Солнце, медленно садясь, смешивало нежно-розовые оттенки своего мягкого вечернего света с голубыми разводами на безоблачном небе. Всё замерло в тишине. Деревья не шумели, а птицы позабыли свои песни. Казалось, что нет ни одной живой души на целом свете.
Вулкан-гора был особенно прекрасен в отблесках дня: туман и дым, что всегда окутывали его, теперь стали похожи на пурпурно-розовое покрывало из тончайшего шелка. Солнце садилось и прощалось с каждой крохотной веточкой зелёных садиков, освещая её, с каждым домиком, заглядывая по очереди во все окна и рассыпаясь тысячами маленьких золотых лучиков, отразившихся от стекла.
Мария сидела на веранде, отмечая все мелочи этого уходящего дня, озарённого далёким солнцем. Каждый вечер она выходила и садилась на то же место, чтобы полюбоваться закатом, и солнце для неё опять и опять садилось по-новому. Она любила его, и не могла без восхищения смотреть на преображение мира с каждой секундой, с каждым днём его движения.
Вечер был особенным, так как спала жара. Солнце сжалилось над миром и оставило после себя лёгкую прохладу.
Мария почувствовала, как к ней возвращается спокойствие и силы, потерянные в этом бесконечном дне, как огромная усталость и горечь постепенно исчезают, оставляя лишь грусть да пустоту в сердце.
Она знала, что придёт этот исполненный скорбью день, когда на какое-то время всё потеряет своё значение, когда не останется ничего, кроме острой боли и мутного горя в душе. И этот день пришёл.
Когда она в полдень услышала длинные звонки международной связи, какое-то непонятное предчувствие зародилось в ней, и несколько шагов до телефона дались с трудом.
Звонили из такого далёкого и немного забытого Киева, её второго родного городка. По первым же словам разговора она поняла, что случилось.
Её мать скончалась.
И теперь она сидела на веранде, отмечая все детали заката. По её щекам всё текли слёзы, пока она снова и снова вспоминала своё детство, свою юность, - всю свою жизнь, начало которой положила её мать. Мария не могла простить себе того, что не поддержала её в последние минуты, что не сказала ей всего того, что следовало сказать, что ни одна из её жгучих слёз не упала на испещренное морщинами лицо матери, что тепло её руки не поддержало жизнь в таких добрых глазах этого родного и настолько близкого ей человека.
Она не могла смириться и не могла простить себе тяжкого одиночества последних лет невысокой хрупкой старушки, изо дня в день переходившей маленькими шажками по улицам огромного пустого для неё города. Но пенять на себя было поздно.
В этих местах очень быстро темнеет. Солнце спряталось, унеся с собой все цвета и формы окружающего мира. Мария никогда не любила темноту, но сегодня ночь принесла ей облегчение: день кончился.
Она прошла в комнату, где кондиционер с тихим шепотом не давал сгуститься жаре. Её рука привычно потянулась к кнопке включения света. В глазах вспыхнули яркие пятна и вся комната, освещенная мягким светом, на миг заплясала перед ней.
Мария посмотрела на часы - было уже десять. Пабло скоро должен прийти, - механически подумала она.
Возле стеклянного столика у стены цвета моря стояли два упакованных чемодана, - она наспех собрала все нужные вещи. На самом столике лежали недавно доставленные авиабилеты на прямой рейс Неаполь-Киев. Самолёт должен был подняться в воздух рано утром следующего дня. Она подумала о том, что не летала очень давно. Так давно, что уже забыла о своей привязанности к небу. Пять лет назад она приземлилась на украинском боинге в Неаполе, как раз в том аэропорту, откуда завтра собиралась улетать. Как всё повторяется, - подумала она, - Сколько я себя помню, моей судьбой были перелёты из одной страны в другую, из одной жизни в другую мою жизнь. Она опустилась на кровать и в раздумьях не заметила, как погрузилась в глубокий тяжелый сон измученного человека.
Мария даже не пошевельнулась, когда в комнату неслышными шагами зашел тот, кого она ждала. Он несколько минут смотрел на спящую своими блестящими и грустными карими глазами, затем выключил свет и вышел на веранду.
Пабло любил ночь. Он бессознательно любовался ею каждый вечер, спеша домой. Вдыхая ароматы ночи, он наслаждался её прохладой и скрытой таинственностью.
На веранде было темно, но улочка с небольшими двухэтажными домиками освещалась лёгким голубым светом низких фонариков. Из окон напротив пробивалось несколько неярких лучиков - им не давали попасть в ночь жалюзи и шторы, что защищали дома от москитов и комаров. Луна ещё не взошла, и каждый из фонариков-лун освещал лишь долю узкого тротуара.
В эту ночь как-то особенно светят звёзды, - подумал Пабло. - Хотя, может быть, их особая яркость - это отблеск моего тяжелого дня.
Он нашел свою любимую звезду, которую всегда безошибочно распознавал на ночном небе, - полярную. Возможно, это была его звезда, - он не знал, - но верил, что где-то в сотнях световых лет от Земли существует его светило... и что её звезда сверкает совсем рядом.
Он вспомнил о том, что она завтра уезжает, и тоска по ней уже закралась в его душу. С тех пор, как он повстречал её, они расставались только однажды. Сейчас он снова понял, как ему будет недоставать её подбадривающей улыбки по утрам, её мелодичного голоса, её всегда точных советов, её оригинальности мыслей и всего того, что было свойственно лишь ей одной. Но он понимал, что она должна уехать и, хоть жизнь без неё и казалась пустой, он не мог ни отговаривать её, ни поехать вместе с ней. Там всё ещё живёт та часть её, которая неизвестна и недоступна мне.
Когда она сообщила ему о смерти своей матери, его больше всего испугал её надломленный голос и скользящая в нём безграничная усталость. Если бы он услышал истерические рыдания, - ему было бы легче, так как всё, чего он хотел, - это помочь ей перенести всё. Но он знал, что горю ручейков слёз, беспрестанно котящимся по щекам, и глубокой, казалось, вечной грусти не поможешь; знал, что такому горю сможет помочь только время да она сама.
Она уезжала на неопределённое количество дней, - он заметил на столике билет только в одну сторону. И какая-то часть его души всё же боялась, что та жизнь отнимет её у него.
Он смотрел в ночь и разные мысли роились в его голове. Он никогда не видел её матери, а Мария редко упоминала о ней. Несмотря на это он чувствовал её любовь к тем, далёким, из которых у неё оставалась одна лишь мать. Пабло понимал, что никогда не сможет прочувствовать всю глубину её горя, так как он не был сиротой, и у него, как и у любого другого итальянца, оставалась многочисленная родня, которая всегда бы поддержала его. Но она была одна, совсем одна.
Он подумал о том, что завтра утром она попросит его не ехать в аэропорт, и, сказав несколько слов на прощанье, уедет сама. Он знал, что она не будет часто звонить ему - ей нужно побыть одной. Единственное, чего он не мог сказать и о чем боялся себя спросить - это когда она вернётся. И тоска, отогнанная размышлениями, вернулась.
Он откинул нанизанные на нити бусинки, что служили занавесью у двери на веранду, и услышал их тихое позвякивание и шуршание о пол. На лицо Марии падал луч лунного света, и он заметил блеск её влажных щек. Она лежала на боку, - он сразу заметил это, потому что она всегда спала на спине. Укрыв её легким одеялом, он тихо вышел из комнаты, чтобы отдохнуть на диване. Пабло ещё долго не мог уснуть, и мысль о том, что Мария всё ещё рядом, и согревала, и ранила его сердце.
