюю.
   - Такая принципиальная? Глупо отталкивать людей, которым ты искренне не безразлична.
  - Спокойной ночи.
   - Спокойной.
   Придя домой, я лёг спать, проспал смену, а на протяжении рабочего дня отслеживал статус Влады в "вк". "Заходила в 10:23", "Заходила в 12:07", "Заходила в 15:55"... Написать, спросить, как дела, или зайти после работы поговорить? Боясь нарваться на игнор, дал себе установку не давить. Понимал, что в данный момент ситуацию это никоим образом не спасёт. Лишь запутаю. Поэтому на гвоздях досидев до 22:00, покинул отдел и, купив по пути пирога с картошкой, направился домой. Белые ночи сместили день часов на пять. В родном городе люди к одиннадцати храпака врубают, здесь жизнь кипит глянцевыми водами. Студенты отрываются в клубах, выпускники расслабляются в барах. Мои юношеский максимализм и торчковая молодость вышла вместе с калом. Вторично такое не проживается. Однако вечер не обещал пройти спокойно.
  Повернув дверную ручку, первое, что я увидел у порога - массивные ньюроки и голубые босоножки. С кухни фанило радио, разбавленное сиропом женского хохота и Максовского баса. "Клёво, - пронеслось в голове. - Их тут не хватало". Сняв кроссы и джинсовку, прошёл в ванную, ополоснул лицо. Не мешало бы душ принять, но в угоду желудку показался гостьям.
   - О, здорова, - оттрубил Макс, кинув в рот ломоть сыра. - Не слышал, как ты вошёл. Всё нормас?
   - Да, - кивнул я, поздоровавшись с дамами. - Чё пьёте?
   - Мохито. Девчонки сёмгу в панировке заказали, креветок сварили. Заваливайся.
   Протиснувшись вглубь кухни, я выложил пирог, взял стакан, тарелку, вилку и, залпом выдув граммов тридцать неразбавленного рома, занял место за столом. Ира, подлив себе коктейль из кувшина, неомрачённая думами, грызла фисташки в тон оверсайзной рубашке, Оля жевала дольку апельсина, помешивая соломенной трубочкой мяту в бокале. Тем вечером на ней были чёрные джинсы скинни, объёмная чёрная футболка навыпуск, надетая поверх полосатого лонгслива. Каштановые волосы небрежными волнами затемняли линии ярко выраженных скул, веки покрывали дымчатые тени. Драйвовый стилёк, что ни скажи, в отличие от эффекта сгущённого молока, производимого платиновой подругой. Навалив себе в тарелку запечённой рыбы, налив мохито, я принялся есть. Сёмга оказалась слегонца жирновата, но жрать хотелось так, что умял за обе щеки, ни лишней щепотки соли, ни костей не почувствовав. Скоропалительно справившись с рыбой, стрескал кусок пирога, закусил креветками. Макс с Ирой с запалом обсуждали клип Скриптонита, Оля же, будучи не в теме, пытливо наблюдала за праздником моего живота, спросив к окончанию:
   - В порядке?
   - Я?
   - Ты. С остальными-то понятно.
   - Да. А что не так? Поесть я люблю.
   - Так и не скажешь. Тебе б в модельное с такой конституцией.
   - С моей кривой рожей в модельное не берут.
   - Смазливые Брэды Питты давно не в трендах, а такие, как ты, на страницах "Vogue". Без подъёбок: нет желания попробовать? Ты ведь говорил, что не нашёл себя - вот как вариант. Хорошо оплачиваемый, кстати.
   - Не. С открытым ртом позировать на камеру не для меня. Касса роднее.
   - Зря. У меня знакомая ищет парней на съёмку шмота. Ты б подошёл. Патлатый нефор скандинавской наружности - ходовой товар.
   - Нефор? Словечко из две тысячи седьмого?
   - Ну тк.
   - Как поп-арт? - спросил я, вспомнив про книги.
   - Не очень. Примитивизм, коммерция. За исключением Энди Уорхола, вот он мега-крут.
   - Дизайн "Кока-Колы" и банки супа?
   - Дизайн "Кока-Колы", банки супа. Экспериментальные фильмы, продвижение "Velvet underground", Эдди Сэджвик. Слышал про его "Фабрику"?
   - Я не силён в биографиях людей искусства.
   - "Фабрика" - цитадель маргиналов, которую он создал из своей студии. Геи, трансвеститы, проститутки, наркоманы - разного сорта неприкаянные отбросы общества вытягивали счастливый билет, попадая в его поле зрения. Он делал их частью андеграундного творчества, снимал в фильмах, приобщал к созданию живописи, позволяя в максимальной степени выразиться, превратив многих в знаменитостей. Как это называется? Чуйка на талант. Никаких ограничений, никаких запретов. Культ метамфетамина, беспорядочного секса и искусства вне рамок.
   - Деструктивные фрики как источник вдохновения?
  - За деструктивными фриками имелась выгодная возможность скрыть ранимую сущность. Такой вот творческо-энергетический коитус.
   - Бог для изгоев?
   - Бог для изгоев, - согласилась Оля. - Пример того, как робкий человек с гигантским комплексом неполноценности перекроил себя и вместе с тем изменил всю эпоху.
   - А что за Эдди Сэджвик?
   - Актриса, с которой у Уорхола завязался роман. Девушки интересовали его как объекты для наблюдений, всю жизнь он был закоренелым геем. Эдди Сэджвик отличалась от окружения. Астеническое телосложение, взгляд ребёнка. С ней он сделал прорыв в авторском кино. Подтверждение тому, что два талантливых человека, объединившись, способны бомбануть горючей смесью. Такие встречи случайно не даются, но и цена этому соответствующая.
   - Смерть от передоза?
   - Да, муза сгорела, а Уорхола упрекали за безучастность. Не только по отношению к Сэджвик - в целом, ко всем людям, за которых он нёс ответственность. Типа, используя как расходный материал, обесточивал эмоционально, а после хладнокровно сжигал. Его и прозвали Дразакулой - микс Дракулы и Золушки.
   - Глупая позиция, - буркнул я, пригубив отдающий лаймом и мятой напиток.
   - Тоже так считаю. Иначе не бывает. Особые люди имеют право не вписываться в рамки повседневной морали и не должны. Фашизмом попахивает, но да, я за радикализм.
   - "Так говорил Заратустра" вспомнился.
   - Ницше? Не читала.
   - Сложно?
   - Не созрела. Потребности нет, насыщаюсь лишь той информацией, которая актуальна именно сейчас конкретно для меня. Увлеклась поп-артом - тщательно проштудировала книги, документалистику, журналы. Стало любопытно французское кино шестидесятых-семидесятых - смотрю только его, не мешая с фон Триером или Кроненбергом. Интенсивное включение в тему.
   - Фильтруешь?
  - Фильтрую. А ты такой прям знаток философии?
   - Да нет. Так, иногда на работе от нечего делать почитывал Ницше, Эриха Фромма, Сартра. Многое из того, что читал, уже и не вспомню. По части философии Макс спец. Он изречения Ницше, как мантры, заучивал.
   - Без шуток? - заразительно рассмеялась Оля, глянув на поглощённого Макса. - Не подумала бы. Скрип и Ницше не в общем топ-листе. Универсально, надо заметить.
   - В этом весь Макс. Простота - не его фишка.
   - Выйдем в подъезд покурить?
   - Давай.
   На тракторных платформах она была одного со мной роста. После миниатюрной Влады - чуждое явление. Выйдя в обшарпанный подъезд с тускло светившей лампочкой, который не обзовёшь на питерский лад парадной, мы закурили.
   - А Макс, значит, перверзный нарцисс, умеющий подбирать лазейки к людям? - спросила она, облокотившись на перила.
   - Я бы сказал, Макс - проницательный психолог, раскусивший гнилостную природу людей. Нарциссическая составляющая в нём есть, но он не отбитый антиэмпат. Частично вы с ним похожи.
   - Возможно. Не явственно и не во всём, но что-то присутствует, да. Тоже шаришь в психологии?
   - Поверхностно. Нравится анализировать людей. Прихожу с годами к выводу, что здоровых-то среди нас как пальцев на руке - у каждого отыщется своя червоточина. У кого-то овраг, у кого-то пропасть, но дырявы все. Общество калек.
   - Что насчёт тебя? Какой диагноз выявил?
   - Вот здесь - хз. Кто я, что я, зачем. Чувствую себя сторонним наблюдателем. Будто сквозь стекло смотрю на мир.
   - Депрессия?
   - Депрессия - громко звучит, нет? Я скорее разочарован. Депрессия не замыкается на апатии. Слово в обиходе, дёшево приписывается плохому настроению, стрессу, тоске, но лично я стараюсь такими терминами не бросаться.
   - Может, начать писать? Ты аналитик, разбираешься в людях. Рассуждаешь неординарно. По-моему, тебе б подошло.
   - У меня с фантазией туговато, да и вокабуляр размером с голубиный помёт, - отмахнулся я, сделав затяжку.
   - Разве суть прозы не в том, чтоб писать наитивно, на чувствах? Предрасположенность к наблюдательности мало кому присуща, а словарный запас - дело наживное. Расцвет претенциозной высокопарности в прошлом. Сегодня стреляет лаконичность.
   - Нет, это не моё. Литературных задатков природа мне не плеснула, а заниматься чем-то таким на механизме, пройдя какие-нибудь "курсы молодого литератора", не хочу. Я атеист, но в то, что талант - это не отработанная годами техника и не набор собранных навыков, верю железно. Что-то эфемерное. Если оно дано, с детства, с юности будет выпирать.
  - Руководствуясь твоей установкой, десятки людей, создавших шедевры, не обладали талантом, так как не у всех в детстве выявился внутренний гений: Кафка, Ван Гог, тот же Уорхол со своими фильмами. Наверняка ты читал что-нибудь у Харуки Мураками? - напоминание о Харуки Мураками с размаху ударило по вискам, воспроизведя диалог с Владой. - Я не знаю ни одного автора современности, которого уже сейчас можно внести в историю. И, тем не менее, дебютную работу он создал в возрасте двадцати девяти лет. До литературной деятельности держал бар, вёл скромный, размеренный образ жизни. Предпосылок к тому, чтоб уйти в творчество, не имел, зато теперь один из феноменальнейших писателей. Поэтому, - сказала Оля, поправив упавшую на глаза чёлку, - как напишешь экзистенциальный роман, вышлешь мне книгу с автографом?
   - Несомненно, - рассмеялся я. - В двух экземплярах.
   - Ну и договорились, - улыбнулась она на полном серьёзе. - Отдаю предпочтение мягкому переплёту и минималистичной обложке. Без пафоса.
   - Окей. Адресок оставишь?
   - Спросишь у Макса - он знает.
   Остаток вечера прошёл сносно. Пили, ели, болтали о фигне. Я не проявлял словесную активность, больше слушал, пасясь на странице Влады. Как она там? Всё ещё не въезжал, что время взаймы не даёт. Хочешь поговорить с человеком - говори. Напрасно думать, будто, пустив конфликт на самотёк, застанешь его разрешённым. Ситуация усугубится - да, но получать граблями финиши - это по моей части.
   Перед уходом Оля с порога добавила:
   - "Винил" шестьдесят пятого года - найди в гугле этот фильм. Тебе зайдёт. Свободная интерпретация "Заводного апельсина" Бёрджесса. Одна из оригинальнейших работ Уорхола, как по мне.
   - Будет настроение - гляну, - соврал я. - Спасибо за образовательную беседу.
   - Захочешь повторить - пиши, звони. Буду не против.
   - Посмотрим.
   Отправив во втором часу ночи гостей на такси, Макс, докинувшись до кондиции, завалился спать, а я наконец-таки двинул в душ, надеясь смыть с потом налёт разъедающих мыслей.
  
  25
  
  Первого июля мы защитили дипломы. На деле не такое уж сыкотное мероприятие, вокруг которого повелось вешать до хуя отливающих фальшью гирлянд: подмазать преподам, скинуться на коньяк, замутить на кафедре праздничный стол, улыбнуться кому надо, облизать цветами женщин из комиссии. Имитированный фарс, иначе выражаясь, понты, но так-то все в курсах, что проги куплены, тексты стырены, краснодипломщиков вытянут, а ты уйдёшь со своим тройбаном. Макса же огорчили четвёркой - не сумел его высококлассный исполнитель загадить свою работу. "Перфекционист херов, - выругался тот в сердцах, получив положительные рекомендации после оглашения результатов. - Принципиально ведь не хотел выше трояка".
  А после, миновав заядлые показные формальности в виде "давайте сфоткаемся" и подготовки кафедры к бухичу, мы с частью группы из семи человек потащились в бар на Невском. Пять парней и две девчонки. Две, надо сказать, ригидные, замухрышистые девчонки: громогласная фемка, окабаневшая за четыре года до омерзения, и замороченная на зоже флегма с заёбами отличницы, безвкусная, как пшено на воде. Посиделки вышли заупокойными. Кто-то посчитал нужным обмусолить микроскопические детали сего события, кто-то таращился в телефон, пыхая кальян. Тёлки объединились в блёклый междусобойчик, заведя волынку про расслоение ногтей. Мы же с Максом, хрустя луковыми кольцами под живое исполнение альтернативных хитов местным кавер-бэндом, скучающе лакали ипу. Дабы хоть сколь-нибудь сделать вечер терпимым.
  Вдобавок ко всему теребили сорняки неустанно разраставшихся мыслей о Владе. Прошло четыре дня с той злополучной ночи - я переживал. На связь она не выходила, я тоже по глупости молчал, доверившись времени. Ускоренно добивал диплом, обещая себе, что если положение дел не изменится к защите, то как сдамся, попытаюсь увидеть её. Мотивирующий пинок в духе начальной школы: поднапрягусь - оттяпаю пятёрку, заслужив плитку шоколада. Дебил и только. Рассчитывая на то, что первое июля у Влады рабочее, сослался на дела и к десяти вечера чинно простился с весёлой компанией дипломированных программистов, коротко пояснив Максу:
  - Кое-что личное.
  - А, ладно, - понятливо бросил он. - Тоже скоро пойду.
   Центр Питера тонул в закатных клубах солнца. С волнительным трепетом добравшись до веганского кафе, я плавясь на иглах курнул, допил прихваченную в "КБ" банку "Спрайта". С какими словами войти? Как быть, если она откажется говорить? Загоны оказались не к месту. Внутри заведения на вопрос проходящей мимо официантки о Владе получил отрицательный жест.
   - Уволилась позавчера.
   - Без отработки? - смятенно выдавил я.
   - Ну да. Странно вела себя, не так, как обычно. Наверно, потому и отпустили.
   Ватными ногами выйдя на воздух, я снова закурил. Уволилась? Недобрый знак. Что значит "странно вела себя"? Заглянул в "вк" - в сети была вечером. Написать? Спросить, как поживает? Предложить встретиться? Уход с работы означал, что равновесие, при котором я ещё мог пребывать в бездействии, кульминационно поехало. Меня штормило. Не совладая с приступом паники, я, конечно, с леденящим чувством вины осознал, какую непоправимую совершил ошибку. Выкурив третью сигарету, на импульсе ломанулся к дому у Пяти ветров - впоследствии обходил этот район стороной, боясь разбередить раны, тогда же спешил так, что выдохся. Сбавив скорость, задался вопросом: "Зачем иду?". Развязать путанные сети? Обсудить отношения? Честно сказать, я не знал, но всё, чего первостепенно жаждал - успокоить себя тем, что Влада жива, здорова. Что не навредила себе. Остальное - пустяковые мелочи.
   Звонки в домофон откликнулись скрипучим эхом. Я набрал раз, набрал второй. Тишина. Свет в окне не горел - оно логично, до сумерек часа три - четыре. Недолго думая, позвонил в соседнюю квартиру, представившись работником жилищно-коммунальной службы. Прокатило. Помню, как грузно поднимался по лестнице, как отваживал гнусные домыслы, свернувшие нутро в кокон улитки. Я боялся, да. Боялся неотвратимого. Однако и у двери нарвался на молчание. Трясущими пальцами нащупав в кармане телефон, снова проверил статус Влады - оффлайн. С пяти часов не появлялась. Чувствуя штырь в горле, мгновенно нашёл её в телефонном списке контактов, выбрав функцию позвонить. Страх кромсал ножницами поджилки, пустив по телу пульсирующие спазмы, желудок свело. Ковыряя заусенец на мизинце, я сделал несколько вызовов без ответа, пятая попытка была отклонена. "Уже хорошо, - подумалось. - Напишу". Пока я медлил, малость развеяв опасения, подбирал слова, Влада объявилась, прислав болезненно резанувшее сообщение:
  
  Привет. Хватит названивать. Говорить
  не о чем
  
  Влада, 22:44
  
  Я был сегодня в веган-кафе. Сказали,
  ты уволилась. Случилось что?
  
