Баночка с желтой наклейкой: "Это чай. Насыпать одну ложку", скачущие буквы, корявый почерк. Я кручу эту баночку в руках, стараясь собраться с мыслями.
- Нравится? - спрашивает Кирилл.
И не поймешь сразу, есть ли сарказм в его голосе или нет. Непростой это голос, такой гортанный, медленно и трудно выводящий слова, слабая артикуляция и язык, словно онемевший. Поначалу я едва понимал Кирилла, но потом привык. Хотя, конечно, привык это не совсем то.
- Помогает? - вместо ответа спрашиваю я.
- Да, - серьезно говорит он. - Без наклеек было очень трудно.
События пяти- и даже двадцатилетней давности Кирилл помнит отчетливо, а вот бытовые мелочи порой ставят его в тупик.
Я кручу баночку в руках.
- Это Наташа придумала, - говорит Кирилл, - девочка из соцзащиты. Она приходит два раза в неделю, помогает по хозяйству. И записки меня научила писать.
Молодец Наташа, соглашаюсь я, хорошая девочка. Такие записки-наклейки здесь по всему дому: чай, кофе, сахар, кнопка включения телевизора, включения кондиционера, смыва в туалете... развешены инструкции ко всему. Почти все написаны рукой Кирилла, это сразу видно.
Руки у него...
Он разливает по чашкам кипяток, держа чайник в правой, уверено и крепко... правая - механический протез, дешевый, но надежный, моторика хорошая. Левая - своя, но сильно дрожит. А пишет он левой, не смотря ни на что. Правая нога - тоже протез, лицо все изуродовано, об остальном можно только догадываться. Кирилла буквально собирали по частям, больше года в больнице, полтора в центре реабилитации. Можно было бы продолжить и дальше, но он сказал, что сил уже нет, хочется нормальной жизни, пусть все будет как есть, ему хватит...
Значит можно еще что-то сделать? Можно. Только долго и тяжело, жизни на все не хватит... снова по больницам... Да и дальше почти все за свой счет, страховка покрыла только жизненно важное... Был бы хоть толк, но толка, скорее всего, не будет. И так уже сделали все, что могли.
Тяжело... ну, со всем этим жить? Да нет, нормально. Как у всех. Дом, работа, вот в кружок оригами записался. Кирилл говорит спокойно и серьезно, в глазах страшная тоска.
Оригами...
Пытаясь представить, я беру кружку, делаю глоток, обжигаюсь, едва не роняю. Кирилл невесело ухмыляется.
- Ну, ты поаккуратнее.
- Как же так вышло, Кир? Я думал... Слушай, мне ведь сказали, что ты погиб...
Он кивает.
- Всем так сказали.
- Зачем? Как же так?
- Прошлой жизни больше нет, - он на секунду задумывается. - Совсем нет.
Я встретил Кирилла утром, у супермаркета на парковке. Он собирал разбросанные тележки и корзинки, относил на место, простая такая работа. Я тогда загружал пакеты в машину, отставил тележку в сторону, он подошел, взял. Я сразу не узнал, а когда узнал, то не поверил. Не могло такого быть, никак не могло. Я ведь был на похоронах.
Помню, Маринка не плакала. Стояла так прямо, тихо... сама словно мертвая, серое лицо, заострившиеся черты... Моя жена пыталась ее утешать, пыталась говорить что-то, поддержать, суетилась, переживала... но Маринка молчала. Ни слова вообще. Мы очень переживали за нее. Помню, кто-то тогда сказал - глупости это, ну, подумаешь, что ей, она даже не жена, ну, пожили год вместе, ну, не сложилось, найдет другого... другое дело, если б дети... Вот только Маринка до сих пор не нашла.
Второго такого не найти.
Всю жизнь я завидовал Кириллу. Мы дружили буквально с песочницы, учились в одном классе. Он был здоровенным, атлетически сложенным парнем, мог подтянуться раз сто не напрягаясь, с вышки нырял... да и учился отлично. Не боялся никогда и ничего. Никогда не был хорошим мальчиком, никогда не был правильным, с одинаковым рвением совершал подвиги и глупости, и всегда отчаянно нравился девочкам. После школы прошел срочную в десанте, потом закончил Академию на Кифе. Майор, между прочим. В те годы мы уже встречались редко, Кирилл почти не бывал на Земле. Всех его подвигов и наград не знаю точно, я далек от этого. Лишь однажды видел мундир, весь увешенный орденами... подвиги и глупости...
И после этого развозить тележки? Почему?!
Старой жизни больше нет.
