Аннотация: Иногда чудеса способно творить и неверие. Это ведь тоже вера - только со знаком "минус".
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
1. Выдержка из мемуаров отставного поручика Ив. Ив. Петухова (мемуары хранятся в семейном архиве фамилии Петуховых)
"...Осенью сего года (1842 - С. П.) гостил я в поместье помещика Белкина Аристарха Матвеича, с которым, через покойную супругу мою, Анну Петровну, состою я в свойстве. В ту же пору принимал он у себя дальнего родственника своего, Белкина же, Николая Ивановича, бывшего студентом одного из немецких университетов, в коем изучал он медицину.
С этим Николаем Ивановичем знаком прежде я не был, и при первой встрече чрезмерно удивлен был его внешним обликом.
Ведь с именованием студента связывается в нашем воображении обычно юность розовощекая, ýса не бреющая, но никак не бакенбарды и не лысина, и не солидное брюшко господина лет эдак сорока. Однако именно таков - лет сорока - был Николай Иванович, и в ответ на изумление мое, плохо мною скрываемое, усмехнулся.
В недолгое время сошлись мы довольно коротко, имея одинаковое пристрастие к продолжительным прогулкам по живописному парку, помещичий дом окружающему, а также к игре в трик-трак, каковую хозяин наш, почтенный Аристарх Матвеич, пустым провождением времени почитал, и на нас с Николаем Ивановичем, бывало, удивлялся - как это у нас достает терпения таково бездельно целые вечера проводить напролет. Сам же Аристарх Матвеич после ужина изволил над книжкою дремать.
Однако же мы удовольствие свое от игры получали, и за игрою о всяком беседовали, и однажды Николай Иваныч, вспомнив мое при первой встрече с ним изумление, поведал мне свою историю.
Был он младшим сыном Ивана Андреича Белкина, того самого, чья дочь Пелагея за двоюродным моим дядею, Илларионом Кузьмичом Беловым, почему мы с ним (Николаем Иванычем) такоже в свойстве оказались. Сестра старшая Ивана Андреича, Наталия, в молодости слыла первою красавицею уезда, и, будучи ежели не совсем бесприданницею, то невестою с очень ограниченными средствами, смогла сделать отличную партию, ставши супругою небезызвестного московского богача Зыкова-Трубникова. Брак этот потомством не был благословен, и, овдовевши на склоне лет, стала она обладательницею если и не огромного, то очень и очень большого состояния, каковое для нашего уезда и вовсе баснословным почиталось. Однако же в родные места Наталия Андреевна возвращаться не желала, привыкнув к Москве. Там держала она дом, наполненный дворнею и приживалками, всякое ее желание со всех ног исполнять кидавшимися. Однако в старости взяла ее мысль облагодетельствовать родню свою, в бесславии пребывающую, а, поскольку к тому времени хворала она изрядно, и доктора при ней круглосуточно находились, возымела она желание из какого-нибудь молодого Белкина сотворить лекаря. Отписано было письмо брату, Ивану Андреичу, с повелением предстать пред светлые старухины очи и привезти сынов, коих к тому времени насчитывалось пятеро душ.
Иван Андреич, должно быть, имел надежду, что старуха свое состояние на какого из его сынов переписать восхочет, или же кого взять к себе в дом на воспитание, что для семейства его весьма отрадно случилось бы, потому, не откладывая в долгий ящик, к сестрице своей с сынами своими явился, да и пятерых дочек своих также с собою в Москву привез, на случай, ежели племянники тетке не глянутся, племянниц ей представить. Однако же, услышав про желание ея, волоса рвать на голове своей принялся - шутка ли, столбового дворянина Белкина, род свой, почитай, со времен Василия Темного ведущего, заделать лекаришкой презренным, клистиры барынькам прописывать, да слабительным потчевать. Позор, что ни скажи.
Однако же своевластная старуха смогла таки настоять на своем, давши его дочкам - всем пятерым - в приданое по тысяче рублев ассигнациями, и ему самому в духовной своей отписав две деревеньки в сотню душ каждая. Иван Андреич, махнувши рукою, согласился, выговорив при том условие, чтобы, уж ежели станет его сын, дворянин Белкин, лекарем, пусть бы занимался делом своим малопочтенным где только можно, но не ближе, чем за пятьсот верст от родного уезда.