  Глеб, 22:48
  
  Нет. Захотела - уволилась
  
  Влада, 22:51
  
  Открой мне. Я за дверью.
  
  Глеб, 22:52
  
  Не выйдет.
  Я вернулась к Артёму, живу у него
  
  Влада, 22:57
  
  Прочитав это, я физически ощутил, как сдавленно заныла грудная клетка.
  
  Даже так? Ты действительно
   думаешь, что всё это нормально?
  Наш несуразный разрыв, твоё возвращение?
  Поговорим при личной встрече?
  
  Глеб, 23:05
  
  Ты забыл, с кем имеешь дело? Наивно было
  ждать от меня стабильности. За хамство
  и неадекват извини - знаю, что виновата.
  Если как-то задела, тоже сорян. Так уж
  выходит, что либо выбешиваю, либо обижаю.
  По-другому не умею.
  "Поговорим при личной встрече?". О чём?
  Я уже всё сказала. Мне эта встреча не нужна,
  лучше купируем разом. Артём приведёт меня
  в норму, поэтому не беспокойся. Сделай работу
  над ошибками, а я исправляю то, что сломала.
  Тебе спасибо, но на этом конец. Продолжай
  жить своей жизнью, как до моего вмешательства. Одна просьба: не напоминай о себе.
  Это выводит на эмоции, а мне итак сложно.
  Просто забудем, и к осени отпустит.
  
  И ещё: не бросай музыку. Ты талантливо пишешь,
  это твоё. Если хватит воли, я добью фильм. Если
  нет - родственники были правы -
  бесполезная, ноющая сопля. Такой пришла,
  такой и уйду. Извини. Теперь точно всё.
  
  Влада, 23:26
  
  Теперь точно всё. Что тут добавить? Уламывать о прощальном приёме? Не имеет смысла. Если и был у меня шанс собрать наломанные дрова, то я умело его проебал. Спичка вспыхнула, хутор сгорел. Молодец, Глеб. Возьми в награду шоколад, а лучше ящик шоколада. Нажрись до пиков, до тошноты - заработал. Мастерски раздробил нить, на которую щепетильно нанизывал бусины.
  Неприкаянно бредя по проспекту, я купил вискарь, спустился к Фонтанке. Влада, как тот иней, что тает на ладони, исчезала из виду, растворяясь в небытии призрачной дымкой. Виной тому моя слабость. Не стоило взбивать прошлое с настоящим, размочив в кокосовом молоке аджику. Сотворённое месиво вполне оправдано.
  Заливаясь в одиночестве дешманским пойлом, я ощутил себя настолько жалким, что убиться хотелось. Податься не к кому, дома, знал наверняка, доведу себя до соплей. Достигнув того уровня опьянения, когда перестаёшь отдавать себе отчёт, настрочил Оле смс с предложением пересечься. Жила она неподалёку, поэтому условились, что встретимся минут через сорок у канала. "Будь там, сама подойду", - написала она.
  Коротая эти минут сорок, я чутка протрезвел: фокус в глазах поднастроился, голова возобновила режим перманентной тяжести. Умывшись грязной канальной водой, я убрал телефон в карман, дав слово хотя б до утра не перечитывать сообщения от Влады. Ни к чему. Как разрулить всё это, не представлял, а саднило от её посланий пиздецки. Сам накосячил, да, но от принятия этого ни хрена не легчало. Следовательно, отвлечься, проспаться и свежим глазом оценить ситуацию - это всё, что я мог, дабы не приумножить величину сделанной хуйни. С этим намерением и связался с Олей, не строя предположений касаемо того, какой поворот примет необдуманная затея.
   Появилась она чуть позже, нежели обещалась. В длинной юбке, которую однажды уже демонстрировала, топе с открытыми плечами, на платформах. Этакая готическая принцесса две тысячи седьмого, подогнанная под лайтовые стандарты.
  - Можно поздравить? - хлопнув меня по плечу, в приподнятом духе спросила она, заняв место рядом.
  - Было б с чем, - отрезал я не в тон. - Радость, как видишь, брызжет. Вискаря?
  Пышущая витальностью подруга подозрительно покосилась.
  - Разбавить или закусить есть чем?
  - Есть булка с джемом, подсохшая, правда.
  - Давай.
  Сделав глотка два, Оля стремительно кинула в рот отломанный мучной мякиш, после чего вернула бутылку с вопросом:
  - Насколько херово должно быть, чтоб давиться таким ядом?
  - Мне нормас. В плане алкоголя я не брюзга. На что хватает, то и пью.
  - Чё один пьёшь? Где Макс? Где одногруппники? Не отмечаете окончание мозгоёба?
  - Отмечали, я слился раньше положенного прост. Унылое застолье с ограниченными ботанами похоронный обряд напоминает, а не завершение просранных лет в шараге.
  - Настроение, так понимаю, зашкаливает?
  - Охуенное, да. Ты извини, я не для того, чтоб поныть, написал. Если честно, вообще об этом говорить не хочу. Защитился и защитился - ничего знаменательного. Есть много других стоящих внимания тем.
  - Например?
  - Например? Философия, живопись, кино.
  - Издеваешься?
  - Нет.
  - Чего ты хотел?
  - Может, компании, - пожав плечами, ответил я, сообразив, как тупо всё это выглядит. - Извини, что дёрнул.
  - Да ничё ты не дёрнул. Я всё равно не дома была - девки с работы в караоке-бар затащили. Гадала, под каким предлогом слинять. Так что ты мне, вроде как, услугу оказал.
  - Лобода, Лазарев и испанский стыд? - непроизвольно рассмеялся я впервые за вечер.
  - Если бы.
  На пару минут мы замолкли.
  - А тебе идёт, - бросила Оля, с любопытством просканировав меня. - Белая рубашка, пиджак в сочетании с металкорными джинсами, кроссы, патлы, серьга в ухе. Такой прям классический студент-нигилист. Гитару для полного комплекта на плечо и можно идти клеить девочек на Невский.
  - Ну-ну.
  - Давай сходим куда-нибудь? Сидеть тут, мёрзнуть, вытаскивая из тебя слова - так себе перспектива.
  - Есть идеи?
  - Как вариант, "FTK". Клёвый транс, качественное бухлишко. Я угощаю, если что. Всё лучше, чем играть в героя трагедии.
  Я задумался. Что теряю, согласившись? Ничего. На улице холодало, ветер поднялся.
  - Ладно. Клуб так клуб.
  - Что, даже не поломаешься? Так быстро?
  - Нет сил ломаться. Погнали.
  Сунув недопитый бутыль в рюкзак, я поднялся, смахнул пыль с зада, обнаружив, что обляпался майонезным соусом. Клок бумаги из "Макдональдса" на ступени давал понять, что ели бургер. Прекрасно. Да и забить. Выйдя на проспект, Оля сделала звонок одной из любительниц караоке, сказав, что не появится, а затем мы молча почесали вдоль величественно-бездушной архитектуры. Мудрых мыслей в голове не было. Иду в клуб с девушкой, заронившей при знакомстве аналогию с гусеницей. Смешно. Да и гусеница странным образом преобразилась в готическую принцессу, что тоже смешно. Метаморфозы из разряда абсурдистской комедии.
  На месте мы заплатили за браслеты и через двигающиеся под ритмичное техно тела протиснулись к барной стойке.
  - Хочешь "Кровавую Мэри"? - на повышенных нотах произнесла Оля, приблизив лицо к моему уху.
  - Не, я себе "Отвёртку" возьму. Плачу сам, не парься.
  - Может, просто водки тогда?
  - А чё нет? Давай.
  Заев стопку лимоном, она поднялась и, не глядя на меня, андрогинной походкой прошла в танцзону. Минут пять я с места следил за вытянутым силуэтом в криповом свете прожекторов, пока тот не слился с отвязно трипующей толпой. Трипующей в буквальном смысле. Те, кто в теме, знали, где и как добыть и таблетосы, и кокс. Два года назад мы с Максом через сокурсника вышли на бритоголовую лесбуху, торговавшую экстази. Купили, попробовали. Так, по фану. Для многоцветности ощущений. Эффект взрывной, но недолгий. Вскоре повторили, а там и деньги закончились, утихомирив хотелку. Вспомнив тот серотониновый дождь, я даже чутка протрезвел. Были б средства - закинулся снова. Ментальная потребность дофаминового забытья. Алкоголь столь экстатичным кайфом не стреляет, а на утро ещё и башка, подобно шмотку сухой, отслоившейся краски, трескается. Приятное есть, однако, относительно психотропных веществ, невелико. Как порошковый суп, когда хочется сытной домашней еды.
  Вернувшись к барной стойке, Оля накатила снова, затем, взяв меня за руку, насильно потянула танцевать. Первый трек я конфузился, на втором поддался течению, к херам снеся железные зажимы.
  Той ночью мы переспали. Более пошло не придумаешь: у выхода из клуба плотоядно засосались, вызвали такси на один адрес и, добравшись до съёмной квартиры на Марата пятьдесят, где Оля снимала комнату в трёшке, смачно трахнулись на её полутороспальной кровати. Это был тот охуенно свободный секс, в котором не обозначаешь границ - фактурный, как жирный звук аккорда, извлекаемый на пиздатой электрухе. А на утро, повернувшись ко мне плоской грудью, она заявила:
  - Теперь буду ненавидеть эту комнату.
  - С чего бы? - выдавил я, чувствуя жутчайший штырь в затылке.
  - Запечатлит воспоминания.
  - Так плохо было?
  - Наоборот. Так хорошо, что захочется повторить, - невозмутимо ответила она, потерев раскосые глаза с осыпавшейся под припухшими веками тушью, после чего в чёрных трусах поднялась с постели. Оглядев её смуглое тело, я убедился, что оно идеально для подиума: худые длинные ноги, узкий таз, рельефно очерченные плечи, подтянутые ягодицы. Вот кого природа наградила модельными параметрами, я и близко не стоял.
  - Кофе будешь? - спросила она, надев спортивные штаны и футболку с принтом диснеевского мульта.
  - Не. Воды, если можно.
  Принеся мне бутылку из холодильника, Оля ушла мыться, я же, выдув половину содержимого, осмотрелся. Довольно милая комната: в углу - стойка со шмотом, на столе - стопка скетчбуков, журналов по шитью, коробка с карандашами и маркерами, швейная машинка. Напротив кровати - комод, стеллаж с книгами, горшок кактуса и строгий торшер на металлической ножке. Но не это меня удивило, а складной мольберт и А3-го формата яркие портреты на стенах, выполненные в манере экспрессионистских графических иллюстраций.
  - Ты рисуешь? - поинтересовался я, одевшись, когда автор с полотенцем на голове вернулась из ванной.
  - Учусь, - кивнула Оля.
  - Впечатляющие работы.
  - Да ну. Это не моё - копирую понравившееся творчество. Руку набиваю. Своё повешу нескоро.
  - Сути не меняет - нарисовано-то стильно.
  Она не ответила. Взяв из выдвижного ящика крем, намазала руки, лицо. Когда пауза подзатянулась, я сказал, что пойду. Оставаться далее не за чем. Эмоционально-физический контакт произошёл, обоюдное желание утолено, целых два раза утолено. Итого: опустошение. Возражать Оля не стала. Изрекла чёрствое "Пока", наградив меня потухшим взглядом, провожать не вышла. Строить догадки касательно её мыслительных процессов о нашем перепихоне я не стал. Не до того было. Придя домой, проспал до вечера, а, проснувшись, понял, какой совершил пиздец. Секс был потрясный, отрицать не берусь. Я сознательно на него пошёл, бухим состоянием не оправдываюсь, но тем самым пропечатал масляную точку в отношениях с Владой. Это не просто содранный по-пьяни заусенец. Понимал, что даже если у нас что-то наладится и безрассудные события ночи никогда не всплывут, я облажался. Охуительно, по полную дерьма жопу облажался. Отвращение к себе зашкаливало.
  Вынув из-под продавленной подушки телефон, зашёл в "вк", перечитал нашу переписку, пытаясь соизмерить этот разговор со своим скотским поступком. Стоило ли? Перейдя к ней на страницу, обнаружил, что попал в бан. Закономерность вселенской справедливости. Надеяться на положительный исход смысла нет. Прошло пять дней - за это время она могла сто раз передумать, если б ночные излияния были опрокинуты сгоряча, но они повлекли шаги, свидетельствовавшие о том, что связь между нами действительно оборвалась. Возвращение к Артёму и уход с работы - не игра в догонялки. Влада не решилась бы на такой шаг, досконально не обдумав. Истеричные выпады за пределы собственного нутра свойственны пёздам, что манипулятивно ебашат по людям с целью слить негатив. Влада не такой человек. Её поступок подразумевал исключительно факт того, что груз боли человека, утро которого не сегодня - завтра может стать последним, я попросту уронил, проиграв не Артёму, не ей, а только себе. Только себе и обстоятельствам, не сумев ответить на вызов.
  Войдя в кухню, застал там варганящего омлет Макса.
  - На тебя жарить?
  - Я чай с лимоном попью. Не надо.
  - Ты с Олей был? - без прелюдий выпалил он, выключив конфорку.
  Вопрос застиг врасплох. Быстро информация распространяется. Бросив в кружку пакет ароматизированного чая, я ответил односложно:
  - Да, с ней.
  - Они вместе с Ирой сидели в караоке-баре, когда ты написал. Ту это удивило, так как я между делом упоминал, что у тебя кто-то есть, чувства серьёзные, лезть не надо. Оля ещё в мае на тебя глаз положила, - и взирая в мои вопросительно-недоумевающие зенки, добавил, - да, это так явно было, что даже я просёк. Спросил у Иры, она по-бабски и выложила. Ты будто изолирован от того, что вокруг происходит. Да чего уж, и в себе самом многих вещей не распознаёшь.
  - Блядь, - вырвалось у меня. - Ты щас не подъёбываешь?
  - На такие темы я не шучу.
  - Мы трахнулись, но я не предполагал, что для неё это что-то значит. Чисто ебля, не больше. Знал бы, не стал этого делать.
  - Извини, если добил.
  - Теперь ясно, о чём она говорила утром.
  Вспомнились и её давние заверения про табу на вождение к себе мужиков, и напускной пофигизм.
  - Хочешь совет? - продолжил Макс.
  - Ну?
  - Я вижу, что ты повяз в какой-то тёмной истории - три месяца тебя колбасит по крайностям так, что даже мне, толстокожему выродку, боязно за последствия. Ни поделиться не можешь, ни выйти. Перевариваешь втихую, закупорившись в себе, и, походу, это нечто глобальнее транзитных муток. Залез куда-то поглубже. Не мне говорить об ответственности, сам езжу по людям, но Оля кажется неплохим человеком. Своеобразным, взбалмошным, со своими тараканами, но неплохим. Гораздо лучше тех баб, с которыми я сплю. К ней невольно проникаешься объективной человеческой симпатией независимо от гендерного признака. С этим, думаю, согласишься. Если нет взаимности, не надо вовлекать её, пока сам не разберёшься. Ты не такой косный, как я. Причинишь боль, сам себя накажешь, а у тебя там внутри, судя по всему, и так херовы лабиринты.
   - Макс, клянусь, не стал бы я с ней спать, зная о чувствах. Я мудак, но не конченый.
   - Да я верю, чувак. Верю. Просто дело-то тонкое. Переспали один раз, будет соблазн переспать и второй, и третий. Я слышал чё-то от Иры, что Оля, якобы, за фрилав, но ты ж понимаешь, что никакой фри в таких случаях не работает.
   - Абсолютно.
   - В общем, смотри сам. Я б на твоём месте сейчас на максимум дистанцировался. Лимитировал встречи, переписки, иначе затянет. Ты извини, что сую лопату в чужой огород, - заключил он, замявшись, переложив часть омлета из сковороды на тарелку. - Обычно так не делаю, но тут искренне жаль человека. Будь Оля заурядной, потребляющей самкой, я б и слова не сказал.
   - Я понимаю, Макс. Всё ок.
   - Может, поешь за компанию? Мне много будет.
   - Ладно. Если много, то давай, - согласился я, залив кружку кипятком.
   Впервые захотелось намеренно ошпарить руки.
  26
  
