Ее звали Мария. Она могла надолго войти в его жизнь, и от этого многое сложилось бы иначе в его творческой судьбе.

   Ей близился девятнадцатый год, когда их познакомили под шуршание опавших осенних листьев на бульваре Унтер-ден-Линден в Берлине. Девушка поразила его необыкновенной красотой библейского лица, ему представилось, что она похожа на мадонну. Ее искренняя любовь к музыке, безраздельно владевшая существом самого почти тридцатилетнего человека, окончательно покорила его.

   Она жила в Берлине с родителями и двумя братьями, он, родившийся в загадочном краю густых лесов, полноводных рек, необозримых полей, оказался в этом городе по пути на родину после трехлетнего пребывания на земле певучей Италии. Там он поправлял слабое свое с детства здоровье и жадно впитывал музыкальные впечатления, сам много сочинял в легко усвоенной манере.

   В Милане молодой и любознательный русский путешественник познакомился с Гектором Берлиозом, Винченцо Беллини и Феликсом Мендельсоном-Бартольди, в Неаполе - с Гаэтано Доницетти, бывал в Венеции, Риме и Генуе.

   Главной причиной его приезда в Берлин во второй половине октября 1833 года было желание встретиться с сестрой, которая проходила здесь лечение у немецких врачей. Кроме того, его влекло сюда любопытство, стремление послушать немецкую музыку и известных ее исполнителей, о чем он еще в Милане часто беседовал с Беллини.

   Случайная встреча в Берлине с миланским знакомым и здешним вокальным педагогом Густавом Вильгельмом Тешнером (1800 - 1883) внесла большие поправки в первоначальные скромные планы: Тешнер представил ему местных музыкантов и познакомил со своей подающей большие надежды ученицей Марией. Далее учить ее пению стал именно он, любезный и обходительный Михаэль, русский с нежной фамилией Глинка. Будущий наш великий композитор глубоко прочувствовал устремления этой прекрасной девушки и разделил с ней обоюдную страсть к высокому и чистому искусству.

   Красота Марии, их почти ежедневные встречи сближали молодых людей все более и более. Глинка и сам был незаурядным артистичным певцом, он прекрасно владел своим мягким и гибким тенором, обладал привлекательной одухотворенной внешностью. Один из близких друзей Глинки - П.А. Степанов - оставил яркое, как подобает художнику, описание облика молодого Михаила: "Он был очень небольшого роста, худощавый; бледное овальное лицо окаймлялось круглыми черными бакенбардами; черные прямые волосы обрамляли прекрасный лоб без малейших морщинок; только между бровей шла небольшая морщинка - черта мысли. На правой стороне лба торчал несокрушимый вихор; карие глаза из-под нависших век смотрели приветливо и выразительно; выражали они постоянную доброту, иногда они сверкали веселостью и загорались вдохновением. Голову он держал немного назад, грудь выставлял вперед; ходил приподымаясь слегка на носки; одевался просто и опрятно; сюртук и фрак застегивал на все пуговицы".

   Занятия со способной ученицей шли настолько хорошо, что он специально для нее сочинил шесть этюдов. Из одного из них им была впоследствии аранжирована "Еврейская песня" для трагедии Н.В.Кукольника "Князь Холмский". Касаясь в своих "Записках" этого периода прошедшей жизни Глинка уже в зрелых годах вспоминал, как со временем "нечувствительно почувствовал к ней |Марии| склонность, которую, кажется, и она разделяла".

   Другая берлинская встреча сыграла, по словам самого Глинки, крайне важную роль в становлении его профессиональных качеств как композитора: то было знакомство с виднейшим немецким музыкальным теоретиком Зигфридом Вильгельмом Деном. Познакомил их тот же Тешнер. В течение нескольких незабываемых месяцев Ден обучал Глинку теоретическим основам музыкальной композиции, причем делал это исключительно увлекательно и своеобразно, не мучая школярством, а раскрывая на каждом уроке что-нибудь новое, интересное. Кстати, позже у Дена обучались Антон Рубинштейн и Василий Энгельгардт. Глинка считал, что Зигфрид Ден не только привел в порядок его познания в области музыки, но и идеи об искусстве вообще. Они подружились на всю жизнь. "Нет сомнения, - писал Глинка в "Записках" о своей жизни, - Дену обязан я более всех других моих maestro".

   Удовлетворение разума от занятий с Деном, романтические чувства, пробужденные Марией, дали новый импульс творческой музыкальной фантазии Глинки. Созвучным его переживаниям оказалось стихотворение Иоганна Шиллера " Des Mädchens Klage", переведенное на русский язык В.А.Жуковским с присущим ему мастерством и названное им "Тоска по милой. Песня". Глинка написал здесь, в Берлине на эти стихи один из лучших своих романсов "Дубрава шумит". Другой романс, также вдохновленный чувствами к Марии, был сочинен на стихи А.Дельвига "Не говори, любовь пройдет". Кроме того, с большим настроением Глинка обработал в виде вариаций для фортепиано тему "Соловья" А.Алябьева. Желая представить здешним внимательным и доброжелательным слушателям мелодии своей родины, он играл им попурри на некоторые народные напевы, сделал также наброски увертюры-симфонии для оркестра на круговую (русскую) тему. Фактически уже тогда он начал работать над музыкой, составившей в будущем основу первой его оперы, названной "Жизнь за царя", так оформилась в нем тема песни сироты ("Как мать убили").

   Плавное и воодушевляющее течение жизни в Берлине было внезапно прервано в конце марта 1834 года. В хорошем расположении духа, не предчувствуя ничего дурного, Глинка вернулся в тот день из поездки с приятелем в Шарлоттенбург и узнал от зятя о неожиданной кончине отца - Ивана Николаевича Глинки.

