Аннотация: Все тот же рассказ - но уже в профиль. И про любовь.
Женщинам ни верить нельзя, ни доверять.
Обманщицы потому что.
Обещали прийти, вместе встретить Старый Новый год - и не пришли.
А Миша и за тортиком сбегал, и за бутылкой водки: ведь не самогонкой же их, девушек, угощать!
Хотя самогонка оказалась ну очень хороша: мягкая, ароматная... Душевная, одним словом. Водка с ней ни в какое сравнение не шла - рядом не стояла, не лежала, и не присаживалась.
Миша даже поперхнулся от неожиданности, когда водки глотнул, даже не сообразил, что это за горлодер такой.
А когда сообразил, удивился, с чего это Колян водку разливает? А девушки что пить будут? И Пузырь к тортику присоседился, и уже все розочки слизнул, и чуть ли не четверть отъел...
- Опомнился! - сказал Колян. - Не придут они, час ночи уже... Сдавай давай! - это он уже не Мише сказал, это он сказал Витьку, задумчиво тасовавшему потрепанную во многих карточных баталиях колоду. Мужики расписывали пулю. Миша не участвовал - к картам он был равнодушен, особенно к преферансу. Еще в дурачка подкидного, или там в ведьму - с девушками на раздевание, когда делать нечего, это можно. А преферанс - ну что это за игра, когда даже и карты почти не кидают: сдали, поговорили, посмотрели, написали что-то, и опять сдают... На первом курсе Колян пытался приобщить к пуле и Мишу тоже, но тщетно, не чувствовал Миша Шаманов нехитрого обаяния преферансных поговорок, куража распасов, азарта ловли мизера и навешивания паровоза в семь взяток. Даже некоторое количество дензнаков, проигранных Коляном в воспитательных целях, не помогло - в ответ на настойчивую просьбу дать отыграться, Миша предложил просто вернуть Коляну выигранное. Колян ругнулся, плюнул, и теперь в сто восьмую комнату на пулю четвертым приглашали кого-нибудь со стороны. Пузыря, к примеру.
- Продинамили тебя, - сказал Пузырь, разворачивая свои карты веером. - Я - пас. Зюзя, небось?
Аллочка Зюзина, по прозвищу Зюзя, была первая красавица группы, курса, и, пожалуй, всего факультета.
- Не, не Зюзя, - сказал Миша, опрокинул в рот рюмку - и когда Колян налить успел? только что же выпили! - закусил тортиком и потряс головой. Как-то криво пошла. - Семибратова обещала, сказала, что они постараются. А когда женщина говорит, что постарается, это тоже самое, как когда мужчина говорит: "Стопудово!"
- Так то женщина, - сказал Пузырь. - А то - Семибратова. Раз.
Миша задумался.
- Ты, Пузырь, что-то путаешь, - сказал он наконец. - Семибратова - она тоже женщина. Девушка. А когда женщина говорит...
- Все, Шарикову больше не наливать, - хмыкнул Серый. - Мизер.
- Почему это не наливать? - возмутился Миша. - Что я такого сказал?
Но преферансисты оживились, зашевелились, обсуждая дыры, возможный снос, передачи с руки на руку и количество взяток, которые они будут сейчас навешивать.
Нет, достали Мишу эти картежники, ой как достали - даже словом не с кем перемолвиться!
Миша помотал головой и осторожно встал из-за стола.
Некоторые во хмелю становятся драчливыми, иные - заваливаются спать, третьих тянет на любовь.
Мише Шаманову нужно было поговорить.
Все равно с кем, но лучше с девушкой.
И Миша осторожно понес себя к двери.
- Э, Шаман, может, тебе лучше прилечь? - окликнул Мишу Колян. - А то как бы не того этого...
- Этого не того, - отозвался Миша. - А Семибратова - она тоже женщина. А когда женщина говорит, что постарается...
- Есть! - заорал Витек. Это Серому пришлось взять взятку. (А мизер - для тех, кто не в курсе - это значит, взяток брать нельзя. Вообще ни одной). - Ну, мы тебе сейчас...
Миша плюнул, махнул рукой и вышел.
В коридоре дуло из разбитого окна, и Мише немного полегчало - на свежем воздухе.
Миша добрел до сто пятой, навострил уши.
У девушек было тихо. Спали, наверное.
Миша развернулся и побрел дальше.
В сто второй гуляли - орала музыка; Шаманов заглянул туда.
