Аннотация: "Он, усопший, не выдерживал такого потока слов. Он повернулся на бок, желая продемонстрировать, что он не собирается больше выслушивать весь этот бред, но этого никто не заметил."
Р Е Ч И
- Даже твоя толстая морда не сможет пролезть в эту дверь, а ты нахально пытаешься впихнуть через нее всю свою тушу. Пошла вон отсюда я тебе сказал И чего вы все сюда лезете, - пыхтел Степан Степаныч.
--
Мы здесь живем, - отрезала его жена.
--
Это я здесь живу, а вы ползаете по моему жизненному пространству. Принеси мне чай поскорей и постарайся не греметь своими костями над моими ушами. Этот звон напоминает мне заупокойный гимн колоколов, не лучшая музыка для моих ушей.
Члены семьи Степан Степаныча всегда поражались тому, откуда он брал силы извергать все свои гадости, он был слишком ленив для каких-либо действий и вежливостей, но всегда в прекрасной форме для создания новых оскорблений. Семья, то тихо, то громко ненавидела его, на, что он стабильно отвечал громкой и выразительной ненавистью. Таким образом, ни в определенном смысле жили в полной гармонии. Они привыкли к его бесконечным упрекам и оскорблениям так же, как привыкли слушать свою тишину в ответ на все его высказывания.
- Где ты раздобыла лед, чтобы сделать такой холодный чай, а? Ты же знаешь, я люблю горячий чай. Решила поиздеваться. Ну держись, - прогремел он. - А чтоб ты пила чай на "Титанике", тогда я бы хоть знал откуда взялся лед и потерпел бы по такому случаю "И сия пучина проглотила ее в один момент" - во это был бы подарок для меня, вот это было удовольствие. Я бы тогда даже любил тебя одиноко-мертво лежащую на дне океана, находящегося за тысячи километров от меня. Вот тогда, мы бы жили с тобой долго и счастливо. И я бы пересматривал "Титаник" сотни раз, чтобы только насладиться моментом когда твоя голова, наконец, скроется под водой.
Она жалобно сморщилась и опять затрещала всеми своими костьми.
- Не трещи, я сказал, ты мешаешь мне мечтать. Твой звон, - неожиданно его голос замолк, чего никогда раньше не было, Степан Степаныч никогда не останавливался в своих речах, казалось, его бесконечные потоки оскорблений единственное, что давало ему удовольствие и силы жить. Она давно уже не слушала его слова, это было слишком тяжело. Некоторые даже считали, что она оглохла, так как, она редко реагировала на слова и еще реже говорила сама. Но эта внезапная тишина оглушила ее. Она даже с удивлением посмотрела в его сторону. Чашка с чаем тряслась в его руках, обильно орошая жидкостью его брюки. Его перекошенное лицо, пыталось еще что-то сказать, но не могло. "Неужели, я дожила до нескольких мгновений тишины в этом доме? - пронеслась в ее голове, как скорый поезд, надежда. Она смотрела на это трясущееся тело со все возрастающей волной злорадства, а тело смотрело на нее со все возрастающим ужасом. Оно дышало на нее своей отвратительной ненавистью и злобой. На что она же, в свою очередь, смотрела на него со злорадством и ледяной местью. Их последний диалог был так же ужасен, как и миллион предыдущих. Все было гармонично в их жизни.
--
Мама, неужели это правда?
--
Да, дети мои, я бы не стала вас так обнадеживать, - ответила женщина.
--
Ты не будешь требовать от нас скорби на лицах? - услышала она в ответ.
--
Вам придется постараться, нам надо будет разыграть шоу скорби на лицах, да простит нас Бог, он знает, что это был за человек, и. что это была за жизнь.
--
Мама, ты, оказывается, можешь говорить? Я никогда не слышал столько слов подряд от тебя. Что он с тобой сделал! - сказал младший.
* * *
Серый день с тоской смотрел на кладбище. "Не такой уж я и серый, чтобы тащить меня сюда и заставлять смотреть на все это", - повторял Степан Степаныч про себя. Он даже, попытался выкрикнуть это вслух, но здесь никто не хотел его слушать. Здесь было царство речей.
- Какой же хороший человек это был, как весь наш коллектив ценил его, - говорил кто-то, даже, не пытаясь скрыть свою ненависть к "хорошему человеку", - он всегда был готов помочь любому, - "и всегда говорил, что ему просто не давали такой возможности, выслушать столько оскорблений в минуту не мог никто, поэтому к нему не обращались. Эта сволочь умела устроиться, казалось его ненавидели не только люди, но и сама работа. По крайней мере, работающим, его никто не видел", - стучала в висках у оратора правда, но он отбивался от нее из-за всех сил.
