- Беттину. Ее же зовут Беттиной? Или это не она тогда приходила?
В руках у нее какие-то бумажки, а на лице черт знает, что. Вернее, ничего. Его нет. Нет лица. А я "пробуждаюсь". Дождался, бл...ть.
- "Д-р Андреас Эккштайн, место рождения Республика Казахстан, Кустанайская область, село Пятиречное..." - а это, значит, не ты?
- Оксан...
- Мне на работу пора, - говорит она спокойно. - Ладно, пошла я.
С некоторых пор она стала ходить на работу пешком, потому что мы вычитали, что ей надо больше двигаться.
Она выскакивает теперь из дома, а я за ней не гонюсь. Вернется, куда денется, думаю. Нам сегодня к родителям ехать.
Я забираю ее после работы, и мы едем прямиком к тестю с тещей делать Рождественский обходняк. Потом поедем к моим, а Новый год хотели встречать у Тохи.
Мелкий моросящий дождь и чернота не только на небе, но и в воздухе окутали грозно-серых свиссовских колоссов пеленой городского апокалипсиса. То же и на ее лице, когда она вываливает из Е11 - то есть, лица у нее так и не прибавилось.
Я ждал ее прилично, учитывая, что останавливаться перед Е-11 нельзя. Не знаю, почему еще не прислали эвакуатор, до какого этажа вырос мат объезжавших меня на Европе и поравнялся ли он со Свиссами. Знаю лишь - ему далеко до того, что хочет сейчас сказать мне она.
Хочет, но не говорит. Не глядя на меня, залезает молча на заднее сиденье и прежде чем я могу начать какой бы то ни было разговор, ложится и закрывает глаза, мол, она усталая и беременная. А ее, блин, наша Тойота на высоких оборотах ревет, как зверюга, ее не переорать, особенно с заднего. Поэтому данная обстановка никак не подходит для задушевного разговора.
Все же, пока не выбрались из города, я решаюсь обратиться к ней на светофоре - сколько ж еще можно:
- Оксан...
- Как прошла встреча? - осведомляется она сзади, не открывая глаз.
- Оксан, я никуда не ходил. Довольна?
"Klappt heute nicht. Entschuldige. Не получится сегодня. Извини.", - так и написал Тине.
"Schade. Frohes Fest. Жаль. Хорошего праздника."
- Так это ты ей покупал квартиру? А потом на меня переоформил?
- Не ей, а за нее. И не купил, а там просто после надо было... ну... ты же сама читала...
- Когда мы с тобой встретились в Лондоне, вы еще встречались?
- Нет.
- Когда вы расстались?
- В августе. Оксан...
- Когда конкретно?!! - она рывком вскакивает с сиденья, рычит мне этот вопрос. Оказывается, переорать Тойоту можно.
- За неделю до... нас.
Вижу в зеркало, как у нее сжимаются кулаки.
- Она жила у тебя в Лондоне?
- Мы виделись с ней там только одну... один день, а потом она... я...
Кто заикается, того спалили. Кто не заикается, того - тоже. А я вообще заведомо проиграл.
- Почему вы расстались?
- Из-за тебя.
- Ты же говорил, что когда мы с тобой встретились, вы уже не были вместе?
- Оксан, дай, пожалуйста, объяснить все по-человечески. Давай остановимся где-нибудь и поговорим.
- Хорошо. Останови, - кажется, ей плохо, а я, дурак, не заметил.
Когда я останавливаюсь на какой-то стоянке на автобане, ее выворачивает на обочине, а мне жаль. Мне правда жаль. Ей нельзя волноваться, а эта байда и близко всего этого не стоит.
Потом она возвращается и садится опять назад:
- Поехали.
***
К Рождеству я всегда относился без особого трепета, но это первое наше с ней Рождество, как мужа и жены. И не вдвоем, втроем даже. Однако в этом году Рождественской запары, у чьих родителей какой день отмечать, у нас с женой не случается. В Сочельник она остается со своими, заявив спокойно, что к моим не поедет, а я прусь туда один, сознавая, что без нее и даром там не нужен.