Вот так.
Пенсию - да, пенсию платят хорошую, грех жаловаться. За все заслуги. Можно даже не развозить ничего. Но не сидеть же дома?
- А Маринка? - спрашиваю я.
Он отчетливо вздрагивает.
- Нет... Марина не знает.
И отворачивается, потом принимается мешать ложкой чай, крупные чаинки плывут по кругу. Долго... Мешает и мешает, словно заведенный, глядя в одну точку. Часы тикают на стене. Мне даже слегка неловко становится. Потом кажется, что он про меня забыл, и, наверно, правильнее будет просто тихо уйти?
Потом он перестает мешать, откладывает ложку в сторону, поворачивается. И вздрагивает снова. В его глазах паника. Он словно не узнает меня, не понимает, что я тут делаю. Глядит на кружку в моих руках, внимательно щурится...
- Леша?
И все еще не понимает.
Я только киваю. Да, это я.
- Леш, ты прости, у меня бывает... Стоит отвлечься и... Мы ведь с тобой говорили о чем-то?
- Обо мне? Не надо ей... И ты тоже ничего не говори, хорошо?
Почти мольба.
- Но это не правильно, Кир. Она имеет право знать. Как же так?
- Нет. Я тоже имею право решить сам.
- Почему? Ты боишься, что она тебя не примет?
- Боюсь, что примет. И останется... Из жалости, понимаешь? Если б думал, что откажется, сразу бы сказал.
Он отворачивается. Долго сидит молча. Левая, живая рука мелко подрагивает, и от этого трясется стол. Боль...
- Слушай, у меня же конфеты к чаю есть! - Кирилл вдруг резко поднимается, почти подскакивает, бодро, по-хозяйски. - Чего я тебя не угощаю? Вкусные, знаешь какие!
Я даже сразу не пойму зачем это... да и потом тоже. То ли он просто пытается делать вид, то ли что-то переключилось у него в голове и о сложной теме Кирилл просто забыл. А он суетится, гремит в шкафу баночками с чаем, коробочками, что-то роняет, поднимает. Достает запечатанную коробку. Конфеты и правда хорошие.
- Спасибо, - через силу говорю я.
- Ты бери, бери! Вкусные очень! Ну, и рассказывай...
- Что?
- Ну, как... ну, вообще, как жизнь?
Я знаю, он хочет услышать про Маринку.
* * *
Через две недели захожу к нему снова. Должен был раньше, но как-то не сложилось, работа, всякие дела... Я звонил Кириллу, сначала переносил, потом еще раз уточнял, когда приду. Вроде бы все нормально.
Стою перед дверью, но никто не открывает. Звоню снова. Ничего. Может, ушел куда-то, может забыл, не смог сообщить? Ладно...
Я уже собираюсь уходить, как вдруг открывается дверь. Он стоит на пороге, смотрит и не видит меня. Не узнает. Вглядывается, так пристально, беззвучно шевелит губами. У него заметно дрожат руки, не только левая, но и правая, мелким звоном бьется о дверной косяк.
- Кир, - тихо говорю я, - Это я, Кир... Ты что, не узнаешь?
Он мычит что-то неразборчиво, на его лбу кривые, мучительные складки. Не узнает. А ведь только недавно, казалось, все было не так уж плохо.
Собираюсь уйти, но тут он делает шаг назад и в сторону, словно приглашая меня в дом.
Не знаю... Что толку...
Надо было прийти сразу, на следующий день, может быть... а может, вообще не стоило приходить.
Захожу все равно.
Мы снова сидим на кухне.
Сначала я пытаюсь что-то говорить, потом просто молчу. Нет даже никакого чая. И темы для разговора тоже нет. Ничего не клеится. Сбежать хочется. Да и, наверно, сбежать - самое разумное решение.
И тут щелкает дверной замок, привычно так, по хозяйски.
- Кирилл, это я! Ты дома?
Женщина.
Пара секунд паники, неуместное желание вдруг забиться в шкаф или под кровать, потом только я понимаю - это наверняка Наташа, та девочка из соцзащиты.
Она тоже, похоже, понимает, что в доме есть чужой.
Я встаю, выхожу в коридор.
- Добрый день, - говорю неуверенно.
- Здравствуйте, - так же неуверенно говорит она.
Невысокая худенькая девушка в сером свитере, волосы гладко собраны в хвост. Надо ей объяснить.
- Я тут заходил... проведать... уже ухожу...
- Понятно, - говорит она. - Вы Алексей?
Словно укор.
- Да.
