Флорес Элли
Аслан и пери

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жаркий ветер веет над Актюбе, над славным Сарай-Бату, столицей Орды. Пыль летит, и табунщики с гиканьем гонят коней к водопою. Громко кричит торговец, предлагая живой товар. Двое потерянных живут здесь, один - кочевник, вторая - пленница. У обоих позади - темнота, в настоящем - боль. А в будущем что?..
  В Хороссане есть такие двери...
  С. Есенин
  
  
  Несколько недель засуха царствовала на берегах реки Актюбе.
  Раскаленный воздух дрожал, только что зазеленевшие растения упрямо боролись за жизнь, но, не выдерживая, поникали и падали на бурую, покрывающуюся трещинами землю. Пустынные лисицы тоскливо кричали вечерами, извещая друг друга о том, что добыча - мыши и суслики - забилась слишком далеко в норы. Только глубоко под землей можно было еще найти спасительное укрытие от страшного солнца.
  Молодая девушка с кувшином шла медленно, не глядя по сторонам. Взгляд ее был прикован к тропинке, вытоптанной ногами десятков невольников. Неподалеку играли два молодых волка - она не обратила на них никакого внимания.
  Вчера вечером что-то снова случилось с глиняной трубой, по которой вода шла в дом ее господина, купца Сахира ибн Дирбаса. Разгневанный Сахир, вернувшись из дворца Улагчи-хана, накричал на управляющего домом Муфида. Тот бросился в ноги хозяину и едва умолил его потерпеть до утра, когда должен был наконец прийти мастер Джад.
  Конечно же, все, что было в бочках, ушло на вечернее омовение господина и его жен и детей. О слугах никто и не подумал. Что слуги? Пыль под ногами, персть, дунь - и нет ее. От века сами о себе заботились в радости и печали, вот пусть сделают это и теперь.
  До рассвета все уже были на ногах. Слуги принялись за обычную работу в доме и во дворе, а ее Муфид послал набрать речной воды.
  Ветер шевельнул прядь светлых, с рыжинкой, волос, выбившихся из-под платка. Леля остановилась, поставила тяжелый кувшин на землю и торопливо поправила платок и волосы. Тяжелая коса, свернутая калачиком у затылка, ощутимо оттягивала голову. В который раз подумала Леля - хорошо бы поменьше волос. И вздрогнула.
  Перед глазами, как живые, встали жуткие картины прошлого. Селище после набега ордынцев, крики, вопли, визг девочек и девушек, которых тащили по грязи и бросали поперек седел чернозубые всадники в овчинных кафтанах и шапках. У одной коса расплелась и волосы рассыпались, видя это, молодой кочевник захохотал, вздернул девочку вверх и одним махом отрезал всю красу. Это была метка для остальных, знак - можно. Остриженную поволокли к овину и там опозорили еще раз, мучительно сделав женщиной, а после убили. Ранняя весна стояла в родном краю, и первые подснежники только проклюнулись, радуя взоры...
  "Ой, мама. Батько, мальчики..." Крепко сжав зубы, девушка приказала себе не думать и не вспоминать тот день, кровавый и бередящий душу. Это было единственное, что уберегло ее от безумия в первые месяцы плена. Способность владеть собой, своей памятью.
  Ее товарки по несчастью, сидя долгими часами в сарае, то рыдали, то кляли судьбу, то хулили весь свет, родных, небо... Оттого и ослабли. Оттого и не смогли сопротивляться, когда стражники волокли их к толпе покупателей, жадной до девичьей красоты, рвали с белых плеч рубахи, открывали рты и считали зубы, точно, как бессловесной скотине.
  Леля на помосте стояла спокойно, словно издалека глядя на окружающее. Заметил ее важный покупатель - Сахир ибн Дирбас, близкий друг покойного ака Бату, внука Чингис-хана, наставник недавно почившего хана Сартака и нынешнего малолетнего хана Улагчи. Заметил - и пожелал, и купил за изрядные деньги.
  Ту первую ночь с господином она помнила смутно. Страх пережег все другие чувства, оставил в памяти черную дыру, где иногда проблескивали искорки осознания.
  Утром ее отвели в комнатку для наложниц. Леле повезло - она оказалась единственной забавой купца. Потом уже снисходительный старый Муфид растолковал, что старшая жена господина, кипчакская красавица Арюкан - сущая кошка, ревнивая до ужаса. Все прежние наложницы страдали от ее козней, двое даже пытались убежать. И господин распродал их и пообещал жене больше никого не приводить в дом без ее согласия.
  Леля тогда изумилась. Возмутилась, забыв об осторожности. Неужели после всех ее мук придется еще и спорить с сумасшедшей женщиной за внимание мужчины, причинившего ей боль и зачеркнувшего все надежды на будущее? Муфид мигом закрыл ей рот рукой и ласково отчитал: "Тише, о длинноногая косуля Аллаха. Как раз на прошлой неделе госпожа Арюкан объявила, что после рождения третьего сына хочет отдыха и покоя. Поэтому разрешила супругу взять наложницу для утех, дабы его естество не ведало ни в чем нужды. Но с условием - никакой привязанности, и продлится это не более полугода, а потом - снова на рынок".
  Управляющий загодя выдал ей пузырек с настоем трав, спасающим от беременности. Делалось это, как он объяснил, не из жалости, а ради выгоды. Беременную невольницу если и купят, так дешевле, чем свежую красавицу без приплода. Леля взяла, поблагодарила и ни разу с тех пор про пузырек не забывала. Страшным сном был плен, но в этом сне еще случались мгновения просветления. А если ребенок... О таком и подумать страшно. Родная кровь в этом кошмаре. Никакого выхода, связана по рукам и ногам.
  Минуло уже пять месяцев. Леля привыкла, если можно этим словом назвать безразличие ко всему, видела только Муфида и хозяина, сидела в своей каморке большую часть дня и вечерами выбиралась в сад, огороженный высоким глухим забором. О будущем она не думала, такие мысли казались еще опаснее, чем воспоминания.
  Впереди был новый позор: грубый помост, выкрики торговца, взгляды мужчин, равнодушные, жадные или презрительные...
  Что с того. В неволе все едино. Пусть будет, что будет.
  