А луна взошла и свет звёзд немного поблек. Тишину не нарушало ничто кроме мерного гудения фонариков, - это был лёгкий сон небольшого городка у Неаполя.
Она проснулась. Сон немного помог её горю, но усталости не поубавилось. Она вышла на веранду, чтобы взглянуть на новый день. Это было раннее утро (она не удивлялась, что проснулась сама), и до уничтожающей денной жары оставалось ещё несколько часов приятной прохлады. Улочка тянулась прямо совершенно пустой - в воскресный день здесь редко кто рано встаёт. Жалюзи, что вчера не пропускали свет в ночь, теперь оберегали сон людей от яркого утреннего солнца. На небе всё ещё блуждали розовые лучи рассвета, и можно было видеть новые лиловые разводы в дымке над вулканом, - сутра он всегда был прекрасен и величествен, и как-то особенно упирался в небо своим покатым склоном неаполитаского великана.
Мария всегда удивлялась тому количеству птиц, что, неся приятную мелодию, парили в небе по утрам. И куда они прячутся на ночь?, - обычно спрашивала она себя.
Сегодня же она не задавала никаких вопросов, просто прощалась с утром, птицами, родным городком. Она не грустила по ним, нет. Только возвращаясь в свой второй дом, она всегда прощалась с первым. Единственным, что всегда и везде сопровождало её, было вездесущее солнце.
Мария вошла в комнату, ещё раз осмотрела её, отмечая каждую картинку на стене, каждую фигурку на полочке, каждый лучик света, что придавал воздуху особые оттенки и цвета. Она быстро оделась и, тихо открыв дверь, вынесла свой багаж на улицу. Затем, поместив всё в машину, снова вернулась в дом.
Мария нашла спящего Пабло в соседней комнате. Она смотрела на его до боли родные черты, и думала, что обязательно вернётся. Он оставался ей самым близким человеком на Земле, и она знала, что он всегда будет ждать. Ей не хотелось будить его, так как она никогда не любила прощаться, и знала, что тоски на сердце не поубавится, когда она увидит грусть в глубоких карих глазах. Подойдя к столику у кровати, она сняла цепочку с шеи, где давно носила маленькое золотое солнце, и оставила её сверкать в лучах восходившего солнца.
Она ушла, оставив ему на прощанье легкий поцелуй на губах.
Когда Пабло проснулся, солнце стояло уже высоко. Он сразу почувствовал, что её нет. Он не думал о том, что она не попрощалась или не написала записку. Оставалась только одна мысль, что заполонила всё его сердце: Её звезда больше не согревает мою своим мягким светом... Его тело пробирала дрожь.
Мария была в небе. Она снова вблизи видела любимые облака, но они не приносили ей бывалой радости. Раньше она всегда летала к тем, кого любила: к отцу, к матери, к Пабло. Теперь же она летела в пустой для неё родной город, где не осталось ничего, что могло бы помочь её горю. Кроме долгих лет жизни и слова Родина её больше ничто не связывало со страной, куда она летела. Но это совсем не так мало, как кажется. Для этой страны она оставалась дочерью, которая уезжала погостить к бабушке на каникулы. Для этой страны она никогда не станет чужой, как эта страна всегда будет частью её жизни, - ведь их связывало нечто большее, чем пара вместе проведённых лет и общие воспоминания, - их связывало рождение новой судьбы, которая вела Марию сквозь время ярким светом своей звезды в облачном небе.
Она снова возвращалась в своё прошлое, чтобы вспомнить его, чтобы найти то, что она, возможно, когда-то там потеряла или забыла, чтобы смочить слезами лоб своей матери и найти себе прощение. Она летела в своё прошлое, которое отныне становилось будущим, переходя границу между двумя своими жизнями.
И она уже не думала об Италии и о маленьком городке у Неаполя, о вулкане-горе, об уютном домике с верандой, - обо всём том, что было так важно каких-нибудь два часа назад. Как человек из дремоты погружается в глубокий и долгий сон, - так она постепенно окунулась в воспоминания о Киеве.
Она вспомнила свои первые шаги по украинской земле, - ей тогда было семьь лет, и она, не осознавая этого, начала новую жизнь, только сойдя с самолёта.
Когда её отец и мать вынуждены были развестись, они решили дать дочери возможность самой выбирать своё будущее и свою страну, так как её отец был итальянцем, а мать - украинкой. Но Мария, подрастая, оставалась верной обеим странам, так же, как одинаково любила и своего отца, и свою мать. Это причиняло боль обоим, потому что дочь оставалась всем в их жизни. Мария же, живя поочерёдно двумя жизнями, не могла заметить этого, - ей везде были рады, встречая. И горе от разлуки с матерью переходило в счастье от встречи с отцом.
Она смотрела в небо, не видя его. Она пыталась понять причину расставания её родителей. Она знала их историю только из чужих уст, так как они никогда не рассказывали ей всего, сколько бы вопросов она не задавала. Позже, повзрослев, начав строить свою жизнь, Мария стала больше задумываться над этим, уже никого не спрашивая. И чем больше она думала, тем меньше она понимала. Придя к выводу, что её родители не могли жить в чужой стране, она зашла в тупик, - они не могли, но ведь она могла, верно? Если бы её мать уехала в Италию, она бы была несчастна. Если бы отец переехал в Киев на весь остаток жизни, - он бы не смог там жить без печали по дому. И те два года, что он провёл в зелёном городе каштанов, были для него самыми солнечными и самыми тёмными на его жизненном пути. Он был счастлив со своей любимой и ожидал рождения дочери, которая осталась его единственным ребёнком впоследствии, но он не мог преодолеть желания вернуться домой, и с каждой минутой всё больше скучал за родными, которые отвернулись от него после переезда.
Так прошли первые годы жизни Марии. Она не могла помнить всего, что случилось тогда, но знала, что отец забрал её в свой мир, как только ей исполнилось полтора года, и что он никогда больше не возвращался на землю киевскую.
Сейчас, после смерти матери, Мария пыталась представить себе её тихую боль, её горечь, её грусть после расставания с ребёнком. Но они решили дать ей право выбора. До шести лет она жила в Италии, а потом её детство перестроилось заново в Киеве. С языком у неё проблемы не возникло, - отец позаботился о лучших репетиторах. Она бы не сказала, что это было трудно, - начинать новую жизнь в новой стране, - но не легко привыкнуть к матери, которую ты первый раз осознанно видишь, не считая фотографий и открыток на Рождество. И эта дистанция между ними сохранялась до последнего дня, так как мама Марии не всегда понимала свою дочь, хоть время, прожитое вместе, и сгладило немного пропасть непонимания. Несмотря на это, Мария всегда относилась к матери с нежностью и уважением, с любовью и глубокой привязанностью.
Годы своего счастливого детства она пробегала с мальчишками среди огромных зелёных деревьев во дворе. У неё было множество друзей тогда: как девочек, так и мальчиков. Только позже, когда она уже перешла в среднюю школу, многие подружки отвернулись от неё. Она до сих пор не могла понять причины их неприязни.
