Чуть больше трёх месяцев истекло после начала войны.
В конце сентября 1941 года по булыжной мостовой от окраины небольшого литовского города Утена в сторону леса десяток немецких автоматчиков и отряд литовских полицаев гнали большую разношёрстную толпу евреев.
Среди этого плачущего и кричащего, молившегося и молчавшего люда, были и дети разных возрастов от грудничков до подростков.
Опустив головы, шли молодые и шаркали ногами скрюченные старики, среди светского люда явно выделялись верующие в ермолках и с пейсами, а представители женской половины в платках, покрывавших волосы, и даже в париках, говорящих об их крайней ортодоксальности.
Да, литовские евреи не могли поверить, что это немцы, армия которых в прошлой войне удерживала долгое время в своей власти места их компактного проживания, и при которых им жилось очень даже вольготно, не было притеснений и дискриминации, и при них они продолжали свободно работать, торговать и молиться, гнали их сейчас на смерть, но это уже были другие немцы.
Всё то, что имело место в Первой мировой войне, осталось за чертой понимания, потому что, шла Вторая, и в ней картина диаметрально поменялась.
Фашистские отморозки в Германии к этому времени окончательно готовились решить еврейский вопрос.
Следуя указаниям сверху, они на местах распоясались до потери человеческого обличья, всё больше и больше измываясь над евреями своей страны.
Вначале лишали их привилегий и богатства, затем заставляли покинуть Родину, а позже стали лишать самого важного - жизни, сгоняя в концентрационные лагеря, где вовсю функционировали фабрики смерти - газовые камеры и крематории.
После подписания договора о мире между Германией и Советским Союзом в тридцать девятом году, пали Чехия, Польша, и немцы вплотную приблизились к границам Литвы.
Уже существовали Варшавское, Лодзевское и другие гетто. Уже евреев Франции, Голландии и Бельгии местные власти и люди спокойно давали увозить в Освенцим, Треблинку, Майданек и другие лагеря смерти, а литовские евреи всё не могли поверить в эти злодеяния немцев, а ведь это были фашисты.
Из соседней Польши раз за разом доходили слухи о зверствах и гонениях на евреев, но литовские до последнего цеплялись за надежду, что это только слухи, и память двадцатилетней давности не позволяла им поверить в эти злодеяния. Но зато многие литовцы легко поверили и приняли эти слухи за руководство к действию.
Ещё до прихода армии фашистов на литовскую землю, определённые молодчики уже начали грабить и притеснять бывших своих добрых соседей, евреев.
Ничего в этом не было странного, литовский народ большинством с радостью принял немцев и их власть, ведь только что пронеслись репрессии новоявленной Советской власти и Красной армии, не церемонившихся с местным населением и тысячами отправляющих людей в далёкую Сибирь на лишения и смерть.
Молодые с готовностью шли служить в полицию, где им была обеспечена сытость, власть и часто вседозволенность. И немецкие власти с удовольствием опирались на местные силы, не желая часто выполнять грязную работу.
Литовский староста Утены посоветовал фашистскому рейх-губернатору города не гнать евреев в гетто в Вильнюс или Каунас, а просто взять да расстрелять и захоронить в общих могилах во рвах за городом, и сравнять эти ямы с землёй.
Комендант недолго думал и согласился.
И, вот уже не первую группу евреев вели по этой дороге смерти.
Плачущую и молящуюся толпу согнали к краю рва и заставили раздеться до нижнего белья, следя тщательно за тем, чтобы люди снимали с себя драгоценности и складывали в кожаный чемоданчик, стоящий у ног эсэсовского офицера. За этим действом усердно наблюдали полицаи, и уже позже, когда несчастные люди, дрожа, выстроились напротив рва, эти выродки подходили к обречённым, насильно открывали им рты, и, если обнаруживали золотые зубы, кастетами выбивали их, поднося следом кровавое золото подобострастно к тому же чемоданчику.
Начинало темнеть, накрапывал дождь, и немцы торопили подручных. Напротив уже стояло несколько пулемётов, и, как только полицаи окончили свою грязную работу, стволы изрыгнули огонь смерти, застрочили очередями, и люди начали падать с криками и стонами в яму.
