Фрейдзон Овсей Леонидович : другие произведения.

Сима, ты должна жить...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
   Глава 1
  
   Чуть больше трёх месяцев истекло после начала войны.
   В конце сентября 1941 года по булыжной мостовой от окраины небольшого литовского города Утена в сторону леса десяток немецких автоматчиков и отряд литовских полицаев гнали большую разношёрстную толпу евреев.
   Среди этого плачущего и кричащего, молившегося и молчавшего люда, были и дети разных возрастов от грудничков до подростков.
   Опустив головы, шли молодые и шаркали ногами скрюченные старики, среди светского люда явно выделялись верующие в ермолках и с пейсами, а представители женской половины в платках, покрывавших волосы, и даже в париках, говорящих об их крайней ортодоксальности.
   Да, литовские евреи не могли поверить, что это немцы, армия которых в прошлой войне удерживала долгое время в своей власти места их компактного проживания, и при которых им жилось очень даже вольготно, не было притеснений и дискриминации, и при них они продолжали свободно работать, торговать и молиться, гнали их сейчас на смерть, но это уже были другие немцы.
   Всё то, что имело место в Первой мировой войне, осталось за чертой понимания, потому что, шла Вторая, и в ней картина диаметрально поменялась.
   Фашистские отморозки в Германии к этому времени окончательно готовились решить еврейский вопрос.
   Следуя указаниям сверху, они на местах распоясались до потери человеческого обличья, всё больше и больше измываясь над евреями своей страны.
   Вначале лишали их привилегий и богатства, затем заставляли покинуть Родину, а позже стали лишать самого важного - жизни, сгоняя в концентрационные лагеря, где вовсю функционировали фабрики смерти - газовые камеры и крематории.
   После подписания договора о мире между Германией и Советским Союзом в тридцать девятом году, пали Чехия, Польша, и немцы вплотную приблизились к границам Литвы.
   Уже существовали Варшавское, Лодзевское и другие гетто. Уже евреев Франции, Голландии и Бельгии местные власти и люди спокойно давали увозить в Освенцим, Треблинку, Майданек и другие лагеря смерти, а литовские евреи всё не могли поверить в эти злодеяния немцев, а ведь это были фашисты.
   Из соседней Польши раз за разом доходили слухи о зверствах и гонениях на евреев, но литовские до последнего цеплялись за надежду, что это только слухи, и память двадцатилетней давности не позволяла им поверить в эти злодеяния. Но зато многие литовцы легко поверили и приняли эти слухи за руководство к действию.
   Ещё до прихода армии фашистов на литовскую землю, определённые молодчики уже начали грабить и притеснять бывших своих добрых соседей, евреев.
   Ничего в этом не было странного, литовский народ большинством с радостью принял немцев и их власть, ведь только что пронеслись репрессии новоявленной Советской власти и Красной армии, не церемонившихся с местным населением и тысячами отправляющих людей в далёкую Сибирь на лишения и смерть.
   Молодые с готовностью шли служить в полицию, где им была обеспечена сытость, власть и часто вседозволенность. И немецкие власти с удовольствием опирались на местные силы, не желая часто выполнять грязную работу.
   Литовский староста Утены посоветовал фашистскому рейх-губернатору города не гнать евреев в гетто в Вильнюс или Каунас, а просто взять да расстрелять и захоронить в общих могилах во рвах за городом, и сравнять эти ямы с землёй.
   Комендант недолго думал и согласился.
   И, вот уже не первую группу евреев вели по этой дороге смерти.
   Плачущую и молящуюся толпу согнали к краю рва и заставили раздеться до нижнего белья, следя тщательно за тем, чтобы люди снимали с себя драгоценности и складывали в кожаный чемоданчик, стоящий у ног эсэсовского офицера. За этим действом усердно наблюдали полицаи, и уже позже, когда несчастные люди, дрожа, выстроились напротив рва, эти выродки подходили к обречённым, насильно открывали им рты, и, если обнаруживали золотые зубы, кастетами выбивали их, поднося следом кровавое золото подобострастно к тому же чемоданчику.
   Начинало темнеть, накрапывал дождь, и немцы торопили подручных. Напротив уже стояло несколько пулемётов, и, как только полицаи окончили свою грязную работу, стволы изрыгнули огонь смерти, застрочили очередями, и люди начали падать с криками и стонами в яму.
   Десятилетняя Сима смотрела на всё вокруг происходящее с округлёнными глазами, не понимая ни сути происходящего, ни близкой развязки.
   Застрочили пулемёты, отец резко толкнул её локтем в плечо:
  
   - Деточка, ты должна жить!...
  
   Дальнейших слов отца Сима уже не услышала, а может быть их и не было, она полетела в яму на мёртвые тела ранее упавших.
   От удара при падении девочка потеряла сознание, сверху падали и падали трупы и смертельно раненные люди.
   Не прошло и нескольких минут, как всё было закончено, и только вороньё громко каркало, летая кругами над этой страшной бойней.
   Стемнело, дождь то усиливался, то прекращался, и офицер принял решение оставить около рва трёх охранников, солдат спецподразделения, а сам, собрав золотые вещи и зубы убиенных, вместе с полицией вернулся в город. Утром пригонят военнопленных и они зароют многочисленные трупы казнённых, ни в чём неповинных людей, а там, кто его знает, может и эти бедолаги после своей страшной работы, разделят участь евреев.
  
   глава 2
  
   Сима пришла вдруг в себя, кружилась голова, всё болело и трудно было дышать под грузом навалившихся на неё тел.
   Шёл дождь, и ей становилось всё холодней и холодней.
   Девочка, предприняв невероятные усилия, выскользнула наверх из-под горы застывших трупов и дрожа от озноба, страха, не понимая ужаса происходящего, подползла к осклизлой стене рва и попыталась, цепляясь за неровности земли, выбраться наружу.
   Но сколько она не старалась, ей это сделать не удавалось.
   Она вновь и вновь оскальзываясь, падая вниз.
   К страшной боли во всём теле добавилась ещё ноющая боль в пальцах, на месте сорванных ногтей зияли кровавые раны, а дождь всё продолжался, и девочка окончательно окоченев, тихо заплакала, прижавшись к землистой стене рва.
   В это время один из немецких солдат, оставленных в охранении, отошёл от костра и навеса справить физиологическую нужду.
   Сквозь чваканье дождя о лужи, вдруг услышал тоненький плач, и, не зная, чем руководствуется, приблизился к краю ямы с трупами.
   Посветив вниз фонариком, увидел скорчившегося от холода и страха ребёнка, за спиной которого в разных позах лежали трупы людей.
   Солдата передёрнуло от этой жуткой картины. Быстро сняв с плеча автомат, он опустил его ремнём вниз и тихо сказал:
  
   - Девочка, быстренько цепляйся руками за ремень, я тебя вытащу отсюда.
  
   Сима, не долго думая, ухватилась за спасительный ремень автомата и солдат одним рывком вытащил голого ребёнка наверх.
   Парень предупреждающе зашипел и прижал палец к её губам.
   Затем, он положил ладонь на худенькое плечико дрожащей от холода и страха девочки и отвёл её в сторону, где валялись в куче одежды недавно убиенных.
   Время на раздумье и выбор у спасителя не было, он сунул ей в руки какие-то вещи, первое, что ему попалось под руки, достал из кармана плитку шоколада, вложил в ладонь, и мягко подтолкнул в спину в сторону далёких огней окраины города:
  
   - Беги девочка, беги, как можно быстрей беги, ты должна жить...
  
   Всё это деяние заняло считанные минуты и немецкий солдат быстро зашагал в сторону зовущих его сослуживцев, которые и догадаться не могли о том, что только что произошло буквально в паре десятков метров от их расположения.
  
   глава 3
  
   Сима напялила на себя какое-то длинное платье, поверх него натянула тяжёлую намокшую овчинную куртку и, разбрызгивая лужи заледеневшими голыми ногами, побежала в сторону манящих огней. Всё дальше отдаляясь от страшного места казни, где в яме остались лежать её родители, бабушка с дедушкой и маленькая сестричка... Сима тихо поскуливала, не осознавая весь ужас произошедшего, происходящего и будущего. К жуткому холоду примешивалось ещё и чувство голода, девочка на ходу развернула обёртку шоколада и впилась жадно зубами в это вкусное угощение. Разве могла она тогда осознать, какое чудо её спасло с душой ангела в форме вражеского солдата.
   Добравшись, наконец, до крайней избы, Сима сквозь калитку вошла во двор.
   Внутри дома слышались пьяные голоса, смех и звон посуды.
   Она не стала стучаться в двери хаты, а подбежала к сараю и протиснулась сквозь узкую щель в загородке.
   Там в глубине стояла корова и лениво жевала сено, а где-то в стороне слышалось хрюканье свиней. Обессиленная девочка упала на солому, зарылась в неё и заснула тяжёлым беспробудным сном.
   Дом этот оказался жилищем старшего полицая, команда которого участвовала в недавней мерзкой казни ни в чём неповинных людей.
   Они вернулись намного раньше в тёплый дом - до того, как на это подворье прибежала девочка и уселись пьянствовать.
   Молодчики живо обсуждали все перипетии произошедшего, со смехом вспоминая объятые страхом лица и фигуры жертв их бесчеловечного злодеяния.
   Мать главаря полицаев по команде уже пьяного с раскрасневшимся лицом сына, подносила и подносила бутыли с самогоном и закуску.
   На столе дымилась в миске картошка, на тарелках лежало тонко нарезанное сало и вяленое мясо, солёные огурцы и грибы, и весёлая компания раз за разом осушала железные кружки с пахучим самогоном.
   Сквозь чавканье, рыгание, сморкание всё чаще звучал раскатистый смех, когда кто-то вспоминал какой-нибудь эпизод или пытался изобразить вид и мимику евреев перед расстрелом.
   Пожилая женщина горько вздыхала и смахивала с ресниц набегавшие слёзы, а в голове навязчиво кружилась одна и та же мысль:
   Боже мой, святая дева Мария, неужто это мой сын, неужто это ребята, которые выросли у меня на глазах?!
  
   Взяв подойник и узнав, что пока всего достаточно на столе, хозяйка пошла в сарай подоить корову и подкинуть еды свиньям.
   Зайдя в сарай, она сразу и не заметила скорчившуюся в соломе девочку. Сквозь звяканье струи молока о подойник женщина вдруг услышала стоны и тяжёлое дыхание за спиной. Она резко повернулась и увидела это жалкое создание, скорчившееся в соломе. Девочка бредила во сне, лицо пылало жаром, её явно то сотрясали конвульсии озноба, то она металась в горячке простуды.
   Мать главаря полицаев всплеснула руками, отставила подойник и приблизилась к неожиданной гостье:
  
   - Божечки, евреечка!
  
   глава 4
  
   Мысли у крайне взволнованной женщины понеслись в разных направлениях.
   Она понимала, что это одна из тех несчастных, кого нынче вечером расстреливали за городом и в этой жуткой бойне как раз участвовал её сын и его товарищи.
   Хозяйка приютившего Симу сарая отлично осознавала, что здесь девочке находится очень опасно, что если её обнаружат, то обязательно сдадут в комендатуру, а того хуже и расстреляют на месте, а ещё могут перед этим в пьяном угаре надругаться над юным телом.
   Женщина вернулась с надоенным молоком в дом и начала следить за дико разбушевавшейся и всё более пьянеющей ватагой головорезов.
   Голову не покидала единственная на тот момент мысль:
   только бы никто из них не удосужился пойти в сарай...
   И каждый раз, когда кто-нибудь из них с переполненным мочевым пузырём выходил наружу по нужде, сердце женщины охватывал дикий страх за судьбу девочки.
   В конце концов, все упились и разбрелись по своим хатам, а её пьяный сын завалился в своей комнате, не раздеваясь, на кровать и захрапел.
   Она стянула с него верхнюю одежду и прикрыла одеялом, затворив накрепко за собой дверь спальни.
   Быстро вернулась в сарай, взяла на руки мечущуюся в бреду девочку и понесла её в дом.
   Там, с большими неудобствами для себя, открыла лаз подвала и со своей опасной ношей спустилась по крутым ступенькам вниз.
   Принесла из хаты старые одеяла и горячую воду.
   Женщина обтёрла девочку тряпкой намоченной горячей водой, завернула в сухое и укрыла плотно.
   Затем вскипятила молока, добавила в него мёда и насильно ложечкой напоила.
   Сима пила эту чудесную лекарственную жидкость, не приходя в сознание.
   Оставив больной, спасенной, укрытой от глаз сына девочке воды для питья и ведро для нужд, вернулась в дом и стала ждать с нетерпением утра.
  
   глава 5
  
   На рассвете проснулся с диким похмельем её сын, напился с шумом ледяной воды в сенях, кое-как умылся, оделся, прихватил с собой бутыль с самогоном и ушёл на службу.
   Женщина облегчённо выдохнула воздух и страх, и быстро спустилась в подпол.
   Сима пришла в себя и ничего не понимала: где находится, как сюда попала и кто эта женщина?...
   Ужасно болела голова, бросало то в жар, то в холод, перед глазами стояли тела людей по которым она ползла к стене ямы, а в ушах треск пулемётов и крики падающих тяжелораненых.
   Незнакомая женщина гладила её по голове, мокрой тряпкой смывала чужую кровь с её лица, шеи и волос, без конца причитая:
  
   - Пей деточка молочко, пей моя горемычная, за что такое горе на людей, откуда такая злость и ненависть...
   Святая дева Мария, в чём виновата перед моим сыном и его товарищами эта худенькая маленькая девочка и все те евреи, которые лежат там в лесу во рвах, кому они сделали плохо, ведь всю жизнь жили мы с ними рядом и делились последним куском хлеба и всегда приходили друг к другу на выручку...
   Пей моя деточка, молочко с мёдом, оно мигом тебя поставит на ноги, что только потом я буду с тобой делать...
  
   Под это монотонное причитание Сима съела большой кусок хлеба, откинулась вся в поту на своё ложе и уставилась на женщину:
  
   - Кто вы, и как я сюда попала?
  
   - Деточка, меня зовут Данута, я хозяйка этого дома, а сын мой большой полицай, поэтому я тебя спрятала здесь в подвале и ты должна тут сидеть тихо, тихо, а иначе нам с тобой не сдобровать.
   Я нашла тебя в своём сарае, ты лежала в соломе и металась в жару.
   Вот, перенесла тебя сюда и не знаю, что с тобой дальше делать, горюшко ты моё...
  
   Так сокрушаясь, всхлипывая и гладя по голове девочку, женщина попыталась объяснить всю сложившуюся ситуацию.
   Трудно было Симе уяснить происходящее с ней, а тем более, думать о будущем, но страх, болезнь и слабость заставили её смириться со своей судьбой и волей доброй женщины.
   Данута объяснила девочке, что ей нужно находиться всё время здесь в этом подвале, быть тихой, особенно, когда услышит, что явился в дом её сын:
  
   - Ангелок мой, по нужде будешь ходить в ведро, которое я поставила в угол, накрывай крышкой, чтоб сильно не воняло, постараюсь почаще его выносить.
   Ты, не волнуйся ласточка, я буду тебе всё время приносить свежую пищу и воду.
   Вот поправишься и тогда я принесу тебе детские книжки, которые раньше читал мой сын...
  
   Данута тяжело вздохнула:
  
   - Как тебя зовут деточка и умеешь ли ты читать на литовском? Вот, дура, так дура, когда про имя спросила...
  
   - Меня зовут Сима, я до войны три класса закончила.
   Вы не волнуйтесь, я хорошо знаю литовский язык и даже по-русски понимаю, и знаю буквы...
  
   - Ах, Сима, Симочка, пойду подымусь в хату, неровён час мой Антанас пожалует, а ты будь только осторожной с керосиновой лампой и без надобности её не зажигай...
  
   глава 6
  
   Трудно поверить, но Сима прожила в этом подвале, в доме лютого полицая, под присмотром доброй Дануты до самого лета. За это время она ни разу не вышла не только на улицу, но и не поднялась в дом.
   Данута узнала, что в ближайших лесах появились партизаны, среди которых были и евреи, но кто же даст ей информацию об их местонахождении, зная, что она мать старшего полицая, прославленного своими зверствами.
   Пожилая женщина понимала, что бесконечно это продолжаться не может, ведь девочка становилась всё бледней, часто простужалась и чуть передвигалась по крайне малым просторам подпола. Да и в любой момент может обнаружить девочку её сын и тогда...
   Данута стала прислушиваться к разговорам, происходящим в её доме при частых попойках сына и его команды, и приблизительно выяснила, в каких местах обитают партизаны, и что в ближайшее время против них готовится рейд эсэсовцев и полиции.
   Акция готовилась с целью уничтожения народных мстителей, потому что набеги лесных воинов становились всё отчаянней и наносили значительный ущерб не только технике и коммуникациям, но и живой силе.
   В результате налётов на комендатуры от рук мстителей погибло немало военных и полицаев.
   Накануне Данута сообщила сыну, что хочет сходить в деревню Тарагин и проведать свою сестру, которую не видела уже больше года и возможно погостит там несколько дней, а ему она наготовит еды, и попросит соседку присмотреть за скотиной.
   Главарю полицаев уже давно надоели горестные вздохи и осуждающие взгляды матери, да и без неё они смогут оторваться, как следует с друзьями, и не только с выпивкой, но и привести на гулянку девиц и, как следует с ними развлечься. И поэтому он не стал возражать, а даже предложил дать подводу с лошадью, ведь с этим у них не было давно проблем, в хозяйстве полицаев было немало коней и подвод, отнятых в своё время у уничтоженных евреев.
   Узнав, что в эту ночь сын не вернётся ночевать, получив какое-то задание от немецких властей, она, не дожидаясь рассвета, чтобы не увидели соседи, запрягла лошадь, накидала на дно воза много сена, собрала тормозок с едой, помогла Симе выйти из подвала и забраться на повозку:
  
   - Деточка ты моя, какая же ты слабенькая, ещё месяц-другой и я бы выносила из подвала тебя мёртвую.
   Спрячься миленькая поглубже в сено, не дай бог, кто-то пройдёт мимо и заметит...
  
   - Тётя Дануточка, родненькая, как хорошо дышать, как же вокруг всё красиво, какие яркие звёздочки на небе...
  
   Невозможно представить, что чувствовала девочка, вдохнув после девятимесячного перерыва свежий воздух. Лето было в самом разгаре, душная ночь обволокла слабенькое тело девчушки, и она, зарывшись в сено, почти сразу уснула.
   Данута уселась на передке подводы, ударила вожжами лошадь, и та резво побежала по дороге в сторону леса.
   Двое суток Данута и Сима блуждали по чуть приметным и разбитым колеям в поисках партизан, но их, как назло, не было и не было.
   Правда за это время Сима значительно окрепла, уже твёрдо стояла на ногах и часто уже не ехала, а шла рядом с лошадью.
   Вот, только голос не хотел возвращаться, она по-прежнему разговаривала почти шёпотом.
   На третью ночь они устроились под подводой на ночлег, перекусили и вдруг из леса на их полянку вышли бородатые, плохо одетые люди, вооружённые немецкими автоматами и охотничьими ружьями.
   Один из бородачей придвинулся вплотную к Дануте:
  
   - Мы уже несколько часов наблюдаем за вами и некоторые из наших узнали в тебе мать старшего полицая.
   Что шастаешь тут, что вынюхиваешь, спецзадание сынка выполняешь?
  
   Молодой парень, явно еврейской наружности, вызвался расстрелять мать врага и, схватив её за руку, вытащил из-под подводы:
  
   - Отольётся вам наша кровь, сообщим потом твоему сыночку о твоей смерти и кто тебя порешил, пусть знает злодей, что ничего не пройдёт безнаказанно...
  
   Данута заголосила:
  
   - Сыночки, братья, да, что вы делаете, да, послушайте вы меня...
  
   В тот же миг из-под подводы, откуда вытащили Дануту, держась из последних сил, выскочила Сима и, бросившись к женщине, встала перед ней, заслоняя её широко расставленными руками.
   Партизаны с трудом разобрали, что шепчет им девочка, ведь голос она потеряла в подвале, не смея там громко разговаривать:
  
   - Дяденьки, что вы делаете, ведь она самая хорошая на свете, она мне жизнь спасла, у меня же кроме неё никого больше на свете нет, умоляю вас, не стреляйте в неё, в меня уже стреляли, я знаю, как это страшно...
   Если вы хотите убить её, то убивайте и меня...
  
   Сима взяла Дануту за руку и повернулась лицом к группе партизан:
  
   - Стреляйте...
  
   Шёпот девочки буквально пронял этих грубых людей до слёз.
   Мужчины стояли растеряно глядя на ждущих расстрела пожилую женщину и девочку.
   Командир отряда быстро разобрался в обстановке, призвал агрессивно настроенного парня к порядку и спокойно выяснил у женщины все подробности происходящего.
   Партизаны с повышенным вниманием слушали горький рассказ Дануты и девочки, непрестанно кивали головами, а кое-кто смахивал и непрошенную слезу.
   Затем командир отряда заявил, что берётся доставить девочку в семейный отряд, находившийся в глубинах леса:
  
   - Прости сестра, сама понимаешь время такое... а сынок твой и впрямь, сволочь порядочная, кто мог знать о твоём героическом и таком человечном поступке...
  
   Данута только махнула рукой и повернулась к Симе.
   Пожилая женщина обняла худенькое тело и облила своими слезами личико плачущей девчушки, а та
   сквозь всхлипы шептала:
  
   - Тётенька Дануточка, я никогда не забуду всё то, что ты для меня сделала, дороже тебя у меня нет человека на земле, окончится война, я обязательно тебя отыщу...
  
   Данута оторвалась от девочки, перекрестила и подтолкнула в сторону партизан:
  
   - Сима, ты должна жить...
  
   Когда она села на подводу, к ней подошёл бородатый командир партизан:
  
   - Послушай Данута, оставайся с нами в отряде, будешь рядом с девочкой и рана твоя быстрей заживёт...
  
   И, опустив вниз голову, сообщил:
  
   - Минувшей ночью был уничтожен отряд полицаев во главе с твоим сыном...
  
   Женщина побледнела, у неё затряслись руки, слёзы прощания с Симой мгновенно высохли и она промолвила бескровными губами:
  
   - Бог вам в помощь люди, мне надо возвращаться домой и похоронить по-христиански единственного сына...
  
