Какой сегодня жаркий день был. Носа на улицу не высовывал, все на работе, обдолбанный кондером, отгороженный от мира его ледяными стенами. Засел в стеклянном обелиске - и наблюдай, как плавится себе у подножия его под ногами у тебя жизнь в большом городе. И пусть плавится. У тебя-то своя жизнь. Ей без всего этого расплавиться впору.
На работе сейчас косяк за косяком. Одна сделка накрылась на старте, другую отменили на финишной прямой. Не наши проблемы, обе сделки из эм-энд-эй, но все равно хреново. А работы и помимо этого навалом.
В одном проекте Канненбеккер положился на устную информацию клиентов при составлении кредитного договора, мол, многолетнее сотрудничество, он их знает и всякая такая туфта. Хотя каждый урод в курсе, что все нужно сто раз записывать и документировать и им же потом для подтверждения отправлять. Дважды. Трижды. Оказалось, их финдиректор спи...дел по одному пунктику, финансирующий банк выпал в осадок, бабло завинтили, теперь наблюдательный совет - хвать за жопу исполнительный, те - хвать за жопу фина, тот пи...дит опять, на сей раз, мол, я вам, то есть, сука, нам, такого не говорил, ох-хо-хо-о-о-о... Шефу одна дорога - к Дилленбергу. Он - партнер, но уже много лет вместо живых проектов занимается делами по ответственности фирмы за ошибки в консультации. Хоть шеф и не ошибался, просто дурочку свалял, как последний мудило. Похоже, с профессиональной страховкой придется разруливать. Шеф на грани запоя, а я задолбался.
А тут еще такое дело...
Сейчас поздняя ночь, но мы еще не спим. Я только что вернулся и застал ее не в кровати, а за ноутом, что-то обрабатывающей.
Теперь она смотрит на меня своими большими глазам... Каре-зеленая ее усталость обволакивает и меня, горестная безнадега не мечет молний, но пронзает насквозь.
- Андрей, а... этого нельзя как-нибудь избежать?
Не верю своим ушам. Да она это серьезно.
- Ты прекрасно знаешь, что нет, - отвечаю ей резче, чем хотел.
Оксанка, моя девушка, она ведь прекрасно сама все знает. И я думал, именно она поймет. Она ведь человек в этой сфере отнюдь не левый. Она ведь сама работала в Гринхиллз и знает, что такое ротация, и что мне придется ее делать. Что это - вопрос решенный. Но сейчас она ведет себя, как абсолютный чайник. Ноет, как... обычная баба. И пилит меня вдобавок.
Да, последние месяцы работал я как-то многовато. Был unter Wasser "под водой", как говорят у нас. Она почти не возникала, зная, что все это не от меня зависит. Что в отличие от нее, работу свою я люблю, но когда из-за нее мы с ней мало видимся, мне тоже хреново. А мне, благодаря этому ее пониманию, было не так хреново. Да я привык уже почти, если честно. В конце концов, и у нее своя работа есть, любимая, нелюбимая, да хоть какая. А ротации я хоть и побаивался, но одновременно и ждал тоже - во-первых, пора по-любому. Во-вторых, продвижения охота, иначе нах...й было так въе...ывать. А перед ней сейчас про ротацию вывалил, потому что сегодня мне на работе сообщили, что это уже скоро будет. В смысле, в понедельник. И что, она думает, мне легко? Или у меня есть выбор?
Но нет, вместо того, чтобы поддержать, как-то приободрить меня, что, мол, все получится, мы справимся, она начинает мотать мне нервы, и я с удивлением замечаю, насколько меня это раздражает.
Она-то не слышала моих мыслей, предшествовавших этим словам, поэтому моя резкость ее удивляет и расстраивает. Скривившись, отворачивается, задерживает усталый взгляд на оконном стекле или на чем-то еще... или ни на чем...
- Оксан, это же ненадолго, - пытаюсь смягчить.
- На сколько?
- На четыре месяца.
