До конца апреля я ездил в конгресс-центр. По утрам - автобусная семейка и сын их, чувак-панк. Все разбредались по своим шарагам, а я уходил к моим ревизуемым. Затем схлестывание по вечерам. А раз в неделю ездил на велике с чуваком из литигейшн, с которым вместе обрабатывали свисс-банковские иски по Леману. Иногда тренироваться лучше на пару.
Потом закончилось и это, и у меня осталось несколько дней, чтобы подготовиться к переезду в Лондон. А в понедельник после собрания фирмы, которое проходит у нас каждый год в каком-нибудь другом офисе, а в этом году проходило в столичном, пришел имэйл, в котором всем на фирме стало официально известно, что мой трудоголизм, мой и еще человек десяти, справедливо награжден назначением принсипалом. К слову сказать - поправка к закону вступила в силу тоже с начала этого месяца.
Сейчас мы с родителями и Тохой сидим в Веселом Мельнике. Тут подают местно-региональную кухню, которой я на прощание решил их угостить. Я никогда не приглашал их к себе, а теперь вдруг захотелось. Сегодня тепло и солнечно, и мы сидим под парасолем во дворе, пьем вино, пилим ножами и тыкаем вилками ужин.
- Надолго ты? - в который раз спрашивает отец.
- На пару месяцев, па, я ж говорил.
- Значит, еще задержаться можешь?
- Как пойдет.
- А с квартирой как же? - спрашивает мать.
- Ничего, останется. Вон, Тоха будет наезжать, присмотрит, - толкаю его под бок.
Он хмуро уворачивается. Один приехал, без Ренатки.
- Да нет, там? В Лондоне? - не отстает мать.
- А что - там? Я ж рассказывал. Жить буду возле Гайд-парка, в офис на тьюбе добираться. Ну, на метро, в смысле. Там недалеко.
Уверен, Макс был бы жестко разочарован, что я не дотянул до Ловат Резиденс, а повелся на "одну из этих квартир для экстернов-секонди", но ему легко говорить. Хорошо, что хоть так.
- А если придется остаться подольше?
- Да тоже что-нибудь придумают. Сам этим не буду заниматься. Придется задержаться - ну, в отеле поживу.
- Так в отеле дорого же.
- Так не на мои же.
Это мило и приятно, насколько далеки они от всего того, в чем день-деньской варюсь я, думаю.
- А машины твои?
Машины. А что машины? Странно, что про велосипеды никто не вспоминает.
- Бэху вам оставлю, ездите. Поршень Майнхольду отдам на время.
- Майнхольду, - мать (презрительно). - Антоше бы отдал!
- "Антоше" я Клавинову отдаю, - опять тыкаю его под бок.
- У тебя еще третья появилась? - отец недоверчиво. Мол, сынуля погнал окончательно. Кругом кризис, а он - тачки коллекционировать.
- Эт электропианино, - цедит Тоха сквозь зубы.
Вот именно. И у меня оно только стоит, думаю. Пусть забирает. Внезапно во мне просыпается потребность перед отъездом подчистить, произвести ревизию моему барахлу. И вообще - всему.
- Ладно, осторожней там, - это отец уже мне на прощание. С некоторых пор он стал говорить такое на прощание.
- Андрюша, мы будем тебя ждать, - добавляет мать.
Что это за тревога у них в глазах, причем на пару.
Потом мать садится к нему в бэху. А пусть забирают совсем, думаю, глядя, как они выруливают. Их, вон, скоро развалится, отец перед каждым техосмотром трусится, бежит к знакомым русакам что-нибудь подкручивать...
Тоха стоит рядом со мной.
- Слил родителям, что ли? - спрашиваю, глядя вслед им и догорающему вечеру.
- Ты че, совсем придурок? Ниче я не сливал, - огрызается он. - Отцу хватило дяди Вани, хочешь, чтоб с тобой совсем - того...
С Настюхиной свадьбы Тоха переменился ко мне. Сделался по отношению ко мне каким-то хмурым, сердитым мужиком, всерьез озабоченным моим состоянием. Старшим. Приезжал даже пару раз. Беспокоился. Тоха взял меня на поруки, думаю, угорая.