   В апреле, когда на Унтер-ден-Линден ожили и начали благоухать липы, Глинке пришлось проститься с Марией. Не насовсем, как считали они. Было почти решено и потом подтверждено в несохранившейся переписке, что он вскоре вернется, чтобы соединиться с ней в браке. Судьба однако всецело распорядилась случайностями, которых предостаточно на жизненных путях любого человека. Более им встретиться не довелось, по крайней мере, до сих пор об этом ничего не известно.

   Чтобы утешить мать в потере мужа, разделить с ней общее семейное горе, Глинка с сестрой и зятем поспешили к родному очагу - в село Новоспасское под городом Ельня в Смоленской губернии.

   Будущий великий композитор увидел здесь свет ранним утром 20 мая (1 июня) 1804 года. По рассказам матери, Евгении Андреевны она услышала под окнами спальни после первого крика новорожденного звонкую трель соловья и считала это потом предсказанием славного будущего для ее второго сына.

   Первенец Евгении Андреевны и Ивана Николаевича, названный Алексеем, не прожил, родившись, и года. Всего у родителей Михаила Ивановича было 13 детей. Трое также умерли в младенчестве. Шестнадцати и девятнадцати лет от роду скончались два брата - Евгений и Андрей. Двадцатилетний возраст перешагнули лишь один мальчик - Михаил и шесть его сестер.

   Род Глинок ведет свое давнее начало из Польши. От одного из членов этой большой фамилии - Виктора-Владислава Глинки пошла ее русская ветвь. Личную привилегию на вотчину в Смоленском воеводстве Виктор-Владислав получил от короля Владислава IV в 1641 году за службу "на оборону городов Северских". С переходом Смоленска к России он принял православие, стал зваться Яковом Яков-левичем и получил утверждение в своих вотчинных правах уже от царя Алексея Михайловича.

   Сын смоленского родоначальника Станислав, принявший в православии имя Степан, был общим прадедом родителей Михаила Ивановича, то есть Иван Николаевич и Евгения Андреевна, носившие еще до брака одну и ту же фамилию, были троюродными братом и сестрой.

   Евгения Андреевна очень рано осталась сиротой и воспитывалась в семье своего старшего брата Афанасия Андреевича Глинки, который был владельцем соседнего с Новоспасским села Шмаково. Там, собственно, с будущей матерью Михаила Ивановича еще с детства встречался Иван Николаевич. Родственные семьи общались часто, были очень дружны, а молодые и не мыслили иной жизни, как вместе навсегда. Опекун однако долго противился их браку, пока Иван Николаевич просто-напросто не умыкнул невесту по совету и благословению своей матери и не повенчался с ней в Новоспасской церкви до того, как в усадьбе дяди не спохватились. Афанасий Андреевич сердился, но недолго, все добрые отношения детей гнезда Якова вскоре как прежде стали самыми теплыми.

   Возможно, именно благодаря дяде из Шмакова, у которого уже с самого раннего детства маленький Миша бывал с родителями несчетное число раз, в мальчике развилась любовь к искусствам. У дяди, как водилось у многих помещиков в ту пору, был свой оркестр и даже театр из крепостных девушек и юношей, наиболее даровитых из них он посылал в Петербург учиться пению и танцам. От него же племянник унаследовал на всю жизнь любовь к птицам, которых Афанасий Андреевич, как и Глинка впоследствии, держал в специальной комнате своего дома.

   Вспоминая о своем детстве, Глинка писал, что его способность к музыке с юных лет выражалась "страстию к колокольному звону (трезвону)". Он жадно вслушивался в него и подражал звонарям, используя вместо колоколов два медных таза. Другой страстью мальчика были книги, в особенности, о путешествиях. Он любил рисовать, легко давались ему иностранные языки - французский и немецкий.

   Лет десяти у Глинки пробудилось вполне осознанное отношение к музыке, когда он сумел выразить его словами уже зрелого человека. "Музыка - душа моя", - сказал он своему учителю рисования. Грустно-нежные русские песни, которые бывало играли в переложении для флейт, кларнетов, валторн и фаготов музыканты из Шмакова, нравились ему чрезвычайно. Потому он не преминул сказать в своих автобиографических "Записках", что эти песни, слышанные им в ребячестве, "были первою причиною того, что впоследствии |он| стал разрабатывать народную русскую музыку".

   Родители стремились дать способному и любознательному сыну самое лучшее образование, и когда ему пошел четырнадцатый год, его отвезли в Петербург и определили в новооткрытый Благородный пансион при Главном педагогическом институте. После преобразования последнего в Санкт-Петербургский университет в 1819 году поднялся и статус Благородного пансиона. Более того, еще с 1818 года (со времени поступления в него Глинки) Пансион имел право присваивать своим выпускникам гражданские чины от XIV до Х классов, то есть в этом отношении он имел даже преимущество перед университетом - в особенности при отличных успехах обучавшихся в Пансионе.

   В Благородном пансионе состояли лучшие педагоги, в старших классах - те же, что и в университете. Право преподавал А.П.Куницын, географию и статистику - К.И.Арсеньев, гувернером у Глинки и трех живших с ним ровесников был Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Будущий декабрист сумел передать Глинке свою любовь к Пушкину и восхищение каждым появлявшимся в печати его произведением, в особенности опубликованной в 1820 году поэмой "Руслан и Людмила".

   Курс наук в Пансионе был всеобъемлющим: математика и естествознание, исто-рия и география. Изучались французский, немецкий, английский, латинский и греческий языки, а Глинка занимался еще и персидским. На высоте было преподавание музыки и рисования. Физическую силу и ловкость развивали фехтованием.