  Вопреки рациональным умозаключениям, на протяжении июля спать с Олей мы стали регулярно, да и вообще ходить к ней вошло в привычку. Макс догадывался, видя, каким помятым я возвращался домой. Вопросами и наставлениями не бомбардировал, но, заприметив у меня на шее гематомную отметину, сказал как бы невзначай:
  - Надеюсь, ты соображаешь, что творишь.
  Крыть мне было нечем. Мозгом-то я понимал, что он прав, остановиться не мог. Оля позволяла забыться. Отключать болезненные напоминания о Владе, швырявшие к вечеру на десятку по шкале интенсивности. Веснушки на позвонках, обветренные губы, смакующие пористый блин со сгущёнкой - детальная вереница событий, образов, от которых зубы сводило. Запах волос, запах кожи. Серебряные заколки у висков. Белое платье, запачканное кровью. Бывало, просыпался часа в три и до возвращения Макса с работы слушал на повторе Blacks "Xiu Xiu". Иногда набухивался.
  С последней переписки утекло немало времени. От безысходности решился ей позвонить с левой симки - так, насладить слух голосом, приструнить тревогу. Однако вместо Влады услышал оператора, оповестившего о том, что абонент вне зоны действия сети. При этом "онлайн" её аватарка редко, но мелькала - какое-никакое успокоение тем, что человек всё ещё присутствует в жизни. Разве что не в моей. Попытки смириться с тем, что меня для неё нет, как нет и всего того, что за весну и начало лета нас связывало, раскачивали угрызения совести. Не ослабевали ни чувства, ни сожаления, ни выедающая боль, непроходимым болтом застрявшая в районе солнечного сплетения.
   Оля же ничего не ждала, ничего не требовала. Когда я приходил, кормила меня низкокалорийной обезжиренной пищей вроде кабачковых оладий со свежими овощами или риса в миксе с белой, запечённой в соевом соусе рыбой. Рассказывала о детстве, обескуражив тем, что с семи до тринадцати лет занималась биатлоном и лёгкой атлетикой, из-за нескладности нарекалась в школе Кузнечихой, дружила исключительно с пацанами и мечтала о длинных волосах, так как мать долгие годы стригла её под горшок. Тема спорта, как выяснилось, одна из животрепещущих. Властный по натуре отец, расплывшийся до патологической стадии ожирения на пирогах да сале, воспитывал её, как сына, тщательно дрессировал спорт-лагерями, волейболом, баскетом. А та имела возможность дышать свободно, лишь когда отец проваливался в недельные загулы. Домой приходить было страшно, но зато контроль убавлялся, чем она пользовалась, прогуливая тренировки, за что впоследствии здорово отхватывала.
   - Спасением из этого ада послужила травма колена, полученная на лыжных соревнованиях. Если б не она, думаю, я бы ещё тогда закончилась. Без преувеличения. Продолжи отец точить меня, как зазубрину, с тобой бы сейчас не говорила.
  А однажды я уломал Олю показать её модельное портфолио - то были не просто журнальные фотки интересной девушки. Девушка интересная, не поспоришь, но мастерское умение работать на контрастах объясняло, каким образом она привлекла внимание людей из фэшн-индустрии. Снимки цепляли разноплановостью: от тотального андеграунда до высокой моды в духе "Vogue". Вне зависимости от того, какие ставились задачи, Оля везде выходила разной, хотя сама утверждала, что её внешние данные далеки от шаблона коммерческой фотомодели. Для подиума и арт-хауса - самое то, для фото или рекламы - грубоваты. Я не спорил. Модель из неё отличная - это факт. А какие там существуют разграничения, иерархия, меня не касалось.
   Изредка мы ходили в кино на классические фильмы Эрика Ромера, Бергмана, Жана Эсташа. Никогда не смотрел подобное, но, на удивление, формат ненавязчивых поэтических новелл мне зашёл. Нечто схожее прослеживалось с рассказами Набокова, которого открыл для себя, благодаря Оле, вбив в телефонные заметки отрывок из "Благости":
  
  Я не верил, что ты придёшь. Но я ждал тебя, как не ждал никогда, тревожно курил, заглядывал за ворота на чистую площадь в начале бульвара; и снова отходил в свой угол, стараясь не подавать виду, что жду, стараясь представить себе, что вот, пока я не гляжу, ты идёшь, приближаешься, что если опять взгляну туда, за угол, то увижу твою котиковую шубу, чёрное кружево, свисающее с края шляпы на глаза, - и нарочно не смотрел, дорожил самообманом.
  
  - Помнишь свой самый безбашенный секс? - лёжа как-то у меня под боком, спросила она, завернувшись в одеяло.
  - Да. На первом курсе.
  - Студенческие отжиги в общаге?
  - Можно и так сказать, - с ухмылкой согласился я. - В январе повесился близкий нам с Максом человек, тогда же я получил уёбищный сексуальный опыт с жирухой в застиранном лифане - до сих пор тошнота берёт, как вспомню запах её пота и сальные складки. А зимой случайно замутил с соседкой по блоку на три года старше себя.
  - Пунктик на возрасте?
  - Не то чтобы. Там было поразительное внешнее сходство со школьной любовью: неформально одетая, бледнолицая, с крашеными чёрными волосами и пристрастием к альтернативной музыке. До этого мы частенько пересекались на кухне - я жарил картоху, она курила. Напористости подкатить мне в девятнадцать лет, как и в дальнейшем, не хватало, ограничивался недвусмысленными гляделками. Но был вечер, когда с литром вина она постучала к нам в комнату и, вызволив меня за дверь, предложила необязывающий перепихон. "Ты хочешь меня, я хочу тебя, не вижу проблемы". Да, я охуел от внезапного дерзновения и, само собой, ответил на провокацию, о чём ни разу не пожалел. Мы трахались под Мэнсона у неё в комнате во время отсутствия соседки или у меня в метре от бухого Макса, иногда закрывались в душе. В половых делах я был сыроват и неотесан, как заплесневелый хлеб, однако рядом с ней стремительно учился, постигая пиздатые анатомические нюансы. То были сумасшедшие месяцы ебли, киберпанковских игр, Сангрии и ностальгии по школе. До наступления июля. В июле романчик свернулся.
  - Общажные мутки, - улыбнулась Оля. - Клёво.
  - А твой безбашенный секс?
  - В одиннадцатом классе.
  - Одноклассник?
  - Нет. Познакомились на концерте.
  - Даже так? Расскажешь?
  - Я тогда фанатела по эмо и готик-культуре, как уже говорила, слушала "Otto Dix", "Оригами", "Amatory". Носила косую чёлку, волосы тоником красила. При этом друзей у меня не было. Имелась подруга из параллельного, такое же аутсайдерное растение, как я. Вместе занимались позёрством, фанатели по нефорам. Хотелось быть частью этого андеграундного движа, и, о боги, осенью в заброшенном ДК организовали концерт местных бэндов - не пойти нельзя. Вырядившись в лучшие чёрно-розовые шмотки, начесав гнёзда из волос, мы с Инной явились к открытию, предвкушая пуститься в отрыв, но на фейсконтроле охранник нас остановил, обосновав отказ несовершеннолетием. Представляешь, что это значит для человека, который, впервые выбравшись на подобное мероприятие, получает облом? Хотелось рыдать. Вероятно, я б и зарыдала, не появись Илья. Взяв нас под руки, он сказал, что мы с ним, провёл в зал. Через какое-то время я увидела его на сцене с белым стратом, и это было всесносящее поражение для моего неудовлетворённого вниманием эго. Когда такой утончённый, моднючий парень, а ещё и музыкант, по которому текла треть пришедших самок, оказывает помощь, не влюбиться проблематично. Я вообще до двадцати лет хронически влюблённой ходила. Наверно, мужской заботы не хватило, контроля-то было немерено, а вот любимой дочерью себя не чувствовала. Влюблялась в детском саду, в школе, на тренирках. Даже по соседу, живущему на одной лестничной клетке, в тринадцать лет полгода вздыхала, пока не набралась смелости написать письмо с признанием. Нормальные девчонки в таком возрасте получают записки, а я сама их посылала - пиздец и только. В общем, сорок минут заворожённо смотрела на силуэт Ильи, понимая, что он, как по лекалам, попал в образ идеального парня, которого я себе мысленно рисовала. Единственное несмыкание - отсутствие длинных волос и наличие картавости, но острые черты лица, модельные скулы, худощавость, туннели в ушах и зачётный прикид сполна компенсировали недостачу. После концерта подошла к нему за автографом, а автограф перетёк в дружбу. И с ним, и с его компанией.
  - Мечта об андеграундном движе осуществилась? - спросил я.
  - Да. С этими людьми я обрела себя настоящую. Причём Инна как-то сразу отвалилась.
   - Желанный эмо-бой ответил взаимностью?
  - Если бы. У Ильи была девушка, и что обидно - обалденной внешности, продвинутая, в училище изобразительных искусств училась. Из уважения к ней я не демонстрировала чувства, напротив - держалась на расстоянии, не искала повода остаться наедине. Конечно, он-то всё видел, и, как любому человеку, любящему себя, ему это льстило. Подыгрывая, называл меня в отсутствие Леры Оленёнком за вытаращенные глаза. Мог подойти приобнять, по голове погладить, как младшую сестру. По закону подлости ко мне лип ударник из группы - забавный парень, и внешне мы с ним гармонично бы смотрелись - оба смуглые, лица похожи, правда, он ниже ростом. Но так вышло, что тех, кто на меня западал, я всегда сторонилась. Бич какой-то. Ведусь на недоступных.
  - Невротический сценарий?
  - Именно. Но в таком ключе за тусами у ДК, стрелянием сиг, Эдемским садом "Оригами", джин-тоником и музыкальными джемами прошло месяца три. Зимой у Ильи с Лерой возникли контры. Она перестала появляться, перестала отписываться в чате, игнорировала выступления. В феврале он во всеуслышание обнародовал, что порвал с ней, и стал делать эскапады в мой адрес. Компания смотрела на это с неодобрением - Леру-то все обожали, списывались с ней лично, звали на сходки. Мою же влюблённую душонку уносило. Подленький Оленёнок, позарившийся на чужое. Недели через две Илья посадил меня в гримерке бара к себе на колени и с языком поцеловал так, что в глазах помутнело, а со следующего дня мы стали без утайки встречаться. Ты удивишься: мой первый секс произошёл в бане. Родители живут в частном доме. Дождавшись в одну из суббот, когда они захрапят, открыла Илье ворота, провела в предбанник. Так отчаянно, как в семнадцать лет, я даже в спорте не рисковала. Адреналин зашкаливал. Возбуждала и картавость, к которой не могла привыкнуть, и длинные пальцы, ну и недосягаемость, конечно. Эмоционально он не подпускал к себе, а мне хотелось касаться не только тела, но и вовнутрь залезть, пробив оледенелый засов. Безумная дурочка. По неопытности думала: чем тщательнее буду удовлетворять его в сексе, тем скорее он мне откроется, но летом встречи сократились, Илья пропадал, избегал серьёзных разговоров. В августе группа выпустила мини-альбом, каталась по области с концертами. Я же поступила в вуз на "Таможенное дело" - родители поднадавили, да и уезжать не хотелось. Одержимая настоящим моментом, о будущем не размышляла. В голове сидела нездоровая любовь. Да и не любовь вовсе, а слепая привязанность. Глаза открылись осенью. Пришла после пар на реп-базу, а Илья там с Лерой сосётся. Небрежно поздоровавшись, процедил: "Извини. Так получилось". Тем же вечером я пожалела, что не уехала. Друзья так называемые не скрывая обращались со мной, как со шлюхой, чаты сделали приватными. В октябре я исчезла с радаров, но отходила от случившегося вплоть до Нового года.
  - Жестоко, - вставил я. - Как-то прям слишком для семнадцатилетней школьницы.
  - Зато в ускоренном темпе повзрослела, - пожав плечами, сказала она с различимой грустью в голосе. - А ещё был охуенный секс с фотографом, у которого жила полгода по приезду в Питер. С ним мы переспали в студии после фотосета. Накануне он уломал меня отрезать волосы, со знанием дела аргументируя, что для моего типажа это верный пропуск в мир моды, и да - образ андрогинной лесби предоставил опцию зарабатывать на жизнь посредством внешности.
  - Значит, всё-таки путь в мир моделинга лежит через постель? - улыбнулся я.
  - У кого-то, может, да, но у нас был продуктивный творческий тандем. Матвей перенастроил моё питание, посадив на ежедневное употребление круп и творога, сахар заменил на фрукты, жареную еду - на варёную, мясо - на рыбу. Никаких сладостей, никаких пряностей. Мой организм склонен к отёчности, а начав питаться правильно, я избавилась от лишней жидкости. Лицо заиграло резкими очертаниями, глаза стали выразительнее, остатки подростковой припухлости ушли. Искусством увлеклась тоже благодаря Матвею. Выставки, кино, литература - он жил этим. Расширяя мой пещерный кругозор, внушал, что одной продаваемой картинки мало, если хочу всерьёз реализоваться. Тогда-то я неожиданно для себя обнаружила, что не безупречная обёртка, обаяние и деньги со статусностью определяют подлинный секс в человеке, а мозг в совокупности с духовным наполнением. Для меня лично. За годы насмотрелась на стольких кристально оттюнингованных снаружи, но ржавых внутри личностей, что от помпезных фасадов нутро не торкает. По этой причине секс без обязательств не кажется аморальным. Если в человеке нечего взять, то физика ничего у него не отнимет. Я не мню себя по объективным меркам невъебенно красивой. Необычная - да. Вижу, что пользуюсь спросом у противоположного пола, поэтому, когда сплю с кем-то, ощущение, будто мщу всем мужикам, глядя на мужское тело как на страпон. С тобой не так, но эмоциональная связь - как петля над головой, это пугает. Года в двадцать два взяла себе за правило не развивать общение с человеком, к которому есть интерес, не вызванный физическим влечением. Видимо...где-то осеклась.
  Что на это ответить, кроме как: "Сколько парней у тебя было?" - я не знал.
  - После пятого сбилась со счёта. В твоём максималистском мировосприятии я, наверно, полигамная шлюха?
  - Перестань. Я не шовинист. Каждый сам выбирает, как ему жить, с кем, когда и для чего спать. Ты взрослый человек, не малолетка, набивающая себе цену количеством сделанных минетов. Если тебе это подходит, не разрушает психику и здоровье, то какие проблемы?
  - Ну, на самом деле есть одна - как бы борзо я себя ни вела - это всего лишь самозащита. Обиды-то никуда не ушли. Стала хладнокровнее, циничнее, но быть отвергнутой по-прежнему боюсь. Под поддельной бронёй всё такая же тонкокожая.
  - И тонкокостная, - пошутил я, догнав, как по-идиотски не по-доброму это прозвучало. Моментов, способных вывести на разбор наших неясных отношений, опасался. Коряво сглаживал, поступая равноценно Илье, ложкой черпая эмоциональное топливо из раскалённого котла. Мне нравилось с Олей трахаться. Нравилось говорить. Соблазняли ямочки на щеках, проницательный взгляд и то, как она элегантно смахивала падавшую на глаза чёлку. В паху и в голове свет загорался - цветность завинчивала вихры, подобно калейдоскопу, но та заветная энергетическая искра пребывала в летаргической невозмутимости. Не было химии, сплошная физика. Понимала ли Оля, что я не питаю должных чувств? Думаю, да. При этом ни разу не спросила ни о том, сплю ли я с кем-то, помимо неё, ни о том, чего ждать от нашей интрижки. Я и себе-то не мог ответить, зачем запустил всё это и удастся ли выйти из кипящей воды, не оставив капель. Трусливо спасал свою жопу.
  В первых числах августа пришло сообщение от Артёма:
  
  Привет. Надо поговорить насчёт
  Влады. Удобно сейчас созвониться?
  
