- Да что с тобой говорить?! Ты меня разве слушаешь! - устало закончил браниться мужчина лет тридцати пяти. Говорил он всё это, полуобернувшись к жене, которая смотрела в окно маршрутки. Круглое лицо её ровным счетом ничего не выражало: было ей скучно, и хотелось зевнуть, но зевок почему-то на выручку не спешил. Мужчина, приподняв бровь, бросил на жену быстрый, как плевок, взгляд и опустил его. С таким же видом она вот уже много лет каждый вечер сидела у телевизора, равнодушно уставившись на экран. Картинки на нём мелькали, сменяясь то по воле режиссеров передач, то по команде пульта, и отражались от её глаз. Трогала ли хоть одна из них её сознание - мужчина уже и не знал. Он давно перестал понимать свою жену.

  Несмотря на поздний субботний вечер, салон маршрутки, в которой супруги возвращались домой, не пустовал. Возле водителя сидела юная пара - юноше и девушке вряд ли было больше двадцати. Из лежащей на коленях у девушки сумки стебельком вьюнка взбегал вверх по рукаву джинсовки серебристый проводок. По нему животворным соком текла музыка. У прижавшихся друг к другу плеч проводок раздваивался. Наушники, которыми заканчивались его "веточки", были честно поделены пополам: ей в правое ухо, пареньку - в левое. Музыка и переплетённые пальцы - они были одни в целом мире. В своём.

  На том же сиденье, что и ссорившиеся супруги расположилась немолодая, но очень ухоженная дама. Её плечи и шею укутывала пашмина, от которой благоухало дорогим парфюмом. Аромат навевал мечты о турпоездке по странам Бенилюкса. Даже как-то странно было видеть эту даму в дребезжащей "Газели". Она с неодобрительным интересом прислушивалась к унылому монологу усталого мужчины, едва сдерживая желание устроить ему публичную отповедь. Высказать бы этому пахнущему какой-то кислятиной мужлану всё, что она думает про него, и про его манеру выяснять отношения в общественном месте, и про то, что он позорит свою жену перед другими людьми, мерзавец эдакий... а ведь сейчас придут домой - использует её по назначению, отвернется к стенке и захрапит... и будет ему молодушка с работы сниться в разных позах... вечно так... А потом ещё удивляются, когда узнают о любовниках, за сердце хватаются, валокордин трясущимися руками себе капают... вонь от него потом по всему дому...

  Презрительная морщина в углах губ этой дамы привлекла внимание молодого мужчины, сидевшего напротив. Его крупные красивые руки, будто на рукояти меча, покоились на торце темно-коричневого тубуса. В тубусе лежали чертежи - мужчина учился в аспирантуре архитектурного и подрабатывал в дизайнерском бюро. Он мысленно набросал карандашный портрет дамы, тремя резкими штрихами превратив ее высокомерную гримасу в страдальческую маску. На этом его интерес к модели иссяк, и мужчина стал смотреть за окно, перебирая взглядом золотистые шары фонарей, словно бусины на четках.

  Монотонное это движение в считанные секунды нагнало сонливость, захотелось сменить позу. Он заёрзал и съехал немного вперёд, от чего колени его разошлись чуть шире, и левое прикоснулось к бедру девушки, сидевшей у окна, на любимом месте - над колесом машины. Там всегда было очень тепло, да и коленки становились удобной подставкой для очередной книжки про любовь.

  Прикосновение незнакомца обожгло девушку и взволновало. Не поднимая взгляда от строчек, которые силилась читать в неровном свете уличного освещения, девушка краем глаза попыталась рассмотреть обладателя жесткого колена, обтянутого вытертой джинсой. Сквозь ресницы, плотно склеенные водостойкой и удлиняющей тушью из рекламы, видно было немного: только грудь, обтянутая скандинавским узором свитера, сильный подбородок да чётко очерченный рот. Увиденное порадовало девушку; от солнечного сплетения кругами разошлось тепло, и вздохнув мечтательно, она вернулась к лежавшему на коленках романтическому приключению.

  На сиденье за ними дремала на плече у своего друга корейская студентка, а он сосредоточенно играл в игру на мобильном телефоне. За ней, не отрываясь, следили справа два чернявых большеглазых пацанчика, устроившиеся по бокам своей большой, красивой и очень усталой мамы - это семейство с лицами кавказской национальности расположилось на тройном сиденье возле входа в микроавтобус.