   В течение всего времени обучения в Пансионе Глинка продолжал совершенствоваться в музыке. Первыми его учителями игры на фортепиано (если не считать занятий еще в Новоспасском с выпускницей Смольного монастыря Варварой Федоровной Кламмер) были сперва знаменитый тогда Джон Филд, а по окончании курса в Пансионе - Шарль Майер. Именно последний, как считал Глинка, более всего содействовал развитию его музыкального таланта. Нередко юный воспитанник бывал в театре, восторгался балетом и операми.

  . В июле 1822 года состоялся выпуск из Пансиона, и Глинка, будучи вторым по достигнутым им успехам, получил высший дававшийся здесь гражданский чин Х класса - коллежского секретаря. На торжественном акте, посвященном окончанию курса наук, Глинка блестяще сыграл впервые столь публично а-мольный концерт Яна Гуммеля, и его фамилия была впервые упомянута в прессе - в "Журнале департамента народного просвещения" за июль 1822 г.

   Михаил Иванович был с самого детства некрепкого здоровья, его тонкая нерв-ная чувствительность и душевная ранимость принесли ему от друзей незлое прозвище "мимоза", и он находил его справедливым, нередко сам так подписывался в письмах. В "Записках" своих он не скрывал, что был в молодости "парень романического устройства и любил поплакать сладкими слезами умиления".

   Желая подлечить сына перед службой, отец послал его на Кавказ, на воды. Это было первое относительно дальнее путешествие молодого человека, оно лишь на-полнило его впечатлениями, но никак не способствовало серьезному улучшению здоровья.

   По возвращении из поездки Глинка некоторое время провел на государевой службе в канцелярии Совета путей сообщения; продолжая усердно развивать свои способности в игре на фортепиано и скрипке, он пробовал себя также в сочинении музыкальных композиций. Первой своей действительной удачей он назвал романс "Не искушай меня без нужды" ("Разуверение") на слова Е. Баратынского, написанный в 1825 году. Годы службы совпали с рядом важных знакомств и личных встреч - с А.С.Пушкиным, В.А.Жуковским, А.А.Дельвигом, А.С.Грибоедовым, а также с Анной Петровной Керн. В компании с последней , а также с Дельвигом, его женой и двумя другими друзьями Глинка посетил Финляндию. Там он услышал песню, тема которой стала впоследствии основой баллады Финна в опере "Руслан и Людмила". В Берлинской государственной библиотеке прусского культурного наследия бережно сохраняется автограф Глинки с этой балладой.

  

   В июле 1828 года Глинка вышел в отставку. В это время окрепли его мечты о поездке за границу. Согласию отца на отправку сына в Италию и Германию способствовал в конце зимы 1829 года знакомый Ивана Николаевича полковой доктор Шпиндлер, который настаивал, что Михаил для поправки здоровья должен провести не менее трех лет в теплом климате. Так на исходе апреля (по старому стилю) 1830 года Глинка покинул Новоспасское и отправился в свое первое путешествие по Европе, положив этим начало другим в течение отпущенной ему судьбой второй половине жизни.

   Глинка пересек Германию и Швейцарию и в начале сентября прибыл в Милан, который избрал местом основного пребывания и уже отсюда на разные периоды времени выезжал в Турин, Геную, Неаполь, Рим, Венецию. Как уже было сказано, в Италии он познакомился с молодым Феликсом Мендельсоном-Бартольди, Винченцо Беллини, Гаэтано Доницетти, довольно много сочинял сам на итальянский манер. Сочиненные им песни публиковались и имели успех. В июле 1833 года Глинка получил известие из дому, что его сестра Наталья едет с мужем в Берлин на лечение. К этому времени физические страдания довели его, как он сам потом писал, "до глубокой тоски, а сия последняя до ностальгии". Он решил поехать в Берлин на встречу с близкими людьми.

   О своем трехлетнем пребывании в Италии Глинка вспоминал, что страдал здесь много, но имел и немало отрадных и истинно поэтических минут. Овладев здесь в общении с интересными музыкантами, певцами и певицами "капризным и трудным искусством управлять голосом и ловко писать для него", он осознал в полной мере, что ему, жителю Севера невозможно быть итальянцем. "Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски".

   Овладевшие им мысли уже не покидали Глинку в течение всего времени, которое он столь насыщенно для своего ума и сердца провел в Берлине осенью - весной 1833 / 34 годов. Уезжая, он надеялся вскоре вернуться и обрести семейное счастье. Немедленному осуществлению задуманных планов помешали чисто внешние обстоятельства: паспортные затруднения нанятой сестрой немецкой служанки, которая должна была с ним вернуться в Берлин. Это случилось при самом выезде из России в августе 1834 года. Глинка задержался в Петербурге, в октябре выпал снег, и желание ехать вовсе отпало. Сердечные берлинские впечатления стали постепенно тускнеть, к тому же их затмила вскоре другая встреча, родившая новые иллюзии и позднее - тяжелое разочарование.

   Данью новой любви послужил романс "Только узнал я тебя". 26 апреля (8 мая по н.ст.) 1835 года Глинка женился на другой Марии - имевшей уже русское отчество Петровна, полунемкой по матери. Короткое время были и подлинная любовь и счастье, послужившие источником колоссального всплеска вдохновения композитора.

   На основе сложившихся убеждений и замыслов началась его интенсивная работа над русской национальной оперой. Сегодня нельзя не сказать о вполне очевидной связи этой работы с настроениями в российском обществе в начале 30-х годов XIX века: то был период подъема монархо-патриотических чувств. Нашли они свое выражение и у самого Пушкина. Достаточно вспомнить его знаменитые стихотворения 1831-го года "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина".В 1834 году состоялась триумфальная премьера пьесы Н.В.Кукольника "Рука всевышнего Отечество спасла", посвященная событиям начала XVII века. С неизменным успехом она долгое время не уходила из репертуара театров Петербурга, Москвы и многих провинциальных городов в глубине России.

