И кто только придумал эти пятницы?!

  Ленка стремительно шагала по переходу с "Октябрьской"-радиальной на "Октябрьскую"-кольцевую. Попутно зондировала окружающее пространство всем телом, в том числе, позвоночником. По пятницам одиноким студенткам вечерних отделений надо быть настороже: большинство мужчин вокруг в изрядном подпитии и ищут... Черт их знает, чего ищут? Спасения? Общения? Развлечения? А самое главное, что все это - за счет тех самых студенток, что дожили до двадцати лет, так и не умудрившись обзавестись кавалером, рядом с которым чувствуешь себя защищенной от позднего вечера, злого ветра, ошалевшего города да от клейкого взгляда хмельных глаз.

  А что, собственно, хотеть? На дворе поздняя осень одна тысяча девятьсот девяносто второго года, вокруг еще дымятся обломки прежней державы, но на них, удобренная пеплом, уже прорастает другая страна. Любое рождение - это боль, вот и заглушает ее народ, заглушает, чем может. Ищет в забытье спасения от накатывающих волнами судорог, но не находит: боль все равно сильнее. Тогда хоть опору, что ли, какую дайте - чтоб в приступе отбирающих остатки воли схваток не лишиться самого дорогого, не потерять душу свою.

  Шла Ленка - даром что мелкая да тощая - шла широко, размеренно, почти по-солдатски: долгие пешие прогулки с отцом по выходным сделали свое дело. А мама еще ругалась: "Что ты девочку к строевому шагу приучил?" А он лишь смеялся, говорил: "Умный человек мою дочку не за шаг ценить будет!"

  Отец умер год назад, в ноябрьские праздники. Ленка с мамой уехали к родительским друзьям на День милиции, а он дома остался - ему нездоровилось. Знать бы, насколько - никогда б не пошли в эти гости! Только отец сам настаивал - идите, мол, что со мной сидеть, идите, ребята же стол собирали, старались... Уговорил. Потом даже ещё и позвонили ему, выезжая, он ответил... Сказал, что ждет. Возвращались долго: вечером же. Сначала автобуса ждали, потом на метро с двумя пересадками, электричкой еще десять минут - так около двух часов и набежало. Вернулись, дверь открыли - а он лежит ничком в коридоре, руки ко входу вытянув. Пока еще "Скорая" приехала... Врач - помятый дядька с глазами, как у сенбернара, - сказал, что это инсульт, кома, от силы еще сутки сердце выдержит, и конец, спасти уже невозможно, не казните себя.

  А мама ушла ровно на сороковой день после. Накануне они с Ленкой много возились, стол готовили - родня должна была подъехать. Умаялись. Мама перед сном Ленке и сказала: "Ты меня не буди с утра, ладно?" Ленка-то, по привычке, вскочила рано. Была пятница, но с работы она отпросилась, а в институт ей надо было только к вечеру, после сороковин... На кухню пробралась на цыпочках, да и там старалась шуровать потише, не зная ещё, что маму больше ничто не разбудит...

  Погрузившись в свои печали, Ленка не заметила, как два шедших впереди подростка почему-то бегом рванули к лестнице. И вошла в облако газа, выпущенного теми из баллончика. Дыхание перехватило, глаза защипало, и тут же навернулись слезы. Ослепленная, она резко притормозила, закашлялась. А кто-то рядом истошно крикнул:

   - Газы!

  Уткнув лицо в согнутый локоть, она плотно прижала сумку к груди - на работе зарплату сегодня давали - и, не дожидаясь, пока пройдет дурнота, ринулась к арке, чтобы поскорее попасть в поток чистого воздуха над перроном. Проморгалась, просморкалась и обнаружила, что её примеру последовали и другие, пострадавшие от подростковой дури.

  - Ну, девчонка, ну, ма-лад-ца, быстро сообразила, что тикать надо оттуда, - нараспев произнес жидкий тенорок чуть не над ухом. Ленка подняла еще слезившиеся глаза и увидела говорившего. Чуть выше ее, с приклеившимися к узкому черепу серо-желтыми волосами, с серо-желтым же лицом, на котором выделяются чуть скособоченный влево нос и покрасневшие глаза. Впрочем, судя по запаху изо рта, глаза покраснели не только от схваченной дозы перечного газа.

  "Лучший способ отделаться от приставаний - сделать вид, что не замечаешь их", - давно, в прошлой, еще устойчивой жизни, внушала маленькой Ленке мама. Ах, мама, мама, не учла ты, наставляя, что с пьяными этот номер не проходит. Им же неважно, замечаешь ты их или нет. Им главное - думать, что рядом хоть кто-то живой. И это так нетрудно понять, мама...

  За последние два семестра у Ленки ещё не было вечера пятницы без исповедального бормотания хмельного попутчика, а то и попыток закадриться. Почему во всем вагоне из всех имевшихся вокруг девушек и теток выбирали они именно ее, Ленку? Если не в метро подсаживались душу раскрыть, то уж точно - в электричке.