  Аслан задремал, сидя в седле. Вороной Мансур ступал так, чтобы не тревожить хозяина. Прекрасный конь, друг воина, утешение его очей и надежда сердца.
  Голова всадника клонилась на грудь. Солнце уже показалось, но ночная прохлада пока не ушла. На траве, высохшей, но не желавшей сдаваться, блестели капли росы.
  В камышах плескался старый сом. Конь насторожил уши и тихо заржал, предупреждая хозяина о присутствии чужака.
  Аслан встрепенулся, рука привычно нащупала рукоять сабли. Сом? Нет, что-то большое двигалось там, в зарослях камыша. Белое. Высокое.
  Потом раздался голос, и Аслан вдруг покрылся холодным липким потом.
  - Течет реченька... течет... быстра-а-ая...
  "Несет горюшко в даль да чистую..."
  Сердце больно грохнуло о ребра, он зашипел, как кот, обжегшийся об очажный камень. Мама.
  - Течет...
  Мама.
  Под закрытыми веками вспыхнуло: зима, кипит в котелке баранья похлебка с чесноком, родное мамино лицо, усталое, с морщинками и пятнышком сажи на скуле. "Лука, сыночка, иди ко мне, совсем мокрый, дай хоть рубашечку-то сменю".
  А на улице крики товарищей, с которыми скакал весь день, и некогда слушать ее надтреснутый, любимый голос, некогда подходить. Он, упрямый и своенравный десятилетка, выворачивается из-под мозолистой руки, убегает... Вслед, слабо, с надеждой: "Лука! Лука..."
  А весной она умерла. Вот так просто - жила и вдруг... Все.
  Все.
  И песен не стало.
  Ничего не стало.
  Совсем.
  
  Он спешился и неслышно, как учили, пошел туда, к плескавшейся в реке женщине.
  Она стояла на мелководье, но Аслан ясно видел - совсем рядом вода была темной, значит, омут, глубокий омут.
  Нагая грудь, налитая, с темными кружками и маленькими аккуратными сосками, руки за головой, глаза закрыты, песня в ней и вокруг нее, как течение, как вечность.
  Он даже не успел выдохнуть. Она открыла глаза, вскрикнула и обхватила себя руками, сплющивая беззащитные груди.
  Страх. Ужас. Темный, как этот коварный омут, ужас цыпленка, почуявшего неминуемую смерть от когтей рыси. И через секунду, не успел он отреагировать - ледяное спокойствие.
  Женщина опустила руки по бокам, вытянулась в струнку, глаза смотрели куда-то мимо него, в одну точку.
  Покорная. Ждущая. Его.
  Желание, от которого заволокло рассудок. Три шага навстречу судьбе. Он схватил ее за безжизненную руку и поволок к берегу. Она шла, делая маленькие шажки, слишком медленно. Он зарычал, побуждая идти быстрее.
  Она остановилась. Снова выступил вперед тщательно скрытый страх.
  И Аслан не выдержал, вскинул ее на плечо, как застреленную косулю, отнес туда, где стоял недоумевавший Мансур.
  На земле, когда он уже опустился на женщину всем телом, она распахнула глаза - широко, как ребенок, и заскулила.
  Звук этот, видно, не понравился Мансуру, и конь заржал, как в бою, предупреждая об опасности. Тяжелое копыто ударило о камень.
  Аслан оцепенел - все тело свело неизвестно откуда взявшейся судорогой, от нее позвоночник стал каменным, и время, тягучее, как мед, охватило его и утащило куда-то вглубь. В себя.
  