Десятилетняя Сима смотрела на всё вокруг происходящее с округлёнными глазами, не понимая ни сути происходящего, ни близкой развязки.
Застрочили пулемёты, отец резко толкнул её локтем в плечо:
- Деточка, ты должна жить!...
Дальнейших слов отца Сима уже не услышала, а может быть их и не было, она полетела в яму на мёртвые тела ранее упавших.
От удара при падении девочка потеряла сознание, сверху падали и падали трупы и смертельно раненные люди.
Не прошло и нескольких минут, как всё было закончено, и только вороньё громко каркало, летая кругами над этой страшной бойней.
Стемнело, дождь то усиливался, то прекращался, и офицер принял решение оставить около рва трёх охранников, солдат спецподразделения, а сам, собрав золотые вещи и зубы убиенных, вместе с полицией вернулся в город. Утром пригонят военнопленных и они зароют многочисленные трупы казнённых, ни в чём неповинных людей, а там, кто его знает, может и эти бедолаги после своей страшной работы, разделят участь евреев.
глава 2
Сима пришла вдруг в себя, кружилась голова, всё болело и трудно было дышать под грузом навалившихся на неё тел.
Шёл дождь, и ей становилось всё холодней и холодней.
Девочка, предприняв невероятные усилия, выскользнула наверх из-под горы застывших трупов и дрожа от озноба, страха, не понимая ужаса происходящего, подползла к осклизлой стене рва и попыталась, цепляясь за неровности земли, выбраться наружу.
Но сколько она не старалась, ей это сделать не удавалось.
Она вновь и вновь оскальзываясь, падая вниз.
К страшной боли во всём теле добавилась ещё ноющая боль в пальцах, на месте сорванных ногтей зияли кровавые раны, а дождь всё продолжался, и девочка окончательно окоченев, тихо заплакала, прижавшись к землистой стене рва.
В это время один из немецких солдат, оставленных в охранении, отошёл от костра и навеса справить физиологическую нужду.
Сквозь чваканье дождя о лужи, вдруг услышал тоненький плач, и, не зная, чем руководствуется, приблизился к краю ямы с трупами.
Посветив вниз фонариком, увидел скорчившегося от холода и страха ребёнка, за спиной которого в разных позах лежали трупы людей.
Солдата передёрнуло от этой жуткой картины. Быстро сняв с плеча автомат, он опустил его ремнём вниз и тихо сказал:
- Девочка, быстренько цепляйся руками за ремень, я тебя вытащу отсюда.
Сима, не долго думая, ухватилась за спасительный ремень автомата и солдат одним рывком вытащил голого ребёнка наверх.
Парень предупреждающе зашипел и прижал палец к её губам.
Затем, он положил ладонь на худенькое плечико дрожащей от холода и страха девочки и отвёл её в сторону, где валялись в куче одежды недавно убиенных.
Время на раздумье и выбор у спасителя не было, он сунул ей в руки какие-то вещи, первое, что ему попалось под руки, достал из кармана плитку шоколада, вложил в ладонь, и мягко подтолкнул в спину в сторону далёких огней окраины города:
- Беги девочка, беги, как можно быстрей беги, ты должна жить...
Всё это деяние заняло считанные минуты и немецкий солдат быстро зашагал в сторону зовущих его сослуживцев, которые и догадаться не могли о том, что только что произошло буквально в паре десятков метров от их расположения.
глава 3
Сима напялила на себя какое-то длинное платье, поверх него натянула тяжёлую намокшую овчинную куртку и, разбрызгивая лужи заледеневшими голыми ногами, побежала в сторону манящих огней. Всё дальше отдаляясь от страшного места казни, где в яме остались лежать её родители, бабушка с дедушкой и маленькая сестричка... Сима тихо поскуливала, не осознавая весь ужас произошедшего, происходящего и будущего. К жуткому холоду примешивалось ещё и чувство голода, девочка на ходу развернула обёртку шоколада и впилась жадно зубами в это вкусное угощение. Разве могла она тогда осознать, какое чудо её спасло с душой ангела в форме вражеского солдата.
