Аннотация: Два в одном. Для тех, кто следит... От 21 июня 2017 года.
Глава 21
Велан стоял на верхних ступенях храма Житимира и непонимающе смотрел на город. В Святом граде молодой жрец бывал, но утверждать, что знает тот вдоль и поперёк, не стал бы. И всё-таки что-то было не так. Что-то.
Пошлине на въезде, в отличие от Горса, Велан не удивился. Нет, не потому, что с него, божьего странника, эту самую пошлину уже брали - в Святом граде всегда требовали плату за вход. Да и как иначе? Большую половину гостей столицы составляли паломники, всех пускать за так - и разориться недолго. Храмы, больницы, приюты - они на одних пожертвованиях даже во имя Житимира не продержатся. А ведь ещё надо держать город в чистоте: запустишь сток-другой, не почистишь хотя бы один общественный туалет, не уберёшь разок навоз с улицы - жди беды! Там болезни, выкашивающие кварталы, здесь пожары, тут... Первая ароматная куча лежала аккурат за сторожкой доблестной охраны. И давно лежала. Да на солнце. Сухой коркой покрыться даже успела. А ведь денег много взяли. Странно.
Ещё в столице нежданно ходили монеты новой чеканки. Велан в послушании занимался казной Храмового сада, оттого мог распознать деньги разных городов и земель, времён, достоинств да их котировку между собой. Монету, полученную в качестве сдачи, юноша видел впервые. И монета точно была местной: на реверсе красовался дворец правителя, который с любой точки города не разглядел бы разве что незрячий, на аверсе - пламя Житимира. Или почти Его пламя.
Символ Старшего бога всегда походил на цветок, растущий из камня, а иной раз даже казался бьющим из расселины живительным ключом. А этот... этот был обычным костром, на дровах домиком - то ли котелок пристраивай, то ли кабанчика на вертеле.
И с каких это пор дворцы вместо храма стали чеканить? С тех пор, как дом правителя стал выглядеть величественнее обители бога?
Или, вот, другая напасть. Притом что Святой град стал определённо грязнее, шумнее и, пожалуй, крикливее, он, собственно, превратился в Град, хотя, сколько себя помнил Велан, звался не иначе как Город. Конечно, Град - красивее, благозвучнее. Больше подходит столице. Но вот настолько внезапно сменить старое имя, словно отречься... от такого молодому жрецу стало не по себе.
Всё какое-то чужое. Вроде бы на месте, пусть немного изменившееся, что понятно, нормально... и совершенно другое! Как голова, свёрнутая назад.
- Благослови, жрец!
Велан вздрогнул и обернулся на зов. Обращались к нему, всё никак не решающемуся войти в храм. Мать. На руках младенчик. У ног пятилетний карапуз. Чумазые, в латаной-перелатаной одежде. Побирушки. И их стало в столице больше. Нет, на сытном месте подаяний они всегда толклись, но сейчас они попадались чуть ли не на каждом десятом шагу. Начиная с той самой навозной кучи у ворот.
Эти хоть не воняли. Да что ему запах! В лечебне, когда ухаживал за больными, и не такого нанюхался!
- Конечно, - улыбнулся юноша и возложил ладонь на голову мальца, затем двумя пальцами осторожно коснулся сопящего свёртка. После - лба женщины. Та осела в ноги.
- Жрец... - по лицу её текли слёзы. - Настоящий...
- Что ты? - Велан упал рядом с рыдающей нищенкой на колени. Что же он такое ужасное натворил, что бедняжку так трясёт? Все эти дни... такие странные... как в тумане или, вернее, во сне. И вот - Святой город... или нынче Град.
- Мне нечем отплатить тебе, жрец.
- За что?
- Дети...
- Дети - твоё благословение, - у него не повернулся язык сказать, что нет у него сана. Впрочем, так же он промолчал в селе на общей свадьбе, на перепутье, когда один обоз разделялся на два, в какой-то деревеньке на суде то ли над воришкой, то ли иноверцем, когда... Одним уж разом больше...
- Блаженный, - чуть слышно бросила молодуха. Вскочила и кинулась прочь, таща старшенького за руку.
Велан проводил женщину взглядом. Блаженный? Что-то зачастило это слово в его адрес. Почему? Что с ним не так? А что... если... это не с ним? С остальными?
А не крутовато ли он берёт? Не слишком ли много о себе мнит? Житимир говорит уважать себя, гордиться своими делами, но не ставить себя выше всех. Сам Житимир так не поступил. Да, мог. Да, он Старший. Но не высший. Не единственный.
Юноша отвернулся от города и шагнул к колоннаде, к входу в храм. Отчего-то внутрь всё так же не хотелось. Да и там ли ответы? Зачем он так спешил...
- Вот он! - взвизгнули позади. - Еретик!
Велан без труда узнал голос, пусть тот и исказился от страха и гнева. Этот купец долго препирался со стражниками у ворот.
Странно. С каких пор в Святом гор... граде грехом почитают иные проявления веры? Юноша было обернулся посмотреть, а может, и вмешаться, когда его стиснули с боков, плечи сжали руки в тяжёлых перчатках.
- Он? - прогудели в ухо. Гулко так, до эха и боли. Точно звонарь ударил в колокола, не удосужившись убедиться, пуста ли верхняя площадка колокольни или нет.