   глава 7
  
   И опять осенний пасмурный день, но только уже 1944 года, войска Красной Армии быстрым маршем освобождали один за другим населённые пункты Литвы, и туда возвращались из лесов партизаны, и мирные граждане, скрывавшиеся по разным причинам от фашистов. Вернулась в Утену и значительно повзрослевшая Сима, но девочке некуда было деться, ведь всех её родственников, близких и дальних, расстреляли осенью сорок первого, и они покоились во рвах под городом.
   В лесу Сима жила в семье одного партийного работника, вместе с ним там скрывались его жена и двое малолетних детишек, и Сима помогала молодой маме справляться с малышами.
   Новая её семья поселилась в центре города в квартире, ранее принадлежавшей богатой еврейской семье, в которой многие предметы напоминали Симе о её погибших близких.
   Она горестно наблюдала, как новые хозяева квартиры выкидывали вместе с мусором культовые религиозные предметы, но при этом не брезговали пользоваться дорогой посудой и мебелью.
   Сима не раз просила своих опекунов отпустить её проведать Дануту. Но партийный работник и слушать об этом не хотел, потому что это могло его скомпрометировать, ведь всем было известно, кем был во время войны сын её спасительницы.
   Жизнь в стране и городе потихоньку налаживалась, всё же Литва пострадала не так, как соседняя Беларусь.
   Там не было столь значительной разрухи, на селе сохранился скот и инвентарь и, что не говори, а фашисты не были к местному населению так озлоблены, как в других местах оккупации, многие литовцы ведь лояльно к ним относились.
   В литовские города и местечки возвращались уцелевшие немногочисленные евреи, кто из концлагерей, кто из эвакуации, а кто-то демобилизовался из Красной Армии.
   В это же время в Литве проходили чистки, работники НКВД тщательно проверяли на лояльность местное население и все, кто каким-то образом был связан с полицией, арестовывались немецкими властями, а семьи их выселялись в далёкую Сибирь.
   Через год Симу отыскала мамина сестра, которая вернулась на Родину, пройдя ад Бухенвальда и у которой никто не уцелел, кроме племянницы. И вскоре Симе предстояло перебраться в Вильнюс, ведь именно там жила её тётя.
   Накануне отъезда она всё же ослушалась своих опекунов и пошла пешком на другой конец города проведать свою спасительницу Дануту. Каково же было её разочарование, когда она увидела дом с заколоченными окнами.
   От соседей Сима узнала, что Дануту выслали в Сибирь уже больше полугода назад, куда она поехала вместе со своей сестрой и её семьёй, проживавших в Тарагине, что в десяти километрах от Утены.
   Девочка постояла у забора, долго и пристально смотрела заплаканными глазами на дом, на сарай, и жуткие воспоминания разрывали её сердце. Как же мучительно жалела она в тот момент, что не вырвалась раньше и не навестила свою спасительницу - добрую Дануту.
  
   глава 8
  
   Тётя Геня ласково встретила Симу, только вдвоём они уцелели из всей многочисленной их семьи.
   Решительной молодой женщине удалось отвоевать у властей квартиру, где она до войны проживала вместе с родителями. А надо добавить, что тёте на тот момент было всего двадцать три года.
   Не передать словами, сколько пришлось перевидать ей горя и смертей за короткий период жизни. На её руке красовался номер узника Бухенвальда и только благодаря определённому стечению обстоятельств она осталась в живых.
   Получилось так, что большую группу измождённых заключённых немцы посадили на баржу и отбуксировали в воды Балтийского моря, где собирались, по всей видимости, затопить, но в этот момент налетела американская авиация и начала бомбить, в итоге фашисты бросили баржу без управления и сбежали.
   Несчастные заключённые находились в закрытых трюмах, задыхались без воздуха, испытывали муки жажды и голода, и вынуждены были опорожняться на месте.
   Обезумевшие люди одного из трюмов в отчаянье сломали каким-то образом двери и выбрались наружу.
   Затем, освободили из заточения всех остальных страдальцев. На барже бывшие заключённые нашли небольшое количество воды и пищи и, создав комитет спасения, старались равномерно делить эти скудные припасы.
   Разыгрался страшный шторм, дождь и волны заливали палубу, люди с трудом выдерживали разгул буйной стихии, некоторые всё же, не дождавшись освобождения, скончались.
   На третий день море успокоилось, измождённые бывшие узники Бухенвальда выбрались на палубу и стали с надеждой смотреть на линию горизонта.
   Глядя на небо, почти все молились и даже те, кто толком не знал молитв.
   И небо послало спасение, над ними пролетела эскадра самолётов союзников.
   Измученные узники на палубе отчаянно кричали и махали руками, но им показалось, что лётчики на самолётах их не заметили.
   На просоленной палубе баржи наступила гнетущая тишина, крайне измученные люди были на грани отчаянья, но через несколько часов на горизонте показались корабли.
   К величайшей радости бывших узников концлагеря, к ним подошли два больших военных судна англичан.
   После того, как выяснилось, что на баржах нет немецких солдат, были высланы шлюпки и состоялась памятная встреча доведённых до отчаянья пассажиров баржи и английских моряков.
   Молодые ребята смотрели с ужасом и жалостью на измождённые лица бывших узников концлагеря, на худые до крайности тела и горящие глаза, пропитанные болью и неукротимым желанием жить.
   Командование кораблей распорядилось накормить освобождённых людей горячей пищей, раздали всем одеяла, как брошенные немцами, так и собственные, чтоб люди могли укрыться от пронизывающего холодного Балтийского ветра.
   Такое немецкое одеяло Геня сохранила до самой своей смерти,
   будущие её дети и внуки до сих пор берегут эту реликвию, как память о страшной трагедии еврейского народа и о чудесном спасении.
   После того, как схлынула первая радость освобождённых и они были накормлены и отогреты, зацепив тросами баржу, английские корабли потащили её к берегу.
   Мытарства тёти на этом не закончились, долгое время она пребывала в лагере для интернированных.
   Многие из находившихся там, изъявили желание уехать подальше от ненавистной Европы, где они потеряли большинство своих родственников, и где всё дышало войной, смертью и ужасом концлагеря.
   Геня решила вернуться в свой родной Вильнюс, и вот она здесь, рядом с ней таким же чудом уцелевшая племянница, отвоёванная маленькая квартирка, и желание жить и получать радости от жизни.
  
   глава 9
  
   Через год Геня вышла замуж за демобилизованного фронтовика Мотю, который воевал в Литовском батальоне в рядах Красной Армии, где в основном сражались евреи. Бравый солдат оказался без жилья и поэтому он поселился в квартирке Гени... и там стало тесно - тем более что меньше, чем через год родилась малютка Рахель.
   Сима оканчивала школу и помогала Гене поднимать на ноги малышку. Геня с Мотей много работали - молодая женщина убирала на базаре, а Мотя трудился кровельщиком-жестянщиком. Приходили они домой очень уставшими и вся домашняя работа легла на плечи Симы.
   Тут надо рассказать немного о Моте. Он с ранних лет остался сиротой и в местечке, где он жил, люди из сострадания и по еврейской традиции брали по очереди мальчика к себе на постой и пропитание. Так он и вырос, а в сороковом году его призвали в ряды Красной Армии и отправили на службу куда-то на Урал, где его и застала война. Он прошёл по многим дорогам страшной войны в частях пехоты, был дважды ранен, но после лечения возвращался на фронт и дошёл с победой до Германии, был награждён двумя орденами и большим количеством медалей, в окопах вступил в Коммунистическую партию и был очень даже лояльным к Советской власти.
   Длинную и узкую квартиру Гени Мотя перестроил своими руками, разделил её на две маленькие комнаты и кухоньку, а в торце даже пристроил туалет.
   Но кроме всех положительных черт характера Моти, в нём всё больше проглядывались и отрицательные черты - он не был бабником, но был страшным картёжником склонным к пьянству. Частенько приходил с работы под хмельком, бывало, и откровенно пьяным, и тогда в нём бушевала ярость, он громил посуду и мебель, сотрясал сквернословием своды маленькой квартиры, но назавтра опять становился тихим и покладистым, чинил то, что можно было починить и всячески подлизывался к Гене.
   Накануне выходного он находил предлог выйти из квартиры и исчезал на всю ночь играть в карты, возвращался к полдню, и часто опять выпившим и злым. Иногда он сыпал деньги на стол и заливисто хохотал, хвалясь, какой он сильный игрок, а, бывало, возвращался хмурым и не в настроении, и тогда все домочадцы радовались, когда он уходил спать.
   Мотя получал хорошую зарплату на своей тяжёлой работе, а Геня была знатная добытчица, она умела доставать дефицитные вещи и перепродавать прямо у себя на улице соседям, которые в глаза её благодарили, а за спиной всячески поносили ушлую соседку.
   Но дом не становился богат. Видимо, на Гене сказывалось страшное недоедание в концлагере, она покупала огромное количество продуктов, много наготавливала, и почти всё выбрасывала, холодильников в то время не было, и всё быстро портилось.
  
   глава 10
  
   Время летело непостижимо быстро, Сима успела окончить школу и поступить в техникум, где должна была получить профессию кожевника. Все эти годы она не забывала о своей доброй Дануте и не раз заводила разговор с Геней, но та даже помыслить не могла о том, чтобы пойти в органы и похлопотать о репрессированной:
  
   - Симочка, ты отдаешь себе отчёт, о чём ты меня просишь.
   Я понимаю тебя и твои чувства, но у меня же на руках Рахелечка, а в лагерь я больше не хочу, даже в советский...
  
   Но однажды Мотя подслушал очередной разговор своей жены с племянницей на эту щекотливую тему, выяснил все подробности, что-то покумекал и заявил Симе:
  
   - Завтра я пойду с тобой в органы, что я зря кровь проливал за эту власть, а справедливость надо восстановить...
  
   Геня кричала так, что могли услышать все соседи:
  
   - Болван, пропойца, картёжник!...
   Мотька, прочисти мозги, что ты собираешься делать, за кого хлопотать, она же мать главаря полицаев, на руках которого море нашей еврейской крови...
   Подумаешь, подержала пол годика в подвале девочку, так, что теперь ей хоромы выстроить или до конца дней в ножки кланяться!...
  
   Сима с ужасом смотрела на свою обожаемую тётю, из уст которой лилась страшная брань и не справедливые слова в адрес её спасительницы, а Мотя, не обращая внимания на вопли жены, молча продолжал готовиться к важной встрече:
  
   - Мотенька, ну, какой бес в тебя вселился, ты же трезвый, подумай о нашей доченьке?
  
   Геня вдруг обняла Симу:
  
   - Прости меня дуру, я наверное, не права...
  
   Решительно настроенный мужчина надел все свои награды, положил в карман партийный билет и смело отправился с девушкой на это страшное для многих свидание.
   Их долго перенаправляли из кабинета в кабинет и, наконец, они дошли до заместителя председателя НКВД, которым оказался бывший сослуживец Моти. Именно с ним они прошли всю войну, и, естественно, он был евреем по национальности:
  
   - О, Мотл, какими судьбами, какая нужда привела тебя в наше заведение, ведь такого патриота нашей власти ещё поискать нужно...
  
   - Прости Герш, но я пришёл сюда по важному делу и поэтому буду обращаться к тебе официально.
   Григорий Наумович, надо восстановить справедливость, в Сибирских лагерях находится женщина, которая во время войны, ценой собственной жизни спасала еврейскую девочку, это моя племянница по жене, вот она...
  
   - Не кипятись Мотя, я готов вас выслушать...
  
   После рассказа Моти и Симы начальник бегал по кабинету, кричал и брызгал слюной, хватался за голову и вновь расспрашивал подробности, и в конце концов, пообещал выяснить про судьбу Дануты, и похлопотать об её досрочном освобождении.
   Симе казалось, что всё пустое и обещание останется обещанием, но через два-три месяца её вызвали в комитет к самому главному, и какое было её удивление, когда за столом большого кабинета она увидела командира партизанского отряда - того, который обнаружил их с Данутой в лесу. Пожилой человек с седой головой, но на этот раз без бороды, внимательно смотрел на Симу и улыбался:
  
   - Молодчинка, не забыла ту, что спасла тебя и не боишься сражаться за её судьбу...
   Надлежащие службы проверили, разобрались и приняли решение освободить твою Дануту и её сестру с семьёй, пять лет достаточно для очищения от греха за преступления сына. Жди, тебе сообщат, когда встречать поезд с возвращенцами.
   А пока расскажи, как тебе живётся после войны горемыке сиротской...
  
   - Спасибо дядя Витас, хорошо.
   Я живу вместе со своей тётей и её семьёй.
   Они меня не обижают, я им, чем могу, помогаю, правда, у них тесненько, но у других и такого жилья нет...
  
   - Ах, ты моя бесстрашная девочка, я никогда не забуду, как ты грудью заслонила свою Дануту и сейчас по-сути делаешь то же самое...
  
   - Ну, скажете тоже, просто у меня после тётиной семьи, дороже не осталось ни одного человека на земле.
  
   - Скажи девочка, а чем ты занимаешься, учишься, работаешь?
  
   - Я учусь на кожевника в техникуме, уже скоро начну работать и сама себя обеспечивать...
  
   - Вот и хорошо, если у тебя возникнут какие-нибудь трудности, заходи, не стесняйся, мы своих не бросаем, партизанская дружба вечная...
  
   глава 11
  
   Нет, Симу не притесняли в семье тёти Гени, но она сама отлично понимала, насколько стесняет их семью в этих двух смежных маленьких комнатёнках.
   Меньше, чем через год она должна была окончить техникум и пойти на работу, но где жить и куда привести освобождённую Дануту, она не имела представления, но твёрдо знала, что не кинет одинокую женщину на улице.
   И вот они опять идут с Мотей в органы, и опять на груди того награды, а в кармане партийный билет. На этот раз они беспрепятственно попали в кабинет главного, бывшего командира партизанского отряда, в котором Сима провела два года, помогая во всём взрослым людям, оказавшимся вместе с ней в лесу, в крайне тяжёлых условиях жизни.
   Он встретил их с улыбкой, внимательно выслушал и в силу своих полномочий, распорядился, чтобы Симе выдали ордер на комнату в коммуналке:
  
   - Доченька, я же тебе сказал, что мы своих не бросаем, в следующий раз, если возникнут какие-нибудь неотложные вопросы, приходи ко мне без своего геройского дяди, хотя замечу, смелости ему не занимать.
  
   На всякий случай Сима выяснила, что дом Дануты в Утене давно реквизировали, не положено врагам народа иметь своё жильё, тем более никто и не надеялся, что она вернётся из сибирской тайги.
   Сима верила.
   Мотя с Геней помогли девушке устроиться в коммунальной квартире, благо, что там было всего двое соседей - старенькая женщина и молодая пара с восьмилетней дочкой.
   Техникум позади, Сима устроилась работать в ателье по пошиву, в основном, меховых шапок, где её приняли очень даже хорошо и всячески старались поддержать, и обогреть словом и не только.
   А сообщений об освобождении Дануты всё не было и не было, Сима уже несколько раз обращалась в органы за сведениями, где ей каждый раз отвечали - жди.
   Сослуживцы на работе очень хотели посватать Симу за своих сыновей или родственников, ведь девушка была не дурна собой, тихая, покладистая, имела своё жильё, уже поспела в невесты, ей исполнилось двадцать, а по тем временам это был возраст для заведения собственной семьи.
   Но Сима всех отвергала и жила очень размеренной жизнью, работала уже закройщицей и была на хорошем счету у руководства.
   В свободное от работы время, она любила читать книги и посещать кино и ждала, ждала всё свою Дануту.
   Однажды во время её рабочей смены, неожиданно позвали к телефону, это был редкий случай, ведь кроме тёти Гени никто не мог её потревожить.
   Сима обмерла, какой-то мужчина казённым голосом сообщил, что она может сегодня ночью подойти на вокзал и встретить гражданку Дануту, которая возвращается вместе с другими амнистированными, и что он выполняет задание высокопоставленного начальства.
   Ночь, платформа, Сима стоит среди встречающих, провожающих и уезжающих, и сердце разрывается от волнения: какой стала Данута, как встретит, как отнесётся к уже взрослой девушке?...
   Поезд с громким лязганьем затормозил и на перрон посыпались пассажиры, слышался смех и крики, хлопки по плечам и громкие рыдания... Сима во все глаза смотрела на двери вагонов, но всё не видела и не видела дородную фигуру Дануты, и вдруг она узнала в сгорбленной старушке на костылях, которой проводница помогала выйти из вагона, долгожданную свою спасительницу.
   Девушка подбежала и замерла в двух шагах, глядя на состарившуюся и, по всей видимости, больную Дануту, растерянно смотревшую по сторонам и явно не узнававшую Симу...
   И это было объяснимо, ведь она простилась почти десять лет назад с маленькой худенькой девочкой, в лице которой не было ни кровинки, а здесь перед ней стояла взрослая цветущая красавица, по лицу которой лились и лились слёзы, и только по слезам Данута догадалась, что это и есть её маленькая Симочка.
   Плечи старой женщины сотрясли рыдания, она так не плакала даже на похоронах сына и в тяжёлой сибирской неволе.
  
   Глава 12
  
   Данута поселилась у Симы, и, казалось бы, душевное равновесие было обретено, но как бы не так...
   Соседям очень не понравилось появление нового человека на их кухне, санузле и ванной комнате.
   Их раздражало то, что Данута стучит костылями, недостаточно аккуратная, подолгу возится на кухне, а тем более они узнали, что это мать полицая, уничтоженного партизанами, полицая, известного своей жестокостью и цинизмом.
   Пожилая соседка, а особенно молодая пара, буквально изводили своими нападками и претензиями Симу, а от этого ещё больше замыкалась в себе, в своих переживаниях Данута.
   Наконец, терпение лопнуло и Сима опять пошла в органы, и вновь сидела напротив бывшего командира партизанского отряда, и снова он ей улыбался, и в который раз помог девушке справиться с возникшими трудностями...
   Пристально глядя в глаза Симы, мужчина пожурил:
  
   - Доченька, правильно сделала, что опять пришла ко мне, пока в моих силах, я тебе помогу, в чём только смогу.
   У тебя очень неспокойный характер, когда дело касается других, в данном случае разговор идёт о твоей Дануте.
   Нельзя постоянно жить с ощущением вечной благодарности за совершённое по отношению к тебе добро и с чувством долга за её прекрасный человеческий поступок.
   Пойми деточка, ведь люди творят его, это добро, не ради чего-то, а по велению души и сердца. Сострадание - прекрасное чувство, но оно не должно идти вразрез с собственными интересами.
   Симочка, тебе пора уже подумать о себе, создать семью, ты должна жить...
   Ладно, хватит тебе слушать нравоучения старика, перехожу к делу, по которому ты пришла ко мне.
   И так, мы тут немного подсуетились, молодая семья, проживающая в вашей коммуналке, скоро съедет, потому что главу семейства ожидает повышение по работе с предоставлением отдельного служебного жилья.
   Я знаю, что ты умеешь держать язык за зубами, тебе и вправду пора подумать о замужестве и детях, если ты, конечно, хочешь, чтоб вся оставшаяся площадь полностью перешла в твою собственность.
   Тем более, что дом Дануты был реквизирован властями страны под нужды государства, в результате она имеет право на освободившуюся комнату в вашей коммунальной квартире.
  
   Сима не знала, как и благодарить своего благодетеля, но он только грустно улыбался:
  
   - Устраивай детка свою жизнь, там у тебя соседка тоже в преклонных годах...
  
   Всё так и произошло. Данута стала жить рядом с Симой на полных основаниях, но она, к несчастью, не получала пенсию, не могла работать по состоянию здоровья и очень тяготилась, что является нахлебницей и обузой для её доброй девочки:
  
   - Симочка, деточка, мне стыдно в глаза твои глядеть, ты носишься со мной, как с "писаной торбой", а я и частички не стою от всех твоих хлопот вокруг меня...
  
   - Тётенька Дануточка, что вы говорите, какая обуза, какие хлопоты, ведь у меня кроме вас нет рядом ни одной родной души, семья Гени не в счёт, у них своя жизнь.
  
   - Ах, детка, детка, тебе уже давно пора обзаводиться своей семьёй, у тебя хорошая работа, есть квартира и ты так любишь малышей.
  
   Часто она даже порывалась уехать в деревню к сестре, уже вернувшейся к этому времени из Сибири, но вдруг получила ужасную весть, а точнее письмо, где соседи сообщали, что сестра её неожиданно умерла, а её взрослые дети не хотят воспитывать младшего брата, которому не исполнилось ещё и десяти лет.
   Заливаясь слезами, Данута поведала обо всём Симе:
  
   - Деточка, моя сестра родила этого ребёнка от немецкого унтер-офицера, работавшего писарем при штабе батальона, расквартированного в Утене.
   Этого Ганса скорей всего убили, а если нет, кто его сейчас сыщет, а мальчонка не виноват.
   И теперь, скорей всего, старшие братья сдадут парнишку в детдом, а это, как не крутись, моя кровинка...
  
   Сима молчала покусывая нижнюю губу, она думала...
  
   глава 13
  
   Назавтра Сима ничего не сказав Дануте, отпросилась с работы и поехала в деревню, нашла дом её сестры, и забрала с собой запуганного несчастного мальчика вместе со скромными его пожитками и документами.
   Надо было видеть лицо Дануты, когда Сима переступила порог с мальчиком:
  
   - Святая дева Мария, не может быть, Симочка, миленькая, ты святая, тебе господь воздаст за все твои добрые дела.
  
   На эти слова, улыбка осветила обычно серьёзное лицо Симы:
  
   - Вы тоже скажете, воздаст, много он вам воздал за моё спасение.
  
   - Деточка, не кощунствуй, мы с тобой хоть и разного вероисповедания, но отец небесный един, не надо, чтоб он ещё больше серчал на нас.
  
   - Что это за отец, который только наказывает своих детей, а где его милости?!
  
   - Ой, детка, что ты мне тут сейчас говоришь...
   А, ну его, Янис, поздоровайся с бабушкой и идём, я тебе покажу, где ты будешь спать, готовить уроки, кушать, мыться и всё остальное...
  
   Немало Симе стоило трудов прописать племянника к тёте и выбить пенсию на ребёнка для Дануты.
   Надо сказать, что окружающие встретили инициативу Симы неоднозначно, и большинство - явно с неодобрением, в том числе и тётя Геня.
   Всё реже на работе кто-то пытался её сватать, зная, какое бремя теперь лежит на ней, это же не шутка, была старая больная женщина, а ещё добавился малец, не известно какого происхождения и воспитания.
   Сплетни побегали, побегали и улеглись, а Симе изначально на них было наплевать.
   Янис или Яничек, а так звала мальчугана Сима, пошёл в школу и очень привязался к молодой женщине.
   Он буквально боготворил её, что называется, смотрел в рот и Сима, чувствуя за мальчика ответственность, понимая отлично, что Данута слаба и стара, приняла ещё одно важное решение.
   Чтоб мальчик опять не стал горькой сиротой, с незавидной судьбой, она решила во что бы это ей не стало, как можно быстрей усыновить его.
   Сима опять попросила Мотю сходить с ней в надлежащие заведения и вместе похлопотать об усыновлении, став её надёжным гарантом, как-никак, он бывший вояка и коммунист.
   Однако там их ожидала очень печальная новость. Оказывается, её благодетеля из органов вызвали в Москву и арестовали, обвинив в пособничестве вражеским элементам, в не принципиальности и попустительстве бывшим немецким холуям, а также в других смертных грехах, о которых никто и не подозревал, настолько он замаскировался. Позже и вовсе дошли слухи, что его вскорости расстреляли.
  
