- За всех нас! - она скромничает, спешит смазать. - Спасибо вам. Здорово, что у всех получилось.
Санек небрежно киряет из своей кружки, потом оглядывается вокруг: - Бля, куда я попал... Одни святые семейства...
А мы посмеиваемся, потому что он прав. Вокруг палаток носятся дети, и мы им абсолютно не нужны.
- Я-ся! - зовет Санек. - Яська!.. Так, я сказал: Ясмин Неджмие Майнхольд!!! Сюда подошла!
Симпатичная девчонка с блестящимим черными волосами, матовым личиком цвета слоновой кости, только глаза - его, Сашкины, несется к нему навстречу с визгом.
- На кого похожа? - наезжает он. Реально наезжает, грубовато, без сюсюканья. И все-таки девчонка бросается ему на шею, обвивает ее руками и чмокает его сначала в левую щеку, потом в правую.
На глаза его не навертываются слезы. Рот не кривится в грустной улыбке. По крайней мере, пока он еще успешно борется. На шее у него нет медальона с лицом, похожим на это раскрасневшееся детское личико, лицом таким же матовым, в таком же обрамлении блестящих черных волос, только лицом постарше. Так и не набил себе татуху памятную с именем или фоткой. Несентиментален он, Санек. И все же в этот миг боль его и счастье - вот они, смотрят на него, смотрят на всех. Видимы, осязаемы для всех. Их можно потрогать, а можно и не обращать на них внимания. Зачем думать о прошедшем.
Надо жить настоящим, что он и делает: шлепает дочку по заднице - пока маленькая, можно.
- А ну, переоденься иди. Майку сухую надень, - толкает ее с напускной строгостью, даже грубостью, но сам целует в затылок.
Она убегает, а мы молча чокаемся с ним вискарем или чем там еще. Никто не говорит ни слова.
Потом все - братан с женой, Ленка с мужем, Санек, Настюха и Штеффен, Деня - у них трое уже, у Димки Юлия на сносях, да и не любит она кемпинг, вот он и приехал сегодня один - разбредаются по своим палаткам, и городок наш затихает до утра.
Мы с Оксанкой не можем спать, спускаемся к ночному озеру и тихо болтаем.
- Интересно, - говорит мне Оксанка. - А ведь Яське удалось.
- Чего удалось?
- Сашку захомутать. Он-то понимает?
- Понимает. Прекрасно все понимает. Да, строит она его. Держит.
- У Неджи так и не получилось?
- Получилось. Под конец. Мы с ним как-то набухались, он рассказывал.
- Да?
- Да. Она же вообще-то... больше плясала вокруг него, бегала за ним немножко. Но потом, когда он понял, ну, что, там, любит и все такое, было уже поздно, она ушла... Он говорил - что только не делал, мол, до того хреново было, а все уже, нету... Ну, потом Яська к жизни вернула.
- Надо же. А интересно, какой она была? Ты знал ее?
- Нет фактически. Видел пару раз. Сашка же, сколько его знаю, клялся, что ни одной бабе не удастся держать его... за яйца - не удавалось. Да Неджмие, кажется, и не стремилась. Она как-то легче к этому относилась, весело. И любила его.
- А от чего она умерла? Рак?
- Рак. Химу из-за Яськи отказалась делать. Она тогда уже на каком-то там месяце была.
- Понимаю, я бы тоже отказалась.
- Помню.
Меня передергивает при воспоминании о том сне, и я укрываю ее руками. Жизнь - она ж непредсказуемая штука. Казалось бы, всё только с другими случается, но в любой момент может случиться с тобой. Поэтому не надо думать об этом, пока не случилось - вот случится и потом хватит с тебя страданий.
Сидим на берегу, молчим, смотрим на ночное озеро. Завтра на рыбалку дневную пойду с сыном и детворой постарше, остальные - купаться.
***
Утро. Свежо, ярко, пронзительно светло до головной боли. Так бывает спозаранку летом на природе - и с бодуна.