- Ну, раз для тебя это недолго, - раздраженно пожимает плечами она.
- Я не в этом смысле.
Ненавижу, когда она становится такой колючей. Ненавижу. К словам цепляется. И у самой, что ни слово - подводный камень. Гребаный риф. А меня заставляет разруливать, лавировать между этими ее рифами. Коза. Да с ней еще хрен вырулишь. Все новые расставляет. Глядишь - раз, два - вот тебе и мозгое...ство. А мозги-то должны быть хоть у одного из нас.
И что делаю я? Правильно: виляю хвостом, пресмыкаюсь:
- Я в смысле - все будет хорошо, - обнимаю ее за плечи.
- Конечно, будет, - подтверждает она спокойно, не высвобождаясь, но и не обнимая меня в ответ. - По выходным.
- Ну почему...
- Да до тебя и сейчас уже по-хорошему не дозвонишься!
Так, правильно, давай, бл...ть, именно сейчас жалуйся, что тебе там еще не нравится в нашей ситуации. Ситюэйшн. Кто не понял: ситюэйшн - это не просто ситуация, это проблемы, типа. Не думал, на хрен, что они у нас есть.
- Оксан, не надо сейчас, заранее так истерить.
- Я не истерю, просто реально смотрю на вещи!
- Ты - пессимист.
- Лучше так, чем развесить уши, а потом постоянно разочаровываться!
Блин, она думает, она одна устала, как черт, и поэтому может тут пургу гнать?.. Но я же не сопля какая-нибудь. Беру себя в руки в очередной раз, обнимаю ее нежно-нежно, заключаю в свои объятия и говорю самым мягким, примирительным тоном, на какой способен, иным словом, проявляю поистине ангельское терпение:
- Оксан, это все не так страшно, как кажется. Другие тоже так. Вон, на полгода уезжают - и ничего.
И только у немногих отношения не выдерживают. В порядке исключения. Правда. И - фигня, наши-то выдержат по-любому.
Что это? Слезинка какая-то глупая, а? Там, в самом уголке глазика? Вот слабачок. Целую глазки ее:
- Не расстраивайся, пожалуйста, вот так вот, заранее. Ладно? Плакса ты моя. Пошли спать, а?
Она наконец сдается, прячет по своему обыкновению лицо у меня на груди, слезка высохла уже, а я пользуюсь тем, что она так близко, поднимаю ее лицо за подбородок, обцеловываю ее понежневшую усталость, чем срываю наконец полуулыбку с ее упрямых губ. Целую потом и их тоже.
В очередной раз замечаю, что в тот момент, когда она злится, надо не прозевать, схватить ее, зажать покрепче, тогда можно повернуть вспять ее сердитость. Только как идеально сбалансировать терпение и настойчивость, нежность и грубость? Как, если и сам задолбался? Как, если на ногах не стоишь, башка трещит, ничего с утра не хавал, держишься на голимом кофеине, да еще внезапно узнал про ротацию и наспех должен был утряхивать вопросы по поводу ротационного жилья с тамошним офис-менеджером. А рассказать другим, как тут дома по мне убиваются. да еще было бы из-за чего - заприкалывают же. Ну так ни у кого и нет дома такого чуда в перьях. А у меня есть.
- Пойдем-пойдем, - убеждаю ее, - Если ты еще хоть на что-нибудь рассчитываешь... А то я свалюсь и очень скоро. Хорош уже. Нам обоим пора.
- Да мне доработать... - слабо хнычет она. Сама никакая, я же вижу.
- Да хрен с ним, - машу на ноут.
- Ага, сам закончил, типа, теперь можно и других отпускать, хоть им еще и не светит, - замечает она.
- Да ни фига подобного, - режу я, решительным движением захлопываю ноут над всеми ее излияниями, - да сохранил, сохранил я, ну - ей, когда она издает какой-то слабый возглас.
