Фонд А. : другие произведения.

Шикша

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.27*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Может ли комсомолка взять топор и хладнокровно убить пятерых геологов прямо посреди тайги, а потом пойти и утопиться в болоте? Добрая история о геологоразведочной экспедиции, тайге, медведях, палатках, комарах, хороших людях и прочей романтике 70-х.

Пролог

  
   Взъерошенная, будто продавщица беляшей из привокзальной забегаловки, ондатра вылезла из воды. В зубах она держала толстое корневище белокрыльника со свисающими словно тонкие мучнистые черви боковыми корешками. Оглядевшись по сторонам, она, совсем как человек, тяжко вздохнула и, неуклюже переваливаясь на коротких лапах, полезла на высокую сухую кочку, вспугнув по пути дурного рябчика. Покрепче ухватила передними лапками сочный побег и с наслаждением вгрызлась в рыхлую мякоть. Откусывая крепкими желтыми зубами мясистые куски, ондатра с громким чавканьем принялась задумчиво жевать, не обращая внимания ни на что. Даже слабые хлопки откуда-то сверху не вывели ее из столь блаженного медитативного состояния. Как, впрочем, и мелькнувшая странная белая тень высоко в небе.
   Внезапно ветерок поменял направление - и тут же из-за елей и лиственниц пахнуло тяжелым сладковатым запахом с острым металлическим привкусом. Ондатра перестала жевать и насторожилась - ей не нравился этот запах, было в нем что-то тревожащее, неправильное, такое, что будоражило и заставляло панически бояться. Бросив недоеденный стебель, решительно прыснула прочь, по пути сбив крупную хищную росянку, которую она в обычное время всегда обходила стороной.
   Коротко проверещав что-то ругательно-нелицеприятное, ондатра с разбегу плюхнулась в болотную воду и поплыла подальше, прочь от неприятного места, оставив после себя на прибрежной траве лишь резкое мускусное облачко и огрызок белокрыльника.
   Вспугнув ондатру, легкомысленный таёжный ветерок с чувством выполненного долга вернулся обратно - на полянку, и там притих. Если бы трусливая ондатра таки решилась и заглянула сюда, она бы испугалась еще больше: здесь находились мертвецы. Пятеро трупов буквально плавали в лужах крови, право почва была еще сырая, глинисто-глеевая, и кровь впитывалась крайне неохотно. Бородатые, здоровые мужики были варварски убиты, растерзаны, а в спине одного из них так и торчал топор.
   Трагедия произошла совсем недавно: все палатки были сбиты и перевернуты, вещи разбросаны, словно кто-то очень долго что-то искал, на потухшем кострище валялся перевернутый котелок с обугленной кашей, над которой еще вился легкий вонючий дымок.
   У всех пятерых мертвецов на лицах застыли гримасы такого невообразимого ужаса, на которые было жутко смотреть. А зеленые мухи с противным жужжанием уже кружились над страшной полянкой: они устремлялись туда, к погибшим, и даже злой таёжный ветерок ничего не мог с этим поделать.
  
  

Глава 1.

  
   Очнулась я внезапно, от холода. Меня стремительно засасывало в стылую липкую жижу. Всё быстрее и быстрее я погружалась в болотную топь, ушла уже выше пояса. Ноги и руки закоченели и отказывались повиноваться, тело налилось свинцом.
   Блядь!
   Подвывая, я ухватилась за ветки ближайшей осинки и попыталась замедлить погружение. Главное, не делать резких движений и не суетиться. Сжав зубы, чтобы сдержать крик, я продолжала цепляться за спасительные ветки. Одна из них тут же треснула и обломалась под моим весом, а я ухнула лицом обратно вниз, подняв тучу брызг. Заодно нахлебалась тухлой болотной тины.
   Чёрт!
   Меня затрясло. Пальцы на правой от напряжения вот-вот разожмутся и тогда всё. С усилием я выдернула левую руку из болота и ухватилась за уцелевшую ветку. Тонкая, сука. И рука скользит. Отплевывая вонючую воду, я еще крепче уцепилась за мокрые ветки и осмотрелась.
   Слева, на расстоянии вытянутой руки, была огромная, заросшая осокой, кочка. Если я сейчас смогу на нее забраться, будет хорошо. Недолго думая, я протянула руку и схватилась за плотную травяную бороду. Другой продолжала держаться за ветки. Делая червеобразные движения, принялась выкручивать себя из болота. Тяжело. Оттолкнувшись от осинки, я рывком ухватилась и второй рукой за траву. Есть! Я почти легла на кочку, уцепилась руками и даже зубами, и стала подтягиваться. Руки резались об острую, словно нож, осоку, но боли я не чувствовала - ужас вперемешку с липкой холодной жижей захлестнули меня, солеными слезами застилая глаза.
   Так, главное, не поддаваться панике. Только не паника!
   Могучим усилием я сделала мощный рывок, и болото с злым чавканьем таки отпустило меня. Через секунду мои ноги уже были на свободе. Я шумно перевалилась и влезла на кочку. Вся.
   Фух!
   Отплевываясь, я перевела дыхание.
   Вроде спасена. Я все никак не могла отдышаться и отплеваться. Липкий пот залил всю спину и глаза. Меня опять затрясло.
   Я без сил лежала на кочкарнике, вся в грязи, мокрая. От болота густо тянуло холодом и таким дурманяще-сладковатым запахом багульника, что закружилась голова. Тишину нарушали лишь мерный скрип корявой лиственницы и звон комаров. Начали тягуче ныть порезы на руках и лице.
   Самое хреновое, что я вообще не помнила, как я здесь оказалась. Чёрт, кажется, я вообще ничего не помнила! От этих мыслей голова разболелась еще сильнее. Она и так все время болела, особенно сзади, но сейчас - особенно сильно.
   Ладно, обдумаю всё потом.
   Внезапно над головой послышался резкий хлопок, от неожиданности я вздрогнула и машинально глянула вверх - высоко в небе мелькнуло что-то белое, и тут же пропало за елями, как и не было.
   Видимо, померещилось.
   Я огляделась - вокруг затянутого осокой, пушицей и белокрыльником болота с тускло отсвечивающими на солнце редкими проплешинами черной маслянистой воды, везде, куда доставал взгляд, простиралась дремучая стена леса. Буреломы, старые корчеватые лиственницы и ели вперемешку с кривыми искорёженными березами были аж седыми от лишайников и мха.
   Тайга. Нехоженая, дикая, первозданная северная тайга.
   Как я здесь оказалась - непонятно. Ноги, руки и лицо снова пронзила резкая боль. Ахнув, я схватилась за ноги - мои сапоги остались там, их засосало в болото, ноги были босые, в многочисленных ссадинах и порезах от осоки, и сейчас их густо облепил гнус - мошка и комары. Они кружили надо мной, с противным тягучим звоном впивались в лицо, руки, шею, босые ступни. Все открытые участки тела сейчас представляли сплошь покрытую гнусом массу.
   Охая и подвывая, я принялась отгонять назойливо лезущую мошку, но тщетно. От моих резких суетливых движений, она налетала еще больше. Глаза слезились. Лицо, губы, веки - все распухло от укусов и ужасно болело.
   Отбиваясь от гнуса, я мельком осмотрела себя - на мне была легкая куртка цвета хаки, с капюшоном и накомарником, очистив лицо от мошки, я торопливо, путаясь в завязках, натянула капюшон и закрыла лицо сеткой. Дышать стало чуть легче. Парочка особо назойливых мошек проникли внутрь, под сетку и сейчас нападали на лицо. Яростно раздавив их, я натянула манжеты рукавов как можно выше, почти скрыв кисти, и занялась ногами.
   На ногах были штаны, крепкие, из брезентовой ткани. Уже легче. Они полностью промокли и неприятно холодили, липли к телу, но зато хоть спасали от мошки. А вот босые ступни - это ужас. Я похлопала по карманам. В них обнаружилась какая-то мелочевка. Но это потом.
   Что же делать с ногами? Сапоги-то утонули.
   Мой взгляд заметался по сторонам. Справа от того места, где я чуть не утонула, одна лиственница оказалась выкорчевана ветром и у её гигантского корневища темнела земля. Болотистая, сизовато-оливковая глина, которая превратилась в клейкий глей. Возвращаться было страшно до крика, но ступни так разнесло от укусов, да и чесались они, зудели немилосердно. Лишь могучим усилием воли я подавляла острое желание чесать, чесать, чесать. А вот стоило только отвлечься - и пальцы сами скребли по коже, доставляя острое наслаждение пополам с болью.
   Но нет, нельзя.
   Отгоняя липкий страх, я схватила какую-то сучковатую палку и ткнула промеж кочек. Палка с хрустом треснула, и я чуть не рухнула туда, вниз.
   Нет, так дело не пойдет.
   Рядом росли тонюсенькие молодые осинки. Я потянулась к ближайшей, нажала и с трудом, раскачивая туда-сюда, но таки обломила гибкий ствол. Используя ее как палку (хоть и хлипкая, но всё же), я тыкала впереди и вокруг, прежде чем сделать шаг.
   С кочки на кочку.
   С кочки на кочку.
   Пару раз моя палка проваливалась в тину почти полностью. И тогда сердце испуганно ёкало, а по позвоночнику холодной змеей пробегал липкий ужас.
   Наконец, я добрела до выхода пласта глея и зачерпнула полную горсть сизой, трясущейся как холодец, липкой массы.
   Обратно я возвращалась по своим следам, которые на рыхлой подушке желтоватого сфагнума были видны более чем отчетливо.
   Выбравшись, наконец, на высокий сухой берег, я обессиленно рухнула. Но расслабляться было рано - мошка назойливо догрызала босые ноги. Я густо намазала липким глеем ступни и щиколотки. Хоть на какое-то время защитит от гнуса.
   Немного посидела, приходя в себя и давая глине подсохнуть. Когда на ногах застыла более-менее плотная корочка, я вытерла руки пучком сфагнума, поднялась и осмотрелась. Засиживаться здесь, на болоте было нельзя. Нужно выбираться.
   Вот только куда?
   Понятное дело - подальше от болота.
   Я находилась на небольшом, поросшем хвощем и морошкой возвышении, вдали виднелись увалы. Очевидно, мне лучше туда. Возможно, я пришла совершенно с другой стороны, но там зато возвышение и я смогу хотя бы осмотреться. И решить, что делать дальше.
   Тяжело наваливаясь на палочку-выручалочку, я поплелась дальше, старательно огибая болото. Напрямую было раз в пять ближе, но так рисковать я боялась.
   Идти было тяжело, ноги резались об осоку, корневища тальника немилосердно кололись, но выбора не было. Хорошо хоть трава была сухая и моя глиняная "защита" пока держалась.
   На возвышение карабкалась долго, тяжело дыша, как бурлаки на Волге. Воздуха под сеткой не хватало. До пояса я была мокрая от пота, ниже пояса - от болотной воды. Солнце припекало все сильней, но при этом я не сохла. Едкий соленый пот заливал глаза, выжигал ссадины на лице, одежда прилипла к спине, но я всё шла и шла, не останавливаясь.
   Нужно сперва выбраться и понять, остальное - потом.
   Наконец, я преодолела последние метры и оказалась на сухом водоразделе. На макушке песчаный раздув был лыс, зато вокруг густо зарос хвощем, арктоусом, багульником и голубикой. Я осмотрелась. Высота холма была не так чтобы очень, но все же давала возможность оглядеться. Сзади меня раскинулось огромное болото, окруженное лесом - оттуда я пришла, справа и слева - такие же ряды увалов, между нами - опять болотина. Далеко, вправо, за третьим холмом от меня ясно зеленела полоса леса. Очевидно, березы. Это давало надежду, что там сухо и нет болота.
   На холме дул небольшой ветерок и мошку хоть немного сдувало.
   Поэтому я, наконец, решилась сделать то, что хотела уже примерно последние полчаса - пописать. И хоть мошки здесь было значительно меньше, чем на болоте, всю мою задницу моментально облепил гнус (мужикам не понять, им значительно в этом плане легче). За те пару секунд они искусали меня там так, что я чуть не плакала. Торопливо натянув штаны, я яростно почесывала искусанные зудящие места через ткань, но это не помогало. Ко всему от солнца глина на ногах растрескалась и начала отваливаться кусками, оголяя кожу. Туда сразу же лезла мошка и загрызала.
   Что же так не везет!
   Я похлопала себя по карманам. Отойдя к небольшому обрыву, туда, где чуть сильнее обдувало, я уселась на землю, погрузив босые ступни в пылеватую супесь.
   Вот так пока хорошо.
   Я выгребла все, что было из карманов и осмотрела: небольшой складной ножик, размокшая в кашу коробка спичек, грязный мужской носовой платок, огрызок карандаша, блокнотик в коричневой коленкоровой обложке, подтаявшая карамелька и надорванная полупустая пачка сигарет "Беломорканал", тоже порядком размокшая. Неужели я это курю?
   Голова заболела опять. Отложив вопросы с курением на потом, я открыла блокнотик. Страницы были влажные и листались с трудом. Примерно треть была исписана мелким каллиграфически-бисерным почерком. Я вчиталась: описание террас, растения на латыни, индексы почвенных профилей и еще какая-то хрень. Ладно, с этим я разберусь позже. Беглый осмотр никаких ответов на мои вопросы не дал. На руке были небольшие механические часы "Заря" на порядком потертом кожаном ремешке. Часы остановились, так что определять время я могла лишь примерно, по солнцу.
   Страшно было то, что я вообще ничего не помнила. Вот как осознала себя на болоте, а до этого - ничего. Я силилась понять, вспомнить, но тщетно. Только еще сильнее разболелась голова.
   Решив пока не тратить время на всё это, я поставила перед собой новую задачу - нужно добираться в тот дальний лес. Конечно, уходить с сухих продуваемых холмов было не самой правильной идеей, но выбора у меня всё равно нет, нужно срочно искать дорогу и выйти к людям.
   Разрешив себе посидеть еще целых пять минут, я аккуратно разложила вещи по карманам. Носовой платок был невероятно грязным, я брезгливо посмотрела на него, но выбрасывать пока не стала.
   С ногами нужно было что-то делать, и то срочно. Я сняла капюшон и откинула сетку, позволяя солнцу подсушить залитое потом лицо. На голове у меня была ситцевая косынка, я попыталась стянуть ее. С трудом, но это получилось. Косынка когда-то была белая, в мелкий очевидно розовый цветочек, сейчас же она была бурой от грязи и крови. Там, ближе к затылку, у меня оказалась большая присохшая рана. Поэтому голова так сильно и болела.
   Волосы были как пластилин. Интересно, когда я их в последний раз мыла?
   Под курткой у меня оказалась старая темно-синяя рубашка в рубчик с круглым воротничком и застиранный ситцевый бюстгалтер. Под штанами - трусы. Вот и вся моя одежда.
   Косынкой я обмотала одну ступню, подложив туда немного сфагнума. Сильно от гнуса это меня не спасет, но хоть так. Вторую ногу я как смогла - перевязала носовым платком, она была менее защищена.
   Спохватившись, что прошло уже больше времени, чем я себе разрешила, я со стоном поднялась на ноги. Болело все - остро ныла спина, где-то я видимо ее дернула, когда выбиралась из болота, огнем горели искусанные и исцарапанные ступни, невыносимо зудело лицо и руки, разрывалась от боли голова.
   Весело, в общем.
   Я натянула капюшон с сеткой и потихоньку, словно древняя старушка, поковыляла вниз. Спуск был крутой, вниз идти было значительно тяжелее, чем наверх.
   Чем ниже я спускалась, тем растительность становилась колючее, мягкий хвощ сменился кустарничками - ерником и багульником, которые больно кололись. И мошки опять стало ой как много.
   Лес оказался смешанным, кроме карликовой березки и старых лиственниц здесь попадались ели и было много густого высокого тальника, усыпанного мохнатыми желтыми сережками. "Ива шерстистая", ­- почему-то некстати вспомнила я. Здесь было безветренно, душно и остро пахло кисловатыми листьями ив. Я прокляла все на свете, продираясь сквозь переплетение ветвей этих грёбанных ив, чихая и отплевываясь от едкой пыльцы.
   Наконец, тальник стал еще гуще, выше моего роста, и я уже ломилась, как слон, путаясь в гибких побегах и постоянно падая. Вдруг передо мной появился глубокий ручей, перепрыгнуть который было невозможно. Я немного прошла вдоль него, но конца-краю этому было не видно. Течение здесь было сильное, но перебираться все равно нужно. Матерясь и проклиная все на свете, я принялась раздеваться догола. Свернув вещи в узел, я зашвырнула его на ту сторону и стала торопливо переходить, судорожно похлопывая себя от мошки и комаров. Вода была настолько студёной, что у меня аж сердце сжалось. Но я заставила себя окунуться по шею и умылась, смывая едкий пот, кровь и грязь с лица. Волосы мочить не стала.
   Остро хотелось пить, но я сдержалась. На болоте воды нахлебалась, пока хватит. А то опять в туалет захочу. Я поёжилась, вспомнив прошлую попытку. И потеть буду. Тем не менее я прополоскала рот, пару раз задержав воду во рту, смачивая сухой язык. Этого достаточно.
   Перебравшись на тот берег, я принялась торопливо одеваться, стуча зубами от холода. Да и назойливая мошка особо не давала шансов расслабиться.
   Одевшись, я полезла наверх, ломясь сквозь заросли, как бегемот. Ветки тальника качались и равнодушно шумели. Через пару секунд я опять была покрыта с ног до головы пыльцой вперемешку с пылью, которая на влажном после купания теле подсыхала в едкую корочку. Можно было и не мыться.
   Когда я вылезла, передо мной оказалась небольшая прогалина, которая обрывалась глубоким оврагом.
   Я не представляла, как туда спуститься, поэтому пришлось идти в обход. Солнце припекало и идти по спутанному кустарничку стало еще тяжелей. На мошкару я уже не обращала внимания, всё шла, механически переставляя ноги, словно на автопилоте.
   Остро захотелось пить. Я уже сто раз пожалела, что не попила там, в ручье.
   С каждым шагом жажда моя всё нарастала.
   Зацепившись ногой за корень, я упала, пребольно ударившись коленкой. Немного полежала, приходя в себя. Сил больше не было.
   Внезапно мой взгляд зацепился за траву - среди багульника и веточек голубики зеленели похожие на мелкий хвойный ёршик побеги, густо усыпанные черными блестящими ягодками.
   Шикша, - вспомнила я и принялась торопливо рвать ягоды. Их было немного, но я таки смогла набрать довольно большую горсть. Усевшись под молодой елкой, я бросила пару ягод в рот и принялась медленно-медленно жевать. Тугие прошлогодние плоды лопались на языке, пресновато-безвкусный водянистый сок казался мне сейчас райским нектаром. Крупные косточки я тщательно разжевывала, говорят, в них много полезных веществ, а мне сейчас очень нужны силы.
   Я забросила в рот еще горсточку ягод и хмыкнула - мои руки покраснели от пятен сока. Любопытно, что мошка на них теперь не садилась. Обрадовавшись, я принялась натирать руки и ступни ягодами шикши. Немного сока нанесла на лицо и шею. Остальное жадно доела.
   Эта вынужденная остановка придала мне немного сил. Так что буквально через пару минут я уже шагала по лесу. Здесь было тепло, пахло прелью. Кустарничек сменился подлеском, затем деревья стали еще выше и гуще. Усталость, плохое самочувствие и пережитые страхи сделали меня ходячей куклой - я машинально переставляла израненные ноги и мало на что обращала внимание. Подул хороший такой ветерок, и хоть я шла между деревьями, но просветы здесь были достаточно большие, так что гнус прекрасно выдувало. С облегчением, я скинула капюшон и накомарник, расстегнула куртку.
   Это меня и спасло.
   Когда сзади раздался разъярённый рёв и шум, я обернулась - на меня несся медведь. Он ломился напрямик, с шумом и треском, подлесок лишь слегка замедлял его движение. Расстояние между нами все сокращалось. Я бросилась бежать, но понимала, что он всё равно вот-вот догонит. Когда между нами стало так близко, что можно было протянуть руку, я стремительно сорвала куртку и, выбросив руки высоко вверх -швырнула её на медведя. Он зарычал и принялся с остервенением драть её, оглашая округу злобным рычанием, я же со всей дури рванула вперед.
   Не знаю, сколько я так бежала, не разбирая дороги, но, похоже от медведя я таки оторвалась. Скорее всего, это был дурной первогодка, иначе мне бы не поздоровилось. Охотничий трюк с набрасыванием куртки я откуда-то знала, но сколько не силилась вспомнить - не смогла. Еще и голова разболелась опять.
   Лес оборвался внезапно и я, не удержавшись, с размаху съехала в овраг. При этом я больно ударилась головой о ствол корявой березы. От удара на миг потеряла сознание.
   Очнулась от того, что мое лицо кто-то лизал и слюнявил. Открыв глаза, я увидела над собой оскаленную пасть волка со свисающей ниточкой слюны.
   От такого ужаса сознание опять покинуло меня...
  
  

Глава 2.

  
   Откуда-то извне, сквозь пелену моего сумрачного сознания, стал проникать одуряюще-вкусный запах вареного мяса напополам с горьковатым дымом. Густой аромат еды заставил мой желудок громко заурчать.
   - Ыых, - хрипло сказал кто-то и потряс меня за плечо.
   Я моментально открыла глаза.
   Надо мной склонился старик. По виду - абориген из самодийских народов, но точно определить я не смогла. Его темно-бронзовое, испещренное шрамами и морщинами скуластое лицо было словно высечено из камня. Цепкий острый взгляд серых глаз заставил поёжиться. Он был в летней малице (простой широкой рубахе до колен мехом внутрь с капюшоном), аж лоснящейся от времени.
   Старик приглашающе махнул рукой в сторону костра.
   Я огляделась: сейчас я лежала на плотной подушке из ягеля неподалёку от костра. Вокруг же, куда только доставал взгляд, белопенной стеной простирался светлый беломошный лес. На земле жидким серебром густо пенился сплошной ягельный ковер. Белый-белый, словно зефир. Или начинка конфет "Птичье молоко". При воспоминании о конфетах и зефире я невольно сглотнула (я была так голодна, что готова сейчас сожрать целого лося). Даже стволы кедровых сосен и лиственниц были серовато-белёсые, обильно шелушащиеся от накипных лишайников, словно над каждой из них кто-то прикола ради тщательно выкрутил очень мыльную мочалку. Или бросил много-много маршмеллоу, а они растаяли и получилась плотная такая плёнка с пузырьками. Я опять вспомнила о еде и торопливо перевела взгляд на старика.
   А он тем временем подбросил в костер сырые ветки ивы. Они так нещадно задымили, что я аж закашлялась. Зато едкий дым прекрасно отгонял гнус. Совсем рядом стояли четыре низкорослых северных оленя, запряженные в летние нарты, и меланхолично жевали ягель. У одного рога были обломаны, у остальных перевязаны цветными веревочками. На меня олени лишь покосились равнодушно и продолжили жевать.
   Из-за нарты вдруг вышел волк. Я вздрогнула. Но оказалось, это таки была большая собака, которую я с перепугу приняла за волка. Как я поняла, это он меня нашел и привел потом старика.
   Тем временем старик помешал ароматно пахнущее варево в котелке, и я заторопилась. Он насыпал мне полную миску густого мясного супа, и я накинулась на еду.
   Ммммм... это было потрясающе вкусно! Густой мясной бульон, настолько насыщенный, что состоял практически из одного только мяса, причем мясо так разварилось, что моментально распадалось на тонкие тающие во рту ароматные волоконца. Как мне показалось - это было или оленье, или говяжье мясо. Хотя, может, и лосиное. Или даже медвежье. Я в этом деле совсем не эксперт. Тем более с голодухи. Единственное, я точно знала, это - не заяц. Рецепт зайца по-ямановски настолько невероятный, что полученный результат даже голодухи я бы есть не смогла. Наверное.
   Миски и ложки у нас были самые обычные, алюминиевые. Значит, цивилизация сюда, в эти дебри, таки добралась и это уже радовало.
   Старик тоже не отставал и некоторое время у костра раздавались лишь звуки поглощаемой пищи. Пёс сидел чуть поодаль, но в зоне досягаемости дыма и с достоинством ожидал своей очереди, периодически бросая внимательные взгляды на окружающий лес.
   Когда мы закончил с едой, свою порцию получил и он.
   Старик сходил сполоснул котелок и миски в ручье и поставил на огонь воду, бросив туда немаленький такой пучок веточек брусничника и черники. Весна в этом году явно была поздняя, еще даже ягоды морошки не завязались.
   Мы вволю попили крепкого травяного чаю, и я, наконец, спросила:
   - Извините, вы меня понимаете? По-русски понимаете?
   - Ыых, - развел руками старик (очевидно там были какие-то другие слова, но я не знала этот язык, и для меня всё прозвучало как "ы-ых").
   - Нет, я вас тоже не понимаю, - вздохнула я расстроенно (вот и поговорили).
   - Ыыр, ыых, - старик ткнул пальцем на мою правую руку.
   Машинально я глянула куда - на рукаве рубашки была нашита эмблема с двумя схематично перекрещенными отбойными молотками и надписью: "СТГУ-70" и внизу, мелкими буковками "Мингео СССР". Странно, я тогда, впопыхах вроде осматривала себя и ничего не заметила. Возможно потому, что сверху была куртка.
   Вспомнив о потере куртки с накомарником, я расстроенно вздохнула.
   - Хеолоха? - переспросил старик, коверкая слова и продолжая тыкать крючковатым пальцем в эмблему.
   Откуда-то я точно знала, что я не геолог, но на всякий случай решила согласиться, вдруг старик знает, где эти геологи, а мне нужно к людям, русским людям, а там дальше уж разберемся.
   - Да! Да! - закивала я головой, - я геолог! Геолог! Вы знаете, где здесь геологи?
   - Ыых, - ответил старик с непонятным выражением лица и неторопливо долил мне чаю.
   Остатки из котелка он аккуратно вылил под куст, положил туда кусочек мяса и степенно поклонился.
   "Жертва для духов" - подумала я.
   Что примечательно, собака мясо для духов не тронула, только повела носом и демонстративно отвернулась.
   - Мир-сусне-хум, - уважительно пояснил мне старик, кивнув на куст с подношением, и я поняла, что скорей всего это название местного то ли духа, то ли бога.
   Ну да ладно, это не важно. Всё равно я такое слово не запомню.
   Тем временем старик сходил к ручью, вымыл котелок и вернулся. Я все еще сидела у костра. Сил не было, хоть еда и сытная.
   - Ыых? - спросил старик и показал на мои босые ноги.
   - В болоте сапоги утопила, - пожаловалась я и вздохнула.
   Не знаю, понял ли меня старик, но он тоже вздохнул, правда укоризненно, и полез в тючок, который был привязан к нарте. Немного покопавшись там, он достал похожие на длинные чулки унты из оленьей шкуры и бросил мне. Унты были старые, мех на них во многих местах облез, но я обрадовалась этой обувке как не знаю чему.
   - Спасибо! - радостно улыбнулась я старику, осторожно натягивая обувку на мои бедные, израненные ноги.
   Кожа на унтах была мягкая-мягкая, так что ногам в принципе было комфортно. Невзирая на многочисленные ранки и ссадины. Подцепить грибок я уже, после всего, что со мной сегодня случилось, не боялась.
   - Ыых? - старик опять что-то спросил, но я не поняла и лишь недоумённо развела руками.
   - Ыыр, ыых! - настойчиво повторил старик и провел по своей груди руками, а потом указал на меня. Я опять не поняла и покраснела.
   Старик опять укоризненно вздохнул и снова полез в тючок. Так я стала обладательницей старой куртки с капюшоном. Куртка была скроена так, что одевалась через голову. К моей огромной радости к рукавам были пришиты рукавицы, как пришивают младенцам. Для рук оставались лишь небольшие прорези, чтобы можно было что-то делать. Куртка тоже была очень старая. Но от гнуса защита теперь у меня была преотличнейшая.
   - Спасибо большое! - от всего сердца проникновенно поблагодарила я.
   У меня ничего не было с собой, но я вспомнила о пачке "Беломора", вытащила из кармана и с улыбкой протянула доброму старику.
   Он явно оценил мой подарок, неторопливо взял пачку, с удовольствием понюхал табак, аж зажмурился от удовольствия, затем вытащил две папиросы и бережно спрятал в свой кисет. С задумчивым видом немного подержал пачку в руках, слегка виновато улыбнулся, достал еще одну сигарету, а остальное вернул мне, там еще примерно штук пять-шесть оставалось.
   - Нет, не надо! Что вы! - замахала руками я и попыталась отдать пачку обратно. - Это вам, забирайте!
   Но старик строго посмотрел на меня, отрицательно помахал головой и повелительным жестом заставил положить пачку обратно в карман.
   Пришлось подчиниться. Хоть и обидно. Я же от души, что есть.
   Тем временем старик опять сходил к ручью, принес полный котелок воды и залил костер. Жестом он указал мне на нарты. Я, потихоньку, с кряхтением, поднялась и взгромоздилась рядом с тючком.
   Старик вдруг отрывисто крикнул на оленей, и они слаженно побежали, причем довольно быстро. Я лишь покрепче уцепилась за перекладину. Старик некоторое время бежал за нартой, резко понукая оленей, пока они хорошо не разогнались, затем ловко на ходу запрыгнул прям чётко рядом со мной.
   Пёс, навострив уши, нёсся впереди, то забегая в окрестные кусты, то выбегая обратно - контролировал ситуацию, как я поняла.
   Мы летели на нартах по плотной подушке кустарничка среди тальниковых чащ и ощетинившихся елями провалов: ерник, багульник, голубика, черника, ивняки, -настолько густо сплетались ветвями, что сани буквально скользили по поверхности, словно по снегу или льду. Я удивилась - никогда раньше не ездила на летних санях. Всегда думала, что сани предназначены исключительно для снега.
   Странно, я поймала себя на мысли, что думаю о том, что было раньше, - откуда-то я точно знала, что раньше на санях летом я никогда не ездила, однако, при попытке вспомнить еще что-то - опять дико разболелась голова, да так, что почти потемнело в глазах и я теперь сидела, судорожно уцепившись в края нарты, борясь с подступающей дурнотой и ругая себя за глупость.
   Нашла время копаться в больной голове!
   Наконец, бесконечная гонка на нартах закончилась, старик что-то гортанно воскликнул, обращаясь к собаке, дернул упряжку, и мы резко остановились.
   - Ыых, - сказал старик и жестом поманил меня, мол, вылезай, приехали.
   Я подчинилась и вылезла.
   - Ыых, - опять сказал старик и многозначительно добавил, - Ыыр.
   Я осмотрелась: здесь тайга была совершенно другая, уже зеленомошная, тёмная, там и сям разбросанные ледниками валуны совершенно изменили, искорёжили ландшафт, - если ёлки и кедрачи росли плотной стеной, зато тонкие облысевшие лиственницы слева расступались широкой просекой.
   - Ыых, - строгим голосом вдруг сказал старик и указал на просеку.
   Я взглянула в ту сторону и сказала:
   - Ага, понятно, - хотя мне было непонятно ничего, но я не хотела обижать доброго старика и была благодарна ему за всё, включая эту непонятную экскурсию.
   - Ыых, - в голосе старика проскользнуло раздражение.
   Он нагнулся и ткнул пальцем на землю в просеке. Я тоже нагнулась и рассмотрела там еле заметную в щучке и мятлике колею. Причем сразу было понятно, что это явно не лосиная тропа или что-то там еще, а самая настоящая колея. Кроме того, по просеке там и сям росли ромашки и полынь - извечные спутники человека.
   Сердце у меня учащенно забилось.
   - Хеолоха! - сообщил старик, еще раз указал рукой на просеку и внимательно посмотрел на меня, мол, поняла, дура, или нет.
   - Спасибо! - расцвела улыбкой я, кивая, дескать, поняла, поняла.
   Старик ничего не ответил, лишь еще раз пронзительно взглянул на меня, затем резко гортанно что-то крикнул псу, гикнул на оленей, прыгнул в нарты, и они унеслись в другую сторону.
   Даже не попрощался...
   Мне было неприятно признавать, но я обиделась. Понимаю, что детский сад, он же столько всего для меня всего сделал, но вот всё равно как-то так... осадочек остался, что ли. Хотя, скорее всего, мне просто было страшно опять оставаться одной в этой дикой тайге.
   Но одной я не осталась.
   Через минут пять из кустов справа вдруг выскочил пёс и подозрительно уставился на меня. А я - на него. Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока псу не надоело играть в гляделки, и он на меня возмущенно гавкнул.
   - Ну, не ругайся, я уже иду, иду! - сказала я ему и пошла по просеке.
   Пёс с досадой чихнул и побежал впереди, проверяя окрестные кусты и периодически оглядываясь на меня, иду ли я или опять затупила.
   Так мы всё шли и шли, вдвоем: я бодро шагала по относительно широкой просеке, и рядом туда-сюда носился пёс, обшаривая все окрестные кусты и забегая за рвущиеся вверх мощные ели. Остро пахло сухой хвоей, грибницей и иван-чаем. А вокруг стола почти мистическая тишина, нарушаемая лишь отдаленным рокотом свирепой таёжной реки и назойливым посвистыванием какой-то мелкой птички.
   В общем, красота. Дикая, первозданная красота.
   Если не считать моих приключений, конечно.
  
