...Воевать тяжело, особенно с непривычки. Но я-то опытный боец. В гражданскую в пятой конной товарища Буденного служил. Потом в зимнюю. Теперь вот с фашистами воюю. Вначале на южном фронте, потом, как все устаканилось, перебросили меня в сорок третьем на Западный. Если посчитать, то в армии я уже десятый год. Но с чином проблема. Не выслужил. Хотя я сам виноват. Надо было остаться в кавалерии, глядишь был бы уже в высоких чинах. Так нет, взял и записался на фельдшерские курсы, потом, как раз перед зимней войной, закончил медицинский ВУЗ. Ничего, не я, так сын станет генералом. Первая жена пишет, что он в военное училище собрался поступать, когда школу закончит. Только вот не помню, который из четырех сыновей. Совсем память плоха стала... Раз писала первая жена, то значит её сын, старшенький. Вот будет мне на старости лет счастье - сын офицер, а то и генерал. Хорошо, что у него сердце лежит к военному делу. Нет ничего благороднее, чем родину защищать. Сейчас все так думают, а раньше... Кто в торговцы, кто в фермеры. Потому Империя и рухнула. Хорошо хоть в последнее время все более-менее выправилось. Встали на место мозги у народа. Иначе бы мы уже под фашистами были. Они народ серьезный, воюют умело. Вон что они с Францией сделали! Измельчали французы, им бы торговать да любится. Больше ничего не умеют. А немцы совсем другое дело. Это я как бывалый солдат говорю. Третья война у меня на счету. В гражданскую хорошо воевал, не посрамил чести рода. Сам Буденный меня похвалил. Потом понравилась мне одна медсестричка и я, что б к ней ближе быть, записался в фельдшеры.
В зимнюю лечить мне почти не пришлось. Наши начали наступать в Лапландии. Какой-то умник догадался танки пустить в прорыв. А там тундра! Там порой олени застревают. Танки и артиллерия конечно завязли, их небось до сих пор еще не вытащили. Две пехотные дивизии попали в окружение, только-только перейдя границу. Ну и наш госпиталь вместе с ними. Пришлось оставить скальпель и браться за винтовку. Тяжелая, зараза. Я сразу рванул на юг. Там и горы, и леса, а то в тундре не особо и спрячешься. Весь как на ладони. Даже окопаться нельзя. Болото, а чуть ниже - лед. Бегал я с винтовкой, порой на хутора нападал, до тех пор пока наши не погнали супостата. Первая кавалеристская дивизия особого назначения как раз в тех краях наступала. Лошадей аж три штуки на всю дивизию, остальное олени. Они животные слабые, человека таскать на спине им не под силу. Зато сани с припасами или теми же бойцами тягают хорошо. Тут я и вышел к своим.
Особист тамошний попробовал мне дело пришить. Чем-то я ему не понравился. Хотя известно чем, расистская сволочь. Мой пятый пункт ему не понравился. Многие нас не любят. Враги этим пользуются, листовки кидают, нас во всех смертных грехах обвиняют. Мол питаемся мы человечьим мясом, кровь пьем, мечтаем как бы всех русских перебить. Чушь все это. У нас с русскими самые лучшие отношения. Никогда мы с ними не воевали. Но некоторые русские почему-то нас ненавидят. Раньше, при царях погромы устраивали. Теперь просто ущемляют, везде где только можно. Дураков много. Навроде того особиста. Забыл он, что в НКВД чуть ли не треть наших служит. Ах да, тогда же как раз кампания началась против нашего племени. На все посты стали русских пихать, наших теснить. Это понятно. Обычная предвоенная паранойя. Мы у себя тоже всех русских отправили оленеводческими совхозами командовать. Вот особист и решил воспользоваться моментом и прищучить меня. Начал он громоздить обвинения, одно другого страшнее. Мол я самовольно покинул расположение части, перешел на сторону врага, выдал военные секреты - это что же? Методику постановки клизмы в Красной армии? - и прочее, прочее. И вообще я английско-фашистский шпион. Ну вы на меня посмотрите, какой из меня английский шпион, с моей-то мордой?! Особист не знал, что Александр, троюродный племянник золовки четвероюродной сестры моей первой жены служит в НКВД. Причем Александр зам самого Лаврентия Павловича! Передал я через конвоира весточку и Сашка, хоть и дальняя родня, но помог. Иначе и быть не может. Он порядочно обрусел, на родине не был никогда, но законы наши чтит. Родственные узы у нашего народа святы. Не помог родичу - значит тебе никто не поможет. Все от тебя отвернутся. Никто ни даст тебя кров. Никто не кинет тебе даже корки хлеба. Тут один путь. Камень на шею и в омут.
