Аннотация: Глава 3. Теряя равновесие к книге 2. О чем песенки в большом городе. Андрюхин словарик в конце главы
ГЛАВА 3 Теряя равновесие
Яркий, солнечный день, когда я встречаюсь с ней на обед. "Николетта" ближе к нашим краям, я об этом не подумал. Да еще на двенадцать "рандеву" назначил, рань-то какая, вот дебил. А она пока еще доплетется сюда.
Все-таки, наверное, она придет с Европы, а значит, иду ей навстречу на Театральную. Не знаю, почему, но у меня изо всех сил лупит сердце, как у девочки-школьницы перед первым в ее жизни "кафе-мороженым". Если можно так сказать, это же наша первая встреча. Нет, реально, у меня все пылает, и я останавливаюсь у фонтана, ловлю брызги и бросаю себе в лицо. Лучше.
Я и сегодня особо не выпендривался перед зеркалом. Просто вместо футболки надел рубашку с коротким рукавом - все. Волосами как раньше не занимался, так и сейчас не занимаюсь. Короче, пока я там плескаюсь в воде, у меня успевает сформироваться комплекс неполноценности, и я сначала пялюсь в зеленоватую воду в фонтане, а потом, не доверяя отражению, в фотоаппарат на сотке. Да все вроде как обычно. А как это? - свербит у меня внутри. А я ей - как вообще?
Так, роста среднего (для мужика), ноги кривоваты, по-моему, телосложения спортивного, хотя бывало и поспортивней, что-то я расслабился за этот год, то дисс, то переломы эти гребаные. Нет, надо за себя браться срочно.
Волосы темные, стрижка из серии "попрактичнее", то есть, покороче. Спереди какое-то подобие челки, ну, глаза там - глаза, как глаза, голубые или серые? В паспорте написано, что голубые. Нос - фу ты, черт, ну как его опишешь? Нормальный нос. Не курносый, не орлиный. Прямой, что ли? Конопушки, черт бы их побрал. Не только на лице - на всем теле есть, на спине - особенно. Помнится, парился когда-то из-за них, но недолго. Так, рот. Ну, такой... прямой, не бабский - и порядок. Подбородок резкий, кажется? Мужественный? Джеймс-хренов-Бонд. Сам с себя ржу и вижу, как на щеках появляются ямочки. А, да, точно. Забыл про них. Кажется, бабье от них прется?
- Ну и что там пишут? - слышу над ухом негромкий насмешливый голос, самый мелодичный, самый приятный в мире, самый что ни на есть услаждающий мой слух. Поднимаю голову и сквозь струи фонтана вижу Оксанку - она, как и вчера, на велике, как раз с него слезает. Взгляд у нее какой-то странный. Кажется, она тоже только что смотрела в мою сотку? И что там нашла?
Е-мое. Сегодня на ней черная юбочка-клеш, коротенькая, блин, гораздо выше коленок. И ножки теперь кажутся вообще до шейки, а на ножках-то... черные туфельки во-о-от на таких каблучарах. И как она только в них приехала? Сумасшедшая. Я видел такое и раньше, чтобы на шпильке на велике - у нас тут как только не выеживаются, но чтобы так, вблизи. Вот хохмы. Это она что - передо мной так выпендривается? Мне это кажется и забавным, и трогательным одновременно. Но вообще один уже вид ее, как она катит рядом со мной велосипед в этой юбчонке и этих туфлях конкретно заводит. Коза, выходит, не ошиблась. Вот только попку в юбке такого фасона не видно совсем, и я тайком скулю по ней.
В "Николетте" мы болтаем обо всем и ни о чем. О личной жизни она не говорит, а я пока не спрашиваю. И все-таки мне хочется узнать, чем и как она связана с этим городом, ведь привел же он ее ко мне. В ответ на мое: "Рассказывай...", - на которое и сам ненавижу отвечать, но ей говорю нарочно, она пожимает плечами.
- Живу. Работаю. До того, как перебралась сюда, дипломную написала. Стажировалась в Штатах. Все.
- Да про Штаты-то я помню - мы же переписывались с тобой тогда. Фотки твои до дыр засмотрел.
- Правда? - смеется.
Вогнал ее в краску, надо же. Розовые щечки идут ей, а меня заводят. Как и все в ней.
- Еще как. Только потом почему-то некоторые перестали писать мне. Случилось что-нибудь тогда? - она потупляет глаза, молчит.
Не хочет говорить. Значит, не Анушка-хакер тогда все мне подорвала. Вот уж не знаю, как вообще возможно, но чувствую, что она в этот момент тоже подумала об Анушке.
