Фионова : другие произведения.

Трагедии Парижа. Глава 1-18

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Остросюжетный роман ярко и захватывающе расскажет вам о людях, которые принадлежат к верхушке французской знати, которая стремится нечестным путем приобрести состояние, сколотив капитал для веселой жизни. Что бы добиться своих целей, они не гнушаются никакими средствами. Подделка документов, отравление, убийство - это далеко, не весь список злодеяний, которыми они стараются добиться своего. В романе изображены также честные, благородные люди, которые будут постоянно верить в справедливость.
  ========== Глава 1 ==========
   Десятого мая 1874 года в числе путешественников, которых скорый поезд мчал из Марселя в Париж, в спальном вагоне сидели пожилой господин и молодая женщина.
  
  
  
   Первому, казалось, было немногим более шестидесяти лет, а второй - едва ли тридцать пять.
  
  
  
   У господина, высокого и худощавого, но могучего сложения, с благородной осанкой настоящего джентльмена, как говорят англичане, из-под шляпы туриста виднелись очень коротко остриженные с проседью волосы. Длинные. Почти белые баки обрамляли симпатичное лицо с правильными чертами.
  
  
  
   На его клетчатом суконном пиджаке перекрещивались два лакированных кожаных ремня; на одном из них висела дорожная черная шагреневая сумка с секретным замком, а на другом - огромный двойной бинокль в коричневом сафьяновом футляре.
  
  
  
   Молодая женщина, стройная и нежного сложения, скорее миловидная и грациозная, чем красивая, была закутана в широкую шубу, опушенную дорогим канадским мехом.
  
  
  
   Она положила на плечо спутника свою голову с чудными светло-русыми волосами, которые были в беспорядке. Лицо ее было подернуто болезненной матовой бледностью. Широкие коричневые круги од темно-голубыми глазами придавали им печальное выражение. Ее взгляд то вспыхивал, то угасал. Маленькие ручки почти постоянно дрожали.
  
  
  
   Мы вскоре ближе познакомимся с этими двумя действующими лицами, играющими важную роль в нашем рассказе; пока же нам достаточно знать. Что в паспорте этого господина было написано следующее: "Маркиз Деларивьер, французский подданный, банкир, живущий в Нью-Йорке, путешествует с женой".
  
  
  
   Слабый стон вырвался из уст госпожи Деларивьер, и нервная дрожь пробежала по всему ее телу.
  
  
  
   Банкир проворно схватил маленькие ручки жены и начал пожимать с бесконечной нежностью. Устремив тревожный взгляд на ее кроткое бледное лицо.
  
  
  
   - Жанна... Милая Жанн, ты страдаешь? - спросил он.
  
  -Нет, мой друг.. нет, уверяю тебя, - ответила молодая женщина слабым, но чрезвычайно мелодичным голосом.
  
  - Я хотел бы верить тебе, но это невозможно. Отчего ты так бледна? Отчего у тебя такие горячие руки? У тебя лихорадка... Я вижу...
  
  - Может быть, небольшая лихорадка... Но ты напрасно тревожишься. Несколько часов отдыха и один поцелуй нашей дочери - и это пройдет. Я буду так же здорова и сильна, как и была. Скоро ли мы увидим нашу Эдмею?
  
  - Еще сегодня, потому что сейчас уже за полночь.
  
   Госпожа Деалривьер встала.
  
  - Ну, так я сегодня же буду здорова, - ответила она улыбаясь.
  
  - Я надеюсь, я уверен в этом, - сказал банкир. - Но все-таки жалею, что проявил слабость, согласившись сделать, по-твоему.
  
  - Я не понимаю тебя, - проговорила молодая женщина.
  
  - Очень просто. Мне надо было бы заставить тебя отдохнуть два дня в Марселе. Двое суток скоро бы прошли: ведь всего только сорок восемь часов, и тогда ты была бы здорова, а я не тревожился бы.
  
  - Тревожиться из-за легкого недомогания, виной которого усталость, - чистое безумие! - ответила молодая женщина.
  
  - Да, безумие. Но что же делать, если я тебя так люблю. Когда речь идет о тебе, и я подумаю о том, что ты можешь подвергнуться опасности, то теряю рассудок.
  
  - Ну, так успокойся. Положим, что я больна, хотя я этого никак не допускаю, но ты знаешь, что исцеление близко. Мне уже лучше и хочется спать. Я усну.
  
  
  
   Сильное утомление молодой женщины было естественно, и мы объясним в нескольких словах его причину.
  
  
  
   Морис Деларивьер, француз, родившийся в Париже, семнадцать лет назад переселился в Америку вследствие обстоятельств, с которыми мы познакомимся позже, и основал в Нью-Йорке банкирскую контору, процветавшую свыше всяких ожиданий.
  
  
  
   У господина Деларивьера был шестнадцатилетняя дочь, родившаяся в Америке, которой он хотел дать исключительно французское воспитание. Поэтому, несмотря на то, что госпожа Деларивьер тяжело переживала разлуку с дочерью, Эдмея с семилетнего возраста жила в одном из лучших пансионов в окрестностях Парижа. Поспешим прибавить, что родители навещали ее через каждые два года.
  
  
  
   В этом году банкир хотел продать свою контору какому-нибудь капиталисту и оставить дела, чтобы мирно наслаждаться своим богатством.
  
  
  
   Ввиду предполагаемой продажи, он хотел воспользоваться своей поездкой, чтобы самому свести счета с различными банками, с которыми имел дела.
  
  
  
   Прибыв из Нью-Йорка, он выходил в Портсмуне и остановился в Лондоне, где получил от своего корреспондента на два миллиона ассигнаций, по которым ему должны были заплатить в Париже. Оттуда добрался на пароходе в Лиссабон, затем в Кадис, в Гибралтар, в Валенсию, в Барселону и, наконец, в Марсель.
  
  
  
   Это путешествие было слишком утомительным для женщины слабого и нервного сложения, и госпожа Деларивьер приехала в Марсель, совсем больна.
  
  
  
   Муж предложил ей остановиться в этом городе. Чтобы поправиться и собраться с силами, но она отказалась, так как нетерпеливо желала видеть. Свою дочь. Ей во что бы то ни стало, хотелось ехать; но она слишком надеялась если не на свою энергию, то на свои силы.
  
  
  
   Сильная усталость причинила лихорадку, которая становилась все сильнее.
  
  
  
   На пути из Марселя и Лион ее до того измучил стук и треск экспресса, что она от изнеможения закрыла глаза.
  
  
  
   В Лионе поезд остановился на двадцать минут. Резкий переход от движения к неподвижности вывел Жанну из лихорадочного забытья, и она открыла глаза.
  
  
  
  - Не хочешь ли скушать чего-нибудь? - спросил господин Деларивьер.
  
  -Благодарю, мой друг, я не голодна.
  
  - Не хочешь ли хоть бульона? Я велю подать тебе, - продолжала банкир.
  
  
  
   Жанна покачала головой.
  
  
  
  - Бульон из буфета не соблазняет меня, - ответила она, пытаясь улыбнуться.
  
   - Надо же тебе, однако, подкрепить силы.
  
  - Так дай же испанского вина. Оно подкрепит меня до Дижона, а там я попробую пойти в буфет.
  
  - Лучше ли тебе?
  
  - Да, гораздо лучше. Морское путешествие измучило меня. Мне кажется, что на железной дороге я отдыхаю.
  
  - Дай Бог!
  
   Деларивьер открыл один из чемоданов и вынул из него бутылку, обшитую бурой кожей, на которой был надет серебряный чеканный стаканчик.
  
  
  
   Он налил в него хереса, каждая капля которого, падая, сверкала, как жидкое золото.
  
  
  
   Жанна медленно выпила этот укрепляющий напиток, и ее бледные щеки тотчас же окрасились легким румянцем.
  
  - Ах, как оно подкрепляет, - проговорила она...- Это жизнь... Я точно воскресла... Мы отлично сделали, что не остановились.
  
  - Ты хотела ехать, - ответил банкир, - а я согласился, как и всегда. Но было бы гораздо благоразумнее, если бы мы поступили, как я желал и о чем умолял тебя. Ты прибыла бы на пакетботе из Портсмуна в Гавр за несколько часов. Благодаря приморским железнодорожным поездам. Гавр - настоящее предместье, правда, и ты давно бы уже была здорова и счастлива в Париже возле нашей дочери.
  
  - Правда, мой друг, но...
  
  - Но что?
  
  - Но, в таком случае, пришлось бы расстаться с тобой, а мне этого не хотелось. Мы хорошо сделали, потому что уже приближаемся к цели... Мы не разлучались ни на один час. Что за беда небольшая усталость по сравнению с таким результатом.
  
  - Милая... дорогая жена, - проговорил маркиз, обняв Жанну и целуя ее в лоб и в голову.
  
  
  
   Экспресс снова тронулся в путь и несся к Парижу со скоростью шестидесяти километров в час.
  
  
  
   Молодая женщина снова впала в забытье и казалась спящей.
  
  
  
   В Дижоне шум разбудил ее.
  
  - Ты обещала чего-нибудь покушать здесь, моя милая, - участливо произнес банкир. - Сдержи-ка обещание...
  
  - Мне хотелось бы сдержать его, но я чувствую, что это невозможно, - ответила она. - Мой желудок отказывается от малейшей пищи. Притом же мне ничего не надо, кроме сна.
  
  
  
   Лихорадка усилилась, и госпожа Деларивьер впала еще в более тяжелое беспамятство.
  
  
  
   Банкир не настаивал и с испугом следил за усиливающейся болезнью.
  
  
  
  ========== Глава 2 ==========
   Молодая женщина,несмотря на то, что была погружена почти в летаргическое состояние, сильно страдала. В этом невозможно было сомневаться. Из ее полураскрытого рта вырывались слабые стоны, мокрые пряди волос прилипли к покрытому потом лбу, опущенные веки трепетали.
  
  
  
   Так прошло около часа. Затем госпожа Делариьер попыталась приподняться и начала искать рукой портьеру.
  
  
  
   Нельзя было ошибиться в значении этого жеста.
  
  
  
   Жанна дышала с большим трудом и хотела опустить стекло в окне.
  
   Банкир понял ее желание и поспешил исполнить его. В окно пахнул резкий холодный воздух.
  
  
  
   Госпожа Деларивьер начала вдыхать его с наслаждением, но вскоре ее лицо страшно побледнело. Она с глухим стоном схватилась за лоб, упала навзничь на грудь мужа и лишилась чувств.
  
  - Боже мой! - закричал банкир, как будто кто-нибудь мог слышать его. - Она в обмороке! Что делать!
  
   В самом деле, положение было затруднительным.
  
  
  
   Деларивьер вообразил, что его жена умирает, и совершенно потерял голову. Он был неопытен в отношении больных и не знал, на что решиться. Но мысль о грозящей опасности отчасти возвратила ему хладнокровие. Он достал из чемодана хрустальный флакончик с крепким английским спиртом и поднес его к носу жены.
  
  
  
   Спирт почти тотчас же произвел свое действие.
  
  
  
  Госпожа Делариьвер слегка пошевельнулась, глубоко вздохнула два или три раза, открыла глаза и пришла в себя.
  
  
  
  - Я думала, что умираю, - сказала она, не отдавая себе отчета в том, что оговорит.
  
  - Жанна, дорогая моя! - проговорил банкир, обняв ее обеими руками, - ты напрасно борешься с болезнью, твои страдания сильнее твоей энергии.
  
  - Это правда... голова у меня точно сжата в железных тисках. Я горю, но в то же время дрожу от холода. В груди у меня такая тяжесть, что мне как будто мало воздуха.
  
  - Тебе нельзя ехать дальше в таком ужасном состоянии, - запальчиво сказал Деларивьер.
  
  - Что ты хочешь этим сказать?
  
  -То, что при первой остановке поезда мы оставим его.
  
  - Оставить поезд! - закричала молодая женщина, вдруг оживляясь. - Ты говоришь серьезно?
  
  - Конечно. Мы поступим теперь так, как нам следовало бы поступить до отъезда из Марселя. Твоя слабость и нездоровье увенчиваются. Тебе необходим отдых.
  
  
  
  - Полно ты шутишь! - возразила госпожа Деларивьер. - Правда, я не здорова, но моя болезнь - следствие усталости, а усталость неизбежна. Ведь мы всего в нескольких километрах от Парижа, я ни за что не согласна останавливаться. Вот видишь, мне уже и лучше. Я почти здорова. Мысль, что я с каждой минутой все ближе к дочери - для меня самое лучшее лекарство. Взгляни на меня...разве я похожа на больную?
  
  
  
   Молодая женщина повернула к мужу свое кроткое улыбающееся лицо, которое сильно изменилось, несмотря на ее героическое усилие скрыть страдания.
  
  
  
  - Ты хочешь успокоить меня, милая Жанна, - проговорил Деларивьер, с трудом сдерживая слезы.
  
  - Нет, клянусь тебе, я чувствую себя почти совсем хорошо.
  
   Она говорила правду. За сильным припадком последовало относительное облегчение.
  
  - Поговорим об Эдмее. Ведь ты решил, что мы возьмем из пансиона нашу милую девочку?
  
  - Конечно, так как ее воспитание окончено.
  
  - И повезем ее с собой в Нью-Йорк?
  
  -Ведь ты хочешь этого?
  
  - Ты знаешь, что я всей душой желаю не расставаться больше с дочерью, но мне хотелось бы также остаться на моей родине.
  
  - Да, я знаю, что твоя мечта - поселиться во Франции, в Париже.
  
  - Или в его окрестностях. В них есть очень красивые имения, где Эдмея скоро стала бы настоящей парижанкой. Твоя мечта осуществиться, я обещаю тебе.
  
  
  
  - А скоро ли? - весело спросила госпожа Деларивьер.
  
  - Меньше чем через год.
  
  - Год! Как это долго, - со вздохом произнесла молодая женщина.
  
  - Конечно, долго. Но ведь ты знаешь, что мы должны еще раз съездить в Нью-Йорк, как следует закончить ликвидацию конторы и в особенности, чтобы совершить священный акт, который, благодаря Богу, теперь возможен и будет справедливой, хотя и запоздалой, наградой за твою любовь и преданность.
  
  
  
   Жанна опустила глаза как молодая девушка. По ее щекам разлилась яркая краска, но она ничего не ответила.
  
  
  
   Наступило непродолжительное молчание. Банкир первый нарушил его.
  
  - Ты будешь счастлива тогда, не правда ли? - сказал он.
  
  - О да! Очень. Так счастлива, что даже не знаю, чем заслужила такое счастье.
  
  - Тем, что ты самая совершенная из жен и лучшая из матерей.
  
   Госпожа Деларивьер хотела что-то ответить, но слова замерли на ее губах от нервного трепета, пробежавшего по ней с головы до ног.
  
   Она закуталась в шубу, которую перед тем откинула.
  
  - Мне холодно, - пробормотала она едва внятным голосом, - очень холодно.
  
  - Не поднять ли стекло?
  
  - Да, пожалуйста.
  
  
  
   Господин Деларивьер поспешил поднять стекло.
  
  
  
  - Как ты себя чувствуешь теперь? - спросил он.
  
   - Не знаю. Голова горит, а телу холодно. Каждое сотрясение поезда отдается у меня в мозгу; мне кажется, что у меня вот-вот лопнут жилы в висках...
  
  - Облокотись на меня, моя дорогая, я согрею тебя в своих объятиях.
  
  
  
   И молодая женщина, как раненная птичка, опустила голову на грудь мужа, который чувствовал, как она горела и вместе с тем дрожала.
  
  
  
   Лихорадка усилилась до того, что становилась опасной, и банкиром овладело мрачное беспокойство.
  
  
  
   С каждой минутой Жанне становилось хуже, порывистое дыхание вылетало из ее груди со свистом.
  
  
  
  Поезд мчался чрезвычайно быстро, останавливаясь только на главных станциях.
  
   Морис Деларивьер слышал, как называли станции: Лош, Тоннер, Ларош, Монтро.
  
  
  
   Было три часа утра. Еще полтора часа - и поезда остановится у Парижской станции.
  
  
  
   Первый свет утренней зари выделялся на горизонте бледной полосой. На сером небе уже обрисовывались холмы, деревья, телеграфные столбы и снова исчезали под густыми облаками дыма, извергаемого локомотивом.
  
  
  
   Вдруг Жанна глубоко вздохнула, затем вздрогнула, как будто от действия электричества, и, наконец, осталась неподвижной.
  
  
  
   Деларивьер с ужасом взглянул на лицо жены и затрепетал.
  
  
  
   Широко раскрытые глаза Жанны были бессознательно устремлены в одну точку, губы, побелели, и она, казалось, перестала дышать.
  
  
  
   В эту минуту поезд начал замедлять ход, и раздались восклицания:
  
   "Мелен, Мелен".
  
   Деларивьер, чувствующий, что теряет голову, открыл дверь купе и закричал из все сил:
  
  - Помогите! Помогите!
  
  
  
   Служащие поезда подбежали к купе, из которого раздавались крики.
  
  
  
  - Что случилось? - спросил начальник поезда. Вскочив на подножку.
  
  - Моя жена умирает, - ответил банкир. - Надо, чтобы кто-нибудь помог мне перенести ее в вокзал. Я остаюсь здесь. Нельзя ехать дальше, когда она в таком состоянии.
  
  - Мы сейчас перенесем ее, - ответил начальник поезда.
  
  
  
   Станционные сторожа, начальник поезда и его помощник - все бросились к открытому купе. Многие путешественники, разбуженные этим драматическим событием, столпились вокруг.
  
  
  
  ========== Глава 3 ==========
   Начальник поезда был очень обязательным человеком, наделенным необычайной силой. Он один взял на руки бесчувственную госпожу Деларивьер и вынес в контору станционного смотрителя, где очень осторожно посадил в большое кресло.
  
  
  
   Один из помощников последовали за ним. Неся чемодан, одеяла и мелкие вещи. Принадлежавшие путешественникам и находившиеся в купе.
  
  - Невозможно, милостивый государь, выгрузить здесь ваш багаж, мы должны спешить, - сказала начальник поезда банкиру.
  
  - Так велите выгрузить в Париже, - ответил последний,- и оставить на хранение на станции. Меня зовут Морис Деларивьер, на всех тюках есть металлические пластинки с моим именем. У меня пять тюков. Вот список.
  
  - Будет исполнено.
  
  - Я вам чрезвычайно обязан.
  
  
  
   Через две секунд после этого разговора поезд помчался на всех парах, так как опоздал почти на десять минут.
  
  
  
   Молодая женщина, лежавшая без чувств, не могла оставаться на станции, куда ее поместили на время. Но в такой ранний час здесь не было ни одной карты.
  
  
  
   Станционный смотритель приказал одному из своих подопечных нанять хоть какую-нибудь колымагу у ближайшего извозчика.
  
   - Я возвращусь через двадцать минут или через полчаса, - ответил подчинённый.
  