  19:33
  
  Сказать, что я обосрался - не сказать ничего. Связываться со мной он стал бы лишь в крайнем случае. Что-то произошло. Не попадая по кнопкам сенсора, я набрал на скорости: "Привет. Да, удобно". Вскоре он позвонил.
  - Не дома? - голос его был напряжённым.
  - Нет, на работе.
  - Сможем сегодня пересечься?
  - Если что-то важное, конечно. В десять я закрываю отдел.
  - Отлично. Тогда минут в пятнадцать у остановки со стороны ТЦ, окей?
  - Ладно.
  Остаток рабочего дня прошёл неспокойно. Я без конца смотрел на время, движущееся дьявольски медленно, не разобрал коробки с книгами. Строя теории о том, какое обстоятельство вынудило Артёма выйти на меня, извёлся вопросами: "Что с Владой? Вторая попытка суицида? Ушла от него и не выходит на связь? Попала в больницу?".
  В пятнадцать минут одиннадцатого, как и договорились, он подъехал к ближайшей остановке. Пожав внутри тачки руку, без сентенций спросил, убавив звук магнитолы:
  - Развлекаешься?
  Вспомнив про испещрённую засосами шею, я растерянно скуксился.
  - Владу давно видел? - продолжил он, не меняя тональности.
  - Больше месяца назад.
  - С тех пор не общались?
  - Нет. Она дала мне понять, что ни видеть, ни слышать не хочет. Кинула в блок. А в чём дело?
  - Рассказать, что с ней сейчас? - чувствуя, как по коже пробежал морозец, я, не моргая, кивнул. - Уже недели две не встаёт. Когда вы расстались, сутками плакала, истерики случались, а с середины июля - ничего. Никаких признаков жизни. Лежит обездвижено, взгляд пустой. Не ест, не разговаривает. В феврале, забрав её из больницы, я наткнулся на нечто похожее, но там хотя бы эмоциональные колебания наблюдались. С каждым днём чаще поднималась, аппетит проснулся, стала перебрасываться двумя-тремя предложениями. Теперь я даже не уверен, что она меня слышит. Как поступить - хрен знает. Отцу звонить не берусь, понимаю, что он тем же днём заберёт её, устроив в клинику, а стоит ли это делать? Боюсь навредить, но и смиренно наблюдать за тем, как человек уходит из жизни, не могу. Если быть предельно честным, я проблемы Влады до этого отката не считал за проблемы. Думал, загоны на почве юношеского нигилизма, и при желании всё само собою наладится. Социофобия исчезнет, робость, блоки в сексе. Такой вот скептик. Не доводилось ранее ни с чем подобным сталкиваться. У нас же в обществе как? Апатия два дня - бросаемся словами о депрессии, понятия не имея, что это такое. Влада действительно больна, ей ещё год назад был нужен психотерапевт. Да и весной можно было вытащить из этого дерьма при комплексном лечении. Щас слишком запущено.
  Стараясь не выдать дрожь в руках, я машинально спрятал ладони в карманы чёрной джинсовки.
  - Можно попросить? - произнёс Артём более мягко.
  - Да.
  - Загляни к ней в ближайшие дни. Она сейчас у меня, ключи от квартиры я тебе дам. Сама вряд ли откроет. Если получится, попробуй разговорить. Ты особенный для неё человек, на тебя, надеюсь, среагирует.
  - Не сделаю я хуже?
  - Куда уж хуже? Зайди, увидишь её, и вопросы отпадут. Я не всё сейчас сказал - кое-что лучше своими глазами увидеть. Только засосы спрячь по возможности.
  - Ладно. Завтра у меня выходной. В какое время лучше прийти?
  - Я с обеда до восьми на работе. В этом промежутке.
  - Понял.
  - Если после твоего визита изменений не будет, позвоню отцу. Откладывал на запас, но, походу, тянуть некуда. Сам не справлюсь.
  Выдав связку из трёх ключей, на перекрёстке у Аничкова Артём меня высадил.
  Переваривая его слова, стоя у воды с шорами на глазах, я настрочил Оле сообщение о том, что сегодня прийти не получится, а утром, не спамши, сгонял в косметический салон за тональником. Наложил на красно-синие отметины слоя четыре пастообразной массы - тщетно. Бандану повязать? Бесполезно. Засосы пестрили в тех местах, что платком не спрячешь. Кто за это в ответе? Вина спазмами жгла мышечные нити. Я урод. Урод по отношению к Владе. Урод по отношению к Оле. Стоишь, замазываешь засосы, полученные от девушки, которой эгоистично воспользовался, в то время как другая, от чьего голоса плывёшь, не без твоего участия придвинулась к краю. Замечательный расклад, Глеб. Глотай ошмётки того, что вполне осознанно настрогал.
  
  27
  
  Съев остатки творожного печенья, я выдул кружку кофе, полистал в "вк" ленту, задержав внимание на том, что в сети Влады не было с тринадцатого июля, словил очередной укол совести и, дождавшись Макса из универсама, начал готовиться к выходу. Встретиться с Владой хотелось невероятно, но от понимания, что застану не того, человека, с которым простился накануне защиты, делалось не по себе. Что значило изречение Артёма: "...увидишь её, и вопросы отпадут. Я не всё сейчас сказал - кое-что лучше своими глазами увидеть". Что мне следовало увидеть? К чему быть готовым? Пока я в нерешительности топтался на пороге, Макс распаковал пачку магазинных блинов, открыл банку черничного варенья, присланного моей матерью. Заварил чай.
  - Торопишься?
  - Не особо, - признался я. - Предлагаешь поесть?
  - Да. Я, как обычно - про еду. Хочешь?
  - Да не, Макс. Кусок в горло не лезет.
  - Случилось что? - не сдавался он, стоя в проёме кухни. - Выглядишь хуёво. Может, помощь нужна?
  - Помощь нужна, но уже не мне. Выгребаю плоды своего долбоебизма.
  - Что б под этим ни подразумевалось, удачи, чувак. А блины я в холодильнике оставлю. Будет настрой - разогреешь вечером.
  - Спасибо, - в вымученных попытках родить улыбку, кивнул я, завязав шнурки на кроссах.
   По дороге к Адмиралтейскому району, нынешнему месту проживания Влады на Садовой, крутил плейлист с экспансивными треками "Shortparis", запрещая себе о чём-либо думать. Размышления в данных обстоятельствах работали против меня, а пользы от накручивания ноль. Поздно роптать, поздно анализировать. Сохранить бы шелуху с початков имевшейся энергии, и то хорошо.
   Найдя по навигатору нужный дом неподалёку от Юсуповского сада, я выкурил две сиги, набравшись храбрости проникнуть внутрь старого подъезда. Благоразумно ли, нет - при ином раскладе задаться этим вопросом было б уместно, но не теперь. Забить на условности - единственно верная установка в том психогенном тигле, в который свалились и я, и Влада, и Артём, за компанию притянулась Оля, несправедливо пребывавшая в неведении. Какой уж тут взвешенный подход?
  Открыв дверь, я в сотый раз извлёк из памяти слова, услышанные в машине, и с дурным предчувствием вошёл. Квартира была студийного типа в духе добротного скандинавского минимализма. В такой лакшери среде невольно ощутишь, как со своим внутреннем хаосом не вписываешься в выдержанное пространство. Логово перфекциониста, не иначе. Прислушавшись, я не уловил признаков жизни. О том, что Влада дома, свидетельствовали лишь её запылившиеся кеды. Мельком осмотревшись, я скинул с плеча рюкзак, разулся и, не снимая серой спортивной ветровки, в скомканных чувствах сделал шаг в просторную комнату. Не предусмотрел ни того, чем объяснить своё появление, ни того, как рассказать о том, что творилось со мной последний месяц, результатом чего стали синяки на шее. Боялся реакции Влады. Боялся своей реакции. Но то, какое зрелище вскоре предстало, превзошло самые чудовищные ожидания.
   На неразложенном диване едва различался завёрнутый в синюю простынь силуэт. Из окна падали лучи солнца, выжигая светом заострённости тела, на полу стояла бутылка газированной воды. Вполне себе безобидная картина, если б не бросившаяся в глаза деталь, от которой внутренности в твёрдый жгут свернуло. Вместо дредов голову Влады покрывал ёжик клочками выстриженных волос - несомненно, она сама это сделала. Спокойно, Глеб. Человек жив - это главное. Жив, но то была лишь оболочка, источавшая пустоту. Заткнув немой крик, я аккуратно опустился на край продолговатого дивана. Молча ждать? Или разбудить? Не испугается ли Влада, увидев меня?
  Положившись на случай, взял с книжной полки первое, что попалось под руку, полистал глянцевые страницы с пометками, остановился на иллюстрациях, пробежался по оглавлению и, быстро сдавшись, отложил литературу в сторону. Пособие для дизайнеров из серии "Как быть генератором идей и мыслить креативно" не смещало фокус акцентов. Глаза непроизвольно косились на Владу. Сокрушительная сила, намертво вцепившись, уносила её из реального мира, оставляя жалкий кусочек плоти, в котором всё ещё происходили физиологические процессы, в венах циркулировала кровь, однако уверенности в том, что передо мной та самая девушка, с которой я делал фильм, у меня не было. Кожу обдало холодом. Не случайным холодом - холодом чего-то потустороннего. Цепенящие ощущения, надо сказать. Хочешь коснуться хрупкой ладони, а нутро сводит ломотой.
  Около часа я сидел у ног, спрятанных под простынь, рассматривая кустики рыжевато-русых волос на голове, вспомнив, как мягкие дреды щекотали кожу в автобусе на пути к лесопарку. Вспомнились и съёмки, и поездка к Финскому, и поцелуй на лестничной площадке, и совместные ночёвки. Чем это было? Зачем это было? Когда Влада зашевелилась, я растерянно встрепенулся. "Что-то будет, - пронеслось в голове. - Что-то однозначно будет". Повернувшись на спину, она панически дёрнулась. Секунд десять - пятнадцать всматривалась в меня с таким неподдельным ужасом, словно не вникала, настоящий я или галлюциногенный фейк. Тут-то и вскрылось то, о чём предупреждал Артём. Обкромсанные волосы - не самое гнетущее. Хуже то, что лицо, шея и руки были вдоль и поперёк исполосованы глубокими ссадинами. Не синяками, а именно ссадинами, напоминавшими разлетевшиеся в стороны прутья. Если судить по коркам и шрамам - какие-то она нанесла недели две назад, остальные - буквально вчера. Сглотнув, я обуздал подступившие на глаза слёзы и в скребущем безмолвии отвёл взгляд.
  - Зачем ты тут? - раздался сиплый, обесточенный голос.
  - Увидеть тебя, - проговорил я, поняв, как сдавленно прозвучал и мой собственный.
  - Для чего?
  Подходящие слова не находились. Влада тоже замолкла. Терзаясь лютым желанием вобрать близость невесомого тела, я неуверенно потянулся к ней, попытавшись обнять, на что она жестом отбрыкнулась.
  - Влад?
  - Не хочу, Глеб. Уходи.
  - Я скучал по тебе.
  - Не надо.
  - Надо. Мне жаль, что всё обернулось вот так. Передать не могу, насколько жаль.
  - Уходи. Не до этого теперь.
  - Может, хватит бежать от себя?
  - О чём ты? Пришёл мораль почитать?
  - Нет. Хочу достучаться до тебя.
  - А стучаться-то больше не во что.
  Замолчав, она откинулась на подушку, минуту-вторую лежала, рассеянно уставившись в потолок, затем, собрав себя по крупицам, спросила:
  - Зажил полноценной жизнью?
  - Полноценнее, чем с тобой, моя жизнь не будет, - пролепетал я, сообразив, о чём она. - А это просто секс.
  - Судя по цветности, отменный секс. Неумело ты тонируешься.
  Отчеканив это, Влада, заплакала. Неслышно, смиренно. Слёзы струились без остановки. Потянувшись к ней с объятием, я огрёб горячий удар в плечо, усугубив без того хуёвое положение. Вскочив с дивана, она продемонстрировала высохшее до неузнаваемости тело. Сколько в нём было веса? Килограммов тридцать? Меньше? Тазовые кости выпирали из-под шорт, коленки торчали, как у скелета.
  - Я просила тебя не напоминать о себе. Чего ты пришёл? Всё закончилось, - прислонившись к стене, выпалила она, вытерев слёзы. - Если отмотать назад, предпочла бы никогда не знать тех событий, в которых ты присутствовал. Всё это слабости.
  - Влад, ничего не закончилось. Я не справлюсь, потеряв тебя. Прости, что накосячил. Я уёбище. Понимаю: происходящее сейчас - полностью моя ответственность.
  - Желающие утешить тебя есть, только меня не трогай. Чего вы лезете? Отвалите все, пожалуйста. От этой фальшивой заботы воротит уже. Хочется сунуть два пальца в рот и выблевать вашу жалость. Я не ребёнок и не хочу им быть. Не хочу влачить тряпичное существование, ощущая себя бракованным суррогатом человека без свойств и возраста. Твои потуги вытащить меня ни к чему не ведут.
  - Никто тебя бракованным суррогатом не считает. А слёзы текут от твоего внутреннего ребёнка, которого ранили когда-то.
  - Слёзы у меня текут от запаянной агрессии. Я уже не жилец, Глеб. Не надо играть в спасателя. Ты не поможешь, услышь уже. Это моя проблема, мне с этим просыпаться. Сухомяточные разговоры ни хрена не помогают, от них пользы как от мокрого скотча, обмотанного вокруг треснувшей чашки. Чего ты прицепился? Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу людей, себя. Тебя. Артёма, убеждённого в том, что мне нужна профессиональная помощь. Валидизация, как он высокопарно сказанул. Я нуждалась в ней раньше, теперь поздно. Не хочу бороться, не хочу сопротивляться тому кошмару, в котором захлёбываюсь. Если так суждено, пусть будет.
  - Чего ты дожидаешься? Голодной смерти?
  - Ничего. В том-то и суть. Не осталось ни желаний, ни намерений. Доживаю как могу, а чем завершится - пофиг. Устала цепляться за вялые сучки.
   - Потому растворяешься, думая, что всем насрать? А не всем, Влад. Мне не насрать. Артёму не насрать.
   - От инфернальных переживаний ты так посинел? - иронично огрызнулась она.
   - В какой-то степени - да. Искал утешения, как ты выразилась.
   - Нашёл?
   - Ненадолго.
   После этих слов она снова заплакала. Не видя более верного решения, как подойти и до упора прижать её к себе, я подался импульсу, несмотря ни на удары по спине, ни на отталкивающие ругательства. Откуда в практически прозрачном существе взялись недюжинные силы? Покорно принимая прыткие удары, я настойчиво не размыкал рук. Действеннее способа пробить её панцирь не существовало. А далее шарахнул тотальный разъёб. Задыхаясь в истерике, Влада визжала, сорвав голос, колотила по мне руками, ногами. Ревела навзрыд, браня всевозможными словообразованиями. Я терпел. Что оставалось? Знал, что если уйду, живой её не застану. Следовательно, или довожу диалог до положительной развязки, или позволяю ей добить себя, поскольку время не работало во благо. Лимит исчерпан, как говорится. Когда хрупкая грудная клетка обмякла, с облегчением смекнул, что пик преодолён. Перестав брыкаться, Влада, уткнулась лицом в мою грудь, продолжая плакать. Рельеф позвонков под влажной майкой содрогался.
  - Ненавижу себя. Ненавижу родителей за то, что сделали меня такой.
  - Ты сильная, - шепнул я. - Гораздо сильнее, чем себе кажешься.
  - Я устала, Глеб. Я так адски устала вырывать право на жизнь. На нормальную жизнь. На нормальное к себе отношение. Зачем мне это?
  С болью приклеившись к ней, сидя на полу, я невольно запечатлел бытовые мелочи обстановки: бутылку портвейна на столешнице, рюмку, пакет грецких орехов и прокисшие персики, покосившийся постер Оззи Осборна.
  - Можешь принести таблетки?
  - Что за таблетки?
  - Артём какие-то успокоительные покупал. В кухонном выдвижном ящике на нижней полке.
  - Антидепрессанты?
  - Скорее всего.
  Поднявшись, я достал из указанного места упаковку транквилизаторов, выудил капсулу, налил в стакан отфильтрованной воды.
  - Спасибо, - кивнула она.
  - Когда ты ела в последний раз?
  - Не помню.
  - Хочешь, я схожу куплю чего-нибудь?
  - Да нет. Меня тошнит от запахов.
  Выпив таблетки, она ушла в ванную и пока умывалась, я силился найти выход из создавшейся ситуации. Ничего путного на ум не шло. Заприметив на рабочем столе Артёма пачку листов для заметок, написал Владе, что вернусь минут через двадцать и, обувшись, надумал проветриться, покурить, взять, вопреки возражениям, еды. Найдя кафешку, заказал навынос лёгкий овощной салат, пасту в сырном соусе, к ней куриное филе, добавив к заказу слоёных трубочек и сдобных улиток с маком. Мысль, что внезапно на улице осенила мою закрепощённую башку, была по-своему безумной, сумасбродной, но, переступив порог квартиры Артёма, я не тушуясь выдал:
  - Есть идея.
  Закутавшись в олимпийку, Влада вжалась в спинку дивана.
  - О чём ты?
  - Поехали в деревню? Куда-нибудь подальше отсюда? Снимем дачный дом недели на две, поживём в сельской среде. На природе.
  - Смеёшься? Во-первых, это дорого, а во-вторых - посмотри на меня. Какая деревня? Таких изолировать от людей надо.
  - Я вижу, Влад, что с тобой, оттого и предлагаю. Послезавтра у меня зарплата - деньги будут.
  - Нет, Глеб. Хочешь - езжай, тебе есть с кем, но на меня не рассчитывай.
  Обречённо скинув ветровку, я выложил из рюкзака контейнер с горячим и салатом, достал завёрнутую в бумагу выпечку. Думай, Глеб. Другой попытки не будет. Помню, как стоял у окна против солнца, смотрел на Владу, разодранную, похудевшую, заплаканную, чётко осознавая, что если она умрёт, моя жизнь никогда не будет прежней. Я не буду прежним. Что-то в сердцевине всех смыслов исчезнет вместе с ней, посеяв выжженную труху.
  - Дай мне второй шанс. Знаю, что виноват за скоропалительность, но я до хера чего уяснил за этот месяц, Влад. Прошу тебя, поехали? Даже если это мало что изменит, проведём две недели вместе, не касаясь ни воспоминаний, ни болезненных тем. Пусть это будет отдельный эпизод, вырванный из цепочки прошлых событий. Что-то вне всего того, что произошло до.
  - Хочешь показать мне, как прекрасна жизнь? - тихо проронила она своим естественным голосом.
  - Честно? Я не настолько в себе уверен. Да и в прекрасных сторонах жизни. Доказывать тебе что-то, переубеждать - не по моим прокуренным зубам. Такими вещами специализированные люди занимаются. Со своей стороны хочу лишь как можно больше насытиться тобой, пока ты всё ещё жива, сидишь в этой комнате, разговариваешь. Это первооснова. Что будет потом - не важно. Ты действительно самое ценное, что я приобрёл к текущему моменту.
  Некоторое время глядя на свои до мяса обгрызанные ногти, она молчала.
  - Не боишься, что пожалеешь?
  - Пожалею я в том случае, если сегодня уйду, а через месяц Артём позвонит и скажет, что ты таблеток наглоталась.
  - Не знаю, Глеб. Каким-то фантазийным всё это представляется. Дачный дом, природа, две недели вместе. Я вообще не думала, что ещё увижу тебя.
  - Что ты теряешь, согласившись?
  - Ничего. Хуже, чем есть, вряд ли будет.
  - Так что тогда?
  - Боюсь зацепиться. Стану выходить из овощеподобного состояния и опять упаду. Боюсь боли, наверно.
  - Я буду с тобой.
  - У тебя шея в засосах, а ты говоришь о какой-то там моей ценности.
  - Между засосами и чувствами к тебе нет связи.
  - Как и логики в твоих словах.
  - Как и логики, да.
  - Дай мне подумать до вечера, а часов в десять я напишу ответ.
  - Ладно, - сдался я. - Мне уйти то есть?
  - Да, лучше уйти. Извини, что раню. Хотела бы выдернуть себя из твоей памяти, а тебя - из своей. Это бы многое упростило.
  Не находя что ответить, я взял вещи и, потоптавшись в проёме, выложил ключи на стол, с поражением направившись к выходу.
  В десять часов вечера никакое сообщение мне не пришло. Думая, что на этом всё, убивался в раскаяниях о том, как легко опустил руки, но обстоятельства всё-таки подкинули сектор-приз. Написала Влада ближе к полуночи.
  
