Фохт Мартин : другие произведения.

Бог Благодати

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Блистательный Саальвааш - страна, неведающая неурожая, мора, грозной мощи стихий и насильственной смерти. Счастье, откупленное у Серого Дыма, Вайу - божества Невзгод и Пепла, - ценой страданий маленького невинного существа. Золотое Дитя, или Священный Залог Вайу - так именуется живой бог безмятежных саальвов. Стоит ли счастье многих - мук одного? Объём работы: 2 авт.листа, или 26 листов Ворд 12-м шрифтом.

   Нечто []
  
   Бог Благодати
  
   Жрец задыхался, пот ручьями бежал по его грузному телу, ноги тряслись, натруженные долгим подъёмом. Храм Чудовища, как его тайком называли высшие жрецы, был огромен - он имел форму цилиндра диаметром в полмили, увенчанный куполом, и возвышался над округой на добрые триста тридцать футов. Его южную и северную части прорезали длинные щели лестничных пролётов, ведущие на самый верх сооружения.
   Наконец Бовхату достиг огромной верхней площадки. Яркий свет, отражаемый кровельным золотом Святилища, причинял боль его глазам - сегодня было безоблачно. Жрец обернулся и посмотрел вокруг.
   На мили, на восток и на юг от храма, раскинулись тучные нивы. Стада грузных, наполненных медовыми соками питару мирно паслись на обширных пастбищах запада. Порой, эти осторожные животные подходили к самому краю глубокого рва перед стеной, окружающей Храм. Далеко на севере виднелся высокоствольный Красный Лес, покрывший низкие и старые Мешабские горы.
   Бовхату испытывал невыносимую душевную муку, бывая здесь. Слёзы самовольно заволакивали его старые, уже слабо видящие глаза, расплавляя и коверкая прелесть окружающих видов. Он проклинал это место, культ Залога, несправедливость мироздания и свой долг. Кровь стыла и морозно обжигала сердце, при виде невинного ребёнка, медленно умирающего под гнётом грехов процветающей, богатой и проклятой страны. Но таков был Священный Залог Серому Дыму - Вайу. Только на условии Залога великое божество Несчастий и Пепла соглашалось отступиться от счастливого и безмятежного Саальвааша.
   Ветру Хворей, Неурожая и Ужаса, Граду Неудач и Молниям Войны не было хода в лучезарный Саальвааш, покуда Золотое Дитя восседало в Храме и вбирало в себя все неправильности и неудачи мира, впитывая все его болезни и скверну.
   Дитя являлось источником исключительного плодородия саальваашской земли - оно принимало на себя бесплодность, гниль и губительную для всего живого фиолетовую плесень шех, время от времени зарождавшуюся в грунте.
   Синие воды здешних рек были чисты и сладки, как сыта, а зеленоватые озёрные воды слегка отдавали то мятой, то лавандой, то хвоей.
   Солнце над благословенной землёй было ласковым - словно заботливая, нежная мать оно давало свет и тепло, но никогда не опаляло и не вызывало засухи. Недолгая зима Саальвааша радовала пушистым снегом и чудесным цветным льдом - сапфировым, изумрудным и рубиновым - появляющимся в форме сосулек, гроздей и цветков на особых местных деревьях - ледоцветах.
   Пятнадцать веков Золотое Дитя дарило Саальваашу покой и благоденствие. Пятнадцать веков, с тех пор, как великая пророчица Шуати отыскала способ защиты от Серого Дыма Невзгод.
   Саальвы живут долго, и за двести с гаком лет своей жизни жрец Бовхату падал в прах уже пред четвёртым заложенным богом. Всякий раз он с горечью и сердечным щемлением наблюдал, как морщинится и покрывается уродливыми костяными наростами; раздувается, покрывается слизью и прошивается насквозь грубой щетиной розовая, бархатная кожа ребёнка, избранного Гонгом Шуати.
   Даже преклонный возраст и привычка отправлять церемонии культа Дитя, не смогли очерствить сердце старого саальва. Стоя за роскошной золотой ширмой, он трясся в беззвучном рыдании под пронзительный крик мучимого миром ребёнка. Он слышал, как шуршат одежды его собратьев, высших жрецов-опекунов, пытающихся умалить боль несчастного чада; как стучат деревянные палочки и металлические ножички, которыми старые культисты методично вскрывают гноящиеся пузыри, очищают вскрывшиеся язвы.
   Невыносимая боль ребёнка лишь немного смягчалась соком красного дипи. Он не мог совсем не страдать, напротив, он обязан был страдать. Такова плата за силу, сдерживающую Вайу. Через полчаса после этих процедур одурманенное дитя лишь тихонько выло и всхлипывало - измождённое постоянной болью оно не находило в себе сил для крика.
   Лишь много позже, когда тело Дитя становилось безобразным до неузнаваемости, боль Бовхату немного притуплялась. Муки Чудовища воспринимались не так остро, как страдание прелестного ребёнка. Он, как и другие верховные жрецы, часто занимался самовнушением.
   "Это уже не ребёнок, это не саальв - это пища Пепельного. А всё что я делаю - мой долг! Долг! Долг Счастью! Долг Покою! Долг Добру и Свету!"
   Народ саальвов не ведал об ужасах Сияющего Святилища. Жрецы показывали Дитя лишь в самом начале его Службы Миру и Благоденствию. На празднествах Урожая выводили другого ребёнка, вайхири, как они его называли. Кто там узнает - тот ли это мальчишка или девчонка?
   То, что происходило с избранным ребёнком, настоящим Залогом - было величайшим секретом высшего круга жреческой касты. И царя, который посвящался в великую тайну Саальвааша сразу после коронации.
   Более века назад жадный и предприимчивый царь Шерам IV нашёл способ зарабатывать на Священном Залоге. Он стал продавать покровительство Дитя близлежащим державам. За это Шерам получил прозвище Продавец Счастья. Жадность его вызвала возмущение саальвов. Жрецы, узрев зарождающуюся смуту, делано возмутились, что вызвало напряжение между двором и жреческой корпорацией. В конце концов, Шерама проклял Дёзиват - высший круг культистов, группа жрецов-опекунов Золотого Дитя. Пользуясь этим обстоятельством, враждебная монарху партия учинила переворот, в результате которого Шерам был бы непременно убит, если бы не Дитя. Убийство одного саальва другим, не было возможным в бытие Священного Залога. Продавец Счастья утратил трон и бежал от пожизненного заточения.
   Низложение Шерама IV-го, впрочем, не стало облегчением для живого бога. Новый монарх, Пиахи II, и жрецы оценили смекалку низложенного царя по достоинству. Услуги Золотого Дитя стали продаваться тайком, две трети доходов отходили храмам, треть - в царскую казну.
   Пиахи пришлось пойти на уступки жадным культистам, ибо те грозили публично проклясть его, как и предшественника. Царь нехотя согласился на их условия.
   После этого срок жизни живого бога значительно сократился. Теперь Дитя едва доживало до полста лет и его тут же заменяли новым ребенком.
  
   - Богатый урожай будет в этом году, - послышался позади голос Ию.
  
   Бовхату вздрогнул от неожиданности и обернулся. Он слабо улыбнулся, увидев старого друга и сослуживца.
  
   - Да, Ию, урожай будет богатым, - ответил Бовхату, оглядывая золотисто-перламутровые волны на окрестных полях, и едва слышно добавил, - впрочем, как и всегда.
   - Что ты говоришь? - спросил подошедший жрец.
   - Да так... ничего, - улыбнулся другу Бовхату.
   - Я бы мог подумать, что ты бредишь в старческом маразме, - Бовхату почувствовал костистую кисть на плече, - но вряд ли это от возраста - ты всегда был странным. Ещё со школы.
  
   Ию широко улыбался.
  
   - Да, в Брахапри меня не любили, - усмехнулся Бовхату.
   - Не любили, но не могли отрицать твой ум и дар оратора, - Ию легонько толкнул друга в бок. - Мне тогда хотелось покалечить тебя в каком-нибудь тёмном углу. Я ведь был твоим главным соперником. Ты крал у меня популярность, мелкий пакостник.
   - Ты?! - Бовхату делано скривился в пренебрежительной ухмылке. - Да какой ты мне соперник?! Так, чересчур тщеславная муха, собирающая вокруг себя других глупых мух.
   - Ах ты, старый попугай! - задохнулся не менее делано Ию.
  
   Они устало рассмеялись, приобнимая друг друга за плечи. Печать лет, которые сдерживало, но не могло остановить Дитя, легла на их лица морщинистой маской. Усталость их была сладкой негой, а не бременем, благодаря всё тому же Золотому Чаду.
  
   - Скоро великий день. Будет много работы, - вздохнув, сказал Ию. - Отцы, наверное, уже набивают свои утробы. Всегда удивлялся, как столько вмещается в Куухато. Пойдём в трапезную, пока они всё не смели. Эти жирдяи ведь и птицам крошек не оставляют.
   - Пойдём, - согласился Бовхату.
  
   По дороге к тенту, устанавливаемому каждое утро поодаль от Сияющего Святилища, Ию спросил:
  
   - Говорят, ты уезжал в Баассэн? Что тебе было нужно в столице?
   - Много будешь знать - скоро будешь гореть, - фыркнул Бовхату.
   - Да мне не так уж и долго до погребального костра. Что я теряю? - наигранно печально, со вздохом, сказал Ию. - Ладно-ладно, таись, старая каракатица.
  
   Он рассмеялся. Бовхату лишь улыбнулся.
   Через минуту они присоединились к шести верховным жрецам, опекунам Золотого Дитя. Они принялись за еду и питьё, развалившись на шелковых, шитых золотом и серебром подушках и матрацах. Старые служители Залога ели, смеялись и громко разговаривали друг с другом, порой с набитым ртом, щедро осыпая дорогие богослужебные одеяния собеседника кусочками, крошками и зернышками.
   Невообразимо толстый и неизменно весёлый Куухато потешал старых товарищей скабрезными анекдотами и смешно изображал из себя старую, кокетничающую матрону.
   Из полупрозрачной газовой занавеси, огораживающий достархан, толстяк сделал что-то вроде вуали и, резко открывая завесу, игриво подмигивал мальчику-прислуге, наливавшему вино его соседу, отцу Кемето.
   Весь этот спектакль доводил старикашек до истерики.
   Старые довольные болваны, с тоской подумал Бовхату. Им ничего не оставалось, как десятилетиями травить старые байки и пересказывать по сотне раз сальные анекдоты. Никогда они не марали себя трудом, не прикасались к женщине, не воспитали ни единого ребёнка, даже сироты. Всю свою жизнь они посвятили Счастью Саальвааша, ухаживая за коверкаемым грязью Мира детским существом, воющим от невыносимой боли и страха. Они опекали верховного бога саальвов и некоторых других народов - тех, кому эти алчные старцы продали муки своего подопечного за немалую плату.
   Бовхату всегда ощущал себя странно в присутствии сотоварищей. Он никогда не принадлежал их кругу, хотя и был в числе избранных опекунов. Самым молодым, последним из поднявшихся к Сияющему Святилищу.
   Старики приняли его радушно, они были учтивы и приветливы с ним, постоянно вовлекали его в свои нелепые развлечения, но считали чудным и отстранённым. И потому иногда язвили, поддразнивали его, и тут же извинялись, потешившись вволю.
   Он давно уже не злился на этих выживающих из ума живых мертвецов. Он лишь жалел и презирал их. Каждая минута их счастья, начиная с рождения, была оплачена нескончаемой мукой божества. Они знали это, в отличие от остальных саальвов - простаков, пребывающих в уверенности, что их бог даёт им счастье, будучи сам на верху Гор Блаженства.
   Опекуны были отвратительно равнодушны к мукам Священного Залога. Откуда взяться состраданию в мире, лишённом боли и болезней? В мире, где через край хлещет покой и изобилие, где золото используют так же, как медь в соседних и дальних державах, где не ведают войны и мора.
   Счастье, откупленное у Серого Дыма ценой забытых несчастным ребёнком собственного имени и родителей. Счастье, откупленное ребенком, отупевшим от боли, страха и безнадежности, но которому суетливые опекуны не давали окончательно сойти с ума, ибо это открыло бы врата жутким ордам пепельного Вайу. Жестокие скучающие старики опаивали Дитя дурманными винами, вскрывали его разбухшие от скверны бубоны, смазывали холодящими бальзамами и пахучими кремами жуткие свищи с трепещущими рваными краями.
   Однажды Бовхату понял, почему он не может ненавидеть их. Он хуже их. Пусть они хладносерды, но повинны лишь в малом, он же погряз в разврате и жестокости много больше. Они глупы, жадны и самодовольны, но все равно он во сто крат хуже - их разделяет бесконечная Вселенная, Вселенная его Греха. Его ввели в святой круг Дёзивата за благочестие и непорочность, но он-то знал, что не заслуживает священства.
  