Ощущая себя той самой пятой ногой у собаки, жую материного рождественского гуся с яблоками в компании Тохи и Ренатки, каждые пять сек повторяя, что "с Оксаной все в порядке, просто на праздники приехала бабушка Зоя, и она хотела провести с ней побольше времени". Без понятия, что наплела своим Оксанка.
Стараюсь побольше говорить, смеяться даже, не ложиться спать слишком рано. Проявляю невиданную изобретательность, рву кишки, только бы никто не подумал, что у нас с ней на Рождество "same procedure as every year". То же, что и каждый год. Что косяки случаются у нас именно под Рождество и даже тот факт, что мы теперь семья, не в силах на это повлиять.
Правда, она приезжает за мной 25-го и остается у моих чуть ли не до вечера, раздарив всем подарки на манер Николауса. Даже мне. Моим подарком оказывается аж две пары кроссов, дорогих и хороших, одни для велика, другие - для бега. Но мой поцелуй ей в благодарность она будто пропускает мимо внимания. С тем же успехом мог бы стенку поцеловать. А когда получает подарки сама, в том числе от меня, то, кажется, целует моих отца и мать с большей сердечностью. Я ей тоже новые кроссы подарил, чтоб удобней на работу ходить было. Пытаюсь пошутить насчет того, что подарки у нас одинаковые, но она включает игнор.
Она не разговаривает со мной, а когда мы, простившись с моими и поздравив их "с наступающим", спускаемся вниз по лестнице, она со своим пузом норовит ускользнуть от меня, совсем как в то утро после нашей первой ночи у меня в комнате без малого десять лет тому назад.
У тестя с тещей за ужином она вдруг резко объявляет, что мы едем домой уже сегодня, "забыв" посвятить в свои планы меня. На родительское: "Доча, так а зачем в ночь, завтра б по светлому..." - не обращает никакого внимания. Блин, хорошо, что я не пил, думаю, а то пришлось бы ей с животом лезть за руль.
Я наблюдаю за ее мучениями с тупой беспомощностью. Мне хреново не столько из-за себя, сколько из-за нее. Мне досаждает та бесполезность, с какой она себя истязает. С грустью вспоминаю, что вот так же год с небольшим тому назад в этом самом доме занимался самопожиранием и не дал ей сказать ни слова. Там было немного иначе - да не все ли теперь равно. И хоть объективно я виноват разве что в том только, что не сказал ей раньше - не могу смотреть на ее страдания равнодушно.
А за ужином она ест, ест много... еще... еще... Она всегда любила покушать. А теперь я вижу, что ей плохо. Зачем она. Зачем.
- Оксан, не надо... - легонько трогаю ее за руку, надеясь, что за столом нас не услышат.
- Как это - не надо? Надо! - шутливо-грозно восклицает теща. - Ей за двоих кушать надо!
А она вздрагивает от этих слов, будто ее ударили.
- Доча, представляешь, а у нас в огороде кинза опять пошла! - восклицает тесть. - Зима в этом году еще теплее обычного, вот она и прет.
- Схожу посмотрю, - срывается с места Оксанка и уносится в огород.
Теща идет за ней следом, я тоже иду. Все это так жалко и безобразно, но я не думаю даже в мыслях над ней смеяться, когда вижу ее там, рыдающую на корточках на мокрых, в вечерней испарине грядках с зеленью, вытирающую рот платком.
- Вот ты ж горюшко мое, - утешает ее теща. - Что ж у тебя токсикоз-то этот чертов никак не пройдет. Что врач-то говорит?
- Нормально все, - всхлипывает она.