   Факты истории, их связь с современными политическими и культурными событиями были актуальными темами горячих обсуждений в разных собраниях. Глинка вспоминал о таких еженедельных в то время встречах на квартире у Василия Андреевича Жуковского. По словам Михаила Ивановича, там бывало "избранное общество,состоявшее из поэтов, литераторов и вообще людей, доступных изящному". А.С.Пушкин, П.А.Вяземский, Н.В.Гоголь, П.А.Плетнев, а также сам Глинка были постоянными посетителями. Нередко присутствовали В.Ф.Одоевский, Михаил Юрьевич Виельгорский. Собрания эти проходили... в Зимнем дворце, где В.А.Жуковский жил тогда в качестве наставника наследника престола - будущего императора Александра II. Именно в ходе одной из живых дискуссий о национальной музыке, Жуковский и предложил Глинке сюжет для подлинно героической оперы. Подвиг Ивана Сусанина уже давно тогда считался образцом высшего патриотического служения царю и отечеству. Василий Андреевич Жуковский, прекрасный русский поэт, лирик и романтик, но и автор монархических од вряд ли в тот момент мог предложить иное. Он не только благословил на этот труд Глинку, с радостью принявшего драматическую идею, но и написал для оперы полный текст Эпилога, затем гениально воплощенного Глинкой в музыке.

   В марте 1836 года в доме М.Ю.Виельгорского состоялась репетиция первого акта фактически уже законченной оперы. Присутствовали все посетители "чердака" Жуковского. В том же месяце Глинка написал романс-фантазию на переведенное Жуковским стихотворение немецкого поэта Иозефа Цедлица "Ночной смотр" ("Die nächtliche Heerschau") и исполнил его сам у себя дома перед матерью и своими столь высоко чтимыми им гостями - Жуковским и Пушкиным.

   Долгие годы советские музыковеды пытались вопреки истине представить Глинку едва ли не борцом с царизмом. Постоянно утверждалось, что он лишь вынужденно, якобы под давлением самого императора, сменил собственное название оперы - "Иван Сусанин" - на будто бы чуждое его замыслу "Жизнь за царя". Заодно всячески поносили за верноподданнические тексты основного либреттиста оперы барона Розена, рекомендованного Глинке вместо себя никем иным как самим Жуковским.

   И все это при том, что ни в "Записках" Глинки (которые, как настаивали эти музыковеды, Глинка писал эзоповым языком в "условиях удушливой атмосферы николаевского правления"), ни в переписке с ближайшими друзьями, с кем он мог не кривить душой, нет ничего, что подтверждало бы утверждения о его протесте против какого-либо искажения его взглядов и убеждений. Более того, несмотря на незлые шутки, отпускавшиеся иногда тем же Жуковским в адрес Розена, Глинка неустанно признавал, что этот либреттист проделал такую работу, которая вряд ли была в то время по силам кому-либо другому. "Большая часть не только тем, но и разработки пьес, - вспоминал Глинка, - были сделаны, и ему надлежало подделывать слова под музыку, требовавшую иногда самых странных размеров".

   Важно заметить, что название "Иван Сусанин" употреблялось в переписке Глинки до постановки оперы. В рукописной партитуре этого названия нет. На заглавном листе рукописи Эпилога рукой Глинки написано: "Епилог (последняя сцена) оперы "Жизнь за царя". Наконец, Глинка обратился к Директору петербургских и московских императорских театров А.М.Гедеонову за содействием, чтобы получить "позволение посвятить оперу государю императору".

   Опера была принята к постановке на сцене Большого театра в Петербурге к его открытию после ремонта. Глинка отдавал должное благородству капельмейсте-ра и композитора Катерино Альбертовича Кавоса, который вопреки сплетням о его интригах против новой оперы об Иване Сусанине (собственная опера Кавоса с этим названием шла на сцене много сезонов, начиная с 1815 г.), энергичнее других, как оказалось, убеждал директора театров в пользу "Жизни за царя" и впоследствии вел репетиции с ней усердно и честно. Об этом вспоминала и первая исполнительница роли Вани в опере А.Я.Петрова-Воробьева. Глинковеду Е.И.Канн-Новиковой зачем-то понадобилось опровергать эту точку зрения и утверждать, что Кавосом руководило лишь сознание того, что "борьба в той ситуации была бы бесполезной". Взгляд вполне характерный для 1950 года, когда только и можно было переносить в прошлое реалии тогдашнего времени и писать в подобном ключе о достойных уважения людях, "запятнавших" себя служением "угнетавшей свободное творчество царской власти".

   Сегодня взирая на прошлое незамутненным взглядом, мы видим, что Глинка совсем не ради получения каких-либо привилегий, протекции или денежного воз-награждения посвящал некоторые другие свои произведения представителям импе-раторского дома. В июне 1839 г. Глинка написал вальс (G-dur) для оркестра, автор-ское переложение его для фортепиано было издано фирмой "Одеон" с посвящением великой княгине Марии Николаевне. Впервые вальс был исполнен на торжествах бракосочетания великой княгини. В сентябре 1850 г. Глинка посвятил свой романс "Финский залив" на слова П.Г.Ободовского императрице Александре Федоровне (урожденной прусской принцессе Шарлотте, дочери короля Фридриха-Вильгельма III, учившейся русскому языку у В.А.Жуковского). В апреле 1855 г. он написал ,,Торжественный польский" на тему болеро и сообщал в письме близкому другу, что сделал это, "следуя влечению чувства" и желая "иметь счастие посвятить государю - императору для бала в день коронации". Почти через год он обратился своей приятельнице П.А.Бартеневой, камер-фрейлине при дворе, с просьбой "без отлагательства времени довести до сведения государыни-императрицы о моей скромной, но усердной лепте - об моем Польском. ... Время мне дорого, доктор отправляет меня за границу, а мне было бы крайне прискорбно уехать, не повергнув к священным стопам монарха искреннего доказательства моих верноподданнических чувств". Посвящение Польского новому императору было принято, Александр II приказал играть полонез на балах во время коронационных торжеств в Москве в августе и сентябре 1856 г. Мы знаем из писем самого Глинки, как счастлив был он, узнав об этом, будучи уже в Берлине.