   Послышался душераздирающий вопль, затем завывание и, наконец, безумный демонический смех. Хохот старцев и смущение мальчишки-виночерпия снесло, как могучий тайфун сносит ветхий дом. Мальчик выронил серебряный кувшин и испуганно уставился на Святилище, открыв рот. Темно-вишневое пятно, стремительно увеличиваясь, поползло по желтоватому шелку большого матраца.
  
   - Эй! Смотри что творишь, растяпа! - прикрикнул на мальчишку Кемето и дал ему подзатыльник. Безболезненный, впрочем.
   - Отвары действуют всё хуже и хуже, - задумчиво произнёс Хикка. - Сок дипи почти не утоляет его боль.
   - Хикка, Кемето, - крикнул Мидал, - Идите, посмотрите, что с ним и сделайте что-нибудь, чтобы он успокоился. И скорее возвращайтесь, а то пропустите, как Куухато совратит служку.
  
   Старики громко рассмеялись, у Кемето даже потекли слёзы. Он, кряхтя, встал с подушки, хватаясь за руку уже поднявшегося с места Хикки. Мидал был здесь старшим в отсутствие главы Дёзивата, Диасингу.
  
   - Ох, бедные мои косточки, - застонал Кемето.
   - Хорош скрипеть, телега несмазанная, - рявкнул в шутку Куухато.
  
   Старцы вновь грохнули в смехе, включая "оскорблённого" Кемето.
  
   - Оставайтесь, братья, - внезапно вступил Бовхату. - Я схожу к нему.
  
   Смех моментально смолк, и на жреца уставились семь пар глаз.
  
   - Ты?! - сдавленно спросил Куухато.
   - Ну да, - спокойно ответил Бовхату. - Должен же я когда-нибудь начать это делать.
   - Бовхату, ты не болен ли? - подозрительно глянул на него Мидал. - Ты же никогда не прикасаешься к нему. Мы все знаем, что ты весьма чувствительная натура, но никто не жалуется и не говорит, что ты отлыниваешь. Не надо себя заставлять, мы всё понимаем. В конце концов, у тебя выходят лучшие мази и вина забытья из тех, что мне доводилось встречать за свою службу в храме. Мы довольны твоей ролью в нашем общем служении.
   - Я хочу этого. Я должен, - пробормотал Бовхату.
   - Что-то ты мне не нравишься в последнее время, - сказал Куухато.
   - Да, я тоже обеспокоен тобой, - согласился Мидал. - Ты понимаешь как это серьёзно? А если ты причинишь ему непереносимую боль, и он обезумеет? Ты обречёшь всех нас на гибель.
   - Я служу здесь более века, братья, - ответил Бовхату. - И знаю все, что необходимо нашему подопечному досконально. До нынешнего Дитя я ухаживал ещё за двумя.
   - Да, - подтвердил толстяк Куухато. - Это было, но ты почему-то дрогнул перед нынешним. Он что, так тебе противен? Неужели противнее, чем мне? Я бы лучше ухаживал за грязными питару в компании прелестных пастушков.
  
   Жрецы Дёзивата громко рассмеялись. Бовхату с таким презрением глянул на них, что Мидал поперхнулся собственным хохотом.
  
   - Что с тобой, Бовхату? - обеспокоено спросил он. Прочие тоже смолкли.
   - Ничего, брат Мидал, - сдавленно ответил Бовхату. В глаза просились слёзы.
   - Я пойду? - нерешительно спросил он.
   - Иди, конечно, - поспешил утвердить просьбу Мидал. - Зови, если что...
  
   Он молча проводил взглядом фигуру Бовхату, пока тот не скрылся за углом Святилища.
  
   - Что с ним, Ию? - спросил Мидал. - Он всегда был немножко не в себе, но в последнее время что-то уж совсем плох.
  
   Ию пожал плечами.
  
   - Ты правильно сказал - он всегда был не в себе. Кто знает, что у него в голове? Может, волнуется накануне великого дня Смены, а может и ещё чего...
  

*****

  
   Могу ли я... могу ли я быть тем, кем являюсь, если такой грех ношу на себе? Как могут Небеса и Глубины быть в равновесии до сих пор, когда такой нечестивец находится рядом с самым священным живым существом в мире? Почему же не сверзнется, по сию пору, Небо на Землю? Как Твердь и Огненная Кровь Глубин не устремятся ввысь, как утверждает пророчество Шуати о дне Осквернения?
   Перед глазами стоял тот самый день, когда его позор стал каждодневным ужасом, мучившим его на протяжении следующих трёх десятков лет.
   То был великий день Смены. Священный Залог пришел в откровенную негодность, Дитя совершенно обезумело от почти полувековых страданий и едва дышало в Золотой Палате Сияющего Святилища.
   За три дня до этого по всему Саальваашу прошла мощная гроза. Впервые за многие столетия саальвы увидели грозную личину стихии - черное, как чернила, небо, озаряемое лимонно-желтыми и кровавыми молниями; грохот, рушащийся с заоблачных высей, отзывающийся болью в ушах и ужасом в сердце; упругий и сминающий всё ненадёжное порывистый ветер.
   Часть полей в южных землях оказалась затопленной в результате разлива великого Сокорна, могучей, но кроткой реки-кормилицы. В двух малых городах Западных Пределов произошли пожары - небольшие, но потрясшие саальвов, доселе не знавших подобных бед.
   В Баассэн, в своём Алом Дворце Пиахи II по прозвищу Проныра, с тревогой рассматривал содержимое большой склянки, привезённой с востока его царства. В сосуде были куски жирной, плодородной саальваашской земли, затянутые тончайшей фиолетовой паутиной, стеклянно поблескивающей в ровном свете дорогих пиртовых ламп. Плесень шех - пагуба всего живого. Чуть позже, в стеклянных кувшинах, обмазанных растворами едкого сциорна, привезли отрубленные ноги питару и ампутированные конечности спасённых от хвори крестьян-саальвов. Все они были поражены шех.
   Из соседних стран пришли секретные ноты протеста, и даже угрозы. Государи Сопределья требовали возобновить эгиду Золотого Дитя на весь щедро предоплаченный ими срок.
   Как же кричало Дитя в эти дни, как корчилось оно от боли и мучительной борьбы с Серым Дымом Невзгод. Даже повидавшие на этом свете жрецы-опекуны - единственные, кто видел настоящие муки в эти безоблачные века Саальвааша - были охвачены смертельным ужасом; корчились от болезненных для слуха криков, расщепляющих душу стенаний, сотрясающих самые черствые сердца всхлипов.
   Наконец, трижды ударил Гонг Шуати, Гонг-Решающий-Всё. Без него жрецы не могли начать Смену. Теперь, пусть и с опозданием, Гонг объявил миру приближение Владыки Бед и Пепла, а всем поверенным в Тайну - что Дитя иссякло и должно быть заменено. Причина задержки Гонга сейчас никого не волновала.
  
   Три удара! Они означали, что приговор Чудовищу вынесен, и Гонг призвал новое Дитя нести мучительную службу во имя Достатка и Покоя, Покоя и Достатка.
   Поскольку даты Смены не были строгими - они назначались исключительно Гонгом - в Саальвааше действовал строгий закон о неприкосновенности детей до четырёх лет. Ребёнок, призываемый Гонгом, должен был быть чистым, не вкусившим зла, притеснения, обиды, боли от взрослого. Люди могли дарить чаду только заботу и ласку.
   Взрослые не только не могли ударить ребёнка, но и по своей воле дотронуться до малыша. Лишь мать могла прикасаться к ребёнку, ухаживая и кормя.
   Дети, даже родные братья и сёстры, тщательно ограждались друг от друга, чтобы между ними не случилось неприязни и драки. Всех их сытно, сладко кормили, а в питьё добавляли разбавленный водой сок дипи, что приводило их в вялое, сонливое состояние. Так дитя проводило четыре свои года в полудрёме-полубодрствовании, не зная ни бойких друзей, ни шумных игр.
   Родителям, чьё чадо Гонг избирал Священным Залогом, сулило стать одной из богатейших пар страны. За ними богоданно, без всякого царского указа, признавался титул шааги - "богородцев", - второй по знатности, после царского, даже выше наследника. Множество хитроумных мамаш с младенчества подучивали своих деток бежать к местному храму на звук гонга.
   Но Гонг нельзя было обмануть. Все крохи, кроме одного, застывали в испуге перед низким, мелко сотрясающим твердь священным звуком. Никакие шлепки и тычки мамаш не могли сдвинуть с места напуганных малышей. Только Избранный уверенно шёл к Храму Золотого Дитя, только ему предстояло принять на себя зло и скверну соплеменников. Большинство саальвов благоговейно падали ниц перед священнейшим существом мира, другие, особенно те хитроватые мамаши, завидовали и поджимали губы, третьи скептически усмехались, считая, что весь этот культ Дитя нелепое суеверие простонародья.
   Лишь Избранный уверенно и бесстрастно топал маленькими ножками впереди счастливых родителей к Храму, местоположения которого он даже не мог знать, ибо был с рождения окружен заботой и ограждён от всех неприятностей, непременно поджидающих невинное существо за воротами родительской усадьбы.
   Заметив ребенка, ликующий народ подхватывал живое сокровище и на руках нёс к Храму.
   Простой люд, знать и богачи тянули к нему руки, дабы прикоснуться к божественному Залогу. Однако самые сознательные, памятуя Завет Неосквернения, окружали добровольно вызвавшихся богоносцев и яростно отбивали атаки полоумной толпы, охраняя божественное достоинство.
   Великое множество слабонервных неженок заливались слезами счастья, а нередко лишались и чувств, прямо на том месте, где их заставала процессия - кто на городской улице, кто в поле. Говорят, бывали случаи, когда не в меру чувствительная или любопытная горожанка вываливалась из окна, но, хвала ещё не низвергнутому старому Залогу, оставалась живой.
   Стихийное, добровольческое сопровождение бога быстро пресекалось. Стража ближайшего города или отряд местного гарнизона, под командованием областного царского наместника брали группу богоносцев под охрану и сопровождали их до тех пор, пока не являлась блистательная гвардия Залога под водительством одного из жрецов-опекунов.
   Стражи Священного Залога были силовой опорой жреческой касты. По численности они, конечно, много уступали царскому войску, но были куда как импозантнее. Золоченые кирасы, высокие шлемы из серебра с накованными золотыми крыльями, белоснежные накидки с вышитым золотом изображением Чада, несущего над головой Диск Мироздания. Все рослые, как на подбор (собственно так и было), статные, могучие и подчеркнуто бесстрастные.
   Словно ангелы, горя металлическим огнём, восхищая и заставляя трепетать толпящееся простонародье не хуже самого бога, они торжественно принимали ребёнка у толпы и усаживали на белоснежный, с алыми лентами Пернатый Трон-седло под алым балдахином. Трон, специально приспособленный для неспешной верховой езды. Истинный Пернатый Престол ожидал своего малолетнего владетеля в Золотой Палате, куда его и сопровождала жреческая гвардия.
   Да, воистину, день Смены был событием вселенской торжественности и вселенского сумасшествия. Казалось, небеса звенели невидимым горним хрусталём, а земля мелко содрогалась от возбуждения, приветствуя Заступника и Откупителя Мира...
  