- Андрюха... отвяжись... бешеный... - шепчет она душераздирающим шепотом, потому что - засада же. От посторонних ушей нас отделяют четыре тряпочки - два полога нашей палатки да два соседней. Всё. - Блин... - когда демонстрирую обоснованность своих поползновений: - ...и как у тебя стоит только... бухали, как черти... - меня бьет по губам ее пульсирующая вена, когда целую ее длинную шею, одной рукой двигаю у нее в шортиках, а другой играюсь с твердыми сосками под футболкой. - Блин, разбудим... - накал драматизма достигает предела, она стонет, при этом умудряясь не повыситься с шепота.
Но это она зря так переживает. С тех пор, как стали родителями, мы творим истинные чудеса беззвучия, особенно она. Черт, а как раньше было круто заводиться от ее стонов, упиваться ее криками... Гадом буду, если отвяжусь.
- Пошли... Спят...
- Проснутся.
- Не скоро. Пошли.
- Куда?
- Куда-нибудь.
Кажется, мы с ней, не сговариваясь, облюбовали эту ивовую рощу еще в прошлом году. Только из-за погоды тогда не удалось нанести ей визит.
Солнце долбит уже нормально и резко потеплело. Полулежим голиком в объятиях друг у друга на влажной еще, но абсолютно теплой земле, в одеяле из высокой, густой травы с разноцветными вышивками цветов. Нам не холодно - мы разгорячены и рады теперь освежиться.
Тут такая тишина и умиротворенность, что тянет на размышления. Видать, ей хочется размышлять о том, что сейчас ближе всего и отзвенело только что:
- Расскажи, что такое для тебя секс.
Пожимаю плечами:
- До тебя секс для меня был просто получением удовольствия. Без проблем получал это удовольствие и научился дарить его тем, с кем он у меня был.
- Их же было немного?
- А что?
- А то.
Я впервые думаю, что она могла бы смеяться над этим, считая меня малоискушенным.
- А то, что мне повезло, что это так. А дальше?
- А дальше я встретил тебя. И тогда быстро понял, насколько это важно для меня - дарить тебе наслаждение. Что это даже может стать самоцелью. Что секс для меня в первую очередь - это дарить тебе удовольствие и кайфовать от этого самому. Ну и потом, когда ты кончаешь, это кайф... приятно очень.
- Какой ты... невероятный... - смеется она. - Идеальный...
- Не смейся, - тыкаю ее в бок. - Я, может, чувствовал себя счастливым, когда мне это удавалось.
- Тебе это удается всегда.
- И поэтому я всегда счастлив.
- А я не смеюсь. Для меня ты идеален. Не потому, что я знаю, что идеально - просто ты идеален для меня. Мне не нужен другой. И так было всегда. Я ж говорила тебе.
- А я так и знал.
- Блатной. Мы тут вообще про что? Вроде про секс начинали, а теперь про любовь?
- А это разные вещи? Секс - это животные позывы, рефлексы. Гормоны. Разве красив он? У других? Ты же сама говорила.
- Нет, скучен, монотонен, механическое все какое-то. У нас гораздо лучше.
- Вот видишь. Это твои мысли и чувства делают из него то, что делают. А они, эти мысли и чувства есть только, если занимаешься любовью с любимым человеком. Тогда ты делаешь из него нечто большее, чем впихнул - выпихнул.
- То есть - создаешь иллюзию? Делаешь из секса нечто, чего на самом деле не существует, но что есть только для тебя?
- Ты так провокационно спрашиваешь - думаю, сама уже поняла, - целую ее с наслаждением, получаемым от нашего разговора. Я чувствую себя почти ее учителем, обучающим ее любви, получающим, однако, и от нее обширные познания. - И давно поняла, да?
- Да, верно. Ты не создаешь иллюзию, нет. Иначе все, в чем мы живем - иллюзия. Что есть реальность? Физика. Химия. Биология. Это мы способны воспринять и переработать данную нам информацию. Это от нашего восприятия - в данном случае, нашего умения любить -...
- Ars amatoria? - спрашиваю у нее, смеясь.
