Наш дом считался достопримечательностью города. И вовсе не из-за того, что там жил господин Нейтон, а из-за гусей. Точнее, из-за орлов.
Именно они, каменные, сначала сидели в каждой нише, что украшали стороны балконных стояков и, словно стражи хранили наш дом. Тридцать лет в нашем дворе никто не умирал и даже не сходил с ума, а в городе, несмотря на козни политиков, можно было оставлять двери квартир открытыми и не бояться воров. Но вот настал день, когда даже орлы не смогли защитить нашего мэра - старик преставился, и место его занял маленький человечек с беспокойными глазками. Говорили, половина его приближенных даже не окончила школу, а сам он был смещен с должности где-то в столице и в наказание назначен к нам, в провинцию.
Мы так и не поняли, кого наказали - его или все-таки нас.
Не прошло и года с его появления, как жильцам объявили, что птиц требуется отреставрировать и покрасить. Приехали маляры, и за один день орлы превратились в темно-коричневых. Наверное, кто-то думал, что именно такими они летают в природе - цвета молодой печенки с белыми трещинками. Когда "природная" краска начала опадать, жильцов заверили, что скульптуры требуют длительной реставрации, сняли их и увезли. Два года ниши стояли пустыми. Когда же птиц вернули, жильцы поняли, что они сильно изменились. Теперь у них были злые глаза и длинные шеи. А новый "природный" цвет этих птиц оказался серым.
- Этот реставратор, - говорили одни бабки, - друг мэра... он вырос на соседней улице, и пацаны из нашего дома его часто били. Вот он и заменил наших орлов гусями. В отместку.
- Нет, - говорили другие бабки, - это из-за колдуна. Он так навел порчу на весь дом, что теперь нам остались только гуси!
- Куда намотались гуси? - не понял глухой дедушка Эдмонт.
...Нейтона, колдуна из нашего дома, я часто видела издали. Он носил светлый плащ и ездил на дорогой машине с телохранителем - крепким лысым мужиком, бывшим военным. Правда, оба этих человека не кусались и ни на кого не нападали. Отец Олимпий, преподающий у нас в школе, уверял нас, что бесы предпочитают одиночек, а мы с ребятами всегда ходили вместе. У отца же Олимпия друзей не было, только охрана, а бесовщины он очень опасался, поэтому возил под лобовым стеклом своего "мерседеса" отчеканенное где-то в далеком монастыре серебряное распятие, нижний конец которого был заострен на токарном станке. "На Бога надейся, а сам не плошай" - говорил отец Олимпий.
Три раза я видела колдуна вблизи. И я знаю три его тайны. Две тайны были простыми, а чтобы рассказать про третью мне не хватит слов. Но говорят - те, кто слушает меня, одновременно видят, как все было на самом деле, видят, как историю-тень. Потому что обе этих истории о том, чьи глаза видели гораздо больше, чем позволено видеть глазам.
1.2
Первый раз мы столкнулись, когда во всем подъезде погас свет. День только начинал сменяться вечером, и родители не сразу послали меня узнать, что же случилось. Я занималась своим любимым делом - плела бусы, и мне очень не хотелось вставать. Но вскоре я поняла, что еще немного, и я перестану попадать иглой в дырки. Тогда, отложив рукоделие, я вышла за дверь. Мы жили на седьмом этаже, но на нашей площадке никого не было.
Услышав, что кто-то есть внизу, я спустилась на пятый.
Там, на площадке, заглядывая в нишу распределительного щитка, стоял человек в бежевых джинсах и черной футболке. Под ногами у него качалась табуретка с красной шелковой подушкой и ножками в виде человеческих костей. Нетрудно было догадаться, что передо мной тот самый колдун, которого так боялись бабушки. И что он что-то делает с пробками, до которых не смог бы дотянуться без подставки, несмотря на свой довольно высокий рост. В нашем доме все щитки под потолком. Наверное, рассчитаны на тех каменных орлов, которые полагались дому по замыслу архитектора.
Тут бы и убежать, но я осторожничала, чтобы не получить проклятие в спину. Мысленно осенив себя крестным знамением, я решилась с ним заговорить. Наверное, не стоило... Не то что б я боюсь греха или чего-то такого... но кто его знает, не он ли устроил аварию?
Однако же мы соседи, успокоила я себя и, задрав голову, поздоровалась как можно более робко.
- Добрый день, - кивнул он в ответ. - Вы наверняка думаете, что свет выключил я.
- Нет-нет, - заверила я его в испуге и пригладила платье к коленям. - Вовсе я так не думаю.
- Представляете, - доверительно поделился он, склонив голову набок, в мою сторону, - с какой грустью я живу среди людей, которые опасаются правды, а неправду говорить так и не научились? Однако я дам вам шанс не соврать. У вас есть маленькая крестовая отвертка?
Он улыбнулся - наверно, чтобы я не восприняла его отповедь всерьез и уделила внимание только последнему вопросу.
Вообще-то отвертки у нас дома были всякие. Но ведь если сказать, что есть - придется возвращаться. Однако если сказать, что нет - он сразу поймет, что я вру.
- Может быть лучше вызвать электрика? - ловко перевела я разговор на другую тему.
- Я уже звонил в диспетчерскую. Электрик ныне все отдыхать изволят и обещали появиться не раньше завтрашнего дня. А я, так уж вышло, тут главный по вопросам света и тьмы.
Еще раз отвлекшись от щитка, он глянул на меня сверху вниз.
У него было самое обычное лицо - не очень узкое, не очень скуластое, невыразительное, а глаза как будто и не видели меня вовсе. И это несмотря на то, что он щурился - наверное, был близорук. А выражение его лица напоминало страницы книги для слепых - понятно, что там буквы, но какие именно - можно узнать только наощупь и только незрячему.
"Нет иной тьмы, чем та, что внутри нас" - вспомнилась мне цитата из отца Олимпия. По ней вообще выходило, что щиток можно не чинить.