- Кирилл много говорил о вас. Но знаете... вам, наверно, не стоило приходить.
- Почему? - я удивляюсь.
- Ну, понимаете, наверно не стоит его так тревожить, в его состоянии это не легко...
Ее почему-то не смущает, что "он" все слышит, ведь рядом, на кухне. Нельзя же говорить о человеке в третьем лице в его присутствии, он не младенец и не умственно отсталый... Нет, я, конечно, все понимаю, но так не правильно.
Очень хочется сказать, что это не ее дело и вообще не ей решать - тревожить или нет.
- Понимаете, - говорит Наташа, - я волнуюсь за него. Он ведь уже начал приходить в себя, состояние наконец стабилизировалось, все налаживалось. Работа... А тут вы... После встречи с вами он несколько дней был сам не свой, все нервничал, вспоминал прошлое, говорил, говорил... Мне даже показалось, что он невероятно быстро пошел на поправку, такая неожиданная ясность ума... А потом... вот... сидит, никого не узнает, ничего не понимает. Это было потрясение, а теперь...
Наташа поджимает губы. Наверно, она действительно переживает и хочет Кириллу добра.
* * *
Совета я не послушал, и даже больше того. Пришел не один.
Мы стоим у дверей, я нажимаю кнопку звонка. Больше всего боюсь, что дома никого не окажется, придется возвращаться ни с чем. Нервничаю. Но дверь открывается почти сразу.
Кирилл такой же, как и в прошлый раз. Он слегка пошатывается, руки дрожат, его мутный, невидящий взгляд скользит по мне почти не задерживаясь, потом...
Кирилл вздрагивает. Начинает часто-часто моргать, словно проснувшись, дрожащие пальцы впиваются в дверной косяк. Он выпрямляется, подается вперед...
- Марина?!
- Да, - тихо говорит она. - Привет, Кир.
За считанные секунды Кирилл меняется на глазах, вот уж не думал, что такое возможно, у него даже расширяются зрачки. Он глядит на Маринку и не может поверить. Она мягко улыбается.
- Можно нам войти?
- Конечно! Марина, боже мой... я...
Даже голос меняется.
- Ну, не буду вам мешать, - говорю я. - Подожду тут, погуляю. Зовите, если что.
Они, кажется, даже не замечают.
Помню, Маринку я впервые увидел семь лет назад, Кирилл привез ее с Хилари, вытащил там буквально из огня, из-под обломков подорванной дип-миссии, где Маринка работала переводчиком. По-геройски, что вполне в его духе. Ну, и влюбился, конечно.
Маринка ничуть не изменилась за эти годы, даже как-то неуловимо похорошела. Она сама позвонила вчера, моя жена ей все-таки разболтала, они общаются. Позвонила, попросила съездить с ней к Кириллу. Я сомневался.
- Зачем? - спросил я тогда. - Он же не хочет.
- Он хочет, - очень твердо сказала она.
И сейчас, лишь только глянув на Кирилла, я понимаю - он действительно очень-очень этого хочет, только боится. Не может позволить себе быть с любимой женщиной таким.
Я остаюсь у лифта и жду больше двух часов.
* * *
"Когда вернусь в армию - ко мне вернется Марина!"
Надпись на стене, прямо на обоях, красным маркером.
- Как в армию?! - удивляюсь я.
- А вот так! - весело говорит Кирилл. - Конечно, в десант меня не возьмут, но могу пойти преподавать в Академию, лекции читать, пусть и по бумажке первое время. Я же старое все помню. Буду все время держать бумажку перед глазами. Буду не только лектором, но и наглядным пособием, - он смеется, легко и искренне, впервые, наверно, за столько лет. - Ничего, я справлюсь.
И хлопает меня по плечу. Я смотрю на него и вижу, как блестят глаза.
Справится.
Под надписью - план: "записаться на консультацию в нейрохирургию", "начать бегать по утрам", еще много чего. Справится, конечно. Не сразу, возможно, не один год уйдет, придется снова помотаться по больницам, но ведь цель того стоит. Главное - видеть цель. Не бояться, не отступать.
Кирилл упрямый.
Это Маринка придумала. Она Кирилла хорошо знает.
Когда она вышла тогда, наговорившись, у нее были совершенно белые губы и такое же белое, застывшее лицо. Как на похоронах. Я даже испугался. А Маринка прислонилась к стене, медленно сползла на пол, села, закрыв лицо руками. Зарыдала, так громко и отчаянно.
Я молча сел рядом.
- Ничего, Леша, - тихо сказала она. - Все будет хорошо.