И ни фига я не закончил, если она хочет знать. Забил просто. На сегодня. А что - там, на другом конце, тоже спят же они когда-нибудь, блин. Это я так иногда, очень редко, отрываюсь и самовольничаю. И ей не мешало бы.
- Давай покушаешь? - предлагает она тихонько, со вздохом.
- А есть?
В последнее время готовит она среди недели все меньше, есть-то особо некому, я домой почти только спать прихожу.
- Нету, но я быстренько что-нибудь соображу. Не возражай, - настаивает она и уже метелит в кухонный уголок за стоечкой.
И все готово, когда я переоделся и помылся. А потом я ем одной рукой, а другой прижимаю к себе ее, сидящую у меня на коленях, уткнувшуюся в меня носом. Дремлющую, кажется. За окном - влажная, паркая ночь, удушенная горячей, пыльной листвой, раскаляемая уличным электричеством, пропитанная испарениями, коими изобилует наш многоликий город.
На особо длительные безобразия нас не хватает, но все-таки лучше, чем ничего. Мы не произносим вслух, что скоро они действительно будут у нас только по выходным, хотя, кажется, думаем оба.
Вообще-то, дико хочется спать, но я все равно бормочу сонно, уткнувшись в нее:
- Оксан, не парься. Все будет хорошо. Вот увидишь. Это время пролетит, глазом моргнуть не успеешь, - когда произношу это, понимаю, что тем самым пытаюсь приободрить и себя. Но вообще-то и правда уверен в сказанном. - А реветь из-за подобной ерунды вообще не надо, о"кей? Ну не думаешь же ты, что нам что-нибудь угрожает? А? Оксан, ведь мы же... непрошибаемые... - бодаю ее в подмышку, ей щекотно, - ...мы же любим друг друга... Я люблю тебя... - целую ее, а она "падает" в моих руках. - Глупенькая... - продолжаю целовать. Если бы она знала, как много мне дает уже просто лежать с ней вот так, держать ее в руках и целовать.
- Я тоже тебя люблю... Да нет, конечно, с нами... да что с нами будет... Андрюш... нет, я просто, - она будто опять издает какой-то предательский звук, но на сей раз это - вздох, а не всхлипывание. Бормочет мне в грудь: - Я думала, мы этим летом поедем куда-нибудь вместе. Уже отпуск хотела брать, а теперь потерпеть придется. А ты ж знаешь, у меня терпения - ноль...
Да, совместный отпуск теперь однозначно придется отложить. Блин. Я даже не говорю этого вслух, потому что она и так знает. Зачем ковырять.
- Ничего, зайка. Вот вернусь и поедем с тобой куда-нибудь - знаешь, во многих местах летом вообще жарко слишком, туда лучше осенью ехать.
Она делает вид, что соглашается, но сама, естественно, скулит - не вслух, про себя.
Потом вдруг спохватывается и спрашивает:
- Андрюш, а ты вообще где будешь-то? В каком офисе?
- В Дюссельдорфе.
Ну выдохни, выдохни почетче, это не так и далеко ведь. На машину сел, приехал. Глазом не моргнуть, сказал же.
- А-а-а... - тянет она.
А я смеюсь над ней. Уже два часа мозги мне крутит, а насчет такой банальности даже не поинтересовалась. Оксанка, что и говорить.
Некоторое время мы еще бормочем друг другу что-то и сами не замечаем, как засыпаем.
В ту ночь мне не снится ничего. Мне вообще редко снятся сны, когда она рядом, то есть, лежит рядом со мной в моей, в нашей постели, и я даже сквозь сон чувствую ее теплое, нежное тело и прикосновение ее обнаженной кожи к моей.
***
Сквозь сон... Можно ли управлять снами? Что за вопрос - нет, ясный перец. Я - человек, живущий днем сегодняшним. То, чему еще суждено присниться, меня волнует мало, вернее, не волнует совсем. А вот то, что уже успело присниться...
На выходных у ее отца юбилей, на который приглашены даже мои родители и Тоха. Как ни странно, наши с ней родители нашли общий язык. Я не придаю значения подобной ерунде, но Оксанка как-то незаметно познакомила их и старается это поддерживать.