   Шёл 1952 год...
  
   И всё же ведомства, отвечающие за усыновление, разрешили Симе осуществить задуманное.
   Янис стал её приёмным сыном.
   Правда, волокита заняла не один день и не один месяц, а протянулась больше года, но всё равно Сима в свои двадцать два года стала матерью десятилетнего ребёнка.
   К этому времени отошла от лишений лагеря, под воздействием доброго света, который излучала Сима, несколько окрепла и Данута.
   Кроме того, что она выполняла всю домашнюю работу, ещё устроилась ночным сторожем в общежитии, дежуря через сутки, и их семье стало намного легче материально.
   Жизнь шла своим чередом, но через три года умерла старушка из их коммуналки, и встал вопрос о вселении к ним другого соседа, и опять Симе пришлось обивать пороги ведомств, где она добилась несомненной победы, а именно отдельной двухкомнатной квартиры, данной ей на троих, включая Дануту и ребёнка. И хоть жильё находилось совсем в другом конце города и не в престижном районе, они всё равно были очень довольны - как не крутись, а это всё же была отдельная квартира...пусть старая и маленькая, но не надо было больше подстраиваться под соседей в коммуналке.
  
   глава 14
  
   На работе дела у Симы шли очень даже неплохо.
   Она была на хорошем счету у начальства, отличалась дисциплинированностью, покладиста с сотрудниками и весьма преуспела как специалист, став лучшим закройщиком в своём ателье.
   Они выпускали по тем временам очень дефицитную продукцию: шубы, меховые жилетки, шапки и рукавицы, которые и днём с огнём нельзя было найти в магазинах.
   Наряду с вошедшими в обиход более дешёвыми искусственными мехами, ателье выдавала респектабельному потребителю и натуральные.
   Работники ателье не брезговали тем, что из сэкономленных дорогих мехов шили налево шапки и рукавицы и продавали их на базаре.
   Что говорить, были и заказы со стороны со своего сырья, неизвестно какого приобретения, были и меха от доморощенных скорняков, всех творимых комбинаций тут и не перечислишь.
   Сима долго сопротивлялась этому, по её мнению, безобразию, но тётя Геня убедила в том, что если даже она и не будет брать барыш, не будет шить на лево и прочее, всё равно её обвинят в содеянном и, более того, свои же работники при первом же случае из страха или в отместку навесят на неё все свои грехи, а против коллектива не попрёшь.
   Молодая женщина подумала и решила, что не стоит препятствовать возможным хорошим доходам, да и тётя Геня, работавшая на базаре, взялась за некую мзду реализовывать товар, в результате чего, они обе не оставались в накладе.
   Наконец-то, после долгих лет весьма скромной жизни, у Симы появился в доме достаток.
   По-прежнему окружающие, а главным образом её шебутная тётя Геня, продолжали убеждать Симу в том, что она должна срочно подумать о замужестве, ведь это не шутка, женщина уже подбиралась к тридцати годам, а найти в этом возрасте подходящего жениха весьма трудно.
   Чаша терпения и сопротивления лопнула, когда
   даже тихая Данута - и та стала всячески подталкивать её к браку.
   Сима и сама осознавала, что ожидающая её жизнь в одиночестве, никак ей не улыбается, а ведь всё к этому придёт.
   Янис стремительно взрослел, оканчивал школу и скоро должен был уйти в армию.
   Надо заметить, что мальчик был очень спокойным, уважительным и проявлял успехи в школе, великолепно разбирался в математике, физике и химии.
   Симу радовало, что он не болтался, как большинство мальчишек по улицам, а занимался спортом, много читал и помогал с удовольствием своим женщинам по дому.
   Данута к этому времени уже давно не работала, быстро старела, погрузнела и с трудом передвигалась по квартире, практически не выходя на улицу.
   И вот на одном из семейных сборищ по случаю какого-то праздника, который устраивала Геня, Симу познакомили с одним бобылём, работавшим на базаре в магазине по скупке и продаже старых вещей.
   Он жил в своём доме вместе со старой мамой и старшей незамужней сестрой, был очень вежливым, аккуратным и сразу стал оказывать Симе повышенные знаки внимания.
   В тот вечер Янис остался ночевать у Гени, у которой к тому времени кроме Рахели подрастали уже близнецы-восьмилетки Нёма и Сара. А новоиспечённый кавалер Иосиф взялся проводить Симу до дома. Он казался очень стеснительным и только активность шустрой Гени подтолкнула его, и помогла осмелиться на решительный шаг:
  
   - Сима, вы меня простите, но я считаю, что нам следует пройтись пешком, зачем зря тратить деньги на такси в такой сегодня замечательный вечер.
   Мы пройдёмся, поговорим и получше узнаем друг друга...
  
   Он говорил вкрадчиво, поттягивая некоторые буквы, Сима помнила, что так разговаривали евреи, приезжающие из местечек к ним в город на базар, куда её часто брал с собой отец.
  
   - Скажите Иосиф, а чем вы ещё любите заниматься кроме основной работы?
  
   - Что вы, Симочка, работа у меня на первом месте, а потом, мы же живём с мамой и моей сестрой в частном доме, а там знаете, сколько дел и забот...
  
   - А книги вы читаете, а если да, то какие предпочитаете?
  
   - Я же сказал, что на глупости у меня нет времени, а вот газетки я проглядываю регулярно, понимаете ли, политика, всякие сообщения, объявления...
   Симочка, а вы любите шумные компании, вечеринки там разные, ваша тётя в этом плане просто сумасбродная...
  
   - Нет, Иосиф, я больше затворница, люблю свою квартиру и своих домочадцев, можно сказать, приёмную мать и сына...
  
   - Извините, а можно полюбопытствовать, а сколько мальчику?
  
   - О, мой Янис через год уже в армию пойдёт...
  
   Так неспешно бредя по ночному Вильнюсу, молодые люди знакомились друг с другом.
   Нельзя сказать, что мужчина произвёл на Симу очень благоприятное впечатление, но она понимала, что её настоящие женихи уже давно имеют свои семьи, поэтому она решила, будь, что будет...
   С этого дня началось недолгое ухаживание.
   Они вышли несколько раз вместе в кино и один раз даже в театр, затем Иосиф пригласил девушку к себе домой, чтобы она познакомилась с его домашними, и вскорости сорокалетний жених сделал ей предложение, и она, особо не задумываясь, согласилась.
   Сыграли скромную свадьбу - правда, со всеми еврейскими атрибутами, с хупой в синагоге и застольем в квартире у Симы, куда после свадьбы и переехал новоявленный муж.
  
   глава 15
  
   В начале их семейной жизни всё ладилось, Иосиф что-то чинил, помогал готовить, приносил продукты, выносил мусор и всячески проявлял свою привязанность к Симе.
   А вот к Дануте и к Янису, перешедшему жить в комнату к тёте, он выказывал даже не безразличие, а скорей неприятие, игнорировал их, цмокал, когда они сталкивались на кухне или в других частях маленькой квартиры, и старался не садиться с ними за общий обеденный стол даже в выходные дни.
   Сима пыталась урезонить мужа:
  
   - Ёсик, ну, что ты пыхтишь, разве они тебе мешают, ведь почти не выходят со своей комнаты, когда ты дома?...
  
   - Симочка, от этой старухи веет затхлостью, она вечно что-то бурчит, после неё противно в туалет зайти, а пацан сморит букой и посмотри какой он прожорливый.
  
   - Иосиф, не смей так говорить о моей Дануте и сыне, ты знал, на что идёшь!
  
   И мужчина отступал:
  
   - Хорошо Симочка, хорошо, просто у нас маленькая квартира, а мне после работы хочется побыть в тишине и рядом с тобой.
  
   Скорей всего Сима обломала бы своего муженька, но она вскоре забеременела, а её благоверный вдруг стал проявлять качества радивого хозяина.
   Он взял в свои руки семейный кошелёк, урезал деньги на питание, в результате чего их рацион стал значительно скромнее; дико раздражался, когда выбрасывались какие-то испортившиеся продукты, с большим трудом согласился на покупку появившихся к тому времени телевизора, холодильника и стиральной машины, хотя все эти ценные товары были куплены за деньги Симы, ведь все отлично понимали, где она работала и с какими материалами.
   Но это, похоже, мало волновало Иосифа. И надо заметить, что его вклад в бюджет семьи был очень даже скромным, Сима толком и не знала о его заработке и тем более о его накоплениях, а они скорей всего были, ведь это был уже отнюдь не молодой человек, и мотом назвать его было трудно.
   Всё чаще он устраивал скандалы по поводу нахлебников в его доме и постоянно попрекал Дануту и Яниса, окончившего к этому времени школу и поступившего в институт, куском хлеба.
   Беременность Симы протекала тяжело, болела очень спина и ноги, она вся отекла и с трудом доходила на работу до декретного отпуска.
   Воевать с мужем у неё не было просто сил.
   Данута и Янис очень жалели её и лишний раз при Иосифе старались не показываться из своей комнаты.
   И, вот на свет появилась маленькая Лея, названная так в честь матери Симы, то есть в честь своей бабушки. Роды у Симы были очень тяжёлые, ей же было почти тридцать два года, а это первые и в таком возрасте... Врачи с сожалением также говорили, что на её здоровье сказались ранние психологические и физические травмы, перенесённые ею в детстве и юности.
   Пережив тяжёлое кровотечение и воспаление Сима была очень слаба и поэтому вынуждена была после декретного отпуска временно оставить свою работу.
   И тут её муж показал себя во всей красе, он посадил семью на жесточайшую экономию, считал каждую копейку, урезал количество и качество продуктов до невероятного минимума, бегал с криком по квартире и тушил свет за всеми, не давал толком нагревать титан, а именно так грелась вода в их квартире...для всех без исключения наступил ад.
   Неизвестно, как бы и дальше у них складывалась жизнь, но однажды, распоясавшийся хозяин накричал на Дануту и оттолкнул её от кухонного стола, всё это на глазах у Яниса и Симы:
  
   - Иосиф, быстро извинись перед Данутой и, чтобы это было в последний раз!
  
   - Ты, на кого голос повышаешь, засранка подзаборная, родить и то толком не смогла!
  
   Сима подступила к мужчине и закатила ему пощёчину.
   Чего хочешь, мог ожидать Иосиф, но такого от своей тихой и покладистой жены - никогда. И он схватил её рукой за горло.
   В тот же миг присутствующей при этой мерзкой картине Янис, завернул ему резко руку за спину и согнул в три погибели и Иосиф завопил:
  
   - Отпусти руку немецкий ублюдок, фашистское отродье!
  
   Это стало последней каплей терпения Симы и без того давно чувствующей ужасную усталость от всего скопившегося на душе к её муженьку.
   Она открыла входную дверь и предложила Иосифу убраться в эту же минуту навсегда из их жизни со всеми своими пожитками.
   Не стоит приводить все слова, услышанные обитателями квартиры в тот момент, обгажены были все, и вместе, и порознь: Дануте было вспомнено про сына-полицая, про Сибирь и кусок хлеба, который она отняла у Симы, Янису - его немецкое происхождение и, конечно же, о том, что бугай сидит на хребте у Симы, которая собственноручно держит его у себя по своей доброте, а, может, скорей всего, по своей дурости, и мало того, так ещё и кормит-одевает его за кровные денюжки, которые ему, как хозяину приходится тяжело зарабатывать.
   Симе досталось не меньше. Ей тоже припомнилось абсолютно всё и каждый её поступок характеризовался при этом, не больше и не меньше, как идиотизм или кретинизм, и что, мол, с неё взять, ведь он только из сострадания подобрал её, совершенно никому не нужную, стареющую, да ещё с таким паровозом...
   Казалось, Сима не обращала внимания на происходящее, а только лишь поспешно складывала пожитки разбушевавшегося мужа в чемодан,в сумку, а затем и в наволочки, не проронив при этом ни одного слова в ответ. Слышно было, как горько плакала, закрывшись в своей комнате, старенькая Данута и там же отчаянно бегал из угла в угол с растерзанной душой юноша.
   В люльке заливалась плачем Лея, но никто будто не замечал этого и, когда Иосиф сделал шаг в сторону колыбели, Сима, ринувшись ему наперерез, жёстко подтолкнула его в сторону выхода, и стала молча с остервенением выкидывать узлы на площадку. Закончив за считанные минуты эту операцию, она безжалостно выпихнула мужа следом, произнеся только одну фразу:
  
   - Чтоб духу твоего здесь больше не было!
  
   Ещё долго было слышно с площадки, как рассвирепевший Иосиф кричал, что они сдохнут без него, что он не даст ни одной копеечки на ребёнка, что он отсудит комнату и так далее...в общем, повторял все гадости, которые они уже слышали про себя и раньше, но в ответ ему была тишина.
   В голове у Симы стоял звон, она сидела, прижав к груди Леечку, на бледном лице не было ни слезинки, она качалась взад и вперёд, повторяя дрожащими пересохшими губами почти беззвучно одни и те же слова:
  
   - Простите меня, простите меня, простите меня...
  
   Глава 16
  
   Развод наложил на моральное и материальное состояние Симы и её семьи тяжёлый отпечаток.
   При оформлении развода Сима согласилась, что Иосиф не будет платить алименты на Лею, но за то, и не будет участвовать в её воспитании, оставив попутно все притязания на жилплощадь в их квартире. И, как ни странно, бывший добропорядочный семьянин с удовольствием принял эти условия.
   После ухода Иосифа из её жизни, Сима очень похудела и часто чувствовала недомогание и слабость, на её бледном лице очень редко появлялась улыбка, да и то только тогда, когда она возилась с годовалой дочкой, общение с которой доставляло ей радость и как будто только и поддерживало в ней желание жить.
   До сих пор было невыносимо стыдно перед Данутой и Янисом, хотя они ни чём не выказывали своего отчуждения, и даже, наоборот, взрослый парнишка проявлял заботу о матери, забавлялся с малышкой, а быстро стареющая и дряхлеющая Данута, чем только могла, помогала по дому своей несчастной девочке и винила себя в том, что развалилось семейное счастье её любимой Симочки.
   Момент для развода был, конечно, очень не подходящий, но кто его выбирал.
   Сима не работала, Янис ещё продолжал учиться, а имеющиеся у них накопления быстро таяли.
   И вот однажды, в один из вечеров, Янис, едва переступив порог квартиры, вдруг сообщил без обиняков:
  
   - Мама Сима, не переживай больше о деньгах, я взял академический отпуск в институте, устроился на работу к Моте и до армии постараюсь поддержать семью материально, чтобы ты, мамочка Сима сумела окрепнуть и чтобы сестричка не нуждалась в самом необходимом, и, более того, чтобы мы могли наряжать её, как принцессу.
   Мам Сима, переубеждать и отговаривать меня бесполезно, я не принимаю никаких возражений и именно поэтому сообщаю обо всём постфактум.
  
   Горькая улыбка осветила лицо Симы, в душе боролись и сожаление о случившемся, но вместе с тем гордость за своего сына, нашедшего в себе мужество на серьёзный ответственный поступок, прервав такую любимую и важную для его последующей жизни учёбу в институте, и всё это, ради благополучия семьи.
  
   - Яничек, я поправлюсь, окрепну и выйду на работу, постараюсь всё сделать, чтоб не сломать тебе карьеру, прости меня мой мальчик, не надо было мне это чёртово замужество...
  
   - Ну, что ты говоришь, а тогда бы у нас не было бы Леечки.
  
   Юноша улыбался матери, а по её щекам текли слёзы.
   Янис вышел на работу и ждал повестку на службу в армии. А на руках у Симы было, по сути, два ребёнка. Дело в том, что Данута совсем ослабла, с трудом поднималась со стула, у неё тряслись руки, она стала всё забывать, а иногда даже и ходила под себя.
   Сима и сама почти не выходила из дому, перестала совершенно следить за собой, набрала лишний вес и часто безутешно плакала.
   Кто бы мог подумать, что это та Сима, пережившая в детстве такое, что многое из этого было бы не под стать закалённому в жизни взрослому человеку.
   Безусловно, все эти заботы переживания не могли не сказаться на здоровье и внешнем виде Симы, она билась, что называется, как "рыба об лёд", и потихоньку чахла, не видя из этого замкнутого круга выход.
   И в этот трудный момент её жизни на выручку, как всегда, пришла всё та же тётя Геня.
   Энергии той было не занимать, дети уже подросли и стали достаточно самостоятельными, на работе она себя не изнуряла, а больше промышляла перепродажей дефицитов. У неё была налаженная структура - где что взять и где кому сбыть. В ход уже шли не только шапки, плащи и колготки, но и холодильники, стиральные машины и даже мебель.
   Несмотря на её умение из ничего делать деньги, их семья продолжала тесниться в той зачуханной старой квартире.
   Мотя не раз тряс своим партийным билетом и наградами, но это уже мало влияло на власти, разжиревшие и погрязшие в коррупции. Да и Геня всё чаще сокрушалась о том, что ей самой давно стоило взяться за решение проблемы и построить кооперативную квартиру, а не ждать милости от этого гнилого государства.
   Но тут она ошиблась, именно из-за наличия этой убогой квартиры, а, значит, и наличия жилплощади, их не поставили в очередь на кооператив, по правилам которого вступавшие в него граждане имели право на строительство жилья, получая от государства ссуду до 70 процентов на срок до двадцати лет, а также и другие льготы. Все попытки, что-либо изменить, были исчерпаны, не помогла даже крупная взятка.
   Из-за своих хлопот, связанных с этим не обустроенным жильём, Геня совсем выпустила из виду Симу.
   После того, как заботливая тётя выдала свою засидевшуюся в девках племянницу замуж, как-то выпустила её из своего поля зрения, у самой то семья не маленькая, а ведь весь дом на ней.
   Но тут как-то зашедший к ним Янис поделился с родными, что мать совсем пала духом и выглядит неважно. Это очень расстроило тётю. Растревоженная услышанным, Геня немедленно поспешила к племяннице и, ворвавшись как вихрь в её квартиру, быстро разобралась в положении вещей. Вердикт был вынесен незамедлительно:
  
   - Так, ты выходишь на работу и как можно поскорей, не раскрывай рот, я знаю, что ты хочешь сказать, но лучше пока помолчи.
   Я ухожу со своей паршивой работёнки и буду сидеть с твоими детками, не волнуйся, я к говну привыкшая... Леечку постараемся устроить в ясельки, а Дануту - когда я присмотрю, когда Рахель заскочит, что ты мало её какашек убрала что ли...
  
   глава 17
  
   Симу без вопросов взяли обратно на работу в ателье, ведь такими ценными кадрами не разбрасываются.
   Она опять кроила меха на право и на лево, а то, что прилипало к её рукам из сэкономленного сырья или других комбинаций, которые по-прежнему творились в их ателье, Геня успешно, как и прежде, сбывала на базаре или среди знакомых дефицитный товар.
  
   Сима вскоре окрепла, сбросила лишний вес, благодаря вновь подвижному образу жизни, но глаза так и оставались потухшими, она очень мало внимания уделяла своему внешнему виду и нарядам.
   Её тётушка Геня, часто глядя на свою не улыбчивую племянницу, сокрушалась:
  
   - Подумаешь, нарвалась на шлемазэла, так, что он последний был холостой мужик, помяни моё слово, мы тебе ещё такого отхватим, что у всех слюнки потекут, может даже генерала...
  
   Эти слова вызвали у Симы редкий для неё смех:
  
   - Нет, моя дорогая тётушка, сыта я по горло замужеством, хорошо ещё, что мне от этого счастья Леечка осталась, это и будет моей отрадой на старости лет.
  
   - Цудрэйтэ, о какой старости ты говоришь, лет через пятнадцать-двадцать больно ты нужна будешь своей Леечке, что думаешь в пятьдесят уже жизнь кончается... Сима, ты должна жить!
  
   Подобные разговоры между тётей и племянницей возникали не редко, потому что Геня дожидалась Симу с работы в её квартире, ведь за Данутой требовался тщательный уход.
   Янис через полгода получил повестку и ушёл в армию, и, по злой усмешке судьбы, отправился служить в далёкий Уссурийский край, где он с мамой и тётей жил на поселении после депортации из Литвы после войны.
   Провожание было очень тягостным, Сима плакала навзрыд и никак не могла оторваться на перроне от взрослого сыночка, а Данута трясущимися руками перекрестила у дверей квартиры племянника, поцеловала и попрощалась навсегда, она понимала, что не дождётся Яниса, смерть уже караулила её у порога.
   Так и случилось, через месяц она легла спать и не проснулась, Сима застала свою спасительницу уже в постели холодной.
   Сима хорошо понимала, как тяжело было жить последние годы Дануте, она разваливалась физически и морально и, несмотря на всю любовь Симы и Яниса, всё равно тяготилась своим положением в семье.
   И хотя Данута была при жизни доброй христианкой, аккуратно посещавшей костёл и почитавшей все католические праздники, Сима, проводив её в мир иной, всё же взяла отпуск на работе и по еврейскому обычаю отсидела шиву, то есть семь дней не выходя из дому... Нет, она не молилась, потому что и молитв не знала, а просто сидела и вспоминала, и вспоминала всё самое светлое и хорошее, связанное с её спасительницей, и слёзы благодарности заливали её осунувшееся лицо.
   Потом она пошла в костёл, поставила свечу на помин души Дануты и заказала поминальную молитву, ей казалось, что так Дануте было бы приятно.
   Леечка уже давно ходила в ясли и отпала нужда в Гениной помощи, а та и не навязывалась, ей хватало своих хлопот, а если нет, то она их себе придумывала.
   Старшая дочь Рахель поступила в университет и училась на экономическом факультете, близнецы росли здоровыми и дружными, хорошо учились и занимались теннисом, где у них тоже были весьма неплохие показатели, раз за разом они становились чемпионами и призёрами Литвы в своей возрастной категории.
   Мотя тоже не изменился, хотя всё больше и больше ненавидел советскую власть, и Геня боялась, что он договорится, в конце концов, и его посадят, но это были уже не сороковые-пятидесятые годы.
  