Мария вспомнила друзей своего детства, вспомнила, как они искали во дворе зарытые сокровища средиземноморских пиратов, как называли высокие тополи банановыми пальмами, как пытались струсить с них пару кокосовых орехов, но не получали ничего, кроме веника, летящего с соседнего балкона. Свёрстникам всегда нравились истории о тропических кактусах, которые рассказывала Мария. Каждое лето, уезжая на месяц или два к отцу, она прощалась со своими друзьями и обещала обязательно найти сундук с золотом под настоящим тропическим кактусом.
Так прошли годы. В старших классах она уже перестала искать сокровища и кокосы на тополях, всё было много печальнее, - теперь она отыскивала людей, которые смогли бы её понять. Подруги отвернулись от неё и начали шептаться за спиной. Друзья выросли и почему-то совершенно изменились. Молодежь захлестнула волна курения, алкоголизма, наркомании. Мария искала ответы на все свои бесчисленные почему. Версии, догадки. После многих лет строгой морали и железного запрета в стране стало модно быть крутым. Эта же крутость проявлялась по-разному, - от унизительных и даже жестоких насмешек над первоклассниками до бестактного и грубого поведения с учителями; от ста грамм на перемене до хвастовства о количестве пустых бутылок под кроватью; от лёгкого плана до дорогого героина; от разбитой камнем витрины в магазине до изнасилования одноклассницы после дискотеки в тёмном подъезде... и тем хуже, если эта же одноклассница не была против. Мария училась в простой школе, и было трудно не замечать всего вокруг.
Она окончила одиннадцать классов с серебряной медалью, и благодаря деньгам отца, легко поступила в Национальный ВУЗ. Обстановка здесь была несколько другой. Экзамены отсеяли всех бедных школьников, оставив в большинстве своём крутых второй категории. Здесь не было модно курить, пить, колоться. Конечно, некоторые в силу привычки занимались подобными вещами, но не пытались подчеркнуть этим своё Я. Вторая категория крутых отличалась наличием колоссальнейших денежных сумм на карманные расходы, новеньких Джипов Чероки и других машинок отнюдь не отечественного производства, а также прочной крыши на заднем плане и, конечно же, растопыренных во все стороны пальцев. Если у кого-нибудь всё это откуда-то появлялось, мозги иметь было совсем не обязательно. Впрочем, Мария не сравнивала своё новое окружение со старым, - просто окунулась в эту жизнь, как она это делала всегда. Только идя вечером домой (у неё не было Джипа Чероки), она иногда встречала кого-то ранее знакомого, и её реальность снова соприкасалась с другой реальностью: с жестоким миром развращённых подростков темного забытого двора.
Время как всегда летело очень быстро, - она это иногда отмечала про себя. Когда становилось трудно, она просто думала, что завтра будет легче, что всё так или иначе пройдёт и, возможно, изменится к лучшему. Так незаметно ушло детство, оставив место юности.
Сейчас Мария пыталась вспомнить, что же было чертой между ними. Да и была ли она вообще? Может, детство много позже плавно перетекло в зрелость, так как Мария очень часто приходила к выводу тогда, да ей и не приминали напоминать, что она ребёнок. Она помнила годы своей юности, и теперь почему-то некоторые её поступки казались ей неуместными (как любой из нас, оглядываясь в прошлое, порой хотел бы всё вернуть назад и переиграть сначала). Но среди ещё неуверенных шагов девушки было совсем немного таких, которые она бы хотела изменить сейчас. Ей по-прежнему казалось, что она взрослый ребёнок.
Итак, к ней тогда пришла юность с оттенком детства. Оно никуда не девалось, просто стало более серьёзным и реалистичным. Университет принёс с собой много новых знакомых, но по-прежнему ощущалась нехватка подруг. Как-то все ходили группой девчонок, а она ходила с юношами или совершенно одна, со своими мыслями. Друзья заменяли ей и подруг, - два в одном, как говорил один из них.
Вспоминая эти подробности студенческой жизни, Мария подошла к ещё одному её этапу. Она долго не могла вспомнить, с чего он начался, но, смотря на слепящее солнце за круглым окошком, всё мало-помалу восстановилось в памяти.
Она сидела и смотрела на солнце. Оно не светило ярко и не причиняло боли глазам, - тёмные тучи заволокли небо. Мария в своём воображении пыталась придать форму размытым в вышине дождевым покрывалам. Прерывчатыми пасмами разных оттенков синего они оставались разбросанными по небу. Она вспомнила очень похожее небо, которое когда-то видела в далёкой Италии. Всё было схожим, даже солнце стояло в том же месте. Однако тут не хватало вулкана-горы, что подпирал небо у Неаполя, не хватало мягких цветов его дымки, да и вообще, на фоне вулкана небо не казалось таким далёким от земли. Да, иногда она скучала за землёй отца.
Мария сидела на лавочке в университетским парке, и любовалась преддождевым облачным небом. Когда возле неё сел молодой человек, она не отвела глаз от небосклона, так как нашла новую форму в облаке...
Так Павел, или Паша, как она его называла, вошёл в её жизнь, которая снова началась сначала.
Была ли это первая любовь? Наверное, нет. Мария помнила свою безумную привязанность детских лет к главному золотоискателю их двора, помнила также, что в пятом классе месяц гуляла с одноклассником тополиными (или пальмовыми?) аллейками после школы, помнила, что когда-то разрешила себя поцеловать мальчику, который её удивил. Каждый из них много значил для неё. Возможно, это было минутное чувство, но, вспоминая его, она опять убеждалась в том, что любила тогда. Нет, она не расценивала свою привязанность и не думала, что кто-то значил больше, а кто-то меньше. И была благодарна судьбе за минутки счастья, которые та ей дарила. Просто Мария не верила тогда, впрочем, как и сейчас, в вечную взаимную любовь и не ждала её, - она верила в то, что бывают однолюбы... по крайней мере, тогда она именно так и считала.
И нежданно в её жизни появились частые прогулки под луной и прощальные письма при отъезде, частые телефонные звонки и слова любви, которые снова приобрели для неё смысл. Да, с другой стороны оставались ссоры с матерью и учёба по ночам, поиски подруг и катастрофическая нехватка времени. Но все проблемы отходили на второй план, так как Мария знала, что её счастье не вечно. Паша же этого не знал.
Тогда он шёл домой после пар на переменке и, бросив короткий взгляд в небо, заметил про себя, что скоро может начаться дождь. Проходя по парку, он увидел девушку, сидящую на лавочке. Он осмотрел её, как осматривал всех девушек, повстречавшихся на его пути, - снизу вверх. Его не удивил вид девушки, - со вкусом подобранный костюм приятного серого оттенка, лёгкая спортивного вида сумочка и плащ, что веером украсил конец лавочки. Нет, это его не удивило. Таких девушек в университете было много... даже слишком много. Его удивил взгляд девушки, обращенный к небу. Он сам посмотрел вверх, но не заметил ничего примечательного. Потом он снова посмотрел на девушку и увидел отражение неба в её карих глазах. Он увидел аккуратно обёрнутую книжечку у неё на коленях, и это удивило его ещё больше, кто в наши дни читает?, - подумал он.
Его впервые посетило смущение, когда он сел рядом (Господи, когда в последний раз это было? Наверное, когда я отважился в третьем классе поцеловать девчонку на три года старше меня). Он сел рядом с девушкой, но она не отрываясь продолжала что-то искать в небе. Тогда Паша решил во что бы то ни стало найти там что-то и для себя...
--
Извините, вы что-нибудь есть будете?
В сознании Марии раздались странные звуки. Через мгновение она уже поняла, чего от неё хотят, - просто уж очень давно не слышала русской речи, не считая двух слов по телефону вчера.