   Я затрудняюсь сказать, сколько мы так прошли, но солнце уже начало садиться. Я капец как устала, но скотина пёсик не давал мне возможности сесть отдохнуть, даже на пару минут, он, словно строгий пастух паршивую овцу, - всё гнал меня вперед и гнал.
   В общем, уже скоро я еле-еле переставляла ноги.
   Еще через полчаса меня больше не радовали ни вкусные таёжные запахи и звуки, ни красивейшие виды природы, - хотелось упасть и умереть. И то срочно! Но пёсику было категорически плевать, и он продолжал меня торопить вперед.
   Вскоре просека стала тонуть в прозрачной синеве, немного погодя следом подступит мрак. Нужно бы найти безопасное место для ночлега, но в планы гадского пёсика это, видимо, не входило.
   - Сам такой! - устало огрызнулась я, когда он рыкнул на меня, увидев, что я остановилась.
   Я мстительно показала наглой собаке-барабаке язык и тяжело зашагала дальше на деревянных ногах.
   Вдруг пёс гавкнул. И еще раз. И еще.
   Я остановилась:
   - Чего тебе? - раздраженно спросила я.
   Пёс ухватил зубами меня за край куртки и потянул на боковую тропинку.
   Я не сопротивлялась. Проще не спорить.
   По тропинке идти было тяжелей, но я полностью доверяла своему четвероногому сопровождающему. Я шла за ним быстрым шагом и только успевала пригибать голову, чтобы не напороться на ветки.
   Внезапно лиственницы расступились и потянуло запахом еды. Пахла свежая выпечка! Хлеб! Послышался смех. Вроде женский.
   Люди! Ура! Здесь люди!
   От неожиданности я остановилась. Сердце застучало. Пёс подошел ко мне и потерся о штанины.
   - Спасибо, роднулечка ты моя, - благодарно сказала я ему и, наклонившись, погладила умную голову.
   Пёс тихонечко заскулил, лизнул мою руку и тут же рванул обратно.
   А я осталась одна.
   Выйдя из-за деревьев на большую поляну, я попала в лагерь геологов.
  
   Лагерь представлял собой большой и обстоятельный стационарный бивак: несколько бревенчатых домиков, маленький некрашеный вагончик, огромный растянутый тент цвета хаки, в стороне - пара палаток помельче, стол под навесом и рядом с ним пара скамеек у живописного обрыва с видом на отвесные скалистые утёсы бордово-серого цвета.
   В центре лагеря находилась большая утоптанная площадка, посередине которой одиноко торчала высокая лысая лиственница, точнее почти один ее ствол, это если не считать двух нижних веток. На вершине ствола лиственницы реял на ветру красный флаг, а к одной из веток была привязана средних размеров рында со свисающей длинной веревочкой.
   Не успела я ни восхититься устройством лагеря, ни обрадоваться, что дошла к людям, ни даже просто облегченно вздохнуть, как раздался возглас:
   - Зойка!
   Из-за вагончика показалась и пыхтя, вперевалку, затопала по направлению ко мне громадная, словно кашалот, туша. Эта громада оказалась женщиной огромных размеров в развевающемся голубом ситцевом халате в мелкий веселенький цветочек. Халат был настолько "на вырост", что, казалось, она в нем весит больше центнера. А может так оно и было.
   Сонно щурясь на меня против заходящего солнца, женщина затараторила густым голосом:
   - Зойка! Ты как здесь?! 
   Она тряхнула головой и из-под повязанной как попало белой косынки выбилась коса и упала на мощную, размером с арбуз, грудь.
   Ответить мне не дали, женщина продолжила вопрошать:
   - Что с тобой, Зойка?! А где все?
   Я растерялась и не знала, что отвечать.
   Только что я узнала, что я - Зойка. И что меня в этом лагере знают. По крайней мере - эта женщина точно знает. А вот кто такие "все" - непонятно.
   Но обдумать эту мысль мне не дали. На шум из центрального домика вышел мужчина, почему-то напомнивший мне "дона Педро". У него было приплюснутое лицо с толстыми обвисшими щеками, узкие глазки-бусинки, довольно жиденькие прилизанные волосики и темные узкие усики на верхней губе. 
   Мужчина взглянул на меня и задал вопрос, от которого я похолодела:
   - И как это понимать, Горелова? А где Борисюк, Захаров, Уткин, Токарев и Лукьяничев?
  

Глава 3

  
   - Так где они? - повторил вопрос "дон Педро".
   - Не знаю, - пожала я плечами, в надежде, что он меня оставит в покое.
   Не оставил.
   - Вы что себе позволяете, Горелова?! - почти завизжал "дон Педро", брызгая слюной, - Вы хотите сказать, что по тайге в одиночку шли?
   - Да. Одна, - ответила я, - а что такого?
   - Да как у вас только совести хватило! - задохнулся от возмущения "дон Педро", - заявляетесь тут из леса, одна, по тайге! Это грубейшее нарушение техники безопасности! Да еще и товарищей бросила! Я этого так не оставлю, Горелова, так и знайте! Мы будем серьёзно разбираться!
   - Разбирайтесь, - устало вздохнула я, - мне бы только воды попить, а потом делайте, что хотите.
   - Ну, что ты сразу напал на нее, Виктор Леонидович, - с упреком подала голос толстая женщина, - на ней же лица нет. Пошли, горюшко моё, покормлю хоть тебя.
   - Мы не закончили! - вякнул "дон Педро", правда неубедительно.
   - Дык, я покормлю ее, а потом заканчивайте, сколько хотите, - спокойно ответила женщина и "дон Педро" как-то сдулся. - Сами же видите, Виктор Леонидович, она аж шатается. Если упадёт сейчас, что мы без Кольки с нею делать будем?
   - Безобразие! Распоясались все! - тихо буркнул он и ушел в домик, демонстративно хлопнув дверью.
   - Чего это он? - спросила я с недоумением.
   - Сама виновата, - отмахнулась женщина. - Знаешь же, что он тебя не любит. Зачем дёргаешь его?
   - Так где я его дёргала? - попыталась пролить свет на проблему я. - Отвечала на конкретные вопросы.
   - Ой, не начинай, - отмахнулась женщина и окинула меня внимательным взглядом. - А что это ты в таком виде?
   - В болоте тонула, - пожаловалась я, - меня какой-то местный охотник спас. Он же и куртку с сапогами дал.
   - Ещё и вшей, небось, нахваталась, от охотника этого, - неодобрительно покачала головой женщина, никак не отреагировав на новость о том, что я чуть не погибла. Видимо, здесь тонуть в болоте - в порядке вещей.
   Тем временем женщина продолжила возмущаться:
   - Раз так, Зоя, за общий стол я тебя не пущу. Если нанесешь вшей, вся группа потом завшивеет.
   - То есть ужин мне не светит? - уточнила я расстроенно.
   - Почему не светит? - неодобрительно прогудела женщина, - в камералке нормально поешь, там сейчас пусто. Я туда всё принесу. Наши скоро уже вернутся. Так что вечером ещё и баня будет. Отмоешься. А Колька потом посмотрит, подхватила ты или нет.
   Я согласно кивнула.
   Тем временем мы подошли к большому вагончику, как попало сбитому из досок, остатков брёвен и каких-то огрызков древесины. Очевидно, это и есть пресловутая "камералка".
   - А куртку эту с сапогами сразу снимай, я прямо сейчас и пожгу на костре, - заявила женщина, как только мы вошли внутрь.
   - Не надо жечь! - испугалась я и торопливо продолжила. - Хорошая же куртка и удобные сапоги. Кроме того, может, нужно вернуть это охотнику.
   Внутри камералка представляла собой комнату, разделенную шторой из куска брезента на две неровные части. В дальней стояли многочисленные ящики и мешки. Вторая часть помещения, сильно поменьше, имела более обжитый вид - здесь было два грубо сколоченных стола и штук пять коротких лавок.
   - Ты хоть представляешь, Зойка, что будет, если Бармалей узнает, что ты вшей нанесла? - тем временем продолжила уговаривать меня женщина, - Да он же и тебя, и меня с потрохами сожрет и не поморщится. Так что тряпки эти я лучше сожгу. Снимай давай!
   Я не знала, кто такой Бармалей, но подарок охотника решила отстоять любым способом.
   - Послушай, а давай я всё это сниму, но оно пока пусть полежит где-то под деревом? Вдруг нет у меня вшей, - с умоляющим видом заглянула в её глаза я, - а сжечь всегда потом можно. Ну, пожа-а-алуйста...
   - Ох, и упёртая ты стала, Зоя, - неодобрительно посмотрела на меня женщина, подошла к крайнему столу и зажгла какую-то хрень в алюминиевой тарелке. Потянулся едкий вонючий дымок.
   "От комаров", - догадалась я и продолжила канючить.
   - Ай, поступай, как знаешь! - наконец, не выдержала она.
   Я сдержала победную улыбку.
   - Но учти, Зоя, от Бармалея я тебя защищать больше не буду! - раздраженно проворчала она и зажгла лампу от той же спички.
   - Спасибо! - обрадовалась я. На последние слова женщины я предпочла не обращать внимание.
   Женщина вышла, с брезгливым видом прихватив мою куртку и сапоги. А я осмотрелась. На одном из столов красовался зачехленный бинокуляр АУ-12 и лежали две коробки с фотоаппаратами. Я глянула - "Горизонт. МС ОФ-28П" и "Зенит-19". Рядом со столом, на утоптанной земле, стоял увесистый, скорее похожий на сундук, деревянный чемодан. Я не удержалась и заглянула внутрь - там были алюминиевые бюксы с выгравированными номерами на крышках.
   Во втором помещении были ящики, набитые, как я смогла определить на глаз, образцами то ли почво-грунтов, то ли горных пород. Образцы, что в ящиках, были упакованы в конвертики из тонкой желтоватой пергаментной бумаги (или плотной кальки) и подписаны. Другие были расположены в одну линию и лежали насыпом на развёрнутой бумаге на полу - очевидно, ещё сушились. Я прочитала надпись на одной из этикеток: "уч. N 3-47/1-15.06.1972 - граниты серые мелкозернистые". Точно образцы.
   Все мешки были столь крепко завязаны, так что определить, что внутри, я не смогла. А развязывать побоялась. Но решила, что там примерно такие же образцы, как и в ящиках.
   За дверью стукнуло, грохнуло и послышался сердитый голос толстой женщины:
   - Дверь открой! Быстрее!
   Я подхватилась и торопливо распахнула дверь. Женщина, тяжело пыхтя и отдуваясь, внесла маленький, исходящий паром, котелок и глубокую миску. Бухнув всё это на пустой стол, она подула на руку, затем вытащила из кармана передника ложку, протянула её мне и сказала:
   - Борщ с обеда остался. Как раз на тарелку будет. Ешь прямо из котелка. Это всё тебе. В миске - каша. Гречневая. Тоже с обеда, но я поджарила на сале. Ужин просто еще не скоро доварится, а ты голодная. Компот и хлеб сейчас принесу.
   Я вдохнула умопомрачительно вкусные запахи еды и с чувством сказала:
   - Спасибо!
   - Оголодала, небось? - сочувственно улыбнулась женщина, и изначально некрасивое лицо ее приобрело от этой улыбки приятный и уютный вид. - Ешь давай, я быстро.
   Когда она вернулась, я всё еще сидела над нетронутым котелком.
   - Ты чего это не ешь? - подозрительно спросила женщина с обидой в голосе.
   - Пить очень хочу, - пожаловалась я. - Язык засох.
   - Ох ты ж, бедняга, - тут же захлопотала женщина и водрузила передо мной на стол почти литровую эмалированную кружку с холодным компотом из сухофруктов. Я схватила и жадно припала к восхитительно кисловатой жидкости. Пила, пила, пила, пока не осушила ее почти до дна.
   - Ну ты и водохлёбка, - со смешком покачала головой женщина. - И куда теперь всё остальное поместится? Ешь давай, остывает же. А я тебе еще компота принесу.
   Женщина вернулась, когда я уже доедала борщ.
   - Вкусно, - поблагодарила её я.
   - Вот, - женщина поставила передо мной полную кружку компота и небольшую тарелочку с исходящим паром куском жареной рыбы и подсохшим ломтем серого хлеба.
   - Скажите, пожалуйста... - начала я, но женщина категорически пресекла все попытки поболтать:
   - Потом, Зоя, всё потом, у меня же рыба там жарится. Ешь давай.
   И заторопилась из камералки.
  
   После обильного ужина мне ужасно захотелось в туалет. Я вышла наружу. Определить, где находится сортир не составило труда, хотя я слегка запуталась - справа и слева, примерно на расстоянии триста метров от лагеря, промеж елей и лиственниц находились две одинаковые будочки, которые представляли собой натянутые на каркас куски брезента.
   Очевидно "Мэ" и "Жо" - подумала я, но где какой я не знала, поэтому, почесываясь от укусов комарья, побежала наобум направо, рассудив, что всё равно в лагере никого нет. Возле будочки, на расстоянии примерно метров сто, равноудалённо находились три небольшие холмика земли.
   "Неужто кладбище? Тогда почему прямо возле туалетов?" - не поняла я и заскочила внутрь.
   В брезентовой будочке зияла огромная глубокая яма, выше половины заполненная результатами человеческого метаболизма и водой. Причем вода была грунтовая, она медленно сочилась из стенок ямы. При таком раскладе, очень скоро придется копать новую яму и переносить туалет дальше. Я хмыкнула: вот и открылась тайна многочисленных холмиков возле туалета. Комаров и мошки здесь было не меньше, чем в тайге (если не больше), поэтому вдумчиво посидеть не вышло - я выскочила оттуда более чем быстро, сердито почесывая заново искусанную задницу и все остальное.
   Навстречу мне с аналогичной целью шла толстая женщина и я поняла, что интуитивно правильно угадала, что это женский туалет. Ну да, всё логично: "девочки - направо, мальчики - налево". Налево у нас в обществе позволено ходить только мальчикам. "Леваки" девочек почему-то категорически не приветствуются.
   Я уже сидела в камералке и клевала носом, разомлев от сытости, как ввалилась женщина и с сердитым видом прямо с порога брякнула вопрос:
   - Зойка, твою мать! Ты что, совсем там в болоте головой шандарахнулась?!
   Я вздрогнула.
   - Ты почему вонючку в туалете не зажгла?
   - Какую вонючку? - не поняла я.
   - Там, в тарелке же! - вытаращилась на меня женщина и, видя, что я не понимаю, пояснила. - Ты что, Зоя, совсем уже? Заходишь в туалет, зажигаешь вонючку, выходишь. Минуты через три возвращаешься, тушишь вонючку и делаешь свои дела. Я увидела, что ты туда пошла и сразу за тобой. Я же думала, что ты всё сделаешь. Захожу, а там комарья - немерено. Меня чуть не сожрали. И как ты там только высидела?
   Я вздохнула, незаметно почесав зад. О существовании "вонючки" я не подумала. Сама не знаю почему.
   Тем временем женщина продолжала меня обличать, собирая грязную посуду со стола:
   - И вообще ты какая-то странная вернулась. Прямо как ненормальная.
   Я не нашлась, что на это сказать.
   - Ты это... дурковать-то, Зойка, брось. И так Бармалей на тебя уже взъелся.
   Я опять промолчала.
   - И не дуйся на меня, я же тебе зла не желаю, - добавила женщина, очевидно, расценив моё молчание, как некий демарш, - доиграешься, еще и с комсомола выпрут. И так за самовольную прогулку по тайге получишь сейчас по полной программе. Я тебе это точно говорю. Уж поверь.
   Она обернулась, отслеживая мою реакцию. Но реакции не было. Я просто не знала, как на это реагировать.
   - Ну, ты чего, Зойка? - забеспокоилась женщина, глядя на меня исподлобья. - Всё наладится. Хотя ребят, конечно, бросать одних не надо было. Там один Уткин чего только стоит.
   - Чего? - машинально протянула я, чтобы поддержать разговор.
   - Дык, ты же не знаешь, а он прям перед самым вашим выходом написал служебку, что ему необходимо шесть литров спирта "с целью стерилизации и длительного сохранения анатомических препаратов лисы и куницы", - процитировала наизусть содержание записки толстая женщина и хохотнула, - Представляешь?! А Бармалей потом смеялся, что Уткин решил всю лису целиком в трехлитровой банке замариновать. И куницу. Но спирт всё равно выдал. Правда не шесть, а четыре литра. Но это тоже ого-го! Теперь понимаешь?
   Я неуверенно кивнула.
   - А сейчас, когда ты ушла, и у них есть четыре литра спирта, сама понимаешь, чем всё закончится...
   - А почему не формалин? - удивилась я. - Никаких проблем бы не было.
   - Извечная мужская солидарность, мать её за ногу, - неодобрительно буркнула женщина и осуждающе покачала головой.
   Она чуть прикрутила фитиль на лампе и продолжила (очевидно ей хотелось выговориться, а других слушателей не было):
   - Я тебе больше того скажу, Зоя. Пока тебя не было - нам из основной базы нынче забросили 30 ящиков медицинского спирта. А в каждом ящике по 20 бутылок. Сама теперь подумай.
   Я изобразила удивление от такой новости.
   - А Колька вчера нашим проболтался. И теперь об этих ящиках знают все, - неодобрительно сверкая глазами продолжила воодушевленная моей реакцией женщина. - Бармалей все ящики к себе уволок, но долго он их прятать не сможет: рано или поздно уедет куда-нибудь, так наши потихоньку растащат. Будет, как в прошлый раз.
   Что было в прошлый раз выяснить не удалось, потому что за тонкой стенкой камералки раздались шаги. Женщина выглянула в приоткрытую дверь и закричала:
   - Митька! Где ты весь день шляешься?! Ты почему в бочку воды не наносил?
   - Еще днем наносил! - раздался в ответ низкий мужской голос.
   - Да я не про ту, я про синюю! - возмутилась женщина, - мне же постирать после бани надо будет...
   - Так ты всё равно утром стирать будешь, - возразил голос, - утром и наношу.
   - Нет, ну ты посмотри на него! Ещё один умник, блядь, нашелся! - на весь лагерь завопила женщина, всплеснув руками, - он уже за меня всё порешал! А подумать, что бельё замачивать с вечера надо, - своих мозгов не хватает?
   - Ну, Аннушка, ну, не ругайся ты, - примирительно забубнил голос, - я сейчас мигом всё наношу.
   - Э-э-э нет! - не повелась женщина (я теперь знала, что её зовут Аннушка). - Ты давай-ка, дружочек, бегом дрова иди готовь. Сейчас наши вернутся, пока ужинать будут, надо баню растопить. А потом уж и воды в ту бочку наносишь.
   - А ужинать я что, не буду? - возмутился голос.
   - Дык раньше думать надо было, - непреклонно отрезала Аннушка (и я поняла, что она тут главный авторитет, не считая какого-то Бармалея). - Ты, Митенька, если сейчас пререкаться и дальше продолжишь, дык еще и без завтрака останешься. Или сомневаешься?
   - Да бегу я, бегу... - забубнил голос, удаляясь.
   - Вот с ними всегда так, - криво усмехнувшись, вздохнула Аннушка, - почему-то все мужики считают, что они жизнь лучше нас, баб, знают. А оно же, если присмотреться, так ровно наоборот всё получается!
   Я не ответила ничего на этот всплеск ярого феминизма. Меня начало невыносимо клонить в сон, кроме того опять жутко разболелась голова. Но Аннушке были нужны не собеседники, а слушатели.
   - Вот посмотреть хотя бы на того же Уткина. Аж целый кандидат геолого-минералогических наук, а не какое-то хухры-мухры! Недавно, говорят, книгу серьёзную написал. Важный человек, в общем. Но это всё только кажется. Чуть ковырнешь - ерунда сплошная, а не мужик!
   Она грозно взглянула на меня, но я не возражала, мне было всё уже безразлично - я просто сидела и мужественно боролась с подступающим сном.
   - Вот прошлый раз были мы на южном Урале, бериллы всякие искали. Пять месяцев почти просидели там, в экспедиции, представляешь? - продолжила обличать Уткина Аннушка, - Так этот дурень вдруг пластинчатоусыми жуками увлекся. Наловит всякой хрени и давай на них любоваться. И таки допрыгался. Однажды поймал каракурта, у нас его еще черной вдовой называют. В бутылку от лимонада "Колокольчик". Припёр к нам в лагерь и подбил Захарова, чтобы сфотографировать. А Захаров - еще больший дурень. Потому что аж целый доктор физико-математических наук. Но ума соответственно еще меньше, чем у Уткина. У них же здравый смысл из мозгов вытесняют формулы, понимаешь? В общем, Захаров предложил Уткину выпустить каракурта из бутылки на траву, чтобы сфотографировать, значит, "в естественных условиях". Потому что, когда Уткин этого каракурта ловил, в бутылку, мол, земля попала, некрасиво же так. Не эстетично, мать его! Так вот этот дурень Уткин взял и выпустил. Пока второй дурень, Захаров, фотоаппарат настраивал, каракурт сбежал куда-то под один из наших домиков. В общем, пришлось нам потом лагерь в другое место срочно переносить...
   Я хрюкнула.
   - Ну это еще что! - не унималась Аннушка, - а до этого были мы Казахской ССР, там вообще почти полгода в экспедиции просидели. Так Уткин поехал еще с двумя такими же дурнями на болото, гадюк ловить. Помогать казахским зоологам, значит. И для стерилизации они, как обычно, захватили трехлитровую банку медицинского спирта. Вернулись глубоко ночью, сильно уставшие после "стерилизации" трехлитровой банки, побросали мешки с наловленными тварями прямо посреди лагеря, а сами по палаткам спать пошли. А мешки-то дырявыми оказались, и за ночь змеи и гадюки по всему лагерю благополучно расползлись. В общем, тоже потом пришлось оттуда срочно сниматься. А Аллочку, лаборантку нашу, еще и змея за руку укусила. Хорошо, что спасти успели. Так вот Уткин...
   Договорить Аннушка не успела, в лагере раздались многочисленные голоса - это вернулись остальные члены экспедиции.
  
  

Глава 4

   Аннушка охнула и заторопилась на кухню, хлопотать с ужином. Я-то уже поела и теперь не знала - выходить к людям или сидеть и дальше в камералке*, сославшись на мой "вшивый" карантин. В общем, зависла я капитально, обдумывая, как же поступить правильно. Но эту проблему уже решили за меня: в камералку ввалился огромный бородатый мужик в замызганной спецовке. Он на ходу вытирал мокрые руки куском полотна, затем уставился на меня:
   - Показывай, - велел он мрачно.
   - Что показывать? - не поняла я.
   - Вшивость проверю, - лаконично ответил мужик и отбросил полотно на лавку.
   Я поняла, что это и есть пресловутый Колька и послушно стащила косынку с головы (я выпросила у Аннушки платок, чтобы не позориться "вазелиновыми" волосами перед мужиками). 
   Колька передвинул лампу на столе поближе и заглянул ко мне в голову:
   - Твою ж мать! - заругался он (точнее он заругался более категорично, но я не буду повторять все те слова). - Что у тебя с тыквой?
   - Волосы давно не мыла, - извиняющимся тоном попыталась оправдаться я. 
   - К херам мне твои волосы! - рявкнул Колька, - ты где так бестолковку свою разнесла? У тебя же чуть мозги наружу не вылетели! Да тут же швы накладывать надо! И срочно! Еще и грязи туда затащила, вон воспаление уже пошло...
   Он еще долго возмущался моей тупостью, Аннушкиной тупостью, мировой бабской тупостью вообще и, в частности, опять прошелся конкретно сперва по мне и Аннушке, затем заодно досталось еще каким-то Люське и Катьке. В заключение Колька очень нелицеприятно отозвался о всей нашей геологической экспедиции, и особенно при этом почему-то подчеркнул тупость Уткина.
   - А где Уткин, кстати? - спросил он внезапно, продолжая вертеть мою голову то ближе, то дальше к лампе (меня чуть не укачало от этого). - У меня к нему есть ряд принципиальных вопросов. На пример, по поводу "стерилизации" лисы.
   - Не знаю, - ответила я.
   - В смысле ты не знаешь? Вы вместе ушли в разведку, а ты и не знаешь.
   - Я очнулась, когда тонула на болоте, - поведала Кольке я, - меня спас охотник. Дал куртку и сапоги. Показал дорогу сюда. А больше я ничего не помню. Вообще ничего, что было до этого. Даже как меня зовут - я узнала уже тут, от Аннушки.
   - Хорош заливать! - Колька резко отпустил мою голову и недоверчиво скривился. - Петровну ты же помнишь.
   - Нет, Аннушкой ее какой-то Митька называл, - ответила я, - я просто услышала, вот и знаю теперь.
   - А-а-а-а... вот, значит, как! Значит, Митька назвал ее Аннушкой? - прищурился Колька и выматерился. - Вот сучонок...
   Я прикусила язык. Похоже сболтнула лишнего. Но кто ж знал.
   - Ты правду говоришь? - опять переключился на мою потерю памяти Колька.
   Я пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь нет.
   - Так, сиди здесь! - велел Колька, - я Бармалея кликну.
   Он выскочил наружу из камералки. Я осталась сидеть одна и всё думала, что какая-то ерунда получается. 
   Минут через пять он вернулся. С ним был еще один человек. Почему-то изначально я решила, что "дон Педро" и есть Бармалей, но я ошиблась. Бармалей, он же Иван Карлович Шульц, был приземистым, почти квадратным мужчиной, столь густо заросший рыжеватой растительностью, что среди дремучей кудрявой поросли было видно только мясистый нос и цепкие черные глаза. 
   - Рассказывай, - велел он тихим голосом и у меня аж мурашки забегали по коже.
   Я повторила свою историю.
   Повисло молчание.
   Мужики сидели, "разговаривая" молча, одними глазами. Наконец, когда играть "в гляделки" им надоело, Шульц сказал:
   - Мда. Странно, - и добавил, обращаясь к Кольке, - а ты что скажешь?
   - Судя по форме раны, имел место сильный удар предположительно тупым орудием - камнем или дубиной, - начал Колька, опять схватив мою голову в тиски своих ручищ и вертя ее туда-сюда к свету лампы. - Рана серьезная. Так что амнезия вполне может быть. Или же налицо злостная симуляция. Но тогда всё равно остается вопрос - кто ей так разнес голову?
   - Сама могла? - коротко уточнил Шульц и так зыркнул на меня, что я сразу поняла, почему все называют его Бармалей.
   Колька отрицательно покачал головой.
   - А удар при падении?
   - Исключено, - вздохнул Колька. - Угол другой.
   - Ладно, - кивнул Бармалей и развернулся к мне, - а ты, Горелова, напишешь всё, что здесь наговорила, на бумагу. 
   Я кивнула.
   - Теперь по остальным. - сказал Бармалей Кольке, - Нужно послать пару ребят проверить, что там случилось.
   - Да кого мы пошлем? - возмутился Колька, - все и так после этого забега не отошли, куда опять в такую даль переть?! 
   - А если там случилось что? - спросил Бармалей своим невозможно тихим и острым как скальпель голосом.
   - Если что и случилось, то мы уже ничем им не поможем, - недовольно отрезал Колька, он явно не боялся спорить с Бармалеем. - А уставших людей туда-сюда по тайге гонять - тоже не дело.
   - А если им нужна помощь? - поставил точку в разговоре Бармалей.
   Колька недовольно фыркнул, но правоту его нехотя признал.
   - В общем так, - сказал Бармалей, - сейчас ужинать, мыться-отдыхать. Завтра рано с утра выдвигаемся на дальний участок. Пойдут Рябов, ты, Фёдоров, Михайлюк и Иванов. И, само собой, Игната с вами отправим. 
   - Так в лагере тогда почти никого не останется, - попытался возразить Колька.
   - Я так сказал, - припечатал Бармалей, отметая все возражения.
   - А можно я тоже пойду? - вякнула я.
   - Сиди уже! - Колька и Бармалей синхронно развернулись ко мне и рыкнули одновременно совсем недобрыми голосами. 
   В общем, не взяли меня.
  