Пообещав принести отвертку, я решила подняться к себе, а там уже сообразить, что делать, но от сильного волнения оступилась и, вместо того, чтобы ухватиться за перила, уцепилась за ножку его табуретки.
Конечно, мое обещание вышло очередной неправдой - с табуреточной ножкой-костью в руке я, полумертвая от страха, загромыхала по лестнице, а он остался на площадке, наверное, успев схватиться за перила и не упасть на меня сверху.
Он что-то крикнул мне вслед, но от страха я это тут же забыла. Бросив ножку, я побежала в соседний подъезд, где жила моя подруга Николь, и сидела у нее до темноты.
Назавтра в школе завидовали, что мне удалось выдернуть из-под колдуна табуретку, когда он копался в нашем электрощитке.
- У него табуретка на человеческих ногах, - сказала я. - И глаза светятся.
- Теперь, - сказала наша активистка Инга, - он будет тебе мстить. Сварит пару дохлых пауков, и ты превратишься в говядину.
- Почему в говядину? - спросила я.
- Потому что ты неуклюжая корова! Уронила экстрасенса с табуретки!
И все заржали, конечно.
Я никогда не ругалась с Ингой. Она водила за собой стайку одноклассников, которые подхихикивали ее шуткам, а у меня такой группы поддержки не было, и поэтому все думали, что я ее боюсь. Иногда она и ее друзья воровали мои вещи и выбрасывали их из окна. Николь говорила, что я не должна в этих случаях выказывать свою слабость, чтобы их не раздразнить. Поэтому я оставалась спокойной, а Инга с друзьями все пытались и пытались вывести меня из себя.
- Очень смешно, - сказала я, развернулась и ушла.
Свет в нашем доме не ломался еще долго, словно был заколдован.
Примерно через месяц я встретила колдуна во дворе нашей школы. Я хотела отойти в сторону, но он заметил меня и улыбнулся, чуть поджав губы. До сих пор, когда я представляю его улыбку, мне стыдно и боязно. Ведь я так тогда и не принесла ему отвертку.
Однако если говорить словами отца Олимпия, мой грех по обрушению колдуна с табуретки не был грехом в виду отсутствия намерения. Я не хотела его ронять.
- Что-то ищете? - спросил он, поздоровавшись.
- Шапку, - кивнула я. - Эти черти выкинули из окна мою шапку.
Теперь мне было неловко - к нам, восьмиклассникам, не принято было обращаться на "вы". Так говорил мне только мой учитель музыки, но он так выглядел, словно опасался кому-то не понравиться, и наверняка в школе его травили бы сильнее, чем меня. А вот колдуна вряд ли стали бы. Он не хотел нравиться людям. Он как будто бы нас не видел и хотел нравиться только себе.
- Вы и без шапки прекрасно выглядите, - сказал он, безо всякого, однако, выражения. С вежливостью, которая должна была нравиться лишь ему одному. Ему было наплевать, в шапке я или без, а как я выгляжу, он вряд ли различал в подробностях. - Но мне кажется, она вон под той скамейкой.
Он легонько шевельнул рукой куда-то вбок, куда сам и не посмотрел ни разу. Понятное дело, плохо видел. Но шапка моя, синяя, с цветочками, действительно нашлась под скамейкой.
Все-таки страшно это все. Я задумалась - если человек делает доброе дело посредством сомнительных способностей, то хороший он человек или плохой? По мне выходило, что хороший, поэтому я ему улыбнулась.
Потом поблагодарила и осмелилась поинтересоваться:
- Вы находите людям их вещи?
Он кивнул.
- Или людей. Иногда я нахожу людей. Или то, что от них осталось. Я - ясновидящий, - он снова улыбнулся, поджав губы.
"Из останков он делает табуретки" - подумала я, но вслух, конечно, не сказала.
Мы распрощались. Я до сих пор помню этот пасмурный, прохладный день - межсезонье, когда зима уже закончилась, а весна еще не наступила - ветер гнал оттаявшие серые листья, пролежавшие зиму под снегом, деревья стояли черные, а он уходил, как призрак ожидаемого тепла - в длинном бежевом плаще, наклонившись и засунув руки в карманы. Шапок он не носил, равно как и ручек, и портфелей.
А потом исчезла Инга. Ребята часто хулиганили и один раз забросали окна колдуна помидорами, выпавшими из грузовика, потерпевшего аварию на берегу. Кабина уехала в речку, кузов перевернулся, а помидоры раскатились по набережной.
После этого Инга ушла утром и не пришла домой к обеду. А позже - еще и к ужину.
Родители забеспокоились и собрали жителей нашего дома на совещание в квартире дедушки Эдмонда - ему в силу глухоты был безразличен шум. Они говорили, что очень страшно идти к колдуну, надо обязательно брать с собой сильных мужчин и оружие, бабки же считали, что нужно взять священника, а дедушка Эдмонд вытащил свое старое охотничье ружье (из-за него он, кстати, и оглох когда-то, неудачно выстрелив).
Помолившись, бабки двинулись в путь.
Колдун оказался дома один, и у него на тот момент даже не было его обычных клиентов, тенями проскальзывающих по нашим лестницам в жажде его темномагической помощи. Увидев, что даже телохранителя нет, люди осмелели.
- Вы не видели Ингу? - язвительно спросила Анна Арамовна, а все остальные закивали - да, мол, именно Ингу. Не видел ли. Подразумевалось, что непременно видел, и даже явился причиной ее исчезновения.
Колдун смотрел на нас все с тем же непонятным выражением лица. И вообще смотрел как будто вовсе и не на нас. Полагаю, это опять же из-за того, что видел он примерно так же хорошо, как дедушка Эдмонд слышал.
- Нет, - ответил он. - Но могу поискать. Она пропала?
- Уж найдите, сделайте милость, - бабка, подбоченясь, наступала. Все остальные закивали. - Но денег мы вам за это не дадим! Мы ведь соседи, не так ли?