--
Да, конечно, - она взяла протянутый ей поднос с завтраком, удивляясь звучанию своего русского.
Впрочем, она знала, что за неделю акцент сойдёт на нет.
Мария развернула предложенную ей еду, хоть и знала, что много не съест сегодня. Часы показывали, что лететь осталось совсем немного, - полтора часа полёта уже прошло. Скоро объявят посадку, - подумала она. Первый раз за всю историю жизни Марии никто не встречал её самолёт. Теперь некому было его встречать. Мария не знала, куда она поедет. В дом своей матери? Возможно. Она хотела хоть одну ночь провести там, где её мать долгие годы оставалась одна со своей тоской и тяжелым бременем старости. Она хотела бесцельно побродить по городу, вспомнить... Она хотела снова вдохнуть особый, всегда свежий, украинский воздух, наполнить им лёгкие, всматриваясь в киевское небо, которое всегда было на оттенок серее воздуха неаполитанского, что, впрочем, не мешало Марии восхищаться им. Сколько времени она проведёт в Киеве? Она не знала. О том, что так беспокоило Пабло, она даже не задумывалась особо. Для неё время не имело значения сейчас. Главной оставалась душа и её состояние. Она не вернётся, пока не... Пока не почувствует, что ей пора. Может быть, пройдёт неделя, а может и месяц. Это не имело значения. В глубине своего сознания Мария верила в то, что время не стирает глубокие чувства, если его использовать в отличном от них направлении, что любовь, или дружба, или привязанность остаются, возможно, лишь немного притупившись.
Со стороны казалось, что взгляд Марии отсутствует, так как она с пустыми глазами ковырялась вилкой в своём завтраке, не съев ни кусочка. Но её взор просто был обращен не наружу, а вглубь своей души.
Когда-то в институте Марии пришла в голову интересная мысль, - научиться говорить со своим сердцем. Она много читала о том, что сердце и разум человека противоречивы. И она решила научиться понимать и объединять их. Сначала она просто выходила на улицу, выбирала себе направление и шла, взывая к своему одушевлённому органу внутренним голосом. Это было бесполезно, - она ловила себя на том, что сама себе отвечает и сама думает над своими же вопросами. Но однажды у неё всё-таки кое-что получилось. Тогда между ней и Пашей почему-то возникла стена непонимания, что причиняло ей острую боль. Она долго разговаривала со своим внутренним голосом, пытаясь понять причину случившегося. Она искала ошибки в себе, докапываясь до самых глубин своего подсознания, но ничего не находила... сердце болело. И тогда в минуту отчаяния она спросила его, почему оно молчит и только терзает её душу. В ответ она услышала несколько слов своей догадки: Потому что я и есть ты...
Мария поняла тогда, почему сердце не отвечало ей раньше, - потому что она спрашивала им сама себя. Тогда возник новый вопрос, неужели у неё нет гласа разума? И решила, что сердце с разумом жили вместе в ней. Это было интересное открытие, что объясняло всё, хотя и противоречило чужим теориям, описанным в книжках. Мария тогда начала думать о том, что писали в книжках... Тогда она решила для себя, что не всё то, до чего дошли другие, должно подходить ей.
Так, когда она искала свой внутренний голос, и находила его, понимала, что говорит со своим сердцем.
(или разумом?)
Шановн пасажири, наш лтак здйснить посадку у Бориспол через 20 хвилин. Пристегнть, будьласка, паски безпеки, переконайтеся в тому, що крсла знаходяться у вертикальному положенн, а ...
Двадцать минут полёта, пять на подачу трапа, пять на выход, пять, - на автобусный рейс до терминала А. Ещё полчаса на паспортный контроль, десять минут на вылавливание багажа с конвеера, час на дорогу до Киева. Приблизительно два с половиной часа и она сможет забросить вещи в гостиничный номер.
Мария сидела у окна, и всю посадку без каких-либо мыслей непроизвольно любовалась бескрайними просторами забытой далёкой ото всех страны. В школе ей всегда говорили, что с потенциальными возможностями Украины, с её колоссальнейшими залежами природных ресурсов, с её добрыми гостеприимными работящими людьми и системой образования страна очень скоро выйдет на передовые места в мировой экономике. Но Мария видела, что система образования находилась в глубоком упадке, что шахты стояли, а шахтёры продолжали бастовать, что гостеприимные добрые люди обозлились на жизнь из-за этой же настолько жестокой жизни. Да, реальность часто отличалась от того, чему учили в советской школе. Попытки привязать детям патриотизм только порождали идеи типа Я уеду отсюда подальше, а когда станет лучше, вернусь.
Мария ощутила перепад высоты. Самолёт снижался. Её любимой частью полёта всегда был взлёт и посадка, потому что, когда самолёт резко поднимается в воздух, или опускается к земле, он периодически сбавляет высоту при подъеме и набирает при посадке, и можно почувствовать себя пушинкой, - теряешь свой вес и на несколько секунд оказываешься в невесомости. Ты становишься чем-то нематериальным, и кажется, что мысль возникает из неоткуда.
Наверное, некоторые люди чувствуют облегчение при посадке. Долетели всё-таки, ничего не случилось. Какой бы не была техника, всегда остаётся ощущение случая. По крайней мере, Мария иногда видела его. Едя в машине, она могла увидеть на подсознательном уровне аварию, которая могла случиться. Воля случая.
Пройдя паспортный контроль, она направилась за багажом. Много хорошо одетых людей сновало вокруг. Мария подождала, пока по конвеерной ленте проехали первые сумки, и сняла два своих чемодана. В целости и сохранности.
Много таксистов и водителей предлагали свои услуги. Она выбрала того, кто стоял последним.
Когда они сели в машину, водитель спросил, куда ехать. Мария не знала. К матери? В гостиницу? И всё же она решила ехать домой. Назвала адрес. Всё еще по памяти.
За окном пролетали зелёные деревья. Это были сосновые посадки около дороги, - от Борисполя она тянулась вперёд длинной ровной линией. Кое-где стояли люди на автобусных остановках, на трассе было достаточно оживлённое движение.
Потом был поворот за огромным постаментом Кив - мсто - Герой и много рекламных щитов у дороги. Да, Мария помнила эти места.
--
Из командировки или из отпуска едете? - спросил водитель.
--
Должно быть из отпуска, - ответила она, опять удивившись своему русскому.
--
И долго отдыхали?
--
Долго... несколько лет.
--
Да, все возвращаются - сказал водитель.
Должно быть он прав, - подумала она - Только вот для меня это не возвращение, а что-то другое.
Они въехали в Киев. Харьковский массив стал ещё больше, - заметила про себя.
Да, вокруг подымались дома-высотки, один в один, очень похожие. Странно было видеть эти дома после опрятных трёхэтажных итальянских домиков.
Мария любила Киев вечером. Хоть на небе не было солнца, везде горели сотни маленьких солнц, являясь фонарями да лампочками в окнах. Здесь не было жалюзи. Только тюль, шторы, портьеры. Многие окна оставались открытыми для прохожих, и иногда вечером можно было видеть тени на шторах. В детстве Мария любила смотреть из окон на прохожих. Интересно было видеть чужую жизнь. Она не любила читать художественную литературу, думая, что настоящее гораздо интереснее и увлекательнее. Особенно её интересовала тогда чужая жизнь, - ведь со своей всё было ясно.