На том порешили. Иван Андреич убрался восвояси с дочками и четырьмя сынами, а младший его, этот вот самый Николай Иваныч, остался в Москве. В первые годы жил он при тетке, наняты были учителя для обучения его всяческим наукам и языкам. Тетка, даром, что умом несколько тронувшаяся, нашему, русскому образованию не доверяла, и прешпектовала послать племянника в заграницы - в Италию либо Германию. Николай Иваныч прилежно занимался, питая тайную надежду, что благодетельница его, бывшая в весьма преклонных годах, упокоится прежде, чем его образование будет завершено, и он, так и не получив ненавистного диплома, сможет вернуться к мирному существованию помещика, либо поступит в службу - военную ли, статскую ли. Однако старая женщина оказалась упряма. Говаривала она неоднократно, что на все, конечно, Господня воля, но что она чает дождаться увидеть лекарский диплом племянника своего. Брат ее младший, не дождавшись завещанных ему деревенек, сошел в могилу, а Наталия Андреевна продолжала проживать в Москве, хворая, изводя дворню и приживалок, однако же - жила, перешагнув уже далеко за сто лет, ждала исполнения своего прожекта. Избранный же ею как исполнитель прожекта племянник в упрямстве ей не уступал. И, взявши курс медицины в Болонье, экзамена не сдал, диплома не получил, а перебрался в Женеву, где опять же продолжил обучение. Нынче же обучается в Берлине, после чего (не получая диплома) собирается в Париж, в Сорбонну. Тетушка исправно выдает ему содержание, журит иногда за долговременное обучение, но терпенье ея покамест не иссякло.
История эта показалась мне скорее забавной, нежели правдивой, однако во всем прочем Николай Иванович заслуживает полнейшего доверия, и вообще приятнейший во всех отношениях господин..."
2. Собственноручная Ник. Петуховым запись о событиях, в его семействе произошедших в сентябре 1878 г. (копия записки хранится в семейном архиве фамилии Петуховых)
"Будучи в здравом уме и трезвой памяти, что могут подтвердить домочадцы мои, записываю по свежим, так сказать, следам отчет о невероятном происшествии, имевшем место быть в моем собственном доме, что в сельце Петухове, старинной нашей вотчине, в сентябре сего тысяча восемьсот семьдесят восьмого года.
Отец мой, Петухов Илья Иванович, пятидесяти шести лет от роду, в конце августа сего года, возвращаясь из поездки в уездный наш городок по личным своим делам, промок до нитки под проливным, сопровождаемым градом, дождем и занемог горячкою, бывшей весьма неприятного свойства. Сильный жар перемежался резким спадением температуры, что заставляло его чрезмерно потеть, и белье его меняли ему на дню по пять - шесть раз, мучительные приступы кашля при малейшей попытке к разговору изнуряли и без того ослабленные его силы, к тому же по всему его телу выступила весьма странная сыпь, заставившая нас бояться заразы. Вызванный спешно из города доктор Неплюев прописал отцу моему горчишники, горячее питье и пилюли, однако же остаться в дому у меня не имел возможности, так как вынужден был спешить принимать роды у госпожи Костоломовой, срок разрешения от бремени которой должен был вот-вот наступить. Поэтому доктор уехал, наказав в случае ухудшения состояния больного послать за ним в Костоломовку, находящуюся в десяти верстах от Петухова.
Спустя три часа по его отъезду отцу моему стало худо так, что послано было и за доктором в Костоломовку, и одновременно за священником отцом Лаврентием в село Подгорное. Подгорное от нас в трех верстах, потому отец Лаврентий был очень скоро, и не один, а с родственником помещика Белкина, проживающего в Подгорном, Николаем Ивановичем Белкиным, отрекомендовавшим себя доктором медицины. Свой приезд объяснил он тем, что, услыша от посланного за священником человека о тяжелом положении отца моего, поспешил исполнить долг свой врачебный, подав необходимую помощь страждущему. Диплома его я, разумеется, не спрашивал, доверяя ему вполне, так как слышал, что в семействе Белкиных дальний их родственник обучается медицине в заграницах и принимая помянутого Николая Ивановича за того самого родственника.