Его даже не заметили, потому что третий, как известно, лишний, а там все были по двое.
Миша посидел в уголочке, понаблюдал, как народ танцует, и снова выбрался в коридор.
На лестнице зажималась парочка первокурсников; в комнате для занятий вторая группа готовилась к завтрашнему экзамену; в кухне было пусто и холодно, и бегали по стенкам жирные прусаки.
Миша присел на подоконник, повздыхал о том, что вот праздник, а поговорить не с кем, и женщины - обманщицы, и преферансисты достали со своими картами, обидно, однако!..
И услышал женский крик.
Вначале он подумал, что кричат на улице, открыл окно и высунул голову наружу.
На улице крик был слышен, но едва-едва, сквозь шуршание дождика.
Значит, сообразил Шаманов, женщина кричала внутри общежития.
Миша немножко подышал промозглым и сырым воздухом, пока в голове слегка не прояснилось, и отправился искать источник крика.
С одной стороны, ему было интересно, кто это так заходится среди ночи, и с чего бы это так орать. С другой - а может, помощь нужна? Нет, конечно, с грабителем или насильником Мише не справиться - не та весовая категория. Но вдруг на какую-нибудь девушку напала мышь? Или крыса?
Но это была не мышь, и не крыса, и даже не насильник или грабитель.
Это был кошмар - так, во всяком случае, объяснила Мише Семибратова.
А Аллочка, которая, собственно, орала, ничего не сказала, и Миша решил Семибратовой не поверить.
Девушки в сто пятой не спали еще, были все в одежде - это раз.
Когда Миша вошел, Семибратова стремительно накрыла полотенцем что-то на столе - это два.
Задержаться Мише не дали, быстренько вытурили - это три.
Еще и обматерили, то есть Семибратова обматерила, а Соня Гукасян, обычно такая сдержанная, такая спокойная, заикалась - это когда девушки рванули втроем в направлении туалета, а Миша бродил поблизости. И еще у Сони сильно дрожали руки - никак не могла в замочную скважину попасть ключом...
Нет, Мише совсем не стоило верить Семибратовой, а стоило выспросить, что же все-таки у них случилось, у Аллочки.
Но девчонки застряли в туалете надолго, о чем-то там беседовали - Миша, слоняясь в некотором отдалении, слышал голоса, но, как ни старался, не смог разобрать ни слова. А поближе Миша подойти постеснялся.
Потом он замерз, и спать ему захотелось, и поэтому выяснение обстоятельств Миша отложил на потом. На завтра, например.
Назавтра Миша ничего не выяснил: мучился похмельем.
И не выспался к тому же - преферансисты не дали, всю ночь шли у них мизера с паровозами. Азарт - штука шумная.
С недосыпу, с похмелья, Миша совсем забыл и про ночные крики, и про странное поведение девушек.
Только послезавтра вспомнил.
Потому что выспался.
Хотя и относительно: преферанс к великому Мишиному счастью, закончился, зато снилось Мише всю ночь не то, чтобы чушь, но странное. Женские ступни, и не сказать, что изящные, зато с круглыми розовыми пяточками. Хотелось бы Мише взглянуть, как там повыше, но не удалось - ступни маячили перед глазами и заслоняли обзор.
От женских ступней - к женщинам, то есть к девушкам: к Семибратовой, которая тоже женщина, но всегда говорит все, как есть, не виляет (теперь, на трезвую голову, Миша понимал, что имел в виду Пузырь); к всегда спокойной Соне Гукасян, которая вдруг начала заикаться, и у которой дрожали руки; к Аллочке, вопившей по непонятной причине...
Что все-таки у них там стряслось?
И куда подевалась четвертая - их же там четверо, в комнате; Мише почему-то было трудно вспомнить, кто еще жил в сто пятой, но он справился.
Миша с утреца отправился по общежитию - преферансисты, измученные полуторасуточным бдением, дрыхли, а готовиться к завтрашнему экзамену по "государству и праву" Миша не собирался: сто восьмая была счастливой наследницей старшего брата Коляна, учившегося на курс старше. Конспекты лекций, шпаргалки, информация о преподавателях...
На завтра был заготовлен комплект бомб.