- Расскажи лучше о себе, - просит она, смиренно поднимая на меня глаза.
Внезапно до меня доходит, что она впервые, включая нашу вчерашнюю встречу, задает мне вопрос обо мне. И так же внезапно я понимаю, что она боится услышать от меня что бы там ни было. Но, видимо, решила, что рано или поздно спросить надо, вот и спрашивает. Это же так очевидно. Она вжалась в стул, глаза распахнуты, дыхание затаила.
А меня вместо радости от такого интереса к моей персоне прошибает какое-то невиданное доселе озорство. То ли мне хочется подшутить над ней, потому что шутить и наблюдать за тем, как она дрыгается - это зверски приятно и будоражит. То ли я решаю устроить ей проверку. Как она ко мне относится и будет ли отстаивать меня, если понадобится?А то я тут, видите ли, ночи не сплю и все такое.
И вот в ответ на ее просьбу рассказать о себе, говорю:
- Да нормально все. Мы неплохо устроились здесь. Живем теперь, тоже работаем.
Каково, а? Само по себе уже четко. Но тут вдобавок еще и звонит рабочий, мне неловко, и я спешу вырубить его. И тыкаю в него. И Оксанка видит на обоях фотографию Анушки. Трубец.
Вот. Так мне, уроду, и надо. Признаться, с Анушкой - это действительно лажа. Но сказать, чтобы я особо расстроился, тоже нельзя. Ведь как трогательно она меняется в лице, взгляд ее тухнет, опускаются плечи. Она печальна, расстроена. Да, она еще раньше успела заметить эту злополучную фотку. Она так и знала.
Но тут моя бедная, бедная, бедная моя девочка спохватывается, понимая, что слишком уж обнажила передо мной свои чувства. Нет, прятать их надо, прятать поскорее, запихнуть куда-нибудь поглубже, чтобы не потерять лица.
И она надевает свою маску, которую я уже видел на ней. Да, ту самую. Теперь внешне она уже спокойней, видимо, сказала себе, что, мол, Андрей, это бревно бесчувственное, все равно ничего не просек, и она не спалилась. Что она - большая девочка и справится.
Но что же ты - услышала звон и не знаешь, где он, а спросить боишься. Ну спроси же, с кем это я здесь живу. Кто та девушка на обоях. Не можешь? Трусишка... А ведь надо же все разъяснять. Но она мысленно уже похоронила нас - или что она там в себе лелеяла?Да, похоже, эта встреча начинает порядком тяготить ее.
А я даже не понимаю, что чувствую сейчас. Радость, что не безразличен ей. Досаду, что она так быстро дает мнимым, выдуманным трудностям одолеть себя. Что принимает любой удар и даже не борется. А ведь как раз о нас речь. Наша, на хрен, судьба решается.Ну, я-то для себя уже все решил, допустим, но она об этом не знает. А как же все остальное, что было вчера, сегодня? Тебе пальчик показали, и ты повелась. Да, в чем-то ты изменилась, факт. Повзрослела. Поумнела. Похорошела. Но в чем-то - все та же угрюмая девочка-подросток, привыкшая не понимать удары судьбы, а принимать их. Вестись на них и подставляться. Глупышка. Сла-а-а-абенькая ты какая совсем, думаю. А слабеньких вообще-то поддерживать надо, тем более, если хочешь жить с ними.
И все-таки - заигрался я слишком. Ее расстройство - и боль? - прямо опьяняют, захватывают, поэтому и разъяснять все не спешу. Сижу, наблюдаю за ее терзаниями, коих теперь и не видно невооруженным взглядом. Вот актриса. Как играет, а. Маска ее - вообще высший пилотаж. Даже заговорила опять о чем-то левом - не о нас, нет, показывает мне через дорогу на какое-то здание в стиле модерн, выглядывающее из-за магнолий:
- А у нас там позавчера сайнинг был, там нотариус. У него в офисе временная выставка картин из одной галереи из Бад Китца. Художник изобразил параллельные миры в сценах из детских сказок.
У самых лучших актеров бывают если не провалы, то обстоятельства. Как руки-то дрожат. Впору прекратить эту комедию, пока она не превратилась в трагедию, но я слишком погружен игрой на тонких струнах ее ранимой души.
- На, попробуй. Здесь она неплохая, - кладу ей на тарелку кусок своей пиццы с пармской ветчиной и рукколой, а то у нее там только салат. Она удивленно смотрит на меня. - Ешь, ешь. Тебе питаться надо, а то - вон... - киваю на ее тарелку.