  Я решила, Глеб. Возможно, совершаю
  очередную ошибку - пусть. Мой ответ
  положительный. С Артёмом
  я поговорила, он даже как будто бы
  рад.
  
  Влада, 23:39
  
  От переизбытка эмоций я настрочил излишне патетическое смс, а утром следующего дня сходил написал заявление на административный отпуск по "неотложным семейным обстоятельствам". Судьба, как ни крути, оказывалась ко мне благосклонна. Первую половину дня я с упоительным предвкушением мониторил сайты по сдаче дачных домов, а к вечеру заставил себя сходить к Оле, дабы поставить точку и рискнуть попросить об услуге. Да, наглости мне не занимать. Где-то прибыло, где-то убыло. Каюсь, что снял её, как запачканные перчатки с рук. Хорошим человеком такие проявления не делают.
  "Будешь дома в ближайший час? Хочу заглянуть", - написал часов в восемь в "вк" и, прочитав, спустя минуты две краткое: "Буду", вышел из дома. По пути купил бутылку её любимого ликёра. Волнение заел майонезным хот-догом, получив изжогу и пятно от вытекшей горчицы на худане. Отвращение к себе было заслужено.
  Открыла Оля в обыденно приподнятом расположении. Одетая в домашние тёмно-зелёные джоггеры, футболку, с собранными в хвост волосами. Ненакрашенная.
  - Не ждала тебя сегодня. Планы изменились?
  - Есть такое, - признался я, пройдя в освещённую торшером комнату. На фоне играло что-то из репертуара "Тату", на полу лежал блокнот для зарисовок и набор маркеров.
  - Я как раз шарлотку испекла.
  - Не, Оль, спасибо. Я с ликёром.
  - А что за праздник?
  - Поговорить хочу. Разобраться в наших отношениях.
  Лицо её исказилось. Девушка смышлёная. Сообразила, куда я клоню.
  - Окей. Щас вернусь.
  Вернувшись огорчённой с рюмками и стулом, она убрала со стола ноут, отодвинула швейную машинку, предложив сесть.
  - Так что насчёт наших отношений?
  Разлив молочного цвета жидкость, я замялся. С чего начать? Как подвести? Установка действовать экспромтом в такие минуты выходит боком. В характере своей несдержанной натуры я сморозил как есть:
  - Чего ты от меня ждёшь?
  Не увидеть, как брошенный в воздух вопрос осадил её, было нельзя.
  - Непростой разговор.
  - Я потому и с ликёром.
  - Чего я от тебя жду? А сам как думаешь? - ответила она не сразу, пригубив содержимое рюмки.
  - Не знаю, потому и спросил. Зачем тебе я, наши встречи?
  - Ты нравишься мне как человек. Нестереотипные личности всегда привлекали меня, я говорила.
  - Ты тоже мне нравишься, как человек, но когда дело доходит до секса, говорить о симпатии в сугубо обобщённом ключе как-то...запоздало, не считаешь?
  - Что ты хочешь услышать? Надеюсь ли я на что-то?
  - Пожалуй.
  - Нет, не надеюсь. Легче от этого?
  - Легче.
  - Охуенный поворот.
  - Не хочу, чтоб осталась недосказанность. Ты в определённом смысле очень дорога мне. Я вижу в тебе пиздатой внешности девушку с пряно-терпкой начинкой. Не податливая патока, а качественно выдержанный коньяк. Высокое искусство, если хочешь. Такое редко встречается. Ты могла бы заинтересовать любого адекватного парня, у которого всё в порядке со вкусом. Почему до сих пор не послала меня - не понимаю. Я-то как раз дешёвый вискарь, как тот, что мы пили у Фонтанки.
  - Серьёзно не понимаешь или притворяешься?
  - Серьёзно.
  - А по-моему, издеваешься. При тебе я не надеваю личину. О чём это говорит? Обычно я не откровеничаю с теми, с кем занимаюсь сексом. На этот счёт у меня принципиальное разделение: одни люди для души, другие - для тела. С тобой вышло иначе. Мне нравится наш секс, нравится по утрам вместе завтракать, говорить о всякой фигне, о личном. Похожие чувства вкупе со стопроцентным доверием с семнадцати лет не захлёстывали. Показалось, возник пресловутый энергетический контакт.
  - Не думаю, что со мной это возможно. Я скуп на такие дела.
  - Вот как? Значит, и вправду показалось, - произнесла она, ковыряя этикетку бутылки. Глаза были на мокром месте. - Зачем ты пришёл? Чтобы что?
  - Хотел распутать узлы.
  - Распутал?
  - Относительно.
  - И что скажешь?
  - Хотел сказать, что правильнее остаться друзьями, но, дружба вряд ли удастся. Лучше разом пресечь.
  - Я предполагала такого рода исход. Ты не удивил.
  - Как там у Соломона: "Всё проходит, и это пройдёт"? Постная истина, но да. Прости, что дал повод, Оль.
  - Лечить вот только не надо. Прибереги извинения и эрудицию для беседы пооригинальнее. Бесит ваше лицедейство - все такие обходительные мудрецы, что пиздец. Есть ещё что добавить?
  - Наверно, нет. А, кое-что есть, - осёкся я, вспомнив про услугу. - Можно попросить тебя об одолжении?
  - Даже так? - невесело улыбнулась она. - Ну давай, проси.
  - Помнишь, ты говорила про дом, который твоя тётка сдаёт под дачу?
  - И?
  - Могу я через тебя связаться с ней?
  - Ты не прикалываешься?
  - Нисколько. Крайне нужно.
  - Я как бы...в ахере. Приходишь, отшиваешь меня, а после заявляешь, что хочешь снять дом моих родственников?
  - И всё-таки?
  - Один собираешься поехать?
  - Нет, - сконфуженно пробормотал я. - Ради себя не стал бы просить. Хочу помочь человеку. Если б всё так погано не обстояло, не стал бы унижаться - не расценивай как прихоть.
   - Так ты свой мирок ремонтируешь?
   - Честно не думал, что всё будет именно так.
   - А как ты думал? Потрахаемся месяца два, а после, когда там у тебя разрулится, сделаем вид, будто ничего не было?
   - Я не загадывал далеко. Довольствовался настоящим, тобой. Мы оба кайфанули, разве нет?
   - Ты живьём меня сейчас хоронишь, Глеб. Лучше закончить скорее. Что тебе конкретно нужно?
   - Контакт твоей тётки.
   - Окей, скину, - взяв смартфон, она секунд за тридцать переслала номер телефона. - Всё?
   - Всё, - кивнул я стыдливо. - Спасибо.
  Провожая меня, удручённо подытожила:
  - Ты последний человек, видевший меня без кожи. Больше себе такой роскоши не позволю. К чёрту.
  - Извини.
  - Да чего уж, сама виновата. Удачно отдохнуть.
  - И тебе удачи. Прости, если сможешь.
  - Прощения у девушки своей проси. Изменил-то ты не мне.
  Пришибленный её правотой, я, унизительно вобрал плечи и по колена вымазанный говном ушёл. От этого-то Макс и стремился меня предостеречь. Не вышло.
  
  
  
  28
  
  А получив вскоре разрешение на трёхнедельный административный отпуск, созвонился с Олиной тёткой, объяснил, кто такой, откуда узнал про аренду, что хочу, услышав в ответ:
  - Да-да, я уже в курсе. Оля меня предупредила о вашем звонке.
  Предупредила? Не ждал содействия с её стороны. Представившись Галиной, хозяйка участка без въедливого допроса дала согласие, адрес, обозначила цену. Сказала, что в доме нет горячей воды, сортир находится на улице, но зато комнаты полноценно меблированы, во дворе есть баня, мангал, качели, а огород засажен всем необходимым, включая фрукты и ягоды. Один минус: запланированный мною двухнедельный срок поездки приходилось урезать до восьми дней.
  - У нашей семьи отпуск с пятнадцатого числа, - аргументировала женщина. - А так дом всё лето пустовал. Если б в июле обратились, пожили бы подольше.
  - Нас устроит такой срок. Спасибо заранее.
  Сошлись на начале следующей недели. Посёлок располагался в четырёхстах километрах от той местности, откуда я родом, что, ясен хер, подсобило желанию вальнуть именно туда. Взяв на понедельник два билета до Ульяновска в плацкартный вагон, я сообщил обо всём Владе, подкинув вопрос о том, не передумала ли она.
  
  Нет. Сегодня заберём с Артёмом мои
  летние вещи. Там жарко будет?
  
  Влада, 14:44
  
  Градусов двадцать пять, но
  тёплая одежда не помешает
  
  Глеб, 14:48
  
  До отъезда оставалось полтора дня. Полтора томительных дня. За это время я постирал шмотки, закупил продуктов в дорогу, снял с карты наличку. Макс на резкие перемены сэмоционировал в присущем ему стиле:
  - Ни хуя, как спонтанно. Это расценивать как факт того, что всё пиздато? Устранил неполадки?
  - Надеюсь. По крайней мере, частично, - поддакнул я, утромбовывая вечером воскресенья спортивную сумку, познавшую четырёхгодичные тяготы студенческих грузов. Из шмота закинул несколько футболок, джинсы, толстовки, ветровку, бельё, носки, часть пространства заняла бытовая мелочь, полотенце и ноут.
  - Во сколько поезд? - спросил Макс, с моего матраса наблюдая за суматошным действом.
  - Около шести вечера.
  - А доберётесь?
  - В среду после обеда. Сутки с лишним поездом и часа три на автобусе.
  - Вау. Ты упрощённых путей не ищешь.
  - Хороший дом, - бросил я, не осмелившись признаться, чей он.
  - С работы отпустили?
  - Ну как отпустили - за свой счёт. А то б только к концу августа. Займёшь мне по приезду денег недели на две?
  - Без проблем. Может, отметим пивасом благополучное окончание? Давай сгоняю до магаза? В "KFS" заскочу.
  - Было б неплохо, - согласился я. - Чёт как-то тревожно а то.
  Пока Макс ходил, я спрессовал свои пожитки так, что полуживая молния на сумке за счёт объёмных вещей едва не разошлась. Помылся, побрился, воюя с загонами, вызванные предчувствием того, что Влада откажется ехать или какой-то подвох ждёт в дороге. Жизнь научила, что за бесплатно манких благостей не предоставляет, потому свербящая мошка неприметно проникла в мозг, пустив по крови личинки сомнений.
  Но утро понедельника досадных вестей не принесло. Хлебая горячий кофе без молока, я словил от Влады смс, подтверждающее, что наша договорённость в силе:
  
  Привет. Встретимся на вокзале, ладно?
  Артём сам хочет меня привезти. Думаю,
  это будет последнее с ним прощание.
  
  Влада, 10:53
  
  Что она хотела сказать "последним прощанием" я по тупости не понял, но просить конкретизировать не стал, согласно настрочив: "Хорошо. Буду ждать у входа в 17:00". Сложив в рюкзак связку бананов, пачку овсяного печенья, пакетированный чай, кофе и два дошика, сунул в карман джинсовки документы, зарядил телефон. Часа в четыре, перекусив предварительно с Максом жареными сосисками, в третий раз проверил по списку укомплектованный багаж и в размытых чувствах стартанул на Московский вокзал. Подогревало, что едем на родном мне поезде "Санкт-Петербург - Уфа" - три года катался на нём домой. Разве что станция назначения на два часа ближе, нежели та, на которой обычно сходил, встреченный духотой, вывеской комиссионного магазина и красивой мамой, опалённой августовской жарой. Вероятно, думал, спустившись в метро, это будет первое лето, в которое её не увижу. Хотя...быть может, стоит задуматься о том, чтоб двинуть пятнадцатого числа из деревни на родину? Познакомить Владу с семьёй, свозить в ностальгические места детства? Да ну, бредятина. Какие знакомства? Какая ностальгия? Хорошо, если хотя б до посёлка доберёмся без осложнений, а уж о чём-то большем помышлять в конец самонадеянно.
  В 17:05 к парковке подъехала синяя тачка Артёма. Отлично. С души отлегло, но на протяжении минут десяти, что они сидели в салоне, я весь извёлся, гадая, что за разговор происходил за закрытыми дверьми иномарки. Помню, даже тогда, менее, чем за час до отъезда, просил у вселенского промысла не отнимать данное обещание. Если Влада покажется из машины без сумок, вера в добро утратится основательно. Такой жёсткой подставы я не переживу. Удача или случайность, вышла она не налегке - на плече висел рюкзак, из багажника её провожатый вынул пластиковый чемодан серого цвета. Вид заметно здоровее, да и ссадины подзатянулись - напрасно парился. Артём же выглядел хуёво. Всегда лощёный и презентабельный, тем днём предстал как после знатного бухича. Не знаю, что он испытывал ко мне, но при всём том без неприязни пожал ладонь, уточнив дату и время прибытия.
  - Батончиков не взять в дорогу? - спросил, обратившись к Владе. - Вдруг с мучного тошнить будет.
   - Если что, в поезде куплю. Ну или на станции.
  - Ладно. Таблетки не забыла?
  - Нет. Всё с собой.
  Ситуация пиздецки трэшовая. Кому ни расскажи, получишь восклицание: "Что за на хуй?!". Да уж, пиздеца набралось с горкой. Нет-нет да просыплется.
  Когда объявили посадку, мы втроём вышли на платформу. Я и Артём закурили, Влада с безразличием озиралась по сторонам. Нормально ли она перенесёт дорогу в таком скопище? Плацкарт - стрессогенная среда, как ни крути. Не без волнения бросив окурок на рельсы, я взял сумку, чемодан и прошёл в вагон, дав ей и Артёму проститься без моего участия. Тиски тревоги не отпускали - косячить-то я мастак. Наблюдая со своего бокового места за тем, как Артём притянул к себе тощее тельце, обхватив ладонью короткостриженную голову, я допетрил, куда Влада клонила в сообщении. Они расставались не на неделю, не на месяц или на два. Сцена разворачивалась финальная. Артём выходил из игры, а далее - неизвестность. Осознание этого откликнулось страхом. Сумею ли справиться с обрушившейся ответственностью? Искромётной уверенностью я не обладал. Да что там искромётной - величиной с зерно и то недоставало.
  Ступив за минуту до отправки в вагон, Влада неспешными шагами прошла к нашим местам.
  - Ты как? - спросил я, дождавшись, когда она сядет.
  - Пойдёт.
  - Среди людей сильно тяжело?
  - Нет. Сейчас я как под водой - выпила таблетки перед выходом, а они реакции притупляют. Я поднимусь наверх?
  - Конечно.
  Спала она до самого утра. Я дорогой слушал музыку, пялился на сочные поля, озёра, хвойные леса. Ближе к ночи Артём кинул мне в мессенджере смс, приложив jpg-овский файл. Писал вот что:
  
  Транквилизаторы, что Влада пьёт,
  мне выписал знакомый врач.
  Советую прикупить, как сойдёте в
  Ульяновске (рецепт я сунул в задний
  карман её рюкзака). Они очень мощного
  действия, принимаются при повышенной
  нервной возбудимости, поэтому следи,
  чтоб более десяти капсул у неё
  при себе не было. Счастливо.
  