  Леля с трудом поднялась на ноги. Насильник лежал, на губах пузырилась пена, взгляд затянуло поволокой. Потом внезапно сорвался невнятный крик:
  - А-хы-ы-ы...
  Он выгнулся, пятки стукнули по земле. Она застыла, как кролик, зачарованный змеей, не в силах оторваться от ужасного зрелища.
  "Матерь Божья, поделом ему... поделом. Бежать!"
  Но он закричал снова, мучительно.
  Снова. И снова. Потом глыкнул горлом, обмяк и затих без движения.
  И она наконец разглядела того, кто на нее напал.
  Молодой мужчина, странно и страшно похожий на ее родовичей и соседей. Высокий, крепкий. Дорогая одежда. Светлые русые волосы, черты лица не монгольские, разве что скулы широковаты. Глаза, вспомнила она, снова обхватив себя руками и содрогнувшись. Черные, яркие, беспощадные. Так смотрели кочевники, и только они.
  И вот теперь этот полукровка беспомощно лежал у ее ног. Леля, искривив губы, нагнулась и вытянула саблю из ножен. Оружие легло в руку, как будто для нее и предназначалось. Она оскалилась: на шее видна бьющаяся жилка. Один взмах и...
  Рука застыла на половине замаха. И опустилась.
  - Мааа... коте-о-ол кипи-и-ит... коте-о-о-л...
  Он не говорил, скорее скрипел в забытьи. Не на гортанном, отвратительном языке кочевников-врагов, а на родном.
  Ошеломленная, она отвернулась, бросила саблю. Нашла брошенную наспех одежду, оделась быстро, не так завязала пояс, тихо ругнувшись, снова попыталась, обула мягкие кожаные чувячки.
  Полный кувшин показался очень тяжелым, руки не слушались. Ноги до сих пор тряслись. Плюнув от злости, она села на камень, собирая силы на обратный путь.
  - Хххх...
  Насильник уже не говорил и не скрипел, он булькал горлом и, кажется, захлебывался.
  "Пусть умрет. Пусть сдохнет, собака, сдохнет в муках страшных!"
  Внутри неистовствовал разбуженный дикий зверь. Одновременно с ним звучал голос, который она считала давно умершим - голос мамы, женщины кроткой, любящей и милосердной. "Елена, что же ты, доча..."
  Леля сморщилась, тяжело встала, поставив кувшин у его головы, смочила платок и положила его мужчине на лоб. Подобрала палочку, открыла ему рот и прижала палочкой западавший язык. Дыхание его сразу выровнялось. Палочка оказалась острая, и девушка со злорадством подумала, что рот припадочного будет в ранках.
  Прошел час или около того. Солнце поднималось. Мужчина дышал уже совсем хорошо, лицо стало нормального цвета, и Леля рискнула убрать палочку.
  Она выдохнула и, взяв кувшин, пошла обратно.
  