Осмотр отца моего производил Николай Иванович в моем присутствии, сказать же о том, насколько осмотр сей производился профессионально, я никак не возьмусь. На мои глаза действия Николая Иваныча не отличались особо от действий доктора Неплюева, то есть слушание пульса и простукивание груди и спины внешне выглядели совершенно одинаково и в том, и в ином случае. После осмотра Николай Иванович поинтересовался лечением, назначенным доктором Неплюевым, назначения не одобрил, заметив, что по последним достижениям науки нагревать больного, имеющего жар, горчишниками, смертельно опасно. Пилюли же любые представляют собой яд, который, принося мгновенное облегчение, убивает человека постепенно, поэтому ни пилюлями, ни тем паче горчишниками он пользовать больного не рекомендует. Я спросил, каковы же будут его назначения, на что Николай Иваныч мне ответил, что он порекомендовал бы обворачивание больного мокрой холодной простыней, чтобы погасить жар, еще того лучше - посадить больного в ванну со льдом, и что, по его наблюдениям, таковое лечение всегда приносить быстрый и эффективный результат. Я с негодованием отказался, памятуя, что горячка, бывшая у отца моего, и вызвалась именно пребыванием под холодным дождем с градом. На что Николай Иванович заметил, что в таком случае он умывает руки и советует нам пригласить отца Лаврентия для скорейшего поднесения даров.
Состояние отца моего меж тем было плачевно, и, посоветовавшись с домашними моими, супругою, сестрою и свояченицами, позволили мы Николаю Ивановичу предлагаемое им лечение применить. Набрано было в лохань воды, добавлено туда льду колотого из ледника, и отца моего, раздев, в ту ванну усадили. Эффект был виден сразу же - отец мой пришел в себя, однако закашлялся; прокашлявшись же, попросил пить, а после - съесть чего-нибудь. Однако же Николай Иванович ни пить, ни есть дать больному не позволил, а, вернув его в постелю, укрыл одеялами и окно настежь распахнул. Отец мой, вполне в сознании находившийся, пожаловался, что дышать ему трудно, и что каждый вдох вызывает у него мучительнейший приступ кашля. На то Николай Иванович посоветовал ему не дышать. Отец мой, и я вместе с ним, удивились, как таковое возможно - то есть перестать живому человеку дышать. Однако же, доверяя вполне вышеназванному доктору, поскольку предложенное им лечение скоро помогло, отец мой последовал совету его и через несколько минут, перестав получать требуемый организму воздух, от удушья же и скончался.
Николай Иванович внешне выказывал признаки печали и огорчения, заметив к слову, что вот ежели бы отец мой еще минуты две потерпел, кашель его прошел бы совершенно. Признаюсь, что в расстройстве чувств своих, видя безвременную кончину отца моего, готов был из Николая Ивановича так же дух прочь вытрясти, и почти уже преуспел в сем начинании, однако же прибежавшие на шум супруга моя, сестра и свояченицы Николая Ивановича у меня отобрали, и куда-то его с глаз долой подевали, думается мне - что просили потихоньку из дома моего отбыть.
А что касается измышлений мещанки Нечаевой, что-де моя семья и я уморили батюшку, опасаясь его желания на означенной мещанке жениться и состояние свое ей отписать, то это гнусная ложь и инсинуации, целью которых я вижу порочение доброго имени Петуховых и вымогательство денег. К сожалению, инсинуации эти в нашем уезде приобрели силу сплетни весьма мерзкого свойства, которая, распространившись, очень вредит нашему роду.
Посему прошу всех, кому местоположение упомянутого Николая Ивановича Белкина известно, сообщить мне лично, либо в канцелярию градоначальника. А росту Николай Иванович среднего, ноги короткие, кривоватые, носит бакенбарды, усы бреет; волоса его цвета мокрой пакли, через лоб имеет лысину, а лет ему на вид сорок или немного более того".
3. Выдержка из письма медсестры Ольги Прохоровой (письмо находится в музее боевой славы средней школы колхоза "Заря", с. Петухово)
"... Забыла совсем, Катюша, сообщить тебе главную нашу новость - у нас в медсанбате появился новый доктор, Николай Иванович Белкин, и, представляешь, родом откуда-то из наших мест. В Петухове, во всяком случае, он бывал, но давно, и никого из нынешних не знает. Он старый, ему уже, наверное, все сорок, толстенький, кривоногий, и рыжий к тому же, но очень пристает ко всем подряд - и к докторшам, и к сестрам, и даже к санитарке тете Глаше. А еще он рассказывает, что учился в Париже, еще до революции, врет, наверное..."
4. Собственно удивительная история, рассказанная Сергеем Петуховым.