Добравшись, наконец, до крайней избы, Сима сквозь калитку вошла во двор.
Внутри дома слышались пьяные голоса, смех и звон посуды.
Она не стала стучаться в двери хаты, а подбежала к сараю и протиснулась сквозь узкую щель в загородке.
Там в глубине стояла корова и лениво жевала сено, а где-то в стороне слышалось хрюканье свиней. Обессиленная девочка упала на солому, зарылась в неё и заснула тяжёлым беспробудным сном.
Дом этот оказался жилищем старшего полицая, команда которого участвовала в недавней мерзкой казни ни в чём неповинных людей.
Они вернулись намного раньше в тёплый дом - до того, как на это подворье прибежала девочка и уселись пьянствовать.
Молодчики живо обсуждали все перипетии произошедшего, со смехом вспоминая объятые страхом лица и фигуры жертв их бесчеловечного злодеяния.
Мать главаря полицаев по команде уже пьяного с раскрасневшимся лицом сына, подносила и подносила бутыли с самогоном и закуску.
На столе дымилась в миске картошка, на тарелках лежало тонко нарезанное сало и вяленое мясо, солёные огурцы и грибы, и весёлая компания раз за разом осушала железные кружки с пахучим самогоном.
Сквозь чавканье, рыгание, сморкание всё чаще звучал раскатистый смех, когда кто-то вспоминал какой-нибудь эпизод или пытался изобразить вид и мимику евреев перед расстрелом.
Пожилая женщина горько вздыхала и смахивала с ресниц набегавшие слёзы, а в голове навязчиво кружилась одна и та же мысль:
Боже мой, святая дева Мария, неужто это мой сын, неужто это ребята, которые выросли у меня на глазах?!
Взяв подойник и узнав, что пока всего достаточно на столе, хозяйка пошла в сарай подоить корову и подкинуть еды свиньям.
Зайдя в сарай, она сразу и не заметила скорчившуюся в соломе девочку. Сквозь звяканье струи молока о подойник женщина вдруг услышала стоны и тяжёлое дыхание за спиной. Она резко повернулась и увидела это жалкое создание, скорчившееся в соломе. Девочка бредила во сне, лицо пылало жаром, её явно то сотрясали конвульсии озноба, то она металась в горячке простуды.
Мать главаря полицаев всплеснула руками, отставила подойник и приблизилась к неожиданной гостье:
- Божечки, евреечка!
глава 4
Мысли у крайне взволнованной женщины понеслись в разных направлениях.
Она понимала, что это одна из тех несчастных, кого нынче вечером расстреливали за городом и в этой жуткой бойне как раз участвовал её сын и его товарищи.
Хозяйка приютившего Симу сарая отлично осознавала, что здесь девочке находится очень опасно, что если её обнаружат, то обязательно сдадут в комендатуру, а того хуже и расстреляют на месте, а ещё могут перед этим в пьяном угаре надругаться над юным телом.
Женщина вернулась с надоенным молоком в дом и начала следить за дико разбушевавшейся и всё более пьянеющей ватагой головорезов.
Голову не покидала единственная на тот момент мысль:
только бы никто из них не удосужился пойти в сарай...
И каждый раз, когда кто-нибудь из них с переполненным мочевым пузырём выходил наружу по нужде, сердце женщины охватывал дикий страх за судьбу девочки.
В конце концов, все упились и разбрелись по своим хатам, а её пьяный сын завалился в своей комнате, не раздеваясь, на кровать и захрапел.
Она стянула с него верхнюю одежду и прикрыла одеялом, затворив накрепко за собой дверь спальни.
Быстро вернулась в сарай, взяла на руки мечущуюся в бреду девочку и понесла её в дом.
Там, с большими неудобствами для себя, открыла лаз подвала и со своей опасной ношей спустилась по крутым ступенькам вниз.
Принесла из хаты старые одеяла и горячую воду.
Женщина обтёрла девочку тряпкой намоченной горячей водой, завернула в сухое и укрыла плотно.
Затем вскипятила молока, добавила в него мёда и насильно ложечкой напоила.
Сима пила эту чудесную лекарственную жидкость, не приходя в сознание.