- Да, Овидий, - смеется она, - "Искусство любви". Хоть и не уверена, что нам подойдет то, чему он там учит, но название подходящее. Так вот, от наших чувств, нашей чувственности, от всего этого физические явления, химические реакции, биологические процессы и становятся вдруг тем, что между нами, мой любимый... - заключает она с широкой улыбкой, смешно наморщив нос в лучах утреннего солнца.
А это уже сигнал. Беседа наша меня завела, на природе вообще легко заводишься... А когда она назвала любимым, то словно нажала на кнопку. Вот и даю волю своему желанию.
Я целую ее очень жадно, наваливаясь и заставляя упасть на спину на траве, подминая под себя, подстраивая, подлаживая под себя ее тело. Я в ней, но держу ее под собой в воздухе, а она обвивает меня своими ножками. В этой позе все зависит от меня, я с наслаждением держу ее тело и контролирую все... контролирую ее... не даю ей упасть.
- Да, любовь моя... - выдыхает она, обхватив меня, пока я вхожу в нее, снова и снова, - да... Только если сексом занимаются два любящих друг друга человека, они способны придать, нет не придать... не придумать, а увидеть... познать... открыть для себя в нем то самое...
- А что это? - спрашиваю, кладу ее на травку и продолжаю теперь медленней, глубже...
- Это - свет... - шепчет она, - это - жизнь... это - самое яркое... самое прекрасное... это наслаждение... радость от получаемого наслаждения... радость от даримого наслаждения... радость радостью любимого...
- Любимой... - добавляю я и радуюсь ей, наслаждаюсь ей, наслаждаюсь всем в ней.
Я соединяюсь со своей женщиной - или я был соединен? Или соединение, единение с ней - это постоянное состояние и лишь отрыв, отделение от нее - на время? Как посмотреть...
Что лишь кратковременно, а что долгосрочно? А разве это важно? Все относительно... Если за то время, когда я - часть ее, когда я живу в ней, двигаюсь в ней, и когда она зовет, ведет меня в себя, охватывает меня, объемлет, чтобы мы с ней опять слились и наконец достигли того самого, единственно правильного для нас обоих состояния, если за это время, каким бы коротким оно ни было в реальности, мы проживаем целую жизнь, то вот он, ответ на вопрос. Вот какой я, вот какая она. Вот какие мы в действительности, оторванной от времени. Не потому ли я, оторвавшись на миг, на день, вновь так жажду этого соединения, жажду этого нормального для меня состояния? Жду того, от чего лишь временно оторвался, но к чему мне надобно вернуться. И так - каждый раз. Еще и еще. По кругу. По кругу. По кругу.
Я воспламенил ее, она пылает, она на грани... еще немного - и она придет ко мне, придет в мой сладостный дом, построенный для нее, туда, куда мне выпало счастье быть способным ее привести.
Но прежде она заканчивает свою мысль со стоном:
- Да, познать то самое... это любовь... это все и делает нас... людьми...
Лежу на ней, а она лежит на животе на траве. Я вдавил ее в траву, уткнулся носом в ее волосы, просовываю под нее руку, вставляю у нее между ног, которые она раскрывает мне навстречу, прогибаясь подо мной, прижимаясь мягоньким ко мне. Она всегда будет раскрываться для меня.
Но нам уже хватит, да и возвращаться пора. Она поднимается, оглядывает свои руки-ноги, смеется:
- Блин, теперь травинки кругом отпечатались... Палево...
Она позирует лишь мгновение в лучах утреннего солнца, веселого, дерзкого. Ничего от него не скрыть, вот и смотрю жадно на каждый ее кусочек. Она нагибается за шмотками.
Нет, не хватит. Пока она не успела одеться, хватаю ее, голую, поднимаю на руки, прижимаю к дереву.
- Пора, Андрей... - стонет она, а я уже вставил его в нее. - Идти надо... - она пытается вырваться, вытолкнуть его из себя, но - обратный эффект... взвод курка... раскрутка по полной...