- Да нет, я люблю салат. Правда. Ну... - она мнется, - ...и еще поесть вкусно... и много... тоже люблю. Страшно люблю. И поэтому...
- ...и поэтому ешь салаты. Да?
Она улыбается и утвердительно кивает.
- Нет, я пытаюсь заниматься чем-нибудь, - говорит она, жуя. - Вкусно? - спрашиваю. Вместо ответа она поднимает большой палец. - Но среди недели времени нет абсолютно. А на выходных я все так же через неделю к родителям езжу.
А на другую неделю? К его родителям? Чего это я. С чего взял, что он в ее жизни вообще существует. Затягивает эта игра, нет слов. Нервы щекочет.
- Где ты живешь?
- Возле Центрального Зоопарка.
Не-е-ет, хватит с меня уже этих глюков. Где тут скрытая камера? Может, скажешь еще, что тебе мои окна видно? Хотя зоопарк большой и неравномерный, как огромное, расплывшееся пятно.
- Верраштрассе знаешь? Это такая красивая-красивая улица-аллея, кое-где дома старинные, с одной стороны.
- Знаю, конечно. Она и правда красивая.
Нет, не видно. Не видно ей оттуда моих окон.
- Да, правда ведь? Деревья такие старые, огромные растут по обе стороны, даже небо закрывают. Там я живу.
- Одна?
На тебе, говори теперь. Теперь меня колбасит. А она в замешательстве. Но быстро находится.
- Нет, я комнату снимаю с одной теткой в ее съемной квартире.
- Да ну. Студенческий вариант.
- Ну да, но мне больше не надо. И деньги тратить на чужое жилье неохота. Лучше откладывать.
Я смеюсь и одобрительно киваю. Я чрезвычайно одобряю, что она не живет, например, с каким-нибудь пентюхом. И все-таки, это еще не значит, что у нее такого пентюха совсем не имеется. Здесь или где-нибудь далеко отсюда.
- Скупердяйкой меня считаешь, - улыбается.
- Нет, бережливой просто. А это хорошо. Здесь и две штуки на жилье можно в месяц тратить, а смысл? Лучше поднапрячься, а потом свое приобрести.
- Вот и я так думаю. Хотя папа давно за меня решил, что мы себе дом построим. Или он нам его построит, если у моегомужа, кишка тонка окажется.
Видел ли я "Звонок"? Видел. Помню ли ту сцену с девочкой в углу, когда, мать их, ну ни музыка, ни камера, ни герои, ну ничего, сука, не предвещает, а потом вдруг - бля-а-а-а, вот тебе в морду, вот тебе - измочаленное телкино лицо, будто паяльником поработали, посмотришь - отлить охота? Помню. Похожи ли ощущения от вида той сцены на то чувство, что у меня сейчас, когда слышу о ее муже? Похожи.
- А кто он? - только и нахожусь, что спросить. В горле моментально пересохло.
- То есть? - она равнодушно ковыряется дальше в своей тарелке.
- А кто твой муж? - спрашиваю одними губами. Она жует, словно не слышит, задумалась.
- Оксан?
- А?
- Муж твой, - спрашиваю, - кто?
- Чего? А... Да нет. Никто. Это в смысле - если когда-нибудь.
Мне это сейчас только кажется или эта коза беззвучно надо мной смеется? Типа, попробуй ты теперь, каково. Проучила.
Нет, не смеется вроде. По-моему, она вообще не вникла, что я только что смеялся над ней. Усиленно думает над чем-то. Продолжает так же за чистую монету принимать мои намеки. Только повеселела немного. Поела хоть. Вон, руки больше не дрожат. А у меня секунду назад чуть дрожать не начали. Черт, отлегло аж. Так, пора с этим кончать. Я эту тупую игру затеял, мне и разруливать. Хоть и нравится управлять ходом событий.
Но Оксанка - существо мало предсказуемое. Очевидно, теперь в ее труднопонимаемой голове возникло решение, что управлять ходом этих самых событий будет она. Потому что внезапно она - ну очень уж демонстративно - смотрит на часы, потом тыкает в БлэкБерри и палит:
- Слушай, мы с тобой тут уже два часа сидим, а мне в офис пора.
Хочет подозвать официанта - ну конечно, еще заплатить за себя сама собирается, как уважающая себя эмансипированная зараза. Да, тут же все равны. И условно зарабатывают одинаково. Я к этому привык, это никогда не казалось мне странным. Но в случае Оксанки я решаю, что лучше удавлюсь.