Он снова посмотрел как будто сквозь нас, и всем стало не по себе. Усмехнувшись, словно Анна Арамовна вела себя неприлично, он вышел из квартиры и попросил у матери Инги фотографию. Все загалдели, зашевелились, и в сутолоке меня и еще несколько человек затерли в прихожую.
Колдун рассматривал лицо Инги, понеся его близко к глазам, и кто-то в толпе прошептал:
"Как будто первый раз видит", а другой ему ответил: "Вы слишком враждебно настроены к человеку, который хочет вам помочь забесплатно".
"Вряд ли хочет, но ему придется".
Тут колдун отступил немного назад - возможно, чтоб на фотографию падало больше света - но разгоряченные жители подъезда восприняли это, как приглашение войти и набились в прихожую; меня внесло потоком. Пару раз стукнувшись о вещи, наваленные в прихожей, я отошла под вешалку, где, к счастью, было просторно.
- Не-нет, - он помахал рукой, оторвавшись от фотографии. - Если вы хотите, чтобы я нашел ее, вы должны подождать снаружи. Пожалуйста.
Он виновато улыбнулся, извинился, и выставил всех за дверь.
А я выйти не успела.
1.3.
Как только замок щелкнул, стало уже поздно показываться - ведь колдун непременно спросит, что я у него делаю. Не объяснять же ему, что зашла поинтересоваться, починил ли он свою жуткую табуретку из человеческих костей...
Он меня и не заметил. Скрипя половицами, прошел мимо вешалки, словно под ней по-прежнему была только стена, сел в кресло и положил руки на подлокотники. Откинув голову, закрыл глаза - его темный профиль на фоне окна казался нарисованным, и только ворот рубашки подрагивал от дыхания. Я запомнила это в точности, и теперь, спустя десять лет, понимаю - на фоне больших событий мелкие житейские подробности запоминаются так, словно видишь их в первый раз.
Я осмотрелась. Табуретку он починил, хоть и не очень удачно - ножка была прикручена проволокой, а под красной обивкой я разглядела маленький замочек. Заинтересовавшись, я выяснила, что снизу эта мебель была еще и шкатулкой. Она открывалась, а короб внизу, под сиденьем, был сделан из остова грудной клетки. Сквозь ребра виднелись разнообразные бумаги - судя по подписи "О.А. Нейтон" (иногда похожей на "Ньютон"), в реберную подборку входили его деловые контракты вперемешку с журналами по психологии. Хорошее же место он придумал для хранения документов!
Под табуреткой лежал серо-голубой ковер с черно-белым узором; одежда, под которой я сидела, была поровну черной и светло-бежевой либо светло-серой и пахло от нее смесью ладана и масла нероли, а еще старой тканью, словно он время от времени хранил свою одежду в сундуке.
Вновь обратившись к силуэту в кресле, я почувствовала, как что-то изменилось. В кресле, растекшись, словно пустая оболочка, был все тот же худой человек, одетый неотличимо от оригинала: та же белая рубашка, джинсы и волосы - светлые, даже черты лица остались прежними. Но в то же время - другими. Он показался мне совсем не тем апатичным близоруким неудачником, против которого помог бы крест отца Олимпия.
По правде говоря, это был уже не человек. Оболочка. Сам человек куда-то делся, и мне даже казалось, что я одна в комнате.
Николь спросила меня потом, на что же он был похож - не на беса ли. Я ответила, что больше всего он напомнил мне бусину, но не такую, какой является каждый из нас, скользящий по одной нити времени - своей собственной. Он же... он скользил по многим нитям сразу, словно по реке. Он пропускал их через себя, они, словно насыщенная событиями вода, имеющая некое загадочное сродство к его телу, входили в его глаза, в его горло и в его сердце. Я видела, как его трясет, как трясло бы бусину, скользящую по длинной шершавой нити.
"Нет иной тьмы, чем та, что внутри нас".
Меня охватила жуть; я закричала, потом закрыла руками рот, думая, что выдала себя; но он не услышал. Он слышал и видел лишь нескончаемые витки времени и пространства, разрывающие его на части.
*
2.1.
- Одинаковый способ перемены событий утомляет почти как их отсутствие. Или...
Дожидаясь, пока в голову придет подходящее сравнение, человек с корявым именем Онисим Александрович поднялся с разобранного ложа, уронил с одеяла книгу "1001 повод для счастья" и апатично прислонился к окну. Распахнув рамы, он поморщился, словно бы недовольный своим усилием, поставил локти на подоконник и выглянул в колодец двора.
На ковре у него уже валялось несколько книг: "Толстеем вместе", "Как починить электрощиток" и "Загадки человеческой психики для начинающих".
Утренний ветер по-собачьи влажно лизнул его в нос, взметнул нечесаные волосы, высвободил где-то там, на небе, луч солнца и плавно уронил его на газон.
Внизу на площадке играла девочка - выкапывала из песка жуков и, возбужденно смеясь, отрывала им ножки. На нее умилялись две старушки; обрывки их голосов легко долетали до высоких стрельчатых окон и даже до засиженной голубями покатой крыши. Завидев в окне соседа, старушки сразу же склонились друг к другу, и одна, как и следовало ожидать, зашептала, а другая в ответ закивала так живо, словно речь шла не меньше чем о Третьем Пришествии.
- А вон, смотри, этот, как его... Нейтон.
- Ага. Высматривает, не говорим ли чего лишнего. Все, теперь не то, что раньше, теперь молчать надо. Слышала, что творится?
- Не-ет, - заинтересованно протянула вторая бабка и наклонилась поближе. - Только ты погромче давай, а то я последнее время глуховата стала...
- Говорят, в городе учредили спортивное общество, чтоб молодежь по улицам не хулиганила, - декламировала бабка на весь двор, в силу расположения домов напоминающий обрезок каменной трубы. Акустика в этом дворе была превосходная. - И вот его председатель пришел к Гришке Новаку и говорит - мне, говорит, банки не дают кредит на постройку спортивного комплекса... такого, знаешь, с бассейном...