  - Как наш хан?
  Служанки виновато потупились. Одна, старшая, отодвинулась в сторону, чтобы госпожа могла рассмотреть лицо лежавшего на постели ребенка.
  Борагчин-хатун, вдова великого Бату-хана, временная правительница улуса Джучи, возвышалась над ними, как богиня рока. Желтое лицо с узкими карими глазами было неподвижно. Никогда еще ни один человек, будь то муж, сыновья, внуки или слуги, не смог разгадать, что на самом деле у этой женщины на уме.
  Сейчас ни тени волнения не отразилось на лице, лишь дрогнули губы, и старшая служанка, арабка Сивар, стиснула краешек своего халата.
  Улагчи-хану оставалось жить недолго, это знали все. Его дядя, Берке, спал и видел, как бы занять место владыки улуса. На стороне Берке были младшие ханы, кроме того, он в последнее время сумел сблизиться и со многими жителями Сарай-Бату - учеными, ремесленниками, купцами.
  - Позови Византийца, - после недолгого молчания приказала госпожа.
  Сивар метнулась к выходу и пропала. Вторая, совсем молоденькая и запуганная невольница, явно из русичей, так и стояла на коленках. Борагчин приблизилась и взяла ее подбородок жесткой, в кольцах, рукой.
  - Смотри на меня.
  Леля, содрогнувшись, вскинула глаза. Хозяйка будто душу из нее выпить хотела - в глубине зрачков тлел мрачный огонь.
  - Красивая. Очень. Много знала мужчин?
  Девушка открыла рот и задохнулась, Борагчин усмехнулась и усилила нажим.
  - Ну?
  - Одного.
  "Второй не успел...". Но эту мысль Леля побоялась даже додумать.
  - Повезло. А меня, когда схватили, сразу взяли пятеро. Прямо так, рядом с очагом, где лежали мои племянники и отец.
  Леля бы ахнула, но державшая ее рука мешала раскрыться челюстям.
  - Потом отвезли к хану, и он выбрал меня женой. Меня - павшую в грязь. Удивительно. Но моему Бату не было дела до оболочки - он видел суть.
  Леля едва могла дышать от страха и удивления. Чудится ли ей, или неприступная Борагчин и впрямь исповедуется? Нищей невольнице? А с другой стороны - как раз невольнице-то и можно, потому что в любой миг моргнуть, и нет человека...
  - Я жила, как велел мой ака, старший. Жила честно. И вот теперь...
  Правитель чуть слышно простонал, и хатун отняла руку, села на край постели и ласково провела пальцами по мокрому лбу.
  Полотно у входа шевельнулось. Вошедший остановился, и, встав на колени, поклонился.
  Хатун кивнула, давая позволение говорить.
  Мужчина, не подымаясь, промолвил:
  - Жду ваших слов, о мудрейшая Борагчин.
  В присутствии Византийца - никто не знал имени, все звали его только так - Лелю всегда охватывало тошное ощущение. Она опустила голову, стараясь не глядеть на него, но ощущала каждой частичкой своей, что он ее заметил.
  - Каган Мункэ милостью своей поставил меня на это место после смерти Сартака. Улагчи-хан, наше солнце, скоро закатится, оставив нас сиротами. Но пока я жива - Берке не бывать ханом!
  Мужчина кивнул, терпеливо ожидая продолжения.
  Борагчин все так же гладила ребенка, но мысли ее явно унеслись прочь из этой комнаты, где стены, пол и потолок были увешаны драгоценными коврами.
  - Туда-Мункэ, мой сын, крепок и умен. Каган будет с ним. И брат кагана Хулагу тоже. Езжай в его ставку, Византиец. Пусть лучшие воины поспешат сюда, и да расстелется степь под копытами их коней, как лучший китайский шелк.
  Гость снова кивнул и наконец встал. Леля почуяла, как зашарил по ее телу липкий взгляд сластолюбца.
  - Нравится?
  "О Мария Пречистая, хатун тоже заметила!"
  - Выполнишь задание - подарю, - понимающе улыбнулась хозяйка. Леля стиснула зубы, борясь с криком, рвавшимся из глотки.
  - Воля хатун священна, обещание нерушимо, - сказал наемник. Черные, как маслины, глаза впились в лелино лицо.
  Девушка впервые порадовалась тому, что им не разрешалось в присутствии хозяев вставать на ноги. Так можно было хоть присесть на пятки и упереться в пол кулаками, чтобы не упасть.
  Отдадут. Бросят, как кость псу. И пропадать ей совсем в его острых зубах.
  Аромат трав и целебных масел, витавший в комнате, вдруг стал таким сильным, что к горлу подкатила настоящая тошнота. Она сглатывала слюну, отчаянно молясь, чтобы не опозориться и не вывернуть завтрак на постель больного. И за меньшие провинности насмерть засекали.
  Византиец ушел.
  В висках постукивало. Как сквозь сон, послышалось:
  - Придет Сивар, вынесешь горшок хана.
  Леля в ответ сложила ладони у груди и поклонилась.
  
  Ночью она лежала без движения. Дремота ускользала, такой желанный для всех невольников отдых стал недостижимой мечтой.
  Смутно бродившие днем идеи стали складываться в замысел. Он был так же прост и так же страшен, как грань между "жить" и "не жить".
  Когда Сахир ибн Дирбас еще до окончания шестимесячного срока швырнул Лелю, как тряпку, в ноги Борагчин-хатун, девушка обрадовалась. Во дворце к невольникам относились если не более милосердно, то более разумно: еды и воды вдоволь, иногда, за особые заслуги, одежда с хозяйского плеча, били редко, но всегда за дело.
  И ей ведь пообещали в случае хорошей службы послабление. Раз в год самых проворных служанок выставляли на особый торг, где покупателями были серьезные мужчины. Они желали приобрести не просто наложниц, а невест. Леля была почти уверена, что ей повезет, и кто-то немолодой и добрый купит ее в жены.
  Но Византиец! Она содрогнулась, снова мурашки побежали по рукам, и светлые короткие волоски стали дыбом.
  Византиец и смерть - одно. Это Леля знала точно, сердце подсказало.
  За окном громыхало. Шла очередная гроза, бледные вспышки следовали одна за другой, и могучий Илья-пророк правил своей колесницей и бил хлыстом по тяжелым, налитым водой тучам.
  