  "Ах ты, боже мой, электричка!" - Ленка прищурилась, чтобы рассмотреть электронные часы над черным полукругом тоннеля. Оранжевые цифры, наконец, сфокусировались, и Ленка, издав неподобающее барышне ее комплекции рычание, помчалась по ступенькам на станцию - подъезжал поезд. Может, еще получится нагнать потерянные минуты и успеть на электричку 21.57?!

  Через силу поднимая ноги, она топала по второму, самому длинному эскалатору с "Киевской", но вера в удачу слабела с каждой ступенькой: на последнем перегоне поезд что-то задержало, минуты три - не меньше, стояли, ждали сигнала к отправлению. В вечернем метро такое не редкость... И точно: вылетев к пригородным поездам, она увидела красные огоньки удаляющегося состава. Ч-ч-чёрт! Следующий поезд только через двадцать минут! И тащиться до него через подземный переход! А холодно! Так, ну-ка, не распускай нюни, а лучше давай, ноги в руки и бегом - ма-а-арш!

  Двадцать ступенек вниз, поворот, серо-коричневый тоннель из кошмарного сна клаустрофоба, поворот, двадцать ступенек вверх. Темный и безлюдный перрон под огромным стеклянным сводом. Как в храме. В храме Всех Дорог. Черными сторожевыми драконами перед алтарем вытянулись поезда. Свечами застыли фонари. Так забери меня, дракон, унеси отсюда, покажи богов своих...

  Тамбур встретил тусклым светом единственной лампочки и вонью застарелой рвоты. Сдерживая дыхание, Ленка принялась искать сигареты. Обнаружились в заднем кармане джинсов - и помятые, конечно! Ну какой нормальный человек сует мягкую пачку, да еще "Магны", в задний карман?! Все ещё покачивая неодобрительно головой, девушка выудила из аккуратно надорванного уголка зажигалку, славную такую, прозрачную - видно, как внутри сжиженный газ переливается - и губами вытянула за фильтр сигарету.

  Три затяжки прошли в полной тишине и покое. На четвертой дверь между вагонами с лязгом отворилась, в тамбур ввалился давешний мужичок и припечатался спиной к стене напротив Ленки. Она сделала вид, что ничего не случилось, и старательно принялась кутаться в полы куртки. Вошедший шумно дышал, наполняя тамбур перегаром, но Ленка проигнорировала и это. Она загляделась сквозь мутное стекло дверцы на готовившийся к отправке поезд дальнего следования. "Украина" - было написано на синем борту ближайшего к Ленке вагона. Из окон его купе лился по-домашнему тёплый свет, и ей захотелось сидеть в уюте этого вагона, ожидая начала далекого и долгого пути. И неважно куда, лишь бы это был другой путь...

  - Дай огоньку, сестрёнка, - оборвал эти мечты хрипловатый тенорок мужичка. Она молча протянула ему дымящуюся сигарету, потому что вытаскивать зажигалку было лень.

  - Эх, и з-злая ж-ж, с-с-стерва, - произнёс он, окончательно убив своей "Примой" даже намёк на воздух в тамбуре.

  Ленка, чего только уже не наслушавшаяся за последнее время, поняла, что этот, слава богу, не будет кадриться, потому что пребывает в той стадии, когда просто нужна живая душа рядом. Поэтому она миролюбиво откликнулась:

  - Да-а, без фильтра - они все такие...

  - А то и правильно, - тут же, словно только и ждал Ленкиной реплики, отозвался пьяный и энергично кивнул. От этого движения сальные пряди сдвинулись у него с темени и редкими сосульками повисли надо лбом. А мужичок продолжал, прерывая свою речь затяжками и шумно выпуская дым:

  - От них быстро хорошеет, надо только... затянуться. Так расслабляешься. И похмела наутро нет... Для водилы - самое то... Я ж... эта-а-а... в дальних рейсах... ага...

  Он снова кивнул, а у Ленки вдруг мелькнула мысль, что не настолько тот пьян, как показалось сначала. А её общительный собеседник выудил из внутреннего кармана курточки почти пустую поллитровку, прокуренными резцами обхватил пластмассовую пробку, потянул... Смачно чпокнув, горлышко освободилось, мужик сплюнул затычку в кулак и опрокинул бутылку над раскрытым ртом.

  Воспользовавшись тем, что пьяница целиком сосредоточился на своем занятии, Ленка бочком шмыгнула в вагон и пошла по проходу, выглядывая место почище - чтоб без лузги, без валяющихся пивных бутылок с клейкими лужицами на полу и прочих признаков того, что здесь были люди.

  Элекричка резко тронулась, и Ленке не осталось ничего другого как плюхнуться на край первого попавшегося сиденья. Затем она скользнула к окошку, прислонилась виском к деревянной раме и уставилась в стекло. На двигавшиеся за окном здания наплывали отражения вокзальных огней, рождая архитектурные небылицы. Несмотря на усталость, спать не хотелось совершенно. Зато жутко хотелось есть. Да не макарон с майонезом, которые, приехав, еще сварить надо, а маминой жареной картошки с луком. Ленка почти ощутила аромат, встречавший её когда-то на пороге дома, как по проходу тяжело и неровно протопали, и недавний собеседник с исключительной аккуратностью очень пьяного человека присел напротив:

  - Т-т-тож-же любишь у... у окошка, сестрёнка?