- Ага.
- Ты, говорит он Новаку, скажи банку, чтоб дал - банки-то все его, Гришкины... А Гриша Новак ему и отвечает: я, говорит, не уполномочен приказывать банкам, кому им давать деньги, а кому нет. А вот тебе я приказываю продать квартиру твою, продать землю и изыскать деньги на постройку спорткомплекса... такого, знаешь, с бассейном... а не то, говорит, сама понимаешь...
Голоса бабок заглушила въехавшая во двор машина - под единственным лучом солнца она сверкала металлическими частями, словно игрушка для детей. Но вот дверца открылась, выпустив вполне взрослую девушку в плаще и на каблуках; девушка тряхнула черными волосами, что-то резко крикнула, хлопнула дверцей и вбежала в подъезд. Машина еще немного постояла и начала медленно разворачиваться.
- О, смотри, Арамовна, опять наша шалава со своим узкоглазым поругалась... а ведь пора уже и о будущем думать.
Отмахнувшись от кисейной шторы, Онисим Александрович тоже попытался подумать о будущем, запланировать хоть что-то на грядущий день, но мысли распадались, не успев закончится, а если какая заканчивалась, то он не мог вспомнить ее начало.
Девушка, которую обсуждали бабушки, понятия не имела, что только часть ее жизни принадлежит ей. Еще одна часть, о которой она не знала, принадлежала господину Нейтону. В этой части жизни, придуманной им, не было дорогих машин, города, инфантильных любовников и необходимости ходить на работу. В фантазиях Нейтона девушка просто жила у водопада и никогда не видела других людей. Сам он к ней тоже, даже в собственных грезах, подойти робел, предпочитая, чтобы все оставалось как есть. В обоих мирах у девушки была собака, только здесь, в мире реальном, у девушки еще были родители, не пускавшие собаку домой.
В идеальном мире родителей не было. Зачем они там.
Отступив на шаг, Нейтон некоторое время блуждал взором по стенам, резной мебели, картинкам и сложным рисованным схемам на стенах, по шерстяному ковру замысловато-мелкого узора, на котором с комфортом стояли босиком его костлявые ноги, по этим ногам, одетым в некое подобие спортивных шорт, по короткому, напоминающему тунику халату в золотых арабесках. Вскоре взгляд его задержался на атласной манжете и торчащей из нее собственной руке. Почудилсь, что рука надоела, и даже больше чем ноги - за тридцать лет жизни у не случилось ни дня, свободного от необходимости ее видеть. Отвернувшись, Нейтон взял с полки маленький узкий клинок, что ближе к острию истончался подобно затихающему птичьему свисту.
Представилась очередь на тот свет - безногие жуки, забавный господин, сбитый машиной (босиком, со свернутой на сторону головой), и последним - кто-то нечеткий, из только что пережитого сна. Нейтон лег на ковер, опершись локтями и провертев рукояткой в ворсе условную ямку - оружие помещалось в ней достаточно прочно. Приподнявшись на руке, колдун согнул ее и, почувствовав между ребер короткий болезненный укол, поморщился.
Затем зажмурился и быстро свел руки за спиной.
Эфес ножика выскочил из ковровой ямки, и лезвие, скользнув по ребру, только зацепило кожу. Колдун поднялся, сел. Дыхание его было частым, ладони вспотели, на халате проступила кровь из царапины.
Иногда Нейтон резал себя, и боль невроза уступала место телесной. Он не переживал, что боль у него вышла не благородная, а безысходно дурацкая. Ну, значит, жизнь продолжается. Со всей ее несуразностью. Подобное, наверно, чувствовал жук, оставаясь без очередной ноги. Другие люди пили, употребляли наркотики, кричали на домашних, морально калечили собственных детей или вовсе становились убийцами. Ничего из этого Нейтона не привлекало; друзья (когда-то у него были друзья) говорили, что он потерял часть ДНК, отвечающую за свинство.
То, что он резал себя - не считалось.
- Онисько! - звучный голос, прозвучавшийиз прихожей, напоминал тембром иерихонскую трубу. - Оникс, ну, блин! Опять ты за свое! - огромный блитый налысо мужик вошел к Нейтону и сел рядом на ковре. - Газету бы подстелил. Хорошо, что малокровный... Но все равно бездарно вышло. Я бы с твоими способностями давно мир спас.
- Мир и так спасен, Шакал. Я же вижу.
Шакал сделал паузу. - Завязывай со своими фальш-суицидами. У тебя два клиента в приемной.
- Что, прямо с утра? - Оникс выпрямился, отступил на шаг, и лицо его стало отрешенным до надменности.
- На часах двенадцать, - ухмыльнулся Шакал. - Я обычно к этому времени успевал пробежать семь километров с полной выкладкой по пересеченной местности. На кухне овсянка.
- Нет, сначала работа. Овсянка потом.
Работу Нейтон любил. Немного побаивался, потому что сам не понимал, как у него получается отбить у слепоты небытия мельчайшую деталь и, пронеся ее сквозь время и пространство, высказать словами. Едва сомкнув ресницы, он осязал и слышал любые события; его восприятие, словно сфера, заполненная живым дыханием, расширялось, поглощало координаты земные и небесные, причины и первопричины, сущность событий и их следствия. Он умел искать в любой области на карте мира; любой, куда не ткнешь наугад пальцем. Он занимался поиском людей и денег там, куда не могли дотянуться правоохранительные органы и сама процедура следствия.
Словом, для человека с таким даром он, со всем своим унылым декадансом был еще весьма и весьма здравомыслящим. И это все-таки положительный момент. Как и беседа с Шакалом. Потому что каждый раз колдун боялся, что однажды его земной телохранитель ему ничего не скажет, или скажет, но слишком иначе. Настолько, что Нейтон не узнает его в этих словах.
2.2
Первым заявителем сегодня оказался кроткого вида мужичок лет сорока, маленький, шустрый, многословный и наполовину лысый. Пристально изучив прейскурант, он церемонно вскочил навстречу хозяину, надев на постное лицо голографические очки.