   Бовхату помнил тот день - третий день Смены в своей жизни. Случившиеся накануне буря, пожары и половодье, показались бы мелкими невзгодами любым менее изнеженным народам, но его соплеменников потрясли глубоко, сковав мистическим ужасом. Суеверия, ослабевшие за века благоденствия, пробудились с такой свирепой силой, что и сам царь содрогнулся от предчувствия смуты.
   Но, на его счастье, Гонг всё же возвестил о скором установлении всесаальваашского счастья. Для тех, кто был посвящён, он сообщал так же, что эгида старого Залога ослабла и Саальвааш ныне беззащитен пред Вайу. Государство, чьё бесконечное счастье было основано на откупе, слезах одного ребёнка срочно нуждалось в восстановлении былого порядка и размеренности.
   Удары Гонга застали Бовхату по уходу из Баассэн. Он поспешил к площади Северных Врат, надеясь, взять на станции свежую кобылку, и немедля отправиться в храм храмов, свой дом и место пожизненной службы.
   Как бы ни было сильно покровительство Дитя, годы давали о себе знать старому жрецу, а в день Смены тем паче. Спешить у него получалось худо. Беззвучно браня Всесокрушающее Время, посылая проклятия Старухе Немочи и мысленно плюя в уродливую рожу нетленной Шуати, он так развеселил сам себя, что и не заметил как начал спуск к площади Северных Врат.
   Где-то позади, послышался топот босых ног и рыдания. Опять кто-то спятил от звука Гонга, подумал жрец, не останавливаясь. Кто-то окликнул его. Он остановился и замер, закрыв глаза. Культиста прошиб холодный пот.
   Это был голос Миа. Этого ещё не хватало! Миа была его тайной страстью и его неискупимым грехом, любовницей на протяжении пятнадцати лет. Не единственной любовницей в Баассэн. Сейчас они виделись редко, хотя он с теплотой вспоминал ласки, которые она дарила ему во время их продолжительного романа. С ней он чувствовал себя счастливым и нужным. Только с ней. Несколько лет назад она внезапно охладела к нему и стала совсем чужой. Уважая её чувства и не желая доводить дело до скандальной сцены, он постепенно оставил её в покое.
   Сейчас же она была совершенно не ко времени, несмотря на прошлое.
  
   - Бо! - прокричала она, сквозь плач. - Стой же!
   - Но я и так стою! - возразил немного разозлённый её поведением и неудачностью встречи Бовхату.
  
   Люди останавливались поглазеть на сцену странной парочки.
  
   - Бо, ты должен их остановить! - задыхаясь, выпалила она.
   - Кого? - подбавляя сталь в голос, спросил Бовхату и, выразительно глядя на неё из недр капюшона, едва слышно добавил, - Ты нас погубишь!
   - Бо, они отняли моего малыша! - сказала Миа, не замечая знаков жреца, и разрыдалась.
  
   Из-за угла, со стороны Кленового проспекта, показался небольшой конный отряд во главе с графом Аббру - Утимой Векеа. Бовхату знал этого молодого амбициозного щёголя из доблестной, но не самой богатой и владетельной семьи. Разумеется, Бовхату могло не знать простонародье, но при дворе его знали все. Само величество не раз поднимал кубок за здоровье благочестивого Восьмого Опекуна на празднике Урожая, за который отвечал Бовхату.
   Граф, привлечённый рыданиями Миа, натянул поводья и лёгким движением руки остановил отряд. Щурясь, словно у него было слабое зрение, он вгляделся в две фигуры на краю площади, шагах сорока от него.
   Бовхату заметил дворянина и обмер, не зная как поступить. Ну, всё! Жреца впервые охватил мертвящий душу ужас. Благочестивейший из благочестивых стоит в компании какой-то растрепанной девки - не новость ли? Узнал ли граф меня?
   Не найдя лучшего решения, Бовхату приобнял Миа и стал спиной к наблюдателям.
  
   - Ну, успокойся, дорогая, - прошептал жрец. - Давай отойдём в сторону, вон в тот трактир, и ты мне расскажешь всё по порядку. Ты только успокойся.
   - Да что рассказывать! - как назло громко воскликнула Миа. - Мой малыш, моё дитятко избран Гонгом! Я не пускала его, Бо, но он стал вырываться и плакать, а соседи, увидев это, бросились ко мне и отняли моего Киу! А меня принялись успокаивать, что, мол, это великое счастье...Великие Небеса, оставьте мне моё сокровище!
  
   Она разрыдалась пуще прежнего.
  
   - Они поняли, понимаешь? Они поняли... кто...кто он! Он сам пошёл на звук ударов...У них на глазах, - захлебываясь плачем, выдавила Миа.
  
   Мысли культиста спутались. Он не мог сейчас думать о Миа и о том, что там за горе у неё произошло. Его даже не потрясло что ребёнок Миа - живое божество, избранное Гонгом. Он думал только о себе, о своей репутации и грозящей ему каре.
   Он струсил! По-настоящему, впервые в жизни струсил! Случались у него мелкие страхи, но такого, пронимающего до корней волос, уносящего прочь без остатка здравомыслие ужаса - никогда. Остались только рефлексы: Миа, её ребёнок-бог - потом...всё потом...как-нибудь.
   Он услыхал цоканье копыт у себя за спиной.
  
   - Эй, вы, двое! Что здесь происходит?! - раздался немного грубоватый для молодого человека голос графа. - Я вас спрашиваю!
   - Аккуратнее дворянин! - Бовхату сам подивился своему голосу - негромкому, но исполненному величия и твёрдости. - Первый слуга Пернатого Престола перед тобой. Сойди с коня!
   - Ваше первосвященство?! - послышался изумлённый голос Утимы.
  
   Бовхату задрал голову и бросил взгляд на молодого графа. Тот немедленно спешился и шагнул в его сторону. Жрец вытянул руку в предупреждающем жесте. В руке Бовхату - с виду небогато одетого в дорожное платье странника - сверкнула толстая серебряная цепь подвески с оконтуренной мельхиоровым овалом маркой первосвященника. Камея марки имела узнаваемую в высших кругах резьбу в виде восьми длинный перьев, сложенных веером и перевязанных алой лентой у очина.
   Утима уже хотел было опуститься на колено, но Бовхату остановил его.
  
   - Не стоит вашей светлости пугать простонародье, да и меня здесь вроде как нет, - насколько мог непринужденно сказал жрец.
   - Но что вы тут...
   - Я был здесь по важному делу. Эта женщина откуда-то знает меня, и окликнула по дороге сюда. Она утверждает, что она - мать Избранного. Как жрец-опекун мог ли я не обратить на неё внимание?! Конечно, нет. Но она явно не здорова.
  
   Бовхату выразительно посмотрел на графа, закатил глаза - мол, сумасшедшая. Миа застыла, открыв рот и распахнув глаза, потрясённая предательством бывшего любовника. Она, похоже, на миг забыла о своём горе.
  
   - Бо! - воскликнула она, наконец, словно очнувшись. - Ты слышал, что я тебе сказала?! Мой ребёнок!
   - Да-да, конечно же, слышал, дорогая, - поспешно ответил жрец, переигрывая озабоченность её горем. - Подожди секунду.
   - Я не могу ждать! Они его унесли!
  
   Он, не обращая внимания на её крики, быстро подошёл к Утиме.
  
   - Если она действительно чрево Священного Залога я не могу бросить её без опеки, - сказал он графу в полголоса. - Даже если она и сумасшедшая, её статуса это не меняет. Родить Золотое Дитя она могла. С другой стороны, я не могу оставаться в Баассэн. Скоро начнётся церемония Укрощения Зла (так официально назывался праздник Смены), и я должен быть в Храме. Представьте, если она окажется простой сумасшедшей, как я буду выглядеть перед двором и Дёзиватом.
   - Понимаю, ваше первосвященство, - прошептал щёголь, но больше не сказал ни слова.
  
   Этот юнец не так глуп, как его сверстники, самым сложным искусством для которых были танцы. Этот торгуется, ждёт от меня заверений в моей благодарности, в обмен на услугу. Что ж, оно и понятно - после безвременной кончины старого графа Аббру на нём весь дом Векеа. Рано поумнел, молодой дьявол. Но пусть он сам предложит рецепт.
  
   - Как же мне поступить, граф? - сокрушённо спросил Бовхату.
  
   Молодой человек непонимающе на него взглянул.
  
   - Понятия не имею, ваше первосвященство, - сказал он и начал отвешивать извинительный поклон.
   - Да прекратите вы! - прошипел раздосадованный Бовхату.
  
   Мерзавец! Шантажирует меня! Вон уже как пялятся зеваки-то. Как же - высокородный граф беседует с каким-то бродягой, да ещё и кланяется ему. Ну, щенок, погоди мне!
  
   - Вот что, граф, - прошептал Бовхату. - Я препоручаю заботу об этой женщине вам. И поскольку вы выручили меня в такой сложной ситуации, моя благодарность будет иметь осязаемую форму в скором времени. Можете объявить её шааги, тогда вы будете стоять рядом с самим царём на церемонии и, возможно, при моём содействии получите новый титул и маркизат в ленное владение. А если будете добры к лучезарной шааги, то не исключено, что она доверит вам управление своим будущим богатством.
   - О, ваше первосвященство... Не мог даже и рассчитывать, - ответил Утима, изображая крайнее удивление.
   - Хватит паясничать, граф! - урезонил его Бовхату. - Я действительно спешу.
  
   Через четверть часа верховный жрец во весь опор скакал в Храм близ маленького посёлка Ираисэн, где проживало младшее духовенство и светские слуги Храма.
   В ушах стоял крик Миа, её проклятия. Щеки его горели, а душу рвали на части демоны стыда и страха. Великие Глубины, поглотите же мои беды и грехи без остатка! Скорее бы воцарился новый бог, и всё бы наладилось. Как же сильно выдохнул в мою сторону жестокий Вайу - ребёнок Миа Избранный! Как же тяжело будет мне теперь ухаживать за ним. Смогу ли я наблюдать, как постепенно исчезают человеческие черты с его лица, черты Миа? Как посмотрю ему в глаза? Какой-то кошмарный демон вторгся в эту страну и покрыл тенью мою фигуру среди прочих. Будь ты проклят тысячами глоток Пепельный!
   Всё! Довольно! Нужно немедленно выбросить это из головы! Я слуга Пернатого Престола, раб Золотого Дитя. Его происхождение не имеет значения, ибо он бог, а у бога нет матерей и отцов. Его тело лишь оболочка, презренный чулок кожи, натянутый на груду костей и мышц, нафаршированный кишками и прочими внутренностями.
   Он больше, чем человек. Он выше всех людей вместе взятых, Миа, меня, царя и кого бы то ни было. Он - грядущий бог. Долг! Только долг! Страна ляжет в руины, утонет в гнили, захлебнётся безумием, если Пернатый Престол не займёт Избранник Гонга.
   Бовхату захлестнула ярость и ненависть к соплеменникам.
   Слабые, какие же ничтожные и слабые вы стали, саальвы! Полторы тысячи лет жируете на страдании одного живого существа! Едите, пьете, трахаетесь под покровительственной, кровоточащей дланью ребёнка, возложенного вами на золотой жертвенник Вайу. Почему бы вам не жить так, как живут в далёком Киате - своим умом и умением?
   А ведь наводили некогда страх на своих соседей! А сейчас? Царская армия - потешное войско, расфранченные лжевоители, годные разве что для показушных турниров и манёвров у Сопределья. Тьфу!
  