По отцовской линии происхожу я из старой дворянской семьи Петуховых. Предки мои ничем особенным в истории России не отличились, смирно проживали из поколения в поколение в родовой своей вотчине селе Петухове, на Рязанщине, были небогаты и честны. Бабка моя была урожденная Белкина, тоже старого дворянского рода, о котором можно повторить все, сказанное о Петуховых. Она-то и рассказала мне историю о некоем Николай Ивановиче, которого упрямая старая тетка хотела во что бы то ни стало выучить на врача. А он, Николай Иванович, упрямо не желал учиться, однако благодеяниями тетки пользовался и переезжал из одного университета в другой, нигде не получая диплома. По словам бабушки выходило, что старуха тетка умерла уже в советское время, прожив около полутораста лет. Историю эту она всегда приводила в качестве примера фамильного Белкинского упрямства, а также фамильного Белкинского долголетия, признавая, что унаследовала оба эти качества - она сама была упряма, и погибла, попав под машину, когда ей было сто два года.
Незадолго до того умер мой дядюшка, старый бездетный холостяк. Мы с отцом, разбирая оставшиеся после него вещи, наткнулись на древний чемодан, набитый бумагами. Отец хотел эти бумаги выбросить, но я заинтересовался и обнаружил, что бумаги эти представляют собой фамильный архив Петуховых. Там были какие-то древние купчие на крепостных, календарь тысяча восемьсот восьмого года с отметками о днях именин и рождений родственников, большинство из которых были Петуховы, Белкины и Костоломовы; были там и рецепты травничков и запеканок в сшитой суровыми нитками самодельной тетрадке; большую же часть бумаг представляли собой записи, сделанные рукой того самого Ивана Ивановича Петухова, выдержки из мемуаров которого вы уже прочли.
Этот Иван Иванович Петухов родился в тысяча семьсот девяносто пятом году и был несколько не похож на всех прочих Петуховых. Он избрал для себя карьеру военную, а не гражданскую, и даже принимал участие в кампании двенадцатого года. Потеряв в этой кампании руку, вернулся в родительский дом, через некоторое время женился на девице Белкиной, произвел на свет двоих сыновей и дочь, которые были уже вполне нормальными Петуховыми - дочь вышла замуж за помещика Костоломова, а сыновья служили в канцелярии градоначальника уездного городка.
Да, так вот: повоевав и повидав большой мир, подхватил Иван Иванович заразу бумагомарания. И вирши кропал, по его собственному выражению, "чрезмерно беспомощные", и роман из истории Италии пытался писать, а также "повести и всякие прочие безделки беллетристические", в том числе и мемуары. С мемуарами дело у него сладилось, завершил он их сорок пятым годом следующей фразой: "Вот чему был в жизни я свидетель, а теперь уж мне время, помолившись, и на покой!"
Фраза оказалась пророческой, потому что год или два спустя Иван Иванович умер. Помимо собственных своих похождений во время войны с французами, собрал он в этих мемуарах уйму всяческих деревенских сплетен, и в том числе описал историю знакомства с Николаем Ивановичем Белкиным, в котором я узнал героя бабушкиных преданий. Каково же было мое удивление, когда, перебирая другие бумаги, я наткнулся на записку еще одного Петухова, Николая, в которой нашел описание внешности того самого Николая Ивановича Белкина!
Имя, отчество, фамилия, даже профессия совпадали (с той разницей, что в мемуарах Ник. Иваныч был студентом, в записке же Ник. Петухова называл себя доктором).
Не совпадал возраст - ведь с момента встречи Ивана Ивановича с Николаем Белкиным до момента смерти отца Николая Петухова прошло почти сорок лет! Но я вспомнил свою бабушку, и уверился, что все же это был тот же самый человек - бабушка моя лет до девяноста выглядела очень молодо, имела все зубы во рту, и волосы у нее были черными без намека на седину. "Крепок корень Белкиных!" - любила она говорить. Таким образом, Николай Иванович Белкин, которому в восемьсот семьдесят восьмом году было около восьмидесяти лет, мог выглядеть сорокалетним, если моя бабушка в девяносто выглядела на пятьдесят.
История эта меня очень заинтересовала, как пример активного долголетия у нас, в России, а не в горах Кавказа с их реликтовыми климатическими условиями. Мне даже захотелось написать об этом в Академию Наук, но я постеснялся.