  
  
   Жанна не подавал никаких признаков жизни. Морис Деларивьер, стоя на коленях возле нее, держал ее похолодевшие руки в своих и, устремив глзаа на ее кроткое, страшно бледое лицо, наблюдал, не пробежит ли хоть малейшее содрагание по векам или губам. Но они были неподвижны, как мрамор.
  
  
  
   Крупные слезы одна за другой катились по щекам банкира, но он не замечая этого.
  
   Шло время.
  
   Полсанный возвратился, наняв один из тех диковинных экипажей, которые встречаются еще иногда в провинции. То была небольшая коляска, существовавшая уже лет шестьдесят, с кожаными занавесками, подымавшимися на заржавевших прутья, и запрежяенная жалкой, такой же сухопарой клячей, как знаменитый конь Дон-Кихота.
  
  
  
   Господин Деларивьер с помощью станционного смотрителя посадил или. Скорее, положил большую на заднюю скамейку и закутал одеялами, чтобы защитить от резкого утреннего воздуха.
  
  - Куда вас везти, господин? - спросил извозчик в блузе и мягкой шляпе.
  
  - не знаю, - ответил банкир, - Мелен незнаком мне, и я не могу назвать ни одного отеля.
  
  
  
   И он обернулся к станционному смотрителю.
  
  - Я рекомендую вам отель "Большой Олень", - сказал последний. - Он самый лучший в городе, по крайней мере, считается таким.
  
  - Так поезжайте в этот отель, только тише, чтобы избежать сотрясения и толчков.
  
  - Будьте спокойны, господин, мы поедем потихоньку. К тому же коляска на лежачих рессорах.
  
   Деларивьер дружески пожал руку станционному смотрителю, дал золотую монету и сел в колымагу против Жанны.
  
   От станции до города было недалеко, и как ни медленно ехал извозчик, но вскоре остановился на площади Сен-Жан перед отелем "Большой Олень".
  
   Банкир вышел из колымаги и с первого взгляда увидел, что отель был действительно хороший, один из тех провинциальных отелей, в которых можно найти все удобства.
  
  
  
   Было уже совсем светло.
  
   Служанка отеля открыла окна и принялась все мыть и выколачивать с фламандской опрятностью.
  
  
  
   На большом дворе конюхи чистили лошадей и мыли кабриолеты и тележки.
  
  
  
   Когда колымага остановилась, из двери отеля выбежала молодая веселая девушка с умными глазами и белыми зубами и бросилась открывать дверцу экипажа.
  
  
  
  - Поскорее комнату, моя милая, и самую лучше во всем отеле, - сказал банкир.
  
  - Вы один, сударь? - спросила девушка.
  
  -Нет, со мной больная, которой необходим ваш уход.
  
  - К вашим услугам, сударь. Первый номер занят одним русским, но у меня есть на втором этаже номер из двух комнат, окна которых выходят на площадь. Каждая комната с двумя окнами. Годится ли это вам?
  
  - Годится. Приготовьте комнаты.
  
  -Постели готовы.
  
  -Так позовите кого-нибудь, кто помог бы мне перенести жену, потому что она в обмороке.
  
  -Ах, бедняжка. Я сама помогу вам, сударь, я сильная.
  
  - И как можно скорее пошлите за доктором.
  
  - Тиенета! -крикнула молодая девушка другой служанке, которая стояла на пороге и с любопытством смотрела на эту сцену, - сбегай за доктором, да смотри живо и приведи его. Скажи ему, что время не терпит.
  
  - Сейчас, Роза, - послушно ответила Тинета и пустилась в путь бегом.
  
  - Теперь, сударь, - сказала Роза банкиру, - если вам угодно, если вам угодно, то мы можем нести больную.
  
  
  
   Господин Деларивьер щедро заплатил сельскому вознице, и через несколько минут Жанна, которую служанка осторожно раздела, лежала, закутанная одеялом, на постели с ситцевым пологом в одной из комнат второго этажа.
  
  
  
   Банкир, бледный как смерть, наклоняясь над женой, смотрел на нее мрачным взглядом, и видя, что она по-прежнему неподвижна, был готов рыдать.
  
   Это молчание напугало Розу. Чтобы успокоиться, ей необходимо было услышать голос.
  
  - Сударь, -сказала она, открыв дверь в другую просторную и также комфортабельную меблированную комнату, - вот здесь есть для вас другая комната. Там возле постели уборная и есть другая дверь, которая ведет в коридор, так что вам не надо будет проходить здесь мимо больной.
  
  - Все это прекрасно, - проговорил машинально банкир, почти не слышавший, что говорила Роза.
  
  - Если госпоже завтра будет легче, - продолжала Роза, - то она может, не утруждая себя, любоваться зрелищем, ради которого многие приедут из Парижу... такие зрелища не часто случаются... По крайней мере, здесь давно уже не видели подобного. Кроме того, тут, есть какие-то таинственные обстоятельства; так что это очень интересно... везде только об этом и говорят.
  
  
  
   Роза замолчала в ожидании вопроса, но она ждала напрасно. Господин Деларивьер не слушал ее: еще внимательнее прежнего он смотрел на свою дорогую Жанну.
  
  
  
   Роза, однако, не смутилась и заговорила опять:
  
  - За окна, выходящие на площадь Сен-Жан, дорого платят. Из них как раз все будет видно, так что мы не знаем, что и просить за них. Некоторые наняты уже по пятьдесят франков за окно... право, по пятьдесят франков.
  
  
  
   Банкир, не обращавший внимания на ее слова, вдруг слегка вскрикнул и бросился к постели жены. Ему показалось, что она пошевелила рукой; но он ошибся. Изящная рука с длинными и тонкими пальцами, на которых сверкали кольца с драгоценными камнями, была холодна и неподвижна.
  
   Роза поняла, наконец, что ей не удастся отвлечь Деларивьера от тревоживших его мыслей.
  
  
  
  - Я ухожу, сударь, - сказала она. - Не надо ли вам чего?
  
  - Нет, милая.
  
  - Может быть, вы покушали бы супа? Через пять минут он будет готов.
  
  - Благодарю.
  
  - А не хотите ли вы чашку молока? У нас бесподобное молоко. Мы так хорошо содержим коров, что приходят смотреть хлева. Право, сударь, не угодно ли вам молока?
  
  -Нет-нет, - ответил банкир почти с досадой, - мне ничего не надо.
  
  - Впрочем, скоро встанет хозяйка и придет сюда, - прибавила Роза, - и если вам что-нибудь понадобится, скажите ей.
  
  - Боже мой! Время идет, а доктора все еще нет, - произнес Деларивьер, говоря почти сам с собой.
  
   - Я схожу, узнаю, пришла ли Тиенета, и вернусь сказать вам, скоро ли будет доктор, - быстро проговорила Роза и вышла из комнаты.
  
  
  
   Банкир остался один с обожаемой женой, которая, может быть, была уже мертва.
  
  
  
  ========== Глава 4 ==========
   Невозможно передать никакими словами, в каком страшном отчаянии был Морис Деларивьер при виде этого обморока, скорее похожего на смерть.
  
  
  
   Несчастный старик стал на колени возле постели и целовал, рыдая, холодные руки Жанны.
  
  - Она умерла!..- говорил он. - Умерла, не взглянув на меня в последний раз, не подарив мне последней улыбки, последнего слова! Умерла, такая молодая, когда могла бы еще жить долго! Нет, это невозможно! Бог милосерден! Он не захочет разбить этой дорогой жизни в такое время, когда я имею возможность стереть единственное пятно прошлого!.. А доктор все не идет, и я не могу ничем помочь этому ангелу, у которого каждая улетающая секунда, может быть, уносит искру жизни! Боже милосердный! Не отними у меня моей дорогой подруги! Порази меня... Уничтожь меня... но пощади ее!.. Я довольно уже пожил, возьми мою жизнь, но сохрани ее для ее дочери. Жанна, возлюбленная моя Жанна, ведь ты не умерла?.. Открой глаза, молю тебя... молю на коленях!.. Приди в себя, скажи мне хоть одно слово!..
  
  
  
   И банкир в тоске ломал руки.
  
  
  
   Кто-то тихонько стукнул в дверь. Деларивьер обернулся.
  
  
  
   - Войдите, - пробормотал он еле слышным голосом.
  
  
  
   Явилась Роза.
  
  
  
  - Доктор пришел, сударь, - сказала она, - вот он.
  
   И она пропустила вперед человека лет двадцати шести с правильным, очень умным и симпатичным лицом, выражавшим вместе и доброту и энергию.
  
  
  
   Доктора звали Жорж Вернье. Господин Деларивьер подошел к нему.
  
  - Наконец-то вы пришли, - сказал он.- Я был как на горячих углях в ожидании вас! Моя жена умирает... Спасите ее, спасите - и моя благодарность вам будет безграничной.
  
  
  
   И он увлек доктора к кровати.
  
   Последний, тронутый этим отчаянием, проговорил с участием:
  
  - Поверьте, я сделаю все, что только будет возможно. - Он взял Жанну за руку и пощупал пульс. Затем приложил ухо к груди больной и несколько секунд прислушивался. После этого раздвинул ее губы и приподнял веко.
  
  
  
   Банкир с невыразимым беспокойством следил за каждым его движением.
  
  - Что же, доктор, что?- спросил он.
  
   Жорж Вернье, углубленный в свои наблюдения, почти не слышал этого вопроса, произнесенного едва слышным голосом.
  
  
  
   Он вторично приложил ухо к груди Жанны, там, где было сердце, и снова стал прислушиваться. Прошло две или три секунды.
  
   Наконец, доктор выпрямился и обернулся к банкиру, который едва дышал и был почти так же бледен, как его жена.
  
  
  
   Светлый и твердый взгляд доктора заставил его вздрогнуть. Он хотел было спросить, но у него не хватило ни силы, ни мужества, губы его шевелились, не издавая звуков.
  
  - Ваша жена жива, - сказал доктор.
  
   Избыток радости так же может быть пагубен, как избыток горя.
  
   Банкир пошатнулся.
  
  - Жива! - закричал он, сжимая руки, - жива!.. И вы спасете ее?
  
  - Я полагаю, что могу заверить вас в этом.
  
  - Ах, доктор! Всего моего состояния мало, чтобы вознаградить вас за эти слова.
  
  
  
   Роза, остановившаяся из любопытства, стояла на пороге в полуотворенной двери.
  
  - Дайте мне, милая, перо, бумагу и чернила, - сказал ей доктор.
  
  - Сейчас, господин доктор.
  
   Деларивьер почти упал на стул. Внезапная радость так подействовала на него, что он ослаб, как ребенок. По его лицу струились обильные слезы.
  
  
  
   Жорж Вернье подошел и сказал дружеским тоном:
  
   - Прошу вас, постарайтесь справиться с собой. Необходимо, чтобы вы были спокойны, потому что я должен расспросить вас о больной.
  
   Банкир сделал над собой усилие. Его слезы высохли, и он ответил почти спокойно:
  
  - Я теперь спокоен и в состоянии ответить на ваши вопросы.
  
  - С каких пор ваша супруга находится в таком состоянии?
  
  - Это случилось с ней почти час с четвертью тому назад.
  
  - Этот припадок был вызван каким-нибудь сильным огорчением или, по карйней мере, крупной неприятностью?
  
  - У нее не было ни огорчения, ни неприятностей.
  
  - Уверены ли вы в этом?
  
  - Совершенно уверен. Мы едем с женой из Нью-Йорка, где я имею банкирскую контору, за нашей дочерью, которая воспитывается во Франции, чтобы взять ее из пансиона... Мы очень богаты и живем чрезвычайно дружно... счастье моей жены ничем не омрачено.
  
   - Не был ли слишком труден переезд из Нью-Йорка в Марсель? - спросил доктор.
  
  
  
  _ Мы не прямо приехали в Марсель. По важным делам я должен был заехать в Англию, Португалию, Испанию, и тогда уже мы прибыли в Марсель. Мы ехали морем больше месяца, и это продолжительное путешествие очень утомило мою жену. Когда мы высадились в Марселе, у нее была лихорадка. Я хотел заставить ее отдохнуть в Марселе несколько дней, но она спешила увидеть дочь и непременно хотела ехать дальше. Я виню себя в том, что послушался ее.
  
  - Ваша супруга подвержена обморокам?
  
  - Она очень впечатлительна и нервна. В течении восемнадцати лет нашего супружества с ней раза два или три случались обмороки вследствие легкого нездоровья, но они продолжались только несколько минут и не имели серьезных последствий. Даже нынешней ночью на железной дороге с ней случился непродолжительный обморок. Я дал ей понюхать спирта, и она скоро пришла в чувство.
  
  
  
   В эту минуту в комнату вошла Роза, которая принесла перо, бумагу и чернильницу. Когда она хотела выйти, доктор остановил ее. Затем начал писать рецепт.
  
  
  
   - Состояние вашей супруги не опасно, и вы не должны так сильно тревожиться, - сказал он, обратясь к банкиру, - но оно требует заботливого ухода.
  
  - Вы полагаете, что болезнь будет продолжительной? - спросил банкир.
  
  - Нет, я надеюсь, что скоро восстановлю спокойствие в ее организме, расстроенном сильным утомлением, которое, при ее восприимчивости и очень нервном темпераменте, вызвало это каталептическое состояние.
  
  - Боже мой, неужели же это каталепсия? - спросил банкир, который опять очень встревожился.
  
  - Да, надо приостановить болезнь в самом начале, потом будет очень трудно, почти невозможно справиться, если она перейдет в хроническую. Но она только сегодня началась, и я ручаюсь, что вылечу вашу супругу. Только вы должны впредь оберегать ее от всякого слишком сильного волнения, как печального, так и радостного.
  
  - О! - воскликнул банкир, - я постараюсь всеми силами обеспечить ей полнейшее спокойствие.
  
  
  
   Жорж Вернье подал хорошенькой служанке рецепт.
  
   - Отнесите этот рецепт в аптеку, что рядом с отелем, - сказал он, - и подождите несколько минут. Вместе с лекарством, которое вам дадут, принесите мне серебряную ложку.
  
  - Хорошо, господин доктор. - Роза вышла из комнаты так проворно, что можно было надеяться на скорое возвращение.
  
   Небо было в этот день очень чистым. Теплые лучи восходящего солнца освещали фасад отеля; но плотные ситцевые занавески, подбитые белой кисеей, пропускали в комнату только полусвет. Доктор велел поднять их и открыть окно. Затем подошел к больной и в первый раз ясно увидел ее лицо.
  
  
  
   Лицо госпожи Деларивьер, несмотря на страшную бледность и страдание,сохранило свою привлекательность и выражение чрезвычайной кротости.
  
  
  
   Жорж Вернье при виде этого молодого и приятного лица вздрогнул и сделал жест, выражавший изумление. Это лицо напоминало ему другое лицо молодой девушки, при воспоминании о котором его сердце трепетало, и учащенно бился пульс.
  
  
  
  ========== Глава 5 ==========
   " Я не ошибся, - думал доктор с возрастающим волнением. - Это не игра воображения. Это те же черты, тот же овал... Это то же лицо, только на пятнадцать лет постарше... У меня хорошая память... Эти прелестные и чистые черты напоминают мне молодую девушку, которую я видел вместе с ее подругами в Сен-Манде и на лугах Венсеннского леса и которой я отдал свое сердце. Что за странное сходство? Неужели же это игра природы?" Доктора вывела из раздумья Роза, которая принесла лекарство и серебряную ложку.
  
  
  
   Он взял и то, и другое и сказал Деалривьеру, который так волновался, что на него жаль было смотреть.
  
  
  
  - Успокойтесь и будьте мужчественны... Я вам повторяю, все будет хорошо. Помогите мне тихонько приподнять больную.
  
  
  
   Жорж Вернье подложил подушку под плечи Жанны так, что она почти сидела на постели.
  
  
  
   Затем он встряхнул пузырек, налил ложку лекарства и не без труда влил его в рот больной, так как зубы ее были стиснуты.
  
   Деларивьер, неподвижный и бледный, с трепетом ожидал исхода борьбы науки с болезнью.
  
  
  
   Жорж Вернье держал в руках часы и следил за ходом стрелок. В комнате царила полнейшая тишина.
  
  
  
   Прошло десять минут, показавшиеся банкиру вечностью.
  
  
  
   Доктор, бесстрастный и холодный, как человек, уверенный в себе. Влил в рот больной еще ложку лекарства.
  
  
  
  - Если я хорошо рассчитал, - сказал он, - то лекарство подействует через десять минут.
  
   - Еще десять минут! - промолвил Деларивьер, почти замирающим голосом. - Она страдает? - спросил он.
  
  - Нет. В этом летаргическом состоянии тело почти ничего не ощущает...
  
   Снова наступило молчание.
  
  
  
   Вдруг, когда прошла десятая минута, губы Жанны затрепетали, и грудь судорожно поднялась. Банкир слегка вскрикнул и хотел броситься к ней. Но Жорж Вернье остановил его и сказал:
  
  - Она спасена. Но необходимо, чтобы она не видела и не слышала вас... Надо, чтобы она приходила в себя медленно, и ничто не должно мешать этому пробуждению тела и духа. После страшного кризиса, от которого она могла умереть, благодаря лекарству наступит сон, непобедимый и неизбежный, но приятный и восстанавливающий силы.
  
  - А долго он будет продолжаться?
  
  - Я не могу определить этого с точностью, - ответил доктор, - но будьте теперь совершенно спокойны... Я повторяю вам, что госпожа Деларивьер спасена...
  
  
  
   Банкир схватил доктора за обе руки и сжал их с выражением горячей благодарности; его глаза опять наполнились слезами, но это были слезы радости.
  
  
  
   Тело Жанны, до сих пор почти неподвижное, начало подавать признаки жизни.
  
  
  
   Кто-то тихонько постучал в дверь.
  
  
  
   Доктор сам отворил ее, и в комнату на цыпочках вошла госпожа Лориоль, хозяйка отеля.
  
  
  
   Это была маленькая, кругленькая женщина лет сорока с очень добрым лицом.
  
  
  
   Доктор приложил палец к губам, давая этим ей понять, чтобы она говорила тише, и указал рукой на госпожу Деларивьер.
  
  
  
   Госпожа Лориоль подошла к банкиру, сделала низкий реверанс и сказала шепотом:
  
  - вы извините меня, сударь, что я осмелилась явиться к вам без вызова. Я сожалею, что не могла сама принять вас. Когда вы приехали. Я еще спала, когда вы пожаловали. Я обычно ложусь последней в доме и стараюсь вознаградить себя за это утром. Надеюсь, что вы ни в чем не имели недостатка и остались довольны Розой, моей служанкой.
  
   Господин Деларивьер утвердительно кивнул головой, а доктор сказал:
  
  - Роза сделала все, что следовало, милая госпожа Лориоль, и господин Деларивьер, вероятно, остался доволен ее приемом.
  
  - Значит, все хорошо, - ответила хозяйка. Затем, бросив быстрый взгляд на Жанну, лежавшую на постели, тихо прибавила:
  
  - Судя по состоянию этой бедной дамы, вы, вероятно, проживете в отеле несколько дней?
  