Странно, - думала она иногда, - старики всегда жаловались на свою старость и нехватку времени. Почему бы не извлечь из этого урок для себя? Говорят, старые люди - мудрые люди. Марии же казалось, что они - те, кто совершают ошибки и на них учатся. Умудрённые своими же ошибками. Но ведь говорят, что умные люди учатся на чужих промахах... - это оставалось для неё загадкой.
Они подъезжали к дому. Знакомые повороты, забытые, но всё те же, дорожки. Она не помнила деревья такими: теперь тополи стали ещё выше, хотя раньше она думала, что им некуда расти, стволы каштанов стали много шире, а ветки раскинулись дальше, коротко стриженные раньше кусты приобрели совсем иную форму. Да, что-то изменилось. Дом ещё больше постарел, у почты рядом стояла горстка старичков, - наверное, выдавали пенсию.
Она была дома.
Расплатилась с шофером и сама вытащила из багажника чемоданы, - её удивило то, что водитель не помог, - просто она слишком долго жила в Италии, где молодым девушкам обычно помогали.
Старый подъезд с дверью, на которой давно облезла зелёная краска. Мария всегда помнила эту дверь, - раньше здесь даже был вахтёр. Теперь среди жильцов преобладали старики, а им нечем платить.
Это была старая хрущевская пятиэтажка без лифта. Третий этаж у Марии. Да, она помнила номер квартиры, эта же цифра была и в телефоне: 29.
Крутые стоптанные ступеньки со старыми перилами и обрисованными стенками. Когда-то и Мария здесь нарисовала сердечко, проколотое стрелой. Нет, мало что изменилось с тех пор. Батареи были всё того же синего цвета, а с потолка торчали черные спички. На втором этаже она увидела дверь квартиры бывшего одноклассника, где ручка была сделана в форме головы рычащего льва. Как она боялась идти в школу и сидеть с мальчиком за одной партой из-за этой ручки!
Третий этаж.
Там моя мама, - подумала она. Там она прожила всю свою жизнь, там она и умерла.
Из глаз потекла вода.
Там когда-то жил мой отец... странно, кто бы мог подумать, что мама переживёт его.
Ни отца, ни матери. Никого.
Мария достала из сумочки ключи. Их было два. Она всегда хранила ключи от своего дома, где бы он ни был.
Верхний замок не был защелкнут. Мария легонько толкнула дверь, - та открылась.
Она вдохнула воздух, - запах своего дома не спутаешь ни с чем иным. Напротив двери висел расшитый красным и черным рушник, под ним висела иконка: святая Мария держала Сына на руках. Ни одной пылинки нигде.
Коридорчик резко поворачивал влево от двери, - Мария зашла вовнутрь и прикрыла дверь. Она дотронулась до стен, покрытых старыми обоями темно-кирпичного цвета. Коридор поворачивал направо, - это была дорога на кухню. Здесь висел старенький телефон над деревянной тумбочкой, где её мать когда-то хранила варенье. Маленькая кухонька, где много людей не поместилось бы, оставалась всё такой же, какой Мария помнила её со своего детства. Вот только теперь здесь никого не было. Нет, кухня никогда не пустовала раньше. Все свободное время мама Марии проводила на кухне, - особенно когда была молода и здорова. Она подрабатывала на заказах ко Дню Рожденья, свадьбе или других праздниках. Но никогда не готовила на похороны, - говорила, что кормить покойников должны родственники.
Это не значило, что Мария должна была стоять у плиты, готовя еду. Похороны должны были быть проведенными в кругу оставшейся семьи, - двух её тётушек, племянника и самой Марии.
Она села на старую выцветшую табуретку у стола. С горькой усмешкой заметила, что та пошатнулась. Как и раньше. Как и всегда.
Нет, глупо было думать, что её мать здесь. Конечно, тётушки забрали её куда-то. Хоть и нельзя такого говорить сейчас, но согласись, мама, они всегда ненавидели меня. Одна из них оставалась старой девой, раньше Мария думала, что она злая, потому что одинокая. Сейчас она не знала, - давно это всё было.
Она оглянулась вокруг, - всё такое привычное и такое чужое. Как обычно по приезде.
Мама, прости, я должна была приехать раньше - слёзы с новой силой потекли.
Мне хочется так много сказать, но я не могу найти слова. Всё моё горе и вся моя любовь во мне, посмотри
Мария долго сидела, опустив голову на руки, мысленно обращаясь к душе своей матери, надеясь на то, что она услышит её. Потом она встала и побрела в гостиную, где стояла старенькая софа, прикрытая одеялом.
Она заснула, свернувшись в клубочек, думая о том, что совсем недавно её мать лежала на этом же месте и, возможно, обращалась к своей дочери, что оставалась такой далёкой всю её долгую и такую непростую жизнь.
Она проснулась от луча солнца, который время передвинуло ей на глаза. Ноги затекли от сна в необычной для неё позе. Мария выпрямилась, села на софе. Возле себя увидела маленький комочек шерсти, в глубине которого сияли песочные глаза. Мама, ты мне никогда не говорила о том, что ты живешь не одна, - Мария встала и взяла на руки котёнка, - тётушки, наверное, не нашли или не заметили его. Как же мне его называть?. Она задумалась. Маленькое пушистое существо помещалось в её ладонях, шерстка мягко касалась кожи, глаза смотрели с теплым светом надежды. У Марии в голове мелькнула мысль: А если это не котёнок моей матери? У неё бы был старый кот в десяток килограмм.... Котёнок мяукнул. Просто мяукнул. Это был слабенький звук, и Мария решила, что он, должно быть, давно не ел если это, конечно, не подарок от тебя, мама, - она посмотрела в окно и слабо улыбнулась, - в первый раз за несколько дней.
Мария прошла в другую комнату, где не была накануне. Перед порогом она остановилась и её снова проняла дрожь, - а вдруг она там?, но рядом шагал смело котёнок.
Здесь что-то изменилось, - подумала она. Вот только не могла понять, что именно. Много книжных полок, дубовый шкаф у стены, кровать с деревянной перегородкой, старая тумбочка с тремя секциями, деревянный твёрдый стул со спинкой из торчащих тонких досточек. Не хватало любимого зеленоватого кресла, что стояло напротив кровати, возле шкафа, и музыкального центра, который Марии когда-то подарил отец на День Рождения.
Это была её комната раньше. Долгие годы она служила Марии, - она помнила, как очень любила смотреть из окна, что занимало всю стену, смотреть на улицу, на людей, на небо. Она любила быть дома, когда начинался дождь, и открывала окно, чтобы подышать свежим воздухом и словить несколько капель воды в ладонь.
Мария прошла в комнату, открыла окно. Везде стояла пыль, впрочем, как всегда летом. Она села на кровать, осматривая книжные полки. Нет, она не прочитала всех книг. Даже не бралась. Всё откладывала на свою старость.
Так непривычно было сидеть в этой комнате. За ночь она привыкла к запаху квартиры, но знала, хоть и не чувствовала, что он пропитал каждую вещь. Шторы были оранжевыми. Это её не удивляло, - они всегда были такими. Просто она это заметила. Обычно, если спросить у человека, сколько ступенек на его пороге, - он задумается. Настолько привычно, что не заметно.
Мария подошла к тумбочке и провела рукой по её гладкой поверхности. На пальцах остались воздушные клубочки пыли. Она открыла среднюю шуфляду, - здесь всегда хранились памятные вещи. Хоть она и выбрасывала периодически что-то ставшее ненужным (памяти) отсюда, шуфляда была полна всякой всячиной.