   Церемония началась, когда пышная царская процессия въехала во двор Храма. Царю полагалось встречать живого бога, поэтому кортеж Священного Залога немного приосадил, пропуская длинный и пышный обоз Пиахи Проныры вперёд. Везли богатые дары: старые дорогие вина, изделия из серебра и золота, искусные резные поделки из кости, драгоценного дерева ненне и многое другое.
   Никто из царского кортежа, согласно обычаю, не посмел взглянуть в сторону нового Света Саальвааша.
   День Укрощения Зла начался. Над храмом и предместьями собрались небольшие тучки, а на севере показался иссиня-чёрный грозовой фронт - как всегда в этот день. Приближение бога Несчастий и Пепла, великого Вайу.
   В городах начали приводить в исполнение смертные приговоры - в единственный день за многие годы, когда это было возможно, День Укрощения. Преступники, дожившие до этого счастливого для всех саальвов момента, лишались жизни с поспешность, ибо набиралось их за полвека великое множество, а день был только один. Самым страшным наказанием для саальва было изгнание из страны вечной благодати, и многие приговорённые умоляли судей заменить их приговор. Отлучению от счастья они предпочитали дожидаться смерти на родине.
   Низко и протяжно затрубили гигантские горны, встроенные в тело храма. Бог въезжал в пределы своей новообретённой обители. Ликующие возгласы и плач радости едва не заглушали гудение культовых инструментов, каждый из которых беспрерывно продували четырьмя мехами усердные младшие жрецы Храма.
   Пиахи, скрытый газовыми завесами в своём огромном золотистом паланкине, покривился от такого варварского проявления эмоций. Глупая, невоспитанная чернь! Жадные ненасытные ублюдки, расплодившиеся, словно мыши в закромах халатного хозяина. Он ненавидел свой народ, и народ отвечал ему взаимностью. Ненависть поставила его на сторону Золотого Дитя - Пиахи ведь знал Тайну Сияющего Святилища. Бедный малыш! Из-за этих выродков, жаждущих изобилия, ты обречен на страдания. Ах, бедное дитя!
   Удивительное свойство Проныры состояло в том, что его лицемерие было столь искусно и глубинно, что ему удавалось заигрывать с самим собой и приводить собственную Совесть в совершеннейшую растерянность - она чувствовала себя чужой и ненужной в холодных чертогах царёвой души.
   Настал его, Пиахи, черёд. Он вышел из паланкина, символически поддерживаемым рабами, словно он был драгоценным сосудом (что, кстати, находило отражение в его длиннейшей титулатуре: один из царских эпитетов - "Драгоценный Сосуд чистейших Эссенций Чести и Благородства"). Согласно культовому обычаю, это был единственный случай, когда царь должен был кланяться своему народу в знак общности - Золотое Дитя уравнивало всех, ибо одаряло Благодатью и простолюдина и величество. Здесь все они брали в долг, который, впрочем, не надо было погашать.
   Пиахи встал на колени, утопив их в толстенном ворсе драгоценного шаольского ковра, и простоял до тех пор, пока паланкин Залога преодолел сто пятьдесят шагов, прежде чем достиг его. Царь простёрся ниц, упал в прах народ, знать, дворцовая камарилья, младшее жречество и воины. Лишь Стражи Залога и жрецы-опекуны остались стоять.
   Вышел и встал спереди паланкина Залога Ию, привезший Дитя в храмовые пределы. Он глянул исподлобья на хмурящееся небо и, ужаснувшись, закрыл глаза.
   "Великие Небеса и Глубины, да будет ваша воля на нашей стороне! Да отступится Великий Серый Дым от пределов наших и да воцарится святое чадо на Пернатом Престоле!"
  
   - Смирение и трепет пред ликом Наисвященства Мира! - прокричал Ию. Голос его эхом отразился от высоких стен храмового предместья.
   - Смирение и трепет! Смирение и трепет! Смирение и трепет! - громыхнули тысячи глоток, страждущих Благодати.
  
   - Грядёт ли Гроза, братья?! - крикнул Ию.
  
   Сверху, с площадки Сияющего Святилища ответил белый, как полярная сова, Диасингу, глава Дёзивата:
  
   - Глянь же на небо, брат!
   - Грядёт ли Мор, братья?!
   - Огляди же земли и себя, брат!
   - Пришло ли в мир Чудовище, Воплощённое Зло, братья?!
   - Да, брат, оно с нами, и стонет дух Сущего от его мерзости!
   - Так примите Священный Залог, братья, и будем же спасены!
   - Чист ли Залог, брат? Лишь истинное божество способно укротить могучего демона, наместника великого Вайу!
   - Истинно чист наш Залог, братья, ибо свет его непорочности наполняет мою душу!
   - Если так, то пусть он принудит склониться демона пред ним.
   - Встаньте из праха саальвы и узрите силу Священного Залога! - прокричал Ию.
  
   Гомон, шуршание одежд, лязг доспехов и оружия, звон украшений. Ию подошёл к паланкину, отверз муаровые завесы и, улыбнувшись, протянул руку трехгодовалому мальчику. Дитя уже успели переодеть в немудрёную длинную, почти до пола, льняную рубаху без всякой вышивки, совершенно белоснежную. На плечи возложили рубиновую ленту из шелка, расшитую золотым орнаментом.
  
   - Пойдём, мой мальчик! - ласково сказал Ию.
  
   Малыш улыбнулся в ответ, вздохнул и встал, взяв жреца за руку.
   Когда они пошли по роскошной белой дорожке к ступеням южной храмовой лестницы, вновь послышались всхлипы слабонервных баб. Кто-то из воинов шикнул на них, и они тотчас умолкли.
   День Смены - это название было известно лишь жрецам-опекунам, могучим старцам Дёзивата, ибо народ не ведал, что избранное Гонгом Дитя лишь приходит на смену уже порядком износившейся прошлой жертве.
   Культовая догматика обосновывала необходимость нового Залога тем, что прошлое Дитя, столь усердно служившее миру, настолько покорило дух Сущего, что по воле Небес и Глубин обретало инобытие - Светлое и Бестелесное существование. И поскольку с его уходом, в мир тут же являлся чудовищный наместник Вайу, Гонг разумно призывал нового Избранника для защиты Саальвааша.
   Исковеркав детали мрачной церемонии, жрецы скрывали за ширмой священного ритуала одно из темнейших чародейств, хотя они и сами себе в этом никогда не признавались.
   Бовхату стоял в это время вместе со всеми жрецами Дёзивата на самом верху широкой лестницы Храма. Служители расступились, давая дорогу гигантскому существу, невообразимо ужасному и отвратительному.
   Тяжело вздыхая и захлёбываясь собственной слюной, которая чересчур обильно вырабатывалась его взбесившимся телом, монстр шагал вперёд. Опоённое мощнейшим концентратом дипи и ещё несколькими сильнодействующими составами, существо медленно продвигалось к лестничному верху, оставляя позади себя кроваво-слизистый след.
   Словно почувствовав что-то неладное, монстр остановился и стал оглядываться по сторонам. Бовхату зажмурился. Почему они всегда выбирают его?
   Бовхату поражало, как эти, ужасные на вид, творения человеческих пороков всегда остаются такими, какими они пришли в Святилище - детьми. Они умнели, но оставались, всё так же доверчивы и послушны и считали, что все опекуны суетятся вокруг них из любви и сострадания. Лишь в последний свой день они, похоже, проникались сутью происходящего с ними.
   Жрец услыхал возобновившееся шарканье, тяжёлое дыхание - монстр продолжил путь. Бовхату открыл глаза и в этот же момент, словно почувствовав его, Чудовище резко и неуклюже обернулось, поймав его взгляд. Из глубоких серо-черных глазниц демона на него смотрели маленькие голубые глазки ребёнка. Взгляд монстра метался по лицу жреца, словно ища на нём какое-то определённое выражение, знак. Бовхату хотелось разбежаться и броситься вниз с головокружительной высоты, чтобы только этот взгляд прекратился.
  
   - В чём дело? Что за задержка? Вы что не давали ему дипи? - всполошился Кемето.
   - Да заткнись ты! - зашипел на него Куухато.
  
   Чудовище сморгнуло и сглотнуло обильную слюну - в последнее время ему уже почти не давалась речь.
  
   - Я прощаю вас...так было надо, - сказал бывший Залог грубым задыхающимся голосом, бегая взглядом по своим опекунам. В его взгляде читался страх, мольба и, одновременно, решимость.
   - Ты! - продолжило чудище, указывая подобием конечности на Бовхату. Один глаз закрылся от боли, но монстр справился с ней и продолжил:
   - Тебя мне жальче всех... ты ещё ничего не понял... Ты дрожишь от страха, но грех и скверна твои уже дважды откуплены. Живи счастливо и спокойно - этот мир принадлежит не таким как я...жалким богам, а та..таким как ты, Бовхату. Спа...сибо и прощай.
  
   Существо отвернулось и шагнуло на верхнюю ступень широкой лестницы. Диасингу и жрецы Дёзивата вопросительно посмотрели на собрата. Они бы увидели его слёзы, но внезапно начавшийся дождь скрыл нетвёрдость духа жреца.
  
   - Где тут бог Саальвааша?! - вскричало чудовище так, что заглушило и шум дождя, и величественно затрубившие горны. - Я сокрушу его!
  
   Оно зашлось горьким клекочущим смехом. Огромное, изуродованное тело выгнулось в очередном приступе боли. Диасингу потянул за прочный шелковый шнур - в недрах монструозного тела, загодя вживлённый острый крюк разорвал жизненную жилу и вырвался наружу. Тело простояло ещё секунд пять-шесть, затем грузно осело и рухнуло вниз. Оно долго катилось, смешно, нелепо кувыркаясь и оставляя на резных ступенях куски ослабленной чужими грехами плоти, орошая белоснежные стены алой кровью, запах которой тотчас густо разлился по округе. Подножия достигла только когтистая лапа. Набрав скорость при падении с огромной высоты, она с громким плеском упала в лужу и окатила Ию и новоизбранное Дитя водой пополам с кровью.
  
   - Возьми же её! - прошептал Диасингу, глядя на серое небо. - Возьми жертву и уходи.
   - Где мой Залог, жалкий раб Благодати! - громыхнул отовсюду жуткий голос.
  
   На расстоянии трехсот футов от площадки прямо из воздуха возникло большое серо-черное пыльное облако. Быстро побагровев, оно, приняло форму крылатого жеребца.
  
   - Он перед тобой, раб Вайу! - с ненавистью и, в то же время, дрожа от страха, сказал Диасингу. - Возьми все, что от него осталось и убирайся. Грядёт новый Залог и тебе не место здесь, клянусь Небесами и Глубинами!
   - Нет таких Глубин и Небес, которые бы вместили вашу скверну, - посланник Вайу хмыкнул. - Вы прокляты, хоть и живёте в Благодати. Время Саальвааша на исходе, вы испытываете терпение Небес и Глубин, а пуще всего, моего владыки.
   - Получи причитающееся твоему владыке и убирайся! - прошипел Диасингу. - Не позорь своим многословием хозяина, помни о нерушимом договоре!
   - Ладно-ладно, старый болван, не хочешь слушать - умри глупцом, - с этими словами посланник Пепельного с хлопком исчез.
   Дождь мгновенно прекратился, а тело убитого чудища растаяло на глазах у изумлённого люда. Над Саальваашем вновь установилось ясное небо.
  