  Водитель маршрутки посмотрел на табло электронных часов, на котором приятно светились зеленым цифры: двадцать два сорок девять. Нормально, на сегодня - последний рейс, хорош уже, накрутился. Пусть ребята, кто помоложе, напрягаются дальше, а с него на этот день хватит, касса полна... Дома ждет пиво, котлеты и жареная картошка - ну, чудо она, его девчонка. Такая молодая, а понимает, что наломавшемуся за день мужику всего нужнее. Хотя... будешь тут понимать, если хочешь за столичного работягу зацепиться. Задумавшись о своем, он привычно сбросил скорость перед приближающимся перекрестком, на нейтралке подкатил к светофору, включил поворотник и стал ждать "стрелки".

  В дневное время этот перекресток был очень оживленным: тут к шоссе, по которому подъехал микроавтобус, выходила дорога из микрорайона. А в этот час набралось от силы три машины, и те - за маршруткой.

  Поставив первую передачу, водитель чуток поддал газа, слегка стронув маршрутку с места: уже загорелся желтый, сейчас и зеленый будет. Девушка, читавшая любовный роман, от лёгкого движения очнулась и бросила взгляд сквозь стекло дверцы. Включилась "стрелка". Маршрутка начала входить в поворот, и девушка - единственная, кроме водителя, смотревшая на шоссе - увидела, как по встречной, не замечая ни перекрестка, ни красного света, к ним в правый борт прицельным снарядом несётся жигулёнок.

  "Вот моя смерть!" - глядя на неотвратимо приближающуюся машину, очень медленно и очень-очень спокойно подумала девушка. Отвечая этой мысли, сознание взорвалось истошным визгом: "Не хочу!!! Так!!! Рано!!!" И ещё то ли слова, то ли яркая картинка возникли в её голове: прижать к себе сидящего рядом мужчину, отодвинуть от беды... Но этого она уже не успела додумать: мир вздыбился, мелькнули перед глазами желтые и оранжевые светлячки окон, и откуда-то сбоку ударила тьма...

  

  ***

  

  Натужный визг отчаянно цепляющихся за асфальт шин, лязг бьющегося металла, предсмертный звон взорвавшихся стёкол - и над перекрестком повисла давящая на уши тишина. Словно невидимый фотограф поймал мгновение, да так и не отпустил: застыли немногочисленные прохожие, замерли начавшие было ехать машины, оцепенел даже воздух: ни шороха, ни ветерка.

  Меж тем вокруг столкнувшихся машин возникло пульсирующее молочно-белое свечение и окутало их. Ореол сиял так, что поблек свет фонарей, а темнота вечера показалась гуще и плотнее. Из светящегося облака к машинам выплыло шесть алмазно переливавшихся шаров.

  Два шара подплыли к врезавшемуся в микроавтобус жигулёнку. Бампер автомобиля глубоко ушёл под днище маршрутки, заняв место переднего колеса. Лобового стекла не было. На капоте, как большая черная кукла, лежал шофер легковушки. Живые так не лежат.

  Шары, словно две крохотные планеты, закружились над головой погибшего. Их сияние померкло, став матовым: такими видны звёзды сквозь легкую пелену тумана. Прекратив кружение, шары замерли. Но вот, будто услышав призыв, встрепенулись они и плавно полетели к границе белого сияния...

  Еще два шарика закружились над теменем матери двух мальчиков. От удара её бросило вперед, на кресла, где сидели корейцы. Падая, она успела обхватить своими большими руками шеи сыновей. Это объятие и спасло детей. Шары замерли над женщиной, ярко светясь ровным белым светом, лишь время от времени то по одному, то по другому пробегали цветные всполохи. Сначала всполохи были сиренево-печальными, затем порозовели, и, наконец, радостно заалели - как небо перед восходом солнца. Подмигнув друг другу, шары резво шмыгнули к краям белого ореола и растворились за его пределами. Веки матери слегка дрогнули, готовые открыться, когда к хозяйке вернется сознание.