Вскоре после этого случилось мне быть по делам в Рязани, причем выпадало два свободных дня, и я решил посвятить их знакомству с теми местами, где поколениями жили мои предки, выяснил в местном краеведческом музее, где искать интересующее меня село Петухово, и махнул туда на машине.
В то время в Петухове находилась главная усадьба колхоза "Заря". Что там теперь, на месте этого колхоза, не знаю, а тогда это было довольно убогое зрелище - колхоз явно не был миллионером, разве что по долгам перед государством. Село показалось мне безлюдным, и большинство домов имело нежилой вид. Я прошелся по главной улице вдоль покосившихся заборов, зашел в сельский магазин с абсолютно пустыми полками - только пакетики сухой горчицы сиротливо красовались на витринках, - дошел до околицы и повернул обратно. По дороге встретились мне две или три старухи и собака, спешившая по своим делам. Собака при виде меня поджала хвост и юркнула куда-то в сторону, из чего я заключил, что с людьми она все-таки знакома и их боится.
А потом перед конторой колхоза я увидел женщину, довольно молодую и, по виду, городскую. Она действительно оказалась горожанкой, учительницей местной школы - в колхозе действовала средняя школа, хотя детей было мало - с трудом набиралось по десять человек в каждый класс, - да еще энтузиасткой, помешанной на истории родного края. Я немножко пококетничал перед ней своим дворянским происхождением, сообщив и о своих корнях, и о цели своего приезда. Она потащила меня на то место, где стоял дом моих предков - дом давно разобрали, и теперь там рос очень запущенный колхозный сад, - а потом заставила меня пройти по всему краеведческому музею, размещенному в пионерской комнате школы. Экспонаты музея в основном представляли собой фотографии школьников на субботниках, или в походах по местам боевой и трудовой славы, грамоты районного комитета комсомола и дипломы победителей районных олимпиад. В одной витринке я увидел пожелтевшие листочки, исписанные от руки - это были письма сельчан с фронта, в том числе письмо Ольги Прохоровой. Фамилия Белкина, бросившись мне в глаза, привлекла мое внимание, я прочитал несколько строчек - и заорал, поразив учительницу своим неприличным поведением.
В ответ на ее удивление я, взяв с нее слово хранить тайну, в двух словах рассказал ей о докторе Белкина. Она, конечно, со мной не согласилась.
- Не может такого быть, чтобы это был тот же самый человек! - сказала она. - Тезка, однофамилец - Белкиных в наших местах сколько угодно, как и Петуховых. Я сама Белкина. Это совпадение, и все тут.
Я рассказал ей о тетке Белкина, которая, по словам моей бабушки, умерла уже в советское время. Я приводил ей в пример и свою бабушку, и говорил о том, что мы многого не знаем, а резервы человеческого организма могут быть так велики, что мы и не догадываемся - учительница, настоящая Белкина, была упряма, и письмо отдать мне (для снятия с него копии, разумеется, ни для чего более!) отказалась. Она мотивировала это тем, что бумага хрупкая, и может не выдержать. Тогда я переписал несколько строчек письма, в котором упоминалось имя Николая Ивановича, и попросил адрес Ольги Прохоровой. Адреса Ольги Прохоровой она не знала, зато дала мне адрес Катерины Зиминой, которая когда-то предоставила это письмо музею - Катерина Зимина жила в Рязани.
Я быстренько попрощался с упрямой представительницей местной интеллигенции и в тот же вечер стоял перед дверью квартиры, где, вместе с детьми и внуками, как мне сказано было, проживала Катерина Ильинична Зимина. Увы - она проживала до недавнего времени; высокий детина в грязной майке, отворивший мне дверь, сказал, смерив меня подозрительным взглядом, что бабушка его умерла уже три года назад, и что ни о какой Ольге Прохоровой он не знает.
Я потерпел фиаско. Впрочем, я уж и сам стал склоняться к мысли, что здесь налицо совпадение имен и профессий, что, каким бы упрямым долгожителем не был Николай Иванович Белкин, вряд ли он в возрасте ста сорока лет смог бы не только вести активный образ жизни, но и служить в армии, воевать; и что просто мое воображение разыгралось.
И я благополучно забыл эту историю - до позавчерашнего дня.
Потому что позавчера он - Николай Иванович Белкин - собственной персоной переступил порог моей квартиры.