- Успеем... набегались вчера... дрыхнут еще... - меня раздирает душащая похоть, и я спешу разрядить, насаживая ее на себя... еще... еще...
Она обхватывает меня ногами, и я наблюдаю, как, прыгая, темнеют от вожделения ее полузакрытые глаза, чувствую, как царапают мою мокрую спину ее ногти. Она оскаливает зубы, кусает мои губы. Я по-быстренькому хотел, но теперь решаю, что заставлю ее кончить любой ценой, даже если она не захочет... даже если это будет долго... Не знаю, сколько мы еще так бесимся - когда она кончает, то заглушает крик, жадно вонзив зубы в мое плечо ближе к шее, и вместо крика я слышу глухой, рычащий стон сквозь ее вгрызающиеся в меня зубы. Наверно, до крови укусила.
- Кошка... - говорю ей только.
Вдавливаю ее еще сильней в дерево... может, останутся царапины у нее на спине... Она и так вся в травинках... А-а-а... Кончаю и у меня смывает с лица хищную улыбку, а потом и я кусаю ее шею и долго, с мучительным наслаждением ставлю ей засос, который теперь будет видно всем.
***
- Я говорю, классно на Оксанкину днюху тут собираться, погода всегда хорошая...
- Ни фига подобного, - протестует она. - В прошлом году на ночь глядя ливенюка был, мы с Андрюхой первые приехали, этот в машине орет, грозы испугался...
- Мама, я не испугался!!! - возмущенный возглас из палатки.
- ...спи давай... а мы палатку натягиваем, промокли, как черти... А днем все в лыжных куртках ходили, на озеро облизывались только...
- Да, в этом году повезло с погодой, - усмехаюсь. - На мой день рожденья такого точно не жди.
- Это смотря где, - она со смаком целует мои губы, вдыхая запах костра. Сидит у меня на коленях. Ей не мешает вкус пива у меня на губах, она его тоже пила.
- Мама... и... в Б"газилии?.. - голос из палатки уже более сонный и отъезжающий. А кое-кто из взрослых добродушно посмеивается.
- Спи давай, кому говорю, - смеется она, заглядывает к нему, тискает, он хихикает, и они еще какое-то время возятся в спальнике, потом она выныривает обратно: - Вот же ж горе мое... С утра до ночи сигал... Все свалились давно, а он...
- Оксанка, э, дай пацану тож понять, че такое палатки, - смеется кто-то.
- Ты-то сам когда понял?
- Та тока щас... Меня-то никто никуда с собой не брал...
- Пусть нашим детям будет лучше...
- Легче в жизни...
- А нам собсна тяжело-то не было... - смеется Оксанка.
- Ланно, за деток...
- За деток!
- Пусть здоровенькими растут...
- Счастливенькими...
- Стопудово... поехали...
Кто-то плеснул мне коньяку, она отхлебывает из моей кружки, морщится, запивает пивом. Так лучше.
Тоха побренькивает на гитаре. Оксанка просит его что-то сыграть, но он отбрехивается, что гитаристом никогда не был.
- Эх-х-х, душа песни просит... Фара, хвала аллаху, у нас с тобой вкусы в музыке одинаковые. Поставь нам Вову!
- Какого?
- Да он один.
- Ошибаешься...
- Ни фига не ошибаюсь. И - для кого Вова, для кого Кузя, а для кого и Владимир Борисыч...
- Ты яснее выражайся, ну... - Фарит картинно разводит руками.
- Да Кузьмина поставь ей... - Димка с ней дольше знаком, поэтому рубит с ходу. Уверен, он даже знает наперед, какая песня сейчас угодна ее сердцу.
- А-а-а, ну так бы сразу и сказали... Нате... Оно?
- Фара, красавец! Ленка, не ревнуй.
- Ум-м-мх-х-х... и не подумаю, - зевает Ленка, потягиваясь. - Я - спать... - направляется к палатке.
- Тогда я - тоже... а то вдруг медведь залезет... - рассуждает Фарит, пританцовывая вслед за Ленкой.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava20begczast3/aviary-image-1566825171145_improved_mini.jpg)