Аннотация: Всматриваясь в души окружающих Тебя людей, можно найти что-то поистине интересное.
Он высок, подтянут и широкоплеч. Всклокоченные волосы цвета меди, частично спадавшие на лоб, трехдневная щетина, пронизывающий взгляд впалых серых глаз. Или зеленых. А, может, и голубых. Я никогда не обращала внимания на цвет его глаз, и смотреть-то в них опасалась. Темные круги под ними придавали лицу таинственную зловещесть. Тонкие губы практически всегда тронуты легкой ухмылкой. Рукава тельняшки закатаны примерно до локтей. На огромных руках проступали зеленоватые жилки вен. Угадать его возраст довольно трудно. Скорее всего, где-то за тридцать. Или чуть больше.
Каждое утро, приходя чуть раньше восьми, он идет на школьный двор и приводит его в порядок, собирая опавшие листья или кося газон. Ближе к обеду он садится под сенью акации, что растет у входа, достает пачку крепких сигарет, вынимает одну и, несколько раз чиркнув зажигалкой, закуривает. Все это он проделывает медленно, будто бы продумывая каждое движение рук.
Я никогда не видела Чарли в чьей-либо компании, кроме приблудившихся собак или кошек, надеявшихся заполучить кусок хлеба, или, разве что, видимого лишь ему одному собеседника. Он беседовал с ним, часто помогая себе жестами, и собеседник внимал. Слышал ли он что-то в ответ?
Чарли любил беседовать о политике, придавая особое значение коммунизму, который часто фигурировал в его речи, жалея, что тот пал, и ему на смену пришел капитализм. Любил обсуждать погоду и русских классиков. А иногда он просто бормотал что-то невнятное, очевидно, жалуясь. Прислушавшись, можно было бы подумать, что эти разговоры более похожи на диалог, нежели на монолог. Он отвечал на известные лишь ему самому вопросы, иногда повышая голос и злясь, а иногда наоборот - понижая его до заговорщицкого шепота.
Я ловила себя на том, что завидую Чарли. Думала, что он никогда не чувствует себя одиноким. Плоды собственного воображения не покидали, и вряд ли вообще когда-либо покинут его, в отличии от окружающих людей.
Мне казалось, что он безумец, сбежавший из клиники, и с чьей-то помощью скрывающийся здесь. Или преступник, терзаемый муками прошлого и отправленный на исправительные работы. Таких версий было множество, и каждую из историй я старалась развить, представляя себя на месте Чарли.
А он говорил, говорил, говорил. Прислушиваясь, я надеялась услышать ответ, но кроме хриплого голоса и тихого шелеста листьев мне ничего не удавалось разобрать.
Кто же этот невидимый собеседник? Спрашивала себя я, снова начиная рисовать в своем воображении теории. Может, это любовь, утраченная в далекой юности, но так сильно вцепившаяся в память и не желавшая отпускать по сей день? Или голоса жертв его преступлений, которые напоминали ему о его неминуемой участи? Нет.
Когда одиночество длится слишком долго, оно становится тебе и другом, и семьей. Тогда ты перестаешь его замечать, открываешь дверь в свое сердце и впускаешь его, позволяя медленно растекаться по артериям и венам.
Чарли был наполнен им полностью. Даже огонек в его глазах постепенно тускнел, делая взгляд все более безразличным и отчужденным.
Внутри ничего нет - пустота.
Оболочка, растерявшая внутренности где-то по дороге, и оставленная доживать свой век в смятении.
Каждый день я прохожу мимо него. Каждый день он становится все призрачней.