   глава 18
  
   Время бежало быстро, Леечка уже перешла из яселек в садик, была очень хорошенькая и способная, красиво пела и заучивала наизусть большие стихи, любимым из них была "Муха-Цокотуха". Сима ничего не жалела на доченьку, покупала ей дорогие дефицитные наряды, в холодильнике тоже было всё лучшее, что можно было достать на рынке. С последним, тем более не было проблем, Геня могла всё или почти всё, а вот на себя Сима, к сожалению, совсем не обращала внимания, ей было безразлично, во что и как она была одета, густые чёрные волосы она собирала на макушке в узелок и закалывала гребнем.
   В моду вошли болоньевые плащи, мини-юбки, ажурные чулки, но Сима по-прежнему была равнодушна и к этим модным вещам, и к своему внешнему виду.
   Геня и сослуживцы ругали её, говоря, что она может легко себе всё позволить, и что она ещё такая молодая и симпатичная, да и "свет клином" не сошёлся на том неудачном браке. Но Сима и слушать их не хотела, признаваясь, что за два года своего замужества наелась этим до конца жизни, и только Леечка скрашивает в полной мере воспоминания и горечь.
   Весной 1967-го года вернулся из армии Янис, он очень возмужал, был не по годам серьёзен, быстро восстановился в институте и до начала учебного года пошёл опять поработать к Моте в бригаду.
   И вот еврейскую общину Литвы, и не только, взорвало мировое событие - в начале июня 1967-го года на Ближнем Востоке разгорелась война между Израилем и соседними арабскими странами, которые ещё изначально, за несколько лет до этого, восприняли появление Израиля на якобы "исконной" арабской земле как оскорбление их нации.
   В этот период Ближний Восток стал буквально эпицентром и разменной картой в обострившихся отношениях, соперничестве и взаимном недоверии между странами соцлагеря с одной стороны и Соединёнными Штатами и военной группировкой НАТО - с другой.
   Советский Союз, поддержавший поначалу в 1948 году образование Израиля и полагавший, что новое государство выберет социалистический путь развития, став для него верным союзником и оплотом на Ближнем Востоке, наконец в полной мере осознал свои заблуждения и поэтому вместе с младшими идеологическими братьями традиционно занял позицию арабских стран, а Израилю, при введенном против страны эмбарго на оружие, приходилось практически в одиночку решать военные и политические задачи, с чем он впоследствии достаточно успешно справился.
   Надо сказать, что к тому времени большинство евреев в Литве и не знали о существовании такого государства, да, может быть, и в дальнейшем не очень бы интересовались им, но голову подняли дремавшие антисемиты. Их враждебное отношение к евреям подкреплялось тем, что Израиль рассматривался властями не иначе как оружие в руках политики внешних империалистических сил, а точнее считался прямым пособником империализма, а его агрессия - результатом заговора наиболее реакционных сил международного империализма, в первую очередь США, направленного против одного из отрядов национально-освободительного движения.
   На фоне этого и после разрыва дипломатических отношений с Израилем в 1967 году в СССР набрала силу мощная кампания по идеологической борьбе с сионизмом, то есть с политическим движением, целью которого было объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине в Израиле.
   Настроенные в тон этому средства массовой информации развернули широкую антиизраильскую пропаганду, часто переходящую на практике в прямой антисемитизм. На предприятиях, в институтах и даже в школах - повсюду проводились политинформации, клеймящие позором агрессоров, сионистов, военщину, захватчиков, при этом жалели несчастных арабов, которые отбиваются от грозного врага.
   Телевидение, радио и печать просто исходило от возмущения кровавой слезой. Искаженные в этом свете факты обвиняли Израиль в агрессивных замыслах, направленных против арабского мира. Поднял голову и усмирённый после холокоста бытовой антисемитизм. Вновь на работе от людей можно было услышать слово "жид" и россказни про еврейский характер, про золото в матрацах, и про прочие негативные стороны этой нации, распявшей Христа, добавляющей в мацу кровь христианских младенцев - и чего только не было в воспалённых мозгах растравленных властями людей.
   Некоторые евреи, не выдержав давления, втягивали головы в плечи, опускали глаза и подобострастно старались услужить выродкам.
   Но большая часть еврейства Литвы наоборот почувствовала национальную гордость и естественное желание воссоединиться со своим народом, живущим в далёком Израиле. Люди стали регулярно слушать иностранные радиостанции, несмотря на то, что их глушили нещадно, ведь подобные стремления евреев рассматривались властями не менее как контрреволюция, а сионисты были объявлены агентами мирового империализма.
   Среди этих недовольных и сионистки настроенных людей был, конечно, и Мотя, он сидел вечерами у огромной своей радиолы, положив ухо на шкалу, и слушал, затаив дыхание, голос Израиля, а рядом с ним сидели с открытыми ртами его дети Нёма и Сара, которым к этому времени уже было по четырнадцать лет.
   А через год произошли события в Чехословакии и в душах людей стал селиться страх за будущее, многие ещё помнили сталинские репрессии, фашистские злодеяния и никто не хотел повтора чего-то подобного.
   Мотя уговорил Геню и двадцатилетнюю Рахель, оканчивающую к тому времени Вильнюсский университет (младших при этом уговаривать не требовалось), и они одни из первых литовских евреев подали документы на выезд в Израиль.
   Через короткое время Мотю вызвали в органы КГБ и без обиняков задали вопрос:
  
   - Как тебе не стыдно, бывшему бойцу Красной Армии, воевавшему за Советскую власть, коммунисту с сорок третьего года, получившему партийный билет в окопах, подавать прошение на выезд во вражескую капиталистическую страну?
  
   Мотя выслушал все эти упрёки спокойно, встал со стула, достал партийный билет, положил на стол и сказал:
  
   - Спасибо за всё Советской власти, прошло уже больше двадцати лет, как закончилась война, а я, как жил в халупе, так и живу, и никому до этого нет дела, строятся целые микрорайоны с высотками, но, видно, есть более достойные на получение благоустроенных квартир, поэтому я без сожаления расстаюсь с партийным билетом, я уверен, что вы не живёте в подобных условиях, а работяге, как я, сойдёт - мол, куда я денусь?! Вот я и хочу деться, а вдруг там на что-то ещё сгожусь, не я, так дети.
  
   Но перед тем, как подать документы на выезд, Геня поставила Моте категорическое условие, что без Симы она не поедет. У неё одна кровинка осталась на земле и расставаться с ней она ни за что не желает.
   Сима очень не хотела уезжать от могил близких и Дануты и всё находила и находила аргументы против отъезда, но и расставаться с тётей она тоже не хотела, понимая, что это единственная её родная душа, оставшаяся на земле, и что без поддержки Гени ей будет очень сложно, хоть та и подавляла Симу своей активностью.
   Геня ругалась и плакала, стращала и увещевала:
  
   - Симочка, не хочешь подумать о себе, подумай о дочери, что её здесь ждёт.
   Я уеду, и кто тебе поможет справиться со сбытом товара, кто тебе достанет дефицитные вещи, ты же к этой жизни совершенно не приспособленная.
   А если, не дай бог, попадёшься, что будет с твоими детьми, ты подумала?!
  
   И тогда остался последний аргумент - Янис.
   Как-то вечером Сима посадила его на диван и сообщила, что их ждёт очень серьёзный разговор, можно сказать, судьбоносный:
  
   - Сынок, ты у меня взрослый уже парень, хорошо всё знаешь о своём происхождении, через год окончишь институт, возможно, не за горами и женишься, в любом случае, скоро моя опека будет тебе не нужна, я и так тебе не очень докучаю... С этой страной у тебя связана вся жизнь, ты служил в армии, комсомолец и скоро получишь хорошую специальность, биохимики сегодня в почёте...
  
   - Мамочка...
  
   Прервал Симу Янис:
  
   - Ты, правильно сказала, я уже взрослый и всё уже знаю от дяди Моти, мы евреи и должны жить в еврейском государстве, и главное где ты, там и я.
  
   Глава 19
  
   На первый взгляд казалось, что жизнь у семей Симы и Гени текла в том же русле, как и раньше, тем же спокойным течением,
   будто и не было подачи документов в ОВИР.
   На самом деле, молодые нетерпеливые члены их семей бежали наперегонки к почтовому ящику проверять содержимое, а главное, только разговоры, разговоры, бесконечные разговоры об отъезде будоражили души домочадцев.
   Очередная подача документов и вновь отказ, а настрой уже такой, что решение определённых инстанций воспринимается, как настоящая трагедия.
   Но после того, как Мотя официально вышел из рядов Коммунистической партии, а его дочь Рахель исключили с последнего курса университета в 1969 году, семья Гени и Моти получила разрешение на выезд и срок - в течение месяца покинуть Советский Союз.
   Застучали молотки в квартире, это заколачивали ящики с багажом. Переселенцы паковали громоздкую мебель, одна "Хельга" чего только стоила, и с каким трудом в своё время её добыла Геня, история умалчивает. Чудо изящества, этот немецкий сервант, занимавший чуть ли не треть зала в их малогабаритке, стоил Гене немалой головной боли.
   Рахель паковала свою большую библиотеку на русском языке, только она одна знала, чего это стоило собрать в ту пору такую ценную коллекцию книг. Только Нёмка с Сарой ни за что не хватались, ничего не жалели и готовы были, в чём стоят, в том и уехать на историческую Родину.
   Сима приходила помогать тёте паковаться и та каждый раз брала у неё обещание, что как только они получат вызов, то тут же незамедлительно приедут к ним в Израиль. И Сима клятвенно заверяла:
  
   - Тётя, ты мне об этом говоришь уже сотый раз, можешь не сомневаться, что я так и сделаю, ведь ты на протяжении многих лет мой оплот и надежда.
  
   - Симочка, душа моя, если ты не приедешь, я себе этого не прощу, что оставила тебя сиротинку здесь одну, не разрывай моё сердце.
  
   И вот, наконец, багаж был отправлен, по сто долларов на члена семьи получили, а точнее обменяли - больше по закону нельзя было, и на поезде поехали на станцию Чоп, где и состоялся переезд через границу, и начался долгий тяжёлый путь семьи Гени на землю обетованную...
  
   глава 20
  
   Сима провожала до Чопа тётю с семьёй и глядя на их сборы и хлопоты, даже представить не могла, как это она сама справится со всем этим после того, как получит разрешение на выезд.
   И ещё больший стал пробирать её страх перед грядущими тяжёлыми испытаниями, когда она получила первые письма от Гени, которая находилась в лагере для перемещённых лиц под Веной и не могла конкретно сказать, когда их, наконец, отправят в Израиль.
   Ведь прошло ни много и ни мало, а четыре месяца после их отъезда, пока Сима получила первое письмо уже непосредственно из Израиля.
   Геня в восторженных тонах писала:
  
   "Здравствуй, моя дорогая девочка и твои детки!
   Я не буду тебе описывать все наши мытарства, но вот, наконец, мы дома.
   Ты не поверишь, но нам сразу выделили государственную квартиру в центре страны в городе Раанана.
   Это, конечно не Вильнюс, может быть десятая часть от него.
   Представляешь, мой Мотька через два дня уже устроился на работу по специальности.
   Пока мы зашуганные сидели в своей новой огромной четырёхкомнатной квартире и не знали смеяться или плакать, он в первый же день вышел на улицу, прислушался и оказалось, понимает что-то из языка, на котором все вокруг говорят, ведь он когда-то закончил хедер - четыре класса религиозной школы, а все молитвы ведь написаны на иврите.
   Вот он и вспомнил, видно не все ещё мозги пропил, подошёл к кому-то, предложил себя, и его тут же приняли на работу.
   Симочка, а дальше начались ещё большие чудеса, наш
   багаж ещё был в пути и мы думали, что спать будем на полу, там же и будем кушать, и выть от тоски.
   Племяшка, это же ещё не всё, кушать то, мы могли только руками и неизвестно что, ведь денег у нас было только те доллары, что поменяли нам в Вильнюсе.
   Душа с него вон, мой обожаемый Мотенька, половину из них проиграл в карты в том лагере под Веной. Но, слава богу, мир не без добрых людей, а их здесь, оказывается, большинство.
   Не успели мы переступить порог нашей чудесной квартиры, как к нам стали наведываться соседи, большинство из которых ни слова не говорили по-русски.
   Готэнэ майнэ,все они нам улыбались, совали в руки различные поношенные вещи, закопченные кастрюли с едой и пока Мотька знакомился с городом, и устраивался на работу, в квартире уже появились разномастные стулья, колченогий стол, дырявый диван и продавленное кресло, а в спальнях - парочка протёртых матрасов и какие-то тюфяки, постельное бельё разных цветов и оттенков, полотенца и куча одежды на все случаи жизни, от совершенно новой до застиранной до дыр.
   Так, что моя девочка, не горюй, мы тут не пропадём, а приедешь ты, на пустое место не попадёшь, есть я и чудесные люди вокруг..."
  
   Через месяц Геня уже написала следующее письмо:
  
   "Здравствуй, Симушка и мои племянники!
   Не писала тебе целый месяц, но не потому что было плохо, просто голова идёт кругом от всех этих перемен.
   Пришёл, наконец, наш багаж и от большинства вещей, подаренных соседями, мы избавились.
   Всё уже расставили по своим местам и даже кое-что подкупили, ведь Мотя получил первую зарплату, а дети подрабатывают на базаре и очень довольны, приносят домой какие-то деньги и продукты.
   Сама я пока не работаю, да и как, этот дурковатый язык в мою голову не лезет.
   На русском и литовском почти никто не говорит, а на идише можно только объясниться в некоторых маленьких лавочках, поэтому я пока сижу дома.
   Готовлю своей вечно голодной ораве еду, убираю, стираю и хожу на базар.
   Кое с кем уже пообтёрлась, но гешефтами здесь не займёшься, всё в магазинах есть, а на базаре намного дешевле, чем в лавках и в супермаркетах.
   Мотьке и детям хорошо, а мне тоскливо, приезжай быстрей моя девочка, будет мне хоть, чем-то заняться."
  
   Позже пришло новое письмо:
  
   "Здравствуйте, Симушка и детки!
   Безумно скучаю по тебе моя милая племянница.
   Я тут уже многих нашла наших, правда, кто из Каунаса, кто из Шауляя, есть и местечковые шлюмперы.
   По субботам хожу поиграть в реми, но, что моя игра по сравнению с моим Мотэлэм, тот опять пропадает ночами в выходной день.
   Он так тяжело работает, а несётся в шабат к своим картёжникам, как мишугенэ.
   Ты, не волнуйся моя дорогая, тебя там в Вильнюсе найдут и помогут собраться, со своей тётей ты не пропадёшь...
   Дети уехали из дому в кибуц, поступили в ульпан, это школа, где учат языку, там они живут и работают, а кибуц - это вроде советского колхоза, и даже больше походит на коммуну, там всё общее, только жёны и мужья свои.
   До встречи, моя дорогая, не задерживай с ответами, ужасно скучаю по Вильнюсу..."
  
   глава 21
  
   Теперешняя жизнь Симы превратилась в основном в рутину, раскрашенную письмами Гени.
   Леечка уже пошла в школу и дарила маме только радости, она хорошо училась, начала заниматься музыкой, и в их доме появилась пианино, занявшее полкомнаты. Только вот работа не приносила Симе ту радость и интерес, что был раньше.
   Продукцию стали выпускать примитивную, стало мало мехов, да и те преимущественно были искусственными, кожу заменили кожзаменителем, и, главное, Сима больше ничего не выносила из ателье на продажу, не было Гени, да и она понимала, что они с некоторых пор живут под колпаком у органов, а вляпаться сейчас в историю равносильно смерти.
   Сомневаться в том, что они находятся под наблюдением не приходилось.
   Янис окончил институт с отличием, но его не оставили в аспирантуре, распределили на работу в глубинку под Урал. Сима с Янисом приняли решение не ехать туда, а искать работу на месте, но не тут-то было, его никуда не брали, и, когда он пришёл за рекомендацией к своему декану, тот сказал, что не может дать таковую:
  
   - Нет, мой мальчик, ничем я тебе не помогу, мне моё место дороже, чем твоя судьба, а о причине моего отказа тебе, поинтересуйся в КГБ...
  
   В итоге Янису пришлось пойти работать на завод рабочим, надо же было жить, а для этого требовались деньги.
   Прошло почти два года после отъезда Гени и вот, наконец, Симе пришло разрешение на выезд, но с оговоркой - Янис должен был заплатить пять тысяч рублей за образование, что ему дали в Советском Союзе, и на всё про всё им даётся тот же месяц на сборы.
   Теперь уже в квартире Симы стучал молоток, но багажа было немного, с собой брали, конечно, пианино, личные вещи, кое-что из посуды, но большинство вещей Сима сносила на базар и отдавала за гроши, и кому бы вы думали - Иосифу, бывшему её мужу, работавшему, как и прежде, старьёвщиком в лавке на базаре. Тот облизывал от вожделения в предвкушении лёгкой наживы губы и назначал за все вещи непомерно низкую цену:
  
   - Ах, вспомнила о своём бывшем муже, которого прогнала, как шелудивого пса со двора.
   Понадобился, так приползла, а я ничего не гордый и не злой, надо, так помогу.
   Вот, эту твою шубку, так и быть, возьму в счёт той бумажки, которую должен подписать тебе об отказе от права на дочь.
   Ты же, голубушка без неё не уедешь, не выпустят, я и так добрый.
   Ах, посмотрите на неё, пять тысяч надо заплатить за сыночка, а как ты думала, Советская власть и так очень лояльна, как это выразиться, чтоб тебя не разгневать, в общем, сама понимаешь.
   Ты думала, как его там примут в еврейском государстве, ведь быстро разберутся.
   Ты была дурой, ею и осталась...
  
   И Сима вынуждена была мириться с этим, выслушивать подобную мерзость молча и даже брать из этих поганых рук гроши, что он давал за её добротные вещи, ведь им надо было в короткий срок набрать непомерно дикую сумму - пять тысяч рублей.
   Гени рядом не было и надо было всё делать самой, а вокруг носились стаи шакалов, которые готовы были обобрать до нитки.
  
   глава 22
  
   И опять на помощь пришла, и кто бы вы думали, конечно, тётя Геня.
   Узнав из отчаянного письма племянницы, о трудностях Симы, она включила свои старые связи, и через две недели в квартиру вошли три здоровенных дядьки и щупленький старый еврей.
   Дядьки стали мастерски заколачивать ящики с багажом, тщательно всё упаковывая, отогнав от этого дела неумеху Яниса, а старый еврей увёл Симу на кухню, закрыл плотно дверь, достал откуда-то из-за пазухи большой пакет, завёрнутый в газету, развернул, и глазам Симы предстала огромная пачка купюр всякого достоинства.
   Часто слюнявя палец, сморчок стал отсчитывать деньги, складывая кучки по сто рублей. Надо было только видеть ошалелый взгляд Симы и она пыталась всё что-то выяснить, но старичок закатывал свои полинявшие мудрые глаза и давал понять всем своим видом, чтобы Сима ему не мешала совершать такое важное деяние.
   Наконец-то, деньги были подсчитаны. Весь кухонный стол занимали эти волшебные кучки и счетовод стал ответствовать:
  
   - Девонька, ничего не спрашивай, слава богу, у тебя есть тётя, живущая в Израиле и она попросила в письме старого Абрама, Абрам это я, помочь несчастной девочке. И разве старый Абрам подводил когда-то своих друзей, мне сказали "пять тысяч", вот пять тысяч, пересчитывать не надо, после Абрама пересчитывать не надо, это такая же правда, что я пережил вчерашний день. Меня не интересует, как вы будете рассчитываться с тётей, нет, нет не возражай, твоя тётенька, дай бог ей здоровья, уже рассчиталась там с моей доченькой, чтоб им всем там было только хорошо и проклятые арабы сгинули в песках, бери денежки, рассчитывайся, ребята вам всё упакуют, за это можешь не волноваться, у меня с ними свои расчёты, они вас проводят до того Чопа, и будьте вы у меня живы, здоровы...
  
   Ну, а дальше всё происходило, как в тумане: уже назавтра Янис внёс эти сумасшедшие деньги в банк, уже был отключен телефон в квартире у Симы, уже был отправлен тщательно запакованный багаж без участия хозяев. Старый Абрам заходил к ним каждый день, справлялся об их нуждах и предвосхищал многие проблемы.
   Он вручил Симе триста долларов, положенных их семье:
  
   - Девонька, я тебя умоляю, задавай старому Абраму, как можно меньше вопросов, что надо тебе знать, я обязательно скажу.
   Ты думаешь, что я старый, что у меня склероз или проклятые фашисты отбили мне все мозги?!
   Нет, моя дорогая, пусть ещё молодые столько помнят, столько знают и столько умеют...
   Я может быть не такой шустрый, как твоя тётя, но она там, а я тут...
   Ладно, что-то старый Абрам разговорился, слушай детка внимательно: как вы там будете рассчитываться со своей тётей, не моё дело, это касается только вас.
   Генечка и моя доченька там нашли друг друга, и, слава богу, сумели найти общий язык, а я даже со смертью его нашёл, и она пока меня не трогает...
  
   Затем принёс Симе кольцо с бриллиантом - такой, видимо, цены, что можно было бы купить за него пол-Вильнюса, а также Симе и Леечке серьги и тоже с бриллиантами, но только маленькими:
  
   - Деточка, это мой подарок вам, за то, что вы перевезёте это колечко моей дочери, сохрани господи ей и вам здоровье и, знайте, старый Абрам вам вполне доверяет.
  
   На палец Яниса он также надел массивную золотую печатку и заискивающе улыбаясь, поведал:
  
   - Молодой человек, вам не придётся долго мучиться с этой железячкой, ты расстанешься с этим тяжёлым грузом сразу по приезду в Израиль.
  
   Ни у кого даже не возникло желание спорить или возражать старому Абраму, ведь он их спас от многих трудностей.
   Симе не пришлось больше ходить на базар к Иосифу и унижаться за каждую принятую за бесценок вещь, а более того, когда они вышли от нотариуса с заветной бумажкой, где было указанно, что он отказывается от прав на дочь, то услышал от неё всё, что она о нём думает:
  
   - Послушай, мерзкий подонок, я бы прокляла ту минуту, когда согласилась выйти за тебя замуж, но не буду, потому что у меня, благодаря этому есть замечательная доченька, а тебе на прощание желаю, сдохнуть в этой вонючей лавке.
  
   И она резко развернулась, и пошла на встречу будущей жизни, не слушая, ту гадость, что текла из уст бывшего муженька вслед.
  
   В последние дни перед отъездом Янис весь подобрался, много курил и часто замирал, глядя в никуда. На вопросы Симы только нежно улыбался и заверял:
  
   - Мам Сима, всё нормально, просто я очень волнуюсь, что и как там будет, ведь мне уже под тридцать, а надо начинать всё сначала, и я не хочу опять стать тебе обузой, каким был на протяжении многих лет.
  
   - Вот, дурачок, так дурачок, разве может свой ребёнок
   быть обузой.
   Ты лучше посмотри на меня, я уже перешагнула за сорок, что я там буду делать без языка и профессии, кому в том жарком Израиле нужны мои меха...
  
   Таким образом мать с сыном накручивали себя, доводя до бессонных ночей.
   А вот Леечка восприняла ближайший отъезд с такой радостью, что Сима с Янисом, глядя на неё, не смотря на осадок на их душах, невольно улыбались.
   Восторженная девочка каждое утро отсчитывала дни до отъезда, кружилась и пела, часами рассматривала фотографии, присланные Геней, и доставала Симу и Яниса расспросами об Израиле, никак не понимая, почему мамочка и братик такие хмурые, и почему так мало знают о стране, куда они скоро уедут, и почему это нельзя сделать раньше.
  