- Вот, - ткнул он пальцем в пункт восемь. - Не подумайте плохо. Этот человек... Хоть что-нибудь. Избавление от успеха. Пара-тройка неудач в делах, понижение социального статуса. Наверняка на него полно компромата. Главное - доказательства, ну вы понимаете... А если он после этого скатится под гору - туда ему и дорога. Очень нехороший человек. Впрочем, вы, наверное, знаете.
Внезапно клиент всхлипнул и вынужден был взять протянутый Шакалом носовой платок, украшенный маленькими красными точками. Сощурившись, Нейтон узнал в них божьих коровок.
- Имя? - буркнул Шакал, не поднимая головы от стола. - Сначала заказчика, потом объекта. Советую не путать.
- Заказчиком буду я, - клиент протянул Шакалу аусвайс, - а объектом станет вот... Григорий Новак.
Вокруг очага боли в груди Оникс Нейтон мысленно рисовал лепестки, а потом раскрашивал. Клиентам, встретившимся с ним взглядом, обычно казалось, что колдун смотрит в какое-то лишь ему ведомое измерение, о происходящих в котором сокровенных событиях и помышлять-то неприлично. И если отражалось там удивление, то само по себе, без привязки к внешним событиям.
Но сейчас он про лепестки забыл.
Новак... Смело. Сильные мира сего не первый раз заказывали ему сбор компромата друг на друга. Но чтобы на этого человека... на Новака... Это ж самая темная - и самая важная! - интегрирующая сила города! Заместитель главного прокурора с биографическими корнями в криминале. Правая, она же "черная" рука. Рубаха-парень, сентиментальный делец, обросший слухами о внезапных и странных выходках.
Нейтон взял протянутую ему клиентом фотографию. Так полагалось - приносить фото. А то вдруг Нейтон не знает. Лицо Новака на фото было красивым и порочным, правда, несколько потерявшим контур из-за раннего приобщения к излишествам.
"Прямо как я", - узнал Оникс. Сходство действительно было, и большое. Несмотря на то, что Гриша Новак был крепче, проще, толще, ухоженней. Зато его украшала харизматичная улыбка и золотой зуб. Вряд ли он знал, что такое нудная, вязкая апатия.
Шакал тоже заметил сходство.
- Ты не оставлял нигде внебрачных детей? - спросил он, когда за клиентом закрылась дверь, наполнив солнечный луч, падающий из окна, пляшущими пылинками. Солнце освещало прихожую только в это время года - пока еще висело низко над крышей дома напротив. Потом, поднявшись выше, оно попадало только в сумрачную комнату Нейтона и в приемную.
- Я хоть и сверхчеловек, - в тон ему отвечал Нейтон, - но в пять лет - едва ли.
Он снова осмотрел предметы в своей комнате и удивился тому, как быстро каждый из них приобрел смысл. Жизнь вернулась. Растворенная в крови, она переполняла Нейтона.
- Зови следующего, - сказал он Шакалу.
2.3
Раньше Нейтон часто пил. Через пару лет злоупотреблений лет его лицо приобрело некоторую отечность, взгляд потерял половину смысла, а дар запросился на волю. Во сне ясновидец часто видел, как передает свои способности темной личности с закрытым лицом. Мог ли он считать свои сны вещими? Сила и специфика его способностей и впрямь обещали простоту передачи; он мог бы воплотить свои сны, даже не встретившись взглядом с реципиентом. И - свобода! Никаких видений, навязчивых сомнений и нехороших мыслей.
Как, впрочем, и исключительности. Той, с которой Онисим Нейтон сжился, сросся, и без которой уже не мог представить свое существование. Он знал, это малодушно, это глупо и саморазрушительно. Но потерять образ, свой дар, свою честь, единственное, в сущности, оправдание своему, как считал Нейтон, бестолковому существованию? Потерять свою власть? К такому подвигу он не был готов. По ночам, просыпаясь от профессиональных кошмаров, он чувствовал ужас, отвращение и... возбуждение. А, осознав его - вторичное отвращение, теперь уже к своему сложному внутреннему миру, а также к не менее сложному внешнему миру, состоящему из внутренних миров похожих на него людей. Жизнь, думал он, есть вечная борьба со своим отражением, и только невежды считают их одним человеком.
Он считал это платой за власть.
- Отдай свой дар, - один лишь раз попросил Шакал. - Я выдержу. И мы никому не скажем. И я не оставлю тебя. Ты вернешься к своей профессии и забудешь о темной изнанке мира.
- Не могу, - ответил тогда Нейтон, вытерев потное лицо углом свисающей с кресла ажурной накидки. - Не проси.
Иногда бывший военный заставал своего компаньона прижавшимся спиной к стене и бешено крутящим головой. Так отчаянно, по-детски, Нейтон "прогонял" болезненный образ. В такие минуты Шакалу казалось, что он служит экстрасенсу не только для того, чтобы тот когда-нибудь унаследовать дар (Шакал был уверен, что уж он-то сумеет жить с этой штукой, а главное, правильно ей воспользоваться). В такие минуты он думал, что служит человеку, принявшему на свои плечи тяжесть мировой скорби. Он так и видел Нейтона, которого свет и добро, словно крылья, тянули наверх, а зло, словно пудовые гири, привязанные к ногам - вниз. Шакал видел, как его патрон, разрываемый двумя началами, извивался от острой душевной боли, как мучился, пытаясь совместить в себе несовместимое.
- Ты не выдержишь, - говорил он Шакалу еще неоднократно, хотя Шакал больше не просил ни разу. Но Нейтон знал, чего он ждет. Потому что он Шакал. Он умеет затаиться и ждать случая. Что это будет за случай? Минута ли слабости, смертное ли ложе?
Иногда он просыпался ночью, чувствуя, что Шакал стоит за его дверью, прислушиваясь. Боится пропустить момент, думал Нейтон. Вдруг я умру без него и ничего не успею сказать.