Оставив больной, спасенной, укрытой от глаз сына девочке воды для питья и ведро для нужд, вернулась в дом и стала ждать с нетерпением утра.
глава 5
На рассвете проснулся с диким похмельем её сын, напился с шумом ледяной воды в сенях, кое-как умылся, оделся, прихватил с собой бутыль с самогоном и ушёл на службу.
Женщина облегчённо выдохнула воздух и страх, и быстро спустилась в подпол.
Сима пришла в себя и ничего не понимала: где находится, как сюда попала и кто эта женщина?...
Ужасно болела голова, бросало то в жар, то в холод, перед глазами стояли тела людей по которым она ползла к стене ямы, а в ушах треск пулемётов и крики падающих тяжелораненых.
Незнакомая женщина гладила её по голове, мокрой тряпкой смывала чужую кровь с её лица, шеи и волос, без конца причитая:
- Пей деточка молочко, пей моя горемычная, за что такое горе на людей, откуда такая злость и ненависть...
Святая дева Мария, в чём виновата перед моим сыном и его товарищами эта худенькая маленькая девочка и все те евреи, которые лежат там в лесу во рвах, кому они сделали плохо, ведь всю жизнь жили мы с ними рядом и делились последним куском хлеба и всегда приходили друг к другу на выручку...
Пей моя деточка, молочко с мёдом, оно мигом тебя поставит на ноги, что только потом я буду с тобой делать...
Под это монотонное причитание Сима съела большой кусок хлеба, откинулась вся в поту на своё ложе и уставилась на женщину:
- Кто вы, и как я сюда попала?
- Деточка, меня зовут Данута, я хозяйка этого дома, а сын мой большой полицай, поэтому я тебя спрятала здесь в подвале и ты должна тут сидеть тихо, тихо, а иначе нам с тобой не сдобровать.
Я нашла тебя в своём сарае, ты лежала в соломе и металась в жару.
Вот, перенесла тебя сюда и не знаю, что с тобой дальше делать, горюшко ты моё...
Так сокрушаясь, всхлипывая и гладя по голове девочку, женщина попыталась объяснить всю сложившуюся ситуацию.
Трудно было Симе уяснить происходящее с ней, а тем более, думать о будущем, но страх, болезнь и слабость заставили её смириться со своей судьбой и волей доброй женщины.
Данута объяснила девочке, что ей нужно находиться всё время здесь в этом подвале, быть тихой, особенно, когда услышит, что явился в дом её сын:
- Ангелок мой, по нужде будешь ходить в ведро, которое я поставила в угол, накрывай крышкой, чтоб сильно не воняло, постараюсь почаще его выносить.
Ты, не волнуйся ласточка, я буду тебе всё время приносить свежую пищу и воду.
Вот поправишься и тогда я принесу тебе детские книжки, которые раньше читал мой сын...
Данута тяжело вздохнула:
- Как тебя зовут деточка и умеешь ли ты читать на литовском? Вот, дура, так дура, когда про имя спросила...
- Меня зовут Сима, я до войны три класса закончила.
Вы не волнуйтесь, я хорошо знаю литовский язык и даже по-русски понимаю, и знаю буквы...
- Ах, Сима, Симочка, пойду подымусь в хату, неровён час мой Антанас пожалует, а ты будь только осторожной с керосиновой лампой и без надобности её не зажигай...
глава 6
Трудно поверить, но Сима прожила в этом подвале, в доме лютого полицая, под присмотром доброй Дануты до самого лета. За это время она ни разу не вышла не только на улицу, но и не поднялась в дом.
Данута узнала, что в ближайших лесах появились партизаны, среди которых были и евреи, но кто же даст ей информацию об их местонахождении, зная, что она мать старшего полицая, прославленного своими зверствами.
Пожилая женщина понимала, что бесконечно это продолжаться не может, ведь девочка становилась всё бледней, часто простужалась и чуть передвигалась по крайне малым просторам подпола. Да и в любой момент может обнаружить девочку её сын и тогда...
Данута стала прислушиваться к разговорам, происходящим в её доме при частых попойках сына и его команды, и приблизительно выяснила, в каких местах обитают партизаны, и что в ближайшее время против них готовится рейд эсэсовцев и полиции.