Как раз перед моим отъездом уходит в декрет и Мариана, около двух месяцев до своего срока. Ее фигура напоминает десятипалубный лайнер, двигается она с трудом.
- Давно пора, - заявляет она мне в день своего ухода. - А то ты бы еще с того берега Ла Манша начал работу на меня навешивать.
- Ничего, вот приеду в мае на велопробег, а вы мне с ребятами торжественное приветствие на финишной прямой устроите, а? Прям в двойной коляске?
К рождению ее детей я подготовил ей подарок и оставил его с другими девочками из секретариата, а то заранее не дарят, кажется.
Я обнимаю ее, обхватывая десять ее палуб, делаю вид, что пытаюсь поднять. Хотя и сам намек на сию попытку смехотворен. Какой это ненормальный вообще станет таскать беременных, будь они даже втрое худее Марианы. Она визжит.
Попрощавшись со всеми, оставив нам свой торт, который притащила сегодня, Мариана теперь плывет к лифту, что умчит ее в подземный гараж, а я за ней по пятам пру ящик с ее барахлом, всякими там кактусами да орхидеями, и помогаю ей рассовать все это в багажник ее малолитражки.
- Надеюсь, у вас есть вторая машина? - осведомляюсь.
- Есть. Но два детских кресла и в этой поместятся. Или ты думаешь, что мои дети уже при рождении будут такими, как я?
- Если твои дети будут похожими на тебя - тем лучше для них, - улыбаюсь ей.
Она тоже улыбается:
- Когда-то теперь увидимся?
- Не знаю, - пожимаю плечами. - Вот вернусь, а ты заскакивай, привези своих, покажи. Все обрадуются.
- А ты? - выдает она почти недоверчиво.
- Конечно. Я люблю детей, - говорю зачем-то. В первый раз в жизни.
- Хорошо, только боюсь, когда ты вернешься, они у меня бегать уже будут. На качелях качаться.
- Да ладно, я ж ненадолго. Кстати, далеко не все дети любят качаться на качелях.
- Да? Ты-то откуда знаешь?
- Да так, - улыбаюсь загадочно, а сам думаю, что не знаю, но мне показывали...
Про детей Мариана от меня никогда ничего не слышала. Улыбается мне в ответ, качая головой. Потом внезапно улыбка сходит с ее лица.
- Помнишь тогда, под Рождество? Тот имэйл по проджект "Молл"?
Ее вопрос застает меня врасплох. Он не вяжется с нашим с ней сердечным прощанием. Во-первых, я обо всем этом и думать забыл. Во-вторых, я решил тогда, что она ни о чем не в курсе. В-третьих... Она рубит меня этим сходу, и также сходу у меня появляются определенные догадки. Я даже не отвечаю ей, она давно прочитала меня в моем же взгляде.
- Это она мне позвонила, - говорит она. - Сказала, что перед отправлением ты допустил невнимательность, которая окажется выгодной для их клиентов и невыгодной для твоих. А у тебя скорее всего будут крупные неприятности на работе.
Крупные неприятности. Если увольнение можно назвать крупной неприятностью.
- Она тоже была задействована в этом проекте, только ты не знал. Ее подключали время от времени, поручали ей какую-то вспомогательную работу. Она прочитала твой драфт и поняла, что ты не заметил их вставки. Потом разослала всем сообщение с аккаунта секретарши, с просьбой стереть твой имэйл, потому что там вирус, а нам - переотправить. Потом позвонила мне.
Лицо ее, в которое пристально вглядываюсь, пока она рассказывает, непроницаемо. Ловлю себя на мысли, что мне впервые не хочется назвать ее дочерью Монтесумы. Кажется, дочь Монтесумы так и не стала царицей у ацтеков. А вот Мариана - да, такими наверняка были царицы у инков. По-моему, ее предки откуда-то из Перу.
- Она как раз диктовала мне, как убрать эту формулировку из файла, когда ты ломанулся ко мне в секретариат. Сказала, что нужно отправить новый имэйл. И просила не говорить тебе. На следующий день она позвонила еще раз и спросила, все ли в порядке. Я сказала, что да.