   - Чудище повержено Золотым Дитя! Да воссияет Благодать над Саальваашем! - вскричал трясущийся от волнения Диасингу.
  
   От Избранного, пришедшего на Смену, протянулись невидимые узы, связывающих его с каждым саальвом и самой землёй. Новый бог Благодати принял невидимый венец от богинь Заботы и Любви.
   Мальчика пронесли по всей южной лестнице и усадили на истинный Пернатый Трон, вынесенный из Святилища по случаю торжеств.
  
   - Это моя вторая церемония Укрощения Зла в жизни, но я не припомню в прошлый раз таких фокусов... и дождей, - проворчал царь.
   - Государь! - какой-то дерзкий подданный потревожил величество в его негодовании. - Государь, прошу твоего лучезарнейшего внимания!
   - Что за наглость! - возмущенно воскликнул Пиахи. - Да кто там ещё такой?!
  
   Из рядов знати, едва продравшись к царскому паланкину, выбежал молодой человек. Он вёл за руку женщину средних лет с совершенно отсутствующим взглядом. Она была явно чем-то опоена.
  
   - Граф Аббру, - прошипел царский министр двора - толстый человек, в богато расшитом золотом одеянии, - вы забываетесь! Государь занят важнейшей церемонией!
   - Вот именно! - подтвердил Пиахи, рассматривая свой промокший наряд.
   - Государь, я привёл вам шааги, - сказал подошедший на дозволенное стражей расстояние Утима и преклонил колено.
   - Шааги?! - обернулся царь - Кто? Эта?!
   - Именно, мой государь, - подтвердил Утима.
   - Великие Глубины! Но она же выглядит, как ходячий мертвец! У неё во взгляде...пустота, ничего...
   - Возможно, но она родила бога, государь, - настаивал Утима.
   - Как она это докажет? - спросил кто-то позади. Придворные расступились, и к собеседникам вышел глава Дёзивата.
   - Ложное заявление о родстве с богом - тяжелейшее преступление против Пернатого Трона и Благодати государства. Ты, граф Аббру, утверждаешь, что она шааги - докажи это или сгинь с лица земли.
  
   - Но...но... - молодой граф опешил. Он никак не ожидал такого поворота событий.
   - Её не было в процессии Священного Залога, её не было при Укрощении Зла, её не было нигде, - продолжал наступать Диасингу, с давних пор ненавидевший род Аббру.
  
   Кроме того, шааги полагалась четверть храмовых сокровищ, что никак не могло устраивать Дёзиват.
  
   - Она помешанная, это видно по её глазам, ребёнок у такой бы мамаши погиб на третьи сутки, - закончил свои доводы глава Дёзивата.
  
   - Ребёнок признает её! - блеснуло у Утимы. - Ребёнок узнает свою мать!
  
   Диасингу покачал головой.
  
   - Это исключено. Бог уже воцарился и не сойдёт вниз, а грешной матери нет хода наверх. Все это надо было делать раньше, граф. Я не знаю, как ты теперь оправдаешься. Но очень на это надеюсь, - сказал жрец, обводя взглядом царскую камарилью.
  
   Как у любого видного аристократа у Утимы были враги, в том числе, и при дворе. Они одобрительно закивали головами, услыхав страшное обвинение главы Дёзивата.
  
   - Похоже, что оправданий у тебя нет, - сказал Диасингу и повернулся к царю. - Ваше величество...
   - Постойте! - воскликнул задыхающийся от страха граф Аббру. - Его первосвященство, Бовхату, препоручил мне заботиться об этой женщине. Он утверждал, что она шааги, а я просто решил её представить.
   - Что ж, к обвинению в незаконной претензии на богородство, может добавиться и клевета на высшее духовное лицо страны. Собственно, достаточно и одного подобного обвинения, чтобы казнить тебя, но раз ты настаиваешь...
  
   На губах Диасингу играла победная улыбка.
  
   - Позовите его первосвященство Бовхату Инсенея, - приказал жрец кому-то из стражей Залога.- И уведите эту женщину. Проведём допрос по правилам. Так, ваше величество?
  
   Царь, не ожидавший от предстоящей церемонии ничего кроме скуки, был заинтригован.
  
   - Да, отец Диасингу, пожалуй стоит разобраться в этом как следует.
  
   К главе Дёзивата подбежал главный управитель церемоний.
  
   - Ваше первосвященство, когда же начинать?
   - Что? А, торжественное представление. Начинайте, пусть народ веселится. Он давно ждал этого праздника. Мы не помешаем.
  
   Паланкин государя и свита переместились к западной стене храмового двора. В центре гигантской площади, перед Храмом, началось праздничное представление. Укротители огня, маги воды, фейерверкеры и танцоры в разноцветных сверкающих одеждах, сменяли друг друга в бесконечной череде чудес и потешных номеров, предназначенных народу и посвящённых Залогу, вновь явившемуся в мир, дабы дни радости Саальвааша не прерывались.
  
   - Государь, - шептал Диасингу прямо в ухо царю, - Эти люди - граф Аббру и эта баба - опасные мошенники.
   - Почему ты так думаешь, отец? - покривившись, спросил царь. Его раздражало ощущение влажного и горячего дыхания в ухе.
   - Ну, как же?! - удивился непонятливости царя жрец. - Граф Аббру стремится расширить свои владения, кроме того, он, как и его отец, принадлежит партии Шерама, справедливо свергнутого тобой, о Блистающий Меч Саальвааша. Эта полоумная баба станет игрушкой в его руках и если она будет признана шааги, то получит в своё распоряжение такие сокровища, что позавидуют многие из богатейших твоих подданных. Это усилит Аббру и тех, кто за ним стоит. Как я предполагаю, мужа у этой бабёнки нет - что если Аббру возьмёт её в жёны? Священный статус его супруги сделает его неприкосновенным.
   - Он же не станет богородцем только из-за супружества с шааги, - возразил монарх.
   - Нет, но эгиду священства её персоны приобретёт. У вашего величества появится серьёзный недруг - богатый, влиятельный, покрытый священным сиянием супруги-богородицы.
  
   Пиахи задумался. Покойный Аббру, действительно, был представителем старой гвардии, обласканной предыдущим монархом. В его же царствие он долго пробыл в опале, но Пиахи подозревал, что вокруг Аббру тайком сплотились его враги, а сам граф выступает предводителем смутьянов, жаждущих реставрации Шерама IV. Возможно, что и сам Шерам, находящийся в изгнании, скрытно поддерживает своего вассала и не исключено, что готовится поддержать бунт, снюхавшись с каким-нибудь завистливым князем из Сопределья.
   Чтобы избавиться от опасного аристократа, Пиахи отправил его с рутинной посольской миссией в одно из дальних государств, на которое не распространялась эгида Дитя. По возвращении домой старый Аббру пал от руки убийцы, естественно подосланного Пиахи.
   Царь не рассчитывал, что сын убитого графа окажется настолько глуп, что не сообразит, кто нанёс этот удар. Однако, Утима, ввиду своей неопытности не мог претендовать на место главаря бунтовщиков и, в силу горячности и высокомерия, быстро испортил отношения с остальными заговорщиками. Имущественные дела дома Векеа были неважнецкие, а страсть молодого графа к женщинам и кутежам совершенно умалила и без того невеликое состояние дома Векеа. Зная это, царь более не обращал свой взор на Аббру и его молодого повесу-хозяина.
   Диасингу заронил зерно тревоги в душу вероломного монарха. Меряя по себе, Пиахи пришёл к выводу, что богатый и тщеславный Утима Векеа, в будущем может доставить ему немало неприятностей. Власть царя была шаткой - поддержкой и любовью народа Пиахи не пользовался, а со жрецами его связывали лишь деловые отношения.
   Проныра не был глуп и понимал, что его многочисленные фавориты, ещё более ненавидимые народом и старой родовой знатью, не представляли серьёзной опоры его трону. Ум интригана тщательно ощупывал фундамент своего царствования и находил его трещащим по швам.
   Единственное обстоятельство, которое было к его пользе - заинтересованность могучей жреческой касты. Глава Дёзивата неспроста так суетился. В эту протянутую старческую руку нельзя было плевать. Но как использовать её к своей пользе?
  
   - Что ты предлагаешь, отец? - спросил, после недолгого размышления царь.
   - Я считаю, что они преступники, государь, - ледяным голосом ответил верховный жрец. - И должны быть казнены.
   - Но как я могу казнить высокородного аристократа без должных доказательств? - недоумевал царь.
   - По закону верховный жрец является наинадёжнейшим свидетелем, - торжественно сказал Диасингу. - Его свидетельство даже не требует клятвы.
   - Ну и?
   - Если Бовхату не подтвердит слов графа, вина его будет считаться доказанной. Он будет виновен в оскорблении Пернатого Престола и незаконном посягательстве на сокровища храма путём мошенничества. Наказание за это...
   - Смерть, - прошептал Пиахи. - Но Залог уже взошёл на престол, жрец. Казнь невозможна. В Завете Шуати сказано: "И восстанет над миром Залог, блистающий добром и любовью, и плоть саальва непосекаема станет любой остротой, и не удушаем и не топим, он станет", ну и так далее.
  
   Диасингу усмехнулся и тотчас посерьёзнел. Он склонился над ухом монарха и зашептал:
  
   - Клянись, царь, под угрозой проклятья, что унесёшь на костёр тайну, которую я тебе открою.
   - Ты меня пугаешь!
   - Клянись!
   - Клянусь своей душой, будь она проклята и отдана Вайу, если я не сберегу эту тайну!
   - Священный Залог будет входить в полную силу ещё несколько дней. В ближайшее время ещё будет возможно умертвить человека огнём или ядом Шуати. Потом и это станет недоступно.
  
   Пиахи слышал от одного из своих советников, что Диасингу происходит из древнего рода Шемао - давнего врага Аббру. Ещё в дозалоговые времена, когда Саальвааш был раздроблен, Шемао постоянно воевали с соседями, более всего с Аббру. Пик вражды семейств пришёлся на последние пятьсот лет, с тех пор, как юный Файон Векеа, наследник графства Аббру, выкрал свою возлюбленную Альяру, дочь герцога Буга, правившего в доме Шемао.
   Невозможность расправиться с графской фамилией силой обратила неприязнь Шемао в шипящее пламя бесконечной ненависти, неутихающее веками. Оставались только придворные интриги и политические игры.
   Царь решил, что эта вражда послужит и ему. Голос Бовхату вырвал царя из вселенной мыслей.
  
   - Государь! - сказал Бовхату и слегка склонил голову. - Вы хотели видеть меня?
   - Мы не можем решить очень серьёзный вопрос без тебя, отец, - сказал Пиахи. - Этот человек утверждает, что ты передал на его попечение какую-то женщину и назвал её шааги.
  
   Царь ткнул пальцем в стоявшего поодаль Утиму. Бовхату сделалось дурно, в глазах потемнело, и он с трудом заставил себя стоять.
   Что мне делать? Как поступить? Мальчишка оказался слишком ретивым, я переоценил его ум. Зачем он полез на рожон? Хотел объявить Миа шааги и приобщиться к славе? Тогда чего же он мешкал? Нужно было немедленно примкнуть к процессии Священного Залога, тогда ребёнок узнал бы свою мать и никто бы не усомнился в том, что она богородица. Где его носило всё это время? Растяпа!
   И что теперь? Меня ждёт позор, лишение сана, и, возможно, изгнание.
   Бовхату охватил ужас. Он не знал, что ему сказать, мысли путались. Что говорить? Лгать? Стойте! Зачем же лгать? Только правду.
   Сглотнув, он сказал:
  
   - Да, мой царь, это правда. Я передал эту женщину на попечение графу.
   - Бовхату! - зашипел Диасингу. - Думай что говоришь!
   - Это правда, брат Диасингу. Я действительно встретил её на улице, и она сказала мне, что она шааги, но я не знаю, так ли это. И я не говорил графу, что она шааги. Я лишь сказал, что она может ею быть.
   - Вот! Видите, государь! - торжествующе воскликнул Диасингу. - Этот юнец смекнул, что на этом можно неплохо заработать и решил рискнуть!
   - Это неправда! Вы сказали, что я могу представить её как шааги! - крикнул Утима, глядя на Бовхату.
   - Как ты смеешь! - вскипел Диасингу. - Наглый мошенник! Ты обвиняешь верховного жреца во лжи?! Святого слугу нашего бога?! Да знаешь ли ты, что скверна не может вынести присутствия Золотого Дитя?! Жрец Дёзивата чист, ибо не может быть не чист!
  