   Все сказанное отнюдь не умаляет достоинства великого создателя первой русской национальной оперы. Было бы по меньшей мере смешно судить об образе мысли дворянина того времени по меркам революционного большевизма, который мог, например, устроить в Катыни под родным Глинке Смоленском расстрел польских интеллигентов в офицерской форме только на том основании, что они могли бы возродить свое государство, поделенное Гитлером и Сталиным, буде освобождены из незаконного плена.

   Глинка любил свой народ, об этом говорит сама его муза. По свидетельству сестры Людмилы Ивановны, он не переносил безобразий крепостного деревенского быта, но никогда не вмешивался ни в политические, ни в хозяйственные разговоры, уходил от них к себе, говоря: "Это не по моей части!". В каждый приезд в свою смоленскую усадьбу Новоспасское Глинка любил устраивать крестьянам угощение, а для дворовых людей - балы."Сидел там с ними, следил за их танцами, обращался с ними как с равными: говорил, слушал их рассуждения и проч. И брат так доволен был, сделав им праздник, что после дня три был весел, играл, пел и вообще чувствовал себя хорошо".

   Так же ровно и спокойно, с достоинством и независимостью вел он себя и в кругах культурной и государственной элиты дома и за границей.

   Премьера оперы "Жизнь за царя" состоялась 27 ноября / 9 декабря 1836 года в тот именно день, когда по преданию Иван Сусанин совершил свой подвиг. "Успех оперы был совершенный!", вспоминал Глинка. Присутствовавший на спектакле император одарил его драгоценным перстнем, а в конце декабря предложил стать капельмейстером Придворной певческой капеллы. Глинка с увлечением занялся подбором и обучением певцов, но служба продолжалась недолго. На исходе 1839 года Глинка по состоянию здоровья вышел в отставку уже окончательно с граж-данским чином коллежского асессора, соответствовавшего примерно званию армейского майора.

   В семейной жизни Глинки к этому времени усилился разлад, чему во многом способствовала теща, жившая вместе с супругами. Михаилу Ивановичу стало окончательно ясно, что жена его "принадлежала к числу тех женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и проч. были всё; музыку понимала она плохо ... все высокое и поэтичное также ей было недоступно." Тем контрастнее оказалась для Глинки встреча с женщиной совершенно иного склада ("Все в жизни контрапункт, т.е. противуположность" - его слова).

   Это произошло весной 1839 года на одном из вечеров в квартире сестры Глинки Марии Ивановны в Смольном монастыре, муж которой Дмитрий Стунеев был здесь в должности правителя хозяйственной части Императорского воспитательного общества. На вечерах бывали наставницы Смольного пансиона, и одна из них произвела на Глинку особое впечатление. То была дочь Анны Петровны Керн - Екатерина Ермолаевна. Не внешней красотой приковала она к себе его внимание, а особой духовной глубиной. Глинка сам сказал об этом в своих "Записках", дав живой портрет Е.К., как он называл ее там : "Она была нехороша, даже нечто страдальческое выражалось на ее бледном лице. ... Ее ясные, выразительные глаза, необыкновенно стройный стан и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе, все более и более меня привлекали". "Мне гадко было у себя дома, зато сколько жизни и наслаждений с другой стороны: пламенные поэтические чувства к Е.К., которые она вполне понимала и разделяла".

   Этому всплеску романтических чувств мы обязаны блистательным "Вальсом - фантазией" и романсом "Я помню чудное мгновенье" на известные стихи А.С. Пушкина, посвященные Анне Петровне Керн. Так через отношения к двум женщинам - матери и дочери - переплелись творческие судьбы великого поэта и великого композитора. Екатерина Ермолаевна выбрала из сочинений Кольцова и переписала для Глинки стихотворение "Если встречусь с тобой", и он тогда же положил его на музыку. В ту же пору родилась у него мелодия болеро, на которую Н.В.Кукольник по его просьбе написал стихи, так появился первый из 12 романсов цикла "Прощание с Петербургом". Он и в самом деле хотел тогда уехать с Е.К. за границу - даже еще без оформления желанного с ней брака, поскольку для официального развода с женой потребовалось бы длительное время. Мать Глинки однако решительно возражала, и перечить ей он не смел. А тут еще, к несчастью, Е.К. тяжело заболела, лечение требовало срочного выезда на юг. Михаил Иванович купил для нее с Анной Петровной карету (финансовые дела их были не в блестящем положении), в конце августа 1840 г. проводил их и сам отправился в Новоспасское. Здесь он возобновил работу над второй своей оперой "Руслан и Людмила".

   Идея создания этой оперы была подана Глинке драматургом и театралом А.А. Шаховским. Возможно, Глинке стало также известно высказывание Пушкина в ли-тературном собрании у поэта И.И.Козлова еще летом 1836 года в присутствии Жуковского и Гоголя, что он мечтает о лирической опере, в которой музыка сливалась бы воедино с чудесами декоративного и хореографического искусства. Пушкин даже предложил использовать для такой оперы текст его стихотворения "Торжество Вакха" и драматическую фантазию "Русалка".