Откинувшись назад, говорю:
- Что ты, я тебя угощаю. Ради нашей встречи.
- Спасибо. Очень мило с твоей стороны. В следующий раз - я, - доброжелательно так, по-дружески, без тени подкола, ну не сучка ли.
Недовольно сверлю ее взглядом, наблюдаю, как она поднимается из-за столика и даже не поднимаюсь вместе с ней. Иди-ка ты. Иди-ка в театр и играй там, посылаю ее мысленно.
- Ну ладно, было очень приятно встретиться и поболтать с тобой. Как-нибудь обязательно повторим, - все та же милая улыбка.
Вот только я не улыбаюсь ни хрена. Не отвечаю на ее прощание. Смотрю на нее исподлобья, пристально, мрачно. А она это видит и все отлично понимает, и ее поведение из-за этого вызывающе-наиграно. Нормальная баба уже давно прекратила бы валять дурочку. Да не начинала бы даже. А эта... Гляди-ка, до последнего гнет. До конца. Упрямая.
Когда она выходит уже, мне остается только пыхтеть да головой качать. Я быстро расплачиваюсь и ломлю за ней. Должна же хоть у одного из нас быть хоть капля здравого смысла. А то следующий ее заскок уведет ее от меня куда-нибудь на Луну.
На улице я вижу ее спину, она уже села на свой велик и трогается с места. Уедет же сейчас, коза.
- Оксана, - зову ее настойчиво, укоризненно. - Ну, Оксана. Ну, посмотри на меня. Повернись ко мне, ну.
Она резко вздрагивает, поворачиваясь на ходу. У меня мгновенно все внутри переворачивается, когда вижу слезы у нее на глазах. А голос мой застал ее врасплох, руль в ее руках дергается, велосипед соскальзывает с бордюра, и она теряет равновесие. Как быстро я ни подскакиваю к ней, все же не успеваю поймать, и она грохается на землю, вместе с ней, на нее - велосипед. К нам сразу подскакивают какие-то прохожие, предлагая помощь, но я орудую сам, тем самым четко всех разгоняя. Да уж. Сам заварил, сам расхлебывай.
- Живая?
- Типа...
Поднимаю ее на ноги:
- Ой... ступить больно...
Ногу до крови расцарапала. Ушибла, может.
Беру ее на руки:
- Голова? Головой не ударилась?
- Вроде нет.
Проверяю, нет ли сотрясения. Ну, блин, дает.
То, как она упала, испугало меня, но вместо того, чтобы вымещать на ней свой стресс укоризненными возгласами, я утапливаю его в себе, жестко на себя наезжая: "Твоя работа, гад. Из-за тебя, урод. Посмотри, что натворил с девочкой. Кровищи теперь. Ногу изодрала. Как бы перелома не было. И до слез довел. Придурок".
Я сажусь на корточки с ней на руках, осматриваю ее всю - нет ли еще где-нибудь чего-нибудь. Слезы у нее высохли уже. Не от боли ревела. Я ее знаю, от боли не плачет. Ну, и испуг еще, конечно.
- Так, давай ногу твою посмотрим.
Снимаю с нее эти чертовы каблуки, не обувь - так, издевательство одно. Кто их только выдумал. Осторожно трогаю, двигаю ее ногой. Ушиблась, вывернула может. Перелома, вывиха нет вроде - мне ли в них не разбираться. Хотя, черт его знает.
Выдыхаю, словно паровоз. Замираю, с поникшей головой тихонько глажу ее ногу, потом смотрю на нее с безнадегой:
- Оксанка... Ну как же так можно, скажи мне... Что делаешь, а?..
Она робко что-то бормочет, будто не понимает, о чем я. Но я только рукой на нее машу, прижимаю к себе и продолжаю, словно сам с собой беседую:
- Деру опять... В который раз уже... Ну сколько же можно мне за тобой бегать...
Чувствую, как она напрягается в моих руках.
- Ну если недопоняла чего, то надо же спросить или нет?.. - не удерживаюсь я.
Она робко поднимает на меня глаза и смотрит в мои, пытаясь понять, о чем это я. А меня знобит от прилива нежности к ней. Я-то тоже хорош. Как выкрутился, гад. Недопоняла, ага. Сам же все замутил. Но не хватает мужества все честно перед ней развернуть, мол, прикалывался просто.
Я еще раз тихонечко ее сжимаю, сжимаю ладонями ее ладони и силюсь ей улыбнуться, хотя меня колотит. По ее просьбе тянусь за влажными салфетками у нее в сумочке. Она отирает ими ногу.