  - Не только вероятно, но непременно, - ответил банкир.
  
  - Я осмелилась задать вам этот вопрос потому, что мне необходимо знать это и вот для чего: вчера и сегодня поутру я получила из Париж много писем и телеграмм; у меня требуют несколько комнат и столько окон, сколько нет в отеле. Следовательно, если бы вы не остались здесь, я сдала бы окна ваших комнат по высокой цене...
  
  - Вы отдали бы внаймы окна? - спросил с изумлением господин Даларивьер, который, как нам известно, не обратил внимания на то, что говорила насчет этого Роза. - Разве завтра будет что-нибудь необыкновенное на этой площади?
  
  - Смертная казнь, - ответил Жорж Вернье.
  
   Банкир ужаснулся.
  
  -Да, завтра обезглавят одного мошенника, - прибавила госпожа Лориоль, - и любопытные предлагают мне по сто франков за окно.
  
  - Сто франков за то, тчобы видеть, как упадет голова человека! Это слишком дорого за такое мрачное зрелище!
  
  - Негодяй, которого казнят, - необычный убийца, - сказала госпожа Лориоль. - Его процесс наделал много шума. Одни обвиняют его, другие оправдывают: вот отчего многие приедут издалека смотреть на его казнь. Надо вам еще сказать...- и госпожа Лориоль хотела подробно рассказать всю историю, но доктор жестом остановил поток речей, готовых вырваться из ее уст.
  
  - Не беспокойтесь, - сказал тогда господин Деларивьер, - мое пребывание в отеле не принесет вам ни малейшего ущерба; вы ничего не потеряете, если не отдадите внаймы четырех окон занимаемых мной комнат любителям сильных ощущений...
  
  - О! Я сказала вам об этом вовсе не затем, чтобы нажиться на вас! - воскликнула госпожа Лориоль, - А просто затем...
  
  - Чтобы я знал, сколько стоят в настоящее время окна, - договорил Деларивьер.
  
  -Да.
  
  -В таком случае я заплачу. Что они будут стоить завтра, как будто мне также очень интересно видеть, как голова несчастного упадет в кровавую корзину. Запишите в моем счете двадцать луидоров за эти четыре окна.
  
  
  
   Госпожа Лориоль улыбнулась и опять сделала низкий реверанс.
  
  - Вы очень любезны, - проговорила она, затем прибавила: - Не угодно ли вам чего-нибудь?
  
  - В настоящую минуту ничего, - ответил банкир.
  
  - Разве вы не хотите позавтракать? - спросил Жорж Вернье.
  
  - У меня нет аппетита.
  
  - Я понимаю это. Но вы должны позавтракать хотя бы через силу. Вы заставьте себя, если не хотите, чтобы мне пришлось лечить и вас в ближайшее время. Вы были сильно встревожены, но теперь успокоились, подумайте же и о теле. Вам необходимо подкрепить силы.
  
  - Если я послушаюсь вашего совета, согласны ли вы позавтракать вместе со мной?
  
  - Но...
  
  - О. прошу вас без "но". Только с тем условием, что вы будете моим гостем, я согласен съесть что-нибудь... Я чувствую, что если останусь одни, у меня не будет сил.
  
  - В таком случае, я согласен, - ответил доктор.
  
  - Завтрак будет готов через двадцать минут, - сказала госпожа Лориоль. - Где прикажете подать?
  
  - На нижнем этаже, - ответил доктор. Мы можем спокойно разговаривать там, не опасаясь потревожить больную. В отношении меню мы полагаемся на вас. Постарайтесь доказать господину Деларивьеру, что повар в вашем отеле - мастер своего дела.
  
  - Будьте спокойны, господин Жорж.
  
  - Сделайте одолжение, пошлите сказать старухе Магдалине, моей экономке, что я здесь и не буду завтракать дом.
  
  - Сейчас пошлю.
  
  
  
   Госпожа Лориоль вышла из комнаты, и господин Деларивьер поблагодарил доктора за то, что тот принял его приглашение.
  
  - Одиночество для вас теперь никуда не годится... я понимаю это, - сказал доктор. - Тс! - прибавил он, - слышите...
  
  
  
   Из уст Жанны вырвался легкий вздох.
  
  
  
   Оба подошли к постели.
  
  
  
  ========== Глава 6 ==========
   Молодая женщина лежала неподвижно; ее дыхание было спокойным, бледность быстро исчезла.
  
  
  
   Жорж Вернье взял ее за руку и сосчитал биение пульса.
  
  
  
  -Ну что? - спросил шепотом Деларивьер.
  
  - Лихорадка уменьшается, -ответил доктор, - а скоро совсем пройдет благодаря действию лекарства. Этот сон продолжится три или четыре часа без перерыва, и когда наша больная проснется, то будет почти совсем здорова.
  
  
  
   Банкир вторично пожал руку молодому человеку.
  
  
  
   По лицу Жанны теперь разлился румянец, и вместе с ним возвращалась ее миловидность и моложавость.
  
  
  
   " Сходство усиливается с каждой минутой, - подумал доктор. - Мне кажется, что я вижу старшую сестру той, которую люблю".
  
   Морис Деларивьер наклонился над спящей женой и чуть-чуть коснулся ее лба своими губами.
  
   Он совершенно изменился. Как будто ожил, увидев, как оживала его дорогая Жанна.
  
   Вошла Роза и доложила, что завтрак подан.
  
  
  
   Доктор закрыл окно, опустил занавески, так что в комнате опять наступил полумрак, и вышел с банкиром, который на пороге обернулся и еще раз с любовью смотрел на Жанну.
  
  
  
   Завтрак был накрыт не в большой столовой отеля, а в маленькой комнате, единственное окно которой выходило в сад.
  
   Цветы, красовавшиеся на клумбах, наполняли теплый воздух своим благоуханием. Птички, обрадовавшись солнцу, громко распевали, как бы празднуя возвращение весны.
  
  
  
   Кокетливо накрытый стол имел очень привлекательный вид. Ослепительной белизны скатерть, старинный граненый хрусталь и старинное же массивное серебро делали честь дому.
  
  
  
   Роза в светлом платье, белом переднике, с полотняным чепчиком на черных волосах и с салфеткой в руке похаживала вокруг стола, желая удостовериться, все ли в порядке.
  
  
  
   К господину Деларивьеру, успокоенному уже полученным результатом и вполне уверенному в искусстве доктора, возвратилась всегдашняя веселость, и он почти улыбался, когда вошел со своим гостем в столовую.
  
  
  
   Роза, увидев их, сделала низкий реверанс.
  
   - Вот отлично сервированный стол, доказывающий ваше искусство, -с казал банкир, обратясь к ней.
  
   Молодая девушка покраснела от радости и спросила, какого он желает вина.
  
  
  
  - А вы что думаете об этом, доктор?
  
  - О, я предоставляю выбор вам, - ответил доктор. - Погреб " Большого Оленя" пользуется известностью и вполне ее заслуживает.
  
  - Какие вина вы больше любите : бордосские или бургундские?
  
  - В отношении вина я эклектик...
  
  - В таком случае, мы отведаем и тех, и других. Прикажите подать нам бутылку "Вольней" и бутылку "Сен-Эмилиона", - прибавил он, обратясь к Розе.
  
  
  
  - Из тех, которые подальше запрятаны, - смеясь, сказал Жорж Вернье.
  
   Роза исчезла и возвратилась через несколько минут, неся на подносе закуски и две покрытые плесенью бутылки.
  
  - Доктор, - сказал банкир, налив его рюмку, - сообщите мне подробности казни, которая так возбуждает общее любопытство, что даже нанимают дорогие окна, чтобы видеть ее.
  
  - Уголовному суду давно уже не приходилось разбирать такого таинственного и странного преступления.
  
  - В самом деле?
  
  - Такое мнение всех, кто слышал судопроизводство, и я должен признаться, что также следил за ним с живейшим любопытством.
  
  - Конечно, идет об убийстве, так как суд приговорил преступника к смертной казни?
  
  - Да, об убийстве.
  
  - Можете ли вы рассказать подробно, как было совершенно преступление?
  
  - Могу. На берегах Сены, в нескольких сотнях метров от последнего дома в Мелене, есть прелестное имение, хозяина которого ,славного молодого человека, звали Фредерик Бальтус... Он был очень богат, вел роскошный образ жизни и жил постоянно летом и зимой на этой вилле вместе со своей сестрой Паулой Бальтус, прелестной особой, которую все любят и уважают. Пять месяцев тому назад третьего декабря садовник рано поутру шел в Мелен и, выйдя из дома, в двадцати шагах от садовой решетки наткнулся на труп, почти занесенный снегом.
  
  - Чей же был это труп? - оживленно спросил банкир.
  
  -Фредерика Бальтуса...
  
  - Его убили?
  
  - Да, одна пуля размозжила ему голову, а другая попала в сердце. Следствие доказало, что третья пуля пробила одежду и сплющилась о какой-то сопротивляющийся предмет немного повыше левой подмышки в том самом месте, где Фредерик Бальтус обычно носил в боковом кармане бумажник.
  
  - Этого молодого человека застрелили из револьвера?
  
  -Да, его ранили в ста метрах от виллы, возле небольшой рощи, но в нем еще осталось силы настолько, что он дотащился до решетки, где упал и умер, не получив помощи... Дали знать полиции, которая тотчас же произвела следствие.
  
   Около рощи, о которой я говорил вам, в снегу нашли револьвер. Было использовано три заряда. Конечно, преступление было совершено этим оружием. Убийца не оставил следов, так как землю покрыло снегом на пятнадцать сантиметров.
  
  
  
  - Но каким образом узнали, что Бальтуса ранили возле рощи? - спросил банкир.
  
  - Очень просто... В том месте, где подняли револьвер, снег осторожно сняли, и под ним оказалась кровавая лужа. Точно так же сняли снег по направлению к дому и нашли под ним кровавые следы, которые шли до того места, где несчастный молодой человек упал.
  
  - И никто не слышал выстрелов?
  
  - Никто!
  
  - Странно!
  
  - Но ведь эта вилла стоит особняком в уединенном месте. Это было ночью, все спали и немудерно, что никто не обратил внимания на звук выстрелов из револьвера.
  
  - Преступление было совершенно ночью?
  
  - В ходе следствия узнали, что господин Бальтус, возвращаясь из Парижа, оставил железнодорожный поезд в десять часов пятьдесят семь минут вечера; его убили в половине двенадцатого.
  
  - Что же было поводом к преступлению: месть или кража?
  
  - Кража... невозможно сомневаться в этом, так как бумажник Бальтуса исчез.
  
  - Что в нем было?
  
  -Различные бумаги и деньги.
  
  - Большая сумма?
  
  - Не меньше двух тысяч пятидесяти франков в билетах.
  
  - А мог ли кто-нибудь знать, что у господина Бальтуса была такая сумма?
  
  - Это неизвестно. Банкир вручил ему в четыре часа пятнадцать тысяч франков. Молодой человек на следующий день хотел отправиться в Ниццу со своей сестрой, которую очень любил. С этим банкиром, старинным другом семейства, господин Бальтус имел крупную неприятность.
  
  - По какому поводу?
  
  - По поводу одного пропавшего или украденного чека, в котором за его подписью вписали значительную сумму и по которому уплатил ничего не подозревающий банкир.
  
  - Этот чек мог навести на след...
  
  - Каким образом? Банкиру принес его незнакомый человек, а расписка была подписана фальшивым именем. К тому же чек исчез вместе с бумажником и находившимися в нем ассигнациями.
  
  - Во всем этом, как я вижу, нет ничего общего с несчастным, которого казнят завтра, - заметил господин Деларивьер.
  
  - Имейте терпение, - возразил Жорж Вернье, - я сейчас дойду до него. Понятно, что на другой день после убийства все жандармы бригады были на ногах на двадцать лье в окружности. Через два дня после убийства меленский суд получил уведомление от фонтенблоского, что в этом городе схватили какого-то бродягу, надо полагать, убил Фредерика Бальтуса
  
  
  
  ========== Глава 7 ==========
   - Против этого бродяги были улики? - спросил господин Деларивьер.
  
  - Вопиющие, - ответил доктор.
  
  - Какие же?
  
  - Этот человек пришел к одному виноторговцу и заказал себе скромный завтрак. Чтобы расплатиться, он вынул из кармана пятидесятифранковую ассигнацию.
  
  
  
   Так как его жалкая одежда и лицо не внушали доверия, то виноторговец счел нужным внимательно осмотреть ассигнацию и с удивлением увидел, что она продырявлена в четрыех местах, как будто была сложена вчетверо и пробита пулей.
  
  
  
   В Фонтенбло в то время все были заняты убийством, совершенным накануне в Мелене. Жалкая одежда и что-то тревожное в поведении этого бродяги не внушали никакого доверия. Все это возбудил подозрения виноторговца. " У меня нет сдачи, я разменяю у соседа", - сказал он и вышел. Но сам отправился за полицией. Через пять минут бродягу арестовали и привели к полицейскому комиссару. После обыска подозрение превратилось в уверенность.
  
  
  
  - Каким образом?
  
  - При нем был бумажник Фредерика Бальтуса.
  
  - Он был так глуп, что не уничтожил его? - закричал банкир.
  
  -Да!
  
  - Но ведь это была важная улика.
  
  - Полицейский комиссар был того же мнения.
  
  - А что же случилось с пятнадцатью тысячами франков?
  
  - Они исчезли. В бумажнике находились только две ассигнации, каждая по сто франков; они были так же продырявлены, как и пятидесятифранковая, которую бродяга дал виноторговцу.
  
  
  
   Очевидно, пуля, от которой остался след на левом плече господина Бальтасу, пробила кожаный бумажник и находившиеся в нем ассигнации. Невозможно было сомневаться, что этот бродяга - убийца, несчастного молодого человека. Вы согласны с этим?
  
  
  
  - Конечно, ему ничего не оставалось больше, как только признаться.
  
  - Вот то-то и есть , что он не признавался. От того-то дело это и возбуждает общее любопытство. Когда полицейский комиссар допросил его, он отрекся от преступления... Когда его прислали в Мелен и привели к трупу, он отрекся... Ему стали доказывать, что его виновность очевидна, так как при нем нашли бумажник убитого. Но он все-таки отрекся и постоянно отрекался просто, спокойно, без всякого нахальства.
  
   - Но как еж объяснил он то обстоятельство, что бумажник был у него?
  
  - Он говорил: "Мне его дали".
  
  - Кто же?
  
  - Когда полицейский комиссар задал ему этот вопрос, он ответил : " Какой-то человек, у которого я попросил милостыню вечером в Сен-Чортоском лесу.
  
   Деларивьер пожал плечами.
  
  - Милостыня в пятнадцать тысяч двести пятьдесят франков! - закричал он. - Вероятно, ни один подсудимый не приводил в свое оправдание такой нелепости.
  
  - Но если этот несчастный говорит правду? - заметил Жорж Вернье.
  
  -Это невозможно!
  
  - Почему? Могло быть так: убийца Фредерика Бальтуса, встретив этого нищего, рассудил так: " Если я дам этому человеку часть денег, добытых преступлением, и будут улики, то его заподозрят вместо меня, он попадет в сети, которые я раскину ему, и напрасно он будет пытаться доказать свою невиновность".
  
  
  
  - Да, это действительно возможно, - сказал банкир после минутного молчания. - Но, в таком случае, легко узнать прошлую жизнь этого нищего, чтобы убедиться, способен ли он совершить преступление или нет, и действительно ли он был в таком положении, что просил милостыню в лесу, ночью, когда шел густой снег, словом, в такое время и в такую погоду, когда всякий бедняк находит приют.
  
  - Да, это кажется легко, но в этом-то и заключается камень преткновения для полиции.
  
  - Так я ровно ничего не понимаю, - проговорил Морис Деларивьер, очень заинтересованный рассказом доктора.
  
  
  
   Последний продолжал:
  
  - Вы сейчас поймёте: при обвиняемом не было никакой бумаги, из которой было бы видно, кто он и откуда. Его допрашивали много раз, и он отвечал, что его зовут Пьером, что он не знает своей фамилии, и где родился, не знает своего возраста, что до прибытия в Фонтебело он ходил по большим дорогам и просил милостыню, родителей своих никогда не знал и не имеет дальних родственников. Словом, он проявил железное упорство. Должно быть, этот человек имел важные причины скрывать свое имя и все, что касается его жизни.
  
  - И он не изменил этой систему защиты? - спросил банкир.
  
  -Нисколько! Каждый раз, когда его допрашивал судебный следователь, он отвечал одно и то же и всегда заканчивал двумя словами: " Я невиновен".
  
   Ни страшные часы, проведенные в тюрьме, которые способны сломить самые твердые души... ни строгость, ни кротость, ни набожные увещевания тюремного священника не заставили этого человека изменить свои показания... Он только твердил, что невиновен.
  
  - Это в самом деле очень страшно. Но скажите, пожалуйста, доктор, хорошо ли разыскивали, кто он?
  
  - Очень старательно... Неудача в этом отношении тем непонятнее, что этого человека легко найти по очень заметному признаку: его правая рука поражена параличом.
  
  - Правая рука поражена параличом?! -повторил с изумлением банкир.
  
  -Да, вследствие сильного ушиба, который почти раздавил ее... Полиция хотела было прибегнуть к способу, который почти всегда оказывается успешным, а именно: разослать его фотографию по всем направлениям. Но когда его поставили перед фотографическим аппаратом, то несчастный в первый раз так буйствовал, что на него вынуждены были надеть смирительную рубашку. И все-таки он не стоял смирно, так что вышли очень плохие снимки, которые нисколько не помогли расследованию.
  
  
  
  - Но отчего этот несчастный окружает себя такой таинственностью? - спросил Деларивиьер. - Ведь его все равно приговорили к казни.
  
  -Никто не может этого понять.
  
  - Какого он возраста, и какому классу принадлежит по внешнему виду?
  
  -Ему, должно быть, сорок пять или сорок шесть лет, и кажется, что он получил некоторое образование. Он вежлив, говорит правильно.
  
  - Может быть, он из хорошего семейства, но разврат довёл его до нищенства, до преступления. Ведь есть немало таких несчастных. Остаток совести не допустил его запятнать почтенное и, может быть, блестящее имя.
  
  - Может быть и так... На этот счет делали всевозможные предположения.
  
  _ Что он отвечал, когда его спросили, куда девались пятнадцать тысяч фраков, находившиеся в бумажнике господина Бальтуса?
  
  - Что когда ему дали этот бумажник, в нем было только двести пятьдесят фраков.
  
  - Видели ли вы вблизи этого человека, доктор?
  
  - Благодаря обязанности главного тюремного доктороа, я был в его камере и гвоорил с ним.
  
  - Если он обвинен несправедливо, то должен быть возмущет этим.
  
  - Он протестует против приговора суда. Но без злобы и с покорностью и повторяет, что он невиновен.
  