   Уже после премьеры "Жизни за царя" на одном из вечеров у Жуковского в конце 1836 - в начале 1837 года, где был и Глинка, разговор коснулся поэмы "Руслан и Людмила". Пушкин заметил, что многое бы в ней сейчас переделал. Глинка потом очень жалел, что тогда не расспросил поэта подробнее, ибо вскоре состоялась злосчастная дуэль и Пушкина не стало. Эта потеря очень глубоко поразила Глинку и даже на время задержала исполнение уже созревшего намерения писать оперу на сюжет поэмы. Наиболее энергично Глинка возобновил ее сочинение в конце 1841 года, так что уже в марте 1842 г. смог отправить прошение тому же А.М. Гедеонову о принятии ее к постановке. К этому времени относится знаменательная встреча Глинки с Ференцем Листом, который, будучи в Петербурге, с восторгом познакомился с музыкой к "Руслану", играл виртуозно в своей манере на фортепиано целые отрывки на память и с нот.

   В тот же год вернулась в Петербург с юга после двухлетнего отсутствия Екатерина Ермолаевна, но время сделало свое дело: пламенным чувствам с обеих сторон пришла на смену спокойная дружба.

   Премьера волшебной оперы "Руслан и Людмила" состоялась - по случайному ли совпадению или нет - в тот же день, что и "Жизнь за царя", но ровно шесть лет спустя: 27 ноября / 9 декабря 1842 года.

   В июне 1844 года Глинка отправился в свое второе путешествие за границу. Целью его была Испания, но путь лежал через Берлин и Париж. В середине июля состоялась радостная встреча с Зигфридом Деном. Глинка имел с собой рукописные копии партитур обеих опер, и Дену особенно понравился терцет из "Жизни за царя" "Не томи, родимый".

   В Париже возобновилось знакомство Глинки с Гектором Берлиозом, творчество которого и суждения о музыке высоко ценил. Берлиоз стал первым большим музыкантом на Западе, кто представил публике творчество Глинки как в концертном исполнении, так и в печати.

   Поездка Глинки по Испании продолжалась два года. Она преисполнила его мно- жеством новых музыкальных впечатлений и тем. Неизгладимым осталось в памяти доброе отношение к нему жителей этой страны. Все это вместе нашло выражение в его "Блестящем каприччио на тему Арагонской хоты", написанном еще на месте и названном впоследствии "Испанской увертюрой ? 1". Слышанные им сегидильи легли в основу "Воспоминаний о Кастилии", при позднейшей обработке ставших "Воспоминанием о летней ночи в Мадриде", или "Испанской увертюрой ? 2". В Мадриде в 1846 году Глинке довелось наблюдать празднества по случаю бракокочетания испанской королевы и ее сестры.

   Вся эта вторая поездка Глинки за границу проходила на фоне одолевавших его физических страданий и душевных мук. В ноябре 1845 года в письме к своем зятю он жаловался, что "тяжелые и печальные воспоминания теснят |его| воображение и преследуют даже во сне". Источником его "забот, огорчений и волнений" был затянувшийся с 1841 года бракоразводный процесс. Прошение о расторжении брака Глинка подал в мае 1841 г., вскоре после того, как узнал, что Мария Петровна, будучи еще официально женой Глинки, тайно обвенчалась с корнетом конно-гвардейского полка Н.Н.Васильчиковым. На том этапе рассмотрения дела в Санкт-Петербургской Духовной консистории в удовлетворении прошения было отказано, лишь Васильчикова перевели прапорщиком в Вятский внутренний гарнизон и предали церковному покаянию.

   В середине 1843 г. Глинка подал апелляцию на решение Консистории в Правительствующий Синод, который в феврале 1844 г. ограничился лишь снятием с Глинки запрета на выезд из Санкт-Петербурга, наложенного Консисторией в самом начале этого процесса, но в остальном процедура решения невероятно затянулась. Только благодаря ходатайству Евгении Андреевны в июле 1846 г., когда сын был уже за границей, члены Синода подписали, наконец, так называемое Определение. Согласно ему М.П.Глинка признавалась "виновною в нарушении супружеской верности". Брак ее с Глинкой расторгался с условием для нее оставаться "навсегда безбрачною" и с наложением церковной епитимьи в течение семи лет. Глинка был сочтен "не винным" с правом вступить в новое супружество. Дата "исполнения" Определения была указана по иронии судьбы та же, что и дни премьер обеих опер Глинки - 27 ноября / 9 декабря 1846 года.

   О решении Синода Глинка узнал, видимо, из письма кого-то из родственников, будучи в Севилье и готовясь уже к возвращению на родину. На пути домой он снова пересек немецкие земли, заехал в Бад Киссинген для встречи со своим дру-гом Петром Степановым. От него Глинка узнал, что в начале марта 1847 года Н.Васильчиков умер, оставив Марии Петровне богатое наследство. "Хотя я не любил Марию Петровну, но, признаюсь, - писал он впоследствии, - мне бы больно было видеть ее в нищете".

   По возвращении в Россию Глинка искал для себя спокойной "тихой домоседной жизни", его почти неотрывно мучило "сильное нервное раздражение". Осень и зиму с 1847 на 1848 год он провел в Смоленске, где в то время жила его мать с дочерьми Ольгой и Людмилой. Здесь им были написаны "Воспоминание о мазурке" и "Баркарола", изданные впоследствии под общим названием "Привет отчизне". Под влиянием наплыва "глубокой неосознанной тоски" родилась мелодия "Молитвы" - без слов. Спустя несколько лет он переработал ее для голоса, хора и оркестра, использовав стихотворение М.Ю.Лермонтова "В минуту жизни трудную". В Смоленске были также сочинены несколько романсов, в том числе "Ты скоро меня позабудешь" и "Милочка", посвященная Людмиле Ивановне, на мелодию одной хоты, слышанной в Вальядолиде.

   В поисках покоя весной 1848 года Глинка перебрался в Варшаву, где создал свой шедевр - "Камаринскую". Петр Ильич Чайковский считал, что в ней, "как дуб в желуде, заключена вся русская симфоническая школа".