Для тех, кто не в курсе: бомбы - это такой род шпаргалок, для "говорильных" дисциплин, на экзаменах по которым не надо решать задачи, и для которых известны экзаменационные вопросы, а еще лучше - билеты. Пишутся ответы на вопросы обязательно от руки, каждый - на отдельной страничке, проносятся - весь комплект - под одеждой, а в процессе подготовки просто отсчитывается и вытаскивается нужный листок. И с этим листком вы идете отвечать - как будто только что сами написали. Некоторые особо грамотные преподаватели не так давно взяли моду расписываться на чистых листках, заготовленных для ответов. В таком экстремальном случае бомбу приходится переписывать, что чревато всяческими осложнениями - вплоть до "неуда" и изгнания с экзамена, если заловят. Однако до профессорши по "Государству и праву" эта нехорошая мода еще не дошла - вторая группа сдавала на той неделе, рассказывали.
Но не у всех же есть братья на старших курсах; у сто пятой таковых братьев не имелось, и девушки, запершись, чтобы им не мешали, готовились к экзамену. И дверь Мише не открыли.
Миша занял пост на кухонном подоконнике в надежде, что чаю им, девушкам, все-таки когда-нибудь захочется.
Чаю им, конечно, захотелось, но с чайником (и с учебником) пришла Соня Гукасян. На разговор ее вызвать не удалось - она бурчала что-то неразборчивое, не отрывая носа от раскрытой книжки.
Как будто ей, Соне, еще что-то учить надо, она же и так все знает!
Но как показало время, не все Соня Гукасян знала - на три балла сдала, а ведь даже Миша четверку получил, да что Миша - даже Пузырь!
Аллочка же с Семибратовой и вовсе экзамен завалили.
Дела, однако!
После "Государства и права" в сто восьмой опять расписывали пулю.
Миша, злой и неприкаянный, побрел по общежитию.
И наткнулся в кухне на Аллочку - Зюзя мыла посуду.
Миша сделал стойку, как сеттер на болоте.
Любопытство, как известно, не порок, но мало кто терпит сование чужих носов в свои дела.
Миша бывал неоднократно щелкнут по излишне длинному носу, что вовсе не отучило его проявлять любопытство, но зато научило обходным маневрам и заходам со стороны.
Если бы Миша сейчас вот так прямо и спросил: "А что у вас там стряслось в ночь на старый новый год?" - то, скорее всего, Аллочка бы фыркнула, повела бы эдак плечиком. отвернулась бы, всей спиной выражая презрение, как это умеет любая женщина и любой частью тела, хоть коленом, хоть лопаткой.
Поэтому он начал разговор с Аллочкой вовсе не о том, что его интересовало на самом деле - не с той ночи под старый новый год, а с нынешнего экзамена, и даже не с Аллочкиного завала, а с тройки Сони Гукасян - отличницы, между прочим. Без единой четверки в зачетке.
- И что это на нашу зубрилу нашло? - сказал Миша.
Аллочка вздрогнула и уронила ложку на пол.
Миша, конечно же, ложку поднял и вручил Аллочке, и не из какой-то там галантности - вот еще! Просто теперь он стоял почти совсем рядом с Аллочкой, и даже мог вдохнуть запах ее волос. Аллочка взяла ложку дрожащей рукой.
- Надо же - трояк схватила! - продолжал Миша, как ни в чем не бывало, и на Аллочку не смотрел даже. Ну, поглядывал. Искоса.
- Теперь, наверное, ревет...
Аллочка пошевелила губами, но ничего не сказала.
- Что, не ревет? Надо же!..
- Ревет, - нехотя произнесла Аллочка.
- И вы с Семибратовой тоже... - сочувственным тоном сказал Миша, косясь на Аллочку. - Не могла моргнуть? Я б тебе бомбу передал...
- У меня были, - вздохнула Аллочка. - Так получилось.
- Что, достать не смогла? Руки дрожали? Это от недосыпа, - авторитетно заявил Миша. - Потому что ночью надо спать, а не ерундой всякой заниматься!
Получилось несколько двусмысленно, и Аллочка возмутилась:
- На что ты намекаешь? - даже руки у нее дрожать перестали.
- Не намекаю я, а прямо говорю - крики у вас там, разговоры до рассвета... А потом конечно кошмары будут сниться, и экзамены будут заваливаться...
- А тебе какое дело? - буркнула Аллочка, возвращаясь к посуде. - Ты мне не мама и не папа.
Миша мысленно выругал себя - надо же было ляпнуть!