  - А позаботились ил узнать, были ли у него прежде какие-нибудь связи с Бальтусом?
  
  - Да; но ничего не узнали. Девица Паула Бальтус никогда не видела его.
  
  - Не было ли врагов у господина Бальтуса?
  
  -Ни одного. Он был, как я уже сказал вам, прекрасным молодым человеком, которого все любили и уважали. Единственной побудительной причиной к преступлению могло быть только корыстолюбие... Такого общее мнение и мое также.
  
  
  
  ========== Глава 8 ==========
   - Судебный следователь развернул большую деятельность, уверяю вас, - продолжал Жорж Вернье, - и не ограничили розысков известным кругом. С помощью пражского суда, опытного в таких делах, он сделал все, что только возможно, но все напрасно.
  
  -Вы сказали правду, доктор, редко можно встретить такое таинственное криминальное дело... Этот человек, добровольно сохраняющий неизвестность, которая губит его, ходячая загадка или сумасшедший...
  
  - Он в полном разуме, я ручаюсь за это, -возразил Жорж Венье.
  
  - Должно быть, судопроизводство было чрезвычайно любопытным?
  
  - В высшей степени. Публика следила за ним с жадностью. Процесс продолжался пять дней, и в течении этого времени, - говоря без преувеличения. - по крайней мере, тридцать тысяч человек из различных мест перебывало в Мелене, чтобы насидеться этим драматически спектаклем... Но, как и всегда, было много званных, а мало избранных...
  
  - Ожидали ли смертного приговора?
  
  - Ожидали, но я должен сказать, что его очень оспаривали.
  
  - Мне хотелось бы узнать ваше личное мнение, доктор... Как вы полагаете, виновен ли подсудимый?
  
  -Нет, - ответил Жорж Венье не колеблясь.
  
  
  
   Банкир жестом выразил свое изумление.
  
  
  
  -Как! - воскликнул он, - несмотря на явные улики, о которых вы говорили, вы допускаете, что он невиновен?
  
  - Допускаю.
  
  - На чем же основываете свою уверенность?
  
  - На некоторых фактах, о которых слишком долго можно говорить и на которые судья и присяжные, по моему мнению, не обратили должного внимания.
  
  - Но возможно ли при такой очевидной виновности оправдать подсудимого?
  
  - По-моему, достаточно малейшего сомнения, чтобы отказаться от смертного приговора. Во всяком случае, следовало прибегнуть к смягчающим обстоятельствам и не осуждать на смерть несчастного, который может быть невиновен.
  
  - И все же присяжные, действуя по совести, не колебались?
  
  - К сожалению, нет, - ответил доктор. - Но, знаете ли, отчего, главным образом, так строг приговор? Оттого, что подсудимый по непонятному упорству скрывает все, относящееся к нему. Полагают, что он совершил прежде другие преступления. Конечно, присяжные решили по совести. Но я все-таки уверен, что многим из них не уснуть будущей ночью. Но будет уже поздно!.. Виновного или невиновного подсудимого завтра казнят.
  
  - А просьба о помиловании была отвергнута?
  
  -Да... Суд вчера получил это известие, а завтра в корзине гильотины упадет голова злодея или неизвестного страдальца.
  
  
  
   Между тем завтрак был окончен.
  
  
  
   Доктор взглянул на часы и встал из-за стола.
  
  
  
   Оба поднялись на второй этаж и, ступая осторожно, чтобы не было слышно из шагов, вошли в комнату, где лежала госпожа Деларивьер.
  
  
  
   Молодая женщина по-прежнему спала крепким сном. Ее дыхание было спокойным. Пульс бился почти нормально, лихорадка прошла.
  
  - Вы видите, что все идет хорошо, -сказал Жорж Вернье.
  
   Банкир сиял радостью.
  
  - Как долго она будет спать? - спросил он.
  
  - По крайней мере, еще час, но не больше двух. Я должен дать вам некоторые наставления относительно ее пробуждения.
  
  - Говорите доктор, я свято исполню все.
  
  - Это очень просто и легко... Как только проснется больная, дайте ей ложку этого лекарства и затем давайте по ложке через каждую четверть часа. Я думаю, что вам не нужно советовать соблюдать самую строгую аккуратность.
  
  - Я не выпущу часов из рук.
  
  - А теперь пока прощайте или, лучше, до свиданья.
  
  - Вы уходите, доктор?
  
  -Ненадолго. Мое присутствие бесполезно для вас теперь, а я должен посетить некоторых больных, которые, вероятно, удивляются, что я еще не побывал у них.
  
  -Это правда. Значит, до свиданья!
  
  - До свидания.
  
  - Вы говорите, что я могу быть совершенно спокоен?
  
  -О, совершенно. Даю вам честное слово.
  
  
  
   Жорж Вернье поклонился и ушел.
  
  
  
   Когда он спускался по лестнице, в голове его роилось множество мыслей. У него не выходило из памяти кроткое лицо больной.
  
  
  
   " Сестра ли она той, которую я люблю, или мать? Что означает это сходство, и надо ли принимать его только как случайность? Я не смею расспрашивать... Но как бы узнать это?" - думал он.
  
  
  
   В ту минуту, когда доктор выходил из отеля, задавая себе эти вопросы, у его дверей остановился железнодорожный омнибус.
  
  
  
   Из него вышли двое молодых людей и две молодые женщины и шумной гурьбой готовились войти в отель.
  
  
  
   При виде доктора, красивое лицо, правильные черты и исполненная простоты и уверенности осанка которого выдавали в нем человека хорошего круга, молодые женщины остановились.
  
  
  
   Жорж Вернье поклонился им рассеянно, почти не взглянув на них, и продолжил свой путь.
  
  
  
   Трудно было ошибиться насчет общественного положения красивых молодых женщин, из которых была брюнеткой, а другая - блондинкой.
  
  
  
   Несколько смелая элегантность их летних туалетов, слишком выдающаяся эксцентричность маленьких шляпок, непомерная величина шиньонов, - одного чересчур черного, другого чересчур золотистого, - сильное благоухание тонких духов, разливавшее вокруг них опьяняющую атмосферу, шведские перчатки, доходившие до локтей, излишнее число брелоков и других побрякушек, крутой подъем ботинок с остроконечными каблуками в десять сантиметров вышины, оригинальный стиль вееров, пристегнутых на боку цепочкой с орграфом из старого серебра, наконец, нечто неуловимое в ансамбле и в общем выражении, в чем невозможно ошибиться глазу, мало-мальски привыкшему к Парижу - все это, несомненно, доказывало, что красивые молодые особы принадлежали в качестве галантных звезд средней величины к миру, в котором веселятся.
  
  
  
   - Ах, ребята! Какое красивое лицо! - сказала почти вслух блондинка, следя глазами за Жоржем Вернье.
  
  - Настоящий джентльмен, - поддакнула ее подруга.
  
  -Это-то джентльмен! - закричал фальцетом и картавя один из кавалеров кокеток. - Куда девалась ваша смекалка, о, моя Адель? Этот господин - настоящее чучело без всякого лоска. Черный сюртук, черные панталоны, черный жилет и белый галстук раньше семи вечере, - и все скверно сшито. Где же тут шик? Никогда не поверю, что это светский человек, посетитель клубов. Адвокат какое-нибудь или нотариус, пожалуй... Может быть, даже факельщик, а может быть, еще и меньше того.
  
   - Эх. Что вы так горячитесь, мой милый барон, - возразил другой молодой человек, годами четырьмя или пятью постарше своего товарища. - Оставьте в покое этот несвоевременный костюм и неуместный белый галстук, которых вы никогда не видели и, может быть, никогда не увидите больше. Пойдемте, давно уже пора завтракать, я страшно голоден.
  
  - Фабриций говорит дело, - подхватили дамы. - Браво, Фабриций!
  
  
  
   Фабриций Леклер был высоким красивым человеком лет двадцати шести ли семи с густыми рыжеватыми волосами, вьющимися от природы. И великолепной бородой, обрамляющей бледное лицо с орлиным носом, красными губами и черными глазами продолговатого разреза.
  
  
  
   Все вместе составляло довольно привлекательную внешность, тем более, что с первого взгляда физиономия Фабриция казалась улыбающейся и добродушной, что производило очень хорошее впечатление; но оно быстро исчезало при более внимательном наблюдении. Лишь только он забывал следить за собой, взгляд его становился фальшивым и скрытным, и вместо улыбки он только неестественно скалил зубы.
  
  
  
   Его безукоризненный костюм из английской материи отличался простотой и изяществом. Несмотря на изысканное, почти женское кокетство и особое внимание к своей особе, в одежде его не было ничего вызывающего.
  
   Он не был похож в этом отношении на своего спутника, маленького барона Паскаля Ландилли, принадлежавшего к известному семейству.
  
  ========== Глава 9 ==========
  
  
   Паскаль де Ландилли, лет двадцати двух или трех, принадлежал к хорошему и богатому семейству.
  
  
  
   Для его характеристики достаточно сказать, что он был в полном смысле всасывающий насос.
  
  
  
   Он был скорее небольшого ,чем высокого роста. Сухощав до худобы и бледен, как чахоточный, несмотря на хорошее здоровье, которым злоупотреблял, насколько у него хватало сил. Он хотел отличаться величайшим шиком и нарочно носил широкую одежду, в которой болталось, как в широком футляре, его худенькое тело.
  
  
  
   Его умышленно эксцентричный ярко-клетчатый дачный костюм, громадные отогнутые воротнички, обрамляющие лицо, как букет, завернутый бумагой, бледно-голубой шелковый галстук, перехваченный золотым кольцом с подковой, украшенной бриллиантовыми гвоздиками, запонки на рукавах того же стиля и большого размера, шелковые розовые чулки с белыми полосками, башмаки с громадными кисточками, войлочная шляпа каштанового цвета с голубой ленточкой привели бы в восторг любого комика Пале-Рояля или певца-буфф какого-нибудь концертного кафе.
  
  
  
   Волосы цвета пакли, остриженные этажами на узком лбу, жиденькие усики и таки же баки, стеклянные глаза, рот, вечно полуоткрытый улыбкой, которой он старался придать насмешливое выражение, пенсне, как будто вправленное в глазную орбиту, придавали ему вид идиота с претензиями.
  
  
  
   Он беспрестанно хихикал без всякого повода, сосал набалдашник своей тросточки и ломался, как марионетка, приводимая движение невидимой ниточкой. В нравственном отношении Паскаль был полнейшим ничтожеством: глуп и смешон, но не зол, и скорее щеголял порочностью, чем действительно был таковым.
  
  
  
   Молодую блондинку звали Матильдой Жанселин.
  
  
  
   Брюнетка, ее подруга, под аристократическим псевдонимом Адели де Сиврак скрывала свою настоящую фамилию Грелюш.
  
  
  
   Фабриций Леклер вошел в отель, барон и женщины последовали за ним.
  
  
  
   Общий зал, совершенно пустой в эту минуту, был превращен в кафе.
  
  
  
   В нем председательствовала госпожа Лориоль, восседая за конторкой палисандрового дерева, на которой стояли бутылки с различными ликерами, пирамиды блюдечек с четырьмя кусочками сахара на каждом, совершенно новый блестящий посеребренный судок, и лежали груды мельхиоровых чайных ложечек.
  
  
  
   Почтенная хозяйка отеля проворно встала и встретила вошедших.
  
  
  
  - Как, это вы, господин Фабриций! - воскликнула она радостно.
  
  - Собственной персоной, милая госпожа Лориоль,- ответил молодой человек, - и, как видите, веду вам гостей.
  
  - Милости просим, - проговорила госпожа Лориоль с низким реверансом. - Вас давненько уж не было видно, - прибавила она.
  
  -Месяца полтора.
  
  -Как раз сорок дней.
  
  - Какая память- засмеялся Фабриций.
  
  -Это мне памятно потому, что вы уехали после последнего заседания суда в тот самый день, когда приговорили к казни убийцу Бальтуса.
  
  
  
   Легкая дрожь пробежала по телу молодого человека, но лицо не изменило ему, и он проговорил улыбаясь:
  
  - Правда ваша, а я и забыл об этом.
  
  - Вы можете похвастаться, господин Фабриций, что следили за ходом этого дела аккуратнее всех. Вы каждый день ходили в суд и по целым часам простаивали в хвосте толпы, чтобы добиться хорошего места, - продолжала госпожа Лориоль.
  
  - Этот уголовный процесс заинтересовал меня... Я также, как судьи, присяжные, словом, как и все искал решения этой загадки. Для меня нет ничего замечательнее необъяснимой, по-видимому, тайны, которую надеялся открыть... Я ждал с сильным любопытством ответов несчастного, сидевшего на скамье подсудимых.
  
  - Неужели вам жаль его? - воскликнула госпожа Лориоль.
  
  - Отчего бы и не так!
  
  - Оттого, что он негодяй, которого не стоит жалеть... он убил, и его убьют: так и следует! Ах, да, однако же, вы пришли ко мне затем, чтобы...
  
  -Затем, чтобы присутствовать при развязке драмы, за перипетиями которой я следил? - подхватил Фабриций. - Вы угадали, госпожа Лориоль. В парижских газетах объявлено, что казнь назначена на завтра.
  
  
  
   Хозяйка отеля кивнула головой.
  
  
  
  - О, мы не хотели, чтобы этот небольшой семейный праздник обошелся без нас! - проговорил маленький барон, подергивая плечами, что с полным убеждением считал весьма эффективным.
  
  - Я видел только, как рубили головы мухам, когда был в коллегии. Я сказал Фабрицию: " Надо посмотреть, поедем туда, мой бесценный друг, - это будет отлично!" Эти дамы также захотели ехать.
  
  - Они сделали бы гораздо лучше, если бы остались, - возразил Фабриций с недовольством.
  
  - Почему так? - спросила Матильда. - Мы имеем право быть любопытными, как все дочери Евы.
  
  - Когда речь идет о кровавом зрелище, - возразил молодой человек, - тогда женское любопытство называется жестокостью.
  
   Адель Грелюш, называемая Сирвак, пожала плечами и сказала:
  
  - Фабриций, вы - позер, вы мешаете веселиться. Отчего мужчины запрещают женщинам то, что позволяют себе?
  
  -Оттого, - ответил Паскаль поучительным тоном, - что вы слабые создания, а мы - народ закаленный, у нас чертовски крепкие нервы.
  
  - Крепкие нервы! - повторила Адель. - Не больно-то хвастайтесь. Если бы вам вот сейчас сказали, что вы будете героем завтрашнего семейного праздника вместо осужденного, хотелось бы мне видеть, что бы тогда было с вашими нервами...
  
  
  
   Это неприятное предположение так подействовало на маленького барона, что он изменился в лице.
  
  
  
   - Я нахожу, что это шутка дурного тона, - пробормотал он. Затем, справившись с собой, прибавил:
  
  - Мне было бы очень неловко тогда смотреть в зеркало, так как я не видел бы у себя головы на обычном месте. Понимаешь... Это было бы уж чересчур шикарно, честное слово!
  
  -Эти дамы хотели приехать и приехали, следовательно, не о чем толковать, -проговорил Фабриций с досадой. - Когда факт совершился - всякие прения бесполезны. Милая госпожа Лориоль, велите нам подать хороший завтрак.
  
  - Через четверть часа все будет готово, - ответила хозяйка отеля.
  
  - А где мы будем завтракать? - спросила Матильда.
  
  - Где вам угодно?
  
  -Ну так в саду, под деревьями.
  
  - И прекрасно, живее, Роза, Тиенета, стол - под каштановые деревья.
  
  - А вы не возьмете с нас особой платы за червяков, которые попадут в стаканы? - со смехом спросила Адель.
  
  - Вам угодно заказать меню? - обратилась госпожа Лориоль к мужчинам.
  
  - Подайте, что хотите, лишь бы был матлот(Матлот - уха, приготовленная в вине), - ответил Фабриций.
  
  - Матлот из угрей - фирменное блюдо "Большого Оленя".
  
  - Правда, ведь мы в Мелене, - сказал маленький барон, хлопнув руками, обтянутыми бледно-зелеными перчатками. - Есть поговорка насчет меленских угрей, которая говорит, что они кричат прежде, нежели с них снимут кожу. Лихо!.. Скажите, госпожа Лориоль, правда ли, что здешние угри кричат, когда с них хотят снять кожу?
  
  - Не совсем, правда.
  
  -Значит, эту поговорку придумали для того, чтобы издеваться над людьми; это показывает дурное воспитание.
  
  -Эта поговорка основана на старинном анекдоте.
  
  -Расскажите анекдот, дорогая госпожа Лориоль. Это очень важно. Мы все превратимся в слух, честное слово.
  
  
  
   Госпожа Лориоль не заставила себя просить.
  
  
  
  - Это случилось очень давно, - сказала она. - В Мелене играли мистерию, представляющую мученичество Святого Варфоломея, с которого, как говорит церковное предание, с живого сняли кожу.
  
   Роль Святого Варфоломея играл один простак по имени Лангиль ( угорь). Его призвали к кресту и сделали вид будто хотят содрать с него кожу. При виде палача, подошедшего к нему со свирепым видом и с большим ножом в руке, бедняка не выдержал, чтобы не закричать, что конечно, сильно рассмешило палача и всех присутствующих, так что по окончании представления в городе говорили: " Лангиль кричит прежде, чем с него снимут кожу". Вот вам и анекдот.
  
  - Браво! - воскликнул маленький барон с искренним восторгом. - Лихой анекдот! Я пущу его в ход в большом свете. Он будет иметь успех.
  
  - Забавный анекдот, госпожа Лориоль, очень забавный, - поддакнул в свою очередь Фабриций. - Но в настоящее время речь идет не о местной хронике... Мы будем завтракать, обедать и ночевать в Мелене. Нам надо две комнаты.
  
  
  
   Госпожа Лориоль подняла руки над головой, как бы призывая небо в свидетели своего отчаяния, и скорчила сильно огорченную физиономию.
  
  
  
  -Две комнаты! - проговорила она. - Помилуйте, господин Фабриций, вы совсем меня озадачили!
  
  - Почему так?
  
  - Потому что у меня все занято и не по комнатам, а по отдельным окнам по сто франков за окно. Право, по сто франков! Вы ни за какую цену не найдете не только одного окна, выходящего на площадь, но даже и слухового окошечка, в которое могли бы вставить глаз.
  
  - Милая госпожа, Лориоль, я положительно отказываюсь верить, чтобы у вас не осталось ни одного уголка.
  
  - Уверяю вас!
  
  - Не уверяйте!
  
  - Клянусь вам!
  
  - Не клянитесь!
  
  
  
  ========== Глава 10 ==========
   - Допустим, - продолжал Фабриций, - что ваше недвижимое имущество напала аукционная горячка, и что каждое окошечко в вашем доме ценится на вес золота. Но, несмотря на все это, у вас, конечно, найдется для друзей какая-нибудь комнатка, хоть самая маленькая. Мы удовольствуемся одной комнатой, самой крохотной лишь бы в ней были кровать и окно. Эти дамы лягут на постели, а я и Ландилли переночуем, сидя в креслах...
  