Да. Потом все было в полном порядке. После того, как она, эта... странная... спасла меня. Это было перед Рождеством. А потом мы с ней встречались по дороге в офис. А потом я решил, что она достала со своим по-собачьему побитым видом и устроил у нее на глазах всю эту показную порнографию с Джесси.
Зачем она рассказывает мне все это. Все было так просто, думаю. А теперь... Что мне теперь думать, что делать. Это же получается, она спасла меня, а я, типа, сволочь такая неблагодарная, да? "Спасиба" не сказавши, баб трахаю у нее на глазах. Изверг... Как это со мной часто бывает, чувство вины и теперь рождает во мне злость на того, перед кем чувствую себя виноватым.
- Андреас, - в ступоре слышу голос Марианы, - мне пора.
- А? Да, конечно. Извини, я...
- Андреас, - продолжает она спокойно, твердо, - я не знаю, что у вас с ней произошло. Меня это не касается. Но то, что она для тебя сделала...
Да хватит уже, думаю. Понял. Она - умная и святая, я - тупой и козел. Меня определенно долбит такая перетасовка ролей. Непривычно слишком. Непривычно и то, что Оксанка, в чьих способностях на юридическом поприще, вернее, их отсутствии, я даже уже не сомневался, так быстро и четко вникла в подобную тему и все разрулила. Думаю об этих ее новоявленных способностях уже с некоторым раздражением.
- Знаешь, она, кажется, очень хорошая. Кажется, ты много значишь для нее.
Да, конечно. И, кроме меня, еще один чувак... и еще один... и еще... Мне кажется, у меня сейчас лопнет башка, и я завою, потому что вспоминаю, как когда-то, в прошедшем тысячелетии, после башни свободного падения бросил ей в мордаху, что она добренькая. Это ж сколько лет тому назад было... В другой жизни совсем... И опять все та же лобуда... Да неужели с тех пор ничего не изменилось... Я не знаю, что я такого сделал, за что мне это, но из-за нее вся моя жизнь идет по кругу, по кругу, и от этого я сейчас завою...
Мариана давно уехала уже, а я все стою, как пень, в подземном гараже, провожаю взглядом ее малолитражку, карабкающуюся вверх по серпантинам крутого, витиеватого подъема. На полсекунды она замешкалась перед медленно поднимающимися воротами, пока красный фонарик не сменился на зеленый.
Все, блин. Опять... Не знаю, что со мной, то есть, чего со мной такого нового. Зачумленный иду к Зузи, в башке - ни одной мысли. Только самолетики в животе - да, вот они, тут как тут.
- А она съехала, - говорит мне желто-блондинистая Зузи. Зимой и летом - одним цветом. И весной - тоже.
- Давно?
- Недавно.
- Она что - уволилась с работы?
- Вроде нет. Я ей сказала, что ее комната будет ждать ее, когда она вернется.
- Она не вернется.
- Почему ты... - начинает было Зузи.
- Не вернется, - мотаю я головой. - Хорошего дня, - и, круто развернувшись, спускаюсь по лестнице под гул самолета.
Под гул самолета иду к себе, натыкаясь на стену зоопарка. Нет, я что, уже реально глючу? Мой рейс только послезавтра. С какого это перепугу здесь, над зоопарком, надо мной пролетает самолет? Поднимаю голову - нет ничего, конечно. Самолетики.
Набираю Flugzeuge im Bauch, есть там такая живая версия в концерте. Слушаю, как в припеве весь стадион поет: al-les tut weh... все болит... Интересно, сколько тысяч набралось тогда на том стадионе? Неужели столько народу пережило, переживает то же, что переживаю я? У скольких все болело? Слушаю, слушаю, как все они, эти поющие, надрывая легкие, повторяют свои хоралы: Gib mir mein Herz zurück, du brauchst meine Liebe nicht... верни мне мое сердце, тебе не нужна моя любовь...
***
Сердце. Где сейчас вообще мое сердце? Беспокойное мое сердце, думаю, а сам иду да себе ухмыляюсь. Родители, толпами идущие из зоопарка с детьми, поглядывают на меня с некоторой осторожностью. Да я это не вам, я это сам себе, думаю. Как это я докатился до того, что мое сердце стало беспокойным? За что это ему такая аритмия? Что, злоупотреблял в последнее время? Не то, думаю, не то. Не увиливай. Тебе придется подумать и попытаться во всем разобраться, а то все равно не успокоишься. Давай, начинай уже.