  Артём, 22:47
  
  Поблагодарив, я вбил в заметки название препарата, покурил на станции и, глотнув воды, лёг спать. На почве длительного недосыпа сон был на редкость сносный. А проснувшись под звуки разрозненно доходивших до сознания голосов, обнаружил Владу уже часа два как бодрствовавшую.
  - Сколько время?
  - Одиннадцать доходит, - ответила она, спрыгнув с верхней полки.
  Свернув матрас и постельное бельё в рулет, я трансформировал лежбище в стол, не без напряга прорвался в сортир умыться и, попросив на обратном пути у проводницы стаканы, принёс кипятка. Влада распаковала коробку чая, достала контейнер с булочными изделиями.
   - Чай с чабрецом, - пояснила она. - Хочешь?
   - Хочу.
   - И выпечкой угощайся. К завтрашнему дню всё зачерствеет, а меня от одних запахов воротит. Артём силой навязал.
   Заварив по пакетику, мы молча принялись завтракать. Пекли у Артёма, что называется, не на отъебись. За раз я уплёл два куска ватрухи, сама же Влада, съев выковырянный творог, побежала в сортир блевать - желудок отказывался принимать пищу. За сутки она одолела лишь яблоко и батончик "Баунти", купленный в Арзамасе. Глядя на неё, я тоже не ел. Йогуртовые булки, растворимая лапша, бананы, сэндвичи с крабовой пастой и сыром, сунутые Максом, так и проехали до победного. Половину я в Ульяновске выбросил, а дошики вернулись в Питер. В создавшемся положении витавшие по вагону запахи прелостей, варёных яиц, колбасы, жареных пирожков и разномастных копчёностей, соединившись в смесь зловония, машинально отзывались отторжением. Отчего люди так много еды берут в дорогу? На фига столько жрать? Во второй вечер, по устоявшейся традиции, один унитаз вышел из строя - само собой, учитывая, какой оравой пассажиры неслись туда после трапезных присестов.
   В общем-то, путешествия поездом вне художественного контекста - это не романтика ночных разговоров под винцо, а пресная бытовуха из сна, жора и забивания сральника. Незамысловатая спираль.
   На нас, в свою очередь, тоже косились. Ещё бы! Расцарапанная, изнурённая голодом дистрофичка и патлатый шланг с синяками. Впечатление производили то ещё. Не иначе, как два наркошных отщепенца.
   На ночной станции в Красном Узле, накинув на плечи толстовку, Влада спустилась со мной покурить. Разморённая, в значительной степени подуставшая. Лишь там, в свете ночных огней на железнодорожной платформе, меня прошиб ментальный оргазм от осязаемости неповторимого, ни с чем не сравнимого момента. Обняв её со спины, ожидал, что отстранится, а нет. Так и мы и простояли всю получасовую остановку.
   - Как себя чувствуешь? - шепнул я, раскурив вторую сигарету.
   - Пока не поняла. Но по отношению к людям ничего не ощущаю. Ни враждебности, ни боязни. Раньше заставляла себя смотреть на окружающие фигуры как на камни, а теперь камнями и вижу. Это, может, не есть хорошо, но так мне комфортнее.
   - Похуизм там, где надо, лишним не будет. Думаю, это не плохо.
   В Ульяновск мы прибыли в 7:15 утра. За полчаса до выхода сдали постельное бельё, выпили по стакану растворимого кофе. Изматывает, однако, езда на поезде. Хотелось скорее скинуть потные шмотки, помыться. Сальные волосы я собрал на затылке резинкой, забил в онлайн-приложухе адрес автовокзала. Влада держалась относительно стойко, щедро удивив столь боевым настроем. Период ремиссии? Бренный выход из патогенного омута? Если не знать, что он бренный, можно было б даже порадоваться. И хотелось. Хотелось забыться, отдаться податливой, как блаженная мантра, истоме, подредактировав в памяти то, отчего просыпался ночами. Но когда её снова накроет, нужно быть начеку, в ином случае снова спасую. Особенности психических расстройств я на живом примере усвоил. Главенствующая из них - болезнь не проходит, если её не лечить, так что рассчитывать на фантастическое исцеление не приходилось. То, что Владу разрушало, не назвать сизыми хлопьями снега. Следовательно, какой бы подозрительно стабильной она ни казалась, довериться удаче я не мог. В распоряжении имелись невидимый виток надежды и крошечная толика времени, в очередной раз данная нам в кредит.
   Сойдя с поезда, мы пересели на такси и уже скоро находились с билетами на перроне. Пока Влада с багажом пряталась под навесом от солнца, я сообщил Олиной тётке, что будем на месте часам к двенадцати, а после нашёл фармакологический отдел, купил две упаковки транквилизаторов, анальгин и противорвотный сироп, прихватив на выходе шаверму и пломбир в стаканчике. Голодная, она едва ли не быстрее меня умяла несчастный рожок, признавшись, что мороженое с июня не ела.
   - Хочешь ещё чего-нибудь? Тут черешню продают, голубику, - предложил я, с болью коснувшись её покоцанных рук.
   - Да нет. Не буду мешать. Мало ли.
   Добрались мы с пересадкой в Сенгилее на ущербном автобусе, трясясь, как студни среди сельских бабулек и корпулентных женщин с авоськами продуктов и хозяйской утварью. Неудобно, душно, но в сатирических зрелищах я нащупал махровое успокоение. Элитарный Питер остался за тысячу километров, а здесь всё своё. И полудохлая качка в ПАЗ-ике, и хиты Жени Белоусова, и тётки в летних сарафанах. Как далеко ни беги, крестьянскую породу в себе не искоренить. Обветшалые бараки, ребристые дороги, берёзовые посадки - это, как говорится, то, что я впитал с молоком матери. Какая там архитектура Растрелли и Трезини? Какие дворцы, янтарные комнаты и колоннады? Влада, притулившись на моём плече, дремала, а я, как одержимый, с чувством отрады пялился в фанящее окно. Поездки с отцом за город всплыли, велик, лимонад из трубочки. Груши. Стал замечать, что чем старше становишься, тем напористее бередит память о детстве - защитный механизм психики, нуждающейся в безопасности.
   Посёлок, в который мы прикочевали, и впрямь отличался живописностью: Волга, гористый рельеф, походивший на изображения из совковых журналов. Узнав у местных, как выйти на Молодёжную улицу, свернули за недействующий двухэтажный клуб и, выйдя на центральную асфальтированную дорогу, почекаляли по заданному маршруту. Я наслаждался, Влада тоже оживилась. В знойном воздухе пахло скошенной травой и спелой вишней.
   - Тут даже абрикосы выращивают, - заметила она, на ходу сорвав цветок мальвы.
   - А меня груши покупают. Обожал в детстве сырники с домашним грушевым вареньем, - признался я. - Правда, своих-то не было, покупали у дачников.
   - Грушевое варенье? Не пробовала. Мне сливовое нравится.
   За необременительным общением мы вышли на пригорок, отыскали восьмой по счёту дом. Дом был кирпичным, с мансардной крышей, деревянным крыльцом под навесом. Слегка запущенный, но вполне себе милый - не большой, не маленький. Без пафосного китча. У калитки я ещё раз набрал Галине.
   - А чего не заходите? Всё открыто, - ответила она в трубку, помахав из теплицы пучком зелёного лука.
   Послушно прощеголяв в протяжённый двор, я обратил внимание на миниатюрный, усыпанный ирисами палисадник. Вдоль сетчатого ограждения тянулся плющ, а по левую сторону, в огороде, пышела крупными плодами раскидистая яблоня. Внутренние пустоши медленно заполнялись пасторальной благодатью.
   - Нет-нет, разувайтесь в доме. Это мы сами по привычке - на крыльце, - с улыбкой встретила нас хозяйка и, задержавшись любопытным взором на моих гематомах и ранах Влады, в недоумении продолжила, - проходите. Я как раз кабачков нажарила, пообедаем.
   Сняв на пару кроссы, мы затащили багаж в терраску и послушно прошли следом за Олиной тёткой, облачённой в белую льняную юбку, блузку и телесные следки. Женщина она оказалась, как и по телефону, душевная. Невысокого роста, полноватая, с седеющими каштановыми волосами, отросшими у висков. Глаза такие же чёрные и раскосые, как у Оли, нос с горбинкой задавал стареющему лицу строгости.
   - Учитесь? Работаете? - поинтересовалась Галина, усадив нас за стол скромнёхонькой кухни с окном на двор, где худосочный человек в красной бейсболке и сланцах, обнажив загорелый торс, мыл у бани белую десятку. В углу, как полагается, висел иконостас, на столешнице заваривался травяной чай под стать настроению, заданному весёлыми обоями в мелкий цветок.
   - Учиться закончили, работаем, - ответил я, виновато глянув на Владу.
   - Решили отдохнуть от Питера?
   - Да. Тепла захотелось, природы.
   - Природы у нас тут власть. Это правильно. Да и лето выдалось жаркое, дождями не баловало - часть урожая пропала, зато ребятне радость. Каждый день с утра до ночи на Волге плещутся. А чего в наши края надумали? Не ближний свет для вас.
   - Тут привычнее. Я просто сам из этих мест.
   - Вон как. Извините, не спросила: как девушку зовут?
   - Влада, - ответила та негромко.
   - Вы оба такие худенькие. Неужто там у вас совсем питаться не принято? Ольга наша тоже отощела, как уехала. Одни глаза остались. Как она поживает? По телефону не рассказывает, а видимся раз в три года. По-прежнему в турфирме работает?
   Я податливо кивнул, чувствуя, как грудную клетку сдавило напряжением. В турфирме? Это что, типа отмазон для родственников?
   - Обнимите её от нас. Сами а то не известно когда увидимся. Жизнь другая сейчас настала.
   Смазав жареные ломтики кабачков сметаной, женщина через форточку крикнула мужу, что обед готов, после чего замутила по-настоящему сельский стол. К жареным кабачкам была подана запечённая в духовке картошка, к ней салат из свежих огурцов, чеснока, зелени и помидоров, соления. Алексей, хозяин дома, появился минут через пятнадцать. Безэмоциональный, немногословный мужик едва ли не одного со мной роста. Глубоко посаженные глаза с прищуром и поджатые губы выдавали натуру бесстрастную, скорее всего невротичную, сухую, но в целом сказать, что чем-то оттолкнул - не скажу. Показного негатива или агрессии с его стороны не сквозило. Принявшись есть, напомнил жене, что через три часа нужно быть в городе. Собственный живот, честно говоря, посылал громогласные позывы. Такой вот горячей домашней еды без изысков, приготовленной искусной женской рукой, а не машиной, лепящей полуфабрикаты, хотелось неимоверно. Одни запахи чего стоили. Однако, опасаясь, как бы хозяева не передумали, сославшись на наш подозрительный внешний вид, за полчаса посиделок я позарился на две картофелины и один маринованный огурец. Влада и того меньше - переживала, как бы не вырвало.
   А после еды, вопреки моим сердечным трепыханиям, Алексей провёл нас по внешней территории, показал залежи дров, объяснил на практике, как растопить баню, куда протянуть шланг. Галина же проинструктировала по садовой части, сделав акцент на яблоках, которые "желательно ежедневно собирать, и что не будет съедаться относить соседке из девятого дома".
   - Она хотя бы банки закрутит. Жалко, коли пропадут. Сегодня мы шесть вёдер заберём с собой в город, а с завтрашнего дня, пожалуйста, следите. Поливать нужно регулярно. Не всё, но помидоры и перцы обязательно.
   - Конечно, - пообещал я, угостившись крыжовником.
   - Если начистоту говорить, мы сдаём дом или семейным парам постарше, или знакомым. С молодёжью избегаем связываться, но Оля очень уж просила. Сказала, что поручается за вас, поэтому давайте без глупостей, - обеспокоенно проговорила женщина, сунув в рот горсть белой смородины. - Не хотелось бы неприятностей ни себе, ни вам.
   Напоследок я рассчитался с ней той суммой, о которой шла речь изначально, помог загрузить в машину вёдра с урожаем, после чего, получив ключ, мы с Владой вышли к калитке проводить хозяев, которые дали понять, что предостережения на наш счёт преобладали порядочные. Судить за это не берусь. Я и сам не доверил бы дом маргинальной парочке.
   Оставшись наедине, Влада не без обиды спросила:
   - А кто такая эта Оля?
   - Бывшая одногруппница, - соврал я рефлекторно.
   - Странно. С чего бы бывшей одногруппнице поручаться за тебя?
   В самом деле. Неправдоподобная версия - да. Вернувшись в дом, мы разобрали вещи, осмотрели комнаты. Убранство соответствовало сельским стандартам: сервант, стенка, мягкий уголок, трюмо, ковры на полу. Мебель не менялась, наверно, с беззаботных каникул Оли, храня в сакральной неприкосновенности запах её детства. Запах, контрастно разнящийся с тем одиночеством, к которому она в двадцать пять лет пришла. Верно подметила её родственница: "Жизнь другая сейчас настала". Отмотать бы назад да на паузу.
  Взяв пластмассовое блюдо, Влада вышла в огород за сливой, а я наконец-то мог досыта, никого не смущаясь, поесть. Опустошив салатницу, затащил тарелку кабачков под картофель, закусил маринованными шампиньонами и ложкой лечо. Затем помыл посуду и, со вздувшимся пузом нацепив кроссы, вышел на солнцепёк. Безмятежность стояла такая, что трава не колыхалась. Скукотень, когда хочется волнообразных страстей и движа, но дабы обрести гармонию, забальзамировав душу, - самое то.
  А налопавшись сливы и крыжовника, к вечеру мы по очереди помылись в бане, выпили по чашке чая, заваренного хозяевами. Чай был отменный. С ароматом мяты и вишни. Сразу же после этого, не сняв с себя джинсовый сарафан, Влада уснула на чужой постели, подобно утомившемуся ребёнку. Под действием ли таблеток или вымотанная дорогой, но спала крепко. Вплоть до утра четверга. Накрыв бледное тело найденным в шкафу одеялом, я долго сидел у изножья кровати, смакуя факт её физической близости. Чуть позже звякнул маме, словом не обмолвившись о том, что уехал из Питера, написал Максу, скинул фоток. Часов в семь сгонял в единственный на посёлок "Продмаг", обособленно расположенный у автобусной остановки, запасся, помимо базового набора продуктов, шоколадными батончиками, творожными пряниками и овсянкой.
   А навернув по деревне круг, дотемна читал на крыльце сборник рассказов Ирвина Уэлша, на который когда-то разлил кружку кофе. Замызганная книга с потёртой обложкой по сей день стоит на полке как вещественная память о Владе. Оле. Жизни с Максом. Квартире, из которой я осенью съехал, и вялых попытках грести против течения. Той ночью, не подозревая о фатальных последствиях, я без задних ног отрубился, наивно полагая, что жизнь снова налаживается. Но то была сардоническая издёвка, подведшая черту под моей инфантильностью.
  