--
Сегодня я хороню моего лучшего друга. Мы прошли вместе через всю жизнь. Впервые нас свела школа, мы сидели за одной партой. Жевали одинаковые мысли и одинаковые бутерброды. Впитывали одинаковые привычки. Иногда, нас называли братьями, да, черт возьми, мы были похожи. Мы любили и ненавидели друг друга. В школьные времена не было человека, которого бы я мог бить с таким упоением. Каждая наша встреча заканчивалась дракой. Мы ругались и дрались и за пределами школьного измерения. Это вошло у нас в привычку. Да я единственный человек в мире, который мог с ним разговаривать часами! Только мне он позволял высказывать свое мнение! Только я мог состязаться с ним в изощренности словосплетений! И за это он уважал меня. "С кем, с кем теперь я буду ругаться, за эти годы я так отточил свое мастерство в этом, что теперь не найду себе достойного противника. Кто станет слушать меня? Кто поймет, что это всего лишь игра? Игра ума, игра слов, образ мышления. Не знаю почему мы с ним были созданы такими, почему мы всю жизнь почитали за доблесть унижать других? Возможно, мы просто всю жизнь пытались скрыть свою внутреннюю слабость, свой страх мы прятали за грозными нападениями на других? Кто ответит на эти вопросы? Кому нужен ответ, мы просто жили как умели!" - думал его друг про себя. - "Что, что я могу еще сказать про этого человека, человека, которого все считали негодяем. Сказать, что они все правы, не хотел бы я услышать это на своих похоронах", - бежали мысли в его голове.
--
Сегодня, я прощаюсь со своим другом, - завершил он.
Только падающие листья, казалось, прислушиваются к падающим над могилой словам. Больше некому их слушать. Стоящие люди изучают состав почвы на кладбище, искоса поглядывают друг на друга, особенно, когда повисает опасная тишина. Никто не хочет говорить об этом человеке. Сегодня, нужно говорить только хорошее, но, что хорошее можно сказать о нем, только, то, что он, наконец-то заткнулся.
Над гробом опять мечется опасная тишина. И женщина в черном, окруженная своими детьми, знает, что она тоже должна что-то сказать. Но что? Сказать, что наконец-то бог смилостивился над ней и избавил от этого чудовища?
- Сегодня мои дети хоронят своего отца. Это большая потеря для, для … - это слово застряет у нее в горле, она должна сказать, что " это большая потеря для нас", - для нас, - наконец выдыхает она вслух, с опаской обводя взглядом присутствующих, небеса и усопшего. Они все слышат эту ложь, они все готовы сегодня слушать ее, для того, чтобы завтра говорить о том, как они ненавидят ложь. Сегодня, сегодня такой день, когда они все могут позволить себе лгать со спокойной совестью и никто не ждет от них ничего другого. - Он очень много дал нашим детям, многому научил, - говорил она, а сама думала: "Он научил их тому, что считал в жизни главным - ненависти, мы все впитали ее. Он научил их страху и лжи. Увы, сегодня, как впрочем, во все времена это необходимые для выживания качества" - Она научил их жизни. Он дал им жизнь и научил твердо стоять на ногах, ничего не бояться, никогда не сдаваться. Я уверена, что мои дети справятся с любыми испытаниями и во многом, это его заслуга - говорила жена, теперь уже вдова.
- Он был человеком сильным, знал чего хотел и брал это от жизни не останавливаясь ни перед чем. Всю жизнь он доказывал, что любви нет и преуспел в этом - его не любили. Он жил только для себя, будем надеяться, что он прожил свою жизнь счастливым, ведь в сущности, он получил все чего хотел, - говорила вдова.
Он, усопший, не выдерживал такого потока слов. Степан Степаныч повернулся на бок, желая продемонстрировать, что он не собирается больше выслушивать весь этот бред, но этого никто не заметил. Слова продолжали сыпаться на него. Тогда он начал кричать, но этого тоже никто не заметил. Лихорадочно он начал шарить глазами по сторонам в поисках какого-либо предмета, которым можно было бы запустить в нее, чтобы она, наконец, заткнулась, он, кажется, за всю свою жизнь не слышал такого потока слов от нее, а теперь, теперь она говорит, говорит не переставая и он ничего не может с этим сделать. "Что это со мной сегодня, почему я терплю все эти издевательства, почему я ничего не могу предпринять? Мне же легче умереть, чем молчать! Лучше умереть, чем выслушивать этот бред!" - думал он.
--
Заткнитесь! Заткнитесь все! - изо всех сил заорал Степан Степаныч.
Но и на этот раз никто не отреагировал. И ее ужасный голос все звучал и звучал в его ушах. "Я понял, она хочет заговорить меня до смерти" - лихорадочно думал он.
--
Прощай! - сказала он, наклонившись над ним, - Прощай, навсегда!
--
О, какое счастье, вы покидаете нас мадам, - ответил он.
Она резко отпрянула от гроба, его запах, также как и его вид вызывал у нее отвращение.
--
Забивайте! - сказал чей-то голос.
Внезапно на него начала надвигаться темнота.
Нет! Я не хочу темноту! - закричал Степан Степаныч.
И только листья казалось услышали его, так как зашуршали в ответ.