Через два дня мое дело закрыли, медальку дали - "За отвагу", а особист оказался шведско-голландско-сионистким шпионом, белогвардейцем, скрытым троцкистом и диверсантом, готовившим покушение на товарища Сталина. Вдобавок особист признался в своем непролетарском происхождении. Он аристократ, Багратиону родственник. Был такой генерал царский, толи в германскую погиб, толи его вместе с Колчаком расстреляли. А на первом допросе особист утверждал, что чистокровный пролетарий. Ничего, наши доблестные чекисты быстро раскололи гада. А как же иначе? В НКВД много наших, закон все знают. Оскорбили одного, должны мстить все. Вот и отомстили, по мере возможностей. Не знаю, что с особистом стало. Может отчищает от снега север, может тайгу пилит лобзиком, может еще какую интересную работу в Сибири подыскали. Вряд ли расстреляли. Это ж слишком просто. Раз и готово. А он должен вину прочувствовать.
Не успел я отдохнуть, только женился второй раз, как опять война. В первый же день пришел в военкомат. С тех пор дома не видел. Это у немцев отпуск солдатам дают. У нас как в старину, забрали в армию и раньше конца войны не отпустят, если только не ранят. Меня боги миловали, ни одной царапины, хотя столько раз под смертью ходил. Ничего, скоро уже кончится проклятая война. Гоним немцев, гоним, только пятки сверкают. Они конечно огрызаются, не без этого, но мы вот-вот границу перейдем. По карте, если посмотреть, до Берлина половину пути мы уже прошли. На южном фронте дела похуже, уперлись в "Северный вал", но ничего, прорвемся, истребим фашистских гадов в их логове. Жаль только, что до победы не все доживут. Но это как раз моя работа, сделать все, что бы выжило побольше. Порой сутками не сходя с места работаешь. Каких только ран я не видел. Жуть. Но страшное не это. Постоянно приходится решать, кому жить, а кому нет. Кому дать дефицитные лекарства, а кому нет. Кого оперировать под наркозом, а кого под стаканом спирта. Страшно это, очень. Я-то еще ничего, а вот молоденьки медсестрички... как они все это выносят?! Кровь, визжание пил, вопли раненых, гной, вонь, страшные ожоги... Сутки непрерывной тяжелой работы... Глянешь на такую - ветром сдувает, мышки боится. Но подойдет к столу и работает, словно железная. Конечно, порой приходится кое-кого спиртом или валерьянкой отпаивать, но ничего, работают.
Хоть госпиталь и в тылу, но порой приходится и с врагом сталкиваться. Самолеты их часто над нами летали, особенно в сорок первом. Пару зениток не поставили и теперь не летают. Трусят хваленые асы. Помню, как танки прорвались. Это в сорок первом, я тогда на Южном фронте был. Не успели нас эвакуировать или забыли. Тогда же весь фронт рухнул, восемьсот тысяч в окружение попали, не до нас было. Легкораненые и врачи схватили, что оказалось под рукой, и бросились в бой. Пару танков, не поверите, спиртом подожгли. Немцы поперли, а у нас ни гранат, ни ружей, ничего. Можно конечно зенитку наклонить и прямой наводкой выстрелить, но где её возьмешь-то? Зениток тогда очень мало было, на нас не выделили. Нам повезло, что Михалыч вовремя сообразил и, скрепя сердце, достал заначку. Вот две трешки мы и зажгли спиртом. Там рельеф очень хороший был. Но если бы помощь не пришла, все мы там бы остались, потому как тремя бутылками четыре танка никак не поджечь... Потом, когда отступали, на мотоциклистов напоролись. Ели-ели оторвались. Хорошо что они по красным крестам палить не стали. Имели, стало быть, мотоциклисты честь и совесть. Я за них на том свете замолвлю словечко. Итальянцы они, кажется, или французы, а этот народ не успел потерять совесть, в отличии от немцев.
Раньше я немцев не очень-то и любил, но и не ненавидел. Нормально к ним относился, как к обычным людям. Родина послала воевать, значит так ей надо. Немцы сами виноваты. Вероломно напали на СССР, с которым у нас пакт о взаимопомощи. Мы и вступились за своего соседа. Сожженных деревень, повешенных, изувеченных, изнасилованных, распятых жителей мне видеть еще не приходилось. Это уже потом, когда мы пошли на запад, насмотрелся. Но свое отношение к немцам я изменил гораздо раньше...
В тот день раненых было не очень много. Затишье. Наши наступление готовили, фрицы в страхе притихли. Отработал я смену, вышел из операционной палатки, только собрался пойти поспать, как вдруг свист, грохот - и рядом, метрах в сорока, разрывается снаряд. Я сразу, как свист услышал, на землю упал. Потому не задело, только пару комьев земли по спине стукнуло. Я быстро-быстро в окоп. Солдаты, медсестрички, кто свободен, туда же. Но врачи отойти не могут, оперируют. Медсестры, помогающие им, тоже остались на месте. Как и лежачие больные. Через секунду прилетает второй снаряд и попадает аккурат в ту палатку, из которой я вышел. И все в дребезги. Оба стола операционных, хирурги... одна воронка осталась. Третий снаряд. Мимо, славу богам. А четвертый попал в палатку, куда мы прооперированных перед отправкой складировали. Вот-вот должна была машина прийти и забрать. Всех я запомнил. Закрою глаза - и стоят они у меня пред лицом, вопрошают "За что?". Лейтенант, умолявший жизнь ему спасти, потому что дома невеста ждет. Капитан, заигрывавший с медсестрами, когда ему кость пилили. Сержант, отец троих детей. Юноша, приписавший себе пару лет и убежавший на фронт. Майор-танкист, мечтавший по Берлину пройтись. Солдат, единственный сын в семье. Беременная связистка, в ногу раненая шальною пулей... Много их было. Все они там остались, в воронке. Все испили одну чашу. Да будут боги к ним милостивы. А если не будут, то я от таких богов отрекаюсь!