   Бовхату казалось, что ещё немного, и он потеряет сознание.
   Диасингу лгал, но Бовхату думал о том, на что ему самому придётся пойти, чтобы спастись от позора и кары.
   Неужели и сейчас всё сойдёт мне с рук? Когда же грехи полезут из меня словно черви из мертвеца? Сколько ещё вынесет моей скверны Священный Залог, прежде чем я паду на самое дно. Страх, страх терзает меня. Я слабый, старый саальв, который цепляется за то, что успел нажить. Я всего лишь хочу спокойно дожить остаток лет.
   Но все новые грехи часто оказываются детьми и внуками старых. Скрыть старый грех - означает совершить новый.
   Как бы ни был убедителен и негодующ Диасингу в своём красноречии, графа Аббру это не могло остановить - ведь ставкой в этом столкновении была его жизнь. Бовхату предал его, оправдывая себя. Граф вскипел от ненависти и презрения к этому саальву и решил покарать его.
  
   - Эта женщина знает его первосвященство, - медленно проговорил Утима. - Она окликнула его по имени. Он утверждал, что она сумасшедшая и просто знает его в лицо, но я уверен, что они знакомы более тесно.
   - Это ложь отчаявшегося мошенника! - вскричал Диасингу. - Как ты смеешь?!
  
   Утима лишь презрительно посмотрел на него и сплюнул.
   События развивались не так, как было нужно и Пиахи заволновался. Ссориться с могучей жреческой кастой ему не хотелось. С другой стороны... Дёзиват пойдет, на что угодно лишь бы скрыть свою дурную подноготную. Похоже, этот жрец путался с полоумной бабёнкой и теперь стоит тут, словно провинившийся школяр. Есть чем поторговаться с Дёзиватом.
  
   - Это так, отец Бовхату? - сглотнув, спросил царь. - Ты знаешь эту женщину?
  
   Бовхату молчал, уставившись в пол.
  
   - Да спросите её саму! - крикнул Утима, стараясь перекрыть шум празднества, которое входило в самый пик.
  
   Свита, большую часть которой царь отдалил, поняв, что его ждёт разбор щекотливого вопроса, с любопытством поглядывала в сторону царского балдахина, сооруженного перед началом представления.
  
   - Приведите сюда эту женщину! - приказал царь главе личной охраны, своему самому доверенному лицу.
   - Мой государь! - всплеснул руками Диасингу. - Мы что, будем подчиняться этому мошеннику? Слово этого проходимца в благородном обличии уже выше слова моего собрата, благочестивейшего Бовхату?
  
   Пиахи ядовито улыбнулся.
  
   - Должен же я разобраться в этом?
  
   Жрец склонился к царю и прошептал в самое ухо:
  
   - Я готов обсудить четверть положенного шааги.
   - Половину, отец Диасингу. Половину.
   - Треть, и это моё последнее слово.
  
   Пиахи с наигранной обречённостью вздохнул.
  
   - Хорошо. - Сказал он и чуть погодя добавил, - и половину всех доходов Дитя из Сопределья.
  
   Жрец почернел от злости.
  
   - Я не могу, - прошипел он.
  
   Привели Миа. Она всё ещё была одурманена, но уже гораздо более слабо - действие снадобий сходило на нет. Увидев Бовхату, она бросилась, было к нему, но стража остановила её. Здоровый детина саданул ей локтем в живот, и она, задохнувшись от боли, упала на колени.
  
   - Ну-ну! Это лишнее, - рявкнул царь. - Она ведь может оказаться шааги.
  
   Пиахи скосил глаза на жреца, стоявшего сбоку.
  
   - Как тебя зовут, женщина, и откуда ты? - крикнул глава Дёзивата.
   - Миа. Миа Орраза. Я из Баассэн, - сдавленно ответила женщина.
   - Чем ты занимаешься?
   - Я...я...
   - Она куртизанка, государь, - сказал капитан царской стражи. - Я видел её на улице, в Баассэн. Она торговала своими прелестями.
   - Вот как! Интересно. - Пиахи улыбнулся, с любопытством рассматривая Миа. - Выходит, она в некотором роде тоже жрица Благодати.
  
   Капитан, избранные сановники и царь расхохотались. Диасингу, казалось, сейчас начнёт дымиться.
  
   - Ты знаешь этого человека? - строго спросил Диасингу, указывая на рассматривающего ковровый узор, Бовхату.
  
   Он поднял глаза и посмотрел на неё. Миа знала про Бовхату всё или почти всё. Знала она и про судьбу Золотого Дитя. Единственным своим словом она могла подписать приговор и ему и себе.
   Она посмотрела на Бовхату. Теплота, добро, понимание, усталость и тоска светились в её глазах. Он понял, что она по-прежнему любит его, хотя и дала ему некогда неожиданную отставку. В её глазах сейчас было больше смысла, чем тогда, у Северных Врат. Она поняла, в какую беду они все попали.
   Бовхату выглядел жалко, затравленно. Его губы дрожали, глаза бегали по сторонам. Было очевидно, что он борется сам собой.
  
   - Нет, мой господин. Этого человека я не знаю, - сказала она, чуть заметно делая ударение на слове "этого".- Он похож на жреца.
   - Врешь! Врешь, грязная шлюха! - закричал Утима. - Ты его знаешь! Это твой мужчина!
   - У меня много мужчин! - усмехнулась Миа. - Ты тоже мой мужчина, помнишь?
   - Дрянь! - Утима плюнул ей в лицо. - Дешёвая потаскуха! Ты губишь себя и своего ребёнка!
  
   Миа утёрла плевок и улыбнулась.
  
   - Мой ребёнок в надёжных руках, - сказала она, глядя на Бовхату. - Рядом с ним его отец. А я ныне в руках Небес и Глубин. Чего мне бояться?
   - Миа из Баассэн, ты утверждаешь, что твой ребёнок бог? - спросил, разозлённый таким поворотом царь.
   - А как иначе, великий царь? Как и всякое дитя для своей матери, - устало ответила Миа.
   - Его величество спрашивают, говорила ли ты, что Золотое Дитя, восседающее там, - Диасингу взметнул руку и указал на высящийся над ними Храм, - это твой ребёнок?
  
   Миа повернулась и посмотрела наверх. Отсюда она различила огромный белый трон из блестящих длинных перьев. Глаза её наполнились жгучей влагой, она всхлипнула и крикнула:
  
   - Мой мальчик! - Миа уже была не в силах сдерживать чувства. Она протянула руку к расплывающемуся от слёз белоснежному пятну на самом верху южной храмовой лестницы.
   - Всё ясно, - сказал Диасингу. - Уведите её.
  
   Царь вопросительно посмотрел на жреца.
  
   - Она полоумна, - пояснил тот.
   - Но это неочевидно, отец Диасингу. Как проверить, говорит ли она правду или лжёт? К тому же, граф утверждает, что член Дёзивата имел противозаконную связь с этой шлюшкой.
   - Это уловка мошенника, пытающегося спасти свою шкуру. От страха и не того наплетёшь. Как я уже говорил, слово жреца Залога не требует клятвы, - ответил жрец. - Оно уж точно будет понадёжнее, чем показания потаскухи и графа-мошенника.
   - Но всё-таки? - настаивал царь.
   - Есть древний ритуал, - громко, чтобы его слышали все присутствующие у тронного предместья сановники, объявил Диасингу. - Он действует только в отношении клевещущих на Пернатый Престол.
  
   Диасингу замолк, оценивая произведённое им впечатление. Царь и вельможи лучились любопытством.
  
   - Ну и? - спросил царь.
  
   Глава Дёзивата бросил взгляд на Бовхату. Он сомневался в его стойкости. Как бы чего не выкинул из-за своей чувствительности. Об его отношениях с этой шлюхой будет время поговорить. А пока его интересовал Аббру, полнота храмовых сокровищниц, и, более всего, репутация Дёзивата.
  
   - Пусть брат Бовхату займётся церемониями. Он больше не нужен нам здесь.
  
   Царь кивнул.
  
   - Ступай, отец Бовхату. Мы спросили достаточно, - велел Пиахи.
  
   Бовхату развернулся и, не поднимая головы, качаясь из стороны в сторону, побрёл прочь. В душе его стоял морозный страх и жалость к себе, в глазах - взгляд любимой женщины. Миа. Стоило ему признаться в своём грехе, и она была бы спасена, а он...Он постиг бы горечь позора и, скорее всего, изгнания. Ущерб репутации Дёзивата, веками считавшегося непогрешимым, был бы колоссальным. Мог ли он пойти против своего долга, чтобы спасти любимую? Он не чувствовал в себе таких сил, не видел такого права. Он мог служить только счастью Саальвааша, но не своему собственному. А может, он не так уж и любил её? Горячие слёзы омыли лицо. Он совсем запутался. Что она там говорила об отце своего ребёнка? Что он рядом с ним?
   Встретившись с графом Аббру, Бовхату содрогнулся. Столько презрения и ненависти к нему было в глазах молодого человека.
  
   - Как же ты мог отказаться от неё, старик? - сказал Утима и сплюнул ему под ноги.
   - Так какой ритуал, твоё первосвященство? - спросил Пиахи.
   - Если они не лгут, не клевещут на Священный Залог, то он спасёт их от огня, - сказал Диасингу, глядя царю прямо в глаза.
  
   Они поняли друг друга. Диасингу лгал. Открытая царю тайна вносила ясность в намерение старца - он хотел уничтожить Миа и Утиму Векеа во что бы то ни стало. Для всех прочих же насильственная смерть саальва в бытие Священного Залога была немыслима. Ни огонь, ни вода, ни камень, ни металл не могли причинить вреда при воцарившемся живом боге.
  

*****

  
   Бовхату стоял перед раззолоченными створами Золотой Палаты. Картины тридцатилетней давности убивали его, чувство презрения к себе сдавило грудь. Он упал на колени и разрыдался.
   В Золотой Палате было тихо, словно там никого не было. Внутри огромного строения были слышны только всхлипы старого жреца.
   Внезапно Чудовище ответило ему глубоким вздохом. Бовхату словно очнулся. Он утёр слезы рукавом своего дорогого одеяния и встал. Прикоснулся к высоченным створам святая святых Саальвааша.
  
   - Входи, - послышался грубый низкий голос.
  
   Бовхату вздрогнул, но тотчас взял себя в руки и надавил на круглый золотой диск с изображением гидры из далёкого океана Родофау. Створы бесшумно раздвинулись, и жрец переступил порог Золотой Палаты.
   В обширном зале царил полумрак. Сотни горящих точек создавали здесь мистическую атмосферу - то тлели ароматические и дурманные палочки. Он знал каждый уголок Сияющего Святилища на ощупь, а уж Золотую Палату и подавно. Даже полумрак не мог помешать ему, видеть перед собой огромную ширму из ажурного золота с экранами драгоценного луанского шёлка.
   Бесшумно ступая по шаольскому ковру, он медленно приблизился к ширме, обошёл ее и встал пред Ним.
  