- Не, я понимаю, бывает, - продолжал он, пытаясь зайти с другой стороны. - Соседи по комнате иногда спать не дают. У нас вот преферанс чуть ли не круглосуточно, так поверишь - три ночи подряд один и тот же кошмар снится!
Миша прислонился к столу, чтобы повествовать с комфортом. Сесть в кухне было не на что, кроме подоконника, но Мише не хотелось отходить далеко от Аллочки.
- И снятся мне женские пятки. Поверишь - вообще больше ничего, только пятки, и все. Ну, ступни...
Тут Миша заметил, что у Аллочки не только руки дрожат, а всю ее бьет дрожь. И тарелку она уронила, правда, не на пол, а в мойку, и руками зажала рот.
Миша отлепился от стола, чтобы заглянуть Аллочке в лицо.
- Ты чего? - спросил он.
Аллочка взглянула на него поверх прижатой ко рту ладони такими красивыми, такими голубыми, и такими несчастными сейчас глазами - совсем как в ту памятную ночь под Старый Новый год...
И Миша вдруг вспомнил: он входит в сто пятую комнату, а Аллочка сидит на кровати, вот как сейчас, зажимая рот ладонью, а Семибратова, рядом со столом, быстро хватает полотенце и набрасывает это полотенце на зеркало, а из зеркала торчат пятки, точнее, ступни...
- Там ноги были... В зеркале... - упавшим голосом проговорил Миша, и Аллочка закивала, всхлипывая.
- Да не может такого быть! Чушь какая-то... - сказал Миша.
- Семибратова так и сказала, что нам никто не поверит, - пролепетала Аллочка, заикаясь и давясь слезами. - А Сонька, хоть у нее на глазах все было, и не верит, говорит, гипноз это, что Милка нас загипнотизировала, а какой же это гипноз, если дверь была закрыта на ключ, а ключ у Семибратовой под подушкой лежал, а Милка исчезла...
- Как исчезла? Куда? - не понял Миша.
- Да в зеркало же! - закричала Аллочка. - Это Милкины были ноги!
Аллочку так трясло, и челюсть ее так дрожала, и такая она была несчастная, и ноги у нее подкашиваться начали, и она чуть не падала.
И Миша Аллочку подхватил и бережно усадил на подоконник, обнимая за плечи, чтобы не свалилась.
Но вот что странно: обнять Миша Аллочку обнял, но ничего не почувствовал - как если бы он Пузыря к груди прижимал, или Коляна. Ни трепета душевного, ни даже физиологической реакции.
И Аллочка тоже повела себя неадекватно - не отбивалась, не выдиралась, а приняла Мишины объятья как нечто обыденное, привычное и даже приятное. Дрожать она, во всяком случае, постепенно перестала, и вроде бы слегка расслабилась.
И, утыкаясь носом в Мишин свитер, Аллочка рассказала ему все: как вечером тринадцатого они с девчонками решили никуда не идти, а устроить девичник.
Как гадали разными способами: на свечках, и на чаинках, и на жженой бумаге, а в конце со свечкой на зеркале, и как Милка Плакса что-то там увидела, и ее, Милку, в это зеркало затянуло, а Соня неожиданно включила свет, и Милкины ноги остались торчать, а Миша как раз вошел в этот момент, и Семибратова прикрыла зеркало вместе с Милкиными пятками полотенцем.
А потом, когда Миша ушел, они все тоже ушли, потому что ее, Аллочку, затошнило, а Семибратова с полотенцем побежала за ней ухаживать, а Соня обнаружила, что ноги Милки из зеркала исчезли, и тоже убежала, испугавшись, но дверь заперла. На ключ.
Миша кивнул, потому что был тому свидетелем.
А когда они все вернулись, Милка спала в своей постели. И букет к груди прижимала. А Соня говорит, что это гипноз. А какой же это может быть гипноз, если дверь была закрыта! И Миша может подтвердить!
- Смогу, - кивнул Миша. - И ноги видел, в зеркале, и дверь Соня замыкала.
- Вот-вот! - обрадовалась Аллочка. - И утром Милка из комнаты исчезла! А дверь Семибратова закрыла! На ключ! И еще на задвижку!
Миша было заикнулся об окне, но тут же сообразил, что сморозил - седьмой этаж, и никаких пожарных лестниц.
Мистика, одним словом; и Аллочка согласилась, что да, мистика; и добавила, что Соня Гукасян все равно ни во что это не верит, и твердит про гипноз, а Семибратова наоборот верит, и не велит никому рассказывать, а сама крестится постоянно, но так, чтобы незаметно было; а Аллочка не может теперь ни спать, ни есть, и боится посмотреться в зеркало, и вообще любого своего отражения боится...