Акция готовилась с целью уничтожения народных мстителей, потому что набеги лесных воинов становились всё отчаянней и наносили значительный ущерб не только технике и коммуникациям, но и живой силе.
В результате налётов на комендатуры от рук мстителей погибло немало военных и полицаев.
Накануне Данута сообщила сыну, что хочет сходить в деревню Тарагин и проведать свою сестру, которую не видела уже больше года и возможно погостит там несколько дней, а ему она наготовит еды, и попросит соседку присмотреть за скотиной.
Главарю полицаев уже давно надоели горестные вздохи и осуждающие взгляды матери, да и без неё они смогут оторваться, как следует с друзьями, и не только с выпивкой, но и привести на гулянку девиц и, как следует с ними развлечься. И поэтому он не стал возражать, а даже предложил дать подводу с лошадью, ведь с этим у них не было давно проблем, в хозяйстве полицаев было немало коней и подвод, отнятых в своё время у уничтоженных евреев.
Узнав, что в эту ночь сын не вернётся ночевать, получив какое-то задание от немецких властей, она, не дожидаясь рассвета, чтобы не увидели соседи, запрягла лошадь, накидала на дно воза много сена, собрала тормозок с едой, помогла Симе выйти из подвала и забраться на повозку:
- Деточка ты моя, какая же ты слабенькая, ещё месяц-другой и я бы выносила из подвала тебя мёртвую.
Спрячься миленькая поглубже в сено, не дай бог, кто-то пройдёт мимо и заметит...
- Тётя Дануточка, родненькая, как хорошо дышать, как же вокруг всё красиво, какие яркие звёздочки на небе...
Невозможно представить, что чувствовала девочка, вдохнув после девятимесячного перерыва свежий воздух. Лето было в самом разгаре, душная ночь обволокла слабенькое тело девчушки, и она, зарывшись в сено, почти сразу уснула.
Данута уселась на передке подводы, ударила вожжами лошадь, и та резво побежала по дороге в сторону леса.
Двое суток Данута и Сима блуждали по чуть приметным и разбитым колеям в поисках партизан, но их, как назло, не было и не было.
Правда за это время Сима значительно окрепла, уже твёрдо стояла на ногах и часто уже не ехала, а шла рядом с лошадью.
Вот, только голос не хотел возвращаться, она по-прежнему разговаривала почти шёпотом.
На третью ночь они устроились под подводой на ночлег, перекусили и вдруг из леса на их полянку вышли бородатые, плохо одетые люди, вооружённые немецкими автоматами и охотничьими ружьями.
Один из бородачей придвинулся вплотную к Дануте:
- Мы уже несколько часов наблюдаем за вами и некоторые из наших узнали в тебе мать старшего полицая.
Что шастаешь тут, что вынюхиваешь, спецзадание сынка выполняешь?
Молодой парень, явно еврейской наружности, вызвался расстрелять мать врага и, схватив её за руку, вытащил из-под подводы:
- Отольётся вам наша кровь, сообщим потом твоему сыночку о твоей смерти и кто тебя порешил, пусть знает злодей, что ничего не пройдёт безнаказанно...
Данута заголосила:
- Сыночки, братья, да, что вы делаете, да, послушайте вы меня...
В тот же миг из-под подводы, откуда вытащили Дануту, держась из последних сил, выскочила Сима и, бросившись к женщине, встала перед ней, заслоняя её широко расставленными руками.
Партизаны с трудом разобрали, что шепчет им девочка, ведь голос она потеряла в подвале, не смея там громко разговаривать:
- Дяденьки, что вы делаете, ведь она самая хорошая на свете, она мне жизнь спасла, у меня же кроме неё никого больше на свете нет, умоляю вас, не стреляйте в неё, в меня уже стреляли, я знаю, как это страшно...
Если вы хотите убить её, то убивайте и меня...
Сима взяла Дануту за руку и повернулась лицом к группе партизан:
- Стреляйте...
Шёпот девочки буквально пронял этих грубых людей до слёз.
Мужчины стояли растеряно глядя на ждущих расстрела пожилую женщину и девочку.