Конечно же, я не знал этого, когда раздался звонок в дверь, и я, сползши с кровати, поплелся открывать, держась за стены и шатаясь на ходу. Я подхватил где-то грипп, протекавший очень тяжело - с высокой температурой, сильной слабостью, - и, провалявшись больным субботу и воскресенье, в понедельник вызвал врача.
К моему удивлению, участковым нашим терапевтом оказался мужчина. Лысоватый и рыжеватый низенький гражданин средних лет, с портфелем в пухлой ручке, спросил меня:
- Врача вызывали? - и прошел мимо меня в квартиру, не дожидаясь ответа. Я поплелся за ним, а он расположился уже в комнате, пододвинув для себя стул к моей раскрытой постели, и писал что-то на бумажечке, положив бумажечку для твердости на портфель.
- Лягте, лягте, - пригласил он меня, - не стесняйтесь. На что жалуемся? - я начал было говорить, но он, не дослушав, сказал:
- Все ясно. Горлышко покажите. "А" скажите.
Я честно раскрыл рот как можно шире и сказал: "А-а-а". При этом я краем глаза заметил, что в рот мне он не смотрит, а продолжает писать, теперь уже в тетрадочке.
- Кашель? Насморк? Температура какая? - спрашивал он, не слушая мои ответы на его вопросы и продолжая писать. - Больничный надо? Фамилияимяотчествогодрождения? - произнес он, как одно слово, но, услышав мою фамилию, вдруг остановился, оторвал взгляд от своих записей и посмотрел, наконец, на меня.
- Петухов, говорите? - глазки его были голубыми, как незабудки. - Из праздного любопытства поинтересуюсь - не из рязанских ли Петуховых будете?
Я, по причине болезни и высокой температуры, соображал туго, к тому же мой интерес к давнему фамильному преданию давно иссяк, я совсем позабыл забавную и удивительную историю упрямой тетки и не менее упрямого ее племянника. Я сказал: - Да, а что?
- Земляки, значит, - ухмыльнулся он и снова углубился в свои записи.
- Больничный у вас до послезавтра, - сказал он, протягивая мне голубой разграфленный листочек. - Придете на прием в двенадцатый кабинет, с трех до шести. Пока что полежите, полежите пока что... А кушать не надо - не кушайте.
- Совсем? - переспросил я.
- Совсем. Организм у вас сейчас ослабленный, он должен все силы бросить на борьбу с болезнью, а не бороться с едой.
- А лечиться чем? - спросил я.
- Не надо вам лечиться, организм ваш сам справится. Лекарства - это отрава, помогая временно, куда больший и губительный вред наносят они организму. Вы принимаете пилюлю, приносящую вам временное облегчение, а вместе с пилюлей вводите внутрь себя яд, который после убьет вас...
Что-то знакомое и давно забытое всплыло из глубины моей памяти при этих словах, и я спросил:
- Доктор, а дышать мне можно?
Он посмотрел на меня внимательно и без тени улыбки сказал:
- Противопоказаний нет. Однако мой вам совет - дышите поменьше. Лучше, конечно, совсем не дышать, но с непривычки могут быть неприятные ощущения...
Роста он был скорее маленького, чем среднего, и бакенбард, о которых и Иван Иванович, и Николай Петуховы, вспоминали, не носил. И все-таки я спросил:
- Николай Иванович, а где ваши бакенбарды?
Он, не удивившись, ответил:
- Сбрил, - и спросил в свою очередь:
- А мы что, прежде встречались?
- Со мною - нет, а вот с родственниками моими случалось, - сказал я, немножко ошалев. - Вы ведь Белкин Николай Иванович, так?
Он уже собрался уходить, то есть сложил бумажки в портфель, защелкнул замочек и привстал с места, но при этом моем вопросе сел опять, наклонил голову к плечу и внимательно посмотрел на меня.
- Нет, все-таки я вас не помню. Родственники, говорите?
- Одного из моих предков ваш совет не дышать свел в буквальном смысле в могилу. Не припоминаете? В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году.
- А, вот вы о чем! - сказал он сухо, но опять же не удивляясь. - Этот почтенный господин слишком резко бросил дышать. Почему я и повторю - постепенно надо, понемногу привыкать.
- Неужели... - я задохнулся от восторженного ужаса. Этот человек, сидевший передо мной, был современником наполеоновских войн, крепостного права, революции и так далее. Этому человеку было, по поим подсчетам, около двухсот лет - а он, простым участковым врачом ходил по квартирам и выписывал больничные - уму непостижимо!