Миша кивал, сочувственно цокал языком, покрепче обнимал Аллочкины плечи, и мурашки бегали по его спине то ли от близости девушки, то ли от трепета перед непознаваемым и чудесным.
Идиллию разрушила Семибратова.
Она примчалась выяснять, куда подевалась Аллочка вместе с посудой, и правда ли, что Шаманов с Зюзей обнимаются в кухне, о чем шуршит уже все общежитие.
И сразу же, то ли по ошарашенному виду Миши, то ли по виноватым Аллочкиным глазам, догадалась, что Зюзя Шаманову разболтала все.
И даже уже открыла рот, чтобы выплеснуть свой гнев, но Аллочка ее остановила:
- Не ругайся! Он все видел тогда, - и Семибратова обмякла, и плечи ее опустились.
- Правда? - спросила она упавшим голосом. - Ты ж вроде пьяный был...
- Не пьяный, а выпивший, - поправил ее Миша. - Поэтому тогда сразу не сообразил, что вижу.
- Ну, ладно, - сказала Семибратова, - Только языком не очень-то трепи, о'кей?
Миша неуверенно кивнул.
Семибратова кивнула в ответ, развернулась, перекрестилась украдкой и ушла.
Когда Миша вернулся к себе, преферансисты, даром, что крутили распасы, дружно подняли головы от стола.
- Ничего я ее не захомутал, - ответил Миша, укладываясь на койку. - Утешил немножко.
- Во-во, - сказал Колян, сбрасывая карту на стол. - Сначала утешил, потом уложил - так все и происходит...
С того дня началась у Миши жизнь, полная странного.
Аллочка, выплакавшись на Мишином плече, исполнилась к нему доверия, и теперь почти постоянно требовала от него помощи и поддержки - и в трудные минуты, и просто так. Дошло до того, что Миша ее провожал на свидания с каким-нибудь из ее поклонников - если тот почему-то не мог заехать за ней на машине. При любом удобном случае, иногда даже и без всякой причины, Аллочка норовила до Миши дотронуться, а то и прислониться к его плечу. Это было, конечно, лестно и приятно, но и волновало, и Миша томился и втайне изнывал, но не говорил ничего, боясь спугнуть: то ли Аллочку, то ли чуднЫе с Аллочкой отношения.
А по ночам Мише по-прежнему снились пятки, и иногда - девушка, превращающаяся в дым и утекающая в зеркало. Девушкой этой чаще всего бывала Аллочка, несколько раз снилась Милка Плакса, а однажды - и Миша потом проснулся в холодном поту - в зеркало утекла Семибратова.
И так оно и шло, и продолжалось, и не изменялось.
Миша даже похудел.
Колян, как старший (и по возрасту, и по опыту) товарищ однажды попытался Мишу предостеречь.
- Ты, Шаман, сам подумай - ну куда тебе лезть? Аллочка - сама шикарная, и хахали у нее все на дорогих тачках, в Гуччи и в Армани, а ты - в Турции пополам с Китаем, и машины у тебя нет, и в ближайшие годы не предвидится...И - ты уж не обижайся - ростом ты не вышел, и фейсом...
Миша понуро буркнул:
- Угу.
Он и сам это понимал.
- А она тебя использует - как у них, стерв, принято.
Миша пожал плечами.
Колян поглядел на него пристально и с сочувствием в голосе спросил:
- Может ты того? Влюбился?
- Не, - помотал головой Миша. Он влюблялся однажды - в восьмом классе. Ничего похожего.
- Ну так и плюнь.
- Не получается. Я ее хочу.
- Ну так кто ж ее не хочет? - хмыкнул Колян. - Такая отпадная телка!
Однако ничего не изменилось: Миша по-прежнему, по первому Аллочкиному не слову даже - взгляду - спешил подставить ей свое не слишком широкое плечо.
А потом наступило лето. То есть каникулы.
Миша поехал домой, к родителям.
Аллочка осталась в городе, но не в общежитии, а у своего бойфренда - к тому времени из всех ее поклонников выкристаллизовался один-единственный.
Но СМС-ки Аллочка слала Мише по десятку день, и звонила ежедневно: утром и после обеда.