Сегодня она немного мандражирует, потому что вместе с Димкой организовала для юбилея несколько конкурсов и музыкальных номеров. В банкетном зале уже висят коллажи с фотографиями дяди Вити разных возрастов. И вообще, на юбилее она будет кем-то вроде тамады.
Она часами возится с прической, макияжем, маникюром и в итоге почти в слезах, хоть и выглядит сногсшибательно. Мои замечания типа: "Оксан, че мучишься, брось нафиг все и гони в салон красоты", - только подливают масла в огонь, и я решаю стушеваться и не мешать ей, чтобы не начинать этот и без того хлопотный день с ссоры по пустякам. Мне хочется лишь одного: чтобы сегодня она надела платье, что подарил ей накануне.
Я заметил, как щепетильно она до сих пор относится к материальному вопросу, зануда маленькая. Подчеркнуто не ожидает подарков, развлечений за "мой" счет или какой-либо траты "моих" денег на нее. Любитель она повыпендриваться. И все же подарки - любые - доставляют ей детскую радость, которую она очень бурно выражает - как и свою благодарность. И получать их ей, по-моему, никогда не наскучит.
Платье я даже выбрал сам. А что там выбирать? На прошлых выходных ей надо было что-то ковырять по работе, поэтому я беспрепятственно улизнул от нее, соврав, что мне нужна какая-то фигня для кросса. Пошел не в универмаги на Майль, а, чтоб уж наверняка, в один из таких маленьких стильненьких бутиков на Дихтергассе - переулке Поэтов, где, вопреки его названию, отсутствует тухлый запах богемы, скромности или бедности, витавший там возможно в прошедшие века. В наш век отсюда, наоборот, за три версты несет роскошью, потому что на сем переулке от начала и до конца по обе стороны расположились бутики всемирно известных кутюрье.
Пока она возилась дома с очередным глюком в хоум офисе, я нашел в одном бутике как раз такое платье, какое искал, а в другом еще одно, которое тоже прихватил, потому что оно было небесно-голубого цвета. При оплате продавец с сияющим лицом сообщила мне, что оно в уценке, поскольку сейчас - не сезон для небесно-голубого. А я, внутренне посмеиваясь, решил после обязательно поделиться этим с Оксанкой. Выразить ей мою радость по поводу того чрезвычайно удачного факта, что моей девушке идут такие уцененные цвета. А ей послал фото обеих моделей.
"Ой, а для кого это?"
Не дожидаясь моего ответа, который я, впрочем, не собирался ей отправлять: "Ты что, в Пике сейчас?" (один из вышеупомянутых универмагов) "Там, кажется, сейчас распродажа."
Далее: "А разве ты знаешь мой размер?"
У нее явно уже зудит все.
"Короче, наверное, все-таки светло-голубое, то, другое темновато."
Попозжá: "А они очень дорогие?"
Если оба вместе, то как твоя Клавинова.
"А то ведь всевозможные праздники прошли, и ты и так уже подарил мне очень дорогой подарок. Боюсь, этого мне теперь не отработатьJ".
Если постараешься...
Когда я наконец дошел домой, куда идти с Дихтергассе минут двадцать, она ждала меня в дверях нашей квартиры, переминаясь с ноги на ногу. Увидев уже на сумках лейблы вышеупомянутых кутюрье - одного французского, другого, как я потом узнал, ливанского, слабо ахнула, всплеснув руками. Достав, заахала дальше:
- Охренеть... с ума сошел... зачем...
- Мерь давай! - засмеялся я.
Насчет того светло-голубого я не переживал особо, да она и схватила его первым. Этот цвет был ее любимым, а когда она надела платье из атласной ткани, без рукавов, с V-образным вырезом, подолом длиной где-то до икр, но разлетающимся во все стороны до "выше колен" и оголяющее ее ножки почти до того места откуда они растут, я восхищенно сделал: "М-м-м-м!" и попытался усадить ее на колени, чтобы проверить, как оно сидит.