- Ну вот, видишь. Заинька, ну хватит, - гладит ее по голове. - Тебе беречься надо. Просто кризис сейчас. Устроится Андрей, все у вас будет хорошо, вот увидишь. Это все - такие мелочи, - а Оксанка кивает, хлюпая распухшим носом.
Да, это, то есть, то, о чем говорит ей теща, и есть реальные мелочи. Они все ни малейшего представления не имеют о том, что происходит между нами, думаю. На каком космическом расстоянии находится причина Оксанкиных слез от того, о чем говорит сейчас ее мать. Какого инопланетного эта причина характера. Для них что главное - чтоб деньги домой приносил. Не пил так, чтоб уж очень, да жену не обижал. Да я ведь не обижал. Она сама обижается. И сколько она еще думает так обижаться? Слова ведь даже сказать не дает.
Только дураку не понять по скоропалительности нашего отъезда, что тут пахнет жареным, но надо отдать им должное - ее родня благоразумно молчит и ни о чем не спрашивает. Не могу не признать, что ее идея свалить отсюда поскорее, вернуться к нам домой - это на данный момент наиболее правильное решение. Пускай это возвращение самым предательским образом напоминает мне, как мы ехали год назад, только тогда она была за рулем и мне было херово.
Когда по дороге вместо разговоров она опять требует остановить машину и ее тошнит, пока рядом по автобану почти с реактивной скоростью пролетают машины, мне уже кажется, что делает она это специально.
- Оксан, так нельзя, - взмаливаюсь, ощущая нутром, как раздирает ее там теперь. - Да ты с какого так убиваешься-то?!!
Она, кажется, реально не может говорить и откидывается на сиденье. Хорошо, хоть назад опять не села. А то мне остохерело уже в шофера ее играть да орать ей с водительского.
- Не надо так себя из-за всего этого мучить, - втолковываю ей, талдоня в черное лобовое стекло, где лишь изредка вспыхивает белый огонек по встречке. - Это не стоит того, честно. Мы расстались... Пробыли вместе недолго... Я ее забыл... Ну хорош, а... - решаюсь посмотреть на нее и... понимаю, что она не верит мне. Что у нее в уме уже составился приблизительный сценарий того, как все "на самом деле" было. Что она прокручивала его все эти дни, медленно натягивая себя на дыбу. Медленно плавилась в собственном соку своего персонального ада, а все, что было до этого между нами - и Лондон, и свадьбу, и то, что после свадьбы, обнулевывала, перекраивала, перекореживала, совсем как... я тогда. Но ведь тогда все было иначе. Почему она не верит мне? Единожды солгав... Но я ведь не лгал, просто дозировал правду. Я ведь хотел, как лучше.
***
- Фрау Эккштайн! - мы направляемся из гаража к лифту.
Еще не знаю, кто из нас больше устал - морально, физически. А на нас надвигается внушительная фигура бабки лет восьмидесяти с не менее внушительным домом прически из белых волос на голове и здоровенными кошелками в руках, которые я машинально у нее выхватываю. Она бросает мне за это выразительный признательный взгляд ярко-голубых глаз на лице, разукрашенном татуажем и привыкшем некогда нравиться.
- А, фрау фан Хагенс, - просыпается из своей летаргии Оксанка.
То ли это ее пузо так подействовало на окружающих, то ли тот факт, что мы поженились - когда мы поменяли дверную табличку, нас, вернее, ее резко "заметили", и у нас "появились" соседи.
- А вас когда выписали?
- Под Рождество как раз. Хорошо, у Дирка (сынаши ее, шоумена, раздолбая пятидесятилетнего) на праздник не было выступления, и он смог приехать.
- А куда вы за покупками ходили? Не работает же ничего? - осведомляюсь, а про себя удивляюсь, зачем у нее столько еды в кошелках и как она их доперла.