Один раз Миша не выдержал и сказал:
- Ну и что ты звонишь? Ты ж не одна теперь живешь, ты ж как бы замужем...
Аллочка сказала:
- Страшно мне... - и в голосе ее Миша услышал тоску.
- А этот, твой? Не помогает?
- Я ему пыталась рассказать. А он не верит. К доктору меня повел, к психиатру. Таблетки заставляет пить...
- Да, дела, - вздохнул Миша.
- А я их выкидываю, таблетки. Я лучше тебе буду звонить, хорошо? Ты уж не сердись, но я как с тобой поговорю, мне вроде легче становится. Мы ж с тобой друзья?
- Друзья, - пробурчал Миша. - Звони уж, ладно.
Осенью Аллочка, похудевшая, подурневшая, вернулась в общежитие. На вопрос Миши: "А как же этот, твой?" махнула рукой и пожала плечами.
- Нудный он. Достал.
- Таблетками?
- И таблетками тоже.
И все вернулось на круги своя - Аллочкины поклонники, Мишино плечо, и сны с зеркалами и пятками.
На следующее лето Шаманов домой не поехал - устроился на работу в супермаркете. Аллочка жила у очередного бойфренда, и каждый день забегала к Мише в супермаркет - как бы за покупками.
Там, между длинными и высокими стеллажами, на которых Миша расставлял банки с маринованными огурцами, сладкой кукурузой, детским питанием, коробки с сухими смесями для завтрака и бутылки с оливковым маслом, можно было на какое-то время спрятаться от любопытных взоров.
Аллочка делала вид, что перебирает банки и коробки, выбирая товар, жаловалась Мише на сны, на жизнь и на своего бойфренда, и иногда прикасалась к Мишиной руке, или к плечу. Миша терпел.
Терпеть стало немножко легче, потому что у Миши в жизни наконец-то появилась постоянная девушка.
Девушку звали Кристиной, и работала она в том же супермаркете, кассиром. Чем-то Кристина напоминала Аллочку - большой грудью, или голубыми чуть навыкате глазами, или, может быть, походкой...
Хотя, конечно, красавицей ее никто бы не назвал.
Зато Кристина снимала комнату в коммунальной квартире, куда Миша очень легко проникал незамеченным, и умела варить борщ. И Миша был - ну, пусть не счастлив, но спокоен.
Однако спокойствие - состояние в нашем мире редкое, непрочное и преходящее.
Так вышло, что однажды Кристина отлучилась со своего места как раз в то время, когда Аллочка навещала Мишу. То ли с кассовым аппаратом что-то стряслось, то ли ей, Кристине, надо было в туалет, но Кристина проходила мимо стеллажей с консервами, и сухими завтраками, и детским питанием, и бросила мимолетный взгляд на Мишу, и увидела, как Аллочка и Миша шепчутся, склонившись друг к другу, и как Аллочкина ладошка лежит на Мишином плече.
И оказалось, что Кристина - стерва.
Потому что в тот момент она ничего не сказала, прошмыгнула мимо, но на свое место не вернулась, а выскользнула за дверь магазина и притаилась за колонной у входа. И когда Аллочка вышла, накинулась на ничего не подозревающую девушку с бранью, и с кулаками, и порвала на ней блузку, и поцарапала лицо, и надела ей на голову пакет с сухим завтраком "Gold", и кричала при этом: "Я тебе покажу как мужиков чужих сманивать!"
А когда Миша выбежал на шум, Кристина с победным видом возвращалась в магазин, и еще и Мишу толкнула, и больно ткнула кулаком под ребра, Аллочка же шипела сквозь зубы, и вытряхивала из волос кукурузные хлопья, а окружающие зеваки расходились, переговариваясь и пересмеиваясь. К несчастью, в числе зевак оказался и хозяин супермаркета, и в результате Мишу и Кристину уволили.
Больше Миша с Кристиной не встречались.
Аллочку Миша тоже не видел аж до самого первого сентября.
А когда увидел - огорчился, потому что Аллочка сухо ему кивнула
Осенью Аллочка в общежитие не вернулась - с новым бойфрендом у нее, как видно, было все хорошо, и дело катилось к свадьбе.
Она уже не боялась зеркал, и опять начала пользоваться косметикой, и на кошмары больше не жаловалась.
Странно как-то устроен человек - вот вроде бы мешали Мише непонятные с Аллочкой отношения, хотелось, чтобы или серьезно все было, или чтобы отстала от него, от Миши, наконец - раз уж там бойфренды всякие...