  29
  
   Мог ли я, пристально сосредоточив внимание на поведении и словах Влады, за неделю пребывания в деревне отследить неладное? Ответа не было тогда, нет его и теперь. Множились иллюзии, что она идёт на поправку. Каждое утро смотрела с крыльца на окрестности, варила себе овсянку, а после обеда, кинув в пакет воду и полотенца, мы чуть ли не вприпрыжку спускались к реке. Пора цветения началось задолго до нашего приезда, однако меня это не останавливало. Умение плавать позволяло спокойно отплывать от берега, где водоросли и тина не лезли в рот, не застревали зелёной слизью в волосах. Влада в воду не заходила. Пару раз мочила ноги, а всё остальное время загорала, прячась в тени под сломанной ивой. Иногда слушала музыку или читала с телефона "Замок" Кафки, изредка поднимая голову. Мне нравилось издалека наблюдать за её миниатюрным обликом. Нравилось мокрым ступать по песку, чувствуя припекающие спину лучи, обтираться, а после жевать рядом с ней медовые яблоки. В той непродолжительной поездке мы оба покрылись таким cмачным слоем загара, что, встретив меня по приезду в Питере, Макс не сумел обойти обоснованных подъёбок.
  - Хуяс, ты запёкся! Вы из Турции что ли прилетели?
  Людей на пляже собиралось навалом - в основном дети и подростки, но встречались пары за тридцать, с мангалом и бухлишком приезжавшие отдохнуть под шашлычок. Впитывая, как салфетка, запахи специй, я весь изводился слюной зависти, поэтому, возвращаясь домой, жарил колбасы или сосисок, варил картошку, пока Влада шинковала на салат сорванные с грядок овощи, зелень. Сама она такое не ела - всё грызла фрукты или пила кофе с печеньем, но у человека появлялся аппетит. Я посчитал это охуенным знаком.
  По просьбе Галины с заходом солнца мы ежедневно, не сговариваясь, выходили на вечерний полив, откопав в чулане резиновые сапоги и калоши. Кто там из античных философов мудрствовал о том, что депрессию следует лечить диетой, холодным душем и физическими нагрузками? Он был прав. Вряд ли б я так утверждал, годами занимаясь сельским хозяйством, но тогда огородные дела пошли нам на пользу. Вероятно, психотерапевт истолковал бы феномен тем, что когда голова и эмоции пребывают в неупорядоченности, выполнение рутинных действий с получением сиюминутного результата, вроде как, систематизирует мысли. Следовательно, чутка гармонии мы всё же урвали в недолговременное пользование. С краткосрочным эффектом, но и за то спасибо. Не припомню, чтоб за последние лет пять испытывал подобное умиротворение, когда и пробуждение в радость, и дышится свободно.
  Холодный душ, увы, в процессе восстановления душевного и физического баланса не присутствовал, но регулярное посещение бани стало обязательным пунктом в устоявшемся распорядке. Прогрев кости, к одиннадцати я отключался и спал до упора, не видя снов, не вскакивая по зову мочеиспускательного органа. Режим натренировался безупречный. Особое наслаждение доставляло, просыпаясь, слышать с кухни звуки жизни, улавливать запахи жареных блинов или гренок. Несмотря на то, что упоминание об Оле заронило в отношениях лёгкий холодок, постепенно Влада смягчалась. Однажды, топая с Волги через поросший полынью прогал, без тени упрёка спросила:
  - Та девушка, которая разукрасила тебе шею, хотя бы красивая?
  Стеснённо на неё глянув, убедившись, что вопрос закинут не с целью посраться, а из банальнейшего интереса, честно пробормотал:
  - Она не из тех, кто кажется красивой при первом знакомстве. Харизматичная, обаятельная - да, но насчёт красоты - на искушённого любителя.
  - Расскажи о ней. Как выглядит? Чем занимается?
  - Ей двадцать пять. Когда-то была приобщена к модельной среде, сейчас стрижёт волосы, увлечена творчеством Уорхола и дарквэйвом, учится рисовать, шьёт неформальный шмот. Как выглядит? - повторил я, воспроизведя в памяти вытянутый силуэт неординарной девушки, "разукрасившей мне шею". - Андрогинно, я бы сказал: высокая, худая. С оливковым цветом кожи, волосы - каштановые, до лопаток. Лицо...лицо незаурядно.
  - Чем же?
  - Оно не совершенно с позиции стандартов, но что-то в нём есть: нос слегонца вздёрнут, скулы и глаза ярко выражены. С определённого ракурса вполне может сойти за мужское. Когда улыбается, на щеках ямочки проступают.
  - Полный мне антипод?
  - Вас даже сравнивать глупо. Вы как два разных сорта ягод: ты - ежевика, она - черника. И то, и другое по-своему вкусно, но вместе не стыкуется.
  - Черника, судя по всему, послаще будет, - отрезала Влада и, поймав мой обескураженный взгляд, в голос рассмеялась, добавив: - Да шучу. Сколько ей дашь по своей десятибалльной шкале?
  - Твёрдую девятку, - не кривя душой, признался я. - Тот самый модельный идеал, о котором мы говорили.
  - Наверно, вы подходили друг другу внешне. Ты бледнокожий блондин, она - смуглая брюнетка. При смешении - дорогой молочный шоколад. В таких контрастных парах получаются необычайной внешности дети. Не думал об этом?
  - Нет. О детях думать не приходилось.
  - А зря. Нечто подсказывает, что ты упустил бесценный вариант. Девушка модельной внешности с активной жизненной позицией, увлечённая творчеством, тяжёлой музыкой. Почему нет?
  - Чувства не те.
  - Кажется, ты мазохист, Глеб.
  - Возможно, - согласился я. - Что поделать, если к относительно здоровым людям ну вот вообще никак не тянет? Нравятся мне оторванные от земли личности с пробоинами. Страдающие, депрессивные. Поддержание невротического сценария. Или как это называется в психологии?
  - Не знаю, как в психологии, но в обыденной жизни, извини, это называется тупизмом наивысшей степени. На фига возиться с инвалидами, когда рядом есть человек, с которым не надо переживать за то, что не сегодня-завтра он убьётся? Или, вытаскивая кого-то из безумия, ты самоудовлетворяешься? Тогда это прямая отсылка к нарциссизму. Патология, если хочешь.
  - Не исключено. В таком случае и я не здоров.
  Спорить Влада не стала. Шагая впереди меня, кидала в рот по розовой ягоде ирги, придерживая болтавшийся на остром плече рюкзак. Белые конверсы тонули в густой траве, на фоне которой джинсы, подпоясанные широким ремнём, отливали насыщенной голубизной. За те дни я привык к её стрижке. Дреды дредами, но этот ёжик нёс в себе сорванцовую дерзинку, отбрасывающую Владу к тому типу девушки-ребёнка из свингующих шестидесятых, избравшим за образец угловатую, лишённую напыщенной сексуальности Твигги. Сама же она свою трансформацию не могла принять. В зеркало отказывалась смотреть, фото, напоминавшие о дредах, стёрла. На вопрос о том, ради чего решилась на эксперимент с волосами, ответила с самоиронией:
  - Я и не решалась. Просто в голову ударило - нашла ножницы и покромсала. Дреды отгораживали меня от внешней среды, смещая акценты с лица и тела. Извращённая социальная защита. Я долго мечтала о них, долго отращивала до той желаемой длины. Отстричь - значило не просто решиться на эксперимент, а выйти на путь невозвратности. Я знала, что полученное мне не понравится, сделала это вполне осознанно. Выгляжу, как плешивый уродец, но теперь всё равно. Смотреть на себя не хочу, а то, как воспринимают меня люди, уже не трогает. Чем хуже, тем лучше.
  - Я не вижу рядом плешивого уродца. Ты не стала хуже, - проговорил я без капли фальши. Мои слова она, конечно же, обесценила, выплюнув как косточку от вишни.
  Колоритным пятном сохранился вечер четвёртого дня. Как сейчас слышу раскаты грома, обрушившиеся над поволокой затяжных облаков, вижу слепящие копья молний. С утра дождь ничто не предвещало, но природа надумала показать характер, пригнав часам к семи ливневый циклон. В то время, вдоволь вобрав у реки витамина D, мы сели ужинать окрошкой, и пока я добирался сырниками со смородиновым джемом, Влада сгрызла три сливы и, ни слова не сказав, покинула кухню. Уверенный, что она на крыльце, я окислился ягодами, а выглянув из зала в окно, застал её мокнувшей на дороге перед домом в том самом белом струящемся платье, на котором остались желтовато-горчичные следы крови. По волосам текло, ткань прилипла к телу, обозначив белое бельё и торчащие кости, ветер задувал в спину, но человека словно выбросило за пределы субстанции, в которой существовал я, несчастная окрошка и блюдо со сливами. Хотел поддаться порыву, крикнув, чтоб шла в дом, иначе заболеет - удержался. Не хотел грязными руками помять материю катарсиса, что хрупким бисером коснулся её уязвимости. То было наифактурнейшее воспоминание о растаявшем человеке. Фиолетовый одуванчик в букете из жёлтых. После я не встречал никого и близко похожего.
  Впечатлённый увиденным, в забытьи вернулся в кухню, помыл посуду, набрал воды в чайник, включил конфорку, и когда Влада насквозь мокрая показалась на пороге, не придумал ничего лучше, как нацепить личину неведенья. То, что ей открылось, было слишком интимным. Не мне туда лезть.
  Взяв полотенце и сухую одежду, она ушла в баню, а перед сном, попивая на крыльце чай с мятой, робко поцеловала меня. Это был нежный поцелуй без намёка на продолжение. Я курил, не стихающий дождь бросал в лицо мелкую морось. Когда она потянулась, замер в недоумении, не успев сообразить что к чему. И если до этого мы спали раздельно - той ночью я рискнул напроситься в её постель, получив согласие без шипов возражения. Лёжа в потёмках на скрипучей кровати, вынутым из подушки пёрышком с предельной осторожностью гладил конопатые шею, ключицы. От чистого тела пахло гелем для душа, от волос - персиковым шампунем. Снова почудилось, будто мерзотным глистом залез под одеяло к ребёнку. Не сказать, что испугало, но ощущения рождались противоестественные.
  Таблетки Влада со дня отъезда из Питера не пила. Шаткое состояние с перекосом в минус и впрямь нормализовалось. Сон стал незыблемым, ела, с пытливостью копошилась в огороде. Заметить странностей я не мог, даже если б захотел. Хотя, сейчас-то понимаю, что резкое изменение в поведении уже было странным, это должно было насторожить, а не расслабить. Но я расслабился, сделав осечку.
  Вечером перед отъездом захотелось отметить завершение наших целительных каникул. Мотивацией послужил найденный в стенке магнитофон и коробка раритетных аудиокассет.
  - Как насчёт вина? - предложил я, вернувшись из бани.
  Рассматривая обложки, Влада задумалась.
  - Можно. Собираешься в магаз или у тебя с собой припасено?
  - В магаз. Захватить ещё чего-нибудь? Конфет шоколадных? Сыра?
  - Я видела там пломбир с карамелью в ведёрке - вот его, если будет.
  - Окей.
  Ассортимент в местном магазине был жиденький. Минут десять я высматривал приличное вино, напоровшись-таки на кислую хрень, но спонтанно организованные посиделки это не испортило. Разложившись на полу зала (на моём провинциальном диалекте), мы ели из десертниц мороженое с клубникой, пили красную мешанину, разбавленную от профицита сахара водой, создав вайб треками "Акулы", "Руки вверх", "Иванушек International". Невольно я подумал об Оле: не должна ли она быть на нашем месте? Приехать в этот дом. Сходить к Волге, наесться крыжовника, выпить в сумерках чая с вареньем, а после слушать через динамик магнитофона кассеты. Как-то всё нескладно получилось. Где-то произойдёт сбой. Впервые с приезда в деревню сделалось охуительно страшно. Возвращаться в Питер не хотелось, альтернативный вариант - рвануть вместе с Владой к матери, но зная наперёд её реакцию, я не отважился озвучить полоумную затею. Соответственно, выбора не было.
  Галина с Алексеем нагрянули пятнадцатого августа рано утром - мы не спали. Я убирал со стола, Влада гладила футболки. Приехали они с пакетами продуктов, угостили нас домашними пирожками с повидлом и в течение часа радушно проводили, навязав с собой в дорогу контейнер с мясным пирогом, контейнер со сливами и бутылку облепихового морса. Однако жирный косяк всё же подговнил расставание. Подговнил тем, что мы забыли вынести мусор и не постирали замоченное в банном тазе постельное бельё - нехорошо вышло. В автобусе я написал хозяевам, извинился. Ответа не получил.
  До ульяновского ж/д вокзала мы добрались к обеду, сдали багаж в камеру хранения, выпили по чашке кофе в буфете и почесали бродить по окрестностям. К полночному прибытию поезда Влада обессилела так, что, получив постельное бельё, тут же уснула. По соседству напротив расположились вахтовики, давшие массового храпака, но в целом доехали без форс-мажоров. Я съел выпечку, Влада уплела сливы, боясь, что прокиснут. На станциях выходили покурить, пили растворимый кофе, музыку слушали. Так и доехали. Кучно, прело, в нетерпении считая часы от остановки до остановки. О дальнейшем раскладе не говорили. Я надеялся, этот нарывающий гнойник самостоятельно созреет. Надавишь - занесёшь инфекцию. Да и после недели пасторального отдыха грузить разговорами ни Владу, ни себя охоты не возникало. Тешил себя тем, что ни к чему расковыривать раны. Нивелировал, смазывая трещины клеем, наивно полагая, что поступаю рационально. Как же.
  Квартира встретила пылью и неприветливым молчанием.
  - Попьём чай? - спросила Влада, ополоснув кружки.
  - Да, конечно, попьём. У нас печенье осталось.
  За чаем она мигом поникла. Хлебала пакетированную травяную смесь без сахара, смотрела в окно. Встревоженный, я нёс чепуховую поебень, стараясь идиотским способом разрядить обстановку, но, прервав меня, Влада задала вопрос, вовсе не случайно сорвавшийся с языка:
  - Есть планы на будущее?
  - Ты про самоопределение?
  - Да.
  - С этим без изменений. Полученный диплом ясности не придал, - искренне ответил я.
  - Может, Питер - не твой город? Не думал о том, чтоб свалить?
  - А куда свалить?
  - Куда угодно. Посмотреть жизнь, поискать что-то своё. Вдруг тебе ближе кочевой образ существования, ты ведь кайфуешь вне города. Зачем тебе Питер?
  - Все подростковые годы считал его концентрацией творчества и отсутствия стигм.
  - А сейчас?
  - Сейчас? Сейчас не знаю. Шоры неведения, конечно, за годы сменились на оккуляры, камерное представление утратилось, но подоплёка, наверно, та же. Здесь действительно можно быть кем хочешь, самовыражаясь самым фриковым образом, насрав на суждения, и, если поднатужиться, - чё-нибудь из этого выйдет. Другое дело, что от излишества удовольствий, которые можно получить не напрягаясь, настоящее обесценивается. Мечты сменяются фрустрацией, да и сам становишься фрустрированной версией себя. С таким мироощущением куда ни езжай - всё одно. Проблема-то не в местности, а в собственном естестве, - Влада, задумавшись, кивнула. - А к чему ты спросила? - добавил я.
  - Увидела, как тебя попускает в благоприятных условиях.
  - А ты?
  - Я - безнадёжный случай. Хочется, чтоб у тебя счастливо жизнь сложилась.
  - Взаимно, Влад.
  - Может, ну его - это пресловутое самовыражение, творчество с расчётом на фидбэк? Стучаться в мраморные двери...зачем? Уйти подальше от людей, постигать природу, себя, закоулки внутреннего мира, не пытаясь под натугами разобраться с внешним - может, и есть в этом истинный смысл?
  - Познать дзен, типа? Отказаться от желаний?
  - Ну да, примерно.
  - Так ты сторонница буддизма?
  - Не сторонница. Просто за прошедшую неделю всерьёз задумалась об этом. Перестала понимать, ради чего мы стремимся урвать свой кусок в этой переполненной клоаке, если мир настолько многомерен, что твоё находится там, где не обязательно воевать. Когда от меня все мои отвернулись, я стала склоняться к теории, что полная свобода ведёт к одиночеству. Сейчас убеждена в обратном: одиночество - это и есть свобода. Не наоборот. Вычурно, но пока ты сцеплен амбициями с людьми, так и будешь висеть прищепкой в связке условностей.
  - А мне близка позиция даосов.
  - Чем же?
  - Принципом невмешательства и беспристрастного существования. Философия того, что люди по природе своей не добры. Живёшь в ритме персонального микрокосма, ни от кого ничего не ожидая и никому ничего не доказывая, но защищаясь тогда, когда оно требуется. К этому я стремлюсь.
  - И что, беспристрастное существование делает тебя счастливым?
  - А что такое "счастье"? Стационарное состояние комфорта или эфемерные вспышки радости? Я вырос в парниковых условиях, проблем не знал. Ну там, отсутствия денег, контров с родственниками, перипетий в осуществлении задуманного. Мне, если судить с расстояния времени и полученных в Питере знакомств, многое легко пало в руки: этот переезд сюда, опять же. Не напрягаясь, сдал ЕГЭ, поступил, приехал сытый, обогретый. И фантазии о музыке воплотил бы, если б хотел, но потому-то потребность и пропала - без того гладенько складывалось. Никаких кочек, исключительно мои отмазоны. Не было того позыва воевать, о котором ты говоришь.
  - То есть...ты не умеешь ценить то, что имеешь?
  - Да. Думаю, да. Чтоб этому научиться, нужно лишиться чего-то, а у меня всё по накатанной. Не приходилось ничем жертвовать. Попутный ветер не замечаешь. Озарение просыпается тогда, когда секут хлыстом по лицу. Ты это лучше меня знаешь.
  - Да уж. Предположим, знаю, но ни бельмеса не смыслю ни в людях, ни в себе, ни в том, какой поступью перемещаться по земле.
  Этот полемический диалог не испугал меня, нет. Я различил в нём даже некие благотворные колебания. Уходя, обнял Владу, уверенный в том, что с этого дня мы начнём вместе заново учиться пресловутому осмыслению жизни.
  Семнадцатое августа - последний день, когда я видел её живой.
  