  - Дурная ночь, скоро проходит, - прибавил маленький барон.
  
  - А завтра, - продолжал молодой человек, - мы поделимся окном. Все четверо одним окном!
  
  - Окно или смерть!- закричал Паскаль де Ландилли...- Пожалуйста, милая госпожа Лориоль, ведь вы, вероятно не хотите привести в отчаяние этих дам, что было очень нелюбезно с вашей стороны! Дайте нам окно, - и вы будете сущим ангелом! Есть покупатель в десять луидоров, как говорят в отеле комиссара оценщиков.
  
  
  
   Маленький барон вынул бумажник и стал вертеть перед носом хозяйки " Большого Оленя" двумя сто франковыми ассигнациями.
  
  
  
  -Да у меня нет комнаты, - простонала последняя.
  
  -Триста франков, госпожа Лориоль, триста франков, - прервал ее Паскаль.
  
   И он прибавил к двум ассигнациям третью.
  
   Невозможно было устоять против такого искушения.
  
  -Как тут быть! - проговорила в раздумье хозяйка отеля.
  
  - Браво! Истина восторжествовала! У вас есть комната.
  
  - Есть, действительно, на третьем этаже, но я ее обещала вчера. Положительно обещала.
  
  - Вы взяли задаток?
  
  -Нет.
  
  -Ну, так вы ее отдадите нам, вот и все. Комната за нами! Получайте деньги!
  
  
  
   Госпожа Лоироль взяла ассигнации, сделала низкий реверанс и пробормотала:
  
  -Поверьте, что не эта сумма заставила меня решиться...
  
  - О, мы вполне уверенны в этом! - со смехом ответили все четверо.
  
  - И в доказательство прошу позволения угостить вас вечером за обедом шампанским.
  
  - Позволяем, госпожа Лориоль, и выпьем за ваше здоровье самого лучшего клико из вашего погреба... Это будет необыкновенно шикарно.
  
  
  
   Вошла Тиенета и доложила, что завтрак подан.
  
  
  
   - Скорее за стол! - сказала Матильда. - А после полудня. - катанье на лодке по Сене. Я обожаю реку и ужение рыбы.
  
  
  
  Оставим молодых людей в саду за столом, накрытым под каштановыми деревьями, и, пока они наслаждаются матлотом, который объявили невыразимо чудесным, возвратимся к господину Деларивьеру, сидевшему у постели жены.
  
  
  
   Жанна все еще спала, и ее сон становился все спокойнее. Иногда по ее губам бродила неопределенная улыбка, озарявшая кроткое лицо, бледность которого почти исчезла.
  
  
  
   Все мрачные мысли покинули Деларивьера. Глядя на свою обожаемую Жанну, которую в течение часа, длинного, как целый век, считал мертвой, он благодарил Бога и доктора Вернье и даже не замечал, как летело время.
  
  
  
   Вдруг он увидел. Что больная пошевельнула руками, и веки ее затрепетали. Затем она открыла глаза и с изумлением взглянула на окружавшие ее предметы.
  
  
  
   Банкир наклонился, страстно прижал ее к груди и проговорил замирающим от сильного волнения голосом:
  
  -Жанна... дорогая Жанна!
  
  -Где я? - спросила больная.
  
  -Мы в Мелене, -ответил банкир.
  
  - В Мелене! - повторила с удивлением Жанна. - Почему не в Париже?
  
  - Потому, моя милочка, что как ни близко были мы от цели путешестви, но вынуждены были остановиться.
  
  
  
   Жанна опустила голову, закрыла глаза, и, казалось, старалась припомнить.
  
  
  
  -Да...-проговорила она через минуту, -я помню, но не совсем ясно... как будто в тумане, я как-то странно занемогла... мне казалось, что душа моя покинула тело, и я рассталась с тобой навсегда.
  
  - Ты сильно страдала, не правда ли, бедняжка?
  
  - Сильно... Но к чему вспоминать это? Ведь все уже прошло, я не страдаю больше... Давно ли ты здесь?
  
  - С раннего утра, как только рассвело.
  
  - А теперь?
  
  - Два часа пополудни.
  
  - И я спала все это время?
  
  - Да, благодаря Богу! Этот сон исцелил тебя. Теперь, когда ты проснулась, надо сделать то, что велел доктор.
  
  - Какой доктор?
  
  - Молодой человек, отлично знающий свое дело, которому я обязан вечной благодарностью; его зовут Жорж Вернье.
  
   - Исполним же предписанное этим молодым человеком, - сказала Жанна с улыбкой. - Постараемся, прежде всего отблагодарить его, следуя его советам. Что он велел?
  
  - Принимать каждую четверть часа по ложке этого лекарства.
  
   И банкир с заботливостью любовника подложил подушку под спину Жанны, затем поднёс ей ложку лекарства, которое она сразу выпила.
  
  - Предписание не трудно исполнить,- проговорила она с улыбкой. - Это лекарство немножко горькое. Как должно быть, долго тянулось для тебя время, мой бедный друг, пока я была без памяти, - сказала она, взяв мужа за обе руки.
  
  
  
   Банкир побледнел при воспоминании им душевной пытке.
  
  
  
  -Никакими словами нельзя передать тебе, как я мучился! - ответил он.- Подумай только, я видел твои страдания... и не мог ничем тебе помочь...
  
  Я думал, что ты умираешь, и не мог спасти тебя!.. Это такая пытка, что удивляюсь, как я не сошел с ума?
  
  - Я представляю себя на твоем месте, дорогой мой друг, и вполне понимаю, что ты перечувствовал... Но не преувеличиваешь ли ты немножко моей болезни?
  
  -Нет, припадок был ужасный, доктор тоже сказал это. Слишком сильная усталость опсно расстроила твой организм; но, слава Богу, мы победили болезнь, и на не возвратится больше.
  
  - Точно?
  
  - Да. Доктор ручается за это.
  
  - Писал ли ты Эдмее?
  
  - Я не нашел это нужным... Она не может серьезно беспокоится о том, что мы запоздали; но остановка, когда мы так близко к цели, могла бы ее сильно встервожить... К тому же надо было написать, когда мы приедем, а это было невозможно. Доктор скажет, когда нам можно отпавиться в путь, и тогда я напишу ей.
  
   В дверь тихонько постучали.
  
   Банкир встал с кресла и открыл.
  
  - Это вы доктор! - воскликнул он весело, увидев Жоржа Вернье. - Идите скорее и полюбуйтесь плодами ваших трудов! Наша больная проснулась и нетерпеливо ожидает вас, чтобы поблагодарить вместе со мной.
  
   Молодой доктор с улыбкой подошел к постели.
  
  
  
   Госпожа Деларивьер подала ему руку и проговорила с душевным волнением:
  
  - Вы спасли мне жизнь, доктор, благодарю вас за себя и за дорогих моему сердцу! Благодарю от всей души.
  
  
  
   Жорж опять вздрогнул, увидев и в особенности услышав больную.
  
  
  
  "Это те же глаза,- подумал он,- тот же взгляд, тот же голос! Невозможно ,чтобы эти две женщины были чужие друг другу".
  
  
  
   Он прибавил вслух, стараясь казаться спокойным:
  
  - Я только скромно исполнил свой долги, и очень счастлив, что успешно.
  
  
  
   Затем пощупал пульс больной.
  
  
  
  - Ведь лихорадка прошла, не правда ли? - спросил Деларивьер.
  
  - Не совсем еще. Пульс еще учащен. Что вы чувствуете в настоящую минуту? - спросил доктор госпожу Деларивьер.
  
  - Никакой боли, но сильную слабость.
  
  - Голова тяжелая?
  
  - Тяжелее, чем когда я проснулась.
  
  - Чувствуете ли вы аппетит?
  
  - Нет.
  
  - Вам надо ,однако, подкрепить свои силы пищей. Я скажу госпоже Лориоль, тчобы она принесла вам легкого бульона.
  
  - Доктор, как долго я буду чувствовать недомогание?
  
  - Через два или три дня вы совершенно поправитесь.
  
  
  
   Лицо госпожи Деларивьер омрачилось.
  
  
  
  - Еще пройдет три дня, прежде чем я увижу мою дочь, у меня не хватит силы.
  
  - Но почему Эдмее не приехать сюда? - оживленно сказал Деларивьер.
  
  
  
   У Жоржа при этих словах сильно забилось сердце. Если молодая девушка приедет в Мелен, то ему все станет ясно.
  
  
  
  ========== Глава 11 ==========
   -Доктор я считаю, что больная должна отдохнуть здесь несколько дней, - сказал господин Деларивьер.
  
  -Это необходимо, - ответил молодой врач.
  
  - Вы запретили все сильные ощущения?
  
  - Конечно.
  
  - А как вы полагаете, радостное ощущение не повредит ей? Короче, может ли она теперь увидеться с дочерью?
  
  - Может. Радость - могучая утешительница. Присутствие любимой дочери только ускорит исцеление. Я только посоветую моей пациентке сдерживаться и не сильно волноваться.
  
  - Я вам это обещаю, - воскликнула Жанна. - Я буду твердой в счастье, и сумею с собой справиться.
  
  - тогда все пойдет прекрасно.
  
  - В таком случае. - сказал банкир, - я поеду завтра в Париж первым поездом и привезу нашу дочь.
  
   " Завтра, - подумал Жорж, - я разрешу эту загадку". - и прибавил вслух, обращаясь к Жанне:
  
  - Я ухожу, но навещу вас вечером. Прошу вас только об одном: постарайтесь совладать с вашим впечатлительным и нервным темпераментом. Прежде всегго вам необходимо спокойствие. Ни о чем не думайте, ничем не тревожтесь, наслаждайтесь жизнью и счастьем: тогда исчезнут все следы перенесенной вами болезни. Я велю приготовить вам бульон, затем, через четверть часа, примите ложку лекарства, псоле чего вы опять усенет. Что же касается вас, - прибавил он, обратясь к господину Деларивьеру, - то по вашему лицу видно, что вы сильно утомились. Поспите несколько часов, я советую вам это как друг и предписываю как врча.
  
  - Я поручусь за него, доктор, что он исполнит ваше предписание, - с улыбкой ответила Жанна.
  
  
  
   Жорж вышел из комнаты и, приказав подать больной чашку легкого бульона, оставил отель, волнуемый различными мыслями, от которых никак не мог избавиться.
  
  
  
   " Если эта молодая особа, которую привезет завтра отце, та самая, то мы должны скоро сблизиться, -думал он. -Я спас жизнь ее матери, так как болезнь была очень опасна... Это придаст мне вес в ее глазах и, как знать, может быть, когда-нибудь..."
  
  
  
   Но вдруг доктор пожал плечами.
  
  
  
   " Нет, это безумная мечта! Правда, сходство поразительное, но это еще ничего не доказывает. Бывает иногда странная игра природы... и, потом, если даже я и не ошибаюсь, то все-таки моя услуга тут ни при чем... Этому семействе не нужна больше моя помощь. Когда они мне заплатят за лечение, то не будут ничем обязаны, даже благодарностью, так как лечение - мое ремесло; всякий другой на моем месте сделала бы тоже, что и я. Лучше забыть весь этот вздор! Но в силах ли я? И если в силах, то за хочу ли забыть?"
  
  
  
   Жорж Вернье, голова которого была занята наукой, а сердце - любовью, шел вперед без всякой цели, то ускоряя, то замедляя движение, и тревожные, бессвязные думы все больше овладевали им.
  
  
  
   В раздумье он повернул не на ту улицу, где жил, но вскоре успокоился, осмотрелся вокруг, взглянул на часы, и не заходя домой, отправился к пациентам.
  
  
  
   Оставим теперь доктора и отправимся опять в сад под каштановые деревья, где находились Фабриций Леклер, маленький барон де Ландилли и две молодые женщины.
  
  
  
   Завтрак подходил к концу.
  
  
  
   Утреннее путешествие и свижей воздух возбудили сильный аппетит у молодых людей, которые добросовестно оказывали честь кухне "Большого оленя" и преисправно попивали шабли, сверкавшее в рюмках.
  
  
  
   Червяки, которых так боялась Адель, вели себя скромно. Веселье достигло апогея; глаза у всех блестели, то и дело слышались взрывы хохота, голоса звучали все громче. Только один Фабриций Леклер сохранял свое хладнокровие среди начинающегося опьянения.
  
  
  
   Он силился казаться веселым, но по временам бросал почти мрачные взгляды на стол: опрокинутые бутылки, разбросанный десерт, кофейные пятна на скатерти и множество фляжек с ликерами всевозможных ярких цветов, которые сверкали под солнечными лучами, пробивавшимися сквозь листву. Придавали столу некоторое сходство с полем битвы.
  
  
  
   Адель Сиврак ( урожденная Грелюш) потребовала кататься на лодке по Сене.
  
  
  
  - К лодке! - воскликнул Ландилли визгливым голосом, закуривая третью сигару, - я берусь править челном. Это будет чудо.
  
  - Возьмитесь править хотя бы самим собой, милый друг, и это уже нелегко, потому что у вас сумасбродная голова, - возразила Матильда, - и главное, не дурачьтесь в лодке; иначе я отказываюсь покинуть твердую землю... я не умею плавать.
  
  - Будьте спокойны,- ответил Фабриций, - мой друг Паскаль внушает мне так же мало доверия, как и вам... мы возьмем лодочника.
  
  - Браво, в путь!
  
  
  
   Дамы как попало надели свои микроскопические шляпки на шиньоны и вооружились зонтиками, украшенными бантиками.
  
  
  
   Появилась улыбающаяся госпожа Лориоль.
  
  - Довольны ли вы завтраком, господа? - спросила она.
  
  - В восторге! "Ура" в честь госпожи Лориоль и ее знаменитого повара!
  
  - В котором вы часу будете обедать?
  
  - В семь часов. Главное, чтобы было побольше перца в раковом супе и чтобы бордосские раки произвели во рту взрыв и пожар.
  
  - Его затушат восемь бутылок шампанского, которые я буду иметь честь предложить вам, - ответила госпожа Лориоль. - Ровно в семь часов обед будет готов.
  
  
  
   Эти слова были встречены залпом возгласов.
  
  
  
   Затем обе пары вышли на набережную, перешли через мост и увидели вывеску, на которой начертано крупными буквами:
  
  
  
   ВДОВА ГАЛЕТ
  
   Лодки и челноки для катанья
  
  
  
  - Вот желаемая гавань! - сказала Матильда, указывая пальцем на вывеску.
  
  
  
   Затем, приставив ко рту обе руки в виде рупора, закричала во все горло:
  
  - Эй, вы! Лодочник, лодочницы! Подавайте лодку! Да живее! Поднимай паруса! Гей, гей! Где вы запропастились?
  
  -Держите себя поприличнее, Матильда, - сказал Фабриций с досадой. - Здесь мы не в Бужвиле, где позволяются всякие выходки! Не будем обращать на себя внимания. Здешние жители сочтут нас за лавочников, ухаживающих за красотками из Билье.
  
  - Да полно! - возразила Матильда. - Что за веселье, когда надо степенничать? Дрянь, никуда не годится!
  
  
  
   Фабриций строго взглянул на нее. Вероятно, он имел на нее большее влияния, так как она поспешно прибавила:
  
  - Ну, ну, мой серенький кролик, не дуйся! Пойди, найми лодку, я буду умницей.
  
  
  
   Фабриций пожал плечами и направился к очень ветхому жилищу. Это было нечто наподобие балагана, построенное из старых досок, смазанных известью, с почти плоской кровлей, крытой вместо черепицы или шифера большими, толстыми листами промасленной бумаги, которые были скреплены сосновой дранкой, прибитой на швах.
  
  
  
   На пороге сидела низенькая, вся сморщенная старушенция, загорелая от солнца и ветра, как старый матрос. Это была вдова Галет.
  
  
  
  Увидев Фабриция, она встала.
  
  
  
  - Я хотел бы нанять лодку для катанья, - сказал он.
  
  - Можно, даже две, три, сколько вам угодно, у меня большой выбор.
  
  
  
   И она указала на множество лодок, стоявших у лестницы, вырытой в откосе берега.
  
  
  
   - Нас четверо, - сказал молодой человек, указывая на свою компанию.
  
  - С вами и дамы! - сказала она. - Я вам дам " Прекрасную Лизу", славная лодка! Вам будет в ней так удобно, как дома... Ее построил мой дорогой покойный муж. - Старуха сделала вид, будто вытерла слезу, которой не было, и прибавила:
  
  - А лодочник вам нужен?
  
  - Да. Я умею грести, но не хочу утруждать себя.
  
  - И прекрасно делаете! Я дам вам дюжего парня; вы будете им довольны.
  
  
  
   И вдова Галет крикнула:
  
  - Эй! Бордепла! Катанье!
  
  
  
  ========== Глава 12 ==========
   Лишь только раздался этот возглас, как человек, спавший на дне лодки, проснулся и внезапно точно вырос на берегу, подобно чертенку, выскочившему из коробки с сюрпризом.
  
  - Я здесь! - проговорил он.
  
  
  
   Этому человеку могло быть за тридцать лет. У него было открытое и энергичное загорелое лицо и глаза, светившиеся умом.
  
  
  
   На нем была синяя рубашка с вышитыми на воротнике якорями, холстинные панталоны, красный пояс и матросская фуражка.
  
  
  
   Он был невысокого роста, но коренаст; в его облике чувствовалась сила Геркулеса и ловкость обезьяны.
  
   - Что вам нужно, хозяйка? - спросил он.
  
  - Вот эти четверо господ хотят кататься, - ответила вдова Галет. - Ты повезешь их на "Прекрасной Лизе".
  
   - Ладно!
  
   Матрос одним прыжком очутился в лодке, отвязал ее от колышка и через несколько секунд подъехал к лестнице.
  
  
  
  - Садитесь, барыни, - сказал он молодым женщинам, - не прыгайте и не качайте лодку, а старайтесь сохранить равновесие, чтобы не столкнуться лбами... Садитесь на корму, это почетное место, эти господа сядут посредине, а я на носу, чтоб грести.
  
  
  
   Когда все уселись, матрос отчалил.
  
  
  
  - Куда прикажете ехать? - спросил он.
  
  - Объедем вокруг Сент-Этьенского квартала, - сказал Фабриций.
  
  - Что за странная фантазия ехать в город? - пробормотал Бордепа.
  
  - В город! Чтоб все время видеть дома! - прибавила Матильда. - Нет, спасибо! Что тут веселого! Поедемте за город.
  
  - Да, туда, - подтвердила Адель Грелюш, указывая в противоположную от города сторону.
  
   Фабриций нахмурил брови с плохо скрытым выражением досады.
  
  - Туда! - повторил он, - это легко сказать, но если мы спустимся по течению. То нам надо потратить, по крайней мере, два часа, чтобы подняться назад.
  
  - Не бойтесь, - возразил матрос. - Река знает меня... У меня здоровые руки, не жалейте моего труда.
  