   Примерно через полчаса вернулся Колька и притащил еще две лампы и чемоданчик с инструментами. Следом шла Аннушка, которая все время горестно вздыхала и несла таз с горячей водой. 
   Колька опасной бритвой соскреб мне все волосы на затылке и немного с правой части головы, обработал рану и принялся накладывать швы. Я старалась не орать, но всё равно было капец как больно, и я орала со всей мочи. 
   - Да заткнись уже ты! - шикнул на меня Колька, - весь лагерь перебудишь. Еще два стежка осталось.
   - Не могу! - сквозь слёзы всхлипнула я. - Не надо больше. Пожалуйста-а-а... Больно же...
   - Может, спирта ей дать? - влезла сердобольная Аннушка, которая ассистировала этому живодёру.
   - Ага! Хуирта! У нее травма башки, возможная амнезия, так ты ей дай еще спирта! - рявкнул Колька, - и кто тебе такую дурь в тыкву воткнул? Хочешь, чтобы она голышом по лагерю потом бегала и пальму искала?
   - Зачем пальму? - не поняла Аннушка.
   - Ты же коммунист, Анна Петровна! - вызверился Колька и больно воткнул иголку мне в голову, так, что я аж подпрыгнула почти до потолка и взвыла не своим голосом.
   - Да тихо ты, Горелова! Мешаешь же! - не обращая внимания на мои мучения, Колька продолжил диалог с Аннушкой, - так разве ты диалектический материализм уже забыла, Анна Петровна? Или ты не знаешь, что человек произошел от обезьяны, а обезьяна, соответственно, спустилась с пальмы. Поэтому, когда наша Зойка выпьет спирта при такой травме головы, то вполне возможен обратный процесс - превращение человека в обезьяну. Вот и придется ей срочно искать в тайге пальму, чтобы эволюционировать обратно согласно классическому канону. Теперь понятно?
   Не знаю, что ответила ему Аннушка, но тут Колька так глубоко вонзил проклятую иглу в мою несчастную голову, что меня прямо подбросило.
   - Ну всё, всё, - успокоительно сказал Колька, наконец-то соизволив обратить на меня внимание. - Сейчас только завяжу.
   Я скривилась, утирая слёзы.
   - А ты, в принципе, молодец, Горелова, - заявил в конце процедуры Колька вполне нормальным голосом, - не каждый мужик выдержит без обезболивания накладывание швов на голову.
   - Так вы же говорили, что это элементарно и все легко переносят, даже дети, - обиженно припомнила я его же слова, небрежно сказанные мне в самом начале операции.
   - Ну, мало ли что я тебе говорил, - дипломатично увильнул Колька, - тем более это еще когда было...
   - Полчаса назад, - укоризненно буркнула я.
   - Ну, нету у меня анестезии, нету, - беззлобно проворчал Колька и обрезал нитки, - Так что сейчас еще повязочку сделаем и можешь идти спать. Но старайся на эту сторону не переворачиваться.
   - Так мы сейчас еще в баню пойдем, - влезла Аннушка.
   - Какую еще баню? - не понял Колька и даже марлю резать перестал.
   - Которую Митька сейчас топит, - простодушно пояснила Аннушка, - сперва мы с Зойкой и Ниной Васильевной сходим, а потом мужики пойдут. Как обычно. Мы же всегда быстро моемся, это вы до утра там сидите, спирт трескаете и песни поете.
   - Горелова в баню не пойдет, - категорическим голосом отрезал Колька. - Я ей только швы наложил, воспаление еще не прошло, у нее полголовы разхерачено, а ты её сейчас в жару потащишь и что потом будет, понимаешь?
   - Пальму будет искать? - прошептала Аннушка, бледнея.
   - Молодец, - кивнул Колька и обернулся ко мне, - мыться теплой водой можно. Голову не мочить, пока не разрешу.
   - И как долго? - расстроилась я.
   - Недели две, как минимум, - ответил безжалостный Колька. - А там посмотрим.
   - Но я же не могу столько волосы не мыть, - чуть не расплакалась я, - У меня уже вся голова чешется невыносимо и зудит. Скоро сплошная короста будет.
   - Ну так не надо тогда было голову разбивать, - отмахнулся Колька и добавил категорическим тоном, - Всё. Я сказал - две недели.
   Аннушка сочувственно вздохнула.
   - А можно вас тогда попросить? - сказала я Кольке, - Вы не могли бы сбрить мне все остальные волосы?
   - Да ты что? - охнула Аннушка. - Лысая что ль будешь?!
   - Волосы и так грязные, - ответила я, - а за две недели будет еще хуже. Отмыть я их потом вряд ли смогу, а грязь в рану занести вполне можно. А так я всё равно ведь буду в платке ходить.
   - Хм, логика тут есть, - согласно кивнул Колька, опять доставая опасную бритву, - Точно не передумаешь?
   - Брейте, - вздохнула я и наклонила голову.
   Буквально через минут тридцать я уже шла следом за Аннушкой, сверкая свежевыбритой головой с белой марлевой повязкой в разводах от зелёнки, и была похожа на раненого красногвардейца. Еще и уши у меня оказались оттопыренные, так что вид я имела совершенно придурковатый. Во всяком случае именно так мне сообщил доктор Колька, когда завершил процедуру моего кардинального преображения. 
   Кстати, как поведала мне Аннушка Петровна, Колька оказался совсем не доктором, а фельдшером, но иметь даже такого врача в экспедиции - большая удача.
   А помыться, я таки помылась. Правда в баню мне ходить Колька категорически запретил, но Аннушка велела Митьке притащить ведро горячей воды на полевую кухню и там, за ширмочкой, я вполне себе неплохо помылась. 
   Уф, какое же это блаженство, когда ты не мылся много-много дней, наконец, пройтись по себе мочалкой с мылом "Ландыш", оттирая всю многодневную въевшуюся грязь, до скрипа. Колька, кстати, дал мне пузырек зеленки и велел после помывки намазать все ссадины и порезы. А пузырек потом вернуть ему.
  
   После помывки я, чисто вымытая и абсолютно довольная, выносила грязную воду в тазу вылить на улицу. Для этого нужно было пройти через всю полевую кухню. 
   Полевая кухня у нас в лагере представляла собой огромный военный шатер (или палатку), растянутый ближе к лесу. Внутри был длинный предлинный грубо сколоченный стол и две длинные-предлинные такие же скамьи. В начале шатра был вход для людей, в конце шатра - вход для Аннушки, небольшой столик, печка и куча всевозможной кухонной всячины, разобраться с которой могла только сама Аннушка. Этот уголок при желании отгораживался от общего пространства плотной брезентовой шторой. "Чтобы дым не лез людям в глаза", - как объясняла Аннушка Петровна. В дождливые дни полевая кухня служила избой-читальней для всех членов экспедиции. "Красный уголок", как её все называли. А в очень холодные дни там топили печку и можно было немного погреться.
   И вот в этом закоулке я и помылась, предварительно отгородившись шторой, чтобы если кто-то случайно забредет - меня не увидели. 
   И вот выношу я, значит воду, для этого я открыла штору и выхожу в общее помещение, держа в руках таз с грязной мыльной водой. И тут мне прилетает из полумрака (лампа была в моем закоулке только):
   - Горелова!
   От неожиданности я взвизгнула, рука дрогнула, и грязная вода выплеснулась из таза. По закону подлости - прямо на женщину, которая меня окликнула. Та заорала в ответ.
   В общем, когда на наши вопли сбежались все, картина на полевой кухне представляло собой довольно унылое и малоэстетичное зрелище: в темноте посреди кухни стоят две бабы друг напротив друга, одна мокрая словно курица, а у второй лысая голова перетянута куском марли в зеленке, и обе с перепугу орут дурниной. 
   - Тьху ты! - констатировал общее отношение Колька. - Ну ладно у Гореловой от удара по голове мозгов не осталась, но вы-то, Нина Васильевна, с какой целью весь народ сейчас перепугали?
   Мужики захохотали. Обидно, я скажу так, захохотали. А мокрая Нина Васильевна смерила Кольку уничижительным взглядом, молча развернулась и вышла.
   В результате осталась отдуваться перед коллективом я одна.
   - Так куда ты всех мужиков наших подевала, а Горелова? - со смешком спросил высокий тощий субъект в роговых очках.
   Я пожала плечами.
   - Одна пятерых разогнала, - хохотнул другой, красивый блондин спортивного типа. - Даже Уткина.
   Мужики еще похохотали, перебрасываясь плоскими шуточками, пока, наконец, в дверях показалась раскрасневшаяся после бани, уютная Аннушка Петровна в развевающемся ситцевом халате, наброшенном на такую же необъятную ночнушку, и зычным голосом прогудела:
   - Баня свободна!
   От этих воистину волшебных слов мужиков как ветром сдуло. Все наперегонки ринулись в баню. Даже Колька и тот убежал, не забыв, при этом отобрать у меня пузырек с зелёнкой обратно.
   Мы с Аннушкой остались одни. 
   - Что тут за крики были? - спросила она.
   - Да я воду выношу, а меня какая-то женщина из темноты напугала, таз опрокинулся, и прямо на нее, - расстроенно сообщила я. - А потом все прибежали и начали ржать с нас.
   - А-а-а... - махнула рукой Аннушка Петровна, - эти - могут. Им только повод дай. А Нина Васильевна чего хотела?
   - Да не знаю я, - пожала плечами я, - по фамилии меня окликнула только.
   - Наверно про Захарова хотела разузнать, - высказала предположение Аннушка, - подозреваю, что она к нему неровно дышит. Хотя ты, Зоя, будь с ней осторожна, она тебе этот случай за так не простит. Вредная баба, да и всё.
   Я молча пожала плечами - мне как-то фиолетово проблемы этих незнакомых людей. Тут хоть бы со своими хоть как-то разобраться.
   - А давай-ка попьем чаю? - вдруг предложила Аннушка Петровна. - Очень оно, говорят, полезно, после баньки чаю попить.
   Я чаю особо-то и не хотела, перед этот компот перепила, но поболтать с доброй женщиной и разузнать все было нужно. А когда еще такая возможность представится.
   В общем, Аннушка подожгла сухой спирт под крошечной переносной горелкой и подогрела две кружки воды, бросила туда по щепотке заварки и, пока чай настаивался, вытащила из-под каких-то коробок начатую пол-литровую баночку варенья.
   - Из крыжовника, - с торжественной гордостью сообщила она мне. - Я всегда с собой по экспедициям две-три баночки крыжовникового варенья беру. Ем только сама, уж очень оно настроение мне повышает. Секрет это у меня такой. А вот сейчас и тебя угощу. Так что кушай, Зоя. Ты за эти дни всякого натерпелась.
   Я благодарно кивнула и отказываться не стала. У Аннушки были сушки и пряники (разнообразных пряников так вообще целый огромный пятидесятилитровый мешок), так что похудеть в этой экспедиции мне не грозило (остальным, впрочем, тоже).
   - Ты представляешь, - тем временем жаловалась мне Аннушка Петровна, - попросила я этого дурня Митьку сделать мне веник в баню. Так он постарался и сделал! Нарезал берёзовых веток, всё как положено, а внутрь ветки багульника вложил. Целый пук. Я веник распарила, не глядя, и давай себя багульником парить. Думала, сдурею там. Чуть не окочурилась. Уж я его потом этим веником отходила, куда видела!
   - А он что? - поинтересовалась я для поддержания разговора.
   - Сказал, дурень, что у меня очень здорово сиськи трясутся и он ради этого готов, чтобы я его всё время этим веником лупила. - Возмущенно продолжала она, потрясая надкусанным пряником в руке, - Ну вот скажи, не дурень ли?
   Я согласилась, что дурень, еле-еле подавив смех, когда представила эту картину.
   Вообще мне эта Аннушка нравилась. Лет ей было примерно между сорок и пятьдесят. Была она некрасива, двигалась с грацией бегемота, но при этом в лагере ее все любили и любое ее распоряжение или просьбу выполняли едва ли не быстрее, чем даже приказы самого Бармалея. Может быть причиной была Аннушкина незлобивость, или же тот факт, что всей полевой кухней и остальным хозяйством заведовала она, но тем не менее человеком в экспедиции Аннушка была очень важным. 
  
   Засыпала я под шум лиственниц и елей в теплом ватном спальнике в своей собственной палатке, на которую мне показала сердобольная Аннушка Петровна. 
   А рано утром, как только начало светать, назначенные Бармалеем мужики ушли искать Борисюка, Захарова, Уткина, Токарева и Лукьяничева. 
   Мы же остались ждать известий.
  
"Камералкой"* в подобных экспедициях называют полевую, часто переносную, лабораторию (это может быть вагончик, домик, палатка, тент), где происходит камеральная обработка полевого материала: к примеру, сушка образцов пород, почв, растений, консервация отдельных частей животных или растений, работа с бинокуляром или микроскопом (часто нужно провести первичные определения срочно, пока образец еще свежий), определение навесок образцов, их сортировка и так далее.
  

Глава 5

   Но это я узнала уже потом. 
   Моё же утро началось совсем не так. Началось оно с гулкого грохота - "ба-бам-с!". С перепугу меня аж подбросило, и я выскочила из палатки, путаясь в спальнике и хлопая спросонья глазами. С ошалелым видом оглядываюсь, а под лиственницей (которая с флагом) стоит мужик в застиранной тельняшке и ржет:
   - Ты что, - говорит, - Горелова, рынды испугалась?
   И опять за веревочку - раз и дёрнул:
   "Ба-бам-с!" - раскатисто грянул металлический звук побудки. Лагерь начал просыпаться.
   Уши мои запылали. Я торопливо полезла обратно в палатку, отмахиваясь от гнуса (еще и напустила кучу комаров внутрь, когда на звук этот вылетела). 
   Минут пять, впрочем, я занималась тем, что давила комаров на стенках палатки, но старалась аккуратно, чтобы кровавых пятнен на брезенте не оставалось. Во всяком случаен, мне показалось, что прошло всего пять минут.
   - Зоя! - послышался сердитый голос Аннушки снаружи.
   - Что?
   - Ты что там возишься? - возмущенно сказала она. - Все уже давно завтракают, а ты даже не умылась.
   Чёрт!
   - Через десять минут буду! - воскликнула я, торопливо роясь в рюкзаке в поисках чистой одежды.
   - Даю пять! И не больше. А то вернусь - за ногу вытащу. Потом не обижайся! - непреклонным тоном рыкнула Аннушка и я услышала отдаляющийся топот. Ушла, значит.
   В рюкзаке нашелся поношенный свитер и линялые трикотажные спортивные штаны. Всё бельё было нестиранным. Я ругнулась. Матом. Это ж надо додуматься - не постирать грязные вещи и сунуть их обратно в рюкзак. Пока я в разведку с мужиками ходила, они тут непонятно сколько пролежали, "ароматизируя" чистые вещи, которых осталось и так немного. На моё счастье, чистые носки я всё же нашла, точнее относительно чистые, но хоть так. И тут мне повезло еще раз: в боковом кармане нашлись-таки чистые трусы и даже "ненадёванный" новый бюстгальтер, ещё с магазинной бирочкой. 
   Эх, если б я только знала, что на этом моё везение на ближайшие дни закончилось.
   Натянув на себя одежду, я поёжилась - трикотаж грубой вязки натирал незажившие ссадины и порезы. Но ничего не поделаешь. Я замотала голову поверх повязки косынкой и со вздохом полезла наружу.
   Утро выдалось пасмурным и холодным. Солнце в два слоя закрыли плотные сизоватые тучи, поэтому роса подсохнуть не успела. Так как сапог у меня не было, а подаренные охотником кожаные кисы лежали сейчас где-то под деревом, пришлось мне сунуть ноги в простые тапочки. Пока добежала по траве сперва до брезентовой будочки "Жо", затем в баню умыться, и, наконец, до полевой столовки - носки стали мокрыми, хоть выжимай. И гнус закусал до костей.
   А в столовке народ уже позавтракал и заканчивал пить чай. За столом собрались человек девять, если не считать Аннушки. Некоторых я уже знала - на пример, Нину Васильевну, "дона Педро" и Бармалея. Остальных мужиков видела впервые (точнее раньше я-то их стопроцентно знала, но теперь вообще не помнила).
   - Ты почему на завтрак опаздываешь, Горелова? - язвительным тоном спросил "дон Педро". Он пил чай из большой алюминиевой кружки, совершенно по-жлобски оттопыривая мизинчик.
   - А ей особое приглашение, видать, надобно, - поддакнула Нина Васильевна, смерив меня тяжелым взглядом исподлобья.
   Прошелестели осторожные смешки, но под взглядом Бармалея моментально стихли. А Нина Васильевна с видом победителя пододвинула к себе банку сгущёнки и принялась макать прямо туда огрызок мятного пряника.
   Сейчас я ее хорошо рассмотрела: это была невысокая, пухловатая шатенка, в народе на таких говорят "широкая кость", но скорее всего причиной была неуёмная страсть к сладкому. Даже в полевых условиях она тщательно подкрашивала глаза и щеголяла в блестящих клипсах "с камушками". Её можно было бы назвать красивой, если бы не хищное выражение лица и большая некрасивая родинка на подбородке.
   - Титаническое самоуважение теперь у товарища Гореловой, - выдав такой вердикт, она откусила от пряника, зажмурившись от удовольствия. На подбородке повис длинный "ус" от сгущёнки.
   - Да ей же вчера Колька всю голову зашил. Без анестезии, - сказала Аннушка, неодобрительно взглянув на Нину Васильевну. - Натерпелась девка, всю ночь, небось, от боли спать не могла, вот и припозднилась.
   Все взгляды вновь переместились на меня, но теперь уже градус настроения от едкого сарказма ощутимо сменился на жалостливость.
   - Держи! - Аннушка сунула мне алюминиевую миску, почти доверху наполненную исходящей паром рассыпчатой гречневой кашей с тушёнкой, жаренной морковкой и луком. 
   Я села за стол, взяла алюминиевую ложку и уставилась на кашу.
   - Ешь, давай, - поторопила меня Аннушка, вытирая на другом конце стола.
   - Так, - хлопнул рукой по столу Бармалей, - все на сегодня всё знают?
   Мужики согласно загудели.
   - Пусть Митька сперва воды в бочку наносит, - веско заявила Аннушка, сгружая грязную посуду в большой таз.
   - Так я же вчера наносил! - возмутился мужик, что сидел с краю. 
   Я присмотрелась - это был тот, в тельняшке, что утром напугал меня рындой. Только сейчас он был в свитере, вот я и не признала его. Митька был выше среднего роста, очень худой, с обветренным и загорелым практически до черноты узким лицом, с бородой и длинными нечёсаными волосами, которые он перевязал повязкой на манер индейцев. Лет ему навскидку было около сорока-сорока пяти.
   Увидев, что я его разглядываю, он вдруг заговорщицки подмигнул мне.
   Я покраснела и отвернулась.
   - Так вы же всю воду на баню вчера выляпали! - рассердилась Аннушка, наливая в кружку крепкий чай из закопченного сажей чайника. - Я пошла бельё замачивать, гляжу, а там на самом донышке осталось. 
   - Да там же больше половины было! - аж подскочил Митька, задохнувшись от столь нелицеприятных наветов.
   - Поди сам глянь!
   - И гляну! - моментально вскипел Митька под смешки окружающих.
   - Вот и глянь, - спокойно парировала Аннушка и подсунула кружку с чаем мне, а также банку с сахаром, - а потом наноси туда воды и приходи на кухню - я тебе еще работу дам.
   - Иван Карлович! - завопил уязвлённый от такой несправедливости Митька, - Возьмите меня на отмывку породы! Я даже готов все ямы в одиночку копать. Сам! Только прошу - не отдавайте меня этой Анне Петровне! Она же эксплуататор самый настоящий!
   - Ну, сам подумай, Дмитрий, разве я могу? - с донельзя огорчённым видом развёл руками Бармалей, - вот ты меня сейчас на что подбиваешь? Если я тебя заберу, Анна Петровна меня же потом без обеда оставит. Нет, и не проси даже! Аннушкиным обедом я пожертвовать не готов. Даже ради тебя!
   Все засмеялись, но по-доброму. Очевидно, к таким "концертам" здесь уже давно привыкли.
   - Понял? - погрозила Митьке половником Аннушка, - так что иди и наноси воды!
   То, что это был именно ежеутренний спектакль, стало понятно по тому, как Митька расплылся в довольной улыбке и, допив одним глотком остатки чая, выскочил из столовки наружу.
   - Иван Карлович! - подала голос Нина Васильевна, шелестя фантиком от конфеты, - уже начинается третья декада и укосы брать надо. Нужно же успеть до разгара вегетации. Пусть Горелова на третью площадку сходит. А то мне в камералке реестр образцов писать надо.
   - Иван Карлович! - не дала ответить Бармалею Аннушка, - ну куда ей в такую даль идти?! Сами гляньте на нее - она же зеленая вся сидит. Даже кашу не ела. Упадёт где-нибудь, что мы потом делать будем?
   Бармалей внимательно посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на Аннушку и медленно кивнул.
   - Иван Карлович! - решила не сдавать позиции Нина Васильевна, наградив Аннушку недобрым взглядом, - так что, в отчёте потом так и напишем "работа не выполнена в связи с тем, что лаборант находился на особом положении и укосы брать отказался"?
   Так я узнала, что я - лаборант.
   - Э-э-э... - начал Бармалей, но Аннушка опять влезла:
   - Иван Карлович! У нас же полмешка хлеба еще осталось. Он уже цвести, между прочим, начал. Нужно на сухари срочно резать. Сушить прям сегодня буду. А то пропадёт же.
   - Ну и суши себе! - пренебрежительным тоном заявила Нина Васильевна, - кто тебе не даёт?
    Бармалей, по всей видимости, счёл аргументацию Нины Васильевны достаточно веской и убедительной, потому что согласно кивнул ей, и я с грустью поняла, что мне придется-таки идти на дальний участок в мокрых носках и без куртки с антикомариной сеткой.
   - Иван Карлович! - Аннушка так просто своих позиций сдавать не собиралась, - да я бы с радостью, но я же ландорики жарить хотела. Зоя пусть бы резала хлеб, а я в это время как раз ландорики к обеду состряпаю.
   Волшебное слово "ландорики" окончательно и бесповоротно решило ситуацию в мою пользу. В результате я осталась в лагере помогать Аннушке на кухне, а Нине Васильевне пришлось самой идти на дальний участок брать укосы фитомассы. 
  
   Когда все разошлись на работу, Аннушка уставилась на меня:
   - Зоя! - сказала она, - что это с тобой происходит?
   Хм... мне бы и самой хотелось это знать...
   - Не знаю, - пожала плечами я, - я ничего не помню, ничего не понимаю, никого не узнаю. И вот как ты думаешь - что со мной происходит? Ужас, вот что со мной происходит. Мне очень страшно, Анна Петровна.
   Я всхлипнула.
   - Ну будет тебе, будет, - обняла меня за плечи Аннушка. - Не переживай, Зоя. Пройдёт время - вспомнишь всё. Остальное спрашивай - я расскажу, что знаю. А если эти дурни будут тебя задирать - говори мне, уж я им задам!
   - Спасибо... - прошептала я сквозь слёзы, обнимая добрую Аннушку.
   И в это время раздалось требовательное мяуканье.
   - Кошка пришла! - обрадовалась Аннушка, отстранившись.
   - Кошка? - удивилась я. - Дикая что ли?
   - Да какая там дикая, - усмехнулась Аннушка, насыпая в небольшую мисочку гречневой каши с тушёнкой.
   Мисочку она поставила в углу и туда гордо продефилировала самая настоящая серая домашняя кошка, с высоко поднятой головой и хвостом трубой.
   - Иди ешь, - пригласила Аннушка, и только после этого кошка снисходительно соизволила подойти к мисочке.
   - Это Бармалея нашего кошка, - пояснила она мне, наливая в другую кошкину мисочку воды, - он её всегда в экспедиции с собой берет. 
   - Оставить не с кем? - догадалась я, наблюдая как жадно кошка поедает кашу. Кошка, ощутив мой взгляд, недовольно блеснула глазами-крыжовниками и демонстративно стала есть медленно, словно нехотя, через силу. 
   - Не смотри на неё, - хмыкнула Аннушка, - оголодала она, бедняга, а гонору, как у самого Бармалея.
   Я хихикнула и отвернулась. Послышалось торопливое чавканье - кошка опять накинулась на кашу.
   - Так зачем он её в тайгу возит? - мне было прям любопытно, - зачем мучить животное? Она же домашняя.
   - Да почему мучить? Ей тут нравится, свобода, красота. Мышкует даже иногда, - пояснила Аннушка, водрузив на стол большую алюминиевую миску и насыпая туда муки. - Но главное то, что домашняя кошка - это же первое средство от медведей!
   - В каком смысле? - удивилась я. Сперва даже решила, что Аннушка так шутит.
   - Кошка ходит вокруг лагеря и метит территорию, - охотно продолжила рассказывать Аннушка, замешивая крутое тесто, - это я еще лепёшек к ужину напеку, а то сухари не скоро будут, а ландорики они в обед смолотят. 
   - И что? - мне хотелось дослушать про медведей, а не про лепёшки.
   - И всё, - усмехнулась Аннушка. - Бурые медведи настолько кошачью мочу презирают и ненавидят, что они к тому месту брезгуют даже подходить. Поэтому в лагере у нас всегда безопасно и Игнат - наш проводник и охотник, спокойно может уходить на охоту надолго. 
   - Ну ничего себе, - покачала головой я, вот уж никогда бы не подумала. Но у меня вертелся в голове еще один вопрос:
   - А как её зовут? - спросила я, кивнув на кошку.
   - Кошка, - ответила Аннушка, такими могучими движениями вымешивая тесто, что оно аж квакало.
   - Да, кошку, - подтвердила я, - так как её зовут?
   - Кошка, я же говорю, - опять повторила Аннушка и шлёпнула увесистый ком теста обратно в таз.
   - Что, кошку зовут Кошка? - не поверила я.
   - Именно так, - хихикнула Аннушка. - Бармалей не стал заморачиваться с именем.
   - Даже боюсь представить, как он назвал своих детей, - ошарашенно покачала головой я.
   - А у него нет детей, - вздохнула Аннушка и её глаза чуть затуманились, - ни жены, ни детей. Он всего себя отдал науке.
   - Жесть, - пробормотала я, очищая хлеб от слегка заплесневелой корочки и нарезая оставшийся мякиш порционными кусочками.
  
   Мы доваривали густой гороховый суп с глухариным мясом на обед (а еще планировался винегрет и ландорики. И традиционный компот из сухофруктов. Со вторым блюдом решили не заморачиваться - ландориков получилось очень много, они были из гречневой каши, куда Аннушка добавила аж две банки тушёнки. Так что голодными не останутся). 
   И тут к нам заглянул Митька:
   - О! Как тут у вас пахнет, - расцвел улыбкой он и выхватил из большой миски ландорик. Улыбка у него была красивая - широкая такая, мальчишеская.
   - А ну, не лезь грязными руками в миску! - турнула его Аннушка, -хочешь ландорик - так и скажи. Сейчас я тебе наложу. Зоя, ты тоже будешь?
   Я отрицательно покачала головой.
   - Беда с девкой, - пожаловалась Аннушка Митьке на меня, - утром не ела, сейчас опять не ест. Пропадёт до конца экспедиции.
   - Мужика ей надо, - глубокомысленно изрёк Митька и ломанулся из-за стола, получив от Аннушки увесистый подзатыльник.
   - У него одно только на уме, - проворчала Аннушка, жалуясь уже мне на Митьку, - а так как ума маловато, то только единственная мысль и поместилась там.
   Митька заливисто хохотнул у дальнего выхода, схватил ведро с грязной водой и вышел наружу.
   - Сполоснуть не забудь! - крикнула ему вслед Аннушка.
  
   Я, наконец, вышла из столовки. После насыщенного печным дымом и паром от еды помещения, в тайге дышалось хорошо и приятно. Легкий ветерок прогнал мошку, так что можно было спокойно постоять и полюбоваться окрестными видами. Могучая стена из елей и лиственниц окружала лагерь. С одной стороны, зиял обрыв, который заканчивался отвесными скалами по-рериховски неимоверно красивых расцветок. На дне обрыва бесновалась и шумела узкая речушка. Со стороны лагеря, с видом на обрыв, стоял длинный деревянный стол и несколько грубо сколоченных лавок, под стационарным навесом. Я подошла ближе. На верхней части навеса была приколочена табличка. Я прочитала надпись вслух:
   - "Лабораторно-смотровая площадка". 
   - Ага, бухаем мы тут, когда мошки мало, - я вздрогнула, не заметив, как сзади подошел Митька.
   Он держал в каждой руке по ведру с водой.
   - Мы же план стационарной базы "наверху" согласовываем, - пояснил он, - ну, не напишешь же ты "место для распития спиртных напитков". Начальство может понять неправильно. А так у нас - "лабораторно-смотровая площадка". Всё, как и положено. Если какая-то проверка приедет - придраться не к чему.
   - И что, в такую глушь разве приезжает начальство? - удивилась я.
   - При мне раза два так было, - кивнул Митька неодобрительно.
   - А зачем... - начала формулировать вопрос я, но от столовки раздался возмущенный окрик Аннушки:
   - Митька, ты где там ходишь?! Я что, должна воду полдня ждать?!
   - Несу! Несу, моя хорошая! Всё только для тебя! - дурашливо завопил Митька на весь лагерь, подмигнул мне и торопливо потащил ведра с водой на кухню.
   Я закрыла глаза, глубоко-глубоко вдохнула таёжный воздух, благоухающий багульником и хвоей, и улыбнулась: хорошо-то как!
   А к обеду вернулась Нина Васильевна. И была она очень-очень злая.
   Главной претензией, которой она таки вынесла мозг Бармалею было то, что она, бедняжка, в поте лица работает, а я - в лагере "прохлаждаюсь". Нину Васильевну аж колбасило от такой социальной несправедливости. 
   - И до каких это пор, - разорялась за обедом она, жуя ландорик, - все эти лаборанты и уборщицы будут бездельничать, а мы будем за них всю работу делать?! 
   В общем, при поддержке "дона Педро" они таки укачали Бармалея и теперь сразу после обеда мне предстоял поход на дальний участок проводить какие-то ботанические работы.

  

Глава 6

  
   После обеда и так пасмурное небо затянуло еще больше. Периодически срывался острый, насыщенный мелкодисперсной водянистой пылью, ветер. Потянуло запахом прелых листьев, сырой земли и грибов. У края обрыва, почти касаясь влажной травы, в стремительных пике замелькали туда-сюда крикливые мелкие птички. Но ухудшающаяся прямо на глазах погода не стала причиной не ходить на дальний участок рвать, мать её, траву. Во всяком случае, так считала Нина Васильевна.
   Этот разговор состоялся после обеда, в столовке. Аннушка как раз собирала грязную посуду со стола, я ей помогала, Нина Васильевна поедала конфеты, Валерка с усатым черноволосым мужиком (имя его я не запомнила) делали из табака и клочков газеты самокрутки, когда в столовку вошел Бармалей с ворохом бумажек в руках. Пристроившись с чистого краю стола, он развернул небольшой лист с топографической картой, выполненной от руки на кальке, и внимательно на него уставился, периодически сверяясь с другим таким же листом, где была нанесена карта побольше с какими-то отметками (мне с другого краю стола было плохо видно, да и Бармалей сел так, чтобы никому ничего особо видно не было).
   Минут пять в столовке была тишина, нарушаемая лишь звоном тарелок, шелестом бумаги Бармалея и шебаршением ветра о тент палатки, которую он явно решил проверить на прочность.
   - Иван Карлович, пока Горелова будет укосы брать, я в камералке поработаю, реестр составлю, - ласково прощебетала Нина Васильевна, воодушевленная тем, что её работу сделают другие. - Если хотите, могу и для ваших образцов этикетки заполнить.
   - Да у меня там шесть образцов всего, ерунда, - отмахнулся Бармалей, рассматривая что-то на карте и недовольно при этом хмурясь.
   - Иван Карлович, а Горелова что, одна туда должна идти? - тут же влезла в разговор Аннушка.
   - А её что, за ручку водить надо? - неодобрительно поджала губы Нина Васильевна.
   - За ручку не надо, - сердито отрезала Аннушка и развернулась к Бармалею, - Иван Карлович, послушайте, Зоя же ничего не помнит! Как она сама дорогу туда найдет? И главное - как она методику этих ваших укосов соблюдать будет, если ей память отшибло?
   Повисла недобрая тишина.
   - Или правильность методики значения больше не имеет? - с триумфальным видом взглянула Аннушка на Нину Васильевну и, не удержавшись, расплылась в широкой ехидной ухмылке, чем заставила ту аж подскочить и зашипеть от злости.
   - Мда, - задумчиво пробормотал Бармалей, не отрываясь от карты, на которой он теперь что-то аккуратно вымерял линейкой и записывал в маленький полевой блокнотик цифры столбиком, - Анна Петровна права, самой ей туда идти никак нельзя...
   Он с досадой покачал головой, перемерял еще раз, сердито вычеркнул предыдущую запись, записал всё заново и поднял тяжелый взгляд на нас:
   - Нина Васильевна, я думаю, вам нужно вместе сходить на тот участок и вместе поработать, - угрюмо продолжил Бармалей, раздраженно постукивая карандашом по столешнице, - вдвоем вы справитесь быстрее, а по возвращению Горелова поможет вам камералить. Под вашим непосредственным руководством, так сказать.
   Нину Васильевну аж передёрнуло, но у нее хватило ума промолчать. Бармалей счел вопрос решенным и опять принялся что-то писать в своём блокноте. Все молчали, было лишь слышно, как Валерка отрывает от газеты листочки и шелестит бумажками от конфет Нина Васильевна.
   - Втроем, - вдруг буркнула неугомонная Аннушка.
   - Простите, что? - Бармалей аж от своей карты оторвался, с недоумением взглянув на нее.
   - Втроем они пойдут, говорю, - повторила Аннушка будничным тоном и с грохотом водрузила еще одну стопку грязных тарелок в ведро.
   - Эммм... не понял, - брови Бармалея взметнулись вверх, - вы тоже хотите пойти туда, Анна Петровна? А как же наш ужин?
   - Митька пойдет, - как ни в чём не бывало сообщила Аннушка и принялась собирать пустые стаканы со стола.
   - А он там зачем мне нужен? - возмутилась Нина Васильевна, нахмурив лоб, отчего стала похожа на сову.
   - Сколько тебе укосов надо отобрать? - спокойно парировала Аннушка и смахнула тряпкой крошки со стола.
   - Какое твое дело? - огрызнулась Нина Васильевна, настроение которой стремительно портилось.
   - Еще раз спрашиваю, сколько укосов? - повторила Аннушка таким тоном, что никто больше огрызаться не рискнул.
   - Девять. Три площадки по три повторности, - поморщилась Нина Васильевна и потянулась к вазочке с конфетами. - Для статистической обработки.
   - Во-о-от, - подняла указательный палец вверх Аннушка, - девять укосов. А это -почти два мешка. А теперь скажи - кто это всё нести будет? Ты?
   - Почему это я? Есть лаборант...
   - Нет. Лаборант не будет нести два мешка в такую даль! - покачала головой Аннушка, продолжая рьяно протирать стол и, как бы невзначай, ловко передвинула вазочку с конфетами подальше от Нины Васильевны, - у нее швы на голове не сняты. Оно, так-то по-хорошему человеку больничный нужен, но от вас разве дождёшься? Ей тяжелое поднимать вообще нельзя. Колька запретил. Я сама слышала.
   - Да ему лишь бы говорить! что фельдшер в этом понимает! Только зелёнкой мазать умеет... - желчно фыркнула Нина Васильевна и потянулась к вазочке, но не достала и попросила мужиков, - Валерий, подай мне вон ту миску...
   Валерий хотел подать, но наткнувшись на предупреждающий взгляд Аннушки, сграбастал свои самокрутки и вышел из столовки от греха подальше. Вслед за ним вышел и черноусый, прихватив коробок спичек.
   Я тоскливо торчала у ведра с грязной посудой и не могла решить - вмешиваться мне в этот разговор или лучше не надо. Так-то обсуждали вроде как меня, а при этом моё мнение даже не спросили. Даже Аннушка. Словно меня здесь и нету. С лавки вдруг спрыгнула Кошка, подошла и потерлась об мои ноги, еле слышно мяукнув что-то успокаивающее. Я машинально погладила её и решила пока не вмешиваться.
   В столовку между тем заглянул "дон Педро" и бодро отрапортовал:
   - Иван Карлович, у нас уже всё готово!
   - Иду, иду! - оторвался от записей Бармалей, торопливо собрал все карты и бумаги, и вышел.
   Мы остались втроем.
   - Вот вернется Колька - сама ему это в глаза и скажешь, - сузила глаза Аннушка и уже демонстративно, с грохотом, переставила вазочку с конфетами на другой конец стола, - а не скажешь ты, так я скажу. А пока он запрет не отменил - Зоя таскать тяжести не будет!
   - А кто будет?!
   - Вот Митька и потащит, - пожала плечами Аннушка. - Я Ивану Карловичу сама объясню. Но если ты так категорически против Митьки - тащи сама.
   - А тебе на кухне разве помощь не нужна?
   - Нужна, - согласилась Аннушка и кивнула на меня, - но я не живодёр, чтобы так над людьми издеваться!
   - Да ты что сейчас...! - вспылила Нина Васильевна, наливаясь краской.
   - А ну тихо! - рявкнул внезапно вернувшийся Бармалей (он был чем-то недоволен, а тут еще бабы скандал затеяли), - раскудахтались тут, на всю тайгу слышно! Медведей всех распугали! Нина, тебе помощница нужна? Вот и бери Горелову. Анна Петровна вам Дмитрия в помощь дает? Дает. Что тебе еще не нравится?
   Нина Васильевна сдулась и промолчала.
   Я же очень надеялась, что пойдет дождь.
  