Сам не заметил, как оказался в Эльзенбергском парке. Чуть мимо квартиры не прошел. Что-то неохота туда сейчас. Не то, чтобы боялся оказаться в четырех стенах и... ну... погнать опять, просто погода вроде такая хорошая. И не темно еще. Сроду же на улице не бываю. Максимум - пробежаться.
Хотел же собрать мысли в кучу - собирай. Да вот хотя бы на этой лавочке. Вот и сижу теперь, думаю, вспоминаю. Пытаюсь разобраться и хоть сколько-нибудь понять.
Откуда начать? С начала? Жили-были... Да нет, это далеко слишком. Тогда с конца? Что мы имеем на сегодняшний день? Ее, убежавшую опять, в который раз, на неопределенное время, в неизвестном направлении. Меня, заболевшего я даже не знаю, чем... Беспокойством.
Беспокойство пришло ко мне, как обычно, когда я не ждал его. Пришло от толчка, что дал мне рассказ Марианы. Значит, было куда толкать. Значит, основное состояние мое к этому располагало. Потому что было, видимо, что-то такое, что дремало, а само ждало только, чтоб его разбудили. Да, все это время я был в постоянном напряжении, говорю себе теперь. Толкнуть меня было - раз плюнуть. И как долго это будет продолжаться? Как долго я буду таким? Пока не уйдет напряжение, пока не заполнится некий вакуум, не решится задача.
Какая задача? Как мне быть. Как жить дальше. Ведь она, заноза эта, не отпустит, наверное. Однажды притянула, вон, к себе, да так, что думал - навеки. В счастье плавал, как в сиропе. Полюбил. А она - меня. Да, да, уверенно твержу себе. Она меня - тоже. А теперь?
"Ты ее еще любишь?" Если б я знал. Думал, разлюблю. Думал, забуду. Не могу пока. Вроде как двигался в правильном направлении, но... Если б только не видеть ее постоянно. Если б ничего больше о ней не напоминало. "Чего тебе от нее надо?" Если б я знал. Сейчас вроде ничего. Надо становится, когда вижу ее - живьем, на видео, все равно. Тогда то, что становится надо, как-то материализуется и движет мной в автономном режиме, а я перестаю соображать.
Хорошо, а сегодня-то с тобой что? Почему сидишь тут и чуманеешь на лавочке, будто тебе пойти больше некуда? Да еще сам себе как-то странно улыбаешься? Нет, это уже ни в какие... Ты чего? Да что ты сегодня такого узнал, что не можешь сосредоточиться на делах поважнее?
Она помогла мне тогда, отвечаю сам себе. Она спасла меня тогда. Кажется, от этого мне теперь хорошо. Я пошел к ней сам не знаю, зачем. Да на крайняк просто сказать "спасибо". Ведь как это должно быть обидно, когда делаешь человеку добро, а он так и не узнает об этом. Но ее не оказалось дома. Она убежала. Потому что... Я не знаю. Потому что она странная.
Странная - недавно мне так про нее говорили. А все-таки, на что там глючник-Бахтыяров намекал? Если повалю сейчас к нему в Эльзу, то наверняка не застану. Что-то мне подсказывает, что еще один мой визит сегодня ждет еще одна неудача. Что вообще не надо никуда идти. Что я тут, на этой лавочке, ближе к ответу на вопрос, чем когда бы то ни было.
Почему она помогла мне? Потому что любила. Блин, а почему же еще, думаю с нежностью почти. Почему тогда... изменила? Пусть кто как хочет, думаю решительно, но даже секс по телефону - это измена. Для меня. И она об этом знала. И сделала это несколько раз. Забывала обо мне напрочь, пока делала это. Забыла обо мне. Только о нем думала. А потом записала для него, и это будет с ним теперь навеки вечные. А мне врала про то, что у "них" ничего нет. Так почему? Ей... блин... тяжело и неприятно понимать ее поведение, тем самым как бы оправдывая его... так вот... ей было плохо те месяцы, что меня не было... думала, наверное, что забросил ее... думала, может, вообще, что разлюбил... Что уеду и забуду о ней... Обижалась, что не хочу жениться... Так я же захотел потом... Только она об этом уже не узнала...