  ***
  
  О смерти мне сообщили через сутки. Позвонил никто иной, как отец. Скомкано поздоровался грудным голосом, представился Олегом и, не размазывая слова по воздуху, выпалил, что минувшей ночью она повесилась. Расписывать в подробностях, каким током меня отхуярило, не стану. Без толку.
  - Мы нашли на кухне заклеенный конверт, подписанный "Передать Глебу", ниже - твой номер телефона. Ты, кажется, был ей не чужим человеком, - заключил Олег Павлович выматонным тоном. - Сможешь забрать сегодня? Адрес, подозреваю, у тебя есть?
  Сухо закончив непростой разговор, я впал в состояние свинцового ступора. Туго соображая, машинально натянул носки, кроссы, взял телефон и раздавленным овощем выкатился из дома.
  На звонок в квартиру вышел седовласый мужчина лет сорока пяти - роста выше среднего, тучный, грубо вытесанный на лицо. Буквально выражаясь, упитанный тяжеловесный бычок с кирпичной челюстью и серой щетиной, походившей на несминаемые зубчики потасканной щётки. Признаться, человека, которым Влада восхищалась, я представлял одухотворённым, худосочным, с изысканными манерами. На художественного руководителя театра и в целом персону, связанную с искусством, не тянул: не тот типаж, не та энергетика. Разрыв шаблона? Протянув увесистую ладонь, пропустил меня внутрь, велев подождать. Из комнат летели разнузданные голоса, в дальней кто-то рыдал, и даже в те секунды известие о смерти Влады не откликнулось во мне осознанием. Свежим соком текли воспоминания о чае за кухонным столом, посиделки у Волги, запах медовых яблок бил по носу, сменяясь слепящими вспышками огней железнодорожных станций. В какой реальности это осталось?
  - Послезавтра похороны, - вернувшись с конвертом, высказался Олег Павлович, поправив не к месту надетую белую рубашку, заправленную в классического кроя джинсы. - Приходи. Адрес и время я скину, когда формальности утрясутся.
  Взяв то, зачем шёл, в парадной я распечатал склеенную офисную бумагу, обнаружив внутри компакт-диск, синим маркером озаглавленный "Немотой", засохший одуванчик и сложенные вдвое тетрадные листы, прочесть которые осмелился далеко не скоро.
  А похороны были тихими. Человек десять - двенадцать явилось, не больше. Родители, ближайшие родственники. Мать на кладбище привлекла взгляд сразу. Несмотря на полноту, лицо было идентично дочернему - та же линия губ, нос, превосходный по пропорциям профиль. Осветлённые волосы скрывал чёрный платок, тусклые, подведённые серым карандашом глаза заволокла туманная дымка. Вероятно, под эффектом психотропных препаратов, поскольку она и двигалась замороженно. Периодически низкорослая женщина лет шестидесяти, придерживая за локоть, совала ей нашатырь, дала проглотить горсть белых таблеток. Отец же плакал всю церемонию. Плакал так, будто не знал о первой попытке, будто не чувствовал застрявший на кончике языка крик о помощи, который не месяц и не два демонстративно игнорировал. Вы оба давно похоронили своего ребёнка, собственными усилиями захлопнули крышку гроба. К чему эти зрелища?
  Артём не пришёл. Я и сам метался в думах, зная, что не сумею совладеть с собой. Но под воздействием шока стоическая выдержка поначалу присутствовала. Эмоции вышли наружу позже - с кладбища я двинул на Финский, в то самое место, куда в мае мы выбирались на памятный пикник. Там-то набухшие под кожей волдыри кульминационно лопнули. Лопнули так, что четыре месяца прошли под лозунгом пиздецкого расколбаса.
  Нещадные периоды загулов на деньги Макса сменялись конвульсионными рыданиями, те - летаргическим сном по двое-трое суток, попытками заткнуть ноющую дыру аутоагрессией. Когда становилось совсем невмоготу, снова упивался до невменяемого состояния, ползком прорываясь к унитазу. С работы выперли, родственники потеряли. Воспоминания той осени собираются из огрызков, между которыми безмолвный пробел. Я задавался уймой вопросов, винил себя, ненавидел. Ненавидел за то, что в тотальной близости с Владой не сумел сделать сигнальные памятки. Где кнопка, позволяющая отмотать назад? Где опция "Стереть последнее сохранение"? Я причастен к её смерти хотя бы потому, что не надо ввергаться в нутро надломленного человека, не имея инструкции по применению. Повернёшь не тот винтик - система нарушится, раздробив шаткий механизм в стеклянную крошку, которой сам же подавишься. Как бы при этом ни ломало, какими бы сумасшедшими ни были эмоции, такие фривольные эксперименты могут дорого стоить. Это я усвоил сполна.
  А проснувшись в ноябре, поймал себя на том, что ничего не чувствую. Тем же днём продал ноут, снял комнату в коммуналке и, желая соскоблить с кожи шмотки прошлой жизни, как крыса, смотался из квартиры. Что стало с Максом, где он теперь, чем занимается, понятия не имею. На тот момент пребывал в Ростове - оформлял опеку на брата. Никаких объяснений я ему не оставил, из соцсетей удалился, поменял симку, сохранив в контактах лишь номер матери. Поступил эгоистично, не отрицаю, но полученный за двадцать два года опыт выгравировался в свете бесформенной пластмассовой хуёвины. Растерянные мечты, щемящая тоска по детству, разочарования, поцелуй на крыльце - всё смешалось в компостный фарш. Я не убился следом за Владой, не слёг на годы с депрессией, но и прежнего Глеба не стало, как не стало всей этой противоречивой истории.
  В декабре, за пару дней до Нового года, вынул из уха серьгу и, чтоб добить метаморфозы, сбрил под ноль осточертевшие патлы. Осадочные сорняки нонконформизма хуева.
  Символично? Нисколько. Прозаично и только.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Эпилог
  
  Если ты читаешь это - моя попытка удалась. Боюсь, на этот раз в случае неудачи мне не удастся легко уйти от ответственности, скорее уже однозначно упекут в дурку. Социальным калекам вроде меня там самое место. Или на кладбище. Не особо привлекательный выбор, но кладбище кажется более гуманной средой обитания.
   Прости, что причинила боль. Прости, что заставила поволноваться. Наверно, теперь ты меня ненавидишь, это логично. Я виновата, Глеб. Виновата перед тобой, перед Артёмом. Перед родителями вину чувствую лишь за неудобства, которые навлеку своим уходом. Ну там, обзвоны, организация похорон, трата денег. Это не даёт покоя. Представляю, как мать будет истерить: моя выходка - бельмо на весь остаток жизни, не вписываемое в картинку фальшивого благополучия. Не столько пошатнёт её факт этого поступка, сколько страх за то, что скажут люди. Что подумают о ней как о матери. Мне искренне не хочется, чтоб кто-то со стороны знал о произошедшем. Пусть бы всё прошло быстро и с наименьшим количеством издержек. Имея привилегию, я бы предпочла метод незаметного испарения. Слиться с воздухом недолговечной пыльцой, отформатировав о себе память - шикарная смерть.
  Наступят времена, при которых самовольный уход человека перестанет расцениваться так критически нездорово? Ты приходишь в мир не по своей воле, заведомо нагромождённый обязательствами перед определённым кругом лиц и задачей любой ценой выжить. Типа: на, вот тебе купленная соломинка, плыви. Что, захлёбываешься? Греби чаще, шевели конечностями. Мы что, зря потратились? Так почему смерть от своей руки считается предательским выбросом? Склоняюсь к тому, что человек имеет право выбора: воспользоваться соломинкой или позволить себе самолично выйти в ту дверь, через которую вошёл. И право это абсолютно морально. Разве нет? Хотя...может, я пытаюсь кривым образом оправдаться?
  Не думай, что делаю это в состоянии очередного импульса. Нет, я не истязаю себя, не плачу. Соображаю вполне адекватно. Мысль о повторном суициде не закралась случайно. Хотела сделать это полтора месяца назад - не смогла. А потом наша поездка...за прошедшую неделю мне без преувеличения полегчало. Выдернула неподдельную горстку счастья, и дышать стало проще. Это не пустословие, не сентиментальные излияния. Пребывая за городом, ощущаешь первозданную вселенскую хрупкость. Хрупкость одиночной человеческой жизни, хрупкость гармонии. Вслушиваясь в звуки природы, понимаешь, что спешка в урбанистической вакханалии - призрачная суета. Ставки на успех, самореализацию посредством творчества, карьеры, деторождения; гонки в инстаче за социальное принятие и видимость лакшери жизни, пущенной через фильтры. Это то, ради чего сюда посылают? Не внушающий доверия чип. Не хочу сдаться, приняв правила игры. Условия для взращивания растений вроде меня тут неблагоприятны, поэтому правильнее закончить в позитивном ключе, пока я всё ещё являюсь собой. Не высохла, не разраслась бурьяном, не сгнила. По-идиотски звучит? Скорее всего. Не хотелось патетического пафоса, но по-другому такие вещи не донесёшь. О них в принципе не стоит говорить. Это то, что должно остаться влагой на коже. Пишу, потому что не хотелось недосказанности.
  Когда к середине поездки решение поставить по возвращении точку увиделось в свете истины, меня впервые за длительное время отпустило. Это не хорошо и не плохо. Просто данность. Надеюсь, память обо мне не будет храниться залежами. Чем стремительнее ты вычеркнешь связанный со мной эпизод, тем лучше. Делаю это, потому что иного пути не вижу. Просыпаться с перманентной болью устала. Устала быть обузой для людей. Устала чувствовать себя виноватой и должной перед теми, кто хоть раз повёл себя не в характере родителей. К тем сейчас ничего нет. Обида, может, не изжила себя (детские раны, наверно, невозможно искоренить), но скорби и раскаяния с их стороны не хочу. Честно. Стала безразличнее? Или переросла? Ни то, ни другое. Скорее смирилась. Смирилась с тем, какие они, смирилась с тем, что и для отца, и для матери я являлась всего лишь средством бесплатной самопомощи. Эмоциональной подпиткой: отец черпал поддержку в подтверждение своей уникальности, пока я давала её, ослеплённая его превосходством, а мать отыгрывала амбициозный сценарий невосполненных планов, используя меня как мерило собственного эго. Не знаю, что есть безусловная любовь, но бродить неприкаянной с протянутой рукой больше не хочется.
  Возможно, ты задашься вопросом о том, почему было не попробовать с нуля вместе. Отвечу так: при положительных обстоятельствах у нас сложились бы сумасшедшие, ментально и физически целостные отношения с вероятностью раскрытия фонтанирующего творческого потенциала обоих. Но тогда мне следовало бы переродиться, иначе образуется выпуклая нестыковка. Что путного выйдет у людей с контрастными базовыми прошивками? Тот, кто не получил в детстве подлинной любви, не способен что-то от себя дать в зрелом возрасте. Даёшь то, что вобрал, а когда котелок потребностей заполнен едва ли не на одну треть, что оттуда черпать? Только осадки. Я по сути своей не очень отличаюсь от родителей. Как бы ты ни выворачивался, этого всегда будет мало. Мало, потому что у меня червоточина внутри. Сколько получаю, столько сквозь внутреннюю брешь кидаю в прошлое на съедение голодному ребёнку.
  Мы могли бы попытаться, не исключаю, но у этого нет будущего. Три месяца, четыре - максимум, а дальше тупик. Ты возненавидишь меня - непросто тащить на себе жалкого человека с комплексом непрожёванных обид, загонов, отклонений психогенного и социального характера. Оттого я и боялась привязанностей. Пока не разберёшься в себе, неразумно цепляться за кого-то, согласись? А чтоб в себе разобраться, нужно желание и сил в достатке, которых у меня нет. По крупицам обрубки собираю, но на выработку стационарного топлива ресурсов не хватает. Я похожа на ржавую бочку без дна. Опустошить тебя собственной неполноценностью, как опустошили меня предки, себе не позволю. Ты заслуживаешь нормальной жизни. С нормальным человеком. А что я? Мой удел - вакуум, как я говорила. Уже год не могу взять себя в руки. Улучшений нет и в перспективе не видится, поскольку самооценка у меня не просто занижена. Она отсутствует. Ноль. Пропасть. Остались злость и радикальное нежелание вылезать из трухлявого коробка. Финальное обесценивание себя как личности.
  События, связанные с универом, семейными скандалами и творческим тупиком, опалили так, что угли до сих пор разлагаются в лёгких. Настолько близко к краю я ещё никогда не подходила. Не понимаю, куда деть себя от безысходности, к кому обратиться за помощью. Я искренне разочаровалась в людях. Комичное лицемерие, тупость, бесконечное враньё - то, чем мы питаемся среди себе подобных. К этому я при всём желании не сумею приспособиться. Снова ною...дала ведь себе слово не сводить письмо к негативу. Видно, истинную природу не скроешь. Ощущаю себя бездейственной тварью, которая висит на попечении, плачется и вечно от кого-то зависит. Морально, материально. Фундамент заложили предки, а как с этим жить?
  Чем ближе ты становился, тем больнее приходилось от мысли, каким градом меня засыплет твоё исчезновение. А это неминуемо. Все, к кому я питала чувства: экстатичные, тонкие - рано или поздно уходили. Не осталось никого. Поэтому...на этот раз уйду сама. Сейчас хотя бы на суицид способна, а угоди в психушку, даже есть по своей воле не смогу. Не верю, что тронутая голова лечится. Можно вылезти со дна на некоторый период, достигнуть ремиссии, но полностью перекроить мозг...на мой взгляд, так не бывает. Позитивное мышление, фокусы с самовнушением - концепты многообещающие, а разве себя обманешь? Неправдоподобием веет. Стала склоняться к тому, что депрессивное ядро закладывается в генетике, а далее либо прорастает, падая в соответствующий тип почвы, либо чахнет, но сколько себя помню, я всегда катилась по жизни грузным человеком. Грузным ребёнком, грузным подростком. Грузность - вот оно наиболее подходящее мне слово.
  Как-то зимой наткнулась на психологический тест, где нужно было назвать три точных прилагательных о себе - на ум шли те, какие приписывала мать: безответственная, инфантильная, заносчивая. Помню, настроение испортилось, на задание забила. Прискорбно, что наша идентичность формируются под воздействием левых слов, брошенных наотмашь. Где-то с целью манипуляций, где-то -неудавшегося дня, не имевшего конкретно к тебе ни прямого, ни косвенного отношения. И вот, дожив до двадцати лет, я ничего о себе не знаю. С июля снова стали сниться бродяжки из садика. Слышу их зов, ищу, а ноги вязнут, перед глазами чернь. Просыпаюсь в слезах. Это невыносимо. Совесть грызёт не меньше, чем девять месяцев назад. Характерная метафора - вероятно, запуганный ребёнок внутри меня так же сиротливо просит о помощи. Вывести его из темноты, накормить до пресыщенности - это было моей первостепенной задачей на пути к исцелению, но для ответственных действий слишком глухо вокруг. Не различаю, куда двигаться. Живу на повторе фанящей тревоги, молча поглощая саму себя, а что не съедается - консервирую. Результат налицо.
  Ты стал фонариком в моём сумрачном мире, Глеб. Спасибо за спектр всесносящих эмоций. За поцелуи, разговоры, заботу. Как бы резко в гневе ни огрызалась, я не жалею о нашем знакомстве. Не имею права жалеть - с тобой я сумела примерить кожу человека, которого принимают, не глядя на недостатки и социальный статус. Наша поездка казалась тебе возможностью перенастроить обстоятельства. Ты старался, я ценю это. Не понимаю, чем тебя зацепила, но за всё, что сделал, спасибо. Извини, что не оправдала ожиданий. Данная опция мне не доступна. Вкус травяного чая и твоих сигарет хочется унести с собой, это последнее красочное впечатление, до самого приезда в Питер вызывавшее сомнения касательно того, не тороплю ли я события своим уходом. Думаю, нет. Пусть всё закончится сейчас. Хотелось бы оставить после себя что-то светлое. Абсурдно говорить про свет, всучив тебе диск с нашим фильмом. В саундах - черновые демки, что ты присылал. Да, название проекта, правда, изменила. Спонтанно пришла в голову эта "Немота", но идею отражает яснее.
  Забавно. С фильма история началась и на нём завершается. В такие мгновения невольно поверишь в судьбу, что свела нас с целью создания крипового творческого тандема. Что ж, тогда мы везунчики. Результатом я довольна.
  Хотела ещё что-то сказать...забыла. Будто в дорогу собираюсь, в сумбуре теряя из виду мелочи. Ну и ладно. Значит, не столь важно.
  Напоследок пожелаю тебе вернуться к музыке. Ты не единожды говорил о моём предназначении, а о себе замалчивал. Несправедливо. Не каждый подросток с тринадцати лет годами несёт осознанную мечту. Лишь это должно иметь для тебя вес, остальное - ёлочная гирлянда, обладающая свойством сгорать. Прости меня за печальный опыт. Помнишь у "The Retuses" есть строки: "Что не сбудется, то нам приснится"? Наверно, это так. Что не сбудется, то нам приснится, Глеб. До свидания.
  
  2021 год
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"