Мария любила осматривать старые вещи, что когда-то оставляла на будущее или до лучших времён, так как они несли в себе кусочек забытой жизни (а она всегда интересовалась жизнью), несли в себе какое-то значение, маленькую весточку из прошлого, что оживало и становилось настоящим.
Первой лежала небольшая потрёпанная красная шкатулка. Мама, ты помнишь?, - её маленькой Марии подарили когда-то для собранных фантиков. Только прошло время, и фантики оказались в мусорном ведре, или передались соседскому малышу. Теперь здесь лежали - Мария открыла шкатулку - конфеты. Да, она любила конфеты, особенно клубничные. Для неё это оставалось загадкой, - почему клубничные?, - но она ничего не могла с собой поделать. Даже сейчас ей вдруг захотелось положить несколько найденных леденцов себе в рот.
Мария закрыла шкатулку и положила сверху на тумбочку.
Дальше лежала тетрадь. Это была её первая тетрадь, исписанная конспектами, - первая тетрадь, использованная в университете. Там было всё: и алгебра, и основы экономической теории, и право. Всё. А также попадались всякие картинки, нарисованные карандашом или черной ручкой (она писала только черной ручкой). В основном это были непонятные рисунки. Непонятные тем, кто не знал, что в них нужно искать. Просто обычно Мария рисовала облака.
Она заглянула на последнюю страницу. Там стояли даты, рядом с которыми ровным почерком с частыми печатными буквами было написано домашнее задание. Ей было трудно научиться писать на русском. Отец начал обучать Марию итальянскому алфавиту ещё до её отъезда к матери, - то есть в шесть лет. Мария научилась писать печатными буквами. Многие итальянцы так и пишут всю жизнь, - их почерка отличаются от оных у славянского населения, так как пользователи кириллицей обычно пишут прописью.
Поэтому Марии было трудно перейти на приписные буквы. В основном потому, что они были русские. Хоть многие учителя в Киеве и пытались заставить её писать нормально, почерк Марии на украинском и русском языках до сих пор выглядел немного странно.
Полистав тетрадь, Мария положила её рядом со шкатулкой.
Под тетрадью она увидела толстый черный блокнот из натуральной кожи - её старый дневник. Ей всегда было интересно перечитывать его, так как она часто находила для себя что-то новое или совсем забытое старое.
Мария открыла последнюю страницу. Она была написана перед отъездом в Италию пять лет назад, и размыта слезами, так как накануне того дня её отец умер во сне. Позже, когда боль от утраты притупилась, Мария, мысленно разговаривая с отцом, попросила у небес и себе такой смерти на старости лет: во сне, с улыбкой на губах, переживая самые счастливые моменты своей жизни. Но всё это было потом.
Она подумала о своей судьбе и назвала её злой про себя. Близкие ей люди умирали далеко в грустном одиночестве, не сказав порой таких важных последних слов.
Её сердце разрывалось на части. Ей было легко начинать новую жизнь, но как бы она себя не уверяла, предыдущие оставляли свой след, если не оставались сами внутри всё того же единственного сердца Марии.
В середине дневника были какие-то старые письма и фотографии. Мария знала, чьи они, и попыталась восстановить в памяти образ Паши. Но она забыла его. Стёрлись когда-то до боли знакомые черты и образ в целом.
Странная вещь, - память, -подумала она с грустью. Когда уезжала в Италию, обещала себе никогда не забыть его. Но, увы.
Горе велико облегчением, что сменяет его.
По истечению шести с половиной месяцев она позвонила. Импульсивно набрала номер Паши. Нет, она не планировала заранее, когда позвонит. Просто пришло время. Он звонил ей перед этим, но со временем звонки стали всё реже и реже, потом пропали совсем.
На другом конце провода ответили, что такой в квартире не проживает.
Мария пыталась найти его, но не могла. Никто не знал (или не говорил ей) нового адреса или телефонного номера. Паша пропал безвести, оставив лишь след в памяти и рубец на сердце. Мария не смогла бы сейчас сказать, что она делала в то время, когда потеряла так много, - почему-то дни, переполненные отчаяньем, не запоминаются, - в памяти остаются общие черты тёмной полосы жизни.
Такая вот грустная история. Мария решила не ехать домой в Киев, - теперь это не имело для неё большого значения. Отец оставил Марии всё своё состояние, которое могло обеспечить ей ближайшие пятнадцать лет ни в чем себе не отказывая. Деньги были вложены в итальянские и украинские предприятия (70% - в итальянские, что давали гарантию прибыли), а домик, где жили они с отцом, остался её собственностью по сегодняшний день, - он стоит в лучах утреннего солнца на фоне вулкана, подпирающего небеса.
Мария открыла середину дневника. Первой лежала фотография Паши. Она вспомнила.
Мария смотрела в преддождевое небо, придавая форму воздушным облакам. У неё на коленях лежала книга по алгебре, завёрнутая в белую бумагу. Нет, она не любила читать. Она любила смотреть в небо.
Послышалось лёгкое шуршание листьев, и из-за деревьев появился парень в лёгком расстёгнутом осеннем пальто до колен. Он шел, насвистывая мелодию звонка своего мобильного, одной рукой держась за шлейку рюкзака. Мария заметила его приближение, но не придала особого значения, - таких молодых людей в университете было много. Даже слишком много. Марию удивило то, что он сел рядом, - она это почувствовала, так как взгляд и мысли её были обращены к небу. Ещё больше удивило то, что он откинулся на спинку лавочки и поднял глаза к небесам.
Наверное, тогда и возникла её привязанность, - за то, что он посмотрел в небо.
Это была фотография, снятая в конце той осени. Паша стоял возле дерева, одетого в сверкающий иней, и улыбался. Смотрел он куда-то в сторону, одной рукой опёршись на дерево, а в другой пряча больших размеров снежку. Насколько помнила теперь Мария, в её правой руке, не державшей фотоаппарат, тоже был снежный комок.
Мария посмотрела на обратную сторону фотографии, - она всегда подписывала фотоснимки, - но эта была подарена Пашей.
Тебе, любимой, не вечную память...
Дальше лежали письма. Это были совсем разные письма, - от друзей, от отца, от Паши. Она их сохраняла, чтобы было, что вспомнить на старости лет.
Здравствуй, Мари. Очень соскучился. Как дела у тебя и твоей матери?
Не приедешь ли ты на Рождество? Папа.
Это была телеграмма из Неаполя. Отец Марии часто присылал телеграммы, - в них можно было сказать всё двумя словами. Это было проще.
Мария посмотрела в окно. Разные мысли роились в её голове. Вы, наверное, сейчас вместе, - подумала она о своих родителях. Многим детям трудно пережить разрыв отношений между отцом и матерью. Марии же была незнакома жизнь с обоими. Хотя иногда во сне она видела себя идущей по берегу моря с ними. Она держала их за руки и всегда оставалась маленьким, но крепким, связующим звеном. Даже сейчас ей иногда снился этот сон, где ей всегда было не больше шести лет, - как воспоминание о чистых несбыточных мечтах чуть одинокого детства.
Зазвонил телефон.
Это был незнакомый, резкий и громкий звонок. С того света, - подумала Мария, и дрожь прошла по её спине. Она поднялась и поспешила в другую комнату.