  
   глава 23
  
   За несколько дней до отбытия в Израиль, Сима не сообщая ничего детям о цели её поездки, с самого утра покинула квартиру, одевшись в чёрные одеянья и покрыв голову платком.
   Вначале она съездила в Утену, там на базаре к величайшему удивлению наблюдавших за этим, скупила все жёлтые гвоздики, что были у цветочниц.
   Сима медленно прошла пешком по дороге, которую преодолела в 41 году вместе со своей семьёй и другими евреями в тот страшный дождливый осенний день, в тот лес, где были все расстреляны, а впоследствии зарыты во рвах.
   Она снова, идя по этой булыжной дороге, возвращалась в памяти в тот страшный день, который кошмаром раз за разом возвращался в её сны.
   Перел глазами стояли на краю ямы почти голые люди, с перекошенными от страха лицами, среди которых она опять видела своих близких - маму, папу, дедушку, бабушку и младшую сестричку.
   В ушах затрещал пулемёт и крик папы:
  
   - Сима, ты должна жить!...
  
   Вот она по холодным трупам ползёт на край ямы и не может никак выбраться наверх, срывается и падает обратно на дно, на скользкие мёртвые тела.
   Вот спасительный ремень автомата и немецкий солдат с душой ангела вытаскивает Симу наружу, вручает в руки какие-то одежды и плитку шоколада и мягко подталкивает её в спину в сторону далёких огней:
  
   - Беги девочка, беги, ты должна жить...
  
   А, вот, тесный подвал и доброе лицо чужой женщины, которая её моет, отпаивает молоком с мёдом, и почти год под страхом смерти для их обеих заботится о ней, старается всячески поддержать морально, и проявляет по отношению к ней почти материнскую нежность:
  
   - Симочка, деточка, ты должна жить, ты уже такое пережила...
  
   На месте того страшного злодеяния нынче стоял мраморный мемориал, выстроенный на деньги евреев Литвы, живущих сейчас в разных странах мира.
   На камне были выбиты тысячи и тысячи имён погибших неповинных людей, но по счастливому стечению обстоятельств, тут не было имени Симы...
   Сима разбросала гвоздики по всему мемориалу, собрала маленькие камешки в округе и возложила на плиты.
   Потом она легла сверху на жёлтые цветы и пролежала неподвижно несколько часов.
   Сима как будто опять лежала среди трупов близких родных и чужих незнакомых ей людей, и опять замерзала вместе с околевающими телами.
   И, как в тот злополучный незабываемый страшный день, вдруг пошёл дождь и смыл с лица Симы горькие слёзы, она поднялась с плиты с примятыми гвоздиками, и пошагала вперёд в будущее.
   Прощание на этом не закончилось, до последнего дня Сима ходила на кладбище к Дануте, сидела часами рядом с памятником на скамеечке, мысленно, а иногда и вслух рассказывала и рассказывала своей спасительнице, о последних днях и суете перед отбытием в Израиль:
  
   - Милая тётенька Дануточка, я прошу у тебя прощения за то, что покидаю твою могилку, я заверяю тебя, что здесь всегда будет порядок, о том позаботятся, ведь я щедро оплатила все услуги, и в каждую годовщину твоей смерти, сюда будут принесены свежие цветы, а в костёле соответственно будет заказана по тебе панихида.
   Милая моя спасительница, до самой смерти я не забуду тебя, свою вторую мать...
  
   Глава 24
  
   Как и было обещано старым Абрамом, Симу и её семью благополучно сопроводили до станции Чоп. Даже на долю не слабенького Яниса и то досталось немного возни с чемоданами и прочими хлопотами с питанием, и устройством на ночёвку, вплоть до границы.
   Три верных дядьки опекали наших героев не за страх, а за совесть, а совестью наверняка были деньги и немалые, заплаченные им Абрамом, не без подачи верной и заботливой Гени из Израиля.
   Мытарства Симиной семьи были ещё дольше, чем у Гени, они попали в лагерь не под Веной, а возле Рима, где находилось очень большое количество евреев, пожелавших покинуть Советский Союз.
   Надо сказать, что если не большинство из них, то очень многие резко передумали ехать в Израиль, а всяческими путями старались попасть в Америку.
   Не все хотели разделить трудности Израиля в вечной борьбе с непримиримыми соседями, да и в Штатах можно было устроиться пожирней - льгот побольше, да и евреев уже давно манила к себе далёкая и спокойная Америка.
   Многие из новых знакомых, деливших вместе с ними тяготы затворной жизни в этом лагере, уговаривали Симу, а особенно Яниса поменять маршрут и перебраться в Штаты.
   Нет, они об этом и слушать не хотели, все их помыслы были там, где их родные - Геня с семьёй.
   Прошло без малого полгода и вот, самолёт, уносящий Симу и её детей к новой, пока неизвестной жизни, вылетел из аэропорта Рима, и взял направление в сторону Израиля. Такое долгое ожидание и каких-то четыре часа - и шасси их самолёта уже коснулось бетонной посадочной полосы аэропорта имени Бен-Гуриона.
   В аэропорту их встречала Геня со всеми своими близкими.
   Более того, рядом с беременной Рахелью стоял симпатичный молодой человек, назвавшийся Юдой, который не понимал ни слова по-русски. Он уже год, как был мужем Рахели и, несмотря на свой ещё молодой возраст, работал авиаконструктором на секретном заводе.
   Нёмка и Сарка были в солдатской форме с тяжёлыми винтовками за плечами, но особенно устрашающе это смотрелось на малорослой девушке.
   Кроме жарких объятий, их также встретила непривычная Израильская жара лета 1972 года.
   Ох, какая была встреча Гени с Симой, даже послевоенная встреча в Вильнюсе не могла сравниться с этой, ведь тогда они, по сути, не были толком знакомы, Геня в тот момент уже была молодой девушкой, а Сима не искушённым подростком, а теперь это были две взрослые женщины, пережившие каждая по-своему, но одинаково тяжело, суровые испытания войны, прожившие бок о бок почти двадцать пять лет в Вильнюсе и вынужденные разлучиться на три таких долгих года.
   Наверно, в первый раз её близкие увидели на глазах Гени слёзы, но это были слёзы радости:
  
   - Симочка, моя деточка, как я по тебе соскучилась.
   Готэнэ, разве я могла подумать, что вас так долго будут мурыжить.
   Что им надо было от вас, можно подумать, что вы великие секреты страны можете выдать врагу.
   Это мы то враги, здесь чуть не половина из наших, если не сами, то их потомки...
  
   - Ах, тётенька, это всё из-за службы Яниса в армии, после неё пять лет нельзя покидать Родину, тем более во вражескую страну, какой для СССР, является Израиль.
   Да, ладно, всё позади, мы с вами и какое это счастье.
   Нёмочка, Соня, какие вы уже взрослые и какие важные с этими страшными винтовками и в форме.
  
   Она целовала повзрослевших своих племянников, которые только смущённо улыбались.
  
   - Рахелечка, а ты уже скоро станешь мамой, вот это да, кажется, что совсем недавно я тебе самой пелёнки меняла!
  
   Сима смеялась и плакала, вновь и вновь обнимаясь со своей тётушкой:
  
   - Геня, как ты поправилась, ты такая стала важная дама.
  
   - Ах, таерэ, что ты говоришь, важная, это детки мои становятся важными, а я как была Генька с базара, так ею и осталась.
  
   Нёма с Сарой взяли в плен Яниса и расспрашивали про Вильнюс, про каких-то их общих знакомых, про Италию, про сборы, дорогу и, казалось, конца не будет вопросам. И только Лея стояла, прижавшись к Симе, и во все глаза смотрела на этих почти забытых людей, и слёзки уже готовы были брызнуть из огромных чёрных глаз девочки от обиды за невнимание со стороны взрослых.
   Первым это увидел Юда, муж Рахели, он подхватил на руки Леечку и стал на иврите спрашивать, как её зовут, сколько ей лет, в каком она классе, одновременно говоря, что его зовут Юда и они будут дружить, он скоро отвезёт её в сад, где растут персики и апельсины, лимоны и манго, мандарины и авокадо, что у него есть мастерская, где он рисует и никого туда не пускает, а Леечку обязательно туда пустит и даже даст попробовать рисовать настоящими кистями...
   Рахель, смеясь, только успевала переводить девочке всё, что говорил её муж и Леечка уже вовсю улыбалась.
   Среди всеобщего ликования один только Мотя стоял в сторонке и на его худом морщинистом лице играла загадочная улыбка.
   Наконец, глаза Симы встретились с его и она пошла к нему на встречу:
  
   - Дядя Мотя, прости, я с тобой даже ещё не поздоровалась.
  
   - А, чего там, Мотька привык быть на заднем плане у своей Генечки.
  
   Бывший вояка на фронтах Великой Отечественной, с опасными Советскими органами и за картёжным столом прижался своим исхудавшим телом к Симе:
  
   -Дядя, почему ты такой худой, тебя, что моя тётенька перестала кормить?
  
   - Что ты, моя Генешка не изменилась, еда у неё на первом плане, живём вдвоём, а варит по-прежнему на полк солдат.
   Жарко тут детка, а я работаю на этом окаянном солнце с утра до вечера, мне бы опять под Литовский родной дождик.
  
   - Что, вам тут так плохо?
  
   - Ах, детка, еврею хорошо только в пути.
   Я думаю, что хватит уже кормить новых израильтян поцелуями и баснями, Генька, поехали, уже пора бы выпить за приезд нашей Симочки.
  
   глава 25
  
   Счастливые встречающие и прибывшие выплеснув первые положительные эмоции, разместились, наконец, в микроавтобусе и покатили в сторону Раананы.
   Оказалось, что это совсем недалеко, даже часа не ехали и уже поднимались на третий этаж, где жили Геня с Мотей.
   Гостей завели в большую четырёхкомнатную квартиру, ещё с прихожей они сразу заметили, что прямо на них смотрит гордость Гиты - многострадальная "Хельга", витрина которой была, как и в Вильнюсе, заставлена хрусталём.
   Сима невольно улыбнулась, вспомнив, как она тщательно три года назад паковала эту посуду.
   Через весь зал, а точнее салон, так называется самая большая комната в Израиле, стоял накрытый огромный обеденный стол.
   Спустя, буквально, несколько минут на нём появились всевозможные закуски и бутылки с диковинными этикетками, а с кухни шёл одурманивающий запах разогревающихся горячих блюд.
   Геня, в Израиле, как и в Вильнюсе, умела встречать гостей.
   Сидя за обильным, шумным и дружным столом, перебивая друг друга, многочисленное семейство Гени и Моти поведало вновь прибывшим дорогим родственникам о своих успехах, планах и, конечно же, все надавали Симе и её детям кучу советов, от которых у них кружилась голова и мутилось сознание.
   Как заранее ею было продумано и подготовлено, уже работающая на консервной фабрике Геня взяла выходной и пошла с Симой и её детьми по разным инстанциям.
   Первым делом надо было получить удостоверения личности, открыть счёт в банке, записаться в больничную кассу и, наконец, крайне уставшие и одуревшие от непонятного языка, кучи вопросов и подписей, сделанных ими на каких-то документах, они зашли в отделение абсорбции.
   Тут их ожидала приятная неожиданность, в местном отделе управления абсорбции им сообщили, что Симе выделена государственная квартира, правда, в другом городе - Ришон-ле-Цион, а в ближайшее время они должны прибыть в какой-то кибуц и там пройти ульпан, то есть курсы по изучению иврита.
   Геня успокоила Симу:
  
   - Мамелэ, тот город, где вы будете жить, совсем недалеко от нашей Раананы, а в выходной день мы всегда сможем встретиться, а в будни всё равно на это нет времени.
   Симочка, это там я могла работать, а могла и нет, тут у меня гешефтами не пахнет, пашу, как проклятая в две смены, среди опротивевших мне овощей и при этом в резиновых сапогах.
   Ты, не думай, я не жалуюсь, посмотри на моих детей, скоро увидишь в каком доме живёт Рахель, душа за неё радуется, а Нёмка с Соркой тоже, скоро закончат армию, выучатся и устроятся так, как я даже мечтать не смею.
   Мы с моим Мотэлэм, глядя на них ни о чём не жалеем, а, что мы хотели, ведь безграмотные простые работяги, поэтому и вкалываем, слава богу, хуже, чем там не живём, а квартиру ты мою видела...
  
   глава 26
  
   И вот, они в полном составе поселились в трёхкомнатном коттедже в довольно богатом кибуце, кушали в общественной столовой и каждый день посещали ульпан, где усиленно изучали язык, но быстрей всех в этом преуспела Леечка, которая не сидела над учебниками по вечерам, а бегала с местными детьми по улице, и уже через месяц сносно болтала, являясь переводчиком у мамы с братом.
   Янис тоже после учёбы в ульпане, потом посидев вместе с мамой немного за книжками и тетрадками, выходил прогуляться по кибуцу, пытался как-то объясняться и даже подрядился на сельскохозяйственные работы, как-никак он был биохимиком, и для этой сферы деятельности ему нашлось "достойное" применение знаний, полученных в институте - развозить и раскидывать по полям удобрения.
   Вначале, было видно, как ему не легко даётся язык, как тяжело он привыкает к местному образу жизни и поведения.
   А затем он стал пропадать на всю ночь, засиживаясь в клубе с молодёжью, по крайней мере, он так объяснял матери свои отлучки.
   Сима и в Вильнюсе вела довольно-таки затворнеческий образ жизни, поэтому она не очень расстраивалась, сидя часто совершенно одна и читая книжки на русском языке, которые ей в достатке привозила со своей огромной библиотеки, вывезенной из Вильнюса, Рахель.
   Иврит ей давался с трудом, а как могло быть иначе, ведь кроме уроков, она практически не общалась.
   Как-то с улицы прибежала возбуждённая Лея:
  
   - Мамочка, мамуль, хочешь я тебе по секрету что-то расскажу?
  
   - Доченька, а секрет от кого?
  
   - Ну, конечно, от Яниса.
  
   - А, что, он не рассердится, если ты мне поведаешь этот секрет?
  
   - А ты ему не скажешь, что это я тебе рассказала, договорились...
  
   - Ну, допустим, да...
  
   - Мамочка, у Яниса уже есть тут невеста, они скоро поженятся и у них будут дети...
  
   - Ты не выдумываешь?
  
   - Разве я когда-нибудь тебя обманывала, мне об этом поведали подружки, одна из них ведь сестра будущей невесты.
  
   Нельзя сказать, что Сима расстроилась от этого сообщения, но разволновалась до сильного сердцебиения и насторожилась.
   Она понимала, что Янису уже под тридцать, что ему уже давно пора заводить семью.
   Ещё в Вильнюсе он иногда отрывался от дома на выходные, но никогда не показывал маме свой объект воздыхания.
   В тот же вечер, после рассказанного Леей секрета, она дождалась сына и, видя, что он спешит удалиться, попросила его задержаться:
  
   - Янечек, мне тут Лея рассказала один секрет, ты меня только не выдавай, может быть это ерунда, но я ей дала слово, а ты или подтверди или опровергни сообщение Леи, но только не серчай на нас...
  
   Ох, как он смеялся, особенно по поводу скорых детей, а потом без утайки поведал:
  
   - Мама Сима, у меня на самом деле есть здесь уже девушка, похоже, мы любим друг друга и действительно, мы толковали между собой о скорой свадьбе, правда, про детей пока разговора не было...
   А других секретов моя любопытная сестричка тебе ещё не сообщала?
  
   - А, что, есть и другие?
  
   - Да, кое-что есть, но это не секреты, а планы, я собираюсь остаться на какое-то время в кибуце, пока не выучу, как следует язык, но я уверен, что с этим у меня не будет проблем.
   Ведь моя Ривка не знает русского и поэтому, общаясь с ней, я быстро освою иврит.
   Вот тебе ещё один секрет, я при помощи Ривки подал документы на работу в Сельскохозяйственную Академию под Реховотом и это совсем близко от города, где будете жить вы с Леечкой.
  
   Обеспокоенная мать, конечно, ещё многое порасспросила о девушке, о её занятиях и родных. Оказалось, что она родилась в Израиле, а родители её приехали сюда из разных стран, мама - из Румынии, а папа - из Алжира, и это здесь не диво, и что уже сегодня он приведёт свою Ривку к ним домой.
   Боже мой, как заволновалась Сима, она всплеснула руками:
  
   - Янечек, ты с ума сошёл, мы же совершенно не готовы, у нас здесь даже угостить нечем...
  
   Янис только смеялся и просил маму оставить свои русские замашки, и подходить к этому вопросу попроще.
   И вот смуглолицая девушка переступила порог их домика, запросто обняла Симу, расцеловала её, как старую знакомую в обе щёки, и затараторила на иврите так, что у женщины голова пошла кругом.
   Через несколько минут после прихода Ривки, Лея уже сидела на коленях у девушки и они о чём-то говорили, и к радости мамы, её дочь довольно сносно объяснялась со старшей подругой.
   Янис тоже участвовал в разговоре и только Сима чуть улавливала отдельные, знакомые слова.
  
   глава 27
  
   Через полгода Сима с Леей переехали в свою квартиру в Ришон-ле-Цион, им в этом помогли младшие дети тёти Гени и Янис с Ривкой, которые в ближайшее время должны были пожениться, и тому была веская причина - ну, конечно же, Ривка уже была на втором месяце беременности.
   Так, что Леечка в своё время была не далека от истины.
   События у её близких развивались так стремительно, что Сима не успевала следить за их зигзагами.
   Лея пошла в школу и бойко болтала на иврите, у Рахели родился сын Юваль, Сарка закончила службу в армии и собиралась поступать в университет на фармаколога.
   Сима к своему удивлению узнала, что Рахель закончила уже вторую ступень университета, поступила на офицерские курсы и не то работала, не то служила в интендантской службе в армии Израиля.
   Нёмка продолжал службу в армии, ему не в пример Сарке, ещё было носить и носить своё ружьё, всё же мальчики отдают долг Родине в Израиле на год больше, чем девочки.
   Сима как-то поинтересовалась у Гени:
  
   - Скажи тётя, что-то я не пойму, дяде Моте нравится здесь в Израиле или нет, он всё время в разговоре подпускает какого-то тумана...
  
   - Ах, Симочка, мой Мотька, как устроился во второй день в Израиле на работу, так и продолжает там трудиться.
   Он на хорошем счету у хозяина, тот его не обижает, имеет неплохую зарплату, а в шабат вместо синагоги уходит обычно на ночь к каким-то партнёрам играть в карт и с этим уже ничего нельзя поделать, да я и не пытаюсь.
   Если бы только карты?! Я уже устала с ним воевать, что когда приезжают дети, а иногда просто за ужином, он любит пропустить несколько рюмочек водочки.
   Да и чёрт с ним, пусть пьёт, зато после этого он сидит со своей толстенной газетой в кресле, блаженно улыбается и тогда он вполне доволен жизнью в Израиле.
   А то, что постоянно ворчит и всё критикует, так это от его паршивого характера, быть вечно недовольным, вспомни Вильнюс.
   Он и здесь вступил в партию Авода, что напоминает ему чем-то коммунистическую, ходит на собрания и выборы.
   А после хорошего возлияния спорит до хрипоты о политике, считая, что только он знает, как решить многочисленные проблемы в отношениях евреев и арабов.
   Ах, девочка моя, это дети наши здесь меняются, мы остаёмся всё теми же, только кто-то лучше устроится и пообвыкнется, кто-то хуже, а кто-то вовсе не может принять эту страну...
  
   глава 28
  
   Свадьба Яниса и Ривки состоялась ближе к Пейсаху, за несколько дней до того, как на полтора месяца прекращаются в Израиле все торжества, как объяснили Симе, что это пост такой.
   Был снят очень красивый зал торжеств и, к большому удивлению Симы, на свадьбе присутствовало чуть ли не пятьсот человек. У Ривки оказалась обширная родня и большое количество друзей и приятелей по кибуцу и армии, да в придачу у её тёти Гени многие выходцы из Литвы стали добрыми знакомыми, и пожелали поздравить молодых.
   Всё прошло по еврейской традиции с хупой и раввином, был разбит фужер, и свадьба понеслась в бешеном ритме, хасидские мелодии сменялись восточными, на смену современным ивритским песням приходили песни на английском языке, а потом пошли в ход и "Катюша", и "Калинка"... И вот, наконец, свадьба неожиданно подошла к своему финальному аккорду, под сводами зала вдруг поплыла торжественная музыка, все присутствующие встали посреди зала и запели Атикву - гимн Израиля. Одиннадцатилетняя Лея и другие дети постарше и помладше тоже стояли, подняв голову, и пели, чётко произнося каждое слово:
  
   Од ло авда тикватейну
  
   Атиква бат шнот альпаим
  
   Лигьёт ам хофши бе-арцейну
  
   Эрец Цион в-Ирушалаим...
  
   О, как звучали голоса присутствующие в этот момент!
   Торжество не заслонило их устремлений. Наоборот, даже здесь, исполняя гимн, в тексте которого не было ни одного воинственного слова и даже не было упоминания о них, как "избранном народе", они лишний раз выразили в едином порыве свои мечты и чаяния, свои надежды на будущее - всё то, что так волновало их всегда - желание быть свободным народом в собственной стране:
  
   Еще не потеряна наша надежда -
  
   Надежда, которой две тысячи лет -
  
   Быть свободным народом на своей земле,
  
   На земле Сиона и в Иерусалиме...
  
  
   Перевод текста гимна приводится, конечно, для неискушённого читателя, чтобы, может, хоть кто-то чуточку причастился к тому самосознанию людей, которые не стремились кому-то что-то доказывать, а просто любили и любят свою страну (простите, отступление автора).
  
   глава 29
  
   После празднования молодые уехали обратно в кибуц, откуда им вскорости предстояло переехать в Реховот. Именно в этом городе Янис прошёл успешное собеседование в Академии, получил назначение на хорошую должность и готов был уже приступить к работе по специальности.
   Ривке тоже нашли место воспитательницы в детском саду, собственно говоря, кем она и работала до этого в кибуце.
   Вот, только Сима не могла найти себе нишу в Израиле. Меха здесь не носили, и понятно - климат не располагает к подобным одеяниям.
   Ателье по пошиву обуви, в принципе, были, но там не было для неё места, кому нужен закройщик в мастерской, где работает от силы пять человек и каждый из них - и закройщик, и сапожник, и продавец.
   Вот Сима и стала заниматься уборками квартир у богатых евреев, где её очень хвалили хозяева за добросовестность и где она ужасно уставала, но другой возможности зарабатывать на жизнь она для себя не видела.
   Янис с Ривкой звали её с Леей переехать к ним в Реховот и жить вместе, мотивируя тем, что у них хватит средств, а Симе - занятий в квартире, и она поможет им в ближайшем будущем с воспитанием малыша, который скоро появится на свет.
   Янис очень переживал за мать, там в Вильнюсе она сидела затворницей дома, но хотя бы у неё была любимая работа, а здесь она вовсе потухла, большую часть дня сидя с книжкой в руках:
  
   - Мам, тебе не стоит корячиться на этих уборках, мы с Рикки очень даже не плохо зарабатываем, не капризничай, хоть временно переезжайте к нам.
  