Когда-то давно он и сам получил свой дар от умирающей. Тихая бабушка-соседка. Онисим Нейтон, тогда еще молодой врач, учившийся в ординатуре, изо всех сил пытался вернуть ее уходящую жизнь.
- Когда была война, - сказала старушка, простирая дрожащую руку, - горожане слышали ее сквозь стены, а я - видела ее даже тогда, когда закрывала глаза. Я видела все, кроме собственной смерти и того, что за нею. Но я пожадничала, и теперь мне некому завещать свое умение. Готов ли ты принять его?
Романтик, он не сомневался ни секунды. Ясновидение! Это было очень здорово, даже если бабушка впала в маразм. Тем более в существование маразма Нейтон верил больше, чем в способность видеть сквозь собственные веки и чужие стены.
- Готов, - ответил он, не скрывая заинтересованности.
- Это большая тяжесть, - проговорила пациентка. Голос у нее был таким же дряхлым, как кожа.
- Ну, так я ж мужчина, - с должным пафосом ответил юный ординатор. - Я приму вашу тяжесть с радостью.
- Женщине было бы проще, - скептически ответила старушка. - Они не такие глупые. Но у всех ваших женщин есть семьи, а ты - один. Но хорошо. Передаю свой дар Онисиму Александровичу Нейтону. Такова моя воля, да будет так... Слушай же: Теперь ты ясновидящий... Оникс. Твой дар будет тем больше, чем чаще ты станешь им пользоваться. Однако предельной, всеобъемлющей видимости, ты достигнешь, когда будешь умирать. Ты перейдешь видимый лишь нам Предел, поймешь...
Она не договорила, а сам Нейтон так и не догадался, что же такое видимый лишь им Предел, и что же он, собственно, поймет. Несмотря на свой дар, минуту собственной смерти старушка разглядеть не смогла. Если бы они оба знали, что все закончится именно в тот день, Нейтон закончил бы ординатуру, стал бы практикующим врачом и может даже написал бы научный труд, избавив человечество от очередной заслуженной им хвори. Он не стал бы в тот день выписывать со склада препарат, ставший главной уликой в деле о незаконной эвтаназии. В теле покойной тогда ничего не нашли, но репутация была испорчена, и гордый юноша не захотел начинать все сначала.
Особенно после того, как он первый раз увидел город через стену собственного дома.
Но все это случилось давно, и Шакал подозревал, что Нейтон так часто себя режет еще и потому, что хочет перейти этот самый Предел, это всезнание, понятие о котором доставалось по наследству, как каждому с рождения достается вопрос о том, может ли что-нибудь ждать его после смерти; старушка могла и не упоминать Предела - Нейтон все равно догадывался бы о нем.
И как перейти его, как дерзко нарушить законы человеческого бытия, перейти и вернуться назад, нанеся себе смертельную травму. Оникс много раз пытался, но духу не хватало. Честно говоря, за это Шакал его немного презирал. Остальным же - восхищался.
Но это восхищение не мешало ему ждать.
1.4
Сидя под вешалкой и не шевелясь, я не знала, что мне делать. Кричать от страха я уже не могла, кроме того, громко не получалось, а тихий хрип вряд ли услышали бы на лестнице. Поэтому я благоразумно закрыла рот и продолжила наблюдать из-под свисающих одежд.
Некоторое время он бормотал что-то себе под нос (наверное, заклинания), а потом вдруг вскочил и закричал так, что я чуть не умерла.
Зарычав, он стукнул кулаками в стену. Потер ушибленную руку и еще минуту стонал сквозь зубы от боли. Арамовна сказала бы, что это от злости, что Ингу придется вернуть, а она могла бы пригодиться ему для каких-нибудь черных дел. Я сразу представила себе, что дело у него какое-то важное-важное... Возможно, он и другие колдуны собираются ночью на залитой лунным светом поляне и приносят в жертву глупых девушек вроде Инги.
Тут я призналась себе, что ничего, по правде говоря, не имею против такого положения вещей. Инга всегда была дурой. Однако на ее месте могла бы оказаться и я, а это не побуждало думать дальше.
Колдун стоял посередине прихожей, опустив голову и раскачиваясь на каблуках. Пальцы его сжимались и разжимались, хрустя суставами; потом он то сплетал кисти, то потом вновь бессильно ронял.
Казалось, что сейчас произойдет что-то страшное, чему мне свидетелем быть не хотелось; и я потихоньку встала и, стараясь не шуметь, двинулась к двери.
Успела я сделать только шаг или два. Увидев, он бросился на меня, словно рысь на оленя; прижал к полу и впился пальцами в плечи.
Я кричала, но неслышно - голос покинул мое горло, оставив только боль и хрипы. Его пальцы были словно ножи, и они рвали меня на части; тело, прижавшее меня к паласу, было легким, но цепким и ловким. Колдун склонился ко мне, и, сквозь упавшие на лицо волосы я увидела, что из-под век виднеются только белки глаз, словно белые камни. Я рванулась; в ответ он еще больнее впился мне в плечи, и кажется, его пальцы сошлись под моими ключицами. В глазах потемнело. Словно парализованная, я ожидала продолжения, смотрела и смотрела на его дрожащие губы, белое лицо в странных оранжевых пятнах и придумывала, как бы так справиться с застрявшим в горле ежом и закричать.
- Уроды, - неожиданно четко сказал он.
Потом моргнул, и глаза вернулись, хотя видели не больше, чем когда были под веками. Как иначе объяснить, что он начал грязно ругаться, чего, будь он в уме, не стал бы делать? Выговорившись, он еще раз моргнул, и посмотрел на меня уже так, как смотрят на человека.
Я рванулась еще раз.
- Отпустите... пожалуйста... - попросила я сквозь слезы.
- О, черт!
Разжав руки, он сел, поднес к глазам побелевшие пальцы и смотрел на них, как на чужие. Я отползла и тоже села.