   - Я пришёл, - сказал Бовхату, не смея поднять глаз.
   - Я ждал этого, - пробасило Чудовище. - Когда-нибудь это должно было произойти.
   - Что...- Бовхату заикался. - Что ты имеешь в виду, Властелин Благодати?! Я пришёл утолить боль моего владыки.
   - А ты сможешь это? Утолить мою боль.
  
   Бовхату упал ниц и затрясся в страхе. Слёзы вновь смочили глаза. Только не сейчас! Я не готов! Я не могу!
  
   - Я...я не знаю, Т-т-твоё Всевеликолепие, но я постараюсь.
   - Хорошо. Постарайся.
  
   Бовхату чувствовал этот взгляд на себе. Взгляд, которого он никогда не видел. Жрец медленно, неуклюже поднялся. Трясущимися руками он взял инструменты из хрустальной ванночки, утверждённой в серебряной треноге, и принялся за работу.
   Проклятые руки! Они не слушаются меня.
   Бовхату разрезал огромный зеленовато-жёлтый пузырь на гигантском бедре Чудовища. От волнения он не рассчитал нажим и задел живую плоть Дитя. Раздался мычащий стон.
  
   - Прости, прости меня, владыка! - слёзы из малых ручейков превратились в реки, солёные водопады. Он выронил инструменты и обхватил голову руками.
   - Ничего страшного, - успокоило его Дитя. - Это не та боль, которую нельзя стерпеть. Правда, ведь?
  
   В голосе Чудовища слышалось сочувствие и какая-то нечеловеческая нежность.
  
   - Ты был в Баассэн? - спросил Залог.
   - Да, мой повелитель, - ответил, всхлипывая, жрец. - Я был в столице.
   - Как поживает Диасингу?
   - Здоровье его пошатнулось, но он ещё крепок.
   - Это хорошо. Он любит тебя.
   - Да, наверное, так и есть. Диасингу добр ко мне.
   - Более чем, Бовхату. Он спас тебя, по твоему желанию. И ты принял этот дар.
  
   Бовхату остолбенел.
  
   - Что...что ты имеешь в виду, владыка?
   - Ту женщину, которую он отправил на костёр...
   - Да?
   - Ты разве не помнишь?
  
   Губы жреца задрожали.
  
   - Я стал слишком стар...
   - Правда? Это был день моего возвышения.
  
   Перед глазами Бовхату встало лицо Миа. Она улыбалась, а пламя уже обратило её ноги в чёрные головешки. Это был самый ужасный миг его жизни. Она не теряла сознания. Она умирала в яви, глядя в его сторону. Он не смог вынести этого зрелища и бежал с места Испытания Огнём.
  
   - Да, я припоминаю, - выдавил Бовхату. - Тогда сожгли одну женщину.
   - Точно. Я не смог сохранить ей жизнь. Не знаю, почему. О чём вы говорили с Диасингу?
  
   Это был внезапный вопрос. Бовхату окатила новая волна страха.
  

*****

   - Ты не можешь, Бовхату! Это твой долг! - кричал на него Диасингу.
   - Но я не могу так больше жить, брат! - отвечал ему рыдающий Бовхату. - Я схожу с ума! На мне несмываемая скверна! Я проклят!
   - Нет такой скверны, которую бы не смог принят на себя Залог! Забудь прошлое, живи настоящим.
   - Но его мать, она...
   - Его матери нет уже три десятилетия! Этого уже не воротишь!
   - Как ты мог?! Как ты мог?! Ты же понял, что она моя... моя жена!
   - Прекрати! Я не хочу даже слышать об этом! У тебя не может быть жены! Как я мог?! Я спасал репутацию всего жречества Залога, я спасал наше достояние и страну. Да, я видел, что ты оступился, но с кем не бывает?
   - Но это же великая скверна!
   - Это не имеет значения, Бовхату. Скверна откупаема.
   - Но это же мой ребёнок! Он её откупает! Мой грех, мою мерзость!
   - Да чтоб тебя пеплом! - вскричал Диасингу. - Чего ты хочешь?! Хочешь, чтобы погиб Саальвааш? Чтобы сгинули тысячи тысяч? Ты хочешь, чтобы солнце навеки поблекло, а небо заволокло серой пеленой? Ты хочешь увидеть пепелища и руины? Вайу отмстит за полторы тысячи лет нашей благодати. Это будет ужас, который мы не можем себе и представить!
   - Но, возможно, есть какой-то выход? - глядя на Диасингу, опухшими от слёз глазами спросил Бовхату.
   - Нет никакого другого выхода! Тебе просто не повезло. Ты дурак, старый похотливый дурак, заплативший за свою похоть.
   - Нет. Не может быть. Выход есть, - твёрдо сказал Бовхату, внезапно успокоившись. - Шуати должна знать. Дай мне её ярлык!
   - Это невозможно! - замотал головой глава Дёзивата. - Нет! Даже не проси!
  
   Собственно, глава высшего круга жрецов ничем особым не отличался от прочих своих собратьев. Он не имел никаких особенных полномочий. Всё решалось на совете. Его старшинство давало ему лишь право находиться в столице и представлять Дёзиват при дворе. Братья избрали Диасингу, так как он был более царедворцем, чем служителем культа и разбирался в хитросплетениях дворцовых интриг лучше их всех - недаром он был из рода Шемао.
   Но главной привилегией главы Дёзивата было право общаться с великой пророчицей. Старый жрец, единственный, из всего высшего круга, имел право появляться в запретном Красном Лесу, где жила Шуати, древняя и ветхая, как мир. Пропуском в этот диковинный и жуткий лес был особый ярлык-медальон. Бродить в лесах Шуати без него было равносильно самоубийству.
   Как бы долго не упирался Диасингу, Бовхату получил ярлык. Ему пришлось пойти на угрозы. Он сказал, что назовёт имя своего сына вслух в Золотой Палате, что означало бы обретение богом имени смертного существа и восстановление его смертной судьбы, крушение самой божественности, и как следствие, возврат всей принятой скверны мира. Прирождённое имя Золотого Дитя было табу. Родители-шааги под страхом самого лютого наказания не вправе были даже вспоминать о нём.
   Вступив в Красный Лес, Бовхату вспомнил слова Диасингу:
  
   "Тебе никто не расскажет того, что расскажу я - единственный из смертных, знающий правду. Забудь все легенды, восхваляющие светлую натуру Шуати, забудь о том, что она стала спасительницей Саальвааша, найдя средство от Невзгод и Пепла. Она ведьма, обретшая полубожественное могущество и мудрость. Её бессмертие ставит её за рамки Добра и Зла, она признаёт только сделки. Помни об этом и остерегайся подвоха".
  
   Он проехал десяток-другой миль по извилистой лесной дороге, в красноватом полумраке и тишине вековечного леса. Его пугало абсолютное молчание птиц. По пути он не встретил ни единого зверя, не услыхал ни единого рыка или хруста ломаемой копытом кабана или оленя ветки. Дорога вскоре растворилась в лиственном опаде и Бовхату двигался по наитию между колоссальных стволов древних крисмерий, светоплодников и бархатных красноствольников, вздымавшихся на пятьсот футов.
   Жуткая тишина. У жреца возникло ощущение, что лес напряжённо наблюдает за ним, готовясь выпустить сотни когтей, клыков и рогов по команде незримого здешнего властелина. Эта земля лишь условно считалась саальваашской, но на самом деле она была ничьей. Говорили, что эгида Золотого Дитя здесь сходит на нет.
   Спускаясь по пологому склону, Бовхату услыхал шум воды. Живодара! Легендарная река, сокрытая под пологом запретного леса в Мешабских горах. Река, чьи воды дарят удачу и силы, исцеляют жуткие болезни, включая ужасную шех. Ныне об это почти забыли, за ненадобностью. Золотое Дитя и без того ограждало саальвов от бед.
   Бовхату шлёпнул свою лошадку, и та понесла его вперёд. Через минуту он оказался на скалистом берегу, поросшим стройными, но такими же высокими как крисмерии красно-жёлтыми фельвеями.
   Справа гремел легендарный водопад Бычий Череп. Через реку был наведён подвесной мост, а на противоположном берегу высились три выдающихся среди прочих древес красноствольника, обхватов в десять толщиной. Меж ними, на высоте семидесяти футов над землёй, висел на растяжках из лианы-камнеломки здоровенный башнеподобный терем о пяти этажах. Он почти целиком оделся в пушисто-бархатистый наряд из лишайников и мхов, но ветхим не выглядел. Скорее растительность придавала ему особую красоту.
  
   - Припёрся-таки, - услышал Бовхату хриплый голос.
  
   Тотчас на кольцевом балконе третьего этажа появилась гигантская фигура, тринадцати с лишним футов в высоту. При всей своём росте Шуати ещё и горбилась. Вид её был безобразен. Глаза сияли бело-зёлеными огоньками в чернеющей бездне глубоких глазниц. Нос у старухи отсутствовал - вместо него центр лица прорезала вертикальная пульсирующая щель. Морщинистый лоб выдавался далеко вперёд. Уши Шуати напоминали ослиные и поросли шерстью, рот был огромен, губы чуть намечены. Руки ведьмы были голы и напоминали толстые серые ветви, пальцы крючковатые и огромными когтями, как у совы. Позади фигуры отливали зеленоватым перламутром огромные чёрные крылья, наподобие вороновых. Серо-пепельные волосы Шуати были так длинны, что в их сплетениях утопали ноги ведуньи. Две толстые косы начинались почти ото лба и были заведены назад, скрываясь за большущей головой и спиной.
   - Приветствую тебя, великая мать леса! - Бовхату быстро спешился, опустился на одно колено, и склонил голову.
   - Здорово-здорово, - недовольно ответила гигантесса. - Вижу Диасингу дал тебе мой ярлык. Старый ххх...
  
   Шуати выругалась так смачно, что Бовхату залился краской. Пророчица взмахнула крылами и в мгновение ока оказалась на мосту. Вцепившись в него когтистыми ногами-лапами, она с любопытством рассматривала Бовхату.
  
   - Значит вот он ты какой, Беда Саальвааша! - крякнула она в усмешке.
   - Прости, великая, но я не понимаю твоих слов.
   - Ещё бы, старая дубина! Ещё бы ты понимал. Зачем пришёл? Хотя я и так знаю. Нет у меня для тебя хороших слов и советов.
  
   Шуати смачно сплюнула в его сторону. Ещё бы немного дальше и жрец бы захлебнулся её плевком.
  
   - Но, великая, Диасингу...
   - Что Диасингу? Диасингу отговаривал тебя?
   - Да, но...
   - Ну вот, видишь?! Отговаривал. А ты всё своё гнул, чтоб тебя пеплом! Ну, поддался старикашка - дал тебе ярлык, но толку-то?! Ничего тебе радостного я сообщить не могу. А и могла бы - не сказала. Съесть бы тебя, да боюсь больно ты паршивый на вкус, как твоя душонка. Смердит от неё, как от дегтярной бочки.
  
   Бовхату рассвирепел.
  
   - Послушай, я хочу...
   - А вот этого не надо тут. Хотеть. Это ты там хоти, а здесь ешь то, чем я потчую. Ишь ты! Хотел он! Ты чего сюда пришёл?! Грехам своим откуп получить? Так сказано тебе уже давненько, что он уже дважды откуплен - бабёнкой твоей, да ублюдком. Нешто не понятно? Откуплен, шут ты гороховый, давно уж откуплен.
   - Тебе Диасингу рассказал? - голос Бовхату дрожал. Он был на пределе.
  
   Шуати рассмеялась вороньим граем.
  