  Аслан сидел на колоде и бессмысленно смотрел в грозовое небо.
  Дождь уже лил вовсю, попадая за шиворот, вода бежала по лицу, как давно позабытые им слезы... За спиной темнели окна отцовского дома. Все легли спать.
  Кроме него.
  Сегодня день прошел так же, как и вчера, и позавчера. С утра тренировки с бойцами, потом скачка вдоль Актюбе, купание Мансура, прогулка по многолюдным, шумным улочкам Сарай-Бату. Странно, но его пока не тянуло в степь. А раньше бывало наоборот - неделя, другая дома, и ищи-свищи живой ветер в пустошах.
  Еще более странно, что за весь этот месяц он так и не посетил дом свиданий в греческом квартале. И не задрал подол халата ни одной из отцовских служанок. Желание было, он его ощущал, хотел выплеснуть... и не мог. Не мог или не хотел?
  Это та девка с реки виновата, растерянно подумал он. Навела на него порчу, околдовала. Отец всегда говорил, что русинка, мать Аслана была "пери". Злая, темная пери, несмотря на светлые волосы и кожу.
  
  Во сне тот мужчина со светлыми волосами и глазами кочевника снова наваливался, но отчего-то руки его были уже не такими жесткими, и все лелино тело томительно ждало... Чего? Непонятно.
  Сухие, настойчивые губы и его дыхание на шее, там, где бьется тонкая жилка; испуг куда-то ушел, появилось волнующее ощущение - вот сейчас, сейчас... Он скользнул ниже, раздвигая полы ее халатика, языком выискивая самые нежные местечки на ее влажной, разгоряченной коже. Задыхаясь, Леля изогнулась, вскрикнула, приникла к нему бедрами и тут же отпрянула, но мужчина мгновенно сдвинул левую руку, и она вновь оказалась в клетке. Только теперь не боялась - и дивно ей это было, так дивно, что по пухлым губам скользнула давно забытая улыбка.
  Он ее уловил и сказал что-то шепотом, повторил, когда она переспросила: "Я не хотел тогда..." И последние слова прервал громовой раскат, от которого Леля подскочила на ложе.
  Громыхало страшно - хоть под землю прячься, в звериную нору. Окна на ночь закрыли ставнями, но в щели просвечивали сине-белые молнии.
  Очередной удар был так силен, что Леля в испуге выскочила на задний двор - показалось, что рушатся стены. Небеса разверзлись в буквальном смысле: молнии полосовали все пространство из края в край, и при их свете деревья и ограда походили на нарисованные сумасшедшим изографом скелеты. Она не была уверена, но вроде бы слышала крики напуганных служанок в оставленной комнате.
  Но никто не побежал следом. Сверкнуло и грохнуло рядом, в трех шагах, потом в воздухе возник крошечный алый шар и поплыл, незаметно увеличиваясь, по направлению к Леле.
  Девушка вскрикнула - звук был не слышен из-за раскатов грома - и взмахнула руками, словно муху надоедливую отгоняла. Шарик угрожающе вспыхнул, вырос еще больше и внезапно взмыл по дуге в небо. В последний миг, точно передумав, резко вильнул. И зацепил ее голову краем.
  Белое молчание. Огонь. Бездна.
  