   Там же он обработал свои записи испанских мелодий, получивших новую жизнь в его знаменитых "Воспоминаниях о Кастилии" ("Испанская увертюра ? 2"). Состоялось и новое сближение в творчестве как с поэзией Пушкина, так и Лермонтова (романсы "Заздравный кубок" и "Слышу ли голос твой"), родилась также своеобразная Песнь Маргариты из "Фауста" Гёте.

   В Варшаве Глинка пережил тяжелейшее потрясение: пришла весть, что в Новоспасском скончалась в возрасте 67 лет его "милая и бесценная маменька", как он неподдельно ласково обращался к ней в письмах на протяжении всей жизни. Маменька, с которой он всегда без утайки делился всеми своими радостями и печалями и на любое дело просил ее родительского благословения. Случилось это 31 мая / 12 июня 1851 года - на другой день после того, как за 49 лет до этого она была "похищена" из дома своего брата в соседнем Шмакове, чтобы два года спустя подарить русской земле и всему миру гениального композитора.

   Известие из дома настолько поразило Михаила Ивановича, что на время ему даже отказала правая рука, которой он принял роковое для него письмо.

   После смерти матери Глинка больше никогда не бывал в Новоспасском. Людмиле Ивановне было доверено им стать "полною и единственною наследницею всего его состояния". Она воспользовалась своим правом, чтобы в год смерти брата отказаться "купчею" от Новоспасского в пользу самой младшей сестры - Ольги Ивановны Измайловой. Это решение было продиктовано стремлением целиком отдать себя сохранению и публикациям музыкального наследия брата. К несчастью для родового гнезда Ольга Ивановна вскоре тоже ушла из жизни, а ее муж, военный, никогда не занимавшийся хозяйством, женился вновь и продал Новоспасское коломенскому богачу Рыбакову. Людмил Ивановна не смогла его выкупить: у нее не было средств. Рыбаков разобрал дом, перевез его к себе в Коломну и устроил из него рабочие казармы. В начале ХХ века в Новоспасском хозяйничал другой купец - Зеликин, он переоборудовал всю усадьбу и свел вокруг нее весь лес. Вторая мировая война довершила распад. Только в последние годы энтузиасты - патриоты родного края сумели отстроить копию дома на прежнем месте и создать в нем музей великого соотечественника.

   Несмотря на исключительную заботу и внимание сестры, оставаться в России в это печальное для него время Михаилу Ивановичу было крайне тяжело, и он отважился на новую поездку за границу. Согревали воспоминания об Андалузии и желание вновь посетить ее. Он выехал из Петербурга в конце мая 1852 года. Неделю во второй половине июня провел в Берлине, где общался, конечно, с неизменным давним другом Зигфридом Деном, виделся с Джакомо Мейербером, который сам посетил его в отеле. По приезде во Францию Глинка почувствовал себя не в состоянии продолжить путешествие: "возобновилось нервное напряжение с ужасающею силою". Остался в Париже, где провел две зимы. Почти не выходил из дома, в основном читал. Сообщал сестре: ,,Музыкой занимаюсь весьма немного, и то по большей части из снисхождения". Другу: "Бывало, путешествие облегчало мои страдания и оживляло, освежало сердце и воображение. Шибко, нелепо постарел я; удовольствия света не по силам: к тому же и как-то ничто не утешает. Вдобавок потолстел до безобразия". Париж пришлось покинуть в начале апреля 1854 года, из-за вступления Франции в Крымскую войну с Россией на стороне Турции.

   Обратный путь снова шел через Берлин. Здесь, как всегда радушно, Глинка был встречен и обласкан Деном. В Королевском театре удалось послушать оперу "Армида" любимого ими Глюка, причем спектакль на той неделе не планировался и состоялся исключительно по просьбе Глинки, обращенной к директору театров, ходатайствовавшим в свою очередь перед королем Фридрихом-Вильгельмом IV. Благодаря Глинке сотни берлинцев воспользовались случаем и вместе с ним получили удовольствие от музыки прославленного композитора и превосходного пения ведущих артистов оперы.

   По возвращении в Петербург Глинка уступил настояниям сестры и занялся своими автобиографическими "Записками" - безыскусными и трогательными в своей откровенности. Кроме того, он начал приводить в порядок и перепечатывать у издателя Ф.Стелловского свои романсы и песни. Это было связано, в частности, с просьбой Зигфрида Дена - прислать собрание их в Королевскую библиотеку в Берлине, что и было сделано в конце мая 1855 года.

   Постепенно все более и более Глинкой овладевали мысли о возможном его вкладе в развитие русской духовной музыки. В начале осени 1855 года он писал архимандриту Сергиевой пустыни Игнатию Брянчанинову: "... Я был очень нездоров и в минуты тяжких страданий желал более всего удостоиться принятия святых тайн из рук Вашего высокопреподобия ... . Сверх того я желал сообщить Вам некоторые соображения насчет церковной отечественной музыки". Неизвестный автор жизнеописания епископа Игнатия сообщает, что между ученым-богословом и Глинкой были продолжительные собеседования о духе и характере русско- православно-церковного пения, в которых "архимандрит Игнатий передал М.И.Глинке свои духовно-опытные воззрения по этому предмету". Видимо, в результате этих встреч Глинка уже в феврале 1856 года смог проиграть друзьям несколько своих "опытов (essais) в русской церковной музыке - чем они, - по словам самого Глинки, - остались многодовольны". То были Эктения первая для четырехголосного хора и песнопение "Да исправится молитва моя" для двух теноров и баса, то и другое - без сопровождения.

   В марте к Михаилу Ивановичу обратился писатель Н.Ф.Павлов с просьбой ("на коленях вымолил") написать романс на его слова. И хотя "здесь, в Питере, холод, сплетни и скука одолели шибко, и вдохновение улетело", он уступил и сочинил свой последний в жизни романс "Не говори, что сердцу больно". "В них обруган свет, значит и публика, что мне зело по нутру".