- Он, он! Собака!
- Ты еретик? - поинтересовались с другой стороны. Второй скрипел как рассохшееся колесо. Впрочем, он вообще был какой-то скрипучий: латы в сочленениях скрежетали и чуть ли не искрили, кожаная куртка трещала, родные члены, казалось, не отставали.
- Нет, - отчего-то пожал плечами юноша. Лапищи сжались сильнее - теперь и у Велана появился шанс затрещать... сломанными костями.
- Тогда молись!
Его швырнули, словно тюк соломы, в храм. В тот храм, в который юноша так стремился и в который никак не мог войти.
- Да вы на одежонку его посмотрите! Под жреца косит!
Вот она, расплата. Велан поднял голову, чтобы объясниться, да так и застыл. В храме Житимира не горело святое Пламя.
...То сон, то явь...
Тут было темно и почему-то сыро. Вдалеке слышался стук капель о камень, эхом проносился по... пещере?
- Где я? - пролепетал несчастный жрец, пытаясь плотнее завернуться в полы мантии, которая отчего-то всё время выскальзывала из рук. После очередной неудачной попытки, просто обхватил себя руками и сгорбился. Он тихо сидел на чём-то, смутно напоминающим валун, и жалобно поскуливал от непонятного давящего чувства, вдруг навалившегося на него.
- В тюрьме.
Жрец встрепенулся. Он уже успел забыть о своём вопросе. И уж точно не подозревал наличие тут кого-либо, способного ответить.
-К-к-какой тюрьме? - жрец заикался то ли от страха, то ли от холода, а скорее всего, и от того и от другого.
- В которую ты сам себя заключил, жрец, - неизвестный выплюнул последнее слово как ругательство - сквозь зубы, с омерзением. О тварях ползающих с большей нежностью говорят.
- Но... как? Я... ничего... подобного не...
Жрец запнулся, потому что из царящего повсюду мрака вдруг показался луч света. Он становился всё больше, послышались шаги, а вскоре вдалеке замаячила фигура. Она стремительно приближалась к несчастному узнику. Жрец попытался вскочить, но не смог пошевелиться. Он вынужден был сидеть и ждать неведомого собеседника, не в силах ни защититься, ни убежать. Даже милосердная тьма обморока не желала принимать его в свои ласковые объятия.
От ужаса жрец зажмурился.
- Ты предал веру. Ты предал людей и мир! - громыхнуло у него, кажется, прямо в голове.
От неожиданности жрец широко раскрыл глаза и столкнулся взглядом... с самим собой. Он хотел закричать, но не мог вымолвить ни слова. Единственное, что ему было дозволено, - это слушать и зажмуриваться от непередаваемого ужаса. Этот страх не был вовне - он исходил из самого нутра жреца, поглощал его, вовсю наслаждался происходящим и уже готовился праздновать победу.
- Вот таким безмолвным ты стал. Ты забыл, зачем выбрал стезю божьего странника. Ты забыл, что должен нести в этот мир свет. Ты забыл меня, Фулий!
Жрец хотел схватиться за голову, но и этой милости он оказался недостоин. Собеседник с его лицом, голосом и жестами явно хотел сказать что-то ещё. А, может, двойник хотел занять его место?! Раз он, такой дурак, не справился со своей миссией.
- И правда, дурак, - впервые за всё время разговора изобразил подобие улыбки собеседник. - Разговора с собственной душой побоялся.
- С душой?.. - возможность говорить вернулся к Фулию так же неожиданно, как и исчезла.
- А ты что подумал? Последние мозги пропил.
- Ч-что?! Н-н-не было такого! - возмущённый жрец дёрнулся и...
...и сел. За оконцем хрипло заливался петух. Под боком раскатисто храпела жена.
- Я только... только... губы смочил? - как-то неуверенно закончил Фулий и уставился в пустоту. Вспоминая.
Его, ребёнка Больших Ручьёв в седьмом поколении, боги наградили великим даром - даром видеть родственные души. В каждом сердце Фулий видел огонёк. Особенный, неповторимый. Волнующийся в каком-то своём ритме. Иной раз - всепожирающее пламя, другой - еле тлеющие угольники. Там - рассыпающий искры, здесь - чадящий. И всегда - всегда! - имеющий свой неповторимый оттенок.
Но когда рядом случались те, кто предназначен друг другу, огоньки смешивали цвета, а затем начинали двигаться одинаково.
Больше всего в жизни Фулий желал соединять такие огоньки в общий костёр, потому и пошёл в жрецы. Однако за время странствий искорок, стремящихся друг к другу, попалось не очень-то и много - и Фулий вернулся домой. В Ручьи они - огоньки - являлись сами. Юные. Яркие.
Они настолько радовались встречам, что стали в благодарность приносить всякую всячину. Странную еду, чудные фрукты. Воду. Огненную, как они сами... и искорки одного тона стали попадаться всё чаще и чаще.
Или...
...жрец моргнул.
- Эй, отец! Вставай уж! Ох, последние мозги пропил! - жена вовсе не лежала рядышком, а нависала над кроватью - одетая, прибранная, пахнущая свежим хлебом. - К тебе пришли, отец! Долг зовёт!