- Так, надо, чтоб тебя осмотрели. К врачу отвезти?
- Нет, давай сначала в офис. Ты не торопишься никуда?
- Тороплюсь, естественно, - сердито передразниваю ее я. - А ты меня задерживаешь. Так, на велик садись, а я тебя покачу. А эти... - яростно потрясаю ее туфлями. - ...ладно, в мусорку не будем. В корзину к тебе положим. Вот как можно в таком ходить, а? - негодую. - Нельзя было хоть на улицу надеть что-нибудь поудобнее? - качу ее на велосипеде, обхватив ладонями ее руки, которыми она держится за руль, свесив босые ноги.
- Да ла-адно тебе... - уныло бормочет она. - Это ж в Нью-Йорке только в кроссовках на работу ходят.
- Не знаем, не бывали! - режу.
- А где у тебя был вальштацион? - вдруг спрашивает она меня.
- В Эдинборроу, - отвечаю ей лаконично.
- Серьезно?! В Шотландии?! Да ты что! - восхищенно восклицает она, вдруг напрочь забыв про свою ногу. - Там же замок Инвернесс недалеко!
- Рядом совсем, - киваю я.
- И ты его видел? Видел Инвернесс?
- Видел. Специально смотреть ездил. И - да, там реально офигительно красиво, - охотно подтверждаю ей. - И в замке, и в Эдинборроу, и в самих Лоулендс...
Она в восторге:
- Вот это круто! Как же ты вообще додумался делать вальштацион именно в Шотландии?
- Давно хотел. Одна моя... знакомая надоумила. Сказала мне, что мечтает там побывать.
Пристально смотрю ей в глаза. Интересно, помнит она или нет? Как воспримет?
Помнит, конечно. И она потрясена, просто в остолбенении. Не может поверить, что наш с ней разговор тогда, в парке о какой-то книге, которую она тогда читала, настолько врежется мне в память, что я спустя много-много лет поеду именно туда, в те края и только потому, что она мне так сказала. Она переваривает это открытие почти дрожа, а я дрожу вместе с ней, упиваюсь ее волнением и спешу подлить масла в огонь:
- Я именно там, в Шотландии нарыл тему для дисс. Так что заслуга в том, что я теперь доктор, справедливо принадлежит именно ей, этой знакомой, - и опять напряженно на нее смотрю, буравлю ее взглядом.
Она раздавлена почти. Мои слова и то, что она что-то, нет, многое для меня значит, сваливается на ее плечики этаким грузом, она склоняет под ним голову и едет молча, переваривая давящую ее информацию. А я утвердительно киваю и решительно везу ее дальше, еще крепче сжимая ее руки. То-то. Поняла теперь? Сиди там у меня и не пикай. Моя теперь. И точка.
Пересекаем Театральную, потом едем через парк и по Европе. Я не спрашиваю у нее адреса, везу ее наугад, а она пока не поправляет курса. Она погружена в раздумье. Вдалеке уже пересечение Европы с Нюрнбергским, и яркое солнце огненными снопами режет нам глаза из зеркальных стен Свисс-банка. Неужели надо ехать еще дальше? Я еще не признался ей, что недавно почти "довел" ее до работы, оставив это пока себе, как персональную тайну. Но серьезно, здесь остается только одно здание слева на углу.
Мы направляемся к нему, и вдруг один из многочисленных чуваков в костюмах с галстуками, спешащих нам навстречу, высокий такой, с темными вьющимися волосами, останавливается, пораженно глядя на Оксанку:
- Привет, - потом переводит взгляд на меня.
- Привет, - отвечает ему она.
- Привет, - говорю и я нехотя.
Это еще кто? И чего он так затрепыхался?
- Что случилось?
А что, так не видно?
- С велосипеда упала.
- Ты в порядке?
Да в порядке, она, урод, в порядке. Задолбал. Не видишь, что ли, о ней есть кому позаботиться.
- Да, все нормально. После работы к врачу поеду. Слушайте, вы же не знакомы, - говорит она нам.
- Нет, - подтверждаю я радостно и врубаю свою дежурную радужную улыбку "для деловых встреч". - Андреас Эккштайн, - представляюсь, пожимая протянутую мне тяпку с Тиссо Баллад Пауерматик на запястье. У меня дома такие же, только с металлическим браслетом, а не с кожаным.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava_3_teryaya_ravnovesie/aviary-image-1552477972647_improved_mini.jpg)