- Да тут вещи мои из больницы. Как же повезло, в этот год не пришлось на больничной койке праздновать. А жратва эта несносная, ох-ох-ох... - мы впихиваемся кое-как в лифт, потому что несмотря на свои перенесенные инфаркты и специальные диеты фрау фан Хагенс в обхвате, как две Оксанки, даже с пузом. - Ох, фрау Эккштайн, как я рада, что теперь вы эту квартиру купили. Жду-не дождусь, когда ваш сыночек родится. А то мне от Дирка внуков не видать.
- Он не женился еще, фрау фан Хагенс?
- Какое там! - бабка горестно вздыхает. - Нынче все такие занятые. И девушки-то у него все какие, одна хуже другой. А мне на старости лет что делать. Сижу в своих четырех стенах, как в клетке. Двигаться толком не могу, еле хожу.
- Не шумим мы вам, фрау фан Хагенс? - а то она хоть и полуглухая, но иногда склонна обнаруживать вполне селективный слух.
- Нет, что вы, Herzchen, сердечко, с вами совсем не так, как с некоторыми. Ich hoere nur To-ten-stille, слышу только загробную ти-ши-ну, - говорит бабка с явным удовольствием. - Нет, я надеюсь, вы не надумаете квартиру продавать, а? А то тут до вас кто только не жил... И чего они тут только не устраивали, если б вы знали... И песни пьяными пели... Ночью... Вы представляете? Музыку какую-то слушали... ненормальную... На полную громкость... Устраивали какие-то неприличные оргии... Вот, к примеру, в прошлом году, под Новый год...
- До свиданья, фрау фан Хагенс, - обрубаю я, занося ей сумки.
- Спасибо вам, дорогой мой, - и, трогая меня за плечо, подмигивая, кивает на меня Оксанке: - Пусть говорит мне на "ты". Держите его, милая, таких мало. Уведут.
Не уведут. И она не держит. Дома ее не видят посторонние, и ей не нужно притворяться. Она бродит из комнаты в комнату, вобрав голову в плечи, рассовывая по полкам какие-то тряпки, раскладывая барахло. Она обессилела и еле двигается, а на лице абсолютное опустошение.
Я видел теперь, что она делает с собой, что делала все те месяцы без меня и так старательно скрывала. А теперь, когда я видел, ей все равно. Она молчит, а я не знаю, как заговорить и что сказать. Застывшее, окаменелое молчание. Загробная тишина.
В прошлом году. Под Новый год. Так ты водил баб в наш дом, пока меня тут не было? Да, водил. Я или Майнхольд - не суть. Пока я водил, ты лежала в чужой хате, раздвинув ноги под чужим мужиком. А пока он был в тебе, ты соображала, дать ему довести дело до конца или не надо. Ты решила, что не надо, и я это ценю. А я... видишь ли, там ведь тоже все было не так просто. И тогда, в тот Новый год я тоже ничего до конца не довел. Я видел тебя, а потом не видел тебя. И не довел. Только оценишь ли ты?
- А она красивая, - говорит она, оценивающе глядя на себя в зеркало, а я вздрагиваю, словно пинком разбуженный. - Лицо, фигура. Даже взгляд. Я тебя понимаю. А тут дома жена-каракатица.
- Почему каракатица? - смотрю на нее оторопело.
- Потому что беременная.
Собираюсь что-нибудь ответить ей на... эту глупость, но она медленно опускается на диван в гостиной. С закрытыми глазами, из которых струятся слезы, она придушенным голосом рассказывает мне несуществующую "нашу" с Тиной "историю":
- Ты встречался с ней... она приезжала к тебе в Лондон... а потом вы поссорились... так, небольшая размолвка... с кем не бывает... она уехала... а ты встретил меня... и вляпался... потом поженились спонтанно... наскоро... ты проучить ее хотел, что ли... потом ребенок... так быстро все... ты даже разобраться толком не успел... а теперь она появилась опять... она тоже не ожидала... Она хочет вернуть тебя... а ты? Тоже хочешь? Но не можешь теперь? Потому что у тебя обязательства, да?