Он вдруг сипло и даже растерянно спросил:
- Вы откуда здесь?
- Под вешалкой осталась.
Я хотела добавить, что мол, пришла, случайно и все такое, но горло не слушалось, и я заплакала.
- А сказать, чтобы я вас выпустил, трудно было? - произнес он резко, но потом перключился и прошептал: - Боже мой, что я... что же я сделал... простите меня.
Протянув руку, он указал на следы на моих плечах, видневшиеся из-за порванного воротника платья. Потом увидел кровь у себя под ногтями.
- Надеюсь, только это? Больше... больше я не причинил вам никакого вреда? Ничего не сломал?
Обрадовавшись, что он стал вменяемым, я замотала головой.
- Нет...
- Вам нельзя выходить в таком виде, - поднявшись, он протянул мне руку. - Меня зовут Оникс. Сейчас я помогу вам встать, а потом мы помажем ваши царапины. Вы согласны?
Я рыдала в голос. Мне было не до него, не до его опасений и отношений с жильцами дома.
- Отпустите меня!
- Я вас не держу, - он развел руками. - Но если вы покажетесь жильцам в таком виде, они меня линчуют, поэтому я очень вас прошу, задержитесь хотя бы на пять минут! Вы уже роняли меня с лестницы, теперь вот это...
- Зачем вы н-на меня н-напали? - всхлипывала я.
- Я видел Ингу, - ответил он.
Это, конечно, ничего не объясняло, я даже сначала не совсем поняла, что он вообще хотел сказать, но теперь он стоял неподвижно, даже отодвинулся. Я сидела, он стоял, мы оба были растрепанные, и впервые я видела, что его глаза - это глаза нормального человека. Мягкий взгляд у него был, лучистый.
Я встала. Мой ужас превратился в гнев - я хотела закричать, при чем тут какая-то Инга, причем тут вообще другие люди, когда мне нанесен урон, но вместо этого вдруг всхлипнула и спросила:
- Ингу?
Он отвел взгляд.
- Да, Ингу. Я должен известить делегацию обеспокоенных граждан о том, где она находится... Не бойтесь, с ней все в порядке. Она просто увлеклась и боится, что ее накажут, поэтому малодушно оттягивает свое возвращение домой.
- Вот уж за кого бы никогда не стала бояться! - неожиданно выпалила я. - Но все равно... зачем вы...
- Я бы спросил "почему", - поправил он меня. - Это после транса. Такие припадки со мной случаются нередко; они съедают все мои эмоции. Вам повезло, что помрачение было коротким.
Он прервался, вздохнул.
- И мне повезло. Было бы глупо считать, что только вам.
Мы пошли на кухню, и он намазал мои царапины йодом. Я больше не боялась его. Даже наоборот, хотелось смеяться, и минут пять мы с ним истерически хихикали. Йод у него хранился в стеклянном флакончике из-под старинных духов, у которого в крышке торчала стеклянная палочка. И вообще все лекарства у него в аптечке были оформлены в стиле лофт. Или крафт. Не помню, как это называется, словом, под старину. Я решила, что когда я вырасту, и у меня будет семья, я тоже так оформлю лекарства. Ну, если я выйду замуж. Я всегда мечтала выйти замуж за Димку Морковина, потому что он самый симпатичный в классе. Димка, правда, со мной только дрался, но родители говорили, что мальчики вообще отстают в развитии, поэтому он еще не способен оценить мою красоту. Будет способен только года через два. Я обещала подождать. Сейчас, правда, я первый раз подумала о семье, не пригласив в нее Димку. Просто - семья. Кто-нибудь найдется. Кто-нибудь...
- Я не скажу про ваши припадки, - пообещала я Нейтону. - Скажу, что застряла в кустах. Я часто застреваю в кустах.
- Спасибо, - сказал он. И опять улыбнулся, как он обычно это делал.
Я подумала, что не смогла бы стать женой Нейтона... или смогла бы? Лучше быть Нейтон, чем Морковиной. Даже если он будет меня бить - он потом извинится. Димка вот, когда мы с ним дрались последний раз, не извинялся, просто плевал в землю. Нейтон хотя бы не плюется. Хотя и припадочный.
- Инга в двух кварталах отсюда, - говорил он, рассеянно отмахиваясь от пылинок, что падали в протянувшемся от окна солнечном луче. Он говорил сиплым голосом, как будто через силу. Или как будто пытался забыть увиденное. - С ней все в порядке. Она и еще два мальчика играют под мостом. С собакой.
...Я догнала родителей, когда они уже выходили со двора, чтобы вместе со всеми направиться к мосту, который указал Нейтон, и убедилась, что никто не заметил моего отсутствия. Что же до Инги, то она действительно оказалась возле реки, и мы успели вовремя - на нее и еще двоих мальчиков нападала большая черная собака, страшная, одноглазая, вся в каких-то струпьях. От нее тянуло паленым, а ее шее болтался обрывок цепи. Дедушка Эдмонд пристрелил ее из своего ружья, а детей разобрали их причитающие родители.
Не знаю, чего там Нейтон страшного увидел. Будущее? Но я не представляю, как эта собака смогла бы кого-нибудь из них загрызть.
2.4
Гриша Новак оказался удобным объектом.
Колыбель, занавешенная синим шелком, ложка за папу на черном автомобиле, ложка за маму с подиума, ложка за папиных друзей и нож просто так. Школа, наркотики, первое убийство, суд, взятка, завязка, хорошая должность. Ночные кутежи, "охота на телок", взятки, взятки, пара заказных убийств, темная набережная, шустрый киллер, пачки банкнот.
Скользя по субкоординатам - Оникс называл их так - его восприятию даже траву приходилось раскрашивать по памяти. Обозначенный инфра-осями мир был черно-белым, а точнее, темно-серо - светло-серым, и цвета здесь зависели лишь от плотности материи, а размеры - от размеров плоскости, обращенной к Ониксу. Цветными выглядели только медиумы и мертвые. Живые же смотрелись как четыре переполненные намерениями тени, запутывающие или распутывающие линии, излучаемые собой предметами. Оникс называл их смысловыми полями.