   Но, как назло, распогодилось и пришлось-таки идти. Дорога на третий участок была не то чтобы длинная, но тяжелая. Участки "хорошего" леса, где идти было нормально, постоянно сменялись буреломами и такими плотными зарослями тальника, через который приходилось буквально продираться, отмахиваясь от туч гнуса. Хорошо, что Митька взял топор. В некоторых местах он буквально рубил тоннель. Примерно через полчаса ходьбы мы вышли на обширный участок болота, обильно заросший осоками, белокрыльником и вахтой. Моё сердце испуганно забилось - очевидно после того памятного "пробуждения" в трясине, я заполучила фобию на всю жизнь.
   Митька вырубил нам по крепкой палке и мы, проверяя каждый участок для следующего шага, гуськом побрели дальше. Повезло, что путь пролегал по самому краю, так что я даже ни разу не провалилась, прыгая с кочки на кочку за безмятежно шагающим вперёд Митькой.
   - Как ты сюда раньше всё это время ходила? - поинтересовался Митька с явной насмешкой, - здесь же не продраться. Где твоя тропинка?
   Нина Васильевна предпочла демонстративно промолчать.
   Вообще у этих двоих были странные отношения: они еле-еле терпели друг друга, причем если Митька относился к ней с изрядной иронией, то вот Нина Васильевна его на дух не переносила, до зубовного скрежета.
   Поэтому дальше они шли молча.
   Я тоже молчала: Аннушка дала мне свою куртку с накомарником. Та мне была слишком большая, поэтому постоянно приходилось придерживать капюшон, чтобы тот не падал на глаза.
   "Ключевой участок", т.е. площадка, где нужно было рвать траву, представлял собой небольшую узкую долинку, явно сформированную древней мореной и сейчас по центру обильно заросшую сочным разнотравьем - иван-чаем, мятликом, незабудками, щучкой, ромашкой и полынью. По всей долинке там и сям были разбросаны огромные древние валуны самой разнообразной формы и расцветки. По краям вся долинка буйно заросла уже начинающим цвести багульником и карликовой березкой. Так что запах стоял настолько пряно-медовый, что было трудно дышать. Над этим цветочным ковром густо вился гнус, причём появились и оводы. Крупные, злые. С одной стороны, долинку прикрывала отвесная скала, переходящая дальше в небольшие холмы, с другой - шумела тайга. Поэтому и микроклимат здесь явно отличался от всего остального. Не долинка, а самый настоящий "Затерянный мир" - подумалось мне.
   Солнце начало припекать сильнее (перед дождем), и мы устроились прямо под скалой, в тенёчке. Нина Васильевна ловко вбила четыре колышка, отмеряв метр на метр портняжной лентой и натянула верёвочки. Получился чуть кривобокий квадрат-метровка. Мы с нею уселись по краям, и Нина Васильевна заставила меня маникюрными ножничками состригать растения прямо у основания, у земли, но так тщательно и осторожно, чтобы не зацепить корень. Все побеги нужно было аккуратно складывать в огромные бумажные конверты, разделяя зеленую и мертвую траву, и потом подписывать. Мутота-скукота, в общем. И таких тошнотворных квадратов нужно было "настричь" аж девять.
   Митька сунулся было помогать, но, увидев, что надо делать, сердито сплюнул и отошел в тенечек под березу, где демонстративно улегся на мягкий мох и закрыл глаза. "Вот ему хорошо", - завидовала я, обливаясь потом и отмахиваясь от гнуса.
   С маниакальностью дятла я состригала и состригала эти проклятые мелкие былинки и листочки и тихо сатанела. Вот не зря на некоторых говорят "ботан". И правильно, кстати, говорят - ну как нормальному человеку можно вот это всё выдержать?! Чем думают люди, выбирая себе эту специальность? Хорошо, что я лаборант не по ботанике... ненавижу ботанику, все эти гербарии, пестики и тычинки..! и укосы тоже ненавижу!
   - Горелова, ты зачем Журавлёву против меня настроила? - внезапно прошипела Нина Васильевна, прервав мой возмущённый поток сознания.
   - Журавлёва - это кто? - спросила я, отрываясь от состригания особо многочисленных мерзких стебельков из плотной куртинки овсянницы.
   - Дурочку из себя не строй! - прищурилась Нина Васильевна, - я прекрасно всё вижу и знаю, что ты изображаешь из себя несчастную, а на самом деле...
   - Хватит! - прорвало, наконец, меня, и я подскочила, - заколебала уже своими придирками!
   - Ах вот ты как заговорила! - зло протянула Нина Васильевна, - теперь всё с тобой ясно!
   - Мне плевать, что там тебе ясно, а я рвать траву под твоими насмешками не буду! - я психанула, швырнула ножницы прямо в центр ботанического квадрата, на землю, и пошла к Митьке. Состриженный пучок травы при этом рассыпался по всей земле.
   Увидев такое нарушение методики (или фиг его знает, что) Нина Васильевна окончательно рассвирепела и бросилась за мной, намереваясь то ли вцепиться мне в лысую башку (волос-то не было), то ли ещё как-то восстановить справедливость.
   Это её и спасло.
   Внезапно на то место, где мы только что сидели, с верхушки скалы рухнула огромная глыба. От неожиданности мы шарахнулись в разные стороны и заорали как две драные кошки.
   Митька спросонья аж подпрыгнул:
   - А? Что? Что случилось?! - воскликнул он, оглядываясь по сторонам.
   - Ка-камень, - дрожащими руками показала Нина Васильевна.
   На месте отбитой веревочкой благопристойной геоботанической площадки, среди лютиков и незабудок, теперь мрачно торчал огромный чёрный камень, похожий на готическое надгробие. Он похоронил под собой и тетрадку с учетом фитомассы, и маникюрные ножнички и лучезарные надежды Нины Васильевны на образцово-показательный отчёт и повышенную премию в конце года.
   Боюсь даже подумать, что было бы, если бы он упал нам на голову.
   Мы растерянно посмотрели друг на друга. Сверху со скалы вдруг взлетела ворона и, пару раз возмущенно каркнув, улетела куда-то в сторону холмов. Митька задрал голову и глянул туда. Но было тихо.
   - Странно, - сказал он, - этот камень не должен был свалиться. Наши же там всё проверили. Точнее Уткин проверил.
   - Может, тектонические процессы? - неуверенно прошелестела бескровными от пережитого страха губами Нина Васильевна.
   - Или Уткин проводил расчеты после очередной "стерилизации", - задумчиво внес свои пять копеек Митька и запустил пятерню в спутанные волосы.
   Как бы то ни было, но одна из версий, по логике, могла быть правильной. Я лично думала на косяк Уткина.
   Оставив нас приходить в себя от пережитого страха, Митька ловко вскарабкался на самый верх утёса и всё проверил там, но остальные камни лежали плотно и падать явно не собирались.
   В общем, возвращались мы не только без укосов, но и с потерями - ножнички и полевой дневник спасти не удалось - валун нам втроём сдвинуть было невозможно.
   Нина Васильевна всю дорогу шипела, бросая почему-то именно на меня злобные взгляды.
   - Да не ругайся ты, - успокоил ее Митька, - наши вот вернутся, обвяжем веревками, нас пятнадцать мужиков - что мы какую-то каменюку не сдвинем?
   А меня не покидало странное ощущение какой-то неправильности. Что-то я упускала из виду. Что-то вот было не так...
  
   Только мы вернулись в лагерь, как сразу полил дождь. Оставшуюся часть дня все были заняты пересудами о том, как нам повезло не попасть под обвал. "Дон Педро" сперва прицепился к нам за нарушение техники безопасности, но Бармалей его шугнул и тот отстал.
   После ужина дождь не только не прекратился, но припустил ещё сильнее, поэтому все наши потихонечку начали рассасываться спать по палаткам. Я помогла Аннушке помыть посуду и тоже пошла спать.
   У моей палатки появилась Кошка. Мокрая. Она требовательно мяукнула, чтобы я впустила её внутрь. Явно спать она собиралась сегодня со мной. Я не повелась, так как к кошкам я хоть и отношусь толерантно, но не настолько, чтобы добровольно делить с ними личный спальник. Особенно с грязными и мокрыми. Пусть идёт в столовку, там тепло, сегодня вон даже печку протопили в связи с дождливой погодой.
   Через пар минут я уже лежала калачиком, закутавшись в ватное тепло спальника так, что только нос торчал наружу, и прислушивалась к мерному перестуку тяжелых капель о тент палатки. Снаружи шелестел порывами ветер, и мокрая трава отвечала еле слышным торопливым шумом, да где-то рядом неприкаянно звенел комар, и я никак не могла понять где - в палатке вроде не было, снаружи - шел дождь. Эти звуки убаюкивали, укачивали, и тем непонятнее было то, что сон не шел. Что-то смущало меня, заставляло сжиматься сердце.
   Нет, не пойму я... никак не пойму...
  
   Весь следующий день тоже зарядил обложной дождь. Мы кучковались в столовке, ели, ели, ели, бесконечно гоняли чаи, опять что-то ели, пили чай, чаёвничали и конечно же болтали. Некоторые доделывали "кабинетную" работу, остальные, такие как я, помогали Аннушке (она затеяла лепить вареники, как я поняла, не столько из-за любви к вареникам, сколько для того, чтобы хоть чем-то занять людей).
   Вечером, все хором пели песни. Разные, лирические, весёлые и просто комсомольские. Я слов не помнила (или не знала), но старалась открывать рот в нужных местах, так что было нормально. А потом Валерка притащил видавшую виды гитару и все, кто умел, понемногу что-нибудь бренчали, по очереди.
   Неожиданно удивила Нина Васильевна. Когда дошла её очередь, она взяла в руки гитару и, небрежно касаясь струн, красиво поставленным голосом стала декламировать наизусть стихи Максимилиана Волошина:
   - Изгнанники, скитальцы и поэты - кто жаждал быть, но стать ничем не смог... у птиц - гнездо, у зверя - темный лог, а посох - нам и нищенства заветы... - произносила она знаменитые слова, и у меня сердце аж сжалось. - Долг не свершен, не сдержаны обеты, не пройден путь, и жребий нас обрек мечтам всех троп, сомненьям всех дорог... расплескан мед, и песни не допеты...
   Аннушка затянула старинный романс "В лунном сияньи". Припев "динь-динь-динь" подпевали ей все хором. "Дон Педро" спел какую-то известную патриотическую песню о советских хлеборобах. Ему тоже воодушевлённо подпевали и даже похлопали.
   Когда дошла очередь до меня, я смутилась и попыталась отказаться, но все засмеялись и сказали, что раз не умею, то должна хотя бы мелодекламацию прочитать, как Нина Васильевна. В общем, спрыгнуть не удалось.
   С замиранием сердца и горящими ушами я взяла гитару в руки. Тронула струны и неожиданно зазвучала вполне внятная мелодия. Еще более неожиданно для себя я запела:
   - В Ростове шикарные плюхи... размером с большую печать... в Москве охренительно нюхать... в Челябинске лучше торчать... а в Питере - пить! В Питере - пить! В Питере тире - пить!
   Последние строчки еще не отзвенели в воздухе, а в столовке воцарилась абсолютная, густая, осязаемая тишина. Все молчали и смотрели на меня с какими-то странными выражениям лиц.
   Внезапно тишину нарушила Нина Васильевна, которая выдала по обыкновению едким голосом:
   - Мда, Горелова, а мы и не знали, что ты умеешь так играть и петь. А почему ты тогда со всех смотров самодеятельности уклонялась?
   - А что это за песня? - спросила Аннушка. - Революционная какая-то? Я ее ещё не слышала. И что такое "плюхи"?
   Я что-то промямлила, затем, когда внимание переключилось на следующего исполнителя - черноусого мужика (его, кстати, звали Генка), встала и пошла в палатку спать, хоть и было светло. Руки у меня подрагивали. Что-то нервы совсем ни к чёрту... то камень... то плюхи...
   По щеке мазнуло порывом мокрого ветра, и я заторопилась. Нога зацепилась за корень ерника - я поскользнулась на мокрой траве, растянулась у входа в мою палатку, задев рукой что-то мерзкое. Я глянула и обомлела - прямо у входа в палатку лежали две мертвые мыши. Без голов. Головы лежали отдельной кучкой.
   Больше от неожиданности, чем с перепугу я заорала.
   - Настоящая женская месть - страшная сила! Даже у кошки, - флегматично прокомментировал Митька, когда все выскочили на мои крики. И весь лагерь накрыл дружный гомерический хохот.
   Ну, а что - да, боюсь я мышей! Особенно мертвых.
  
   А утром дождь перестал и вернулись наши. Они принесли страшную весть...
  
  

Глава 7.

  
   То, что вернулись они с нехорошими вестями было видно сразу - поникшие плечи, потухшие взгляды. Пятеро матёрых мужиков аж почернели от всего этого.
   Бармалей коротко кивнул на вагончик, и они ушли туда все. Остальные изнывали от любопытства, но никто ничего нам не сказал. Хотя и так уже всё было вроде ясно. Аннушка подослала Митьку подслушать, но сразу вышел "Дон Педро" и шугнул его. Судя по тому, какие взгляды все бросали на меня - случилось всё самое плохое и именно я имею к этому отношение. Да не просто отношение, а именно я во всём этом и виновата!
   Заседали мужики там долго. Так долго, что "Дон Педро" велел Аннушке принести туда, в вагончик, перекусить, чего в принципе правилами никогда не допускалось.
   К обеду они не вышли (обед у нас был с двенадцати тридцати до двух). Мы тоже обедать не стали. Крутились, изображали бурную деятельности, а на самом деле ждали. Ближе к четырем часам дня они таки появились, измученные, удручённые. Бармалей так вообще сгорбился и постарел лет на десять. Я как раз вывешивала постиранное Аннушкой белье на веревки, протянутые между стволами елей, когда они показались. Меня, кстати, обожгли весьма красноречивыми взглядами.
   Аннушка подала обед. Ели молча. Все понимали, что произошло, но мужики всё также молчали. Даже Колька. Когда уже пили чай, Бармалей коротко сказал:
   - Так, через полчаса общее собрание. Здесь. Явка обязательна, - и вышел из палатки.
   Мужики торопливо допили чай и вышли перекурить. Нина Васильевна увязалась за ними в попытках выведать, где Захаров. А мы остались с Аннушкой вдвоем убирать со стола.
   - Ох, чует моё сердце, быть большой беде, - вздыхала Аннушка, яростно пытаясь протереть в столе дырку.
   - Так беда уже случилась, - понуро вздохнула я.
   - Я понимаю, что они все погибли, - сказала Аннушка, и заелозила тряпкой по столу еще сильнее. - Меня беспокоит то, что наши развели такую секретность. И то, как они смотрят на тебя.
   - И что?
   - Они же все на тебя думают!
   - Но я ничего не помню. Не думаешь же ты, что я могла их всех убить и вернуться в лагерь?
   - Я уже не знаю, что думать, - вздохнула Аннушка, - нет, ты не виновата, это ясно, но всё-таки, что же там случилось?!
   - Аннушка Петровна, как ты думаешь, почему они ничего не рассказывают?
   - Чтобы не сеять панику.
   - Но это же ЧП!
   - Для нас это привычно. Работа такая - жизни людей в обмен на пользу Родине. При мне за десять лет уже восемь человек наших в экспедициях погибли. Двое в Туркменской ССР, одна девчонка утонула на переправе, когда мы на Памире были, и пятеро смыло лавиной на Тянь-Шане.
   - Ох, - только и смогла вымолвить я. - И как же вы так живёте? Как вы ездите в экспедиции, зная, что можете в любой момент погибнуть?!
   - Да привыкли давно, - вздохнула Аннушка и раздражённо швырнула тряпку в ведро. - Надо смотреть на это философски, мать его за ногу!
  
   А потом состоялось собрание. Все сидели за столом и молчали. Тяжелое это молчание давило. Наконец, зашел Бармалей. Следом за ним семенил Дон Педро с папочкой. Обратив тяжелый взгляд на нас, Бармалей начал говорить. Он говорил очень тихо, но каждое слово его падало на сердце раскалённой глыбой:
   - Товарищи! Как вы знаете, две недели назад небольшой отряд наших сотрудников ушел в разведку на пятьдесят восьмой ключевой участок. Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Горелова, Захаров, Уткин. Три дня назад вернулась Зоя Горелова, раненная, с разбитой головой. Она полностью потеряла память. А Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров и Уткин не вернулись. Мы сразу же направили туда поисково-спасательный отряд, - он кивнул на сидящих рядом мрачных мужиков, которые не поднимали взглядов от стола.
   - Сегодня они вернулись. И принесли страшные вести, - хрипло сказал Бармалей, и голос его сорвался, но он откашлялся и, собравшись с силами, продолжил, - наши товарищи погибли.
   По рядах прошелестел вздох. Нина Васильевна тихо заплакала, зажимая рот изо всех сил, чтобы не разрыдаться.
   - Причем погибли они ужасной, насильственной смертью, - безжалостно продолжил Бамалей и голос его зазвенел сталью, - были зарублены топором, в спины! Наши коллеги нашли их тела и сделали снимки. Товарищи Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров погибли как герои, при исполнении задания нашей Родины!
   Он встал:
   - Товарищи! Предлагаю почтить их память минутой молчания.
   Все начали подниматься, с шумом. Генка неуклюже опрокинул заварник, и чай полился по столу на землю. Мы молча стояли, а чай лился, с громким журчанием. И никто не посмел поднять этот чайник, чтобы не нарушить торжественную минуту последней памяти. Это журчание заварки придавало ситуации какой-то совершенно нелепый иррациональный вид.
   Минута прошла и все сели. По толстым щекам Аннушки текли крупные слёзы. Нина Васильевна плакала вслух, не таясь. Мужики стояли понуро. Генка шмыгал носом (как оказалось потом, погибший Токарев был его двоюродным братом).
   Внезапно Генка посмотрел на меня:
   - А теперь пусть Горелова всё расскажет!
   - Что? - удивилась я.
   - Как так получилось? - не унимался Генка, - почему ты одна вернулась? Как они погибли?
   - Я же рассказывала, что ничего не помню, - промямлила я, ёжась под его злым напором.
   - Пока Горелова спасала свою жопу, наши ребята там умирали! - зло поддакнула Нина Васильевна.
   - Так может это она их убила! - выкрикнул еще кто-то сзади, я не увидела кто это был.
   - Исключено, - сказал Колька металлическим голосом, - у нее удар по затылочной части головы, она сама не смогла бы нанести под таким углом. Поэтому попрошу впредь такими обвинениями не бросаться, товарищи!
   - Сговорилась значит с кем-то! - опять влезла Нина Васильевна.
   - Нужно проверить, почему она вернулась, а они нет, - возмущенным голосом предложил Генка.
   - Мы уже передали по рации всю информацию о ЧП на большую землю, - сказал Брмалей. - Завтра туда вылетает самолёт, будут расследовать.
   - Да что тут расследовать! - сорвалась на визг Нина Васильевна. - И так всё ясно!
   - Пока они не нашли улик, вина Гореловой не доказана, - покачал головой он. - Поэтому попрошу не выражаться и впредь быть сдержанными. Если я увижу, услышу или мне кто-то пожалуется, что вы задирали Горелову - приму меры. Жесткие меры! - желваки на его скулах заходили.
   - А Уткин? - вдруг воскликнула Аннушка, - вы сказали, что убиты четверо. А как же Уткин?
   - Тело Уткина не нашли, - замялся Колька и вопросительно посмотрел на Бармалея.
   - Значит, он жив? - обрадовалась Аннушка. И все оживлённо зашушукались.
   - Мы не можем ничего сказать, - покачал головой Бармалей. - Может жив, а может и нет.
   - Как так?
   - Но, может, тогда он убийца?
   - И это не доказано!
   - Завтра прилетит следователь и будут разбираться!
   - А как же Горелова? - вдруг воскликнула Нина Васильевна, перебивая шум. - Её вина хоть и не доказана, но вполне может быть, что это она их убила! И жить с нею в одном лагере, постоянно опасаясь, что в спину прилетит топор или ночью упадёт камень на голову - я не желаю! Банально боюсь!
   - Да как ты так можешь?!
   - А я за свою жизнь боюсь!!!!
   - Да ты на себя посмотри!
   Спор набирал обороты, пока Бармалей не бахнул кулаком по столу:
   - Тихо, товарищи!
   От неожиданности все замолчали.
   - Предлагаю не драматизировать ситуацию. Горелова прожила три дня в лагере и ничего предосудительного не совершила, - сказал Бармалей и мрачно посмотрел на Нину Васильевну, - даже если мы выполним ваше требование, Нина Васильевна, и возьмем Зою Горелову, как вы выразились, "под стражу", то сами понимаете, стальных клеток у нас не имеется, поэтому даже Зоя легко выбьет плечом дощатую стенку вагончика или разорвёт тент палатки и убежит.
   - Ой, да и куда она убежит-то? В тайгу? - вступилась Аннушка, - И долго она там сможет выжить?
   - Но до этого она как-то же дошла в одиночку! - огрызнулась Нина Васильевна. - По тайге! Сама!
   - В нарушение техники безопасности, между прочим, - поддакнул "Дон Педро".
   - Так она же сама говорит, что её охотник спас из болота и до лагеря привел. Вон одежду даже дал - под ёлкой висит, - махнула рукой Аннушка.
   Все зашумели, возмущённо. Я смотрела на этих людей. Злые лица, все были против меня. Лишь только одна Аннушка смотрела сочувственно, да ещё проводник-охотник Игнат глядел бесстрастно, во всяком случае на его смуглом обветренном лице ничего нельзя было понять.
   Собрание закончилось внезапно, прервавшись почти на полуслове - грянула буря.
   Природа сошла с ума, ветер был такой силы, что часть палаток унесло в обрыв, другую часть схлопнуло. Оторвало трубу в бане, и она болталась на узком куске жести, дубася под порывами ветра о металлический косяк и оглашая всё пространство гулким укоризненным стуком. Небо разорвало на куски и оттуда хлынули потоки ледяной воды пополам с крупным сухим градом, заливая и забивая всё вокруг. Температура еще больше упала, в общем, наступил если не Армагеддон, то что-то крайне близкое к этому.
   Две бледных молнии пропороли чернильный небосвод, озарив всё вокруг. Кошка дико зашипела и забилась под лавку. Тут же, с опозданием, грянул такой гром, что казалось, барабанные перепонки лопнут. Аж чашки на столе задребезжали.
   Мне было страшно.
   А вот наши геологи беспокоились лишь об одном - зальет ящики с образцами пород или не очень. Нина Васильевна неожиданно показала себя с героической стороны: вместо того, чтобы бежать спасать свои вещи из разрушенной палатки, она унеслась в камералку, которую тоже потрепало, спасать укосы. Выскочила оттуда мокрая, прижимая к себе папки с гербарием, причем гербарий она укутала в куртку, а сама мокла.
   Потерпевшим от стихии (у кого унесло палатки) пришлось спать в столовке - там хоть было тепло, правда сухих спальников осталось совсем мало. "Беженцы" заполнили все пространство, поэтому те, у кого палатки выдержали - ушли ночевать к себе. Моя палатка устояла, и я не знала - радоваться этому или огорчаться, что буду спать не в сухом теплом помещении (в столовке натопили печку), а в обдуваемой мокрым ветром палатке.
   Закрывая лицо от хлещущих струй, я упорно, шаг за шагом, пыталась дойти до своей палатки. Здесь меня ждал закономерный сюрприз: всё окрестное пространство было обильно усеяно моими вещами, которые я хранила обычно под верхним тентом (так как моя палатка была двухместная и места для хранения вещей почти не было). И теперь их надо было собрать, пока не унесло в тайгу или в обрыв.
   Ёжась от проникающих за шиворот острых ледяных струй, я ползала между ерниками и собирала куртку, тапочки, полотенце и остальное, что унесло.
   Палатку злобно рвал шквалистый ветер, и я, кое-как справившись с задубевшей застёжкой, наконец-то, влезла внутрь. Еле-еле, с трудом, содрала с себя мокрые вещи, хорошо, что внутри спальника лежал старый трикотажный спортивный костюм, в котором я обычно спала. Он был сухой, и я с наслаждением натянула его на окоченевшее тело. Когда же я влезла в спальник - то аж застонала от наслаждения: там было значительно теплее и не так мокро (но не так чтобы прям уж и сухо, он отсырел от земли, но тем не менее). Кое как улеглась, скукожившись, чтобы сохранить хоть чуток тепла. Меня колотило от холода и адреналина. А снаружи бесновался ветер, бился о брезентовый тент так, что стенки платки схлопывались от ударов стихии, и тут до меня дошло: если сейчас мою палатку тоже снесет в обрыв, выбраться из спальника и, тем более, из люльки, я не смогу. Стало страшно, до крика, но я уже чуть согрелась и вылезать из теплого спальника было лень. Так и переночевала.
   А утром появилось солнце, потеплело, и жизнь стала налаживаться.
   В честь победы над стихией, Аннушка выдала нам всем на завтрак шоколад из н/з. Мы сушили вещи, спальники и сапоги на траве, собирали по тайге урожай из сбежавших вещей, мужики крепили трубы и забивали колья. Площадку лагеря залило, но не сильно, и к концу дня она должна была по идее высохнуть. Образцы пород почти не пострадали.
   Одна лишь Кошка не принимала участия в общей бытовой вакханалии, подозрительно поглядывала за нами из хозки* и молчала. Ей тоже досталось, но, по-видимому, она уже привыкла.
   Из-за этой бури, все тревоги и невзгоды от вчерашней ситуации отошли на задний план. Меня продолжали сторониться, но в помощи не отказывали и в глаза не травили.
   А утром на следующий день мы услышали гул - это летел самолёт.
   Мы как раз завтракали. Услышав самолёт, все выскочили наружу. Он покружил над нами в прозрачном небе и полетел дальше.
   - За ребятами, - тихо сказал кто-то, и все опять посмотрели на меня.
   Полдня тянулись медленно-медленно, словно в кабинете зубного врача. Наконец, где-то через пару часов, мы услышали, как самолёт прилетел обратно и приземлился на том берегу от обрыва. С той стороны была большая, заросшая арктоусом равнина, сухая и вполне пригодная для посадки самолета. Теперь им нужно было обойти обрыв. Это примерно часа полтора пути.
   Все мы ждали лётчика и пассажиров с самолёта.
   Всё валилось из рук. Аннушка хлопотала над ужином. Мужики доделывали ремонт разрушенного стихией лагеря, искоса поглядывая на тропинку.
   Игнат и Генка пошли встречать.
   В голове билась единственная мысль - нашли Уткина или нет? Мне очень хотелось, чтобы его нашли, чтобы он рассказал, что же там произошло, чтобы объяснил всем, что я не виновата, и главное, чтобы объяснил мне - почему я ничего не помню и как я очутилась в том болоте?!
  
   Через какое-то время наши вернулись вместе с худощавым рыжим лётчиком и вторым пассажиром, средних лет мужчиной, с бледной кожей и цепкими рыбьими глазами.
   - Александр Владимирович Ледков. Следователь, - отрекомендовался рыбоглазый.
   - Георгий Степанович Хвощев, лётчик, - представился рыжий.
   - Пятого нашли? - хмуро спросил Бармалей, кивнув в знак приветствия и крепко пожав им руки.
   - Нет, только четверых, - покачал головой Ледков, хмурясь. - Но там многочисленные следы. Судя по всему, там точно было пятеро.
   - Шестеро, - поправил Бармалей. - Еще была Зоя Горелова.
   Он указал на меня, и все развернулись. Следователь вонзил рыбий взгляд в меня.
   - Гражданка Горелова, расскажите, как всё произошло?
   Пришлось рассказывать, как очнулась на болоте, как меня спас охотник, как довел до лагеря (о том, что я сама вылезла, я почему-то не стала упоминать).
   Следователь считал, что меня нужно забрать в город, чтобы я дала показания, но (к счастью) мест в самолётике было только на двоих, а в салоне находились тела погибших. Плюс Бармалей решил переслать часть образцов руды.
   - Да куда она тут, в тайге, денется! - поставил точку в дискуссии Бармалей. - А через полторы недели мы всё равно будем на большую землю лететь, мне нужно пополнение. Выбыло пять человек, а работать кто будет? Заодно и Горелову захватим.
   На том и порешили.
   Гости улетели, а жизнь в лагере вернулась в свою колею.
   Вот, только невзирая на то, что "в клетку" меня не посадили, все шарахались от меня, как от прокажённой. Даже Кошка дулась. Я находилась вроде, как и среди людей, но тем не менее словно в каком-то космическом вакууме.
   Было тяжело морально. Я терпела. Долго терпела
   И, наконец, не выдержала.
  