А когда случилось так, что отстала - ух, как сделалось Мише больно и обидно, и как захотелось возврата к той, прошлой и прошедшей, неопределенности. Может быть, это потому, что тогда была надежда?
И как Миша ни уговаривал себя, что вот отстала Аллочка - и хорошо, и слава богу; и что теперь Миша спокойно может найти себе девушку, или даже двух, и что зато не снятся ему больше круглые Милкины пятки, и зеркала, и тающие в воздухе женщины...
Но - было Мише досадно и горько, и на пАрах старался он сесть к Аллочке спиной, чтобы с тоской не пялиться на ее круглые плечи и пушистые волосы, и на ее профиль, когда она что-то говорила Семибратовой, повертывая голову.
- Ты бы, Шаман, завязывал с этим делом, - посоветовал как-то Мише Колян.
- С каким? - спросил Миша, вздрагивая, но глаз от Аллочкиной спины не отвел.
Они сидели на последней парте, на скучной лекции по процессам и аппаратам, а читал этот курс сам декан, так что приходилось и лекции посещать, и даже писать конспект.
- С Зюзей - сам, что ли, не понимаешь?
- А я завязал, и давно уже, - сказал Миша. - С лета.
- Ага. А я - испанский летчик, - хмыкнул Колян. - Она, между прочим, замуж собралась - мне Семибратова говорила. За дипломата.
- Он не дипломат. Он бизнесмен, у него фирма туристическая. У его родителей то есть, - сказал Миша и вздохнул.
- Ну вот видишь! - Колян посмотрел на Мишу свысока, покровительственно. - Для него в Париж подскочить по делам фирмы - как для тебя к бабушке в деревню...
- К родителям в деревню. У меня бабушка в Киеве живет.
- Без разницы. Если б твоя бабушка жила в Лондоне, то у тебя еще был бы какой-то шанс, а так...
- Знаю, - сказал Миша.
- Ты хоть понимаешь, что она тебя использовала?
- Понимаю, - сказал Миша, и снова вздохнул.
- Ну, вот видишь!..
- Вижу, - и Миша вздохнул еще раз.
Знать, понимать и видеть - это еще не значит мочь.
Вот Миша и не мог.
Весь сентябрь, и октябрь, и ноябрь.
А в декабре Соня Гукасян объявила, что выходит замуж, и что приглашает на свадьбу всю группу.
- Странно как-то, - сказал Миша Семибратовой, когда в общежитской кухне варил макароны, а Семибратова возилась с борщом. - Соня раньше Зюзи замуж выходит...
- Ничего не странно, - возразила Семибратова. - Во-первых, у нее воспитание. Во-вторых, у нее все по плану. А в-третьих, у нее родители.
- У всех родители! - возразил Миша, и тут же прикусил язык - Семибратова была сирота, и воспитывалась бабушкой и теткой.
Но Семибратова не обратила внимания на Мишины слова - не такая уж она была нежная, эта Семибратова.
- Не у всех родители ищут жениха или невесту. Тебе вот нашли?
- Ну... - Миша задумался. Мама все время настойчиво намекала Мише, что нужно почаще навещать тетю Любу. Тетя Люба была мамина сокурсница, и перед поступлением в институт Миша у нее жил три недели, пока не поступил, и не устроился в общежитие. У тети Любы была дочка, одних с Мишей лет, и мама все интересовалась, как у Леночки дела, и не вышла ли она еще замуж - как будто тетя Люба ей, маме, не писала! Отец тоже Мише говорил, что хорошая девочка, обрати внимание. Но нельзя сказать, чтобы родители нашли Мише невесту.
Семибратова посолила борщ, попробовала, дуя на ложку и морщась, добавила еще соли.
- Ты на свадьбу поедешь? Я бы не советовала, Зюзя там со своим будет. Они ж турбазу у его родителей сняли, на два дня.
- Кто? Аллочка со своим?
Семибратова вздохнула, взведя очи горе - ну до чего ж этот Шаманов непонятливый!
- Нет, Сонины родители. У родителей Игоря. Сняли турбазу. В лесу. Если снег будет - можно на лыжах покататься. Но далеко - пять часов на электричке. А Игорь будет осуществлять административные функции - как представитель хозяев. Ну, и на свадьбе гулять, естественно. Так что - не советую тебе ехать.