Командир отряда быстро разобрался в обстановке, призвал агрессивно настроенного парня к порядку и спокойно выяснил у женщины все подробности происходящего.
Партизаны с повышенным вниманием слушали горький рассказ Дануты и девочки, непрестанно кивали головами, а кое-кто смахивал и непрошенную слезу.
Затем командир отряда заявил, что берётся доставить девочку в семейный отряд, находившийся в глубинах леса:
- Прости сестра, сама понимаешь время такое... а сынок твой и впрямь, сволочь порядочная, кто мог знать о твоём героическом и таком человечном поступке...
Данута только махнула рукой и повернулась к Симе.
Пожилая женщина обняла худенькое тело и облила своими слезами личико плачущей девчушки, а та
сквозь всхлипы шептала:
- Тётенька Дануточка, я никогда не забуду всё то, что ты для меня сделала, дороже тебя у меня нет человека на земле, окончится война, я обязательно тебя отыщу...
Данута оторвалась от девочки, перекрестила и подтолкнула в сторону партизан:
- Сима, ты должна жить...
Когда она села на подводу, к ней подошёл бородатый командир партизан:
- Послушай Данута, оставайся с нами в отряде, будешь рядом с девочкой и рана твоя быстрей заживёт...
И, опустив вниз голову, сообщил:
- Минувшей ночью был уничтожен отряд полицаев во главе с твоим сыном...
Женщина побледнела, у неё затряслись руки, слёзы прощания с Симой мгновенно высохли и она промолвила бескровными губами:
- Бог вам в помощь люди, мне надо возвращаться домой и похоронить по-христиански единственного сына...
глава 7
И опять осенний пасмурный день, но только уже 1944 года, войска Красной Армии быстрым маршем освобождали один за другим населённые пункты Литвы, и туда возвращались из лесов партизаны, и мирные граждане, скрывавшиеся по разным причинам от фашистов. Вернулась в Утену и значительно повзрослевшая Сима, но девочке некуда было деться, ведь всех её родственников, близких и дальних, расстреляли осенью сорок первого, и они покоились во рвах под городом.
В лесу Сима жила в семье одного партийного работника, вместе с ним там скрывались его жена и двое малолетних детишек, и Сима помогала молодой маме справляться с малышами.
Новая её семья поселилась в центре города в квартире, ранее принадлежавшей богатой еврейской семье, в которой многие предметы напоминали Симе о её погибших близких.
Она горестно наблюдала, как новые хозяева квартиры выкидывали вместе с мусором культовые религиозные предметы, но при этом не брезговали пользоваться дорогой посудой и мебелью.
Сима не раз просила своих опекунов отпустить её проведать Дануту. Но партийный работник и слушать об этом не хотел, потому что это могло его скомпрометировать, ведь всем было известно, кем был во время войны сын её спасительницы.
Жизнь в стране и городе потихоньку налаживалась, всё же Литва пострадала не так, как соседняя Беларусь.
Там не было столь значительной разрухи, на селе сохранился скот и инвентарь и, что не говори, а фашисты не были к местному населению так озлоблены, как в других местах оккупации, многие литовцы ведь лояльно к ним относились.
В литовские города и местечки возвращались уцелевшие немногочисленные евреи, кто из концлагерей, кто из эвакуации, а кто-то демобилизовался из Красной Армии.
В это же время в Литве проходили чистки, работники НКВД тщательно проверяли на лояльность местное население и все, кто каким-то образом был связан с полицией, арестовывались немецкими властями, а семьи их выселялись в далёкую Сибирь.
Через год Симу отыскала мамина сестра, которая вернулась на Родину, пройдя ад Бухенвальда и у которой никто не уцелел, кроме племянницы. И вскоре Симе предстояло перебраться в Вильнюс, ведь именно там жила её тётя.
Накануне отъезда она всё же ослушалась своих опекунов и пошла пешком на другой конец города проведать свою спасительницу Дануту. Каково же было её разочарование, когда она увидела дом с заколоченными окнами.
От соседей Сима узнала, что Дануту выслали в Сибирь уже больше полугода назад, куда она поехала вместе со своей сестрой и её семьёй, проживавших в Тарагине, что в десяти километрах от Утены.