   Прошло два дня, и я начала собираться.
   - А куда это ты намылилась? - подозрительно уставилась на меня Аннушка, увидев, как я пакую рюкзак у палатки.
   - Пойду на пятьдесят восьмой, - буркнула я.
   - Чего-о-о? - обалдела Аннушка. - Сдурела? Тебе совсем мозги отшибло?
   - Нет.
   - Иди лучше картошку почисть, скоро суп варить буду.
   - Почищу, - кивнула я, - сейчас, только дособираюсь. Немного осталось. Слушай, Аннушка Петровна, а ты мне соли дашь? Чуть-чуть. И пару лепешек в дорогу?
   - Я тебе по жопе сейчас дам! - вызверилась Аннушка, и нависла всей своей слонопотамной тушей надо мной, - ишь, намылилась она! на пятьдесят восьмой! Да ты посмотри на нее! Еще мозги Колька в кучу не собрал, швы не снял, а она уже опять приключения на жопу искать решила!
   - Что случилось? - Аннушкины вопли услышал Бармалей.
   - А вы сами полюбуйтесь, Иван Карлович! - подбоченилась Аннушка. - У нас тут ходоки нарисовались! В лице Зои Гореловой! Девушка потеряла последние мозги и намылилась на пятьдесят восьмой участок! В одиночку!
   - Зачем? - удивился Бармалей.
   - Искать справедливости! - рыкнула Аннушка и замахнулась на меня полотенцем, - иди на кухню картошку чистить, а то я сейчас кому-то последние мозги так вышибу, что и Колька уже не пришьет обратно!
   - Что Колька? - послышался недовольный Колькин голос.
   Я мысленно застонала.
   Вокруг нас на шум начал стягиваться народ.
   Я приготовилась бороться до последнего.
  

Глава 8

  
   - Горелова, куда это ты намылилась? - спросил Бармалей вроде бы спокойным и даже тихим голосом, но я ощутимо напряглась.
   - Пойду, на пятьдесят восьмой схожу, - буркнула я и впихнула в рюкзак запасные носки.
   - А техника безопасности на тебя, Горелова, не распространяется? - тут же влез Дон Педро.
   - Погодь-ка, Виктор Леонидович, - перебил его Бармалей и продолжил, пристально глядя на меня. - А зачем тебе на пятьдесят восьмой? Тем более сейчас? А? Может, ты сбежать задумала, Горелова? Следователь тебя в городе через полторы недели ждет, так ты решила не дожидаться, да?
   - Нет! - взорвалась я, - неправда! Я не желаю находиться в ситуации под подозрением! Меня заколебали все эти ваши косые взгляды! Вы же все на меня думаете! А я - не помню! Абсолютно ничего не помню! И не могу ни возразить вам ни подтвердить ничего!
   - И ты поэтому решила в нарушение всех правил самовольно пойти туда, на пятьдесят восьмой? - насмешливо сощурился Бармалей.
   - А вдруг я там, на том месте, всё вспомню, - тихо пробормотала я и перевела взгляд на Бармалея. - Вот и хочу проверить.
   - Мда... - задумчиво крякнул Бармалей и почесал затылок. 
   Проняло, видать.
   На миг воцарилась тишина. Но вдруг вечно мрачный геодезист Рябов сказал:
   - А если убийца до сих пор там скрывается, Зоя? Вдруг он не ушел оттуда?
   - Да зачем ему там сидеть? - хмыкнул Валерка. 
   - А зачем он убил ребят? - парировал Михайлюк (наш геолог). - Я причины до сих пор не понимаю. Даже если предположить, что это Горелова, то у нее-то мотива вообще нету!
   - Они к тебе не приставали? - вдруг спросил Бармалей и подозрительно взглянул на меня.
   - Не знаю, - растерянно пожала я плечами, - Я же не помню. Но, согласитесь, даже если бы и приставали - это не повод их убивать с такой жестокостью.
   - Ну, не скажи, - задумчиво протянула Нина Васильевна.
   - А себе Горелова удар так нанести не могла бы, - вступился за меня Колька. - Не забывайте про удар по голове.
   - Сообщник мог быть? - опять влез Валерка.
   - Откуда?
   - Ой, да мало ли! - фыркнула Нина Васильевна.
   - Ну, если так рассуждать, то и ты могла сбегать всех убить и тихонько вернуться обратно, - недобро зыркнул Колька на Нину Васильевну (видимо ему уже передали, как она отзывалась о его медицинской компетенции). 
   - Да когда бы я успела? - возмутилась та и покосилась на меня. - Впахиваю как лошадь, за троих... приходится всё самой, раз лаборанты у нас только отдыхают.
   - Ну, ты же пропадаешь по полдня где-то, а иногда и весь день... - поморщился Колька с многозначительным видом.
   - Я на площадках укосы беру и фенологию изучаю! - отрезала Нина Васильевна сварливо, - а не прохлаждаюсь, как некоторые!
   - А ещё летаешь... ведь протоптанной тропинки на третий ключевой участок мы так и не увидели, - вроде как между прочим, ни к кому не обращаясь, пробормотал вдруг Митька, но Нина Васильевна услышала и побагровела.
   Ссора набирала обороты.
   - Так! - рявкнул Бармалей. - С тропинками разберемся отдельно. А сейчас хватит уже полемики. Ишь, устроили! Работу на сегодня все знают? 
   Все согласно загудели.
   - Вот идите и работайте! - подвел точку в прениях Бармалей и, дождавшись, когда большинство рассосется, обратился ко мне. - Теперь что касается тебя, Горелова. Никуда ты не идешь. Я категорически запрещаю покидать лагерь. Это понятно?
   Я кивнула. В душе я не согласилась, но нарываться сейчас, когда Бармалей так сильно не в духе - самоубийственно.
   - Хорошо. Задание для тебя на сегодня - проверить сроки годности и сложить все продукты в хозке, - отрывисто велел Бармалей.
   - Ого, дык там же работы дня на два, - покачала головой Аннушка, которая и не подумала уйти, - она не успеет.
   - Значит, будет работать там два дня, - недовольно взглянул на неё Бармалей и язвительно добавил в мою сторону. - А не успеешь за два дня - будешь доделывать ежедневно после ужина. Или до завтрака. Пока всё не сделаешь. И учти, Горелова, приду и лично всё проверю.
   - А укосы я что, одна буду брать? - обиженно протянула Нина Васильевна.
   - Сегодня и завтра - одна! - буркнул Бармалей. - Потом посмотрим.
   - Но вегетация... - начала Нина Васильевна.
   - Я сказал - одна! - рявкнул Бармалей и повысил голос. - Так, товарищи! Чего стоим? Что ждём? Особого приглашения? Вам ещё что-то не ясно?
   Нам всё было ясно. И мы бросились каждый на свой участок работ.
  
  
   В общем, работать мне сегодня предстояло в хозке. 
   Что такое хозка в полевом лагере? Обычно, это хозяйственная палатка, реже - вагончик или сарай, где хранятся все продукты на период экспедиции. На Севере, где есть вечная мерзлота, в земляном полу хозки обычно копают глубокую яму, аж до самого льда, и немного вглубь, сколько получится (обычно от полуметра до метра). В этой яме хранят скоропортящиеся продукты - мясо, сало, сливочное масло, сыр и т.д. Такой себе природный холодильник. Остальное пространство хозки, как правило, занято ящиками и мешками с непортящимися продуктами. Стараются всё складывать упорядоченно: с одной стороны - крупы, мука, макароны, с другой - консервы и пряники. Это необходимо для того, чтобы дежурный по кухне не тратил время на поиски нужных продуктов. Ну, все мы помним присказку о двух хозяйках на кухне... А если их намного больше? 
   Насколько я поняла, наш лагерь был разбит больше полтора месяца назад. Часть продуктов уже подъели. И теперь мне надо было проверить - не испортилось ли чего. Или же отложить те, где срок годности вот-вот истечет. Такие продукты предстояло съесть в первую очередь. Посмотреть, не завелась ли кузька в крупе? Не погрызли ли мыши пряники? Не прогоркло ли масло? И тому подобное.
   В общем, довольно нелёгкая и муторная работа. 
   Я вздохнула и взялась за первый ящик...
  
   Прошло часа два, как снаружи раздался голос Аннушки:
   - Зоя, сейчас Митька придет. Выдай ему четыре банки тушенки. Поллитровых. Одну свиную, остальные говяжьи! А то у меня лепешки горят, некогда!
   - Да не вопрос! - крикнула в ответ я и залезла в дальние ящики, где обнаружила тушенку в больших цилиндрических жестяных банках по 375 и 570 мл. И даже пару банок по три литра было. Ого! Я взяла в руки одну маленькую: "Мясо тушеное" - гласила надпись на этикетке. На другой было написано: "Говядина отварная в собственном соку". "Говядина тушеная. Высший сорт. Центрсоюз". "Тушенка свиная Главконсерв Минпищепром". "Рагу особое. Паневежский Мясокомбинат Литовская ССР". Разнообразие довольно неплохое.
   Я отдала Митьке четыре банки для Аннушки, остальное аккуратно сложила в нижний ящик. Срок годности там еще был один-два года. 
   Следующие тридцать банок тоже были с тушенкой, из баранины и птицы. Но там срок годности поменьше. Эти я сложила в верхний ящик. Ящик поставила сверху на первый. Тяжёлый, зараза. Там ещё оставалось немного места. Хотела положить туда ещё и банки с кабачковой икрой, но передумала, чтобы дежурные не запутались.
   Фух, с этим, наконец, покончено. Я перевела взгляд на бардак в крупах и муке.
   Поминая Бармалея недобрым словом (но не вслух, конечно же), я принялась разбираться сперва с крупами. А вот здесь царил полный хаос. Все крупы хранились в разных мешках, мешочках, бумажных кульках, банках и коробках. Большая половина всего этого безобразия была вскрыта, надорвана, часть крупы оттуда отсыпали, остальное кое-как побросали обратно. Жуть жуткая - берешь кулёк или коробку, а оттуда сыпется крупа, так как он надорван сперва в одном месте, а затем - в другом. И таких "коробочек с сюрпризами" было более чем достаточно. Я вздохнула. И педантично сложила все по видам в один ящик.
   Надеюсь, дальше сами разберутся.
   По правилам в лагере на кухне должны дежурить по очереди, ежедневно. Реже, если надо кормить большой коллектив - по двое. Иногда дежурят в связке "мальчик-девочка". Женщина готовит, мужчина ей помогает - носит воду из ближайшего водоёма рубит дрова, растапливает печку. 
   В нашем лагере была постоянная кухарка Аннушка, которой периодически помогал Митька. Насколько я поняла, остальные вообще не дежурили. Или дежурили крайне редко.
   Я крякнула и с усилием подвесила увесистую вязанку лука на гвоздь, который торчал из стропил хозки. Вот так-то лучше храниться будет, а то в мешке уже аж гнить начал. Еще на один гвоздь подвесила авоську с приправами (лаврушка, перчик и всё такое). Чтобы на виду было (хорошо, что гвоздей много - можно хоть все вывесить).
   Когда я героически сражалась с увядшей морковью, в хозку тенью проскользнула Кошка. Дверь я оставила открытую, чтобы заодно проветрить (сегодня опять был ветерок, чуть сыровато, поэтому гнуса не было).
   Кошка по-хозяйски потянула носом, моментально учуяла запах подкопченного сала (перед этим я перебрала скоропортящиеся продукты в холодильной яме) и требовательно мяукнула, глядя на меня немигающим злым взглядом.
   - Кыш! - строго ответила я и принялась оторывать от сморщенной картофелины длинные бледно-прозрачные побеги.
    Но Кошка не отреагировала и хозку огласил еще один возмущенно-требовательный кошачий вопль "дай жрать! Хочу сала!".
   - Иди вон отсюда! - рассердилась я, вышвырнула кошку из палатки и плотно прикрыла дверь.
   Кошка еще некоторое время ломилась в хозку, но, когда поняла, что я не реагирую, испарилась. Воцарилась блаженная тишина, лишь слышно было, как в столовке, за брезентовой стенкой гремит кастрюлями Аннушка, да вполголоса ругается в своем вагончике Дон Педро. Остальные вроде все ушли из лагеря на полевые работы. 
   Я как раз боролась с капустой (некоторые кочаны начали подгнивать), когда дверь хозки опять зашебаршила. 
   - Пошла вон, я сказала! - не оборачиваясь рыкнула я (думала, что Кошка вернулась и таки влезла), но сзади хохотнули.
   - Ты со всеми такая грозная, Зойка?
   - Ой! - аж развернулась от неожиданности я. 
   Мне улыбался Митька. Здесь я скажу так, хоть сам он был заросший и неухоженный (полевые условия и не любовь мыться), но улыбка у него была хорошая такая, мальчишеская. Чем-то напоминала улыбку мальчика, сыгравшего Буратино.
   - Я думала, что это опять кошка, - чуть смутилась я, осторожно перекладывая большие кочаны капусты в большой мешок.
   - Аннушка за солью прислала, - он кивнул на мешок. - Подержать тебе?
   - Да, давай, - обрадовалась я, - это быстро.
   Я принялась споро заталкивать капусту в мешок, пока он держал. Мы минуты полторы работали в тишине и вдруг Митька сказал:
   - Слушай, Зой, а, может, это зэки беглые?
   - Что зэки? - не поняла я и чуть не выронила особо огромный чуть растрескавшийся кочан.
   - Ну, там, на пятьдесят восьмом... - он приподнял мешок, чтобы утряслось.
   - Да откуда они там взялись? - удивилась я и запихнула еще один кочан капусты.
   - Кто знает. Сбежали, может. Шли по тайге, есть хотели. Наткнулись на наших и убили их, чтобы ограбить, предположил Митька и велел мне, - держи-ка здесь крепко, я мешок завяжу.
   - Но следователь сказал, что все вещи на месте..., - поморщилась я, глядя, как Митька неаккуратно завязывает веревку.
   - Может, их медведь вспугнул? - задумался Митька и легко одной рукой приподнял огромный мешок и переставил его ближе к яме.
   - Но у них же было ружье! - не согласилась я. - Нет, сюда лучше поставь.
   - Откуда ты знаешь? - переставил Митька мешок на указанное мной место.
   - У наших точно было ружьё. Если это действительно их зэки убили, то стопроцентно ружьё забрали себе. Так что версия с испугом от медведя - однозначно отпадает, - сказала я и отсыпала крупной сероватой соли в стакан, который принёс с собой Митька.
   - Ну, тогда остается только Кощей бессмертный или Баба Яга, - хмыкнул Митька, схватив стакан, и вышел, оставив меня в задумчивости. 
   В полуоткрытую дверь опять проскользнула Кошка и трубно мяукнула, угрожающе глядя на меня глазами-крыжовниками.
   - Так! Я кому сказала - брысь отсюда! - зашипела я в ответ не хуже кошки. - Ходит тут, выпрашивает! Скотина!
   - Горелова, ты что так ругаешься? - в полуоткрытую дверь хозки заглянул Дон Педро, с осуждающим видом.
   - Дык, я же с кошкой, - ответила я, указывая на кошку, - лезет и лезет, а здесь же продукты, понимаете? Я, пока тут убираюсь, хотела заодно яму чуток просушить, раскрыла, всё. А она сало учуяла и теперь бегает, клянчит. Боюсь, чтобы не стащила.
   - А-а-а-а, ну, это правильно, - чуть подобрел Дон Педро, - животные не должны контактировать с продуктами... это не гигиенично... да и бруцеллёз опять же.
   - Точно! - поддакнула я, хотя какое отношение кошки имеют к бруцеллёзу я не представляла.
   - Хотя... это же кошка начальника лагеря, - спохватился Дон Педро и подозрительно посмотрел на меня, - так что для умных животных, Горелова, вполне могут быть исключения. 
   Я кивнула, мол, да, для умных, конечно же могут, особенно если это животные начальника лагеря.
   - Но ты всё равно смотри, Горелова, - дал ценное указание Дон Педро, на всякий случай с уважением ткнув на кошку сосисочным пальцем.
   - А вы что хотели, Виктор Леонидович? - спохватилась я.
   - Да зеленку хотел взять. Или йод, - жалобно скривился он и с обречённым видом смертельно больного человека показал замотанный носовым платком палец, - стол снизу шероховатый, я забыл, схватился и занозил сильно. Николай сказал взять для дезинфекции - будет вытаскивать. 
   - Сейчас дам, - я раскрыла большой ящик-аптечку, который тоже хранился в хозке (Колька-то жил, как и мы все, в палатке, поэтому медикаменты держал в хозке, а инструменты - в камералке).
   Я выдала пузырёк зеленки поникшему Дону Педро, и он вышел. 
   Только-только я принялась выгонять Кошку, как заявилась Нина Васильевна. Она была без настроения:
   - Смотрю всё прохлаждаешься, Горелова? - до невозможности ядовитым голосом сказала она.
    - Вам что надо? - ответила я нелюбезно, продолжая перебирать банки-склянки.
   - Что надо - не твоё дело! - отрезала Нина Васильевна и, переступив и через меня, и через фанерный ящик с сухофруктами, над которым я скукожилась, без спросу полезла в тот угол, где раньше были конфеты.
   - А конфеты я переложила, - невинно заметила я, сидя на корточках и продолжая перебирать сухофрукты.
   - Куда? 
   - В другое место, - отрезала я, не поднимая головы. - Вам-то зачем?
   - Хочу конфету, - вынуждена была признаться Нина Васильевна, - до обеда ещё далеко, вот я решила конфетку съесть, пока буду в камералке реестр составлять.
   - Так это вы все кульки как попало поразрывали, да, Нина Васильевна? - спросила я невинным голосом.
   - Не твоё дело! Давай сюда конфеты, я сказала!
   Я усмехнулась и выдала Нине Васильевне одну конфетку "Мишка косолапый". А что, как и просила. Она обожгла меня взглядом, сцапала конфету и выскочила из хозки. Следом я вышвырнула кошку и закрыла дверь. 
   Ох, работы еще много, а обед не скоро...
  
   А в обед, почти под самый конец произошло неожиданное событие. В общем, мы поели и традиционно стали пить чай. Аннушка пустила по рукам миску с конфетами. Сегодня были конфеты из новой упаковки, под названием "Южная ночь". Аннушка руководствовалась принципами целесообразности, мол, раз открыли упаковку, значит, нужно доесть и только потом раскрывать новую. А упаковки-то были не просто большие, а огромные. Поэтому, из-за конфетной диктатуры Аннушки, весь лагерь полтора месяца ел только два вида конфет. И тут, наконец, свершилось, и дают новые конфеты. Тем более "Южная ночь"!
   Все были в воодушевленном настроении, и миска буквально летала из рук в руки. Конфеты брали строго по очереди. Но тут Нина Васильевна, которая была та ещё сладкоежка, попыталась сжульничать и стянуть пару конфет, причем без очереди.
   Увидев такое вопиющее нарушение товарищеской очередности, Аннушка прекратила это самым решительным образом, отставив миску подальше от неё. 
   - Подай мне миску! - велела Нина Васильевна злым голосом.
   - Ты уже брала, - заметила Аннушка ещё более злым голосом и отставила миску ещё дальше, - вон Валерка и Иван Карлович еще не ели. И Зоя. 
   - А может они не хотят, - не сдавалась Нина Васильевна.
   - Это что, только для тебя конфеты?! - возмутилась Аннушка, - только и делаешь, что подъедаешь.
   - Я конфеты люблю, - надулась Нина Васильевна, - и мы брали с запасом. Поэтому сколько захочу - столько и съем! И не тебе мне указывать!
   - Вот иди, и сама себе принеси! - отрезала Аннушка, - слуг тебе здесь нету. Мы от господ еще в семнадцатом, слава Богу, избавились.
   - Анна Петровна! - укоризненно вздохнул дон Педро (с Аннушкой он спорить опасался, но замечание сделать был обязан), - вы же коммунист! Никакого бога нету!
   - Да я так, к слову упомянула, - смутилась Аннушка.
   - Вот так сперва к слову начинают упоминать, а потом глядишь, уже на иконы поклоны бьют! - проворчал дон Педро. - Последнее предупреждение. Еще раз услышу - будете на общем собрании отдуваться, когда вернемся.
   - Да поняла я, поняла, - проворчала Аннушка, стараясь соскользнуть с острой темы.
   - А где конфеты в хозке лежат? - недовольным голосом спросила Нина Васильевна, направляясь к выходу.
   - В двух крайних ящиках из-под тушенки, - подсказала я, - я их туда все сложила, чтобы искать удобно было.
   - Мне "Батончик" возьми! - крикнул вслед Валерка, но Нина Васильевна уже не слышала, торопливо выскочив из столовки.
   - Так! Кому еще чаю, товарищи? - громко спросила Аннушка, - мне ставить еще один чайник или нет?
   - Ты ставь, а мы разберемся, - хохотнул Генка.
   Мы болтали на отвеченные темы, обычный трёп, когда из хозки вдруг раздался дикий душераздирающий, полный ужаса крик. Кричала Нина Васильевна.
   Все подорвались и бросились туда.
   В заставленной ящиками и мешками хозке под потолком на верёвке висела Кошка. Язык ее вывалился, глаза остекленели. Кто-то ее повесил, и уже давно... 
  
  

Глава 9

   - Ох тыж божежтымой, - охнула Аннушка, и впервые Дон Педро ни слова упрека ей не сказал.
   - Насмерть? - пискнула Нина Васильевна невероятно высоким голосом.
   - Да, - буркнул Колька, осторожно снимая кошку с верёвки.
   Бармалей глянул на кошку, на нас, и быстро вышел, ссутулившись.
   - Это же варварство! Дикое варварство! - возмутился Дон Педро и обвёл присутствующих грозным взглядом. - Товарищи! Кто это сделал?! Сейчас же признавайтесь! Лучше признаться сразу.
   Вокруг меня моментально образовалась зона отчуждения. Вроде всё как всегда, стоим, растерянно пялимся дохлую кошку, но такое ощущение, что они все - отдельно, а я - отдельно. 
   - Что теперь? - мрачно спросил Рябов, закуривая прямо в хозке.
   - Кошку закопаю в лесу, - кратко сказал Колька и поискал взглядом по сторонам. Увидев пустой рваный мешок, который я оставила, чтобы в случае чего подсушивать на нем овощи, замотал в него кошку и тоже вышел из хозки.
   Все так и молчали. Валерка закурил тоже. Нина Васильевна бочком-бочком подошла к коробкам с конфетами, зачерпнула внушительную горсть, потом ещё одну и рассовала по карманам куртки.
   - Значит так, - взял на себя бразды правления дон Педро, - сейчас идите все, работайте согласно выданным утром заданиям, а вечером, после ужина, будет общее собрание. Там и разберемся. 
   Я поёжилась под перекрестными недобрыми взглядами.
   - Явка обязательна! Виновным в совершенном безобразии лучше до ужина подойти ко мне и все чистосердечно рассказать, - продолжил Дон Педро и внимательно посмотрел на меня. - Иначе за последствия я не отвечаю. 
   И, перекрикивая поднявшийся гул, рявкнул:
   - Тихо, товарищи! Я сказал - разберемся! 
   - Да она же до вечера сто раз сбежит! - сказал Генка, выпуская клубы дыма в мою сторону. - Сейчас разбираться надобно!
   - Нет, товарищи! Сейчас надо работать. Давайте подождем до вечера, - Дон Педро тоже прикурил "беломорину", - да и бежать отсюда некуда.
   - Виктор Леонидович! - вдруг подала голос Аннушка, - а почему вы все в хозке курите? Я не поняла что-то! Здесь же продукты!
   Дон Педро смутился и вышел из хозки, за ним потянулись остальные мужики.
   - Ты зачем кошку повесила, Горелова? - прошипела мне Нина Васильевна. 
   - Так! Конфеты из кармана быстро выложила! - окрысилась на нее Анннушка, - И марш работать! А то сейчас Виктора Леонидовича позову - он тебя быстро мотивирует! 
   Нину Васильевну аж перекосило. Она обожгла нас с Аннушкой злым взглядом и вышла из хозки с высоко поднятой головой. Конфеты выкладывать не стала.
   - Анна Петровна, - шмыгнула носом я, тщетно сдерживая подступающие слезы, - все же на меня думают! Что мне делать?
   - Не реви! - нахмурилась Аннушка и приобняла за плечи. - Успокойся. Не все на тебя думают, не фантазируй. То, что эта сучка на тебя лает - так ты и раньше знала, что она тебя не любит. А Генка тот ещё паразит. Но ты сама виновата, он к тебе подкатывал, так не надо было прилюдно над ним насмешничать. Мужики такого не прощают.
   Я зависла. Теперь понятно, почему он ко мне так плохо относится. И его дружки тоже не особо меня жалуют.
   - А эта чего на меня взъелась? - спросила я, вытерев последние слёзы.
   - Завидует, - вздохнула Аннушка, отстраняясь. - Так, хватит упиваться страданиями, Зоя, пошли лучше посуду мыть. Ужин тоже за нас никто не приготовит.
   Я кивнула.
   - Давай-ка сразу все продукты захватим, - предложила Аннушка, задумчиво. - Сделаем макароны по-флотски и витаминный салат. Глянь, морская капуста у нас там еще осталась?
   Мы выбирали продукты, как вдруг в хозку просунулась голова Митьки:
   - Зойка! Ты это... не переживай... я вот вовсе не считаю, что это ты... 
   Выдав тираду, митькина голова исчезла.
   - Вот видишь, - усмехнулась Аннушка, набирая морковь из мешка, и велела, - Зоя, а ну-ка, отрежь три большие луковицы. Кстати, ты это хорошо с косой придумала, а то у меня лук никогда до конца экспедиции не доживает.
   Мне от её похвалы было приятно.
   - А кошку мог кто угодно подвесить, - вернулась к неприятной теме Аннушка, - та же Нинка вполне могла.
   - А ей зачем? - удивилась я.
   - Да откуда я знаю? - хмыкнула Аннушка и отобрала у меня луковицы. - И тушенку еще захвати. Ага. Вон ту. 
   Я послушно принялась вытаскивать жестянки из ящика.
   - Чуть не забыла! Чеснок же ещё возьми, - спохватилась Аннушка и вышла из хозки.
   Я стащила с гвоздя косу чеснока, оторвала две большие головки, взяла всё остальные продукты и тоже вышла. 
  
   На небольшом пятачке между хозкой и столовкой, где обычно любили после еды перекурить мужики, стояли Валерка, Генка и Рябов и болтали.
    - А я вот мечтаю попасть на Землю Франца-Иосифа и оттуда, с берега, плюнуть прямо в Северный Ледовитый океан. А еще мечтаю добраться на Тибет и дать щелбана Далай-Ламе по лысине, - разглагольствовал Валерка, смачно затягиваясь от самокрутки.
   - А ты-то откуда знаешь, что он лысый? - выпустил душистый дым Генка.
   - Потому что от мудрых мыслей рано лысеют! - хохотнул Валерка и вдруг увидел меня, - вот, например, та же Горелова.
   - Слушай, Валера, а ты не в курсе, этот твой лысый Далай Лама от мудрых мыслей тоже кошек вешает? - заржал как конь Генка и нагло уставился на меня.
   - Думаю, он не настолько мудр... 
   - Мужики, хватит уже! Не надо.., - попытался утихомирить их Рябов.
   Что ответили ему мужики я не услышала, торопливо заскочив в столовку. Руки у меня тряслись.
  