- Николай Иваныч, я про вас в Академию Наук написать хотел, - простонал я, изнемогая от восторга. - Как вам удается скрываться? Почему вы до сих пор работаете?
- Ну, как же - жить же все-таки надо, вот и служу. И тетка престарелая у меня на руках.
- Та самая, Наталья Зыкова-Трубникова? - спросил я замирая.
- А вы, я вижу, хорошо осведомлены о личных моих обстоятельствах, - сказал он недовольно. - Если не секрет, откуда?
- Из мемуаров Ивана Ивановича Петухова - помните такого? Это один из моих прапрадедов, - пояснил я, расплывшись в глупой улыбке. - Вы - наше семейное предание, легенда. К тому же я ведь не только из Петуховых, по женской линии я и из Белкиных тоже. Я интересовался, справки наводил...
- А вот этого не надо, - отрубил он. - Не люблю.
- И все же, Николай Иванович, объясните - как вам удается? Как у вас получается? В ваших годах? Вы же долгожитель! Да это же!... - от волнения я не мог говорить.
- Я не долгожитель, - наконец снизошел он до объяснения, которому предшествовало долгое молчание - он, как видно, взвешивал, стоит ли со мной откровенничать. - В память о предке вашем, Иване Ивановиче - а он был замечательный человек, замечательный своей доброрасположенностью к людям и какой-то даже и нежностью к ним - так вот, в память о вашем предке я ваше любопытство удовлетворю. Дело все в моей тетке - вы, я вижу, историю мою с ней знаете, повторяться я не буду - так вот, она слово дала, что, пока я на врача не выучусь, она с жизнью не расстанется. О том, как я по университетам европейским вояжировал, я предку вашему сказывал. Так я и продолжал вояжировать до семнадцатого года, иногда в Россию наведываясь. Диплома между тем старательно не получал. А в семнадцатом году средства теткины пропали, жить ей стало нечем - я как раз в ту пору заехал в Москву ее навестить. Стало мне совестно - должен же я был хоть чем-то отплатить ей за то, что столько лет беззастенчиво пользовался ее состоянием. И я пошел служить - тогда, кстати, и бакенбарды свои истребил, в революционной Москве, знаете ли, не модно было эдак, при бакенбардах. Так вот - я в службу, а она - диплом мне, говорит, покажи. А какой в семнадцатом году диплом? Тогда только мандаты выдавали. Она опять за свое - пока, говорит, диплом твой, Николенька, не увижу, жить буду. После, когда жизнь наладилась, я в Московском медицинском институте курс все-таки прошел, и диплом получил - переупрямила меня старая перечница. Но она - на старости-то лет, уже и маразм начался - снова уперлась. Этот диплом, говорит, ненастоящий, а ты мне настоящий покажи! То есть заграничный. А куда мне, в советское-то время, да в заграницы!... С тех пор по городам и весям и скитаемся - я да она. Ни жениться мне, стерва старая, не позволяет, ни умереть не желает. Так вот и живем.
- Ну, да ладно, - сказал он, вставая. - Засиделся я тут с вами. У меня еще пять вызовов и прием в поликлинике. Всего доброго, господин Петухов. Выздоравливайте. И - не ешьте, не изнуряйте борьбой с пищей ваш ослабленный болезнью организм! И - дышать, дышать поменьше!
Честно признаюсь - его советами насчет лечения я не воспользовался. Принял на ночь аспирин и парацетамол, жена мне горчичники поставила, кушать и дышать я не прекратил, и утром в среду проснулся хоть и слабым, но уже почти здоровым. Записал эту историю, и отправился на прием в поликлинику. Но взяло меня сомнение - может быть, встреча с Николаем Ивановичем Белкиным произошла только в моем воспаленном мозгу под влиянием болезненного бреда?
Однако же в двенадцатом кабинете Николай Иванович в грязном мятом халате сидел за столом и писал что-то. Он поздоровался со мной радушно и приветливо:
- А, родственник! Как себя чувствуете?
Я присел на стульчик, набрался смелости и спросил:
- Это был не бред?
- Что именно? - поинтересовался он, перестав писать и уставясь на меня своими незабудкового цвета глазками.
- Ну, вы, и вся ваша история.