Это была её тётя. Она коротко поприветствовала Марию и сухо спросила, как она долетела. Выслушав ответ, она сказала, когда и где назначены похороны, попрощалась и положила трубку. Просто дань вежливости, - подумала Мария и добавила, - Прости, мама.
Она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Попыталась перебороть себя, доказывая ненадобность слёз, но не сдержалась. Подумала, что находится на грани истерики. Спокойствие начатого дня улетучилось. Она знала, что это было немного эгоистично с её стороны, - плакать от одиночества. Она не плакала по матери теперь, - атмосфера дома приглушала боль утраты. Марии казалось, что душа её мамы где-то здесь, - с ней, рядом. Но она плакала от одиночества. И чего-то ещё, - она не могла понять чего.
Мария закрыла глаза. Иногда она спрашивала себя, почему видит тот или иной свет. Сейчас перед глазами всё было серым. Голова немного кружилась. От голода, - подумала она, вспомнив, что не ела два дня. Но есть не хотелось. Хотелось плакать.
Прощание и похороны были назначены на следующий день, на утро. Мария знала, что это будет нелёгким испытанием, - посмотреть на белое лицо матери, оставить последний поцелуй на её холодном лбу. Она знала, что завтра будет ещё больше слёз, ещё больше горя, и по её щекам бежали новые ручейки.
Прошло время. Мария лежала на софе, где спала ночью, поглаживая котёнка, что свернулся клубочком возле неё. Ей стало чуть легче, - она выплакала своё горе, как сказала бы её мать.
Ведомая каким-то подсознательным желанием, она решила выйти на улицу. Не торопясь собралась, на голову одела шляпу с широкими полями, что немного прикрывала лицо.
Мария решила взять с собой котёнка, - ей было приятно смотреть на него и держать в руках, - он послушно лежал светлым пепельным клубочком в ладонях, и только смотрел на неё своими маленькими песочными глазами.
Мария вышла на улицу. Солнце стояло высоко, ослепляя своими яркими лучами, несмотря на облачное небо. В воздухе, покачивая ветками деревьев, витал лёгкий ветерок, что не давал жаре стоять на месте. По проулку шло несколько людей, - на Марию они не обратили внимания. Рядом с подъездом разместилась детская площадка, за ней - небольшая территория с густо посаженными деревьями, - это был лес детства Марии.
На площадке несколько детей игрались в песочнице, кто-то катался на качелях. Один мальчик заметил Марию, и что-то сказал своему приятелю, указывая пальцем в её сторону. Наверное, они говорили про котёнка, который с интересом оглядывал всё вокруг. Но мальчики не посмели подойти, так как не знали Марию.
Она направилась к парку. Медленно шла, осматривая места.
Вот - дом, где жил её одноклассник, вот - дерево, на котором они часто сидели (теперь оно выросло и не помнит её). Всё слегка знакомо, как во сне, когда узнаешь себя в зеркале, но знаешь, что это всё же не ты.
Мария подходила к своей школе. Она проучилась там все положенные 11 лет, получив серебряную медаль за терпение и труд (всё перетрут...). Зайти в школу?, - подумала она и испугалась своей мысли. Нет.
Совершенно пустым казалось старое здание с коричневой крышей, - без детей школа не имела смысла. Учителя были не главным, а только второстепенным, только дополнением к толпе детей, где трудно, но возможно было найти личность. Школа во многом ошибалась по отношению к детям, но и дети во многом ошибались по отношению к ней. Марии всегда казалось, что, будь она учителем, всё стало бы на свои места. Но мысли эти приходили к ней в школьном возрасте под влиянием школьной атмосферы.
Коричневые крыши остались позади. За поворотом должно было быть метро. Мария подумала, куда она собирается идти, - никакого ответа от своих мыслей. Идти в никуда.
В переходе на Майдан было много людей. Все толпились, спешили, пробивали себе дорогу локтями. У стен стояли просители с протянутой рукой. Этот промысел, наверное, приносил хорошую прибыль, - подумалось Марии, что пыталась удержать котёнка в руках, - он тихо жалобно мяукал, оглядываясь по сторонам.
... Она стояла на Майдане. Подумала, что, это суббота - сегодня, так как машин не было на дороге. До чего же это место похоже на Plaza del Napoli.... Майдан Независимости, - здесь можно было действительно убедиться в том, что страна независима, - хорошо одетые люди выходили из магазинов и бутиков, красивые женщины заходили в дорогие рестораны, но они были не главными здесь. Гораздо большее значение имели старушки, что продавали традиционные безделушки на бортиках фонтанов, - тех, что остались после реконструкции. Эти старушки приезжали из глубинки, привозя с собой дух ещё не совсем потерянной украинской культуры.
Мария прошлась по Майдану, что навевал грустные воспоминания о давно забытых временах, кажущихся такими далёкими и такими невероятно счастливыми теперь. Сколько бы жизней она не начинала, - старые всегда будут жить в ней.
Она посмотрела в небо, - всё то же давно знакомое солнце игралось в нём своими лучами. Наверное, в этот день ей было бы чуточку проще видеть серое небо со спрятавшими солнце тучами.
Люди проходили мимо. Некоторые замечали сидящую на бортике фонтана девушку в бежевой шляпе с котёнком на коленях. Её глаза казались пустыми.
День прошел, и наступила ночь.
Как она не любила ночь! Хотя дневной свет и не приносил облегчения сейчас. В детстве она боялась темноты. Её мама всегда знала, чем можно напугать дочь. Она называла это бабаем. А Мария уже видела отделяющуюся от тени шкафа бесформенную массу, и ей хотелось кричать от страха. Да, пожалуй, детского кошмара она боялась больше всего в своей жизни.
Она свернулась клубочком на софе. Рядом спал котёнок.
Время потеряло значение, кружилась голова. Воспоминания одно за одним проносились в дремоте. Толи детство, толи юность, толи старость. Мария не замечала ничего. Вокруг было тесно, боязно, как будто её душу сжимали чем-то, - ни вздохнуть, ни выдохнуть, - неприятное состояние зависимости. Она погружалась в странный полусон, а её мысли хватались за реальные воспоминания как за спасительные соломинки. Но реальность перестала существовать в ту ночь.
Мария проснулась. Её бил озноб. Котёнка не было рядом. Она поблагодарила Бога за то, что проснулась утром. Ночью граница между кошмаром и жизнью ускользает от уставшего сознания.
Она видела море. Это было море с надвигавшимся штормом. Она не могла выйти из воды, её затягивало на глубину. Фигурки людей махали и звали к берегу. Потом начали показывать куда-то в море и отбегать дальше от воды. Марии было страшно. И одиноко.
Она оглянулась и увидела огромную тёмно-синюю волну, что с оглушительным ревом неслась на неё, - она затягивала всё под себя (как пылесос), по сравнению с ней остававшийся видным кусочек неба был ничем, а Мария стала (пылью) песчинкой, ничего не значащей для тех, кто был там, на берегу...
... и их небо не могло спасти её. Люди про себя вздыхали с облегчением, что тону не я. Всё было чужим, не нужным, безразличным. Голоса затихали в шуме подсознательного моря...
... которое затягивало в пучину темноты, где не было воздуха, где не было реальности, где не было неба...
Мария задыхалась. С хриплым шумом попадал воздух в лёгкие, будто она не дышала целую вечность.
В детстве она звонила отцу после кошмара, и ей становилось легче.
Но отца не было. Он оставался в том кусочке неба, что принадлежало людям на берегу.