  
   А после ужина состоялось общее собрание. Мы сидели в столовке над стаканами с остывающим чаем и над тарелками с нетронутыми конфетами "Южная ночь" и "Кара-кум". Аннушка сегодня не только расщедрилась на конфеты, но и расстаралась с ужином. Но, по-моему, никто на это внимания не обратил. Еда была проглочена механически, и сейчас все ждали одного - когда я признаюсь в содеянном.
   Во всяком случае, по многочисленным косым взглядам в мою сторону я думала именно так.
   Собрание начал лично Бармалей:
   - Товарищи! - начал он глухим голосом, но по мере выступления, голос его окреп и зазвенел от сдерживаемого негодования, - сегодня у нас в лагере произошло отвратительнейшее событие. Оно отвратительно и мерзко даже не потом, что это была именно моя кошка, которая уже много лет была моим другом. А потому, что кое-кто из вас зверски замучил и убил беззащитное животное! Только фашисты так издевались над нашими людьми! 
   Он сделал паузу и нахмурился. Все молчали.
   - Товарищи! - продолжил Бармалей, посмотрев каждому из нас поочередно в глаза, - Этот акт вандализма не красит советского человека и бросает тень на весь наш коллектив! И мы должны сейчас выяснить - кто это сделал. Но прежде я хочу обратиться к преступнику. Кто бы ты ни был. Если ты прямо сейчас честно во всем сознаешься, я обещаю, что тебе ничего за это не будет! Я лично не позволю. Мы вызовем на завтра самолёт и отправим тебя в Кедровый. Итак! Даю тебе пять минут. Отсчет пошел.
   Он замолчал, притянул к себе кружку с чаем и шумно отхлебнул в звенящей тишине. Все хранили молчание и смотрели на меня. Тишина сгустилась так, что даже дышать было невыносимо. 
   Я сидела с деланно независимым видом и чувствовала, как наливаются горячей кровью уши. Руки же мои были ледяными и мелко-мелко дрожали. Поэтому я зажала их между коленками и вот так сидела. В голове билась единственная мысль - "лишь бы не расплакаться". Я сцепила зубы и стеклянным взглядом уставилась на столешницу, чтобы не видеть все эти осуждающие глаза. По столешнице ползла муха. Она ползла медленно и тянула одну лапку, но при этом упорно преодолевала все препятствия на пути: сперва перелезла через грязную вилку, затем, выдерживая ровную дистанцию, полукругом обошла кружку с горячим чаем, затем проползла по упавшей макаронине по-флотски и по крошкам от сухарей, и я загадала, что если она сейчас преодолеет вон то липкое пятно от варенья, значит всё у меня будет хорошо...
   Муха ползла, ползла и почти на выходе из пятна окончательно увязла, пронзительно зажужжав.
   - Товарищи! - голос Бармалея заставил меня вздрогнуть (я чуть не подпрыгнула).
   - Ну что же, - продолжил он. - Время для признания вышло. У нашего преступника не хватило духу сознаться. Впрочем неудивительно. Ведь душонка у него подленькая и трусливая. Это он только кошек мучить умеет, и то, пока никто не видит!
   Он вздохнул и покачал головой:
   - Теперь давайте разбираться по порядку. Виктор Леонидович, кто сегодня был в хозке? 
   Все опять посмотрели на меня, и я мучительно покраснела. Старалась сдержаться, но чувствовала, что на глаза набегают предательские слёзы и щеки мои пылают.
   - Горелова была! - вякнула Нина Васильевна злорадным голосом.
   - Нина Васильевна! - укоризненным, но непреклонным тоном попенял ей Бармалей, - я вам слово еще не давал. Мы выслушаем всех. По очереди. И вас в том числе. Итак, кто был сегодня в хозке?
   Дон Педро засуетился: подскочил, сел, вытащил из кармана носовой платок, вытер лысину и хрипло ответил:
   - В хозке весь день работала Горелова! Проводила инвентаризацию продуктов.
   - Ну вот, я же говорила! - опять не удержалась Нина Васильевна и в ее голосе звучало явное торжество.
   - Нина Васильевна! - жестко сказал ей Бармалей, - вы меня не услышали? Еще одно слово, и вы покинете это собрание. Вам ясно?
   - Ясно... - теперь уже покраснела Нина Васильевна и потупилась.
   - Продолжайте, Виктор Леонидович, - кивнул Бармалей в сторону Дона Педро.
   - Вот собственно и всё, - развел руками Дон Педро. 
   - Понятно, - поморщился Бармалей и посмотрел на меня:
   - Зоя Борисовна. Расскажите, как долго вы работали там. Кто ещё заходил в хозку? В общем, всё, что видели.
   - Я перебирала в хозке продукты, - сипло ответила я, кашлянула, и продолжила, - заходили много кто. Постоянно кто-нибудь заглядывал. Дальше не знаю.
   - Так, - почесал затылок Бармалей. - А ты выходила оттуда? (он перешел опять на "ты" и я поняла, что гроза отчасти миновала).
   - Нет, - покачала головой я.
   - Кто-нибудь может подтвердить это? - обвел нас всех взглядом.
   - Я могу, - сказала Аннушка. - Зоя работала в хозке, мне было слышно, как она перебирает продукты. Гремела банками. Так что я могу сказать, что всё это время она практически была у меня на глазах.
   - И что, даже в туалет не выходила? - едко ввернула Нина Васильевна и покраснела, глянув на Бармалея. Но тот как раз задумался и выгонять её не стал.
   - Мы вместе один раз выходили в туалет, - пожала плечами Аннушка, - я была первая, Зоя подождала меня на тропинке, потом я подождала её.
   - Одной страшно? - хохотнул Валерка.
   - Нет, - укоризненно покачала головой Аннушка, - прошлый раз от ветра разодрало "дверку" в нашей туалетной будке, там теперь, как не прикрывай - всё видно, поэтому мы по очереди покараулили, чтобы никто случайно не увидел.
   - Виктор Леонидович, - спохватился Бармалей, - слышал? Займись завтра с утра.
   - Дмитрий, - Дон Педро кивнул и делегировал полномочия Митьке. - Ты слышал? Завтра с утра чтоб исправно всё там было. 
   Митьке перепоручать было некому, поэтому он со вздохом кивнул.
   Собрание продолжалось.
   Удалось разобраться, что в хозку заходил Колька, и даже дважды. Первый раз он взял бинт и зелёнку, чтобы заново перемотать палец Дону Педро, так как тот намочил повязку. Затем зашел, чтобы вернуть пузырёк и бинт на место. Ещё повторно заглядывал Митька - Аннушка его за подсолнечным маслом отправила. Еще туда заходил Валерка за пластырем, чтобы примотать какие-то проволочки в радиорубке, так как изолента закончилась (Колька, кстати, на него сильно ругался за это), потом - Михайлюк брал крупу для приманки в силки (теперь стало ясно, кто все кульки и коробки с крупой так понадрывал) и даже сам Бармалей заглянул мимоходом, так как искал Кольку. Каждому что-то было надо. 
   Нина Васильевна пыталась рассказать, как я ругала и выгоняла из хозки Кошку, но вместо того, чтобы очернить меня, добилась обратного: как ни странно, даже сам Бармалей (и Дон Педро моментально подключился) встал на мою сторону, мол животным не место рядом с продуктами. И Нине Васильевне в ходе разборки пришлось сознаться, что она тоже заходила в хозку за конфетами.
   Затем Бармалей попытался выяснить, кто перед обедом был не на глазах других. И опять, к моему счастью, выяснилось, что постоянно отлучался каждый из наших. Только двое - Аннушка и Игнат были все время на виду.
   Следствие зашло в тупик.
   - Но не могла же она сама повеситься? - попытался пошутить Фёдоров, но как обычно, вышло не смешно. Не засмеялся никто.
   В общем, рано я радовалась. Все опять начали бросать на меня косые взгляды.
   - Товарищи, подвел первые итоги Бармалей, - время уже за полночь. Завтра рано вставать. Предлагаю, сделать так: пусть все желающие выступят и пойдем спать. Может, хоть что-то прояснится.
   Первым поднял руку Рябов. Он сказал так:
   - Товарищи! Я простой геолог и говорить не приучен. Но у нас ЧП. На моём веку, а я работаю в полярных и горных экспедициях уже больше двадцати лет - это впервые. И дело даже не в убийстве кошки. А в том, что среди нас сейчас находится психически больной человек. 
   По рядам прошелестел потрясённый вздох, а Рябов продолжил:
   Да, я считаю, что это - психически больной человек. Ведь наших товарищей - Борисюка, Токарева, Лукьяничева, Захарова, и возможно Уткина кто-то тоже убил таким же уродским, извращённым способом. И пытался убить Зою Горелову.
   - А может это она всех убила! - выкрикнула с места Нина Васильевна. А Генка обидно так засмеялся.
   - Нина Васильевна! - прикрикнул на неё Бармалей. - Покиньте собрание.
   - Простите, Иван Карлович, это нервы! Я больше не буду, - захлопала глазами Нина Васильевна и с места не сдвинулась.
   Бармалей укоризненно покачал головой, сурово подвигал бровями, но выгонять не стал.
   - Сама себе такую рану нанести она бы не смогла, - вступился за меня Колька, и народ загудел.
   - Товарищи! Можно я продолжу? - возмутился Рябов. - Я не перебивал никого. Извольте теперь проявить уважение и ко мне.
   Все замолчали.
   - Так вот, - продолжил Рябов. - Выяснить, кто это сделал мы сегодня не смогли. Причем это может кто-то из нас, а может у него даже есть сообщники вне лагеря.
   - Баба Яга? - хмыкнул Митька под смешки мужиков.
   - Тихо! - стукнул кулаком по столу Бармалей.
   - Я не знаю, - спокойно парировал Рябов. - Я знаю только то, что в лагере теперь находиться небезопасно. Всем нам. И мне совершенно не хочется, чтобы в один прекрасный день меня подвесили также, как эту Кошку. Извините, Иван Карлович.
   Бармалей кивнул, мол, продолжай.
   - Подытожу, так как время действительно позднее, - прищурился Рябов. - Я считаю, что в свете последних событий нам нельзя работать и ходить поодиночке. Предлагаю разбить всех на пары.
   - А спать тоже парами будем? - хохотнул Генка, скользнув по мне взглядом, и все понятливо заулыбались.
   - Нет, просто на ночь теперь нужно выставлять охрану, - парировал Рябов. - Тоже по два человека. Да, понимаю, что людей у нас почти не осталось, но тем, что остались, нужно сохранить жизни.
   Его последние слова утонули в поднявшемся шуме. Все горячо заспорили, заговорили разом, завозмущались. И тщетно Бармалей и Дон Педро пытались призвать всех к порядку - взволнованные люди не слушали.
   Внезапно так грохнуло, что все аж подпрыгнули от неожиданности. Аннушка вышла из своего кухонного уголка и со всей дури жахнула поварешкой по тазу. 
   - Тихо! - рявкнула она, - Разболтались тут! Иван Карлович же ясно сказал - по очереди! 
   В столовке стало тихо.
   - Спасибо, Анна Петровна, - усмехнулся Бармалей. - Кто следующий желает выступить?
   Больше не желал никто. Все вымотались морально и физически. Бармалей закрыл собрание, предварительно разбив всех на пары. Со мной быть в паре не хотел никто (Аннушку логично поставили в пару с Митькой, раз дежурят вместе). 
   - Значит, будешь с Игнатом, - сказал Бармалей.
   - Зато научишься охотиться, - рассмеялся Митька.
   На том собрание и закончилось.
   Уже уходя, я увидела, как муха таки выбралась из варенья и улетела...
  

Глава 10

   Утром меня разбудил настойчивый тихий стук по каркасу палатки. Блин, неужели я проспала пробудку? Вроде рында ещё не гремела. Или глюки?
   Я прислушалась. Тихий стук повторился.
   Торопливо расстегнув тент, я выглянула - рассвет только-только загорался, точнее даже не загорался, а так - едва наметился контурно. У моей палатки стоял Игнат, наш проводник и охотник, из коренных местных жителей, и с невозмутимым видом смотрел на меня.
   - Пошли. Долго спишь.
   - Так время какое - пяти еще даже нет, - я поёжилась от предрассветной сырости, мельком скользнув взглядом по циферблату (спасибо ребятам, починили часики) и, не сдержавшись, зевнула.
   - Пошли, - дёрнул головой Игнат. 
   - Дай хоть оденусь, - проворчала я, задёргивая полог.
   Торопливо натянула на себя одежду и выскочила наружу. Ёжась от предутренней сырости, побежала умываться, но была остановлена Игнатом:
   - Потом. Пошли.
   - Ну дай хоть в туалет сбегать, - возмутилась я.
   Через пару минут я предстала перед Игнатом.
   - Долго, - осуждающе покачал он головой, взглянув на небо. - Куртку надень. Далеко пойдём.
   - У меня нет куртки, - ответила я (Аннушку будить так рано из-за куртки не хотелось).
   - Есть. Тебе пякка-орфэл-куп давал.
   - Кто?
   - Большого Лося сильный человек, - задумчиво пожевав губами, с трудом перевёл Игнат.
   -А-а-а! - обрадовалась я, - ты того охотника имеешь в виду?
   Игнат кивнул. Он был неуловимо похож на него - тоже невысокого роста, с бронзовой обветренной кожей. Лицо такое же - словно высечено из камня, острый, как скальпель, взгляд бледно-стальных глаз. Но это на первый взгляд, а если присмотреться, то Игнат был какой-то помягче, что ли, попроще, чем мой таёжный спаситель.
   Я сбегала во вторую хозку (была у нас еще такая маленькая платка, где хранили "грязное" оборудование (лопаты, ломы, кирки и т.д.), резиновые сапоги, и запас солярки, и забрала свой "охотничий" костюм. 
   Напяливая на себя куртку и сапоги доброго охотника, я порадовалась, что не позволила Аннушке их выбросить. Сапоги были мягкими и удобными. Самое удивительное - они почти не промокали. 
   Когда я предстала перед Игнатом в полном облачении, небо уже порозовело довольно сильно. Он взглянул на меня мельком, одобрительно кивнул и, надев рюкзак, широко зашагал по просеке промеж лысоватых ободранных лиственниц и вытянувшихся к небу ёлок. Я поспевала за ним с трудом. Так мы прошли по тайге примерно около часа, было сыровато, зябко, но я всё равно взмокла в своей теплой куртке. Игнат как-то так находил дорогу, что не пришлось ни разу продираться сквозь тальник или пробиваться через буреломы. Но всё равно идти было трудно.
   Когда мы, наконец, дошли до озера, от меня, казалось, валил пар. 
   - Фух, - попыталась отдышаться я, и торопливо стянула куртку через голову, путаясь в завязках.
   - Не надо, - неодобрительно покачал головой Игнат, но мне было жарко, и я хотела хоть немного остыть. Как раз подул легкий ветерок и стало вообще отлично. 
   Тем временем Игнат достал из рюкзака сеть, дал мне один конец держать, а сам, отойдя на сто метров, полез на высокий кедр. Затем слез с кедра и полез на соседнюю ель, затем - на другое дерево. В общем, таким образом он закрепил сеть на границе озера у верхушек нескольких деревьев, перегородив таким образом довольно большое пространство.
   - Достань сурый поллака, - велел он, закрепляя последние веревки от сети.
   Я растерялась:
   - А что это?
   - Ну... это... этот... маленький... это... - рассердился Игнат, но я всё равно не поняла.
   - Что? Не понимаю!
   Укоризненно вздохнув, Игнат слез с дерева и вытащил из рюкзака две деревянные игрушки, похожие на уток. 
   Это были охотничьи деревянные самодельные манки на длинных верёвочках.
   Игнат забросил их подальше к центру озера, и они весело закачались на слабой водяной ряби. Затем Игнат достал похожую на приплюснутую трубочку хрень и подул в нее. Раздался похожий на кряканье резкий звук. И еще. И ещё. 
   Внезапно сверху зашумело, залопотало и небольшая стая уток, примерно с десяток, налетела на озеро, Игнат крякнул еще раз и, когда утки сели, одним неуловимым движением дёрнул за веревку - сеть упала с высоты деревьев и разом накрыла всю стаю. Игнат подскочил к озеру и начал тянуть за верёвку:
   - На! - он быстро впихнул мне непослушный дёргающийся конец, а сам схватил большую увесистую палку. Этой палкой он принялся бить и глушить запутавшихся в сетях уток. Я аж взмокла, пытаясь удержать верёвку. Но удержала. 
   В результате совместных усилий, на берег были вытащены четырнадцать крупных уток.
   Игнат показал мне, как снимать шкуру вместе с перьями, а сам принялся потрошить. Мы споро поработали почти часа два. Наконец, последняя утка была разделана и улеглась на влажный сфагнум в ряд к остальным сёстрам. Игнат занялся сетью, а я решила отмыть руки от крови и хоть немного умыться. 
   Я спустилась к густо заросшему по берегам осокой и мятликом озеру. Берег был высоковат и уходил к воде ступенчатым глиняным обрывом - приходилось цепляться за прибрежную траву, чтобы не съехать в воду. Я ухватилась за кривоватый куст тальника и осторожно поставила ногу на небольшой выступ. Наклонилась к воде, вымыла руки, затем зачерпнула и умылась. Ох, хорошо! Я опять нагнулась, зачерпнула ещё, и только стала распрямляться, как вдруг мне в нос резко залетела какая-то гадость, вроде как муха, от неожиданности я вскрикнула и взмахнула руками, пытаясь отогнать её. При этом я чуть не упала в озеро, пришлось опять ухватиться за ветки, я всё никак не могла её вытащить, наконец, эта гадость вылетела сама, оставив после себя в носу жгучую вонючую жидкость.
   Но мой вскрик подскочил Игнат.
   - Что там? 
   - Да ерунда, извини, - отмахнулась я, пытаясь высморкаться, - какая-то муха в нос залетела, я её, наверное, придавила, жжется теперь. Я просто сильно испугалась.
   - Ай-яй-яй! - охнул Игнат и подал мне руку, - давай сюда! Быстро! Быстро!
   Не понимая, я протянула руку. 
   - Быстро! - Резким рывком Игнат почти вынул меня на берег.
   - Где папиросы? - сухо и взволнованно спросил он.
   - Я не курю, - удивилась я. 
   - Папиросы у тебя с собой? - не унимался Игнат.
   Я вспомнила, как тот охотник вернул мне полпачки "Беломора" и похлопала себя по карманам: чуть скукоженная пачка оказалась на месте.
   - Вот, - с недоумением протянула её Игнату. Странный он какой-то.
   Игнат торопливо вытащил две сигареты и вдруг больновато воткнул мне в каждую ноздрю. От неожиданности охнула.
   - Вдыхай носом через них и сплёвывай ртом! Быстро! - велел он столь напряженным голосом, что ослушаться я не посмела. 
   Я втянула через табак воздух в нос, и жгучая жидкость, вместе с табачной крошкой, пошла дальше, в носоглотку, затем я выплюнула всё на траву. В плевке копошились белёсые мелкие личинки. Много. Я заорала от ужаса, но Игнат стукнул меня по спине:
   - Дуй!
   Я так перепугалась, что дула и дула. Когда табак из обеих папирос был весь вытянут и личинки перестали из меня выходить, я всё равно не могла заставить себя перестать дуть.
   - Всё. Всё. Хватит уже, - рассмеялся Игнат глухим дребезжащим смехом.
   - Что?! Что это было? - меня трясло с перепугу. Я опять принялась плеваться.
   - Люсю, - сказал Игнат и добавил, - очень плохой люсю. 
   Я поняла только, что это отнюдь не женское имя, а название этой летающей гадости. 
   Посмеиваясь надо мной, Игнат неторопливо собрал уток в рюкзак, он набивал его и набивал, но три из них всё равно не влезли, поэтому он связал их за шеи в гирлянду и отдал нести мне вместе с двумя связанными на веревку манками. 
   Обвешанные добычей, словно новогодние ёлки, мы вернулись в лагерь. Как раз успели к обеду и даже оставалось еще немного времени помыться.
   - Зоя! - замахала мне от столовки Аннушка.
   - Сейчас приду, - отмахнулась я, торопливо сунула свою гирлянду из мертвых и деревянных уток Игнату, а сама бросилась искать Кольку.
   Колька нашелся в камералке. Он занимался тем, что мастерил из марли и ваты повязки. Я кратко рассказала ему, что со мной произошло. Колька побледнел и схватился за голову:
   - Какая ещё люля?! Сруля, блядь, а не люля! Это же носоглоточный овод, Горелова! Это ж надо было так исхитриться, чтобы его в это время поймать! 
   - Игнат меня заставил дуть табак через папиросы. И выплёвывать личинок, - прошептала я помертвевшими губами. - Как ты думаешь, я все их выплюнула, или ещё там остались?
   - Ну, с твои везением, Горелова не удивлюсь, если где-то половина осталась... - задумчиво сказал Колька и быстро отошел от меня на три шага. - Стой там. Не подходи!
   Я охнула, представив, как они у меня мерзко копошатся в носу и во рту. Сразу запершило горло. Руки и ноги похолодели от липкого ужаса.
   - Понимаешь, они живородящие, - принялся объяснять Колька будничным тоном, но при этом внимательно смотрел на меня и отступил еще на пару шагов, - в общем, сперва они залетают в носоглоточную полость и впрыскивают специальную жидкость, кишащую живыми личинками. Потом эти личинки попадают в горло, оттуда - в желудок или в лёгкие, но большинство проникает в лобную часть, они буквально выгрызают себе дорогу к мозгам. Очень мозги они любят, Горелова. А некоторые так вообще прогрызают себе дорогу дальше и попадают, например, в глаз. Или в язык.
   Мне стало совсем дурно, и я явственно ощутила, как тысячи этих мерзких белёсых личинок копошатся у меня уже в голове и в глазах.
   - А ну, посмотри-ка на меня, Горелова, - Колька поднял руку, - сколько пальцев видишь?
   - Четыре, - осипшим голосом пробормотала я, старательно пялясь на колькины пальцы с неровно обрезанными ногтями и пятнами от зелёнки.
   - А вот и неправильно, - взволнованным голосом сказал Колька, - я же тебе только что кукиш показал, Горелова. А ты говоришь - четыре. Значит, личинки уже пролезли тебе в глаза. Так как свои мозги ты еще на пятьдесят восьмом участке вышибла, то путь для них теперь открыт и свободен.
   Заподозрив неладное, я подняла взгляд на Кольку и по его довольному виду поняла, что он шутит. И даже когда он не выдержал и довольно расхохотался, глядя на моё ошеломлённое лицо, я всё никак не могла прийти в себя. У меня было такое потрясение, что я просто места себе не могла найти. Меня затрясло. 
   - Так. Сиди тут, - вдруг велел Колька, резко прекратив веселиться, и вышел из камералки.
   Я сидела и накручивала себя. Представила, как эти отвратительные личинки уже живут в моих глазах, как я постепенно слепну, как начинаю с кем-то разговаривать, а они вываливаются у меня изо рта и мерзко копошатся.
   Не знаю, до чего бы я себя докрутила, но, к счастью, Колька вернулся через пару минут, сделал мне укол и дал подышать какой-то вонючей гадостью, типа ингаляции, только очень противной. Было тошнотворно, но я дышала и дышала, так на меня подействовала картина, как эти ужасные личинки вываливаются у меня изо рта. 
   - Да хватит уже бухтеть, - буркнул Колька и отобрал у меня ингалятор.
   - Ну дай ещё немножечко, - пролепетала я, пытаясь отобрать ингалятор назад, - давай закрепим эффект?
   - Я тебе сейчас так закреплю, что мало не покажется, - вздохнул Колька сердито. - Пойми ты, мне не жалко. Вот я сейчас еще дам, а потом что, буду откачивать тебя от передозировки?
   - Ну, пожалуйста, - заныла я, но Колька меня не слушал:
   - Странно, обычно оводы на людей так сильно не нападают. Чем ты его соблазнила, а, Горелова?
   - Куртку сняла и к озеру полезла, - предположила я.
   - Ох, Горелова, Горелова, - вздохнул Колька, - у тебя полностью отсутствует инстинкт самосохранения, я смотрю. То мозги последние выбила, что личинок нахваталась. Боюсь даже подумать, чем ты захочешь меня удивить завтра...
   - А что, кошек больше в лагере нету, так ты на людей переключилась, Горелова? - хохотнула Нина Васильевна, войдя в камералку. - Чем это вы тут занимаетесь?
   - Нина Васильевна, уж вас это явно не касается, - едким тоном ответил ей Колька, сложил инструменты обратно в коробочку и демонстративно отвернулся, занявшись опять нарезанием марли.
   - А с каких это пор фельдшер и лаборант решают, что касается специалистов, а что нет? Неужели, товарищи, у вас высшее образование появилось, и вы теперь мыслить умеете? - парировала Нина Васильевна с подковыркой. Настроение у неё было приподнятым.
   Что ответил Колька, я уже не слышала, так как выскочила наружу. Я вспомнила, что с перепугу не поблагодарила Игната. Даже думать не хочется, что было бы, если бы он меня не заставил дуть табак из папирос. Теперь понятно, почему тот охотник не забрал у меня всю пачку, хоть ему и хотелось.
   Я оббегала весь лагерь, но Игната уже не было.
   - Дак он уток отдал мне, взял паёк и ушел. Даже щи ждать не стал. Завтра утром должен вернуться. - Сказала Аннушка, помешивая наваристые щи, - ещё минут десять и будет готово. Ты от рассвета на ногах и даже не завтракала, так что я тебе наложу, не дожидаясь остальных.
   - Да почему... - начала я, но Аннушка меня перебила:
   - Я сказала, поешь через десять минут, - отрезала она нелюбезным тоном. - Марш руки мыть. И сними уже с себя эту страхолюдину вонючую. Всю столовку мне сейчас своими вшами загадишь!
   - Но Колька сказал, что в этой одежде нет вшей, - возразила я обиженно. Что-то сегодня Аннушка явно настроена ко мне недружелюбно. Но я не стала обострять отношения.
   - Мало ли что сказал Колька! - рявкнула Аннушка и замахнулась на меня черпаком, - Марш я сказала! И чтобы как штык была тут через десять минут!
  
   Причина такого поведения Аннушки стала ясна, когда я, умывшись, возвращалась от бани: мне повстречались наши мужики, которые как раз вернулись из короткой разведки. 
   - Что Горелова, кого сегодня повесила? - заржал Генка и остальные загоготали тоже.
   - Что? - не поняла я и аж остановилась от неожиданности.
   - Да нет, сегодня по графику поджигание палаток! - хохотнул Валерка, а я почувствовала, как кровь бросилась к моему лицу.
   Наверное, всё совпало - и вчерашнее происшествие, и сегодняшний ранний подъем, тяжелый путь через тайгу, ужас от личинок, дикая многодневная усталость, - в общем от накатившей злости у меня аж в глазах потемнело и зашумело в ушах:
   - Слушай, ты! - рявкнула я, - Рот свой поганый закрой! А то сейчас пойду и пожалуюсь Ивану Карловичу! 
   Стало тихо.
   - Что? Пожалуешься, говоришь? Во-о-от значит, как. Так ты давай, иди пожалуйся, Горелова! - процедил Генка презрительно, - Доносчица!
   - Пусть я лучше буду доносчицей, а травить меня всем коллективом не позволю! - злобно отрезала я, - впятером на одну накинулись! Чудо-богатыри! Орлы, блядь!
   Я распалялась всё больше и больше, так они меня достали. 
   И тут от начальственного вагончика из-за двери показалась голова Дона Педро:
   - Горелова! - крикнул он, - А зайди-ка сюда. Тебя Иван Карлович вызывает.
   Я круто развернулась и пошла к вагончику, чувствуя на себе полные ненависти и презрения взгляды мужиков.
  
   Возможно раньше я тут бывала. Но после того, как осознала себя заново на болоте, я здесь оказалась явно впервые. С интересом я скользнула взглядом по сторонам: на стене висела огромная карта местности, на которой булавками с бумажными флажками с номерками были отмечены какие-то точки. На длинном столе лежали ворохом бумаги, чертежи, стояли какие-то приборы. За вылинявшей ситцевой шторкой угадывались две койки - мужики у нас в лагере жили по двое в палатках, а Бармалей и Дон Педро - в этом вагончике, который служил им местом ночлега и штабом. У дальней стены был небольшой металлический сейф, из которого торчал ключ. На противоположной от карты стене был аккуратно прикреплен небольшой портрет Ленина, вырезанный из газеты. 
   - Проходи, - Бармалей отдёрнул шторку и выглянул. Он стоял на коленях перед небольшой буржуйкой и растапливал её. 
   Я подошла ближе.
   - Хочу подсушить немного образцы, - кивнул Бармалей на раскрытые конверты из пергаментной бумаги с влажными образцами глины, где поблёскивали какие-то чёрные крупинки. - А то не доживут до обратной дороги.
   Я промолчала. Бармалей пару раз сильно подул на дрова, затем удовлетворённо крякнул и подкинул поленце. Поднимаясь с колен, он неплотно прикрыл дверцу печки.
   - Пусть воздух заходит, - пояснил он на мой удивлённый взгляд. - Дрова сыроваты.
   Я не знала, что отвечать, поэтому опять промолчала. Бармалей посмотрел на меня, немного помялся, вздохнул и сказал:
   - Зоя! Послезавтра будет самолёт. Мы уже вызвали. Полетишь в Кедровый со мной.
   - Зачем? - выдавила я.
   - Надо разбираться, Зоя, - тихо ответил Бармалей.
  

Глава 11

   Аннушка к моему отъезду отнеслась неожиданно спокойно. Остальные же вздохнули с явным облегчением. 
   - Ты после Кедрового съездишь в город? - спросила Аннушка, после того, как я дословно передала ей весь разговор с Бармалеем.
   Я пожала плечами.
   - Ну хоть дня на два, - не унималась Аннушка, перетирая полотенцем стаканы, и её оба подбородка тряслись в такт, - мне письмо передать надо. Лично в руки. Адрес скажу потом. И заодно гостинец моим. Я соберу.
   Я не могла внятно ответить ни "да" ни "нет", банально не представляла, что там, в Кедровом, будет и чем всё для меня закончится, поэтому согласилась взять только письмо, но Аннушка настояла и сунула-таки узелок с вяленным лосиным мясом и кедровыми шишками. Кстати для меня она тоже приготовила похожий узелок. 
   - Зачем это? - удивилась я, взвешивая на руке немалую такую тяжесть.
   - А ты что, к своим не зайдешь разве? - удивилась уже Аннушка и в сердцах прижала руки к необъятной груди.
   - К своим? - я аж подвисла. 
   Мда... даже не знаю, что и сказать... когда я пришла в себя на болоте, всё время до этой минуты я пыталась хоть как-то приспособиться к этой жизни, о которой я вообще ничего не знаю. Представьте - полностью стертая память. Полный абсолютный ноль. И я старательно выживала, приспосабливалась, пыталась отбиться от постоянных насмешек и обвинений. Кроме того, не хотелось выглядеть совсем уж дурой. Поэтому приходилось буквально на ходу учить все заново. Примерно, как потерявший ноги человек учится ходить на протезах. Так вот, я так погрузилась в этот процесс, что даже подумать не могла, что у меня кто-то может быть там, в городе. Как-то выпустила этот момент из головы...
   - Ну да, ты тоже из города. Как и все мы, - ворвался в поток моих мыслей спокойный голос Аннушки. 
   - Расскажи обо мне, - попросила я, - есть ли у меня семья, дети, муж, родители? Как их зовут? А то нагряну и даже не узнаю их.
   - Мне сложно хоть что-то тебе сказать, - пожала плечами Аннушка и вернулась к стаканам, - мы же с тобой из разных отделов и почти не пересекались по работе. Поэтому я знаю только, что твой муж бросил тебя. Вроде бы. Или ты его. Была там у вас какая-то история. Но не скажу точно. Так, слухи ходили, да и всё. А детей вроде как нет.
   - А где я живу?
   - Бармалей отдаст паспорт - посмотришь, там же прописка есть, - отмахнулась Аннушка и со звоном поставила последний чистый стакан на поднос.
   - А как я в город поеду, если я под подозрением? - задала, пожалуй, главный вопрос я, - Да и Бармалей не отпустит.
   - Скажешь, что швы снимать только в больнице надо, потому что рана на голове, - пожала плечами Аннушка, - чтобы осложнений не было 
   - А Колька...
   - С Колькой я поговорю. 
   На этом разговор был закончен.
  
   Три дня проскакали как один миг. Меня всё также сторонились. Да я уже и привыкать начала. Дон Педро дал мне работу - переписывать красивым почерком бумаги набело. И вот этим я и занималась, сидя в столовке (в камералке постоянно копошилась Нина Васильевна и пересекаться с ней лишний раз не хотелось).
   Был последний день моего пребывания в лагере. Я закончила работу, вышла из столовки и задумалась, что делать: мы должны были улететь после обеда, и времени оставалось достаточно много. Рюкзак с основными вещами я собрала ещё до завтрака. 
   Из камералки показалась Нина Васильевна. Увидев меня, она прошипела в мою сторону какую-то очередную едкую гадость и мужики, которые устроили перекур возле мешков с рудой для отправки "на землю", рассмеялись, бесцеремонно поглядывая на меня. Стало так неприятно.
   Как же они меня достали, твари! 
   Хотя это мягко сказано. В общем, я психанула.
   Суки! 
   Я присела на поваленное бревно, которое служило скамеечкой, и задумалась, глядя на облака.
   - Пейзажами любуешься? - весело хмыкнул проходящий мимо Колька.
   - Да нет, план мести лелею, - мрачно пошутила я и сама аж вздрогнула. В этот момент в голову пришла интересная мысль.
   Я встала и осмотрелась: все были заняты своими делами и на меня никто особо внимания не обращал. Вот и чудненько. Бочком, бочком, я прошла в хозку. Среди кучи продуктов заветная банка отыскалась быстро (ведь все продукты там раскладывала я). Схватив жестянку, я сунула ее в карман и поспешила обратно. 
   Слева от обрыва был "грязный" закуток, рядом с ямой, в которую выбрасывали помои, мусор и прочие бытовые отходы. Несло оттуда отнюдь не фиалками, поэтому сюда старались ходить лишь по крайней надобности. У края ямы я вскрыла банку. Морская капуста. Моя ж ты прелесть! Витаминная. Содержит йод и прочие полезные микроэлементы. В общем, я схватила полную горсть склизких водорослей, а банку сразу выбросила, чтобы сто раз не ходить и не палиться, если вдруг засекут (капусту-то можно незаметно выбросить в траву и не придерёшься, а если поймают с банкой - тогда и не выкрутишься). 
   Выглянула в лагерь - пусто. Тихонько прокралась к палатке Нины Васильевны. Осторожненько подняла полог и понатыкала куски морской капусты под люльку палатки, под тент, между каркасом и тентом, в стыки клапанов, и во все остальные возможные места. Сегодня-завтра будет еще кое-как, а вот дня через два в палатке станет не продохнуть. И тогда пусть ищет причину. За это время как раз морская капуста подсохнет и от примятой травы, на которой стоит палатка, будет неотличима. 
   Пока всё выяснится - я уже давно буду в Кедровом. 
  
   Здесь стоит отметить, что поиски Уткина продолжались до сих пор. Мы регулярно наблюдали в небе самолётики, которые носились туда-сюда над тайгой. Бармалей говорил, что были отправлены два больших отряда на поиски, и четыре группы из местных охотников, но безрезультатно. Нас в поисковые группы не включали, так как количество людей и так сильно уменьшилось, а план экспедиции выполнять надо. Наши мужики, поначалу, возмущались, спорили, порывались сами идти искать Уткина, но Бармалей категорически запретил: срыв экспедиции "наверху" не простят. Поэтому всю информацию мы узнавали от Дона Педро, которому раз в день по рации передавали последние новости. 
   Обратно эти поисковые самолётики летели, груженные всякой всячиной с охотничьих факторий, рыбацких гуртов и оленеводческих стойбищ. Заодно перевозили местных в Кедровый. И вот с экипажем одного из таких бортов Бармалей и договорился, что нас заберут вместе с грузом особо ценных образцов руды. 
  