А тут - соблазн... Она пыталась устоять даже, вспоминаю... Приезжала ко мне в Дюссель, а я игнорил. Потом рассказывала мне обо всем, судорожно, подробно, отчитывалась, что, мол, она ничего такого предосудительного не делает... Хваталась за меня, чтоб не дал ей упасть, попасть к тому. Только я сам запретил ей говорить. И тем самым подписал приговор нам. Бросил ее тому.
Держать надо было. Она же слабая. И глупенькая. Но я занят был. А она не поняла за своим. Думала - я забил, меня нет и непонятно, когда появлюсь, а тот - вот он, тут, как тут. Обрабатывал ее, наверно. Почуял, что есть, что ковырнуть. И ковырял. Платье ей выбрал. А она ему мерила. В клубе вместе тусили. Киффовали вместе, дурь курили. Не то, что со мной. Я только и знал, что задним числом подарками задаривать. А она-то говорила, что ей не надо их.
Ругались с ней. По-жесткому, бывало. Ведь никогда в жизни не подумал бы, что буду так. Тем более - с ней. С ней. Ведь я же любил ее. Никого так не любил. Всю жизнь ее любил. Мог ли подумать, что будет так? Что так все кончится? Так, теперь больно становится. Опять больно. Я не хотел боли. Я не за этим здесь. Я нахлебался ее уже. Но, кажется, я и убегал от нее достаточно. Убегал, а она все равно цепляла меня за шкиряк. Поэтому терпи теперь и думай. Думай.
Да, ругались. Вот тогда-то, после очередного такого раза она наверно и... с ним... Глупая... По дурости. Да-да, по дурости, ведь вообще-то она меня любила. Любила даже после того, как прогнал. Прогнал-то как. На улицу прямо. Слова не дал сказать. Блин, аж жалко ее как-то. А потом подозвал и еще раз прогнал. Не словами уже, а действиями. Но там я не понимал уже. Там уже было по-другому. На автопилоте... Звено на звено... Да, а что, собственно, было у нее потом? Что было у нее все эти месяцы? Слабак, не мог без звериного рева над этим думать. Слишком было очевидно противоположное. "Я с кем попало не трахаюсь." Ведь говорила же когда-то. И еще много чего говорила. Так что не в счет ее слова. Нет, не могу думать над этим и сейчас. Все остальное передумаю, но гадать об этом нет сил - и точка.
Звено на звено... Да, сон. Я - псих и глючник и даже снег тут не при чем. Мне приснился вещий сон тогда, на Тенерифе. Одно это делает из меня идиота, потому что нормальным людям вещие сны не снятся. Повелитель снов, едрена медь. Это ж наоборот выходит, что они мной повелевают. Я свернул в жизни так же, как и в том вещем сне. Свернул туда, сам не знаю, куда. И вот я здесь. А ее нет со мной. Она ушла, как та дорога. А я мучаюсь без нее, мучаюсь все это время. Пытаюсь забить, заглушить мучения, но от этого только хуже становится. И теперь я изрядно помят. Контужен. Да, ведь плохо было постоянно, говорю себе. Иногда было терпимо лишь, но иногда совсем невмоготу терпеть. А залечивал как - только сам себя гробил. Чуть не угробил совсем.
А ведь сам говорил, что куда бы ни попал, в каком бы дерьме ни оказался - вперед надо, выбираться из этого дерьма и - вперед. А это значит... отпустить ее надо. Простить и отпустить? Не знаю. Когда разбегаются, то виноваты оба. Выходит, мне надо и себя простить? Не умею. Не знаю, как. Так что для начала просто отпустить лучше.
Надо начинать жить нормальной жизнью, такой, в которой воспоминание о ней не вызовет больше боли, а упоминание ее имени не заставит вздрагивать. Чтобы от бесконечной этой тоски, неутоленной боли не сваливаться в яму при очередном рецидиве, а потом, отойдя, карабкаться оттуда в полном опустошении.