  Ленка нехотя перевела взгляд на него: мужчина сидел, сосредоточенно глядя ей в переносицу, и явно желал поделиться чем-то жизненно важным.

  - С-с-сестренка, слышь... Только не обижайся, а? Ты н-не уходи, а? Т-ты такая, сестренка... Ты п-п-послушаешь... Я н-н-не крал эт-тот гр-р-руз, н-не крал, понимашь? Да в ж-жизни кус... куска чужого не в-в-возьму! Н-на х-хрен мне чуж-жое! С-серега З-зинин - честный человек! М-меня П-петька попросил его под... подменить... Подогнать м-машину - делов-то?! А оно вон как в-вышло... Наехали - типа, воров-в-ваное в-везешь... Веришь - не виноват я! Веришь? Я тебе щ-щ-щас пасп... пкжу...

  Хотя речь его и стала невнятной, но движения еще были довольно точны. Поэтому он со второго раза нащупал в нагрудном кармане своей хилой, явно не по погоде, курточки и вытащил книжечку паспорта в обтрепанной на уголках прозрачной пленке.

  - Н-на, сестрёнка, см-мотри.

  Ленка обреченно вздохнула, и опустила глаза на раскрывшийся паспорт. С "шестнадцатилетней" фотографии сосредоточенно и прямо смотрел серьезный кудрявый паренек. Вагон в этот момент качнуло, дрогнула рука, державшая паспорт, страницы колыхнулись, отчего из-под юношеского лица выступило другое, повзрослее, но все такое же чистое и строгое.

  - Какой милый, - от души произнесла Ленка, касаясь пальцем первой фотографии. - А тут уже вон - большой дядя, - с улыбкой приподняла она страничку. - Хорошее лицо какое. И правда, с таким лицом не воруют.

  И взглянула на сидевшего напротив человека. А тот, покачивая головой в такт движениям поезда, смотрел куда-то поверх Ленки и улыбался так, будто подзабыл немного, как это вообще делается.

  А на экран окна уже вплывали знакомые очертания домов - электричка подходила к Ленкиной станции.

  - Ну вот я и приехала, - поднимаясь, сообщила Ленка пьяному. - Вы паспорт-то уберите, а?

  Не встретив отклика - мерный перестук колес и сошедший на душу покой убаюкали Серегу - она вздохнула и осторожно засунула документ в раззявленный карман его курточки. Соединила разошедшийся ворот, поддернула засаленную "молнию" к самой горловине и вдруг удивилась той нежности, с которой всё это проделала. Ленка распрямилась, постояла немного, вглядываясь в умиротворенное лицо спящего. И лишь когда биение колес под ногами почти совсем замедлилось, поспешила к выходу.

  Платформу едва освещали четыре тусклые лампы, слегка покачивавшиеся на черных столбах. Ленка по привычке внимательно огляделась - кроме нее, из других вагонов вышли еще несколько человек. Пронзительный ноябрьский ветер заставил людей сгорбиться, пригнуть головы, и в слабом свете фонарей они показались ей немощными стариками, у которых уже не достает сил противиться подступающей смерти. Сердце сжалось в кулачок и заболело, заболело тягучей, сгибающей болью. Хоть на время укрыть бы их от темноты и холода, пригреть... "Но я ничего не могу им дать, у меня ничего нет, кроме меня самой. Я только могу просто жить, всегда жить здесь, рядом, встречать их каждый день и улыбаться им так, словно они мне давно и хорошо знакомы, просто любить их всех. Просто - любить. Просто".

  Боль вдруг отпустила, а в груди восторженным аккордом взмыло ликование. Оно не смогло поместиться в Ленке и слезами выступило на глазах. Девушке вдруг стало жарко от этой позабытой было радости. Длинно вздохнув, она подняла лицо к небу, поискала взглядом восходящий Сириус. Вспомнилась вдруг любимая история отца о том, что на первом же свидании он повел маму в планетарий. Сириус сверкнул из-под тонкого края спешившего на юго-восток облака, и Ленка поняла, что ей больше не будет одиноко.

  Девушка встрепенулась и быстро двинулась с опустевшего перрона в сторону дома. Она шла, подставив лицо встречному, уже совсем зимнему ветру, и под ритм шагов мысли её обращались в слова. Слова сразу укладывались в строчки, и Ленка шептала их коловшим губы снежинкам:

  - Расцарапать лицо в морщины, нараспашку под звезды взвиться, воем небу отдать кручину, на пожухшие рухнуть листья, и вжимаясь слезами в землю, своё сердце в неё посеять, чтобы ввысь потянулись стебли о любви миру песни веять.