Еще несколько выстрелов враги сделали, но либо мимо, либо по кухне. Тут кто-то из бывалых солдат сообразил, что госпиталь довольно далеко от фронта и немцам не виден - холмик прикрывает. В воздухе проклятой "рамы" нет. Наудачу немцы редко палят. Значит где-то сидит корректировщик, сука. Вон рощица совсем рядом. Кто смог подняться, схватил оружие и помчался к ней. Ну и я вместе с ними. Только и успел крикнуть: "Живым брать тварь!". Нашли гада быстро. На что он надеялся? Немец попытался убежать, но я его быстро догнал, повалил на землю, уселся сверху, схватил за волосы и стал колотить мордой об землю. Совсем мальчишка еще. Лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Молоко на губах еще не обсохло, а он что творит... Это ж надо - специально линию фронта перейти, дабы на госпиталь навести артиллерию! Может он что другое хотел обстрелять, да не нашел и решил выместить злобу на госпитале? Кто знает...
Как такую погань земля держит? По раненым стрелять это почти тоже, что и по женщинам, детям, да старикам палить. Тварь! Столько людей погибло! Ели-ели оттащили меня от немца. Насилу мужики объяснили, что смерть от побоев слишком легкая. Не заслужил он такой. К деревьям согнутым привязать тоже не хорошо. Лучше в особый отдел сдать. Там нормальные люди служат, они войдут в положение. Может еще что ценное из него вытрясут.
Вернулся я к госпиталю, сел на краю воронки и зарыдал. Мало что раненые погибли. Так ведь и хирурги. Все, с кем я работал долгих полтора года. Веселый Петрович, Николай, работавший не смотря на возраст и астму наравне со всеми, Василий, у которого осталась совсем юная жена... Медсестры... Пухленькая Вера, хохотушка Наташа, тоненькая, как тростинка Лиза, красавица Маша... Я бы с радостью отдал жизнь, лишь хоть бы один из них остался жив. Ну почему я вышел из палатке, почему?! Почему не добряк Алексей, почему не черноокая Катя, почему не...
Я подал рапорт о зачислении в пехоту. Очень хотелось мне с фрицами поквитаться. Но не пустили. Сказали, хирург нужнее. Даже родственные связи не помогли. Старики сказали, что за операционным столом я больше вреда немцам причиню, чем в окопе. Еще чуть-чуть и я бы пошел против воли стариков. Но они нашли хорошие слова, образумили.
Теперь я работаю с двойной энергией. Работаю за двоих, порой теряя сознание от усталости. Делаю все, что бы боец встал на ноги и снова пошел бить гадов. Чем больше я спасаю жизней, тем меньше фашисткой дряни топчет землю. Вы очень хорошие бойцы. Когда идет война, вы беспощадно деретесь с врагом. Не щадите жизни, что бы его уничтожить. Но потом...
Вы очень добрые существа. Нам читали в институте историю. Вы простили татар, поляков, французов... Вы можете прощать. Ваш Бог учит этому. Вы говорите, что фашисты это одно, а немецкий народ другое. Возможно, однажды вы простите и немцев. Но самое страшное не это. Вы, разбив полчища Наполеона, потом преклонялись перед корсиканским чудовищем. Я видел усадьбы ваших помещиков с бюстами Бонапарта на камине. Многие из вашей знати с гордостью возводили свой род к Чингисхану, к ливонским рыцарям, к польским панам! Этого я и боюсь. Боюсь, что однажды вы забудете сожженные вместе с жителями деревни, беременных женщин, которых насиловали взводом, а потом вспороли живот, тысячи убитых детей, стариков, пытки в гестапо, казни, налеты на города, фойер и зондекоманды... Забудете, а потом поставите у камина гипсовый бюст Гитлера и начнете придумывать родственников-эсэсовцев.
Вы, люди, это умеете. Забывать и превозносить всякое отребье. Но мы не люди. Мы не умеем прощать. Никого. Никогда. И если я или иной мой сородич увидит человека, восхваляющего Гитлера и фашистов, то этого выродка мы убьем на месте. Голыми лапами. И ничто не защитит его от ярости енотов!
П.С. Случай с корректировщиком действительно имел место в реальной истории. Прабабушка автора была в тот день тяжело ранена осколком снаряда. Я дорисовал подробности к короткому скупому семейному преданию и перенес действие в Мир Разумных Енотов...