- Мне идет? - спросила она, на самом деле отлично зная, что идет.
- Ты в нем похожа на богиню из греческой мифологии, - говорю задумчиво, уже прикидывая, что бы ей к этому прикиду подарить золотое.
Помассивней желательно. Почему-то мне кажется, что с небесно-голубым непременно пойдет золотое. Еще пацаном видел какой-то старый голливудский фильм про античную Грецию. Одной из богинь была такая сисястая блондинистая тетка с огромными губами. Она постоянно носила разлетающиеся небесно-голубые наряды, золотые колье и браслеты. Мне было лет десять, и я весь фильм не мог оторвать от нее глаз. А теперь думаю, какое счастье, что моя краля не похожа на ту блондинку.
Она, тем временем, рванула мерить еще "это, другое", стоившее почти вдвое дороже первого. А я же ради него все это затеял. И когда она вышла ко мне в коротеньком, облегающем, на вид простеньком коктейльном платье из темно-синего кружева и без рукавов, я, молча наблюдая за ее дефиле передо мной - "Чего молчишь?.. Не идет мне?.. Темное слишком..." - вдруг грубо схватил ее за тонкие, хрупкие голые запястья, сунул руку под коротенький ее подол, сорвал с нее трусики и оттрахал прямо в этом платье, прижав к стене, пока она сначала сладостно вырывалась, а потом отдалась мне с не менее сладостной покорностью. И я ничего не сказал ей про то, что она уже принадлежала мне в этом платье. И не раз. И всегда мне приходилось брать ее силой, прежде чем она все-таки отдавалась мне.
Да, оказывается, дарить платья суперприятно. А как горячо, когда тебе их потом демонстрируют. А ведь это было лишь прелюдией, хоть никакого главного действия я тогда и не планировал.
***
Юбилей справляли в банкетном зале при католической церкви в Ротенторе. Собрались гости, и их дети бросились врассыпную по небольшому скверику. Оксанка прежде раздала им по шарику, и теперь они носились с ними, оглушительно визжа, когда очередной шар лопался о колючие кусты.
Скверик этот громко именуется парком Плёри в честь одноименного французского города-партнера. Еще один плод амикаль - большой добровольно-принудительной дружбы с Францией, любимым, ненавидимым некогда соседом. А дружба была судорожно основана когда-то стараниями де Голя и Аденаэура. Стариканы поняли, что постоянная грызня задолбала и что надо забыть, что в течение семидесяти лет "мы" три раза нападали на французов и очень жестко их дрючили. Что надо как-то жить дальше и налаживать торговые отношения. Нам надо было вылезать из задницы и международного изгойства, порожденного поражением после Второй Мировой и каким-то образом смывать клеймо агрессоров, массовых убийц и изуверов, а французам - оттеснить америкосов и стать первой из сил-победителей, участниц Альянса. И была основана амикаль и закреплена международным соглашением. Мол, отныне мы ведем политику примирения. Нет, менталитеты от этого не поменялись, любить мы друг друга тоже больше не стали. И все равно при всем их совместном прошлом - важное, нужное дело, конечно.
И французский в большинстве школ преподается, как второй иностранный. Вот только я учить его отказался - да как такое вообще произносить? язык коверкать? не-е-е, без меня - выбрал латынь. А Оксанка учила и иногда издевается надо мной, ляпнет что-нибудь на французском и - зырь мне при этом в глаза наглющим таким взглядом. Меня это, естественно, заводит, и тогда я, как правило, целую ее, затем хватаю за волосы и, направив в нужное русло, заставляю продолжать на этом же языке, настаивая, что кто говорит "а", обязан сказать и "бэ". Но я отвлекся.
Мы с Димкой таскаем стулья, а мать с тетей Алей возятся на кейтеринг-кухне. Дядя Витя общается с гостями. Зал уже украсили накануне.