  Аслан очнулся, только когда промерз до костей. Хлюпая сапогами по бурлящим от усилившегося дождя лужам, он пошел к конюшне. Не в первый раз он ночевал с любимым Мансуром. Наверное, и не в последний.
  В конюшне было тепло и сухо. Жеребцы сонно пофыркивали, когда он шел по широкому проходу между стойл. Мансур приветствовал тихим ржанием.
  - Хороший мой, красивый...
  Аслан вошел, накинул на петлю крюк, закрывая дверцу. Приблизился к коню, приговаривая что-то успокаивающее. Хоть и не обязательно было это делать - Мансур не боялся гроз, он вообще мало чего боялся, как и его славные предки из табунов великого кагана.
  Он только решил взять еще одну охапку соломы, чтобы расстелить ее на полу в уголке и улечься...
  ... как прямо перед ним вышла из стены девушка.
  Она была туманной, как облако, и по телу пробегали темно-алые искорки. Глаза, такие же светлые, как речной жемчуг, глядели прямо и скорбно.
  - Аллах! - он попятился. Мансур даже не повел ухом, будто ничего особенного не происходило. Пьянея от ужаса, Аслан заслонился рукой и вжался всем телом в спасительную стену позади.
  Пери висела в воздухе, ногами не касаясь пола. Она что-то говорила ему, Аслан это видел. Но ни звука не было слышно. И только когда застывшая в жилах кровь встрепенулась и знакомое цепенящее чувство прошло по позвоночнику, голос ворвался в его уши:
  - Предупреди Берке... предупреди Берке... гонец едет к Хулагу от Борагчин-хатун...
  Он застонал, сражаясь с приближающимся припадком, и увидел, как пери подплывает ближе.
  В миг перед потерей сознания Аслан ощутил на своих губах робкий, холодный и вместе с тем огненный поцелуй. Маленькая рука легла туда, где билось его буйное сердце, и тело затрепетало, откликаясь. Муть отхлынула, спину отпустило.
  Он не свалился в корчах, как много раз за эти двадцать восемь лет, а уснул глубоким, непробудным сном. Мансур звал и не мог дозваться хозяина. На улице бушевала гроза.
  Дом Берке, отца Аслана, все так же спал.
  
  Когда по улицам Сарай-Бату прошел слух о предательстве Борагчин-хатун, единственными, кто не взволновался, были ростовщики и могильщики. Первые - потому что хоть мир, хоть война, а деньги все равно будут занимать. Вторые - потому что хоть война, хоть мир, а копать ямы и обмывать мертвых тоже будут. В войну и тем, и другим жить даже выгоднее.
  Разговоры простых людей становились все более опасными. Младшие ханы, сторонники Берке, не скрываясь от правительницы, устраивали каждый день учебные бои на трех главных площадях города - они-де готовятся быть во всеоружии, если каган Мункэ вдруг призовет выступить в поход.
  Борагчин сидела у себя в комнате, тупо глядя на суетившуюся арабку.
  - Где та, которую громом поразило? - спросила она.
  Сивар сжала губы, но потом нехотя ответила:
  - Стоит.
  - Холодная, как и была?
  - Как кусок льда. Как столп соляной! Ой, госпожа, не знаю, что с этой руси не так было, что Аллах ее покарал. Вы точно не хотите, чтобы мы ее похоронили?
  - Сердце бьется, я сама слушала.
  - Она шайтан! - вскрикнула, забыв об осторожности, Сивар. Смуглое личико пылало от негодования. - Истинный шайтан! Убейте ее, госпожа, пока она нас всех ночью не загрызла!
  - Молчи, - Борагчин даже голоса не повысила, но служанка сжалась и втянула голову в плечи. - Мне звездочет нагадал - от нее зависит моя судьба.
  Помолчали. Сивар, стараясь казаться меньше и незаметнее, наливала госпоже ароматный крепкий чай, редкий сорт из Китая. Пока она раскладывала свежие лепешки и резала жирный, желтый сыр, Борагчин, хмурясь, встала и прошлась по комнате.
  - Хатун, ой, хатун, - невольник вбежал в комнату и, задыхаясь, рухнул на колени. Она ждала этого уже несколько дней, ждала, как ждет обреченное животное мясника с острым ножом. - Улагчи-хан ушел к предкам!
  В углу картинно завыла Сивар. Борагчин-хатун поморщилась, двинула крепким плечом.
  Вот и все. А гонец еще не вернулся, и вестей никаких нет. Где Хулагу с войском? Где ее опора и защита?
  Никого рядом. Она одна.
  