- Нет! Все не так - неправильно от начала и до конца.
Она не слышит меня, потому что ее мозг запрограммирован сейчас слушать, но не слышать. Она уже составила в уме варианты моих ответов и на восприятие этого ответа ее мозг не запрограммирован.
- Ты жил с ней в этом доме... Это был ее дом... Она была хозяйкой в этом доме. Ты спал с ней в этой постели... Возил ее на машине. Ты подписывал за нее бумаги. Ты спал с ней... спал с ней... - повторяет она свою мантру.
Сейчас она начнет биться головой о стену, думаю.
"Я ухожу".
Мне снилось, как она это говорит. А теперь мне кажется, что я это слышу.
Я попал во что-то и беспомощно в нем барахтаюсь. Не знаю, что сказать, потому ничего и не говорю. Но если ничего не говорить и не делать, то проиграл с самого начала.
- Оксан... Да, мы с ней встречались. Но это было временно. Это закончилось еще до... тебя... Мы расстались...
- За неделю до нас. Ты даже еще не успел отвыкнуть от нее, от ее... запаха, когда... все это было у нас тогда... в Лондоне. Возможно, ты даже вспоминал о ней, когда... Сравнивал меня с ней...
- Нет! Ты даже не знаешь, насколько заблуждаешься.
- Зачем ты подписывал за нее?
- Она меня попросила.
- Вы тогда были вместе?
- Да.
- Ты с ней встречал Новый год?
- Да.
- Тогда и сошлись? Вы так долго встречались?
- Нет, спустя четыре месяца. После Настюхиной свадьбы.
Почему она не спрашивает, как это было? Почему это было? На таком важном вопросе она молчит, разглядывая что-то на полу. Тогда я скажу:
- Я сошелся с ней, потому что мне было плохо без тебя...
- А с ней было хорошо?
- Оксан, не надо. Это все в прошлом. Но даже в том прошлом я не смог забыть тебя. Я думал о тебе. Вспоминал о тебе.
- Ты поэтому ушел от нее?
Молчу, потому что хватит вроде уже врать. А она моментально чувствует больную мозоль:
- Ты сам ушел от нее?
- Что ты хочешь от меня услышать?
- Так это она тебя бросила?!
- Да.
- И если б не бросила, ты бы... вы бы... а со мной ты просто... Она хотела детей?
- Чего? Да нет... - вопрос ее застает меня врасплох, прежде чем я успеваю понять, к чему она клонит.
- Так ты решил... со мной... и женился поэтому...
- Вовсе не поэтому, а потому что люблю тебя. И детей хотел от тебя.
- Ты просто обиделся на нее... Отомстить ей хотел...
- Это уже реальный бред. Слушай, тебе что - в кайф намеренно неправильно все толковать? Ты же знаешь, что все не так! И было не так!
- А теперь... - она не слушает меня, сама с собой говорит, - ...когда она вернулась, ты... А мне даже деваться некуда... У меня теперь ребенок будет от тебя... ЗАЧЕМ ТЫ ПРИЕХАЛ???!!!
- Оксан, это ты приехала ко мне в Лондон...
- ...зачем тогда в общагу приехал??? Если б не встречать мне тебя никогда... - она закрывает глаза, зажимает уши. - Не стой тут. Уйди. Уйди куда-нибудь. Ты не мой. Ты чужой. Я не могу смотреть на тебя и знать, что ты не мой. Ты - ее.
Я примерно представляю, о чем она, но она запуталась. Твою ж мать, она не знает, насколько далека от истины. И поэтому обидно, бестолково, бесполезно все это. Я - ее, Оксанкин, конечно. Жены. Но она сейчас вообще неспособна ничего понимать, поэтому я предлагаю:
- Давай ляжем спать. Завтра поговорим на свежую голову.
![[]](/img/f/flo_rencen/glava12ledczast1/20190807_155538_improved_mini.jpg)