Да, усмехаюсь сам себе, прострадал всю зиму. Великомученик хренов... Апостол Андрей... Нет, чтобы трезво взглянуть на вещи, так ты их забивал только, как лопух. А ведь ты еще тогда это подумал, как на вокзале ее увидел - а что, если отрубить все эти переживания, подтереть сопли и начать общаться по-человечески. Нейтрально. Как взрослые люди общаются. "Останемся друзьями..." - не-е-ет, смеюсь, в нашем случае это не подходит. С чего я так решил? А с того. Но общаться-то спокойно все равно можно. Здороваться.
Так. А может, попробовать начать все сначала? Ведь это случайность только, что не застал ее сейчас. Да, ее тут нет. Да, тут скоро не станет и меня. И что? Случайности не случайны. "Она не вернется." Ну, положим, усмехаюсь, вернется она. Допустим, я вернусь - и что потом? Что изменится между нами? Все останется по-прежнему. Мне не дано изменить моей жизни, а ей не дано изменить ее характера.
А интересно, думаю, ведь если посмотреть на мою жизнь в ретроспективе - все толчки, все встряски в ней происходили от нее. Теперь спокойно об этом думаю. Тогда - велосипед, потом - как она меня пинала, пинала одним только своим появлением, пинала по сей день, хоть сегодня и не являлась. Нет, последнее ее явление было тогда, на свадьбе. Тогда в последний раз держал ее за руки, держал ее в своих руках. Тогда слыхал последние ее слова: "Для чего?" В самом деле - для чего? Ведь она тогда уже чувствовала, может поняла уже, что не для чего.
Нет, ничего не выйдет, только застрянем где-нибудь. А надо двигаться вперед. Мне, по крайней мере. Возможно, она тоже это для себя поняла, возможно сделала уже свой шаг. Вперед. От меня. А теперь я должен тоже. А то так нет жизни. Нет жизни, когда плохо, но и когда терпимо, то тоже не жизнь это - так, существование. А последние эти месяцы... полгода уже... так измочалили меня, что сам на себя перестал быть похож. Я устал, я очень устал, понимаю вдруг. Мне надо выбраться отсюда. Мне надо двигаться вперед. Да, вперед, мало ли, что там, позади. Мало ли, что там ушло в сторону. Это уже в прошлом, живем мы настоящим. А я жить хочу. Жить.
"Жи-и-ить..." - вырывает меня из моих размышлений дребезжание трамвая. Вообще-то, они здесь бесшумно ходят, но этот, видимо, кому-то посигналил. Оглядываясь на его длинное бирюзово-зеленое тело, разбираю на табло "Спириту Санкти - Зоопарк - Спириту Санкти", маршрут его круговой. Разглядываю людей, выходящих из него, и вижу среди них Тину в плаще и легких сапогах.
То ли она сразу меня увидела, то ли ей просто надо было в эту сторону - она идет ко мне, подходит к моей лавочке:
- Привет. А ты что здесь делаешь?
- Тебя жду, - говорю ей зачем-то.
Она улыбается мне своей мягкой улыбкой, такой, какой запомнилась мне.
- Так я как раз с работы, - не садится рядом, но и не уходит.
- Чего не на машине?
- Пробки. Я не купила пока твою квартиру.
- Понял. Мне сообщат, когда купишь.
- А если не куплю?
- Тогда не купишь.
- Как у тебя дела?
- Нормально. Послезавтра улетаю в Лондон на пару месяцев.
- Да? - удивляется она. - Здорово. Готов уже?
- Нет.
За ее спиной, аж на том конце парка вижу бредущего куда-то Бахтыярова, к которому меня уже не тянет подходить.
Вот чмырь он все-таки, думаю и поднимаюсь к ней:
- Поможешь мне собрать чемодан?
Она смеется, подставляет мне локоть. Я вынимаю руку из кармана, в котором еще секунду тому назад чувствовал привычное покалывание, беру ее под руку, и мы идем к моей квартире. Тут недалеко идти.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava21zamykayakrugczast2/20190619_133430_improved_mini.jpg)