  - Разве у вас есть кредиторы в той стороне, мой милый Фабриций? - со смехом спросила Матильда. - Гребите, лодочник, по течению.
  
  
  
   Матрос не заставил повторять приказание.
  
  
  
   В три взмаха весел он направил " Прекрасную Лизу" в фарватер, и лодка тихо поплыла по течению.
  
  
  
   Фабриций, лицо, которого приняло свое прежнее выражение, закурил сигару, Паскаль сделал то же.
  
  
  
   Погода была великолепная. На бледно- голубом небе, по которому пробегали легкие облачка, сияло солнце. Берега реки пестрели цветами. Зеленые вершины высоких деревьев отражались в Сене, как в зеркале. Над водой реяли ласточки, издавая веселые крики. В теплом воздухе разливалось благоухание весенних цветов; воскресающая природа пела свой вечный гимн Создателю. Молодые люди, как бы соревнуясь, пускали клубы дыма.
  
  
  
   Адель и Матильда, комфортабельно восседавшие на корме под солнечными лучами, очень хорошенькие под своими розовыми зонтиками. Прониклись ощущением полного блаженства и напевали отрывки арий из " Альказара и поклонников".
  
  
  
   Матрос, которого очень приятно щекотал запах табака, попросил у дам позволения также выкурить трубочку.
  
  
  
  - Курите, мой милый, - разрешила Матильда, - у нас все запросто. Курите всласть. И я набью папироску...
  
  - И мне набей также, - сказала Адель.
  
  
  
   Бордепла выразил свою благодарность тем, что ухмыльнулся во весь рот и вытащил из кармана одну из тех коротеньких глиняных трубок, которые на простонародном наречии называются носогрейками. Чубук был четыре сантиметра длиной и не уступал по черноте негру.
  
  
  
   Фабриций сидел молча, погруженный в размышления. По нахмуренным бровям было видно, что думы его невеселы. " Прекрасная Лиза" медленно плыла по извилистому течению реки. На берегах виднелось много красивых загородных домов.
  
  
  
   В начале весны стояла сухая погода. Вода в Сене была прозрачной, как бывает в июле и августе. Так чтоб было видно песчаное дно.
  
  
  
   Обе женщины замолчали.
  
  
  
   Покуривая папироски, набиты хорошенькими пальчиками Матильды, они любовались разбросанными по берегам виллами, и каждая из них думала о том, не сыщется ли какой-нибудь великодушный голубок, который предложил бы ей такую завидную голубятню.
  
  
  
   Но чем дальше позади оставался Мелен, тем реже становились дачи. И те, которые еще встречались, скрывались в густой зелени окружавших их парков.
  
  
  
   На маленького барона вдруг нашло лирическое настроение.
  
  - Честное слово, братцы, - воскликнул он, - это чертовски живописно! Взгляните на эти воды, эти деревья, эту траву! Полюбуйтесь этими виллами, скрытыми в зелени! Что за чудо! Что за панорама! Мне кажется. Что я в театре и смотрю в лорнет на очень шикарную декорацию!.. Это оттого, что я кое-что смыслю в природе.
  
  - Так эти цветущие берега Сены имеют счастье нравится вам, барон? - спросила Матильда.
  
   - Я нахожу, что они блестят неслыханной прелестью и переполнены аркадской поэзией.
  
  - Так поищите, не продается ли здесь какой-нибудь красивый домик. Непременно есть продажные. Приобретите его за наличные деньги и вручите ключи он него Адели вместе с купчей на свое имя. Вот это-то было бы очень здрово! А? Как вы думаете, барон?
  
  - О, да! Это недурно! - подхватила Сирвак, урожденная Грелюш. - В самом деле, купите мне дом в этих местах, мой милый паскаль, и я полюблю вас ради вас самих.
  
  - Как она находчива, эта Адель! - воскликнул барон.- Что же, я не отказываюсь. Право!.. Мы подумаем об этом...
  
  - Когда же?
  
  - Когда я получу наследство.
  
  - От кого?
  
  - А от дяди.
  
  - А какого возраста ваш дядя?
  
  - Ему пятьдесят лет.
  
  - Ну, так он вас еще два раза похоронит, мой милый. Как ни прикидываться молодцом, а вы не прочно сшиты. У вас нет мышц, у вас нет мякоти... у вас много чего нет.
  
  
  
   Маленький барон засмеялся, но смех его был неестественным.
  
  
  
  - Что касается меня, - сказала Матильда, - тоя серьезная женщина. - Я коплю деньги, остающиеся от расходов, иногда довольно кругленькие суммы, и в тот день, когда сломлю копилку, куплю себе виллу, вот вроде этой.
  
  
  
   И она указала кончиком зонтика на последний дом на левом берегу.
  
  
  
   Адель и оба молодых человека посмотрели в ту сторону. Лишь только Фабриций взглянул на указанную виллу, как по его телу пробежала нервная дрожь, лицо страшно изменилось и покрылось смертельной бледностью. Но это продолжалось недолго, и никто не заметил этой странной перемены.
  
  
  
   Секунды через две Фабриций справился с собой. Лицо его просветлело, и взгляд стал по-прежнему спокойным, но все-таки он был бледнее обычного. Стараясь не смотреть на левый берег, он проговорил с аффектированной небрежностью:
  
  - Очень красиво! Очень красиво!
  
  - Это настоящий маленький замок, - сказала Адель.
  
  - И удивительного стиля! - прибавил Паскаль. - Будто он построен во времена трубадуров.
  
  - Я готова держать пари, что он новейшей постройки, - возразила Матильда.
  
  
  
   Затем, обращаясь к матросу, прибавила.
  
  - Не знаете ли, мой милый, чей это дом?
  
  - Как не знать, барынька!
  
  - А можете ли вы нам сказать?
  
  - Отчего же нет? Этот дом принадлежит или, лучше сказать, принадлежал Фредерику Бальтусу, убитому шесть месяцев назад и убийцу которого завтра поутру казнят на большой площади в Мелене.
  
  
  
   Паскаль и обе женщины вскрикнули от удивления.
  
  
  
   Ни один мускул не дрогнул на лице Фабриция.
  
  
  
  ========== Глава 13 ==========
  
  
   Вилла, обратившая на себя внимание Матлиьды, была построена недавно из кирпича и ноздреватых камней в стиле Возрождения, с башенками в виде колоколен, окна которых были прорезаны латинским крестом.
  
  
  
   Солнечные лучи, косо падавшие на этот небольшой замок, горели разноцветными огнями на цветных стеклах окон. Позади этой прелестной копии феодальных жилищ раскинулся парк в пять или шесть гектаров с вековыми деревьями.
  
  
  
   Крыльцо с двумя входами, ветвистые орнаменты которого были изваяны искусным резцом, вело к стрельчатой двери.
  
  
  
   Железная решетка такого же стиля. Как и дом, уцелевшая, вероятно, от какого-нибудь старинного замка, разрушенного киркой каменотесов, выходила на живописную дорогу, пролегавшую по берегу Сены.
  
  
  
   На первом этаже широкая трехстворчатая дверь с цветными стеклами в свинцовых переплетах выходила на террасу, окаймлённую лепной балюстрадой, которую поддерживали очень изящные кариатиды.
  
  
  
   Створки двери, о которой мы упомянули, были открыты. В ту минуту, когда лодка поравнялась с домом, на террасу вышла молодая девушка в глубоком трауре. Ее бледное лицо было правильном, как изображения на иконах. Густая черная коса короной лежала на ее голове.
  
  
  
  Платье из матовой материи обрисовывало ее изящный стан и упругие контуры бюста греческой статуи.
  
  
  
   На ней не было никаких украшений, только на шее, на бархатной ленте висел черный мраморный медальон, на котором переплетались две серебряные буквы: " Ф" и "Б".
  
  
  
   Ее прелестное энергичное лицо было чрезвычайно печальным, как-то тревожно потянула воздух и, увидев приближавшуюся лодку, заворчала глухо, с выражением угрозы; затем жалобно завыла.
  
  
  
  - Молчи, Фокс! - отрывисто сказала молодая девушка. Послушная собака взглянула на свою госпожу, полизала ей руку и, перестав лаять, растянулась у ее ног, но время от времени все-таки глухо ворчала.
  
  
  
   Услышав голос госпожи Фокса, Фабриций вздрогнул во второй раз, но не обернулся.
  
  - Черт возьми! Какая хорошенькая особа! - сказала Матильда с искренним восторгом.
  
  - Немножко бледна, - возразила Адель, - но все-таки страх как хороша!..
  
  - Какая прелесть, братцы! - поддакнул маленький барон. - Великолепно! Великолепно! Просто чудесный вид! Да взгляни же, Фабрис, на эту владелицу замка, право, она стоит того...
  
  
  
   Фабриций должен был взглянуть волей или неволей, так как иначе поведение его показалось бы странным, и повернул голову к балкону.
  
   Его глаза встретили взгляд молодой девушки. Он приподнялся и низко поклонился.
  
   Она ответила на его поклон с холодной вежливостью.
  
  - Вот как! Вы ее знаете? - спросила Матильда.
  
  - Да, - ответил Фабриций, нахмурив брови.
  
  - Где вы познакомились?
  
  - В Париже.
  
  - В большом свете или полусвете?
  
  
  
   Фабриций пожал плечами.
  
  
  
  - Такой глупый вопрос не стоит ответа! - проговорил он.
  
  - Она замужем? - продолжала Матильда.
  
  -Нет, девица.
  
  - Как ее зовут?
  
  - Что вам за дело до нее?
  
  - Чистое любопытство.
  
  - Ее зовут Паулой Бальтус.
  
  - Так это сестра того господина Бальтуса, о котором сейчас вот говорили?
  
  - Да, сестра.
  
  
  
   При этих словах матрос, набивший в третий раз свою трубку, без церемоний вмешался в разговор.
  
  
  
   - Мамзель Пула так же добра, как и хороша собой. - проговорил он. - Заговорите о ней с кем хотите из здешних... и всякий скажет вам, что она - Провидение бедных и больных... Надо было видеть, какой она была до несчастья! Веселенькая, как малиновка... Но с тех пор, как какой-то злодей убил ее брата, она совсем переменилась... У нее не выходит из головы то ужасное утро , когда она дожидалась Фредерика, а принесли только его труп.
  
  - Брр!.. Мороз продирает по коже от этого! - проговорила Матильда. - Но как же произошло убийство?
  
  - Это темная история, - ответил матрос.
  
  - Мрачная история, - подхватил Фабриций с живостью, - не стоит рассказывать ее этим дамам.
  
  - О, господин! Я совсем не склонен к тому, чтобы рассказывать ее, - ответил Бордпла, - представляю это вам.
  
  - А мы очень хотим узнать ее! - возразила Матильда. - Мы страх как любим острые ощущения! Трепетать и бледнеть от ужаса и проливать слезы умиления - может ли быть что-нибдуь прелестнее этого! Если история не нравится вам, Фабрис, так не слушайте ее!..
  
  
  
   Молодой человек деланно засмеялся.
  
  
  
  - Мне все равно, - воскликнул он, - но я знаю ее и щадил ваши нервы - вот и все. Если же она интересует вас, то попросите этого молодца рассказать вам ее.
  
  - Конечно, интересует. Мы хотим ее слышать, - сказал Паскаль. - История убийств всегда заставляют трепетать. Самые любопытные статьи в политических газетах, единственное, что стоит читать, - отчеты об уголовных делах, честное слово! Есть мошенники, настоящие ходячие романы.
  
  -Молчите, барон! - скомандовала Матильда. И, обратясь к матросу, прибавила:
  
  - Вы сказали, что мадемуазель Бальтус...
  
  - Страшно изменились с тех пор, как ее брат погиб от руки злодея, которого завтра казнят. И скажу вам, барыня, что я непременно буду во время казни в первом ряду. Не потом, что я люблю кровавые зрелища и мне приятно было бы видеть, как упадет человеческая голова, но потому, что, может быть, убийца будет говорить, а я хочу слышать, что он скажет.
  
  - Вы думаете, что он будет говорить?- спросил Фабриций изменившимся голосом.
  
  - Незнаю, но надеюсь.
  
  
  
   Фабриций, вероятно, хотел распространиться об этом, но Матильда не дала ему времени.
  
  - Бедная молодая девушка, - промолвила она, издалека глядя на Пулу Бальтус, которая все еще стояла на террасе. - Она никогда не утешится!
  
  - Он, никогда! Я готов поклясться в этом.
  
  - Она очень любила своего брата?
  
  
  
   Матрос выпустил из рук весла, энергично затянулся из трубки раза два или три и ответил:
  
  - Еще бы!.. Надо было видеть, как она рыдала и в каком была отчаянии, когда поутру садовник сказал ей, что наткнулся у решетки на труп ее брата! Она ползала на коленях по снегу возле трупа, звала его, говорила с ним, как будто он мог ее слышать... Она ломала руки... Била себя в грудь... Рвала волосы... Думали, что она совсем сойдет с ума.
  
   - Так господина Бальтуса убили близко почти у его дома? - спросила Адель де Сиврак, урожденная Грелюш.
  
  
  
   Матрос указал пальцем на небольшую рощу в нескольких сотнях шагов от дом.
  
  
  
  - Видете вон там рощу? - спросил он.
  
  - Да.
  
  - Убийца там скрывался там в кустах, с которых не спадает листва даже зимой. Он, должно быть караулил, когда пройдет Фреедрик, и три раза выстрелил в него из револьвера...
  
  - Это просто леденит кровь! - промолвила Матильда.
  
  - Ух! Я поверю, - прибавил маленький барон, - у меня бегают мурашки по телу.
  
  - А я ничего не слышал! - продолжал матрос злобно.
  
  -Вы? - спросил изумленный Фабриций.
  
  - Да, я.
  
  -Но как бы вы могли слышать? Где вы были вовремя преступления?
  
  - Очень близко отсюда.
  
  - Как так?
  
  - Видите вон на том берегу напротив рощи павильон, принадлежащий большой даче, которая видна вон там, дальше?
  
  - Так что же?
  
  - Прошлый год я жил в этом павильоне и спал в нем в ту ночь, когда убили господина Бальтауса. Дача принадлежала тогда одному английскому милорду, который сыпал двадцатифранковыми монетами, как строители сыпят песок из телег. Этот годдем очень любил кататься по воде. Он наянл меня, так сказать, вроде своего лодочника и поручил мне свой флот, т.е. яхту, гичку, душегубку и челн.
  
  
  
   - Понимаю, - сказала Фабриций. - Чтобы вам удобнее было охранять этот флот, он поселил вас в павильоне.
  
  
  
  - Так точно, и , смею сказать, я усердно исполнял свою обязанность. У меня такой чуткий сон, что я слышу если пробежит мышь.
  
  
  
  
  
  ========== Глава 14 ==========
   - Да, да, у меня очень чуткий сон, - продолжал матрос.
  
  
  
  - Надо вам сказать, что накануне вечером я встретил в Мелене товарищей и немножко подгулял с ними, что случается со мной не более пяти раз в неделю, честно слово! Когда я вышел из кабака, меня сильно разобрало от холода. Словом, я возвратился в мою балер-камеру коло десяти часов вечера отяжелевший, как ядро сорок восьмого калибра... Я тотчас лег и захрапел, да так сильно, что даже сам слышал свой храп.
  
  
  
  - Удивительно! - промолвил Паскаль.
  
  
  
  - Оттого-то я и не слышал выстрелов, - прибавил Бордепла.
  
  
  
  - Неужели они не разбудили вас? - спросил Фабриций.
  
  
  
   Матрос отрицательно покачал головой.
  
  
  
  - Если бы выпалили из пушки в двух шагах от меня, - ответил он, - и даже унесли бы меня, и тогда бы я не проснулся. На рассвете я встал совсем трезвый, вышел из своего гнезда и пошел выбрасывать из лодок снег, так как они могли бы затонуть от его тяжести.
  
  
  
   Тогда я услышал раздирающие душу вопли. На другом берегу реки против дома господина Бальтуса собралась толпа, потом приехали жандармы, прокурор республики, судебный следователь, полиция. Я проворно переехал через реку и узнал, что случилось! Надо было слышать, как отчаянно рыдала мамзель Паулу, и видеть, как жандармы рыли снег, чтобы открыть следы убийц. В первую минуту я был почти доволен тем, что спал так крепко. Это избавляло меня от всяких показаний и от ходьбы по судам. Что прикажете! Это невольное чувство, терпеть не могу иметь дело с полицией.
  
  
  
  - Так вас не допрашивали? - оживленно спросил Фабриций.
  
  - Нет.
  
  - И у вас не спросили, были ли слышны выстрелы из этого павильона?
  
  - Павильон на другом берегу, а Сена, как видите, широка... и я ведь не был на месте преступления. Судья нашел лишним допрашивать меня, если даже и вспомнил обо мне.
  
  - И притом ваше показание ровно бы ничего не значило, - сказала Матильда.
  
  
  
   Бордепла вздохнул.
  
  
  
  - Да, - повторил он, - он поплатится, но, может быть, унесет с собой тайну, не выдаст своего сообщника, а это большое несчастье.
  
  
  
   Фабриций вдруг выпрямился.
  
  - своего сообщника? - закричал он. - Вы говорите, сообщника?
  
  - да, так точно.
  
  - Вы полагаете, что в убийцы был сообщник?
  
  - Я уверен в этом.
  
  - не понимаю вас. Я следил за судопроизводством этого странного дела, которое заинтересовало меня свое таинственностью... И судьи ни на минуту не допустили, чтобы в убийцы был сообщник.
  
  - Я очень хорошо знаю, что они не допустили, но я-то допускаю.
  
  - По какой причине.
  
  - Неужели вы думаете, сударь, что человек наполовину разбитый параличом, с искалеченной правой рукой, мог один совершить убийство?
  
  - Думаю. Сила вовсе не нужна, чтобы держать в руке такой легкий револьвер, какой нашли под снегом.
  
  - Извините, меня, сударь... Для этого не нужно много силы, но все-таки нужно хоть сколько-нибудь, а осужденный вовсе не владеет рукой... Не он держал револьвер и не он стрелял...
  
  
  
   Фабриций пожал плечами.
  
  
  
  - Вы так полагаете? - спросил он с иронией.
  
  - Да, полагаю. У меня не столько мозгов, чтобы из меня вышел прокурор или судья, но все-таки есть кое-какая смекалка, как и у всех людей!.. Оттого-то я утверждаю, что убийство Бальтуса совершенно вдвоем.
  
  - Вы утверждаете?
  
  - Утверждаю, потому что это правда. Их было двое: нищий и господин. Нищий был просто орудием... не больше; завтра нищий поплатился вместо господина, а тот, может быть, засунув руки в карманы, пойдет смотреть на его казнь, чтобы убедиться, что нищий его выдал.
  
  - Это ужасно! - промолвили обе женщины.
  
  - Черт возьми! Черт возьми! - визжал маленький барон.
  
   Фабриций, который был бледнее обычного, сосал окурок сигары, не замечая того, что он погас.
  