Но матери не было. Она ускользала, как дно перед волной.
Но Пабло не было. Он стоял на берегу, так далеко от неё (волны).
Одинокая пыль.
...Когда пришел её черёд прощаться с матерью, ноги подкосились, и голова закружилась с новой силой. Мария закрыла глаза. Странно, она не увидела волну. Она увидела белый свет. Шагнула вперёд, наклонилась, открыла глаза.
Знакомое лицо с сеткой глубоких морщин. Оно не было суровым в этот день. Глаза закрыты. Мария никогда больше не увидит их (белого) света. Лицо бледное, губы мягко сжаты, немые слова застыли на них. Последнее письмо пришло три месяца назад. Руки лежат на груди. Они обрели покой, в них цветок, что раньше был душой.
Мария коснулась губами лба. Она ждала меня. Я ждала её, чтобы попрощаться. Прощай, мама. Я люблю тебя. Слеза Марии упала на холодную щеку матери и медленно скотилась вниз. Её мать плакала.
Мария думала о ней, когда чья-то тень упала ей на глаза. Она подняла голову. И в ярком свете солнца увидела его.
Он обнял её, и они долго стояли молча, и Мария знала, что за его спиной отъезжает синий микроавтобус, увозя её мать в последний путь. Она тоже не любила прощаться.
Паша приходил к матери своей бывшей девушки раз в две недели. Они сидели за небольшим столом в крохотной кухоньке и пили чай с печеньем, что приносил он. Они говорили о пустяках и о политике. Иногда он приходил и видел свет в глазах старушки, замечал её необычную улыбку и оживлённые движения, - она получила письмо. С небольшим волнением они садились за столик и вместе читали ровные строчки замысловатого почерка с печатными буквами. Потом они молчали, - каждый думал о своём. Потом мать Марии спрашивала, почему бы ему не ответить на письмо, а он отводил глаза в сторону и качал головой. Прошли годы. Раз в две недели он приходил пить чай. Многое изменилось в его жизни, но маленькая квартирка на третьем этаже старого дома звала его, несмотря ни на что.
Когда Мария уехала, Паша не находил себе места. Он звонил, зная, что его звонки не нужны ей. А потом его родители переехали и обменяли большую квартиру на несколько поменьше, - для себя и для него. Он не оставил ни телефона, ни адреса, решился начать новую жизнь. Но смыслом этой новой жизни втайне от него оставалась надежда. Надежда на то, что она вернётся. Паша оставил свой адрес и номер телефона матери Марии, - попросил дать ей по возвращении. Не раньше.
И ещё долгое время он вздрагивал, услышав звонок, и тёплая нега надежды разливалась по телу. Но это была не она.. и снова не она.. и снова.
Он запрещал себе думать о ней, запрещал надеяться и ждать. Он намеренно выкинул номер её телефона, зная, что когда-нибудь может не выдержать.
А потом он женился. На той, что любила его так, как он любил Марию.
Он чувствовал её сердце совсем рядом. Оно стучало как-то слишком медленно, отчаянно. Спасибо вам, - сказал он матери Марии. Наверное, за то, что она свела их пути снова. Несмотря на то, что ей это стоило жизни. Но Паша знал, что она хотела умереть. С каждым разом он замечал всё большую усталость в её лучистых глазах. Не было смысла в её жизни, - он видел размеренные движения, всегда одни и те же, видел книжку, что лежала на столе, - он замечал разницу в номерах страниц раньше. Теперь только пыль новым слоем покрывала строчки. Он иногда думал о том, что будет делать на старости лет, - и ничего не приходило в голову. У него была жена, дочь, которой он дал имя Марии, у него были деньги. Но было ли у него счастье? Когда-то было.
Паша ощутил влагу на своём плече. Мария плакала. Она всегда плакала молча почему-то.
Маша..., - прошептал он, и не нашел что сказать. Он так долго ждал, а потом отчаялся ждать. Он так много думал, а теперь не нашел для неё слов утешения в своём сердце.
... Они пили чай с печеньем и говорили о чем-то. Это не имело значения, - Мария была занята другим. Она вспоминала. Но стоило посмотреть в глаза Паши, и всё теряло смысл. Она не знала почему, и не спрашивала себя. Они встретились после стольких лет не чужими. Ни обид, ни упрёков. Просто радость от сияния глаз. Они объясняли всё.
Мария не верила в вечную любовь, - она верила в однолюбов.
Прошло много времени. Неделя, две, - она не знала. Эти дни вернули её в прошлое, казавшееся навсегда забытым. Она много думала о своей жизни. Вернее, о своих жизнях. Две страны, две родины, две памяти, два любимых человека. Две жизни на одну неё. Она думала, как быть. Любила Пашу. Любила Пабло. Любила квартирку на третьем этаже. Любила домик с верандой. Знала, что так нельзя, но сердце не разорвешь...
... вчера она увидела дочь Паши. И поняла, что этой маленькой девочке, так похожей на отца, нужна семья. Она не могла пожелать ей такого раздвоённого будущего, что было у неё, - ведь всё начиналось с родителей. Паша просил её остаться, он был снова готов на всё ради неё. Но пришло время.
Утром Мария купила авиабилет и отправила телеграмму Пабло, сообщая время своего прилёта.
Вечером она попрощалась с Пашей, оставив на память её второе, когда-то подаренное отцом, солнышко на золотой цепочке. Они долго шли по тёмной аллее в парке, как много лет тому назад. Потом Мария остановилась и поцеловала его на прощанье. Попросила не провожать её. Ушла.
Темнота поглощала невысокую фигурку, - она уходила. Паша перебирал пальцами золотую цепочку и думал о том, что она совсем не покидала его раньше, что она всегда жила в его сердце. Но знал, что больше никогда её не увидит...
Солнце садилось недалеко от вулкана. Также как и вчера. Также как и завтра.
Пабло сидел на веранде и смотрел на отблески уходящего дня. Он не любил солнце.
В руках он держал только что доставленную телеграмму из Киева.
Она всё-таки вернётся. Его слепила надежда. Он ждал, так долго ждал. Домик с верандой казался совсем пустым без неё. День тянулся вечно, а ночь не приносила облегчения. Только солнце на груди согревало сердце. Хоть он и не любил солнце.
Он чувствовал свою любовь в себе. Странное ощущение. Она как бы отделилась от него. И в то же время он знал, что никогда раньше так не любил.
Она ничего не писала и не звонила. Это была пытка его сердца. И дело не в том, что её просто не было. Ведь она могла и не вернуться...
Он смотрел на закат и спрашивал себя, за что она так любила солнце. За что она любила облака и небо. Он не знал.
Мария медленно шла по темной аллейке. Думала. Как это приятно, - любить. Даже грусть сердцу приятна. Потому что она мягкая. Как это приятно, - дарить и получать подарки. Не обязательно материальные. Любовь ведь в своём роде тоже подарок.
Одна мысль пришла ей в голову. Мария развернулась и пошла к почте.
Ей не повезло. Почта долго не работает.
Поднимаясь по стоптанным ступенькам в теперь свою маленькую квартирку, Мария решила сходить на почту завтра сутра. Чтобы сделать приятное.
... за окошком в утреннем свете переливались облака. Ниже и выше, - они были везде. Солнце игралось своими лучами, что согревали всё на своём пути к земле. Голубое небо стало близким как никогда. Крохотные домики создавали города. Города создавали страны. Страны создавали мир. А за всем этим стоял человек. И солнце.