   Для себя Глинка уже решил: "Ежели Немцы сохранят неутралитет, - писал он другу, - (о чем молю Всевышнего), то весною поеду в Германию". Пруссия дейст-вительно сохранила невмешательство, а 30 марта 1856 года в Париже был подпи-сан мирный договор. В апреле Александру II было доложено о желании Глинки посвятить ему свой Польский, на что,как уже известно, тот дал свое согласие

   27 апреля / 9 мая 1856 года Глинка выехал из Петербурга в Европу в сопровож-дении контрабасиста филармонического общества А.Б.Мемеля. После тяжелой тряс-ки в почтовой карете, а затем в вагоне ненавистной ему железной дороги он на-конец 9 / 21 мая прибыл в Берлин и попал в радостные объятия Дена, в обстановку дружбы и уважения, что во многом облегчило его состояние.

   Уже в конце мая он сообщал в Москву своему другу Константину Булгакову: "Пишу тебе измученный от путешествия, зане стар бо есмь. Вместо Парижа оста-юсь в Берлине, где, несмотря на жестокую усталость, уже прилежно работаю с мо-им учителем, профессором Деном - первым знахарем в свете". Еще через месяц более пространно писал Н. В.Кукольнику, что в Берлине намерен провести осень, зиму и весну: "Мне здесь покойно и хорошо; хорошо, потому что есть художественная цель. ... Ден навещает меня ежедневно; мы шибко работаем: главное цер-ковные тоны, а потом обедня Иоанна Златоуста на 3 голоса не для хора, а для причета. А также всевозможные каноны".

   Можно сказать, Глинка в Берлине ожил, был в спокойно-приятном расположении духа; осенью, с началом театрального сезона, стал получать разные, по его любимому слову, "музыкальные продовольствия". И снова и снова повторял в письмах: "Здесь у меня цель - цель высокая, а может быть, и полезная. ... Достигну ль я цели? - это другое дело, - стремлюсь к ней постоянно".

   Очень хорошие отношения сложились у Михаила Ивановича с берлинскими музыкантами, особенно расположен был к нему Мейербер, который служил при королевском дворе генеральным музыкальным директором. До приезда Глинки в Берлин Мейербер слышал на бельгийском курорте в Спа "Камаринскую" и "Польский" в исполнении оркестра и был очарован этими произведениями. Он предложил Глинке воспользоваться его посредничеством, чтобы исполнить какие-либо отрывки из оперы "Жизнь за царя" на единственном в году гала-концерте в Коро-левском дворце на Шпрее. Король одобрил программу, составленную Мейербером. Концерт состоялся 9/21 января 1857 года. К радости Глинки, блестяще было исполнено известное трио из Эпилога - "Ах, не мне, бедному сиротинушке". С гордостью сообщил Глинка сестре, что он "первый из русских, достигший подобной чести" - дебютировать в Берлине как композитор.

   После пережитого триумфа силы Михаила Ивановича стали резко сдавать. Простуда обострила все его хронические заболевания, и рано утром 15 февраля 1857 года Глинки не стало. Прах его был погребен сперва в берлинской земле, а в конце мая перевезен на родину и захоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.

   Берлин хранит память о великом русском композиторе, жизнь которого оборвалась в его пределах. Дом под номером 8 на углу Францёзишештрассе и Канонирштрассе, где работал и страдал Глинка в последние месяцы своей жизни, стал известным местом поклонения его памяти в 1899 году. В день 95-летия со дня рождения нашего гениального соотечественника русские музыканты во главе с М.А.Балакиревым открыли на этом доме памятные доски на русском и немецком языках в его честь. В 1951 году улица Канонирштрассе получила название Глинкаштрассе, т.е. стала улицей Глинки, а еще год спустя на здании бывшего правления Общества немецко-советской дружбы, стоящем неподалеку на той же улице, был установлен барельеф композитора. Этот знак в течение долгого времени вводил в заблуждение многих людей, интересовавшихся жизненной судьбой Глинки. Историческая правда была восстановлена лишь после застройки пустыря на углу названных улиц, где еще до 1944 года стоял подлинный дом, имевший на себе название - "Дом Глинки"(Glinka-Haus). 15 февраля 2000 года, в день смерти композитора на новом доме по адресу: Францёзишештрассе, 8 появилась и новая памятная доска от имени Общества друзей памяти М.И.Глинки в Берлине. Текст и оформление доски принадлежат автору этих строк. В создание доски внесли важный вклад московский пианист В.И.Рябчиков, русско-немецкий клуб "Диалог", берлинский инструментальный ансамбль "Кристалл".

   Отныне каждый год 15 февраля и 1 июня на углу улицы Глинки и Французской собираются все, кем руководит благодарная память о великом русском европейце, знавшим цену искусству, сближающему людей. Это место в Берлине столь же свято для русской культуры и для каждого ценителя классического музыкального наследия, что и дом на Мойке,12 в Санкт-Петербурге - для почитателя русской поэзии .

   Общество друзей памяти М.И.Глинки в Берлине стремится содействовать воз-рождению благородной традиции русских музыкантов, начиная с "Могучей кучки", без понуждения, по зову сердца, включавших в программы своих концертных гастрольных поездок произведения своего первого великого композитора.

   Слушая музыку М.И.Глинки в преддверии 150-летия со дня его кончины, мы еще и еще раз убеждаемся, что она полностью выдержала испытание временем. В ней, вечно живой и никогда не стареющей, отразились лучшие свойства русского национального характера: его искренность и нравственная сила, его особенная, скромная и чистая красота, его открытость миру людей - все, что делает Глинку подлинным послом русской души.