   Но Сима без колебаний, сразу отмела эту идею:
  
   - Янечек, я не хочу мешать вам молодым жить по своему укладу. Я буду недовольна вами, а ещё хуже, когда вы станете недовольны мной.
   Я насмотрелась вдоволь на свою дорогую Дануту, которая всю жизнь проведённую рядом со мной, тяготилась своей участью приживалки, хотя я её ни разу, ни пол словечком не попрекнула.
   Сынок, я всё же надеюсь, что со временем освою этот дурацкий язык и устроюсь на хорошую работу.
  
   К сожалению, иврит ей давался с трудом, общение было практически нулевое, когда была особая необходимость в языке, под рукой всегда была бойкая Лея.
   Сима, конечно, могла объясниться кое-как, но это здесь называлось шуковским ивритом, то есть базарным.
   И, как всегда, в трудную минуту её жизни, вновь появилась на сцене несравненная тётя Геня...
   В один из вечеров она влетела в квартиру в сопровождении младшей дочери, в руках у которой была швейная машинка и уже с порога заявила:
  
   - Хватит тебе нюни развешивать, пора браться за настоящую работу, вот тебе машинка, вот материалы и нитки на первое время, сошьёшь нам с Соркой на лето сарафаны, а Ривке платье для беременных.
   Всё, замеряй, крои и шей, и вот тебе аванс, кладу деньги на стол...
  
   Сима пыталась возражать, ругаться, спорить... но всё было напрасно, Геня уже приняла решение и отступать не собиралась.
   Понятно, что Сима имела дело со швейной машинкой, она умела кроить и даже что-то когда-то пыталась для себя шить, но это было уже так давно.
   Прошло несколько часов, как за её искромётной тётей закрылась дверь, а Сима всё сидела и сидела молча в своём излюбленном кресле, кидая косые взгляды на стоящую на столе швейную машинку.
   В квартиру вбежала дочь:
  
   - Мам, мамочка, откуда у нас эта машинка, ты, что будешь шить?
  
   - Да, идём, сниму с тебя мерки, ты будешь у меня первой клиенткой.
  
   Наконец мерки были сняты, на столе громоздились выкройки, мел, ножницы, нитки, иголки и растрёпанная Сима колдовала над заказом, то ругаясь, то напевая, то что-то шепча себе под нос, и в этом шёпоте часто слышалось имя её тёти. И вот, уже было готово платье Леечке, и та не могла нарадоваться обновке.
   За пару дней поспело платье и для Ривки, и невестка тоже осталась довольна или, по крайней мере, выглядела таковой. Следом пришли на примерку первые серьёзные клиенты - Геня и Сара, и, слава богу, они были осчастливлены не меньше предыдущих, рассчитались и даже сделали новый заказ.
   А потом по наводке той же Гени, у которой знакомые были практически в каждом городе и посёлке Израиля, стали поступать заказы и от других людей, и вскоре Сима оставила работу по уборке квартир, и постепенно превратилась в модную портниху.
   Но до этих событий ещё далеко, с описаниями чуть поспешили, а пока в конце сентября Ривка родила маленького Даника и все родственники опять собрались вместе в торжественном зале, и с помпой - ну, не совсем такой, как свадьба... но обрезание мальчика прошло тоже очень запоминающе и весело.
   Впереди были праздники и все строили планы, как и с кем их проведут, у кого встретятся на Рош а-Шана (еврейский Новый год), а у кого на Суккот (Праздник кущей), и кто будет и кто не будет постить в Йом-Киппур ( "День искупления" или иначе "Судный день")...
  
   А это был Йом-Киппур 1973 года.
  
   глава 30
  
   Сима, как и большинство израильтян, сидела в тишине своей квартиры, когда соседние арабские страны, воспользовавшись тем, что вся страна погрузилась в тишину, в молитвы и пост, неожиданно напали со всех сторон, нарушив и тишину, и молитвы, и пост...
   Поспешно молодые люди, кто на своих машинах, кто пешком, кто на общественном транспорте, в считанные часы прибыли в расположение частей, к которым они были приписаны, получили оружие и почти сразу же вступили в бой.
   Медлить нельзя было, враг напирал со всех сторон и отважные бойцы без размышлений неслись на передовую, которая была почти возле их мирных городов, посёлков и кибуцей...а как же иначе, страна маленькая, раздумывать некогда.
   Одним из первых вступил в бой Нёмка, находившийся ещё в рядах армии Израиля.
   Муж Рахели Юда срочно выехал на военный аэродром.
   Вместе с сотрудниками Сельхозакадемии прибыл на сборный пункт и Янис.
   Нет смысла описывать те события, где Израиль потерял самое большое число погибших военных за все предыдущие войны, которые он вёл после провозглашения независимости страны с 1948 года.
   Через несколько дней противник был отброшен с территории страны, победоносные войска перешли Суэцкий канал и почти дошли до Каира, окружив двухсоттысячную армию Египта в Синае.
   Нет смысла описывать все политические интриги крупнейших мировых держав, потому что, опять виновниками конфронтации напряжённости на Ближнем Востоке
   был признан Израиль.
   В эти же дни в дома семей погибших военнослужащих стали стучаться траурные команды во главе с офицерами, сообщая близким о постигшем их горе...
   Такая команда постучалась и в дом к Ривке, в квартире которой в тот момент находились, приехавшие навестить малыша, Сима с Леей.
   Ривка всё поняла в тот же момент, когда только открыла дверь, у молодой вдовы из горла вырвался дикий крик горя и она потеряла сознание. Стоящий рядом офицер подхватил её, не дав упасть на пол и разбиться, и уложил на диван.
   Горько плакала Лея, понимая своим уже не совсем детским умом, что она потеряла своего любимого старшего брата. И только побледневшая до мелового оттенка Сима не произвела ни звука, вынула из кроватки маленького Даника и крепко, крепко прижимала его к своей груди, пока он не заплакал.
  
   Глава 31
  
   Закончилась война Судного дня, а именно под таким названием она вошла в историю. Вернулись по домам резервисты, в больницах спасали жизни тяжелораненым, выписывались и возвращались на службу легкораненые солдаты и офицеры.
   Страна быстро залечивала раны. На месте руин возносились новостройки. Развороченные танками поля опять зазеленели новыми урожаями. На улицах, как и прежде, слышалась весёлая музыка, смеялись дети, и громко переговаривались взрослые...
   Но опять перед праздником Днём Освобождения традиционно звучала траурная сирена в память о павших воинах и гражданах страны, погибших в мирное время от рук террористов. Израильтяне скорбно замирали на том месте, где их заставал гудок, несущийся со всех сторон и проникающий в самые глубины сердца. Две минуты страна единым стоном отдавала дань тем, кто погиб во имя будущего, чтобы другие граждане Израиля продолжали жить, работать, развлекаться и растить детей. А затем по радио и телевидению диктор зачитывал имена всех погибших до этой траурной минуты, и в погожий весенний день 1974 года в этом списке прозвучало имя Яниса, отдавшего жизнь за мир и свободу его новой страны, его новой Родины, где он оставил сиротой маленького, только что рождённого сыночка и вдовой молодую жену, не успевшую вкусить в полной мере все радости любви.
   В этот день поминовения, как и во все предыдущие, Сима продолжала кроить, шить и утюжить готовые вещи - она полностью ушла в работу, и только это спасало её от тягостных мыслей, в которых она часто винила себя за то, что привезла Яниса в Израиль, где он сложил свою голову и вверг её и без того не сладкую жизнь во мрак горя и отчаянья. И только подрастающая и расцветающая дочь поддерживала в ней жизненные силы, и Сима отдавала ей всю свою любовь и внимание. Старалась предвосхитить все её запросы, наряжала, как принцессу, записала её во всевозможные кружки и тряслась над ней до абсурда. Лея только тяготилась этим и при первой возможности находила повод вырваться из дому.
   Сима работала, как говорится, день и ночь, а также в выходные и праздники. На этот раз и всемогущей Гене не удалось повлиять на утонувшую в горе племянницу. Та никуда не выходила из дома и отказывалась приезжать к ним, и только отпускала Леечку к Рахели на виллу в мошав - посёлок, где Юда, как и обещал, водил её по пардесу - саду, и показывал, как растут диковинные плоды. Там она угощалась прямо с дерева румяными персиками, золотистыми лимонами, оранжевыми апельсинами, мандаринами и другими поспевающими фруктами.
   Вместе с ней он запирался в святая-святых, в своей мастерской, где любил заниматься в свободное время живописью. Девочка, высунув язык, рисовала красками на холсте, стараясь подражать Юде и мечтая когда-нибудь нарисовать портрет своего любимого старшего брата, не вернувшегося с войны.
   Вот и в этот день Леечку с самого утра к себе в мошав забрала Рахель, которая уже была беременна вторым ребёнком.
   Зазвучала сирена. Сима поспешно поднялась со стула, оставив шитьё на том месте, где её застал всеобщий траур страны, подошла к окну и устремила глаза в небо. По щекам обильно потекли слёзы, а губы, как молитву, шептали имя сына:
   Янис, Яник, Янечек...
   Отзвучала сирена, диктор скорбным голосом по телевизору зачитывал и зачитывал имена погибших, а Сима обречённо продолжала стоять у окна, не вытирая слёз, оплакивая своего мальчика.
   Вдруг раздался звонок в дверь и Сима пошла открывать, думая, что очередная клиентка пришла делать заказ, но на пороге стояла Ривка, держа на руках маленького Даника...
   Они не виделись всё это время со дня похорон и шивы по Янису.
   Дело в том, что пребывающая в горе и трауре молодая вдова уехала сразу обратно в родной кибуц, куда Сима, не имевшая машины, не могла добраться в выходной день и почему-то ещё она для себя решила, что её там и видеть не хотят.
   Ривка бережно протянула спящего внука бабушке и из глаз Симы с новой силой хлынули слёзы, обильно орошая личико малыша.
   Он проснулся и заплакал вслед за бабушкой.
   Молодая мать втянула в квартиру из-за дверей коляску, положила туда ребёнка, дала ему соску и тот притих. Наступила тягостная тишина...и вдруг женщины бросились, навстречу друг другу, крепко обнялись и зарыдали, уже не сдерживаясь, вдвоём в голос.
   Наплакавшись и умывшись, они сели на диван и поведали друг другу, как жили все эти месяцы после смерти Яниса.
   Благодаря своей новой работе и общению с клиентами, Сима намного продвинулась в иврите, хоть её язык был достаточно примитивным, но его хватало для нынешнего разговора с невесткой.
   Ривка поделилась:
  
   - Недавно ко мне заезжала Рахель и рассказала о тебе, о том, что мать моего любимого, погибшего мужа находится в жуткой депрессии и очень скучает по внуку, которого и понянчить толком не успела.
   И я приняла решение покинуть кибуц, и переехать пока к тебе и Лее. А там дальше будет видно.
   Говорю, что пока, потому что, не знаю, как всё сложится, тем более вдруг моя идея тебе не понравится или я придусь не ко двору...
  
   Поражённая свекровь во все глаза уставилась на свою невестку и в первые секунды и слова не могла произнести, а потом порывисто притянула её к своей груди, и снова разрыдалась, без конца повторяя:
  
   - Доченька, ты моя доченька...
  
   И опять объятые горем от невосполнимой потери, женщины плакали уткнувшись в плечо друг друга.
   Через несколько минут молодая женщина мягко отстранилась от Симы, смахнула слёзы и, подбежав к окну, крикнула вниз, чтобы поднимали наверх её вещи.
   Под домом стоял маленький кибуцный автобус, на котором приехала Ривка с ребёнком. Над капотом склонились четверо ребят, покуривая и что-то бурно обсуждая.
   Кибуцным удальцам хватило и десяти минут для того, чтобы поднять в квартиру к Симе немудрёный скарб Ривки.
   Посреди салона громоздились несколько баулов и детская кроватка Даника. Парни расцеловались со своей подружкой, попили водички и, несмотря на все уговоры Симы остаться и вместе пообедать, быстро покинули квартиру, пожелав Ривке счастья на новом месте.
  
   глава 32
  
   У Симы была четырёхкомнатная квартира, ведь её выделили с учётом двух разнополых детей.
   Но так получилось, что Янис даже и дня не жил в этой квартире, и только, приезжая вместе с Ривкой, они иногда оставались ночевать, располагаясь в этой комнате.
   Здесь до сих пор, где должен был разместиться Янис, стояли новенькие диван и шкаф, а также висела полка с его книгами, которые он когда-то собственноручно запаковал в багаж в Вильнюсе.
   На стене в рамке висела увеличенная фотография Дануты с Янисом, сделанная ещё в день школьного выпускного вечера.
   Со снимка печально улыбалась пожилая женщина и строго смотрел в объектив симпатичный светловолосый юноша с голубыми глазами на худом скуластом лице.
   Как будто судьба так распорядилась, напротив дивана рядом с книжной полкой оставалось пустое место - как раз для того, чтобы туда вместилась детская кроватка.
   Назавтра к вечеру вернулась домой от Рахели и Юды Леечка.
   Сколько у неё было радости и энтузиазма, она не могла буквально отойти от кроватки, где лежал и потешно гукал маленький её племянник.
   Девочка воодушевлённо училась у Ривки пеленать ребёночка, кормила его с бутылочки, ведь молоко пропало у молодой мамы сразу после сообщения о гибели мужа, купала и ходила гулять с коляской на улицу, и малыш, почувствовав такую любовь, улыбался на встречу своей юной воспитательнице.
   Через несколько дней Ривка устроилась на работу в детский садик, куда она оформила и сына.
   Вновь в квартире у Симы звучал радостный детский смех и требовательный крик, заглушающий иногда даже стрёкот швейной машинки.
   Лея возобновила уроки на пианино, которое гордо украшало салон, гремел своими игрушками и оглашал рёвом своды голосистый Даник, трещали на иврите как пулемёты ставшие подружками Ривка и Лея, и всё чаще улыбка стала возвращаться на лицо Симы.
   Заказов становилось всё больше и больше, Сима порой не успевала справляться за день и колдовала над шитьём и ночью, к ней на помощь приходила Ривка, а позже и Лея, и дело пошло гораздо веселей. Вместе с заказами в дом пришёл и достаток, и уже к годовщине по Янису во дворе стоял новенький автомобиль - шикарный мерседес, стал их первым совместным дорогим приобретением.
   Ривка к этому времени сдала на права и уговорила пойти учиться водить машину и Симу. И теперь в выходной день они грузились в своё авто и отправлялись путешествовать по стране, ведь до сих пор Сима с Леей толком её и не видели.
   Ривка, как заправский гид, знакомила их с Иерусалимом, с его историческими и культурными местами. Они объездили весь север, любуясь его красотами - от величественного Хермона до таинственных гротов в Рош а-Никра. Предприняли долгое и опасное путешествие до Эйлата, посетив по дороге Мёртвое море, где не переставали удивляться его чудесам и необыкновенной воде, в которой можно было сидеть и читать газету.
   С не меньшим наслаждением они покупались и в бархатных водах Красного моря.
   Сима с опаской садилась за руль и всегда с радостью уступала его своей невестке, которая только смеялась:
  
   - Мамелэ, у тебя глаза за рулём становятся ошалелыми, лицо каменное, боишься даже два слова промолвить, расслабься ты уже, думай, что сидишь за своей швейной машинкой.
  
   - Ага, неровный шов можно распороть, а тут...
  
   И, всё же, надо честно признаться, что с появлением в жизни Симы Ривки с Даником душа её постепенно оттаивала, и на окружающий мир она уже смотрела не только печальными глазами.
  
  
  глава 33
  
  На Новый Год, не еврейский, а отмечающийся во всём мире, Сима и её семья впервые после гибели Яниса приехала в гости к Гене, где их встретило многочисленное, разросшееся семейство.
   К этому времени у Рахели и Юды появился второй мальчик, которого назвали Яником.
   Сарка пришла в гости уже с женихом, вскоре ожидалась их свадьба. Борух, так звали её будущего мужа, он к этому времени уже был врачом и свысока поглядывал на пролетарское семейство своей будущей жены.
   Как и раньше, когда-то в Вильнюсе и уже здесь, когда они с Симой и её детьми после приезда впервые вместе уселись за столом, было шумно и весело.
  Как и в предыдущие годы за обильно накрытым Геней столом царила атмосфера доброжелательства, любви и покоя.
   Уже ночью, перед отъездом Симы с её семейством домой, Геня зазвала племянницу в дальнюю спальню, усадила на кровать и завела разговор:
  
   - Симочка, послушай ты свою знающую толк в жизни тётку, вам с Ривкой пора подумать уже о своём будущем, сколько можно жить и только слёзы проливать.
  Ты же знаешь, как мы любили твоего мальчика, но слезами его оттуда не вернёшь.
  Дети вырастают, а что потом, опять одиночество или ждать пока явятся отпрыски и устроят тебе праздник?! Или приходить к ним и своим нудным видом портить им жизнь?!
   Симочка, ты не должна чинить препятствие Ривке в обустройстве личной жизни. Неужто ей вечно коротать дни рядом со стареющей свекровью и подрастающим сыном, который и заметить не успеешь, как вылетит из гнёздышка. Это ведь израильские дети...
  
   - Ты думаешь, я часто вижу Нёмку с Соркой? Они уже давно не живут с нами и попробуй спроси, где живут и с кем живут. А Мотька, какой ни есть, а свой и всегда рядом, когда поругаемся, а когда и помилуемся.
  
  Сима чуть остановила бурный поток слов, слетающий с губ возбуждённой Гени, обняла её и поцеловала в щёку:
  
   - Тётенька, ну, о чём ты говоришь, конечно, я не буду чинить препятствия Ривке, если она найдёт себе подходящую партию.
   Я сама уже давно думаю об этом, негоже молодой женщине сидеть сиднем дома или постоянно находиться в обществе не очень весёлой свекрови и детей. Жизнь продолжается и она действительно должна устраивать своё будущее, познакомиться с хорошим молодым человеком, и создать новую семью, Данику нужен отец, а молодой женщине нужен муж, природу не обманешь, тем более такую, когда в крови кипит смесь разных народов и израильское воспитание.
  
   - А меня тётя не трогай, я уже много раз тебе говорила, что наелась замужеством до конца своих дней и пока от этих слов отступать не собираюсь.
  
  Геня улыбнулась, заметив:
  
   - О, майн таэрэ, слово "пока" мне нравится...
  
  Они вышли из тёмной спальни и у входных дверей вдруг увидели неожиданную парочку Нёмку и Ривку, которые тесно обнявшись, жарко целовались...
   В глазах у Симы отразилось удивление, а глаза Гени сверкнули гневом и она с шумом выдохнула воздух...
  
  
   Глава 34
  
   Мерседес отмерял один за другим километры дороги от Раананы до Ришон ле-Циона, а в салоне машины стояла гнетущая тишина.
   На заднем сидении крепко спали уставшие за день дети, но ни одна из женщин не решилась нарушить затянувшееся молчание.
   В таком же безмолвии они поднялись в квартиру, отправили детей по спальням досыпать и заметались по комнатам, о каком сне могла идти речь...
   Сима вдруг услышала характерные звуки из спальни Ривки, та явно укладывала вещи и стали ясны её намерения.
   Сима тихо подозвала девушку и попросила:
  
   - Ривка, сделай нам, пожалуйста, кофе, присядь и поговорим спокойно...
  
   Женщины расположились напротив друг друга за журнальным столиком в креслах, перед ними дымились чашки, и разделяющее их расстояние казалось непреодолимым.
  
   - Послушай, Рикки...
  
   Обратилась Сима к своей невестке, невольно назвав её тем именем, каким нежно называл свою молодую жену в недолгие месяцы их совместной жизни влюблённый Янис.
  
   - Я тебя не осуждаю и не имею на это никакого права, ты молодая женщина и глупо от тебя требовать хранить верность погибшему мужу после такого короткого отрезка жизни, что вы провели вместе.
   Да, и если бы вы прожили вместе даже много лет, всё равно, ты имеешь полное право устраивать свою личную жизнь.
   Да, мне не очень приятно то, что произошло сегодня у Гени и ты сама понимаешь, что ваше поведение не укладывается ни в какие рамки приличия, но я уверена, что инициатором был Нёмка, а дальше произошло то, что произошло.
   Ни ты, ни я не знаем, как будут у вас с Нёмкой развиваться отношения, и это, собственно говоря, не моё дело, но я тебя очень попрошу, не покидай меня, не лишай общения с внуком, не разоряй гнездо, которое мы с таким трудом в конце концов свили.
   Я не собираюсь ограничивать тебя в твоих поступках, ты вольная птица, и, более того, у тебя не будет проблем, куда-то выйти из дому, мы с Леечкой всегда побудем с Даником. Но единственная просьба и даже требование, никого не приводить сюда, пока не сложатся серьёзные, далеко идущие отношения с молодым человеком, и совсем не важно, кто это будет, Нёмка или кто-то другой.
  
   Ривка низко склонилась над чашкой и в чёрный горький кофе потекли не менее горькие слёзы.
   Сима выжидающе молчала, молчала и Ривка, и только за окном завывал ветер, и вдруг пошёл ливень, смывающий всю грязь сегодняшнего дня.
   Наконец, Ривка подняла глаза, посмотрела внимательно на свекровь, а затем, не вытирая слёз, кивнула и скрылась в своей комнате.
   Никуда Ривка не ушла и отношения в семье нисколько не изменились. По-прежнему царила атмосфера любви, дружеской поддержки и внимания друг к другу, и только в какие-то вечера молодая женщина наряжалась, подкрашивала глаза, и, расцеловав детей и свекровь, уходила куда-то, не ставя в известность домочадцев, куда и насколько уходит.
   Иногда, бывало, возвращалась только под утро, чтобы принять рабочий вид и отправиться с Даником в детский сад.
  
   глава 35
  
   Совершенно перестала звонить по телефону Геня, а если ей звонила Сима, она быстро расспрашивала про детей и прощалась.
   Дни быстро бежали один за другим, приблизилась вторая годовщина гибели Яниса. Сима, как уже у неё повелось, зажгла накануне свечу, поставив её рядом с маленьким портретиком сына у изголовья своей кровати и начала поминальный пост.
   Вернулась с работы Ривка и, оставив Даника играться с Леей, зашла в спальню к свекрови. Плотно закрыла за собой дверь и легла рядом. После короткого молчания крепко обняла Симу и порывисто заговорила:
  
   - Мамочка...
  
   Так она первый раз назвала мать Яниса.
  