Оксанка с Ленкой, которую после стольких лет тоже вижу здесь, расставляют на столах вазочки с цветами. С Ленкиными родителями Оксанкины тоже тесно общаются.
Тоха куда-то сгинул, а ведь ему развлекать нас своей музыкой добрую половину вечера, пока главный контингент не пойдет дергаться под золотые хиты своей молодости. Но до этого далеко. Гости еще не расселись, аперитивы - на улице, поэтому играть никому и не надо. Все же Оксанка мандражирует, как ответственная за организацию, поэтому подметеливает ко мне:
- И где он, блин...
- Не знаю, - пожимаю плечами, задавленный стульями. Охренеть, как их много и как нас с Димкой мало. И правда, пока свободен - помоги, блин, брату тяжести таскать. Вот Тоха-извечный откос. Может, уже накатить можно? А то гости там вовсю аперитивят. Как бы раньше времени не споили юбиляра. Оксанка читает мои мысли, кроме того, ее так трусит, что ей срочно надо прийти в форму. Сообразив на троих, она тащит пузырь чего-то, бутылочку газировки и бокалы для лонгдринков. "Чем-то" оказывается светлый ром, в который она больше для цвета капает тоник, и мы быстренько соображаем.
- Ксюша, смотри, тебе же еще весь вечер вести, - предупреждает неизвестно откуда нарисовавшаяся Ленка.
Заботливая, в своем амплуа. Я очень рад видеть ее сегодня. Весь день она то и дело бросает на нас взгляды, улыбается. Рада за нас, я же вижу. Что, любовь нашу за три версты видать, да? Она, как никто другой здесь, в курсе о нашей истории и обо всех терзаниях, которые нам пришлось испытать - и которые в прошлом остались, говорю себе, отметая недавние запары моей половинки.
- Лен, пойдем с нами, - зову ее я, а Оксанка добывает ей тару.
- Ой, Ксюш, нет, такое, как вы, не буду, - машет Ленка и смеется.
- Извини, Ленусь, просекко апертивщики высосали, а подкрепление не охладилось еще, - смеется Оксанка, однако с заговорщическим видом ныряет куда-то и возвращается с Ленкиным бокалом, наполненным золотисто-оранжевым: - Так, благодари судьбу, что организатор - твоя лучшая подруга! Блатным - "аперол шпритц"! - на который Ленка дает себя уговорить уже куда более охотно.
Они с Оксанкой чмокаются в губы, а мне смешно наблюдать за этим. Вообще-то, я в курсе, что они друг другу кем-то вроде сестер приходятся. Но то, как Оксанка на моих глазах дарит другой девушке этот безобидный, чмокающий поцелуй, меня вдруг нешуточно заводит.
Нет, у меня никогда не было желания заняться с ней сексом втроем. А даже если бы и было - рискни я хоть один только раз намекнуть ей про еще одну бабу (не мужика, само собой) у нас в постели, мне незамедлительно открутили бы не только яйца, хотя их, вероятно, в первую очередь.
Но сейчас эти невинности разогревают меня. И я невольно задерживаю взгляд сначала на ее шаловливых губках, с которых все и началось и которые она - м-м-м - как раз невинно облизывает, потом уже ласкаю взглядом всю ее горяченькую фигурку. И почему только девушки думают, что, чем сложнее прическа, тем привлекательней их это делает. Или они не из этих побуждений тратят столько времени, сил и бабла на подобную хрень? Нет, я никогда не пытался их понять. А за бесплатным советом, мол, на что смотрят мужчины, ко мне никто никогда не обращается. У нее красивенькая, изящная головка, отмечаю про себя, тем самым отдавая должное ее стараниям, а сам скольжу взглядом вниз по ее длинной шейке и наслаждаюсь сексуальным видом ее спинки, попки, ножек, словом, всей ее фигурки в коротеньком, облегающем темно-синем кружеве, из-под которого то там, то сям проглядывает ее золотистая кожа.