Девочка постояла у забора, долго и пристально смотрела заплаканными глазами на дом, на сарай, и жуткие воспоминания разрывали её сердце. Как же мучительно жалела она в тот момент, что не вырвалась раньше и не навестила свою спасительницу - добрую Дануту.
глава 8
Тётя Геня ласково встретила Симу, только вдвоём они уцелели из всей многочисленной их семьи.
Решительной молодой женщине удалось отвоевать у властей квартиру, где она до войны проживала вместе с родителями. А надо добавить, что тёте на тот момент было всего двадцать три года.
Не передать словами, сколько пришлось перевидать ей горя и смертей за короткий период жизни. На её руке красовался номер узника Бухенвальда и только благодаря определённому стечению обстоятельств она осталась в живых.
Получилось так, что большую группу измождённых заключённых немцы посадили на баржу и отбуксировали в воды Балтийского моря, где собирались, по всей видимости, затопить, но в этот момент налетела американская авиация и начала бомбить, в итоге фашисты бросили баржу без управления и сбежали.
Несчастные заключённые находились в закрытых трюмах, задыхались без воздуха, испытывали муки жажды и голода, и вынуждены были опорожняться на месте.
Обезумевшие люди одного из трюмов в отчаянье сломали каким-то образом двери и выбрались наружу.
Затем, освободили из заточения всех остальных страдальцев. На барже бывшие заключённые нашли небольшое количество воды и пищи и, создав комитет спасения, старались равномерно делить эти скудные припасы.
Разыгрался страшный шторм, дождь и волны заливали палубу, люди с трудом выдерживали разгул буйной стихии, некоторые всё же, не дождавшись освобождения, скончались.
На третий день море успокоилось, измождённые бывшие узники Бухенвальда выбрались на палубу и стали с надеждой смотреть на линию горизонта.
Глядя на небо, почти все молились и даже те, кто толком не знал молитв.
И небо послало спасение, над ними пролетела эскадра самолётов союзников.
Измученные узники на палубе отчаянно кричали и махали руками, но им показалось, что лётчики на самолётах их не заметили.
На просоленной палубе баржи наступила гнетущая тишина, крайне измученные люди были на грани отчаянья, но через несколько часов на горизонте показались корабли.
К величайшей радости бывших узников концлагеря, к ним подошли два больших военных судна англичан.
После того, как выяснилось, что на баржах нет немецких солдат, были высланы шлюпки и состоялась памятная встреча доведённых до отчаянья пассажиров баржи и английских моряков.
Молодые ребята смотрели с ужасом и жалостью на измождённые лица бывших узников концлагеря, на худые до крайности тела и горящие глаза, пропитанные болью и неукротимым желанием жить.
Командование кораблей распорядилось накормить освобождённых людей горячей пищей, раздали всем одеяла, как брошенные немцами, так и собственные, чтоб люди могли укрыться от пронизывающего холодного Балтийского ветра.
Такое немецкое одеяло Геня сохранила до самой своей смерти,
будущие её дети и внуки до сих пор берегут эту реликвию, как память о страшной трагедии еврейского народа и о чудесном спасении.
После того, как схлынула первая радость освобождённых и они были накормлены и отогреты, зацепив тросами баржу, английские корабли потащили её к берегу.
Мытарства тёти на этом не закончились, долгое время она пребывала в лагере для интернированных.
Многие из находившихся там, изъявили желание уехать подальше от ненавистной Европы, где они потеряли большинство своих родственников, и где всё дышало войной, смертью и ужасом концлагеря.
Геня решила вернуться в свой родной Вильнюс, и вот она здесь, рядом с ней таким же чудом уцелевшая племянница, отвоёванная маленькая квартирка, и желание жить и получать радости от жизни.
глава 9
Через год Геня вышла замуж за демобилизованного фронтовика Мотю, который воевал в Литовском батальоне в рядах Красной Армии, где в основном сражались евреи. Бравый солдат оказался без жилья и поэтому он поселился в квартирке Гени... и там стало тесно - тем более что меньше, чем через год родилась малютка Рахель.