Миша вздохнул. Нет, мозгами он понимал, что Семибратова права, но - ох, уж это "но"!
- Ну, это как ты решишь, - сказала Семибратова, выключая газ под борщом. - Макароны твои, кстати, переварились. А деньги на подарок собирает Лора из сто второй.
Миша схватился за кастрюлю с макаронами, обжегся, зашипел и плюхнул горячий мокрый ком в миску.
- Ничего не переварились, мы всегда так делаем. Потом туда кидаем тушенку, и нормально получается. А почему деньги Лорке, а не тебе?
Семибратова хмыкнула:
- Потому что я свидетельница, мне и так забот хватает.
Миша с трудом представлял себе, какие такие заботы могут быть у свидетельницы, но Семибратова и вправду на свадьбе казалась замученной и встревоженной. И платье на ней было какое-то странное. В женской одежде Миша разбирался не очень, и что в этом платье было не так, сказать не смог бы. Но что-то было не так. Возможно, конечно, что сам факт платья на Семибратовой, которая по жизни не носила ничего, кроме джинсов и свитера - ну, еще и халата иногда, вечером, или когда шла в душ.
Соня выглядела, как положено выглядеть невесте - как крем на торте "Безе с шоколадом": много белой взбитой пены и шоколадно-черная головка с мазком фаты на макушке. Красивая, конечно, хоть и не в Мишином вкусе.
Жених Сони тоже был ничего, и как-то очень ей подходил.
Свидетель, которому положено было бы обихаживать Семибратову - даже традиция такая есть, кричать "горько!" свидетелю со свидетельницей - был со своей девушкой, и занимался ею, а совсем не Семибратовой.
Гости - человек двести, наверное - кучковались по возрастным и иным критериям: взрослые родственники, молодые родственники, друзья жениха (все в основном парами), друзья невесты, то есть группа.
Правда, группа оказалось неполной, и Миша в этой группе был единственным мужчиной.
Проигнорировали мужики Сонину свадьбу.
Впрочем, тому была уважительная причина - каникулы. Женщины тоже поехали не все - шестеро. И Аллочка. И Соня с Семибратовой. Семибратова сидела рядом с женихом, и, кажется, скучала - во всяком случае, в их сторону (Миши с сокурсницами) поглядывала с тоской.
А Аллочка вообще поместилась за отдельным столиком, над которым висела табличка: "Администрация".
Конечно, не одна - со свои бойфрендом, которого, как теперь знал Миша, звали Игорем.
Но Мише досталось очень удачное место: не спиной к Аллочке, потому что тогда он бы все время оборачивался, а сбоку, и довольно далеко. Краем глаза он видел Аллочку, а бойфренда ее не видел, и видеть не хотел. Поэтому Миша мог сосредоточиться на еде. Ну, и на выпивке, конечно.
Девушки требовали шампанского, и чтобы Миша не забывал им наливать, и никого не пропускал. Зато девушки наперебой наполняли Мишину тарелку всякими вкусностями, а поесть там было что: и икра, и лососина, и даже фазаны в перьях.
Потом начались танцы, и Мише пришлось перетанцевать со всеми шестерыми; он надеялся, что представится случай пригласить и Аллочку, но случай не представился - когда Миша направился уже в Аллочкину сторону, тамада велел всем усаживаться за стол, для очередного развлекательного мероприятия, викторины, кажется. А потом Аллочка куда-то исчезла, зато рядом с Мишей появилась Семибратова, а Лорка напилась, и ее нужно было эвакуировать в отведенный им домик, а по дороге Лорка потеряла в сугробе туфлю, и Миша в поисках копался в снегу, промок и замерз. А потом Лорка не хотела укладываться, и рвалась обратно, и шумела; и Миша ждал, пока Семибратова Лорку успокоит.
А когда они шли обратно, Семибратова, крепко держась за Мишин локоть, потому что было скользко, а туфли на высоких каблуках, спросила:
- Ну что, я была права? Жалеешь, что приехал?
- Нет, - соврал Миша. - И еда вкусная, и на лыжах на шару покатаемся... А тебя на танец пригласить можно?
- Можно, - сказала Семибратова.
Но потанцевать не удалось, зал почти опустел, в одном углу взрослые родственники невесты пели армянские песни a capella, в другом зевали две сокурсницы.
- А где все? - спросила Семибратова.
- Катание на тройках, - ответили ей, - с последующим фейерверком. Мы не поехали, холодно.