   - Я приняла решение, умоляю, только не перебивай меня, дай досказать, я не буду больше встречаться с Нёмой, он очень хороший парень и, похоже, меня любит, и по его словам, готов хоть сегодня на мне жениться, но мне кажется, что это у него порыв юношеской страсти.
   На самом деле, в будущем между нами всегда будет стоять тень Яниса и в этом не виноваты ни он, ни я.
   Так сложилось, что наши семьи очень тесно связаны между собой и я вижу, какая стена вдруг выросла между тобой и Геней, и во всём этом только моя вина. А ведь вас связывают не только родственные отношения, но и долгая дружба и взаимопомощь. Я знаю, через какие испытания вы обе прошли и остались на этой земле единственными уцелевшими из всей вашей многочисленной семьи.
   Нёма очень хороший парень и очень хорошо ко мне относится, но это не повод сломать ему жизнь, а, возможно, и себе, а главное, моему ребёнку.
   Он намного всё же моложе меня, ему только двадцать два, а мне через год уже тридцать.
   Ему надо учиться и оканчивать университет, а я только помеха в этом. Да ещё ворвусь в его жизнь с ребёнком, с которым он не спешит встречаться.
   Я уже в жизни ко многому привычная и могла бы, пойти на многие лишения ради любви, а вот в нём стала не уверена, прежде всего, это отношение к моему сыну, а там и нехватка денег, и прочая семейная возня, и хлопоты, я сомневаюсь, что он к этому готов.
   Он даже не понял, что вчера я не могла с ним лечь в постель накануне дня гибели Яниса, он не сумел проявить чуткость, а, более того, страшно разозлился, и это была последняя капля моего терпения и сумасшествия.
   Боже мой, вот выговорилась и мне стало легче, разве я могу пойти с этим к своей маме, никогда, а ты, я уверена, поймёшь и не осудишь, если бы даже призналась тебе в обратном...
  
   Сима притянула к себе взволнованную женщину, поцеловала её в лоб, а потом в глаза:
  
   - Доченька, я принимаю любое твоё решение, как говорила и раньше, я вижу у тебя есть мозги и ты не слепа...
  
   И опять поцеловала в лоб и глаза свою невестку, ставшую ей настоящей подругой.
   Ривка действительно перестала встречаться с Нёмкой, он вначале часто звонил, но Ривка либо не подходила к телефону, либо резко отказывалась встретиться и клала трубку. Пытался Нёма поговорить и с Симой, но та сразу дала понять, что это не её дело и она не собирается как-нибудь влиять на их отношения.
   Опять вечерами в их квартире было шумно и весело, особенно радовал домочадцев малыш. Даник начал разговаривать и сразу на двух языках, мешая русские слова с ивритом, и Ривка часто со смехом обращалась к Симе или Лее за переводом.
  
   глава 36
  
   Накануне Нового Года неожиданно позвонила Геня и как ни в чём не бывало, пригласила Симу с семьёй приехать традиционно отметить этот праздник вместе за одним столом.
   Ривка, конечно, не стремилась ехать, понимая, что неминуемо встретится с Нёмкой и ужасно этого страшилась, ей очень не хотелось никаких разборок и выяснений отношений, тем более в присутствии посторонних, но и осознавала, что без конца не сможет от него прятаться.
   В конце концов, она приняла решение ехать вместе со всеми, лучше окончательно положить конец пересудам и недомолвкам.
   Она должна смело посмотреть в глаза Гени, ведь она перед ней не чувствовала себя ни в чём виноватой.
   За столом присутствовали все те же, что и в прошлом году. Опять было шумно и весело, подросли малыши и радовали глаз и слух окружающих. Юда привёз из Европы искусственную ёлку с игрушками и это было для детей несказанное чудо, а ещё все друг другу дарили подарки, и тут же открывали их, и непосредственно радовались, демонстрируя обновки. Только Ривка и Нёмка держались настороженно, усевшись по разные стороны длинного праздничного стола, и не перекинулись между собой ни единым словом, но все старались этого не замечать.
   Сразу после наступления Нового Года Борух и Сара объявили о помолвке, и взволнованная невеста, допив бокал с шампанским, обнаружила на дне золотое колечко.
   Все весело поздравляли молодую пару с этим событием и вместе стали обсуждать время и место проведения свадьбы, количество гостей и прочие хлопоты, связанные с этим торжеством.
   В разгар этого обсуждения со своего места поднялся Нёмка, поздравил сестру и будущего зятя, попросил у папы ключи от машины, и уехал к друзьям.
   Сима с Геней переглянулись, чуть улыбнувшись друг другу и, надо сказать, что и все остальные почувствовали себя намного раскованней.
  
   глава 37
  
   Время летело с непостижимой быстротой и вот, после этого празднования Нового Года прошло уже пять с лишним лет, за которые произошло достаточно много событий.
   В первую очередь, отгуляли свадьбу Борух с Саркой и у них с разбежкой в два года родились двое деток - девочка и мальчик. Сарка окончила университет и работала в больничной аптеке.
   Младшая дочь Гени по всем признакам удачно устроила свою семейную жизнь, они купили шикарную виллу под Натанией, где Борух занимался частной практикой, открыв кабинет во дворе большого дома.
   Нёмка также закончил учиться, работал инженером на стройке и не спешил пока обзавестись семьёй, много путешествовал, посещая различные страны мира, при этом он предпочитал активный вид отдыха, любил подниматься в горы, спускаться в ущелья и совершал другие экстремальные подвиги, вызывая у матери неподдельный за него страх.
   У Рахели с Юдой снова ожидалось прибавление в семье и по всем приметам на этот раз должна была родиться девочка, и Юда был несказанно счастлив.
   Геня с Мотей приближались к старости, но по-прежнему у них хватало энтузиазма и сил собирать на праздники многочисленное семейство.
   Это касалось в основном Гени, а Мотька уже подумывал о пенсионном досуге и неотрывно вечерами смотрел телевизор, и вслух обсуждал сам с собой все политические новости, и часто звал жену поучаствовать в этом, но та только отмахивалась:
  
   - Мотэлэ, гей какун вместе со своей политикой, скоро место премьер-министра освободится, вот, занимай его и дури мозги всему нашему народу и миру...
  
   Готовилась уже отметить своё пятидесятилетие Сима.
   К этому времени Лея окончила школу и пошла в армию, на её стройной ладной фигурке форма смотрелась просто великолепно и Сима каждый раз, провожая её на базу, целовала у дверей, и смотрела с улыбкой вслед на уже взрослую и такую красивую дочь.
   А вот, в судьбе Ривки не было никаких особо значимых перемен, не считая того, что Даник уже перешёл в четвёртый класс, был очень высоким для своего возраста, смуглым, черноволосым, как мама, и с голубыми глазами и скуластым лицом, как у папы.
   Сима и Ривка стали вовсе настоящими подругами и это положительно отразилось, особенно на более старшей.
   Невестка заставила свекровь покрасить волосы, скрыть под рыжим цветом седину, модно подстричься, научила делать макияж и с боем убедила её справить дорогие наряды, и купить золотые украшения.
   Сима умоляла Ривку оставить её в покое и заниматься собой, но после неудачного романа с Нёмкой молодая женщина больше ни разу не выказала явной привязанности к кому-то из мужчин. Она посвятила себя полностью воспитанию сына.
   Она теперь постоянно после работы находилась дома, а если и выезжала куда-то развеяться, то только вместе с Симой и Даником.
   Со временем женщины пристрастились посещать концерты, театральные представления, выставки и кино.
   Побывали они уже и заграницей, получив море удовольствия от посещения Италии, Франции и Испании.
   Иногда, правда, Ривка уезжала на выходные в свой родной кибуц, где встречалась с родными и бывшими друзьями, но почему-то оттуда приезжала в подавленном состоянии духа и не хотела ничего рассказывать.
   После таких посещений, она просто курила больше обычного.
   С некоторых пор Ривка действительно пристрастилась к курению и тут уже никто не мог её отговорить от этой пагубной привычки.
  
   глава 38
  
   Двадцать пятого августа Симе должно было исполниться пятьдесят.
   Ривка, не смотря, на отговоры свекрови, заказала номер люкс в крутом отеле в Эйлате, куда они хотели поехать отмечать вчетвером, но Лею задержали на базе, служба есть служба, а Даник отказался ехать с ними, предпочтя компанию в лице Юваля и Янека на вилле у Рахели с Юдой.
   Именно там он проводил летние каникулы и действительно в посёлке было намного лучше и безопасней, чем в жарком пыльном городе.
   Сима с Ривкой не сильно от этого расстроились и отправились на отдых вдвоём.
   Они поехали туда на своей машине, попеременно садясь за руль.
   Сима уже более шести лет, как сдала на права и к этому времени вполне сносно водила автомобиль, и ей это даже нравилось.
   Их проверенный временем и многими километрами пути Мерседес спокойно отмерял километры, и вот, позади остались Ашдод и Ашкелон, а затем и Беэр-Шева, и уже вскорости показались горы.
   Ривка сменила за рулём Симу, всё же она была более опытным водителем и машина побежала дальше, пробираясь по сложному серпантину.
   Ровно гудел мотор, шуршали тихо под колёсами шины и Мерседес спустился на ровную дорогу, которая пролегала через пустыню до самого Эйлата.
   Ривка добавила газу и полетела побыстрей к морю, отдыху...и вдруг раздался взрыв, и машину понесло в левую сторону...
   Хорошо, что это был уже не серпантин, а пустыня. Машину юзом потянуло вбок, она съехала с дороги, уткнулась в песок и перевернулась на крышу.
   Мотор продолжал работать, колёса над головой крутились, а наши путешественницы повисли на ремнях безопасности вниз головой. Огласив салон несусветным воплем, от которого задребезжали даже стёкла машины.
   Женщины вскоре пришли в себя и, убедившись, что получили только незначительные ушибы, уставились друг на друга и через несколько секунд разразились истерическим смехом...
  
   - Послушай, Ривка, выключи ты, в конце концов, машину, мы всё равно в таком положении никуда уже не поедем.
  
   Ривка смеясь в ответ, кое-как достала ключи и мотор заглох, наступила такая тишина, что казалось слышно, как опадают с колёс песчинки.
   Сквозь эту тишину они вдруг услышали, как рядом на дороге резко затормозил автомобиль и кто-то быстро побежал к месту аварии. Дверь со стороны Симы резко распахнулас, и на неё уставился мужчина с перекошенным от страха лицом. В ответ ему она мило улыбнулась. Мужчина, оглядев салон машины и убедившись в том, что с участниками дорожной аварии ничего страшного не произошло, сам разразился хохотом, глядя на задранные к потолку ноги двух незадачливых незнакомок.
   Не прошло и пяти минут, как он освободил из этого пикантного положения женщин, и перед ними предстал подтянутый, уже не молодой мужчина с седеющими висками и приветливой улыбкой на смуглом волевом лице. Широко распахнутые карие глаза, полные губы и нос с горбинкой придавали ещё больше шарма его природному внешнему обаянию, а в тёплом взгляде светились ум и уверенность в себе.
   Он назвался Натаном и сразу взял на себя инициативу, перенёс вещи пострадавших к себе в машину, предложив дамам занять места в салоне, закрыл их Мерседес, уселся за руль и быстро поехал в сторону Эйлата. По дороге они сбивчиво рассказывали спасителю о произошедшем с ними... В ответ он только засмеялся:
  
   - О, милые дамы, это всего лишь лопнула покрышка на одном из колёс вашей машины и очень хорошо, что всё обошлось такой аварией, а не гораздо худшим исходом.
  
   Натан успокоил женщин, что после того, как они приедут на место, он позвонит, куда надо и их машину успешно перевернут, отремонтируют и доставят к отелю, и он обо всём этом побеспокоится сам лично, им не о чем волноваться.
   Сима неожиданно отреагировала:
  
   - О, господин, ты такой всемогущий...
  
   Эта реплика женщины вызвала у Натана новый взрыв смеха:
  
   - Был бы всемогущим, так давно бы встретился с такой прекрасной женщиной.
  
   На эти слова мужчины Сима только потупила глаза, таких комплиментов в свой адрес она ещё не слышала.
   К вечеру, отдохнув и приодевшись, Сима и Ривка сошли со своего этажа вниз, чтобы покушать и прогуляться немного по городу перед сном, и, конечно, выпить в баре по коктейлю, ведь именно сегодня у Симы был день рождения, и как не хочешь, круглая дата и какая.
   Прямо напротив лифта в кресле сидел Натан и читал газету, всё время, реагируя на шум открывающейся двери, поглядывая, кто выходит из него. Увидев подруг, мужчина радостно заулыбался навстречу своим неожиданным попутчицам по дороге в Эйлат.
   Он стремительно поднялся из кресла и подойдя к ним, объявил:
  
   - Милые дамы, скрасьте, пожалуйста, скучный вечер одинокого мужчины, я уже заказал для нас ужин в соседнем от отеля ресторане и с радостью разделю его со своими новыми очаровательными знакомыми.
  
   Обращаясь к женщинам, он при этом глаз не сводил с Симы.
   Та смутилась и опустила глаза.
   Ривка ответила:
  
   - А почему бы и нет, но только без меня, вам придётся пойти вдвоём, а меня явно кадрит вон тот молодой человек.
  
   И она пошла в сторону бара, где сидело немало молодых людей.
  
   Глава 39
  
   Сима не сразу вышла из состояния растерянности после неожиданного поступка Ривки. Новый знакомый придержал её осторожненько за локоть и повёл к выходу из отеля. Улыбаясь, отметил:
  
   - Знаешь Сима, твоя подруга или сестра, я так и не определил, кем вы являетесь друг другу, поступила весьма по-дружески и для женщины неожиданно даже мудро.
  
   Эти слова мгновенно отрезвили Симу, приводя её немедленно в чувство и она, резко вырвав руку, бросила в лицо Натану:
  
   - А кто тебе давал право так высказываться о женщинах, причём о малознакомых, которых ты пригласил на ужин?!
   По видимому, я зря приняла твоё приглашение, потому что вряд ли блещу особой мудростью...
  
   Сима попыталась обойти мужчину и вернуться в отель.
   Натан в первый момент даже опешил от такой отповеди, а потом от восторга захлопал в ладоши и, приложив руку к сердцу, попросил прощения:
  
   - Сима, ей богу, я не имел в виду ничего плохого, просто неудачно высказался.
   Готов понести наказание за свою неудачную фразу, приму любой приговор, только не уходи сейчас от меня.
  
   Сима, посмотрев в умоляющие глаза мужчины, не стала дуться и изображать из себя святую и улыбаясь, они вошли в маленький уютный ресторанчик, где для них уже был заказан столик.
   Мигом перед ними появились холодные закуски, салаты, бутылка шампанского и французского коньяка.
   Натан отказался от услуг официанта, желая самостоятельно наполнить бокалы:
  
   Я предлагаю выпить вначале шампанского по случаю, что вы с Ривкой так благополучно отделались, попав в серьёзную переделку.
  
   На что Сима с улыбкой заметила:
  
   - Сегодня у меня есть повод и лучше...
  
   На вопросительный взгляд Натана она пояснила:
  
   - Сегодня у меня день рождения и к тому же, круглая дата...
  
   К потолку с громким выхлопом взлетела пробка от шампанского и игристая жидкость зашипела в бокалах. Натан встал и сделал неожиданное признание:
  
   - Я очень рад в этот знаменательный для тебя день оказаться рядом и выпить этого шампанского с самой красивой и обаятельной женщиной Израиля!
   Видно, сама судьба подстроила так, чтобы именно я очутился в том месте и именно мне, ты улыбнулась, когда я открыл со страхом за пассажиров дверь вашего автомобиля...
   Поэтому вряд ли смогу спокойно пережить, если ты скажешь, что всё же замужем...
  
   Затем Натан лукаво усмехнулся и продолжил:
  
   - Сразу хочу заметить, что если ты свободна, то всех кандидатов, желающих наслаждаться божественной тенью твоей красоты, снесу со своего пути, как танк.
  
   Бокалы с нежным звоном столкнулись посередине стола и Сима, глядя в ласковые глаза мужчины, медленно потянула в себя шипящую терпкую жидкость.
   Натан отошёл на минутку к музыкантам, о чём-то с ними пошептался и те объявили, что следующая мелодия исполняется для самой замечательной женщины Израиля, присутствующей в этом зале, для несравненной Симы звучит "История любви"...
   Галантный кавалер склонился в элегантном поклоне перед дамой.
   От всего происходящего у Симы закружилась голова, щёки пылали, ведь ничего похожего на это у неё не было никогда в жизни.
   Надо, к этому заметить, что не часто приходилось ей танцевать за пятьдесят прожитых лет и она послушно и с волнением пошла в тесные объятья партнёра по танцу.
   Сильные руки Натана прижали к своей груди трепетное тело Симы и "Вечная мелодия" плавно переливалась от души к душе.
   Натан вожделенно вдыхал манящий нежный запах духов и кожи приникшей к нему оробевшей Симы, которая послушно следовала ритму мелодии, ведомая уверенным партнёром.
   В этом танце, казалось бы, слились все чувства, заполнившие нерастраченную пылкость её души.
   Они растворились друг в друге, поглощённые движением, ощущением близости тел, совершенно забыв обо всех превратностях жизни, о том, что вокруг них полно посетителей и что они во все глаза глядят на эту симпатичную пару немолодых уже людей, которые даже не заметили, что давно отзвучала мелодия, и без музыки продолжают медленные танцевальные движения в центре площадки.
  
   глава 40
  
   Следом за шампанским, несмотря, на все отказы Симы, Натан настоял на рюмочке коньяка:
  
   - Симочка, крепкий напиток тебе сегодня просто необходим, после стресса даже врачи рекомендуют.
  
   И голова у взволнованной женщины вовсе пошла кругом и она осмелела:
  
   - Натан, а может, ты действительно танкист, если решил всех моих ухажёров задавить, как танк?...
  
   Ох, как смеялся Натан, а успокоившись, ответил:
  
   - Правда, танкист, только не рядовой.
  
   На этот раз рассмеялась Сима:
  
   - Ещё скажи, что генерал...
  
   И в ответ опять веселился Натан:
  
   - Ты угадала, действительно генерал.
  
   Отсмеявшись, он опять настороженно поинтересовался на счёт её семейного положения.
  
   - Я могла тебе просто ответить, что не замужем, но знаю, последуют новые вопросы и поэтому немного расскажу о себе.
   Я уже семнадцать лет в разводе, да и замужем-то была всего ничего - год, но у меня есть от этого брака красавица-дочь, которая сейчас в армии.
  
   Сима и сама не могла понять, почему она разоткровенничалась, отчего чувствует к этому мужчине доверие и что же ей так не хочется возвращаться в свой номер гостиницы, а хочется гулять с этим человеком по улицам невыносимо душного ночного Эйлата.
   Выйдя из ресторана, они не спеша, побрели по ночному городу. Спустились к морю, сели на берегу и стали молча бросать камешки в воду, каждый думая о своём, о прошедшей жизни, и что они будут значить друг для друга в будущей.
   Сима вдруг прервала молчание и стала сбивчиво рассказывать историю своей жизни.
   Натан широко распахнув глаза, слушал женщину, в жизни которой было столько драматических событий, одно только невероятное спасение во время расстрела, поступок немецкого солдата и самоотверженность Дануты, могло хватить на тысячи жизней.
   Натан не стал задавать никаких встречных вопросов, подал руку Симе, они поднялись и побрели по улицам среди многочисленных гуляющих в ночное время людей.
   Там и здесь звучала музыка, прохожие смеялись, пели и танцевали прямо на проезжей части, слышался разговор на разных языках, Эйлат жил своей праздной жизнью.
  
   глава 41
  
   Натан некоторое время шёл рядом с Симой, полностью уйдя в себя, в свои мысли.
   Затем предложил присесть на ближайшую скамейку:
  
   - Симочка, за откровенность я обязан заплатить тебе откровенностью.
   Вкратце поведаю о себе - я скоро уже десять лет как вдовец.
   У меня была замечательная жена, с которой мы счастливо прожили без малого двадцать лет, но прокравшийся в наш посёлок террорист оборвал её жизнь и наше семейное счастье, искромсав ножом тело молодой женщины.
   Мы жили в поселении на территориях примыкающих к арабским.
   Дома в момент злодеяния никого кроме неё не было.
   Наш единственный сын Давид служил тогда в армии обороны Израиля, а я сам находился на службе, проходили плановые учения.
   Невозможно представить, что мы с сыном пережили, узнав об этой трагедии и горя постигшего нас.
   Сейчас сын с женой и ребёнком живёт в Штатах, куда его пригласили поработать в Космический центр, и раз не отпускают, то наверно он хороший специалист, но об этой сфере его деятельности я практически ничего не знаю.
   Моему внуку скоро уже годик, а я его ни разу не видел, не считая фотографий, но пока не получается ни мне туда съездить, ни сыну приехать сюда с семьёй.
   Живу я сейчас в Тель-Авиве, где у меня есть квартира, но я там бываю крайне редко, одиноко и скучно мне в пустых комнатах.
   По сути, мой дом и семья - моя воинская часть, сослуживцы и солдаты.
   А в Эйлат меня уговорил съездить отдохнуть друг детства и я ему благодарен от всей души, что он отправил меня на день раньше, задержавшись по каким-то своим делам.
   Поэтому мы и повстречались или, точнее, нас свела судьба на дороге, где мне выпало счастье высвободить незадачливых путешественниц из беды.
  
   Вот так, совершенно чужие друг другу люди невзначай открыли свои души, поведав истории жизни и у каждого из них они оказались не простыми, а даже трагическими.
   Наступило утро и Натан завёл Симу в отель, чтобы проводить до лифта, и договориться о следующей встрече. В том же кресле, в котором накануне сидел он сам, расположилась Ривка, перед ней стояла чашка с кофе и пепельница, полная окурков. На лице невестки застыла маска обеспокоенности за свекровь, которая менялась по мере приближения к её креслу счастливой пары. Мелькнувшая злость быстро отступила, давая место тёплой дружеской улыбке.
   Натан подошёл к Ривке, вынул из её пальцев и потушил окурок, поднял её на ноги и расцеловал в обе щёки:
  
   - Ты самая лучшая подруга из всех подруг, существующих на земле. Теперь я вечный твой должник, как бы не сложилась у нас дальнейшая жизнь.
  
   И поцеловав руки Симе, ушёл в свой отель, обещая, что к вечеру обязательно вернётся, а пока пусть они спокойно отдыхают.
  