  - Да, мне кажется, что судьи пошли не тем путем, каким бы следовало, - сказал матрос, покачав головой с выражением уверенности. - Во - первых, по-моему, причина преступления - не кража...
  
  - Так что же?
  
  - Месть или что-нибудь подобное.
  
  
  
   Бледность Фабриция усилилась.
  
  
  
  - И, однако, деньги ведь украли, - проговорил он.
  
  - Конечно, но только затем, чтобы сбить с толку полицию...
  
  
  
   После минутного молчания Фабриций сказал шутливым, почти насмешливым тоном:
  
  - Все это прекрасно. У вас свой собственный взгляд на это дело, совершено новый и оригинальный. Но чтобы он имел смысл, надо знать. На чем вы основываете его. Что заставляет вас предполагать то, что вы сейчас высказали нам?
  
  - Много кое-чего.
  
  - Это не ответ. " Много кое-чего" - ничего не значит, лучше, если бы у вас было одно доказательство, да основательное. Если никакой факт, никакая улика не подтверждают ваших предположений, то они не имеют никакого веса.
  
  
  
   Матрос захохотал.
  
  - Факт или улика! - повторил он; - вы думаете это необходимо?
  
  - Необходимо.
  
  - Вы, господин, настоящий Фома неверующий... Вам надо воткнуть палец в рану.
  
  - Конечно!
  
  - Ну, так есть и факт, и улика...
  
  - В самом деле? - проговорил Фабриций, побледнев как полотно.
  
  - Честное слово! Сперва вот вам факт. Я готов биться об заклад, и ставлю свою трубку против ящика дорогих сигар, таких, какие курите вы. Что убийцы переехали на другой берег реки на одной из лодок, которые я караулю.
  
  
  
   По телу Фабриция пробежала нервная дрожь, и на висках выступили легкий пот.
  
  
  
  - Еще новое предположение, - сказал он.
  
  - О, нет, не предположение, а факт.
  
  - Факт! Полноте!
  
  - Да, действительно факт. У меня есть доказательство: поутру, когда я хотел отвязать лодку...
  
  - Какое же доказательство?
  
  - Возвращаясь вечером, я забыл надеть на цепь и запереть на замок лодку, на которой ездил, а просто привязал ее бечевкой. Когда же стал ее отвязывать, заметил. Что узел сделан не по-моему.
  
  
  
   Фабриций засмеялся.
  
  
  
  - Это немудрено! - воскликнул он, - ведь вы были пьяны накануне.
  
  - Да, я был пьян в стельку. Но если бы я был еще в пятьсот раз пьянее, то и тогда не сделал бы другого узла, кроме морского, потому что рука моя слишком уж набит, а на этом. Я даже во сне завяжу вам такой узел... А между тем лодка была привязана простым узлом. Разве это не доказательство?
  
  - Суд не принял бы такого доказательства.
  
  - Может быть. Но, кроме того, под слоем вновь выпавшего снега был другой, подмерзший, и на нем очень ясно отпечатались следы сапог с каблуками, каких никогда не носил тот несчастный. Которому отрубят завтра голову. Такие сапоги носят только люди богатые, щеголи, вот вроде ваших сапог, которые блестят на солнце. Неужели же это не доказательство?
  
  
  
  - Еще бы нет! - закричал маленький барон, - разумеется, доказательство, и еще очень важное. Удивительно, как веселит меня этот лодочник, и какое удовольствие доставляют мне его рассказы, начиненные загадками, как трюфелями!
  
  - Я согласна с Ландилли, - сказала Адель.
  
  - И я тоже, - прибавила Матильда.
  
  - А я совершенно противоположного мнения, - возразил Фабриций.
  
  - Ба! Вы не допускаете сапог с каблуками?
  
  - Допускаю, сколько вам угодно...
  
  - И все же?
  
  - И все же ничто не доказывает мне, что убийца или кто бы то был, переехал на лодке. Пускай мне докажут это.
  
  
  
  ========== Глава 15 ==========
   Бордепла промолчал.
  
  
  
  - Вот вы и побиты, молодец,- сказал Фабриций с торжеством.- Вы не можете доказать, что убийца и его мнимый cooбщник воспользовались вашей лодкой.
  
  - Так кто же отвязал ее?
  
  - Почем я знаю! Какой-нибудь лодочник, рыбак или бродяга. Найдется не один человек, которому, может быть, понадобилось перебраться вечером за реку. Не желая идти до Меленского моста, он взял вашу лодку, переехал на ней на тот берег и обратно и привязал ее не вашим знаменитым морским узлом.
  
   Матрос покачал головой.
  
  - Нет, это невозможно,- сказал он.
  
  - Отчего?
  
  - Не забывайте, что сапоги были с каблуками и с узкой подошвой. Такие сапоги впору только на маленькую, стройную, очень красивую ногу, вот как ваша... А у лодочников, рыбаков и бродяг лапы вроде моих: широкие и плоские, обувь же толстая, как обшивка трехмачтового корабля, и подбита четырехгранными гвоздями, какими можно забить дверь в тюрьме... или сколотить лодку. Это ли еще не доказательство?
  
  - Сто раз нет. Это простой голый факт, из которого нельзя сделать никакого вывода. Если и улика, о которой вы говорите, такого же рода, то вас не с чем поздравить.
  
  - Вы полагаете?
  
  - Положительно... Впрочем, посмотрим, какова эта знамени?тая улика?
  
   "Эге! Ты, кажется, голубчик, хочешь все выпытать у меня,- подумал матрос. - Так съешь же гриб! Я ничего не скажу больше. Я тебя не знаю, да и без того уже много разболтал тебе.
  
  - Что ж,- сказал Фабриций,- я жду ответа. Да или нет? Есть ли еще что-нибудь, кроме анекдота о сапогах с каблуками?
  
  - Есть кое-что и другое.
  
  -Что же?
  
  -А вот что: это не говорится, а поется.
  
   И Бордепла затянул припев хорошо знакомой всем морякам песни.
  
  
  
   Фабриций, обманувшийся в своем ожидании, насупился.
  
  
  
   Вследствие одного, еще неизвестного нам обстоятельства, ему очень хотелось все выпытать у лодочника; но он понял, что последний ничего больше не скажет.
  
  
  
  - Вы не знаете, господин сочинитель, как свести концы в вашей сказке,- проговорил он, скрыв досаду.- Вы попались в собственные сети.
  
  - Может быть и так,- ответил Бордепла со странной улыбкой.
  
  - К тому же,- продолжал Фабриций,- если в вашем рассказе есть хоть тень правды, то как вы объясните то обстоятельство, что ничего не сообщили суду?
  
  - Фабриций чертовски логичен! - протявкал маленький барон.
  
   Слово "суд" не понравилось матросу и он пожалел, что говорил так много.
  
  - Что ж бы я мог заявить судье? - спросил он.
  
  - То, что вы видели.
  
  - К чему все это? Разве я полицейский?.. С какой стати стал бы я рассказывать о своих наблюдениях? Если бы меня вызвали в суд, тогда - другое дело; но идти самому было бы ни к селу ни к городу. Меня только назвали бы дураком; нет, я еще не так глуп. Кроме того, это могло бы повредить в общем мнении, и я, пожалуй, потерял бы место... Может бить, я и ошибаюсь, как вы Сейчас сами сказали. Я рассказал вам это потому, что мой рассказ, кажется, забавлял этих дам. *Я вообразил, что открыл кое-что, относящееся к сообщничеству, но вы заткнули мне рот. Я думал, что я похитрее других, а теперь вижу, что был просто осел, в чем и каюсь.
  
  - И прекрасно,- сказал Фабриций.- Но если узнают, что вы хотели сообщить кое-что и не сообщили, вас не похвалят за это, может быть, даже...
  
  - Что может быть?
  
  - Вас заставят заплатить штраф или посадят в тюрьму.
  
  - Таратата! Повторяю вам, что я был пьян в стельку, а с пьяного взятки гладки. Я ничего не боюсь.
  
  
  
   Фабриций понял, что Бордеплу нельзя запугать, и переменил разговор.
  
  - Вы долго служили у этого англичанина? - спросил он.
  
  - Около года... Я ушел от него три месяца тому назад, когда он продал дачу, и поступил к вдове Галет катать на лодке господ.
  
  - Вы здешний?
  
  - Да, я меленский уроженец и пользуюсь хорошей репутацией. Все знают, что я не оставлю пушки на столе.
  
  - Ага! Молодец! Вы придерживаетесь бутылки!
  
  - Она доставляет мне удовольствие и вместе с тем приводит в отчаяние... Я не раз читал себе нотации... хотел все прекратить. Но это ни к чему не привело. Дурные привычки - все равно, что мозоли на ногах, их не искоренишь... думаешь, что совсем прошли, а они вырастают снова!
  
  - Любить вино не преступление.
  
  Нет, может это иногда очень обременительно, особенно после нового закона; объявление о котором вывешено у всех Кабаков.
  
  
  
  
  
  - Вы постоянно жили в Мелене? - спросил Фабриций.
  
  - Нет, я порядочно-таки путешествовал... Я был на морской службе.
  
  - А! Вы служили.
  
  - На борту "Нептуна" с 1859 года.
  
  - Все время простым матросом?
  
  - На рукаве моей куртки нет ни малейшей нашивки... В 1866 году я возвратился на родину... Отец мой и мать недавно окочурились.
  
  - Что? - спросила Матильда.
  
  - Я хотел сказать, что бедные мои старики повернули налево кругом...
  
  - Окочурились!.. Какой стиль! Налево кругом!.. Какой колорит! -пробормотал маленький барон.
  
   Матрос продолжал:
  
  - Когда я прибыл домой, нотариус вручил мне довольно кругленькую сумму, которую припасли для меня дорогие мои старики. Я мог бы жить, припеваючи, почти одними процентами, не лишая себя ни табака, ни вина; но мы, моряки, умеем беречь деньги только на корабле... В открытом море нет кабаков и харче?вен на каждом углу улицы, ни красивых девушек, которые строят вам глазки и выманивают денежки из вашего кармана. Матрос на суше стоит нетвердо, так что за два года наследство мое ухнуло в океан запечатанных бутылок и пузырьков... Так-то!..
  
  
  
   Паскаль де Ландилли, которого явно привел в восторг свое?образный язык Бордеплы, аплодировал изо всех сил.
  
  
  
   Адель и Матильда хохотали.
  
  
  
   Только Фабриций стал опять задумчив и молчалив.
  
  
  
   Катанье продолжалось уже больше двух часов. Солнце склонилось к горизонту, и над Сеной поднималась вечерняя Про?хлада, сопровождаемая легким туманом.
  
  
  
  - Пора причалить к берегу - скомандовал Фабриций. Матрос в три взмаха весел повернул лодку по направлению к Мелену, затем направил ее к берегу и, придерживаясь его, чтобы избежать быстрого течения на середине реки, начал сильно налегать на весла.
  
  
  
   В ту минуту, когда лодка опять поравнялась с виллой Бальтуса, все, кроме Фабриция, взглянули на террасу, где стояла прежде молодая девушка; но дверь с цветными стеклами в свинцовых переплетах была плотно закрыта, и на террасе никого не было.
  
  
  
   Бордепла греб изо всех сил.
  
  
  
   Вскоре он миновал Меленский мост и причалил к пристани.
  
  - Барон, - обратился Фабриций к Паскалю, ступив на первую ступеньку лестницы, - дайте побольше на водку этому славному парню, а я пойду расплачусь с его хозяйкой.
  
  
  
   И он быстрыми шагами пошел к дому вдовы Галет.
  
  - Сколько я вам должен? - спросил он.
  
  - Ровно десять франков, мой добрый хозяин.
  
  - Вот они.
  
  - Очень благодарна... Довольны ли вы лодочником?
  
  - Как нельзя больше. Как его зовут? Я слышал, вы называли его Бордепла; но это, должно быть, прозвище.
  
  - Да, сударь, это прозвище. Его настоящее имя Клод Марто, отставной моряк, чудесный человек, но горький пьяница. Он пропивает все, что зарабатывает; если бы не это, так он не нуждался бы.
  
  Фабриций вынул из кармана небольшую записную книжку и записал: "Клод Марто, родился в Мелене. Отставной моряк, служивший на "Нептуне", поступил на службу в 1859 году".
  
  
  
  Затем догнал Паскаля и двух женщин.
  
  
  
  ========== Глава 16 ==========
   - Что вы записывали, мой друг? - спросила Матильда, взяв его под руку.
  
  - Расход, чтобы потом рассчитаться с бароном,- ответил
  
  молодой человек.- Пойдемте.
  
  
  
   Клод Марто, которого мы будем называть теперь этим именем, снял фуражку:
  
  - До следующего раза; госпожи и господа, - воскликнул он.
  
  - Да, да, молодчик, до следующего раза,- сказал Фабриций. "Мы с тобой еще увидимся и я сумею вырвать твою тайну",- подумал он.
  
  
  
   Затем обе пары быстрым шагом направились по дороге к отелю.
  
  
  
  "У этого господчика какой-то странный взгляд, который мне не очень-то нравится,- подумал матрос, провожая глазами Фабриция.- Напоследок он начал раскачивать мой компас свои?ми расспросами... Какое ему дело до этого? Ба! Должно быть, он любопытен - вот и все. Другие-то славные ребята, славно отпустили на водку. Я могу теперь выпить наперсточек купороса".
  
  
  
   Вдова Галет опять уселась на пороге своего жилища, и еще усерднее прежнего принялась вязать синий шерстяной чулок.
  
  - Эй, хозяйка! - крикнул Клод Марто,- я пойду на угол, если вам понадоблюсь, махните мне.
  
  
  
   Он закурил трубку и, отправившись к виноторговцу, скромное заведение которого находилось на углу ближайшей улицы, велел подать стакан ужасной свекловичной водки, подкрашен?ной жженным сахаром, придающим ей желтый цвет.
  
  
  
   Этот стакан мог вместить пятую долю литра. Вот что Клод Марто называл "наперсточком купороса".
  
  
  
   Возвратимся в отель "Большой Олень", в комнату госпожи Деларивьер, откуда только что вышел молодой доктор.
  
  - Ну что, как тебе нравится доктор? - спросил банкир.
  
  - Он очень симпатичный господин,- ответила Жанна.- Я люблю такую скромность. Должно быть, он очень хороший человек и далеко пойдет... Не правда ли?
  
  
  
  - Да, я нисколько не удивлюсь, если он со временен буде принадлежать к числу знаменитостей науки. Он еще очень молод, но серьезен, как пожилой человек... Если бы нам не надо было возвращаться в Нью-Йорк, то я подружился бы с ним, несмотря
  
  на разницу в возрасте.
  
  
  
   В эту минуту вошла Роза, неся на подносе небольшую серебряную чашку, распространявшую очень аппетитный запах.
  
  - Вот, сударь,- сказала она банкиру, - бульон, который доктор приказал подать. Он легкий и не очень горячий. Надо выпить сейчас же.
  
  - Благодарю, моя милая, подойдите к постели,- позвала госпожа Деларивьер.
  
  
  
   Роза подошла.
  
  
  
  - Ах, вы поправились! - воскликнула она с радостным изумлением, взглянув на выздоравливающую.
  
  
  
   Жанна улыбнулась, увидев хорошенькую служанку.
  
  - Да, милая,- ответила она,- мне гораздо лучше.
  
  - Это видно,- сказала Роза; - я не могу еще опомниться от удивления. Когда вас вынесли из экипажа и принесли сюда, вас скорее можно было счесть за мертвую, чем за живую. Вы просто воскресли.
  
  - Я обязана этим доктору.
  
  
  
   Сказав это, Жанна взяла серебряную чашку и выпила бульон медленно, с очевидным наслаждением.
  
  
  
  - Бульон превосходный,- проговорила она,- я чувствую, что он возвращает мне силы.
  
  - Какое счастье! - сказала Роза и вышла из комнаты, взглянув еще раз на госпожу Деларивьер.
  
  
  
  "Доктор совершил настоящее чудо!" - подумала она.
  
  
  
   Госпожа Деларивьер, как предсказал Жорж Вернье, вскоре почувствовала, что ее клонит в сон.
  
  - Не забудь, мой друг,-сказала она мужу,-что доктор велел тебе отдохнуть; я дала слово, что ты исполнишь это пред?писание.
  
  - Но я вовсе не чувствую усталости,- возразил Деларивьер.
  
  - Все равно, ты должен отдохнуть потому уже, что я дала за тебя слово. Мне очень хочется спать,- прибавила она,- я сейчас засну и непременно требую, чтобы ты последовал моему примеру...
  
  
  
  - Хорошо, исполню твое приказание, как и всегда, мой Дорогой тиран.
  
  
  
   И банкир, поцеловав жену в лоб, ушел в соседнюю комнату.
  
  
  
   Но он не лег спать, а предался своим думам.
  
  
  
   Ужасные ощущения, перенесенные в течение ночи и утра, сильно потрясли его, несмотря на крепкое здоровье и энергичный характер.
  
  
  
   Он почти полностью успокоился насчет жены; душевная тревога оставили в уме след, который не мог скоро изгладиться.
  
  
  
   Деларивьер бросился в кресло, закрыл лицо обеими руками, раздумывая.
  
  
  
   "Жанна чуть было не умерла во цвете лет,- думал он,- а я старик по сравнению с ней и не должен рассчитывать на продолжительную жизнь. Если бы я вдруг умер скоропостижно, не успев исполнить священного долга, налагаемого на меня совестью, то участь двух единственных существ, которые мне дороги, была бы ужасной по моей вине!.. Эта мысль приводит меня в ужас!.. Я долго ждал, но теперь не хочу ждать ни одного часа, ни одной минуты. Что бы ни случилось, по крайней мере, я обеспечу будущее матери и дочери". Банкир подошел к камину, дернул сонетку и открыл дверь, выходившую на площадку лестницы.
  
  
  
   Почти тотчас же появилась Роза.
  
  - Вы звонили, сударь? - спросила она.
  
  - Да, милая. Будьте так добры, пошлите купить мне в конторе регистратурной экспедиции три или четыре листа гербовой бумаги по шестьдесят сантимов, принесите мне также перо, чернила и несколько больших конвертов.
  
   - Сейчас.
  
  
  
   Деларивьер отомкнул ключиком, висевшем на его часовой цепочке, дорожную сумку, надетую на ремне через плечо, которой он не снял даже тогда, когда завтракал с доктором.
  
  
  
   Он достал из нее туго набитое портмоне и минут двадцать разбирал лежавшие в нем бумаги.
  
  
  
   Роза возвратилась.
  
  - Я принесла, что вы велели,- сказала она и, положив на стол гербовую бумагу и конверты, поставила чернильницу со всеми принадлежностями.- Больше ничего не надо?
  
  - Нет, благодарю, милая.
  
  
  
   Банкир, оставшись один, взял перо, обмакнул в чернила и на?писал вверху на одном из листов твердым крупным почерком:
  
  
  
  "Завещание".
  