   - Диасингу...Уморил! - ведьма смеялась долго, до слёз. Потом она в единый миг пришла в себя и посерьёзнела.
   - Ты что совсем с ума спрыгнул?! Да я знала о тебе, когда ты только путаться стал с этой твоей девкой.
   - Знала?!
   - А ты с кем это разговариваешь? Дёзиват никогда не будет запятнан скверной. Гонг, который я вам даровала, устроен так, что грех жреца откупается обязательно. Но не так как у грязных крестьян или высокородных развратников. Твою скверну, твою мерзость оплатили и баба твоя и твоё дитя.
  
   Слёзы полились рекой. Жрец больше не видел ни жуткую ведьму, ни даже веток и листьев, под ногами. Бессилие, самопрезрение, смешанные с жалостью к себе и мучимому миром ребёнку громким рыданием сотрясали его тело.
   Старый, одинокий саальв с болезненной тоской озирал огромное пространство своей долгой жизни.
  
   О, да! - прошипела Шуати. - Я покажу тебе это!
  
   Его взору предстала серая каменистая пустыня, посреди которой, презирая палящее солнце, сушь и плотный трещиноватый грунт росло стройное древо с единственным плодом. Он стоял, измождённый долгим странствием и прижимался к стволу - к единственному живому существу на сотни миль вокруг. Внезапно плод упал прямо ему в руки, а древо тотчас оделось в красное неистовое пламя. Нестерпимый жар дохнул ему в лицо, и он отпрянул, зажмурив глаза.
   Через мгновенье он почувствовал холод, окутавший окрестность. Он отверз веки. Камни и крупный песок заиндевели, тончайшие снеговые заплаты покрыли бескрайние просторы пустыни его бытия, и не было здесь места ни единому звуку, кроме плача скал, точимых морозным ветром. Солнце утратило яркость - серые облака и серебристые дымы испачкали небо. На месте чудного древа лежала лишь горстка золы и пепла.
   Пепел! Божество, сотканное из проклятий и стенаний! Порыв ветра подхватил частички сгоревшей плоти и с едва слышимым хохотом, как почудилось Бовхату, бросил их ему в лицо -останки того, что было по-настоящему ценно в его жизни.
   В покрытой волдырями, обожженной недавним жаром руке оставался лишь плод. Странный плод. Он напоминал маленького человечка и был одет в кожу. Настоящую человеческую кожу. Бовхату показалось, что он даже ощущает биение сердца.
   Ему захотелось погладить существо, но что-то удержало его. И на его глазах плод осквернился. Кожа его сморщилась и потемнела, изнутри выползли уродливые опухоли, жирными и липкими каплями показался на свет гнойный выпот, захрустели уродливые чешуи, полезла, прорывая кожу, жёсткая щетина.
   Однако, несмотря на всю мерзость существа, Бовхату неизъяснимым образом чувствовал, что его сердцевина чиста и лучится мягким теплым светом.
   Есть ли предел моему мучению?! Великий Вайу, похоже, что я избран твоей жертвой! Тебе всегда мало, Великий Шут. Есть ли сила, способная обратить время вспять?!
  
   - Доволен? - послышался издевательский голос.
  
   Реальность крепко, болезненно стиснула жреца в своих объятиях. Шуати подошла совсем близко, на расстояние пяти шагов и нависла над ним, как сова над мышью.
  
   - Никто из вас, саальвов, никогда ничем не жертвовал, а ведь это великая магия! Вы так жалеете и бережёте себя, что на вас тошно смотреть. Если бы кто-нибудь, когда-нибудь вызвался принести себя в жертву добровольно, а не по выбору Гонга, Саальвааш стал бы жить обычной жизнью, и нужды в покровительстве Залога не было бы. Вайу не стал бы мстить вам. Но вы, жрецы, предпочитаете кормить ярость Пепельного всё новыми и новыми чадами. Что же ты теперь будешь делать, смертный?
  
   Бовхату поднял на неё усталые глаза.
  
   - Я должен знать, мать леса, как мне вернуть себе сына.
   - Не вернуть, - жутко улыбаясь, ответила полубогиня. - Спасти.
  

*****

  
   - Так о чём Вы говорили с Диасингу? - переспросило Чудовище.
  
   Бовхату словно проснулся после жуткого кошмара. Он был в холодном поту, руки и ноги его дрожали.
   Имя! И всего-то!
  
   - Да так, ни о чём серьёзном, - почти шепотом ответил жрец, ища глазами нужный ему инструмент.
  
   Он провозился с процедурами ещё четверть часа. Чудище не произнесло больше не звука. Когда он собрался, было уходить Залог спросил:
  
   - А как звали ту женщину? Ну, ту, что сожгли. Ты ведь знаешь.
   - Миа. Её звали Миа, владыка Счастья.
   - Миа... - повторило уродливое существо. - Почему-то мне кажется, что эта женщина имеет ко мне отношение.
  
   Бовхату закрыл глаза. Перевёл дух.
  
   - Да, всемогущий, имеет, - ответил жрец.
  
   За спиной послышалось частое дыхание и всхлипы.
  
   - Она...она моя мама, - тихо завыло в плаче Дитя. - Ведь так?
   - Так, мой повелитель, - обречённо вздохнул Бовхату.
   - Посмотри на меня, - негромко сказал Залог.
  
   Бовхату стиснул кулаки так, что хрустнули суставы.
   - Я не могу, - шепотом ответил жрец.
   - Посмотри на меня! - громоподобно, раскатисто прозвучал голос Чудовища. От этого крика распахнулись и слетели с петель все двери Сияющего Святилища, оконные стёкла сверкающей пудрой и мелкими осколками вынеслись прочь, освободившись из плена, удерживавших их рам. Огромные пространства Саальвааша огласились леденящим душу ответным воем с севера, из Страны Скорби, твердыни Вайу.
   Жрецы, сидевшие под тентом повалились наземь, покрывая голову руками и отчаянно шепча молитвы Благодати и Спасению.
   Бовхату обхватил голову руками и дико, дурным голосом закричал. Резко развернувшись, он устремил взгляд на своего ребёнка. Своего сына, рождённого его пороком.
   С шестнадцатифутовой высоты на него смотрели человеческие глаза, наполненные слезами и болью. Безобразный рот искривила страдальческая улыбка, сухие, шелушащиеся губы Чудовища дрожали, туша едва способная передвигаться, сотрясалась от беззвучных рыданий.

  
   - Киу! - прошептал жрец.
   - Отец... - в голосе не было вопроса или упрёка, но какая-то горечь и, как показалось Бовхату, стыд за своё безобразие.
  
   Дым заволок уродливое создание. Серый Дым. Где-то в недрах Храма сотня гигантских молотов ударила в проклятый Гонг, и мир исказился невыразимой болью, почувствовав медленную, но в тоже время нетерпеливую поступь Пепельного бога. Час Великого Осквернения Саальвааша настал.
   Чья-то рука легла на плечо Бовхату. Он вздрогнул и обернулся. Позади него стоял молодой мужчина. Сама Неосквернённость. Глаза и кожа его лучились счастьем человека, обретшего свободу от вековой муки.
   Бовхату упал на колени и, обхватив ноги сына, затрясся в плаче.
  
   - Отец, теперь я с тобой, - в голосе Киу звучала печаль. - И нет более ничего.
  
   И только Киу договорил, как Святилище, словно разрезанное острейшей бритвой, распалось надвое и повалилось по сторонам от них.
   Бовхату услышал вой ветра и чудовищный грохот. Он встал, посмотрел вокруг. На мили протянулись серо-жёлтые безжизненные поля, по которым носились пыльные ветры. Где-то на востоке, у самого горизонта из серых пыльных туч низвергался огненно-каменный дождь.
   Небо Саальвааша заволокло грязно-белыми плотными облаками, и лишь в светлом пятне можно было угадать зашторенное солнце. Из этих облаков вниз устремились дымные пики. Словно быстро растущие сталактиты они неслись к поверхности земли, и она отвечала им тем же нетерпением, той же жаждой встречи. Разрывая сухую безжизненную твердь, вырвались из бесконечных, как сами Небеса, Глубин горячие черные скалы. Тонкими пластами, нагромождаясь друг на друга, они потянулись к небу, шипя, потрескивая и источая негустой удушливый дым.
   Потрясённый Бовхату беспомощно посмотрел на сына.
  
   - Саальвааш слишком долго испытывал терпение Вайу, отец - ответил Киу. - Теперь он мстит, стирая самую память об этой благодатной стране.
   - Значит, я уничтожил и нас, - вымолвил жрец. - Всё было напрасно.
   - Нет, нам суждено жить долго, возможно, бесконечно,...но среди всего этого.
   - Я бы не смог поступить иначе, Киу! Всё равно бы не смог. Ты должен был обрести свободу. Если бы время можно было бы повернуть вспять...
   - Что бы тогда, отец?
   - Тогда бы всё было иначе, - бездушным голосом ответил Бовхату и громко крикнул:
   - Принимаю твою кару, Пепельный! За всех и вся один в ответе! Я, изуродовавший себя и весь мир вокруг! - Бовхату захохотал безумным смехом. - Прими же меня, как родного, ибо я и есть Скверна Мира, плоть от плоти Твоей!
  
   - Хорошо, что ты это понял, - послышался знакомый хриплый голос.
  
   Жрец обернулся. Улыбка безумца обратилась в маску удивления и страха.
  
   - Как ты здесь оказалась? Где Киу? Где мой мальчик?! - заорал он.
   - Я не властна над временем, несчастный ты раб порока, на это не способны и боги, но многие тысячелетия назад, когда ещё не было и Саальвааша, меня знали, как владычицу морока. Нда-а-а-а! Были времена...- мечтательно произнесла старая бестия.
   - Что ты говоришь, ведьма?!
  
   - Я могу сотворить для такого создания, как ты, вторую жизнь. Создать жизнь в завесах и масках, если это послужит хорошим уроком. Жизнь, проживаемую за доли секунды. Но вот реальность я трогать не имею права, по договору с Вайу. А реальность вот она...
  
   Шуати взмахнула крылами и дым, пыль и всё мирокрушение исчезли, как будто их и не было.
  
   Царь и Диасингу вопросительно смотрели на него.
  
   - Что ты сказал, брат Бовхату? - скрипя зубами, процедил глава Дёзивата.
   - Я сказал...- неуверенно начал жрец.
  
   Он посмотрел на привязанных к столбам и обложенных дровяными связками Утиму и Миа. Его Миа.
  
   - Об одном прошу тебя, мать леса, - зашептал Бовхату. - Защити Миа и Киу. Не дай свершиться несправедливости.
   - Я восстанавливаю справедливость, падший жрец. Не волнуйся. Гори себе с миром, - прозвучал одному ему слышимый голос.
  
   - Я сказал, Диасингу, что время Благодати сочтено, - громко сказал Бовхату. - И что эта женщина моя жена, а ребёнок на Пернатом Престоле - мой сын.
   - И что это значит? - озадаченно спросил Пиахи, поглядывая на Диасингу и других жрецов- опекунов.
   - Это значит, что я совершил преступление, великий царь. И я не передаю его никому. Это моя скверна и никто её более не откупит. Призываю в свидетели Вайу и Шуати! Я отрекаюсь от Благодати и сам отвечу за себя! Пепел на меня да падёт и сам я им стану!
  
   Земля сотряслась от удара Гонга.
  
   - Он сошел с ума! - истерично вскричал Диасингу. - Великие Небеса и Глубины, ребёнок теперь не может быть Залогом - его покровительство отвергли! Бовхату, что ты наделал?! Что теперь будет со страной, ты хоть представляешь?
   - Ничего не будет, - ответил жрец. - Времена дармовой Благодати прошли, теперь остался только труд.
   - Ты знаешь, что полагается за такое преступление? - ледяным голосом спросил Диасингу после недолгой паузы.
   - Да, - с улыбкой ответил старый саальв. - Моё место там.
  
   Он кивнул на сложенные горой поленья и, не спеша, пошёл в их сторону.
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"