   глава 42
  
   Пять дней отдыха в Эйлате пронеслись, как пять минут, к ним потом присоединился друг Натана и они уже вчетвером купались и загорали в море, посетили океанариум, плавали вместе с дельфинами, сняли яхту и целый день наслаждались, курсируя по тихому и ласковому заливу Красного моря.
   Наступил момент прощания, Ривка и друг Натана уже сидели за рулём своих автомобилей, а парочка уже немолодых людей стояли, держась за руки, и смотрели друг другу в глаза...казалось, нет такой силы на свете, способной разлучить их. Натан несмело притянул к себе Симу и та послушно пошла в его объятия, они нежно поцеловались, это не был какой-то затянувшийся на минуты киношный поцелуй, они почти сразу отстранились, продолжая держаться за руки.
   Натан достал вдруг быстро из кармана брюк маленькую коробочку и вложил в руку Симе со словами:
  
   - Это тебе на День рождения. Прости, что с опозданием, но я понял, быть счастливым никогда не поздно, а я счастлив.
  
   И, глядя прямо в глаза Натану, Сима прошептала:
  
   - Я никогда, никогда, ты слышишь, никогда не была счастливой, такой счастливой, как в эти дни, что ты подарил мне...
  
   Расплакалась и побежала в свою машину.
   Уже в тот же вечер Натан позвонил Симе и сообщил, что ужасно соскучился и выезжает к ней в гости.
   Сима зашептала в трубку:
  
   - Натан, ты сумасшедший, только не сегодня, пришла на выходные из армии Лея, моя дочка, да ещё Ривка привезла домой от родни внука... что я им скажу?
  
   - А тебе не надо ничего говорить, я сам всё скажу.
  
   Засмеялся Натан и положил трубку.
   И примерно через полчаса в их двери раздался звонок. На пороге стоял с огромным букетом красных роз, тортом и пакетами сияющий от радости новой встречи Натан.
   Он преподнёс цветы растерянной Симе, торт - улыбающейся Ривке, а потом, повернувшись в сторону Леи, вручил ей пакетик с парфюмерным набором, приговаривая, в знак знакомства с очаровательной дочкой самой обаятельной женщины Израиля. Затем подошёл к смотрящему удивлёнными глазами Данику и подал ему тяжёлый пакет, в котором находился большой танк с электроприводом:
  
   - А это от настоящего будущему танкисту.
  
   После такого быстрого и шумного знакомства все уселись за стол чаёвничать с тортом.
   Натан вдруг заявил:
  
   - Я прошу у всех присутствующих позволения стать одним из членов вашей семьи и даю на обдумывание месяц, а потом можно уже и свадьбу сыграть.
  
   При этом он настороженно обвёл всех вопросительным взглядом. Ривка, Лея и Даник уставились на Симу, а та побледнела и тихо ответила:
  
   - Только не через месяц, ведь это будет Йом Кипур, а в эти дни погиб мой сын Янис, отец Даника и муж Ривки.
  
   Натан нежно посмотрел на неё:
  
   - Симочка, душа моя, это совсем не принципиально когда, главное, я понял, что моё предложение принято.
   Я многое узнал о тебе, о твоей трудной судьбе и буду очень трепетно относится к твоим памятным дням, разделяя с тобой скорбь и душевную боль.
  
   глава 43
  
   С этого вечера жизнь Симы закружилась в ярких красках, как в калейдоскопе.
   Они встречались с Натаном почти каждый день, не считая только тех, когда он был занят на службе и то тогда он находил время позвонить ей, и поболтать хоть парочку минут.
   Без этих встреч и разговоров немолодые, но влюблённые люди не могли уже существовать.
   1982-й год встречали, как почти и всегда, в Раанане у Гени. Все близкие тепло приветствовали в своей семье мужа Симы.
   А к этому времени племянница Гени и Натан действительно стали женой и мужем, сыграв очень скромную свадьбу в присутствии немногочисленных родных и друзей невесты и жениха.
   Сима продолжала жить и работать в своей квартире, и только на выходные, когда Натан был свободным от службы, она уезжала к нему в Тель-Авив.
   У Натана были далеко идущие планы, ведь он скоро собирался выйти в отставку, купить где-то в посёлке небольшой домик и поселиться там вместе с Симой, куда при желании могли переехать и все остальные члены её семьи.
   Но Ривка сразу заявила, что остаётся жить с Даником на том же месте, где и жила, она не собирается мешать молодой паре вить своё гнёздышко.
   Лея собиралась оставаться в армии, она уже подала документы на офицерские курсы и только ждала окончания срочной службы.
   Даник был просто влюблён в своего нового дедушку. Мало того, что он много занимался с мальчиком, рассказывал о танках и бронемашинах, так ещё иногда брал с собой на службу, где Даник видел Натана в генеральской форме, и где позволялось мальчику посидеть в танке, и даже проехаться в нём вместе с танкистами. И, конечно, внук видел, с каким уважением относились к его дедушке другие офицеры и солдаты.
   За новогодним столом Натан сообщил всем присутствующим, что к концу наступающего года собирается выйти в отставку.
   Вместе с Симой они намерены отправиться путешествовать по миру и попутно навестят в штатах его сына Давида с семьёй:
  
   - Я познакомлю своих родных с самой обаятельной женщиной на земле, с моей Симой и вместе с ней мы познакомимся с моим, а точнее, нашим почти двухлетним внуком.
  
   глава 44
  
   С конца мая Натан перестал приезжать на выходные, оставаясь в своей воинской части. Симе по телефону он говорил, что ужасно скучает, но идут полномасштабные учения. Мол, ещё неделька - и они закончатся, и тогда, он надолго вырвется домой.
   Шестого июня страну и мир взорвало сообщение о том, что израильские войска перешли границу с Ливаном и вступили в сражения с палестинскими бандитами и сирийской регулярной армией, дислоцированной на территории Ливана. Операцию назвали "Мир Галелее", в сражениях принимают участие наземные войска - танки, бронетранспортёры, артиллерия и пехота, а также самолёты и вертолёты армии Израиля.
   В тот же день звонки от Натана прекратились и Сима поняла, что её только что обретённое семейное счастье подвергается страшному испытанию. Телевизор в её квартире не выключался до глубокой ночи, она и все домочадцы внимательно следили за перипетиями этой войны, а там далеко не всё складывалось благополучно. Если с воздуха велись очень успешные действия, то в наземной операции раз за разом случались схватки, где армия Израиля несла потери и к, сожалению, иногда и от дружеского огня.
   Война на полях сражения переносилась в кабинеты министров, в ассамблею ООН. Арафатовские головорезы засели в густонаселённых районах Бейрута, откуда вели оборонительные бои, а израильская армия, не желающая крупных потерь среди мирного населения Ливана, завязла в этой жуткой каше, неся потери.
   Почти два месяца от Натана не было вестей. Сима проплакала все глаза от предчувствия несчастья, от безызвестности и ожидания хоть каких-то весточек от любимого человека. Как-то ранним утром раздался звонок телефона. Сима со страхом подняла трубку и услышала незнакомый голос мужчины, который сухо сказал ей, что за ней выехала машина, и через полчаса она должна быть готова выехать к своему мужу в Хайфу в Военно-медицинскую Академию. Сима, как стояла с телефоном в руках, так и осела на пол, почти теряя сознание, побледневшие губы шептали:
  
   - Не покидай меня, не покидай меня...
   Миленький, не покидай меня...
  
   Глава 45
  
   Сима кое-как взяла себя в руки, наспех привела в порядок мысли и уже через четверть часа стояла внизу у подъезда, поджидая обещанную машину. Вскорости подъехал военный джип, из которого вышел подтянутый офицер и предложил взволнованной женщине занять место на переднем сиденье рядом с водителем. Они уселись и автомобиль сорвался с места.
   Сима пыталась выяснить у молодого человека что-нибудь о состоянии мужа, но тот отвечал уклончиво.
  
   - Да, он ранен, врачи оценивают ранение, как средней тяжести, но Натан обязательно останется жить. Он не уполномочен распространяться о том, где и как получил ранение генерал...
  
   Сима поняв бесполезность своих расспросов, запаслась терпением, главное, что дорогой ей человек жив.
   Через час их автомобиль уже въезжал на территорию военного госпиталя.
   По длинному широкому коридору они подошли к палате, в которой находился Натан. Сопровождающий её офицер открыл перед ней дверь и Сима с замиранием сердца переступила порог.
   К этой минуте она была уже готова ко всему и знала, что не покинет любимого человека ни при каких обстоятельствах.
   На единственной кровати в комнате лежал, по всей видимости, её Натан, но об этом можно было только догадаться, потому что голова лежащего человека была полностью забинтована, и наружу торчали только трубочки в районе носа и рта.
   Сима тихонько приблизилась к кровати, встала на колени, взяла в свои руки ладонь мужа и покрыла поцелуями, шепча ласковые ободряющие слова. В ответ она почувствовала пожатие, и слёзы радости хлынули из её глаз:
  
   - Ты живой, ты будешь жить... Я всегда буду с тобой рядом...
  
   Вошла медсестра и попросила Симу выйти на какое-то время, пока она будет устанавливать капельницу и совершать кое-какие процедуры с раненым, а ей предложила сходить в буфет больницы и что-нибудь перекусить.
   Нет, Сима пошла не в буфет, а отыскала кабинет, где находились врачи, представилась и попросила дать ей информацию о муже.
   Моложавый врач усадил Симу на стул возле стола, налил кофе, пододвинул вазочку с печеньем и только после этого начал отвечать на вопросы, посвящая в суть настоящего момента и рассказывая о степени ранения, а также о его последствиях:
  
   - В результате взрыва Натан получил тяжёлые ожоги лица и головы. Пока трудно в полной мере оценить ущерб кожного покрова, но это не так страшно, несколько пластических операций и вид у генерала будет вполне сносным...
  
   Врач ещё долго и нудно объяснял, как и что делается, сколько это займёт приблизительно времени, называл предстоящие процедуры, сыпал терминами...
   Сима вдруг резко перебила его и спросила, глядя прямо в глаза доктору:
  
   - А что страшно?
  
   Врач опустил глаза, начал перебирать какие-то бумаги на столе, рыться в карманах, но Сима не сводила с него пристального взгляда... Наконец молодой человек поднял голову, взглянул на Симу с жалостью и сообщил:
  
   - К сожалению, генерал больше никогда не увидит света, у него повреждены оба глаза и настолько, что медицина бессильна.
  
   Сима выпрямилась на стуле, и какое было удивление врача, когда он увидел на лице женщины улыбку и слёзы радости, льющиеся обильно по щекам, и сквозь них она порывисто заговорила:
  
   - Я буду его глазами, я буду всегда рядом с ним, он будет моей жизнью... Главное, что он жив... главное, что он остался со мной!
  
   глава 46
  
   Крепкий организм Натана успешно справлялся с последствиями ранения.
   Мужественный человек стойко переносил многочисленные пластические операции и постепенно на белый свет из бинтов появились нос и рот, уши и, наконец, глаза или то, что осталось от них.
   Симу нисколько не пугал внешний вид мужа.
   Она практически днями и ночами находилась рядом, прогуливалась с ним под руку по больничному скверу, пыталась читать газеты, вызывая улыбку у Натана своим плохим произношением, установила в палате радио и телевизор, и комментировала ему не озвученные моменты в фильмах и в видеонарезках новостей.
   После долгого лечения Натана перевели в реабилитационный центр и очень скоро нужно было подумать о возвращении домой.
   Сима начала поиски подходящего для них жилья и тут на выручку пришёл Юда, у которого в посёлке, где они жили с Рахелью и детьми, кроме собственного особняка была ещё и вилла, оставленная ему, как единственному сыну, в наследство умершими родителями.
   Он предложил занять дом Симе с Натаном, а все аспекты с продажей и покупкой перенести на более поздний срок, заявив, что они могут пользоваться и устраивать там всё по своему вкусу.
   Предложение Юды понравилось Натану и Симе по всем раскладам.
   Это было недалеко от Тель-Авива, рядом жили родные люди и Ривке с Даником, и Гене с Мотькой было всего полчаса езды до них.
   От особняка Юды с Рахелью до нового жилища Симы с Натаном тянулся большой фруктовый сад.
   Все эти условия полностью подходили их запросам, о таком, собственно, месте и домике Натан с Симой и мечтали после намечавшейся отставки генерала из армии, и они с благодарностью согласились.
   Сразу после выписки Натана из реабилитационного центра они въехали в своё новое жилище, где к этому времени был сделан капитальный ремонт, и где Сима по своему усмотрению разместила всё так, чтобы было удобно незрячему мужу перемещаться по комнатам и двору.
   Во время госпитализации Натана к нему прилетал его сын со своей семьёй из Штатов.
   Сима познакомилась с новыми родственниками и они произвели друг на друга приятное впечатление.
   Да, не удалось Натану полюбоваться внуком воочию, но он всласть натискал его, качал на ноге, подкидывал в воздух и влюбил малыша в себя окончательно, подарив ему свою генеральскую фуражку.
   И, казалось бы, всё было хорошо, жизнь их семьи налаживается, большую часть дня они рядом и могут всласть наслаждаться обществом друг друга, но Сима видела, как тяжело даётся Натану его положение незрячего человека, как тяготится он частой своей неловкостью и как, натыкаясь на мебель и другие помехи, вздыхает и морщится, и не столько от боли, сколько от своей беспомощности.
   Она с горечью в душе обращала внимание на то, как её муж часто сидит во дворе на лавочке и, думая, что его никто не видит, вытирает слёзы со своих пустых глазниц, оплакивая, наверно, своё беспомощное и бесполезное на его взгляд существование.
  
   глава 47
  
   Однажды Сима позвала с улицы Натана, привела на кухню, вручила в руки нож, дала нащупать разделочную доску, начищенные овощи и приказала:
  
   - Давай дорогой мой Натан, режь эти овощи на салат, наверное, помнишь какие кусочки кладёшь в рот, хватит бездельничать, пора помогать мне по дому, ты же обещал. И это было только начало, скоро он уже умел чистить овощи, подметать дорожки перед домом, забивать гвозди и вкручивать шурупы, а Сима искала и искала ему новую работу:
  
   - Натан, а как ты смотришь на то, чтобы сильней верёвки натянуть, бельё провисает...
  
   - Сима, ну, зачем ты играешь в эти игры, я же понимаю, что ты стараешься меня поддержать и поэтому ищешь мне применение.
  
   - Да, стараюсь, но и ты должен постараться улучшить жизнь мне и себе.
   Ведь так и так ты собирался выйти в отставку, поселиться в маленьком домике и проводить со мной дни и ночи, так, что тебе мешает...
   Пойми мой любимый, я тебя ждала всю жизнь и чуть было не потеряла.
   Не дай бог, если бы ты покинул меня, я тогда бы с ума сошла.
   Пойми дорогой, меня нисколько не тяготит твоё положение, для меня быть твоими глазами большая радость, потому что ты, моя душа...
  
   Через некоторое время к ним стала приходить учительница, помогающая овладевать системой Брайля и обучающая незрячих ходить с палочкой, перемещаться в пространстве внутри дома и снаружи, самостоятельно ездить в общественном транспорте, и посещать различные ведомства, пользоваться бытовыми приборами, и выполнять многие другие важные и посильные незрячему человеку функции.
   Далеко не всё давалось Натану легко, а что-то вовсе не ладилось или получалось неказисто.
   С палочкой он кое-как научился ходить на близкие расстояния, но только не дальше их посёлка, а вот выезжать самостоятельно в поликлинику или в клуб незрячих наотрез отказался, стесняясь, по-видимому, своего беспомощного состояния.
   Писать и читать по Брайлю ему удавалось с трудом, получалось медленно, и эти занятия только его раздражали.
   В этом не было ничего удивительного, человеку в его возрасте научиться пользоваться в полной мере осязанием крайне тяжело, а может быть, даже невозможно.
   Остановились на том, что он научился ловко играть в карты, щупая точк, и это уже скрашивало многие часы не очень разнообразной нынешней жизни, хотя в семье Гени все любили карты, даже подрастающие дети, а как же иначе, имея такого главу семьи, как Мотя.
   Надо сказать, что при активной посреднической деятельности Симы, скучать у него не было особо времени, ведь неугомонная и расторопная жена придумывала, и придумывала для него новые работы и испытания.
   Она определила его в гостиницу, где он жил два месяца, адаптируясь к жизни с собакой-поводырём.
   И вот, бывший генерал, светясь от радости, вернулся домой с красавицей-доберманшей, в их доме появилась мохнатая Леся, и теперь Натан всюду ходил со своей подругой, вызывая у Симы непроизвольную ревность.
   Часто в выходные дни к ним наезжали многочисленные гости.
   Счастливая супружеская пара в четыре руки справно готовила закуски и Сима не могла нарадоваться на своего помощника.
   В гости, конечно, чаще всех приезжали Ривка с Даником и Лея, которая осталась в армии и уже носила младшее офицерское звание.
   А с учётом того, что невдалеке также жили Рахель с Юдой и детьми, у них уже подрастала маленькая доченька Равиталь, то почти каждый шабат превращался в праздник.
   На мангале жарилось мясо, звенели бокалы и детский смех радовал души взрослых.
   Сима также узнала, что в Натании есть библиотека для незрячих, и Натан стал получать по почте оттуда озвученные книги, и теперь часто можно было застать его, сидящего на скамеечке рядом с Лесей, слушающих внимательно вместе литературные произведения.
   Однажды приехала к ним, большая группа военных, друзья из части, где он служил раньше, навезли кучу подарков и вестей, и пригласили его вести лекции для молодого командирского состава.
   Сима сразу отвела все его возражения, заявив, что будет его туда возить на машине и для неё это будет только развлечением, и возможностью выйти лишний раз из дому.
   Один из бывших сослуживцев выказал восхищение мужеством и силой духа генерала, который не сломался под натиском сложнейших жизненных испытаний, на что Натан с улыбкой ответил:
  
   - Ни черта мои мужественность и сила духа не стоят без моей обожаемой Симы, она сегодня мои глаза и боевой дух и самый надёжный друг!
  
   И чуть помедлив, добавил:
  
   - И нежная, любящая жена...
  
   В июне 1985 года Натану исполнилось 60 лет и к этой дате Сима приготовила ему сюрприз, заявив, что они едут отдыхать в Эйлат, и чуть добилась от него согласия. На самом деле они приехали в Хайфский порт, откуда отходил круизный лайнер, в котором она заранее забронировала места. И вот, под бравурную музыку, под радостные крики родственников и друзей, приехавших проводить их, они взошли на борт корабля, и отправились в двухнедельное путешествие по Средиземному морю, с посещением Греции, Италии, Испании и Франции.
   Они с удовольствием отдыхали на палубе, посещая бары, казино, концерты... Сходили на берег во всех портах, где останавливался их корабль, участвовали во всех экскурсиях, и всё, что не мог посмотреть Натан, тихо на ухо описывала Сима, и пред ними открывались красоты, доселе не известные ей и раскрытые для него её глазами.
   В средствах Натан и Сима не были ограничены, ведь после ухода из армии генералу была положена большая пенсия, а тут ещё воинская инвалидность и значительные пенсионные сбережения.
   Надобности работать Симе не было никакой, но она продолжала шить на дому - не столько, конечно, как раньше, но поселковых обшивала с удовольствием. Из-под её рук выходили шикарные свадебные платья, но это скорей было хобби и желание быть нужной людям.
   Натан становился всё более самостоятельным и у Симы появилось много свободного времени, поэтому она всё чаще подсмеивалась над Леей, что можно было бы уже подарить ей маленького внука.
  
   На этом в повествовании пора ставить точку, потому что в жизни нашей героини наступила пора спокойной семейной жизни, а читателю подавай острые моменты.
   Но эти строки пишутся почти тридцать лет спустя после того, как мы расстались с нашими героями, и вкратце всё же хотелось бы рассказать о судьбах людей, упомянутых выше в романе.
  
   Эпилог
  
   Ривка продолжала работать в детском саду до самой пенсии, личная жизнь у неё так и не сложилась, были романы, были встречи, но того единственного она потеряла от пули врага, а другой так и не появился. Выйдя на пенсию, она опять поселилась рядом с Симой, ведь такую женскую дружбу даже придумать нельзя, но пожелать хочу своим добрым читательницам.
  
   У Леи, Даника, Яниса, Равитали и у детей Сары с Борухом, а позже у женившегося Нёмы и его двух мальчиков жизнь сложилась по-разному, но что-то выделять из этого не стоит. А вот не упомянул среди живущих Юваля, сына Рахели и Юды, потому что он погиб в 1993 году в Ливане, подорвавшись на мине, проходя службу в армии.
   Затем в течение двух лет ушли из жизни Мотя и чуть позже Юда, который скончался от коварного рака. Печаль поселилась в доме Рахели, потерявшей сына, отца и мужа.
  
   Геня дожила почти до девяноста лет и до самой кончины оставалась жизнелюбивой, шебутной и всегда готовой прийти на помощь близким, не делом, так словом.
   Она перенесла операцию на открытом сердце, болели ноги, часто задыхалась.
   Почти перед самой её кончиной, когда Сима приехала навестить её, Геня притянула к себе любимую племянницу и с трудом дыша, напутствовала:
  
   - Симочка, мамелэ, я всегда верила в то, что к тебе придёт счастье и ты его дождалась, не плачь обо мне, я прожила долгую и интересную жизнь, вокруг меня всегда было много людей, среди которых много дорогих и любимых.
   Не уговаривай меня и не успокаивай, видимся мы с тобой уже в последний раз, а ты должна жить...
  
   Было уже упомянуто, что Ривка переехала жить к своей старшей подруге Симе, а всё потому, что вслед за Генейй умер Натан.
   Я не буду долго и трагично описывать состояние Симы, после того, как её постигло это горе, ведь до последнего дыхания Натана, они прожили душа в душу, дополняя друг друга, до конца храня то чувство, что у них возникло после первой их встречи...
   Натан ушёл из жизни легко, не доставив никаких хлопот окружающим, он как сидел на лавочке в саду со своим очередным другом лабрадором, так и уснул навсегда в тени апельсинового дерева, и только собачий дикий вой сотряс тишину, сообщая о смерти хозяина и друга.
   Сима горько оплакивала своего любимого мужчину, подарившего ей самые светлые годы жизни и ещё одна могильная плита стала незабываемой вехой в её нелёгкой судьбе.
   Прошёл год после смерти Натана... и вот самолёт уносит Симу с Ривкой в далёкий Вильнюс. Пришла, наверно, пора навестить в Литве давно покинутые Симой могилы близких людей, уничтоженных и зарытых во рвах под Утеной, и постоять возле надгробия своей спасительницы Дануты.
  
   Худенькая с закрашенной сединой живенькая старушка, а именно в такую Сима превратилась в свои восемьдесят пять лет, в последнее время всё чаще задумывалась о том, что если существует загробная жизнь, то уже скоро она встретится с теми, кто был ей дорог, с кем она делила радости и переживания в своей нелёгкой жизни... И как хорошо, что рядом с ней сегодня находится Ривка, которая была не только женой её погибшего сына, а настоящей подругой на протяжении многих лет.
   Об этом и поведала ей, сидя рядом в салоне самолёта.
   Ривка склонила голову на худенькое плечо старшей подруги:
  
   - Сима, ты должна жить...
  
   конец.
   15 сентября 2015
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"