  
  
   Затем подумал секунды две или три и принялся писать быстро, как человек, вполне сознающий, чего хочет; он не заботился о форме, в полной уверенности, что, во всяком случае, завещание его правильно и в нем не к чему придраться. Он исписал около двух страниц.
  
  
  
   Внимательно перечитав завещание, он сделал копию с него также на гербовой бумаге.
  
  
  
   Затем написал два письма.
  
  
  
   Первое - к своему поверенному в Нью-Йорке, которому писал о делах, касающихся будущей ликвидации банкирской конторы.
  
  
  
   Второе - одному своему школьному товарищу, бывшему в настоящее время нотариусом в Париже. Последнее письмо он вложил в один конверт с завещанием и написал следующий адрес:
  
  
  
  "Господину Персъе, нотариусу, улица Луи-ле-Гран ? 9, Париж".
  
  
  
   Затем оба письма положил рядом с чернильницей одно на другое, причем адресованное нотариусу оказалось сверху.
  
  
  
   Наконец, сложив вчетверо копию завещания и спрятав ее в портмоне, вышел с сердцем, облегченным от великой тяжести, в соседнюю комнату, в которой не был около двух часов.
  
  
  
   Жанна спала, но сон ее был лихорадочный; ее мучили страшные сновидения.
  
  
  
   Лицо, покрытое красными пятнами, выражало ужас. Она шевелила руками, как бы желая отдалить какой-то неприятный предмет, и в ту минуту, как Деларивьер показался на пороге, из-под ее закрытых век медленно полились одна за другой крупные слезы.
  
  
  
   Банкир, сильно встревоженный и изумленный этими неожиданными симптомами, бросился к жене, схватил ее за руки и закричал:
  
  - Жанна, милая Жанна, проснись...
  
  Госпожа Деларивьер тотчас же открыла глаза.
  
  
  
   Ее кроткое, милое лицо приняло обычное выражение.
  
  - Слава Богу! - проговорили она,- это был только сон!
  
  
  
  
  
  ========== Глава 17 ==========
   Из нескольких слов, которыми обменялись господин и госпожа Деларивьер на железной дороге и в отеле "Большой Олень", наши читатели, конечно, сделали вывод, что в жизни этих двух главных действующих лиц нашего рассказа была таинственная сторона.
  
  
  
   Мы объясним это в нескольких словах.
  
  
  
   Та, которую банкир называл своей женой, не имела никакого права на это, и даже их дочь была незаконнорожденной.
  
  
  
   Но почему господин Деларивьер, который страстно любил и уважал Жанну, чего она была вполне достойна, и обожал Эдмею, давно уже не женился на любимой женщине, чтобы упрочить положение матери и дочери? Беглый взгляд на прошлое послужит ответом на этот вопрос.
  
  
  
   Двадцать два года тому назад Морис Деларивьер, компаньон одной парижской банкирской конторы, имевший в то время полумиллионное состояние, влюбился в одну девушку чудной красоты.
  
  
  
   Он женился на ней и подарил ей полтораста тысяч франков, которые предоставил в полное ее распоряжение брачным кон?трактом.
  
  
  
   Но выбор господина Деларивьера был очень неудачен.
  
  
  
   Молодая девушка, которой он дал свое имя, скрывала под прелестной внешностью очень дурные привычки и стремления.
  
  
  
  Она была дочерью почтенных родителей и не видела дома дурных примеров, но была по природе куртизанкой.
  
  
  
   Через полгода замужества она завела любовника и так не?осторожно вела себя, что господин Деларивьер, несмотря на слепое доверие к ней, не мог не заметить измены.
  
  
  
   Он вызвал любовника жены на дуэль и опасно ранил его. Смыв, таким образом, пятно со своей чести, как называют это в свете, он имел слабость простить женщину, виновницу этого несчастья. Прошло еще полгода, и господин Деларивьер получил доказательство новой измены.
  
  
  
   На этот раз любовником жены оказался один из его лучших приятелей, в которого он верил, как в самого себя.
  
  
  
   Он вызвал и этого на дуэль.
  
  
  
   Но на этот раз он сам был ранен шпагой в грудь и так опасно, что в течение шести недель находился между жизнью и смертью.
  
  
  
   Когда он стал выздоравливать, то узнал, что его жена, воспользовавшись свободой, предоставленной его болезнью, взяла из банкирской конторы положенную на ее имя сумму и убежала куда-то вместе с одним гимнастом из цирка, триковые чулки телесного цвета которого и красные бархатные панталоны с золотыми блестками свели ее с ума.
  
  
  
   Беглецы, вероятно, оставили Францию и где-нибудь вдали от нее прокручивали полтораста тысяч франков, но никто не знал, где именно они находились.
  
  
  
   Страшный цинизм жены вылечил господина Деларивьера от любви к ней. Он решил забыть женщину, опозорившую его имя, и не стал разыскивать, где она и что с ней случилось. Но его чрезвычайно огорчало, что его жизнь была испорчена.
  
  
  
   Спустя два года Деларивьер встретил в одном знакомом доме очень молоденькую девушку, блондинку с голубыми глазами, которая ходила давать уроки детям в этом доме.
  
  
  
   Господин Деларивьер с первого взгляда заинтересовался - безо всякой задней мысли - этой хорошенькой девушкой, которая казалась очень скромной и целомудренной.
  
  
  
  Он расспросил о ней.
  
  
  
   Жанне Талландье было шестнадцать лет. У нее не было ни?кого родных, кроме старшего брата, такого же бедного, как и она, энергичного труженика.
  
  
  
   Она жила уроками и была вполне довольна своим скромным положением.
  
  
  
   Господин Деларивьер, почти сам не замечая того, каждый день старался встретиться на улице с молоденькой учительницей музыки.
  
  
  
   В один прекрасный день он с изумлением понял, что влюблен по уши, влюблен безумно, в сто раз сильнее, чем в то время, когда женился.
  
  
  
  "Если она полюбит меня,- подумал он, - то я нашел счастье". Но вместе с тем им овладело страшное беспокойство. Жанне Талландье было не более шестнадцати лет, а ему сорок два. Это обстоятельство казалось ему непреодолимым препятствием.
  
  Но господин Деларивьер даже не вспомнил о том, что был богат и что богатство устраняет много препятствий.
  
  
  
   Он слишком уважал молодую девушку, чтобы ему хоть на одну минуту пришла мысль, что деньги могут иметь на нее влияние.
  
  
  
   Мы не станем входить в подробности их прошлой любви.
  
  
  
  Господин Деларивьер, несмотря на свои годы, был очень хорош собой.
  
  
  
   Молодая девушка жила в полном уединении. Некому было сказать ей, чтобы она остерегалась любви, которая не могла быть освящена браком.
  
  
  
   Морис нравился ей, и она наивно дала ему заметить это. Она выслушала его любовное признание с такой доверчивостью, что скептик усмехнулся бы, а человек с душой умилился бы.
  
  
  
   Тут не было обольщения с одной стороны и слабости с другой, а полное слияние двух душ, одинаково добрых, как будто созданных друг для друга.
  
  
  
   Жанна не чувствовала ни страха, ни угрызений совести, так как сознавала, что отдалась навсегда честному человеку.
  
  
  
   Морис рассуждал так:
  
  "Я имею право любить эту молодую девушку. Если бы завтра Господь возвратил мне свободу, то завтра же я бы женился на ней".
  
  
  
   Когда Жанна отдалась Деларивьеру, он ни на одну минуту не захотел сделать из нее то, что называется содержанкой. Только жизнь вместе, доказывающая взаимное доверие и уважение, казалась ему достойной их обоих.
  
  
  
   Но такая жизнь не могла не произвести некоторого скандала в парижском свете, так как все знали, что Морис был женат и что его жена убежала.
  
  
  
   Это заставило его реализовать свое состояние и отправиться в Америку, где он открыл банкирскую контору. Но теперь, когда он пламенно желал жениться на Жанне, для него было очень нужно знать, где находится его жена и как поживает, а потому перед отъездом в Нью-Йорк он переговорил с одним бывшим полицейским агентом, который пользовался большой известностью. Деларивьер поручил этому агенту разыскать жену и дал ему порядочную сумму, обещая дать еще больше, когда агент исполнит его поручение.
  
  
  
   Приехав в Америку, он выдал Жанну за свою жену. Основанная им контора процветала.
  
  Родилась Эдмея, и ее рождение еще более скрепило союз двух сердец, заслуживающий уважения потому, что был неразрывный.
  
  
  
   Для счастья этих двух избранных существ, которые шли по жизненному пути, поддерживая друг друга, недоставало только Одного - брачных уз.
  
  
  
   Бывший полицейский агент часто писал банкиру. Он напал в Италии на след его жены и узнал, что через полгода после бегства она жила в Венеции со своим Лиотаром и вела себя эксцентрично, но этим все и заканчивалось. Здесь агент потерял ее след.
  
   Деларивьера глубоко огорчило то, что он не мог удочерить Эдмею.
  
  
  
   Ему хотелось оставить ей свое состояние, но, как известно, закон не допускает к наследству незаконнорожденных детей.
  
  
  
   Наши читатели знают теперь большую часть происшествий, случившихся в течение восемнадцати лет.
  
  Деларивьер отдал Эдмею в пансион во Франции и через каждые два года вместе с Жанной навещал ее.
  
  
  
  Его богатство все возрастало и уже достигло колоссальных размеров.
  
  
  
   Бывший полицейский агент иногда писал, но не сообщал ничего нового и постоянно требовал денег для дальнейших розысков.
  
  
  
   Господин Деларивьер посылал ему деньги, но мало надеялся на успех и даже подозревал, что полицейский агент дурачит его.
  
  
  
   Но он ошибался. Полицейский агент исправно вел корреспонденцию со своими коллегами, живущими в главных европейских городах, и недаром брал деньги с банкира.
  
  
  
   Он неопровержимо доказал это, как мы сейчас увидим.
  
  
  
  ========== Глава 18 ==========
   Деларивьер, будучи обладателем более чем достаточного богатства и желая насладиться плодами многолетнего беспрерывного труда, решил начать ликвидацию своей конторы, поселиться во Франции и взять из пансиона в Сен-Манде свою дочь, чтобы больше с ней не расставаться.
  
  
  
   День отъезда был назначен, и он взял билеты на один из больших атлантических пароходов, курсирующих между Америкой и Европой.
  
  
  
   Но вдруг банкир получил от своего агента письмо, которое чрезвычайно изумило и одновременно обрадовало его.
  
  
  
   Благодаря случаю, который можно было назвать ниспосланным провидением, агент нашел затерянный след беглянки.
  
  
  
   Госпожа Деларивьер, покинутая своим гимнастом, стала любовницей одного русского барина и восемнадцать лет тому назад умерла в России.
  
  
  
   Нельзя было усомниться в достоверности этого факта. Агент писал, что скоро получит законное свидетельство о ее смерти, Которое немедленно пошлет в Нью-Йорк.
  
  
  
   Банкир тотчас же телеграфировал агенту, чтобы не посылал ему этого драгоценного документа, а вручил бы лично в Париже, куда он едет.
  
  
  
   Неожиданное известие о смерти жены было для него важно в двух отношениях: во-первых, Морис мог теперь дать свое имя Жанне Талландье, во-вторых, так как госпожа Деларивьер умерла до рождения Эдмеи, то становится возможным узаконить ее.
  
   Казалось, что Мориса и Жанну ожидало самое ясное, самое безоблачное будущее.
  
  
  
   Они отправились в путь в полной уверенности, что во Франции их ожидает полнейшее счастье.
  
  
  
   Остальное читатели знают.
  
  
  
   Возвратимся теперь в Мелен, в отель "Большой Олень".
  
  
  
  - Слава тебе, Господи! Это был только сон! - прошептала госпожа Деларивьер, просыпаясь.
  
  - Сон! - повторил Морис, целуя руки Жанны; - значит, он был страшный, ужасный?
  
  - Да, страшный, ужасный! - ответила молодая женщина.- Я присутствовала на собственных похоронах. Я искала тебя около моего гроба и не находила... Моя дочь оставалась одна на белом свете... сиротой без имени... покинутой... затерянной... лишенной всего...
  
  - Понимаю твой ужас, дорогая Жанна! Во сне не обсуждают своих страхов и не преодолевают своих впечатлений; но твой сон был сумасбродный! Ведь ты же жива... я здесь... никакая опасность не грозит Эдмее, и через несколько недель ты будешь не только моей любимой подругой, но и законной женой.
  
  
  
  - Ты прав...- пробормотала Жанна.- Но сегодня утром я подвергалась большой опасности. А если бы я умерла раньше этого счастливого дня?
  
  - Это невозможно! - воскликнул банкир.
  
  - Увы, все возможно.
  
  - Да и при исполнении этого сумасбродного предположения наш ребенок не остался бы покинутым. У него остался бы я.
  
  - А если бы смерть постигла и тебя, что было бы с Эдме ей? - Деларивьер вздрогнул. Ему показалось странным и даже страшным, что мысль о внезапной смерти пришла в голову спав?шей Жанне в то же время, когда она возникла в его собственном мозгу. Не предзнаменование ли это?
  
  
  
   Но банкир был человеком без предрассудков и почти не?медленно оправился.
  
  
  
  - Дорогая моя,- сказал он,- успокойся... Если бы я даже и умер, если бы даже наш ребенок лишился обоих нас до освящения нами нашей любви браком, то все же положение Эдмеи не было бы так непрочно, по крайней мере, с имущественной стороны.
  
  - А как же? Ведь Эдмея, не будучи признана законом, не твоя дочь.
  
  - Я принял необходимые меры.
  
  - Какие?
  
  
  
   Деларивьер вынул из своего портмоне бумагу, сложенную вчетверо.
  
  
  
  - Что это такое? - спросила Жанна.
  
  - Мое завещание.
  
  
  
  Молодая женщина сделала жест ужаса и воскликнула.
  
  
  
  - Завещание! Это слово пугает меня... Оно будит мрачные мысли...
  
  - Не ребячься, дорогая Жанна! - сказал банкир с улыбкой.- Письменное утверждение моей воли не должно пугать тебя: за?вещать не значит умирать, и я надеюсь прожить еще многие годы на счастье нам обоим, или, лучше, троим. Мне уже давно следовало принять меры, которых требовало простое благоразумие. Сегодня я это сделал, радуюсь тому и чувствую большое облегчение; но до отсылки этого акта к Персье, моему нотариусу и другу, я хотел сообщить содержание бумаги, чтобы посоветоваться с тобой по поводу одного обстоятельства.
  
  - Попросить у меня совета о деньгах? - удивленно спросила Жанна.
  
  - Да.
  
  - Зачем? Разве это мое дело?
  
  - Я смотрю на наше состояние как на принадлежащее тебе наравне со мной и не могу распоряжаться ничем без твоего согласия.
  
  - Я изъявляю свое согласие заранее на все.
  
  - Нет, я хочу, чтобы ты меня выслушала и ответила осознанно.
  
  - Если хочешь этого, говори, хотя это и бесполезно. Я и так ответила бы осознанно, как делаю это всегда.
  
  - Мы очень богаты...- начал Деларивьер.
  
  - Я знаю это.
  
  - Мы богаче, чем ты думаешь... гораздо богаче... Наше состояние превосходит двенадцать миллионов.
  
  - Двенадцать миллионов! - повторила Жанна озадачено.- Двенадцать миллионов!
  
  - По крайней мере. Но я принимаю эту цифру и делю ее на три равные доли. Вот о третьей доле я и хочу попросить у тебя совета.
  
  
  
   Банкир развернул сложенную гербовую бумагу и прочел следующее:
  
  
  
   "ЗАВЕЩАНИЕ.
  
   Сего числа, 10 мая 1874 года, я, Маврикий-Арман Деларивьер, родившийся в Париже 16 марта 1814 года, здоровый телом и умом излагаю на случай моей смерти мою волю в этом акте, который написан моей рукой.
  
   Если до предполагаемого мной брака с девицей Жанной- Амелией Талландье меня постигнет смерть, то мое имущество, равнявшееся двенадцати миллионам, должно быть поделено следующим образом:
  
   Треть его, то есть четыре миллиона, а также дом в Нью-Йорке, принадлежащий мне, движимость в этом доме, находящиеся в доме художественные ценности, лошади и экипажи принадлежат девице Жанне-Амелии Талландье.
  
   Другая треть, также четыре миллиона, принадлежит девице Эдмее-Юлии, несовершеннолетней дочери девицы Жанны-Амелии Талландъе. Последняя и будет получать доход с этих четырех миллионов до совершеннолетия дочери или выхода ее замуж.
  
  
  
   В случае смерти Жанны-Амелии Талландъе, назначенная ей по этому завещанию доля имущества переходит целиком к дочери Жанны - Эдмее Талландъе".
  
  
  
   В этом месте молодая женщина прервала чтение.
  
  
  
  - Дорогой Морис,- сказала она, - ты великодушнейший из людей; но я не могу принять этого.
  
  - Отчего?
  
  - У тебя есть родные... прямые наследники.
  
  - Один: мой племянник Фабриций Леклер. Но он не заслуживает заботы: ты знаешь не хуже меня, что он прожил те несколько тысяч франков, что достались ему по наследству от матери, и ведет беспутную жизнь.
  
  - Знаю это, но знаю и то, что он - единственное дитя твоей сестры, которую ты любил. Кровь, текущая в его жилах, кровь тебе родная. Как бы тяжки ни были его проступки, ты не должен совершенно обделять его. Я не признаю за тобой права покинуть его в нищете, когда ты так богат.
  
  - Дорогая моя! - прошептал растроганный Деларивьер.- Как я хорошо знаю тебя! Я заранее был уверен в твоем сочувствии. Слушай.
  
  
  
   И он продолжал читать:
  
  "Остальная треть моего имущества, опять четыре миллиона, должна быть передана моему племяннику Фабрицию-Марселю Леклеру. В случае его смерти ко времени вскрытия этого завещания, его часть, поделенная пополам, увеличит на два миллиона долю Жанны-Амелии Талландъе и на столько же долю ее дочери Эдмеи-Юлии.
  
  
  
   Назначаю моим душеприказчиком по завещанию господина Персье; нотариуса в Париже, улица Луи-ле-Гран, 9, а на память обо мне прошу его принять украшенный алмазом перстень, который обычно я ношу на левой руке.
  
  Маврикий-Арман Деларивьер.
  
  
  
   Написано в Мелене 10 мая 1874 года".
  
  
  
  - Я закончил,- сказал Морис, складывая завещание и пряча его в портмоне.- Соответствует ли завещание твоим желаниям?
  
  - Да, сто раз да,- воскликнула молодая женщина,- это благородно, это достойно тебя! Хотя щедрость твоя обращается на недостойного. Твой племянник был очень мал, когда по?терял мать. Он не сумел устоять против соблазнов Парижа. Сколько других в таком же положении!.. Но, может быть, он исправился...
  
  
  
  - Дорогая Жанна, как ты добра! Ты не женщина, ты ангел.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"