Главное, что было хорошо в этом мире - он понимался инстинктивно, подсознательно, без названий, имен и правил. Его невозможно было вытащить в реальность описаниями и объяснениями, но чтобы работать в нем, никаких специальных знаний и приспособлений не требовалось. Разве что некоторая тренировка по входу и выходу.
Лицо Гриши Новака, так похожее на лицо Нейтона, дополнял строгий костюм, плавная речь, золотой зуб, модная стрижка. Разница лишь в пигментации волос и глаз - у Новака потемнее.
Поворот головы, встреча взглядов.
Нейтон вышел из транса. Улики! Одна в столе, другая под мостом на пустыре, где ручей, третья в прокуратуре. Обещали, но не уничтожили.
Схватив ручку, он стал записывать, потому что все увиденное в голове держалось недолго. Попутно он пытался представить, каково быть Гришей. Никаких тебе рефлексий и метаний, мир понятен и прост, есть гнев, но страх и сомнения где-то в иной, неведомой ему самому области. А внутри... внутри, наверно, они одинаковы. Но Гриша свободнее. Он не эмпат.
- Я смотрю, у тебя все получилось, - сказал Шакал, перебрав изрисованные бумажки. - Какие будут инструкции?
Если бы, внезапно понял Нейтон, ты говорил это не так. Без этой твоей вечной издевки и ухмылочки, как будто намекающей на то, что без своего дара я никто. Возможно, я передал бы тебе его. Когда-нибудь. Но передать тебе его, зная, что после этого буду достоин лишь презрения - не выйдет. Я просто не смогу.
- Да, получилось. Колоритный тип.
- И мы его посадим.
Нейтон глянул на Шакала с тревогой.
- Не знаю, - сказал он озадаченно. - Ты когда-нибудь видел, чтобы толстые пошлые клерки с портфелями одерживали верх над полукриминальными чиновниками?
- А кстати, - оживился Шакал, - какие у него мотивы?
Об этом клиента обычно не спрашивали. Но если Нейтон хотел - он узнавал.
- Гриша заплатил за переделку орлов в гусей, - Нейтон моргнул. - Какой же ерундой иногда приходится заниматься.
*
1.5
Николь, выслушав мой рассказ, сказала:
- Я бы после такого в него влюбилась.
- Нет уж, - сказала я. - Он совершенно не в моем вкусе - зеленые глаз вместо карих, блондин, эта вымученная обходительность вместо нормального человеческого общения. Людей пугает, накачан плохо...
Я не рассказала, что он поцарапал мне плечи. Просто сказала - напугал. Тем более, что царапин видно не было.
- Твой Димка тоже кидается! А накачать мышцы - это фигня. Это каждый дурак может.
- Нейтон не будет. Он...
Еще час всем нашим знакомым парням знатно икалось, а потом я пошла домой, трогая царапины под водолазкой. Они уже не очень болели, но каждый раз, когда я до них дотрагивалась, я чувствовала себя взрослой, одного возраста с Нейтоном. Я хранила его тайну.
Поднимаясь к себе мимо его квартиры, я увидела мать нашей драгоценной Инги.
Она начала мне что-то шепотом объяснять - мол, втайне от своего мужа та все-таки решила заплатить Нейтону, чтобы он больше никого не похитил и не проклял... Но муж вызвался идти с нею, за две минуты она не успеет... Тут снизу действительно раздался мужской голос, зовущий ее по имени, и она сунула деньги, прошептав:
- Отдай ему, прошу тебя... Скажи, это от нас, поняла?
Я пообещала.
Подойдя к его квартире, я увидела, что дверь не заперта. Осторожно приоткрыв ее, я заглянула внутрь, и уже хотела было позвать кого-то, как вдруг увидела их обоих. Колдун лежал на диване в собственной приемной полураздетый и забинтованный от подмышек до пояса; он дрожал, а его телохранитель сидел рядом на полу - в одной руке у него был мобильный телефон, а другой он придерживал хозяина, чтобы тот не упал. Потому что Нейтона сильно трясло, и его ноги и руки как-то странно вытягивались - наверно, от судорог. А еще колдун непрерывно говорил. Я никогда не слышала от него так много слов. И слова эти были бессмысленны и никому не нужны. Он снова был не собой. Чужим.
- Предел, - услышала я, - это не просто способность узнать, что случится с тобой после смерти. Это способность понять, что во всей череде воплощений ты переходишь одну и ту же пропасть...
Так я испугалась в последний раз, не поняв его третьего секрета. Уронив деньги на палас, я опрометью бросилась обратно на лестницу.
2.5
В дверь позвонили.
Шакал был в магазине, поэтому Оникс, еще не совсем проснувшись, пошел открывать сам, и в голове его не было ни эха предчувствия, ни отзвука тревоги. Может быть потому, что сегодняшнее утро в его жизни касалось только его.
В сумраке лестничной клетки стояли трое, и экстрасенс четко ощутил, что оттуда, из проема, на него смотрит Ад собственной персоной, и есть ровно половина секунды, чтобы предпринять что-то необычное. Что-то такое, что даст ему еще минуту.
Он отступил на шаг и сказал:
- Я ждал вас. Проходите.
*
Устроившись в кресле в точно такой же позе, что и Оникс - относительно стройный, с длинными пальцами - Гриша Новак выглядел, словно дирижер невидимого оркестра, играющего деньгами вместо нот. Два его телохранителя сели на диван.
Шакала все еще не было.
Знает, спросил себя Оникс, или нет? Судя по всему - нет. Новак не знал, что его "заказали". Впрочем, это был не первый случай, когда враждующие стороны обращались к колдуну Нейтону почти одновременно. Сейчас он "закажет" лысого мужичка? Это можно пережить.
- Вы, - произнес Гриша почти весело, - занимаетесь розыском?