  Аслан ехал с передовым отрядом. В него Берке лично отобрал самых злых и тренированных бойцов, половина - из собственной охраны.
  "Схватить наглую дрянь и казнить так, чтобы весь Сарай-Бату видел и чувствовал мою силу".
  Отец вечно был им недоволен. В этот раз у Аслана появился шанс показать себя - в случае удачи Берке наконец признал бы его родным сыном.
  "Не признает все равно, даже если одной рукой переверну весь свод небес. Порченый, больной, припадочный... только так он меня и называет. Но тогда и наследника у него не будет - остальные женщины только дочерей сумели нарожать. Шайтан! Хитрый шайтан. Но и я не глупец, его кровь во мне говорит... Будь что будет".
  - Дворец в кольцо! Никто чтобы не выскочил, пока суд будем вершить! - поворот, отмашка правой рукой, и послушные всадники рассыпались, а предводитель, не торопясь, не выказывая ни тени сомнения, подъехал к воротам.
  - Открывайте посланникам нового хана Берке!
  - А не шел бы твой Берке в... - и охранники, верные своей Борагчин, так продолжили ответ, что Аслан ощерился и стиснул поводья до ломоты в пальцах.
  "Мусор. Хорошо, сами напросились..."
  - Все войско желтолицей уже взято нашими сторонниками и сейчас приносит присягу славному Берке-хану! А вы, смердящие псы, будете висеть на этих воротах ногами кверху за сопротивление!
  Еще взмах - и лучники осыпали градом стрел вопящих охранников, те ответили, и кто-то неподалеку от Аслана вскрикнул и упал с седла.
  Чувствуя, как охватывает знакомое боевое бешенство, он заорал:
  - Аллах акбар! Слава Берке-хану!
  Бой начался.
  
  Душа Лели странствовала по городам и весям, птицей летала над просторами Великой Степи, над холмами и оврагами. Текла реченька, текла быстрая, а время стояло, и тело было само по себе, холодное и твердое, как одна из давно заброшенных в пустошах каменных баб.
  Песок сыпался, дули ветры, солнце всходило и заходило, люди жили и умирали.
  Любопытная душа не хотела возвращаться. К чему? Так, птицей прозрачной, вольготнее и веселее жить до самого Суда. Но вдруг замерцал в пустоте малый огонечек, и душа зоркая углядела там, далеко внизу - зовущего. Врага-друга, родовича неродного, путника заблудившегося.
  И слетела, закружилась над ним, запела-защебетала, томясь оттого, что не слышал, закрыл свою душу яростью и обидой.
  А когда ворвался он в комнату, где стояло столпом покинутое, сирое тело, и сам застыл, на нее глядя, а потом хрипло, отчаянно выругался - решилась.
  
  Он стоял перед ней и дышал ртом, чтобы хоть как-то восстановить равновесие. Женщина, спасшая его на берегу реки, белая и неподвижная, не отвечала.
  Это она была там, в конюшне, предупредила о змее Борагчин. Она его поцеловала.
  Пери, судьба, от которой, выбери хоть сто дорог, не уйдешь никуда.
  И ее убьют, непременно убьют, потому что всему Сарай-Бату были известны слова Борагчин о предсказании звездочета. И убить прикажут ему - потому что некому больше. Остальные боятся шайтана. А он - порченый от рождения, ему все равно.
  Ее из дворца не вывести и не вынести. Была бы хоть не застывшим идолом, двигалась...
  Предельное отчаяние бросило Аслана вперед.
  Дрожа, он вытер окровавленные руки какой-то тряпкой, разорвал и бросил в угол ее рубаху. Показалось все тело целиком. Грудь, так ему запомнившаяся. Бедра, светлый мягкий пух между ними.
  Почти не касаясь, он провел пальцами по изгибам, любуясь красотой. Тронул сокровенное местечко, потом прижался к нему губами.
  - Единственная, приди...
  Потом он забыл обо всем, бешено целовал каждый уголочек ее тела, до которого мог дотянуться, ласкал так, словно ни разу до сих пор не видел женщины.
  - Приди ко мне, приди же...
  Он шептал эти слова, как гимн, и были они сильнее всех молитв, что когда-либо звучали под сводами дворца победоносных монгольских ханов.
  В какой-то момент она дрогнула под его натиском, отозвалась.
  "Живая", - закричало безумно его сердце. Аслан вскинул ее, обмякшую, на плечо, как в то роковое утро, понес на ложе.
  Кто-то бросил там впопыхах засохший букет простых полевых ромашек, и она, такая же белая и невесомая, раскинулась на них...
  - Представь, что мы на лугу, пери-ханум, - шепнул он, целуя и грея дыханием нежный крохотный пупок. - Смотри на меня, только на меня... слышишь?
  Она смотрела снизу, губы приоткрылись, дыхание - живое, легкое - поднимало грудь, к которой он припал, как младенец.
  Груди, такие шелковистые и сладкие, были слаще напитков Исфахана; молитвой звучали его слова, когда он шептал услышанное от бродяги Саади и крепко запавшее в память: "Страданья ради истинной любви блаженством, о влюбленный, назови!".
  Она отозвалась протестующим стоном, выгнулась под его ищущей рукой, и он понял, что родник, высохший под ударами беспощадной судьбы, снова полон - влага смочила кончики его горячих пальцев.
  - Да? - тихо, почти беззвучно.
  - Да. Пожалуйста. Да.
  Потом уже Аслан ничего не видел и не слышал, кроме ее криков счастья, ее движений, совпадающих с его движениями, ее огня и воды, проникающих под его кожу и разливающихся бурным потоком. Когда она закричала в последний раз, он поймал ее губы и отдал ей последнее, что у него было - дыхание и саму жизнь.
  Мир вернулся к обоим позже.
  Гораздо позже.
  