   И вот я лечу в Кедровый. Наш самолётик был меленьким, хлипким, и постоянно проваливался во все воздушные ямы на пути, поэтому я чувствовала себя примерно, как одинокий носок, которого болтает в стиральной машинке. Но ничего, выдержала.
   Наконец, мы приземлились. Поселковый аэропорт представлял собой единственную взлётную полосу, состоящую сплошь из песка. 
   Здесь следует отметить, что песок в Кедровом был везде: ветер гонял взвесь мелкой песчаной пыли и периодически швырял то в лицо, то за шиворот, скрипел на зубах. Я чувствовала себя словно на пляжах Шри-Ланки. Не понимаю, почему вылезла такая ассоциация, но тем не менее. У меня ещё и сапог не было, я так и летела - в тапочках. И песок моментально набился в мои тапки, попал в носки, так что я действительно шла, как по пляжу.
   Кедровый был бетонно-серым и поначалу произвёл на меня удручающее впечатление. Вокруг него, на контрасте, сплошной зелёной стеной простиралась тайга, сам же рабочий посёлок был сравнительно молодым, и состоял из новых бетонных коробок, которые выполняли роль жилых двухэтажных зданий и больших ангаров. Плюс - было ещё много-много хаотично разбросанных группами безликих деревянных, потемневших от дождей, вагончиков и балков. Отдельным пятном, ближе к реке, обосновалась пара аутентичных бревенчатых изб - остатки былой заимки, или хутора.
   В одну из таких бочек меня и заселили. Но не сразу.
   - Анфиса, принимай гостей! - сказал Бармалей, когда мы подошли к группе вагончиков.
   - Иван Карлович, здорова, дорогой, - из-за сбитой на скорую руку сараюшки показалась тощая, как жердь, старуха с крепкими, словно грабли, большими руками. Тёмный шерстяной платок её сбился на лоб, оттуда поблескивали цепкие глазки. - Тебя приму, с удовольствием приму, а вот девку вашу мне нынче некуда селить. Уж извиняй.
   - Как так-то? - опешил Бармалей.
   - Все вагончики заняты, две бригады строителей приехали, уже неделю ждут переброски в Круглое.
   - И что же ее на улице бросать? - растерялся Бармалей, - ну, придумай что-нибудь...
   - Да уж, приду-у-умай! - передразнила Анфиса, - а когда я тебя в прошлый раз попросила привезти мне семян из города, ты мне что на это сказал?
   - Давай старое не поминать, Анфиса, - попытался выкрутиться из ситуации Бармалей. 
   Но Анфиса явно оседлала любимую тему и так просто сдаваться не собиралась. В результате сложных переговоров и взаимных упрёков, меня таки поселили. Правда не рядом с вагончиком, где жил Бармалей, а далеко, аж на окраине. 
  
   В Кедровом была своя метеостанция. И вот на её территории стоял балок. Он был предназначен для проживания сотрудников геологических или других изыскательных экспедиций проездом, командировочных и прочей публики, связанной с Главуправлением. На моё счастье, нынче этот балок пустовал и меня туда заселили. 
   Внутри оказалось относительно чисто и даже почти уютно: небольшая прихожка, где можно было оставить сапоги и робу, дальше - узкая комнатушка, в которой были двухэтажные нары по бокам, между ними - небольшой стол, в углу - пару полок и вбитые в стенку гвозди, вместо вешалок для одежды. Узкое оконце было прикрыто ситцевыми занавесочками неожиданно веселенькой оранжевой расцветки.
   - Располагайся! - буркнула мне Анфиса, указав рукой на нижнюю койку. 
   Я сбросила рядом рюкзак.
   - Постельного нет, сразу говорю, - заявила она. - Народу много, все только туда-сюда ездяют, не успели постирать. Да и дожди все время - не сохнет.
   - Ничего страшного, у меня спальник есть, - ответила я примирительно.
   - Спальник... - проворчала старуха, неодобрительно покосившись на мой замызганный рюкзак, - провонялся от костра, небось, твой спальник. Матрац мне здесь завоняешь своим спальником. А мне потом сюда приличных людей селить, между прочим.
   Я не нашла, что ответить, поэтому промолчала.
   - В углу вон есть дерюжка, чистая, подстелешь на матрас под спальник, - велела старуха. - Теперь питание. В общем, завтрак свой, в центре есть магазин, иди и покупай, что хочешь, а обед и ужин - в общей столовой, в час дня и в семь вечера. Не опаздывай. Умывальник сзади балка. Воду будешь брать из колодца. Пошли, сортир покажу.
   Она вывела меня во двор метеостанции, который почти ничем не отличался от двора какой-нибудь среднестатистической избушки: здесь даже огородик был, правда небольшой. В грядках с заросшей мокрецом морковной и свекольной ботвой лениво копошились две толстозадые курицы.
   - Валентины нашей хозяйство, - увидев мое недоумение, пояснила Анфиса. - Она на два дня в Озёрное уехала, к дочери.
   За грядками обнаружился деревянный сортир. 
   - Вот, - махнула рукой Анфиса. - Ночью только осторожно ходи. Фонарь под столом. 
   Показав мне все, что необходимо, она ушла, напоследок напомнив мне, чтобы не забывала запирать ворота:
   - У нас так-то все друг дружку знают, чужих нету. Но вот новая бригада эта понаехала, кто их знает, - проворчала она и удалилась, широко шагая по развороченной грузовиками песчаной дороге.
  
   К следователю мне было велено прийти после ужина, сейчас он был в отъезде. Поэтому Бармалей позвал меня с собой в управление, скорей всего, чтобы я была у него "на глазах".
   В центре поселка находилось отделение нашего главуправления, где ему нужно было сдать отчеты и реестры образцов руды.
   Мы подошли к такому-же однотипному уныло-серому зданию. Оно было совсем новым. Ремонтно-отделочные работы еще не окончились, и мы прошли по гулкому, едко пахнущему побелкой, коридору на второй этаж. Я старалась не касаться замызганных извёсткой стен. Было тихо и безлюдно. Только из одного из кабинетов вышла недовольная женщина в спецовочном синем халате с ведром и шваброй.
   - Караулов у себя? - спросил её Бармалей. 
   Женщина невнятно кивнула, продолжая меланхолично натирать пол.
   - Вот и хорошо, - пробормотал Бармалей и завернул за угол коридора. Я заторопилась за ним.
   Мы вошли в кабинет, окутанный клубами сизого махорочного дыма. Там находились трое: грузный в темном мятом костюме мужчина восседал за центральным столом, видимо, хозяин кабинета, серьёзная женщина в очках примостилась за другим столом сбоку. Она сидела над пишущей машинкой. "Скорей всего - секретарша", подумала я, осмотрев её небрежную прическу и старомодное платье с пластмассовой брошью-камеей под воротом. Самое интересное, что курила именно женщина. Причем курила много, так как перед нею стояла заполненная доверху окурками пепельница. Не отрываясь от печатанья, женщина лишь мельком взглянула на нас и затушила очередную папиросу в блюдечко от чайной пары. 
   Третий мужчина явно был посетителем. В дорогом, пошитом явно на заказ костюме и очках в массивной роговой оправе. Судя по радушному приёму - он был дорогим гостем не только по внешнему виду.
   - А-а-а-а! Иван Карлович! - разулыбался Караулов и тут же скороговоркой попенял, правда, незлобно. - Давненько же тебя у нас не было. Смотрю, совсем там, в глуши своей, одичал. А я тебя всё жду, жду. Надо потом с тобой одно дело обсудить. И Петров звонил. Как там твои дела? Уткина всё ищут, ищут. Но давай об этом после... потом... 
   Бармалей скривился при упоминании об Уткине и кивнул, покосившись на гостя. 
   Поймав его взгляд, хозяин кабинета разулыбался еще шире:
   - А сейчас, Иван Карлович, знакомься вот, - это уважаемый товарищ Абрамовский. Константин Викторович. Прямо из Москвы к нам с предложениями о совместной работе.
   Мужчины обменялись рукопожатиями. На меня гость даже не взглянул. 
   - И в чем же нам работать предстоит? - улыбнулся Бармалей одними губами.
   - Подожди, подожди, Иван Карлович, - засмеялся Караулов, - давай-ка, дорогой, становись, в очередь! 
   И, видя недоумение на лице Бармалея, пояснил:
   - Так не пойдёт, Иван Карлович. Мы первые нашли Константина Викторовича! Можно сказать, проявили инициативу и перехватили у соседей. Значит нам первым с ним и работать. Но ты не думай, вам работа тоже найдется!
   - Знаю я твоё это "тоже" - проворчал Бармалей, - мы будем пахать, а вы "наверх" отчитываться.
   - Ха! Одну же работу делаем, товарищи! - хохотнул Караулов, - а вы всё мелочитесь как-то по-мещански. Здесь размах нужен! Размах!
   - Зато у вас размах - от тайги до британских морей...
   - Ой, не начинай только, Иван Карлович, - с веселым прищуром ответил Караулов. Настроение у него было прекрасным и ничего не могло сбить его эмоций.
   - А я бы всё-таки послушал товарища из Москвы, - не унимался Бармалей, - Константин Викторович, расскажите и нам тоже. Как исполнителям. Будущим исполнителям. 
   - Ну что же... - откашлялся Абрамовский и, поджав губы, сообщил следующее, - я являюсь руководителем проекта "Северное чудо". Сам ЦК КПСС поддержал нас, товарищи. Если в двух словах, то под моим руководством, еще двенадцать лет назад мы вывели новый сорт растения, которое проявляет изумительную морозостойкость, неприхотливость и главное - даёт огромную... прямо мощнейшую урожайность! Это чудесное растение прекрасно подходит на корм коровам и овцам. Да и вашим оленям оно подойдет идеально! 
   Абрамовский говорил всё быстрее и быстрее, его глаза засверкали от распирающего его научного восторга, прямо забил фонтан научной мысли:
   - Вы только представьте себе, товарищи! Мы же определили, что силосная масса этого растения превышает массу всех известных ранее силосных культур в двадцать раз! В двадцать! А скорость прироста составляет десять сантиметров в сутки!
   - Да ну? - вытаращился Бармалей, что-то прикидывая про себя.
   - Не "ну"! Не "ну"! - загорячился Абрамовский, - чтобы это утверждать, мы предварительно провели цикл испытаний. Более десяти лет изучали его. Причём в разных условиях. И вот, наконец, мы представили результаты "наверх" и теперь беремся внедрить их по всей стране!
   - Вот видишь, Ваня, видишь?! - подхватил Караулов, обращаясь к Бармалею. - Если мы сейчас же начнем выращивать его, то обгоним соседей уже в этом году!
   Я посмотрела на них: они все - и Бармалей, и Караулов, и даже затюканная секретарша с сигаретой в зубах, - все как загипнотизированные смотрели на Абрамовского. А тот парил орлом, расписывая чудеса волшебного растения. Дескать, забот никаких, прет сам, пропалывать не надо, поливать не надо, красота, в общем.
   - А называется это растение... - начал Абрамовский...
   - Борщевик Сосновского, сорт "Северянин", - мрачно закончила я, и в кабинете воцарилась мёртвая тишина...
  

Глава 12

   - Как? - возмущённо вытаращился на меня Абрамовский. - Откуда?!
   - Горелова? - удивился Бармалей.
   - Иван Карлович, объясни-ка, - это уже Караулов.
   И даже секретарша-"синий чулок" издала какой-то не то полный муки стон, не то возглас, который, вероятно, должен был символизировать крайнее изумление.
   - Не знаю, - пробормотала я и растерянно посмотрела на присутствующих. - Не помню ничего.
   - Иван Карлович? - перевел взгляд на Бармалея Караулов.
   - Коллеги, и как это всё понимать? - рассердился Абрамовский, вращая выпуклыми глазами. Сейчас он был похож на огромного, выброшенного на берег сома.
   Бармалей мрачно взглянул на меня с видом: "блин, заколебала, Горелова, я от тебя такой подлянки не ожидал", и попытался прояснить ситуацию:
   - Зоя Горелова была в той группе... среди погибших на пятьдесят восьмом участке, понимаете? - с намёком сказал он и в кабинете стало тихо-тихо, так, что было слышно, как на улице протарахтел грузовик.
   Все взгляды вонзились в меня, и я поёжилась. 
   - Она - единственный выживший участник из группы, - продолжил Бармалей, - об Уткине я сейчас не говорю, его дальнейшую судьбу мы пока не знаем. Так вот Зоя Горелова получила сильный удар по голове, чуть не погибла. Её спас местный охотник, нашел на болоте, когда она тонула, вытащил и привел к нашему лагерю. А вот память Зоя Борисовна потеряла полностью. Не может о себе вспомнить вообще ничего. 
   - Но при этом о моём проекте она прекрасно осведомлена! - вскричал Абрамовский, потрясая кулаками. - Товарищи! Да что ж это такое?! Этот проект был засекречен! О нем мы докладывали только в ЦК КПСС и то - всего две недели назад! Откуда?! Откуда, я спрашиваю, ваши сотрудники узнали о нем? Да мы даже название сорту дали недавно и о нём было известно всего троим!
   Все взгляды опять переместились на меня.
   Я пожала плечами, мол, невиноватая я.
   - Нет! - продолжил бушевать Абрамовский, - я этого так не оставлю! Что ещё известно вашим сотрудникам?!
   - Но позвольте... - замямлил Караулов, он так переволновался, что аж покраснел, - понимаете, товарищ...
   - Нет! Не понимаю! - заверещал Абрамовский, - и понимать отказываюсь! Такого просто не может быть! 
   - Может! - вдруг подала голос секретарша и все разом умолкли. - Может такое быть! Я недавно читала статью в одном журнале. Так вот там было написано, что один мужчина упал с третьего этажа и ударился головой. В результате он забыл о себе всё, зато стал разговаривать на нескольких языках и начал играть на скрипке. До этого он скрипку даже в руках не держал.
   - Сказки, - отмахнулся Караулов. - После падения с третьего этажа, он гарантированно сломал бы себе шею.
   - А, может, и не сказки, - задумчиво протянул Бармалей и побарабанил пальцами по столу, - Зоя Борисовна ведь тоже на гитаре играть начала и петь. А раньше не умела вообще.
   Все опять посмотрели на меня. Уже с более пристальным интересом. 
   - Так! Вы мне тут зубы не заговаривайте! - не повелся Абрамовский, - я буду жаловаться "наверх"!
   - Подождите! Подождите, Константин Викторович! - Бармалей умел, когда надо быть жестким и убедительным, - ничего ведь не произошло столь ужасного. Проект вы так или иначе всё равно собираетесь внедрять по всей стране. Он поддержан Партией. Гриф "секретно" с него давно снят. Небось и в газете уже написали об этом? С чего тогда это ваше возмущение? Что моя лаборантка о нем что-то там знает? Ну, так она вполне могла где-то услышать, возможно это у вас произошла утечка... Проверяйте своих, Константин Викторович, а с моими сотрудниками я уж как-нибудь и сам разберусь...
   - Так мы никогда не договоримся, товарищи, - сквозь зубы проворчал Абрамовский, неприязненно поглядывая на нас с Бармелеем.
   - Ну, вы же всё равно хотели проводить работу с главуправлением, а не с нами, - развёл руками Бармалей, мол, "сам дурак".
   - Что вам ещё известно о проекте? - направил на меня недобрый пристальный взгляд Абрамовский.
   - Не знаю, - покачала головой я, - не помню... извините...
   - Ну ладно, будем считать это случайностью, - поджал губы Абрамовский, - и надеяться на вашу порядочность.
   Я согласно кивнула, мол "никогда и никому!".
   Напряженная атмосфера в кабинете понемногу начала рассеиваться. 
   - И вот что я предлагаю, Егор Степанович, - таки продолжил мысль Абрамовский, очевидно прерванную, нашим появлением в кабинете. - Давайте поступим так - вы нам помогаете следующим: нужно выделить три поля, рабочую силу, а также я планирую приобщить школьников. Ближайшая школа у вас где?
   - В Озёрном, - ответил Караулов. - Четыре километра отсюда. Школа-интернат.
   - Мы привлечём школьников, заложим опытное пионерское поле, где дети будут проходить сельскохозяйственную практику и получать навыки агрономического дела. А главное - мы уже сейчас начнем готовить смену будущих агрономов, которые займутся интродукцией борщевика по всей стране!
    - Отлично! - Караулов воодушевленно хлопнул ладонью по столу, глаза его пылали, - а вы что?
   - А мы сможем проводить опыты по приживаемости борщевика в вашей природной зоне. Проведем исследования калорийности надземной массы, сахарного минимума и химического состава. И главное! - Абрамовский поднял палец вверх, - Да. И я уверен, что это будет изумительный результат. Так вот, главное - мы научимся получать высоковитаминные комбинированные силосы в огромных масштабах! Мы накормим нашим силосом всех коров и овец Советского союза! И начнем уже прямо сейчас.
   - Как сейчас? - схватился за голову Караулов, - разгар лета, все поля давно засеяны. 
   - А я рассматриваю борщевик в том числе и как пожнивную культуру, - спокойно парировал Абрамовский. - Вот соберёте овёс на зелёный корм или что там у вас ещё растёт, а на том месте посеем борщевик. 
   Караулов кивнул.
   - Когда собирать планируете?
   - Через неделю, - улыбнулся Караулов счастливой улыбкой.
   - Ну вот, значит, через десять - четырнадцать дней мы уже засеем первые три поля борщевиком! - потирая от переполняющего энтузиазма руки, заявил Абрамовский. - Начало будет положено. 
   - Эх! За это надо бы выпить, - заявил Караулов, - но у нас на всё лето сухой закон, пока не соберем урожай. Ну вы же понимаете?
   - Понимаю, - кивнул Абрамовский. - Но мы осенью хотим открыть Народный университет по распространению интродуцированных видов. Поэтому приедем к вам тоже. Урожай проверим, опыты проведём, заодно и отметим.
   Они ещё немного поговорили о всяко-разных делах, и мы с Бармалеем вышли. 
   - Вот ты меня подвела! - сердитым шепотом отчитывал меня по дороге Бармалей, когда мы уже вышли из здания. - Рассказывай теперь, где ты всё это вынюхала?
   - Да не знаю я! - оправдалась я, беспомощно разводя руками, - само как-то в голове появилось.
   - Ох, Горелова, Горелова, что-то ты явно недоговариваешь, - попенял мне Бармалей. 
   - Я к следователю после ужина иду. Он разберется, - примирительно ответила я.
   - Ох, что-то мне слабо верится, - покачал головой Бармалей.
   - Кстати, Иван Карлович, - вдруг вспомнила я и аж остановилась посреди дороги, обильно поросшей по обочинам ромашками и пушицей, - отдайте мне мой паспорт. И подскажите ещё, что там у меня с деньгами? 
   - С какими деньгами?
   - Ну, не знаю... зарплата мне какая-то ведь положена? Или суточные, если это командировка? Или полевые? Что-то в денежном эквиваленте. Завтраки мы же сами себе готовим, так мне Анфиса сказала...
   - Не Анфиса, а Анфиса Поликарповна, - строгим голосом перебил меня Бармалей.
   - Да, Анфиса Поликарповна, - послушно повторила я и продолжила, - мне же нужно продукты в магазине купить, и сапоги новые... да много чего еще.
   - Вот, возьми пока, - Бармалей ткнул мне в руку пару мятых купюр. - На завтрак хватит. А завтра с утра зайдешь в бухгалтерию, и они тебя рассчитают. Это в управлении, где мы были, только на первом этаже. Спросишь там. 
   - Спасибо, Иван Карлович, - поблагодарила я, сунув деньги в карман. - Завтра получу зарплату и верну вам...
   - Не начинай, - отмахнулся Бармалей.
   Мы как раз дошли до одноэтажного длинного здания из серого бетона, выстроенного буквой "Г", и Бармалей завернул туда:
   - Ужинаем здесь, - пояснил он, и мы вошли.
   Внутри, у порога, были две металлические вешалки, куда мы с Бармалеем повесили куртки, в другой комнате находилась рабочая столовая, сейчас ещё совсем пустая. 
   - Роза, здравствуй, - улыбнулся Бармалей, когда ему навстречу выкатилась низенькая шарикообразная женщина явно восточных кровей. - Что у нас сегодня на ужин?
   - Здравствуй, дорогой Иван Карлович, здравствуй! - разулыбалась в ответ она, блеснув золотым зубом, и перед нами словно из воздуха материализовались две огромные тарелки, наполненные пшённой кашей, зажаренной на сале. К каше каждому полагалась огромная котлета и салат из свежей капусты. 
   Испорченное настроение Бармалея понемногу начало улучшаться, он набросился на еду, а я вдруг увидела зеркало. Большое трюмо с чуть потрескавшейся амальгамой по краям, находилось в углу столовой, где кормили рабочих. Не удержавшись от соблазна (у нас в лагере зеркала не было, у меня так точно, Аннушка своё невзначай разбила, давно ещё, а у Нины Васильевны просить было бессмысленно, поэтому своё отражение я видела очень смутно, лишь в наполненной водой бочке), а тут прямо такое огромное зеркало! Я подошла к нему и пораженно уставилась на своё отражение: на меня смотрела невысокая худенькая девушка с обветренным загорелым лицом, на котором выделялись широко посаженные серьёзные глаза серого цвета.
   Я смотрела на себя и смотрела, так как увидела себя впервые. Не знаю, была ли я разочарована или нет, сейчас понять было трудно. Почему-то я себя представляла по-другому - кареглазой брюнеткой. Не знаю, с чего вдруг так. 
   - Зоя! Ты есть идешь? - недовольно окликнул меня Бармалей, - остынет же. Да и к следователю опоздаешь.
   Я еще раз внимательно взглянула на себя и поплелась ужинать.
   - А это правда, что там, на пятьдесят восьмом, злые духи обитают? - Роза поставила перед нами два стакана с компотом из сухофруктов и с абсолютно бесцеремонным любопытством уставилась на меня, - ты их видела? Страшно было?
   - Что? - чуть не подавилась котлетой я.
   - Говорят, что место там проклятое, - не унималась женщина, пытливо поблескивая черными, как маслинки, глазами.
   - Роза, вот что ты сейчас несёшь? - рассердился Бармалей, - какие ещё духи? Какие проклятия? Бабские суеверия! Дай хоть поесть спокойно!
   - Иван Карлович, дорогой, я же не мешаю. Ты кушай, дорогой, кушай. А мы пока с девушкой твоей поговорим. Интересно же, - не унималась Роза, улыбаясь и хлопая длинными ресницами (глаза у нее были по-восточному красивые, миндалевидные). - Давай я тебе еще котлету принесу? Хочешь?
   И, не дав Бармалею ответить, опять набросилась на меня:
   - Туда же Ледков с Хрущёвым летали. Ну... этих... забрать, - чуть смутилась она, вильнув взглядом на Бармалея, но тот жевал, задумавшись о чем-то своём. - А потом неприятности начались: Хрущёва сперва невеста бросила, вечером это было, и в эту же ночь он ногу сломал. Представляешь?
   - Пил твой Хрущёв всю ночь небось, после того, как его баба бросила, шатался по дороге пьяный, вот ногу и сломал, - проворчал Бармалей, - а ты опять сплетни ходишь по всему посёлку распускаешь. Ох, смотри, Роза, рано или поздно Караулов узнает - будешь ты у него бедная.
   - Но ведь таких совпадений не бывает! - не унималась Роза. - А у Ледкова тоже одни неприятности: уже второй труп в тайге за эти три дня находят. И все "глухари". Вот ты мне теперь скажи, Иван Карлович, ты же у нас умный, так разве бывает, чтобы просто так неудачи одна за другой шли? 
   - Так Ледков следователь, у него постоянно трупы, - раздраженно рыкнул Бармалей. - Профессия такая! Никто же его не заставлял выбирать такую работу. Жарил бы котлеты на кухне, как ты, - никаких трупов бы и близко не было!
   - Так неприятности у обоих же сразу! - не сдавала позиции Роза, - И вот докажи, Иван Карлович, что это не злые духи их прокляли?
   В общем, еле-еле Бармалей её прогнал.
   А после ужина он пошел по делам, а я отправилась сразу к следователю. 
  
   Кабинет следователя Ледкова находился в том же здании, где сидел Караулов, только с другого входа и на первом этаже. Так что дорогу я знала.
   Следователь встретил меня раздраженно, он имел крайне уставший вид: под рыбьими глазами мешки, на щеках и подбородке - густая, как щётка, щетина. Побеседовав со мной, он задал пару вопросов, не надеясь получить интересных ответов, и я уже почти вздохнула с облегчением, как вдруг, подавая протокол на подпись, он задал неожиданный вопрос:
   - Вам странные сны по ночам не снятся?
   От неожиданности я аж дёрнулась и поставила кляксу на протокол (ручка у Ледкова была перьевая).
   - Ну вот, теперь всё переписывать придется, - расстроился он, рассматривая расплывающееся на бумаге пятно.
   - Я вообще сны не вижу, - честно ответила я, перед тем, как распрощаться, - сплю крепко, как под наркозом. 
   Накаркала.
  
   Я вышла из здания, осмотрелась по сторонам и задумалась: время уже позднее, быстро смеркалось, но нужно ещё успеть сходить в магазин. Бармалей мне дал три рубля, надо теперь купить еды на завтрак и обязательно пачку чая (вряд ли здесь можно достать кофе). Плохо, что я не знала, где находится этот магазин - все бетонные здания были однотипными, разбросанными по большой территории, пока найду, какой из них магазин - стопроцентно опоздаю. 
   Блин, ну почему я не спросила Бармалея?!
   А на улице пусто - ни одного человека, спросить некого. Придётся теперь по всему посёлку бегать, каждую чёртову коробку проверять.
   И тут, на моё счастье, из соседнего подъезда вышла давешняя секретарша - "синий чулок", как я её про себя назвала. 
   - Извините! - окликнула я её, - вы не подскажете, где здесь магазин? А то я не ориентируюсь ещё.
   - Вы время разве не видите? - пожала она плечами, закуривая папиросу, - магазин давно закрыт.
   - Вот блин, - расстроилась я, - осталась я без завтрака, в общем.
   Настроение совсем испортилось. Без еды я как-то продержусь, хоть целый день, а вот без чашки крепкого чая или кофе я не могу. Физически не могу. Мне "вздребезнуться" надо. Иначе буду потом весь день ходить, как вареная курица.
   - Но хлебопекарня как раз работает, - затягиваясь, сказала вдруг секретарша. - Если хотите - идём. Я себе куплю на ужин хлеба, и вы тоже можете. 
   - Спасибо! - искренне поблагодарила я её. - Ещё бы щепотку чая достать - и жить можно вполне.
   - Тогда подождите тут, - рассмеялась секретарша, затянулась папироской и ловко затушила её об урну, - так и быть, сейчас принесу вам щепотку чая.
   Она сбегала к себе в кабинет и уже через пару минут я стала счастливой обладательницей отсыпанного в использованный почтовый конверт небольшого количества мелколистового чая (раза на два-три примерно хватит) и штук десяти кубиков рафинада, замотанных в почёрканный лист.
  
   Ночью, скрутившись клубочком в своём спальнике (в балке было сыровато и холодно), я вдруг проснулась (прямо выбросило меня из сна). Меня била крупная дрожь. Я лежала и сердце колотилось, как бешеное. 
   И тут я вспомнила свой сон: огромные, похожие на укроп зонтики странных растений. Их много-много. Так много, что обширные поля и луга - всё сплошь заросло этими гигантскими растениями с зонтиками. И на ближайший луг вдруг со смехом выбегает маленькая девочка. Зонтики наклоняются к ней, она дико кричит и бежит обратно ко мне. Я смотрю - а ручки, ножки и лицо у девочки в ужасных ожогах, словно кислотой изъедены. Она громко и отчаянно плачет. И я понимаю, что во всем виновато это страшное растение. И откуда-то я точно знаю, что это - борщевик. А потом я проснулась.
   Было тихо. Я лежала и всё никак не могла прийти в себя.
   Эта картинка была такая явственная, что сомневаться в её реальности не приходилось. Я знала, что нельзя позволить, чтобы это растение стали выращивать. Иначе - будет великая беда. Словно какой-то голос нашёптывал мне, что делать дальше.
   Я поняла, что должна остановить Абрамовского...
  

Глава 13

   Солнечный зайчик запрыгнул на моё лицо, потоптался на нем мягкими солнечными лапками - я чихнула и проснулась. В окошко лился свет, во дворе задорно переругивались птички, а на душе у меня было сумрачно и гадко: из головы не выходил сон о маленькой девочке в страшных ожогах.
   Не знаю, верила ли я в свои сны раньше, не знаю, бывали ли они у меня вообще, может, это всего лишь истерические "бабские суеверия", как называет Бармалей, но этот сон был столь явственным, столь ощутимо страшным, что игнорировать его я не могла. Я точно знала, что должна сделать всё возможное, чтобы остановить этот проект. Меня аж распирало изнутри какой-то странной волной категорического яростного протеста. Причём протест был такой сильный, что мне хотелось, как зверю, грызть, терзать всех этих людей, разорвать их - лишь бы не допустить этого.
   И противиться этому порыву я не могла. Не знаю, что со мной в последние дни происходит, может быть, я схожу с ума, ведь удар по голове вряд ли пройдёт для моей психики бесследно. А может, это всего лишь женские нервы, в последние дни у меня были одни потрясения, и эта истерика всё накапливалась и накапливалась внутри и теперь дошло до того, что я готова нападать на невинных людей, которые просто хотят хорошо делать своё дело.
   Не знаю. Не понимаю я этого. Но мысли о том, что я могу не успеть и поля засеют борщевиком, сначала у нас, затем - и в других районах страны - эта мысль доставляла мне почти физическую боль. 
   Наверное, идеально было бы поговорить с Абрамовским, объяснить ему всё. Но, увы, внятных аргументов, кроме моего иррационального сна о девочке, и странных предубеждений, у меня не было. Вспоминая его горящие научным энтузиазмом глаза, я отчетливо понимала, что, в лучшем случае, он выгонит меня вон. В благоприятный исход разговора с Абрамовским я не верила совершенно. 
   С такими мыслями я встала, привела себя в порядок и завела прогревать древний примус - надо попить чаю и успеть сходить за зарплатой, пока Бармалей ещё куда-то не припахал. Воду пришлось греть в своей кружке (хорошо, что прихватила её с собой), так как другой посуды здесь не было, а, может, и была, но я не нашла. Когда вода, наконец, вскипела, я вытащила любезно подаренный секретаршей "чайный конверт" (блин, даже имя её не спросила) и сыпанула чуток заварки прямо в парующую кружку с кипятком. Там ещё оставалось примерно раза на два, и я стала аккуратно сворачивать конверт. Внезапно надпись на нём привлекла моё внимание - это был рабочий адрес Абрамовского! Я торопливо просмотрела - всё так и есть, город, улица, номер здания, и даже номер кабинета. 
   Удача? Совпадение? Скорей всего это судьба уже не намекает через сон, а открытым текстом пинает меня сделать хоть что-нибудь.
   Не веря в удачу, я вытащила исчёрканный листок, в который был завернут рафинад, и здесь мне опять повезло: это был набросок плана реализации проекта. Часть было зачёркнуто так, что и не разберешь, а вот верхние строчки было более-менее видно: два мешка с семенами борщевика прибывают на ж/д вокзал в город двадцать первого числа июля месяца (чёрт, да это же послезавтра!) и Караулову предстоит принять груз, обеспечить доставку в Кедровый, а дальше было опять зачёркнуто. 
   В общем, секретарша впопыхах схватила те листки, что валялись сверху, а последний проект, который они обсуждали - это как раз интродукция борщевика. Я механически пила чай, не чувствуя вкуса, и думала, что делать. Из всех моих скудных мыслей (ну не отличаюсь я особой фантазией!), я остановилась на том, что нужно не допустить, чтобы семена борщевика попали в Кедровый. Насколько я поняла, первый этап апробации был здесь, на остальные районы тупо не хватило семян, поэтому Абрамовский и решил сперва попробовать у нас, а уж на следующий год - расширяться по другим районам.
   Таким образом, если семена в Кедровый не попадут, то Абрамовскому понадобиться как минимум год-два, чтобы получить новые (я была уверена, что они у себя немного оставили). То есть у меня будет время, чтобы сообразить, что делать дальше.
   Был правда ещё один вариант - убить Абрамовского, но это было уже из разряда фантастики. Да и ученики у него стопроцентно были, последователи. Тем более он сам говорил о ещё двух людях, которые работали в этом проекте (кстати, надо будет выяснить, кто они).
   Разобравшись с мыслями, я ополоснула чашку (под умывальником, на улице) и отправилась за получкой в бухгалтерию. Я забрала деньги (не только зарплату, но и полевые), сунула в карман рюкзака и вышла на улицу. Сейчас народу было побольше, разгар рабочего дня всё-таки, я хотела поискать магазин, как из соседнего выхода вышел сам Караулов. Увидев меня, он выдавил вежливую улыбку:
   - Здравствуйте, Зоя Борисовна. Что-то ещё интересное вспомнили?
   - Здравствуйте, - ответила я. - Нет, не вспомнила ничего. Хотя вот подумала... мысль у меня такая возникла... даже не знаю, как бы это сказать...
   - Говорите прямо, - подбодрил меня Караулов, уже более заинтересованно.
   - Понимаете, я вот что думаю, а не будет ли потом молоко у коров горчить от этого борщевика? - закинула я "удочку". - Ведь коровы, на пример, когда наедятся тысячелистника или полыни - так молоко сразу горькое, а если хвоща - то вообще, как мыло. А после свекольного силоса воняет рыбой, что пить невозможно. Мы же не знаем, как будет силос из борщевика себя вести. Вдруг детей от такого молока пучить будет? Представляете? И что тогда? Они же этот вопрос не изучали!
   - Горелова! - возмутился Караулов, - ты мне этот саботаж брось! Это не достойно поведения советского человека. Иначе расскажу всё Ивану - пусть разбирается с тобой! Тем более сам ЦК КПСС поддержал это начинание! Партия лучше знает, кого должно от молока пучить, а кого нет!
   Караулов еще немного повоспитывал меня и отбыл прочь. Но вид при этом имел весьма задумчивый. Зерна сомнений таки упали на благодатную почву.
   Ну что ж, чем могу, как говорится.
  