Так хотел ее сегодня утром, когда она только-только его надела, что сам надел на нее прозрачные чулочки, хоть она и пищала, что, мол, жарко. Но я допустил роковую ошибку насчет тайминга, не учтя совершенно, что приставать надо было, пока она еще не замутила прическу. И мне, увы, решительно и очень жестоко не дали, ведь я, блин, мог ее помять. Ну так еще не вечер, твержу себе, попивая свой лонгдринк, а сам ем ее глазами, пока эти обе трещат о чем-то своем.
- Давай-давай, - прикалывается Оксанка как раз над Ленкой, - ты же там, у себя, шагу ступить боишься со своими оболтусами.
- Ну, не все оболтусы, - смеется Ленка. - Некоторые вполне нормальные ребята. Вспомни нас с тобой.
- Вот-вот, я как раз об этом, - смеется Оксанка.
- Но вообще-то правда. В своем районе я теперь лишний раз ни в клуб, ни в бар какой-нибудь не могу сходить.
- Косячно, что ученики увидят? - спрашиваю.
Она кивает с улыбкой.
- А ведь ты так танцуешь отпадно, - обнимает ее Оксанка.
- Да уж. Как-то раз поехала на классенфарт, пошла с ними на дискотеку - присмотреть, и начала даже немножко танцевать, так они там все попадали, даже девочки, мол, фрау Штихлинг, вы так классно танцуете!
- Ну ничего, сегодня оторвемся, - утешает ее Оксанка, - Здесь ты далеко от всех-всех.
И мы все вместе чокаемся и допиваем.
- Чего к нам-то никогда не приезжаешь? - докапываюсь я до Ленки.
- Почему никогда... не получается просто... - смущается она.
В личной жизни у нее то ап, то даун. А значит, в среднем арифметическом то, что сейчас - нейтралка. Так что на данный момент ее проектом является "доделать уже поскорее этот пояс" - черный, по дзюдо в смысле - "...а то зря, что ли, столько лет и сил потратила..."
- Просто со мной с некоторых пор неинтересно тусить было, - нежно и без подколов говорит Оксанка, не боясь произнести вслух то, о чем я, конечно, догадывался. Кому охота вечно быть третьим-лишним в нашей с Оксанкой компании. И наши младшие - они же младшие. - Но ничего, - продолжает Оксанка изменившимся, помрачневшим тоном: - Теперь опять станет интересно.
Вот так, без предупреждения отрезала. А я-то думал, мы все замяли и утрясли накануне. Разочарован, что сказать. Да, что сказать? Оксан, как ты можешь. Я такого от тебя не ожидал - что тебя потянет обсуждать наш... назовем его "временный челлендж" с посторонними. Пытаюсь бросить ей укоризненный взгляд, на который она не обращает внимания.
В этот момент в зал входит Тоха, и я слышу, как он говорит кому-то по-русски:
- Теперь они поменяли графику. Я читал, что это - эволюциόн, эволюция, да?
- Да. Г"афика, - говорит ему спокойный, уверенный голос, слегка картавящий букву "р". - Нет, Антон, мне тебя не пе'еубедить, скукота твои танчики, - смеется девушка низенького роста, с пышными формами и тонкой талией, курносенькая, голубоглазая, лицо - в обрамлении пышных, кудрявых светло-русых волос. Ренатка, Оксанкина троюродная сестра. А-а-а, ну так братан времени даром-то не терял. - Для меня "улит только Дота и ничего более.
- Рената, ни фига не Дота, а Старкрэфт! - кричит ей возмущенно Димка. Блин, куда б свалить от игрушечников. Хотя в танчики я тоже играл. Раньше. Тоху и подсадил.
- Спо"ный воп"ос, - отвечает она Димке. - Нет. Бесспо"ный. Но Антону сейчас все "авно, ему нужно соб"аться и показать нам класс. Ве"нее, джаз. Где твоя г"уппа, Антон?
![[]](/img/f/flo_rencen/glava4son-yav/20190517_125954_improved.jpg)