  Глеб Василькович, князь Белозерский, задернул занавесь, скрывая от юной жены Феодоры то, что творилось на улице.
  - Бесчинство деют, язычники, - подал голос его брат Борис. - Мало им крови и слез утром было, так теперь вон несогласных пошли по дворам искати да вешати... Сможем ли выехать из Орды, княже?
  - Все готово уже, слава Богу, - ответил ему Глеб. Еще молодое, но отмеченное морщинками лицо было печально. Серые глаза подслеповато моргали - князь скрывал, что видит вблизи плохо, и вечно отговаривался головной болью. Домашние, конечно же, все знали, но притворялись, что не ведают. Очень уж добр и великодушен был их князинька.
  - Берке-хан принял дары?
  - Принял. И грамоту дал охранную на обратный путь, и подтвердил мои права на княжение... Подождем до вечера, пока разгульная толпа не утихомирится, а там уж и двинемся в путь-дорогу, помолясь...
  Тоненькая и хорошенькая Феодора вышла из комнаты, потому что служанка делала странные знаки.
  - Княгинюшка, не вели губити... Там...
  - Ну, что? - молодая жена еще плохо говорила по-русски и все сбивалась на родной или арабский. - Пришла кто?
  - Пришел, княгинюшка-свет, страшный человек, в ворота стучится, кричит благим матом. Говорит, дело у него к князюшке, а не откроем - так и врата повыбьет. А глазищи-то страх! А голосище...
  - Ша, - махнула ручкой Феодора. - Не бойсь, я ханов дочь, мне ничего не тронь.
  Служанка пискнула и умчалась, как вспугнутая летучая мышь.
  Феодора резво побежала во двор. Охранники помогли подняться наверх и выглянуть под надежным прикрытием их луков.
  У ворот стоял не такой уж страшный молодой мужчина с умоляющими глазами. Завидев ее, он замолчал и вытянул руки, на которых лежала девушка одних с Феодорой лет.
  - Милости, - хрипло сказал по-русски мужчина. И повторил, так, что у княгини защипало в носу: - Милости.
  
  Возок, где под слоем соломы лежали они с Лелей, скрипел и качался.
  Аслан прижимал ее к себе, жмурился и про себя шептал все материны слова, все ее песни, которые мог вспомнить.
  У заставы их остановили, и стражники начали тыкать копьями в солому, несмотря на окрик князя и возмущение княгини. Леля не издала ни звука, но по напрягшимся ножкам, прижатым к его, Аслан все понял и сдвинулся, прикрывая ее собой.
  Если проткнут - то его.
  Копье прошло совсем рядом, он ощутил, как скользнуло древко по плечу. Потом опасность миновала. Он выдохнул в ее шею, она всхлипнула и потянулась к нему губами. Аслан не пустил, карауля, как зверь, малейшую угрозу.
  Возок заскрипел снова - тронулись.
  Она тихо плакала, а он думал. О том, каково будет ему в Ростове среди людей, родных по крови, но враждебных по обычаям. О том, сколько денег он сможет заработать, чтобы купить Леле новое платье, и башмачки, и пояс.
  Еще он думал о том, что Берке-хан останется без наследника, но род его не прервется. О казни Борагчин-хатун. И о разочаровании воинов, которых он предал, и о прекрасном, верном, тоскующем Мансуре.
  С юга шла гроза, и гремел высоко могучий Илья-пророк, взмахивая хлыстом и потрясая синими молниями. Тявкали радостные пустынные лисы, гоняясь за выползшими из нор сусликами, и пахло степным ветром и ромашками.
  Возок скрипел.
  
  
  Примечание от автора.
  
  Действие рассказа происходит в 1257 году, в основу легла легенда дворянского рода Тутолминых о происхождении якобы от сына Берке, Аслана, а также исторические события - передел власти в улусе Джучи и приезд в Орду князей Белозерских. Стихотворение Саади, упомянутое героем, вошло в опубликованный в том же году сборник "Бустан". Автор взял на себя смелость предположить кое-какие подробности, сместить некоторые акценты, временные промежутки, и описать исторических лиц так, как это было необходимо для развития событий. Однако в целом повествование следует известным всем фактам.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"