   Затем я отпросилась у Бармалея в город (мы с Аннушкой решили ему заранее не говорить, мол, нужно на поселковом ФАПе (прим.автора: ФАП - фельдшерско-акушерский пункт) швы снимать, у Кольки анастезии нет, а о том, что швы без анестезии снимают, Бармалею знать было не обязательно. И уже в Кедровом я собиралась поставить его перед фактом, что мне нужно обязательно в городскую больницу. Вот такая была у нас стратегия). Он сперва даже слышать не хотел, но против аргумента "надо не только снять швы в больнице, но и проверить рефлексы и зрение" - ничего возразить не смог.
   - А! Ежай! - отмахнулся он (он вообще был весь в мыле, формировал новую команду геологов в экспедицию, добирал снаряжение и продукты), - но, чтобы двадцать второго была здесь как штык!
   Я пообещала, что буду, тем более к следователю было нужно ещё раз и пошла собираться. Из Кедрового в город и обратно каждый день ездили грузовики, причем по несколько раз, так что получилось сэкономить на автобусе. И уже во второй половине дня Юрий, балагур-водитель, высадил меня почти в центре, возле городской библиотеки.
   Город впечатления на меня не произвёл, впрочем, как ранее и поселок Кедровый. Был он также сер, забетонирован и безлик, вероятно, ничем не отличаясь от сотен других таких же северных городов и городков.
   Перво-наперво я отправилась по указанному Аннушкой адресу - сперва отдам письмо. Путь мой лежал в частный сектор. 
  
   Дом номер восемнадцать на улице Чкалова я нашла почти сразу. Он был обнесен глухим забором с облупившейся и метами вздувшейся масляной краской. Я постучала. Очевидно, мой стук было не слышно, так как никто не вышел. Я постучала сильнее. В соседнем дворе лениво, через силу, дважды тявкнула собака, но всё равно не вышел никто. Постояв минут пять, я поняла, что так могу простоять все два дня и решительно толкнула калитку. 
   На заросшем лопухами и глухой крапивой некошеном дворе было тихо. Огромная деревянная кадушка под окном была доверху наполнена тухлой зеленоватой водой, по поверхности которой плавали листья и какой-то сор. Я постучала в замызганное окно. Сначала реакции не было, затем, наконец, в дверях показался похожий на орангутанга мужик в трениках и несвежей майке. Увидев меня, он недовольно нахмурился:
   - Чего надо? - нелюбезно зевнул он, почесывая рыжеватую поросль на могучей груди.
   - Я письмо от Анны Журавлёвой привезла. Из экспедиции. Из тайги.
   - О! - бросился мужик ко мне и буквально вырвал письмо из рук. Он схватил его, разорвал, вытащил исписанные мелким почерком строчки и начал жадно читать.
   - До свидания, - сказала я, хотя и было неприятно, что мне даже спасибо не сказали.
   - Погоди! - грубо окликнул меня мужик. И почесал заросший щетиной подбородок. На его пальцах были синие наколки. "Твою мать! Рецидивист", - поняла я и хотела бежать.
   - Стой, я сказал, - рявкнул мужик, очевидно разгадав причину моей паники, - ответ напишу.
   Я покорно остановилась.
   - Заходи, - велел он.
   Заходить в дом к бандиту не хотелось:
   - Я здесь постою, - возразила я, разрываясь между желанием срочно убежать и привезти ответ Аннушке.
   - Да не бойся ты, - снова раскусил моё замешательство мужик. - Чай будешь?
   - А кофе у вас есть? - спросила я лишь бы спросить, когда поняла, что сбежать не выйдет.
   - Найдём, - коротко пообещал дремучий мужик и, пропустив меня в дом, пошел следом.
   Мы оказались на грязной, заставленной всевозможными бутылками, кухне. Здесь густо витал запах многодневной попойки и несвежей пепельницы. Окурки от папирос были везде - в полупустой банке из-под кабачковой икры, в тарелках, в недопитых стаканах. Табачный пепел устилал все поверхности, стоило только дохнуть, как он моментально взмывал в воздух и начинал падать, кружась, словно отвратительные тёмные хлопья-снежинки и оседая обратно на липком столе.
   - Щя, кофе будет, - буркнул мужик и схватил первый попавшийся стакан с помадой на ободке и окурками внутри. Кофе мне расхотелось. 
   Мужик пошарил глазами вокруг, не найдя мусорного ведра, вытряхнул окурки с пеплом в грязную сковороду с затвердевшими остатками былой еды, вроде гречневой каши, но я не уверена, затем немного подумал и протер стакан изнутри подолом своей майки. Мне стало дурно.
   Мужик тем временем схватил горячий чайник с плиты и налил кипятка в стакан. Сыпанув туда кофе прямо из банки, он поискал чистую ложку, не нашел, взял со стола нож и помешал все ножом. 
   Затем протянул стакан мне.
   - Спасибо, - сказала я, рассматривая не растворившиеся хлопья кофе вперемешку с остатками сигаретного пепла и чего-то белого, похожего то ли на нитку, то ли на чёрт его знает что.
   - На здоровье, - кивнул мужик и велел, - ты пока пей, а я ответ напишу.
   С этими словами он вышел из кухни. Мой взгляд заметался вокруг в поисках ёмкости, куда бы перелить кофе. Не найдя ничего подходящего, я вылила в какую-то грязную кастрюлю с полужидким содержимым, которая стояла на полу между рядами бутылок из-под водки и портвейна. 
   Немного успокоилась и принялась терпеливо ждать, осторожно примостившись на замацаном стуле. Дышать старалась больше ртом. 
   Наконец, когда моя паника достигла размеров Ниагарского водопада, вернулся мужик и протянул мне запечатанный конверт:
   - Лично в руки отдашь. Обратно когда? - угрюмо спросил он.
   - Послезавтра возвращаюсь в Кедровый, а оттуда, как начальник скажет, - пожала я плечами, - примерно еще день-два там будем, наверное.
   - Нюрке передашь, что всё хорошо, пусть не волнуется, - проворчал мужик и добавил, - а ты ей кто?
   - Лучшая подруга, - не знаю, зачем соврала я (или не соврала?), - она меня всегда защищает.
   - А, ну, это она любит, - хмыкнул мужик. - Тебя-то как звать хоть?
   - Зоя, - представилась я, - Зоя Горелова, лаборант.
   - А-а-а, лаборант, говоришь, - одобрительно покачал заросшей головой мужик, - а я - Пузырь. Для тебя - дядя Витя. 
   - Приятно познакомиться, - промямлила я, - так я пойду? Мне еще другие гостинцы разносить.
   - Иди, - благосклонно разрешил дядя Витя Пузырь.
   Я торопливо порснула к выходу.
   - И это! Зойка! - крикнул дядя Витя, - если чё надо будет - обращайся! Своих не бросим!
   "О нет, мне от тебя уж точно ничего не надо", - думала я, во всю прыть улепетывая подальше.
  
   Следующим пунктом был поход к родным Аннушки: отдать узелок с вкусностями. Я долго ходила кругами, пока нашла дом восемь, "а". Вот дом восемь - был, а дома восемь, "а" никак найти не могла. Он оказался на соседней улице, точнее был случайным образом воткнут в какой-то слепой тупичок. 
   Это было двухэтажное здание, то ли общага, то ли коммуналка. Весь двор был завешан стиранными простынями, возле колонки брызгались друг на друга двое чумазых малышей, а под большой елью с обломанной веткой, куда была привязана самодельная качеля на веревке, сидел тощий кот самого разбойничьего вида и деловито вылизывал своё хозяйство. 
   Аннушкина родня обитала на первом этаже, мне открыла пожилая женщина, судя по габаритам - аннушкина мать. Получив от меня узелок с гостинцами, она поахала-поохала, хотела затащить домой угостить блинами, но я, не к месту вспомнив о кофе дяди Вити-Пузыря, категорически отказалась, сославшись на необходимость бежать в больницу снимать швы. 
   Во время нашего разговора из дверей кухни выскочил мелкий пацаненок, примерно лет пяти, он с любопытством уставился на меня, а я на него - мальчик был как две капли воды похож на Бармалея.
   С женщиной мы договорились, что я забегу завтра к вечеру, забрать узелок с вещами для Аннушки и я, наконец, с чувством выполненного долга отбыла.
  
   Квартира, где жила я (согласно прописке, в паспорте) была отдельной, в небольшом двухэтажном доме из рыжего кирпича. В доме два подъезда, на каждом этаже по три квартиры. Двор обнесен невысоким забором, во дворе клумбы, дощатые сараи, и даже два гаража). Было тихо, лишь два старичка-пенсионера азартно резались в шашки. 
   - На! - верещал дедок в белой кепке, - вот тебе!
   - Спасовал! Я говорю спасовал! - не унимался второй.
   Проходя мимо них, я вежливо поздоровалась, матч был прерван и оба дедка уставились на меня.
   Маленькая девочка, вся конопатая-конопатая, с тонкими косичками и огромными жёлтыми бантами, прыгала через скакалку, напевая какую-то считалочку. Идиллия, в общем. 
   И вот я дома. Толкнула дверь (не заперто) и вошла.
   Из кухни вышел дядька, глянул на меня и с возгласом: "О! Зойка!" развернулся и ушел обратно. Никаких эмоций дядька не проявил, и лишь по донесшемуся ко мне перегарному запаху, я сообразила, что он пьян.
   Больше в квартире никого не было. Громко тикали ходики на стене. Дядька сидел сам на кухне и пил водку.
   Добиться от него что-то вразумительного было решительно невозможно, на все мои вопросы он только с крайне загадочным видом хихикал и всё.
   Я потопталась, не зная, что делать. Кто этот мужик? Живет ли здесь ещё кто-нибудь? Пришлось пройтись по комнатам, чтобы понять хоть что-то. Первая комната, поближе к кухне, была хозяйской спальней, очевидно там и жил этот дядька с женой, а судя по раскладному дивану с незастеленной несвежей постелью - хозяйка была либо в отъезде, либо ей было всё равно.
   Во второй, узкой, комнате стояло три кровати, тесно прижатые друг к другу. На одной из них спала старушка. Я поостереглась ее будить, проснется - спрошу. Узелок с гостинцами и рюкзак с вещами я оставила в комнате, где спала старушка, подсунув его под ближайшую кровать. Во избежание, так сказать.
   Я вышла на улицу, села на ступеньки крылечка и крепко задумалась: блин, почему всё время я чувствую себя, словно неприкаянная? В лагере мне было не по себе, в Кедровом - плохо и неуютно, а здесь так вообще всё чужое-чужое (я-то в душе надеялась, что дома придёт узнавание и я вспомню всё). Но ничего не случилось, и меня сейчас накрыло разочарование и недовольство. Так я и сидела на крыльце, понуро опустив голову. И тут меня вдруг пронзила мысль - отправка мешков будет завтра, значит в город они прибывают или сегодня ночью, или завтра утром!
   Что же делать?
   И тут я придумала: подхватившись, забежала обратно в квартиру, вытащила из-под кровати свой рюкзак, вынула оттуда деньги и сунула в карман. Затем опрометью я бросилась обратно.
   Я неслась на улицу Чкалова.
   Дом номер восемнадцать был все также глух и негостеприимен. Я вошла внутрь и опять постучала в окно.
   - Зойка? - выглянувший мужик изрядно удивился. - Стряслось что?
   - Мне нужна помощь! - выдохнула я, пытаясь отдышаться и унять бухающее в горле сердце. - Я заплачу! Деньги есть.
   В двух словах я рассказала мужику о мешках. Он посмотрел на меня с жалостью:
   - Эк тебя приложило, мать, - наконец изрек он, - а вроде и не скажешь, что пьющая...
   Я пожала плечами, мол, сама не понимаю, как так-то, но очень надо.
   - Эвона как, - удивленно подытожил мужик и предложил мне кофе.
   Я вздрогнула и торопливо отказалась, сославшись на сердце. Затем продолжила:
   - Нужно найти железнодорожный состав, который сегодня-завтра прибывает из Москвы, там будут мешки с семенами. Два мешка. Нужно эти семена заменить на другие. А эти мешки сжечь, да так, чтобы ни одно семечко оттуда не упало на землю и не разлетелось от ветра. 
   - Это что же так? - вытаращился мужик, - нет, всяко на моем жизни бывало - и наказать кого по справедливости, и повоспитывать, чтобы неповадно было. Даже бабу как-то раз поучили, которая у другой молодухи мужика увела. Но чтобы семена воровать...
   - Не просто воровать, а нужно подменить на похожие, - строго уточнила я, - это могут быть семена укропа, моркови, тмина, петрушки или фенхеля.
   - Какого хеля? - вытаращился мужик. - где я тебе, блядь, этого хеля возьму?
   - Значит, морковь и петрушка с укропом, - настойчиво припечатала я.
   - Но два мешка? - почесал заросшую голову мужик, - это же ого!
   Я вздохнула и принялась уговаривать мужика... 
  
  

Глава 14

   Ночь была слишком лунной. Настолько, что в её призрачном, бледном свете вполне можно было читать вывески. Если бы они здесь были. В общем, всё не задалось как-то сразу: и темнота не ахти, и второй человек, Яша, опоздал почти на полчаса, и угрюмый мужик - дядя Витя Пузырь, долго шипел и ругался, давал указания, отменял и окончательно всех в результате запутал.
   Но, наконец, мы выдвинулись. Я говорю "мы", потому что я выдвинулась тоже. 
   Но лучше по порядку: дядю Витю Пузыря уговорить мне таки удалось. Причем сработали не мои логически выстроенные аргументы. Как ни странно, но он взглянул на меня (а я ходила все эти дни в аннушкином платочке) и говорит такой вдруг:
   - Снимай.
   - Что? - не поняла сперва я.
   - Платок сними!
   Я удивилась, но спорить не стала. Дядя Витя посмотрел на мою кое-как зашитую лысоватую башку. Я говорю лысоватую, а не лысую, потому что волосы уже начали чуть отрастать и теперь представляли собой небольшой ёжик, примерно около сантиметра. Но швы просматривались хорошо (Аннушка говорила, что Колька стянул края головы отнюдь не художественной гладью. В общем, как попало зашил. Неэстетично.). 
   И вот посмотрел на мою раскуроченную и как попало смётанную головешню дядя Витя Пузырь и вынес вердикт:
   - Так это правда? Ты там всех укокохала и себе заодно бошку проломила?
   - Это не я! - я попыталась донести до его сознания эту простую мысль, но дядя Витя остался при своём мнении:
   - Да ладно, из нас тоже никто и мухи никогда не обидел, - он хохотнул и подмигнул мне, - молодец, девка, огонь! Так что там тебе помочь надо?
   Пришлось рассказывать всё заново.
  
   И теперь мы, то есть я, Яша и Хвощ крадемся промеж вагонами и огромными цистернами на колёсах, от которых прёт соляркой. Составов было много, в каком из них мои два мешка - непонятно. Но Хвощ успокоил - сказал, что "всё схвачено" и что его кума работает тут обходчицей, она всё выяснила. 
   Я перепрыгнула через разлитую лужу мазута и чуть не влетела в просыпанную кучку какой-то белой хрени - то ли известь, то ли вообще какая-то едкая щёлочь. Мне вляпываться в такое было никак нельзя - на ногах простые тряпичные тапочки, которые протерлись на носках. Поэтому я чуть ли не зависла в воздухе, но на краю каким-то чудом удержалась. 
   При этом я задела ржавую шкарабанку и та с грохотом, сука, подпрыгнула на щебёнке: Яша и Хвощ зыркнули на меня такими укоризненными мягко говоря глазами, что лучше бы я в эту кучу щёлочи сама добровольно легла и ещё вдобавок покачалась. 
   Но, слава богу, никто не услышал - как раз рядом, через две колеи прогрохотал товарный состав, обдав всё вокруг чёрными хлопьями вонючего дыма, и всё обошлось. Яша первый нырнул под закопчённый вагон, за ним - Хвощ. Я согнулась и попыталась пролезть в прореху, но зацепилась тряпкой на голове. Яша зашипел на меня и вовремя сдернул, чтобы я могла нормально пройти (вместо моего белого "весёленького" платочка, который мне дала Аннушка для прикрытия безобразной раны, дядя Витя выдал мне какую-то рванину темного цвета (чтобы не отсвечивать в темноте). Я намотала её на голове в виде тюрбана и теперь вот зацепилась. 
   - Давай! - шикнул Хвощ.
   Я юркнула за ним, и как раз вовремя - мимо протопали сапоги обходчика. Луч фонаря попрыгал по колёсам, остановился, чуток подрожал и поскакал дальше. Я за эти пару секунд поседела (если бы у меня были волосы). 
   Мы оказались с другой стороны и побежали между составами. Яша подскочил к пустой платформе, подпрыгнул и оказался сверху. За ним полез Хвощ. Когда дошла моя очередь, я попыталась забраться наверх, но тщетно - было высоковато и жопа тянула вниз. Тогда Яша схватил меня за руки и рванул вверх. У меня аж в глазах потемнело - думала, что заодно руки из суставов повыдирает. Мы прошли немного по платформе и спрыгнули. Тут я справилась хорошо, правда колено расшибла. Но это уже мелочи.
   Вдалеке опять замелькал луч от фонаря, и мы присели. В общем, вот такими перебежками, мы добрались до нужного вагона (Хвощ сверил номер с написанными на ладони цифрами и кивнул). Яша поковырял в большом навесном замке, Хвощ оттянул большую, похожую на шлагбаум штангу, раскрыл дверь, и они влезли внутрь. 
   Я осталась внизу, поминутно нервничая и оглядываясь. Пару минут было тихо, я уже вся испереживалась и продрогла на ветру, как вдруг показалась голова Яши и он цыкнул:
   - Принимай! - и вытащил мешок.
   Не успела я отреагировать, как он столкнул мешок вниз. Я поймала, но мешок был тяжелым, килограмм на двадцать пять примерно. В общем унесло меня вместе с мешком. Еле вылезла. А Яша уже второй бросает. 
   Второй я поймала (почти поймала) ловчее. Возможно, потому, что он был гораздо меньше. Хвощ швырнул мне два пустых мешка. Я развязала веревку на одном из мешков и высыпала на ладонь пару чуть вытянутых семечек. Оно! Точно! Не знаю, откуда у меня была эта уверенность, но я знала. Осторожно, стараясь не просыпать ни зернышка, я вернула всё на место, завязала обратно и принялась переписывать на пустые мешки цифры и адреса, что были нанесены на мешки с семенами (здесь я уже порадовалась, что была луна и фонарик включать не надо было). Когда я закончила с первым, рядом мягко приземлился на полусогнутые Хвощ. Следом спрыгнул Яша. Они забрали у меня пустые подписанные мешки и метнулись к соседнему составу, в котором перевозили солому в больших тюках. 
   В общем, два набитых соломой мешка заменили мешки с семенами борщевика. Вся процедура заняла не больше пятнадцати - двадцати минут. 
   Теперь нам предстояло вернуться обратно тем же путём. Я мысленно исполнила гимн восхваления куме Хвоща, которая поделилась с кумом графиком обхода составов. У них там строго по инструкции и всё время маршрут меняется. В общем, полезная кума у Хвоща. 
   Но теперь мы были груженые. Один мешок, тот, что побольше, нёс Хвощ (он был здоровый), а тот, что поменьше взялся тащить Яша (Яша был мелкий, щуплый, похож на корейца. Хотя я почему-то думаю, что он и был корейцем или кем-то таким).
   В общем, мои подельники оказались джентльменами. Хотя даже за груженными ними я еле-еле поспевала. Мы дошли до самого первого, крайнего, состава, как вдруг опять мелькнул свет от фонаря обходчика. Чёрт! У меня аж ладони вспотели. Судя по тому, как занервничал Хвощ - кума где-то ошиблась. Или обходчик самовольно изменил маршрут. 
   Мы замерли. Время замедлилось, зато свет стремительно приближался.
   - На! - выдохнул Яша и швырнул свой мешок Хвощу. Сам же цапнул меня за руку, и мы со всех ног побежали в другую сторону. 
   - Стоять! - закричал обходчик и бросился за нами. Шаги приближались - этот уродский обходчик бегал быстрее меня. 
   - Стой! Стрелять буду! - заорал он и пальнул в воздух. Где-то вдали послышался топот, голоса - бежала подмога. 
   Яша дёрнулся в сторону, но мы не успевали. В общем, если бы не моя медлительность, Яша вполне успел бы убежать, а так - не вышло.
   Поэтому уже через минут пятнадцать, сидели мы с Яшей в каморке милиционера на вокзале и давали показания. 
   Милиционер, средних лет мужчина с уставшим от такой жизни и обильных возлияний лицом, был крайне недоволен, что его разбудили среди ночи, поэтому наше появление в каморке встретил крайне нелюбезно.
   Выяснив имя-фамилию и остальные данные, он приступил к допросу. Начал, естественно, с меня:
   - Гражданка Горелова, что вы делали в три часа ночи на охраняемом объекте?
   - Гуляла, - твердо ответила я.
   - Гуляла между товарными составами? На запасных железнодорожных путях? - язвительно повторил милиционер, записывая в протокол.
   - Именно так, - спокойно ответила я.
   - А гражданин Яшечкин что там делал? - задал вопрос милиционер.
   - Полагаю, что тоже гулял, - ответила я.
   - Больше вам гулять было негде? - усомнился милиционер и тут же зло накинулся на меня, - ты мне тут зубы не заговаривай! Гуляла она! 
   Он хлопнул ладонью по столу с такой злобой, что я чуть не подпрыгнула. Но внешне ни один мускул не дрогнул на моём лице.
   - Товарищ милиционер, - повторила я ровным тоном, - я же вам сказала, что я там гуляла. И товарищ Яшечкин тоже гулял. Со мной гулял. Свидание у нас было, понимаете?
   - Между железнодорожными составами? - опять насмешливо скривился милиционер. - Свидание было, да?
   - Совершенно верно, - кивнула я, - свидание. Понимаете, товарищ, мы встречаемся довольно давно и отношения уже стали охлаждаться, поэтому мы любим взбодрить эмоции. И периодически гуляем то между составами, то на мосту, то по лесной дороге. Недавно гуляли ночью по кладбищу. Это так стимулирует, поверьте.
   Милиционер сперва заинтересовался, немного подумал, а потом посмотрел на меня как на дурочку.
   - Что у вас с головой? - наконец, спросил он, опять вернувшись к протоколу.
   - Ударилась, - ответила я честно (ну, почти честно).
   - А с коленями?
   - С одним коленом, - поправила его я.
   - Что с одним коленом? 
   - Да нормально всё - стояла на колене, замуж просилась, - скорбно вздохнула я. - кто ж знал, что свидание в участке закончится... уже почти уговорила его...
   - Гражданка, вы в своём уме? - рявкнул милиционер.
   - Я просто замуж очень сильно хочу, - "призналась" я с грустью, - и я фату с собой во все дальние поездки беру, всяко, знаете ли может случится...
   В общем, в результате милиционер решил, что я слегка "с приветом", а так как мы ничего не нарушили, то ограничился устным предупреждением и десятиминутной нотацией. 
  
   - Артистка, - сказал Яша, когда мы вышли из отделения. 
   На улице светало, выпала роса и мои тапочки совсем промокли. Мимо протарахтел грузовик, обдав нас выхлопами.
   Мы шли по дороге к городу. Я посмотрела на Яшу и не поняла, одобрительно он это сказал, или осуждающе, но решила не придавать этому значения, главное - что нас отпустили и мы были на свободе.
   До города было примерно минут тридцать - сорок, если пешком. Мы шли в полном молчании - Яша и так был не сильно общительным, да и бессонная ночь, все эти тревоги, волнения, к беседам особо не располагали.
   Я задумалась.
   Итак, первая часть моего плана прошла практически успешно. Если не считать того, что мы побывали в милицейском участке, главная задача была выполнена безупречно - мешки с семенами борщевика в Кедровый не попадут. 
   Конечно, получив мешки с соломой, они сразу же подключат милицию, будут искать. Но пусть ищут. Связать моё пребывание между железнодорожными вагонами с пропажей семян они могут, но при мне ничего не было (кроме Яши, ха-ха!), так что и предъявить нечего. А подозрения к делу не пришьёшь.
   Вот и прекрасно.
   Теперь дальше. Понятно, что на этом Абрамовский не успокоится. И здесь два варианта развития событий. 
   Вариант "А": если у него нет лишних семян - он год или даже два потратит на то, чтобы заново развести борщевик и собрать эти два мешка. То есть у меня имеется очень даже неплохой запас по времени, чтобы что-то внятное предпринять. Можно будет после экспедиции сразу же уволиться тут и поехать к нему в НИИ, устроиться там на работу и потихоньку всё развалить.
   Вариант "Б": если у Абрамовского есть еще пару мешков семян борщевика. Значит зная, что прошлый груз весь исчез, он или выберет другой район (и тут я ничего сделать не смогу и даже не узнаю, какой район он выбрал). Или приедет лично сам сопровождать мешки, чтобы семена не пропали (или пришлёт помощника). 
   В том, что он выберет другой район я сильно сомневаюсь - это же нужно заново все эти согласования, нужно опять ехать, уговаривать ответственных товарищей, договариваться, объяснять, а времени у него слишком мало - северное лето короткое и быстро заканчивается. А по осени Партия за урожай и надои спросит. И он это прекрасно знает. А отчитаться ему будет нечем.
   Поэтому остаётся только тот вариант, что недели через полторы - две в Кедровый пришлют новые мешки с этим чёртовым борщевиком. И приедет контролировать это дело сам Абрамовский лично или кто-то из его людей.
   Но данный вариант для меня тоже не очень хорош - в это время я ещё буду в экспедиции, и из тайги повлиять на посевы борщевика не смогу никак. 
   И вот что делать? Испортить отношения с Бармалеем, чтобы он меня выгнал из экспедиции? Так а вдруг он захочет перевоспитать меня и отправит в какую-нибудь дальнюю разведку, как тогда на пятьдесят восьмой отправил? Или отдаст Нине Васильевне в ботаническое рабство? 
   Есть еще один вариант - травма. Но, чтобы меня отправили "на землю", нужна травма посерьезнее, чем камнем разбить голову. На пример, отрезать ногу. Да и то не факт, что Колька обратно не пришьет. Причем по обыкновению - без анестезии. От этой дурацкой мысли я рассмеялась, и Яша удивлённо взглянул на меня:
   - Ты чего?
   - Да так, вспомнила, как мы менту про замуж втюхивали....
   - Не мы, а ты. Я же говорю - артистка.
   Дальше опять шли какое-то время молча.
   - А ты правда замуж хочешь? - внезапно спросил Яша.
   От неожиданности я споткнулась и чуть не улетела носом в асфальт, хорошо, что Яша схватил за рукав и не дал упасть.
   - С чего это ты взял? - от удивления я не знала, как реагировать.
   - Ну ты же сама сказала менту.
   - Так я ему много чего наговорила! Ещё и про то, что у нас свидание сказала, но это же не значит, что всё это правда.
   Опять замолчали и какое-то время просто шли. 
   Я постепенно опять вернулась к обдумыванию, как слинять из экспедиции до приезда Абрамовского в Кедровый. Борщевик не должен попасть на поля! Это я знала точно. Я перебрала кучу вариантов - от телеграммы о смерти любимой бабушки (но телеграмма в тайгу банально не дойдет) до внезапной беременности (тоже плохой вариант - сразу же отправят на осмотр, подтвердить не смогу). А что, если...
   Но тут Яша не выдержал и спросил:
   - Слушай, а это правда, что ты фату в поездки с собой возишь?
   - Все девки возят, - с самым невозмутимо-серьёзным видом ответила я, - ты не знал разве?
   Яша ничего не ответил и дальше шёл молча, с очень задумчивым видом.
  
  
   Рассвело окончательно и бесповоротно, сквозь тучки начало несмело просеиваться солнце. Поднялся ветерок, он мягко обдувал разгорячённое от ходьбы лицо. В городе гнуса почти не было, а ещё ветерок - вообще красота. 
   Мы вошли в сонный ещё город, идти домой в пять тридцать утра было глупо, поэтому мы решили с Яшей направиться сразу к дяде Вите. Кроме того, туда однозначно должен был подойти и Хвощ.
   Дядя Витя встретил нас не очень приветливо, мы его разбудили. Почёсываясь и позёвывая, он, тем не менее, пустил нас в дом, на кухню, и даже предложил кофе. Меня передернуло, и я категорически отказалась, мол в такую рань кофе пить не могу. А вот Яша пил. 
   Пока они пили кофе из нечистых стаканов, я, чтобы отвлечься от созерцания этого всего, попыталась составить план действий на сегодняшний день. Пункт первый - сжечь семена борщевика. Это можно сделать у дяди Вити во дворе. Места много, никто и не обратит внимание. Пункт два. Нужно идти домой и заново познакомиться со своей семьей. Пункт три - вымыться, наконец, нормально, одеться в нормальную человеческую одежду. Выстирать "таёжные" вещи (в рюкзаке). Пункт четыре - сходить в больницу и снять швы. Пункт пять - сходить в магазин и купить новые резиновые сапоги-болотники, новые тапочки и новый костюм-энцефалитку с антимоскитной сеткой. И ещё Аннушка там список набросала. Да и себе по мелочёвке. Вот только деньги. Кстати, к вопросу о деньгах - я перевела взгляд на дядю Витю. Он как раз допил кофе.
   - Дядя Витя, - сказала я, - сколько я вам должна за помощь?
   - Давай червонец парням на пиво, а так - ничего не должна. Мы своих не бросаем. А свои не бросают нас, - многозначительно посмотрел на меня дядя Витя-Пузырь.
   Я достала червонец и протянула ему (пусть сам делит), как вдруг скрипнула калитка и послышались шаги. Яша моментально кинулся к окну:
   - Хвощ, - дал отмашку рукой он и вернулся допивать кофе.
   Вошел Хвощ и поздоровался.
    - А где семена? - спросила я у него.
   - Понимаешь, когда вы побежали, я тоже побежал, - начал рассказывать он. - В другую сторону. С мешками. А потом смотрю - до города уже совсем близко, да и светать начало, так я, чтобы не засекли, высыпал всё.
   - Что ты сделал? - схватилась за голову я.
   - Высыпал, - пожал плечами Хвощ. - Ну ты же сама их сжечь собиралась. Значит не нужны они тебе.
   - К-к-к-куда ты высыпал? - помертвевшими губами еле выдавила я.
   - Да там рядом... в овраг, - ответил Хвощ. - Да не бойся ты! Никто их не найдет. Там ручей течет, их унесло давно.
   Я застонала.
  
Оценка: 7.27*12  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"