- О, любезный, я вижу, вы выздоравливаете, - захихикал он. - Смею вас заверить, я - не бред. А история моя, хоть она и вас и смущает, вовсе не такая уж невероятная. Правильный образ жизни, друг мой, правильный образ жизни и принципы - вот основа активного долголетия. Да и наследственность - мы, Белкины, живучи. И корень наш крепок, неистребим даже, я бы сказал...
Когда я откладываю в сторону последнюю исписанную его корявым почерком страницу, он спрашивает нетерпеливо:
- Ну, что скажешь?
- Что я могу сказать? - отвечаю я вопросом на вопрос.
Он яростно набрасывается на меня:
- Ты не веришь! А ведь все доказательства, все доказательства налицо - и имя, и описание внешности, и возраст... И потом, я познакомился с его теткой. Мерзкая старуха, носит все черное, до пят, ходит с клюкой, и говорит по-французски. Называет племянника "мон анж Николенька". И табак нюхает.
- Да, - говорю я, - это веское доказательство. А как ты с ней познакомился?
Он краснеет.
- Я его выследил, в смысле доктора, где он живет... А он увидел меня, и пригласил к себе. Тетеньке представить. Все ж таки родственник... Мы чай пили. С вареньем. И тетка все ворчала, что Николенька не позволяет ей поехать в Киев - а она хочет на богомолье в лавру. Скрипучая старуха.
Он молчит некоторое время, потом оживляется:
- Нет, я считаю, что этого так оставить нельзя. Надо писать, в Академию Наук, в Министерство здравоохранения, я не знаю, куда еще - это ведь очень важно для науки, что человек, даже два человека! - живут так долго. И вполне дееспособны, заметь: тетка хоть и старая, хоть и с палкой ходит, но в доме сама все делает, и на базар, и по магазинам - все сама. И Николай Иванович...
- А Николай Иванович что думает по поводу написания в Академию Наук? - спрашиваю я.
- Он категорически, - говорит Сергей Петухов упавшим голосом. - Он не хочет. Он просит, чтобы его оставили в покое.
- Ну, так уважь старика. Он ведь тебе тоже как бы двоюродный прапрадед...
- Но я считаю, что это мой долг - сообщить куда следует! Долг перед наукой, если хочешь! Перед человечеством! Во-первых, потому что, возможно, каждый человек может жить так долго - мы просто привыкли, что продолжительность жизни составляет семьдесят лет, я имею в виду, в среднем... И, когда подходит время, мы уже готовы умереть. А на самом деле надо только постараться, сделать усилие - и живи, сколько хочешь, и не старей!...
Он замолкает, глазки его блестят, и в них светится восторг перед такой ослепительной перспективой.
- А во-вторых? - спрашиваю я его вкрадчиво; он сначала не понимает, смотрит на меня недоуменно, потом спохватывается, и говорит:
- Ах, да!... Во-вторых, его необходимо отстранить. Удержать. Запретить ему лечить людей. Потому что с его методами лечения...
Он вращает глазками, выражая тем самым свой ужас по поводу методов лечения доктора Белкина.
- Может, тебе попытаться его шантажировать? - предлагаю я ему. - Ты его предупреди, что, если он не бросит лечить людей своим шарлатанским способом, ты сообщишь все, что знаешь о нем, куда следует. Может, это его остановит?
Сергей Петухов отрицательно мотает головой.
- Думаешь, я ему не говорил? То есть я его не шантажировал, но предлагал не экспериментировать с человеческим здоровьем... А он уперся, как баран, и твердит, что его методы - наиболее перспективные и разумные, и что скоро все медики мира поймут верность его, Белкина, лечения, и все человечество будет лечиться только так. И станет значительно здоровее. Фанатик он, упрямый, как все Белкины. Ну, ничего, я ведь тоже Белкин - по бабушке. Я его переупрямлю.
Он вскакивает, собирает свои листочки со стола, кое-как, комкая и сминая, засовывает их в сумку, и заявляет:
- Ну, все, я побежал.
- Куда? - спрашиваю я.
- К нему, куда ж еще. Ты подал мне идею. Шантаж, конечно, нехорошая вещь, но я пожертвую своей совестью... И своим долгом перед человечеством тоже. Ради сограждан. Надо же его как-то остановить!
Сомневаюсь, что ему это удастся. А даже если и получится - стоит ли? Плохие врачи всегда были, и всегда будут, во всяком случае, до тех пор, пока профессии своим племянникам выбирают богатые тетушки. Или я ошибаюсь?