Спешит она, бежит она, торопится - всюду надо успеть, всем помочь, всем пособить.
И птенцу, из скорлупки яичной на волю выбирающемуся, и мальку, икринку свою остав-ляющему, и змеенышу.
И былинке тонкой, что к светлому солнышку тянется, выкарабкивается, и листочку мокро-му, сморщенному, что почку клейкую изнутри разрывает, и лепесткам нежным цветка душистого - всем, всем она поможет, всех приласкает.
И уж конечно там она, где из теплой утробы материнской теленок на свет появляется, где кошка, в укромном уголке таясь, котят рожает, где человеческая мать в муках новому человеку жизнь дарит.
Нет у нее любимых детей.
И сын человеческий, и птенец, и былинка тоненькая - все равны перед нею, все жить должны, и жизни радоваться - а как же иначе?
Светлая дева весенняя Волхова смеется на бегу, радуется - много, много дел у нее, и взгляд ее синь и светел, и легок шаг.
Там она, где лето.
Там она, где спелые травы ароматом пряным голову кружат, где зрелый колос к земле клонится, где пчелы трудолюбивые, тяжелея от сладкого цветочного сока, к улью спешат.
Быстрым шагом обходит она поля, и леса, и луга, зорким зеленым своим глазом озирает - все ли ладно, все ли хорошо, вволю ли малины в малиннике, чтоб медведю к зиме нагулять жирка, хватит ли тли на шиповнике муравьям на молочко, достанет ли зерна в закроме на хлебу-шек? Все сыты должны быть, потому как голодному брюху нет от жизни радости.
И не печалит ее то, что кому-то надлежит быть съедену, чтоб кого-то другого насытить; знает она, что смерть нужна, чтобы жизнь продолжалась - а как же иначе? И, ежели и печалится иногда, то никому о том не сказывает.
Жена щедрая, мудрая, Рожана-Урожайница, в косы свои рыжие колос пшеничный туго за-плетает, и зернышки того колоса на землю роняет, а где уронит - там земля плодородней, трава сочнее, цветы ароматней.
И осень уже - плодами обильная, золотая.
И глаза у Волховы осенние - цвета янтарного, теплого.
И сыплются зернышки из кос ее - ах, что нынче виноград уродил! И вино - сладкое, крепкое, будто свет солнечный жидкий - а и то невдомек, что волховиное зернышко, мимо про-ходя, Волхова на виноградник уронила.
А яблоки!...
А орехи!...
Да мало ли!...
Но о дарах земли Волхова-Рожана-Берегиня прежде, летом побеспокоилась.
Ныне, осенью, иное ее заботит, иное тревожит.
Брачные игры.
Там она, где оленуха за гордыми оленями сражающимися наблюдает, там она, где волк голову свою лобастую на теплое плечо подруги кладет, там, где двое - глаза в глаза, рука в руке - там, там она, будущее потомство благословляя, радуется.
Нет у нее любимых детей, всем равно радость дарит, да вот только люди порою огорчают ее, тревожат - когда человек на человека, или того хуже, войско на войско поднимается, когда кровь проливается - не понять Волхове, зачем? К чему? Разве мало людям места под теплым солнышком ласковым, разве не радостно жить, и любить, и растить-лелеять детушек? Не может понять людей Волхова, светлая дева, или не хочет - но благости своей не лишает; тогда, разве что, когда война, отворачивает она лицо свое, не желает глядеть на реки крови, на смерть и огонь Волхова, скорби преисполнена - и не только о людях скорбит: ведь когда война, и звери лесные, и травы полевые - все, все ее чадушка страдают и гибнут.
Но, как безумие это, войной называемое, завершится, вернется Волхова на израненную опаленную землю - порядок наводить, радостью оделять - щедрая Урожайница, Рожана-Берегиня.
И все живое за то любит ее, и славит.
Только люди забыли про Волхову, деву светлую, жену щедрую, Урожайницу - но то ей не в обиду, не в досаду. Даже и неблагодарное, дорого дитя матери. Так-то вот.