  И ещё одна пара шаров начала свой призрачный танец над женщиной, которую перестал понимать муж. Она лежала ничком, уткнувшись ему в колени, из глубокой раны на затылке сочилась кровь. Прекратив кружиться, шары заговорили:

  - Вон как просит забрать её отсюда, - по первому шару пробежал печально-фиолетовый сполох, - так хочет встретить своего нерождённого ребенка, и больше не расставаться с ним. По второму шару пробежала волна осуждающе-багрового цвета.

  - А если останется, через год у неё родится дочь, - тут багрянец сменился солнечно-жёлтым сиянием.

  - Она устала от назначенного ей тела, жалуется, что терпеть не может своё серое, расплывшееся отражение в зеркале, ей противны прикосновения мужа... А с тех пор, как согласилась на аборт, чувствует себя изгаженной, а заодно и пачкающей всё вокруг. Очень просит отпустить её, - первый шарик запульсировал голубовато-сиреневыми импульсами.

  - Думаешь, у неё был богатый выбор после того, как он сказал, что разводить нищету не хочет? Да и не знала она, что он это с чужих слов... - второй испустил в пространство возмущенные ядовито-красные лучи. Погаснув, они уступили место волне задумчивого темно-зеленого цвета... Спустя нескольких мгновений его ровное изумрудное свечение сменилось восторженным оранжевым:

  - Покажи ей дочку. Покажи! Она захочет остаться.

  Первый шарик спустился чуть ниже, замерцал радужными переливами и медленно-медленно закружился над головой упавшей. Несколько тягучих мгновений... шар засиял радостным алым, и смертельная рана женщины начала затягиваться. Дождавшись окончательного заживления, первый шар подлетел к своему брату, тоже сиявшему победным цветом утренней зари. Сверкнув на прощание, два крохотных солнышка скрылись в кромке белого ореола.

  

  ***

  

  Девушка внезапно поняла, что тьмы и тишины вокруг больше нет. Вспомнив, где находится, она вскинулась, сморщилась от острой боли в запястьях и обнаружила, что сидит на полу салона, сплетясь в объятии с соседом-архитектором. Тубус оказался зажат точнехонько между ними. Молодой человек, видимо, сам недавно пришедший в себя, прошептал:

  - Спасла...

  Водитель маршрутки вдруг почувствовал, что ему очень тяжело и неудобно: он оказался прижат к рулю и дверце юной парой. Прислушался к телу: вроде цел. В глаза бросился покосившийся, но по-прежнему светившийся циферблат: двадцать два пятьдесят одна. Пошевелив плечом, он ощутил ответное движение, услышал всхлипы девчушки, успокоительное бормотание парня, и перевел дыхание:

  - Живы...

  - Ма-ам, ма-а-ам, - в два голоса хныкали мальчуганы, тормоша мать. Она застонала и попыталась подняться, оперевшись на руки. Руки, сломанные, не слушались. Но радость, что слышит голоса детей, отодвинула боль куда-то далеко-далеко-далеко...

  Корейская студентка судорожно ощупывала себя и друга, а тот все шарил и шарил руками по сиденью, ища выпавший мобильник.

  Дама в пашмине растирала виски и замысловато материлась.

  Мужчина, который давно перестал понимать свою жену, пришел в себя от властного окрика, раздавшегося в глубине мозга:

  - Эй, ты! Где твоя Нина?

  - Где Нинка? Нинка, а ты где? - пробормотал он, ничего не соображая. Затем реальность хлестнула ему по глазам блеском фонаря, светившим прямо в салон. Сощурившись, он попытался осмотреться. Секунд пять тупо смотрел на свои заляпанные кровью руки и жену, уткнувшуюся лицом прямо ему в колени.

  - Нина... Ниночка? - потормошил он её. Она не откликалась.

  - Нина! - отчаянно закричал он, обхватил её за плечи и рванул к себе. Уложив жену на сгибе локтя и покачивая, словно ребенка, он, как впервые, вглядывался ей в лицо, пытаясь уловить в нём приметы жизни.

  - Ниночка, открой глазки, Ниночка, - молил он, - ну пожалуйста, Нина, посмотри, Нина... Нина, прости меня, дурака... Прости, родная, прости ж ты меня ради бога, ну, пожалуйста...

  Глаза женщины раскрылись, она посмотрела в потолок и медленно перевела взгляд на мужа. Узнала. Чуть улыбнулась спекшимися губами и хрипло произнесла:

  - Пойдем домой.